Hope for love

Playlist

Jimmy Eat World – Hear You Me

ALONE WAY – Не верю людям (cover)

Егор Крид – Самая самая (acoustic)

Lawless, Britt Warner – Diminuendo

Nessa Barrett – PASSENGER PRINCESS

Рэки – Расскажи мне

Lizer – Не ангел

Keer – Пара граммов любви

Sleepy – Не мое

ПИКЧИ – Тем теплом (speed up)

ALEKSEEV – Навсегда

Macan – Останься образом

Miyagi & Andy Panda – Патрон

Пролог

Мария.

Люди видят то, что хотят видеть. Они складывают мозаики из поверхностных деталей – и называют это правдой. Их правдой обо мне.

Для одних я – гонщица с идеальной репутацией. Сильная, хладнокровная, собранная. Та, что приходит на старт уверенной походкой, ловко застёгивает шлем, заводит мотор и исчезает в реве скорости, оставляя позади запах палёной резины и завистливые взгляды. Они думают, что я – машина, не человек. Красивое тело, точные реакции, никакой боли. Легенда, а не девочка.

Они любят говорить: «Ей всё даётся легко». Учёба? Отлично. Поведение? Безупречное. Внешность? Вроде бы и старается не выделяться – а всё равно первая.

Девчонка с идеальной спиной, прямой осанкой и тем самым взглядом – снисходительно-холодным. Такой взгляд не прощает ошибок. Такой взгляд не опустится до того, чтобы заговорить с кем-то ниже по статусу. По мнению окружающих – я надменная королева, идущая по школьным коридорам, как по красной дорожке. Любимица учителей, гордость лицея, взрослая не по возрасту.

Но есть и другие.

Те, кто знают меня как обычную девушку.

Те немногие, кто видели, как я с разбитой коленкой и сальной косой лезла на крышу заброшенного склада – просто потому что хотелось видеть звёзды. Те, кто слышали мой смех – не выверенный, не сдержанный, а громкий, искренний, почти детский.

С ними я могла быть без макияжа. Без идеальных фраз. Без легенды.

Но даже им я не открываю всё. Потому что если открыть – то кто-то обязательно предаст.

А я не переживу ещё одну трещину внутри.

Каждое утро я надеваю маску. Иногда – со вкусом дорогих духов и акцентом на безупречность. Иногда – с запахом жареной картошки и чужой формой официантки, которую никто не узнаёт.

Я – Мария.

Я – София.

Я – никто. И одновременно – слишком много для одного человека.

Я не верю в любовь. Не потому что это глупо. Просто мне нельзя верить в то, что может разрушить. Любовь – это слабость. А я слишком хорошо знаю, что слабыми быть опасно.

Мама умерла, подарив мне жизнь. Отец научил быть сильной – не словами, а тишиной, в которой мы живём. Он никогда не запрещал мне ничего, но я и сама знала – мне нельзя падать. Ни на дороге, ни в чувствах.

А потом появился он.

Случайный взгляд.

Улыбка, будто нарочно неидеальная.

Голос, в котором звучала весна, даже если на дворе был холод.

Он – не гонщик. Он вообще из другого мира.

Из тех, кто поёт о любви, будто это песня, а не яд.

Он был слишком ярким. Слишком громким. Слишком живым.

И я – слишком долго была мёртвой, чтобы не заметить.

Я не верила в любовь.

Но, кажется, любовь впервые поверила в меня.

***

Сергей.

Иногда кажется, что у меня есть всё.

Я просыпаюсь не от будильника, а от звонка менеджера. Еду не в школу, а в студию. Пою не в караоке, а на сцене. И не для друзей, а для тысяч.

Меня узнают на улицах, шепчутся за спиной, просят фото, автограф или просто прикоснуться. Папа говорит: «Ты – бренд». Мама поправляет: «Ты – сын, прежде всего». А я улыбаюсь. Потому что улыбаюсь всегда.

Улыбка – моя броня.

Шутка – мой щит.

Громкие песни – мой способ не слышать тишину внутри.

У меня есть песни, туры, контракты, фан-клуб. У меня нет… покоя.

Нет обычных разговоров, без намёков, без целей.

Нет настоящих людей рядом, которым всё равно, кто я и сколько у меня подписчиков.

Нет дома – только гостиницы, студии, гримёрки.

Нет чувств – только эмоции на камеру.

Нет любви – только мимолётные вспышки.

А потом появилась она.

Не такая, как все.

Она не хлопала глазами и не бросалась с просьбой сделать селфи.

Она смотрела на меня так, будто я – обычный парень в очереди за кофе.

Сначала я даже подумал: «Вот стерва». А потом понял – нет. Она просто не притворяется.

Она красивая. Без этого глянца, без фальши. Такая, будто вырезана из другого мира – настоящего.

Я почувствовал, как сердце делает глупый кульбит. И снова. И снова.

А ещё – впервые за долгое время захотел не просто флиртовать, а разобраться, понять.

Что у неё в голове? Почему такая холодная? Почему так быстро исчезает из поля зрения, будто боится остаться?

Она – как закрытая книга.

А я, чёрт возьми, хочу её читать.

Не потому, что она красивая.

Не потому, что недоступная.

А потому, что с ней я – не бренд.

Я – просто парень, который хочет быть рядом.

Говорят, любовь делает слабым.

Но я готов рискнуть.

Потому что, кажется, впервые в жизни мне действительно есть, что терять.

…Я, конечно, не святой.

Не буду притворяться, будто вёл монашеский образ жизни и страдал от одиночества в особняке на холме.

Нет, я кайфовал.

Поклонницы, гастроли, тусовки, лайки – я жил как хотел. И да, я чертовски хорош в этом.

Пока однажды не понял: всё это – как сахарная вата. Вроде много, ярко и сладко, а потом – пшик. И липкие пальцы.

До неё.

Сначала я подумал, что у неё проблемы со зрением. Ну, правда.

Я стою, красавчик такой, голос – бальзам для ушей, а она? Смотрит сквозь меня, будто я фантом или… стол.

Вот это поворот.

Впервые за долгое время кто-то не упал к моим ногам, не закричал: "Боже, это же СЕРГЕЙ ОСТАПЧУК!"

А просто… прошла мимо.

Ну что ж, подумал я, вызов принят.

Я люблю адреналин. На сцене, в жизни, и, как выяснилось, в любви.

А с ней – адреналина хватило бы на три клипа и ещё рекламу дезодоранта в придачу.

Она – как спортивная тачка: красивая, мощная, с характером, а в глаза смотришь – будто в зеркало на скорости 200.

И ты либо взлетаешь, либо разбиваешься.

И вот ведь штука —

Раньше я всегда выбирал лёгкий путь.

А сейчас хочу именно этот. Сложный, непредсказуемый, с преградами и сюрпризами.

Потому что она настоящая.

И рядом с ней я тоже настоящий.

Без света софитов, без автотюна, без сценария.

Так что, если эта гонщица думает, что сможет просто уехать от меня —

пусть пристёгивается покрепче.

Потому что я еду за ней.

На полной скорости.

С открытым сердцем.

И планом:

влюбить её в себя так, чтобы уже не сбежала.

Chapter 1

Сергей.

Утром пахло кофе. Горьким, как новости в интернете, и горячим, как я сам на обложке последнего журнала.

Я встал в девять. Хотя мог бы и в двенадцать. Но не встал бы – отец устроил бы личное землетрясение.

– Сергей, хватит валяться. Ты не рок-звезда, ты мой сын, – прозвучало из-за двери с нотками драматической угрозы.

О, как же я люблю своего продюсера. В смысле, отца.

Ванна, зубная щётка, взгляд в зеркало. Волосы чуть взъерошены – зачёт. Кончики осветлены – стильно. Глаза… Голубые. Чистые. Слишком, наверное.

Иногда я смотрел на себя и думал: а кто ты вообще такой, Серёжа Остапчук? Певец? Сын продюсера? Ходячий бренд с рекламой энергетика и сладкой улыбкой?

Ответ: все сразу. И ни один по-настоящему.

На кухне уже дымился омлет. Мама положила его на тарелку, улыбнулась устало.

– Опять всю ночь сочинял? – спросила она мягко.

Я пожал плечами.

– Скорее… вспоминал, зачем я это всё делаю.

– Ты же любишь музыку.

– Любил. До контрактов, съёмок, сценариев и миллионного “спой ещё раз тот трек с припевом про дождь”.

Звёздная жизнь – она как золото с китайского рынка. Блестит, пока не начнёшь тереться об реальность.

Я вышел на балкон. Снизу гудела улица. Город жил своей жизнью, и никто внизу даже не догадывался, что парень наверху, в пижаме и с кофейной кружкой в руках, ощущает себя чужим на собственной сцене.

Раньше всё было просто. Спел песню – кайфанул. Написал строчку – выдохнул.

А теперь – совещания, графики, фотосессии.

"Будь дерзким."

"Будь романтичным."

"Будь идеальным."

Только не будь собой, Серёжа. Это не продаётся.

На студию я приезжал в джинсах, худи и с лицом человека, которого будут пытаться рассмешить в течение часа. Не получилось.

Треки – один за другим, повтор за повтором. Где-то на двадцатой попытке я мысленно уехал. На море. В лес. В космос. Хоть куда.

Я устал. Не от работы. От фальши.

Я не мечтал стать знаменитым. Я просто хотел, чтобы кто-то слушал мои песни и чувствовал – вот, это про меня. Чтобы слова попадали прямо в сердце. А теперь я сам не знал, где у меня это сердце.

И вот в таком состоянии – между очередной репетицией и фотосессией, между автографами и очередным пустым вечером – я жил.

До неё.

Но это потом.

А пока – очередной звонок от Матвея:

– Бро, если не выйдешь вечером потусить, я официально объявляю тебя пенсионером.

– Я уже в халате, – ответил я, рассматривая пижаму.

– Отлично. Тогда снимай ее и иди жить.

Смех. Настоящий. Один из немногих.

Пока всё ещё был я.

Иногда я думаю, что жить в отеле проще, чем дома. Здесь всё стерильно, без запахов, без воспоминаний. Никаких семейных завтраков, разговоров про карьеру, ожиданий. Только белые простыни, приглушённый свет и график, расписанный ассистенткой по минутам.

Я сижу у окна, в белой футболке и спортивных штанах. За стеклом – где-то жизнь, где-то люди. А у меня – интервью в 12:00, фотосессия в 14:30, репетиция в 17:00. И где-то между этим – я сам, пытающийся понять, зачем всё это.

– Серёж, ты готов? – стучит Лариса, моя PR-менеджер. Женщина-броневик. Ни одна эмоция не пробивается через её корпоративный макияж.

– А можно я сегодня просто не буду «Сергей Остапчук»? – ворчу в ответ.

– Хочешь быть инкогнито? – усмехается она, заглядывая внутрь. – Не получится. Ты лицо бренда, детка. И ты это знал.

Я знал. Подписывал бумаги. Продавал себя по частям – с улыбкой, со сценой, с автографами. Меня любят. Миллионы девочек рыдают на моих концертах. Мама говорит: «Ты счастлив?» – А я улыбаюсь и киваю. Потому что правильный ответ – «да».

Но иногда я просыпаюсь ночью, весь в поту, от мыслей, что всё это – не про меня. Что я просто продукт. И что настоящего меня никто не знает.

Матвей – мой единственный друг. Он мог бы знать, если бы не был занят своей адреналиновой жизнью. Иногда я завидую ему. У него – грязь, шум мотора, синяки. У меня – мейкап и контракты.

Сегодня мне снятся гонки. Что странно. Я не фанат скорости. Но этот сон – про девушку за рулём. Темноволосая, с розовыми прядями. Она не смотрит на меня, даже не замечает. Только сжимает руль, и волосы развеваются, как флаг на ветру.

Странно. Наверное, мозг устал от однотипных клипов и начал придумывать сюжеты.

Скоро меня выдернут на свет, под камеру. Скажу дежурное «Я люблю своих слушателей». А потом – тишина. Один на один с собой.

И знаете, что самое страшное?

Я понятия не имею, кто я на самом деле. Только чувствую – чего-то не хватает. Или кого-то.

– Пять минут, – говорит Лариса, и закидывает на стул ещё одну рубашку. Белую. Как символ моего публичного лица.

Я киваю.

Смотрю на себя в зеркало. Лицо выспавшегося, успешного молодого человека. Ни синяков под глазами, ни надлома. Отлично, Остапчук, ты снова убедителен.

Меня усаживают в кресло, на фоне стены с мягкой подсветкой и логотипом какого-то интернет-журнала. Интервью онлайн, лайв, миллион зрителей. Я улыбаюсь ещё до того, как камера включается.

– Сергей, доброе утро! – бодро начинает девушка в костюме цвета кофе с молоком. Зовут её, вроде бы, Дана. Слишком яркая улыбка для утра.

– Доброе. – Улыбка – сто процентов, без скидок.

– Как вы себя чувствуете этим утром?

– Как человек, который встал в семь утра и ещё не пил кофе, но должен говорить красиво. – Я подмигиваю, и зал лайков в чате подтверждает: шутка зашла.

– Ваш новый сингл за сутки набрал больше миллиона прослушиваний. Что вы чувствуете, когда видите такие цифры?

– Чувствую, что мой бухгалтер будет счастлив.

Она смеётся. Я улыбаюсь. Всё по плану.

Вопросы льются один за другим:

О вдохновении. О творчестве. О том, с кем бы я хотел спеть дуэтом.

Каждый раз – заранее заготовленный ответ. Честно? Я даже не слушаю себя. Просто нажимаю на внутренние кнопки – «улыбка», «ирония», «глубокомысленный взгляд».

Люди обожают образ – не человека.

И я давно перестал путать эти две категории.

– Есть ли у вас время на личную жизнь? – спрашивает ведущая, и я почти закатываю глаза. Но вместо этого – ещё одна улыбка.

– Конечно. Иногда у меня даже есть два часа, чтобы поспать. Представляете?

На экране – тысячи сердечек. А внутри – пустота.

Когда интервью заканчивается, я встаю, выключаю микрофон и только тогда позволяю себе зевнуть.

– Как всегда шикарно, – говорит Лариса.

– Как всегда, – повторяю я.

Хотя всё, чего я сейчас хочу – не фотосессий. Не концертов. Не новых треков. А просто… тишины. Или чтобы кто-то посмотрел на меня и увидел не плакат, а человека.

Но это уже мечты. А у меня по расписанию – новая жизнь каждые 15 минут.

Я только вышел из студии, потянулся было за телефоном, чтобы включить музыку – и тут же он зазвонил.

Имя на экране – «Отец». Без эмодзи, без уменьшительно-ласкательных. Просто – Отец.

– Да, – говорю я.

– Звук в интервью у тебя местами пропадал, – первым делом, без приветствий.

– Приятно, что ты смотрел. – Сухая ирония не проходит мимо.

– Я всегда смотрю. Это моя работа.

Работа, ага. И сын в списке проектов, как трек под номером три.

– Ты выглядел уставшим, – продолжает он. – Нужно быть бодрее, ты же лицо бренда.

– Спасибо, пап. Я тоже рад тебя слышать.

На том конце – короткое молчание. Потом он вздыхает.

– У тебя завтра встреча с лейблом. Не забудь.

– Я в курсе. Мне Лариса уже напомнила.

– Хорошо. И ещё… мы с матерью подумали, ты мог бы пока отказаться от этих песен про «одинокие сердца» и прочее. Это не тот имидж, который нам нужен. Что-нибудь попроще, веселее.

– Типа «сахар, малина, пляж»?

Он не смеётся. Я тоже.

– Я серьёзно. Ты – успешный молодой человек. Перестань играть в страдания.

– А если я не играю?

Пауза.

– Тогда найди способ страдать молча, – говорит он. – До завтра, Сергей.

Гудки.

Я смотрю на телефон, как будто он мог что-то мне ответить. Потом сажусь в машину и включаю радио. Попадается какой-то бессмысленный трек – «ла-ла-ла, любовь» – и я вдруг начинаю смеяться. Громко, почти до слёз.

Папа, я не играю. Просто никто не хочет платить за правду.

ТРЦ был, как всегда, шумный. Я узнал это место по запаху сладкой ваты, слабому перегару от охранника и истеричному визгу, стоило мне сделать два шага к витрине.

– АААА! Это он!

– Сергей! Сергей, пожалуйста, распишись!

– Я тебя обожаю! У меня весь потолок в твоих плакатах!

Я улыбнулся. Автоматически. Улыбка включается, как прожектор на сцене – по хлопку.

Мимо мелькали лица – переполненные слёзы, тушь, розовые чёлки, толстовки с моим именем, тетрадки, телефоны, визжащие девочки, одна даже заплакала, просто стоя в очереди за автографом. И все кричали.

– Сергей, ты настоящий?

– Ты красивее в жизни!

– А можно обнять? Пожалуйста! Пожалуйста! Ну хоть пальцем ткни!

Я обнимал. Рисовал сердечки. Писал: «Будь собой. Сергей». Одиннадцатый раз за сегодня.

Менеджер, Лариса, стояла в углу, следя за таймингом. Я знал: сорок пять минут – и ни минутой больше. Восемь секунд на фото, три – на автограф, два – на «Ты лучший!», ещё три – на «Спасибо, я стараюсь».

– А можно вопрос? – спросила девочка лет шестнадцати, с браслетом с моими инициалами. – А ты когда-нибудь был по-настоящему влюблён?

Я моргнул.

И не ответил сразу.

– Я? Ну… Наверное, – пожал я плечами. – Но мне никто не верит. Все думают, я пою только ради стримов.

Она улыбнулась. Чисто. Тихо.

А потом обняла.

Словно я не человек с миллионами подписчиков, а её друг, к которому можно прижаться и шепнуть: «Мне тоже больно».

После всего я сел в машину. Руки пахли духами, чужими. В ушах звенело от визга. В голове – пустота. Я смотрел на пальцы, всё ещё зажимающие маркер.

И подумал:

А кто мне распишется, если я забуду, кто я такой?

Руль был холодным. Музыка – моей. Радио почему-то опять включило «В городе дождь». Я же просил не крутить её больше – мне уже самому от припева тошно.

"В городе дождь, и ты не придёшь… зачем я жду?"

Голос – мой. Но звучит, как чужой. Пластиковый. Чистенький, как витрина.

Я посмотрел в зеркало. В отражении – парень двадцати лет, с идеально уложенными волосами, чуть усталыми глазами и очками от вспышек. Тот, кем все восхищаются.

И кто-то, кого я сам иногда не узнаю.

Люди думают, быть знаменитым – это нескончаемый праздник. Хлопушки, лимузины, обожание.

