Русский клуб

Часть 1. Предчувствие

Наступил рубеж веков.

Заканчивалось второе тысячелетие.

Для первого президента России начались тревожные дни.

Прошло два года после операции на сердце, и вот опять появилась боль, чуть выше солнечного сплетения. Иногда она отпускала, но стоило пройтись побыстрее или поднять что-то тяжелее папки с документами, как боль появлялась вновь.

Занимаясь государственными делами, Ельцин стал быстро уставать. Путались мысли, возникало предчувствие беды.

На ночь он выпивал рюмку водки, и боль стихала, давая поспать, но утром опять возвращалась.

Всё чаще Бориса Николаевича мучило ощущение, что он может умереть в любую минуту. От этого на душе становилось тяжело. Давил страх за семью. Он прекрасно знал из курса истории, как поступали с семьями первых лиц, которые не подготовили себе замену.

Ельцин был твёрдо уверен, что именно семья – основа государства и всего человечества. Поэтому в первую очередь надо обеспечить надёжное будущее родных и близких, а уж они, вместе с его преемником, смогут сохранить с таким трудом воссозданную им Россию.

Борис Николаевич решил сперва переговорить на эту тему со своей старшей дочерью. Пригласил её к себе на дачу в Барвиху.

Сели пить чай.

Борис Николаевич не любил долгих реверансов, поэтому начал разговор без предисловий:

– Понимаешь, доча, пора… Надо решать, кого на моё место.

– Ты что, папа? Ты у нас ещё ого-го…

– Да нет, пора. Никто не вечен. Если не поставим президентом России своего в доску человека, вас всех разорвут на части…

– О чём ты говоришь?

– Всё о том же – пора определяться с моим преемником. Ты знаешь Певцова, губернатора из Нижнеокска?

– Бориса? Да, видела несколько раз, симпатичный парень.

– Поедешь к нему, поговоришь. Если почувствуешь, что сможешь с ним работать, предложишь сначала пост вице-премьера, с перспективой на место президента России.

– Да он ещё мальчишка, причём какой-то несерьёзный…

– Американцы его любят – это уже полдела на выборах. А ещё французы через свою разведку «крючок» на него передали.

– И что там?

– Фильм о человеческом скотстве, где в главной роли этот «мальчик», как ты говоришь. Там его политическая смерть. Но за это попросили подвинуться в Африке.

И с этим Борис Николаевич отпустил дочь.

Боль снова сдавила грудь.

Часть 2. Миловка

Иногда дороги человеческие настолько запутаны Господом Богом, что, сколько ни ломай голову, понять их невозможно.

Однако у каждого пути есть своё начало.

Для Глеба стартовой точкой, ведущей к его взрослой жизни, стало решение родителей впервые отправить его в деревню Миловка, к деду Якову, на всё лето.

Туда, в библиотеку клуба, пришла посылка с ежемесячной подпиской на периодику, и в ней, помимо «Здоровья», «Работницы» и «Сельской жизни», оказались выпуски журнала «Техника – молодёжи», где размещались статьи о достижениях в мире космоса и разных изобретениях, что очень сильно будоражило пытливые умы.

В одном из летних номеров 1972 года была новость о запуске космического аппарата «Пионер-10» с посланием человечества к внеземным цивилизациям и теория о том, что планета Земля – это не просто огромный шар с континентами и океанами, а живой организм по имени Гея.

Ещё сообщалось, как играть в шахматы без шахмат, что эмигрант из России изобрел в США Polaroid – фотоаппарат моментальной печати, американцы высадились в очередной раз на Луне, а СССР запустил станцию «Венера-8», которая совершила мягкую посадку на одноимённой планете.

Для мальчишек, начитавшихся жюль-верновских приключений, это были самые знаменательные события. Они так взволновали сельскую детвору, что обсуждения в библиотеке продлились до поздней ночи. Глеб, вернувшись в дедову избу, лёг на кровать и только провалился в сон, как пропели ранние петухи.

На востоке стало бледнеть звёздное небо.

Истончались лунные тени.

Почувствовав это, ночные химеры заметались по углам и закоулкам, нехотя поползли в свои тёмные, глухие овраги.

Засобирались по домам и влюблённые пары, забывшие в своих жарких объятиях о времени и пространстве.

Где-то заскрипели ворота.

Скотина, истосковавшаяся за ночь по воле, заспешила, толкаясь боками, со дворов на зовущую свежей прохладой улицу.

Замычали коровы, заблеяли овцы, замекали козы.

Следом гавкнула собака, звякнула колодезная цепь, заурчал трактор.

Но ни петухи, ни другие утренние звуки в проснувшихся домах не потревожили сон Глеба, лишь резкий хлопок под самыми окнами избы.

Сквозь улетающий сон Глебу вдруг стало понятно, что этот хлопок – удар кнута. Значит, пастух уже выгонял стадо из деревни на луговину и Глебу пора было вставать.

Его ждала рыбалка.

Он ещё летал где-то в другом мире, другом измерении, и прекращать это не хотелось, но Глебу шёл двенадцатый год, и в нём начинал определяться характер. Характер охотника и добытчика.

Стряхнув с себя остатки сна, он спрыгнул с кровати.

Самого солнца ещё не было видно, но его лучи из-за пригорка уже скользили по крышам.

