Моя невеста из Сан-Диего

Глава 1. Социальная сеть

Воздух Москвы – в тот август 2010 года был густым от недавних пожаров и электрического ощущения новых начинаний. Для Максима Полтапова, 22 лет, только что получившего диплом и с трепетом приступившего к работе младшим разработчиком в «Яндексе», это лето пахло свежей краской офисных стен и пылью старого парка у его дома на окраине. Высокий, с копной темных волос и яркими голубыми глазами, Максим часто улыбался – широкой, искренней улыбкой, которая будто обещала, что все будет хорошо. Его длинные пальцы, словно созданные для фортепиано, ловко порхали по клавиатуре, выстраивая строчки кода с той же легкостью, с какой музыкант извлекает мелодию. Его мир был миром логики, чистых линий кода и понятных алгоритмов. Но за пределами монитора, в тишине его скромной квартиры, царила иная реальность – тихая, пустующая, где единственным звуком часто было эхо собственных шагов.

Его профессиональный интерес к дизайну сайтов и поведению пользователей в интернете привел его к изучению зарубежных социальных сетей. Он разбирал их структуру, поток информации, способы взаимодействия – все это под предлогом профессионального развития. Но в глубине души Максим, застенчивый и неловкий в живом общении, искал окно в тот яркий, шумный мир, который казался ему таким недостижимым. Facebook, малоизвестный в его кругу, использовался в основном для изучения западных трендов. Его еще не воспринимали как повседневную соцсеть, и Максим чувствовал себя немного хакером, заходя туда. Максим, с его привычкой прятаться за экраном, находил в этом безопасное пространство, где он мог быть чуть смелее, чем в реальной жизни.

Однажды поздним вечером, когда за окном давно стемнело, а на столе остывал чай в потрепанной кружке с логотипом МФТИ, его длинные пальцы механически листали ленту. Facebook. Миллионы лиц. Миллионы жизней. Чужих, ярких, как будто не настоящих. Он щелкал профили один за другим, не надеясь найти что-то интересное. Скорее просто пытался убить время – или убежать от себя.

В какой-то момент ему стало скучно даже от этого. И тогда он решил довериться случаю. Открыл Google Maps. Покрутил глобус. Закрыл глаза. Прокрутил еще раз, потом щелкнул мышкой наугад. Когда открыл глаза, курсор застыл над побережьем Калифорнии. Сан-Диего.

Он пожал плечами – «Пускай будет Калифорния» – вбил в поиск: San Diego Facebook profiles – и начал листать. Сначала попадались типичные: парень с загорелым торсом и рубашкой, расстегнутой до пупка, дорогая машина на фоне и подпись про успех. Понты. Потом девушка в свадебном платье, позирует на фоне яхты, и подпись: “Dreams come true.” Дальше – очередной кочевник: Гавайи, пальмы, пинаколада, шляпа, солнцезащитные очки. “Я свободен. Пока есть деньги – весь мир мой дом.”

Профили мелькали как кадры чужого кино: вечеринки, путешествия, улыбки в солнечных лучах. Ничто не цепляло. Он уже почти собирался закрыть вкладку, но вдруг… Он не наткнулся на нее. Профиль был неброским: Рейчел Грейс. Сан-Диего, Калифорния. 26 лет. Информации о работе – минимум. Но фотографии… Они рассказывали историю куда красноречивее слов. И главной среди них было фото, от которого у Максима перехватило дыхание: океан. Не просто море, а бушующий, бескрайний, дикий Тихий океан у берегов Сан-Диего. Закатное солнце золотило гребни могучих волн, а на их фоне, едва различимая в сиянии, была фигура девушки с серфом. Лица не было видно, лишь силуэт, сражающийся со стихией. Эта мощь, эта свобода… она гипнотизировала. Там не было позы – только ощущение. Словно кадр из фильма, который ты не смотрел, но почему-то помнишь.

Максим кликнул, завороженный. Другие фото открыли ему Рейчел во всей ее необычной красоте: эта девчонка сразу цепляла глаз, но не кричаще, а как-то тихо, по-настоящему. Волосы у нее светлые, почти белые от соленой воды и солнца, собраны в небрежный хвост с выбившимися прядями, вьющимися вокруг лица. Глаза – огромные, цвета морской волны перед штормом, серо-зеленые, с глубиной и энергией, будто она часть океана. На ней был костюм для серфинга с яркими полосами неоново-голубого и белого, подчеркивающий подвижную фигуру, а на шее – маленький кулон в виде звезды.

На фоне – пляж с золотистым песком и накатывающими волнами, вдали виднеются пальмы, а воздух пропитан соленым бризом. Она не позировала, её красота была естественной, как сам океан – сильной и необузданной. На одном снимке она смеялась, запрыгивая на доску после волны, на другом – задумчиво смотрела на горизонт. Было фото в простой оранжевой кофте и джинсах на набережной Сан-Диего, и даже… фото со Шайей ЛаБафом! Знаменитый актер улыбался в камеру, обняв Рейчел за плечи на каком-то шумном мероприятии. Подпись гласила: “It was a cool day!”. Максим узнал актера – «Трансформеры» были культовыми. Но Рейчел рядом с ним не выглядела звездой или фанаткой. Она улыбалась легко, без претензии, и было ясно, что это просто момент из ее жизни.

К слову, Максим никогда не мог похвастаться большим послужным списком побед на любовном фронте. Если он влюблялся, то с головой, отдаваясь чувству полностью, как погружаются в музыку или чтение книг. Но выбор девушек оставлял желать лучшего: многие не хотели серьезных отношений в столь юном возрасте, а те, что интересовались, быстро становились предсказуемыми, и общение с ними теряло ту самую искру.

Его внимание привлекла еще одна деталь: в одном из постов Рейчел упомянула, что в колледже учила русский, и даже написала пару фраз с милой, чуть неуклюжей грамматикой и мягким, певучим акцентом, который Максим мог лишь представить. На фото был большой пряник, вероятно подаренный кем-то из друзей, и подпись: «Слишком большой печенье на вечер».

Сам он английский знал хорошо, но только писал. Разговор давался ему тяжело – слова цеплялись друг за друга, фразы звучали коряво. Письмо же было его убежищем, где он мог выразить мысли если не идеально, то хотя бы понятно, позволяя своим длинным пальцам выстукивать слова с той же точностью, с какой он писал код.

Он не собирался писать. Совсем. Просто смотрел на этот профиль, на девушку с океаном в глазах, чья жизнь казалась такой яркой и далекой. Мысль о том, чтобы отправить сообщение через полмира, казалась абсурдной. Наивной. Но палец, будто живя своей жизнью, завис над клавиатурой. Его голубые глаза, отражавшие свет монитора, сузились от волнения.

Вспомнив ее попытку писать по-русски, он набрал первое, что пришло в голову – застенчивую, немного философскую строчку на английском, отсылку к той самой фотке с океаном и серфом, что его зацепила первой:

“The ocean on your photo… it’s wild and beautiful. Just like the look in your eyes. Do you ever feel you belong more to the sea than to the land?”

(“Океан на твоей фотке… он дикий и прекрасный. Прямо как взгляд в твоих глазах. Ты когда-нибудь чувствуешь, что принадлежишь морю больше, чем земле?”)

Отправил.

И тут же его накрыла волна паники. Что я наделал? Сердце колотилось, как барабан на рок-концерте. Глупо! Высокопарно! Выглядит как полный романтичный идиот! Эта девушка из Сан-Диего сейчас прочтет его пафосную строчку и либо проигнорирует, либо усмехнется над застенчивым русским парнем с голубыми глазами и широкой улыбкой, осмелившимся писать ей.

Максим резко щелкнул крышкой ноутбука. Тишина квартиры оглушила. Только тиканье старых часов на стене съемной квартиры нарушало молчание. Он сидел в темноте, уставившись на черный экран, чувствуя, как жар стыда разливается по лицу и шее. Глупость. Совершенная, непростительная глупость. Никакого ответа он не ждал. Никакого. Совсем.

Глава 2. Поехали!

Максим два дня жил в смятении, как в детстве, когда нашкодил и ждёшь возмездия за это. В «Яндексе» всё шло наперекосяк: строки путались, мысли возвращались к сообщению, отправленному через Facebook. Он избегал соцсеть, как ловушку. Даже обед с Андреем в «Да Винчи» у Парка культуры не снял напряжения.

– Полтапки, ты сегодня особенно космический, – протянул Андрей, отодвигая тарелку, в которой ещё недавно был борщ. Он работал в Mail.ru, и их дружба держалась на коде, пицце, лёгком стёбе и общих студенческих историях. – Процессор перегрелся? Или девчонка виновата? Видок у тебя, будто фичу тестируешь, а она крашится.

Максим вздохнул, отложил вилку. Признаться было неловко.

– Девчонка. Ну… не совсем. Американка. На Facebook.

– Ого, – Андрей вскинул брови. – И что, Макс, нашел заокеанскую принцессу? Пишешь нежные сонеты? Как обычно.

– Почти, – Максим смущённо хмыкнул. – Написал ей вчера. И теперь… черт, Дрюня, это было так глупо. Высокопарная чушь.

– Высокопарная? – Андрей ухмыльнулся. – Ну теперь рассказывай. Что за произведение сочинил? Сказки народов Севера?

Максим покраснел:

– Увидел её фото – океан, дикий, мощный. Написал что-то вроде: «Ты когда-нибудь чувствуешь, что принадлежишь морю больше, чем земле?» – Он сжал виски. – Полный отстой. Как из романа Коэльо для школьниц.

Андрей свистнул.

– Вау, Макс! Не ожидал от тебя такого залпа! Смело. Лучше, чем «Привет, красотка. Как дела?». Она ответила?

– Не знаю, – признался Максим. – Не заходил. Боюсь.

– Боишься? – Андрей фыркнул. – Ты Павлову на зачёте пережил, а тут пасуешь? Заходи, дурак. Худшее – игнор. Лучшее… – он подмигнул, – кто знает? Может, Коэльо – её стиль? Заходи, пока я тебя за ноут не засунул.

Вечером, в своей квартире, Максим открыл ноутбук, сердце колотилось. Уведомление. От Rachel. Он затаил дыхание.

Рейчел: Hey Max, did I get that right? “Poltapov” sounds strong. Kinda like a character from a novel. Mysterious Russian vibes.

Your message about the ocean… you caught something there. Do I belong to the sea? Maybe not fully. But it gets me. The mess, the calm, the silence. I surf, and half the time I’m kissing the water – but I go back.

So now I’m curious. What made you write that? You don’t strike me as the average internet stranger.

(Привет, Макс, правильно поняла имя? Полтапов звучит мощно, как герой романа. Загадочный русский стиль.

Твоё сообщение про океан… ты что-то уловил. Я принадлежу морю? Не совсем. Но оно меня понимает – хаос, покой, тишина. Я сёрфлю, и половину времени целую воду, но возвращаюсь.

Теперь мне любопытно: почему ты это написал? Ты не похож на типичного интернет-знакомого.)

Максим выдохнул, чувствуя, как кровь приливает к щекам. Она ответила! Её слова – лёгкие, но с намёком на глубину – были как глоток воздуха. Он восхитился её иронией («загадочный русский стиль»), но её вопрос про мотивы заставил задуматься. Кажется, она проверяет почву. Надо ответить так, чтобы не спугнуть, но и не выглядеть приставалой.

Он начал печатать, переписывая трижды, чтобы тон был естественным.

Максим: You nailed the name, and “mysterious Russian vibes” is a compliment I’ll take.

Honestly, I wasn’t planning to write anything. Your ocean pic with the surfboard just… hit me. It’s raw, powerful, like it’s got a story. Moscow feels like an ocean sometimes too – huge, noisy, full of currents you can’t see.

Rain on Tverskaya smells like wet asphalt and old stone, like the city’s breathing. I don’t surf, sadly, but I wipe out plenty in code. Epic fails that make you wanna disappear, but fixing them? Pure thrill.

Sounds like your wipe-outs on the waves – you keep going back. Got any spectacular crash stories?

(С именем угадала, и «загадочные русские вибрации» – комплимент, беру.

Честно, не собирался писать. Твоя фотка с океаном и сёрфом… зацепила. Сырая, мощная, будто с историей. Москва тоже порой как океан – огромная, шумная, с кучей скрытых течений.

Дождь на Тверской пахнет мокрым асфальтом и старыми камнями, как будто город дышит. Сёрфить не умею, увы, но падаю в коде постоянно. Эпичные фейлы, от которых хочется провалиться, но когда чинишь баг – кайф.

Похоже на твои падения на волнах – возвращаешься. Есть истории про особо зрелищные падения?)

Отправил.

И тут же запаниковал. Код? Баги? Звучит как отчёт на работе, а не разговор с девушкой, которая ловит волны в Калифорнии. Он представил, как она зевает, думая: «Ну вот, гик».

Стыд обжёг лицо. Он же хотел показаться интересным, а не тем самым технарем, который не может двух слов связать вне своего кода.

Час спустя, решив сгладить, он отправил ещё одно сообщение.

Максим: Эй, насчёт той последней части, про падения в коде? Я только что отправил и подумал: «Блин, Макс, ну и тему ты подкинул для разговора с серфершей». Надеюсь, не слишком утомительно.

Чтобы было понятнее, кто я на самом деле: я не живу в подвале и не говорю на эльфийском (хотя иногда код на него похож).

Программирование – это мой способ что-то привнести в мир, моя работа. Но это только часть меня и моего мира.

Что меня по-настоящему заводит? Слова, которые не выходят из головы, пока не запишешь. Музыка, от которой по коже мурашки – будь то The Offspring или что-то из старого русского рока. Этот глубокий запах дождя. Как Москва зажигает огни в сумерках и становится совсем другой.

Вот в этом океане я и барахтаюсь, Рейчел. А твои фото с океаном… они как окно в мир, где всё проще и мощнее одновременно. И мне вдруг захотелось хоть немного этого ощущения. Теперь твоя очередь: каково на волнах, когда только ты и море?

Он отправил второе сообщение, чувствуя себя уязвимым. Звучало как поток сознания. «Не живу в подвале», «барахтаюсь» – кто так пишет? Он представил, как она качает головой. Сердце бешено колотилось.

Ответ пришёл на следующий вечер, и Максим чуть не подпрыгнул, увидев уведомление.

Рейчел: Воу, полегче там, Макс! Во-первых, глубоко вдохни. Серьёзно. Вдох… и выдох. Ладно. Получила оба твоих сообщения.

Твой московский океан? Всё ещё звучит потрясающе и поэтично. Твой мокрый асфальт и Воробьёвы горы – звучит как сцена из фильма, не думала, что Москва такая… живая. На волнах – как в другом мире. Вода не врёт, просто бьёт тебя, если зазеваешься. Иногда приходится часто целоваться с волнами.

Поняла. Теперь насчёт твоего второго сообщения… Чувак. Расслабься! Ну упомянул код? Ерунда. Бывает. В Калифорнии приходится иногда такое слышать на улице, хоть в Сан-Диего намного меньше. Прямо сейчас я не чувствую от тебя ни капли «жителя подвала». Вообще.

Нелепое падение? Запуталась в поводке на доске, наглоталась песка, вылезла, как будто из стиралки. Все ржали, я тоже.

А я знаю, как выглядеть нелепо. Падения на пробах – хуже твоих багов, там все смотрят.

Ты реально все мои фотки пересмотрел? Зачем тебе это? Почему пишешь незнакомке через океан?

Максим замер, сердце ёкнуло. «Пробы»! Актриса? Это было как удар током, но её тон – острый, настороженный – дал понять: она не доверяет.

Вопросы «зачем тебе это?» и «почему пишешь?» звучали как тест. Он восхитился её прямотой, но запаниковал: одно неверное слово, и она исчезнет. Он перечитал её слова, представляя девушку с океанскими глазами, которая не спешит открываться. Надо быть честным, но не лезть слишком близко. Он печатал, стирал, снова писал.

Максим: Ты актриса? Это круто, честно не ожидал. Так вот почему у тебя такой вайб на фотках – как кадр из кино и фото с Шайей. Каюсь, фотки смотрел, но не как маньяк или сталкер – просто твой океан зацепил.

Я никто особенный, обычный парень из Москвы, тону в рутине работы и кофе. Москва – предсказуема: пробки, толпы, но ночью на Красной площади – тишина, как будто время замирает.

Падения на пробах – это жёстко, я бы сгорел от стыда.

Снималась в чём-то, что я мог видеть?

И вообще уместно ли так спрашивать, но какие фильмы вообще любишь?

Он отправил, чувствуя, как сердце стучит. Вопрос про фильмы был рискованным – вдруг она решит, что он лезет в её карьеру? Но её слова про пробы и сёрфинг были такими живыми, что он не мог не спросить

.

Глава 3. Книги, ритмы и тени прошлого

Ответ пришёл через два дня, и Максим, увидев уведомление, чуть не пролил кофе на клавиатуру.

Рейчел: Макс, ты упорный, раз всё ещё пишешь. Ладно, про фотки пока прощаю, но не расслабляйся. Съёмки – как волны: ловишь кадр или падаешь.

На самом деле… мы работали вместе. Над фильмом “Psychosis”. Низкий бюджет, высокие амбиции.

Результат? Скажем так, он не скоро станет отбирать Оскары у Коэна. Но знаешь что? Это было интересно и немного напряжённо!

Играла Скарлетт – травмированную молодую женщину, пытающуюся раскрыть ужасную правду, пока её терроризирует… ну, скажем, персонаж Шайи. Полное погружение в роль. Думаю, он к концу меня реально побаивался, потому что Скарлетт его раскусила!

Ещё мелкая роль с Томом Хэнксом в When I Return, его дочь Джанет, искала пропавшую тётю.

Фильмы? Хороший вопрос.

Люблю классику 70–80-х.

Крёстный отец – как учебник, каждый кадр дышит, а Вито такой… человеческий.

Таксист – Де Ниро рвёт, его одиночество прямо Пробирает до костей.

Давай поддержу разговор. А ты что смотришь?

И… серьёзно, зачем тебе писать мне? Не верю, что просто так.

Максим перечитал сообщение, чувствуя лёгкое покалывание возбуждения. ЛаБаф! “Трансформеры” помню там он вроде только кричал “Оптимус!”. А Том Хэнкс… вот это уровень. Форрест Гамп, Зелёная миля – монументы.

Но её настороженность («не верю, что просто так») снова вернула его на землю. Он восхитился её любовью к классике – Крёстный отец и Таксист звучали как что-то личное, важное, а не просто модные названия.

Он задумался, как ответить про фильмы, чтобы не звучать банально. Пальцы застыли над клавиатурой. Надо показать себя, но не переборщить.

Максим:

Рейчел, ЛаБаф в триллере и Хэнкс в драме – это крутой разброс! Каково с ними на площадке? Надеюсь, Шайя не пытался тебя “раскусить” по-методу Станиславского между дублями?

Фильмы – моя отдушина.

Бойцовский клуб – смотрел раз пять, каждый раз новый слой.

Эффект бабочки – передумал пересматривать, но врезался в память. Эти развилки…

Престиж – как сложная головоломка. Нолан гений.

Реквием по мечте – один раз хватило, выбил почву из-под ног. Надолго.

А для полного отключения мозга – да, Трансформеры, чипсы и кола. Идеально.

В детстве бабушка вбила любовь к Иронии судьбы и Москва слёзам не верит – до сих пор под Новый год включаю, как ритуал.

С такими ролями у тебя, наверное, особый взгляд на кино? Или, наоборот, после работы хочется от него отдохнуть?

Я-то просто зритель. Моя актёрская карьера закончилась в детстве после инцидента, когда я на сцене в лагере врезался в стул. Если бы ты видела эти домашние видео… пришлось бы вызывать людей в чёрном с нейролизатором

Честно? Пишу, потому что твои сообщения – как глоток свежего воздуха. Фото с океаном – окно в другой мир. А потом… эрудиция, любовь к настоящему кино, не к попкорновому ширпотребу. Это редкость.

А какие книги у тебя на полке? Тоже классика?

Он отправил, чувствуя лёгкую дрожь. Вопрос про книги был лазейкой в её мир. Он представил её у книжной полки, и тревога немного отступила.

Ответ пришёл через день.

Рейчел: Твой лагерный стул – это что-то. Макс, прямо вижу, как ты летишь. Нейролизатор иногда мне тоже нужен на съёмках.

ЛаБаф – весь в роли, выматывает, Хэнкс – человек с большой буквы, даже мою мелкую роль сделал важной.

Фильмотека? Не особо, смотрю выборочно, классику чаще.

Бойцовский клуб – круто,

Эффект бабочки и Престиж – мощные вещи, согласна.

Трансформеры – ха, прям точно для чипсов самое то.

Книги – это мой собственный мир.

Сэлинджер, Над пропастью во ржи – Холден как крик души.

Мураками, Харпер Ли и Фицджеральд – для странных дней.

Достоевский – как болото, утонула. Не получилось.

А ты что из литературы предпочитаешь?

И всё-таки, что за интерес? Ты не похож на тех, кто просто так пишет.

Максим улыбнулся, но её вопрос «что за интерес?» снова кольнул. Она не доверяет, но уже мягче.

Он восхитился её вкусом – Холден и Мураками были как мостик между ними. Он задумался, как ответить про книги, чтобы не звучать как студент-филолог.

Максим: Рейчел, твой Холден – мне тоже близок, Над пропастью бьёт в сердце, как в 16 лет. Почти всегда лежит в рюкзаке.

Мураками, Кафка на пляже – да, странность, но своя.

Норвежский лес – двоякие чувства, как дождь в Москве и радуга на небе одновременно.

Русская литература – не моё, Война и мир в школе была обязаловкой, как и многие другие произведения. Поэтому тяжело с ними. Может, Лермонтов мне ближе. Его Герой нашего времени во все эпохи будет одинаков. Меняться будет только окружение.

Ну и стихи, конечно, поэты из России – это что-то. Цепляют.

Интерес? Честно, твои сообщения – как глоток воздуха. Пишешь про волны, фильмы, книги – это настоящее.

Москва – дикий хаос: пробки, снег, но ночь на Красной площади – тишина, как твой океан.

Какая музыка у тебя в наушниках?

У меня Beach Boys, Surfin’ USA – напоминает тебя, плюс Linkin Park, Offspring и русский рок.

Есть очень достойные композиции

Ответ пришёл через день.

Рейчел: Макс, твоя Красная площадь ночью – как кадр, который хочется увидеть.

Норвежский лес – да, как океанская грусть. Музыка – мой спасательный круг. Когда приезжаешь с проб или съёмок, так хочется откинуться на диване и задать себе настроение.

Offspring – для драйва,

Beatles – для души.

Beach Boys – круто, что зацепило.

Русский рок… Звучит интригующе. Может, зацеплю несколько песен, но не обещаю, что пойму.

Максим: Классный набор аудиомана, мне музыка тоже даёт настрой на работу, на выходные, наушники снимаю, только если уже из ушей пойдёт кровь.

Музыка тем и прекрасна, что её можно просто слушать, слова просто дополняют мелодию, гармонично или не очень вплетаясь в неё.

Рэйч, можно тебя так называть? Мне иногда кажется, что тебя что-то тревожит, это чувствуется даже через текст, или, может, я что-то надумываю? Я не хочу, чтобы ты чувствовала, будто я навязываюсь или пытаюсь угодить тебе. Ты, наверное, первый человек за очень долгое время, которому я так открываюсь. И не потому, что хочу понравиться, мы живём на разных концах планеты, а потому, что, мне кажется, я становлюсь лучше, когда переписываюсь с тобой.

Прости, если вывалил на тебя слишком много. Если твой парень увидит, то боюсь, он не даст нам продолжать общаться

Рейчел: Знаешь, Макс, жизнь тут… сложная. Парень… Был парень, актёр. Расстались полгода назад. Он утонул в Голливуде – тусовки, связи, слава. Стал чужим, не тем, кто любил пиццу в три ночи. Ты пишешь про свои фейлы, дождь – это честно, не как тут. А у тебя как с этим?

Спасибо за откровенность, но обычно те, кто пишет мне, тоже пытаются показаться милыми, а сами желают просто замутить. Поэтому всё ещё не верю, что ты просто так болтаешь.

Максим перечитал её слова, чувствуя тепло и тревогу. Она открылась, но её недоверие («всё ещё не верю») напоминало о хрупкости их связи. Он восхитился её смелостью поделиться, но боялся ляпнуть что-то не то. Он долго думал, как ответить про отношения, чтобы не спугнуть.

Максим: Рейчел, побег за пиццей в три ночи – это как сцена, где всё настоящее. Сочувствую про парня, звучит тяжело, когда кто-то меняется. У меня были отношения, но всё мимо – то ли не нашёл ту, с кем по-настоящему, то ли хочу что-то сложнее, чем Лего.

Чтобы было ясно: мне интересно, как ты мыслишь. Как ты видишь мир – через океан, фильмы, книги. Актёрство – это твоя работа, классная и публичная, но это только часть. Мне интересен человек за ней.

Я очень хочу послушать и поделиться с тобой историями и, может, даже мыслями.

Был с другом в Питере в белые ночи, заблудился в три утра в мутном дворе-колодце. На улице светло как днём, а в этих дворах – лабиринты похлеще критского, сырость, эхо шагов. Как в странном сне, только реальность.

У тебя такое бывало? И давай сразу: какой самый нелепый момент вне съёмочной площадки?

Он отправил, ловя себя на мысли, что ждёт ответа как никогда раньше.

Ответ пришёл через два дня.

Рейчел:

Макс, твоё «Лего» – это сильно, понимаю, когда ищешь глубже. Белые ночи – похоже на фильм без конца.

У меня был карнавал в Венис-Бич, ночью, с фонариками и плохими тако. Заблудились с подругой Фиби, ржали до утра.

Худший фильм?

Poms of Fury – орала около бассейна в кадре, стыд.

Sunset High – тоже сыр, но Джессика Парк была весёлой.

Давай сразу договоримся. Мне нравится наше общение. Возможно, ты и правда жаждешь общения. Но если ты разочаруешь меня, наше общение сразу закончится!

И раз уж ты начал, расскажи что-нибудь настоящее про Москву. Что там цепляет, кроме Красной площади? Что-то… непарадное?

Максим улыбнулся, глядя на закат за окном. Он уже искал Sunset High на DVD ради Джессики Парк, их общей шутки. Взял Над пропастью во ржи. Их книжный клуб через океан был чудом. Рейчел, с её осторожной искренностью, стала его гаванью, несмотря на её недоверие. “Непарадная Москва”… Значит, она хочет знать больше.

Глава 4. Тихая гавань перед бурей

Максим жил будто в новой песне – мелодия вроде знакомая, где-то уже слышал, но цепляет так, что не выкинешь из головы. Москва гудела своим: пробки, серое небо, метро, где езда в вагонах похожа на работу отбойного молотка рядом. А в нём – сплошное калифорнийское лето. Утро начиналось с телефона: не мигнул ли экран сообщением из её мира, на десять часов позади? Вечера тонули в их болтовне – он про институт, друзей, она про океан, что то шепчет, то орёт, или про очередной съёмочный фейл, где режиссёр орал громче шторма. Они строили мост через океан, слово за словом, и, чёрт возьми, это работало.

На работе он пялился в монитор с дурацкой ухмылкой – не из-за кода, а из-за её последнего сообщения: «Макс, ЧП! Чайка сперла хот-дог прямо из рук туриста! LOL! Видел бы ты, посмеялись бы вместе».

– Вчера посмотрел Sunset High, готовился к худшему, но всё не так плохо. Есть где посмеяться, есть где посочувствовать. Остальное на совести режиссёра, – написал он ей вчера, и её ответ, полный смайликов, всё ещё грел.

Коллеги начали коситься. Бородач-тимлид Вадим, с юмором острым, как его борода, заглянул через перегородку.

– Максим, ты чего лыбишься, будто миллион баксов нашёл? Или в код свой влюбился? – подмигнул он, жуя бутерброд.

– Да так, – Максим покраснел, мигая в мессенджер, будто его застукали за чем-то неприличным. – Просто… хорошее настроение.

– Ага, настроение! – Вадим хохотнул. – Это баг починил или что-то другое?

Максим только хмыкнул, но улыбка не сползала – упрямая. Код он писал хорошо, проблемы отлавливал и исправлял, но в голове жило ожидание – её слов, её историй. Он выскальзывал на перерывы, чтобы глянуть телефон: вдруг она там? Мир стал ярче. Кофе в офисе пах, как её байки про забегаловки у океана. Облако над Москвой напоминало её профиль с той фотки на пляже. Всё было живее, всё напоминало её.

Он решился позвонить родителям в Ростов. Редкое дело – не только километры разделяли, но и миры. Мама схватила трубку на втором гудке, голос тёплый, но с тревожной ноткой, как всегда.

– Максимка, сыночек! – пропела она. – Ты чего такой… весёлый? Голос прямо звенит! Всё в порядке в твоей Москве?

– Да, мам, всё нормально, – Максим потёр шею, чувствуя, как жар подбирается к щекам. – Просто… познакомился. С девушкой.

– Ой, девушка! – мама ахнула так, будто он сообщил о выигрыше в лотерею. – Кто она? Из офиса? Красивая? Умная? Ну, рассказывай, не томи!

Максим замялся, слова вязли, словно он жевал ириску. – Её зовут Рейчел. Она… не местная. Американка. Из Сан-Диего.

Тишина на том конце была как перед громом. Отец кашлянул, перехватывая трубку, голос низкий, с подозрением.

– Сан-Диего? Это где вообще? Америка? На другом конце света? – он фыркнул. – Как ты её нашёл? Через этот ваш интернет, наверное, где же ещё? Максим, там же полно всяких… аферистов! Прикидываются, знаешь, кем угодно!

– Пап, она не аферистка, – Максим закатил глаза, откидываясь на компьютерном кресле. – На Facebook познакомились. Она настоящая. Актриса, но не из тех, что в журналах. Обычная. Смешная. Умная. Мы болтаем – о книгах, о жизни. Легко.

– Актриса? – мама охнула, в голосе смесь восторга и паники. – Это что, в кино? Максимка, это же… ветреная жизнь! Они там все за славой гоняются, да? И Америка! Другой мир, другие нравы. Вдруг она просто… играет с тобой?

– Мам, она не играет, – Максим почти рассмеялся, но вышло устало. – Она не дива какая-то. Сёрфит, читает Мураками, ненавидит буррито. Мы про настоящее говорим – про дождь на Тверской, про мои фейлы на работе. Она… живая.

– Что она делает? – недоуменно спросила мама. – Сёрфит? Что за неведомого зверя читает? – немного ехидно она спросила.

– Сёрфит. Значит, стоит на доске и ловит волну в океане, – буднично ответил Максим, все эти новые слова, пришедшие в Россию в девяностых и двухтысячных, давались родителям с трудом. – А Мураками – крутой писатель с нелинейными сюжетами в книгах своих.

Отец хмыкнул, явно не впечатлённый. – Ну, допустим. Но через экран? Это что, отношения? Переписка, сынок, не любовь. И что дальше? Ты в Америку рванёшь? Или она в Москву к тебе приедет? А её семья что? Намерения? Ты ж у нас доверчивый, как котёнок.

– Пап, без плана пока, – Максим повысил голос, но тут же сбавил. – Мы просто общаемся. И мне… хорошо. Давно не было так. Разве этого мало?

– Ох, Максимка, – мама вклинилась, смягчая. – Мы просто волнуемся, ты же наш. Хотим, чтобы ты был счастлив. Но осторожно! Пообещай? И расскажи про эту Рейчел. Она по-русски-то хоть говорит? Какая она?

– Учила русский в колледже, – Максим улыбнулся, невольно. – Пытается, выходит мило. Ломает грамматику, но старается. У неё глаза, мам, как море перед бурей. И она смеётся над моими шутками, даже над тупыми. Она… настоящая.

– Глаза, шутки… – отец буркнул. – Поэзия, сын. А как жить будете? Через океан? Ерунда какая-то!

– Да дай ему просто радоваться, Олег! – мама шикнула на отца. – Максимка, расскажи ещё! Она что, в больших фильмах снимается?

– Всякое разное – от комедий до серьёзного. С Томом Хэнксом даже работала, роль маленькая, но всё же, – Максим хмыкнул, гордость пробилась сквозь неловкость.

– Хэнкс?! – мама ахнула. – Это ж тот, из Форреста Гампа! Максимка, это серьёзно! Женись на ней! – пошутила она.

– Ну, пока не настолько, – он засмеялся. – Просто… она мне нравится. Очень.

Они ещё поболтали, мама выпытывала подробности, отец ворчал про «русских девушек поближе». Когда Максим положил трубку, в нём бурлили тепло и раздражение. Они не понимали – да и как им? Их мир – Ростов, тесные квартиры, ясные планы. Рейчел была искрой, другим миром. Но их тревога осела в груди, как пыль.

Вечером он встретился с Андреем в «Да Винчи» – кафе у Парка культуры, с потёртыми столами и борщом, знаменитым борщом со свёклой, салом и пампушками. Андрей уже торчал там, развалившись, листая телефон с ухмылкой, будто нашёл мем про конец света.

– Макс, чёрт тебя дери! – он махнул рукой, как циркач. – Ты светишься! Выкладывай, что там с твоей американской принцессой? Всё ещё шлёшь ей сонеты про волны?

Максим плюхнулся напротив, заказав кофе. – Её зовут Рейчел. Сёрфит, снимается в кино – от зашкварных комедий до чего-то посерьёзнее. Нашёл пару её фильмов. Местами стыдно за сценарий, но она… милая. Очень. И да, болтаем почти каждый день.

– Снимается? – Андрей аж подскочил. – Погоди, она что, звезда? Имя давай, я загуглю!

– Рейчел Грейс, – нехотя выдал Максим. – Не прям звезда, но… снималась с Томом Хэнксом. Роль мелкая, но всё же.

– Хэнкс?! – Андрей чуть кофе не пролил. – Макс, ты замутил с девчонкой, которая тусовалась с Изгоем? Случайно не мяч играла? – Максим начал злиться на такую нелепую шутку. – Да не красней, как сеньор-помидор, я пошутил. Ты герой! Показывай фотку, не жмоться!

Максим закатил глаза, но открыл фото – Рейчел на пляже, смеётся, ветер треплет светлые волосы, глаза как море перед штормом. Андрей выхватил телефон, присвистнул.

– Мать моя! Это ж не просто красотка, это… живая Афродита! Не из этих гламурных кис. Ладно, понял, почему ты весь сияешь. Она просто секси! Но, брат, актриса? Из Калифорнии? Ты уверен, что она не просто так развлекается с русским парнем? Ну, знаешь, для разнообразия?

– Дрюня, она не такая, – Максим нахмурился, стукнув кружкой по столу. Пиво при этом запенилось и частично стекло на стол. – Она… настоящая. Мы про Сэлинджера болтаем, про Мураками, про мои фейлы на работе, про её падения с доски. Это не игра. Это… чёрт, не знаю, как объяснить. Это другое.

– Эй, не тушуйся! – Андрей поднял руки, сдаваясь, но глаза хитро блестели. – Верю, верю. Она звучит… не как все. Но, Макс, прикинь: она там, в своей Калифорнии, ловит волны, тусит с актёрами. А ты тут, в опенспейсе, ковыряешь код «Яндекс.Навигатора». Какой финал? Ты в Америку? Она в Москву? Или это просто… роман в чатике?

Максим уставился в кофе, размешивая его, будто там ответ. Слова Андрея, так похожие на родительские, царапали, хотя и принадлежали разным поколениям. – Не знаю, Дрюня. Плана нет. Но она заставляет меня чувствовать… что я не просто парень, который пашет в «Яндексе». А я, кажется, для неё – не просто очередной чувак из интернета. Она говорит, я настоящий. Этого… хватает.

Андрей хмыкнул, но без подколки, мягко. – Ну ты романтик, Полтапки. Всегда был. Слушай, я за тебя рад. Правда. Только не загонись, а? На расстоянии – это эмоциональный блендер. Но если она того стоит, держись за неё. – Он подмигнул. – А если приедет в Москву, я её уведу на кофе. Надо ж проверить, не фейк ли твоя звезда.

– Да или ты, Дрюня, – Максим рассмеялся, качая головой. – Но спасибо, стало легче.

Дома тишина квартиры легла на плечи. Родители, Андрей – их мир был реальным, осязаемым, скептичным. А Рейчел? Она была светом, что пробивался сквозь серость. Он открыл ноут, зашёл в Facebook. Утром она писала про тучи на горизонте, усилившийся ветер и планы снимать шторм для YouTube: «Макс, тучи сгущаются, обещают ветер сильнее обычного! Сёрферы в Оушен-Бич уже потирают руки – волны будут ого-го! Пойду снимать, это будет эпик!»

Он улыбнулся, представив её – волосы в карусели ветра, камера в руках, бесстрашная. Начал печатать: про родителей, их ворчание, про Андрея и его дурацкие подколы, про то, как их сомнения только делали её ближе. Её простота, её тепло делали его, неуклюжего, кодящего себя, – достаточным.

Он почти закончил, когда всплыло сообщение. От Рейчел.

Рейчел: Эй, Макс! Ветер тут разошелся не на шутку. жесть. Пальмы гнутся, как спички. Говорят, к ночи или завтра – ураган. Категория 2, может, 3.

Сердце Максима начало бешенно биться, словно выпил тонну энергетиков на голодный желудок. Ураган. Слово било в висок, пока ее слова – пальмы гнутся – не сделали его реальным.

Он кинулся гуглить «Ураган Сан-Диего».

Срочные новости: Ураган "Оливия" движется к Сан-Диего, объявлена угроза второй категории

Сан-Диего, Калифорния – Жителям Сан-Диего следует быть готовыми к худшему. Тропический шторм "Оливия", необычно сильный для этой широты, всё ещё не терял интенсивности, двигаясь к южному побережью Калифорнии – редкое явление, которое застало всех врасплох. Эксперты и власти предупреждают о значительном риске разрушений и жертв.

Что несёт "Оливия"?

Ожидается, что "Оливия" принесёт с собой смертоносное сочетание опасных явлений: ураганные ветры, штормовой нагон, масштабные наводнения.

Несмотря на то, что центр урагана ещё не достиг побережья, в различных районах Сан-Диего уже были зафиксированы торнадо. Это подчёркивает непредсказуемость и опасность "Оливии".

Рейчел: Свет моргает, как в конвульсиях. Скоро он погаснет, потом связь. У меня все по уму: вода, еда, батарейки. Фиби со мной. Просто… предупреждаю. Вдруг пропаду ненадолго.

Дом крепкий, не на первой линии. Но связь скоро сдохнет. Не хочу, чтобы ты решил, что я тебя бросила, Дорогой Макс!

И… Максим. Я буду скучать. По нашим разговорам. Очень. Береги себя в своем московском море. Напишу, как смогу. Обещаю. Жди.

Слова плыли перед глазами. Страх, холодный и цепкий, сжал грудь. Ураган. Категория 3. «Пропаду ненадолго». «Скучать. Очень». Ее слова – Дорогой Макс, сделали только хуже. Он видел ее: одна, в темноте, с ветром, что орет за окном. Его квартира была слишком тихой, Москва за окном – жалкой тенью той бури, что рвала ее мир.

Пальцы дрожали, он печатал, будто от этого зависела жизнь:

Максим: Рейчел! Новости видел. УМОЛЯЮ, будь осторожна! Не выходи, не снимай, ни за что! Пообещай!

Дом крепкий? Отлично. Вода, еда, батарейки? Фонарик? Радио? Фиби с тобой. Вдвоем вы справитесь. Думай о себе. Будь в безопасности. Пожалуйста.

Я тоже скучаю. Каждую секунду. Пиши, только когда безопасно. Обещай.

Я здесь. Жду. Будь сильной, Океанская Девочка.

Он отправил, глядя, как сообщения уходят. «Доставлено», но непрочитанно. Ответа нет. Минута. Пять. Он обновлял страницу. Ничего.

«Связь скоро сдохнет».

Тишина была не просто пустым экраном. Это был гул бури, что он чувствовал кожей. Он оттолкнул ноут и подошел к окну. Москва мигала огнями – машины, вывески, метро, пьяные песни. Но где-то там, за океаном, буря подкралась к Рейчел, его прекрасной Рейчел. Он прижал ладонь к стеклу, будто мог дотянуться.

– Будь сильной, Рейчел. Господи, пусть все будет хорошо у нее. – шепнул он в темноту. – Пожалуйста.

Расстояние стало болью, не просто цифрой. Она там, с диким ветром и водой. Он – здесь, с бессилием и отчаянием. Осталось только ее обещание: «Напишу, как смогу. Обещаю. Жди».

Он стоял, глядя на город, чувствуя, как волны Тихого океана бьют в его московское сердце. Гавань опустела. Была только буря.

Глава 5. Глаз бури

Сан-Диего, обычно залитый солнцем, с солёным бризом и ленивыми волнами, словно с открытки турфирмы, теперь был во власти шторма. Не апокалипсис, но ураган категории 2–3 хватало, чтобы город задрожал. Воздух стал тяжёлым, пропитанным сыростью, запахом мокрой земли и солёным дыханием океана, который взбунтовался против берега. Небо, грязно-серое, клубилось тучами, несущимися, как стая хищных птиц. Ветер выл, гнул пальмы, срывал вывески, швыряя их по улицам, как игрушки. Дождь хлестал под углом, превращая асфальт в бурлящие потоки, где плавали листья, пластиковые пакеты и чья-то потерянная кепка. Это не был конец света, но достаточно, чтобы сердце сжималось от страха перед тем, что могло стать хуже.

Рейчел защёлкнула последнюю ставню, металлический лязг резанул по ушам, как звук захлопывающейся ловушки. Руки дрожали, пальцы были ледяными, несмотря на липкий пот на ладонях. Адреналин бил в виски, сердце колотилось, будто пыталось пробить грудную клетку. Она чувствовала себя на грани, словно стояла на краю обрыва, где один порыв ветра мог унести всё. Рядом Фиби – воплощение небрежной грации, той, что заставляет задерживать взгляд. Её длинные каштановые волосы с рыжими бликами, будто солнце оставило на них свои отпечатки, струились по плечам, разделённые чуть неровным пробором. Бледная, почти фарфоровая кожа с лёгким румянцем выдавала жизнь, бурлящую под сдержанностью. Руки нервно теребили край свитера, костяшки побелели от напряжения. Хрупкая, но не слабая – в её прямой осанке с чуть наклонёнными плечами чувствовалась готовность броситься навстречу ветру. Спокойствие в ней было обманчивым: Фиби была как тихий ураган, который ещё не решил, где развернуться. Её зелёные глаза, обычно искрящиеся дерзостью, теперь были полны тревоги, зрачки расширены, как у загнанного зверя, но в них тлела искра – упрямая, живая.

– Рэйч, эти ставни точно выдержат? – Фиби почти кричала, чтобы перекрыть вой ветра, её голос дрожал. – Это ж… чёрт, я не подписывалась на такое! Ноги моей больше не будет в Калифорнии, клянусь, уеду в Нью-Йорк!

– Выдержат, Фибс, – Рейчел старалась звучать твёрдо, но голос предательски дрогнул. – Дом крепкий, бетон, стальные балки, построен с расчётом на ураганы. Мы не на первой линии. Только не психуй, ладно? И Нью-Йорк? Серьёзно? Там свои шторма, не лучше.

– Лучше, чем эта хрень! – Фиби резко махнула рукой, волосы качнулись, как занавес. – Там хоть небоскрёбы, а не эти коробки и пальмы, которые сейчас в окно влетят! Боже, Рэйч, я… – Она осеклась, голос сорвался, и она прикусила губу, сдерживая панику.

– Спокойно, – Рейчел сжала её плечо, но внутри у неё самой всё сжималось от страха. – Мы справимся. Держись меня, окей?

Они забились в гостиную – комнату без окон, где стены были единственным барьером между ними и хаосом снаружи. Пол устилали спальники и пледы, превращая пространство в импровизированный бункер, похожий на детский палаточный лагерь, где можно притвориться, что всё под контролем. На столе – их запас: бутылки с водой, орехи, батончики, аптечка с бинтами, йодом и валерьянкой, два фонарика, радио, которое трещало, но не ловило сигнал, и пачка батареек. У двери в подвал – мешок с песком, их защита от воды, если та решит пробраться внутрь. Они готовились, как могли, но шторм, даже не самый сильный, смеялся над их попытками.

Звуки снаружи были как оркестр хаоса. Каждый бил по нервам:

Низкий гул ветра, будто грузовик ревел под окнами, проникал в кости, заставляя зубы стучать от вибрации. Он давил на грудь, мешая дышать глубоко.

Свист – ветер находил щели в стенах и трубах, они пели в хоре, от протяжного стона до пронзительного визга, режущего уши.

Грохот – что-то тяжёлое, может, мусорный бак или садовая мебель, билось о стены, каждый удар отдавался в висках. Треск разносился по воздуху: ветки ломались, черепица срывалась с крыш, где-то вдалеке что-то рухнуло с глухим стуком.

Дождь хлестал по ставням, как град камней, барабаня так, что казалось, металл вот-вот прогнётся. У подвала булькало – вода, словно живое существо, искала лазейку.

Электричество мигало, свет то загорался, то гас, пока не умер с громким хлопком, погрузив их в темноту. Только лучи фонариков дрожали в руках, выхватывая их бледные, напряжённые лица.

За окном творился хаос. Дождь лил под углом, превращая улицы в мутные потоки, где плавали обломки – ветки, куски пластика, чья-то кроссовка. Пальмы гнулись, их листья трепетали, как флаги, готовые сорваться. Молнии вспыхивали, освещая разрушения: мусор кружился в воздухе, соседский забор накренился, машина на углу съехала в кювет. Гром бил с небольшой задержкой, но достаточно громко, чтобы стены дрожали. В какой-то момент молния ударила в трансформатор неподалёку – яркая вспышка, треск, и сноп искр осветил улицу, как сигнал бедствия.

Фиби сидела, обхватив колени, волосы упали на лицо, скрывая глаза. Её фарфоровая кожа побелела, румянец исчез, под глазами проступили тёмные круги. Она шептала, губы двигались быстро, слова сливались в ритм: «Господи, пожалуйста, пусть это закончится… пусть дом выдержит…» Пальцы сжали свитер, как спасательный круг.

Рейчел посмотрела на неё, пытаясь скрыть страх за насмешкой. – Фибс, ты чего, молишься? Дурочка, это ж не конец света, всего пара баллов! – Но голос дрогнул, шутка вышла вымученной. Она хотела подбодрить подругу, но внутри всё кричало от тревоги. Она сжала телефон, экран которого ещё светился, питаясь от последних процентов заряда батареи. На нём застыла надпись: «Максим печатает…». Он был в сети, когда шторм разорвал связь, как ножом. Сквозь помехи, будто ледокол через арктический лёд, пробился лишь обрывок его сообщения: «Я здесь. Жду. Будь сильной, Океанская Девочка». Остальное утонуло в пустоте – слова, которые могли быть спасением, признанием или просто его голосом, не дошли. Эти обрывки резали сердце, как осколки стекла. Что он хотел сказать? Что она нужна ему? Или что-то, чего она теперь никогда не узнает? Мысль была как удар – острая, сжимающая горло. Она хотела ответить, кричать через океан, видеть его слова, даже если это всего лишь буквы на экране. Он был её якорем, а она – его «Океанской Девочкой». Без него, без его слов, она чувствовала себя потерянной в этом воющем хаосе.

– Рэйч, я не дурочка, – огрызнулась Фиби, голос хриплый, но с ноткой стали. – Я просто… чёрт, боюсь, ясно? Это не кино, не дешёвый роман, это реально! Если крыша рухнет, я… – Она замолчала, шепча молитву, тонкие пальцы дрожали, но держались за свитер.

– Крыша не рухнет, – Рейчел сжала её руку, но её пальцы были холодными, как лёд. – Мы в крепости, Фибс. Этот дом пережил и похуже. – Она пыталась убедить себя, но страх грыз изнутри. Она думала о Максиме, об их переписках – о книгах, океане, её падениях с доски. Это было её убежищем. Теперь, без связи, она чувствовала, будто потеряла частичку себя. Она хотела сделать шаг – сказать ему больше, признаться, что их сообщения значат для неё больше, чем она готова была признать. Если они переживут шторм, она напишет. Не просто «привет», а что-то настоящее. Она обещала себе, сжимая телефон, который впивался в ладонь.

Глаз бури – пик шторма, когда ветер бил с такой силой, что дом скрипел, как корабль в бурю. Ставни дрожали, металл гудел под напором дождя. Гул ветра давил на лёгкие, каждый вдох был тяжёлым. Фиби прижалась к Рейчел, её хрупкое тело дрожало, но она шептала молитвы, голос едва слышен в вое шторма. Рейчел держала её руку, чувствуя, как их пальцы сплетаются, как два троса, удерживающие корабль. Она смотрела на телефон, на «Максим печатает…», и ком рос в груди – смесь страха и надежды. Она представляла его в Москве, у окна, набирающего слова, которые не дошли. Это было хуже шторма – не знать, что он хотел сказать.

Вдруг – тишина. Дождь стих до редкого стука, как капли в тишине. Гул исчез, оставив звенящую пустоту. Фиби открыла глаза, её зелёные зрачки вспыхнули в свете фонарика. – Это… конец?

– Глаз, – шепнула Рейчел, подбираясь к щели в ставне, сердце бешено стучало. – Это глаз шторма, Фибс. Самое спокойное место. Но вторая волна близко.

– Господи, ещё вторая волна? – Фиби вскочила, голос сорвался. – Рэйч, я не могу больше! Хочу домой, хочу, чтобы это закончилось! Я… не хочу умирать тут! – Её глаза блестели, слёзы были близко, но она сжала кулаки, хрупкая фигура напряглась.

– Мы не умрём, – Рейчел схватила её за плечи, голос твёрдый, но внутри она боролась с паникой. – Слышишь? Мы справимся. Ты же Фиби, чёрт возьми, сама как ураган! А я… я должна пережить это, потому что… – Она осеклась, глядя на телефон. – Потому что обещала себе написать ему. Серьёзно написать. Когда это закончится, я сделаю шаг. Я не могу просто… потерять его.

Фиби посмотрела на неё, зелёные глаза смягчились. – Твой русский? Рэйч, ты реально влюбилась в парня из Facebook? – Она хмыкнула, но с теплотой. – Ладно, если он заставляет тебя держаться, молись, чтобы шторм не унёс твой телефон. И меня заодно.

Рейчел слабо улыбнулась, но сердце сжалось. – Он не просто парень из чата, Фибс. Он видит меня. Не актрису, а ту, что падает с доски. Просто меня. И я хочу, чтобы это продолжалось. – Она сглотнула, слёзы жгли глаза. – Я должна пережить это, чтобы написать ему. Сказать, что… чёрт, не знаю, что скажу, но скажу!

– Тогда держись, – Фиби сжала её руку, тонкие пальцы холодные, но крепкие. – Я буду молиться, дурочка или нет, плевать. Главное, чтобы выбрались.

Рейчел кивнула, прижимая телефон к груди. Сквозь щель в ставне виднелся хаос: небо серое, в кольце чёрных туч, дождь падал ровно, как занавес. Улица была болотом: вырванные ветки, перевёрнутый мусорный бак, провода, свисающие, как мёртвые змеи. Дым от трансформатора поднимался струйками. Где-то лаяла собака, детский плач в соседнем доме резал сердце, сирена выла вдалеке. Это была пугающая тишина, затишье перед новым ударом.

– Шевелись! – скомандовала Рейчел, голос дрожал от напряжения. – Подвал, вода, еда, туалет. У нас минут пятнадцать, Фибс, не тормози!

Они рванули, двигаясь на автомате. Мешок у подвала был сухим, но они затолкали под него тряпки, укрепляя баррикаду. Съели по батончику, запивая водой, которая казалась безвкусной от страха. Сбегали в туалет, каждый шаг отдавался эхом в пустом доме. Радио трещало, выдавая обрывки: «…укрытие… вторая волна…». Телефон Рейчел показывал 25% заряда, сигнала не было. Она смотрела на «Максим печатает…», сердце сжималось. Она хотела написать ему, сказать, что жива, что думает о нём, что шторм не сломает её. Она хотела сделать шаг – не просто переписка, а что-то большее, что пугало её сильнее бури.

Порыв ветра вернулся, резкий, злой. Гул накатил, дождь хлестал по ставням, как кулаки. Вторая стена шторма ударила, слабее первой, но достаточно, чтобы дом скрипел, а ставни дрожали. Что-то на крыше треснуло, звук, как выстрел, заставил Фиби вздрогнуть. Подвал забулькал громче – вода искала путь внутрь.

– Рэйч, я не могу! – Фиби шептала молитву, голос дрожал, но в нём была решимость. – Господи, дай нам выбраться…

– Дурочка, – Рейчел попыталась улыбнуться, но губы дрожали. – Молись, если помогает. Но мы справимся. Я должна. Ради него. Ради нас. – Она сжала телефон, «Максим печатает…» стало её мантрой, её обещанием. Она переживёт шторм, напишет ему, скажет, что он значит для неё. Она сделает шаг, даже если это пугало больше, чем буря.

Страх отступал, сменяясь усталостью и упрямством. Они пережили первую половину, вместе, плечом к плечу. Дом держался, несмотря на скрипы. Фиби, чья небрежная грация теперь была пронизана стальной решимостью, шептала молитвы, но её рука в руке Рейчел была твёрдой. Рейчел прижала телефон к груди, представляя Максима, его слова, которые не дошли. Она выживет – ради Фиби, ради себя, ради того, чтобы написать ему, чтобы их переписка стала чем-то большим. Это была её гавань в хаосе. Она сжала руку Фиби, чувствуя, как их пальцы сплетаются, как два троса, и ждала конца шторма, который был близко, но всё ещё казался недостижимым.

Глава 6. Московский декаданс

Ранняя осень в Москве – пьяный карнавал, где листья на Варшавке вспыхивают алыми, золотыми и оранжевыми красками, будто природа закатила прощальную вечеринку перед зимним похмельем. Ветер, мягкий, но с намёком на холод, гонял листву по тротуарам спальных районов, а дождь стучал по крышам, превращая асфальт в зеркало, где отражались огни машин и тоска прохожих. Максим любил это время – тёплое, но не обжигающее, когда город окутывался буйством красок, а воздух пах мокрой землёй и свободой. Но в своей квартире он был отрезан от этого праздника природы. Москва стала серой рамкой к его личной катастрофе.

Квартира – современная коробка в панельном доме, где ещё пахло свежим бетоном и дешёвой краской. Стены, покрытые светлыми обоями с ненавязчивым геометрическим узором, уже начали собирать первые трещины – знак, что дом «садится». В гостиной – угловой диван из IKEA, серый, с парой пятен от кофе, и стеклянный журнальный столик, заваленный пачкой Marlboro (Максим курил редко, но стресс брал своё) и бутылкой Red Label, из которой он отхлебнул два глотка, надеясь заглушить тревогу, но получив лишь кислое жжение в горле. Пепельница, полная окурков, соседствовала с недопитым стаканом чая, покрытым плёнкой, и бутербродом, превратившимся в окаменелость. На стене – плоский телевизор, гудящий, как перегретый ноутбук, транслировал CNN и BBC с кадрами агонии Сан-Диего: затопленные улицы, яхты, выброшенные на берег, как сломанные игрушки, люди, бредущие по пояс в воде с чемоданами, словно массовка в фильме-катастрофе. Ноутбук на коленях – его второй экран, портал в преисподнюю, где чат с Рейчел застыл, как зависшее видео. Сообщения уходили в пустоту, помеченные серым значком часов в Facebook, насмехаясь над его беспомощностью. «Отправлено. Не доставлено.» Эти слова были его личным чистилищем.

Квартира дышала стерильной новизной с привкусом далёкого хаоса. На полу – ламинат под «дуб», поцарапанный в паре мест, у окна – пластиковые рамы, запотевшие от дождя, с видом на панельки, усыпанные спутниковыми тарелками и кондиционерами, мокрые детские площадки и голые тополя, чьи листья кружились в цветном вихре. На подоконнике – пара кружек из McDonald’s, пустых, с запахом пива и виски, и горшок с фикусом, который Максим поливал, когда вспоминал. Свет от энергосберегающих лампочек мигал, добавляя комнате оттенок техно-нуара, а за окном гудел город – шорох шин по лужам, мат прохожих, редкие вспышки молний, подсвечивающие низкие тучи. В углу – рабочий стол с системным блоком, мигающим синими светодиодами, и полка, где теснились книги Мураками, пара дисков с пиратскими играми и старый плеер с песнями Linkin Park, Green Day и русским роком.

Максим не спал. Ночь была бесконечным монтажом ужаса: репортажи о новых ударах стихии, карты отключений света, размытые видео, загруженные местными на YouTube с устаревших телефонов и цифровых камер. Адреналин и токсичная тревога выжгли всё: голод, усталость, даже тепло осени. Он был пуст, как спущенный баллон, но натянут, как струна, готовая лопнуть. Каждый репортаж – о подъёме воды, рухнувших мостах, телах в обломках – бил в грудь, как молот. Он вцепился взглядом в экран, выискивая знакомые улицы из рассказов Рейчел, здания с её фото в Facebook. Всё сливалось в серую кашу разрушения. Он ловил каждое слово дикторов, сравнивая названия районов с тем, что знал о её доме. «Крепкий, не на первой линии», – писала она. Но что такое «крепкий» против стихии, сносящей краны и гнущей деревья, как спички?

Пальцы, дрожащие от недосыпа и виски, снова стучали по клавиатуре:

Максим: Рейчел, пожалуйста, хоть слово. Ты в порядке? Я схожу с ума. Новости добивают.

Минуты текли, как дождь за окном. Часы. Ничего. Он вскакивал, ходил по комнате, спотыкаясь о край ковра, возвращался к ноутбуку. Писал снова, будто слова могли пробить бурю:

Максим: Смотрю стримы из Сан-Диего. Ад. Твой район… без света, без связи. Но ты сильная, я знаю. Пожалуйста, держись.

Беспомощность была хуже осеннего дождя, хуже новостей, хуже всего. Максим, человек, привыкший чинить баги, столкнулся с хаосом, который не поддавался отладке. Стихия смеялась над его логикой, над его кодом, над его жалкими попытками что-то контролировать. Он сидел в своей коробке, в тысячах километров от неё, и ничего – ни-че-го – не мог сделать. Это был яд, разъедающий изнутри.

В голове вспыхнула идиотская, романтичная мысль: «Я должен быть там. С ней.» Он сжал кулаки, ногти впились в ладони. Они не встречались, их роман был соткан из сообщений в Facebook, но он представлял, как стоит рядом с ней в тёмном доме, как она прижимается к нему, как он закрывает её от воя ветра, таскает мешки с песком, держит её руку, когда мир рушится. Глупо. Абсурдно. Но так физически реально, что он почти чувствовал её тепло.

И тут же – горькая насмешка над собой. Защитить? Он? Чей опыт выживания – пикник под Серпуховом, где он отбивался от комаров и с трудом ставил палатку? Он бы путался под ногами, паниковал, спрашивал, как включить генератор. Рейчел – Океанская Девочка, привыкшая к штормам, – ей пришлось бы его спасать. Учить. Успокаивать. Он был бы не героем, а обузой. Эта мысль жгла сильнее, чем страх. Он не просто бесполезен – он был бы балластом.

Андрей позвонил утром, голос хриплый, но с теплом, пробивающимся сквозь фирменный цинизм:

– Макс, чёрт тебя дери, ты там жив или все бутылки вискаря опустошил? – начал он, кашлянув, будто откашлял ночной перегар. – Новости видел? У твоей американки там полный армагеддон. Она на связи?

– Нет, – Максим ответил глухо, слова застревали в горле. – Связи нет. Смотрю CNN. Всё рушится.

– Блин, брат, – Андрей замолчал, в трубке послышался щелчок зажигалки и затяжка сигаретой. – Слушай, я понимаю, это… полный ахтунг. Ты сидишь в своей хате, а там у неё… ну, сам видел, яхты по улицам плавают. Но, прикинь, ты говорил, она не слабая. Дом крепкий, подготовилась. Шансы есть, Максимка. Не гробь себя раньше времени.

– Дрюня, я не могу, – Максим сжал телефон так, что тот хрустнул. – Я сижу тут, как дурак, пялюсь в экран, а там… она в этом аду. И я ничего не могу. Вообще ничего.

– Эй, не гони, – голос Андрея стал мягче, но с привычной наглостью. – Ты не дурак, ты влюблённый романтик, это разные категории. Слушай, я понимаю, ты сейчас как на раскалённой сковородке. Но ты не можешь телепортироваться в этот их Сан-Диего. Ты делаешь, что можешь – пишешь, следишь, держишь за неё кулаки. Это не ерунда, брат, это до хрена значит. Она же тебе не просто лайки ставит, да? Расскажи, что там у вас, а то я только твои сопли вижу.

– Она… чёрт, Дрюня, – Максим выдохнул, глядя на пачку Marlboro, будто она могла дать ответ, и поджёг очередную сигарету. – Она мне про Мураками рассказывает, про свои фейлы, про пляж, про чаек, смеётся над моими тупыми шутками. Я ей про дождь в Москве, про наши фейлы в универе, а она… слушает. И ей не всё равно. Я чувствую себя… живым, когда с ней болтаю.

– Во, вот это я понимаю! – Андрей хохотнул, но тепло, без подколки. – Смотри, Макс, она там, в своём калифорнийском аду, а ты тут, в спальнике Москвы. Но вы как будто на одной волне. Это не просто чат, это… ну, не знаю, как назвать, но это круто. Она выкарабкается, потому что такие, как она, не тонут. А ты держись. Не сиди один, как лузер, с этим своим Red Label. Заходи в офис, пивка глотнём, я тебе про свои любовные фейлы расскажу – там такой треш, что твой ураган отдыхает. Или зальёмся вискарём, чтобы не одному, знаешь, я тоже скучаю! – с добрым смешком сказал Андрей.

– Спасибо, Дрюня, – Максим слабо улыбнулся, чувствуя, как тепло Андрея чуть разгоняет холод в груди. – Я… подумаю. Просто не могу от экрана оторваться. Вдруг она напишет.

– Понимаю, – Андрей кашлянул, голос стал серьёзнее. – Слушай, я не мастер лирики, но ты реально крутой чувак. Если эта твоя Рейчел тебе так важна, не отпускай. Пиши, жди, пялься в свой чёртов экран. А если станет совсем хреново, звони, я притащу пиво или что покрепче. Мы с тобой этот шторм пересидим, понял? Ты не один, Макс. И не смей себя винить за то, что не там. Ты делаешь, что можешь, и это до хрена.

– Ладно, – Максим кивнул, хотя Андрей не видел. – Спасибо, Дрюня. Правда.

– Да иди ты, – Андрей хмыкнул. – Держись, романтик. И не кури весь свой Marlboro, оставь пару сигарет для меня. А то приду, а у тебя пустая пачка и депрессия.

Он положил трубку. Даже поддержка Андрея, тёплая, как осенний плед, не могла пробить ледяной купол тревоги. Максим подошёл к окну, запотевшему от дождя. Москва жила своей равнодушной, мокрой жизнью: машины шуршали по лужам, голуби жались под козырьками, где-то орали пьяные подростки. Листья кружились в цветном танце, но Максим их не видел. Он стоял, прижав лоб к холодному стеклу, чувствуя, как океан страха топит его изнутри.

Злость – на себя, на бурю, на чёртову географию – прорвалась, как молния. Он схватил мышь, яростно набрал сообщение, выплёскивая всё:

Максим: Рейчел, я не сплю. Не думаю. Только смотрю на этот ад на экране. И чувствую себя бесполезным. Как… даже придумать не могу. Я должен быть там. Глупо, знаю. Я бы не помог. Тебе пришлось бы спасать меня. Учить. Тащить мой страх. И это… больнее всего. Что я не могу быть твоей опорой. Только слова отсюда. Пустые слова. Но это всё, что у меня есть. Я отправляю их. Снова. Вернись. Пожалуйста. Просто вернись.

Он ударил по «Enter» так, что клавиатура хрустнула. Сообщение улетело в никуда, в чёрную дыру разорванной связи. Статус: «Отправлено. Не доставлено.»

Максим откинулся на диван, закрыв глаза. Стыд, страх, ярость, никотин, виски смешались в токсичный коктейль, жгущий грудь. Он больше не мог смотреть новости. Он просто сидел в полумраке квартиры, среди окурков Marlboro и запаха виски, слушая, как за окном стучит дождь, а за океаном воют сирены и пилят деревья. И ждал. Ждал одного знака. Галочки «доставлено». Одной строчки от неё. Потому что эти пустые слова, брошенные в бездну, были его единственным оружием против стихии. Его единственной нитью к ней – его Океанской Девочке, затерянной в хаосе.

Глава 7. О, дивный, новый мир

Рассвет в Сан-Диего пришёл, как похмелье после конца света – серый, с мелким, назойливым дождём, будто небо решило добить город слезами. Ветер выдохся до жалобного стона, но воздух был пропитан водорослями, дизелем и сырой разрухой. Дом Рейчел молчал, только кап-кап в ванной, как метроном, отсчитывал время, да гудел генератор, словно старый рокер, пытающийся выдать последний аккорд.

Рейчел оттащила мешок с песком от двери подвала – он был тяжёлым, пропитанным грязью, как её собственные мысли. Вода ушла, оставив липкую жижу, куски водорослей и запах болота. Она открыла ставню, и в комнату ворвался холодный воздух, несущий вонь горелого пластика и мокрого бетона. Фиби, стоя у окна, ахнула, её фарфоровая кожа побледнела до призрачной белизны, зелёные глаза расширились, как у героини триллера:

– Боже, Рэйч… это что, апокалипсис?

Улица была полем боя, разодранным в клочья. Пальмы лежали, как поваленные гиганты, их стволы расколоты, листья разметаны, будто кто-то растерзал тропический рай. Машины валялись перевёрнутыми, словно ребёнок-великан разбросал их, как свои игрушки. Некоторые были раздавлены упавшими столбами, другие утонули по капот в мутных реках, которые раньше были дорогами. Провода искрили, свисая с покосившихся опор, как мёртвые змеи, а трансформатор на углу всё ещё дымился, выбрасывая едкий запах горелой проводки. Мусор – черепица, пластиковые стулья, детские игрушки, чей-то рваный зонт – кружился в грязевых водоворотах. Затопленные подвалы соседних домов пускали пузыри, как тонущие корабли. Где-то вдалеке выли сирены, гудели бензопилы, рвали тишину крики соседей, подсчитывающих урон: разбитые окна, сорванные крыши, затопленные гаражи. Детский велосипед, застрявший в канаве, крутил колесом, как символ потерянной невинности. Дивный новый мир – мир, где порядок утонул в хаосе, а надежда казалась такой же хрупкой, как треснувшее стекло в окне напротив.

– Сети нет, – Рейчел глянула на телефон. 20% заряда, экран тусклый, как её настроение. – Но 2G поймали. Два дня без интернета, но связь ожила. Береги заряд, Фибс.

– Как мы вообще выжили? – Фиби, с тёмными кругами под глазами, выглядела как модель, которую забыли на съёмке постапокалиптического Vogue, но всё ещё держала марку: небрежная грация, каштановые растрёпанные волосы спадали на плечи. – Повезло. Дом крепкий. И мы не расслаблялись, – Рейчел включила камеру телефона, пальцы дрожали. – Надо снять. Для страховки. И… для памяти.

Она снимала, как оператор на руинах: джип, уткнувшийся в газон, пальма, раздавившая соседский забор, перекрёсток, превратившийся в мутное озеро с плавающими обломками досок. У соседнего дома – сорванная крыша, оголившая балки, как кости скелета. Разбитый мотоцикл лежал в канаве, его хром тускло блестел в сером свете. Это не было кино – это была жизнь, разодранная в клочья. Руки тряслись, но она продолжала, будто каждый кадр мог стать доказательством, что они пережили этот ад.

Соседи выползали из домов, как выжившие в зомби-фильме: кто-то плакал, обнимая детей, кто-то фотографировал разбитые машины, кто-то пытался вытащить из грязи садовую мебель. Рейчел и Фиби присоединились, таская ветки, куски черепицы, помогая старушке с угла вытащить застрявший в грязи велосипед. Они очищали двор от обломков – сломанных шезлонгов, разорванных тентов, чьей-то детской коляски, застрявшей в кустах. Работа была тяжёлой, грязной, но она давала чувство, что они не просто жертвы – они действуют. Сосед, бородатый мужик в футболке Metallica, пилил упавшее дерево, пока его жена раздавала воду и сэндвичи из пластиковых контейнеров. Дети, несмотря на грязь, носились по лужам, смеясь, будто эог их игровая площадка. Где-то вдалеке взвыла собака, а с соседней улицы донёсся треск – ещё один столб рухнул под напором ветра, оставшегося после бури.

Фиби, оттащив кусок забора, плюхнулась на бордюр, вытирая грязь с джинсов. Её лицо было усталым, но глаза горели смесью злости и разочарования.

– Позвонила Тайлеру, – начала она, голос дрожал, – и, представляешь, этот дебил даже не знал, что у нас тут творилось! Всю ночь тусил в клубе с дружками, пока мы чуть не утонули. Говорит: «О, буря? Круто, фотки скинь!» – Она фыркнула, но в голосе была боль. – Я ему звоню, вся на нервах, уставшая, ищу поддержки, а он там с мартини, тёлками и диджеем!

– Ну, хоть взял трубку, – Рейчел попыталась смягчить, но Фиби перебила, её слова полились потоком:

– Взял, да, но ему плевать, Рэйч! Плевать! – Она сжала кулаки, каштановые волосы упали на лицо, скрывая слёзы, которые она пыталась сдержать. – Я сама хотела такого – без обязательств, без привязки. Всё время была этой девчонкой: вечеринки, непродолжительные романы, никаких слёз, никакого «а что дальше?». Свобода, знаешь? Но эта буря… этот чёртов ураган всё перевернул. Я сидела в темноте, слушала, как дом трещит, и думала: если я умру, раздавленная этой крышей, Тайлер даже не заметит. Ему всё равно, что я тут чуть не утонула. А я… я, дура, ждала, что он хоть спросит, как я.

Рейчел присела рядом, положив руку на плечо Фиби. – Фибс, ты не дура. Ты просто… почувствовала, что хочешь большего. Это нормально.

– Нормально? – Фиби горько усмехнулась, вытирая глаза тыльной стороной ладони. – Я всю жизнь бегала от этого «большего». А теперь смотрю на тебя, с твоей дурацкой влюблённостью в виртуального парня, которого ты даже не видела, и думаю… чёрт, может, я тоже хочу, чтобы кто-то называл меня «Океанской Девушкой» и писал, что я сильная, когда всё рушится. Но Тайлер? Он даже не знает, как я выгляжу без макияжа. И ему плевать.

– Может, это не про Тайлера, – тихо сказала Рейчел. – Может, это про тебя. Буря поменяла тебя, Фибс. Ты теперь знаешь, чего хочешь. И это не клубы и мартини.

Фиби посмотрела на неё, её зелёные глаза блестели от слёз, но в них появилась искра решимости. – Знаешь, Рэйч, ты права. Эта буря… она как будто снесла все мои стены. Я устала быть крутой девчонкой, которой всё равно. Хочу, чтобы кто-то волновался за меня. Как твой русский волнуется за тебя. – Она слабо улыбнулась. – Если твой русский ответит, скажи, что он мне должен кофе. За то, что ты сияешь, пока мы тут по колено в грязи.

Рейчел рассмеялась, чувствуя тепло от слов подруги. Она сжала телефон, где 2G-связь мигала, как слабый пульс. Интернет так и не вернулся, но звонки проходили – хрупкая ниточка в мир. Она набрала маму в Омаху, чувствуя, как горло сжимается от усталости и облегчения.

Мама сняла трубку на втором гудке, её голос, пропитанный типичной для Омахи смесью сердечности и беспокойства, дрожал:

– Рейчел, моя девочка! Слава богу, ты жива! Я всю ночь глаз не сомкнула, новости смотрела – там такое творилось! Ты в порядке? Дом цел?

– Жива, мам, – Рейчел прислонилась к стене, глядя на грязь за окном. – Дом уцелел, Фиби со мной. Страшно было, не скрою. Ветер ревел, как грузовик, свет пропал, ставни чуть не сорвало. Мы с Фиби в гостиной сидели, молились, грызли батончики, ждали, пока всё стихнет. Вода до подвала не дошла, но город… мам, он в руинах. Пальмы поломаны, машины в кюветах, крыши послетали, провода болтаются, как верёвки.

– Господи Иисусе, моя храбрая девочка, – мама ахнула, её голос дрогнул. – Ты сама-то цела? Не ушиблась? Не простыла? Ела хоть что-то, кроме этих ваших батончиков?

– Ела, мам, батончики и вода, – Рейчел слабо улыбнулась, ощущая мамину заботу, как тёплое одеяло. – Цела, только вымоталась. Мы с Фиби соседям помогаем – завалы разбираем, мусор таскаем. Грязь кругом, но мы живы. Это главное.

– Ох, Рейчел, – мама выдохнула, её тон смягчился, но в нём всё ещё чувствовалась тревога. – Я так за тебя перепугалась. Ты у меня сильная, но ураган – это не шутки. Как ты вообще держишься после такого?

Рейчел помолчала, сжимая телефон. Слова вырвались сами, будто ждали момента:

– Мам, знаешь, что помогло мне не сойти с ума в той тёмной комнате, когда ветер выл, а мы с Фиби обнимались? Кроме твоей любви и Фиби, конечно. Парень. Его зовут Максим. Мы познакомились в интернете, переписываемся каждый день. Он программист, шутит про свою работу, обожает книги. Когда буря началась, я написала ему, что пропаду. Что скучаю. А он… сказал, чтобы я была сильной. Назвал меня «Океанской Девушкой». Его слова грели меня, когда было страшно.

– Интернет? – мама фыркнула, её голос стал чуть резче, с типичным для Омахи скептицизмом к «этим вашим сетям». – Рейчел, ты же знаешь, что я думаю про эти переписки. Это как лотерея Powerball, и кто там по ту сторону экрана, поди разбери. Ты после урагана, усталая, растерянная, а тут какой-то парень… Он хоть настоящий? И что, он тебе так важен?

– Да, мам, – Рейчел сжала телефон, её голос остался мягким, но твёрдым. – Он важен. Он видит меня настоящую – ту, что падает с доски для сёрфинга и хохочет над собой. С ним я чувствую себя… живой. Я знаю, ты не веришь в интернет, но он особенный.

– Ох, девочка моя, – мама вздохнула, её тон смягчился, потому что дочь только что пережила кошмар. – Я просто волнуюсь. Ты у меня одна, а после этого урагана… Ладно, если он тебе помогает держаться, я не против. Но ты осторожнее с этим интернетом, слышишь? И расскажи мне про него побольше, когда в Омаху приедешь. Хочу знать, кто там мою девочку «Океанской» называет.

– Обещаю, мам, – Рейчел улыбнулась, чувствуя, как слёзы жгут глаза. – Спасибо. Я напишу ему, как только связь наладится.

– Пиши, родная. И звони мне. Я тут, в Омахе, с пирогами и молитвами за тебя. Береги себя, моя девочка.

Она положила трубку, прижимая телефон к груди. Связь 2G, налаженная спустя два дня после урагана, была слабой, но живой. Интернет всё ещё лежал, но Рейчел набрала сообщение, надеясь, что оно дойдёт:

Рейчел: Жива. Дом цел. Фиби со мной. Связь еле тянет, интернет мёртв. Помогаем соседям убирать завалы. Скучала. Очень. Ты там как, Макс?

Сообщение ушло, но значок «доставлено» не загорелся. Она смотрела на экран, чувствуя, как надежда, хрупкая, как эта 2G-связь, теплится в груди. Снаружи гудели бензопилы, соседи кричали, дети смеялись, таская ветки. Фиби, отряхивая грязь с джинсов, бросила:

– Рэйч, твой русский должен мне не просто кофе, а целый ужин. За то, что ты сияешь, пока мы тут корячимся.

Рейчел рассмеялась, впервые за два дня, и пошла за ней, сжимая телефон. Её сигнал – слабый, упрямый – летел через океан к Максиму. Новый мир рождался в хаосе, но она была жива. И это было началом.

Где-то вдалеке снова завыла сирена. На улице зазвучали бензопилы – люди начали расчищать завалы. Начинался долгий путь восстановления. Рейчел вздохнула и пошла за Фиби, чтобы осмотреть верхний этаж. Впереди была работа, но в сердце уже светилось тихое, упрямое пламя ожидания ответа.

Глава 8. Безнадега.ru

Максим не спал две ночи. Глаза жгло, будто туда насыпали песка. Лицо серое, как мокрый асфальт, блестящий под осенним дождём. Он шёл в офис, шаги тяжёлые, ботинки липли к тротуару, словно земля тянула назад. Внутри – пустота, боль, грызущая без перерыва. Мысли о Сан-Диего. О Рейчел. О сером значке «не доставлено». Пятнадцать сообщений за ночь. Каждое – крик, мольба, молитва.

Максим: Рейчел, ты там? Новости – жесть. Напиши хоть слово.

Максим: Смотрю стримы. Твой район без света. Держись.

Максим: Я тут бесполезен. Но я с тобой. Думаю о тебе.

Максим: Скажи, что ты в порядке. Умоляю.

И ещё. Пятнадцать. Каждый – камень на груди. Ответа нет.

Офис гудел вентиляторами. Коллеги болтали о сроках, задачах, тестах. Кто-то спорил какой лучше шрифт применить, куда поставить кнопку и какую иконку выбрать. Максим не слушал. Клавиатура холодная, чужая. Код не шёл. Ошибки лезли, как тараканы из-под тумбочки ночью. Он смотрел на экран, но видел Сан-Диего. Разломанные пальмы, стволы треснули, как кости. Искорёженные машины. Её дом. Прочный, говорила она. Не у берега. Но что значит «прочный» против урагана?

Он проверял телефон каждые десять минут. Экран пуст. Сердце колотилось под 180 ударов. Он представлял её в темноте, под воем ветра. С Фиби, может. Или одну. Без света. Без воды. Без надежды. Он хотел быть там. Таскать мешки. Заколачивать окна. Держать её руку. Но он в Москве. Тысячи километров. Бесполезный.

Страх резал, холодный, острый. А вдруг она ранена? Застряла? Завалена? Мысль била, как кулак Тайсона, отбирая дыхание. Потом гнев – горячий, горький. На себя. На бурю. На этот чёртов океан. Почему он не может сделать хоть что-то? Он создаёт приложения, укрощает хаос в коде. Но это он не в силах победить. Океан это зверь, а он – ничто.

Он открыл ноутбук. Руки дрожали. Вбил в поиске: «Skyscanner». Москва – Сан-Диего. Двадцать часов. Пересадка в Амстердаме. Даты: завтра, послезавтра, через неделю. Ничего. Аэропорт Сан-Диего закрыт. Полосы затоплены. Обломки на асфальте. Цифры, города, даты смешались в ком. Он смотрел, грудь сдавило. Хотел кричать. Бежать в аэропорт, требовать самолёт, плыть через Атлантику. Но он сидел в офисе, под лампами дневного света.

Он видел себя там. Приземляется. Идёт по разбитым улицам. Находит её. Обнимает. Глупо. Он не умел чинить генераторы. Спотыкался бы о мусор, спрашивал ерунду. Но её смех, рассказы о падениях с доски, голос в ночных чатах зажгли в нём что-то. Не только страх. Не только гнев. Что-то тёплое, мягкое, пугающее. Он влюблялся. Сильно. И это пугало больше бури. А вдруг она пропала? А вдруг он не скажет ей?

Максим встал, прошёлся по офису, спотыкаясь о кабели. В переговорке кто-то спорил о багах, о дедлайнах. Он вернулся к столу, открыл Facebook. Её профиль. Последний пост – фото заката над океаном, три дня назад. «Готовлюсь к шторму. Держите за нас кулаки». Комментарии: «Рейч, будь осторожна», «Ты сильная, справишься». Его лайк где-то внизу. Он смотрел на её фото: волосы развеваются, доска под мышкой, улыбка – как солнце. Сердце сжалось. Он написал ещё одно сообщение:

Максим: Рейчел, я не знаю, дойдёт ли. Но я верю, ты там. Ты сильная. Моя Океанская Девочка. Напиши. Пожалуйста.

Отправлено. Серый значок. Он закрыл ноутбук, спрятал лицо в ладонях. В горле ком. Офис гудел, а он тонул в тишине.

***

В Сан-Диего рабочие тянули провода, как вены городу. Трансформаторы гудели, искры сыпались. Свет вернулся – в дома, на улицы, в подвалы, воняющие болотом. Wi-Fi ожил, слабый, как пульс. Телефон Рейчел завибрировал. Сообщения хлынули, как из плотины. Продюсер: «Ты цела? Съёмки на следующей неделе. Если не сможешь, перенесём». Друзья: «Рейч, напиши, мы сходим с ума! Как ты?» Но больше всего – шестнадцать, огромный потоп – от Максима. Страх в каждом слове. Отчаяние. Надежда. Каждая строка – канат через Тихий океан.

Рейчел сидела на крыльце. Джинсы в грязи. Руки исцарапаны ветками, черепицей, ржавым железом. Фиби рядом, пила воду из мятой бутылки. Улица пахла землёй, бензином, жжёным пластиком. Соседи пилили деревья. Дети тащили мусор, смеялись. Пальмы треснули. Машины тонули в кюветах. Провода висели, искры шипели в лужах. Столб наклонился, но стоял. Трансформатор дымил.

Рейчел показала телефон Фиби. Экран мигал. Шестнадцать сообщений. Максим. Фиби поперхнулась водой, глаза округлились.

– Шестнадцать? Счастливая ты, стерва, – хмыкнула она, но голос был тёплый.

– Он не спал. Писал. Переживал, – Рейчел улыбнулась, слабо, но искренне.

Фиби отставила бутылку. Глаза усталые, колючие, как морское стекло. – Твой русский переживает, пишет. А Тайлер? Позвонила. Не знал про ураган. Танцевал в клубе. Коктейли. Диджей. Тёлки. Сказал: «Пришли фотки». – Голос дрогнул, горький.

– Ты же этого хотела, – Рейчел коснулась её руки.

– Двадцать пять лет. Тусовки. Парни. Без слёз, без завтра. – Фиби смотрела на лужу, отражение дрожало. – Я думаю: если со мной что-то случится, Тайлеру наплевать. А твой Макс пишет, будто ты – его жизнь. Хочу так же, Рэйч. Чтобы кто-то боялся за меня.