Но почему-то в голове чаще тишина.

И тень.

Папа говорит:

– Держи лицо. Покажи характер. Ты не мальчишка со сцены – ты продукт.

Мама говорит:

– Главное – будь счастлив, Сержик. Главное – не теряй себя.

А я? А я просто еду в студию. С песнями, которые сочинил для кого-то, но давно уже не пою для себя.

Машины мимо, как кадры. Дождь по стеклу, как бит.

Иногда мне кажется, что я просто хорошо играю роль.

Главное – не забыть текст.

И всё же где-то там – живёт кто-то, кто не знает, кто я. Кто не слышал мой голос на радио. Кто просто посмотрит… и не закричит. А скажет: «Ты не такой, как на сцене. И это хорошо».

Я пока не знаю, кто это.

Но, чёрт возьми, мне хочется узнать.

Запах в студии не меняется: кофе, пластик от наушников и пыль от ковра, которому лет сто. В углу стоит потертый диван, на котором я когда-то ночевал, когда писал свой первый адльбом. Тогда всё было другим – вкуснее, что ли.

– Серж, давай сначала с третьего куплета? – спросил звукорежиссёр, Лёха, уже привычным тоном: устал, но в строю.

– Конечно, – ответил я, натягивая наушники.

Кабинка глотает звуки и выдыхает только голос. Здесь ты один на один с собой. Без фанатов, папы, журналистов.

Но и без смысла – если ты сам не веришь в то, что поёшь.

Музыка заиграла.

Я взял ноту, отпустил. Спел. Чисто. Правильно.

Но не цепляет.

"Ты для них идеален, но для себя ты пуст…"

Мысль пронеслась быстро, как слабый ток, от затылка к пальцам. В ушах – собственный голос. И снова ощущение, что я – эхо, а не человек.

– Неплохо. Но давай ещё раз. – Лёха говорил мягко, как будто знал, что меня гложет. Но не лез.

Я повторил. Потом ещё. И ещё.

Через сорок минут я сел на тот самый диван и откинулся. В руках – бутылка воды. В голове – белый шум.

Ко мне подошла Аня, пиарщица.

– У тебя интервью вечером. И фотосессия на завтра. Не забудь, ты обещал.

– Угу. – Я не обещал. Ей пообещали за меня.

– Всё хорошо? – спросила она, всматриваясь.

Я улыбнулся. Вот той самой – своей «звёздной», для камер.

– Конечно. Я же Сергей Остапчук. У меня всегда всё хорошо.

Она кивнула и ушла. А я снова остался один.

И подумал: а если однажды мне просто не захочется петь?

Что тогда?

Ответа не было. Только капли по стеклу. И мысль, что я задыхаюсь – даже среди аплодисментов.

Лёха ушёл монтировать треки, Аня – кому-то названивать по поводу съёмок. А я остался один.

В студии стало так тихо, что слышно, как гудит старый холодильник где-то в подсобке.

Тишина давила, как будто после ливня в лесу – всё вокруг будто выжидало.

Я вытащил свой старый блокнот. Он уже еле держится – весь в разводах от кофе, с заломанными углами и странными каракулями на полях. Мне его подарили на шестнадцатилетие, и с тех пор я всё записываю в него.

Никакие заметки в телефоне не заменят бумагу. Настоящее рождается на чернилах и шершавых страницах. Так и есть.

Провёл ручкой по чистому листу. Просто линию.

Пусто.

– Ну? Что ты хочешь сейчас спеть? – спросил себя вслух.

Ответа не было. Где-то на краю сознания бродили обрывки: одиночество, свобода, пауза. Может, просто тишина. Я опустил голову на руки, почувствовал, как натянулась кожа на шее. Устал. Поймал себя на мысли, что мне уже давно ничего не хочется – кроме быть собой, а и это не всегда выходит.

Вжик.

Телефон мигнул. Экран загорелся. Контакт: «С.»

Сердце дёрнулось, будто от холодного ветра. Её буква.

Я до сих пор не знал, кто она. Не знал её настоящего имени, не видел лицо. Мы познакомились анонимно, просто в каком-то угаре переписок, и вот… теперь она – мой побег.

С ней можно было быть настоящим. Без автотюна, без грима. Даже без фамилии.

С:

"Если бы ты был деревом, каким бы ты был? И не смей писать “ель”. Это слишком банально "

Я рассмеялся. Вслух.

– Господи, ты сумасшедшая, – пробормотал я и уже печатал в ответ:

Я:

"Тополь. Вроде высокий, гордый… а на деле – дрожит при каждом ветре."

Пальцы замерли. Она читает.

Три точки. Мигают, мигают, мигают…

С:

"Значит, живой. Остальное – наносное."

Я уставился на экран. Не дышал пару секунд.

Живой.

Как же давно я себя таким не чувствовал.

Отложил телефон. Отодвинул блокнот.

Нет, наоборот. Подтянул его ближе.

Пальцы сами взяли ручку, и строчка легла на страницу:

«Она не знает, кто я. Но слышит сердце.»

Потом, не думая:

«И, может, впервые я не хочу быть никем другим.»

Я посмотрел на написанное. И впервые за долгое время – просто улыбнулся.

Ночь. Город. Клуб. И Матвей, который снова втянет меня в приключение.

– Тебе нужно выдохнуть, – сказал Матвей, захлопнув дверь моей машины, как будто это не капот, а крышка гроба моей личной жизни. – Ты не можешь всё время петь о боли и сидеть в студии, как монашка.

– Я не сижу «как монашка», – буркнул я, заводя двигатель. – Я просто работаю.

– Ну, так давай поработаем по-взрослому. В клубе. На расслабоне. С девочками. Без песен о «внутренней пустоте», окей?

Он усмехнулся и поправил ворот куртки – на нём, как всегда, стиль: чёрная рубашка, пиджак с лёгким блеском, волосы небрежно взъерошены.

И – фирменный шрам над бровью. Его «визитка». Девочки ведутся.

Я был в чёрной футболке и джинсах. Кожаная куртка. Простой стиль.

Пока я – не артист. Пока я – парень за рулём.

Машина плавно выехала на ночную улицу.

Огни города, стеклянные витрины, неоновые вывески. Мы проскальзывали сквозь шум и свет, как в клипе.

Я включил что-то из старого Kaytranada. В салоне – басы, уличный бит и Матвей, который уже начал свою стандартную речь:

– Так. Сегодня ты не говоришь о песнях. Не углубляешься в философию. Не читаешь людям по глазам травмы детства.

– Даже если попросят?

– Даже если заплатят.

Мы оба рассмеялись.

На светофоре слева притормозил кабриолет. За рулём – девушка, похожая на глянцевую обложку. На пассажирском – её подруга, в леопардовой мини и с ярко-розовыми ногтями. Оба сразу на нас.

Матвей высунул руку, как будто случайно, положил её на дверь. Мол, «я здесь, дамы».

– Что, сейчас опять будешь притворяться миллионером? – шепчу я.

– Не мешай мне быть счастливым, брат.

Он уже кивнул девушкам. Та, что за рулём, склонила голову, оценив нас взглядом снизу вверх, и ехидно улыбнулась.

Матвей выдохнул:

– Это успех. Они посмотрели на меня дважды. Один раз – как на человека. Второй – как на загадку.

– Третий будет – как на идиота, если не нажму на газ, – фыркнул я и тронулся.

Клуб "GLARE" – один из тех, куда я обычно не хожу. Слишком громко. Слишком много взглядов. Но именно это сейчас и нужно.

Охрана на входе узнала нас, переглянулась, дали пройти без очереди.

Внутри – музыка гремит, свет мигает, воздух насыщен духами и алкоголем. Толпа пульсирует, как живое существо.

– Прямо как в моём кошмаре, – сказал я, пробираясь сквозь танцующих.

Матвей уже махал какой-то девушке у бара. Она – шатенка с пирсингом в носу и короткой майкой.

– Помнишь Олю? – крикнул он. – Это не она. Но её зовут тоже Оля. Совпадение?

– Или у тебя типаж.

Мы заняли столик сбоку. Заказали что-то лёгкое – я взял сок, Матвей, конечно, коктейль с названием типа «Без тормозов».

Девушки сами подходили. Одна – блондинка в кожаных шортах – спросила:

– А ты точно тот самый Сергей?

Я кивнул. Она взяла телефон.

– Ну, тогда сделай селфи, и я скажу маме, что мы встречаемся.

– Уверен, твоя мама меня не одобрит, – усмехнулся я.

Матвей подмигнул мне за её спиной:

– Брат, я тобой горжусь.

В какой-то момент я всё же отошёл от столика. Подальше от шума. Встал у стены, наблюдая.

Все эти люди – танцуют, пьют, кричат, живут.

Я чувствовал себя… как будто я в аквариуме. Смазанное стекло между мной и ними.

Телефон завибрировал.

Сообщение от «С.»

С:

"Ты бы сейчас точно выбрал тишину. Но, может, в шуме проще спрятаться?"

Я уставился в экран.

Как она это делает?

Я медленно набрал:

Я:

"А может, я просто хочу почувствовать, что ещё живой.»

Три точки. Ответ не сразу.

С:

"Значит, не всё потеряно."

Я улыбнулся.

Матвей уже шёл ко мне, таща с собой ещё одну «Олю».

– Ты чего завис, поэт?

Я только покачал головой.

– Думаю, я всё-таки что-то нашёл.

– Что?

– Себя. Где-то между басами, коктейлями и чужими глазами.

Матвей не понял. Но похлопал по плечу.

– Хорошо, что ты снова дышишь, брат. Остальное приложится.

Ночь выдалась тёплой, как бывает только весной. Когда город пахнет мокрым асфальтом, цветущей вишней и сигаретами. Когда все стены разрушаются, и ты больше не держишь себя в узде. Не обязан. Не хочешь.

Я стоял на балконе клуба, прислонившись к перилам. Ниже шумела улица, а сзади – музыка пробивалась сквозь стеклянную дверь, как пульс. Свет мигает. Басс барабанит где-то в груди. Ветер треплет волосы.

Матвей уже давно растворился в толпе. Где-то там – его шрамы, его фразы и чьё-то шептание на ухо. А я… Я впервые за долгое время позволил себе просто быть.

Рядом оказалась она.

Рыжие волосы, яркие губы, платье с открытой спиной. Жаркая. Свободная. Не моя. И это было идеально.

– Улыбнись, – сказала она, прижимаясь плечом, – ты будто сбежал с похорон.

Я улыбнулся.

– Может, так и есть. Хоронил остатки здравого смысла.

Она рассмеялась, легко, звонко, и тут же – её рука на моей, тёплая, настойчивая. Мы не сказали больше ни слова. Вернулись внутрь. В гущу танцующих тел, света и музыки. Она притягивала меня, и я не сопротивлялся.

Танцы были как огонь – близко, резко, с искрами. Её бедро касалось моего. Волосы щекотали щёку. Алкоголь бил в голову не хуже баса. Всё размывалось – ритм, пространство, лица. Осталась только она и мои руки на её талии.

Мы вышли за сцену.

Потом – в тёмный коридор.

Поцелуй случился сам. Без слов, без обещаний. Жадно, шумно, сбивчиво. Как будто мир сгорел, а мы успели только на финальный аккорд. Пальцы спутались в волосах, тела прижались ближе, губы горели.

– Я не знаю, как тебя зовут, – выдохнул я.

– И не надо, – прошептала она, – сегодня нам это не нужно.

Утро подкралось, как всегда, без предупреждения.

Я проснулся в чужой квартире, в мягкой постели, с тяжёлой головой и пустым бокалом на тумбочке. Рядом – её дыхание. Гладкая спина. Рядом – ночь, которую я не хотел вспоминать, но и не мог забыть.

Я встал, нашёл свои джинсы, рубашку. Ушёл тихо. Без прощаний.

Ночная весна остывала. Дворники мыли улицы. А я шёл по утреннему городу, будто по чужой жизни.

Телефон завибрировал.

Сообщение от «С.»

С:

"Ты спал? Или пытался забыться?"

Я не ответил.

Слишком честный вопрос. И слишком нечестная ночь.

Дома встретил отец.

На кухне. Газета, чёрный кофе, его обычный утренний ритуал.

– Гулял? – спокойно спросил он, не поднимая глаз.

– Угу. С Матвеем.

– Выпил?

– Чуть-чуть.

– Остался у кого-то?

– У кого-то. Уже не помню имени.

Пауза.

Он отложил газету, наконец посмотрел на меня:

– Ты ведь знаешь, что это ничего не решает, Серёж.

Я пожал плечами.

– Я и не пытался решать. Я просто устал быть… нужным. Хотел побыть никем.

Отец кивнул. Без морали. Без лишних слов.

– Тогда иди в душ. А потом… попробуй снова написать что-нибудь. Только честно.

Я вернулся в комнату.

Открыл ноутбук. Студийная программа уже была загружена. Биты, заготовки, строчки. Всё казалось чужим.

И тут – снова "С."

Моя голова гудела.

Не от алкоголя – от пустоты. От попыток понять, кто я, когда не пою. Когда молчу. Когда никто не смотрит.

Но она… Она знала, как заговорить моё молчание.

С:

"Хочешь, расскажу тебе одну правду? Только одну, но настоящую."

Я:

"Давай. Но если ты скажешь, что тайно влюблена в меня – я не удивлюсь, это уже пятая за неделю"

С:

"Ха-ха, смешной. Я бы скорее влюбилась в кастрюлю гречки – хотя бы она стабильна.

Моя правда: я живу двойной жизнью. Иногда даже забываю, кто я на самом деле."

Я уставился на экран.

Двойная жизнь? Интригует.

Я:

"Серьёзно? Ты шпионка? Или секретная бариста?

Или у тебя просто две симки и ты путаешь, кому что пишешь?"

С:

"Было бы проще.

Но я – это и есть две разные девчонки.

Одна – идеальная, красивая, уверенная. Та, на которую все смотрят.

Вторая – обычная, тихая, уставшая. Та, которая просто хочет, чтобы её поняли.

Угадай, с кем ты сейчас говоришь?"

Я:

"С той, которую я бы хотел обнять.

Даже не зная, как она выглядит."

Пауза. Несколько секунд. Или минут.

Сердце стучит как-то не по-утреннему. Даже кофе не понадобился.

С:

"Ты тоже живёшь на сцене. А кто ты, когда свет выключается?"

Я задумался. Ответ пришёл не сразу.

Я:

"Иногда мне кажется, что когда свет гаснет – я просто исчезаю.

Я знаю, что делать, когда мне хлопают. Но когда молчат…

Я просто О. Парень, который всё ещё ищет себя."

С:

"Значит, мы оба потерялись. Но хоть нашли друг друга в этой переписке."

Я :

"Потерянные, но не сломленные.

Эй, ты не боишься, что мы когда-нибудь встретимся в реальности?"

С:

"Боюсь.

Потому что вдруг ты не узнаешь меня. Или я тебя.

Или – узнаем. И это будет страшнее всего."

Я читал её слова и чувствовал, как внутри шевелится то, что долго спало. Настоящее. Живое. Чужое, но нужное.

Я:

"Знаешь, если когда-нибудь мы встретимся – не говори, что это ты.

Просто подойди.

И если я скажу: «Ты – С.?»

– улыбнись."

С:

"А если ты ошибёшься?"

Я:

"Тогда она будет самой счастливой ошибкой в моей жизни".

И в этот момент мне вдруг стало легче.

Не потому что всё решил. Не потому что всё понял.

А потому что кто-то в этом городе, где люди больше лайкают, чем слушают, просто написал мне: "Я тоже не знаю, кто я. Но я есть".

Эта глава моей жизни началась с танцев и поцелуев в темноте.

А закончилась… светом экрана.

И чьим-то искренним «я».

Я сидел в тишине.

Не той, что пугает. А той, что вдохновляет.

В голове ещё звучали её слова – простые, честные.

Чёрт. Почему фраза “я живу двойной жизнью” вдруг задела меня сильнее, чем сотни оваций?

Обычно я начинал день с кофе, глупых мемов от Матвея и прокрастинации.

А сегодня – я просто открыл ноут, запустил студийную программу и… впервые за долгое время захотел петь. По-настоящему. Без фильтров, без продюсеров в голове.

Солнце пробивалось сквозь жалюзи, ложась мягкими полосами на гриф гитары. Я достал её, медленно провёл пальцами по струнам.

– Давай, Серёга… ты же не только лицо на афише, – пробормотал я. – Ты можешь сказать что-то своё.

Открыл блокнот.

Писал медленно.

Рисовал строчки как линии на коже. Рвано. Искренне. С ошибками.

«Кто ты, девочка в экране?

Слова твои – как теплый чай.

Я в суете, как в океане,

Но ты – мой тихий маяк, прощай…

Прощай мой страх быть настоящим.

Прощай мой страх быть не тем.

Ты – не любовь с обложки глянца.

Ты – мой невыдуманный свет.»

Я засмеялся – один, посреди студии.

– Ну не знаю, что скажет продюсер, но бабушка бы прослезилась.

Но мне было всё равно.

Сегодня – я не писал ради чарта. Я писал ради себя. И ради неё.

Хотя даже не знал, как её зовут на самом деле.

Иногда песни рождаются из боли. Иногда – из злости.

А сегодня… она родилась из тепла.

И этого было достаточно.

К вечеру я почти не отходил от микрофона. Делал дубли, слал Матвею демки, играл с рифмой. Он прислал голосовушку:

– Брат, это ты написал? Это что, влюблённый Остапчук? Я иду тебя искать. Скажи честно, ты влюбился в продюсершу, да?

Я рассмеялся, покачал головой и ответил просто:

– Пока сам не понял. Но точно не в продюсершу.

Chapter 2

Мария.

Вам когда-нибудь было по-настоящему одиноко?

Не просто «я сегодня не с кем не говорила» —

а так, чтобы даже своё отражение казалось чужим.

Бывало страшно проживать один и тот же день снова и снова, словно заело плёнку?

Боялись, что вас увидят настоящими, без макияжа, без уверенности, без фальши?

А мне это всё – знакомо. До костей. До утренней тошноты.

Каждый день вот уже одиннадцать лет я играю.

Профессионально. Грамотно. Мастерски.

Меняю маски, как наряды.

В школе – идеал.

На треке – хищник.

На людях – образец.

А внутри? Только я и пустота.

Я будто бы смотрю на себя со стороны и думаю:

«Это не ты. Это – чья-то выдумка. Удобная. Безопасная».

Проблема у меня всегда была одна. И это – я сама.

После смерти мамы я перестала чувствовать.

Плакать было нельзя – рядом папа. Он и так разваливался по кускам.

Я слышала, как он по ночам говорил с её фотографией, как засыпал в кресле на кухне в одежде и со стаканом дешёвого виски.

Он работал сутками, лишь бы мне было что есть, куда пойти.

Но каждый его успех напоминал мне, чего у нас больше нет.

В тот самый вечер, когда он впервые не пришёл домой до рассвета,

я залезла на крышу нашего дома, посмотрела на пустое небо – и поняла:

мне нужно стать сильнее.

Сильнее мамы, сильнее папы, сильнее себя.

С тех пор я ушла в гонки.

Первые трассы – подворотни, старые автобазы, мосты.

Грязь, кровь, вспышки фар.

Потом появились деньги. Признание. И новое имя – Мария Лучникова, королева трека.

Я копила каждый выигрыш, откладывала в ящик,

где раньше хранились мамины бусы и мои детские рисунки.

Иногда помогала папе, но большую часть собирала втайне – для себя.

Когда мне исполнилось шестнадцать, я взяла всё, что заработала, и стала той, кем мечтали быть тысячи.

Сменила гардероб. Купила то, на что раньше даже смотреть боялась.

Окружила себя нужными людьми.

И главное – я купила её.

Audi RS5 2019 года.

Моя мечта. Моя душа.

Чёрная, как сожжённое письмо. Глянцевая, как зеркало, в которое ты боишься смотреть.

Салон пахнет кожей и амбициями. Руль – как продолжение руки.

Звук двигателя – как стук моего собственного сердца.

Когда я в неё сажусь, я забываю, кто я.

Я становлюсь машиной. Скоростью. Ревущим монстром с улыбкой на губах.

Я уезжаю от всего – от прошлого, от людей, от себя.

Mercedes-AMG GT, на которой я выхожу в официальные заезды, конечно, мощнее.

Но это просто инструмент.

А Audi – это моё дыхание. Моя слабость. Мой дом.

Прошло всего полгода – и вот я на пике.

Крутая тачка, стиль, выставки, интервью.

Я стала «той самой».

Идеальной.

Но только мне-то это всё надоело.

Каждое утро – как новый бой с самой собой.

Идеальная маска трескалась, а под ней – тоска.

Когда в очередной раз пересматривала Золушку,

я вдруг поймала себя на мысли —

а что если всё наоборот?

Что если вернуться назад?

Сбросить корону и стать кем-то простым?

Так появилась София Броцкая.

Фальшивые документы. Русый парик. Линзы. Форма официантки и жизнь в тихой, забытой богом забегаловке.

Я нашла друзей.

Научилась смеяться.

Разрешила себе чувствовать.

И вроде бы стало легче.

Но…

«Я запутался в себе, нету крыльев, ну а вдруг

Я без них смогу взлететь, моя тень – мой новый друг…»

Эти строки крутятся в голове.

Я не ангел.

И тень – действительно мой единственный друг.

«А что будет, когда я закрою глаза?

Будет свет или тьма, я не знаю…

Кто-нибудь вспомнит обо мне?»

Вот честно? Я не уверена.

Порой я стою у окна в забегаловке после смены,

вспоминаю трек, скорость, свою Audi —

и думаю: а если бы я тогда не выбрала стать другой?

Кто бы я была сейчас?

Я не знаю.

Софи – тоже не настоящая.

Это просто ещё одна маска. Более теплая. Более человечная.

Но всё равно – маска.

Иногда мне кажется, что настоящая я осталась где-то на обочине.

Та, что воровала черешню, залезала на крыши, писала стихи в тетрадку.

Та, у которой были чувства. Не просто ярость и боль.

Может, всё ещё можно вернуть?

Или я уже слишком далеко уехала от самой себя?

И вот каждое утро, когда дверь с тихим щелчком закрывается за отцом,

я остаюсь наедине с этим чертовым потолком,

освещённым серым светом раннего утра.

Он давит на меня. Как будто знает, как сильно мне не хочется открывать глаза.

Я лежу в тишине, будто в аквариуме,

где даже воздух звучит по-другому – глухо, отрешённо.

И каждый раз думаю:

почему жизнь такая тяжёлая?

Почему кто-то рождается с крыльями,

а я – без кожи?

Вот, взгляните на этого идеального Сергея Остапчука.

Известный певец. Любимец публики.

С детства – голос, как у ангела,

внешность, будто созданная по заказу.

Ходи, улыбайся, пой свои песни —

и миллионы сердец падают к твоим ногам.

У него всё будто с неба свалилось.

Без борьбы. Без потерь.

А я?

Я сражалась каждый чёртов день.

Чтобы быть кем-то. Чтобы быть замеченной.

Чтобы хоть раз почувствовать, что я – не пустое место.

С детства – тренировки, кровь из коленей,

загнанное сердце, исписанные тетради с маршрутами треков,

сон по три часа, вечные синяки под глазами.

Но я не жаловалась.

Я боролась.

Чтобы стать лучшими руками, ногами, голосом, духом.

Чтобы хоть кому-то быть нужна.

Я ненавидела эту жизнь.

Ненавидела её за то, что она забрала маму.

Мою звезду. Мой свет.

Чистого ангела с ясными глазами.

Глазами, которые теперь смотрят на меня с фотографий —

в коридоре, в спальне, в телефоне,

в самых больных снах,

где она зовёт меня тихо:

«Машенька…»

Я так и не услышала этого вживую.

Не запомнила её голос по-настоящему.

Не запомнила объятий.

Да и слово "мама" —

я его никогда не говорила с настоящим смыслом.

Просто звуки.

Иногда, ночью, я закрываю глаза и притворяюсь,

что она рядом. Что её ладонь гладит мои волосы.

Что всё – не навсегда.

Но утром… всё исчезает.

И я остаюсь одна.

С этим проклятым потолком.

Я ненавидела этот мир за то, что кому-то всё даётся легко.

Кому-то достаточно улыбнуться,

чтобы жизнь выстелилась ковром.

А я?

Мне нужно ломать себя, угождать, быть идеальной —

чтобы просто получить крошки признания.

Я ненавидела отца.

Да, именно так.

Ненавидела за то, что забыл, кто я.

Что перестал быть рядом.

Что его стало больше на работе, чем дома.

Что вместо того, чтобы обнять и сказать «я рядом» —

он просто молчал.

Гасил свет в своей комнате и исчезал.

Я знаю, он старался.

Он выживал. Он боролся, как и я.

Но мне хотелось не денег, не одежды,

а пяти минут тишины рядом с ним, когда я могу поплакать не в подушку, а в его плечо.

Но таких минут не было.

И больше всего…

больше всего я ненавидела себя.

За то, какой стала.

Холодной. Жёсткой.

Циничной.

В глазах – огонь, в сердце – лёд.

Люди называли меня мразью,

и, может, в чём-то были правы.

Но ведь я просто научилась выживать.

Научилась замечать, кто чего стоит.

Я научилась любить осторожно,

и доверять только тем, кто прошёл сквозь мои стены.

Я видела в людях ценность – не по деньгам, не по словам,

а по поступкам.

И знаете что?

Большинство – пустые.

Так почему я должна быть доброй, если мир жесток?

Почему я должна улыбаться, если боль выжгла моё лицо изнутри?

«Мои мысли ни о ком, мои треки ни о чём

Мои ноги на краю, две секунды – я взлечу…»

Я знаю, каково это – стоять на краю.

Молчать, но кричать внутри.

И надеяться, что кто-то услышит.

Я всё ещё лежала на кровати.

Сквозь шторы лез солнечный свет,

наглый, слишком тёплый для моего состояния.

Будто смеётся надо мной:

«Вставай, Мария. Снова играть в жизнь пора».

Я медленно поднялась, ноги коснулись холодного пола.

Этот утренний ритуал – как нож по сердцу.

Всё, что мне нужно – просто пару минут не быть собой.

Но я знала, – пора.

Подошла к зеркалу.

Старая трещина в правом верхнем углу,

которую я так и не заклеила,

рассекала моё отражение надвое.

Словно показывая: ты не одна.

Ты – две.

Я провела пальцем по стеклу, как по ране.

Кто ты?

Передо мной стояла красивая девушка.

Холодный взгляд, острые скулы, идеально уложенные волосы.

Чёткие брови, безупречная кожа.

Эталон.

На витрину поставь – и продаваться будет быстро.

Но внутри…

пусто.

– Кто ты? – прошептала я вслух, не узнавая свой голос.

Я пыталась вспомнить, когда в последний раз смеялась по-настоящему.

Когда смотрела на себя не как на проект,

а как на человека.

Раньше я думала, что знаю себя.

Знала, к чему иду, что хочу доказать, кому мстить.

Но теперь всё как будто размыто.

Как будто моё лицо на стекле чужое.

Как будто я надела чужую кожу и забыла, как выглядит моя.

Я провела ладонью по щеке.

Тепло.

Живая.

А внутри – как будто мёртвая.

«А что будет, когда я закрою глаза?

Будет свет или тьма – я не знаю…»

Слова из песни, которую вчера ночью слушала на повторе,

отдавались эхом в голове.

Они были ближе ко мне, чем мои собственные мысли.

Будто кто-то вытащил моё нутро и записал его на музыку.

Lizer знал, как я себя чувствую.

Он тоже когда-то стоял у этого зеркала.

Или у своего.

Я посмотрела в глаза своему отражению – долго.

Они были зелеными, глубокими, как зеленый чай без сахара.

И такими уставшими, будто им сотня лет.

Мария.

София.

Гонщица.

Официантка.

Дочь.

Никто.

Я уже не знала, какая из них настоящая.

Какая из них – живая.

А какая – просто роль, которую я так долго играю,

что текст забылся.

Я наклонилась, смыла с лица остатки сна,

но с водой не ушла тяжесть.

Не ушёл этот серый налёт на сердце.

Может, мне просто надоело быть сильной?

Может, я устала быть той, кем все хотят меня видеть?

Может, я хочу, чтобы кто-то обнял меня —

не за победы, не за идеальность,

а просто так.

Я выпрямилась и сделала шаг назад.

Сильная. Холодная. Собранная.

Но с трещиной.

Такой же, как в зеркале.

И пока я натягивала джинсы и застёгивала кожаную куртку,

внутри меня глухо билось сердце:

тихо, как будто на последнем дыхании.

Сегодня снова день.

Новый.

Один и тот же.

Я вышла из дома, будто убегая. Из этих стен, где слишком много тишины. Из воспоминаний, в которых мама всё ещё жива, а папа – всё ещё рядом. Солнце уже почти скрылось за горизонтом, и город медленно начинал гудеть вечерней суетой, как чужой голос в телефонной трубке – отстранённый и раздражающий.

На парковке стояла моя Audi RS5 – чёрная, как моя злость, моя тоска и моя любовь к ней. Мой талисман, мой дом, моё спасение. Я провела рукой по гладкому капоту, как будто утешая не машину, а себя. Она будто ждала меня. Она всегда ждала.

Села за руль. Захлопнула дверь. Щёлк. Внутри – другой мир. Тот, где я могла быть собой, где никто не осуждал, не требовал. Где я не была ни Марией, ни Софией – просто кем-то, кто умеет гнать вперёд, забывая о боли.

Я завела двигатель – низкий, утробный рёв заполнил салон. Сердце машины билось ровно. Чётко. Не как моё.

Медленно выехала со двора, нацепив солнцезащитные очки, хотя солнце уже скрылось. Просто чтобы никто не видел моих глаз. Ни один случайный прохожий. Ни водитель на соседней полосе.

На панели мигнула система – телефон подсоединён. Я включила музыку.

Первая песня, что заиграла, – ПИКЧИ, «Тем теплом».

И всё внутри оборвалось.

«Каждый день на один день похож,

Я снова утром убиваю сигареты…»

Слова ударили в грудь, как кулак.

Я не курила. Но каждое утро убивала себя чем-то другим – молчанием, улыбкой сквозь боль, этой маской, которую так тщательно держала.

Эти строчки, будто написаны с моей жизни.

Словно кто-то знал, каково это – жить без надежды, но делать вид, что ты сильная.

«Я помню про тебя, надеюсь, что ты тоже

Не куришь, так же наблюдая за рассветом…»

Слёзы накатывали, как волны. Не было больше сил сдерживаться.

Всё, что я потеряла, всё, что прятала, всплыло в голосе песни.

Я прижала газ. Двигатель зарычал. Машина вырвалась на трассу – как я мечтала вырваться из себя.

Дорога уносила прочь от города, от шума, от людей, от лжи.

«И по щекам все твои слёзы в конце ноября,

Тогда так глупо тебя потерял…»

Это будто он пел. Кто-то, кто когда-то любил. Кто-то, кто когда-то мог спасти, но не остался.

Я вспоминала – мамины глаза, папин голос, запах детства, которого больше нет.

И те, кто смотрел на меня, но не видел, сколько во мне одиночества.

«Я так хотел летать, но дай же мне повод остаться…»

Да, я тоже когда-то хотела летать.

Быть лучшей. Быть вдохновением. Быть гордостью.

Но с каждым днём всё меньше причин оставаться.

Я свернула с трассы. По просёлочной дороге – к звёздам, к полям, к тишине.

Затормозила. Заглушила двигатель.

Музыка продолжала звучать, уже тише. Где-то в салоне.

«Тем теплом на повторе

Я удивляюсь, как ты меня помнишь…»

Я вышла из машины, шагнула в ночь. Небо висело над головой – как чёрное покрывало, без ответов.

Трава хрустела под ногами. Холод пробирал.

Но внутри было жарко. От слёз. От боли.

И я закричала. Впервые по-настоящему.

Не сдерживаясь. Не заботясь, кто услышит.

Кричала от обиды, от бессилия, от усталости.

Плакала, не заботясь о макияже, о внешности, о гордости.

«Чтобы было потом о чём вспомнить…

И я никогда не забуду

Слова, чем напичканы фразы…»

Может, я не знала, кто я.

Но в этот момент я была живая.

Настоящая.

Пусть разбитая. Пусть сломанная.

Но больше не молчала.

«Любил и любить буду —

Тебя – предел моих фантазий…»

Я обняла себя. Неловко. Как чужую. Но всё же – впервые за долгое время – с теплом.

Пусть и тем, что остался от кого-то.

Тем теплом.

Я не знала, сколько времени прошло. Часы словно исчезли – растворились в темноте, в слезах, в тишине, что висела надо мной глухим куполом. Я просто сидела на этом чёртовом поле, прижав колени к груди, и рыдала. Не тихо, не сдержанно – а так, как плачут только те, кто дошёл до предела. Так, будто вместе со слезами рвётся наружу сама душа. Грудь сдавливало так сильно, что казалось – внутри не сердце, а смятый лист бумаги, на котором кто-то безжалостно вычеркивал каждую строчку, каждое воспоминание, каждую надежду.

Музыка не успокаивала – нет. Она не гладила, не лечила, не давала облегчения. Она понимала. Чувствовала меня до самого дна. И от этого становилось только страшнее: ведь если даже в песне звучит моя боль, значит, я уже не одна с ней. Значит, кто-то тоже это проходил… но кто-то, возможно, не справился. Я боялась, что стану этим кем-то.

Мне хотелось всё бросить. Всё, что казалось жизнью. Уехать. Исчезнуть. Открыть новую главу, чистую, без исправлений, без прошлых мазков. Но я не могла. Не сейчас. Я была парализована этой тягучей, липкой тоской, этим страхом перемен, от которого сжимается живот. Ведь за новыми дверями неизвестность, а я ещё не научилась жить без опоры, без этой комнаты, в которой знала каждую трещинку, каждый запах, каждый звук ночного скрипа дерева.

Я представляла, как закрываю за собой дверь своей маленькой, но такой уютной комнаты. Где всё – моё, мамино, тёплое. Где шкаф во всю стену всегда слегка заедал, но именно это заедание я любила. Где кровать – большая, слишком большая для одной, но в ней я чувствовала себя в безопасности. Где старая плазма включалась с хрипом, но всё ещё показывала мамины любимые фильмы, которые я оставляла на фоне, чтобы не чувствовать себя такой одинокой. Где в углу стояла гитара. Маминая гитара. Тонкая, изящная, чуть поцарапанная временем, но будто живая. Я столько раз хотела взять её в руки, прижать к груди, сыграть хоть одну простую мелодию – но пальцы замирали. В груди вставал ком, голос исчезал, а в голове звучал только один вопрос: какое я имею право прикасаться к тому, что ушло вместе с ней?

Петь? Боже, как я мечтала спеть. Слова, рвущиеся где-то изнутри, должны были стать песней. Но язык не шевелился. Горло было тугим, как узел. Ни слова. Ни звука. Только тишина. Такая плотная, что казалось, она душит.

На улице было довольно тепло. Поздняя весна, почти лето. Воздух насыщен запахом влажной травы, земли, и чего-то далёкого, едва уловимого – может быть, сирени, может, чьих-то чужих надежд. Я сидела в кожанке, давно промокшей на спине от слёз и испарины, но холода не чувствовала. Ни в теле, ни в сердце. Всё внутри было притуплено, заморожено этой болью. Она, как яд, разлилась по венам, не убивая, но делая каждое движение – будто через ломоту, через сопротивление собственного тела.

Я думала, что если закричу – по-настоящему, как тогда, – если вырву из себя всю эту боль, всё, что накопилось за годы, за недели, за эти последние, особенно одинокие дни, – станет легче. Что эта ночь заберёт у меня обиды, разочарования, чувство вины и усталость. Но облегчения не пришло. Ни через час. Ни через три. Только слёзы. И онемение. И выжженная пустота, как будто внутри меня теперь нет ничего, кроме воспоминаний, которые гниют, потому что их никто не трогает, не лечит, не делит со мной.

Мне казалось, что если я сейчас закрою глаза и исчезну, мир этого даже не заметит. Никто не споткнётся о пустое кресло, не увидит на подоконнике забытую кружку с чаем, не поднимет трубку, когда я не позвоню.

И всё же я оставалась там. На земле. В этой ночи. В этой боли.

Потому что, может быть, внутри меня что-то всё ещё надеялось. Что-то крошечное. Едва живое. Но живое.

Сколько я так просидела – не помню. Только небо постепенно светлело. Тьма отступала медленно, с ленцой, как будто тоже не хотела уходить. Появился тот серый, размытый рассвет, когда всё вокруг будто затянуто лёгкой вуалью: трава блестела росой, воздух стал плотнее, влажнее, а птицы ещё не пели, будто ждали разрешения на жизнь.

Я встала с земли, с трудом – ноги затекли, джинсы намокли, а спина заныла. Казалось, что старость наступила за одну ночь – настолько сильно болело всё тело. Но внутри было… чуть тише. Не лучше. Не спокойнее. Просто тише. Как будто мои слёзы смыли самый верхний слой этой боли, обнажив не исцелённое, но по крайней мере дышащее.

Я вернулась к машине. Осторожно села за руль, как будто боялась потревожить саму тишину. Не включала музыку. Просто завела двигатель. Он рыкнул и затих в равномерном гуле. Теперь мне не хотелось мчаться. Не хотелось убегать. Только доехать. Вернуться. В знакомое, пусть и чужое теперь, пространство, где я хотя бы знала, где лежит плед, а где – мамина старая кружка с надписью «Любовь – это ты».

Машина катилась по шоссе плавно, как будто у неё закончился запал, как и у меня. Дорога пустая, обочины утопают в лёгком тумане. Солнце ещё не показалось, но свет уже проникал сквозь серую ткань облаков. И в какой-то момент – может, на пустом перекрёстке, где стоял покосившийся знак, может, когда я переезжала старый мост – я вдруг поняла: я всё ещё здесь.

Я – всё ещё есть.

Сломанная. Опустошённая. Одинокая. Но живая.

И это было не победой. Не вдохновением. Это было просто фактом, с которым я больше не могла спорить.

Я доехала до дома, припарковалась, заглушила мотор и долго сидела, уткнувшись лбом в руль. Мне не хотелось выходить. За дверью – реальность. А здесь – я, выжженная после ночи, но не сдавшаяся.

Когда я всё же поднялась и вышла, то первое, что увидела – это как в моём окне отражается свет. Тот самый, мягкий, утренний. Он не обещал счастья. Но он обещал, что будет ещё день. И ещё. И ещё один.

А это, наверное, уже что-то значило.

Я поднялась по лестнице медленно, будто шаги давались тяжелее, чем в самую изнуряющую тренировку. Рука скользнула по холодному перилам – знакомому изгибу, по которому я в детстве каталась вниз, несмотря на папины запреты. Сейчас же мне казалось, что я не поднимаюсь домой, а пробираюсь в чью-то чужую, забытую жизнь.

Дверь в комнату открылась с привычным щелчком. И всё внутри было… как прежде. И совсем не так.

Я застыла на пороге.

Тёплый пол в коридоре с мягким ковром, где когда-то мама ставила свои тапочки. Шкаф во всю стену, немного пыльный, но всё такой же родной. На зеркале – моё отражение, взлохмаченные волосы, тусклые глаза, красный нос, но это я. Даже если уже не знаю, кто именно.

Моя кровать – не заправлена. Простыни скомканы, плед сброшен, как будто я бежала отсюда в панике, и, наверное, так и было. На подушке отпечаток головы. Я посмотрела на него, как на свидетельство того, что ещё вчера была частью этого пространства. Что эта комната всё ещё моя.

На стене, под светом утреннего солнца, висела старая рамка. Мамино фото. Она смотрела оттуда так, будто всё понимает. Её глаза – полные тепла, глубины, которой мне так не хватало. Мне показалось, что она улыбается грустнее, чем раньше. Или, может быть, это я смотрела иначе.

Я прошла к углу, туда, где стояла её гитара – с потёртым корпусом и старой струной, которая давно лопнула и так и не была заменена. Пальцы потянулись к ней сами. Я провела ладонью по дереву, как по её плечу, будто прощаясь.

В воздухе пахло комнатой – легкий аромат пыли, старых книг и чем-то очень личным… моим. Этот запах я не чувствовала давно, как будто теперь он открылся только потому, что я действительно вернулась, не просто телом, а всей собой, со своей разбитостью, со своей правдой.

Я села на край кровати, прислушалась. За окном кто-то включил воду – соседский кран, как всегда. Где-то внизу хлопнула дверь. Но всё это было уже неважно. Эта комната – моя крепость. Пусть осыпавшаяся, покосившаяся, но выстоявшая.

Я обняла подушку, уткнулась лицом, и впервые за долгое время позволила себе просто лежать. Без мыслей. Без планов. Без масок.

Пусть всё подождёт.

Мне нужно было это утро, чтобы снова дышать. Чтобы снова почувствовать, что я не растворилась. Что я ещё здесь.

Сон пришёл не сразу. Долго вертелась, то поджимая колени, то раскидывая руки, как будто искала в постели место, где не будет больно. За окном утро постепенно сменялось серым дневным светом, но я всё равно погружалась в полудрёму – не совсем сон, не совсем явь.

И вдруг – тишина сменилась светом.

Я оказалась где-то на краю лета – высокое поле, залитое солнцем. Ветер колыхал жёлтую траву, как мягкие волны. Было тепло. Не от погоды – от самого воздуха. Он дышал добром. Спокойствием. И в этом безмятежном пространстве я вдруг увидела Её.

Она стояла немного поодаль. В белом. Волосы собраны, как всегда – в небрежный пучок. Тот самый, в котором она бегала по кухне, пока пекла оладьи. Тот, который я пыталась повторить, но никогда не получалось так красиво.

Я замерла. Мне стало страшно пошевелиться. Я боялась, что если сделаю шаг – всё исчезнет.

Но мама посмотрела на меня и… улыбнулась. Та самая улыбка, лёгкая, чуть печальная. Как будто знала всё, что я чувствую, и любила несмотря ни на что.

– Мам, – выдохнула я, и голос дрогнул, стал детским, испуганным, как в ту ночь, когда я впервые поняла, что её больше нет.

Она подошла. Не спеша. Как будто знала, что время в этом месте течёт по-другому. И когда она оказалась рядом, я вдруг почувствовала – пахнет ею. Её духами. Её кожей. Её добром.

– Я так устала, – прошептала я. – Мам, мне тяжело. Я не знаю, кто я. Всё разваливается.

Мама не ответила. Просто положила ладонь на мою щёку. Тёплая. Родная. Та, которая когда-то гладила меня, когда я плакала ночью. От прикосновения слёзы сами скатились по щекам. Но это были другие слёзы. Не от боли. От облегчения.

– Ты сильнее, чем думаешь, – сказала она, тихо, почти беззвучно, но я услышала. – Но не обязана быть сильной всегда.

– Я чувствую, будто стала чужой себе… Я не знаю, куда иду.

– Просто иди, доченька, – шептала она, и ветер подхватывал слова. – Я рядом. Всегда. Даже если ты не видишь.

Я хотела обнять её. Сильнее. Долго. Вцепиться, не отпускать. Но сон начал ускользать. Поле становилось прозрачным. Воздух – холоднее. И мама уже растворялась в свете, в небе, в траве.

– Мам, подожди…

– Ты справишься. Я верю, – её голос уходил, будто сквозь воду. – Только не забывай себя.

И я проснулась.

На щеке – след слезы. На губах – вкус её слов.

И на душе – лёгкий след тепла. Тем теплом, что остаётся, когда тебя обняли там, где давно пусто.

Я лежала, не открывая глаз.

Будто надеялась – если не шевельнусь, если не пошевелю даже ресницами, – она не исчезнет. Всё останется. Поле. Ветер. Её руки. Голос. Но всё уже потихоньку гасло, как тихий костёр, догорающий в холодной земле. Исчезал запах лета, её парфюма, тепло руки на щеке.

Я открыла глаза. Потолок. Тот же, но будто уже не такой. Как будто в нём что-то изменилось. Или, может, во мне. Стало тише внутри. Не глуше – нет. А именно тише. Как после бури.

Тело было разбито, словно я пробежала марафон. Веки тяжёлые, подушку промочила слезами, о которых и не помнила. Но сердце… сердце било чуть ровнее.

Я села. Поставила ноги на пол. Дерево под ногами было холодным и реальным – как будто жизнь вернулась в детали.

Огляделась. Моя комната. Та же. Но я смотрела на неё иначе. Как будто это место – единственное, где я могу быть хрупкой и не просить прощения за это.

В углу – мамина гитара. В этом утреннем свете она казалась почти живой. Струны – как жилы. Я раньше боялась даже к ней подойти. Казалось, трону – и расплачусь. Но сейчас… было не страшно. Больно, да. Но не страшно. Я просто смотрела на неё. Как на память, которая больше не рвёт в клочья, а обнимает.

На подоконнике – чашка с недопитым чаем. Холодный. Как и вчера. Но рядом – солнечный луч. Он пробивался сквозь штору и ложился точно туда, где стояли старые мамины духи. Те, что я берегла. И именно в этот момент в комнате будто пахнуло тем самым запахом. Её запахом. Или я всё ещё чувствовала его из сна?

Я поднялась, прошлась по комнате. Коснулась шкафа, стены, шкатулки с детскими безделушками. Все эти вещи, которые я раньше не замечала – они вдруг заговорили. Не словами, нет. Просто стали частью истории, которую мне теперь не страшно вспоминать.

Я подошла к зеркалу.

Увидела себя.

С заплаканными глазами. С красными веками. С растрёпанными волосами и чем-то новым внутри. Усталость не ушла, нет. Но и ненависти к себе не было. Я просто смотрела. Искала. Не идеал. Не ту девочку, что всем всё должна. А себя. Настоящую.

– Спасибо, мама, – прошептала я.

Не знаю, услышала ли она.

Но в груди стало теплее.

Chapter 3

В школу я не пошла. Не могла. Даже если бы заставила себя встать, одеться, добраться до кабинета, – толку бы не было. Голова трещала, в груди всё саднило, а горло будто пережгло кипятком – от боли, от крика, который так и не вышел. Я просто набрала номер завуча, почти шепотом пробормотала, что заболела, и отключилась, не дождавшись ответа.

Лежала, не двигаясь, в своей комнате, в своём маленьком мирке, который сегодня казался таким незащищённым. Сквозь тонкие шторы пробивался мягкий утренний свет – тот, что кажется почти розовым. Он ложился на подушку, на край кровати, на тёплую кофту, брошенную на спинку стула. В воздухе стоял запах сирени. Её ветки росли прямо под моим окном, и каждую весну они цвели так ярко, как будто хотели доказать, что жизнь продолжается, несмотря ни на что. К ним примешивался лёгкий аромат ландышей – их принесла бабушка в вазе неделю назад, и хоть цветы уже начали увядать, дух их всё ещё держался.

Где-то за окном смеялись дети. Чей-то голос – звонкий, хрипловатый, – выкрикнул что-то вроде «не смей подглядывать!». Кто-то хохотнул в ответ. И издалека – едва уловимый запах карамели, видимо, открыли ларёк у остановки, жарят вафли или греют сгущёнку.

Всё вокруг было живым, шумным, настоящим.

А я – как будто смотрела на всё сквозь стекло.

Телефон завибрировал. Негромко, но в этой тишине звук казался почти резким.

На экране: новое сообщение. Имя в мессенджере – просто «О.».

О.:

«Доброе утро, С. Надеюсь, утро у тебя действительно доброе.»

Я смотрела на экран и молчала.

А действительно ли оно доброе?

Мир за окном – да. Всё как всегда: тёплый май, шум улиц, экзамены почти позади, воздух будто наполнен летом. Даже вода в реке уже нагрелась настолько, что можно спокойно нырять. Но во мне – тишина. Слишком громкая, слишком острая.

Иногда я забывала, кто я.

Сегодня – я не Мария Лучникова. Ученица. Девочка, у которой были планы на жизнь, мечты, надежды.

Сегодня – я София Броцкая. Девчонка, которая хочет увидеть реальный мир. Которая работает в забегаловке у дороги, где пахнет жиром и кофе, где официантки знают в лицо каждого дальнобойщика. Где можно быть невидимой. Где не надо быть «хорошей девочкой».

Рабочая смена – восемь часов. Это немного. Обычно клиенты тянутся один за другим, никто не задерживается, не задаёт лишних вопросов. Можно спокойно стоять за стойкой, слушать музыку в одном ухе, мечтать о чём-то своём. А вечером – мои, настоящие вечера. Симка, Мишка, скрипящие велосипеды, дорожная пыль и старые заброшенные тропы.

Телефон снова вибрировал.

Новое сообщение, от Екатерины – но она у меня в контактах подписана как «Карась». Да, странно. Но так вышло.

Карась:

«Заезд завтра на окраине, ставки большие. Будешь?»

Глаза сразу вспыхнули.

Это было как вспышка адреналина – короткая, горячая, почти наркотическая. Эти заезды – не просто гонки. Это было моё. Моя вторая жизнь. Или, может, первая. Не та, где оценки, правила и расписание. А та, где я – за рулём, с ветром в волосах, с дрожью в пальцах от скорости.

Моя ласточка – Audi RS5 – давно скучала по трассе. Её нужно было выгулять, почувствовать, как под капотом оживает рёв, как тело сливается с сиденьем, как время исчезает, и остаётся только момент.

Я не колебалась.

Пальцы сами напечатали короткое:

Я:

«Буду.»

А потом я снова откинулась на подушку, прикрыла глаза и позволила себе выдохнуть. Завтра – будет драйв, свобода, скорость. А сегодня… Сегодня я просто позволю себе быть. Без обязанностей. Без ролей. Просто – Мария. Или София. Или кто-то между.

Главное, чтобы снова почувствовать, что я живая.

Пол под ногами был холодный, как всегда – будто равнодушный ко всем моим состояниям. Я шагнула из комнаты в кухню, натянуто зевнула и лениво потянулась вверх, чувствуя, как хрустит позвоночник. По пути почесала затылок и смахнула с шеи непослушную прядь. Всё это было как некая утренняя хореография – движение за движением, без особого смысла, просто чтобы не чувствовать пустоту.

Поставила чайник, и пока вода начинала лениво булькать внутри, вытащила из шкафчика баночку с кофе. Насыпала две щедрые ложки зернового, две ложки сахара – сладко, слишком, но я всегда так делала, будто этот сахар мог компенсировать горечь во рту и во мне.

Глядя, как тёмный порошок медленно растворяется в кружке, я задумалась о завтраке. В холодильнике было скромно, но уютно по-своему. Мы никогда не жили в роскоши – не было у нас красной икры, тонко нарезанного лосося, папайи или манго в красивых стеклянных коробках, как на картинках из инстаграма. Но были обычные, честные продукты: молоко, пара дешёвых яблок, кусок хлеба в пекарской бумаге, вареники, и, кажется, кусок сыра, который нужно съесть до завтрашнего дня.

Папа берёг мои деньги – те, что я ему давала после побед на ставках и заездах. Говорил: "Это твоё. Я просто храню, чтобы не потерялось." Так что в доме было немного, но достаточно. А я… я и не стремилась к глянцевой витрине жизни. Здесь, в этой скромной кухне с ободранной плиткой на фартуке, я чувствовала себя собой.

Я остановилась на своём любимом: пельмени с сыром и сметаной. Простое, но тёплое блюдо – как будто родом из детства, где всё было понятнее и чище.

Пока они варились в кастрюле, я сделала глоток свежесваренного кофе. Горячий, терпкий вкус моментально согрел изнутри, и я с привычной тоской взглянула на часы – три часа до начала смены. Вполне достаточно. Я успею прожить утро.

Включила старенькую колонку, которая издавала характерный треск при соединении с телефоном. Листая плейлист, наткнулась на группу SEREBRO. Папа говорил, что это была любимая группа мамы. И хоть я слышала эти песни десятки раз, именно сейчас, именно в это тёплое утро, мне захотелось её включить. Как будто это был способ прикоснуться к ней. Услышать её, почувствовать в себе её голос, её дыхание, её любовь.

Выбрала без колебаний трек «В космосе».

«Ты акценты расставь без меня,

Я поправлю тебя осторожно.

Не хочу я хотеть без тебя.

Без тебя это мне невозможно…»

Голос SEREBRO лился мягко, знакомо. Я впервые за долгое время не просто слушала – я подпевала. Слова вырывались из меня неуверенно, будто я вспоминала, каково это – петь не ради шоу, не ради образа, а потому что так просит сердце.

Бёдра сами начали двигаться в такт – плавно, раскачиваясь. Пока нож ритмично резал огурец и помидор, а капельки сока оставались на пальцах, я чувствовала, как внутри что-то отпускает. В груди стало теплее. Как будто на пару секунд я перестала быть Марией Лучниковой, сильной, неприступной, на все сто. А просто девочкой на кухне. Девочкой, которая помнит маму по песням и улыбается, чувствуя её тепло где-то внутри.

Пельмени наконец всплыли к поверхности – пухлые, горячие, источающие тот самый простой запах, который всегда напоминал мне детство. Я аккуратно выловила их шумовкой, бросила сверху щедрую горсть натёртого сыра – он сразу начал таять, цепляясь за тесто мягкими нитями. Щедро плюхнула ложку сметаны, чуть посолила, сбрызнула чёрным перцем – мелочь, но папа всегда говорил, что в еде важен ритуал. Не просто поел – а отдал уважение себе, телу, моменту.

Я устроилась у окна. У нас не было полноценного обеденного стола, но на подоконнике стояла широкая доска, превращённая в маленький кухонный уголок. Отсюда было видно двор, в котором когда-то я гоняла с Симкой и Мишкой мяч, а теперь просто смотрела, как соседка выгуливает свою спаниельшу в смешном вязаном жилете. Солнце уже залезло в комнату – как незваный, но желанный гость. Ласковое, тёплое, почти июньское счастье.

Я ела медленно. Не потому что хотелось растянуть удовольствие, а потому что голова была тяжёлая от мыслей. Заезд. Завтра. Я.

"Буду." – короткое слово, которое я уже отправила Екатерине, но оно всё ещё раскатывалось эхом в голове. Не просто гонка. Там будет много людей. Большие ставки. Громкая музыка, чужие голоса, свет фар, рев моторов, запах бензина и дешёвого табака. Моя стихия, но одновременно и мой нерв.

Моя ласточка – моя машина – стояла сейчас на парковке, вся вымытая, отполированная, будто ждёт, когда я поведу её на танец с дорогой. Мы были как одно целое. Она слушала меня, чувствовала. Я знала её каждый звук, каждое подрагивание, как своё собственное тело.

И всё-таки… внутри что-то сжималось. Не страх – нет, мне не было страшно. А тревога. Будто я встала на какой-то край, и не знаю – сделаю ли шаг вперёд или просто закрою глаза.

Я отложила вилку, отпила кофе. Горький вкус опять ожёг губы, но я не отстранилась – наоборот, вдохнула глубже. В такие моменты важно чувствовать, что ты жив.

Музыка всё ещё играла, колонка слегка потрескивала. Песня перешла на другую, и там, в следующем припеве, снова были слова, которые будто обращались ко мне:

«Я хотела бы быть рядом,

Даже если ты уйдёшь…»

Я слушала, жевала, смотрела на танцующие пылинки в солнечном луче и думала – а если всё это закончится? Если завтра что-то пойдёт не так?