Наступало время пробуждения жизни, встречи с новым днём, новыми событиями и новыми ощущениями.

Стадо прошло, и вновь воцарилась тишина.

Глеб накинул дедов пиджак и, подхватив во дворе две ореховые удочки, двинулся по первому свету на Градский пруд, ещё дремавший в туманно-молочной дымке. Глеб взял левее от плотины и остановился у пологого берега, который зарос ивовыми кустами. Пруд этот был настоящим подарком для тёмно-бордовых карасей и любителей рыбалки.

На застывшей поверхности воды начали появляться первые круги от лёгких касаний утренней мошкары.

Глеб закинул удочки, пристроил удилища на рогатки и, присев, стал ждать поклёвку.

Ему нравилось, как клевал карась.

Надо было иметь большое терпение, чтобы дождаться, когда вдруг вздрогнет поплавок. Вздрогнет и опять замрёт. И снова…

Но это только поклёвка, только первая проба наживки осторожным карасиком. Такая поклёвка могла продолжаться несколько минут.

И Глеб терпеливо ждал.

В ожидании он задремал.

Но вдруг вскрикнула птица.

Затем зазвенел комар.

Зашуршали ивовые ветки.

Глеб протёр глаза и уставился на гладь пруда, где дремали два его поплавка из гусиных перьев.

Воображение у него было богатое, потому что учителя в школе Глеба учили не так, как учат обычно, и оценки ставили не столько за знания, сколько за способность отстаивать своё мнение, пусть даже самое невероятное.

Например, на уроке истории учитель, рассказывая о фараонах, пирамидах, войнах, религиях, вдруг спросил: «А что самое необычное в истории Египта?»

Ответов было много, перечислили почти всё, в том числе и пирамиды. Учитель ухватился за это и давай пытать, почему же самое необычное – пирамиды?

Все и так и эдак.

А он:

– Нет.

И, увидев, что ученики его не понимают, сказал:

– Самое необычное – это не пирамиды, а тот человек, который в пустыне вдруг сумел увидеть горы, то есть пирамиды, а увидев, решил их построить. И вот теперь они – одно из самых больших и прекрасных чудес света. Способность видеть в обычном необычное и есть основное богатство разумного человека. Понятно?

– Понятно, – ответили ученики, поражённые выводами учителя.

– За вами будущее, – говорил он, – и тот из вас, кто увидит в обычном необычное, кто увидит Землю не шаром, а кубом, совершит очередной прорыв человечества.

И Глеб всегда ожидал чуда с приходом нового дня. Мир вокруг него был загадочный и огромный.

А вдруг клюнет не карась, а кит и из тумана покажется не плоскодонная полузатонувшая лодка, а пиратский корабль?

И сам Глеб – не мальчишка, приехавший из города на лето к деду, а смелый д’Артаньян со шпагой и в кожаных ботфортах…

Но вот один поплавок глубоко нырнул под воду.

Глеб резко, с оттяжкой дёрнул удилище вверх и в сторону, и из воды вылетел блестящий карасик размером с ладошку.

В этот момент нырнул второй поплавок. Глеб, вмиг забыв и про китов и пиратов, и про д’Артаньяна, окончательно проснулся и только хватался то за одну удочку, то за другую.

Сердце переполняла радость.

Это его пруд.

Его мир.

Всё вокруг существует для него: и туман, и хлопки кнута, и карасики, и гусиные перебранки, и запах крепкой махорки от проходящих мимо мужиков.

И это была его малая родина – деревня Миловка.

Малая родина – это место, где живёт детская память.

Куда тебя тянет всю жизнь.

Где человек помнит себя счастливым. И именно здесь к нему приходит осознание себя как личности в бесконечной цепочке поколений.

По легенде, передававшейся из поколения в поколение, деревня получила поэтическое название Миловка от первых поселенцев, которые осели здесь более десяти веков назад.

В те стародавние времена эти холмы, ещё свободные от пахоты, сплошь были покрыты душистым клевером и полянами алой луговой клубники.

Вокруг холмов струилась серебряным пояском быстрая речка. Была она настолько вертлява и непредсказуема, что получила очень меткое название – Пьяна.

Брала она своё начало неизвестно где, подпитываясь из многочисленных ручейков и речушек, впадала в Суру, а затем в полноводную Волгу. Из Волги в неё заходили на нерест и стерлядь, и осётр, а бывало, что и белуга наводила своим «рёвом» ужас на всю округу.

И такой простор расстилался вокруг, такая красота, что люди не смогли пройти мимо этих мест.

Остановились.

От восхищения воскликнули: «Мило, как же здесь, други, мило!»

И назвали свою будущую деревню Миловкой.

Деревнями росла Россия, а уже сёлами росло население.

Возникновение поселения на пустом месте – всегда дело удивительное, загадочное и непредсказуемое.

Зачем Господь остановил этих людей именно здесь?

И надолго ли?

Что будет потом?

Будет здесь село или город?

Или всё это сгинет бесследно?

Первым поселенцам это было неизвестно. Оставалось только трудиться и верить в правильность своего выбора.

Основатели-первопроходцы к природной красоте этих мест добавили красоту своего крестьянского труда – поля, засеянные рожью и репой.

Странствующий монах из Греции привёз в Миловку гречиху и шашки. Так у селян появились гречневая каша, гречишный мёд и увлекательная игра для коротания долгих снежных зим.

Во времена Петра I появилась картошка. Она потеснила гречу и стала самой любимой едой.

Жители разбили вокруг деревни фруктовые сады. Завели пчелиные пасеки. Посреди деревни в овраге построили плотины и в образовавшихся прудах развели карасей. Караси так прижились, что в иные года вода «кипела» рыбой.

Когда число дворов в деревне перевалило за пятьдесят, Миловка была жалована князю Хованскому.

С ним, как утверждает молва, и прибыл один из предков Глеба. Он осел в деревне и стал управляющим княжеского хозяйства.

С приездом князя деревня быстро разрослась до двухсот дворов. Рядом с Миловкой, на самом красивом месте Лысой горы, возвели Хованские свою каменную усадьбу. На фундаменте недостроенного монастыря времён Ивана Грозного князь возвёл великолепный храм в византийском стиле, и деревня стала селом.

В 1861 году император российский Александр II отменил крепостное право.

А южные штаты США объявили о вечном рабстве на их территории, и началась Гражданская война между Севером и Югом.

Почти в это же время химик из Франкфурта изобрёл спички, Альфред Нобель создал динамит, русский учёный Лодыгин и американец Эдисон подарили миру электрическую лампочку накаливания. Менделеев создал Периодическую систему химических элементов. В журнале «Время» были опубликованы пьеса Островского «Женитьба Бальзаминова» и роман Достоевского «Униженные и оскорблённые».

А в Миловке открыли земскую школу для крестьян.

Шло время.

Чтобы жить успешно в непростом климате, где надо постоянно готовиться то к жаркому лету, то к слякотной осени, то к морозной зиме и весенней распутице, князь вместе со своими людьми начал заводить новые промыслы. С этой целью были выписаны из Германии несколько семей, которые занимались изготовлением ткацких и гончарных станков и ветряных мельниц. Поселили их недалеко от Миловки. Так появилась немецкая слобода Брюкс.

В самой Миловке семьи были большие: от семи до пятнадцати человек. Промыслы и умения передавались от поколения к поколению.

Наиболее шустрых и догадливых Хованские поставили на торговлю.

По осени, после Яблочного Спаса, из года в год на околице Миловки стала собираться многолюдная ярмарка. На неё съезжались крестьяне со всей губернии.

А производили в Миловке с Божьей помощью, княжеской заботой и трудовой смекалкой крестьян всё, что было необходимо для жизни в те времена.

На зиму в бочках солили грибы, помидоры и капусту, а огурцы – в выскобленных изнутри гигантских тыквах.

В огромных количествах варили варенье, сушили грибы, ягоды, фрукты и овощи.

На особом положении был крыжовник. Выращивали его более двадцати сортов.

Крыжовник был и зелёный, и жёлтый, и красный, и бордовый, и тёмный до черноты, и белый, как молоко. И маленький, как горох, и с крупную сливу.

Из особого сорта зелёного толстокожего крыжовника делали «царское» варенье.

Кислые, как щавель, ягоды зелёного крыжовника собирали чуть-чуть недозрелыми, разрезали пополам, вынимали мякоть и зёрна, отжимали их и получали сок, а вычищенные дольки складывали в большой чан и варили в этом соку сутки. Затем, в последние минуты варки, добавляли в почти готовое варево гречишный мёд. Варенье становилось прозрачным, золотистого цвета.

Поставлялось это варенье в Петербург, к царскому двору, поэтому оно и называлось «царским». Туда же на Рождество везли миловскую вишню, сушенную по особому рецепту таким образом, что мякоть под кожицей внутри ягоды оставалась мясистой, сочной и сладкой, как у только что сорванной с дерева. Поэтому такая вишня пользовалась большим спросом в столице Российской империи.

В водоёмах вокруг Миловки, как и в самой реке Пьяне, водилось очень много рыбы. Её добывали и готовили в разных видах. На ольховых веточках коптили сомов, стерлядь, осетров и судаков. Щук, ершей и окуней сушили. Лещей и голавлей солили тоже своим особенным способом: тушки величиной с «локоть» разрезали пополам, вычищали, просаливали и укладывали в бочки под сильнейшим гнётом и так держали до первых морозов, потом гнёт снимали, рыбу вынимали и успешно ей торговали.

Луговины в Миловке и вокруг неё были богаты трава – ми, поэтому все дворы, включая княжеский, держали прожорливых гусей. Их было такое количество, что летом эти стаи напоминали бело-серые облака среди зелёного разнотравья. Все перины у господ в губернии были из миловского гусиного пера. А в Рождество откормленным гусем, нафаршированным антоновкой или гречневой кашей, томлённым полдня в русской печи, угощались в каждой миловской избе.

Скотины был у всех полный двор. Один из потомков княжеского рода привёз из военных походов новшество: топить печи навозом. Его утрамбовывали в специальных деревянных формах в виде прямоугольников и сушили. Назвали такой кирпич кизяком и использовали в печках-голландках для дополнительного обогрева домов в особо морозные дни. Кизяк горел быстро и жарко.

По осени охотники на овсах добывали медведя.

Из медвежьих шкур шили для дворян богатые воротники и шапки. А из мяса делали знаменитую мидовскую буженину, закоптить которую правильно было полдела – её ещё надо было сохранить до следующей осени. А хранили её в капустном рассоле вместе с мочёными яблоками. И только тогда таяла она во рту под рябиновую наливочку, как медовый пряник.

Медведей в округе водилось немало. Их даже ловили и дрессировали, а затем водили по российским ярмаркам, где эти лесные звери под липовую дудочку плясали на потеху публике.

Раз в несколько лет происходило нашествие лис. И тогда у господ и зажиточных крестьян появлялись роскошные лисьи воротники. А когда пропадали лисы, в большом количестве появлялись зайцы, и в ход шёл заячий мех.

Помимо двух-трёх коров, при каждом дворе было с десяток овец и пяток коз. Шерсти заготавливали вдоволь. Зимними вечерами в каждом доме пряли тонкую овечью и козью пряжу.

Из пряжи вязали платки, кофты, безрукавки, носки, варежки – и для себя, и на продажу.

Ткали много шерстяного сукна.

Из овечьих шкур шили тёплые тулупы.

Для тех, кто породовитей и побогаче, шкуры выбеливали, добавляли благородные меха на воротники и отвороты. Для женщин обшивали рукава и подолы узорами из красной тесьмы.

Среди кучеров спросом пользовались синие долгополые армяки из миловского сукна с красными кушаками.

Почти в каждой избе валяли валенки.

Мужские – поплотнее и с двойной подошвой, детям и женщинам – помягче, а для выхода на праздники – из белой шерсти, с рисунками в виде сердечек или зверюшек.

Не меньше ценились и миловские мастера, которые плели водостойкие лапти из липового лыка. Это была очень удобная, лёгкая обувь. В ней ноги всегда были сухими, не уставали и при долгой ходьбе чувствовали себя как у Христа за пазухой.

Из бычьей сыромятной кожи умельцы изготавливали пастушьи, везде узнаваемые, миловские кнуты.

В конец хлыста вплетали конский волос, обязательно выстриженный из хвоста, а не из гривы. От этого миловские кнуты издавали особенный, резкий хлопок при ударе. От других они ещё отличались дубовыми резными кнутовищами, которые вымачивали в постном масле. После обжига кнутовище становилось тёмно-жёлтого, медового цвета и очень уютно лежало в ладони.

Из конопляной пакли вили верёвки.

Из лыкового мочала плели чудо-короба, дивные ягодные туески.

На ткацких станках, сделанных соседями, слободскими немцами, ткали половики и покрывала.

В многочисленных оврагах вокруг села нашли нужную глину.

На гончарных кругах начали делать великолепную посуду: чашки, кружки, тарелки. Расписывали их так, что слава о миловской посуде загремела по всей России.

Несмотря на разнообразие промыслов и большие хозяйства, кругом были чистота и порядок. Люди болели редко и почти не калечились. Если кто и болел, то завсегда в Миловке были свои знахари. Они лечили от всех хворей травами, настоями, заговорами и примочками. Сращивали кости и вправляли суставы, избавляли от лишаёв, сводили бородавки, выводили камни из живота, а простуду или немощь изгоняли с помощью бани, берёзового веника и обильного чаепития из собственного самовара. Они и роды принимали, и от смерти спасали.

Молодёжь умела не только хорошо работать, но и весело отдыхать.

На престольные праздники миловские девицы приходили в необычайно красивых нарядах. Шили они всё сами и украшали, используя местный лебяжий пух, самодельные тонкие ажурные кружева, а также атлас, бархат и бисер, привезённые с заморских ярмарок.

Девушки водили хороводы, пели песни звонкими чистыми голосами. Вместе с парнями устраивали представления, разыгрывали сценки из басен Крылова, сказок Пушкина и поэм Некрасова. Вечерами по будням парни и девки ходили вдоль порядков, взявшись под руки, и пели частушки настолько заковыристые, злободневные и остроумные, что, слушая их, можно было узнать о всех новостях Миловки и догадаться о личной жизни любого односельчанина.

На посиделках играли в шашки, прятки, жмурки, считалки, догонялки, состязались в силе и ловкости. Там девушки пели на разные голоса старинные песни – как правило, о любви. Парни были большими виртуозами игры на балалайках и деревянных ложках. А с появлением гармошек они научились наяривать на них так, что ноги сами пускались в пляс.

Сельчане повзрослее пели задушевные и задумчивые песни и пересказывали древние предания, передаваемые из уст в уста.

В каждой крестьянской избе был красный угол с православными иконами.

В княжеской усадьбе, помимо икон и итальянских картин, висели мирские полотна, написанные миловскими художниками-самоучками. А искусные резные деревянные часы, изготовленные местными умельцами, время отсчитывали не хуже бронзовых голландских. В селе ездили самодельные велосипеды, стояли ветряные и водяные мельницы.

Так испокон веков жили – не тужили ловкие, умелые и, как говорили в округе, «рукастые» миловчане.

Богатство их было в повседневном труде, разнообразии промыслов и рецептов, в умении сохранить традиции.

Жили общиной.

Село росло.

Со временем появились пришлые людишки. Были среди них в основном пьяницы, болтуны, драчуны и лентяи, которые здесь надолго не задерживались.

А в Миловке народ славился трудолюбием.

Пахали, строились, платили подати.

Соблюдали посты.

Боялись Бога.

Любили царя-батюшку.

Верой и правдой служили своему Отечеству.

Часть 3. Дед Яков

После 1917 года миловские крестьяне спокойно приняли новую советскую власть и всё так же продолжали трудиться.

Большевики порубили иконы, свалили кресты с куполов, закрыли церковь, но открыли клуб для молодёжи, в котором по вечерам были танцы, а в выходные дни показывали кино.

Вместо общины создали колхоз имени Карла Маркса и присоединили к нему деревню Бритово, переименованную из немецкой слободы Брюкс. Сельсовет стал властью. Создали кооперацию, открыли магазин, где торговали солью, конфетами, пряниками и жирной атлантической селёдкой.

Электричество в Миловке появилось после Великой Отечественной войны, а асфальтированная дорога – во времена покорения космоса.

Барскую усадьбу разобрали по кирпичикам, но вокруг фундамента княжеского дома, стоявшего на Лысой горе, ещё сохранились искусственные водоёмы в форме восьмёрок и звёзд, засаженные по краям парными берёзками в виде буквы V, и остатки великолепного парка с липовыми аллеями, уходящими от княжеской усадьбы к Миловке.

Вот на этом стыке бывшего парка и края деревни, под Лысой горой, как раз и стояла крепкая, из столетних дубовых брёвен изба, крытая многослойной соломой с полынью. От своей древности и тяжести брёвен она вросла в землю по самую завалинку и больше напоминала медвежью берлогу, чем дом. Жил там, как бобыль, Яков – дед Глеба.

Изба его была соединена с двором, и зимой скотина – коза, куры, петух и собака – жила вместе с хозяином, греясь у печи. Пол был земляной и всегда покрыт душистым сеном, по субботам сено менялось, и от этого в избе всегда было свежо и чисто. За избой раскинулся огромный вишнёвый сад.

Дед Яков, когда к нему стали привозить Глеба, был уже в приличном возрасте, но, несмотря на это, оставался физически очень сильным, кряжистым. Глебу всегда казалось, что дед врос невидимыми корнями в землю и вырвать его из неё невозможно. Походка его была твёрдой, взгляд – цепким и внимательным. До сих пор он двумя пальцами сгибал медные пятаки.

А в престольный праздник Яблочный Спас, уже в советское время, дед организовывал в Миловке старинную забаву, возникшую ещё во времена князей Хованских. Суть её была в перекидывании двухпудовой гири через избу, в которой жил сам участник этой игры. Не все могли это сделать, но всем хотелось поучаствовать в ней. Тому, кто успешно перекидывал гирю, князья Хованские дарили золотой.

Гирю кидали одной или двумя руками из-под широко расставленных ног. Раскачиваясь всем телом, участник резко выпрямлялся и подкидывал двухпудовку вверх по дуге, чтобы перелетела через дом. Если она уходила в свечку, то, падая вниз, пробивала крышу, потолок и приземлялась в подполе. Если сил не хватало кинуть гирю правильно, она ударялась в стену избы, вызывая дружный смех зрителей.

Для чего дед поддерживал эту забаву, было непонятно, но того, кто перекинул двухпудовку, он по традиции награждал, но не золотым червонцем, как князья раньше, а бочонком своего особенного мёда.

Сам дед Яков легко перекидывал через свой дом грозную двухпудовку и всегда был вне конкуренции среди сельчан. Хотя уважали его не только за физическую силу.

Он слыл колдуном и знахарем, умел заговаривать лишаи, вытаскивать клещей, принимать роды, вправлять вывихи, ловко извлекал усик ржаного колоса из горла ребёнка.

При болезнях и бедах все шли к нему.

И лечил он не только людей, но и животных. Со всей округи к нему приводили и привозили немощную, больную скотину. Оставляли её на одну или две недели и забирали уже здоровую.

В его вишнёвом саду была большая пасека. Пчёлы понимали его, слушались, и он их уважал, ходил к ним только в белых одеждах. Поэтому мёда было много. Однако был у него и особый мёд, который стоял в отдельном погребе в бочонках, и был этому мёду не один десяток лет. Из него дед Яков и готовил свои знаменитые лекарственные снадобья.

Метод лечения с виду был прост.

Яков натирал больное место мазью из косточек своей вишни, смешанной с мёдом со своей пасеки, потом давал больному особую настойку и укладывал спать на печи, говоря: «Сон – это лучшее лекарство». После сна человек вставал абсолютно здоровым. Шли к нему не только из Миловки, и он никому не отказывал в помощи.

Но не только за лечением обращались к деду Якову.

В год необычайно сильной засухи пришли сельчане с просьбой возглавить крестный ход и вымолить у Господа дождь. Дед согласился.

Тогда засуха почти разорила колхоз, и это беспокоило его председателя. Он был коммунист во втором поколении и казался Глебу страшно злым дядькой. Ходил в хромовых сапогах и полувоенной форме.

Ездил на тарахтящем мотоцикле с люлькой. Всё время ругался. Основной его задачей было выгонять всех колхозников на работы и ловить тех, кто пытался что-либо унести с хоздвора: зерно, солярку или картошку. Но и он крестный ход не запретил, хоть и был ярым атеистом, и в этот день сбежал в районный центр от греха подальше якобы по своим делам. Понимал, что если и дальше засуха будет, а он запретит молебен, то народ взбунтуется.

Он помнил, что сделали люди с его отцом за Студенец, самый чистый и любимый сельчанами родник. Бил он из ложбинки на вершине стыка двух пологих ягодных холмов за Миловкой, и вода в нём была свежая и прохладная в любую жару.

Старожилы помнили, как на Студенце раз в год, в день весеннего равноденствия, устраивали весёлое гуляние. Они поджигали и пускали катиться от родника вниз по склону символ солнца – горящее колесо от телеги, обвитое соломой. И если колесо успешно катилось и полностью сгорало, это означало, что год будет урожайным.

Чуть повыше родника стоял двухметровый дубовый столб бледно-серого цвета и весь в трещинах от старости. На поверхности столба ещё можно было разглядеть рубленые черты какого-то языческого божества. Поговаривали, что это был идол Ярилы, бога первых поселенцев, осевших тысячу лет назад на месте будущей Миловки.

Столб этот стоял в земле как каменный, настолько крепко, что, возможно, когда-то это был и не столб вовсе, а живой дуб с мощными и глубокими корнями. Поэтому ни проповедники христианства, ни большевики не могли избавиться от этого символа язычества и, помучившись, оставили идола в покое.

Поэтому сельчане, которые не отреклись от Бога, стали ходить молиться вместо церкви на родник, приделав к идолу на Студенце иконку.

Отец председателя, первый коммунист в колхозе и ярый безбожник, чтобы люди и там не молились Богу, вылил прямо в исток родника бочку солярки.

За это безобразие били его цепами, поймав ранним утром на гумне. Не мужики били, а женщины.

Родник с годами восстановился, а вот бывший председатель так и не распрямился после бабьего урока. До самой смерти ходил полусогнутым.

И вот женщины всем миром решили идти к Студенцу, выпрашивать у Бога милости. За всё лето не было ни одного дождя. Вода исчезла и из оврагов, и из родников.

Даже река Пьяна высохла до дна, превратилась в канаву с жидкой грязью, а из обмелевшего омута вылез сом весом килограмм под двести. Всё тело его было в огромных бородавках и наростах. Гигантская голова в половину туловища, с шевелящимися, словно змеи, усами жадно хватала ртом жаркий воздух.

Сом был страшен.

Прошёл слух, что именно это чудовище и выпило воду из Пьяны. Высохли все колодцы в селе, люди и скотина мучились от жажды.

Дольше это терпеть было нельзя.

И решил народ совершить крестный ход от полуразрушенной церкви через высохшие поля к Студенцу.

Верили, что сообща смогут вымолить у Господа спасение.

Мужики предпочли, покуривая, собраться у правления колхоза и пообсуждать мировые проблемы. Многие из них были атеистами. Они считали, что крестный ход – бесполезное мероприятие, пусть этим занимаются бабы.

Женщины же подошли к делу серьёзно. Они были в праздничных одеждах, с иконами и нательными крестиками.

Вообще в деревне мало кто носил кресты, в основном это были старухи и несмышлёные дети. Городские ребятишки, на которых по приезде в деревню их бабки в обязательном порядке надевали алюминиевые крестики на верёвочках, как правило, их теряли или носили украдкой. Все они были либо октябрята, либо пионеры и считали ношение крестов делом позорным. Но их бабушки были уверены, что православные крестики защищают внуков от нечисти, увечий и травм.

Дед Яков пришёл на крестный ход весь в белом, с серебряным нательным крестом на толстой витой тесёмке. Он со всеми поздоровался, построил людей в колонну. Сам встал впереди. За ним на самодельных носилках приготовились нести храмовую икону Преображения Господня, сохранённую после разорения сельской церкви.

Благословясь, колонна не спеша, с молитвами тронулась в путь. Взрослые и дети с надеждой на милость Божью шли босиком по горячей пыльной дороге, мимо выжженных солнцем полей, к своему спасению, к Студенцу.

Наконец подошли к роднику, который почти пересох и едва бился малой струйкой. Дед Яков прислонил икону к древнему столбу, встал на колени перед ней и стал молиться.

Просить у Господа милости.

Большая толпа, окружив полумесяцем родник, тоже опустилась на колени. Истово крестясь, женщины и дети стали кланяться вслед за дедом, касаясь лбами иссохшей земли.

Дед молился долго. Сквозь звенящую жару только и было слышно: «Господи Иисусе, Царь наш небесный…»

Детишки, устав от кусачих слепней и занудных мошек, начали капризничать. Женщины от жары, духоты и тоски из-за уже пустой, казалось, затеи начали роптать…

Солнце подошло к зениту, а ожидание молившихся людей достигло предела.

Дед Яков перестал бить поклоны, встал с колен, сказал: «Аминь», широко перекрестился на все четыре стороны, вынул из-под рубахи крест, поцеловал его, прошептав: «Прости меня, Господи», и, закрыв глаза, замер.

И вдруг пропали слепни и мошки.

Исчезли звуки.

Мир, до этого звеневший, шептавший, зудевший, будто вмиг куда-то провалился.

Наступила полная тишина.

Всё замерло, а рядом с солнцем, посреди небесного марева неизвестно откуда возникла тёмная точка и стала быстро увеличиваться.

Не успели люди опомниться, как гигантское облако, заслонив собой солнце, взорвалось молнией, грохнуло громом и рухнуло на землю ливнем.

Все ахнули.

Заплакали дети.

Женщины повскакивали с колен и жадно стали ловить вымоленную воду.

Кто руками, кто ртом, кто подолом.

Кто смеялся, кто плакал, кто танцевал.

Глеб тогда понял одно: «Дед Яков попросил у Бога дождя, и Бог дал…»

Дождь лил сутки.

Земля от воды набухла, как губка.

Река Пьяна вошла в свои берега.

По всей деревне, как прекрасная музыка, гремели у домов колодезные цепи.

Вечером следующего дня председатель, вернувшийся из райцентра, пришёл к деду Якову с бутылкой «чистой» водки, купленной в кооперации. Глеб в это время уже был на печи и подрёмывал.

Председатель побаивался по-трезвому спросить деда, как ему удалось дождь с неба вызвать.

Он боялся, что дед возьмёт и вдруг откроет ему тайну, да такую, что она перечеркнёт всю его жизнь.

Шёл он к деду Якову, трусливо спотыкаясь и чавкая сапогами по раскисшей от дождя дороге. Сам себе шептал: «Я не боюсь тебя. Я власть. Что ты мне сделаешь? И Бога нет. Последнего попа мой батя шлёпнул в семнадцатом».

Придя в избу к деду, он начал крутить разговоры на отвлечённые темы и всё подливал и подливал себе из своей бутылки.

– Вот ты, Яков Александрович, вроде весь седой, а сказать, что ты старый человек, нельзя. Почему? – уводил он деда от серьёзного разговора.

– Старым человек становится не тогда, когда опал с виду, а когда перестаёт обращать внимание на дела и заботы других. Когда начинает искать покой и все разговоры сводит к самому себе, к своим болезням и пустым проблемам. Когда думает только о своей смерти, а не о жизни других.

– Ты хочешь сказать, что о смерти не думаешь? Может, ты и смерти не боишься? – перебил председатель деда, стуча гранёным стаканом по столу.

– Человеку страшна не смерть, а бессмертие, – попытался закрыть эту тему дед.

– Это ты что-то странное говоришь! – всё больше пьянел председатель.

Вопросы его становились всё смелее.

– Так как же ты сумел дождь вызвать? В чём тут хитрость?

– Нет никакой хитрости. Надо верить, и всё тебе Господь даст, по делам твоим.

– А кто видел твоего Бога? – продолжил председатель. – Мы вот в космос спутник запустили и никакого Бога там не видели. Может, ты его встречал?

– Встречу с ним ещё нужно заслужить. А вот Сатана каждый день в твоём стакане.

– Зачем ты меня обижаешь, дед Яков? Я пью не потому, что хочется, а оттого, что тоска в сердце.

– Тоска у тебя оттого, что в душе твоей Бога нет.

– Значит, в твоей есть?

– Ты выгляни в окно, – отвечал дед Яков. – Дождь был? Был! Вот тебе и ответ: есть в моей душе Бог или нет.

– По дождю как бы есть. Но я считаю, что просто совпали явление природы и твои молитвы пустые. А по жизни? Что же твой Бог не спас Россию от революции?

– Что Богу не угодно, то царям не подвластно, – спокойно сказал дед. – Значит, так надо было.

– Надо? Кому надо? Богу вашему?

– Суета ты. Всё вам, коммунистам, скорее да быстрее. Послушаешь вас – так вы, как и Христос, зовёте к свободе, равенству и братству. Но способы у вас иные, торопливые, и живёте вы так, будто сами не верите в то, что говорите, а жизнь не терпит суеты. Жизнь – это покой под Божьим покрывалом.

– Вон ты как повернул. Мой покой – это вот… – И председатель постучал пальцем по стакану с водкой.

Глеб, засыпая, слышал разговор, но особо ничего не понимал. А услышав слово «спутник», навострил уши: председатель заговорил о том, что Гагарин летал в космос и никого там не видел, Глеб с ним мысленно согласился. Он помнил, как им, школьникам, вбивали в голову простым стишком, что Бога нет: «Села бабка в самолёт и отправилась в полёт. Приземлилась бабка эта и сказала: “Бога нету!”»

Дети без устали повторяли этот куплет как считалку.

Дед, услышав, что Глеб зашевелился, сказал председателю:

– Ты давай пей, закусывай, а что да как, на это день будет.

И дед налил председателю не из его бутылки, а из своей, с медовой настойкой. Председатель выпил и тут же уснул прямо за столом.

Дед Яков уложил председателя на кровать и позвал Глеба спать в садовый шалаш.

Председатель, протрезвев поутру, вышмыгнул из избы Якова как мышь, даже не извинившись за вчерашние пустые разговоры.

Глеб тогда мало понял из того, о чём говорили дед и председатель, но одно он точно усвоил: Бог есть, раз дождь был.

В то время Глеб был по-мальчишески влюблён в деревенскую соседку, дочку председателя. Она была не похожа на остальных, и звали её необычным именем Ида, и отца своего она называла непривычно – тятей. Относилась к нему ласково и с уважением.

Ходили слухи, что её бабка была дочерью князя Хованского. В дни послереволюционных событий князь метался по фронтам Гражданской войны, а в их деревню Миловку прибыл представитель большевиков для создания колхоза.

Это был молодой, красивый парень Семён Ашек из семьи разночинцев. Их идеи о всеобщем равенстве, любви и счастье отозвались в сердце молодой девушки учением Христа. И хотя она была княжеских кровей, но активно включилась в создание колхоза. Ходила вместе с Семёном на собрания, отдала под агитбригаду дом отца и сама не заметила, как стала женой большевика.

Ашека избрали первым председателем колхоза, и он навсегда остался в Миловке вместе со своей красавицей. В семье Семёна старались не говорить о происхождении его жены, а после её смерти и вовсе об этом забыли, но слухи остались. Бабка Иды, родив, прожила недолго, очевидно, была слабо приспособлена к крестьянскому труду.

Её внучка представлялась Глебу ангелом, сошедшим с небес: прекрасная и какая-то нездешняя. Ему было тогда очень легко, радостно и весело рядом с этой девочкой. Глеб ещё не понимал, что влюбился.

Конечно, в Миловке были ещё девчонки, но те, остальные, воспринимались Глебом как обычные земные существа, а Ида – как сказочное создание.

Иногда она совсем не замечала Глеба. И его детский мир тускнел и бледнел. Становился неинтересным. Но достаточно было одного её взгляда, как всё моментально менялось. И вместо проливного дождя светило солнце, вместо карканья ворон пели соловьи, и душа Глеба рвалась наружу от счастья. Хотя, как правило, длилось это недолго.

Ида считалась первой красавицей в Миловке, пользовалась повышенным вниманием ребят и часто, отвернувшись от Глеба, играла и разговаривала с ними. В это время внутри у Глеба возникало необъяснимое чувство неприязни к мальчишкам, с которыми только что дружил. И он, удивляясь сам себе, сердился на них непонятно за что.

Но стоило Иде заговорить с Глебом, все вокруг опять становились добрыми и верными друзьями.

Порой он замечал, что Ида наблюдает за ним: какие поступки он совершает и как ведёт себя в различных ситуациях. Глебу в такие минуты казалось, что она старше, умнее и опытнее его и знает что-то такое, чего не знает он.

Ради её расположения он даже дрался с деревенскими мальчишками. Но Ида так и не стала с ним дружить, обозвав драчуном.

И тогда Глеб решил обратиться к Богу, но не сам, а через деда, как недавно это сделали сельчане.

– Деда, – смущаясь, заговорил он, – попроси, пожалуйста, Боженьку, чтобы Ида стала дружить со мной.

Дед всё сразу понял.

Он усадил Глеба напротив себя и сказал:

– Хорошо, я попрошу. Предположим, Господь услышит меня, исполнит просьбу и Ида станет с тобой дружить. Но со временем она может тебе разонравиться, и ты больше не захочешь с ней водиться. А Ида, увидев, что ты к ней стал равнодушен, будет плакать и переживать. Тогда как?

Дед Яков, видя, что Глеб совсем смутился, предложил:

– Ты же мало знаешь её, да и с её родственниками не всё так просто. Давай-ка подождём обращаться к Боженьке с такой просьбой. Это дело серьёзное, это не концерт по заявкам. Хорошо?

– Хорошо, – подумав, согласился Глеб, но на деда обиделся. Он-то был уверен, что никогда не откажется от дружбы с Идой и будет всю жизнь рядом с ней.

Глеб, конечно, не знал, что его дед, при всей своей мудрости и правильности, имел грешок, известный всему селу.

После Великой Отечественной войны в Миловке остались одни вдовы. К ним и стал заглядывать Яков. Похаживал и думал, что никто об этом не ведает и видеть не видит. Вроде умный мужик, но «не разведчик».

Частенько в сумерках задами отправлялся он к очередной кумушке, а его собака у всей деревни на виду порядком шла к дому, куда дед пробирался тайно. Собака ложилась перед крыльцом счастливой бабёнки и ждала. Яков под утро опять задами, не замеченный никем, как ему казалось, пробирался к своему дому, а его собака через всю деревню весело бежала домой и там уже, радостно виляя хвостом, встречала своего хозяина на родном крыльце.

Чем он так привлекал вдов, уже будучи немолодым человеком, доподлинно не известно. При всей своей строгости характера с ними был всегда нежен и ласков. Что и нужно было одиноким женщинам.

Когда-то и Яков был официально женат.

В Миловке жила целая легенда про Якова и его жену Анну.

Яков в молодости был балагуром, хорошо играл на гармошке и пел красиво. Женился, но играть, петь и гулять не перестал. Анна, молодая жена Якова, терпела-терпела, собрала в охапку своё приданое и ушла к родителям.

Молодой муж явился за ней через день. Стал уговаривать вернуться.

Она ни в какую: «Не вернусь, пока не сожжёшь свою гармошку».

– Зачем же хорошую вещь губить? Да и не в ней дело, – ответил Яков. – Мы по-другому это решим. Гармонь я продам, а чтобы совсем соблазна у меня не было, сделаем так…

Он взял топор, положил правую ладонь на чурбан, три пальца подогнул, а два, средний и безымянный, отрубил одним ударом топора.

Анна вернулась, родила ему сына Андрея, отца Глеба, и вскоре умерла. Сына взяла на воспитание сестра Якова Дария, которая вышла замуж в село Бритово и жила там с мужем.

Андрея в восемнадцать лет призвали в армию, после службы он в деревню не вернулся. Стал работать шофёром на радиозаводе в городе Нижнеокске, женился, получил жильё в хрущёвской новостройке да так и остался в областном центре. