Наследник Алымских болот
Глава 1
– Нет, ну это несуразица какая-то. – Латымирка стояла на пороге, привыкая к сумеркам в избе Пересвета. Руки вытянуты вдоль тела, спина прямая, только пальцы перебирали подол сарафана. – Ну безлепица же.
Хозяин избы лежал в центре горницы на спине, раскинув руки и уставившись бесцветными глазами в потолок. Он не дышал. Видно было что лежит давно. Над трупом кружили мухи, но не решались сесть. Никаких запахов смерти в доме не ощущалось. Пахло давно не топленной печью, теплым деревом и сухими травами, нанизанными на пеньку вокруг печи. Всё было буднично, солнечные лучи ползали по полу, мухи лениво жужжали. Труп нарушал знакомый быт.
Кожа Пересвета посерела как береста, и также скручивалась тонкими слоями. Одежда скрывала насколько глубоко проникла зараза. Других объяснений у Латымирки не было. Из известного так попортить кожу ничего не способно. А она много чего успела узнать за короткий срок жизни, благодаря тому же Пересвету.
Латымирка спиной вышла в сени, развернулась и медленно спустилась во двор. Также отрешённо дошла до калитки, пока пальцы продолжили теребить сарафан. Перед калиткой девушка замерла, как бы вспоминая, что делать дальше. А что делать дальше? Надо бы о случившемся биреву сказать. Да Пересвет и есть бирев, то есть был бирев, выбранный и поставленный во главу Муромы всем взрослым населением. И переизбирался биревым столько, сколько Латымирка себя помнила, сразу после… Девушка прервала воспоминания и наконец оторвала руки от подола, потянувшись к затвору калитки. Она так и не решила, что делать в такой ситуации.
С Пересветом они виделись пару дней назад, после вече, где обсуждали предстоящий сезон сбора урожая. Пересвет был собран, немного угрюм, но это обычный вид крёстного. Никаких признаков болезни, которая могла превратить труп Пересвета в подобие берёзы. Когда толпа, удовлетворённая исходом собрания начала расходится, Пересвет позвал Латымирку провести вечер в складчину в лагване. Он хотел о чём-то побеседовать после пары чарок эллинской воды.
Один постоянный купец на днях привёз несколько кувшинов эллинской воды из прошлогоднего сбора. Особенно Латымирка любила сброду белого винограда. Перспектива провести вечер в обществе крёстного и любимого напитка девушку обрадовала. После душной избы соборов, баловать себя хорошим белым урожаем, да разбавленным колючей водой из колодца, что может быть лучше для молодой девушки в конце трудного дня.
Пересвет пошёл делать заказ, а Латымирка села на свежем воздухе под окном лагваны. Запах в питейном доме мог уничтожить любое удовольствие, даже выпавшее на долю Латымирки. Хозяин лагваны оставил несколько столов и лавок во дворе для любителей свежего воздуха. Больше всех такому решению радовались женщины. Они ещё не привыкли посещать питейные заведения в обществе мужчин. Возможность сидеть на виду помогала сохранить уверенность в благопристойности досуга.
Пересвет не начинал разговора, он косился на соседний стол, за которым сидел егерь из пограничного поселения Перуны. Мужчина крепкий, необщительный, сильно заросший в волосах и бороде. Шапка на краю стола подчёркивала желание приходца сидеть в одиночестве. В Муроме не было своего егеря, и перунский приглядывал за нуждами жителей, получая дополнительный доход, который тут же оседал в карманах лагванщика. Латымирка тоже не торопилась. Она наслаждалась сладким, но не приторным вкусом напитка. Девушке казалось, что Пересвет выжидает момента для начала разговора, но егерь ушёл пополнить чарку и Пересвет отправился за ним.
Крёстный быстро вернулся, поставил на стол заказ и снова исчез внутри лагваны. Латымирка услышала его звучный, поставленный голос бирева. Манера говорить звучала как на соборной площади, с которой они только что ушли. Только вещал бирев не о планах по урожаю на душу поселения, а кому-то вываливал претензии. Так эмоционально, что рокот мужского говора не мог заглушить вещающего Пересвета:
– Мы муромы всегда славили княжей Миродаров, и будем славить сынов их, даже не дозвревшего пока Василько! Твердиславы командовать не будут нами! Ни нами, ни нашим урожаем, ни нашей пушниной! Я даже болот Алымских Твердиславам не доверю!
Латымирка закатила глаза. Приграничные дрязги были основой разговоров для мужского зала. Однако, вступать в споры, не скинув роли бирева, не выпив пары чарок, не сказав крестнице о цели складчины, для Пересвета было редкостью. Пока крёстный вещал, мужские голоса приутихли. Взбешённый бирев возымел эффект на присутствующих. Стало так тихо, что Латымирка слышала как кулак Пересвета громыхнул о стол в конце пламенного высказывания, и глиняные чарки, подпрыгнув, выдали звяканье в разной тональности, зависимой от полноты.
– А берёсты гласят, что всё принадлежит старшей семье, то бишь Твердиславам!
Голос был совершенно не знаком Латымирке, и что-то в голосе вызывало отвращение к говорившему. Возможно воспитанная в ней преданность ветви князей Миродарских, а может вкрадчивость гада, проскользнувшая в голосе спорщика. Владелец голоса одновременно лебезил и дерзил, как дурной шут на городских ярамарках.
– Ведуны поделили, им видней, – Пересвет снова хлопнул по столешнице, но мягко, ставя точку в разговоре.
– Не верил бы я ведунам. Молчат они за то, что может быть за непризнание власти. Идолы наши ставленника дали, не ведунам решать. Не отдаст Василько земельку – будет кара. И урожай, и пушнину да и болото, всё сами принесёте.
После слов неизвестного гомон снова обрушился на уши бедной девушки. Продолжился ли спор или осталась только паника мужиков от чёрного наговора гостя, было не понятно. Дверь распахнулась и во двор вышел егерь. Вид у него был сильно недовольный, он чуть ли не бегом схватил свою шапку со стола и направился к выходу из Муромы, в сторону своей Перуны. Следом за ним вышел Пересвет, посмотрел на быстро удаляющегося мужика, сплюнул под ноги и кивнул Латымирке:
– Давай отложим беседу нашу. Надо кой-чего решить и решить споро. За раз освобожусь и загляну к тебе. Ты отдыхай пока, угощу, а в следующий раз ты потчуешь. – Пересвет подмигнул крестнице и отправился широким шагом следом за егерем.
Крёстный стал последним человеком, кого Латымирка могла назвать семьёй не только в Муроме но и вообще. Он был хранителем памяти о её родителях. Близился день нарождения девушки, и Пересвет как глава поселения должен был выписать свидетельство, что дочь его крёстная стала взрослой. Кто теперь скажет ей тёплые слова на новом пути. Кто теперь будет рассказывать о былых денёчках: как умён и добр был отец, как мудра и красива была мать. Латымирке пришлось закинуть голову, чтобы не дать слезам пролиться.
Родителей Латымирка помнила только светлыми пятнами. Вот отец берёт её на руки и кружит по двору, а вон мать стоит у крыльца, поправляет волосы. Вот отец учит писать, а мать держать порядок. Он балует дочь подарками, но часто пропадает с Пересветом по делам. Она лечит все болячки, даже те, что просто от обиды. От матери исходит облако нежности, что к отцу, что к Латымирке. И нет воспоминаний до. И лишь одно, что после. Холодное и мрачное. Там есть родители и Пересвет, но нет тепла и светлых пятен нет. Два тела на полу, закутанных в саван. Через серую рубь грубой ткани сочатся пятна жидкой темноты. Пересвет даёт добро и мужики выносят тела. На площади подготовлен сруб под погребальный костёр. Все жители на площади молчат. Все провожают бывшего бирева и жену его, убиенных то ли дикими зверями, то ли дикими людьми. Латымирка просит проститься. Пересвет берёт её на руки и поднимает к родителям. Они лежат так близко друг к другу, что маленькая девочка может положить руки на головы обоих. И тут приходит свет и голоса: «Ты должна уйти, там Лебеда. Я не могу, Пересвет поможет ей, если ты не устоишь, то и Лебеде не жить…» И это так пугает, что сил сдержаться нет, и Латымирка плачет. Голосов уж нет, звон сечи, хрип и тишина. Пересвет опускает девочку на землю и зажигает фитиля. Огонь съедает тела матери и отца, прожигая в Латымирке пустоту.
Открыв калитку, Латымирка вышла на улицу. Площадь для общих собраний была видна за домом зимних сборов. Пересвет жил близко к новостям. С одной стороны поселенское собрание и официальные новости, с другой стороны лагван и домыслы да сплетни. Чем дольше в мыслях жил образ мёртвого Пересвета, тем быстрее силы покидали Латымирку. Огородные лапти налились пудами, норовили зацепиться за каждый камень и запутаться в каждой травинке. Желание вернуться в дом крёстного, и ещё раз убедится в его смерти было тяжелее лаптей. А вдруг показалось. Надежда давила между лопаток, вызывая боль в позвоночнике. Медленно, шаг за шагом Латымирка приближалась к гигантской трещётке, служившей сигналом для созыва посельчан на площадь.
Новая волна одиночества, тревожным зудом, говорила Латымирке, что Мурома слишком пуст. Сердце холодело. Вдруг никто не услышит трещётку и не придёт, как ей быть тогда. А потом стало ещё страшнее, а вдруг так тихо, потому что умер не только Пересвет? Оставшиеся метры она добежала до трещётки. Пенька в руках ёрзала и хотела выскользнуть. Латымирка поняла, что сил после рывка не осталось, и надо перевести дыхание, чтобы раскачать сигнальный инструмент. Слёзы снова подкрались к уголкам. Но плакать было ещё рано. Латымирка замычала под нос простенькую мелодию. Она всегда пела, когда ей было страшно, но сейчас просто слушала собственный голос. Он успокаивал, а мелодия заставляла отвлекаться от панических мыслей. К концу куплета, она натянула пеньку, пропущенную между блоками, подняла край трещётки до максимальной высоты, и ослабила хватку. Тишина полуденного поселения взорвалась какофонией и треском дерева.
Первым на площадь выскочил гусляр. Он был слишком ленив, чтобы обзаводится домом и отсыпался в избе для зимних сборов. Следом прибежал лагванщик. Рукава закатаны, руки мокрые. Драил питейный зал к вечерним посиделкам. За ним пришла его семья. Площадь быстро начала наполнятся людьми. Не было только тех, кто выехал в поля готовить инструменты и времянки к урожайным сборам. Народ смотрел на Латымирку, которая болталась на пеньке без сил. Все друг у друга спрашивали по какому поводу суета.
Наконец Латымирка выдохлась полностью, оставив пеньку в покое. С трудом она взобралась на глагольный ларь и сказала, что Пересвет умер. Народ всё ещё недоумённо смотрел на девушку. Лагванщик шлёпнул своего мальца по плечу и что-то шепнул ему, малец побежал в питейную только пятки мелькнули в пыльном облаке. Латымирка поняла, что у неё отнялся голос. Мальчишка вернулся тот час, и протянул девушке чарку. Она благодарно улыбнулась и мальчику и отцу. Осушив чарку, и почувствовав как малый хмель потёк по телу, она поняла, что готова повторить.
– Бирев наш, Пересвет, умер. Сходите кто заверить, но с оглядом. Он может болен был.
Малец, было дёрнулся в сторону дома старосты, но отец жестко осадил его, удержав на месте.
– Так может ведуна отправим, раз сторожко надо? – Кто-то в толпе подал здравую мысль, и посельчане согласно закивали.
Латымирка тоже согласно кивнула. Малец посмотрел на отца и тот отпустил его гонцом за Тихославом. Теперь мальчишка побежал к выходу из Муромы, к тому что три дня назад прошёл егерь и Пересвет. Народ был ошарашен новостью. Тихо обсуждались варианты случившегося и грозящие последствия. Расходится никто не стал. До Алымских болот было близко, что можно было и пождать, несмотря на солнцепёк. Смерть бирева Муромы важнее собственного комфорта.