Вся история Петербурга: от потопа и варягов до Лахта-центра и гастробаров

Петр I – великий ПТУшник

Человека определяет детство. Для того чтобы объяснить, как сформировался жестокий характер Петра I, не нужен глубокий психоанализ.

Будущий основатель Санкт-Петербурга был сыном царя Алексея Михайловича от его второй жены Натальи Нарышкиной. В десятилетнем возрасте Петра провозгласили царем, а его мать и ее родственники фактически получили контроль над государством. Однако длилось такое положение вещей всего несколько недель. Представители семьи первой жены Алексея Михайловича, Милославские, подняли бунт стрелецкого войска, который вылился в трехдневную резню. Зверски убили двух братьев царицы Натальи Кирилловны и главного друга и соратника семьи Нарышкиных – «великого опекуна» Артамона Матвеева. Расправы происходили прямо на глазах у мальчика.

Политическим результатом стрелецкого бунта стало двоецарствие: престол вместе с Петром номинально занял его четырнадцатилетний, по некоторым версиям, слабоумный брат Иван. Фактически же власть перешла в руки его талантливой и властной старшей сестры, царевны Софьи. Петр вместе с матерью оказались в нелегком положении: их отправили в село Преображенское, по сути в принудительное заточение. Каждую минуту юный царь и его родные могли ожидать ссылки куда-нибудь на Урал и мучительной смерти.

У Натальи Кирилловны не было ни просвещенных советников, ни твердого характера, который позволил бы ей влиять на бойкого сына. Мальчик рос, как сейчас бы сказали, неблагополучным подростком.

Грамоте юного царя обучал дьяк Никита Зотов, но он пошел по пути наименьшего сопротивления. С тех пор как Петру исполнилось 14 лет, вместо занятий письмом и чтения книг наставник и подопечный вместе выпивали.

Петр I, вероятно, самый необразованный из людей, когда-либо занимавших российский престол. Только посмотрите на его почерк: каждая написанная фраза занимает полстраницы. Письменная речь едва отличается от разговорной.

Зато, в том числе и благодаря слабоволию матери, Петр пользовался неслыханной для наследника престола свободой. Он мог бывать там, где вздумается, а программу своего обучения формировал, подобно ученикам современной школы Монтессори, самостоятельно – только из того, что ему нравится.

На практике обнаружилось, что у Петра всего два подлинных интереса: игра в войну и всевозможные технические устройства. Всем хорошо известны юношеские увлечения Петра – потешные полки и визиты в Немецкую слободу. Собственно, ничего удивительного тут нет – нормальный мальчишеский вкус.

Потешные войска Петр набирал отчасти из уличных беспородных мальчишек, отчасти из отпрысков аристократических семей. Все вместе они составляли Преображенский и Семеновский полки, которые поначалу казались детской имитацией, но в конце концов стали основой российской регулярной армии. Напрасно никто, включая старшую сестру Софью, не считал забаву юного царя чем-то стоящим особенного внимания. Когда в 1685 году по приказу Петра была сооружена потешная крепость Пресбург, юные семеновцы и преображенцы атаковали ее с помощью настоящих пушек. Никакой жалости, никакого притворства. Все всерьез: выстрелы, лужи крови, убитые, раненые.

Знаниями по военному делу с Петром охотно делились его друзья из других стран.

Когда Петру было около 14 лет, князь Яков Долгорукий подарил ему астролябию. Оказалось, что никто не представляет, как ею пользоваться. Загадку помог разрешить голландец Франц Тиммерман. С тех пор Петр и стал частым гостем в иностранном квартале Москвы.

В Немецкой слободе жили не вполне типичные европейцы. Тогдашняя Россия для Европы была чем-то вроде нынешнего Ирана или Саудовской Аравии. Здесь много платили, особенно тем, кто понимал в военном деле. Репутация на родине не имела никакого значения, брали всех, но риски были высоки: то ли вернешься из России, то ли сгинешь. В Москву приезжали в основном те, кто чем-то провинился у себя дома, – авантюристы, неудачники или даже просто преступники. В русской столице образовалась этакая пиратская вольница для западноевропейских аутсайдеров. Петр слушал их рассказы о чужой жизни, но главным образом его восхищали необычные приспособления и информация об их устройстве. Кроме того, здесь он учился читать карты, стрелять из пушки, разбираться в устройстве мушкета.

Бывают такие мальчики, которым все, что связано с ручным трудом, дается с легкостью. В этом смысле Петр был «великий ПТУшник» (так в советское время несколько пренебрежительно называли учащихся профессионально-технических училищ, которые не получали высшее образование, а приобретали рабочие специальности). Так вот Петр, далекий от академических знаний, освоил в конце концов не меньше пятнадцати ремесел: был он и плотником, и кузнецом, и оружейником, и боцманом, и поджигателем фейерверков.

Его самая загадочная и важная для нашего повествования мания, непонятно откуда взявшаяся у выросшего вдали от большой воды человека, – страсть к мореплаванию. Она началась с ботика, который Петр однажды обнаружил случайно в амбарах льняного двора в Измайлове, велел отремонтировать и использовал в своих первых опытах навигации. Море царь впервые увидел во время поездки в Архангельск – и сразу в него влюбился. Кажется, это был не столько стратегический интерес, сколько эстетическое благоговение.

В 1689 году Софья сообразила, что чудаковатый отрок, играющий в войну и интересующийся заморскими механизмами, превратился в жесткого юношу, не знающего укорота, но было уже поздно. Она попыталась было отправить войска расправиться с братом, но маскулинность и видимая безжалостность молодого царя нравилась дворянству больше, чем основанная при Софье Славяно-греко-латинская академия, да и вообще женское управление. В результате Петр получил всю полноту власти, Софья отправилась в заточение в Новодевичий монастырь, а брат Иван оставался царем еще семь лет до своей смерти, но лишь номинально.

Петр и в качестве правителя вел себя эксцентрично. В 1697 году он отправился в заграничную поездку, хорошо известную как Великое посольство. Сам по себе факт визита русского царя в Европу был чем-то неслыханным. Еще более удивительно, что путешествие гораздо больше напоминало «стажировку в мастерской», чем «паломничество в храм». В Нидерландах Петра привлекали не Эразм Роттердамский и не Спиноза, а возможность приобрести дополнительные навыки ручного труда.

Большую часть времени, проведенного в Нидерландах, Петр потратил на изучение корабельного дела. Он, якобы инкогнито, работал плотником на верфи.

Интерес Петра к Европе, несомненно, был в первую очередь интересом к ее научно-техническим достижениям. Ему нравился тамошний быт – менее формализованный и более уютный, чем тот, к которому он привык в Москве.

Когда Петр, ненавидящий старый, «византийский» уклад, грезил о сближении России с Европой, он вовсе не предполагал появление парламента, независимого суда и свободы собраний. Его привлекала исключительно материальная сторона дела. Он мечтал привнести в повседневную жизнь некоторые технические усовершенствования, но главное – получить выход к морю и обзавестись собственным флотом.

Самый успешный урбанист в истории

Петр планировал добиться того, чтобы у России появился выход к Азовскому морю. Заполучить его позволила бы война с Османской империей. Собственно, первоначальная дипломатическая цель Великого посольства состояла в том, чтобы найти для нее союзников. Сделать этого не удалось.

