Безлюди. Сломанная комната

Серия

Young Adult. Книжный бунт. Фантастика

© Юркина Ж., текст, 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Пролог

С самого утра госпожа Окли не находила себе места: металась из угла в угол, кусала ногти и выглядывала в окно чаще, чем на улице что‑то происходило. Все кружила и кружила, изводя себя беспокойствами, пока сквозь гнетущую тишину не прорезался звон дверного колокольчика. Забывшись, она бросилась в холл и едва не столкнулась с прислугой, чье появление напомнило правило богатых домов: уважающие себя господа не встречают гостей на пороге. Они чинно ждут на мягком диване, попутно распоряжаясь, чтобы подали чай, или с гордой осанкой стоят у парадной лестницы, будто только что спустились, оторвавшись от важных дел. Никто не бежит к двери, точно добродушная собачка, виляющая хвостом.

Госпожа Окли застыла посреди холла: расправив плечи, сцепив руки за спиной. Пальцы, став жертвами ее нервозности, обрели неухоженный вид, и она переживала, как бы не прослыть нерадивой хозяйкой, неспособной уследить ни за прислугой, ни за домом, ни даже за своими ногтями. Какой позор.

Отворилась дверь, и в дом хлынул поток холодного воздуха. Сперва он показался освежающим, но вскоре вызвал неприятный озноб, заставив госпожу Окли одернуть рукава платья. Взгляд невольно скользнул по зеркальной поверхности у стены, где отпечаталось ее отражение: напряженная фигура в черном, на лице ни кровинки. Истинный портрет трагедии. Она осталась довольна своим обликом и, преисполненная решимости, повернулась к гостю. Тот поздоровался и перешагнул порог, приглаживая растрепанные волосы. Зря старался. Попытка произвести должное впечатление не удалась.

Он оказался непозволительно молод, как не мог быть молод компетентный специалист. Настоящие профессионалы выглядели более респектабельно, подтверждая свой опыт прожитыми летами; от них веяло спокойствием, непоколебимой уверенностью и мудростью, а не оголтелой юношеской дерзостью, с которой этот названный мастер предъявил служебный жетон. Наверняка очередной сын богатея, пригретый городской управой, решила она, наметанным глазом оценив добротное пальто, скроенное по фигуре, ботинки из мягкой кожи и фамильный перстень на мизинце. Ни делового портфеля, ни саквояжа с инструментами при специалисте не было. Чтобы занять руки, он вцепился в остроугольные лацканы – такие сейчас в моде, мысленно отметила госпожа Окли и заключила, что перед ней один из светских мальчиков-франтов, любящих изображать из себя важных персон.

– Вы стажер? – не сдержалась она. – Сколько вам лет?

– Не беспокойтесь, госпожа. Безлюди не реагируют на возраст.

Каждый раз при упоминании домов-монстров и мысли, что ее фамильный особняк мог превратиться в нечто подобное, она испытывала необъяснимый страх и сейчас снова ощутила леденящий холод, пробежавший вдоль позвоночника.

– Мне обещали прислать специалиста, – с напором продолжила госпожа Окли. – Признаться, я ожидала увидеть кого‑то постарше и поопытнее. Дело у нас не из простых.

Он помедлил, прежде чем ответить, хотя растерянным не выглядел.

– Пока мы беседовали, я успел постареть еще на пару минут. Этого достаточно, чтобы заслужить ваше доверие?

Когда при ней пытались шутить, госпожа Окли терялась, не зная, как реагировать: поощрять ли остряка снисходительным смешком или сохранять невозмутимое лицо. И то, и другое казалось ей одинаково глупым.

– Пройдемте, я покажу дом, – нашлась она после неприятных секунд молчания.

Ожидавшая в стороне прислуга как по щелчку завелась и предложила принять у гостя его пальто, однако тот отказался, явно не планируя задерживаться надолго.

– Расскажите про дом, – попросил специалист, когда они миновали холл.

– А вы разве не читали заявку? – небрежно бросила госпожа Окли, утвердившись в мысли, что имеет дело с человеком несведущим. – Я подробно изложила все приемщице.

У лестницы он резко остановился.

– Давайте оставим бумажную волокиту тем, кто ею занимается. Я здесь, готов выслушать вас. – Его рука уверенно, по-хозяйски легла на перила. Настоящей хозяйке это не понравилось, но пришлось стерпеть. – Дома всегда реагируют, когда о них говорят. Особенно неправду.

В доверительном тоне звучало предупреждение, что за вранье можно поплатиться, и госпоже Окли вдруг стало не по себе: от его интонаций, обжигающего взгляда черных глаз и резкой перемены в поведении.

– Считаете, я способна на ложь? – оскорбилась она.

– Должен предупредить вас, – ответил специалист, и на его мальчишеском лице нарисовалась нахальная ухмылка. – Участились случаи, когда владельцы пытаются выдать свои дома за безлюдей, рассчитывая получить денежную компенсацию от города.

– Вряд ли мою утрату можно восполнить.

Она печально вздохнула и опустила глаза. Как назло, в них не проступило ни слезинки, и госпожа Окли мысленно отругала себя, что перед визитом специалиста не додумалась подышать над луковым отваром. Ей следовало выглядеть подобающе случаю, дабы не прослыть черствой хозяйкой. А такое звание едва ли не закрепилось за ней из-за многочисленных сплетен и пересудов, последовавших за трагедией.

– Это случилось две недели назад, – начала она, в памяти возвращаясь в то страшное утро.

Госпожа Окли проснулась раньше обычного. Ее разбудил сын, хныкая и шатаясь по комнате от безделья. Обычно по утрам его занимала няня: умывала и одевала, выводила на прогулку, кормила завтраком, так что мать, проснувшись, лицезрела свое дитя розовощеким, сытым и наряженным пупсом. Но в этот раз перед ней предстал сущий демоненок, с которым она, к своему стыду, не знала, как справиться.

«Почему ты не с няней Клэр?»

«Она спит и не хочет играть», – ответил ее малыш.

Преисполненная возмущения, госпожа Окли немедля отправилась к нерадивой работнице, чтобы растолкать ее. Кажется, она даже забыла постучать и ворвалась в комнату, готовая разразиться гневной тирадой. Но слова застряли в горле, а вся злость померкла при виде жуткой картины. Бедняжка Клэр лежала в своей кровати мертвая.

Довершив рассказ, госпожа Окли выдержала драматическую паузу. В молчании они прошли по коридору и остановились перед той самой дверью. После случившегося комнату отмыли, а затем запечатали, как склеп; она больше не принадлежала дому, там хозяйничала смерть. Ее дух все еще витал в закупоренном воздухе – пыльном и чуть кисловатом.

– Это детская? – удивился специалист, войдя первым.

Отдельной гордостью госпожи Окли была зеленая комната, как из сказок о волшебном саде, где растения и животные обретали способность говорить. Чтобы обустроить все как полагается, пришлось соединить игровую, детскую спальню и уголок, где ютилась няня. Она была непритязательным человеком, скромница Клэр. И пока избалованный сын, не оценивший материнских стараний, кочевал по всему дому, его няня обживалась в роскоши, восхищаясь обновленным интерьером и в особенности обоями с милейшими кроликами, выглядывающими из зарослей. Но теперь это превратилось в неуместную декорацию трагедии.

Борясь с приступом тошноты, госпожа Окли прошла в закуток, где стояла пустая кровать, – металлическое основание с пружинами. Постельное белье и матрас вынесли и сожгли на заднем дворе, боясь, что причиной смерти стала неведомая заразная хворь.

– Клэр умерла здесь. Врачеватель убежден, что бедняжка отравилась. Мы перебрали все вещи, но не нашли ни одной склянки, ни одного намека на то, что могло привести к такому печальному исходу. Единственное, что нас насторожило, вон тот угол, над кроватью. – Она ткнула пальцем под потолок, где край обоев был отогнут треугольником.

Специалист, недолго думая, придвинул стул и забрался на него, чтобы рассмотреть стену поближе.

– Ядовитая плесень, – подсказала госпожа Окли, решив, что без нее он не справится. – Такая, я слышала, появляется в безлюдях. Как трупные пятна на теле дома. Осторожно, не прикасайтесь. Я распоряжусь, чтобы вам подали перчатки. Да стойте вы, кому говорят! Господин…

В панике она забыла, как специалист представился и называл ли свою фамилию вообще. Бессмысленно было вразумлять его. Точно любопытный ребенок, он упрямо лез туда, куда не следовало, делая именно то, от чего его предостерегали. Ее сын был таким же, и госпожа Окли совершенно не представляла, как бороться с упрямством и непослушанием.

– Вы покидали дом? – спросил специалист. – Длительные путешествия? Ремонт? Временный переезд?

– Мы провели осень за городом. Крыша начала протекать из-за ливней, и нам пришлось уехать на весь сезон. Рабочие меняли кровлю и приводили в порядок пострадавшие комнаты. Дело это муторное, так что мы вернулись только к началу зимы.

– Ясно, – задумчиво изрек он и спустился, потеряв к плесени всякий интерес. Даже ничего не сказал о ней.

Вся дальнейшая работа специалиста (тут госпожа Окли поняла, что забыла, как правильно его называть) заключалась в том, чтобы крутить головой, выхаживать из угла в угол и цепким взглядом ощупывать стены, потолок и пол. Она даже разочаровалась, что не увидела ни одного инструмента, причудливого приспособления или странного действия – ничего, о чем могла бы рассказать знакомым после.

– Обои, – внезапно произнес специалист, кивнув на прекрасный узор, изображающий буйную зелень цветущих садов.

– О, спасибо, что отметили. – Впервые за утро госпожа Окли позволила себе улыбнуться и тут же мысленно одернула себя, подумав, что даже призрак радости на ее лице не подходит черному платью скорби и выглядит вульгарно. Вернув себе прежнюю серьезность, она продолжила: – Такие сейчас в самых богатых домах. Редкая роскошь, днем с огнем не найти. Мы заказывали их с другого материка, представляете?

Специалист терпеливо выслушал, а потом сказал:

– Они стали редкими, потому что их сняли с производства. Вы не читали газеты?

– Я листала модные каталоги. – Госпожа Окли горделиво вздернула подбородок. В светских кругах она слыла заядлой модницей, многие равнялись на нее, спрашивали совета, жаждали одобрения. Ничто и никогда не могло пошатнуть ее пьедестал до сего момента, пока она не услышала чудовищную правду:

– Жаль, там не пишут, что эти обои смертельно опасны.

Госпожа Окли испуганно ахнула и отпрянула, будто хотела поскорее скрыться от прожигающего взгляда, в котором читалось осуждение, граничащее с презрением, и она, взрослая, образованная женщина, вдруг признала себя бестолковой, никчемной дурехой, чье неведение привело к трагедии.

– В краску добавлен мышьяк, – продолжал специалист, не жалея ее чувств. – При взаимодействии с плесенью образует газообразный яд. Вероятно, им и надышалась ваша няня, упокой Хранитель ее душу.

Умереть от обоев – как ужасно и как нелепо! От представленной картины в глазах помутнело, и госпожа Окли, едва держась на ногах, бросилась прочь из комнаты. Горло схватил спазм, и на миг ей почудилось, что она и впрямь задыхается, пока яд, растекаясь по венам, медленно убивает ее. В панике она вцепилась в перила и свесилась с галереи, рискуя рухнуть вниз головой. Подоспевший специалист придержал ее за локоть и отвел к банкетке. Усадил, дал время оправиться от потрясения.

Постепенно недомогание отступило.

– Значит, дом в порядке? – спросила госпожа Окли и не узнала своего голоса. Блеклый, тихий, дрожащий.

– Любой дом, где кто‑то умер, не может быть в порядке. Но безлюдем он точно не стал. – Специалист замолк, задумчиво покачался с пятки на носок. Его кожаные ботинки, новые, до блеска начищенные, мягко поскрипывали, что действовало на госпожу Окли почти успокаивающе, как и сам голос, уверенный и твердый голос знающего человека: – Если хотите помочь вашему дому, избавьтесь от обоев, выведите плесень и поставьте в комнате настоящие растения.

– И все?

– Еще посоветую не доверять тому, что пишут в рекламных объявлениях. Лет десять назад так продавали сонную одурь для младенцев. «Успокоительный сироп госпожи Уинслоу», слышали о таком?

Госпожа Окли кивнула, не найдя в себе сил, чтобы произнести хотя бы слово. Признаться, после посещения той злополучной комнаты она слабо соображала и не могла взять в толк, какое отношение лекарство для младенцев имеет к тому, что случилось с бедняжкой Клэр. Сидя на низкой банкетке, госпожа Окли исступленно глядела на специалиста, возвышавшегося над ней. Его мрачная задумчивость, заострившая черты лица, прямая осанка и небрежность, с которой он держал руки в карманах пальто, вдруг придали ему недостающей прежде солидности.

– На этом мои полномочия домографа заканчиваются. Завтра вы получите официальное заключение. Я пришлю посыльного.

Госпожа Окли снова кивнула и, несмотря на слабость, вызвалась проводить гостя, испытывая разом благодарность и вину, не решаясь выразить словами ни то, ни другое.

Стоя на обледеневшем крыльце, она совсем не ощущала холода и вдыхала свежий воздух, прояснявший разум.

– Всего доброго, господин Холфильд. Спасибо! – крикнула она вслед, вспомнив наконец, как он представился при встрече.

У ворот домограф обернулся и одарил ее той самой мальчишеской улыбкой, но теперь она вызывала не сомнения, а только надежду, что все наладится и печать трагедии сойдет с лица фамильного особняка Окли.

Глава 1

Дом наполовину пуст

Флориана

Оторванная пуговица с платья, круглая, выпуклая, обтянутая коричневой тканью, зажата в потной ладони. Нервные пальцы, привыкшие цепляться за мелкие детали одежды, наказаны – собраны в кулаки. В кабинете душно, шерстяной воротник неприятно колет шею, будто под кожу вгоняют иголки.

Флори старалась не думать об этих неудобствах, пока сидела под пристальным взглядом директрисы. Их разделял широкий письменный стол – пустой, за исключением стопки сшитых бумаг, поверх которых лежали неподвижные обветренные руки госпожи Шарби. Они напоминали дохлых крыс, угодивших в ловушку с клеем.

Монотонный голос ввинчивался в голову, и казалось, что все пространство заполнено им вместо воздуха, а потому и дышать нечем.

– Я позвала вас, – гнусавила директриса, – чтобы обсудить серьезный вопрос. Надеюсь, вы осознаете ответственность за судьбу младшей сестры. Вам, в конце концов, доверили ее опекать, что предполагает заботу.

Слова, слова, пустые слова… Она подходила к сути так долго, словно взбиралась на вершину горы. Флори терпеливо ждала, надеясь, что их встреча сведется к обсуждению неподобающего поведения Офелии. Ее дерзость и острословие уже не раз вызывали недовольство учителей, строго следящих за дисциплиной.

– Ваша первоочередная задача – создать благоприятные условия для жизни подопечной. А вы таскаете девочку по безлюдям. Немыслимо! – Возмущение госпожи Шарби было столь велико, что едва не вытолкнуло ее из-за стола.

– Разве есть бумага, запрещающая жить в безлюдях?

Флори произнесла это своим лучшим тоном: бесцветным, лишенным всяких эмоций и потому сбивающим с толку того, кто ее провоцировал.

– Вы в самом деле не понимаете, почему это плохо? – сдвинув брови, спросила директриса, чье круглое лицо больше не выглядело добродушным.

Флори пропустила вопрос, иначе бы пришлось проводить лекцию о том, что многие ошибочно демонизируют безлюдей, а ей не хотелось задерживаться здесь ни минутой дольше.

– Допустим, понимаю. Но как место жительства влияет на успеваемость Офелии?

– Это влияет на ее судьбу, что куда важнее оценок.

– Если мы переедем, это решит проблему? – примирительно спросила Флори.

– Проблема не в доме, госпожа Гордер, а в вас самой, – уже не скрывая пренебрежения, отрезала директриса. И тогда все встало на свои места.

– Вы хотели сказать, в моей деятельности?

– В том, какой пример вы подаете.

– И какой пример я подаю?

Госпожа Шарби надсадно вздохнула, как подобало преподавательнице, объясняющей нерадивой ученице элементарные вещи.

– Вы состоите в сомнительных отношениях, о которых бесстыдно заявляли во всеуслышание, да еще с тем, кто не раз подвергался арестам.

– А сейчас он занимает должность в городском управлении, – парировала Флори.

– Бахвальство тем, что вы спите с чиновником, не добавляет вам чести, госпожа Гордер, – отчеканила директриса. – Вы не выглядите как образцовая опекунша. Не похоже, что вы заботитесь о сестре и ее нравственном воспитании.

В разговоре возникла пауза: напряженная, давящая. Было слышно, как гудят паровые трубы и позвякивают стекла в рамах.

– Чего вы добиваетесь? – сухо спросила Флори.

Прежде чем ответить, директриса откашлялась, словно после ядовитых слов требовалось прочистить горло.

– Я пытаюсь достучаться до вас и объяснить, что вы не справляетесь. Боюсь, я вынуждена доложить об этом, чтобы инициировать передачу вашей подопечной в компетентные руки.

– Моя сестра не вещь, чтобы передавать ее в чьи‑то руки, – гневно выпалила Флори. Остатки самообладания покинули ее, и уже ничто не могло сдержать бурный поток. – Вы печетесь о чужой нравственности, когда не мешало бы подумать о своей. Вы лжете, прикрываясь заботой о нашей семье, и я знаю, чьи интересы вы защищаете. Но все попытки надавить на меня ничтожны и отвратительны!

Выслушав ее пламенную речь, директриса натужно вздохнула и, словно делая одолжение, проговорила:

– Госпожа Гордер, по-человечески я вам сопереживаю, но чувства к делу не пришьешь. Придется опираться лишь на факты, а они против вас. Вы занимаетесь лженаукой, ведете опасную деятельность и живете в безлюде, под одной крышей с мужчиной, которому не приходитесь ни родственницей, ни супругой. Ваша распущенность – вот что отвратительно! Девочка вступает в такой возраст, когда ей нужен пример благочестия, но что она видит? Я пригласила вас в надежде вразумить, а не пытаться обелить то, что запятнано дочерна. – Она выдержала паузу, чтобы пронаблюдать, какой эффект произвели ее оскорбления. Судя по тому, как дрогнул, почти улыбнувшись, ее большой, лягушачий рот, госпожа Шарби осталась довольна проделанной работой. – Позвольте не напоминать о ваших арестах и отъездах, из-за чего ваша юная сестра неоднократно оставалась без присмотра. Или, что вероятно, в обществе чужого мужчины, что вообще недопустимо в приличном обществе! Этого более чем достаточно, чтобы вернуть ее туда, где о ней позаботятся. В приют.

Приют. Ужасное, гадкое слово. Она произнесла его так легко и небрежно, словно ни разу там не была и не имела представления о том, что происходит в его стенах.

Флори резко встала, не позволяя сказанному окончательно сломить ее.

– Только троньте мою семью. И тогда вы познакомитесь с моей деятельностью ближе, чем вам хотелось бы. Почитайте о Диком доме в газетах, чтобы понимать все риски.

Госпожа Шарби не шелохнулась, только скривила губы.

– Запугать меня вздумали?

– Общаюсь на вашем языке. Другой, очевидно, вам не ведом. – Бросив в директрису уничижительный взгляд, Флори подхватила пальто, висевшее на спинке стула, и решительным шагом вышла из кабинета.

Торопливый стук каблуков эхом разнесся по коридору, пустому в разгар занятий. На ходу продев руки в тесные рукава пальто, она сбежала по лестнице, и до самых школьных ворот ее преследовало чувство, будто директриса наблюдает за ней. Выбравшись из владений госпожи Шарби, Флори скрылась за углом соседнего здания и припала спиной к стене. Сколько бы она ни храбрилась в том кабинете, сейчас, наедине с собой, больше не могла притворяться.

Ее ведь предупреждали, что так и будет; что наступит момент, когда городские власти начнут понимать, как их обвели вокруг пальца, и захотят изменить положение дел.

Многочисленные пожары и проповеди Общины уничтожили половину местных безлюдей, а те, что выжили, стали обузой для города. Их без раздумий продали, полагая, что чужими руками избавляются от груды мусора. Отныне землями владели достопочтенные господа: Гленн и Эверрайн. Богач и аристократ, оба неприкосновенны. Неудивительно, что мишенью стала Флори, принявшая на себя заботу об уцелевших безлюдях и их лютенах. Ее имя упоминали в газетах, ее лицо мелькало на каждом заседании суда, где решалась судьба Протокола. Госпожа Гордер больше не была призраком Пьер-э-Металя. Город признал ее, заметил, принял – и определил во враги.

Вскоре странное оцепенение прошло. Спрятав замерзшие руки в карманы, она с досадой отметила, что потеряла ту самую оторванную пуговицу, и подумала, что придется срезать другую с воротника, где ее отсутствие будет незаметно. Мысли о таком пустяке немного успокоили ее, и Флори двинулась по улице, глядя себе под ноги. Лед захрустел под каблуками, словно битое стекло.

Это была ее первая зима в Пьер-э-Метале, и город предстал перед ней совсем другим, полностью облаченным в серое. Даже снег здесь быстро превращался в грязное месиво, взрытое колесами, покрытое слоем сажи. Паровые топки работали во всю мощь и зловеще гудели под землей. По тыльным стенам домов змеились трубы, шипящий пар прорывался из-под ржавых вентилей, дым поднимался над крышами, смешивался с облаками – низкими и тяжелыми, будто отлитыми из свинца.

Спустившись к Почтовому каналу, Флори пожалела, что не прихватила с собой шарф. В низине дул пронзительный ветер, принося с собой запах сырости и рваные клочья дыма, что испускал паровой ледокол. Его огромная туша медленно скользила посередине канала, вспарывая ледяную корку, точно шелковую ткань.

Зимой порт становился медлительным и ленивым, суда ходили редко, а потому Флори сочла большой удачей, что ближайший паром отбывал завтрашней ночью. Купив билеты, она поспешила к причалу Плавучей почты. На волнах покачивалась лодка, куда уже грузили ящики, заполненные зелеными конвертами. Вскоре к ним добавился еще один, запечатанный второпях, под недовольное ворчание клерка, которому пришлось лишний раз высунуть нос на холод. И все же ее письмо в числе прочих попало на борт и отправилось в Делмар.

О возвращении Дарта Флори всегда узнавала заранее. Первым его чуял Бо, садился у двери и начинал нетерпеливо поскуливать. Следом оживал безлюдь: стены наполнялись гулом и вибрировали, заставляя дверной колокольчик подыгрывать. Это уже стало привычной частью быта, но сегодня от знакомых звуков Флори испытала особый трепет и поспешила в холл, где уже ждал Бо.

Мелкая ледяная крупа дробью стучала в стекло, точно уличные хулиганы бросали в него камешки. Выглянув в окно, Флори увидела лишь одну фигуру: втянув голову в плечи, к дому шагал Дарт. Служебный автомобиль еще пыхтел у дороги, желтый свет фар разъедал сгустившийся сумрак, словно освещал ему путь.

В дверях Дарт небрежным жестом отряхнул волосы, пытаясь избавиться от снежной крупы до того, как она истает. Бо, крутившийся под ногами, недовольно зафырчал, попав под раздачу или обидевшись, что внимания удостоили не его, а Флори.

– От тебя пахнет миндалем, – сказал Дарт, притянув ее к себе. Пальто было промозглым, ткань отдавала дымом и мокрой шерстью. – Выпечка?

– Успокаивающие микстуры.

– На ужин?

– Для безлюдей, – с виноватой улыбкой ответила Флори, развязывая шарф на груди Дарта. – Фран жаловалась, что Дикий дом капризен в холода.

– Как и все мы. Верно, дружище? – Дарт наклонился к Бо и потрепал его за ухом. Тот вильнул хвостом, что вполне могло сойти за согласие.

С минуту Флори наблюдала за ними, нервно перебирая в руках шарф, усеянный бисером талых снежинок, а потом спросила:

– Как прошел день?

Усталый вздох все сказал за него.

– Третий ложный вызов за неделю. Безлюдей готовы обвинять в чем угодно.

– Ничего не меняется. – Пожав плечами, она поспешила на кухню, спохватившись, что не освободила стол.

– А у тебя? – бросил вдогонку Дарт.

Флори втайне обрадовалась, что он задержался в холле, снимая пальто и ботинки. У нее было время, чтобы сгрести все склянки в деревянные ящики и обдумать, стоит ли рассказать о неприятностях сразу. Спрятав пузырьки, она решила, что отложит разговор, чтобы не портить настроение перед ужином.

– Сложный день, – ответила Флори, ставя чайник на плиту.

– Оно и видно, – хмыкнул он, войдя на кухню, превратившуюся в лабораторию.

Ящики с микстурами занимали подоконник, склянки с химикатами и маслами стояли на столе, а под ним, задвинутая подальше, скрывалась перекатная подставка, заполненная оловянными плошками и мерными емкостями. Над всем великолепием была натянута бельевая веревка, а на ней, прицепленные деревянными прищепками, трепыхались пестрые бумажки. Это напоминало ярмарочную гирлянду с флажками, если не приглядываться и не вчитываться в рецепты микстур.

Осенью Флори хранила рабочий скарб в застекленной мастерской, но с наступлением холодов перебралась на кухню. Здесь была раковина, чтобы мыть руки, и удобный высокий стол. Фартук сгодился в качестве защитной формы, а прихватки она использовала, если имела дело с едкими химикатами. Их приходилось прятать наверху посудного шкафчика, куда не могли добраться домочадцы. Дарт застал ее в тот самый момент, когда она, забравшись на стул, водрузила на место ящик с опасными склянками.

– Однажды по запарке ты что‑нибудь перепутаешь и сваришь из них суп, – с усмешкой сказал Дарт, но в голосе не было издевки или упрека.

– Не желаете суп со щелочью? – подыграла Флори, глядя на него с высоты.

– О, ты меня балуешь. – Он подошел к ней и подхватил под колени, чтобы спустить на пол и поцеловать.

Их губы едва успели соприкоснуться, как вдруг из коридора донесся шум, и Флори резко отстранилась. На кухню влетела Офелия – жизнерадостный вихрь из улыбки, смеха и растрепанных кос. Вслед за ней примчал Бо.

– Помочь накрыть на стол? – выпалила сестра, до сих пор пребывающая в счастливом неведении об угрозе, нависшей над ними. Флори так и не нашла подходящих слов и решила повременить с дурными новостями. – Мы голодны, как стая волков!

По ее команде Бо поднялся на задние лапы и застыл в стойке. Милая мордаха и жалостливые глаза делали его идеальным попрошайкой. В остальном он был сомнительным помощником, наводящим суету, но не приносящим пользы. Бо крутился под ногами, пока Офелия доставала посуду и расставляла тарелки – четыре, не забыв про безлюдя. Еда ему не требовалась, достаточно было того, что о его персоне вспоминали каждую трапезу.

Ужин прошел как обычно: за обсуждением дел, занимавших их в течение дня. Флори слушала незатейливую болтовню сестры о школе, потом рассказ Дарта о доме с ядовитыми обоями, но сама отмалчивалась, не зная, как подступиться к сложному разговору. Пока она ждала подходящего момента, тарелки опустели и перекочевали в раковину. Офелия вызвалась выгулять Бо в саду и умчалась сразу после ужина. Дарт поднялся в библиотеку, чтобы спокойно поработать с бумагами.

С тех пор как они ввязались в авантюру с безлюдями и всерьез обеспокоились их судьбой, Голодный дом медленно превращался в домографную контору. Кухня стала лабораторией, библиотека – кабинетом, а спальня – переговорной, где они перед сном обсуждали дела и планировали будущее.

Оставшись одна, Флори смогла все обдумать, поэтому вскоре, преисполненная решимости, отправилась наверх. Бесшумно проскользнув за дверь, она не потревожила Дарта. Увлеченный бумагами, он сидел, склонившись над столом и подперев подбородок ладонями. На нем был все тот же костюм: темно-коричневый, в мелкую бежевую клетку. Дес, не терпя подобный официоз, шутил, что в таком виде новоиспеченный господин домограф похож на шоколадную вафлю. Ему, как и всем, приходилось привыкать к другой жизни, и он делал это в своей неподражаемой манере.

Флори до сих пор была нова мысль, что Дарт занимает должность в городском управлении; что его шкаф заполнен строгими костюмами и накрахмаленными рубашками; что дважды в день под окнами Голодного дома появляется его служебный автомобиль; что кабинет в конторе теперь занимает сам Дарт, а в архиве управляется Ларри – уже не собрат по Протоколу, а подчиненный.

Перемены коснулись всего, даже механизма частностей. Стрелка застыла на личности детектива и перемещалась в редкие моменты, отражая перепады настроения или случайный порыв. Безлюдь смирился с тем, что Дарт стал его полноправным хозяином, и не следил, как он использует силу. Должность домографа требовала стабильности и определенности, а потому остальным личностям было дозволено проявляться только в выходные дни. Флори любила эти томные, поздние утра, которые начинались с ее вопроса: «Кто ты сегодня?» Даже в самых смелых мечтах они не могли представить такую жизнь. Но стоило им поверить, что она реальна, как тут же появилась сила, грозящая все разрушить.

Библиотечный стол был завален бумагами. Коробка с письменными принадлежностями и чертежными инструментами лежала в стороне. Придвинув к себе керосиновую лампу, Дарт что‑то изучал и, судя по хмурому лицу, никак не мог разобраться. Подойдя ближе, Флори поняла, что перед ним развернута карта.

– Что‑то я ничего не понимаю, – устало признался он, не поднимая головы.

– Помочь? – Она зависла над столом, тоже разглядывая местность, исчерченную линиями рек и путей. За холмами, где заканчивался Пьер-э-Металь, пролегала широкая полоса железной дороги, которая разветвлялась на восток и север. Поезда курсировали от угольных шахт в другие города круглый год, а в зимний сезон пыхтели без перерыва.

– Сам разберусь, – коротко ответил Дарт, и Флори не стала докучать расспросами, зачем ему понадобилась карта и что он искал с таким упорством.

Взгляд ее скользнул по вороху рассыпанных листов и безошибочно вычислил на одном знакомую печать. Престижные учебные заведения обязательно имели свой герб и оттиск. Заинтересовавшись, Флори выудила бумагу из общей кипы и, не скрывая удивления, выпалила:

– Строительная академия?

Дарт напрягся. Поджал губы. Он явно не хотел, чтобы его рассекретили. Но, поскольку Флори держала улику в руках и вопрошающе взирала на него, ему пришлось признаться:

– Думаю над тем, чтобы пройти обучение.

– И как ты попадешь в академию, если не окончил школу?

Дарт нахмурился и выхватил у нее лист с печатью.

– Это не значит, что я тупой.

– Я не то имела в виду. Не сердись. – Она потрепала его волосы, надеясь, что примирительный жест растопит его сердце. – Просто хотела сказать, что академия потребует подтвердить начальное образование. Без этого тебя даже к экзамену не допустят.

Дарт сбежал из приюта, когда ему было двенадцать, и, став лютеном, смирился, что ни образование, ни документы ему не понадобятся. В его распоряжении оказалась целая библиотека в Голодном доме, и этим он восполнял свою тягу к знаниям, пока не получил должность домографа. Казалось, незримый образ предшественника довлел над ним, и Дарт изо всех сил старался соответствовать.

– Экзамены весной, успею придумать что‑нибудь.

– Уверен, что тебе это нужно? – осторожно спросила Флори.

– Ты так на меня смотришь, что я уже ни в чем не уверен… – пробурчал он. – Спроси, как меня зовут, я и то не отвечу.

– Взгляни на свой фамильный перстень. Удостоверяющий жетон. Табличку на двери кабинета. Везде твое имя, господин Холфильд. Не прибедняйся. – Она легонько толкнула его в плечо, чтобы приободрить, но, кажется, сделала только хуже. Дарт нахмурился, словно вспомнил о чем‑то неприятном, беспокоящем его.

– Недолго моей фамилии висеть в домографной конторе.

– Что‑то случилось?

Он прикусил губу. Помолчал немного, побарабанил пальцами, раздумывая, а потом ответил:

– Недавно стало известно, что в Тересе погиб безлюдь. И, как мне донесли, домографы с ближайших территорий собирались, чтобы обсудить инцидент, уже не первый за последнее время. Но меня не позвали, потому что я не заслужил.

– А ты бы хотел там быть?

Он раздраженно вздохнул:

– Дело не в моих капризах. С нашим городом должны считаться. Когда шумиха вокруг безлюдей стихнет, власти найдут более подходящего человека на мою должность, а я вылечу оттуда, как пробка. Лютены не становятся домографами, Флори.

– Значит, ты исключение, – твердо заявила она. Вряд ли ее слова прибавили Дарту уверенности, зато заставили улыбнуться.

Они замолчали и занялись каждый своим делом: Дарт вернулся к карте, а Флори, примостившись на столе, осталась наблюдать за ним, в задумчивости болтая ногами. После того, как госпожа Шарби исключила ее из благовоспитанных особ, можно было не следовать приличиям. Она старалась держаться непринужденно, словно на сердце не лежало ни одной тяжести, а в голове не засело ни одной тревожной мысли, но чем дольше откладывала неизбежный разговор, тем больше изводила себя.

В конце концов, она решилась. Слезла со стола, нервно одернула рукава и призналась:

– Сегодня кое-что произошло.

Хорошие новости так не начинались, а скверные не нуждались в долгих представлениях. Дарт тоже понимал это и напряженно ждал продолжения. И она рассказала ему все: как госпожа Шарби вызвала ее в школу, как, подцепив за локоть, завела в кабинет, а потом, перемежая угрозы с оскорблениями, выдала целую тираду об опекунстве.

– Они говорят, что мы тебе никто и не должны жить здесь, – подытожила Флори. – Формально так и есть. По закону…

Дарт не позволил ей договорить.

– В топку закон! – Резко отодвинув стул, он рывком поднялся на ноги. Непредсказуемый и неудержимый, как сам огонь, бросился к ней, обхватил ее лицо горячими ладонями, чтобы она не могла отвести взгляд. – Вы моя семья! И раз кому‑то нужно официальное подтверждение, так давай сделаем это.

– Сделаем что? – беззвучно, одними губами прошептала Флори.

– Поженимся.

Слово повисло в воздухе, набралось тишиной и стало почти осязаемым.

– Ты… ты это не всерьез, – ошеломленно выдохнула она, и тут же стало трудно дышать, будто ее затянули в тугой корсет.

– Ох, прости. Я кое-что забыл.

На его лице, как молния, промелькнула нервозная улыбка. Дарт метнулся к столу и, разворошив бумаги, нашел исписанный черновик, от которого оторвал длинную полоску. Скрутил клочок в жгут, а его – в подобие кольца. Безделушка, сделанная наспех, в его руке, носящей на мизинце фамильный перстень, смотрелась нелепо, как часть детской игры. Игры, из которой они выросли.

– Стань моей женой, Фло, – сказал он, протягивая ей бумажное кольцо, призванное отразить серьезность его намерений, но отражающее противоположное.

Она не шелохнулась. Не протянула руки, не шагнула навстречу.

– Скажи, что это шутка.

– А разве такими вещами шутят? – Дарт удивленно поднял бровь. – Я по-настоящему спрашиваю у тебя согласия.

– Нет. Нет.

Флори отступила, чувствуя, как дрожат колени, как вся она дрожит. Лучше бы ее тело оставалось деревянным и неподвижным, чтобы не выдавать испуг и растерянность. Она не могла объяснить природу своих чувств, но предпочла бы их скрыть, чтобы не обижать Дарта еще больше. Но было поздно. Его черные глаза, всегда наполненные живым блеском, вдруг стали матовыми, холодными, словно у статуи с обсидиановыми зрачками.

– Ты все неправильно понял, – попыталась оправдаться она. – Дело не в тебе. Просто… просто… мое замужество – не выход.

– А что выход? Снова убегать и прятаться?

Боясь, что спор разгорится сильнее, Флори заговорила тихо, обдумывая каждое слово. Если он доверяет ей, то должен понять.

– Они хотят, чтобы мы отказались от безлюдей. Офелия – просто способ надавить на меня. Не будет этого, появится другой. Если раз пойти у них на поводу, они и дальше будут диктовать условия.

Его губы дрогнули, как у обиженного ребенка, брови стали сломанными, изогнутыми линиями, выражающими и печаль, и сожаление, и отчаяние.

– Я могу защитить вас обеих. Позволь мне сделать это.

– Я не хочу, чтобы ты женился на мне из-за обстоятельств, – решительно заявила она. – Не нужно защищать меня вот так. Не превращай наш брак в признание моего бесчестия!

– Я не… Стоп. – Дарт шумно выдохнул. – Давай выйдем из этого разговора и начнем заново. Ладно?

Флори неуверенно кивнула, не зная, можно ли исправить то, что уже произошло между ними. Замерев в ожидании, она наблюдала, как Дарт вернулся к столу, где горела керосиновая лампа, и бросил бумажное кольцо в огонь. Миг – и от его слов, от его пылкого предложения остался лишь пепел, да и тот осел на дне горелки.

– Извини, – даже не взглянув на нее, сказал Дарт. – Что ты предлагаешь?

– Я написала Ризу. Завтра ночью паром отправляется в Делмар. Хочу отвезти Офелию туда, где она будет в безопасности.

– Ты обратилась к Уолтону? – ошеломленно переспросил он. – То есть ему ты доверяешь больше, чем мне? По-твоему, я не смогу защитить вас?

– Нет, что ты, – поспешила оправдаться она, – я сделала, как мы договаривались. Помнишь?

Он покачал головой: то ли отвечая, то ли выражая несогласие.

– Пойду прогуляюсь, освежу память.

– Дарт, подожди, я… – Она хотела его остановить, но вовремя поняла, что это бесполезно. Он уже не слышал ее, не замечал и не желал видеть.

В растерянности застыв у закрытой двери, Флори слушала удаляющиеся шаги и недовольный гул стен. Безлюдь был по-прежнему связан с Дартом, чувствуя перепады настроения и отражая их, точно эхо, которое оборвалось, едва тот покинул дом.

Вначале она надеялась на его отходчивый нрав и мысленно вела диалог: что сказать, когда он вернется? Как сгладить острые углы? Как объяснить свои чувства и причину отказа? Но все, что ей оставалось, – вести разговор с пустыми стенами. Дарт не появился ни через час, ни через два, ни после. Тогда Флори решила, что он отправился к лучшему другу – за советом, поддержкой или выпивкой, – Дес мог предоставить все это. Она не позволяла себе думать о дурном, убеждая себя, что глупая неурядица вскоре разрешится, как прежде. Однако чем дальше ползла стрелка часов, чем дольше затягивалось ожидание, тем сильнее становилась тревога.

Флори заставила себя лечь в постель, закрыть глаза и не думать ни о чем. Мерный стук частностей убаюкивал, и все же она просыпалась среди ночи, протягивала руку, и каждый раз пальцы сминали холодную простынь.

Плотные шторы не пропускали света, и она не знала, сколько времени провела так, блуждая на границе сна и яви. Очнувшись от странного предчувствия, Флори вскочила и поспешила на первый этаж, уверенная, что Дарт вернулся. Стены разразились привычным треском, Бо заскулил из-за двери, но Офелия еще спала, чтобы вызволить его из заточения своей комнаты.

Флори сбежала по лестнице. Ее ждало доказательство, что Дарт был здесь: талый снег, натекший с ботинок, и пышущий жаром котел. Жадный огонь пожирал свежую порцию угля, пуская пар по трубам. Дарт продолжал заботиться о безлюде и всех его обитателях, а значит, и о ней тоже. Успокаивая себя этой мыслью, Флори состряпала завтрак и отправилась будить сестру.

До отъезда в Делмар им следовало вести обычную повседневную жизнь, чтобы не навлечь на себя еще больше неприятностей. Прилежная ученица должна посещать школу, а добропорядочная попечительница – подавать пример смирения и послушания. Такими их хотели видеть в обществе; такими они могли лишь притворяться.

Новость о скором отъезде Офелия приняла с радостью. Как настоящая южанка, она была не прочь сбежать от холодов к морю, свежему воздуху и чистому, не закопченному дымом небу. Очарования Делмару определенно добавляло и то, что там жил Нил, и, предвкушая скорую встречу с другом, Офелия тараторила без умолку, строя грандиозные планы, будто собиралась провести там веселые каникулы. Ее воодушевление было столь заразительно, что Флори, слушая, и сама начала улыбаться. Но стоило остаться в одиночестве, и ее снова охватила тревога.

Она не планировала задерживаться в Делмаре надолго, и тем не менее приготовила микстур про запас, чтобы на время ее отсутствия с безлюдями ничего не случилось. Успокаивающие микстуры для Дикого дома, согревающие – для будущей теплицы и разжигательная смесь для прожорливых топок Кукольного дома, в сердце которого ковались автоматоны. Благодаря последним удалось наладить работу ткацкой фабрики в Лино. Это был первый серьезный заказ и первые большие деньги. Возможно, они и привлекли внимание к их деятельности.

Закончив со склянками, Флори решила сделать первый шаг к примирению и вскоре отправилась в домографную контору, прихватив корзину с пирогом. Аромат горячей выпечки привлек бродячих собак. Чтобы они отстали, пришлось пожертвовать кусок, и пока голодные животные собирали крошки, Флори свернула на многолюдную улицу и затерялась в толпе.

Зимний Пьер-э-Металь пах дымом, мокрым железом и медовым молоком, что разливали на каждом углу для прохожих, желающих согреться или избавиться от першения в горле. На время, когда топки работали без устали, горожане заменяли слово «прогулка» выражением «хлебнуть пепла», поэтому многие здесь заматывали рот и нос шарфами, а незадачливые люди вместе с воздухом вдыхали гарь и сажу. Уличные котлы с медвяным напитком спасали от главных напастей местной зимы: холода, сырости и едкого дыма, нависающего над крышами. И все же сквозь этот крепкий, настоянный запах пробивались другие. Из узкого просвета между домами, скрывающими прачечную, несло мылом и щелоком, но стоило пройти дальше, как их сменял аромат свежей выпечки, что просачивался из пекарен. Рядом с башмачниками, развернувшими деятельность прямо на тротуарах, невозможно было расслышать ничего, кроме гуталина и свечного воска, которым натирали обувь, чтобы защитить ее от влаги. А телеги заезжих торговцев, облепившие дорогу к рыночной площади, источали запахи соленой рыбы, вяленого мяса и специй. Каждая улица имела свой неповторимый дух и характер, и местный житель даже с завязанными глазами смог бы найти дорогу домой.

Флори долго пробиралась по заснеженным тротуарам. Могла бы сократить путь через тоннели, но зимой ими пользовались редко, велик был риск промочить ноги и простудиться. Впрочем, уличный воздух с примесью дыма и сажи был немногим лучше. Даже здание домографной конторы, прежде безукоризненно белое, покрылось серым налетом, будто заплесневелая головка сыра.

Шагая по тихой аллее, Флори услышала за спиной визгливый оклик. Незнакомый голос назвал ее по имени, и она, удивленная, обернулась.

Поскальзываясь на льду и придерживая шляпку, прямо к ней бежала женщина в черном: широкие рукава ее накидки развевались на ветру, точно вороньи крылья. Незнакомка махнула Флори, словно водителю омнибуса, и, поравнявшись, откинула вуалетку наверх, позволяя разглядеть лицо: заостренное, скуластое, с бледной, практически прозрачной кожей.

– Госпожа Гордер, – тяжело выдохнула незнакомка. Ее губы, посиневшие от холода, искривились в подобии улыбки, но гримаса получилась вымученной и неестественной. – Как хорошо, что я нашла вас. Мне нужна ваша помощь.

– А именно?

Флори растерялась, не смея предположить, что заставило эту даму выискивать ее на улицах и гнаться следом.

– С моим домом что‑то не так. Боюсь, как бы не случилось трагедии. Пожалуйста, пойдемте со мной. – В ее дымчато-серых глазах отразилась мольба.

– Вам лучше обратиться к домографу.

– Его нет на месте. А у меня нет времени ждать! – В голосе незнакомки прорезалось раздражение, но, когда она взяла Флори за руку, мягкие, тягучие, жалостливые нотки вернулись: – Пожалуйста, госпожа. Я бежала со всех ног.

Доверительное прикосновение совершенно сбило ее с толку. Еще минуту назад Флори не сомневалась, что откажет в помощи первой встречной, но отчаяние той было слишком велико, чтобы хладнокровно бросить ее в беде.

– В доме кто‑то есть?

– Я распорядилась, чтобы все ждали на улице. Дети на холоде, пока я мечусь здесь. – Договорив, незнакомка прикусила нижнюю губу, силясь сдержать порыв и не расплакаться, но та продолжала дрожать и кривиться, пока Флори раздумывала, как поступить.

– Я… я посмотрю, что можно сделать, – наконец ответила она, и собеседница радостно ахнула, словно одно только согласие могло все исправить.

Незнакомка повела Флори за собой. Они миновали парковую аллею, свернули с тротуара, где расселся чистильщик обуви, прошли булочные, полные галдящих посетителей, а затем скользнули в проулок, где не было ни души, а воздух пах щелоком и тяжелой влажностью от прачечных. Флори плохо знала этот квартал и не предполагала, что здесь есть жилые дома.

Взволнованная, разбитая от бессонной ночи, она не сразу заметила, как сопровождающая замедлила шаг и оказалась позади. Но когда тревожное предчувствие кольнуло сердце, было уже поздно. Прежде, чем Флори успела обернуться, на нее петлей накинули шарф и прижали его к носу, заставив вдыхать отвратительный резкий запах дурмана.

Глава 2

Полуночный дом

Дарт

Заведение, которое разыскивал Дарт, находилось в подвале между табачной лавкой и грязной забегаловкой, откуда несло кислой капустой. Крутые ступени вели вниз, к железной двери с амбарным замком, повешенным для отвода глаз. Она лишь казалась наглухо запертой, но стоило приложить немного усилий, как иллюзия рассеялась: скрежещущая пасть распахнулась в узкий коридор, переходящий в просторный зал.

Помещение тускло освещалось огнями. С потолка свисали чаши с лампадами и тлеющими благовониями, чей горьковато-травянистый душок перебивался застоялым запахом пота и желчи. Вдоль стен, обитых красным бархатом, тянулись широкие скамьи, где лежали груды одежды с заключенными в них телами – неподвижными развалинами, настигнутыми сном в разгар веселья. Одно из таких, в рубашке с пятном на груди, могло сойти за убитое, если бы не храп, исторгавшийся из приоткрытого рта.

Центр комнаты занимал круглый массивный стол под багровой скатертью, скрывающей следы пролитого вина или, если потребуется, крови. Поверхность его была пуста – ни посуды, ни приборов, ни остатков еды. Сюда приходили не ради ужинов и возлияний, хотя последние, очевидно, стали неотъемлемой частью этих полуночных сборищ.

У жаровни с пылающими углями сидел человек и скрупулезно пересчитывал выручку, звеня монетами. Его фигура в красноватом свечении выглядела картонной, и все вокруг напоминало театр теней.

– Вы что‑то припозднились, – подняв голову, сказал он с укором. – Следующий сеанс через неделю. Хотите записаться?

– Нет, – отозвался Дарт.

– Зря. Места ограничены. За стол сажаем не больше дюжины человек.

– Я пришел за другом.

– Тогда выбирайте. – За этим последовал широкий приглашающий жест.

Целая комната спящих людей была в его распоряжении. Дарт снова обвел взглядом развалившиеся у стен тела: запрокинутые головы, остекленевшие глаза, скрюченные руки и ноги, туловища в оцепенении. Не зря место называли «Полуночным театром», хотя его зрители и не догадывались, что в этом мрачном представлении им отведена роль марионеток.

– Все здесь? – спросил Дарт, не найдя среди лиц знакомого.

– Еще там.

Ему указали на дальнюю стену, прикрытую пыльным пологом. За ним скрывалось маленькое помещение, от потолка до пола обитое темным бархатом и похожее на шкатулку. Все свободное пространство занимала лежанка с пестрыми подушками, где спали трое.

Дарт сглотнул подступивший к горлу ком и шагнул вперед. Под ноги попалась пустая бутылка и с дребезжанием покатилась по полу. Обычный человек проснулся бы или заворочался, а эти остались неподвижны. Только шевельнулась в углу тощая скрюченная фигура.

– Чего тебе с утра неймется? – спросил голос из-под завесы светлых спутанных волос, закрывавших лицо.

Прежде чем он успел ответить, женщина потянулась к бутылке и припала к ней, ничуть не смущаясь своей наготы. Возможно, она даже не осознавала, что раздета, или думала, что о приличиях позаботится полумрак.

Поспешно отвернувшись от одного тела, Дарт окинул взглядом три таких же, распростертых на матрасе, и узнал друга по запястью, обмотанному платком. Рука плетью свисала с лежанки и выглядела вывихнутой, бескостной, а сам он – бледным и размякшим, словно вылепленным из теста. Первым делом Дарт прощупал пульс, затем перевернул Деса на спину и похлопал по щекам, приводя в чувства.

– Эй, слышишь меня?

Спустя несколько секунд набрякшие веки приоткрылись, и потухшие глаза бессмысленно уставились на него.

– Где твоя одежда? – Дарт огляделся. – Проклятие, где твои штаны?

– Ушли.

Дес тупо заморгал, силясь прорваться сквозь тяжелый дурман.

– Посмотри на кровати, – подсказала бражница из угла.

И Дарт, перебирая в уме все известные ему ругательства, принялся шарить вокруг, стараясь не задеть остальных спящих. Он был вынужден забраться на матрас четвертым, чтобы дотянуться до края у стены, где в итоге и нашлась одежда. Куда сложнее оказалось натянуть ее на обмякшего Деса. Если выглядел он как потрепанная тряпичная кукла, то весил, казалось, не меньше мраморной статуи.

Дарт тщетно пытался продеть непослушную руку в рукав. В приюте он видел, как няньки управляются с младенцами, и тогда еще не представлял, что взрослые могут возвращаться в то же состояние беспомощности, да еще и по своей воле.

– Чем вы его опоили?

– Всякое было, но к вечеру отпустит, – со знанием дела сообщила бражница.

– Я думал, здесь спиритический кружок, а не притон.

– Одни общаются с ду́хами, другие – с телами.

– Значит, целых людей здесь нет?

В ответ бражница издала смешок, похожий на икоту, и затихла, наблюдая за борьбой, развернувшейся у нее на глазах.

Внезапно обретя силы, Дес заворочался, пытаясь отбиться от рук, что насильно надевали на него ботинки. Дарт обнаружил их на полу среди чужого тряпья и пустых бутылок из-под дешевого пойла, которое друг, будь он в здравом уме и твердой памяти, даже не попробовал бы. Когда Дес наконец воссоединился со своей одеждой, его без лишних церемоний стащили с матраса.

– Поднимайся, я спешу.

– А что так? Фло отпустила тебя ненадолго?

Не поддаваясь пьяным выходкам друга, Дарт подхватил его под мышки и поволок к двери, надеясь, что на свежем воздухе разум немного прояснится. Горький дым от жженой травы постепенно проникал в голову, отравляя сознание. Считалось, что благовония помогали спиритам погрузиться в транс и установить связь с умершими, хотя на самом деле это только разрывало их связь с реальностью.

Подъем по скользким ступеням дался тяжело, и они вдвоем, выбравшись из подвала, обессиленно привалились к стене.

– Мне плохо, – выдал Дес, медленно сползая в снег.

– Два пальца в рот – и сразу полегчает, – ответил Дарт. – Только разберись с собой сейчас, пока мы не сели в машину.

Он нервно одернул заломленные лацканы пальто – от него тоже несло дымом.

– Это заразно?

Дарт с тревогой посмотрел на друга.

– О чем ты?

– Все домографы такие чистоплюи?

Дарт предпочел не отвечать. Подождал, пока Дес немного оправится, а потом скомандовал:

– Пошли.

Наивно было полагать, что человек, который и в трезвом уме не привык кому‑то подчиняться, сейчас начнет послушно исполнять, что ему велено. Дес не сдвинулся с места, зачерпнул горсть снега и приложил ко лбу, видимо, пытаясь избавиться от головной боли. Вторая порция должна была спасти его от жажды, но Дарт успел перехватить его ладонь прежде, чем она оказалась у губ.

– Э! – протестующе воскликнул Дес. – Дай горло промочить.

Не лучшей идеей было надеяться на снег, припорошенный сажей. Объяснять это Дарт не стал.

– Мы как раз идем за водой, – примирительно сказал он, поднимая друга с земли.

На другой стороне улицы, обозначая, что не имеет отношения к Хмельному кварталу, ждал служебный автомобиль с водителем. Работа домографа предполагала частые разъезды, и Дарта, способного управлять разве что одноколесной тележкой, всюду сопровождал Алфи. Безучастно взирающий на мир из-под козырька фуражки, он был таким неповоротливым и заторможенным, что рядом с ним замедлялось само время. Поэтому их дорога к Дому с оранжереей тянулась бесконечно долго.

Дес снова отключился, и Дарт не смог растолкать его. Прибыв на место, вдвоем с Алфи они вытащили отяжелевшее тело из автомобиля и доставили к дверям, точно посылку. У порога с помощником пришлось распрощаться, чтобы не нервировать безлюдя, и дальше Дарт справлялся в одиночку. Когда он вошел, пятясь спиной вперед, стены раздраженно затрещали, реагируя на вторжение, но, признав в нем своего, затихли. Осталось лишь нарастающее эхо торопливых шагов.

– Что с ним? – обеспокоенно спросила подоспевшая Бильяна. Ей не впервой было встречать гостей, которых следовало спасать. Узнав, с каким недугом ей придется бороться на сей раз, она всплеснул руками: – Хранитель правый! Откуда мне знать, что с ним делать?!

– Приготовь ванну или настойку… – отозвался Дарт, удобнее перехватывая тело под руки. – Да что угодно!

Бильяна осталась непреклонна.

– Увези его отсюда, – велела она.

– Ему нужна помощь.

– Здесь он ее не получит. Отправь его в лечебницу!

Впервые Бильяна отказывала в спасении, впервые не бросилась к больному, а отпрянула от него, как от прокаженного. Дарт заглянул в ее глаза и прочитал в них то же, что испытывал сам: смятение.

– Пожалуйста… – начал он и тут же осекся, заметив в коридоре мелькнувший силуэт. По непослушной гриве кудрявых волос легко можно было узнать Фран.

– Не надо никаких лечебниц. Там орудуют одни губошлепы!

– Ты хотела сказать «душегубы»? – исправила Бильяна.

– И те, и другие, – не выказав ни тени смущения, заявила Фран.

Ей хватило нескольких секунд, чтобы стать хозяйкой ситуации. Взгляд исподлобья, решительный вид и строгий голос, обращенный к ним:

– Ну чего стоите?

Не успели они ответить, как получили распоряжения: переместить Деса в купальни и заварить кофе покрепче. Бильяна поспешила на кухню, а сама командующая вызвалась помочь Дарту с тяжелой ношей, подхватив Деса под ноги.

Вдвоем они дотащили его и оставили на полу дожидаться, когда ванна наберется доверху. Открыв вентили и пустив из кранов бурлящие потоки воды, Фран переметнулась к полке с пузырьками, жестянками и банками, где хранились снадобья. Она действовала быстро, не задумываясь, сновала туда-сюда, а вокруг нее, подобно смерчу, вихрились длинные темные локоны. По тому, как уверенно она управлялась, Дарт понял, что Фран успела освоиться в Доме с оранжереей.

– Часто бываешь тут?

– Пару раз в неделю. Пытаюсь вывести прошлое.

Она откинула волосы с лица и показала шрам на щеке. Фран всегда прятала его, и Дарт научился избегать прямых взглядов, а в какой‑то момент вовсе перестал замечать клеймо марбровской лютины, поэтому сейчас удивился, как оно изменилось: очертания ключа потеряли четкость, а кожа вокруг разгладилась и посветлела.

– Бильяна говорит, что такие глубокие шрамы не свести, – продолжила Фран, закатывая рукава рубашки. – Новую кожу себе не пришьешь.

– Его и так почти не видно, – подбодрил Дарт, сраженный внезапным откровением. Прежде они никогда не обсуждали это, соблюдая негласные правила.

Задумавшись, он пропустил момент, когда Фран подготовила целебную купальню, и спустя время очнулся от ее командирского тона:

– Снимай одежду.

Дарт застыл, удивленно глядя на Фран. Склонившись над ванной, она баламутила воду, в которой плавали сухоцветы и труха из листьев. С каждым взмахом ее руки раствор становился все более мутным.

– Чё лыбишься? Раздевай своего дружка, – сварливо добавила она и, кивнув на неподвижного Деса, распростертого на полу, добавила: – Вот этого.

– Принесешь кофе? – попросил Дарт, чтобы на время спровадить ее.

В ответ Фран фыркнула, выражая недовольство. Как всегда некстати в ней проснулся дух противоречия.

– Думаешь, меня можно смутить голым задом?

– Тогда управься здесь сама, а я схожу на кухню.

На том все ее позерство закончилось. За время, что они провели за совместной работой, Дарт успел узнать Фран достаточно, чтобы постичь вздорный характер и понять, как совладать с ним. Главное, не пытаться командовать и не подвергать сомнениям ее способности, – от того и другого она вспыхивала, точно пламя, в которое плеснули керосин. Но стоило предоставить Фран свободу действий, и ее бунтарство угасало. Так случилось и на сей раз. Она пробормотала, что не собирается надрываться, и умчалась прочь, выбрав задание полегче.

Без нее стало так тихо, что Дарт мог слышать тяжелое дыхание Деса, развалившегося на каменных плитах. Густой пар поднимался над ванной, курился вокруг, похожий на дым. Духота давила на нервы. Чувствуя, что вот-вот взорвется, точно перегретый котел, Дарт скинул пальто и принялся за дело.

С одеждой он справился быстро, куда сложнее оказалось поднять безвольное тело и затащить его в ванну. Все же ему удалось, пусть и не без проблем: захлестав костюм, намочив рукава и едва не утопив друга. Дарт отвлекся всего на секунду, но и этого хватило, чтобы Дес скользнул под воду, словно кусок мыла. Зато это привело его в чувство быстрее, чем травяные отвары и крепкий кофе. Вначале над водой взметнулись руки, вцепились в борта, а затем показалась голова.

– Ты чё?!

– Сам же хотел промочить горло.

– А. – Деса устроило и такое объяснение. Он откашлялся, вытянулся в ванне и с минуту пролежал молча, уставившись в потолок. По мере того как его разорванное сознание восстанавливалось, взгляд становился все более осмысленным. Наконец Дес понял, где находится, и спросил: – Как ты меня нашел?

Ответ был прост. К Дарту обратилась сама госпожа Гленн, беспокоясь о сыне. По ее словам, он периодически где‑то пропадал по ночам, а возвращался сам не свой. Когда вместе с ним из дома стали пропадать ценные вещи – предметы интерьера, которые охотно принимали скупщики, госпожа Гленн забила тревогу. Покрывая сына, она утаила все от супруга и попросила помощи у Дарта. Тот, к своему стыду, не смог успокоить материнское сердце, поскольку сам не знал, что происходило с другом последние недели. Куда более осведомленными оказались его знакомые в Хмельном квартале, рассказавшие, что видели его в «Полуночном театре», где собирались последователи месмеризма. Это казалось невозможным: Дес никогда не питал интереса к подобной теме, – напротив, всегда сторонился и побаивался ее. Тем не менее Дарт нашел его именно там, в прибежище спиритов, и в состоянии, что едва отличало его от тех, с кем пытались связаться посредством сеансов.

– Спасибо, что вытащил меня. – Дес потупил взгляд, что заставило поверить в его раскаяние.

В это время вернулась Фран, принесла кофе в пузатой посудине, похожей, скорее, на маленькую кастрюлю, нежели на большую кружку.

– Осторожно, горячо, – предупредила она, прежде чем вверить протянутым рукам емкость с обжигающим напитком.

– Надеюсь, там кипяченый ликер, – пробормотал Дес.

Фран едко улыбнулась:

– Обломись.

Несмотря на то что его ожидания не оправдались, от напитка он не отказался и сделал пару глотков, звучно прихлебывая. Была ли это исцеляющая сила купален или действие кофеина, но Дес снова становился собой: шумным и веселым, как прежде. Он бросил на Фран плутоватый взгляд поверх обода кружки и сказал:

– Не то чтобы я был против, но… так и будешь смотреть?

Она сердито нахмурилась, точно ее несправедливо обвинили.

– Да тут плавает туча листиков-травинок. Ничегошеньки не видно.

– Я слышу в твоем голосе досаду, Мраморная крошка, – протянул Дес.

– Еще раз назовешь меня так – утоплю.

– Тут уже без тебя пытались.

– Я, в отличие от некоторых, довожу дело до конца.

– Вот мы и вернулись к тому, с чего начали. – Привычная для его лица похабная ухмылка превратила слова в очередную шутку, обезоруживающую любую девушку, будь она трижды смела и крепка.

– Дум, – выругалась Фран и отвернулась, делая вид, что стеллаж со склянками требует ее пристального внимания.

Наблюдая за парой склочников, Дарт испытывал странное умиротворение: словно опасность миновала и все вернулось на круги своя. Но он знал, что это чувство кратковременно и обманчиво. Из мрачных мыслей его вывел голос Фран, вспомнившей о своих обязанностях на ферме безлюдей. Дарт и сам провозился с Десом слишком долго, оставив работу. Хорошо, что Алфи, безучастного ко всему, не интересовало, по каким важным делам разъезжал домограф. Вряд ли он проболтается, даже если его спросят об этом.

Фран ушла, и теперь от неприятного разговора их отделяло лишь тупое молчание.

Дарт силился подобрать слова. Всю дорогу из той клоаки он мысленно упражнялся в красноречии, представляя, что скажет другу, а сейчас даже не знал, с чего начать.

– Эй, не делай такое суровое лицо. Тебе не идет, – хмыкнул Дес, самозабвенно потягивая кофе. – Расслабься, ничего ужасного не случилось.

– Да неужели? – процедил Дарт, начиная злиться на друга, чья беспечность граничила с безумием. – С кем ты был? Сколько выпил?

Дес цокнул языком и закатил глаза.

– Откуда этот укоряющий тон? Тебе память отшибло, или Фло такая святая, что отпустила все твои грехи?

Дарт уже собрался возразить, что ему не доводилось прозябать в злачных местах, однако вовремя захлопнул рот. Любая попытка оправдаться и подчеркнуть их различия означала бы, что Дес прав.

– При чем здесь она?

– При том, что не надо приобщать меня к вашему святому семейству.

Дарт ничего не ответил. Выждал с минуту, а потом признался:

– Я просто испугался за тебя. Там, в подвале, ты был не в себе.

– И что я сделал?

Дарт мог бы перечислять, загибая пальцы, но для начала сказал:

– Выжрал три бутылки «Старины Кейпа».

– Вот дерьмо. – Деса передернуло от отвращения. – Да я чокнулся!

Он продолжал цепляться за шутки, чтобы его не затянуло в серьезный разговор. Но это было неизбежно.

– Ты обокрал своих родителей, – продолжил Дарт.

– Не будь как мой отец. Только он придает значимость бесполезным вещам: всем этим статуэткам из нефрита и слоновой кости, подсвечникам с позолотой и прочей чепухе…

– Но ты их украл. И скупщики заплатили вовсе не за хлам.

– Отец об этом знает?

– Нет.

– Вот видишь, он даже не заметил пропажи.

Дарт вздохнул, понимая бесполезность нотаций. Дес был неисправим.

– Зачем тебе столько денег?

– Место за столом стоит дорого, и Габриэль попросила помочь…

Не сдержавшись, Дарт выругался. Он не видел ее со дня похорон, когда она, потерявшая свою семью и друзей, мрачной тенью стояла среди каменных надгробий – молчаливая и поникшая. Выросшая в балаганных повозках, Габриэль привыкла к жизни бродячих артистов и собиралась примкнуть к другой труппе, поэтому никто больше не искал ее в Пьер-э-Метале. Оказалось, она не покинула город, а обосновалась здесь и втянула Деса в сомнительное общество, где верили, что с душами умерших можно общаться через медиума-спирита.

Дарт вспомнил полумрак задымленной коморки и распростертые на матрасах тела: он не всматривался в лица и не знал, была ли среди них Габриэль, но при одной мысли об этом в нем взыграла такая злость, что в груди запекло.

– Зачем ты связался с ней?! – выпалил Дарт, хотя сомневался, что готов услышать правду.

– Из-за Чарми. – Голос Деса предательски дрогнул. – Я снова встретил ее, во время сеанса.

– Это невозможно. Она мертва.

– Но я говорил с ней. И слышал, как звенят колокольчики в ее волосах.

– В пьяном бреду и не такое померещится.

– Тогда я был трезв! – заявил Дес. – Это обязательное условие для всех участников сеанса.

– Как и возлияния после?

– Нет. Это случайно вышло.

– Ясно. Споткнулся о бутылку, упал и не уследил за штанами.

– Кстати, следить за языком тоже полезно.

Дарт принял совет и замолк. Некоторое время они оба сидели, не проронив ни слова. Дес хмурился и тер набрякшие веки, чтобы окончательно прогнать пелену, прилипшую к глазам.

– Я просто хотел попрощаться, – с горечью сказал он.

– Ты скорее попрощаешься с рассудком.

– Уж лучше свихнуться так, чем от мыслей, которыми не с кем поделиться.

– Ты мог бы поговорить со мной.

– Не мог, – грубо оборвал его Дес. Отставил кружку на бортик ванны и наклонился вперед. От него все еще разило, под глазами залегли фиолетовые тени. – Когда мы в последний раз виделись с тобой? Когда изливали друг другу душу за рюмкой-другой? – Вопросы повисли в воздухе, и Дарт не нашел, что ответить. Он мог сказать «давно» или «не помню», но почему‑то это казалось еще хуже, чем молчание. Дес шумно выдохнул и подытожил: – Ты не со мной. Ты с ней. И раз уж решил, будто меня теперь не существует, не нужно вспоминать обо мне, лишь бы поумничать.

– Прости, я…

– Ой, заткнись. – Он скривился. – У меня сейчас голова треснет.

Плечи Дарта бессильно опустились. То, что он упорно не замечал, о чем не думал, занятый другими заботами, внезапно обрушилось на него вместе с чувством вины.

– Прости, – повторил он исступленно. – Я должен был поддержать тебя, заметить…

– Да отвяжись уже, – снова перебил Дес. – Лучше возвращайся в контору. Уверен, у тебя есть дела поважнее, чем возиться со мной.

В его словах сквозила обида, в чем он ни за что не признался бы, хотя этого и не требовалось. Им обоим следовало оказаться на грани, чтобы понять: всякая дружба истончается и рвется, если тянуть в разные стороны.

Помятый и измотанный, будто сам провел ночь за спиритическим столом, Дарт вернулся в контору. Было бы лучше не попадаться на глаза сотрудникам, но, как назло, коридоры наводнились людьми, и каждый норовил зацепить его: приветствием, рабочим вопросом или оценивающим взглядом. Всякий раз он натянуто улыбался в ответ, говорил односложно, на ходу, не задерживаясь, чтобы коллеги не учуяли горький запах дыма, въевшийся в пальто. Под ним явно ощущался липкий холод мокрых рукавов, вместе с влагой впитавший крепкий травянистый дух снадобий.

Оправдать его долгое отсутствие и странный вид могла разве что легенда о том, как он по долгу службы посетил подозрительный дом, а тот на поверку оказался зловонной клоакой. Однако к тому моменту, как эта мысль пришла к нему, Дарт уже добрался до двери, отмеченной табличкой с его новообретенным именем. Оно до сих пор казалось ему чужим, и порой, врываясь на территорию некоего господина Холфильда, Дарт ожидал встретить другого человека – настоящего домографа вместо самозванца вроде себя.

Единственным, с кем бы он мог столкнуться там, был Ларри. После того как огонь уничтожил Танцующие дома, их лютены оказались не у дел, но при Дарте получили новую работу: прилежный Ларри занял архив, а неугомонный Лоран стал посыльным. Многие в конторе не знали о близнецах и принимали их за универсального помощника, причем весьма эксцентричного, непостоянного и успевающего быть в двух местах сразу.

– О! – вместо приветствия воскликнул Ларри, оторвавшись от бумаг. – Тебя ждут. – И ткнул пальцем в сторону боковой двери в кабинет, доставшийся Дарту со всеми вещами от его предшественника, начиная от инструментов и заканчивая резной картой города с миниатюрными копиями зданий и точно воспроизведенным планом улиц.

Получив известие, он решительно направился к себе, будучи уверенным, что застанет Флори, но ошибся и вслед за разочарованием испытал удивление.

В кресле, поджав ноги, сидела Офелия. Сброшенные ботинки лежали под столом, раскрытая книга – у нее на коленях. Судя по количеству прочитанных страниц архитектурного справочника, она ждала уже не первый час.

– Ты чего? – растерянно спросил он.

– За мной приходили в школу, – ответила Офелия, пытаясь справиться с эмоциями, но голос ее предательски дрожал. – Две грымзы из приюта. Но я успела сбежать от них.

Выслушав, Дарт похвалил Офелию за то, что она пришла в домографную контору, а не домой, где ее искали бы в первую очередь. Возможно, Флори уже донесли о случившемся. «Тогда почему она еще не здесь?» – справедливо заметил детектив. «Потому что она больше не полагается на его помощь, придурок», – из глубины сознания огрызнулся хмельной. Дарт мотнул головой, чтобы прогнать навязчивые мысли. Только этого бардака не хватало!

– Я пошлю за Флори машину, – проговорил Дарт, переключив внимание, – а потом вместе решим, где вам лучше переждать время до отъезда.

– А ты?

– Что я?

– Ты разве с нами не едешь?

– Кто‑то должен приглядеть за Бо, – отшутился он и вышел из кабинета.

В архиве Ларри скатывал чертежи в тугие рулоны. В конторе он привык разбирать бумаги, сшивать документы или чинить расшатанные перекладины перекатной лестницы, поэтому обрадовался, что ему доверили важное дело и дали служебный автомобиль с водителем. В свою бытность лютеном Ларри выполнял мелкие поручения Эверрайна, когда способность принимать обличье ворона могла пригодиться, что в спокойные времена случалось очень редко. В память о своей силе, утраченной вместе с безлюдем, он продолжал носить вороньи перья в волосах, из-за чего взлохмаченная шевелюра еще больше напоминала птичье гнездо.

Отдав распоряжения, Дарт занял себя работой. На столе накопились новые заявки от беспокойных жителей, переживающих за свои дома, и сразу же ему попалась история фермера: он подозревал, что его старый амбар превратился в безлюдя. Это было распространенное явление, когда сильный ветер «оживлял» ветхие здания, а люди жаловались на вой, грохот и присутствие чего‑то живого и зловещего. Для отказа хватило бы и того, что речь шла о хозяйственной постройке, а не о заброшенном доме, способном обрести разум. Остальные заявки Дарт одобрил и внес в свой график, отметив, как наивно и самонадеянно строить планы в сложившихся обстоятельствах.

Пока он разбирался с бумагами, Офелия сидела в кресле и читала – больше от скуки, чем из интереса к теме, что было понятно по выражению ее лица. Тишину нарушали шелест страниц, тиканье часов и гул паровых труб. Вскоре донеслись шаги, и Ларри заглянул в кабинет, чтобы отчитаться: он вернулся один; дверь ему не открыли, да и Флори, судя по оставленным на снегу следам, ушла в город.

Дарт побарабанил пальцами по столешнице. Ему не хотелось разводить панику только из-за того, что Флори не оказалось дома, и все же его беспокойство нашло поддержку в сознании. «Что‑то случилось, что‑то случилось», – зашептал в голове трус, но его тут же грубо оборвал хмельной: «Заткнись!»

– Ты мне? – с удивлением переспросил Ларри.

Дарт и сам не понял, как вышло, что произнес это вслух. Ему вдруг стало нечем дышать, он качнул головой, утер лоб ладонью и потянулся к графину с водой. Осушив стакан, Дарт снова обрел контроль над своим голосом:

– Спасибо, Ларри. Это все.

Когда он ушел, Офелия внезапно спросила:

– Флори не делилась с тобой планами на день?

Дарт почувствовал укол совести, вспомнив, что намеренно избегал ее после неудавшегося разговора.

– Нет, – ответил он неохотно. – Вчера я был не самым приятным собеседником.

Огромные голубые глаза, похожие на подсвеченные солнцем витражи, посмотрели на него с укором.

– Просто мы договаривались, что вместе соберем вещи, когда я вернусь из школы. Вряд ли бы Флори ушла из-за пустяка… Что думаешь?

А думал он о том, что паром в Делмар уходил поздней ночью, и до тех пор им следовало переждать в безопасном месте. Вначале, решил Дарт, нужно поехать в Голодный дом, чтобы проверить, не вернулась ли Флори, а заодно расспросить безлюдя, не приходил ли кто. Вместе с тем, как детектив с холодным, трезвым рассудком строил планы, где‑то в глубине сознания паниковал трус, а писатель утешался надеждой, что вечером они будут пить ромашковый чай в Доме с оранжереей и ничто не нарушит их спокойствия.

Офелия вызвалась ехать с ним, чтобы собрать чемодан, и вдвоем они, миновав коридоры, вышли через служебный вход во внутренний дворик. Алфи крутился у автомобиля: размахивал щеткой, избавляясь от снега, оседающего на глянцевую поверхность крыши. Дело можно было считать бесполезным, поскольку мелкая ледяная крошка продолжала сыпать и сводила к нулю все старания. Заметив Дарта, он бросил сигарету в снег и затоптал.

– Куда? – буднично спросил Алфи и надвинул фуражку на лоб, как делал всякий раз, садясь за руль.

Они не стали соваться на главные улицы, чтобы пробраться задворками и подъехать к Голодному дому со стороны водонапорной башни. Снег здесь не таял, а накапливался плотной массой, покрытой хрустким слоем льда. На повороте автомобиль занесло, Алфи выругался и рванул тормозной рычаг. Если бы кто‑то караулил их перед домом, то наверняка услышал, но там никого не было.

Вечерело, и первые оттенки сумерек уже проявились на небе. Оно стало похоже на стекло – мутное, словно с налетом пыли и сажи. Только такие и можно было встретить в зимнем Пьер-э-Метале.

Дарт отворил калитку во двор и зашагал по тропинке, тянущейся среди снежной насыпи как шов. Там, где под землей пролегали трубы, снег не задерживался.

В доме их встретил заскучавший и оголодавший Бо, которого Офелия тут же ринулась спасать, уведя на кухню.

Наконец оставшись в одиночестве, Дарт смог сосредоточиться на своих ощущениях, а они говорили, – нет, кричали, – о том, что в доме Флори нет. Возможно, ей сообщили, что Офелия сбежала из школы, или снова вызвали на разговор, или… Дарт потер виски, чтобы унять голоса, наперебой выкрикивающие одно предположение за другим. Это становилось невыносимым. Он дал себе обещание разобраться с бардаком в голове позже и наведался в хартрум, чтобы поговорить с безлюдем.

Разбуженный, тот с минуту ворчал, что его потревожили, а потом, с пользой применив свой разум, смекнул, что выбрал неподходящее для капризов время:

– Утром она точно здесь была. Суетилась много. Шныряла туда-сюда, все ей не сиделось на месте. Потом затихла, и я наконец уснул. Когда ушла – не знаю. Помню только, что кто‑то в дверь ломился да по окнам заглядывал. Правда, я к такому уже привык.

Был это Ларри или кто‑то другой, безлюдь сказать не мог.

– И подкинь в топку угля, холодает, – проворчал он вслед.

Ничего так и не добившись от него, Дарт решил проверить комнаты, сам не зная, что рассчитывал найти. Оставленную записку, подсказку, куда подевалась Флори, или слабое утешение, что не случилось ничего плохого.

У лестницы он столкнулся с Офелией: она успела собрать чемодан и спросила, как быть дальше. Они могли остаться здесь, дожидаясь Флори, или сразу отправиться в Дом с оранжереей.

Внутреннее чутье предупреждало о надвигающейся опасности, но Дарт не придал ему значения, о чем вскоре пожалел.

Их напугал громоподобный стук в дверь, словно ударили дубинкой или чем потяжелее. Осознание, что за гости ломятся в дом, приковало их обоих к полу, сделало ноги железными – ни ступить, ни убежать. За окном мелькнул слабый огонек, и Дарт увидел лицо: суровое и плоское, будто нарисованное на стекле. Пуговицы на синем мундире блеснули, отражая свет фонаря.

Снова постучали – еще сильнее, грозясь сорвать дверь с петель. Безлюдь ответил недовольным треском стен, ему не нравилось, когда с ним обращались так грубо.

– Немедленно откройте!

У Дарта было несколько секунд на размышления, и пытливый ум детектива подсказал, что делать.

– Сможешь дойти через тоннели сама? – тихо спросил он у Офелии, и та решительно кивнула. – Тогда встретимся у Бильяны.

В глазах ее мелькнул страх, но что случилось с ним, Дарт уже не видел, направившись к двери, куда продолжали неистово колотить следящие. Их было трое, окруживших его. Внизу, у лестницы, Дарт заметил двух безызвестных женщин – очевидно, работниц приюта. Во всяком случае, они вполне могли сойти за тех «грымз», упомянутых Офелией.

– Мы пришли за младшей Гордер, – коротко объявил следящий с фонарем в руке. В желтоватом свете его лицо плыло и плавилось, похожее на масло, растопленное на сковороде.

– На каком основании?

– Это мы обсудим с законным представителем, – процедил второй, самый крупный и мускулистый из всех, так что сразу было понятно, что его убеждающая сила заключается не в переговорах, а в кулаках. – Ей лучше выйти к нам.

В его голосе сквозила угроза, и даже если бы Флори была в доме, Дарт не позволил бы следящим встретиться с ней.

– Вы будете разговаривать со мной, – категорично заявил он. – Потому что ломились в мой дом.

Едва он договорил, огромная ручища, словно крюк, подцепила его за шею и рванула вперед. Дарт потерял равновесие и упал бы, если бы его не продолжали крепко держать.

За спиной захлопнулась дверь, щелкнув замками. Безлюдь почуял угрозу и сделал, что должно.

– Объяснений хочешь? – прорычал следящий. – Так держи.

Его схватили, будто он ничего не весил, и приложили лицом о перила. От удара потемнело в глазах, из носа хлынула горячая кровь. На миг Дарт утратил контроль над телом и, кубарем скатившись по ступенькам, упал в рыхлый снег. Отрезвляющий холод быстро привел его в чувство. Подняв голову, он увидел перед собой начищенные до блеска сапожки, притопавшие из приюта, и, недолго думая, сплюнул кровавую слюну прямо на них. Обладательница оскверненной обуви взвизгнула и принялась брезгливо оттирать мыски, окуная их в снег. Эта выходка повергла доблестную работницу в такой ужас, будто она никогда не сталкивалась с подобным, не разнимала дерущихся до увечий сирот, не видела их жестокости.

Прежде чем Дарт нашел в себе силы подняться, он услышал тошнотворный треск дерева. Спустя еще один удар следящие вынесли дверь и прорвались в дом, и тот угрожающе заскрежетал. Тело инстинктивно напряглось, дернулось, но тут же было прибито к земле. Третий следящий, тот самый верзила, что спустил его с лестницы, склонился над ним, обездвижив.

– Как думаешь, – процедил он, – слухи о том, что местный домограф спит с обеими сестрами Гордер, будут достаточным основанием?

Работницы приюта изумленно ахнули, выражая неодобрение и протест таким методам. Та, что прижимала к груди папку с документами, даже попыталась отчитать следящего:

– Клевета навредит, в первую очередь, самой девочке. Вы в своем уме?

Ответа они так и не узнали. Стеклянный воздух пронзил крик. «Они схватили ее», – подумал Дарт и хотел броситься на помощь, но подошва с шипами вдавила его обратно в снег так, что оставалось лишь наблюдать, как двое тащат Офелию. Она упиралась, пыталась отбиться чемоданом, который крепко сжимала в руке, как оружие. Его металлический уголок со всего маху врезался в колено следящему, и тот, обозленный, грубо тряхнул ее. Защелки на чемодане не выдержали, он распахнулся, и все его содержимое посыпалось на снег. Если бы Офелия не замешкалась, если бы подумала о себе, а не о треклятых вещах, если бы он успел что‑то предпринять, все могло сложиться иначе, но они оба оказались бессильны перед обстоятельствами.

Увидев его, с окровавленным лицом, прижатым к земле, Офелия отчаянно завопила:

– Да-а-а-арт! – Потянула к нему руки, рванулась изо всех сил, но ее поволокли прочь. Она завизжала громче: – Не отдавай меня им! Не отдавай!

Он дернулся, силясь подняться, и ему это почти удалось. Так показалось поначалу, пока ему не врезали по ребрам. Из легких выбило воздух, Дарт скрючился, то ли пытаясь защититься, то ли чтобы унять боль. Может, он пропустил другие удары, пока корчился в ногах у этих тварей, – он так и не понял.

На его глазах Офелию схватили и затолкали в фургон следящих. Она доверяла ему, просила помощи, а он не справился. «Прости, прости, прости», – застонал Дарт, но никто не услышал. Исчезли начищенные сапожки из приюта и шипованные подошвы, бьющие по ребрам; затихли крики Офелии и гул фургона, увезшего ее в приют.

С трудом Дарт пошевелился, перевернулся на спину, уставился в небо, на которое оседало все больше ночной копоти. Скоро стемнеет, а Флори по-прежнему нет. Что он скажет ей, когда она вернется? Как посмотрит в глаза? Впервые за день в его голове было пусто и тихо. Никто не знал ответа.

Глава 3

Дом, где горит огонь

Ризердайн

Риз одернул рукава парадного кителя – белоснежного, как пики Южной гряды, с темно-синими, как воды Южного моря, пуговицами. И неудобного, как смирительная рубашка, добавил он уже от себя. На улице, под хлестким ветром, в нем было промозгло, а теперь, в душном зале, где проводился прием, невыносимо жарко. Будь его воля, он бы даже не появился здесь, но традиции обязывали Хранителя Делмарского ключа присутствовать на городских торжествах, особенно таких значимых, как Велла-серра.

В столице с размахом отмечали середину зимы – самую холодную ночь в году. Согревающий огонь пылал на каждой улице: свечи, факелы и – главный символ праздника – восковые фигуры. Лучшие мастера трудились над скульптурами из пчелиного воска. Их творения, выставленные на городской площади, образовывали аллею; первым через нее проходил Хранитель Делмарского ключа, он же удостаивался чести зажечь фитиль и открыть торжество. В течение ночи скульптуры таяли, и к утру от них оставались лишь уродливые «сугробы». Наплывший воск растаскивали бедняки, чтобы переплавить в новые свечи и продать. Городская стража им не препятствовала, находя в этом проявление щедрости в честь праздника.

Риз никогда не разделял всеобщего веселья. Человеческие фигуры и восковые лица выглядели до ужаса реалистично. Желтые, застывшие, неподвижные, они напоминали мертвецов после островной лихорадки. Он родился в то время, когда призрак страшной болезни еще довлел над южанами, а городскими легендами об эпидемии, унесшей тысячи жизней, пугали непослушных детей.

Однажды в детстве он, по воле судьбы и неугомонной матери, оказался на площади в разгар гуляний: играла музыка, пылал огонь, с боков теснили разряженные люди, сверху давил плотный воздух, раскаленный и наполненный медовой сладостью, смешанной с горечью дыма. Чтобы отдышаться, Риз присел на корточки, пригнулся к земле – холодной, неподвижной, безопасной тверди. Он провел так не больше минуты, пока его не стали толкать шальные гуляки. Испуганный, он вскочил на ноги, вытянулся в полный рост. Вокруг бушевало людское море, мелькали лица, гремели барабаны. Отчаянно вглядываясь в толпу, Риз пытался найти Ма, но перед ним то и дело вспыхивали восковые головы, увенчанные фитилем, и застывшие гримасы с оплывающими от жара чертами: вытекшие глаза, проваленные носы, разинутые рты… Ма первой заметила его и, вытащив из гущи, увела подальше от аллеи. Земляничное варенье, купленное у лавочника, успокоило маленького Риза, однако тревожное чувство, связывающее его с Велла-серрой не исчезло многие годы спустя. И сейчас, после кульминации вечера, он чувствовал себя как одна из восковых скульптур на городской площади. Он словно был декором, безвольной фигуркой, чья учесть – появиться под восторженное ликование, а после умереть на глазах толпы, безжалостно предавшей его огню.

Риз сглотнул. Во рту оставалась приторная сладость: надышавшись медовым воздухом, он попытался перебить послевкусие земляничным вином, но сделал только хуже. Воспоминания из детства стали еще явственнее и добавили тревоги. Ему требовался стакан холодной воды, но приходилось стоять посреди зала, у всех на виду, и слушать праздничный хор, исполняющий традиционную песню Велла-серры. Многоголосие эхом растекалось под сводами, и пространство вибрировало от силы звука.

– Лицо попроще, Ри, – шепнули ему на ухо, и он вздрогнул от неожиданности. – Хотя бы попытайся изобразить воодушевление.

– Не могу.

– Представь, что перед тобой чертежи.

– Уже. Не помогает, – сквозь зубы процедил он и в очередной раз одернул рукава, беспокоясь о том, что его болтовню расценят как неуважение к приглашенным хористам.

– Ну, тогда представь меня голой.

Не удержавшись, он повернулся к Илайн, стоящей слева от него, и она лукаво улыбнулась в ответ, довольная, что шутка удалась. Риз надеялся, что все увлечены музыкой и не слышат их. А лучше бы еще и не видели.

– У тебя щеки покраснели.

– Тут жарко.

– У-у-уф! – шумно выдохнула Илайн и помахала рукой, изображая, будто ей душно.

Притворство на грани издевательства. В отличие от него, упакованного в парадный китель, Илайн повезло куда больше. Вряд ли она, облаченная в струящееся платье с открытыми плечами, изнывала от жары. Если что и доставляло ей неудобства, так это любопытные взгляды и волнительные перешептывания гостей, обсуждавших спутницу Хранителя Делмарского ключа.

Для Риза это был первый официальный прием в статусе градоначальника и первый публичный выход с того злополучного ужина, когда его выгнали из дома Брадена и избили. Сплетни о том случае давно утихли, а напоминать о них никто уже не смел. И все же, находясь среди свидетелей своего былого унижения, он ждал подвоха: неудачных острот, намеков или, что еще хуже, лживого сочувствия. На праздновании Велла-серры собрался весь бомонд, что общество и прежде угнетало его, а сейчас вовсе становилось невыносимым.

Чтобы отвлечься, Риз огляделся вокруг, задерживая внимание на деталях. Под сводчатым потолком провисали тяжелые гирлянды из еловых ветвей. Свечи в канделябрах бросали мерцающие отблески на хрустальные бокалы. Оранжевые плоды физалиса, похожие на огни, были повсюду: ими украшали арочные окна, и столы, и сами блюда, дожидавшиеся гостей. Когда последний припев отзвучал и хор проводили аплодисментами, публика плавно переместилась поближе к угощениям.

Риз наивно полагал, что это ненадолго отвлечет собравшихся и позволит ему перевести дух, однако сразу заметил, как от потока гостей отделилась тощая высокая фигура и решительно, как стрела, устремилась прямиком к нему. Он даже не успел приосаниться и встретил давнюю знакомую в полной растерянности.

– Господин Ризердайн, – протянула госпожа Бланда, словно его имя было строчкой из велласеррской песни. – Не припомню праздника прекраснее!

Он был уверен, что такой похвалы удостаивался каждый, кто вызывал у госпожи Бланды корыстный интерес. Манера речи всегда выдавала ее истинное отношение к собеседнику: чтобы выказать уважение, она говорила медленно, напевно, растягивая слоги; а для тех, кто вызывал у нее нескрываемое презрение, была припасена особая интонация, когда окончания слов искажались или вовсе терялись в спешке.

Ему следовало с благодарностью принять ее похвалу, однако он не умел притворяться, поэтому в ответ лишь учтиво кивнул, надеясь, что разговор исчерпает себя, едва завязавшись. Чувствуя его растерянность, Илайн поспешила на помощь.

– Вы можете забрать угощения для приюта вон там. – Она указала в сторону ниши, где разместили деревянные ящики с разной снедью. Часть из них собирались отвезти в башни Хранителя, а остальное раздать нуждающимся на улицах. Для детского приюта, коим заправляла госпожа Бланда, тоже приготовили щедрый подарок.

– Спасибо, госпожа Нидл, – сухо сказала директриса, не оценив ее заботы. Тем самым тоном, выражающим пренебрежение.

– Уолтон, – тут же исправила Илайн. Выложила на стол главный козырь, чтобы не затягивать выигрышную партию.

Госпожа Бланда замялась. Ее взгляд скользнул вниз и задержался на кольце: топаз в золотой оправе красноречиво сверкал на безымянном пальце Илайн. Убедившись, что ее не обманывают, директриса выдавила:

– Примите мои поздравления. Не знала, что вы обручились.

– Мы не делали из этого сплетни. – Илайн пожала плечами, увитыми жемчужными нитями.

– Оно и правильно, – пробормотала госпожа Бланда, сконфуженная колким замечанием. Ее назвали сплетницей, но выказать обиду она не посмела и молча удалилась, по пути едва не снеся девушку, разносящую напитки.

Бокалы тревожно звякнули, но та смогла удержать их на подносе, не пролив ни капли. Глядя на этот трюк, Риз невольно подумал о Саймоне и его бережном обращении с посудой. Прислужница иначе расценила его взгляд и предложила вина, а когда получила отказ, поспешила дальше, сквозь толпу, подставляя бокалы жадно протянутым рукам.

Не дожидаясь, когда следующий гость изъявит желание отметиться перед Хранителем Делмарского ключа, Риз и Илайн ускользнули из зала, чтобы наконец ненадолго скрыться от любопытных взглядов. Их стало значительно больше после того, как госпожа Бланда вернулась к гостям и не преминула сразу же обсудить открывшуюся ей истину. Можно было не сомневаться, что к утру новость подхватят газетчики, и на первой полосе «Делмар-Информер» появится кричащий заголовок что‑то вроде: «В ночь Велла-серры Хранитель Делмарского ключа торжественно объявил, что обручен». Риз понимал, что публичные обсуждения его жизни неизбежны, но предпочел бы отсрочить момент. Илайн он не винил. Их совместное появление на приеме уже говорило о многом, а кольца на безымянных пальцах служили подтверждением сплетен. Легко было представить, как люди обсуждают главных героев прошедшей Велла-серры: новоявленную чету Уолтонов.

Через распахнутые двери они прошли на небольшой балкон с каменной балюстрадой. Отсюда открывался вид на городскую площадь: с высоты Восковая аллея выглядела как шеренга солдат во время факельного шествия. Благодаря ветру воздух снова стал свежим, и облако медовой сладости унесло куда‑то дальше, в сторону улиц, где продолжались шумные гуляния.

Зима в Делмаре была мягкой, но сейчас, после душного зала, холод ощущался совсем иначе. Риз предложил Илайн китель, но та заупрямилась.

– Даже не пытайся спихнуть на мои плечи должность градоначальника.

– Это всего лишь одежда.

– Вначале форма, потом обязанности… Ну уж нет, – проворчала она, состроив гримасу.

– Хочешь, попрошу принести твой плащ?

– Это лишнее, – отмахнулась Илайн. Несмотря на то что на ее руке сияло драгоценное кольцо, а новая фамилия была на слуху среди бомонда, сама она не относила себя к людям, имеющим право обращаться к прислуге, особенно по таким пустякам. – Побудь со мной.

Он прижал Илайн к себе, чтобы согреть, и она не стала возражать. С минуту они, молча наблюдали за огнями на городской площади.

– Как думаешь, нас кто‑нибудь хватится, если мы сбежим через балкон? – задумчиво проговорила Илайн.

– Нас – нет, а вот парадный китель будут искать. Это же реликвия.

– И как оно, носить на себе реликвию?

– Чувствую, скоро с ней срастусь. Если она не придушит меня раньше.

– Интересно, как в него помещался Лэрд?

– Носил на одном плече.

– Серьезно?

Риз засмеялся и заверил, что говорит правду. В отличие от самих Хранителей Делмарского ключа, их праздничное обмундирование не менялось с давних пор, и градоначальникам разного телосложения и габаритов приходилось проявлять изобретательность, дабы соблюсти традицию и вырядиться как положено. Будь они королями, носили бы корону, как символ власти, но их роль была значительно скромнее. Привилегий хватило только на китель, прошитый золотыми нитками.

Самая холодная ночь в году стремительно надвигалась, чтобы оправдать свое звание. На город опускался туман. Морской воздух пощипывал кожу, – казалось, будто ее натерли солью. Риз предложил вернуться к гостям, но Илайн снова заупрямилась.

– Не хочу. Там все женщины смотрят на меня так, словно я стащила лакомый кусок из их тарелки.

– Ты их поражаешь.

– Вот и хорошо. Когда они теряют дар речи, становится тише.

Порыв колючего ветра заставил Илайн прижаться к нему теснее, и Риз почти поддался желанию сбежать с праздника прямо сейчас. Он бы давно так и сделал, если бы не был вынужден следовать четкому регламенту. Все ждали кульминации вечера – грандиозного фейерверка. С этого самого балкона Ризу предстояло запустить первую ракету и на том сложить свои полномочия городского шута до следующего торжества.

– Потерпи еще час, – сказал он. – Клянусь, что не задержусь ни на минуту.

– Ох, Ри. Клятвы – не зерна, не прорастут там, где их разбросали.

– Ты это сама только что придумала?

– Нет. Старые мудрости Ислу.

– На островной земле не растет ничего, кроме табака. Уж поверьте! – внезапно раздалось позади.

По одному голосу Риз понял, кто бесцеремонно вмешался в их разговор. Обернувшись, он, как и ожидал, увидел мерзкую физиономию Иржи, фермера из восточного Ридо.

– Вижу, даже светское общество не научило вас манерам. – Риз смерил его уничижительным взглядом. Однако смутить этого дубину не удалось. Как у деревянной фигурки с лубяными глазами, его гримаса осталась неизменной. Он склонил голову, неумело пытаясь притвориться вежливым, и выдал:

– Позвольте обратиться к вам, господин Уолтон.

– Вы уже сделали это без моего дозволения.

Риз надеялся, что холодный тон намекнет дотошному фермеру, что ему пора, но тот явно не собирался уходить и, прожигая их взглядом, стоял неподвижно, заняв собой дверной проем.

Они оказались в ловушке. Предложение Илайн сбежать через балкон теперь казалось единственным шансом спастись от неприятного общества. Словно подталкивая их к краю, Иржи шагнул вперед, прогнусавив:

– Понимаю ваше желание уединиться с супругой. – Его масляный взгляд скользнул по плечам Илайн. – Уделите мне пару минут, а после я готов постоять на стреме, чтобы вас никто не побеспокоил.

Не желая оставаться объектом скабрезных шуток, Риз отстранился от Илайн. Ее присутствие оказывало на него то же действие, что крепкий алкоголь или горячая ванна: размягчало, делало уязвимым. Стоило ему ненадолго забыться рядом с ней, и он потерял бдительность.

Иржи прочистил горло и завел свою шарманку ушлого дельца:

– Я не раз пытался попасть к вам, господин Уолтон, и каждый раз получал отказ. Хотя вы должны быть заинтересованы в том, чтобы сотрудничать с восточными городами, способными прокормить Делмар. Слышал, после того как ваши фермы закрылись, в столице начались проблемы с продовольствием.

– Вы можете вернуться за праздничный стол и убедиться, что делмарцы не голодают.

– Таскать запасы – удел крыс, – заявил Иржи, надеясь, что его слова достаточно оскорбительны, чтобы уязвить Риза и лишить его той уверенности, с какой он отказывался от подачки. – Что будет после, когда доедите то, что откладывали на черный день? Я готов помочь. Мы собрали хороший урожай и можем прокормить все южные земли: от Лима до Хафна. Но вам я сделал предложение первым.

– Я тронут, – холодно ответил Риз. – В таком случае не окажете ли вы мне услугу?

Иржи надулся как индюк; видимо, решил, что смог переломить ход разговора.

– С радостью.

– Тогда уйдите прочь и больше не попадайтесь мне на глаза.

Иржи туповато заморгал. Потребовалось несколько секунд, чтобы он осознал сказанное и нашелся, что ответить.

– Я думал, вы мудрый управленец и не будете принимать решения, руководствуясь старыми обидами.

– Ничего личного. Я наслышан о том, как вы ведете дела. Обманутые пайщики, поставки гнилого зерна с обвесом в вашу пользу… – Риз покачал головой в знак порицания. – Для многих вы – причина огромных убытков, и я не стану подвергать городскую казну такому риску. Так что можете оставить мечты о том, чтобы занять столичный рынок. Этого не будет, хоть в лепешку расшибитесь.

Иржи затрясся от злости; щеки его раздулись, и весь он стал похож на воздушный шар.

– Ваша минута давно истекла, – поторопил Риз, и больше повторять не пришлось. Оскорбленного Иржи как ветром сдуло.

Все произошло так быстро, что, казалось, он успел сделать единственный вдох, а теперь, избавившись от надоедливой персоны, смог свободно выдохнуть.

– Пора признать, что это весело! – усмехнулась Илайн и, встретив его вопрошающий взгляд, пояснила: – Говорить правду. Называть сплетников сплетниками, хамство – хамством. Люди так забавно реагируют, будто это откровение для них.

– А меня учили, что иногда лучше держать язык за зубами и не нарываться. – Риз почесал шрам у виска, оставшийся после встречи с удильщиками.

Илайн ничего не сказала. Было нечто красноречивее и утешительнее любых слов: ее холодные пальцы, скользнувшие под воротник кителя, решительность, с которой она притянула его ближе, чтобы горячими губами прижаться к шраму.

– Иди к гостям, – шепнула Илайн. – А я спущусь за плащом. Иначе будут судачить, что я от тебя не отлипала.

– Они все равно будут сплетничать.

– Еще как. Но пусть придумают что‑нибудь оригинальное. Незачем упрощать им задачу.

Заговорщицки улыбнувшись друг другу, они вернулись в зал и разошлись в разные стороны: Илайн – к лестнице, ведущей к гардеробной, а Риз – к праздничным столам, прореженным изголодавшимися за вечер гостями. Его будто подхватило бурное течение: участливые лица, натянутые улыбки, липкие рукопожатия, пустые слова о том, что праздник удался, стократные упоминания его имени – отовсюду, разными голосами и интонациями.

Заскучавшие гости ждали главного действа, и когда назначенное время наступило, Риз под громкие овации прошествовал на балкон, чтобы поджечь фитиль. Первая ракета с шипением взмыла в воздух, взорвалась и рассыпалась дождем искрящихся звезд. Снизу донеслись возгласы, одобрительные крики и хлопки, а в следующую секунду их заглушили залпы фейерверка. Он стоял на балконе, глядя в небо, наблюдая, как взлетают и взрываются ракеты, оставляя за собой хвосты дыма и снопы искр, будто прирученные кометы. Вновь и вновь они стрелами пронзали воздух. С моря наползал туман – такой плотный, что можно было увидеть четкую границу между молочно-дымной завесой и небом, озаренным вспышками фейерверка.

Погасла последняя ракета, восторженные голоса затихли, праздник закончился. Будто почувствовав это, туман сгустился и накрыл город. Все вокруг теперь казалось плоским, выцветшим, увядшим. Люди внизу превратились в скользящие тени, очертания зданий, окольцовывающих главную площадь, расплылись и стали почти неразличимы.

Суета переместилась к дверям и лестницам. Гости торопились домой, чтобы переждать самую холодную ночь в своих теплых постелях. Компании на улице редели и мельчали, а желтоглазые автомобили выплывали из тумана, чтобы забрать пассажиров, и снова пропадали, похожие на глубоководных рыб, проглатывающих мелких рыбешек. Наблюдая за ними с высоты, Риз невольно вспомнил про удильщиков и одноименную банду, держащую в страхе южные земли. Ему удалось подавить их деятельность в Делмаре, и те переметнулись на близлежащие территории.

Велла-серра только отгремела, а его мысли уже вернулись к проблемам, волнующим его последнее время.

Риз скорее почувствовал, нежели услышал движение позади себя, и обрадовался, увидев Илайн. В суете он не заметил момент, когда она присоединилась к гостям на балконе. Впрочем, в ее духе было и вовсе пропустить фейерверк, который она считала дешевым трюком и бесполезной тратой пороха, выброшенного на ветер.

– Поехали, Уолтон, – бросила Илайн, сердито смахнув с лица прядь, выбившуюся из-под гребня. – Я ни одной лишней минуты не вытерплю в этом платье!

Она зашагала прочь, и Риз, памятуя о своем обещании, поспешил за ней. Свернув в темный пустой коридор, Илайн первым делом избавилась от гребня и, спрятав его в кармане плаща, взъерошила волосы. Затем огляделась по сторонам, будто запоздало подумав о том, что за ними могут следить, и остановилась у ниши.

– Тебе что‑то подложили в карман, – сдавленным шепотом сообщила она. – Пока все глазели на фейерверк.

Риз проверил карманы парадного кителя: в одном из них действительно нашелся клочок бумаги, подписанный печатью с изображением маяка и глаза, зависшего над ним, как прожектор. Знак Охо. Увидев его, Илайн тихо выругалась, озвучив его мысли.

– Какого хрена?

Он сразу понял, что им нужно, но помедлил с ответом, изучая записанную комбинацию из букв и цифр, что было не чем иным, как зашифрованными координатами места встречи и временем.

– Это приглашение в их резиденцию, – наконец сказал Риз.

– У нас еще ничего не готово. – Илайн нервно покачалась на каблуках.

– Покажу, что есть. Чертежи, планы…

– Они не в гости тебя зовут, Ри. Иначе зачем посылать шпионку?

– В каком это смысле?

– Та подавальщица. Весь вечер крутилась рядом. Слушала. А потом подсунула тебе записку и сбежала.

– Может, она надеялась на чаевые?

Илайн нахмурилась.

– Ри, это не шутки. Речь о твоей безопасности. Сегодня тебе в карман подложили записку, а завтра – быстродействующий яд. На всякий случай напомню: ты – Хранитель Делмарского ключа. – Она ткнула ему пальцем в грудь, и Риз невольно поморщился. – Пора нанять охрану, чтобы хватали за руку всякого, кто попытается тебя тронуть. – Илайн прервалась и растерянно спросила: – Что смешного?

Он с трудом подавил приступ нервного хохота и выдавил:

– А что ты будешь делать с моей неприкосновенностью, Ила?

– Буду преступницей. Каждую ночь. – Она саркастично приподняла бровь и, смирившись, что серьезного разговора уже не получится, зашагала дальше.

Во дворе резиденции для приемов их ждал водитель. Они расположились на задних сиденьях и ехали молча, погрузившись каждый в свои мысли.

Прорвавшись через улицы, наводненные веселыми толпами, автомобиль свернул в тихий квартал, отделенный от побережья длинной аллеей эвкалиптов. Окутанные ночным сумраком они казались каменными исполинами, что оберегали покой жителей и их обители. Там, где праздник еще продолжался, горел свет: тонкими полосами он просачивался сквозь обрешетку запертых ставен и окрашивал туман в бледно-желтый, как ванильный пудинг, цвет. На этом фоне их дом с черными окнами выглядел мрачным и заброшенным, и только дым из труб, поднимающийся над покатой крышей, разрушал эту иллюзию.

Тихо проскользнув за дверь, Риз и Илайн впотьмах пробрались наверх. В спальне горел камин, заботливо растопленный Саймоном. Поленья мирно потрескивали, разнося по комнате приятный запах древесины. Идеальное место, чтобы встретить самую холодную ночь в году.

Скинув неудобные туфли и плащ, Илайн умостилась у камина и вытянула ноги, грея ступни. Подол ее шелкового платья растекся по ковру, похожий на озеро, в глади которого отражались танцующие блики. Расположившись в кресле напротив, Риз с минуту любовался ею, чего не мог позволить себе весь вечер.

Когда их взгляды встретились, Илайн поняла, о чем он думает. Пожалуй, это было слишком очевидно. Неторопливо, будто нехотя, она встала и подошла. Подобрала подол, чтобы узкая юбка не стесняла движений, и забралась к нему на колени. Оказавшись лицом к лицу, они продолжали хранить молчание, не нарушая сложившейся вокруг них мелодии. В ней смешались треск огня, их дыхание, завывание ветра в дымоходе и шорох ткани, пока Илайн возилась с тугими петлями на его кителе.

– Осторожно, – предупредил Риз, когда она резко дернула пуговицу, грозясь безжалостно оторвать ее. – Мне придется отчитываться за каждую нитку.

– Тоже мне, реликвия, – фыркнула Илайн. – Просто шелуха. Самое главное – под ней.

Наконец ее руки добрались до рубашки, скользнули под нее. Риз потянулся, чтобы избавиться от кителя, доконавшего его за вечер, но Илайн не позволила:

– Оставь. Будет, чем занять свои мысли на скучных приемах.

Риз нетерпеливо привлек ее к себе, – так, что она уперлась коленями в спинку кресла. Илайн усмехнулась ему в губы, но, прежде чем успела их поцеловать, в комнате, словно гром, раздался стук в дверь, а следом голос:

– Риззи, дорогой?!

Он остановился.

– Не смей. Даже не думай, – шикнула Илайн и прижалась к нему крепче, словно собралась удерживать силой.

Кажется, он даже перестал дышать, на миг почувствовав себя ребенком, который, пойманный за шалостью, прячется от матери. В детстве срабатывало лучше, а сейчас не помогло. Стук повторился, уже настойчивее. Бессмысленно было притворяться спящими и глухими, наверняка Ма слышала, как они вернулись.

– Вдруг что‑то важное.

– Например? Чай остывает? – язвительно бросила Илайн и взвилась с его колен.

Снова постучали, и, поскольку момент был безнадежно испорчен, как и настроение Илайн, Риз нехотя поплелся к двери и помедлил, прежде чем открыть.

Ма ждала в коридоре, стоя в тусклом свете ночной лампы. В своей цветастой сорочке до пят она напоминала садовую скульптуру.

– Срочное письмо, – известила Ма, протянув зеленый конверт. – Принесли почти сразу, как вы уехали. Я ждала, когда вы вернетесь.

Риз разломил сургучную печать и пробежал глазами по строчкам.

– Что‑нибудь серьезное? – с беспокойством поинтересовалась Ма.

– Надеюсь, пустяки, – пробормотал он, складывая лист обратно.

– Как все прошло? – С этим вопросом Ма обратилась уже к Илайн, подошедшей узнать, какое срочное дело отвлекло их.

– Наш достопочтенный Хранитель Делмарского ключа отлично справился, – ответила она, похлопав его по спине. Наверное, со стороны жест казался дружеским и одобрительным, но Риз сразу ощутил напряжение между ними. Не то же, что объединяло их минуту назад, а едва скрываемое раздражение Илайн. – Все только на него и смотрели.

– А что сказали о твоем платье?

Ма радела о праздничном образе Илайн больше, чем она сама: помогла определиться с фасоном и тканью, отдала свой гребень для волос – одно из немногих украшений из фамильной сокровищницы Уолтонов. Если бы она узнала, что семейная драгоценность лежит в кармане плаща, как простая безделушка, это бы обернулось настоящей драмой.

– К счастью, не слышала, как меня обсуждают. Но уверена, что платье им понравилось больше, чем я сама.

Ма только охнула, поняв, что Илайн не в лучшем расположении духа, оставила ее в покое. Пожелав друг другу счастливой Велла-серры, они разошлись по своим комнатам.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – бросил Риз, закрывая дверь, и протянул Илайн письмо, чтобы она сама прочитала новости от Флори.

Власти Пьер-э-Металя быстро смекнули, что у них из-под носа увели ценный ресурс, и решили вернуть безлюдей в лоно городских земель. Риз предупреждал о рисках и был готов оказать помощь, если потребуется. Кажется, пришло время исполнить обещания.

– Предлагаю отдать городу Дикий дом, – заявила Илайн, вникнув в суть дела. – Пусть развлекаются.

Она шутила, чтобы скрыть растерянность и тревогу. Они еще не оправились, не успели встать на ноги после недавней войны с Браденом, как их снова ударили под дых. Все это и многое другое читалось в голосе Илайн, ее выражении лица и нервных шагах, которыми она меряла комнату.

– Судя по дате письма, Флори с сестрой приедут послезавтра, – сказал Риз, чтобы прервать напряженное молчание.

– Пока ты будешь в Охо. – Илайн даже не взглянула на него. Отвернулась к окну, словно заметила на улице нечто любопытное.

– Попрошу Флинна, чтобы встретил их.

– С этим я и сама разберусь. Лучше предупреди Ма, что у нее будут гости.

Илайн всегда подчеркивала, что единственная хозяйка здесь Ма, а дом Уолтонов – временное пристанище для них. С тех самых пор, как его безлюдь погиб в пожаре, Риз нигде больше не чувствовал себя дома. Даже уютное жилище на берегу, где они с Илайн провели осень, не стало ему заменой, и, спасаясь от зимних холодов, они перебрались в город.

Ма вела хозяйство, Саймон управлялся с домашними делами, пока Риз пропадал на службе, а Илайн – в лаборатории. Они были слишком разными, чтобы ужиться под одной крышей. Невзирая на это, Ма и Саймон, обретшие друг друга, пытались слепить дружное семейство, наверстать упущенное и создать, наконец, то, чего все они были лишены долгие годы. Риз понимал, но не разделял их стремление; он давно вырос из мечты о заботливых счастливых родителях и еще не обрел мечту стать одним из них. Зависнув где‑то между, он планировал строительство нового безлюдя, который смог бы назвать своим домом и где Илайн чувствовала бы себя полноправной хозяйкой.

Риз подошел к ней и обнял за плечи, не найдя подходящих слов. Она не отреагировала, словно обратилась в камень. Чтобы оживить ее, он коснулся губами плеча, выбрав место, свободное от жемчужных нитей.

– Если хочешь меня задобрить, сделай, что собирался. – Проворчала Илайн, и он замер, вспоминая, что обещал ей. Построить дом? Восстановить их общее дело? Расплатиться с Охо? Прежде чем он высказал одно из своих глупых предположений, Илайн повернулась к нему. Ухмылка скользнула по ее губам, а после она прошептала: – Сними с меня это дурацкое платье!

Глава 4

Дом воспоминаний

Дарт

К утру стало очевидным, что Флори пропала. Ее оброненную корзинку нашли в проулке, рядом с прачечными, принесли в домографную контору, водрузили на стол.

– Вот, – объявил Этьен, делясь результатами ночных поисков. – Это ее?

Дарт подтвердил.

Он только что приехал из дома Гленнов, где все семейство уговаривало его остаться, чтобы отдохнуть и дождаться новостей от следящих. Пользуясь дружбой с их командиром, господин Гленн надеялся получить сведения из первых рук. Однако Дарт не рассчитывал на помощь тех, кто недавно, выполняя приказ властей, был готов выпотрошить его, как рыбину. Ребра еще помнили удары форменных сапог, лицо болезненно ныло. Даже целебная мазь от Бильяны не справилась с ушибами, и на этом Дарт оставил попытки заботиться о себе. А потому, наплевав на сон, вернулся в контору, где и встретил Этьена – лучшего ищейку, кому он мог доверить важное поручение.

– И куда ведет след? – спросил Дарт.

– Да как там поймешь? Щелок весь нюх отбил, – фыркнул Этьен и почесал нос когтем, не исчезнувшим после обращения. Чем дольше лютен находился в своем втором обличье, тем медленнее и неохотнее тело возвращалось в прежний вид. Поиски заняли всю ночь, и лисьи повадки прочно закрепились в нем. – Я и так принес тебе больше, чем все остальные.

– Если это большее, на что я могу рассчитывать, – Дарт указал на корзинку, нелепо стоящую среди бумаг и чертежей, – то мы в дерьме.

– Ты, – исправил Этьен. – Ты в дерьме. – И усмехнулся, обнажив ряд острых хищных зубов, еще не успевших принять форму человеческих.

На миг Дарт пожалел, что привлек его к делу, но голос детектива в голове справедливо отметил, что Этьен оказался единственным, кто нашел хотя бы что‑то.

– Тогда можешь идти. Спасибо.

– Да брось, Дарт, – протянул он, пятясь к двери. – Я старался не ради тебя, а ради госпожи Гордер.

Даже Этьену, прощелыге и прохвосту, доставало совести признавать, что свободой своей он был во многом обязан Флори. Лишь глубокая благодарность могла сподвигнуть лютена на столь великодушный поступок: вместо того, чтобы окунуться в бурный кутеж, рыскать по туманным улицам в лисьей шкуре, рискуя попасться бродячим псам. Но все его участие на этом закончилось, и Этьен скрылся.

Дарт обессиленно рухнул в кресло и просидел так, пока отчаяние не погнало его вон.

Сквозь приоткрытое окно тянуло промозглым воздухом с примесью дыма. Алфи явно это не нравилось, но он сносил невзгоды молча, уткнувшись носом в шарф, трижды обмотанный вокруг шеи. В то время как Дарт, прижавшись лбом к стеклу, жадно вбирал в себя бодрящий холод, от которого сводило челюсти и кололо в груди. Это не давало ему уснуть в пути.

Автомобиль полз по обледенелой дороге, а жизнь вокруг текла привычным руслом. Пьер-э-Металь делал вид, что ничего не случилось, безучастный ко всему, как и прежде. Глупо было винить город, но именно это и делал Дарт, убежденный, что за исчезновением Флори стояла местная власть. События развивались стремительно: переход от угроз к решительным действиям занял у них меньше суток.

Поступив на службу городу, он сам стал частью большой системы, но забыл, что принадлежность к сложному механизму не делала его детали неуязвимыми. И сейчас он чувствовал себя потерянным и сломленным, точно погнутая шестерня со сточенными зубцами, которую вытолкнуло движущей силой. Это случилось с ним воображаемо и едва не повторилось наяву, когда автомобиль резко затормозил и ушел в занос на скользкой дороге. Алфи крутанул руль, рванул рычаг и, когда они остановились, запоздало выругался в складки шарфа.

В окне мелькнул уличный попрошайка с чумазым лицом и глуповатой улыбкой – слишком неподходящей для человека, едва не попавшего под колеса. Убедившись, что на него смотрят, мальчишка протянул ладони, сложенные лодочкой. Местные попрошайки нарочно исполняли этот опасный трюк и нередко становились жертвами собственного плутовства. Ему повезло, что Алфи быстро среагировал и справился с управлением.

– Можешь подождать здесь, я дойду, – сказал Дарт и вышел, хлопая себя по карманам. Добытые в недрах пальто полмонеты он бросил чумазому мальчугану, и тот довольно крякнул, уже представляя, куда истратит свалившееся на него богатство. А после умчал по дороге, спускающейся к трущобам, где, скорее всего, и был его дом.

Беднякам не приходилось выбирать, где селиться, – город сам определял их место. В теплое полугодие они пользовались соседством с грузовым портом и собирали просыпанное из контейнеров зерно. Но зимой, когда терминалы пустовали и в низине свирепствовали ветра, такое положение лишь осложняло и без того непростую жизнь.

Окна приюта выходили как раз на квартал бедняков, так что воспитанники могли каждый день лицезреть безотрадную картину трущоб и с благодарностью принимать условия жизни в сиротском доме. В детстве, глядя на покосившиеся крыши убогих хибар, Дарт задавался вопросом, что было бы, если бы приют построили иначе, развернув окнами к Зеленым холмам с богатыми особняками и вечноцветущими садами, будто окутанными чарами. Кажется, он заключил, что тогда пришлось бы держать ставни наглухо закрытыми.

Нахлынувшие воспоминания ослабили его решимость. Он замедлил шаг, чувствуя, что приближается к месту, где провел половину своей жизни. Здание приюта располагалось на другой стороне улицы, но его стылое дыхание, тяжесть его присутствия и мрачное безмолвие простиралось далеко за пределы территории, обнесенной высокой оградой, чьи чугунные прутья напоминали клетку.

Перед воротами Дарт остановился. Казалось, за свою жизнь он переживал вещи и похуже, чтобы вытравить свои детские страхи и воспоминания, однако Тринадцатый был доказательством того, что прошлое способно оставлять раны, которые кровоточат даже десять лет спустя.

Он толкнул калитку и шагнул вперед. От ворот к крыльцу вела вытоптанная дорожка, а весь остальной двор покрывал снежный наст – тонкий и серый, как здешние одеяла. Они совсем не грели, и ветреными зимними ночами, когда в коридорах завывали сквозняки, изгонявшие драгоценное тепло, приходилось спать в одежде, чтобы не окоченеть к утру. Глядя на обветшалую крышу и фасад, подернутый паутиной трещин, можно было легко представить, что так происходило и по сей день.

Приют постарел, но остался верен себе: угрюмый и будто бы заброшенный. Не верилось, что в его стенах живут дети, и еще больше не верилось в то, что здесь когда‑то жил он сам.

Дарт пересек двор, отмечая места, где прошло его детство: за этим сараем, где хранился садовый инвентарь, его знатно поколотили – уже и не вспомнить, из-за чего; а под тем платаном не дозволялось гулять никому, кроме старших ребят. Не поддаваясь течению времени, дерево по-прежнему стояло и жило, а Мео, сделавшего в его корнях тайник, уже не было. Его самого погребли под землей, и теперь над ним возвышался лишь могильный камень с выцарапанным именем, унаследованным от приюта. Жестяной банке, где они прятали свои скудные «сокровища», и то выпало больше чести. Мысль о друге едва не заставила Дарта свернуть с тропы, прямиком к старому платану. Хотелось убедиться, что он еще хранит их секреты и следы от стрел, пущенных мимо мишени. Спустя пару мгновений порыв угас, и Дарт прошел мимо, уже одержимый следующим воспоминанием.

По шаткой лестнице он поднялся на крыльцо – то самое, что называли «местом позора». Провинившихся выводили сюда босиком, и никому из них не удавалось уйти без заноз. Зимой, когда дощатый настил сырел и покрывался льдом, было куда проще: пусть ступни и мерзли до онемения, зато после получали долгожданное тепло, а не проспиртованные иглы, которыми приходилось вытаскивать загнанные под кожу щепки.

Сейчас, заметив на досках наледь, он облегченно выдохнул, будто до сих пор мнил себя воспитанником приюта, ожидающим наказания. Кроша ботинками ледяную корку, он двинулся дальше. На двери висела ржавая ручка с молотком, и Дарт постучал дважды.

Его встретила женщина в сером форменном платье – скорее всего, воспитательница. Лицо у нее было строгое, взгляд – заранее осуждающий. Этого самого взгляда удостоился и он.

– Что вы хотели? – Ее простуженный голос напоминал скрип ветвей на ветру.

Дарт ответил, что пришел поговорить с директором, и для убедительности представился человеком из городской управы. Он почти не соврал, поскольку должность домографа и впрямь относила его к местной власти.

Ее лицо прояснилось, насколько было возможно для столь суровой натуры.

– Проходите, – сказала она, даже не представляя, что для него значит этот шаг.

Он ступил через порог – и вернулся в прошлое, в те годы, что провел здесь, как заключенный, отбывая наказание за то, что был рожден. В голове беспокойно заворочался Тринадцатый, и сам он, подчиняясь внезапному порыву, стал шарить глазами вокруг, выискивая что‑нибудь стеклянное, хрупкое и способное разбиться на осколки. Дарт с трудом подавил его.

– Можете не провожать, – сказал он, желая поскорее скрыться. – Я знаю, куда идти.

Воспитательница кивнула и снова приступила к своему занятию, от которого ее отвлекли. У окна, выходящего на крыльцо, покоилась целая гора мешков и коробок с пожертвованиями для сирот. С тех пор, как однажды вместе с вещами в приют привезли клопов, директор распорядился тщательно проверять каждую посылку. Дарт отлично помнил то лето, когда перед самой Ярмаркой всех одолела чесотка. Приют закрыли на карантин, пока не выяснили, что красные пятна на коже – следы укусов. Все запасы керосина потратили на то, чтобы вытравить клопов, и праздничные вечера пришлось проводить в кромешной тьме; заправлять лампы оказалось нечем, а свечи из соображений безопасности дозволялось использовать лишь взрослым.

Предавшись воспоминаниям, Дарт задержался в холле на минуту, а после зашагал дальше. Из дальнего крыла, где располагались классы, доносился тихий, как жужжание, рокот. Пахло чем‑то кислым и затхлым. Из кухни, как обычно, несло тушеной капустой. Длинный коридор не освещался и не отапливался из соображений экономии. Считалось, что жа́ра от кухонных печей хватает, чтобы его обогревать, а темнота служит границей между миром детей и взрослых. В левом крыле обитали воспитанники приюта, в противоположном – весь педагогический состав во главе с директором.

Дарт свернул направо. Миновал дортуар и врачебный кабинет, откуда, как и прежде, тянуло горьковатым душком сонной одури. В приюте ее давали перед отбоем младшим: тем, кто боялся темноты и капризничал, просыпался среди ночи или в полудреме блуждал по коридору, пугая воспитательниц. Дарт рос беспокойным ребенком, и его пичкали сонной одурью так часто, что он привык к ее горечи во рту. Крепко спящий, он становился уязвимым и беззащитным, как голубь со сломанным крылом, – легкая добыча для шайки мучителей, раньше него выросших из «ложки ночного сиропа». Однажды, решив подшутить над ним, мальчишки оттащили его в шкаф и заперли. Очнувшись в кромешной тьме, в тесном деревянном футляре, Дарт испытал дикий ужас. Он звал на помощь, колотил ногами и рвался наружу, пока его не нашли и не вызволили из заточения. С тех пор он придумал с десяток уловок, чтобы не пить сонную одурь и не терять бдительность; с тех пор под его подушкой хранился кусок стекла.

Мутные образы медленно разворачивались перед ним, точно старый гобелен: пыльный и выцветший, как сама память. И едва он позволил мыслям унести его в прошлое, виски пронзило острой болью, словно их полоснули осколком. Тринадцатый снова напомнил о себе.

«Скройся», – прорычал хмельной.

«Будешь конфету? – предложил безделушник в утешение. – Правда, у меня только обертка осталась».

Пальцы нырнули в карман и нащупали тонкий, липкий от карамели пергамент. Дарт не помнил, при каких обстоятельствах положил его туда, и разобраться в этом не успел, оказавшись перед дверью – единственной во всем приюте, что удостоилась таблички. Буквы на ней почти истерлись, но остались прежними. За эти годы господину Дуббсу впору было врасти в директорский стул, к чему он, кажется, и стремился.

Дарт постучал и, получив разрешение, вошел. Своим появлением он прервал важный разговор, о чем можно было догадаться по напряженной тишине и нервным ужимкам собеседников. Помимо директора, который за годы раздался вдвое и по ширине почти сравнялся с письменным столом, в кабинете сидела сухопарая дама с прямой, как доска, спиной. Ярко-желтое, канареечное, пальто и кокетливая шляпка-таблетка, сдвинутая на затылок, должны были презентовать ее как заправскую модницу, но лишь придавали ей нелепый вид.

Незнакомка встретила Дарта презрительным взглядом, а затем посмотрела на Дуббса, точно призывала его выгнать того, кто им помешал.

– Вы по какому вопросу? – прохрипел директор, подслеповато щурясь.

«Попробуй угадать», – в мыслях раздался голос хмельного, но Дарт не позволил ему проявиться и доверил сложную задачу детективу, как обычно и поступал.

– Офелия Гордер, – ответил он. – Ее привезли в приют вчера.

Директор нахмурился, надсадно вздохнул, словно готовясь поднять непомерную тяжесть, и сказал:

– Госпожа Грубер здесь по той же причине.

Женщина-канарейка гордо задрала подбородок и, раздутая от собственной важности, стала еще больше похожа на глупую птицу.

– А мы с кем имеем дело, простите?

– Я представляю интересы ее опекуна. – Вежливые интонации дались ему с трудом.

– Свои интересы я представляю сама, господин. – Это надменное «сама» было подчеркнуто многозначительно поднятыми бровями.

– Я говорю о Флориане Гордер, – уточнил Дарт.

– Ах, вы о моей непутевой племяннице? – Она скорчила гримасу. Лучше всего ей удавалось отыгрывать презрение. – Господин Дуббс в красках рассказал мне, к чему привел ее ветреный нрав.

«Что она сказала?» Вспыхнувшая в Дарте злость едва не вытолкнула хмельного на поверхность. Усилием воли он подавил его и произнес:

– Простите, что прерываю сплетни. Я здесь исключительно затем, чтобы забрать Офелию домой.

Тут оживился директор. Он был здесь законом и тюремщиком, судьбой и вершителем.

– Забрать девочку может только ее опекун. И пока что этот статус закреплен за госпожой Гордер. Но ее, очевидно, не волнует судьба сестры, иначе бы она появилась здесь еще вчера. Лично. А не присылала бы кого‑то вместо себя.

– Какая безответственность, – поддакнула госпожа Грубер, едва не выпрыгнув из своего желтого «оперения».

– Ей пришлось уехать по работе, – заявил Дарт, понимая, как рискует. Если за исчезновением Флори действительно стояли люди из управы, Дуббс наверняка был посвящен в их дела и в два счета раскусил бы его блеф. На миг Дарт снова почувствовал себя воспитанником, стоящим перед директором и придумывающим наивную ложь, чтобы избежать наказания.

– А с кем она оставила малышку?! – взвизгнула женщина-канарейка. Ответить Дарт не успел, поскольку она тут же продолжила: – Наверняка в доме того мерзавца, с которым связалась.

– Кстати, а вот и я, – не сдержался Дарт. – Будем знакомы.

Лицо госпожи Грубер перекосило от возмущения.

– И вы еще смеете являться сюда? Смотреть мне в глаза и признаваться, что порочите фамилию моего кузена?

Дарт оторопел от ее хлестких, как пощечина, слов. Неожиданное препятствие в виде заботливой тетушки сбило его с толку.

– Простите, я на минуту, – пробормотал он и выскользнул в коридор, чтобы взять время на размышления.

Острый ум детектива затупился, встретившись с нападками госпожи Грубер, и Дарт, точно вор, орудующий множеством отмычек, стал искать более подходящую личность. Выбрал изобретателя, сосредоточился на его образе и медленно осел на пол, готовясь отключиться, как происходило с ним всякий раз при обращении. Вслед за вспышкой наступила темнота. Едва вынырнув из нее, он ощутил непоколебимое спокойствие, какое можно обрести лишь с прожитыми годами. Дарт был готов признать изобретателя лучшим из своих воплощений, если бы не слабость тела, ставшая явной в тот момент, когда пришлось подниматься на ноги и тащиться к двери.

Он ворвался в кабинет без стука и, преисполненный решимости, направился прямиком к письменному столу, над которым грузно нависал Дуббс.

– Даэртон Холфильд, – выпалил он с ходу и протянул руку. Пожимая ее, директор задержал взгляд на фамильном перстне, и внезапное открытие вогнало его в ступор. Он кашлянул, засопел. Оставалось добить его парой фактов о себе: – Действующий домограф Пьер-э-Металя. Как понимаете, у меня нет времени на пререкания, поэтому давайте решим все сразу. Какое пожертвование приюту вы сочтете достаточным?

Дуббс оторопел. Женщина-канарейка изумленно ахнула, выражая протест такой неприкрытой наглости.

– Сумма? – настойчивее спросил Дарт.

Язык денег был ему практически незнаком, но эти двое владели им в совершенстве. Дуббс годами ворочал финансами приюта и, судя по окружающему упадку, делал это исключительно в пользу своих карманов. Точно так и госпожа Грубер, вдруг возомнившая себя заботливой тетушкой, питала к делу вполне очевидный интерес. Когда речь шла о судьбе двух сироток, оставшихся без монеты за душой, она позорно отмалчивалась, игнорируя письма из приюта, но сейчас внезапно объявилась, щеголяя подготовленными фразами и отрепетированными ужимками.

Только деньги могли повлиять на них. И Дарт ждал, наблюдая, как в глазах Дуббса разгорается огонь, как нервно ерзает на стуле госпожа Грубер. Счет шел на минуты.

– Видите ли, – осторожно начал директор, думающий с таким усердием, что на лбу выступила испарина, – вы задаете очень сложный вопрос.

– Понимаю. – Дарт кивнул. – Давайте-ка я его упрощу. Приюту нужны средства, а мне нужна Офелия Гордер. Вас убедят, допустим, две тысячи?

От такого щедрого предложения у Дуббса даже дыхание перехватило, и он зашелся в приступе кашля, от которого, казалось, задребезжали стекла в рамах. Женщина-канарейка брезгливо отодвинулась от стола. В своем жизнерадостном пальто она выглядела совершенно неуместно в этом унылом кабинете.

Голос директора, сиплый после приступа кашля, прервал его наблюдения.

– Мы всегда благодарны тем, кто жертвует приюту, – сказал Дуббс. – Но на таких условиях принять помощь не сможем.

– Назовите свои условия.

– У меня нет таких полномочий.

– Да неужели? – Дарт уперся руками в столешницу, нависнув над растерянным директором. – Были, да пропали?

– Это… особый случай. Я… действую по приказу. – Дуббс поднял взгляд к потолку, негласно обозначая, откуда получал распоряжения.

Городское управление. Это не стало открытием, но завело Дарта в тупик. Ни решительное наступление, ни предложенные деньги не смогли переломить ситуацию. Директор был жалким исполнителем, и власть его не выходила за пределы приютских стен.

Детская иллюзия рассеялась как дым: тот, кого раньше Дарт представлял грозным и влиятельным человеком, оказался слишком труслив, чтобы нарушить обязательства, и слишком глуп, чтобы скрыть истинную причину своего отказа. Таких, как он, невозможно убедить, зато легко обмануть. Изобретатель был не силен по части притворства, а потому Дарт снова попятился к двери.

– Простите. Я сейчас.

Выходя в коридор, он уже знал, чьими талантами воспользуется. Ему нужен хитрец, искусный лжец и ловкач, способный провернуть фокус. Личность циркача – мягкая, податливая, заполнила его разум в считаные мгновения. Очнувшись на полу, Дарт бодро вскочил и направился в кабинет с таким настроем, будто собирался дать свое лучшее представление. Однако зрители ему попались неблагодарные: Дуббс хмуро уставился на него исподлобья, женщина-канарейка и вовсе скорчила кислую мину.

– Итак, на чем мы прервались? – спросил Дарт, потирая ладони. Ловкость пальцев зависела от тепла, и он пытался согреть их перед началом фокуса. – Ах да. Мы говорили о городской управе, хотя я, конечно, недоумеваю, почему власти пекутся о семье, чьи проблемы до сегодняшнего дня всячески избегали. Вы не знаете, госпожа?

Она вздрогнула, не ожидая, что придется разбираться в тонкостях решений, принятых другими людьми. Весь ее вид, включая желтое «оперение», говорил о том, что происходящее было авантюрой, где ей отводилась простая роль сердобольной тетушки: ноль ума, максимум фальши. О том, что придется шевелить извилинами, госпожу не предупредили.

Дарт наклонился к ней, – так близко, что разглядел тонкие заколки, «сшивающие» ее голову с круглой шляпкой. Хмельной задался вопросом, насколько они остры, а безделушник прикинул, можно ли незаметно стащить одну, чтобы пополнить свою коллекцию булавок. Бесполезные мысли, накатывающие друг за другом как волны, едва все не испортили. Но циркачу было не привыкать проворачивать фокусы под несмолкаемый гул голосов, и он продолжил:

– Как думаете, откуда взялся их интерес? Из воздуха?

Дарт провел над ее ухом и показал монетку, словно достал ее из-под желтого воротника пальто. Затем несколько раз прокрутил между пальцами.

– Никому не было дела до сестер Гордер и вдруг – бац! – Он хлопнул в ладоши, и когда раскрыл их, монеток стало уже две. – Это вам.

Дарт протянул руку в предлагающем жесте, и женщина-канарейка, обманутая его наигранным добродушием, сцапала наживку.

– Все мы падки на деньги, не правда ли, госпожа?

Изобличающий фокус пришелся ей не по нраву. Она тут же отпрянула и швырнула в него монеты. С гулким стуком те упали на дощатый пол и покатились куда‑то под стол, к ногам директора.

– Довольно, господин… – Он кашлянул, словно подавился фамилией. – Вы зря тратите наше время.

Дарт выпрямился, по привычке одернул лацканы, представляя, будто на нем цирковой камзол, что странным образом придало ему уверенности.

– Я скрашиваю ожидание. Скоро здесь появятся следящие, и тогда вам будет не до смеха.

– Не нужно пугать нас представителями закона.

– Эти представляют беззаконие, – отчеканил Дарт. – Вы же знаете, что следящих не зря называют флюгерами. Они так переменчивы и податливы… А сегодня как раз ветреная погода.

– Вам меня не запугать. Я двадцать лет на этом месте.

– И как оно? Не жмет? – Он не сдержал издевательской ухмылки.

Дуббс гневно запыхтел, как паровой котел, готовый взорваться.

– Хамства в свой адрес я не потерплю.

– Могу сказать что‑нибудь госпоже Грубер. Устроит?

– Да что вы себе позволяете! – взвизгнула она, не желая быть жертвой злословия. И правильно делала, что опасалась.

– Прекратите паясничать, – одернул его директор.

Дарт пожал плечами:

– Нам все равно придется коротать время, пока ждем следящих.

– Если они здесь и появятся, то затем, чтобы поддать вам. Вчера, как видно, они не выбили всю дурь, – прорычал Дуббс и грузно поднялся, опираясь на огромные кулаки.

Только сейчас Дарт понял, почему женщина-канарейка так смотрела на него с первой секунды его появления. Он совершенно забыл про ушибы, что остались после вчерашней встречи со следящими. Целительная мазь от Бильяны заглушила боль и сделала синяки менее заметными, но не стерла их с лица. Не в таком виде он хотел появиться в приюте. И не по такому поводу.

– Подождите-ка минутку, – пробормотал Дарт, отступая и уже подыскивая личность для следующей попытки.

Оказавшись в коридоре, он впал в тупое оцепенение. Частые метаморфозы измотали его. В голове было пусто, как в зимнем поле, и только гулкий голос, точно ветер, бороздил эти бескрайние просторы.

«Дай я! Дай! Я!» – настойчиво повторял хмельной, пока Дарт не уступил.

Привалившись к стене, он медленно сполз на пол, чувствуя, как что‑то давит на виски, пульсирует изнутри, будто голова стала роялем, а боль – молоточками, извлекающими звук. Гул в ушах усилился, перед глазами стало черным-черно, а потом темноту прорезала острая, как бритва, личность хмельного.

Во рту появился отвратительный привкус ржавых гвоздей. Примерно такой же, какой оставляет после себя гадкое пойло из худшей забегаловки. Дарт сплюнул на пол, утер кровь из носа рукавом и, опираясь на стену, встал. Он дал себе еще немного времени, чтобы оправиться, привыкнуть к изменениям и обдумать свои действия. Как оказалось, у хмельного не было плана, лишь неудержимый азарт, что двигал им всегда, толкая в гущу драки, на дно бутылки, в самое пекло.

Пока он собирался с мыслями, за дверью неистовствовала женщина-канарейка:

– Чего он бегает туда-сюда? Видели его? Вылитый псих! Вызовите охрану, в конце концов.

Дарт усмехнулся, поражаясь наивности этой особы. Неужели по пути сюда она не заметила, что сторожка у ворот пустует и никто не следит за тем, что творится на территории приюта и кто в него вхож. Тем не менее одного защитника она обрела. Когда Дарт ворвался в кабинет, натравленный и раздухаренный Дуббс бросился в бой.

– Вы нарываетесь, – грозно сказал он с хмурым видом, и на миг стал похож на того директора десятилетней давности, чей авторитет в приюте был незыблем и неоспорим даже самыми отпетыми хулиганами. – Вы не имеете права здесь находиться и… – Тут он осекся, заметив, как стремительно Дарт приближается, как решительно сжимает кулаки.

– Это у вас нет прав держать ее здесь! – выпалил он, едва сдерживаясь, чтобы не наброситься на Дуббса.

– Отнюдь. У меня есть все бумаги.

– Дай-ка посмотреть.

«Пусть покажет – я их в рот ему затолкаю», – подумал он, наблюдая, как директор роется в ящике.

На стол легли злополучные бумажки – хитроумное оружие, изобретенное в недрах тайных кабинетов. В этом, полагал хмельной, и заключалась слабость всех служащих, накрахмаленных воротничков и кабинетных сидельцев. Они всерьез полагали, что тонкие листы, измученные печатными аппаратами, способны прикрыть их задницы, защитить или оправдать. Как бы не так. Бумага была всего лишь бумагой, что бы на ней ни писали.

Не глядя, он сгреб документы со стола и порвал: пополам, затем еще раз и еще… Директор едва не забился в припадке.

– Что вы… да как вы… смеете?!

Горсть бумажных клочьев полетела ему в лицо, пунцовое от гнева. Один обрывок прилип ко взмокшему лбу, но Дуббс был настолько зол, что не заметил.

– Немедленно покиньте кабинет! – взревел он.

– А то что?

Дарт не расслышал ответа, отвлекшись на внезапную находку. Нож для бумаг – такой острый, такой одинокий на краю стола… и так удобно лежит в ладони. Госпожа Грубер тоже оценила это и вскрикнула (стало быть, от восторга). Дуббс захлопнул рот, и в кабинете наконец настала тишина. Его намерение было очевидно им обоим. Они хотели увидеть мерзавца и психа – и он явился по приглашению.

– Ты нарываешься, директор. У тебя есть минута, чтобы подумать над своим поведением.

На лице Дуббса нарисовалась испуганная гримаса, и страх его становился все более отчаянным с каждой бесцельно потраченной секундой. Оказывается, так он набирался мужества, чтобы возразить.

– Это не моя прихоть и не мое решение. – Директор поднял взгляд к потолку, имея в виду городские власти, по чьему распоряжению действовал. – Меня заботит судьба ребенка, о чем я буду говорить лишь с госпожой Гордер. Так и передайте. Приют – не тюрьма, а прибежище для несчастных душ.

Где‑то в глубине сознания снова заворочался Тринадцатый – осколок той несчастной души, чьим спасением, оказывается, занимался директор. Дарт сглотнул подступивший к горлу ком, и во рту вдруг стало горько, как от сонной одури.

Женщина-канарейка фыркнула, выражая негодование.

– Неужели вы думаете, что после такого вам доверят беззащитное дитя?

– Выход там. – Острием ножа он указал на дверь. – И лучше воспользоваться им прямо сейчас, иначе не успеете на дневной паром в ту задницу мира, откуда вас принесло.

Госпожа Грубер бросила обвиняющий взгляд на Дуббса, словно он лично притащил ее в Пьер-э-Металь и подверг измывательствам.

– С меня хватит! – взвизгнула она, находясь на краю истерики. Вскочила и принялась нервно оглаживать заломы на пальто, продолжая дрожащим, надтреснутым голосом: – Боюсь, я не справлюсь с воспитанием девочки, выросшей в таких условиях.

Под «такими условиями» следовало понимать его самого, заставившего заботливую тетушку выйти из игры во имя собственной безопасности.

И пока Дуббс прощался с ней, рассыпаясь в извинениях, Дарт использовал момент, чтобы избавиться от хмельного, опасаясь, как бы тот не натворил дел, вдохновившись ножом для бумаг и бурлящей в нем злостью. Он вернулся к привычной, хорошо освоенной личности – удобной, как разношенные туфли, что надеваешь без всяких усилий. Покачнулся, ухватился за край стола, чтобы не рухнуть посреди кабинета в миг, когда детектив вновь получил главенство над остальными. Гул в ушах исчез, и по сгустившейся вокруг тишине Дарт понял, что женщина-канарейка ушла, а Дуббс молча наблюдает за ним.

– У вас кровь, – сообщил он участливо, будто и впрямь обеспокоился.

Дарт вытащил из кармана платок и утерся, размышляя, что на сегодня с превращениями покончено, иначе его голова не выдержит и взорвется. Кажется, кровоточащий нос разжалобил Дуббса, или уход госпожи Грубер так повлиял на него, но тон его стал более дружелюбным.

– Госпоже Гордер следует решать вопрос самой, – сказал он с назидательным видом. – И не с приютом, как вы понимаете.

Дарт кивнул, глядя в его вытаращенные, блеклые, как у рыбы, глаза.

– Вам приказали держать Офелию здесь?

– Да.

– Тогда чем вы отличаетесь от тюремщика?

Дуббс озадаченно раскрыл и закрыл рот, не найдя, что сказать, а Дарт осознал, что все это время потратил впустую, пытаясь подобрать ключ к двери, ведущей в тупик.

– Дайте хотя бы встретиться с ней.

Пристыженный и растерянный, директор согласился на уступку и даже вызвался пойти с ним. Дарт справился бы и без поводыря, но не стал противиться. В конце концов, Дуббсу не мешало выбраться из своего кабинета и размять ноги. Он зашагал впереди, надсадно дыша, периодически захлебываясь кашлем, который, множась гулким эхом, простирался на весь этаж.

На первом же повороте Дарт понял, что его ведут в столовую, и оказался прав. Распахнутые двери открывали вид на шеренгу ребят, выстроившихся с подносами. Приютские уже собрались к обеду, и от их непрекращающейся болтовни вокруг стоял раздражающий гул, похожий на жужжание в улье. Время от времени его перебивал громогласный ор кухарки на раздаче.

«Пошевеливайся! Суп остынет!»

«А ну кыш!»

«Ты куда столько хлеба набрал? Положи на место!»

«Ничего, и третий день поешь одно и то же, привереда! Вы, чай, не аристократом будете?»

– Ждите здесь, – приказал ему Дуббс и направился дальше, оставив Дарта оббивать пороги столовой.

Вдыхая запах тушеной капусты и наблюдая за тем, как столы постепенно заполняются шумными стайками ребят, он погрузился в очередное воспоминание, навеянное окружением. У дверей столовой, там, где сходились две плешивые стены, на которых от сырости не держалась известка, был «угол наказаний». Туда ссылали нарушителей. Всякий, кто пренебрегал правилами поведения, рисковал оказаться отлученным от стола и приставленным наблюдать, как остальные опустошают тарелки. Так, по мнению воспитателей, поддерживалась дисциплина и постигалась культура поведения за столом.

Дарту тоже доводилось приобщаться к подобным урокам. Однажды это случилось после того, как он подрался, отстаивая свое место в очереди. Все началось со словесной перепалки и тычков локтями, потом в ход пошли подносы, которыми они колотили друг друга по голове, бокам и спине, пока их не разняли. Наказание ждало обоих: зачинщика определили на кухню чистить подносы, а Дарта – в тот самый угол. Уж лучше бы наоборот! Он предпочел бы работать целый день, нежели стоять в назидание остальным. Обед закончился, приютские разбрелись по комнатам, а он остался ждать, когда воспитательница, определившая его сюда, отменит наказание. Казалось, что прошла вечность, прежде чем она возникла на пороге столовой. «Все, иди», – проворчала она. «А обед?» – осмелился спросить Дарт. «Ты не заслужил!» – бросили ему в ответ и захлопнули двери, отсекая любые возражения и просьбы.

И сейчас он уставился на те самые распахнутые створки – перекошенные, с пятнами стертой краски в местах, где их касалось множество рук. Очередь с подносами оскудела, большинство уже расселись, и только одна фигурка не принадлежала ни тем, ни другим. Она стремительно шагала к выходу, пружиня и подпрыгивая, явно сдерживаясь, чтобы не перейти на бег и не нарушить одно из правил.

– Дарт! – радостно взвизгнула Офелия, перескочив порог. Ее глаза светились восхищением и благодарностью, коих он был недостоин. А она, обманутая ложной надеждой, встретила его как героя, пришедшего вызволить ее из заточения. Пора бы ей прекратить читать эти сказки, чтобы реже разочаровываться в жизни и людях.

– Прости, я… – Он не успел договорить, застигнутый врасплох ее порывистыми объятиями. – Я не могу забрать тебя сейчас.

Офелия резко отпрянула:

– Почему?

Дарт хотел честно рассказать обо всем, но осекся, заметив в дверном проеме Дуббса. Точно тюремный надзиратель, он стоял неподалеку и следил за ними исподлобья. Секундной заминки хватило, чтобы Офелия сообразила, в чем дело:

– Если ты не можешь, почему Флори не пришла?

– Она… пока не знает, что случилось, – почти шепотом признался он. – Мне нужно время, чтобы разобраться.

Ее глаза померкли от понимания, что они обе в опасности: Флори действительно исчезла, а сама она обречена на заточение в приюте. Офелия хотела спросить о чем‑то, но за ее спиной внезапно громыхнул кашель.

За пару мгновений в уме детектива возникла идея, и Дарт поспешил поделиться ею, пока Дуббса истязал очередной приступ.

– Южное крыло. Окно рядом с постирочной. Будь там завтра в полночь.

Надежда снова вспыхнула в ее глазах. Едва заметно Офелия кивнула и больше ничем их не выдала. Они разыграли душещипательную сцену прощания, способную растрогать даже того, чье сердце давно очерствело, и расстались, каждый унеся с собой тайну.

Вскоре Дарт усомнился в придуманном плане. Случилось это по воле матери, когда он заехал к ней, чтобы поделиться новостями и попросить пузырек сонной одури, нужной исключительно для важного дела. Но ему пришлось пожалеть о своей затее.

– Ты с ума сошел?! – воскликнула Бильяна, даже не подозревая, насколько близка к истине. – Это же похищение. Думаешь, у следящих будет много подозреваемых? Да они к тебе первому придут. И не ошибутся.

Дарт ответил, что Гленн заручился поддержкой командира Тодда, но довод оказался неубедительным даже для него самого. Толку от следящих было не больше, чем от зонта в ураган, надеяться на них не стоило. Ведь, Офелию мог забрать из приюта только законный представитель.

Его меркнущую решимость добил справедливый вопрос:

– А что делали твои хваленые защитники вчера?

В какую глубину отчаяния или безумства нужно скатиться, чтобы всерьез надеяться на помощь тех, кто вчера пересчитывал тебе ребра и грозился смешать твое имя с грязью? Вот что следовало спрашивать на самом деле. У него болезненно заныли ушибы, словно по воле Бильяны ее целительная мазь перестала действовать, дабы напомнить ему, как они появились. Дарт не хотел представлять, что будет с ним, если он не получит обещанной поддержки. Картина грядущего выходила скверная, от одной лишь мысли об этом сводило зубы. Пытаясь скрыть смятение, он напомнил Бильяне про сонную одурь, и они отправились в купальни, где хранились отвары, бальзамы и прочие лечебные примочки.

Вдоль стен тянулись деревянные стеллажи с разнообразными склянками: натертыми до блеска, отмеченными этикетками, расставленными в строгой последовательности. Идеальный порядок позволял Бильяне быстро находить нужное, вот и на сей раз она решительно потянулась к одной из полок, не глядя схватила пузырек из янтарного стекла и направилась дальше, бесшумно ступая на войлочных подошвах. Дарт, остановившийся в дверях, подумал о том, что сегодня в купальнях непривычно тихо: не бурлит вода, не гудит под сводами потолка эхо, только слышится слабый звон склянок в руках Бильяны.

– Я отдам тебе ее при условии, что ты пойдешь туда не один.

– Я справлюсь. – Он протянул ладонь, рассчитывая получить вожделенный пузырек с сонной одурью.

– Уверен?

Она посмотрела на него, и ее глаза поменяли цвет: вокруг обычной серости появился карий ободок, признак примененной силы. Бильяна не могла обращаться, как большинство лютин, но ее способности меняли внешность иначе. Одну, наиболее заметную и пугающую черту, она прятала под длинными рукавами. Никто не видел, как под кожей, точно вздутые вены, вились стебли, когда она готовила снадобья или врачевала. Другую же особенность скрыть было невозможно. Стоило Бильяне обратиться к своей силе, ее глаза начинали темнеть. Сейчас же они были половинчатыми: карими у краев и дымчато-серыми внутри.

– Не пытайся меня лечить, – раздраженно выпалил он, ощутив на коже легкое покалывание, будто его обмотали грубым шерстяным пледом.

– У тебя болит голова.

– Прекращай…

– Снова мигрени? – продолжала она, упрямая.

«Скажем ей?» – робко предложил безделушник.

«Скройся», – рыкнул хмельной, и в голове Дарта на время стало тихо… и пусто.

– Тебе нужен отдых, – заключила она и моргнула.

Покалывающее прикосновение ее силы исчезло, но неприятное чувство, будто его тело осмотрели и ощупали, никуда не делось. Дарт нервно дернул плечами, еле сдерживаясь, чтобы не разразиться гневной тирадой. Ему не нужен ни отдых, ни бесполезные наставления. Все, что он хотел получить, придя сюда, – пузырек сонной одури.

– Отдохну, когда со всем разберусь, – пообещал он и снова требовательно вытянул руку.

Бильяна продолжила настаивать:

– Прошу тебя, не ходи туда один. Это опасно!

– С радостью позвал бы Деса, но сейчас помощник из него неважный.

– Кстати, об этом. – Бильяна вручила ему склянки: одну с сонной одурью, другую, без этикетки, с неопознанной темной жидкостью. – Передай Десу. Я сделала для него настойку. Только предупреди, что это лекарство на неделю, – ворчливо добавила она. – А то выпьет залпом и не скривится.

– Спасибо. – Удивленный ее внезапной заботой, Дарт рассовал пузырьки по карманам. – Я думал, ты не станешь ему помогать…

Бильяна склонила голову, будто пристыженная его словами. Он вовсе не хотел укорять ее, просто не понимал, что заставило ее так резко изменить отношение к Десу. Где проходила тонкая грань между ее милосердием и осуждением?

– Увы, я не могу спасти каждого, – призналась она и надсадно вздохнула, словно вспомнила о чем‑то, тяготившем ее сердце. – В прошлый раз не смогла.

Дарт нахмурился, чувствуя, как тени прошлого сгущаются вокруг. Сколько тайн хранилось в памяти его матери? Сколько боли стояло за этими откровениями?

– Ты о чем? – осмелился спросить он, не зная, готов ли услышать ответ.

– О моей Силиции. – Каждый раз она произносила имя подруги с особой нежностью и тоской, словно до сих пор не могла смириться с потерей. – Я не рассказывала, от какого недуга она страдала. От чего мы пытались ее спасти.

– Ты говорила, что все началось после смерти ее сына.

– Старшего, – добавила Бильяна. – Он первым появился на свет и первым его покинул. Силиция была безутешна. Потеряла покой и сон, изводила себя, и ничто не могло успокоить ее, пока она не встретила одного медиума-спирита. Он был жуликом и шарлатаном, но Силиция верила в его мистификации. Держалась за последнюю ниточку, что связывала ее с сыном. Когда погиб младший, она погрузилась на самое дно своего беспросветного горя, и облегчить его могла лишь надежда на чудо. За это лекарство Силиция была готова отдать все. Вскоре Диггори заметил прорехи в семейном капитале и попытался вразумить сестру. Он увез ее в столицу, сделал все, чтобы вырвать из лап иллюзий, не избавляющих от скорби, а медленно сводящих с ума. И ему удалось бы спасти ее, если бы ослабленный организм Силиции не подхватил островную лихорадку, что в те годы свирепствовала на юге. И Диггори тоже заразился. Так они и погибли. Бильяна замолчала, словно в знак скорби, а потом вдруг обмякла и тихо проговорила:

– Я могу излечить тело, но не разум. И как бы мне ни хотелось помочь, здесь я бессильна, сынок.

Глава 5

Ветхий дом

Флориана

Мрак был живым, его присутствие – осязаемым. Его лапы, липкие и цепкие, как щупальца спрута, держали ее на глубине сознания, – там, где мысли сбивчивы и мутны, точно ил, а чувства притуплены. У мрака не было ни тела, ни формы, но его бесплотная тяжесть не давала пошевелиться. Что‑то душило ее, что‑то давило на веки, запечатывая их.

Мучительно медленно рассудок поднялся на поверхность, прорвавшись сквозь темную завесу и очистившись от вязкой мути. Придя в себя, Флори с трудом разлепила глаза и тут же зажмурилась от яркого света. Она долго не могла понять, где оказалась. Ее качало и трясло как в лихорадке, в ушах гремела оглушающая дробь. Лишь после надрывистого, трубного гудка паровоза к ней пришло осознание, что она находится внутри вагона, лежит на жесткой деревянной полке, куда не удосужились бросить даже захудалый матрас. Стоило подумать об этом, и тело болезненно заныло.

Она попыталась пошевелиться, но затекшие мышцы свело такой сильной судорогой, что дыхание перехватило. С губ невольно сорвался полувсхлип-полустон, и это привлекло внимание человека, притаившегося в углу. Зашуршала газетная бумага, и спустя несколько секунд темный силуэт навис над Флори. Холодная рука коснулась ее щеки, будто утешая.

– Тише-тише, детка, – пропел ласковый женский голос. – Не делай резких движений.

Флори хотела огрызнуться, что и без чужих наставлений знает, как обращаться с собственным телом, однако язык онемел и, нехотя шевельнувшись во рту, смог выговорить только короткий вопрос:

– Кто вы?

– Гаэль, – ответили ей, как будто имя что‑то объясняло. И все же оно напомнило о том, при каких обстоятельствах Флори впервые его услышала.

Ее охватил озноб, точно она снова оказалась на заснеженной улице Пьер-э-Металя, следуя за незнакомкой в черном. У Гаэль была бледная кожа, как у призрака; впалые, дымчатые глаза, как у призрака; и такие же холодные, как дыхание самой смерти, прикосновения.

– Что… вам… нужно?

– Это сложный вопрос, – ответила похитительница, сдобрив слова утешающей улыбкой. – Я все объясню, когда ты немного оправишься.

Удивительным образом эта непрошеная жалость придала ей сил. Флори смогла приподняться, вцепившись в латунный поручень, и сесть. Голова кружилась, трясущийся на рельсах вагон усиливал недомогание.

– Выпей воды, – заботливо проворковала Гаэль и протянула дорожную флягу.

Осторожность и взыгравшая в ней гордость почти убедили Флори отказаться, но жажда заставила передумать. Она уже предала благоразумие, когда доверилась незнакомке, и утратила гордость, признав свою беспомощность. После нескольких глотков живительной влаги тошнота отступила. Пространство вокруг обрело четкость, и Флори осмотрелась. В небольшом окне, покрытом копотью, мелькал унылый пейзаж, а глухую дверь, ведущую в коридор, подпирал огромный сундук. Гаэль – сама скромность – сидела на деревянной скамье напротив, сложив руки на коленях.

– Никто не видел тебя. Ты едешь со мной как багаж. – Признание прозвучало буднично, словно она уже поднаторела в похищении людей и не в первый раз использовала сей трюк. – Но я решила вытащить тебя, чтобы твои мышцы не затекли за долгую поездку.

– Как любезно.

Флори покосилась на сундук, не представляя, как тот мог служить местом ее заточения. Слишком большой для багажа и слишком мелкий для того, чтобы туда поместился человек. Однако Гаэль удалось провернуть это и не вызвать подозрений у досмотрщиков.

– Куда мы едем?

– В тихое уютное место. Тебе понравится.

– Мне понравится, если вы вернете меня домой, – отчеканила Флори, хотя ее положение едва ли позволяло диктовать условия.

– Успокойся, детка. – Гаэль одарила ее снисходительной улыбкой. – Обещаю, что отпущу тебя, как только окажешь мне небольшую услугу.

– Я не стану вам помогать.

– Почему?

Вслед за ее наивным вопросом последовал очевидный ответ:

– Вы похитили меня!

– Я просто организовала нам поездку.

– Я не давала на нее согласия.

– Но ты согласилась мне помочь.

– Вы обманули меня!

– Всего лишь утаила некоторые сведения. – Ее прямая осанка, вздернутый подбородок и невозмутимо спокойное лицо говорили о том, что Гаэль не испытывает ни капли сожаления о содеянном. – К тому же, – добавила она, – я готова честно рассказать, что заставило меня пойти на такое. Мне нечего скрывать, госпожа Гордер.

Момент, когда из глупой «детки» она вновь стала «госпожой Гордер», ознаменовал начало серьезного разговора.

– Не лукавьте, Гаэль, – сказала Флори, выбрав тот же снисходительный тон, каким говорили с ней. – Вам есть что скрывать. Например, мое присутствие здесь. Что, если я позову на помощь?

Расслабленная улыбка похитительницы ясно дала понять, что запугать ее не вышло.

– Мы в последнем вагоне, детка. Без особых удобств, зато в уединении. Никто здесь не появится. Проводник предупрежден, что меня нельзя беспокоить до прибытия, и даже не сунется сюда.

– Я все равно закричу.

– Давай. – Серые глаза вспыхнули пугающим азартом, словно Гаэль, как ловец бабочек, хотела посмотреть на жалкие метания своей пленницы, угодившей в ловушку. Флори и сама понимала, как ничтожны ее угрозы. Грохот поезда поглощал все другие звуки, перекричать его было невозможно. Подводя ее к тому же выводу, Гаэль добавила: – Если сорвешь голос, напою тебя пряным молоком. Я купила бутылку перед отъездом.

Напоминание о Пьер-э-Метале вызвало в сердце Флори горькое чувство. Она вдруг со всей очевидностью осознала, что находится далеко от дома и тех, кто мог бы ее спасти. Основная железнодорожная ветвь тянулась с севера на юго-восток, проходя через главную станцию – город Терес, где останавливался и досматривался каждый состав. Вряд ли Гаэль рискнула бы вызволить ее из сундука и сохраняла спокойствие, если бы они уже не миновали надзорный пункт. Флори посмотрела в окно: там, за мутным стеклом проплывали скалистые пейзажи предгорья, дикие, пугающе-незнакомые.

Гаэль поняла все по-своему.

– Думаешь выпрыгнуть в окно? – Она усмехнулась. – Не советую, детка. Размозжишь себе голову о рельсы. Или, того хуже, попадешь под колеса. А я не хочу, чтобы ты пострадала.

– Тогда чего вы добиваетесь?

– Выслушай меня, детка. – В ее голос вновь вернулась та раздражающая мягкость.

Прежде чем объяснить свои мотивы, Гаэль обратилась к саквояжу и вытащила оттуда тряпичную куклу – девочку с торчащими в стороны косичками, тонкими, как мышиные хвосты. Ее тельце было сделано изо льна, а глаза и рот вышиты цветными нитками. В своем пестром платье с кружевом она выглядела потрепанной, как и положено всякой любимой игрушке. Бережно расправив крохотные оборки, Гаэль сказала:

– Это все, что осталось от моей Летти.

Не успела Флори осмыслить услышанное, как ей всучили эту несчастную куколку. От нее веяло щемящей тоской, безысходностью, и эти же чувства отражались на лице самой Гаэль. Поджав дрожащие губы, она молчала, неотрывно наблюдая не за самой Флори, как той показалось вначале, а за ее руками. Так музейные смотрительницы бдят за сохранностью ценных экспонатов.

Повисла долгая пауза, и только грохот поезда не давал тишине заполнить пространство. Наконец Гаэль нашла в себе силы продолжить.

– Так звали мою дочь. Скарлетт. – Она произнесла имя с гордостью и улыбнулась своим воспоминаниям, но улыбкой горькой и измученной, полной страданий, будто кто‑то вогнал ей под кожу крючки и дергал за невидимые ниточки, заставляя уголки ее губ тянуться наверх. – Восемь букв. Как и у тебя, детка.

От такого неуместного сравнения Флори стало не по себе.

– Раз вы знаете мое имя, так и обращайтесь ко мне соответствующе. Я вам не детка, и в матери вы мне не годитесь, – сказала она и тут же пожалела о том, что была слишком груба. В печальных серых глазах блеснули слезы, и в этот миг Гаэль изменилась, будто сбросила защитную маску и показала истинное лицо. Вместо коварной похитительницы предстала безутешная мать, пережившая страшную потерю.

– Конечно, Флориана, – одними губами прошептала она и потянулась, чтобы забрать куклу, как будто решила, что человек, не проявивший ни капли сочувствия, не достоин прикасаться к памятной вещи.

Отлученная от реликвии, Флори вовсе не расстроилась, а напротив, испытала облегчение и смогла подобрать нужные слова:

– Я глубоко сочувствую вашему горю, Гаэль.

– И ты понимаешь мою боль. Мы обе потеряли самое дорогое, что у нас было.

Флори нахмурилась, неприятно поразившись тому, что похитительница не просто знала подробности ее жизни, а использовала их, чтобы приравнять ее чувства к своим, связать их обеих одной болью.

– Мне не хочется обсуждать это с вами. Простите.

Гаэль опустила глаза, увлекшись тряпичной игрушкой: стала поправлять кружевные оборки, обводить пальцем контур вышивки, словно рисуя черты лица заново. И в этом состоянии отрешенности, в некоем подобии транса, она провела несколько минут, а потом, вынырнув из забытья, опять заговорила:

– Что бы ты сделала, узнав, что твоих почивших любимых можно вернуть к жизни?

Вопрос как ножом резанул ее по сердцу.

– Я… не думала об этом, – в замешательстве ответила Флори.

– Так подумай сейчас и скажи, – словно почуяв ее слабость, надавила Гаэль. – Представь, что у тебя есть ключ от двери, а за ней ждут твои родители. И нужно всего лишь открыть замок, чтобы воссоединиться с ними. Ты бы согласилась? Открыла бы им дверь?!

– Этого никогда не произойдет, что бы я ни ответила.

– Ошибаешься. – Гаэль торжествующе улыбнулась, будто одержала победу в выдуманном ею же поединке. – И у меня есть доказательства.

Она вновь обратилась к своему саквояжу и, достав пару листов с заметками, вручила их Флори.

– Что это?

– Рецепт безлюдя, – с благоговением ответила Гаэль. – Только вдумайся: дом, возвращающий к жизни.

– Это же… невозможно.

– Ты даже не прочитала.

В своей слепой вере она была похожа на наивного ребенка, готового принять за истину любую захватывающую идею.

– Гаэль, – осторожно начала Флори, силясь подобрать правильные слова, – я… понимаю ваши чувства и… отчасти их разделяю, но, пожалуйста, послушайте меня как специалиста, работающего с безлюдями. Построить дом, о котором вы говорите, невозможно. Это выдумка, легенда, сказка.

Гаэль отпрянула, будто от пощечины, и на ее лице вспыхнул гневный румянец.

– Ты нарочно так говоришь, чтобы я отпустила тебя! – выпалила она и добавила что‑то еще, резкое и грубое, но ее голос утонул в пронзительных гудках. Вмешавшись, они раскололи разговор на две части. Исчезла Гаэль-благодетельница, и Гаэль-мать, оплакивающая дитя, и Гаэль-мечтательница, верящая легендам. Она снова стала той, кто наделил себя правом распоряжаться человеком, как вещью.

– Мы скоро въедем в горный тоннель, – объявила Гаэль и подскочила, точно внутри нее пришла в движение какая‑то пружина. – Полезай обратно.

Щелкнул затвор, заскрежетали петли, и тяжелая крышка сундука открылась. Оттуда, словно из пасти чудовища, дыхнуло тухлятиной.

– Давай, живо! – рявкнула Гаэль. – Поднимайся!

Флори не двинулась с места.

– Я туда не полезу, – решительно заявила она, наивно полагая, что сможет противостоять женщине, обозленной ее непослушанием.

Гневно сверкнув глазами, Гаэль схватила ее за плечи и подняла с деревянной скамьи. Ослабшая и изнуренная, Флори едва держалась на ногах. Хватило одного толчка, чтобы вывести ее из равновесия. Она неуклюже упала на колени, чудом не приложившись об угол сундука, как тут же ее подхватили под руки и потащили. Флори пыталась кричать и сопротивляться, но добилась лишь того, что отсрочила момент своего неизбежного заточения. Ее затолкали внутрь, утопили в ворохе зловонного тряпья. А потом крышка захлопнулась, и все погрузилось во мрак.

Когда Флори снова очнулась, то поняла, что находится в другом месте. Здесь было тихо, тепло и не пахло гнилыми опилками, как те отрепья, пропитанные дурманом. Она лежала неподвижно, не открывая глаз, будто надеялась, что все случившееся с ней – просто ночной кошмар. О, как бы ей хотелось проснуться в мягкой постели под балдахином, прижаться к горячей спине Дарта и обрести в объятиях безмятежный покой. Она позволила себе предаться грезам, отчаянно цепляясь за них, но долго это не продлилось.

Пребывая на границе яви и полудремы, Флори почувствовала постороннее присутствие: будто кто‑то стоял у кровати и наблюдал. В больном сознании тут же возник образ старика, склонившегося над ней. Вот его надсадное дыхание; вот его подслеповатые глаза шарят по ней, разглядывая, будто она аптекарская склянка с лекарством; вот его немощные руки, обтянутые сухой, как пергамент, кожей, тянутся к ней. Флори распахнула глаза и тут же испуганно отпрянула при виде огромной оскаленной пасти. Существо – серое, сотканное из плотного дыма, казалось мороком, но взгляд его светлых, будто затянутых бельмами, глаз, был почти осязаемым: тяжелым и холодным. И оно, несомненно, набросилось бы на нее, если бы не Гаэль.

– Призрак! – прикрикнула она, войдя в комнату и гремя посудой на подносе. – А ну кыш!

C появлением хозяйки клыкастый монстр поджал уши и отступил, превратившись в послушного пса. Гаэль прогнала его за дверь и с видом благородной спасительницы прошествовала к кровати.

– Поешь, тебе нужно набираться сил.

При виде чая и оладий желудок Флори предательски заурчал.

– Как долго мы ехали? – спросила она, стараясь игнорировать запах еды и свой голод.

– Почти сутки. И еще столько же ты отсыпалась. – В голосе Гаэль промелькнул укор, как будто Флори и впрямь была виноватой, что дурман так подействовал на нее. – Надеюсь, ты отдохнула достаточно, чтобы приняться за работу.

– Работу?

– Дом. Безлюдь. Тебе нужно изучить материалы, чтобы подготовиться. Если чувствуешь слабость, можешь остаться в постели, – любезно разрешила Гаэль, а потом уже строже добавила: – Но только сегодня.

– Я не стану даже пытаться. – В ее положении было опрометчиво и опасно заявлять о таком. Флори вспомнила о Призраке, едва не вцепившемся ей в глотку, и смелости поубавилось.

– Понимаю твои сомнения, детка. Все мы сомневаемся в своих силах, боимся, что не справимся. Но я верю в тебя и знаю, на что ты способна.

Льстивая речь ее не впечатлила.

– Я не строю безлюдей, а лишь присматриваю за ними, – возразила Флори.

Гаэль покачала головой и ушла. Минуту спустя вернулась с газетой и, разложив ее на одеяле, ткнула пальцем в заголовок.

– А это тогда что?

Флори пробежала глазами по строчкам. Материал освещал финальное судебное заседание о лютенах, за которым последовала отмена Протокола в Пьер-э-Метале. Стараниями газетчиков ее имя было вписано в хроники и связано с образом освободительницы, изменившей местные законы. Конечно, историю приукрасили, но людям была нужна яркая легенда, а не правда.

– Здесь не написано, что я конструирую безлюдей.

– Но ты знаешь, как с ними обращаться. Не зря же тебя прозвали «матерью свободных безлюдей». И ты должна мне помочь.

– Вам нужен домограф.

На миг на лице Гаэль вспыхнула гневная гримаса, но когда мимолетное чувство угасло, она спокойно продолжила:

– Мне не нужен простой специалист. Я искала того, кто способен понять мою боль и оценить дар, которым я отвечу. Я искала тебя, Флориана. И никто другой не справится лучше. Дома строят разумом, безлюдей – сердцем.

– Да что вы знаете об этом?!

– Больше, чем любой обыватель, – ответила Гаэль. – Я долго готовилась, прежде чем пригласить тебя. И это, признаться, стоило немалых усилий. Хочешь взглянуть, как я все устроила?

До сих пор не понимая, где находится, Флори охотно приняла предложение, однако тело не разделяло ее решимости. Она сползла с кровати и, пошатываясь на слабых ногах, побрела за Гаэль. Из крохотной спальни они попали в такую же маленькую гостиную, где горел камин. У огня, притворившись горстью золы, дремал дымчатый пес. Заслышав шаги, он настороженно поднял огромную голову и глухо зарычал. Таящаяся угроза придала сил, и Флори взмыла по шаткой лестнице, не замечая ступеней. Чердак находился под скошенной крышей, съедающей пространство, и сам воздух был спертым и давящим, как в том сундуке, где она провела большую часть поездки.

Снаружи дом терзали порывы ветра, и что‑то скрипело, завывало, измученно стонало в стенах. Казалось, что в один момент ветхое жилище рухнет, не выдержав натиска стихии. Здесь, куда не добиралось тепло растопленного камина, было промозгло, пахло сыростью и гнилым деревом.

Гаэль привела ее в небольшую комнатку с окном, заколоченным досками. Сквозь щели просачивался тусклый свет и тянуло холодом. Вместо мебели пространство заполняла всякая рухлядь: старая дверь, прислоненная к стене, сваленная груда досок с торчащими гвоздями, разложенные на полу изразцы, когда‑то украшавшие камин, вырванное вместе с рамой окно в деревянной обрешетке и прочий строительный хлам.

– Сокровища из сердцевины безлюдей, – торжественно объявила Гаэль.

– Разграбленные хартрумы, – изумленно ахнула Флори.

– Все, как написано в рецепте, – продолжала она, преисполненная гордостью. – Со дня на день я жду последний элемент, так что можешь начинать.

– Нет, я не буду этого делать.

И тут ее внезапно настигло осознание, что случилось с безлюдями, чьи хартрумы потревожили. Они могли попросту погибнуть, как всякий живой организм, из которого извлекли важный орган.

При мысли, что и с ней способны обойтись с подобной жестокостью, Флори испытала ужас и медленно отступила к двери. Сбежать она не успела. Ее тут же схватили и впечатали в стену с силой, какой, казалось бы, не может быть в худой, болезного вида женщине.

– Вот что, детка, – прошипела Гаэль, вдавливая ее в холодную поверхность, – чем быстрее закончишь работу, тем быстрее освободишься. А пока осваивайся на своем месте.

Прежде чем Флори поняла, что значат эти слова, ее резко отпустили. Ватные ноги подкосились, и она сползла по стенке на пол, испытывая к себе – слабой и жалкой – отвращение. Гаэль исчезла за дверью и заперла ее на ключ. Наказанная за непослушание, Флори осталась одна в этой тесной комнатушке среди награбленных вещей из хартрумов. Их, как и ее саму, отлучили от дома, вырвали с корнем и заточили здесь в угоду безумным целям.

Первым порывом было расколотить все, чтобы разрушить планы Гаэль, но потом она поняла, что этим ничего не добьется, лишь подвергнет угрозе других безлюдей и продлит свое заключение. Немного успокоившись, Флори решила осмотреться: проверила заколоченное окно, попыталась заглянуть в щель между досками. Просвет оказался слишком узким, и пришлось оторвать одну перекладину, впустив в помещение еще больше холода. Потянуло сквозняком, и ее босые ступни закололо от холода. Вычурное платье из фланели, в которое ее переодели, точно куклу, почти не грело. Мысль о побеге вспыхнула и тут же погасла. Даже если сейчас ей удастся выбраться из дома, то без обуви и зимней одежды она не уйдет далеко, а обречет себя на смерть. Нельзя действовать опрометчиво. Она нужна Гаэль живой, а значит, у нее есть время, чтобы все обдумать.

Мир из окна выглядел как чистый холст: ни деревьев, ни домов, ни копоти на снеге. Дом стоял в глухом, забытом людьми месте, и тишина здесь была такой плотной, что казалось, поглотит даже крик.

Но она все равно закричала.

Глава 6

Дом среди скал

Ризердайн

Охо был затерян среди скал. И не город вовсе, а большой дом на лоне природы: каменные стены под облачным сводом. Отрезанные от прочего мира, словно запертые в неприступной крепости, местные жители вели скромный быт, что, однако, не отняло у них прирожденной стати. Здесь каждый, даже простой торговец или ремесленник, отличался гордой осанкой, уверенностью во взгляде и точеным профилем, словно высеченным из камня. Южное солнце покрыло их кожу бронзовой пылью, суровая жизнь в горах закалила характер. Неприхотливые, выносливые, ловкие и бесстрашные оховцы разительно отличались от избалованных неженок с побережья, к которым причислял себя Риз.

В давние времена Охо был скромным наблюдательным пунктом у подножия скал. Постепенно его заселили смотрители и рыбаки, деревня раздалась вширь и, исчерпав этот клочок земли, поползла вверх. Морской промысел оставался главным доходом местных жителей, пока запасы рыбы не оскудели. Чтобы прокормить свои семьи, люди ушли в горы. Торговля и ремесло занимали малую часть населения: стариков, женщин и тех, кому не нашлось места в стане шпионов, добывающих ценный и неисчерпаемый ресурс – информацию. Благодаря ей Охо существовал и процветал.

В город вела одна дорога через канатный подъемник. Он вспарывал крутой склон как уродливый шрам, проходил меж скудной растительности, прорывавшейся сквозь камень, и заканчивался у маленьких домиков, примостившихся прямо на скалах, как гнезда чаек.

Делмар и Охо разделяла каменная гряда, достаточно было перемахнуть через нее, чтобы оказаться на месте. Но в назначенный час на заброшенной верфи Риза ждало старое рыбацкое судно с провожатым – угрюмым оховцем, не проронившим ни слова за весь путь. К моменту, когда они прибыли в маленькую гавань, Риз утвердился в мысли, что к нему подослали немого. Что ж, это был изобретательный метод держать его в неведении, а секреты – неразглашенными.

Они сошли на причал. Доски, покрытые заиндевелыми водорослями, проседали под тяжелой поступью оховца. Все вокруг, кроме самих скал, казалось зыбким и ненадежным, даже опорные столбы, откуда начиналась воздушная переправа. От соленого и влажного воздуха механизмы проржавели. Кабины скрипели, качались на ветру, грозясь сорваться с натужно гудящих канатов, и Риз в который раз пожалел, что не настоял на своем, чтобы лететь на Пернатом доме. Мельком взглянув на крепления тросов, он собирался отказаться от опасного подъема, но суровый вид сопроводителя напомнил, что здесь не будут церемониться с тем, кто боится высоты и ненадежных конструкций.

Медленный путь наверх позволил изучить местность: весь город предстал перед ним, как на развернутой карте. Отсюда был виден скалистый мыс, клином уходящий в море, и маяк вдалеке – старый и ветхий, он стойко выносил удары волн. От берега начиналась беспорядочная застройка: дома, выросшие на камнях, точно грибы, теснились друг к другу. Их крыши покрывал снег, похожий на крупинки соли, проступившей на поверхности. Кое-где, отдельными точками, попадались дымящие лачуги, где трудились гончары и кожевенники.

Чем выше они забирались, тем холоднее становилось. Воздух стекленел, и, попадая в легкие, будто разбивался на острые осколки. Дубленая куртка уже не спасала от промозглой сырости, и Риза не оставляла мысль, что его намеренно повели по длинному пути, чтобы доконать холодом и замариновать в тревожном ожидании грядущей встречи. Если так, они добились своего. На фоне местных жителей он чувствовал себя ничтожеством. Сопровождавший его оховец, чьи плечи занимали всю ширину кабины, легко переносил тяготы зимы, хотя на нем был лишь кожаный стеганый дублет без меха и штаны, заправленные в высокие сапоги с карабинами.

Казалось, минула вечность, прежде чем кабина достигла вершины, где обосновалась главная резиденция Охо. Построенная из камня и лишенная всяких архитектурных излишеств, она выглядела отколовшимся от скалы валуном, а внутри нее оказалось темно и сыро, как в пещере. В коридорах не было выставленного караула, но это не значило, что резиденция не охраняется. Зоркое око шпионов не упускало ничего. Риз ощущал, что за ним следят. Поначалу он оглядывался по сторонам, однако ему доходчиво объяснили правила:

– Смотрите прямо. Ходить со свернутой шеей очень неудобно.

Голос раздался словно из чревовещателя: Риз понимал, что с ним заговорил сопроводитель, но, будучи убежденным в его немоте и не видя лица, испытал странное смятение. После скрытой угрозы он задумался о том, какой прием ждет его там, куда его вели.

Наконец они оказались перед тяжелыми дверьми с приставленным караульным. Появление охраны означало, что главный человек Охо, его властитель и хозяин, был где‑то поблизости. Любая важная персона считала своим долгом обрасти верной свитой, создающей вокруг крепкий панцирь.

В Охо не было градоначальника, здесь его считали вожаком. Когда о нем упоминали, то почтенно склоняли головы, будто он стоял перед их мысленным взором и тенью преследовал всюду. Они с уважением называли его Вихо, главный, его настоящее имя держалось в тайне. Его покой оберегали и чтили: никто не видел вожака Охо за пределами резиденции, а тех, кому довелось встретиться с ним, можно было пересчитать по пальцам. Вихо решал самые серьезные вопросы, – все остальные он вверял своим преданным ищейкам.

Напарники обменялись жестами, смысл которых открылся Ризу чуть позже, когда караульный велел следовать за ним, а второй сменил его на посту.

Началась новая череда коридоров. Шагая следом за оховцем, Риз мог разглядеть его длинные угольно-черные волосы с нанизанными на пряди деревянными бусинами. Для местных это было чем‑то вроде оберега.

Они прошли через крытую галерею, соединявшую коридоры с обособленной частью резиденции: потолки здесь были выше, пространство – шире, а воздух – теплее и суше. В комнате, выбранной местом встречи, горел камин. Когда перед Ризом открыли дверь, в лицо ему дыхнуло жаром, будто он отодвинул заслонку и полез в топку.

Свет резанул по глазам. Пришлось щуриться, но мало-помалу он осмотрелся.

Широкие окна открывали завораживающий вид на Сумеречный утес. Расположенный таким образом, что его не касались солнечные лучи, он всегда находился в тени и служил подходящим символом для шпионов, чей успех во многом определялся искусством оставаться незамеченными. На фоне монументального пейзажа сидел человек, и один его облик красноречиво говорил о власти и силе, сосредоточенной в его руках: черные глаза с прямым проницательным взглядом, хмуро сдвинутые брови и волевой подбородок, окаймленный прореженной бородой. На оховца он совсем не походил. Его коротко остриженные волосы, темные, с легкой проседью, отливали червленым серебром, а лицо было бледным, желтоватым, как старая бумага.

Он сидел за пустым столом, не считая дымящего чайника и пары глиняных чашек. Вихо подал знак, и служанка, стоящая подле, принялась разливать напиток. Запахло мятой – почти по-домашнему, обманчиво-уютно.

– Что за люди среди наших скал! – воскликнул хозяин и после рукопожатия добавил: – Замерзли? Садитесь поближе к огню.

– Спасибо, мне достаточно чая, – ответил Риз и перевел взгляд на служанку, которая вдруг смутилась и опустила голову. Чашку она не подала. И, прежде чем он сообразил почему, на плечо ему легла тяжелая рука караульного. Предупреждение. Если бы Вихо не вмешался, эта самая рука одним движением могла сломать Ризу кость.

– У нас так не принято. Это моя помощница.

Вожак повернулся к девушке и кивнул, дозволяя ей исполнить просьбу.

Перед ним поставили чашку мятного чая, однако Риз к ней не притронулся.

– Мы чтим наших женщин, – продолжил Вихо, – и не допускаем, чтобы они прислуживали кому‑либо.

– Это не помешало вашей шпионке таскать поднос на делмарском празднике, – подметил Риз, с вызовом глядя на собеседника.

– Она была на задании. – Ни один мускул не дрогнул на лице Вихо. Обманчиво расслабленная манера держаться делала его похожим на хищника. Он поистине был главой шпионского города, вожаком стаи, обитающей среди скал. – И, заметьте, успешно с ним справилась.

Чем сильнее Риз старался обрести немного уверенности, тем резче его осаждали, не позволяя даже на миг почувствовать себя хозяином ситуации. Оставив попытки обыграть вожака на его же территории, он перевел тему:

– Зачем вы меня позвали?

– Обсудить ваше пагубное пристрастие.

На несколько мгновений повисла неловкая пауза. Названную причину их встречи следовало осмыслить, прежде чем что‑то отвечать.

– О каком из них пойдет речь? – непринужденно спросил Риз, стараясь запрятать истинные эмоции подальше, чтобы даже тень их не мелькнула ни в голосе, ни в выражении лица.

Вихо расщедрился на кривую усмешку.

– Похвально, что вы сохраняете бодрость духа, мой друг. Но не пытайтесь увиливать. Мы оба знаем, как развращает власть. – Он подался вперед и облокотился на стол. – Кто‑то переступает границу дозволенного, кто‑то находит удовольствие в разврате, дурмане или жестокости, а кто‑то, преисполненный чувства важности, становится зависим от собственных идеалов. – Он сделал многозначительную паузу, позволяя ощутить весомость его слова, а затем продолжил: – Я вас не сужу, нет-нет. В конце концов, каждый получает наслаждение по-своему и волен делать, что хочет, пока не вредит другим. В том‑то и загвоздка: ваша война с удильщиками много кому помешала.

– Я действую в интересах столицы, и вам это известно, – твердо сказал Риз.

Вихо вздохнул, словно рассчитывал на другой ответ и разочаровался.

– В своем городе вы вольны управляться как пожелаете. Но лезть на чужие территории – дурной тон. – Он зацокал языком и покачал головой, выказывая неодобрение. – Не следует так размахивать метлой, пыль стоит до самого Марбра.

Ризу стало не по себе. Ладони вспотели и стали липкими, будто он влез в клей. Вернее говоря, вляпался.

– Не понимаю, в чем вы пытаетесь уличить меня, – ответил он, сцепив руки в замок.

– Да бросьте. Вы достаточно умны, чтобы осознавать: вмешиваясь в дела удильщиков, вы вредите интересам влиятельных людей.

– Например?

Вихо усмехнулся. Его забавлял этот разговор, как опытного охотника могло забавлять долгое преследование добычи.

– Хорошая попытка выведать заказчика, но, увы. – Он замолчал и забарабанил пальцами по столешнице. Звук вышел раздражающим и выбил Риза из шаткого равновесия.

– Дайте-ка угадаю, – прищурившись, начал он, и сам удивился той неудержимой злости, что овладела им. – Кто‑то недосчитался рабочей силы на рудниках? Или попрошаек в городах? Может, в богатых домах не хватает рук, чтобы прислуживать господам? О нет, вероятно, на плантациях островного табака требуются новые труженики? Или бордели Марбра ждут свежей крови?

– Пять из пяти! Кажется, вам сегодня везет, мой друг. Советую заглянуть в игорное заведение. Сорвете жирный куш!

Риз не проникся его шуткой, сочтя ее неуместной.

– Проблема ваших заказчиков решается куда проще. Достаточно честно вести дела, и вопрос с удильщиками отпадет сам собой.

– Вы мечтаете о невозможном, мой друг. – Снисходительным тоном ответил Вихо. – Это все равно что требовать у солнца погаснуть, потому что оно слепит вам глаза. Зажмурьтесь, отвернитесь, укройтесь в тени, в конце концов.

– А что будете делать вы, если удильщики придут в Охо? Подожгут ваши дома, похитят ваших детей и женщин, чтобы продать их, как вещи… На это вы тоже закроете глаза? – с вызовом спросил он.

– Они здесь не появятся, – отрезал Вихо, но в глазах его промелькнула тревога.

– Потому что вы с ними заодно?

По одному взгляду, обращенному на него, Риз понял, что допустил непростительную дерзость.

– Я не торгую людьми. Мне платят за информацию. И, мой вам совет, – голос Вихо резко перешел в низкий шепот, похожий на утробный рык, – не играйте с огнем. Как показывает прошлый опыт, распалить пожар вы можете легко, а вот потушить – нет.

Риза захлестнула волна злобы на самого себя. Он до сих пор не оправился после войны с Браденом, каждое напоминание об этом было болезненным, как тычок в открытую рану. Он ничего не мог с собой поделать, а потому молчал, тупо уставившись в одну точку. Наверное, со стороны он выглядел настолько жалко, что даже Вихо смягчился.

– Я ваш друг, – заверил он, будто успокаивая. – У моих шпионов достаточно информации, чтобы сдать вас. Но они этого не сделают, пока я не позволю. Потому что ценю дружбу. А рисковать вашей жизнью все равно что рубить на дрова плодоносящее дерево. Смекаете, о чем я?

– Живым я принесу больше пользы.

– Именно!

– Мне это уже говорили, – мрачно добавил Риз, вспомнив подвал Механического дома, где ему предложили служить Брадену в обмен на жизнь. Сейчас с ним пытались сделать то же самое, разве что прием был несколько радушнее, даже чаю налили.

– Видите, как вас ценят! – Вихо щелкнул пальцами, позволив себе вспышку радости, но тут же снова посерьезнел. – Вернемся к сути. К нам обратились за информацией: хотят знать, кто мешает вести дела. Как вам известно, удильщики покинули Делмар и перебрались в другие города, но и туда ваши щупальца дотянулись. Каналы сбыта перекрыты, несколько главарей пойманы и гниют в тюрьмах. И чаще всего ловушка захлопывалась в Марбре.

– Я ни разу там не был.

Вихо хмуро сдвинул брови к переносице, будто учуял обман.

– Вы, может, и не были. Зато с недавних пор там обосновался ваш приятель. Вот так совпадение.

– Я не отвечаю за поступки других людей, – парировал Риз.

– Но можете влиять на них. – Вихо многозначительно посмотрел на него исподлобья. – Сворачивайте вашу самодеятельность и передайте господину Эверрайну, чтобы возвращался под мамкину юбку. Там ему куда привычнее… и безопаснее.

Риз заставил себя усмехнуться.

– Не понимаю, чего вы добиваетесь?

– Быть может, внимания вашей жены?

Риз стиснул зубы так, что скулы свело.

– Что это значит?

Вихо наблюдал за ним взглядом хищника. Когда затянувшаяся пауза стала опасной, он, хозяин положения, сменил тон на мягкий и вкрадчивый, усыпляющий бдительность:

– Расслабьтесь, мой друг. Я пошутил. Надо же как‑то разрядить обстановку… и поздравить вас с женитьбой. Сплетники шепчутся, что ваша супруга – красавица.

Риз подумал о том, что Илайн не понравилось бы столь поверхностное представление о ней.

– Они правы, – тихо ответил он. – Это одно из многих ее достоинств.

– Что ж, тем более. Не хочется, чтобы ее прекрасный лик омрачила печать скорби. Вдовство мало кому к лицу.

И снова удар наотмашь, а после – внимательный, пронзительный взгляд.

– Вы угрожаете мне? – прямо спросил Риз.

– Конечно нет! Охо приходит с миром.

«Но ничто не уходит от него», – мысленно продолжил он, понимая, что это значит.

– Тягаться с серьезными людьми провальная затея, мой друг, – назидательным тоном продолжал Вихо. – Все наслышаны о том, что вы наводите порядок в Делмаре. Многим это не нравится, но они соблюдают условия Пакта и не переступают границы чужих городов. Представьте их гнев, когда станет известно, что ваши амбиции простираются намного шире. Уверен, всех удивят ваши аппетиты. И тогда вас не сможет защитить ни Пакт, ни добрый покровитель, потому что вы первым пренебрегли и тем, и другим. – Он тягостно вздохнул, словно его и впрямь огорчала описанная им перспектива. – Но я готов вывести вас из-под удара. Ни один из заказчиков не узнает о ваших махинациях, но каждый заплатит сверх цены, когда я устраню саму проблему. Врачевателю платят не за диагноз, а за лечение. Не так ли?

Кажется, он снова молчал слишком долго. Потеряв терпение, Вихо сделал следующий ход:

– Напомню, что вы – наш должник.

На это Риз знал, что ответить.

– Как я и обещал, десять летающих безлюдей станут вашими. Работа уже идет, и нам…

– Меня не интересуют дома, – прервали его. – Такой оплаты я не приму.

Риз немо раскрыл и закрыл рот. В горле стало сухо и запершило.

– Оставьте их себе, мой друг, – бросил Вихо. – Сможете чаще навещать своего приятеля. Или его могилу. Уж как повезет.

– Он мне не приятель.

– Мы тоже так думали, когда звали вас сюда и предлагали сделать очевидный выбор. Но то, как рьяно вы защищаете Эверрайна, выдает вас с потрохами. Кстати, оставайтесь на ужин. Будет время обдумать все и принять верное решение.

Риз отказался, сославшись на обязанности градоначальника, чем вызвал у Вихо едкую усмешку.

– Даю вам неделю, – сказал он. – Жду в следующий раз с хорошими новостями. И чтобы направить вас, уточню, что пока ситуация не разрешится, наше сотрудничество приостановлено. Как это ни прискорбно.

От одной мысли, что ему придется возвращаться сюда, проделывать тот же путь и снова выносить эти манипуляции, Ризу стало казаться, что он задыхается. Следующие несколько минут его жизни стерлись из памяти. Когда он пришел в себя, то обнаружил, что его вновь сопровождает тот молчаливый оховец.

Шагая вслед за ним по темным коридорам, Риз с нарастающей тревогой думал о том, почему его на самом деле пригласили в резиденцию. Он не сомневался, что прокололся и чем‑то выдал себя, иначе бы Вихо продолжил говорить намеками, а не открыто ставил условия. Риз был не просто должником Охо. Заручившись их поддержкой, он выжил в противостоянии с Браденом и занял пост градоначальника. Он осмелился на борьбу с удильщиками лишь потому, что его пообещали защищать: как человека, из чьих рук Охо получили власть над самим Делмаром. Но когда игра зашла слишком далеко, его поставили перед выбором: он или Эверрайн. Кому‑то из них предстояло расплатиться за все.

Глава 7

Фамильный дом

Илайн

Как закостенелый безлюдь, ревностно хранящий одиночество, Илайн не любила принимать гостей. Домашняя рутина и суета на пустом месте претили ей. Это отнимало много времени, а потому было бы вычеркнуто из списка дел прежней Илайн. Но теперь, как истинной госпоже Уолтон, ей следовало приобщиться к традициям званых ужинов, следуя примеру Ма.

Воодушевленная приятными хлопотами, она требовала той же самоотдачи от других. Саймон едва поспевал выполнять поручения, лавиной накрывшие его с утра. Кажется, ему не приходилось работать столь усердно даже в его бытность мажордомом. Илайн искренне не понимала, зачем отдавать в прачечную чистое белье, полежавшее в шкафу, и для чего устраивать целый банкет по случаю приезда сестер Гордер, тем более что повод был не из радостных.

Натирая столовое серебро, то есть занимаясь очередным пустым делом, Илайн наблюдала за Ма, под чьими руками страдало тесто для пирога, пока Саймон морозил усы во дворе, разделывая рыбину для начинки. Вызывая облачка мучной пыли, хозяйка охала и вздыхала, переживая, что купила неправильного тунца. Сей неутешительный вывод она сделала из того, что Саймон возился с ним битый час. Илайн подозревала, что хитрый лис нарочно не торопился, но выдавать его не стала. Молча продолжала перебирать вилки и ножи, развлекая себя мыслями о том, что сказал бы Риз, увидев ее подвиги во благо семьи: «Какая выдержка, Ила, какое непоколебимое спокойствие для человека, держащего в руках колюще-режущие предметы! Ты превзошла саму себя! Продолжай в том же духе, любовь моя». Илайн фыркнула. «Любовь моя»? Риз никогда не называл ее так, а она спокойно обходилась без тривиальных признаний. Тогда откуда взялись такие фантазии? Видимо, надышалась чистящим порошком и помутилась рассудком.

Если бы не затянувшаяся игра в прилежную помощницу, Илайн уже встречала в порту гостей из Пьер-э-Металя, но ей пришлось отправить вместо себя Флинна. Не могла же она доверить ему чистку столового серебра? Хотя Флинн, дружище, согласился бы подменить ее и здесь.

Только она закончила с приборами, как ей подсунули бокалы. Их следовало избавить от воображаемой пыли и заставить блестеть, как заснеженные пики Южной гряды. Это утомительное занятие напомнило ей о годах юности, когда она, нищая девчонка с острова, приехала в столицу искать лучшей жизни. Надежды привели ее на кухню дешевой забегаловки, где приходилось таскаться с подносом и драить посуду. Почти как сейчас. Илайн было все равно, что протирать тряпкой: грубое стекло стаканов для портвейна или тонкий, звенящий в руках хрусталь. И то, и другое раздражало одинаково. На третьем бокале она пожалела, что согласилась помочь, на четвертом едва сдержалась, чтобы не запустить его в стену, на пятом отложила полотенце и решила, пусть последний, недомытый, достанется ей. Возможно, привкус пыли сделает земляничное вино менее приторным.

В этот момент Саймон принес на кухню рыбину, и от одного запаха Илайн замутило. Она с небывалой прытью, которую ошибочно могли принять за энтузиазм, переметнулась в столовую, чтобы заняться сервировкой. Там ее и застал Риз, вернувшись как раз вовремя, когда у нее почти иссякло терпение выносить семейный быт. Но, едва взглянув на него, Илайн передумала жаловаться и уж тем более спрашивать, как прошел визит в Охо. Все было написано на его лице: таком мрачном, что, казалось, от него померкнет хрусталь и почернеет столовое серебро.

Обронив всего несколько слов, Риз развернулся и ушел. Минуту спустя на втором этаже загудели трубы и паровой котел, нагревающий воду для ванны. Успев изучить его привычки и пристрастия, Илайн знала, что это значит: Ризу нужно серьезно подумать. Не осталось сомнений, что из Охо он вернулся с плохими новостями.

Дожидаясь их, Илайн нервно кружила по столовой, разглаживая салфетки и передвигая бокалы, точно фигурки на игральной доске. Когда ей надоело, она оставила все как есть и, умыкнув из стопки свежего белья пару пушистых полотенец, отправилась наверх.

В особняке им выделили лучшую спальню – с камином, гардеробной и отдельной ванной комнатой. Чтобы привыкнуть и обжиться, Илайн представляла, будто это уютный дом внутри дома. Но сейчас все было испорчено резким запахом островного табака, и за несколько секунд, проведенных здесь, ей снова стало дурно: то ли от подступившей к горлу желчи, то ли от концентрации всего раздражающего и неприятного, что случилось за день.

Она подошла к двери в ванную и постучала.

– Ри, я принесла чистые полотенца. Можно войти?

Ответом ей было молчание, но спустя несколько мгновений послышался плеск воды и щелчок замочного механизма. Горячий воздух вперемешку с дымом окатил ее лицо, и на миг Илайн зажмурилась. Глаза защипало. Да будь проклят тот, кто однажды додумался набить курительную трубку островным табаком, а вместе с ним и тот, кто внушил Ризу, будто эта чадящая гадость успокаивает нервы.

– Ты пришла поговорить со мной, а не из-за полотенец, – отозвался голос, глухой и тихий, будто марево было настолько плотным, что подавляло звуки.

Риз вернулся к ванне, но лишь затем, чтобы подхватить оставленную на бортике сигару и мыльницу, полную пепла. Даже не взглянув на Илайн, будто она обратилась в дым, он прошел мимо, оставляя мокрые следы на полу. Она изо всех сил постаралась не замечать того, что Риз обнажен и как по его бледной, точно матовое стекло, коже стекают капли воды.

– А что не так?

– Просто говори как есть, – бросил он, будто ее невинный предлог по-настоящему его разозлил.

– Ты не в духе.

– Вроде того. – Он затянулся сигарой и выпустил дым к потолку.

Илайн брезгливо поморщилась:

– Ма расстроится, если дом провоняет табаком. Она сегодня выпрыскала целый флакон духов.

– Зачем? – безразлично спросил Риз.

– Чтобы комнаты благоухали розами из Лима и девочки чувствовали себя как дома.

Он наконец потушил сигару в мыльнице и оставил свое «успокоительное» на краю раковины.

– Ревнуешь?

– Да брось. – Илайн переплела руки на груди и привалилась плечом к стене. – Твоими стараниями в нашей спальне дыма, как в портовом кабаке Ислу. Так что это я, скорее, почувствую себя как дома.

– Кажется, ты тоже не в духе, – подметил он и приоткрыл круглое поворотное окошко, чтобы впустить в комнату свежего воздуха.

Илайн проигнорировала замечание и перевела тему:

– Что там в Охо?

Риз устало склонился над раковиной, опершись на нее руками, словно бы заявляя, как его все доконало. Он ничего не отвечал, а Илайн ждала, наблюдая за каплями воды, стекающими между остро выпирающих лопаток, и думала о том, что Риз – единственная фамильная драгоценность Уолтонов, которую бы она с удовольствием вытирала полотенцем. Впрочем, в топку полотенце, она бы справлялась и без него.

Ее глупые фантазии прервались глухим, скованным тревогой голосом:

– Они все знают. Про удильщиков и Марбр.

– Им‑то какое дело?

Его мышцы напряглись. Плечи дрогнули. Риза раздражали ее любопытство и вопросы, но Илайн не могла отступить. Она должна понимать, с какой угрозой они столкнулись на сей раз, чтобы преодолеть ее вместе, рука об руку. В задумчивости она покрутила золотой обод на безымянном пальце, коснулась голубого камня в оправе, словно убеждаясь, что имеет право интересоваться делами супруга, даже если ему это не по нраву.

– К ищейкам обращаются за информацией, – сказал Риз после затянувшейся паузы. – Многие хотят знать, кто срывает сделки.

– Эверрайн в курсе? – сухо спросила Илайн. Не то чтобы ее беспокоила его судьба, однако в истории с удильщиками он был связан с Ризом, а значит, и проблема касалась их обоих.

– Отправил ему письмо, как только вернулся.

– А если за тобой следили?

– Что подозрительного в табачной лавке? – самодовольно хмыкнул Риз.

– Ах да. Твои хитроумные уловки. – Она закатила глаза, едва сдержавшись, чтобы не сказать лишнего. Проблема изобретателей заключалась в том, что они зацикливались на каждой детали и забывали проверить, работает ли механизм в целом. Этот, судя по осведомленности оховских ищеек, дал сбой.

Кажется, они молчали слишком долго. Дым успел развеяться, а духота сменилась свежей прохладой, которую Риз, охваченный мрачными размышлениями, даже не замечал, иначе бы уже воспользовался треклятыми полотенцами. Илайн положила их на край раковины, напомнив о своем присутствии.

– Спасибо, – равнодушно кивнул он, – я ценю твою заботу, но…

– Не могла бы ты свалить, Ила? – подсказала она.

– Не могла бы ты оставить меня ненадолго? – По сути, Риз сказал то же самое, но облек просьбу в более вежливую форму, еще и довершив мягким: – Пожалуйста.

Он наконец посмотрел на нее. Как будто взгляд мог сойти за веский аргумент, чтобы Илайн даже не вздумала возражать. В его глазах мелькнуло что‑то неуловимое, тревожно-печальное, и они стали на пару тонов темнее, точно море за минуту до шторма. Какой бы твердостью духа ни обладала Илайн, ей не хотелось попасть в эпицентр стихии.

– Конечно. – Она попятилась к двери. – Но, прошу тебя, спустись к ужину.

«Не оставляй меня одну», – едва не добавила Илайн, но вовремя осеклась. Риз уже не слушал, погрузившись в свой, недоступный ей мир. И когда она успела стать такой мягкотелой и ранимой, что самой от себя тошно?

Выскользнув из комнаты, Илайн похлопала по щекам, чтобы приободриться и прогнать непрошеные мысли. «Соберись, Ила!» Потребовалось несколько минут, чтобы средство подействовало.

За окном стемнело. Спальню освещал только огонь в камине, и неясные блики, рожденные его светом, отражались на стенах танцующими пятнами. Она бы лучше осталась здесь, в своем убежище, откуда ее не выкурил даже табачный дым, но была вынуждена вернуться в столовую, где наверняка требовалась ее помощь.

Внизу бурлила другая жизнь, словно радость и уныние, безмятежность и тревога четко распределялись по разным этажам дома. Откуда‑то взялись вазоны с ветками ели и физалиса; белоснежную скатерть заполонили серебряные блюда, накрытые клошами и оттого похожие на сугробы. Над всем этим зимним пейзажем в миниатюре порхала хозяйка, сменившая домашнюю одежду на простое элегантное платье. Тихонько напевая, Ма сворачивала салфетки в некое подобие цветов. Раньше это были просто куски ткани, которые Илайн постаралась сложить ровными треугольниками, но теперь на зеленых тарелках распускались белые кувшинки. Оглядев стол, она отметила, что ни одного предмета не осталось на прежнем месте, и сглотнула подступивший ком – не слезы, а обжигающие горло слова, готовые вырваться наружу.

– Все уже готово, дорогая, – проворковала Ма, одарив ее мягкой улыбкой, будто извиняясь за то, что взялась переделывать все на свой манер. – Помогать не нужно. Можешь пока отдохнуть и переодеться к ужину.

Илайн придирчиво осмотрела свою рубашку с закатанными рукавами и брюки из рубчатого вельвета, ожидая обнаружить грязные пятна или следы чистящего порошка. Вопреки ее опасениям, одежда выглядела достаточно опрятной, чтобы появиться в ней за столом.

– А что не так?

– Просто подумала, ты захочешь надеть что‑нибудь праздничное. – Ма пожала плечами, невозмутимо продолжая свое занятие.

– И что мы сегодня празднуем? – спросила Илайн, избрав самый спокойный и непринужденный тон, на какой была способна. – Приезд девочек, которые вынуждены скрываться от угроз?

Ма уже открыла рот, чтобы ответить, но, так ничего и не придумав, растерянно застыла над последней салфеткой, еще не обращенной в вычурный цветок.

Пусть Илайн совсем не разбиралась в званых ужинах и моде, зато прекрасно понимала, что никому, кроме хозяйки дома, не нужен этот напускной лоск, вдохновленный новой должностью Риза. Место градоначальника давало ему шанс закрепиться среди элиты и получить статус, которого так и не удостоился Уолтон-старший, сколотивший состояние на торговых спекуляциях – деле прибыльном, но презренном. Его капитал обеспечил Ризу длинное имя, какими обычно щеголяли богатеи, но не смог проторить путь к высшему обществу. Маригольд Уолтон, полная отточенных манер и честолюбивых амбиций, слишком долго ждала момента проявить свои лучшие качества.

Илайн не желала участвовать в этом спектакле, выполняя, что ей скажут, и одеваясь в то, что предложат. И она была готова заявить об этом вслух, чтобы Ма не питала напрасных надежд, но тут в дверном проеме нарисовался Саймон в парадном костюме. Рядом с ним Ма смягчилась, как подтаявшее на тарелке масло, и оставила свои поползновения до тех пор, пока не появился Риз. Растрепанные волосы, влажные после ванны, рабочая рубашка из грубого хлопка, закатанные рукава, шлейф табачной горечи – в нем объединилось все, чтобы поразить чувства рафинированного эстета. Ма, недовольно поджав губы, бросила взгляд на Илайн, как будто обвинила ее в дурном влиянии на сына. Ох, знай она, что таилось под аристократической сдержанностью ее благовоспитанного мальчика, его небрежный вид показался бы ей невинной шалостью. Впрочем, матерей лучше не посвящать в такие вещи.

Едва сдерживаясь, чтобы не расплыться в улыбке, Илайн посмотрела на часы. Стрелки показывали шесть вечера. Сестры Гордер задерживались, рискуя попасть к остывшему ужину.

Стоило ей подумать об этом, как в доме раздалась механическая трель звонка, и Саймон, по привычке, бросился встречать гостей. Ма снова засуетилась, принявшись чопорно поправлять приборы и тарелки – видимо, даже своей работой она осталась недовольна. «Ох, как сложно живется людям, стремящимся к совершенству», – подумала Илайн.

Неожиданно услышав свое имя, она отвлеклась и посмотрела на Саймона, за спиной которого маячил чей‑то силуэт. И меньше всего он напоминал кого‑нибудь из сестер Гордер.

– Это к тебе. – Торжественно объявил Саймон. Для схожести с театральным конферансье разве что белых перчаток не хватало.

Словно артист, дождавшийся своего выхода на сцену, гость выступил вперед, распростер руки для объятий и воскликнул:

– Сестренка!

Илайн оцепенела от ужаса.

В последний раз она видела Нейта еще ребенком и наверняка не узнала его сейчас, если бы не глаза – темные, диковатые, как у загнанного зверька. Это все, что осталось от того тщедушного мальчишки, каким она его помнила. Незнакомец, представившийся ее братом, был высоким и широкоплечим, с тонким шрамом на губе, загорелой кожей и вихрастыми волосами цвета жженого сахара.

– Что ты здесь делаешь?! – выпалила она.

– Заглянул, чтобы поздравить. Не каждый день родная сестра выходит замуж за Хранителя Делмарского ключа. – Нейт перевел взгляд на Риза и кивнул ему в знак почтения.

Илайн хотела спросить, с чего вдруг брат вспомнил о ней, но тут же поняла, в чем дело. «Делмар-Информер». Не было никаких сомнений, что после Велла-серры газетчики сразу же подхватили сплетню и растиражировали новость о супружестве градоначальника, который сейчас, застигнутый врасплох, использовал все свои аристократические манеры и выдержку, чтобы не выказать смятения. Илайн избегала разговоров о семье, что сделало из них призраков ее прошлого. Неудивительно, что внезапное появление брата произвело на всех ошеломляющее впечатление. Ее глупые недомолвки и тайны сыграли в пользу Нейта. Если бы Риз знал, кто перед ним, то не стал бы даже слушать его и не подал руки. Но гость назвался ее близким родственником, а потому удостоился вежливого приветствия.

– Ризердайн, – представился он.

– Нейт. Уж простите за скромный набор букв. – Он даже не пытался скрыть язвительные нотки в голосе, словно прощупывал границу дозволенного.

Они пожали друг другу руки.

– Останетесь на ужин, Нейт? – с воодушевлением подхватила Ма.

– Он уже уходит, – резко заявила Илайн, поздно поняв, что выставляет себя в дурном свете.

Будь она хитрее и предусмотрительнее, рассказала бы о брате раньше, чтобы сейчас, прогоняя его прочь, не выглядеть последней мерзавкой. Но ее желание забыть прошлое и никогда к нему не возвращаться загнало ее в ловушку. Она чувствовала всеобщее неодобрение как что‑то липкое, холодное, стекающее по позвоночнику.

– Подожди, сестренка. Дай хотя бы вручить подарки.

Происходящее все больше напоминало дешевую постановку с плохими актерами, где Илайн была бестолковой декорацией посреди сцены и только мешала действу.

Нейт запустил руку в затрапезную сумку, перекинутую через плечо, и достал пару вещей: жестяную коробку с островным табаком и жемчужный браслет. Шкатулку, полную курева, он вручил Ризу, а перламутровую нить протянул ей. Надо же, как мило…

– Антикварный, – одобрительно подметила Ма, падкая на украшения.

«И краденый», – мысленно добавила Илайн, но удержалась от того, чтобы во всеуслышание обвинить брата в воровстве. На Ислу жемчуг был редкостью и стоил дорого. Нейт не смог бы купить даже одной бусины, а если бы у него и нашлись такие деньги, то не стал бы тратиться. Илайн не питала иллюзий, что братец раскошелится на столь щедрый подарок для нее.

– Держи, – подначил Нейт. – Знаю, тебе больше по душе ракушки, но это как‑то мелко для свадебного подарка.

Фраза звучала безобидно, и лишь они вдвоем знали, что скрывается за ней. Вспыхнувшая злоба обожгла Илайн изнутри. Будь ее воля, она бы затолкала в его глотку вначале жемчужный браслет, а потом приправила табаком.

В столовой повисла гнетущая тишина, словно ее дрянные мысли прозвучали вслух. Иначе Илайн не могла объяснить, почему все смотрели на нее: Риз – вопрошающе, будто требовал объяснений; Ма – укоризненно, сочтя ее капризной и неблагодарной; а Саймон – почти сочувственно, и в его глазах читалась немая просьба принять подарок, чтобы сгладить неловкую ситуацию. Она сдалась и неохотно протянула руку, едва скрыв отвращение, когда жемчужная нить легла ей на ладонь.

– Спасибо, – с трудом выдавила Илайн, и ей показалось, будто сама комната облегченно выдохнула.

– Как чудесно, что вы заглянули к нам, Нейт, – заворковала Ма, пытаясь развеять остатки напряжения. – Присоединитесь к нам за ужином?

Как бы Илайн ни желала вмешаться и повернуть ее гостеприимство вспять, она не посмела. Ма была здесь полноправной хозяйкой и могла сама решить, кого приглашать к столу.

– Не откажусь. – Нейт кивнул. – Дорога с Ислу меня измотала. Море сегодня штормит.

– Наверное, поэтому и девочки задерживаются, – пробормотала Ма, печально вздыхая.

– Похоже на то, – поддакнул Саймон.

Незаметно, выказывая всеобщую обеспокоенность, они переместились за стол. Илайн села подальше, наивно полагая, что, если смотреть в свою тарелку, получится не замечать Нейта. Однако он делал все возможное, чтобы внимание было обращено на него.

– У вас нет прислуги? – удивился братец, когда хозяйка лично подала ему пирог.

– Мы справляемся сами, – с гордостью ответила она.

– Экономите? – Его губы искривились в улыбке, и шрам шевельнулся, будто живой.

Ма опешила, не ожидая такой дерзости от человека, оказавшегося за столом по ее доброй воле.

– Не переживай, Нейт, – вступился Риз. – Моя семья не нуждается в деньгах и тех, кто пытается их считать.

Предупредительные нотки в голосе остудили пыл этого самоуверенного хама. Нейт понял, что подошел к опасной черте, и тут же отступил.

– Не подумайте, что я грублю, – поспешно ответил он, и выражение его лица переменилось. Губы вытянулись в странную улыбку: слишком угодливую, лебезящую, но по-прежнему скользкую и неприятную. Теперь он хотя бы старался. – Дом у вас что надо. Добротный. На Ислу ничего подобного не встретишь. Я всегда представлял, что такую махину должна обслуживать целая толпа…

Что ж, изображать недалекого паренька из провинции ему удавалось весьма правдоподобно, чего нельзя сказать о других амплуа, что он пытался сыграть. В его братские чувства Илайн не верила и задавалась вопросом, зачем он пришел сюда. Ответ был очевиден: деньги. О чем еще мог подумать Нейт, узнав из газет, что его пропащая сестра-неудачница вышла замуж за Хранителя Делмарского ключа. Ничто не восстанавливало кровные узы так быстро, как внезапно обнаруженное богатство родственников. Вот тогда все страждущие и устремлялись к забытым истокам, словно к золотым приискам.

Охваченная тревожным предчувствием, Илайн ковыряла вилкой кусок пирога. Присутствие Нейта отравляло все вокруг: еда казалась пресной, салфетки-кувшинки на белоснежной скатерти – неуместными до дурновкусия, а разговор за столом – душным и натянутым.

– Чудесный дом! – в очередной раз воскликнул Нейт, и гадкая ухмылка мелькнула на лице, как молния, предвещающая начало грозы. – На такой в порту не заработать и за сотню ночных смен. Верно, сестренка?

Повисла пауза. Все были наслышаны о портовых девках с острова, и Нейт понимал, как воспримут его слова. Саймон поперхнулся и закашлялся, Ма изменилась в лице и сложила на тарелке приборы, словно потеряла аппетит, представив непристойную картину.

– Илайн работала докером, – вмешался Риз, но его слова не могли стереть осадок от сказанного. Он нашел ее руку под скатертью и крепко сжал, но и это едва ли могло утешить.

– Ох, ну надо же, – едва выдохнула Ма, пытаясь побороть непроизвольную гримасу брезгливости, будто она обнаружила в своей тарелке червяка. – Такой тяжелый труд не для девушки.

Ма хотела ее похвалить, но Илайн услышала совсем другое: «Приличным девушкам не место в порту. А неприличным – не место рядом с ее сыном, в ее доме». Вот что скрывалось за сдержанным высказыванием.

– Так и есть, докерами девчонок не берут. – Нейт сделал театральную паузу, словно намекая, что один из собравшихся врет, а другой обманут. – Она выдавала себя за парня. Наверное, так вы и познакомились, а, Риз?

Нейт действовал как в драке: бил резко и туда, где не ожидали встретить удар. Илайн перевела взгляд на Риза, почувствовав, как он сжал ее пальцы крепче. Скулы его обострились, глаза стали почти серыми, и взгляд налился свинцовой тяжестью.

– Нас свела работа. Мы строим безлюдей, – сухо ответил он.

– Те, что недавно полыхали во всем Делмаре? Наслышан, наслышан. – Нейт заглотил кусок пирога и продолжил с набитым ртом, роняя крошки: – Но ты молодец, что не отчаялся. Поднялся из пепла, отряхнул пиджак, а под ним оказался китель градоначальника. Это достойно уважения. – Его слова были пустым звуком. Нейт играл на их чувствах и гадал, кто сдастся первым. Он сделал ставку на самое слабое звено за этим столом. – Илайн всегда была падка на сильных мужчин. Верно я говорю, сестренка?

Нейт ожидал, что она побоится прыгнуть в воду, взбаламученную его намеками; попытается отмыться от липкой грязи его слов. Именно поэтому Илайн поступила иначе.

– Да, и с тех пор ничего не изменилось, – решительно заявила она, а после, осознавая всю неотвратимость сказанного, добавила: – Поэтому меня и тошнит от тебя, Нейт. Терпеть не могу слабаков.

Она попала в цель. Самовлюбленная ухмылка стерлась с лица брата, дикие глаза засверкали непримиримой злобой. Он так поразился внезапному сопротивлению, что наконец заткнулся.

Илайн резко встала из-за стола и, в порыве схватив опустевший графин, вышла из комнаты. Кого она пыталась этим обмануть? Причина ее скоропалительного ухода была настолько очевидной, что никакое притворство не спасло.

В коридоре ее нагнали торопливые шаги. И, хотя на миг промелькнула мысль, что опасно оставлять болтливого братца без присмотра, Илайн все же испытала облегчение и благодарность, что Риз не оставил ее одну. Поэтому первое, что она сделала, оказавшись на кухне, где их не могли увидеть, бросилась к нему с объятиями, едва не огрев по затылку стеклянным графином, который все еще держала в руке.

– Ила…

Произнеся только имя, он дал ей все, в чем она отчаянно нуждалась. Если бы она умела плакать, то сделала бы это прямо сейчас, уткнувшись в его плечо.

– Я не хочу его видеть. Не хочу, – прошептала Илайн как в бреду.

– Одно твое слово, и я выкину его за дверь. Несмотря на то что он твой брат.

Не сомневаясь ни секунды, она сказала:

– Сделай так, чтобы он исчез отсюда. Пожалуйста.

И больше от нее не требовалось ничего: ни объяснений, ни оправданий, что заставило ее просить о таком. Риз успокаивающе коснулся губами ее лба, и это было обещанием.

Когда он ушел, Илайн задумалась, хочет ли видеть неприятную сцену. На миг что‑то вроде жалости и угрызения совести кольнуло сердце, но большей слабости она себе не позволила. Пора было взглянуть правде в лицо и признать: ее брат – мелкий ублюдок; таким она считала его, сбегая с Ислу, и таким же увидела столько лет спустя. Встреча с Нейтом не пробудила в ней ни сестринских чувств, ни ностальгии по родительскому дому, ни сожалений об утраченной семье. Илайн считала себя сильной женщиной, способной в одиночку разобраться с братом. Но потерянная девочка с острова, которой всю жизнь приходилось защищаться самой, отчаянно хотела, чтобы за нее заступились. И она позволила.

Задержавшись, Илайн пропустила момент, когда Нейту указали на выход, и застала лишь последствия этого. Вольготно развалившись на стуле, братец смотрел на Риза с напускным равнодушием, но кроме позерства не мог противопоставить ничего.

– И где мне ночевать? – обвиняющим тоном спросил он, будто кто‑то предлагал ему остаться, а теперь отозвал свое приглашение.

– Я тебе не нянька, чтобы искать колыбель. Сам справишься. – Риз достал из кармана несколько монет и швырнул на стол. – Здесь хватит, чтобы снять комнату и кого‑нибудь из портовых. Вижу, эта тема не дает тебе покоя.

Ма неодобрительно ахнула, но никому не было дела до манер. Вопреки ее стараниям, званый ужин все больше превращался в вечер в портовом кабаке. Илайн наблюдала за этим со стороны, стоя в дверном проеме, словно мысленно прочертив защитный круг, из которого не могла выйти.

– Думаешь, деньгами заткнешь мне рот?! – остервенело выпалил Нейт и вскочил из-за стола. – Или купишь новое, незапятнанное прошлое для своей женушки?

– Не все можно купить, – хладнокровно ответил Риз. – Например, новое, незапятнанное лицо взамен тому, что я тебе разобью, если не уберешься отсюда.

Нейт угрожающе шагнул вперед, сжимая кулаки, но Риз даже не шелохнулся, будто ледяное спокойствие сковало не только эмоции, но и тело.

Предчувствие драки зависло в воздухе, как гильотина. Одно движение – и лезвие сорвется вниз, свершив необратимое. Ма с тревогой взглянула на Саймона, призывая вмешаться, однако на сей раз ее каприз остался неисполненным.

– Нельзя же быть таким наивным. – Кривая ухмылка на губах Нейта стала предвестницей очередной мерзости, приготовленной им: – Ты знаешь, что она сделала? Почему сбежала с Ислу?

Илайн отпрянула, прячась в темном коридоре, чтобы никто, и в особенности брат, не увидел ее напуганной и пристыженной, с алеющими пятнами на щеках. Лицо горело, как в ту ночь после хлесткой пощечины, ставшей прощальным подарком ее матери. Воспоминание о нем было увядшим цветком, вложенным между страниц старой книги, которую задвинули на дальнюю полку. Но братец, чья тяга к разрушению с годами окрепла, перевернул все вверх дном и заставил ее смотреть, как прошлое – иссохшее, блеклое, забытое – снова проявляется.

Погрузившись в мысли, она упустила, что сказал или сделал Риз, чтобы выдворить Нейта вон. Сквозь туман в голове до нее донеслись голоса из холла, потом хлопнула дверь. Илайн ущипнула себя за руку, до боли сжав кожу на изгибе локтя. Оцепенение спало, и она решилась войти в столовую.

Ма и Саймон по-прежнему сидели на своих местах, словно к стульям приколоченные. Оба молчали, пребывая в отрешенной задумчивости, но сразу заметили ее появление.

– Ты в порядке, дорогая? – встрепенулась Ма.

Илайн стало неловко от ее искренней, почти материнской заботы. Она кивнула в ответ и добавила:

– Извините за испорченный вечер.

– Тебе не за что извиняться. Это я виновата, что позвала его на ужин. В конце концов, ты сразу настаивала, чтобы он ушел.

– Старо как мир, – пробормотал Саймон, натужно вздохнув. – Дуря́т мужчины, а вину за них испытывают женщины.

Они с Ма переглянулись, как будто продолжая разговор мысленно, и утешающе улыбнулись друг другу. Их умиротворение не продлилось и минуты.

Вернулся Риз. Ко всеобщему облегчению, на нем не было никаких следов драки. Кажется, став градоначальником, он обрел особые навыки ведения переговоров.

Он задал Илайн тот же вопрос, что беспокоил Ма, и получил тот же самый ответ: с ней все в порядке. Она не считала себя жертвой обстоятельств, а появление брата – трагедией. С его исчезновением все вернулось на круги своя. Они снова вспомнили о том, что ждали гостей, и выразили беспокойство, что те задерживаются.

Илайн предложила съездить в порт, надеясь поговорить с Ризом наедине, но тот не понял намека. Взглянув на часы, он сказал, что подождет до восьми, как будто надеялся, что за двадцать минут все разрешится само собой.

Они заменили тарелки, вернув столу первозданный вид. Казалось, это попытка забыть произошедшее и переиграть неудавшийся ужин. К тому моменту, когда с улицы донесся хруст гравия под колесами автомобиля, все было готово к приему гостей. Но их снова ждало разочарование, потому что Флинн появился один – замерзший и вымотанный. Бедолага проторчал в порту несколько часов: приехав заранее, он долго выглядывал паром, а затем пытался выяснить, почему среди сошедших с судна не оказалось сестер Гордер. Он прорвался к начальнику порта и получил доступ к списку зарегистрированных пассажиров. Добиться этого ему удалось, лишь прибегнув к убеждающей силе имени Ризердайна Уолтона (тут Флинн виновато взглянул на него и успокоился, не встретив осуждения). Так он и выяснил, что сестер Гордер не было на пароме. Что‑то заставило их отменить поездку.

Обо всех своих изысканиях он рассказывал, с аппетитом поглощая угощения, которые своевременно подсовывала ему Ма. Вымотавшись за день, Флинн с радостью сел за стол и теперь даже не замечал, что еда на тарелке удивительным образом не иссякает.

Они обсудили с Ризом возможные причины, почему Гордер так и не приехали, и сошлись во мнении, что не мешало бы слетать в Пьер-э-Металь и убедиться, что все в порядке. Риз обещал разобраться, а Илайн задумалась о том, что он, как обычно, взваливает на свои плечи слишком много, однако ничего не сказала. В Пьер-э-Метале были их друзья и безлюди. И если местная власть не понимала, что и те, и другие неприкосновенны, Хранителю Делмарского ключа стоило лично напомнить об этом.

Их разговор затянулся допоздна, и лишь когда Саймон начал втихую таскать тарелки со стола, Флинн спохватился, что ему пора. Риз отправился его провожать, чтобы заодно перекинуться словами, а Илайн, отлученная от их компании, осталась помогать с уборкой. В других обстоятельствах это бы ее оскорбило, но сейчас она была слишком измотана, чтобы плыть против течения.

Кувшинки из салфеток грустно поникли, точно увядшие цветы, скатерть снежным комом легла в корзину для белья, а столовое серебро вернулось в заключение коробки, обитой бархатом.

Наконец, когда посуда была перемыта и расставлена по местам, Илайн поднялась в спальню. Оказавшись в уединении, она скинула одежду, что неприятно липла к телу, и с предвкушением открыла вентили. Теплая вода и мыльная пена смыли всю грязь минувшего дня. Обмотавшись полотенцем, она выплыла из ванной с ощущением, будто заново родилась. В этой жизни ее звали Илайн Уолтон – и она не имела никакого отношения к той девочке-островитянке, чьи секреты грозился раскрыть Нейт.

Поглощенная мыслями и поисками ночной рубашки, она не заметила, что в комнате не одна, поэтому голос, раздавшийся из полумрака, ее напугал. Илайн вздрогнула и тихо выругалась.

– Это лишнее, – повторил Риз, кивнув на сорочку, которую она выудила с полки. Вот что заставило его заявить о своем присутствии.

Растянувшись на неразобранной кровати, он лежал, закинув руку за голову, и увлеченно наблюдал за ней, завернутой в полотенце, точно сливочный пудинг. По крайней мере, дрожа от озноба, Илайн представляла себя примерно так.

– Сегодня слишком холодно, чтобы пренебрегать одеждой, – чинно заявила она, после чего нырнула в облако из белого хлопка.

– Ты все еще не в духе?

– Этот ужин меня доконал, – призналась она, забираясь в постель.

От его пытливого взгляда ей отчаянно захотелось укрыться с головой и закутаться, точно в кокон, но сделать это мешал Риз, подмявший половину одеяла под себя. Илайн пришлось довольствоваться свободным куском, урезонив свое недовольство напоминанием, что раньше вся ее комната была едва шире кровати, а спальным местом служил ветхий матрас, набитый перьями и соломой. Девочка с Ислу даже мечтать не смела о такой роскоши, что окружала ее сегодня.

– О чем думаешь? – решилась спросить она, хотя на мгновение усомнилась, что готова услышать ответ.

Риз перевернулся на бок и устроился, подперев голову рукой. Его тело оставалось обманчиво расслабленным, но глаза не врали. Они смотрели напряженно и выжидающе, словно бы сквозь нее. Илайн покрылась мурашками, но уже не от озноба.

– Вы с братом совсем не похожи.

– Оно и неудивительно. – Илайн пожала плечами. – У нас разные отцы. У всех шестерых. Вот такое веселое семейство. Рад познакомиться?

– Извини. Просто ты ничего не рассказывала…

– Таким не хвастают.

– Это твоя семья, Ила. Нечему здесь стыдиться.

– Легко так говорить, если твоя семья – Уолтоны.

– А ты многое знаешь о нас? – В его голосе скользнул холод, но она была слишком раздражена, чтобы придать этому значение.

– Не прибедняйся. Тебя растили в достатке и пылинки сдували. – Заметив, что Риз изменился в лице, Илайн поспешно добавила: – Я о том, что ты единственный ребенок в семье. Это совсем другое.

– Так сложились обстоятельства, – бросил он и, отстранившись, встал с кровати.

За пару мгновений воображение Илайн нарисовало сцену, что последует за этим. Риз уйдет, бросив ее в одиночестве, чего не делал никогда, но сейчас, взвинченный и нервный, именно так и поступит. Вместо этого он стал медленно, методично расстегивать пуговицы на рубашке, а после с педантичностью, не замеченной за ним прежде, принялся складывать вещи, будто использовал время на размышления.

Наконец Риз вернулся в кровать и, по привычке взбив подушку, улегся обратно.

– Я бы хотел быть не единственным ребенком, – сказал он, вперив взгляд в потолок. – Но Ма хватило слухов о моем рождении. Сын вне брака и неизвестно от кого. Она не могла признаться, что мой отец – лютен. Выбирая между тем, чтобы сохранить свою репутацию и его жизнь, она выбрала не себя. И позволила шептаться за ее спиной. Для сплетников все казалось очевидным: случайный ребенок от тайной связи с каким‑нибудь женатым богатеем, который обеспечил мне длинное имя, но по понятным причинам не дал своей фамилии. Уолтонов и без того не жаловали, как спекулянтов, но я, определенно, добавил семье проблем. Весь городской бомонд стал избегать Ма: женщины из-за презрения, мужчины – чтобы не навлечь на себя дурные слухи.

– А твой отец не пытался ее защитить? Вмешаться? – осторожно спросила Илайн.

– Его участие закончилось на том, что родился я. Мы редко виделись. Не думаю, что его как‑то затронули слухи.

– В отличие от вас.

– Ну да, – ответил Риз, продолжая рассматривать потолок. – Меня даже в Сайвер не приняли, хотя дедушка вполне мог оплачивать мою учебу.

– А ты хотел попасть туда, чтобы стать мальчиком в белых чулках?

– Гетрах, – исправил он.

Илайн едва сдержалась, чтобы не признать свою ошибку намеренной. Ей просто хотелось вызвать на его лице проблеск улыбки, и, добившись своего, она не стала раскрывать трюк.

– Может, оно и к лучшему? – Илайн лукаво подмигнула и придвинулась так близко, что ощутила тепло его тела, даже не касаясь. – Иначе бы вырос таким же напыщенным индюком.

– А ведь у меня были все шансы. – Риз картинно вздохнул, подыгрывая, и взглянул на нее, чтобы поймать ответную улыбку. А потом притянул Илайн к себе и поцеловал в висок, будто хотел успокоить тревожные мысли, наводнившие ее голову.

Она устроилась поудобнее, прижалась щекой к его теплому плечу, уже собираясь сказать, что передумала насчет ночной сорочки и готова расстаться с ней прямо сейчас.

– А ты? – вдруг спросил Риз.

– Что я?

– Ничего не хочешь рассказать?

И тогда его план раскрылся: откровение за откровение. Вот о чем он раздумывал, пока возился с одеждой. Вероятно, должность градоначальника сделала его не только хорошим переговорщиком, но и ловким манипулятором.

– У меня долгая история, – ответила она, не поддавшись его ухищрениям.

– Что ж, возьму недельный отгул и послушаю тебя.

– Не настолько долгая.

– Вот ты и попалась! – Его руки сжали крепче, словно Риз боялся, что она ускользнет. – Ну, выкладывай.

– Как‑нибудь потом. Я очень устала.

Она почти не соврала, чувствуя себя совершенно разбитой, хотя и не знала, наступит ли момент, когда ей захочется заговорить о своей семье и прошлом.

Риз больше не донимал ее расспросами. И в наступившем молчании больше не было напряжения, только смирение и покой.

Постепенно его дыхание стало ровным и размеренным, а тело во власти сна – тяжелым. Но как бы Илайн ни пыталась сомкнуть глаз и отрешиться, что‑то свербело в груди и мешало уснуть. Она не знала, как долго пролежала так, слушая треск огня в камине, изнывая от духоты и скуки. Когда терпению пришел конец, она осторожно выскользнула из постели и спустилась на кухню, чтобы утолить жажду.

Ночная тишина окутала ее, как одеяло. Бесшумно ступая по мягким коврам, Илайн ощущала себя вором, проникшим в чужой дом. До сих пор он, несмотря на уют и сдержанную красоту интерьеров, казался чужим.

Опустошив стакан, она сполоснула его и убрала на место. Будь это ее дом, вещи бы стихийно появлялись и исчезали в окружающем пространстве, оставались неприбранными и случайно забытыми, небрежно брошенными и странствующими из комнаты в комнату. Но здесь негласно действовали другие правила. Ма, блещущая манерами и чопорная в вопросах домоводства, никогда бы не приняла такой разнузданности, в то время как Илайн видела в том приятную свободу.

Выходя из кухни, она краем глаза уловила какое‑то движение и замерла, обращенная к окну. Там, за кружевным полотном занавесок, стоял силуэт, и в первую секунду ей почудилось, что он прячется в комнате. Когда ледяная волна ужаса отступила, стало ясно, что человек находился по ту сторону. Поняв, что замечен, Нейт помахал, издеваясь над ней. Сколько лет прошло, а между ними ничего не изменилось, зато изменилось в ней самой.

Илайн больше не была той слабой девочкой, что терпела нападки братца. И если Нейт думал, что сейчас она струсит, то заблуждался, о чем мог пожалеть очень скоро.

Без всяких колебаний она направилась к двери и отворила ее. Холод зимней ночи обжег лицо, словно предупреждая, что ей не следует покидать свое убежище. Илайн это не остановило. В ней стремительно разгорался гнев, и ему, как огню, нужен был выход.

– Зачем пришел?! – выпалила она.

– Забрать кое-что. – Раздалось из темноты. Ступив в пятно света, что отбрасывал газовый фонарь у дороги, Нейт потряс жемчужным браслетом и сказал: – Вижу, мой подарок тебе не понравился.

Кажется, его и впрямь задело, что гостинцы с Ислу выбросили, как бесполезный хлам. Для Илайн это стало такой же неожиданностью. Она не трогала браслет с того момента, как оставила его на полке с часами. Видимо, Риз молча избавился от него, и она поступила бы точно так же.

– Мне ничего от тебя не нужно.

– Ну, конечно, зачем тебе безделушки, когда ты носишь такие драгоценности. – Нейт кивнул на ее руку. В полумраке он не мог разглядеть кольцо, но за ужином наверняка увидел достаточно, чтобы изойтись завистью. Ему всегда хотелось того, что было у нее.

– И что, палец мне отгрызешь?

– Боишься меня? – Он шагнул к ней, одновременно угрожая и проверяя пределы ее смелости.

Илайн не шелохнулась.

– Нет. Просто держусь подальше.

Ее ответ привел Нейта в бешенство – такое, что у него чуть пар из ноздрей не повалил.

– Стыдишься нас? Презираешь? Настолько, что даже о матери не спросишь?

Обвинения извергались одно за другим, а Илайн с отрешенной задумчивостью наблюдала, как извивается, словно червяк, шрам на его губе. Наверняка братец получил его за свои слова. Когда ей надоело слушать, она перебила его вопросом, который от нее требовали:

– Ну и как она?

– Плохо. – И это все, что он нашелся сказать об их матери.

– Надеюсь, любящие сыновья о ней позаботятся.

– Да уж не переживай.

Илайн заставила себя улыбнуться:

– А кто сказал, что я переживаю?

– Ну ты и стерва, – выплюнул Нейт.

– Спасибо, что заметил.

Илайн была готова к обвинениям, что она бросила мать и навсегда вычеркнула семью из своей жизни, и это почти не задело ее.

– А ведь она порадовалась за тебя, узнав, как хорошо ты устроилась в Делмаре. В газете написали, что ваш брак стал неожиданностью. Но все понимают, к чему такая спешка. – Его губы искривились, глаза скользнули вниз, к животу, пытаясь разглядеть под ночной рубашкой то, чего не было. Однако убежденность в своей правоте делала Нейта слепым. – Спиногрыз должен родиться Уолтоном, чтобы не остаться безродным щенком.

Вспыхнувшая в ней ярость придала Илайн сил не показывать истинных чувств, задетых его жестокими словами.

– Утешай себя сплетнями, если хочешь. Меньше будешь думать о своем ничтожестве.

– Зря ты так. – Он наклонился к ней, словно хотел доверить секрет. – Мы все рады, что ты следуешь традициям Ислу. Вышла замуж за денежный мешок, позаботилась о потомстве. Мама бы сказала «надеюсь, это мальчик».

Будучи верным сыном Ислу, Нейт воспринимал женщин, как его приучили местные традиции. Лишенные работы и выбора, островитянки зависели от мужчин, их содержавших. Поиск супруга превратился в охоту, брак – в выгодную сделку, рождение детей – в азартную игру с непредсказуемым исходом, где мальчик был выигрышем, а девочка считалась неудачной попыткой. О том, что за пределами этого карточного стола существует мир с другими правилами, узколобый Нейт даже не подозревал. И терпеть его Илайн больше не желала.

– Пошел вон, – сквозь зубы процедила она.

– Со мной лучше дружить, сестренка. – Угроза звучала в его голосе, отражалась в его диких глазах, ощущалась напряжением в воздухе. – Если не хочешь, чтобы в газетах написали правду о тебе. Они знают, кто ты и что сделала? Вряд ли такое рассказывают, пытаясь охомутать завидного жениха. Он ведь тоже не в курсе?

Ее плечи задрожали, хотя она не чувствовала холода, только жар: в горле, груди, животе, даже на кончиках пальцев. И когда Нейт понял, что оказался прав, на его лице нарисовалась самая мерзкая из всех виденных ею ухмылок.

– Конечно же, нет! Иначе бы не стал связываться с тобой. Такой уж народ эти богачи: не заводят беспородных сук.

Его слова были хлесткой пощечиной, вынуждая ее сделать то же. И она ударила. Кулаком. Со всей силы. Прямо в лицо. Нейт попытался увернуться, но слишком поздно. Костяшки ее пальцев впечатались в скулу. Руку пронзило острой болью. Нейт пошатнулся, а затем издал странный звук: то ли шипение, то ли шепот, проклинающий ее. Возможно, и то и другое.

А следом из его рта вырвалось бранное слово, которое редко звучало даже среди портовых грузчиков и которым брат не мог бы назвать свою сестру. А ему легко удалось и это. Последние нити их родства оборвались. Илайн взглянула на него – чужака, незнакомца, – и осознала: он ударит в ответ. Все ее мужество померкло перед этой правдой. Повинуясь необъяснимому страху, сковавшему нутро, Илайн отпрянула назад и захлопнула дверь. Инстинктивно, как хищник, заметивший убегающую добычу, Нейт бросился следом. Его тело грузно врезалось в деревянную преграду, но Илайн успела подпереть ее плечом. Пусть в доках ее и прозвали Дохляком, но у нее хватило сил, чтобы сдержать натиск и запереть замок. И когда разъяренный Нейт стал ломиться, крепкая дубовая дверь не дрогнула. Она разительно отличалась от тонких, хлипких заслонок, что вешали на петли в хибарах Ислу и могли быть пробиты кулаком. Несколько ударов доказали ему это.

Вскоре все стихло, но Илайн продолжала напряженно прислушиваться, не бродит ли Нейт под окнами, не проснулся ли кто‑то наверху. С минуту она стояла так, с колотящимся сердцем, а потом ноги подкосились.

Ей хотелось излить всю горечь и боль, но слезы высохли, будто река, погребенная под камнем и присыпанная пеплом. Давным-давно ее родные земли питали источники и талые воды. Давным-давно по долине текла бурная река, впадающая в море. Но после извержения вулкана на отколовшемся куске берега, что превратился в остров Ислу, осталось лишь пустое русло.

В глазах не было ни слезинки. Она просто сидела на полу, боясь, что Нейт вернется: разобьет окна, устроит поджог или переполошит соседей. Хотя куда страшнее и убедительнее звучала его угроза обратиться к газетчикам. Илайн не переживала о своих чувствах и репутации, но не хотела, чтобы пострадал Риз. Уолтоны. Ее семья.

Несмотря на то, что Нейт знал о ней многое, он даже не догадывался, почему на самом деле она сбежала из дома. В то время он был мальчишкой и внимал тому, что говорила мать. Уж она, несомненно, выдумала сотню историй, порочащих ее непокорную дочь, потому что никогда не смогла бы признать, что причиной была она сама.

Окруженная нищетой и братьями, для которых стала нянькой, Илайн не желала повторить судьбу матери: не хотела быть вечно беременной, заглядывающей в глаза, ищущей хозяина, словно бродячая кошка. Уж лучше надрываться в доках, притворяясь парнем, и зваться среди портовых грузчиков Дохляком. Лучше мыть стаканы в таверне, живя в подсобке, где все, даже ее одежда, провоняло гнилым луком. Лучше быть как отец, чем следовать традициям островитянок.

Она не помнила его лица, зато помнила ладони – заскорузлые, грубые, изъеденные морской солью. В них, похожих на старую лодку, он приносил ей ракушки и о каждой мог рассказать захватывающую историю. Наверное, благодаря этим сказкам, ярко запечатлевшимся в ее сознании, Илайн сохранила и образ отца.

Как многие мужчины на Ислу, он работал в доках. Из-за тяжелых условий портовые труженики слабели и часто заболевали. Именно оттуда начинались эпидемии какой‑нибудь хвори, вроде чахотки или тифа. Но отца забрала островная лихорадка.

На память о нем осталась лишь горстка ракушек, которые Илайн берегла как наследие. Но спустя годы и они превратились в труху. Деревянная шкатулка, где хранились ее сокровища, была предметом зависти Нейта. Когда он подрос, то добрался до заветной цели и расколотил все, превратив детские воспоминания Илайн в крошево, словно в отместку за то, что у нее было несколько лет, проведенных с отцом, а ему не досталось и этого.

Мать родила Нейта, будучи брошенной и обманутой женщиной, но зато обрела долгожданного сына – надежду на благополучие. Потом на свет один за другим появились еще четверо ее чаяний: Дэйн, Чейз, Айк и Эйб. Порой Илайн думала, что она – ошибка, которую мать всячески пытается исправить; будто поверх ее имени записывали новые, чтобы в конце концов оно стало лишь эхом.

Забота о подрастающих кормильцах легла на Илайн, пока их мать занималась поисками крепкого мужского плеча. Островитяне говорили, что молния не бьет в одно место дважды, но, если так, жизнь ее матери была сплошной аномалией. Разочаровываясь в избраннике, она находила другого, и все повторялось заново.

Как старшая дочь, Илайн невольно была посвящена в любовные перипетии и тяготы жизни простой островитянки. Она видела, каких мучений стоит рождение; наблюдала страдания матери, когда очередной мужчина исчезал, оставив на ее руках дитя; проводила бессонные ночи у колыбели младенца, пока мать была в поисках нового, пусть даже захудалого, кошелька. Необходимость в нем повышалась вместе с тем, как разрасталось их семейство. Но в отличие от матери Илайн понимала, что ее драгоценные мальчики, сулившие достаток в будущем, в настоящем только затягивали семью на дно нищеты. Они были как семена, брошенные в бесплодную почву и обещавшие дать первый урожай через шестнадцать лет.

Она не хотела для себя такой же судьбы, поэтому решила, что покинет Ислу во что бы то ни стало. И когда появился такой шанс, ничто не смогло ее остановить.

Глава 8

Дом спящих

Дарт

Сидя за рулем своей старой колымаги, Дес приложился к пузырьку и сделал пару глотков. «Для разрядки», – объяснил он, поймав на себе осуждающий взгляд. Он не мог оставаться спокойным, пока в его кармане лежала недопитая склянка чего‑нибудь забористого, горького, именуемого «настойкой».

Дарт почти пожалел, что послушал совета и взял к себе в компанию помощников. Кажется, им самим требовалась помощь. Приготовления были в самом разгаре: Дес бодрился содержимым склянки, Фран все никак не могла укротить свои непослушные кудри, чтобы повязать на голову платок для полного преображения в уличную торговку. Дарт то и дело сверялся с карманными часами. Стрелка ползла к полуночи, но слишком медленно, будто нарочно изводила его.

– Ну как? Я похожа на торговку? – спросила Фран, поправив съехавший на лоб платок.

Образ ее довершал домотканый фартук, вроде тех, что носили молочники. Кувшин тоже был при ней, и всю дорогу в тряской колымаге она, прижав его к себе, точно сокровище, переживала, как бы не расплескать содержимое, что обошлось ей в полмонеты.

– Больше смахиваешь на воровку, которая обчистила ферму, – хмыкнул Дес.

– А заодно швейную лавку. И сейчас у меня есть сотня булавок, чтобы проткнуть твой болтливый язык, – огрызнулась Фран.

– Вообще‑то, я хотел сделать комплимент.

– А я – пожелать тебе хорошего вечера.

– Да замолкните вы уже, – не сдержался Дарт и раздраженно хлопнул крышкой часов. Добившись тишины, он добавил: – Можем начинать.

Фран тут же выудила из кармана фартука пузырек сонной одури, плеснула немного в кувшин, а затем слегка поболтала его, перемешивая. Минута – и молоко превратилось в зелье для смотрительницы. По ночам на жилом этаже всегда дежурила одна из воспитательниц, и следовало усыпить ее бдительность, чтобы Офелия могла незаметно ускользнуть из спальни. После ей предстояло спуститься по черновой лестнице к постирочной и ждать у окна, выходящего на задний двор.

Их колымага стояла неподалеку, скрытая ночным мраком. На безлюдной улице маячила лишь фигурка в белом платке – да и та вскоре скрылась за углом.

Они ждали в напряженном молчании. Тишину нарушало лишь глухое тиканье часов и постукивание пальцев о руль. Это действовало на нервы. Минуты текли чудовищно долго, и Дарту казалось, что его закупорили во времени, заставляя проживать одно мгновение снова и снова, чтобы свести с ума. Возможно, он уже помутился рассудком, если решился на такой отчаянный поступок. Откликнувшись на его мысль, изобретатель резонно заметил, что Дарт пытался действовать иначе, однако ничего не добился. Дуббс оказался безвольным исполнителем, от которого ничего не зависело; следящие в своих поисках не продвинулись ни на шаг; а градоначальник молча отсиживался за спинами секретарей, отклоняющих все прошения. Когда Дарт явился в городскую управу, хмурая женщина в приемной указала ему на дверь и, как бы напоминая, где его место, посоветовала перечитать служебный Протокол домографа. Все неудачи, тщетные усилия, ложные надежды привели его к тому, что он намеревался сделать теперь. И, по крайней мере, еще двое человек поддерживали его в этом.

Дес, сидящий рядом, резко оживился, и Дарт, вынырнув из своих мыслей, увидел то же, что и он: плывущее в полумраке белое пятно. Вскоре оно обрело очертания фигуры в фартуке и косынке.

– Сделано! – с гордостью заявила Фран, запрыгивая на заднее сиденье. – Ваша очередь рисковать задницами, мальчики.

– Что‑то меня это не вдохновляет, – пробормотал Дес, но так и не услышал ободряющей речи, а потому снова приложился к пузырьку с настойкой.

Пока Фран, приткнув кувшин рядом с собой, избавлялась от костюма уличной торговки, Дарт сверился с часами. До полуночи оставалось пять минут, и этого хватило, чтобы перемахнуть через ограду, пересечь двор и найти нужное окно.

Ночь выдалась холодной и безветренной. Ни дуновения, ни шороха, ни движения. Воздух был прозрачным и хрупким, как лед: тронь – разобьется. Все будто застыло, онемело, и с ними случилось то же самое. Недвижимые и молчаливые, они вглядывались в мутное стекло и ждали, когда за ним появится Офелия.

– Кажется, она опаздывает, – не выдержал Дес.

– Подождем еще немного.

– А потом?

– Заберусь через окно и проверю, в чем дело, – ответил Дарт, надеясь, что ему не придется реализовывать эту часть плана.

– Рамы открываются изнутри, – резонно заметил друг.

– Значит, выбьем стекло.

– Это, по-твоему, тихо и незаметно?

Дарт промолчал. Тяжесть во внутреннем кармане куртки вселяла уверенность, однако он не стал ничего объяснять, раздумывая над тем, почему Офелия до сих пор не пришла.

«Что‑то случилось», – запаниковал трус.

«Пора вынести это окно и вытащить ее», – подстегнул хмельной.

Дарт не собирался выбивать стекло. Это бы наделало много шума и переполошило весь приют, да к тому же добавило проблем и без того ветхому, продуваемому ветрами, зданию. Зато он знал, что в постирочной, где стоял резкий запах щелока и клубился пар, всегда держали окна распахнутыми. Вряд ли прачка каждый раз закрывала рамы на задвижки. Его предположения оказались верны. Он всего лишь поддел раму снизу, и та поддалась.

Дес одобрительно присвистнул. Удостоившись похвалы, Дарт забрался через окно и спрыгнул на пол – осторожно, почти беззвучно. Мог бы не стараться. Следом за ним ввалился Дес и смачно выругался, потому что напоролся на торчащий гвоздь. Повезло, что от спального крыла их отделяли хозяйственные помещения и коридоры. Единственными, кто мог услышать его крепкое словцо, были живущие здесь мыши.

– Ну вот, наквакала, – выпалил он, потирая ушибленное место. Несмотря на то что Дес был категорически не согласен рисковать своей задницей, проклятие Фран настигло его в облике гвоздя, едва не вспоровшего ему штаны.

Дарт решил больше не терять времени и подняться на этаж, чтобы проверить обстановку. Что, если Офелию опоили сонной одурью? Или заперли в комнате? Или… Он перебирал разные варианты случившегося, и тревога толкала в спину, гнала наверх.