Но потом я усмехнулась. Мария Лучникова не задаёт таких вопросов. Она просто едет. До последнего.

До первой искры, до последнего поворота.

Я доела последние кусочки пельменей, сполоснула тарелку, оставив её сушиться, как будто это было чем-то важным – не оставить следов. На кухне запахло кофе, сыром и ещё чем-то… настоящим. Я посмотрела в сторону часов – оставалось чуть больше двух с половиной часов до смены. Время было. Но сначала – душ. Я хотела смыть с себя остатки сна, беспокойства, и… себя.

В ванной было прохладно – окна приоткрыты, откуда-то тянуло влажным воздухом. Я сбросила с себя одежду, зацепив плечом висящее полотенце, и шагнула в душевую. Повернула кран до упора – сначала горячая, потом – холодная, резко, как надо. И я стояла, пока не защемило грудь от ледяных струй.

Вода текла по лопаткам, стекала по спине, по ногам. Мурашки пробегали по телу, сердце стучало медленно, но отчётливо. Я закрыла глаза.

Холод всегда помогал мне собраться. Прийти в себя. Или – от себя уйти. Я провела руками по лицу, смывая липкую усталость и сон, потом зачерпнула шампунь, вспенила его и принялась мыть голову. Сначала быстро, механично, потом медленнее. Пальцы скользили по коже, массируя виски, затылок – в этих движениях было что-то почти материнское, заботливое. Я смывала не только грязь – я смывала девчонку, что несколько часов назад лежала на поле, ревела под музыку и чувствовала себя сломанной.

Пена стекала по плечам, по груди, с ней – моя слабость, моя растерянность. Всё то, что никто не должен был увидеть.

Когда вышла, обернулась полотенцем и встала у зеркала. Щёки розовые от холода, волосы тёмные и мокрые, на глазах повисли капли. Я смотрела на своё отражение и пыталась вспомнить, кто я на самом деле. Ответ ускользал. Как всегда перед перевоплощением.

Вернулась в комнату, где в углу стоял тот самый пластиковый чемодан. Вроде ничем не примечательный – тёмно-серый, с трещиной на боковой части, но именно он хранил мою вторую жизнь. Я наклонилась, открыла застёжку и на миг замерла.

София Броцкая.

Не гонщица, не дерзкая девчонка с отблеском в глазах. Обычная студентка. Скромная. Работящая. Почти незаметная.

Сняв халат, я медленно натянула на себя бежевое платье до колен – простое, почти бабушкино, с чуть собранной талией и тонкими рукавами. Оно было как фильтр, как туман: сразу же делало меня мягче, тише. Я даже двигалась в нём по-другому – не размашисто, а будто чуть медленнее, аккуратнее.

Из чемодана достала длинный парик – русые волосы, невыразительный оттенок. Прямые, скучные, без той дикости, что есть в моих настоящих локонах. Натянула его, поправила у корней, пригладила по бокам. Лоб стало немного щекотать – всегда бесило, но к этому уже привыкла. Надела карие линзы – чёткие, плотные, резали глаз в первые секунды. Моё отражение в зеркале сразу стало чужим.

Я подняла старый флакон-дешёвку и прыснула один раз на шею – лёгкий аромат синтетической ванили и цветочной пудры. Ни намёка на мою настоящую кожу, на тот резкий, пряный запах моих духов. Я исчезла – и появилась она.

Очки. Это была последняя деталь, финальный штрих. Обычные, пластиковые, с прозрачными стёклами, купленные в переходе. Я носила их не потому что надо, а потому что они ставили границу между мной и миром. Как стена. Надев их, я уже не Мария. Я София. Обычная девочка из района, студентка колледжа, подрабатывающая официанткой. Слегка сутулюсь, убираю подбородок, взгляд в пол – я это репетировала сто раз.

Зеркало в полный рост стояло у двери. Я посмотрела на своё отражение и не узнала себя. И это – хорошо.

"Пора," – тихо сказала я сама себе, проверяя ещё раз сумку: паспорт, мелкие деньги, резинка для волос, капли для глаз, запасная маска, блокнот. Всё на месте.

Я набросила джинсовку, потёртую и простую, и натянула кроссовки. София не носит каблуки. София не ходит громко. Она растворяется в городе – как пыль в солнечном луче.

Я вышла за порог, аккуратно прикрыв дверь. Мария осталась в этой квартире. А я пошла – быть другой.

Подъезд пах мокрым цементом, старым деревом и чьими-то вчерашними котлетами. Я легко сбежала по ступеням, держа рюкзак за одну лямку, а во дворе уже ждал мой старый друг – велосипед, скрипучий, с облупленной наклейкой на раме, кривоватыми педалями и ржавым звонком. Я смахнула с сиденья пыль, перекинула ногу, проверила тормоза. И – вперёд.

Колёса заскрипели, прорезая влажный после ночи асфальт. Весна стояла в самом соку – густая, щедрая, настоящая. Воздух пах зелёной листвой, пыльцой, тополиным пухом, слегка влажной землёй. Где-то от дальнего частного сектора доносился дым костра, запах пережаренного хлеба и чьей-то сливы, что сбросила цвет прямо на дорогу.

Я ехала вдоль обочины, избегая луж, крутила педали размеренно, с удовольствием, ловя спиной лёгкий ветер. Платье прилипало к бёдрам, волосы парика слегка щекотали шею – и это было почти уютно. Каждое движение – продуманное, привычное. Я не торопилась. Любила эти десять минут пути – как маленький ритуал между "там" и "здесь".

Мимо проезжали машины, пахло бензином, дешевым освежителем, а потом снова – сиренью. На обочине стояли клумбы, кое-где – просто обломки от палисадников, но даже в них кто-то посадил тюльпаны, и они ярко выстреливали в сторону солнца.

Я остановилась у светофора, опираясь одной ногой на асфальт. Девочка лет восьми перебегала дорогу, в одной руке – булка, в другой – рваный рюкзачок. Улыбнулась мне, и я непроизвольно кивнула. Так делает Софи. Мария бы просто уехала мимо. А Софи – смотрит людям в глаза.

Загорелся зелёный. Я снова крутанула педали, выехала на длинную улицу – в конце уже маячило то самое серое здание с вывеской наполовину сбитой буквы. Моё место работы. Там пахло жиром, картошкой, моющим средством и усталостью.

Но пока я ехала, мир казался почти красивым. Я чувствовала, как тёплый воздух гладит мне лицо, как стук сердца попадает в ритм с движением ног, как всё в этом весеннем городе – живёт. И я тоже.

Пусть даже сегодня я – не я.

У здания забегаловки вечно пахло жиром. Даже с улицы. Этот запах въедался в одежду, в волосы, в кожу. Но я уже привыкла – даже полюбила его по-своему. Как напоминание, что я – София, и у Софи есть место, где её ждут, где она может просто быть, не объясняясь, не притворяясь другой, кроме как в образе.

Открываю дверь, колокольчик глухо звякает над головой – затянутый в клейкую пыль звук, как будто сам устаёт каждый раз. На кухне гремит посуда, кто-то орёт, кто-то смеётся. Воздух тёплый, влажный, пахнет пережаренными котлетами, луком и слегка – палёной булкой.

– О, явилась! – кричит с кухни голос Вики. – Я уж думала, опять кого-то гонять буду!

Я киваю и улыбаюсь, вешаю рюкзак в раздевалке, надеваю фартук, завязываю узел, поправляю очки. Их стекло мутноватое – я нарочно не меняю, чтобы они чуть искажали взгляд. Так проще – меньше ловить настоящих отражений.

– Софи! У нас кофемашина опять капризничает. Можешь глянуть? – это уже Аслан, повар. Тянет меня к барной стойке, даже не спрашивая, как дела.

Я что-то бормочу, киваю, присаживаюсь, нажимаю кнопки. Машина действительно злится – мигает, пищит, плюётся паром. Пока колдую над ней, в зал заходит первая парочка – девушка с яркими волосами и парень в спортивке. Они молчат, но как-то слишком громко смотрят.

– Доброе утро! Капучино, лате, американо – что вам по душе? – мой голос звучит непринуждённо, как по сценарию. Они что-то бормочут, я записываю.

Смена начинается, как всегда. Тосты, кофе, сэндвичи. Смена улыбок, запахов, чеков и голосов. Люди заходят, говорят "спасибо", "можно без сахара", "у вас очень уютно" – и уходят. Оставляя после себя пустые чашки и иногда… приятные взгляды.

А я работаю. Я здесь. Я София.

Иногда этого – достаточно.

Вика уже у кассы, щёлкает пальцами, зовёт следующего. Она всегда немного громкая, с резким голосом, но с доброй душой. Ее черные волосы вечно сбиваются в пряди, и она подкручивает их пальцем, когда волнуется.

– Ну, как утро, Софи? – спрашивает, когда поток людей немного схлынул.

– Тёплое. Воздух будто мёдом натёк, – отвечаю с лёгкой улыбкой, наливая очередной американо. – Но пыль на повороте влетела в глаз. До сих пор слезится.

– Угу, поэтесса ты наша, – смеётся Вика. – А глаз промой, а то клиенты подумают, что ты от них плачешь.

– Может, они этого и ждут, – улыбаюсь, протягивая стакан с кофе мужчине в светлом пиджаке.

– Спасибо, – отвечает он рассеянно, но взгляд задерживает на мне дольше обычного. – У вас… интересный образ.

– Спасибо, – чуть киваю. – Только не спрашивайте, кто я вне работы. Я тут только кофе и добрые советы.

Он уходит, качая головой, и оставляет щедрые чаевые. Вика поднимает брови.

– Так. Ты чо там ему, зелье в кофе подлила?

– Нет. Просто не моргнула, пока смотрела.

Мы смеёмся. Аслан выходит из кухни, весь в муке и раздражении:

– Софи, скажи, почему девять заказов и все – "соус отдельно", "салат без укропа", "котлета, но не такая"? У тебя особенный магнетизм на привередливых?

– Возможно, – кривлю губы. – Просто они чувствуют, что их наконец услышат.

Он фыркает, но уходит довольный, потому что в зале спокойно, а я работаю без лишних вопросов.

Сажусь на секунду за барную стойку – отдышаться. Смотрю на клиентов. Женщина лет сорока с усталым лицом медленно ест булочку. Дедушка с газетой читает вслух заголовки и иногда хмыкает. Пара подростков с пирсингом в губе заказывает два кофе и один круассан – видно, копят.

Я всегда вижу больше, чем говорят. Угадываю, кто придёт снова. Кто только что плакал в машине. Кто пришёл просто, чтобы в ответ им улыбнулись.

– Софи, – говорит Вика уже тише, – ты как будто всех насквозь видишь. Ужасно и… круто.

– Я просто много смотрю. Без звука.

В два часа дня мы вместе пьем чай на заднем крыльце. Пластиковые стулья, обшарпанная стена и слабый запах картошки из кухни. Вика скидывает кроссовки и болтает ногами.

– А у тебя парень есть?

– Есть, – отвечаю и делаю глоток. – Только он меня не знает.

– Вау. Это как?

– Условности. Он знает одну меня. А настоящую – нет.

Вика не переспрашивает. В нашем мире так бывает. Всё наполовину. Всё через фильтр. Особенно у таких, как Софи.

Остаток смены шёл ровно, как плёнка старого фильма – без резких поворотов, но с лёгкой рябью на поверхности. Я стояла у стойки, крутя в пальцах ложку, когда дверь зазвенела и зашёл новый клиент. Высокий, в простом, но явно дорогом пальто, с замедленным шагом и тяжёлым взглядом. Его тень легла на кафель, как будто слишком длинная для обычного человека.

Он подошёл молча. Его глаза были серыми – не выцветшими, а как мокрый асфальт перед грозой.

– Капучино, без сахара. И… – он посмотрел на меня дольше, чем следовало, —…бисквит. Какой посоветуете?

Я моргнула.

– Лимонный. Он не пытается быть сладким. Просто – честный.

– Хороший выбор, – кивнул он, подал карту, но не убрал руку. – Вы давно здесь работаете?

Я напряглась. Это вопрос, который я не люблю.

– Достаточно, чтобы запоминать привычки клиентов. И быстро варить кофе.

Он усмехнулся.

– Я не из местных. Но странное дело – у вас лицо будто знакомое.

Я почувствовала, как что-то холодное пробежалось по спине.

– Бывает. У меня обычное лицо.

– Не сказал бы, – он наклонился чуть ближе, но всё ещё в пределах вежливости. – Вы носите парик?

Удар. Не в лицо – в ребро мира. Я почувствовала, как сжались пальцы на полотенце.

– Простите?

Он откинулся назад, глядя всё с той же ленивой, но цепкой полуулыбкой.

– Знаете, я занимаюсь людьми. По движениям, голосу, взгляду могу понять, где правда. А у вас – всё продумано. Даже запах. Слишком дешёвый, чтобы быть настоящим. Как маска.

Молчит. Ждёт.

Я подала ему капучино и лимонный бисквит молча, сохранив всё то же лицо – нейтральное, любезное, слегка отстранённое.

– Ваш заказ. Приятного дня.

Он взял стакан, посмотрел, будто что-то искал в моих глазах, и вдруг сказал:

– Всё равно красивое имя, София. Даже если оно не ваше.

Он вышел. Я осталась стоять, вцепившись в стойку так, что побелели костяшки пальцев.

Вика подошла спустя минуту, жуя соломку.

– Чё за тип?

– Не знаю, – выдохнула я. – Но он видел больше, чем должен.

Смена подошла к концу, и я, сбросив фартук, почувствовала, как вместе с ним будто бы снимается дневная усталость. Зал постепенно затихал, последние посетители доедали десерты, официанты вяло собирали со столов чашки, и в воздухе висел запах растворимого кофе и дешёвого карамельного сиропа. Всё это становилось фоном, почти нереальным, будто я уже была по другую сторону этого дня – в вечере, который давно звал меня на свободу.

Когда я вышла из служебной двери, Сима уже ждала меня. Она сидела на перилах, покачивая ногой, волосы – русые, как шоколад под солнцем весной – собраны в небрежный хвост. В руках у неё был термос и какой-то криво нарезанный бутерброд, которым она щедро делилась с Мишей, стоящим рядом. Он, как обычно, в тёмной худи и с наполовину пустым рюкзаком, где, вероятно, лежали фонарики, карманный нож и бутылка газировки – стандартный набор для вечерних вылазок.

– Ну что, Золушка, ты закончила свои подвиги? – спросила Сима, спрыгивая на асфальт.

– Угу, – выдохнула я, поправляя очки и стягивая волосы в низкий пучок. – Если кто-то ещё раз попросит латте без кофеина, я вылью ему в стакан кипяток и скажу, что это «новый вид вкуса».

– Вот она – моя настоящая София, – рассмеялась Сима и хлопнула меня по плечу. – Ну что, поехали?

Миша кивнул в сторону старого велика, который мы оставили за углом:

– Матвей с Тарасом уже у поворота на кладбище, ждут. Мы их предупредили, что ты заканчиваешь позже. Говорят, заходить в больницу без главной актрисы – дурной тон.

– А кто из них привидение, а кто камермен? – хмыкнула я.

– Скорее, оба – дураки, – ответила Сима. – Но весёлые. Ты посмотри на этот вечер. Весна ведь! Слышишь? Вон сирень, ландыши, и эта чёртова пыль дорог – всё напоминает мне, что жить нужно здесь и сейчас. Даже если это «сейчас» проходит в руинах психбольницы.

Мы шли рядом, велосипеды катили на руках – район был слишком плотный для езды. Дорога пролегала мимо прудика, заросшего камышом, и старых гаражей, в которых обитали лишь тени и случайные кошки. Воздух был тёплым, насыщенным ароматом вечернего цвета – пряный запах сирени, влажный асфальт и лёгкое дуновение прогретого ветра. Деревья на аллее шумели, как будто наш разговор подслушивали и комментировали листвой.

Когда мы свернули к старому кладбищу, вдали замаячили два силуэта. Один – высокий, с растрёпанными волосами, другой – пониже, но с рюкзаком, как будто собрался в экспедицию.

– О, идут! – заметил Миша, прищуриваясь. – Вот наши бравые археологи.

– Да не археологи они, – поправила Сима. – Это Матвей и Тарас. Первый – вечно носит с собой камеру, как будто снимет сенсацию, а второй читает заговоры перед каждой вылазкой, будто в подвале нас не крысы ждут, а духи медсестёр из 80-х.

Когда мы подошли ближе, Матвей первым поднял руку в приветствии:

– София, вы как всегда с опозданием. Надеюсь, ты пришла не просто поболтать, а вписаться в легенду?

– А у вас уже есть легенда? – удивилась я.

– Конечно. Говорят, на третьем этаже в процедурной до сих пор слышны шаги. Но только если молчать.

Тарас ухмыльнулся:

– Вот и проверим. У нас с собой фонари, провизия и список мест, куда стоит заглянуть. Главное – не шуметь и не отставать. Там пол может быть гнилой, да и окна разбиты почти везде.

Сима повернулась ко мне, её глаза блестели, как у ребёнка, перед которым открывается коробка с тайнами:

– Ты готова, София?

Я кивнула. Под кожей уже пульсировало лёгкое напряжение, приятное, как перед сценой. Там, в темноте, среди покосившихся стен и пыльных коридоров, не будет кафе, клиентов и фальшивой вежливости. Там останусь только я. Или та, кем я себя позволяю быть.

– Всегда готова. Пошли.

Дверь, в которую нас завёл Матвей, давно лишилась замка. Ржавые петли скрипнули, когда он толкнул её плечом. Мы вошли один за другим, внутрь – в прохладный, сырой полумрак. Пахло гниющей древесиной, сырой штукатуркой и чем-то ещё… почти незаметным, но тревожным. Как будто это здание помнило слишком многое.

Я прижала руки к животу, словно пытаясь удержать внутри лёгкую дрожь. Не от страха. От предвкушения.

– Фонарики врубаем, но не направляем в лицо, – шепнул Тарас, будто уже здесь действовали другие правила.

Кто-то хихикнул – кажется, Сима.

– Ну, спасибо, Капитан Очевидность. А что дальше – не дышать?

– Ты ржёшь, а я тебя потом в гробовом коридоре искать не буду, – фыркнул он в ответ.

Коридор был узкий, облупленный. Штукатурка висела клочьями, пол местами был залит мутной влагой. Мы шли медленно, гуськом. Каждый шаг отдавался по стенам гулким эхом.

– Господи, как тут… жутко красиво, – выдохнула я, когда свет фонаря скользнул по стене с выцветшим плакатом времён СССР. На нём медсестра с неестественно яркой улыбкой держала поднос с шприцами. Кто-то дорисовал ей чёрные глаза и подпись: «Она всё ещё ждёт».

– Романтика, – пробормотал Миша. – А вот здесь, кажется, палаты. Видите, номера остались?

Мы свернули в один из боковых коридоров. За каждой дверью была комната – пустая или с разломанными кроватями, ржавыми трубами, следами времени и забытых историй. Где-то в углу скрипнула рама. Я дёрнулась. Но Миша рядом лишь усмехнулся:

– Крыша или ветер. Не бойся. Хотя… если дух сестры Нины выйдет – я первый крикну.

– А я первая убегу, – Сима ткнула его в бок. – Серьёзно, вы чувствуете это? Как будто стены… слушают.

– Это потому что ты себе уже всё напридумывала, – сказал Матвей, – и у тебя гиперчувствительность. Кстати, я слышал, что на третьем этаже…

– Не надо, – перебила я. – Просто не говори. Давайте просто идти.

Мы поднялись по лестнице – ступени местами были прогнившими, я чувствовала, как под ногами прогибается бетон. Но всё равно продолжала идти. Мне даже нравилось это чувство – будто мир чуть-чуть сдвинулся с привычной оси, будто я в кино. В фильме про тех, кто ищет что-то большее, чем просто вечер.

На третьем этаже было холоднее. И тише. Даже капли, падающие где-то внизу, теперь казались далёкими. Мы оказались в длинном коридоре, в конце которого свет от фонарей терялся в темноте.

– Вот здесь была процедурная, – сказал Тарас, подойдя к одной из дверей. – Кто со мной?

– Ты, очевидно, – ответила Сима. – А мы с Софией пойдём налево. Там была смотровая, говорят, с окнами на лес.

Я кивнула. На удивление, мне было спокойно. Это здание не пугало. Скорее – притягивало. Как будто здесь я могла раствориться, стать совсем другой. Или… настоящей.

Мы вошли в смотровую. Стены были покрыты облупившейся голубой краской, на полу – осколки стекла, подоконник – чёрный от пыли и времени. Я подошла к окну и провела пальцем по холодному дереву. За стеклом – тёмный лес, тонкие полоски света, скользящие сквозь листву, и ветви, которые медленно покачивались в ночном воздухе.

– Здесь тихо, – сказала я.

Сима подошла ближе, села на подоконник.

– Как ты вообще умудряешься не бояться? Я тебя иногда боюсь – в хорошем смысле. Ты как… как будто из другого времени. Или не отсюда совсем.

Я посмотрела на неё, прищурившись:

– Может, я привидение?

Она рассмеялась, но потом, спустя паузу, уже тише добавила:

– А если серьёзно… ты никогда не говоришь о себе. Только про кофе и музыку. Я не настаиваю. Просто интересно. Кто ты вне этой роли?

Я ответила не сразу. Пальцы прошлись по осколкам стекла.

– Может быть, я сама ещё не до конца знаю. Но сейчас… мне здесь хорошо. С вами.

Сима улыбнулась.

– Тогда давай просто останемся в этой ночи. Пока она нас не отпустит.

Снаружи послышался крик – не испуганный, скорее, восторженный. Потом смех.

– Они, похоже, нашли подвал, – сказала я.

Сима встала.

– Ну что, идём спасать этих идиотов от самих себя?

– Пошли. Может, на этот раз мы и правда встретим привидение.

Мы спустились обратно на первый этаж, шаги эхом отзывались по стенам. Смех и голоса доносились из тёмного угла – там, где зиял проход в подвал. Свет фонариков плясал по стенам, обрисовывая кривые граффити, кто-то дорисовал огромную рожу с подписью: "Я уже здесь. А ты?"

– Ну вот, вот оно, – Тарас стоял на верхней ступени, будто король ужаса. – Добро пожаловать в логово Хранителя швабр и старых анализов.

– Веди, герой, – сказала Сима, – только если кто-то выпадет сквозь гнилую плиту – я тебя первой сдам полиции.

– Записал, – хмыкнул он, – идём аккуратно.

Ступени были крутые и пыльные, но держались. Мы шли один за другим, дыша в полголоса. В подвале пахло старыми тряпками, влажным кирпичом и чем-то металлическим – будто ржавой кровью, но возможно это просто фантазия.

Внизу воздух был холоднее. Свет фонарей выхватывал старые стеллажи, сваленные каталоги, разбросанные банки и какие-то бумажные кучи.

– Твою ж… – пробормотал Миша, резко отпрянув. – Я думал, это крыса. А это веник.

– У веника больше харизмы, чем у тебя, – отозвалась Сима и ударила его мягко по плечу.

– Тсс, – Матвей поднял руку. – Слышите?

Все замерли. Где-то в темноте скрипнула дверь. Очень медленно. Очень мерзко.

Мы переглянулись.

– Это ветер, – сказала я. – Или наша коллективная фантазия.

– Или Хранитель швабр реально существует, – прошептал Миша, шевеля бровями. – Он следит… и выносит мусор из тех, кто не сортирует.

Сима прыснула от смеха, я еле сдержалась.

– Если я умру от смеха в подвале заброшенной больницы, – сказала я, – напишите на моей могиле: «Улыбалась до последнего».

Тарас тем временем отодвинул заваленный шкаф, и за ним открылась ещё одна дверь. Она вела в крохотную комнату, где были старые ящики, один детский стульчик и… старая больничная кровать с металлическими перилами.

– Мамочки, – протянула Сима, – это похоже на декорации к какому-то трэш-фильму.

– Идеально! – Матвей тут же уселся на край кровати. – Фоткайте меня, как будто я последний пациент. «Он ушёл, но обещал вернуться».

Я достала телефон, хихикнув, и щёлкнула пару кадров. Потом подошла к ящику у стены. Внутри оказались старые бутылки из-под физраствора, пара резиновых перчаток и… кукла. Маленькая, без одного глаза, с заляпанным платьем.

– У-у-у, – пропел Миша за моей спиной, – это она… Душа забытых процедур…

Я повернулась к нему с этой куклой в руках и протянула:

– Хочешь поиграть, мальчик?

Он отпрыгнул так резко, что врезался в стеллаж, тот качнулся и из него посыпались какие-то засохшие бинты.

– Мать твою, София! – выдохнул он. – Я тебе этого не забуду.

– Запиши в дневник обид, – подмигнула я.

Мы все дружно рассмеялись, даже воздух в подвале будто стал теплее. Сидели потом на этих же ящиках, ели принесённые в рюкзаке чипсы, кто-то включил колонку, и в полумраке заиграла старая песня «Руки Вверх» – совсем не жутко, а даже мило.

– Слушайте, – сказала я, разглядывая потолок, – а ведь такие вечера – как спасательный круг. Даже если завтра всё снова будет сложно… это – наше.

– Наше заброшенное счастье, – подтвердила Сима.

Миша зевнул:

– А теперь давайте без привидений, демонов и вентиляции, которая внезапно дышит. Просто вылезем отсюда и поедем к Тарасу на лапшу быстрого приготовления.

– И пару серий хоррора, чтобы закрепить эффект? – предложила я.

– Именно.

Мы поднялись наверх, на улицу. Было уже темно, но воздух пах весной, чуть влажной травой и мотоциклетным маслом – кто-то проезжал мимо на старом байке.

Я повернулась на секунду к зданию. Оно стояло безмолвно, мрачно, но в каком-то смысле – по-своему добро. Оно приняло нас такими, какие мы есть.

– Спасибо, старая больница, – шепнула я. – За то, что не съела нас.

И, улыбнувшись, пошла вслед за друзьями, в ночь, где нас ждал смех, лапша и слишком острые чипсы.

Chapter 4

Сергей.

Утро началось с будильника, который орал так, будто у него была личная вендетта против меня. Я его не сразу нашёл – спрятался под подушкой или под теми же мыслями, что и я: «Зачем вставать, если всё равно ничего не меняется?»

Я пролежал ещё минут десять, уставившись в потолок. Глаза будто налились песком, и не от бессонницы – спал я, вроде бы, – а от какой-то хронической усталости, не тела, а всего остального. В голове стояла тихая каша из тревожных снов, неразобранных дел и разочарования, которому даже имени не подобрать.

Комната была в полутьме – плотные шторы оставили лишь тонкие полоски солнечного света, падавшие на пол. Я слышал, как где-то в квартире мама говорит по телефону, смеётся натянуто. Наверняка с коллегой или с тётей Верой, которая вечно спрашивает, есть ли у меня девушка. А я всё тот же: с парой футболок на спинке стула, с гитарой, пыльной от бездействия, и пустой чашкой, стоящей на полу с позавчерашнего вечера.

Мотивации вставать – ноль. Планов – минус один. Всё какое-то серое, даже майское солнце не радует. Как будто иду по жизни в противогазе: дышать можно, но всё равно давит.

Телефон завибрировал – не уведомление, а настоящий звонок. На экране – Матвей.

Я на секунду задумался: ответить или нет. Но всё же поднял трубку.

– Алё?

– Серый, здарова! Ты живой вообще?

– Относительно, – буркнул я, протирая глаза. – Что-то случилось?

– Да нет, просто… есть тема. Сегодня, вечером. За городом, заезд. Ставки, движ, тачки, музыка, девчонки. Короче, как ты любишь.

Я смолчал. На самом деле – не знал, люблю ли я это. Просто раньше это отвлекало. Раньше казалось, что рев моторов и запах бензина – это свобода. Сейчас – всё как будто в пыли.

– Сергей? – переспросил Матвей.

– Подумаю. Напиши точку, если что.

– Да ты чё, бро, не кисни! Я знаю, тебе это надо. Развеешься.

– Может быть.

Мы попрощались. Я уронил телефон рядом на кровать и остался сидеть, сгорбившись, пальцами теребя край простыни.

Может, правда поехать?.. Или остаться дома. Помолчать с гитарой. Забыть, что где-то есть яркий мир, где все друг друга знают и живут как будто проще.

Я вздохнул. Вставать не хотелось, но нужно было хотя бы умыться. И снова – день. Обычный. Похожий на вчера. Похожий на завтра. Но, возможно, именно сегодня всё и начнёт меняться – кто знает?

Мне пришлось заставить себя встать с кровати. Тело сопротивлялось – будто врос в неё за ночь. Шаг за шагом добрался до зеркала, взглянул на своё отражение. Те же глаза – синие, спокойные, как затянутое облаками море, без бурь, без волн. Те же растрёпанные волосы, торчащие в разные стороны. Те же плечи, тот же рост. Та же татуировка на левом предплечье – корабль в минимализме, набитый в попытке хоть как-то отличаться, хоть чуть-чуть стать собой. Но всё – такое же. И я – такой же.

Я не менялся. В отличие от Матвея. Вот он, кажется, жил по-настоящему. Мчался по этой жизни без тормозов: то в заброшенной больнице с ребятами, то на крыше дома под закат, то спорил о музыке, то рассказывал, как ему нравится какая-то девчонка – Софи, если не ошибаюсь. Удивился тогда: у него обычно всё проще. А она, как мне показалось по его описанию… совсем другая. Глубже. Тише. Не его уровня. Зато – живая.

А я?

Каждый день просыпаюсь и чувствую, как будто во мне всё запаяно. Глухо, ровно, по чертежу. Проект. Я и есть проект. Сын продюсера. Перспективный. Воспитанный. Безупречный. Ты не можешь подвести отца – будто это записано где-то в семейном уставе, под пунктом номер один.

Я окинул взглядом свою комнату. Всё вылизано до блеска. Теплый жёлтый оттенок стен, который когда-то казался уютным, теперь давил, будто медленно обволакивал и душил. Большая кровать с идеально заправленным бельём. Огромная гардеробная с десятками рубашек, костюмов, обуви по цветам. Ванная комната с мрамором и подсветкой. Плазма на полстены, в углу – аудиосистема последнего поколения. Всё светлое, стерильное. Всё – как в рекламе. Только не моё. Не про меня. Жизнь, в которой я просто актёр с идеально поставленной ролью.

Вышел на кухню. Первое, что почувствовал – тёплый, пряный запах плова. Мама снова приготовила что-то особенное, как в детстве. Она сидела у окна, поджав ноги, в мягком домашнем свитере, с книгой в руках. Очередная по психологии – она читала их всегда, будто пыталась понять людей чуть глубже, чем они позволяют.

Её пшеничные волосы, обычно мягкими волнами лежащие на плечах, сегодня были идеально прямыми. Видимо, выпрямила. Ловила каждый солнечный луч, который прорывался через шторы, и её глаза – зелёные, яркие, как весенние листья – становились почти светящимися. В свои 39 она выглядела моложе многих моих знакомых девушек. Даже не внешне – изнутри светилась.

Она подняла взгляд, улыбнулась. Тепло, спокойно.

– Доброе утро, малыш.

– Утро, мам, – отозвался я, проходя мимо.

Она знала, что я не люблю, когда меня так называют. Но иногда всё равно говорила – по привычке. Как будто хотела напомнить, что я всё ещё её сын, не только "результат усилий отца".

Отец сидел за столом с документами. На нём безупречно сидел серый костюм, рубашка без единой складки. Он пил крепкий чёрный кофе и параллельно что-то подписывал, бегло просматривая бумаги. Всё чётко, ритмично, деловито. Он мог бы быть стеной. Или сейфом. Надёжный, закрытый. Каждый завтрак у нас был, как утренний ритуал без слов.

– Доброе утро, – сказал он, не отрывая взгляда от папки.

– Утро, – коротко ответил я, садясь за стол.

Мама поставила передо мной тарелку с пловом и чашку свежего чая. Я взял ложку, начал есть, чувствуя, как горячее рисовое тепло заполняет желудок, но не душу. Там по-прежнему было пусто. Мы ели в молчании. Слышался только шелест страниц книги, звук пера по бумаге, и лёгкое тикание часов на стене.

Я не знал, как говорить с ними. Не знал, как говорить о себе. В этом доме всё было слишком… аккуратно. Слишком правильно. И слишком одиноко.

Тишина угнетала. Не та, что умиротворяет. А та, в которой тонешь, как в вате – плотной, душной, липкой. В этой кухне, с идеально сервированным столом, с ароматом свежего плова, с молчащими родителями напротив – я как будто был с семьей. Но и одновременно будто без неё. Как наблюдатель за витриной: вот, смотри, идеальная картина, но ты в неё не входишь. Не принадлежишь.

Где-то в своём мире. Один. Без маршрута.

А еще этот чёртов заезд. Сегодня вечером.

Когда-то я ждал такие вечера с замиранием сердца. Моторы, свет фар, шум, рев, свобода. Тогда всё казалось настоящим, живым. Сердце стучало не потому, что "надо", а потому что "хочется".

А теперь? Никакого трепета. Никакой жажды.

Мне стало противно всё это.

Даже не машины – люди. Вся эта вечная поза, фальшь, дешёвая бравада, громкие слова ни о чём.

И я среди них. Призрак.

– Малыш, у тебя есть на сегодня планы? – вдруг спросила мама, оторвавшись от книги и заглянув мне в глаза.

Голос её был мягким, как раньше, но теперь в нём звучала какая-то тревожная нота – будто она чувствовала, что я стал другим, но не знала, как спросить об этом напрямую.

Я пожал плечами:

– Нет. Только вечером. Хочу пойти на один заезд на окраине.

– Мм, понятно… – кивнула она, будто хотела что-то добавить, но не решилась.

Плов был нежным. Таял во рту, будто специально приготовлен, чтобы стало хоть чуть-чуть легче. Мама редко готовила – этим занимался наш повар Николай. Но сегодня он попросил выходной: у его дочки был последний день в школе. Они собирались отмечать. Вот она, настоящая семья. Простая, тёплая. Где праздник – повод быть вместе, а не просто дата в календаре.

Я тоже когда-то закончил 11 класс. И что?

Никаких выпускных, ночных посиделок с друзьями, ни драк за гаражами, ни прогулок до рассвета.

Сразу – сцена. Контракты. Занятия. Репетиции. Интервью.

Детства у меня не было.

Пубертата – тем более.

Меня растили, как стратегию. Как выгодный проект.

Отец хотел идеального сына.

Сильного. Пробивного. Без слабостей. Без слёз.

И я старался. До изнеможения.

Но ни разу…

Ни разу я не слышал от него ни похвалы, ни тепла.

Никогда не было этого простого "я горжусь тобой", хотя за спиной были сотни концертов, эфиры, миллионные просмотры.

Я делал всё, что он хотел, а он просто кивал и продолжал работать дальше.

Иногда мне казалось, что он даже не видел во мне человека. Только фамилию. Только результат.

Я опустил взгляд на тарелку. Доел последние ложки плова, почувствовав, как в груди копится какое-то тянущее чувство.

Будто вот-вот прорвётся. Но не сегодня. И не здесь.

Встав из-за стола, я машинально взял свою тарелку и кружку где был чай, сполоснул под прохладной водой, ощущая, как она пробегает по пальцам, будто вымывая остатки этой тяжелой утренней тишины. Каждое движение – выученное, почти автоматическое. Склонился над посудомоечной машиной, открыл её и аккуратно положил внутрь посуду, словно выполняя нечто большее, чем просто бытовой ритуал – как будто пытался навести порядок хотя бы здесь, если уж в голове – полный хаос.

Подошёл к маме, обнял её и поцеловал в макушку. Её волосы пахли ромашковым шампунем и чем-то домашним, родным, почти забытым. Тепло её плеч немного согрело, и всё же это тепло не проходило глубже кожи.

– Спасибо, мам, – сказал я тихо.

Она подняла на меня глаза – такие ярко-зелёные, живые, тревожные. Улыбнулась, но что-то в этой улыбке скрывалось – тревога, любовь, нежелание вмешиваться. Как будто она всё понимала, но боялась назвать это вслух.

Я ушёл в свою комнату, присел на край кровати, уставившись в одну точку. Долго так сидел. А потом вытащил телефон и набрал номер Матвея. Сначала не хотел, но в какой-то момент понял, что оставаться одному – не вариант. И всё-таки согласился на его авантюру.

– Ну, наконец-то, – раздался его голос, как всегда бодрый, как будто жизнь его ещё не поцарапала. – Вечером выезжаем. Ребята будут. Классные тачки, девчонки, всё как ты любишь.

– Ага, как я «люблю», – фыркнул я, прислонившись затылком к стене.

Мы перекинулись парой обычных фраз – о погоде, о каких-то глупостях. Он снова заговорил про вчерашнюю вылазку в заброшку, и в его голосе вдруг появилась какая-то лёгкая мечтательность:

– Слушай, Софи… Она правда классная. Не такая, как все. Я не знаю, что в ней такого… Простая, да. В очках, с косичками, не шибко модная. Но, блин, живая. Как будто настоящая. Только… боюсь сказать ей что-то. Она всё равно не примет. Мы из разных… слоёв, что ли.

Я слушал, и неожиданно для себя понял, что понимаю его. По-настоящему. Потому что чувствовал что-то похожее. Тоже тянуло к живому. К простому. К настоящему.

После звонка я зашёл в ванную. Холодный душ бил по плечам, по спине, и я стоял, прижав руки к кафелю, закрыв глаза. Капли стекали по лицу, смывая усталость, но только снаружи. Внутри всё оставалось прежним – гулким, тяжёлым. Я намылил ладони гелем с запахом лесных орехов и крапивы – раньше он казался мне тёплым, уютным, любимым. Теперь – чужим. Как будто тело привыкло, а душа – нет.

Пена оседала на груди, стекая вниз, а я снова подумал о ней.

О С.

Та, что жила на грани двух миров. Девчонка-загадка. Девчонка-тень. Она будто отражение моего собственного состояния – не зная, кто ты и куда идёшь, но и не останавливаясь. Мы никогда не были откровенны друг с другом, но я чувствовал – она слышит. И понимает.

А может, в этом всё и дело. Мы не знали, кем были на самом деле – и в этом находили свободу.

Никаких ожиданий.

Никаких требований.

Просто ты и человек, который чувствует.

Я улыбнулся. Тепло, почти по-детски. Она всплыла в памяти – её шутки, ее рассказы, ее поддержка, и немного странные фразы. Без масок. Без глянца. Живая.

И впервые за этот день мне стало хоть чуть-чуть легче.

Вытершись, я вышел из ванной, пар всё ещё висел в воздухе, оседая на зеркале, и я, как обычно, провёл пальцем по стеклу, оставляя тонкую линию. Смотрел в своё отражение. Всё тот же взгляд – прямой, но будто уставший от самого себя. Те же синие глаза, в которых когда-то горел огонь. Теперь – только тление.

Открыл шкаф. Ряд аккуратно развешанных рубашек, футболок, курток. Всё подобрано стилистами. Всё дорого. Всё идеально. И всё… чужое.

Выбрал чёрную футболку, простую, без лого. Надел джинсы, кроссовки. Надел кольцо – серебряное, старое, ещё из первых клипов. Рядом с ним – кожаный браслет. Мелочь, но будто напоминание о том, кем я когда-то был по-настоящему.

Сел на край кровати, открыл старую шкатулку. Там, в самом дне, лежал потрёпанный блокнот – с записями песен, с каракулями, с мыслями. И где-то там – её слова.

С. иногда оставляла мне заметки, фразы, обрывки, цитаты. Неподписанные. Просто прятала среди страниц. Я хранил их. Почему – не знал. Может, потому что в них было больше правды, чем во всей моей жизни.

Одна из них гладила меня по воспоминаниям:

"Если ты не чувствуешь себя живым – притворяйся. Иногда маска помогает выжить."

Я вздохнул, закрыл блокнот, спрятал обратно.

Смс от Матвея:

«Через час собираемся, бери тачку, встретимся у поворота на трассу.»

Ответил:

«Буду.»

Медленно вышел из комнаты, прошёл по безупречному коридору. Мраморный пол, стеклянные перегородки, декоративные растения, всё сверкает – и ни капли тепла. Ни одной фотографии. Ни одного детства на стенах. Только безупречность и успех.

В прихожей снова столкнулся с тишиной. Родители куда-то уехали. Или просто были в другой части этого огромного дома.

Сел в чёрную Audi Q7. Завёл. Машина зарычала. Окно приоткрыл – в лицо ворвался ветер с запахом уходящего дня.

По дороге я снова думал о ней. О её словах. О том, как она отшучивалась, как смотрела бы, будто видела во мне не бренд, не образ, а – человека. Наверное, в этом и было что-то магическое.

Проезжал мимо парка. Детвора бегала, кто-то играл на гитаре. Девушка сидела на скамейке, писала что-то в блокноте. Сердце кольнуло – слишком похоже на неё. Но не она.

На трассе уже стояли ребята.

Грохот басов из машин.

Смех. Сигареты. Девчонки в коротких шортах.

Матвей первым меня заметил и махнул рукой:

– Ну что, ожил, артист? Готов показать класс?

– Как всегда, – усмехнулся я. – Почти живой.

Он хлопнул меня по плечу.

– Знаешь, я всё думал… Может, Лерка – это та, кто тебе нужен? Ты ведь видел её взгляд? Как будто вообще не врубается, кто ты. Кайф.

– Это и пугает. – Я посмотрел вдаль. – Она реальная. А я… давно уже нет.

Свет закатного солнца упал на капот. Всё казалось фильмом, который я снова должен отыграть. Но где-то внутри появлялось странное ощущение – будто я начинаю вспоминать, кто я на самом деле. Пусть совсем чуть-чуть. Пусть пока не всерьёз.

И в этот вечер… мне захотелось дожить до ночи.

Мы стояли полукругом у капота Матвеевой машины. Кто-то держал стакан с колой, кто-то жевал чипсы, кто-то – снимал сторис, как будто в этом вся суть жизни. Матвей, как всегда, в центре. Он рассказывал о вчерашнем походе в заброшку:

– …и прикиньте, она первая полезла в подвал! В очках, с косичками, как отличница из учебника, а потом такая: «Матвей, если меня что-то укусит – тащи за волосы!» – он заржал, откинул голову назад. – Ну, как тут не влюбиться?

– Это про Софию? – хмыкнула Лера, болтая ногой, сидя прямо на капоте.

– Ага, – подтвердил он. – Но она… другая. Умная, тихая. Ну, ты понимаешь…

Я слушал вполуха. Стоял чуть поодаль, с руками в карманах, уставившись в темнеющее небо. Весенний ветер был насыщен запахами – пыльной трассы, бензина, сирени откуда-то из-за забора. В колонках грохотала музыка, кто-то вдалеке прогревал мотор, настраивал свой вечер под шум.

И вдруг – другой звук.

Низкий, сочный рёв двигателя. Такой, что сердце уходит в пятки, даже если ты к машинам равнодушен. У меня в груди что-то сжалось. Рефлекторно повернулся.

На трассу, как будто в замедленном кадре, въехала чёрная Audi RS5. Фары полоснули по лицам, музыка в колонках будто сама собой стихла. Все повернулись.

Она припарковалась у обочины, как будто знала, куда именно встать. Дверь – щелчок, толчок.

Первая вышла блондинка с фиолетовыми прядями. Юбка выше колен, топ, будто забыла половину одежды дома, босоножки на платформе. Смеётся, громко, уверенно, будто этот мир её игрушка.

А потом…

Вторая.

И у меня перехватило дыхание.

Она шла медленно, даже слишком. Как будто каждое её движение было репетицией.

Длинные тёмные волосы собраны в высокий хвост. Некоторые пряди – ярко-розовые. Как будто кричали: «Не трогай. Но и не отводи глаз».

На ней были узкие джинсы, короткий чёрный топ, кожаная куртка на плечах – не надета, а просто накинута.

Каблуки глухо стучали по асфальту. Как выстрелы.

Я не знал её.

Но чёрт…

Это было не влечение. Это было как удар током.

Я сглотнул. Медленно выдохнул. Пальцы в кармане сжались сами собой.

"Она опасная." – эта мысль пронеслась, как вспышка. Я не знал откуда, но был уверен.

– Ого… – кто-то рядом присвистнул.

– Это что за дикие кошки? – Лера вытянула шею, подалась вперёд.

– Одна это подруга Давида, та которая блондинка – прошептал Матвей, подойдя ближе ко мне. – А вторая… Понятия не имею. Но она не отсюда. Видно по глазам. Смотри, как идёт. Как будто ей вся трасса принадлежит.

Я не отвечал. Просто смотрел.

На то, как двигались её бёдра. Как скользил по людям её взгляд – цепкий, изучающий, но не заинтересованный.

И вдруг – он зацепился за мой.

На долю секунды.

Но этого хватило.

Как будто она видела меня. Не мою внешность, не образ, не костюм «сыночка продюсера», не афишу с концерта – а меня.

Того, кто в детстве хотел просто кататься на скейте, слушать музыку и не чувствовать вины за каждый вдох.

Я отвернулся. Резко. Слишком резко.

– Чёрт… – выдохнул сквозь зубы.

– Что, Серый, – усмехнулся Матвей, – всё-таки ожил?

Я снова посмотрел на неё.

Она стояла у капота своей машины, о чём-то говорила с подругой, смеялась.

И я понял, глядя на её губы, на этот холодный взгляд с розовой прядью над щекой:

Эта ночь уже не будет обычной.

Я стоял, не в силах отвести взгляд.

Она двигалась, как будто мир замедлился ради неё.

Тело – стройное, выточенное, но без показной худобы. В каждом шаге – ритм, в осанке – железо. В ней не было девчачьей фальши, не было «посмотрите, какая я» – только она и пространство, которое будто подчинялось ей.

Её взгляд…

Когда он проскользнул по мне – это не было флиртом.

Это был вопрос. Как будто она оценила, измерила, и оставила вывод при себе.

В этих глазах – холод и расчет, но за ними…

Что-то было. Что-то тёплое, спрятанное, как оружие за пазухой.

Опасная. Опытная. Не из тех, кого ты можешь просто забыть.

Рядом загрохотал мотор. Первый заезд.

– Давай, Димон! – крикнул кто-то из парней.

Толпа оживилась. Музыка усилилась, слилась с гулом шин по асфальту.

Два участника подъехали к стартовой линии – рыжая Subaru и серая BMW. Судья в чёрной футболке поднял руку, отмашка – и машины выстрелили вперёд, оставляя после себя клубы дыма.

Я пытался вернуться в реальность. Слушал комментарии, шутки, видел, как парни спорят, кто затащит в следующем заезде.

Но всё время краем глаза следил за ней.

Она стояла у своего автомобиля, смеялась с кем-то, кому-то махала рукой. Потом – автограф.

Мелкая девчонка, лет 13, подбежала с телефоном и листком, та – взяла маркер и быстро расписалась. Даже это выглядело небрежно, стильно.

Похожа на кого-то, кто привык быть в центре. Но не нуждается в этом.

Второй заезд. Ещё громче, ещё злее.

Но меня не интересовали машины. Я ловил момент, как зверь – запах, жест, взгляд.

И тут она медленно обошла машину, кивнула кому-то, открыла дверь и села за руль.

RS5 зарычала, будто ожила под её прикосновением.

– Чёрт… она едет? – Матвей вскинул брови.

– Похоже, – я выдохнул, не отрываясь от неё. Сердце застучало быстрее, будто я сам собирался в заезд.

Машина выехала к старту.

Секунда – и она исчезла в дыму.

Это не было агрессивно.

Это было чисто. Как будто трасса – её элемент. Ни одного лишнего поворота, ни одного рывка.

RS5 скользила, как по льду, как будто сама дорога просила – веди меня.

Все замерли у финиша.

Пыль. Запах горящей резины.

И вот – фары.

Она вынырнула первой. Медленно сбавила ход и остановилась прямо перед нами.

Окно опустилось. Она приподняла бровь и чуть усмехнулась, будто сказала: «Ловите».

И только теперь я разглядел её лицо.

Высокие скулы, немного заострённый подбородок. Губы – матовые, чёткие.

А глаза…

Глаза, как затопленный лес – глубоко, темно, красиво, и не выбраться, если упадёшь.

Она взглянула на меня снова.

На секунду.

Но всё внутри во мне зашевелилось, как будто она видела дальше кожи, имени, статуса.

А потом – отъехала. Медленно. Без спешки. Как будто знала, что я буду смотреть ей вслед.

И, чёрт возьми, я смотрел.

– Ты чё встал тут, как вкопанный? – Матвей боднул меня плечом. – Идём. Познакомимся. Пока она не уехала в закат на своём «коне».

– Да ну. – пробормотал я, но ноги уже сделали шаг сами.

– Брат, если ты не подойдёшь, я сам всё испорчу и скажу, что ты пишешь стихи про неё.

– Ты ж и правда можешь. – Я криво усмехнулся.

Мы двинулись к Audi, которая теперь стояла в сторонке, чуть в тени от ламп. Девушки как раз вышли из машины – та самая дерзкая и её подружка-блондинка с фиолетовыми прядями. Блондинка смеялась, листая что-то в телефоне. А та, что привлекла мой взгляд ещё на старте, стояла, скрестив руки, и спокойно осматривала площадку.

Каждое её движение – как сцена из клипа.

Пальцы – длинные, ухоженные, с кольцами и аккуратным маникюром.

Волосы – тёмные, с ярко-розовыми прядями, собраны в высокий хвост.

Кожаная куртка небрежно свисала с одного плеча, подчёркивая линию ключиц.

Топ – короткий, но не вульгарный, джинсы идеально сидят.

Губы – матовые, чуть приоткрытые, но не в попытке соблазнить – скорее, в равнодушии.

Я не знал, как говорить. Даже дышать.

Матвей, как всегда, уверенно шагнул вперёд:

– Привет, девчонки. Я – Матвей, а это мой друг Серёга. Классно катаетесь.

Блондиночка сразу засияла:

– Спасибо! Я – Екатерина Карасева, а это…

– Мария Лучникова, – спокойно добавила вторая. Ни тени улыбки. Ни тени интереса.

Я попытался что-то сказать, но только кивнул.

Глупо. Дико. Абсолютно подростково.

Но всё, что я мог – это смотреть, как играет свет в её волосах, как она чуть сдвигает брови, оценивая нас.

Не враждебно, нет. Просто… холодно. Осторожно.

– Вы ко всем так подходите после заездов? – спросила она, не громко, с лёгкой, ленивой интонацией. В голосе – не насмешка, а скорее проверка.

– Нет, только к тем, кто впечатляет. А ты – вау, – не моргнув, выдал Матвей.

Мария чуть наклонила голову. Не хмыкнула. Не усмехнулась. Просто посмотрела – в упор, в глаза. На долю секунды.

– Значит, впечатлила. И всё?

– Хотим узнать тебя. Просто. Без задней мысли, – сказал Матвей.

– Вот именно, – добавил я, голос предательски дрогнул. – Ты будто не отсюда. Ты…

Она посмотрела прямо на меня.

Взгляд – прямой, прозрачный, но будто колющий.

Я замолчал.

Потому что понял: она не даёт пробраться ближе. Её границы – как стена из стекла: видно, но не тронуть.

– Я не ищу компанию, – спокойно сказала она. – И не люблю, когда кто-то пытается впечатлить. Это всегда выглядит одинаково.

– Мы и не старались, – попытался мягко вставить я. – Просто… ты выделяешься.

Тем временем Екатерина уже вовсю смеялась и обсуждала с Матвеем какие-то треки, гонки и диджея на прошлой тусовке. Они словно знали друг друга давно.

А я… я стоял чуть позади.

Как лишний.

Как зацепившийся взгляд.

Мария прошла мимо нас к багажнику, аккуратно убрала туда куртку.

Движения уверенные, не спешные.

Она провела рукой по хвосту, поправив пару выбившихся прядей.

От неё пахло сладко, как будто где-то рядом растёрли горсть земляники с мятой – живо, неожиданно, будто лето в самом разгаре.

Ни одного "можно", "если хочешь". Только "я делаю".

– Приятно было познакомиться что-ли. – сказала она, повернувшись ненадолго. – Но мне пора.

– Ты придёшь на заезд в выходные? – вырвалось у меня.

Она посмотрела прямо в глаза. Без ухмылки. Без кокетства.

– Посмотрим. Если будет настроение.

Села в машину. Быстро, как будто разговор не оставил следа.

Двигатель RS5 зарычал.

Краем глаза я видел, как Мария ловко взяла руль, не глядя включила передачу и вырулила на разворот.

– Серёг, ты всё. Тебя размазало, – хмыкнул Матвей. Он обнимал Екатерину за плечи, и они уже договаривались, где встретиться завтра.

– Не размазало.

Я просто посмотрел на человека, от которого не оторваться.

И понял, что Купидон – тот ещё засранец.

Я закрыл за собой дверь машины, и сразу стало тихо. Только мой собственный выдох – глухой, тяжёлый. Свет фар чужих авто мелькал вдалеке, где-то кто-то хлопал дверцей, музыка гремела – а здесь, внутри, будто капсула. Ни звука. Только она. Только она в голове.

Я уронил голову на руль. Зажмурился.

Я видел её. Видел раньше.

Во снах, которые просыпались раньше меня. Там она стояла на берегу какого-то дикого озера – босиком, в длинной чёрной рубашке, волосы развевались, как огонь. И смотрела сквозь меня.

Не на меня – сквозь.

Как сейчас.

И запах…

Сладкий, почти липкий, как варенье из земляники, и прохладный, как мята, когда кладёшь под язык. Я чувствовал его, даже сейчас, будто он остался на воротнике моей кофты, в воздухе, в пальцах. Он был частью её. Как имя. Как взгляд.

Я будто бы вернулся в тот сон, только теперь всё было слишком реально.

Её глаза – не флирт, не вызов. Испытание.

Её голос – не музыка, а приговор.

Я не знал, кто она. Но внутри всё сжалось, как будто я это уже проживал.

Как будто должен был знать.

В груди – дрожь. Не от страха.

От чувства, будто ты опоздал.

На год. На жизнь.

Но всё равно хочешь ещё одну попытку.

Я открыл окно, впуская ночной воздух, но и он не помог.

«Ты не из этого круга…»

Эти слова пронеслись снова.

А я ведь и сам не знаю, из какого круга я.

Я просто устал быть кем-то. А рядом с ней – я впервые почувствовал, каково это – быть никем. Но настоящим.

Пальцы всё ещё дрожали.

Не от влюблённости.

От того, что сердце, кажется, узнало её раньше головы.

Я вернулся домой около полуночи. В прихожей пахло пылью и оставленным утром кофе. Бросил ключи в чашу на тумбочке, скинул кроссовки, не раздеваясь пошёл в комнату.

Там – та же тишина, что была в машине. Только темнее.

Сел на край кровати. Телефон в руке сам разблокировался – пальцы будто помнили, что надо сделать.

Открыл Instagram.

Вбил: Мария Лучникова.

Никаких сомнений, что она там есть.

И она была.

@maria.luchnikova.racing

Аватарка – она в чёрном платье у своей машины. На меня смотрели те самые глаза, в которые я не смог ничего сказать.

Открыл профиль.

1,2 млн подписчиков.

Верифицированная.