Зато получилось собрать коалицию, готовую ввязаться в войну со Швецией, к тому моменту полностью контролировавшей выходы к Балтике. В 1700 году против Швеции выступили Саксония, Датсконорвежское королевство и Россия.

Северная война началась для ее инициаторов неудачно. Дания почти сразу оказалась вынуждена заключить со шведами мир. Войска Петра I потерпели поражение под Нарвой. Но шведы завязли в Польше. Тогда русский царь решил зайти по-другому – получить для начала выход к Балтийскому морю со стороны Невы. Уже осенью 1702 года его войска захватили Нотебург, одну из двух шведских крепостей, стоявших на пути к Финскому заливу. Вторую, Ниеншанц, Петр успешно атаковал весной 1703 года. Путь к Балтике оказался открыт.

Двигаясь по Неве в сторону моря, Петр заприметил остров, который показался ему удачным, чтобы организовать оборону только что завоеванных земель. По-фински он назывался Янисаари, то есть Заячий остров. 27 мая 1703 года на нем была заложена безымянная деревянная крепость. Только спустя месяц с небольшим она получила название – Санкт Питер Бурх. Тогда никто еще не мог и представить, что вокруг нее может вырасти хотя бы маленький городок.

Впервые такая идея возникла, видимо, из довольно прагматичных соображений. Наличие города на берегах Невы упростило бы логистику войны. Первые два здания поставили на соседнем с крепостью острове – Березовом, нынешнем Петроградском. Для Петра I построили деревянный сруб на две комнаты, раскрашенный под кирпич. Хоромы ближайшего сподвижника царя, Александра Меншикова, были куда солиднее – двухэтажные.

В 1704 году на противоположном от крепости берегу Невы, чуть ниже по течению, царь распорядился устроить корабельные верфи – на том месте, где и сейчас стоит здание Адмиралтейства.

Поначалу в Санкт-Петербурге даже не мостили улиц: не было уверенности в том, что эти земли надолго останутся за Россией. К 1705 году за крепостью стояло всего около полутора десятков жилых домов, которые честнее было бы назвать хижинами.

Существуют предположения, что Петр на протяжении многих лет планировал перенос двора и администрации в новое место. Ни одного письменного свидетельства о подобных намерениях нет, однако в их пользу говорит скорость, с которой Санкт-Петербург превратился из более или менее случайного поселения в любимое и пестуемое детище царя.

Уже в 1706 году письма, написанные с берегов Невы, он подписывал «из парадиза». Очевидно, этот речевой оборот не отражал действительного положения вещей. Примерно в то же время адмирал Корнелиус Крюйс жаловался, что ему приходится спать под открытым небом, потому что для строительства зданий не хватает стройматериалов. Скорее всего, Петр стал представлять себе Петербург как идеальный город из своего воображения и первые годы сам занимался его планированием.

У него не было и не могло быть какой-то структурированной урбанистической идеи. Решения он принимал по наитию и как будто бы хаотично.

Есть мнение, что Петербург строился по образцу Амстердама. Нева должна была стать новой Шельдой, Финский залив – русским Северным морем.

Безо всяких сомнений, столица процветающих тогда Нидерландов во многих отношениях очень нравилась Петру. Однако его понимание устройства города было до известной степени поверхностным, можно сказать даже – простецким. Он запомнил стройные ряды фасадов вдоль каналов, сравнительно прямые улицы, передвигающиеся по воде лодки. Он не изучал особенностей структуры Амстердама, их связь с ландшафтом, экономическим укладом и привычками бюргеров. Скорее, он отмечал для себя наиболее яркие, выделяющиеся особенности европейских столиц и копировал их – так, как сам понимал. Из распоряжений, которые царь отдавал относительно строительства Петербурга в первые годы, складывается впечатление, что их автор пытается интуитивно воспроизвести некие обобщенные образы, увиденные где-то.

Легко предположить, что, когда Петр в самые первые годы после закладки Петропавловской крепости распорядился замостить деревом оба берега Невы, он представлял себе что-то наподобие сплошного ряда домов вдоль каналов в Амстердаме. Вопрос в том, насколько хорошо и с самого ли начала он понимал, из каких именно особенностей застройки складывается подобный пейзаж.

Считается, что главным отличием нового города от старой Москвы были прямые улицы. Ранние наказы царя, сделанные часто наспех, действительно требуют от подданных ставить дома вдоль прямых улиц. Однако нельзя сказать, чтобы такое решение было каким-то из ряда вон выходящим и делало Петербург в чем-то особенно европейским. В Средние века и в Европе случалось так, что улочки иррационально петляли, и одновременно во многих городах Азии можно встретить четко спланированные прямоугольные кварталы. Что-то инновационное и технологичное в таком устройстве было, но трудно считать это шагом в сторону сближения именно с европейской культурной традицией.

Видимо, и сам Петр довольно быстро понял, что его требование недостаточно. Следующие распоряжения звучат уже более подробно: согласно им, дома следует ставить вдоль красной линии прямых улиц вплотную друг к другу. По-настоящему революционным оказалось предписание ставить дома лицевым фасадом к улице. На Руси традиционно к городу выходили забор и служебные постройки, а хозяйский дом стоял в глубине участка. Большая открытость окружающему миру радикально меняла уклад и даже самоощущение людей. В пользу версии, будто именно изменение расположения дома больше всего шло вразрез с привычкой, говорят петровские указы с многократно повторяющимся требованием – очевидно, тем, которое хуже всего выполнялось:

Первая попытка отстроить центр нового города была предпринята на соседнем с Заячьим Березовом острове, который стал называться Городовым. С одной стороны, вроде бы естественно, что Петербург стал расти вокруг крепости. С другой – здесь тоже проявилось желание копировать другие города. Наверняка Петр мечтал, чтобы петербуржцы, подобно венецианцам или голландцам, много передвигались по воде – вопреки здравому смыслу и элементарному удобству. Расположив главные здания на группе островов, со всех сторон отрезанных от мира довольно широкими реками, он вынуждал людей пользоваться лодками. Кроме жилых домов на Городовом острове находились Гостиный двор, рынок, Сенат, коллегии, первый русский ресторан Австерия, церковь, таможня и типография. Здесь и казнили, и устраивали фейерверки и парады.

Никакой последовательности в решениях царь с самого начала не проявлял – наоборот, по всему видно, что они не подчинялись никакому общему плану. На левом берегу у места, где в Неву впадает Фонтанка, Петр построил себе Летний дом с садом вокруг. В сад привезли скульптуры из Европы и устроили в нем фонтаны. Выше по течению Невы начали строить район для рядовых горожан. За Адмиралтейством, с другой стороны, на некотором расстоянии от берега заложили церковь святого Исаакия Далматского. Еще не будучи толком городом, Петербург оказался раскидан по нескольким островам на многие квадратные километры.

Все это притом, что стройка шла невероятно трудно. Вплоть до их поражения под Полтавой в 1709 году к Неве то и дело наведывались шведы. Материалов – не только кирпича, но и дерева – отчаянно не хватало. Ради возведения Петербурга каменное строительство во всей России было прекращено на несколько десятков лет, вплоть до времен Елизаветы Петровны. Рабочую силу эксплуатировали так, как это делали, пожалуй, только в сталинских лагерях – рядовые строители массово умирали от усталости, холода и голода. Все эти обстоятельства не останавливали основателя города от новых амбициозных затей.

После того как в 1706 году деревянную и земляную Петропавловскую крепость стали заменять на каменную, она на много лет превратилась в подобие улья. В течение десятилетий над ней трудились несколько тысяч человек. По большому счету, непонятно, ради чего: никакой роли в защите города она не сыграла, а после победы под Полтавой ее ненужность стала очевидной.

Нельзя сказать, что Петру запросто удавалось переломить естественные жизненные процессы и сложившийся столетиями уклад. Центр города пришлось в конце концов перенести с Городового острова, потому что люди обживали его так, как привыкли. Улочки прокладывали кривыми, селились слободами – небольшими районами, объединявшими горожан по профессиональному, классовому или национальному признаку. Отдельно – дворяне, отдельно – татары и так далее. Царю пришлось начинать все сначала на соседнем Васильевском острове.

Вместе с тем нельзя не поразиться тому, что как будто бы иррациональный замысел Петра не только не умер вместе с автором – а именно так чаще всего случается с подобными авантюрами, – но и продолжал воплощаться в течение очень долгого времени после его смерти. Трудно сказать, что именно тут сыграло роль: сверхъестественная ли сила воли Петра, заразительность ли его идей для потомков, особое ли чутье, которым часто обладают люди с большим жизненным опытом без высшего образования.

Большая часть сегодняшних достопримечательностей Санкт-Петербурга – Исаакиевский собор, Петропавловская крепость, Летний сад, Адмиралтейство – находятся именно на том месте, которое Петр для них однажды определил. Берега Невы, как он и мечтал, превратились в конце концов в стройные ряды зданий – пусть и совсем не такие, как в Амстердаме.

Доменико Трезини: как рядовой архитектор спроектировал целый город

Только после победы под Полтавой в 1709 году стало очевидно, что проект нового города может оказаться очень долговременным и основательным. В 1712 году Петр издал тот самый указ, с упоминания которого мы начали книгу, – о переезде двора и администрации к берегу Финского залива.

Очертания молодой столицы между тем оставались довольно расплывчатыми. Мало того, что в ней почти не было зданий, – все еще было по большей части непонятно, где бы они должны появиться. В первые десять лет строительства города не существовало ни общей схемы его застройки, ни планов отдельных территорий.

Решение Петра разместить административный центр столицы на Городовом острове было не столько нетвердым, сколько непоследовательным. Сам царь строил свои дворцы на противоположной стороне реки, там же предпочитали селиться иностранцы и служащие Адмиралтейства. Вместо того чтобы сконцентрировать ресурсы вокруг одного ядра и благодаря этому быстро создать хотя бы один живой и сравнительно удобный район, основатель Санкт-Петербурга стремился охватить своими планами как можно большие территории.

В 1712 году он вдруг велел, без заметной со стороны необходимости, разным людям строить себе дома на Московской стороне (тогда так назывался район у сегодняшнего створа Литейного моста). На этот раз распоряжение было не только словесным объяснением, кому, как и где нужно строиться. Оно сопровождалось планом, который делил местность на сетку прямоугольных кварталов. Чертеж был составлен архитектором швейцарского происхождения Доменико Трезини. Вероятно, он был вторым по важности автором раннего Петербурга после самого Петра I. Авторству Трезини принадлежит не только подавляющее большинство построенных за первые тридцать лет в городе зданий, но и проекты обустройства огромных территорий.

Такую профессиональную судьбу счел бы завидной, пожалуй, любой архитектор в любое время в любом месте. Своим невероятным по всем меркам успехом Доменико Трезини обязан не исключительному таланту и не ярким амбициям. Больше того, он едва ли тем и другим обладал. Наверное, главной чертой характера, которая сделала этого швейцарца выдающимся, стоило бы назвать умеренность. Он знал свое место, но не терял достоинства перед лицом начальства, не боялся трудной работы, хотя и хорошо понимал собственные ограничения. Может быть, все это стало причиной еще и того, что мы довольно мало знаем о судьбе этого человека: в ней не было ни слишком ярких событий, ни резких восхождений, ни громких провалов.

Доменико Трезини родился в горном кантоне Тичино. Это место знаменито тем, что произвело на свет неправдоподобное количество известных архитекторов. В Тичино родились один из авторов собора Святого Петра в Риме Карло Мадерно, гений итальянского барокко Франческо Борромини, классик современной архитектуры Марио Ботта.

Судьба Трезини вовсе не обещала быть интересной или блестящей. Не найдя подходящей работы на родине или в Италии, где он учился, в самом конце XVII века еще сравнительно молодой архитектор отправился на службу к датскому королю. Там он был старшим мастером: участвовал в создании фортификаций и гражданских сооружений. Опыта самостоятельного составления проектов и руководства ими у него не было.

Петр между тем неустанно занимался в Европе хедхантингом: для реализации его военных и реформаторских планов необходимы были высококвалифицированные люди, которых на родине не хватало или вовсе не было. Когда царь издал известный указ от 20 октября 1714 года, запрещающий каменное строительство во всех городах, кроме Петербурга, он боролся с недостатком вовсе не камня, а каменщиков. За границей желающих попытать судьбу в России находилось не так много, выбирать людей возможности почти не было – приглашали всех, кто только был согласен принять немалые риски, связанные с суровыми погодными условиями и дикими по европейским меркам нравами.

Весной 1703 года русский посланник в Дании уговорил Доменико Трезини поехать на работу в Москву. Швейцарцу обещали оплату расходов на дорогу, жалование – двадцать червонцев в год, включая время, проведенное в пути, и возможность вернуться обратно в случае, если климат окажется вреден для здоровья архитектора. Договор также предусматривал возможность параллельно с основной работой при дворе выполнять сторонние частные заказы.

Трезини отправился в единственный тогда русский порт, в Архангельск, а оттуда – в Москву. Как мы знаем, пока он путешествовал, на Заячьем острове заложили деревянную Петропавловскую крепость. Корабль, который вез Трезини в Россию, причалил в Архангельске к концу июля 1703 года; в Москву пассажиры прибыли в августе, но уже в феврале следующего года Доменико Трезини оказался на берегах Невы. Никаких особых надежд на него не возлагалось.

Свои первые проекты в России Доменико Трезини реализовал в Нарве. Там он руководил строительством триумфальных ворот на месте бреши, пробитой русскими войсками в крепостной стене во время штурма. Кроме того, он участвовал в строительстве дворца Петра I, которое заключалось в объединении двух уже существующих домов и украшении фасада по моде того времени.

Из Нарвы в Петербург Трезини вернулся к концу 1705 года и почти сразу стал руководить строительством Петропавловской крепости. Военный инженер Вильгельм Киршенштейн, который занимался этим раньше, умер летом 1705 года. Вероятно, швейцарский мастер продемонстрировал в Нарве прилежание, ответственность и определенные профессиональные навыки. И все-таки надо понимать, что его назначение на такую важную работу было в большой степени вынужденным. Выбирать лучшего кандидата из достойных возможности не было, задание поручили тому, кто хотя бы теоретически мог с ним справиться. Проект каменной крепости, которую начали строить в 1706 году, Доменико Трезини сделал, опираясь на существующие чертежи Киршенштейна.

Позже, когда крепость обрела внятные очертания, Трезини упрекали в том, что она оказалась совсем не симметричной, или, попросту говоря, кривоватой. Вероятно, важнее было то, что архитектор в принципе справлялся с организацией столь сложной стройки.

Самая известная работа Доменико Трезини, да и одно из самых узнаваемых зданий в Санкт-Петербурге, – Петропавловский собор внутри крепости. Его образ сложился, как лоскутное одеяло, из пожеланий Петра и собственных знаний архитектора. Сама идея высокого шпиля появилась у царя, когда он увидел что-то подобное на соборе Святого Петра в Риге. Этим пожелания государя и ограничились. Трезини объединил их с тем, что хорошо знал со времен обучения в Италии. (Илл. 3, 4)

Главный фасад собора принципом устройства повторяет церковь Иль-Джезу в Риме второй половины XVI века, ставшую прототипом для великого множества католических храмов почти по всему земному шару. Благодаря использованию двух загибающихся декоративных элементов (волют) более широкая нижняя часть фасада плавно переходит в более узкую верхнюю. В самой церкви Иль-Джезу эта композиция завершается простым треугольным фронтоном, однако Трезини, как мы знаем, по воле Петра должен был надстроить над входом в Петропавловский собор высокую колокольню. Благодаря такой компиляции и сложился ни на что другое в точности не похожий образ здания. Надо сказать, к слову, что во времена строительства ставка делалась скорее на эффектность и красоту, чем на утонченность и хороший вкус. Золоченый шпиль высотой больше ста метров возвышался над совсем низкими домами и еще в основном дикой местностью. Цвета фасадов были куда менее сдержанные, чем нам кажется обычным сегодня, – позолота шпиля соседствовала с темно-синими и голубыми стенами и декоративными элементами белого цвета. (Илл. 2)

Автором второй по значимости своей постройки в Петербурге Доменико Трезини стал случайно. Он представил Петру эскиз здания Двенадцати коллегий, который тому не понравился. Царь объявил конкурс и выбрал победителем немецкого архитектора. Однако тот, видимо, трезво оценив свои силы, отказался от руководства проектом. В результате за работу снова взялся Трезини. И снова он интегрировал в свои чертежи пожелания государя. На этот раз Петр требовал, чтобы дома были соединены галереей наподобие той, что он видел в Париже в зданиях на Королевской площади. (Илл. 5)

Царские капризы, кажется, не то чтобы мешали Трезини – наоборот, скорее они служили для него некой опорой. Во всяком случае, когда швейцарец получил задание спроектировать типовые дома для столицы, он его в общем провалил – работу пришлось перепоручить французу Жан-Батисту Леблону. Причина, скорее всего, в том, что проектирование стандартного дома требует от автора вольной фантазии, умения решать абстрактные задачи.

Надо сказать, что из большинства людей, которые так или иначе занимались в Петербурге того времени архитектурной деятельностью, Трезини был далеко не самым неудачным кадром. По крайней мере, он получил соответствующее образование и даже некоторый опыт практической работы до приезда на берега Невы. Известны случаи, когда руководство проектами в Петербурге пытались поручить мастерам по строительству мельниц. В то же время по крайней мере несколько раз в распоряжении Петра оказывались люди более талантливые и опытные. Скажем, в 1713 году в результате неслыханного для тогдашней России везения строить новую столицу приехал создатель Королевского дворца в Берлине Андреас Шлютер. Однако спустя год после приезда он умер от простуды.

Заметным архитектором в некотором роде стоило бы считать и француза Жан-Батиста Леблона. Хоть он и не построил на родине ничего выдающегося, зато был учеником Андре Ленотра, разбившего сады Версаля. Леблон тоже прожил в Петербурге сравнительно недолго. Считается, что он не выдержал грубого обращения со стороны царя и его ближайшего соратника Александра Меншикова; однако непосредственной причиной его смерти через несколько лет после приезда в Россию тоже стало респираторное заболевание.

Условия жизни в Петербурге в то время сделали недостаток своенравия и умение приспосабливаться, в том числе и к погоде, конкурентными преимуществами. Именно они обеспечили швейцарцу Трезини славу первостроителя города на Неве.

К тому же нет никаких сомнений в исключительных организаторских способностях Трезини. Со временем ему доверяли все больше и больше объектов. В 1716 году он был ответственным за пять строек, в 1724-м – уже за 16. Конечно, Трезини не смог бы лично осуществлять контроль за всеми работами, и у него было довольно много помощников разной квалификации. Некоторым образом это напоминало деятельность архитектурного бюро в наши дни, только компания была не частная: все работники и руководитель находились на довольствии государства.

Надежность швейцарца расположила к нему Петра. В конце концов царь подарил архитектору собственную лодку для того, чтобы переправляться между берегами Невы.

Из множества построек Трезини сохранилась небольшая часть, и именно она сегодня представляет наиболее узнаваемый образ раннего Петербурга: Петропавловская крепость с собором и Петровскими воротами, Летний дворец Петра I в Летнем саду, здание Двенадцати коллегий.

Есть, правда, еще что-то, в чем влияние Доменико Трезини на современный облик Санкт-Петербурга проявилось куда сильнее, чем в зданиях. Довольно быстро стало очевидно, что управлять застройкой целого города точечными указами невозможно, и даже трепет подданных перед царем не менял дела в корне. Люди строили дома так, как привыкли раньше. Сложность заключалась не только в упрямстве и силе старинных привычек, но и в том, что со слов довольно сложно полноценно представить себе образ – что именно, как и где нужно построить.

Начиная с определенного момента распоряжения Петра об освоении какой-то территории сопровождались чертежом Доменико Трезини, где была намечена по меньшей мере трассировка улиц. В конце 1715 года подобный план был подготовлен для Васильевского острова. Существует предположение, что Трезини делал чертежи для Выборгской стороны, Коломны, Кронштадта и еще некоторых частей города. Словом, все те огромные пространства, которые в воображении Петра одно за одним становились частью будущей грандиозной столицы, вполне возможно, были поделены Трезини на одинаковые прямоугольные кварталы. Мы не можем судить об этом наверняка, потому что ни один оригинальный чертеж Трезини не сохранился. Довольно хорошо известно, что они могли бы из себя представлять, потому что в 1721 году Петр ненадолго перенес центр на Васильевский остров, и эта местность привлекла к себе внимание в том числе и картографов.

Сетка прямоугольных кварталов, предлагавшаяся Трезини, была по тем временам неправдоподобно крупной: длина проезда между проспектами составляла полкилометра. В общем-то, архитектор пользовался самым старым и самым надежным способом обустраивать пространство городов. На прямоугольные кварталы были поделены древние города Междуречья и Индии, колонии Александра Македонского и Древнего Рима, первые китайские миллионники. Популярность такой системы объяснялась ее простотой и эффективностью. Она универсальна, позволяет легко контролировать застройку (и вообще все, что происходит на территории), упрощает прокладку водопровода и стоков, создает ощущение порядка. Кроме того, деление на кварталы допускает довольно большую гибкость: их наполнение может со временем довольно серьезно меняться, не нарушая общей системы. Тем более это верно по отношению к петербургским кварталам, которые были, как мы уже сказали, необычно большими. Там, где в XVIII веке пропалывали огороды, к концу XIX века могли появиться жилые флигели. Во второй половине XX века некоторые из них снесли, чтобы разбить на их месте скверы и детские площадки.

Доменико Трезини – вероятно, стараясь найти не слишком громоздкое решение задачи, – заложил одну из самых важных основ Петербурга. С одной стороны – длинные монотонные коридоры улиц, иногда непрерывные на протяжении нескольких сотен метров. С другой – довольно насыщенная жизнь внутри дворов, каждый из которых, по крайней мере потенциально, может составлять отдельный, ни на что не похожий микромир. В начале XX века в некоторые петербургские дворы могли встроить, скажем, целый концертный зал. Сейчас внутри центральных дворов города находят себе место рестораны, художественные центры, пешеходные променады.

Однообразие кварталов на Васильевском острове Трезини нарушил только дважды. На стрелке острова он наметил будущую его центральную площадь, выходящую к Неве. Потом архитектор изящно разрешил ситуацию с набережной с южной стороны, которая имела не вполне ровные очертания. Вместо того чтобы пытаться изменить рельеф или, наоборот, вписать сетку кварталов в форму острова, он дал кварталам как бы спонтанно обрываться там, где начиналась вода. Каждое здание на набережной чуть выступает за другое, так что вместе они складываются в довольно живую, ритмичную картину.

Стоит упомянуть, что, согласно изначальному плану, по линиям и проспектам Васильевского острова должны были быть прорыты каналы, однако затея никогда не была полностью осуществлена.

Несмотря на множество последующих перестроек, планировка Трезини практически полностью сохранилась на Васильевском острове. Что еще важнее, квартальная система планирования прижилась в Петербурге на очень долгие годы и оставалась основой для развития столицы по меньшей мере вплоть до революции 1917 года.

Такая почти неправдоподобная роль в становлении Петербурга никак не была отмечена чинами или благосостоянием. Доменико Трезини служил рядовым архитектором в Канцелярии от строений – учреждении, которое занималось планированием и организацией строительства города. Несмотря на то что вместо изначально оговоренных 200 рублей в год ему постепенно стали платить 1 000, швейцарец регулярно писал письма с просьбой увеличить ему жалование. По крайней мере в одном из них он сетовал, что ЖанБатист Леблон и итальянец Гаэтано Киавери получают большее довольствие, несмотря на меньшее количество выполняемых ими работ.

Первые годы Трезини жил там же, где и все иностранцы, – на левом берегу Невы, но в 1716 году переехал на Васильевский остров. У него был собственный двухэтажный деревянный дом на каменном фундаменте, как тогда говорили: «на 11 осей», то есть с 11 окнами на каждом уровне. Архитектор прекрасно изъяснялся по-русски и, судя по всему, вполне считал Петербург своим домом. Во всяком случае, получив от Екатерины I в подарок мызу, он впоследствии сетовал, что она не приносит ему ничего, кроме расходов на лучшее ее обустройство.

Доменико Трезини работал в Санкт-Петербурге еще больше восьми лет после смерти основателя города; продолжал это делать и после того, как двор уехал в старую столицу, и в результате дождался его возвращения. Он умер в феврале 1734 года через несколько месяцев после того, как был завершен его самый важный архитектурный проект – Петропавловский собор.

Северная Венеция и Новый Амстердам: почему Петербург не стал городом каналов

Хотя власть Петра над подданными и была мало чем ограничена, он не мог сделать свое детище на Неве во всем таким, каким хотел бы. Одна из главных навязчивых идей царя, несмотря на всю его неразумную настойчивость, провалилась: он представлял себе Санкт-Петербург полностью водным городом, где жители передвигались бы по рекам и каналам по меньшей мере так же привычно, как и по суше.

Вдохновением для Петра служили в первую очередь Амстердам и Венеция.

Амстердам совсем незадолго до приезда русского царя переживал период невиданного экономического и культурного подъема. В городе работал Рембрандт, ставший впоследствии одним из самых известных художников мира. Многочисленные корабли везли в порт саженцы цветов, специи, изысканные восточные ковры. Знаменитые каналы Амстердама не только служили для осушения земли, но и давали возможность перевозки товаров. Дом, выходящий фасадом к каналу, стоил из-за этого очень дорого. Именно потому здания в Амстердаме часто такие узкие, уходящие в глубь квартала. Подобный тип застройки позволял как можно большему количеству людей иметь напротив своего крыльца драгоценную по тем временам пристань.

Название «Северная Венеция» применительно к Петербургу тоже впервые прозвучало еще в петровское время. К тому моменту Венецианская республика пребывала уже в упадке, во всяком случае в том, что касалось ее политических и экономических предприятий, однако следы былого процветания были хорошо видны: крепкое кирпичное здание Арсенала, где строили корабли, и все та же вездесущая вода. Первыми жителями Венеции были беглецы, спасавшиеся на островах от племен северных варваров. Со временем умение передвигаться по воде помогло венецианцам не только выжить, но и сделать свое государство богатейшей республикой средневековой Европы. По суше в Венеции можно только ходить пешком, да и то не везде.

Судя по всему, Петр как-то естественно связал для себя эстетическую и практическую сторону дела. Точнее, он словно вообразил, что стоит воспроизвести образ города сплошь водного, как он станет таким же богатым и притягательным, как Венеция или Амстердам времен расцвета.

Петр пренебрегал рациональными соображениями. Он пытался скопировать результат, а не то, что к нему привело. И Венецианская республика в Средние века, и Нидерланды в XVII веке добились колоссальных успехов благодаря сравнительной политической свободе, прагматизму и, как сейчас говорят, коллективному действию.

Петр хоть и умел поощрять смелость и талант в отдельных случаях, все же основным методом внедрения своих замыслов выбрал насилие и расточительность. Он мечтал сделать из Петербурга процветающий порт, но поддерживал высокие ввозные пошлины. Мечтал модернизировать Россию, но предпочитал, чтобы даже редкие частные заводы работали на нужды государственной военной машины. Если в только-только строящейся столице будущая дорога должна была проходить там, где уже стояли дома, царь не задумываясь приказывал их снести. Подданные бросали уже начатые и подведенные под крышу постройки, потому что Петру приходило в голову, что лучше бы им было обосноваться в каком-то другом месте, и это притом что в городе был колоссальный дефицит строительных материалов. Всего производимого кирпича хватало лишь на несколько десятков двухэтажных построек в год, а с учетом постоянного возведения общественных зданий – и того меньше.

Отчасти для превращения Санкт-Петербурга в водный город и делать ничего не нужно было. Местность, которую он занимает, сейчас представляет собой несколько десятков островов, а в начале XVIII века их было еще больше.

Тем не менее география устья Невы вовсе не предполагала непременной необходимости все время передвигаться на лодках. Петр создавал ее искусственно. Собственно, ничем другим не могут быть объяснены две нерациональные попытки устроить центр города на правом берегу Невы – противоположном от дорог в Новгород, Москву и Нарву. Царь настаивал, чтобы в теплое время года, когда река не покрыта льдом, горожане передвигались с берега на берег в шлюпках, но и это еще не все. Те, у кого не было своей лодки, могли воспользоваться казенной. Однако в казенных шлюпках категорически запрещались весла. Таким жестоким методом Петр собирался приучить подданных плавать под парусами. Русские люди, за редким исключением, всегда жили прежде вдали от моря, под парусами ходить мало кто умел. Результатом царской прихоти стало не столько повальное овладение искусством кораблевождения, сколько множество погибших.

Когда Трезини планировал Васильевский остров, предполагалось, что он сплошь станет островом каналов, которые будут проходить между его линиями. Такое решение должно было бы способствовать и некоторой защите от наводнений, и эстетическому сближению Санкт-Петербурга со своими легендарными прототипами – Венецией и Амстердамом.

На практике же идея с каналами оказалась, во-первых, трудно реализуемой, а во-вторых, не вполне практичной. Француз ЖанБатист Леблон обвинял Трезини в том, будто он сделал неправильные расчеты и его каналы не только не служили для осушения местности, но и способствовали ее еще большему заболачиванию. Трудно сказать, насколько справедлив был такой выпад. В конце концов, Леблон предлагал Петру свой генеральный план застройки Санкт-Петербурга и получил от царя решительный отказ. Возможно, он был предвзят по отношению к коллеге.

Первый канал силами почти полутора тысяч солдат начали копать только в 1726 году. Дело оказалось настолько трудоемким и долгим, что в результате появились всего три канала: вдоль 1-й линии, между 4-й и 5-й линиями, между 8-й и 9-й.

Их забросали землей в 1767 году. Никакого толку от них не видели – только грязь и зловоние.

Провалилась не только затея с каналами, но и в целом идея устроить главную часть столицы на острове – так, чтобы до нее непременно нужно было добираться вплавь. Петр сам это признал. Незадолго до своей смерти он успел в последний раз перенести центр города, на этот раз – на левый берег Невы, где в основном люди и предпочитали селиться, если у них был выбор.

Петербургская Россия

Государственные реформы Петра I считаются поворотной точкой в жизни России, разделившей ее на «до» и «после». Между тем историки сходятся в том, что у Петра не было никакого единого плана преобразований. Как и строительство нового города, они происходили стихийно.

В первую очередь законы принимались исходя из военных нужд. Русская армия непрерывно сражалась: в Азовских походах в 1695–1696 годах, в Северной войне с 1700 по 1721 год, в русско-турецкой войне 1710–1713 годов и в Персидском походе в 1722–1723 годах.

В культурном и технологическом отношении Россия соотносилась с Европой, как сейчас Африка. Экономику того времени не назовешь развитой. С точки зрения царя, выжать необходимые ресурсы из огромного, не слишком упорядоченного государства можно было только грубым насилием. Петр I создал систему, которой позже подражал Иосиф Сталин. Фактически происходила мобилизация экономики по принципу «все для фронта, все для победы». Для сбора средств было придумано множество новых налогов, прямых и косвенных. До Петра некоторые сословия освобождались от податей в казну, он постарался сократить количество таких людей насколько возможно. Крепостное право ужесточилось, но и представители всех остальных сословий больше практически не имели личных свобод. Общий принцип был такой: если нужно переселить крестьян из Вологды или Архангельска для строительства Петербурга – переселяли. Надо было обеспечить рабочую силу для оборонной промышленности – навечно прикрепляли свободных прежде людей вместе с их семьями и потомством к заводу. Армия стала регулярной. Определенное количество людей из крестьян и горожан подлежали обязательному рекрутскому набору для пожизненной военной службы.

По разным достоверным сведениям, население России в период царствования Петра Великого уменьшилось примерно на треть. Но зато за державу не было обидно. Вот это и есть цена выхода к морю и Петербурга.

Масштабное переустройство системы государственного управления и социального уклада началось с 1700-х годов и продолжалось вплоть до смерти Петра.

Многочисленные московские приказы, которые часто дублировали полномочия друг друга, заменили на 12 коллегий с ясно обозначенными сферами ответственности. Эту систему Петр позаимствовал у своего главного внешнеполитического врага – Швеции. До Петра главой русской православной церкви был патриарх, человек сравнительно независимый и имеющий некоторый политический вес. Теперь вместо него появился Синод – орган, полностью подчиненный монарху. Обер-прокурором Синода стал Феофан Прокопович, человек, фактически исполнявший роль идеолога проводимой Петром политики. Церковь потеряла всякую независимость от государства. Вместо Боярской думы, состоявшей из потомственных аристократов, был организован Сенат. Он занимался разрешением судебных споров, следил за поступлением средств в казну и их расходованием, формально замещал царя в его отсутствие. Членов Сената царь назначал сам, никакой свободой действий они не обладали, а только выполняли царские распоряжения.

Вот как выглядело первое из них:

В тоталитарном обществе, которое строил Петр, не должно было быть никакой, даже потенциальной, возможности возникновения оппозиции.

Дворяне все без исключения стали обязаны нести службу: военную или гражданскую. Поместье с доходом могло по наследству переходить только старшему сыну, остальные должны были жить на государево жалование. Социальное положение теперь определялось не родовитостью, а Табелью о рангах – документом, описывавшим иерархию чиновников разных уровней по аналогии с военной иерархией. Аристократия лишилась всякой свободы и оказалась в почти таком же зависимом от государя положении, как и представители других сословий. В то же время возник социальный лифт: личными достижениями стало возможно, пусть и с огромным трудом, заработать дворянские почести.

Новая столица и новая государственная система создавались одновременно. Начинался петербургский период русской истории.

Петербург сознательно создавался как город «без корней», без боярского прошлого с его кланами, остаточным вольнолюбием, умением обмануть государство. Укрепление армии, флота и административного аппарата требовало не расслабленности и клановой защищенности, а сурового протестантского аскетизма, готовности заботиться об общественном благе больше, чем о личном. На место родового боярства пришли гвардейские офицеры и амбициозные чиновники. Харизматики стали вытеснять потомственных князей.

В новой столице в отличие от старой практически не было того, что сейчас принято называть городским средним классом. В центре города жили титулованная знать, сподвижники Петра, чиновники высокого ранга, гвардейские офицеры, иностранцы и лишь незначительное количество прислуги и мелких государственных служащих. Рабочие и ремесленники, крестьяне населяли слободы по окраинам, по сути – деревни. Извозчиков не было, передвигались люди по большей части на собственных каретах или пешком, так что никакой социальной пестроты на главных улицах столицы не наблюдалось.

Самые известные петровские нововведения касались уклада повседневной жизни. Он заставил людей неестественным для них образом не только строить дома, но и одеваться и проводить свободное время. Дворяне должны были брить бороды и носить европейский костюм. В новой столице появились ассамблеи.

Поначалу все это выглядело довольно комично. Декольте и сложные укладки дочерей знати на фоне отрубленных голов казнокрадов, развешанных на столбах по городу, производили на европейцев, вероятно, такое же впечатление, как сегодня на нас – сложные технические приспособления в руках представителей диких племен. Тем не менее в перспективе десятилетий такое поверхностное и как будто бы неразборчивое импортирование из Европы всего подряд, начиная от пушек и фрегатов и заканчивая скульптурой «Венера Таврическая» и манерой одеваться, в конце концов достигло своей цели. Попытка резкого перехода из третьего мира в первый часто бывает кровавой и внешне нескладной, но это не отрицает ее возможной эффективности.

На долгой дистанции Петр добился своего: в последующие десятилетия Россия стала играть заметную роль на европейской политической сцене, а русская культура стала неотъемлемой частью европейской. Произошедший прорыв можно описать только фразой, придуманной самим царем для медали за взятие во время боя в устье Невы 7 мая 1703 года двух шведских судов, шнявы «Астрильд» и бота «Гедан», и обладавшей почти державинской лаконичность: «Небывалое бывает».

Столица просвещения

Петра страшно интересовало, как все устроено: земной шар, человеческое тело, фрегат. Он понимал, что эти знания пригодятся для создаваемой им империи, а без них Россия останется далекой периферией. Важно было не только побеждать Швецию в бою, но и перенимать ее опыт.

Идея импорта просвещения появилась еще при Алексее Михайловиче и закрепилась в годы регентства Софьи. Она и ее фаворит Василий Голицын открыли Славяно-греко-латинскую академию, преподавателей для которой приглашали из Греции, Речи Посполитой и Киево-Могилянской академии.

Петр решал проблему дефицита профессионалов за счет Европы, и в первую очередь – ее протестантского севера. Подобно тому как Сталин во время Первой пятилетки вербовал в США и Германии инженеров, а Ельцин в эпоху «великих реформ» – экономистов, Петр искал военных, инженеров, архитекторов. Чаще всего «приглашенные звезды» приезжали со своими помощниками. Контракты формально обязывали иностранцев иметь учеников, но на практике времени для систематической подготовки местных кадров им не хватало.

Другим очевидным выходом стало обучение молодых людей за границей. Уже в самом начале 1700-х годов 150 молодых дворян были отосланы в Голландию для освоения корабельного дела.

В 1716 году на обучение в Голландию и Италию впервые отправились люди творческих профессий, среди них – архитекторы Петр Еропкин и Иван Коробов, художники Андрей Матвеев и братья Иван и Роман Никитины.

Никаких систематических усилий по организации образовательной системы внутри России Петр не предпринимал. Он действовал тактически, по необходимости. Нужны стали грамотные люди для работы на уральских заводах – открыл там несколько школ. Возник дефицит кадров для военно-морского флота – организовал школу навигации в Москве.

Другим важным мотивом царя было следование западной моде. Именно оно послужило стимулом, например, к тому, чтобы царь начал свозить из Европы скульптуры для украшения Летнего сада, как подлинно античные (среди них – знаменитая «Венера Таврическая»), так и заказанные у видных мастеров специально для Петербурга. Видя, что в Европе набирают популярность так называемые кабинеты редкостей, где экспонируются разнообразные «древние, редкие и курьезные вещи», он и сам начал собирать коллекцию анатомических аномалий, которая со временем легла в основу коллекции первого русского музея – Кунсткамеры. Война войной, а на престиж деньги всегда найдутся. (Илл. 6)

После того как Россия победила Швецию и окончательно утвердилась на берегах Балтики, только что созданной империи просто необходим был, как сейчас бы сказали, международный пиар.

28 января 1724 года Петр I подписал указ об учреждении Академии наук и художеств. Из Европы были приглашены несколько заметных или очень перспективных ученых, среди них – математики Николай и Даниил Бернулли, астроном Жозеф-Никола Делиль. В некотором роде император попытался заместить одним учреждением сразу всю сложную систему просвещения. Это был и научный институт, и университет, и библиотека, и музей. Первые годы у Академии даже не было собственного помещения – открытие произошло в доме, незадолго до этого конфискованном у опального дипломата Петра Шафирова, на нынешней Петроградской стороне.

Через некоторое время институция переехала на Васильевский остров, но не в здание Кунсткамеры, которое только строилось, а во дворец Прасковьи Федоровны, вдовы брата Петра I Ивана.

Нет никаких свидетельств того, что император планировал Академию наук как стратегический проект.

Тем не менее процесс, который он запустил, оказался основательным и долгосрочным. Даниил Бернулли рекомендовал пригласить в Академию Леонарда Эйлера. Присутствие двух великих математиков сделало Петербург заметным на культурной карте мира. Молодые люди из России, получившие хорошее образование, сами становились известными учеными, писателями, градостроителями, художниками. Овладев систематическими знаниями об устройстве мира, многие их них стали замечать поверхностность петровских преобразований, понимать, что, для того чтобы стать частью Европы, России нужны глубокие политические и социальные перемены в сторону большей гуманности и большей свободы.

Словами автора перестройки 1980-х годов Михаила Сергеевича Горбачева можно было бы сказать, что процесс пошел.

Даже будущие противники петровских реформ некоторым образом сформулировали свои взгляды благодаря им: они умели читать если не на латыни, то по-французски, видели Париж и Амстердам, были хорошо знакомы с западной политической мыслью и философией.

Петербург оказался не только столицей, торговым портом и градостроительным образцом, но и форпостом импортированной культуры, которая быстро прижилась на берегах Невы и стала частью их ландшафта. От первых петровских пенсионеров и приезжих профессоров до появления великих русских ученых, писателей и художников прошло меньше ста лет.

Запустение

В Петербурге нет памятника человеку, который его спас, – генерал-фельдмаршалу Бурхарду Христофору Миниху. Если бы не он, Санкт-Петербург, возможно, ждала бы судьба рядового провинциального города, разве что имеющего необычное происхождение.

Миних был одним из тех редких людей, которые сами предлагали Петру I свои услуги. В конце 1710-х годов он направил царю трактат о фортификации. До того этот немецкий военный инженер сделал карьеру наемника, успев послужить в армиях пяти разных государств. Приехав в Петербург, он занялся укреплениями Кронштадта и убедил Петра перенести загородную резиденцию в Петергоф, потому что в Стрельне из-за особенностей рельефа не удалось бы построить парк с фонтанным каскадом.

Главной же работой Бурхарда Миниха было строительство Ладожского канала, которое до того застопорилось. И немец действительно прекрасно справлялся с непростой инженерной и управленческой задачей.

В 1730-е годы, при Анне Иоанновне, Бурхард Миних занимался приведением в порядок военных дел империи. Он устранил коррупцию в армии, организовал два новых полка, Конный гвардейский и Измайловский, открыл первый в России Шляхетский кадетский корпус – военную школу, которая, наряду с физической подготовкой, давала отличное всестороннее образование. Под руководством Миниха в 1739 году была взята крепость Хотин, что дало большие преимущества в войне с Турцией.

Главная же заслуга Миниха перед Петербургом относится к периоду между 1727 и 1732 годами и остается практически незамеченной. После того как Петр I умер, само существование новой столицы – а уж тем более превращение ее в тот большой город, который мы знаем, – оказалось под угрозой.

В 1725 году престол заняла супруга покойного императора Екатерина I. Ее нрав был куда мягче, чем у мужа. Фактически же власть принадлежала Верховному тайному совету, первую скрипку в котором играл ближайший сподвижник Петра Александр Меншиков. Многие люди, до того приезжавшие в новую столицу и жившие в ней из страха перед суровым правителем, почувствовали: настал момент, когда можно бежать из ненавистной необжитой местности в привычные края.

После смерти Екатерины дела пошли еще хуже. В 1727 году престол занял внук Петра – одиннадцатилетний сын казненного царевича Алексея Петр II. Вскоре после этого лидерство в Верховном совете перешло от Александра Меншикова к князьям Долгоруким и Голицыным – знатнейшим русским аристократам. Меншиков был низвержен и сослан в Березов. Окружение подталкивало совсем юного царя к тому, чтобы вернуть двор обратно в Москву, где знать чувствовала себя укорененной и могла рассчитывать на большую свободу и участие в государственных делах.

Перед отъездом Петр II назначил Бурхарда Миниха генералгубернатором Санкт-Петербурга, а в 1728 году – еще и Ингерманландии, Карелии и Финляндии. И этот иностранец во время запустения, которое могло продлиться сколь угодно долго, не просто умудрился поддерживать порядок на берегах Невы. Он продолжал методично реализовывать петровские планы. Не остановилось строительство бастионов Петропавловской крепости и здания Двенадцати коллегий. Появилось регулярное морское сообщение с Европой. Из Кронштадта стали ходить почтово-пассажирские корабли в Данциг и Любек. Наконец, был достроен и с некоторой помпой представлен публике Ладожский канал. Чтобы поддерживать ощущение жизни в брошенной столице, Бурхард Миних регулярно устраивал балы и приемы в собственном доме.

Петр II умер от оспы всего в 14 лет в 1730 году. Он не оставил завещания, и выбор наследника остался прерогативой Верховного тайного совета. Тот принял решение, внушенное князем Дмитрием Голицыным: «Воля ваша, господа, но и себе нужно пособить».

Идея заключалась в том, чтобы перейти к системе «император царствует, но не управляет». Фактическая власть, согласно замыслу, должна была находиться в руках Верховного тайного совета. Оставалось выбрать члена семейства Романовых, который согласился бы на такую сделку. Идеальным кандидатом показалась племянница Петра I Анна Иоанновна.

Анна Иоанновна многие предшествующие годы находилась в бедственном положении. Всеми забытая вдова герцога Курляндского, она униженно выпрашивала в Петербурге дотации на жизнь и имела романтическую связь с женатым человеком Эрнестом Иоганном Бироном.

Верховный совет предложил подписать ей «Кондиции» – документ, в котором были перечислены условия по ограничению монаршей власти: огромное содержание ей и ее двору, но фактическое неучастие в принятии решений и кадровой политике. Герцогиня Курляндская с радостью согласилась.

Меж тем слухи о «Кондициях» вызвали ожесточенные споры среди множества дворян, которые собрались в Москве по случаю коронования Петра II и после его смерти никуда не разъехались. Кто-то недоумевал: «А почему только Верховный тайный совет должен получить власть? Вот в Польше есть сейм, где представлено все дворянство». Другие, как, например, Феофан Прокопович, историк Василий Татищев и астраханский губернатор Артемий Волынский, говорили, что, мол, нечего копировать Запад, самодержавие – российская скрепа.

В результате к моменту приезда Анны Иоанновны в Москву «затейка верховников» уже была поставлена под большой вопрос. Сестра будущей императрицы Екатерина посоветовала ей «Кондиции» порвать, что Анна Иоанновна и сделала.

Она стала самодержавной императрицей, распустила Верховный тайный совет, репрессировала большинство его членов и других несогласных. Тем не менее устрашение могло оказаться недостаточным, чтобы полностью легитимизировать ее новое положение. Нужна была идеологическая платформа. Ею стал петровский реваншизм.

Абсолютная власть нужна была Анне Иоанновне, чтобы продолжать выполнять миссию, начатую ее великим дядей. Из Москвы, имеющей органическую связь с русской аристократией, обратно в Санкт-Петербург в 1731 году вернулась гвардия, а в 1732-м – и императорский двор. Существует мнение, будто бы на принятие такого решения серьезно повлиял Бурхард Христофор Миних.

В любом случае его подвиг оказался не напрасным. Все, что было сделано за несколько лет, императрица оценила по достоинству, и Миних стал одним из самых важных людей в аннинской России.

Анна Иоанновна во всех смыслах уступала Петру Великому. Ее политика сводилась по большей части к тому, чтобы не мешать уже запущенным процессам, не менять курс. В ее жестокое, несколько нелепое царствование семена, посаженные Петром, продолжали приносить плоды.

По-прежнему работали в России иностранные ученые. Вернувшиеся из заграничных поездок архитекторы строили планы по развитию столицы. Сын приглашенного Петром скульптора Карло Растрелли Франческо построил для Анны Иоанновны третий Зимний дворец. Словом, Петербург продолжался и достигал все новых успехов.

Власть русских императоров, начиная с Екатерины I и до царствования Николая I, держалась на штыках тогдашних силовиков. Гвардия, конечно, не была парламентом, но могла в любой момент действием выразить мнение российского дворянства. Чтобы угодить этому сословию, Анна Иоанновна придумала лазейку, позволяющую дворянину не начинать армейскую службу с чина рядового, а сразу стать офицером. В 1737 году в конфискованном у Меншикова дворце разместился Сухопутный шляхетский корпус – учебное заведение, дававшее одновременно общее и военное образование. Окончивший корпус сразу получал офицерский чин. Бурхардт Миних оказался основателем и первым директором нового учебного заведения.

Сделав блестящую военную карьеру в 1730-е годы, после смерти Анны Иоанновны Миних попал в опалу и провел 20 лет в ссылке в уральской деревне Пелым. Оттуда он несколько раз просил назначить его генерал-губернатором Сибири, что в конце концов и сделал Петр III, вернувший Бурхардта Миниха из ссылки в 1762 году.

Тому было уже 78 лет. После переворота Екатерины II бывший наемник принес ей присягу и получил под свое начальство несколько портов и построенный им больше 30 лет назад Ладожский канал.

Петр Еропкин: первый теоретик Петербурга

Есть несколько героев, чья роль в строительстве Санкт-Петербурга до сих пор не оценена по достоинству. Архитектор и градостроитель Петр Еропкин – один из них. Он происходил из очень старой, но обедневшей русской дворянской семьи, получил благодаря Петру I блестящее образование в Италии, стал автором первого генерального плана Санкт-Петербурга, но вместо почестей от императрицы Анны Иоанновны «удостоился» жестокой казни. В такой трагической судьбе отразилось противоречие, заложенное Петром I в саму идею Петербурга: царю, как мы уже говорили, нравились европейские технологии, но не нравились европейские свободы. Участь первого главного архитектора столицы доказала, что импортировать первые без вторых по меньшей мере затруднительно.

В 1716 году Петр Еропкин вошел в число молодых людей, которых называют петровскими пенсионерами. Царь организовал что-то вроде социальной программы: оплачивал дворянским юношам несколько лет обучения за границей с тем, чтобы они становились лучшими российскими специалистами в своих областях.

Покинув Санкт-Петербург, Еропкин прибыл сначала в Амстердам, оттуда – в город Ливорно в Италии. Видимо, большую часть своего обучения он проходил в Риме. Мы знаем, что он, по крайней мере, заезжал в Венецию и после всю жизнь оставался неравнодушен к этому городу. Кроме того, Петр Еропкин свободно владел французским языком, и это заставляет полагать, что Франция тоже оказалась частью маршрута его путешествия.