" Pro Rally Driver. Audi Sport. ЕСТЬ ГРАНИ – И Я ИХ ЛОМАЛА."

Прокрутил вниз.

Фото за фото.

Идеальная.

На трассах, на идельном стиле, с кубками.

В комбинезоне и в вечерних платьях.

Суровая, стильная, отстранённая.

Улыбки редкие, больше – полуулыбки. Как вызов.

На одном фото она стоит у обрыва, волосы растрепаны ветром, солнце садится за спиной. Подпись: «Свобода не терпит компромиссов».

Я вглядывался в экран, будто мог дотронуться до неё сквозь пиксели.

На другом – она с командой. Рядом мужчины, механики, спортсмены. И она – посередине. Маленькая, но ни на секунду не теряющая центр внимания.

Щёлк.

Следующее.

На гоночной трассе.

Mercedes-AMG GT весь в пыли.

Мария выходит из машины – взгляд холодный, лицо в идеальных пропорциях.

«Иногда дорога важнее финиша» – подписано.

Я откинулся на подушку.

Сердце било в висках.

Я знал, что не в её лиге. Что она – там, где всё быстро, громко, сложно. Где нет места чужим.

А я – парень, который вчера думал, что самая яркая эмоция – это очередной концерт.

И всё равно я листал дальше.

Вчитывался.

Вглядывался.

Запоминал каждую подпись. Каждый ракурс.

Потому что это была она.

Та, что в голове.

Та, что теперь везде.

Я долго просто лежал, уставившись в потолок.

Свет телефона всё ещё бил по глазам, но я не хотел его выключать. В голове – только её образ. Голос. Уверенность. Взгляд.

Запах земляники и мяты.

И то чувство, когда ты стоишь, и весь мир вокруг – словно за стеклом, мутный, шумный, но неважный.

Открыл переписку с С.

Старые сообщения – без эмодзи, без лишних слов.

Только суть. Только то, что нельзя было сказать никому.

Я:

"Привет. Я знаю, поздно. Просто хочу рассказать. Я сегодня увидел одну девушку. Она будто выключила из меня всё, что я знал о себе. Понимаешь? Как будто… я стоял на краю чего-то большого. И не знал, прыгнуть – или бежать."

Нажал "Отправить". Подумал. И дописал.

Я:

"Я не знаю её. Ни имени, ни сути. Только образ. Но в ней было столько воздуха и силы, что мне стало тесно в собственных мыслях. И страшно – что это пройдёт. Или не пройдёт."

Остался в чате.

Надеясь, что С. прочтёт.

Что поймёт.

Что скажет хоть слово. Или просто – будет рядом. Пусть и за экраном.

Только я успел положить телефон на подушку, как он тихо завибрировал.

Ответ от С.

С:

"Привет. Я рада, что ты написал. Знаешь, звучит так, будто она – не просто красивая. А как ключ к чему-то, что ты давно закрыл в себе."

Я чуть улыбнулся. Ключ. Да.

И в то же время – замок, код, вызов.

Я:

"Она не смотрела на меня, как на кого-то особенного. Вообще не смотрела. Но в этом что-то было. Не презрение, не холод. Просто… как будто ей не нужно ничего. А я – будто забыл, как это: быть нужным."

Пауза. Несколько секунд.

Ответ снова не заставил ждать.

С:

"Иногда самые сильные люди – самые одинокие. Они не отталкивают, они просто держатся сами. Может, она такая?"

С:

"А может, она ждёт, чтобы кто-то подошёл не из-за внешности. А чтобы её услышали."

Я замер.

Такого ответа не ожидал.

Будто она была там. Видела всё.

И всё поняла.

Я:

"Ты всегда пишешь так, будто живёшь в моей голове."

С:

"Нет. Просто у меня тоже была такая встреча когда-то. Которая изменила всё. Но я промолчала. Ушла. А потом долго жалела."

С:

"Если у тебя будет шанс снова увидеть её – не молчи. Даже если страшно."

Я лежал в полумраке, упершись затылком в подушку, и смотрел в экран.

На белом фоне пустого чата с С. курсор мигал, будто подгонял.

Я:

"Сегодня было странно. Словно мир чуть качнулся. Я увидел её. И будто больше ничего не имело значения."

Секунда. Две.

Ответ пришёл почти сразу, как будто она ждала.

С.:

"Ты ведь не о звездах или музыке. О ком-то живом?"

Я:

"Да. Она… другая. Не из моего круга. Не из моего воздуха. Но в ней – что-то дикое и свободное. Как будто всё, чего мне не хватает."

С.:

"Иногда мы встречаем людей, как глоток кислорода. Или удар током. И ты не знаешь, что с этим делать, потому что слишком долго был на автопилоте."

Я вздохнул. Точно.

Словно она формулировала то, что я сам бы не смог вытащить из себя.

Я:

"Она появилась резко. За рулём. Вся – уверенность и дерзость. Не смотрела вокруг в поиске внимания. Наоборот – как будто устала от него. И когда смотрела – в упор. Не флиртует. Сканирует. Там не было “привет”, там было “кто ты и зачем ты здесь”.

С.:

"Ты говорил с ней?"

Я:

"Матвей затащил. Я едва выговорил пару слов. Она – как будто сквозь меня. Но не холодно. Просто… выше волн. И запах…"

Я замер.

Могло звучать глупо.

Но написал.

Я:

"Как земляника с мятой. И этот запах остался у меня в голове."

Ответ пришёл с лёгкой паузой.

С.:

"А ты замечаешь запахи. Значит, не просто “влюбился”. Значит, увидел её. Настоящую."

Я:

"А ты? Ты когда-то так чувствовала?"

С.:

"Да. Был такой человек. Он был громкий. Уверенный. Все смотрели на него, а он… только иногда – на меня. Я боялась признаться себе, что он – мой человек. Ушла. Он не пошёл за мной. Теперь мы не говорим."

Я:

"Ты жалеешь?"

С.:

"Иногда. Особенно в такие ночи."

Мы замолчали.

Но я чувствовал, как между строк протянулась ниточка – тонкая, но крепкая.

Она поняла меня. Не осудила. Не спросила “а у неё парень?”, “а ты кто ей?”.

Просто – была.

Я:

"Спасибо тебе. Если бы не ты, я бы подумал, что с ума схожу."

С.:

"А я рада, что ты написал. Тебе просто нужна была не красивая девушка. А отклик. И ты его нашёл. Пусть пока только в словах."

Chapter 5

Мария.

Я сидела на капоте своей ласточки, вытирая ладонью следы черной пыли с крыла. После гонки всё внутри еще гудело – не от страха, нет, я к нему давно привыкла, а от адреналина, который разливался по венам, будто бензин по асфальту. Гонка была жесткой, но я выиграла – снова. Деньги получила наличкой, сунула в рюкзак, и пока все оставались праздновать, я сделала то, что всегда – поехала туда, где могла просто дышать.

К океану.

Было уже за полночь, но воздух – тёплый, живой, солёный, как будто специально создан для размышлений. Волны мерно били в берег, и в этой тишине было что-то родное. Я скинула куртку на капот, села сверху, подтянула ноги и уставилась в темноту.

Всё было как обычно: нелегальная трасса, шум моторов, запах резины и бензина, крики и хлопки.

Но был один нюанс.

Среди толпы – не зрителей, нет, там не бывает зрителей, – а среди участников и приближённых, я заметила лица, которые не ожидала увидеть. Матвей – да, с ним мы уже давно на «привет-привет». Но рядом с ним стоял кто-то другой. Спокойный, чуть отстранённый, в чёрной футболке и с прямым взглядом. И ещё одна – Екатерина. Она больше болтала, смеялась, комментировала. А он – просто смотрел. На меня. Словно пытался понять.

Я его не узнала сразу. Лишь позже, когда он заговорил, в голове щёлкнуло. Он. Сергей Остапчук.

Друг Матвея.

Тот самый Сергей.

Я видела его в сторис друзей, слышала его треки из машин на парковках, даже однажды была на его концерте – случайно, с Тарасом. Но никогда бы не подумала, что он появится там. На нашей территории.

Он оказался красивее, чем на всех тех глянцевых обложках, только не этим цеплял. Он был… настоящий. Настоящим в месте, где большинство надевают маски. И когда он подошёл ближе, когда посмотрел – внимательно, в упор – я почувствовала, как внутри что-то дёрнулось. Только он меня не узнал. Конечно не узнал. Куда ему знать кто такая Мария Лучникова. Хоть мы разговаривали почти три месяца, но под псевдонимами, под никами. Я – Софи. Он – просто О.

Смешно.

Мы даже стояли рядом. Разговаривали с Матвеем, обменивались фразами, шутили. А он всё это время не знал. Что перед ним – та самая.

И я не знала.

До одного момента.

Когда я уже сидела у океана, телефон завибрировал. Уведомление из Instagram – подписка. Он. Сергей Остапчук. И не просто подписался – пролайкал почти всё. От фотографий жизни до снимков у машины в закат. Я усмехнулась.

Вот настырный.

Не интересен ты мне, – повторила мысленно, отбрасывая раздражение.

Мы из двух разных миров. У него сцены, у меня трассы. У него глянцевые интервью, у меня – ссадины на коленях и синяки от ремней безопасности. Мы не пересекаемся. Никогда.

А потом – сообщение.

От О.

Всё как обычно: вежливо, тепло, с долей юмора. Он рассказывал, как прошёл вечер, как Матвей пытался его с кем-то познакомить, как та девушка пахла… мятой и земляникой.

У меня выскользнул телефон из пальцев. Я смотрела в экран, пока слова снова не начали плыть перед глазами.

Это был он.

Он – О.

Мой О.

Тот, с кем я делилась мыслями по ночам.

Кому писала о своей усталости, о детских травмах, о любимых фильмах и запахах.

Он знал обо мне всё, кроме главного – моего имени.

И теперь… теперь я все поняла.

Я чувствовала это каждой клеткой.

Он узнает кто такая С. Он узнает кто такая Мария. И он – рядом.

Не где-то там, за тысячи километров. Не человек из переписки, из абстракции. Он – здесь. В этом городе. В этом воздухе. В этой ночи.

Я вскочила с капота, пошатнулась, как после резкого торможения. Сердце било не в груди, а будто в горле. Не паника. Не ужас. Но что-то очень близкое к этому.

Он знает мою тайну.

Он может сложить всё воедино.

Я не могу себе этого позволить.

Я снова села в машину. Закрыла дверь, включила зажигание – но не уехала. Вместо этого – достала телефон.

Открыла чат.

Нажала на его имя.

Блокировать.

Да.

Экран потемнел. Тишина – снова.

Я уставилась в своё отражение в стекле.

Софи. Мария. Девушка, которая всегда держит дистанцию.

А теперь что?

Если он скажет Матвею?

Если расскажет другим?

Если напишет снова – с другого аккаунта?

А если он просто хотел быть рядом?

А если… мне тоже этого хотелось?

Нет.

Нельзя.

Мы два мира.

Он – любимец публики. Я – гонщица без права на ошибку.

И да, я говорила с ним как Софи. Но это была я. Настоящая.

И если он это понял…

Что мне тогда?

Бежать?

Собирать вещи?

Сжигать мосты?

Или впервые – остаться?

“Is anybody out there?

Is anybody listening?”

Музыка стелилась фоном – глухая, почти мрачная, будто отражала ту боль, что я не могла вытолкнуть из себя.

Один поворот, другой. Руль выскальзывал из пальцев, как мысли – из головы.

Они били, били безостановочно.

“Does anybody really know

If it's the end of the beginning?”

Я ехала туда, где знала каждый изгиб дороги. Куда несла себя, когда не знала, куда ещё.

Не ради побед, не ради денег – просто чтобы быть. Чтобы слышать себя.

Ночь ещё не сдала свои права, но рассвет уже тянулся тонкой нитью за горизонтом.

Слёзы подступали. Нет, я не плакса. Я гонщица. Я держу руль как продолжение своей воли. Но сейчас… Сейчас казалось, что тормозной путь закончился. А за ним – пустота.

Я слышала свой пульс.

Я слышала, как сердце стучит – громко, тяжело.

Словно выталкивало наружу весь ужас, который пришёл с его сообщением.

Сергей.

Сергей Остапчук.

Он всё это время был О.

Он был тем, кто называл меня С. Тем, кто писал о запахе мяты и земляники, не зная, что эти слова ранили точнее любого удара.

“Sometimes the one we’re taking

Changes every one before…”

Я остановила машину резко.

Резкий поворот на обочину – и капот ещё горяч, когда я выхожу, будто сбежать от руля – значит сбежать от реальности.

Я сажусь на край, вытираю лицо ладонями.

Глубокий вдох.

Я доверила ему себя. Без макияжа, без титулов, без легенды. Просто Софи. Просто та, что любит смотреть на ночное небо и смеётся с тупых шуток.

А он – оказался тем, чьё лицо висит на плакатах у моих знакомых. Тем, кого я боялась по определению – слишком известный, слишком доступный всем. А значит – никому.

Я не была готова.

Не была готова к тому, что первый, кому я позволила увидеть меня настоящей – оказался тем, кто может разбить всё это публично.

И это страшнее, чем упасть на скорости 180.

Утро не наступило – оно вломилось в комнату, беспощадное, резкое, как реальность, от которой не сбежать. Я не спала ни минуты. Просто лежала в темноте, сжав кулаки, пока тело то замирало от страха, то сотрясалось от усталости. Всё, что вчера казалось игрой – теперь весило как приговор.

Я резко села на кровати. Грудь сдавило. Хотелось кричать, но я даже себе не могла признаться, чего боюсь больше – его правды или его молчания.

Шаги в ванную, как удары по полу. Сорвала с себя одежду – кожу с прошлого.

Вода лилась по телу, обжигала – слишком горячая. И всё равно не смывала. Ни мысли, ни вину, ни запах его слов.

“Запах мяты и земляники…”

Я закрыла кран. Дышать было тяжело. Я смотрела на себя в зеркало – и ненавидела это отражение. Слишком узнаваемая. Слишком уязвимая. Я не имела права быть ею. Не сегодня.

– Всё, Мария, собралась.

Я говорю себе вслух. Как будто голос придаст вес моим рукам.

Первым делом – линзы. Карие. Простые, ничем не выделяющиеся. Глаза больше не мои.

Потом – русый парик, гладкий, скучный. Ни одной кудряшки, ни намёка на огонь.

Я зачесываю его с отстранённой точностью, словно скульптор по мрамору.

Очки. Недорогая оправа, чуть сбивающая фокус.

Дешёвые духи – заключительный штрих. Резкие, приторные, оставляющие за мной шлейф фальши. Именно так – чтобы никто не запомнил, не запомнил меня.

Я снимаю украшения – тонкие кольца, цепочку на шее, всё, что хоть как-то говорит: "Я Мария Лучникова".

Одеваю простой свитер, джинсы. Софи любит серое, мягкое, незаметное.

Пока еду на работу, в голове только один пульсирующий вопрос:

Он скажет? Он уже всё понял?

А я готова?

Нет.

Но я – иду.

Потому что в мире, где Сергей Остапчук оказался "О" – единственным, кому я раскрылась…

Софи – моя броня.

И пусть она сегодня будет сильной.

Двор перед забегаловкой был ещё пуст, только мусорный бак лениво покачивался от утреннего ветра. Я остановила велосипед у стены, соскочила, привычно закинула цепь на колесо. Пальцы дрожали. Всё казалось немного нереальным – как будто я снова играю не ту роль, но выхода нет.

Софи должна жить.

Она должна явиться сюда в своих линзах, в очках с толстой оправой, в блеклом свитере и дешёвым парфюмом, в кроссовках с пятнами масла. Она должна говорить спокойно. Она не гонщица. Не героиня чьих-то песен.

Она – никто. И этим спасается.

Я толкнула дверь забегаловки, и уже на пороге почувствовала, как колени подгибаются.

Матвей.

И он.

Сергей Остапчук.

Он стоял у окна, опершись на край стола, скрестив руки. Его глаза ловили всё – будто сканировали. Не просто ждал – вычислял.

И когда я вошла, его взгляд прилип.

Я заставила себя пройти мимо, медленно, как всегда. Как будто они для меня – просто очередные клиенты. Хотя сердце уже колотилось, как мотор после заезда.

– Доброе утро, – голос звучал глухо, будто из горла вытягивали. Я сдвинула очки, поправила подол свитера, прошла к стойке. Софи живёт по скрипту. Софи не дрожит.

Мария – дрожит.

– О, Софи, ты вовремя, – сказал Матвей с широкой улыбкой. Он был здесь своим. – Нам бы твоя помощь пригодилась.

– Да? – я почти не посмотрела на него, отвела взгляд от Сергея, сделала вид, что достаю чистые салфетки из коробки. Мелкие бытовые движения спасали.

– Мы… тут девушку ищем, – начал Матвей. – Не пугайся, не маньяки. Просто… – он кивнул на Сергея. – Она была вчера. На гонке.

Сергей всё это время молчал. Но теперь заговорил – голос был низкий, ровный, почти ласковый:

– У неё были глаза, как лед и огонь. Она пахла… мятой и земляникой. – Он вдруг запнулся, чуть прищурился. – У тебя, кстати, похожий аромат.

Я замерла.

Нет. Нет. Только не это.

Я не выронила салфетки. Не бросилась бежать. Просто наклонилась ниже, к ящику, отвернулась на секунду. Сердце стучало так, что, казалось, слышно на всю кухню.

Он знает. Или чувствует. Или просто играет.

Каждое слово теперь – шаг по стеклу.

– Прости, не знаю такую, – сказала я, не поднимая глаз. Голос ровный, но руки сжаты в кулаки. – К нам редко такие заходят. Особенно те, кто ездит по ночам.

Тишина.

Он подошёл ближе. Я не поднимала взгляд, но его шаги – как удары по полу.

Софи не трепещет.

Софи – нежная.

Мария – трещина.

– Ты точно уверена? – голос снова мягкий. Почти нежный. Почти.

Я подняла голову.

Наши взгляды встретились.

И в этой тишине я поняла – он не скажет. Пока.

Он будет ждать. Смотреть. Давить взглядом.

– Уверена, – прошептала я.

Сергей кивнул. Медленно, будто принял правила новой игры.

Игры без масок, но с чужими именами.

И я хотела продолжить работу – спрятаться за тарелками, за запахами кухни, за бесконечным потоком заказов, – только бы не видеть его, не слышать его тихий голос и не чувствовать его взгляда. Но Сергей, не сказав ни слова, уверенно взял меня за локоть – горячую, хрупкую часть моей руки – и повёл прочь, твёрдым шагом, как будто всё уже было решено за нас обоих.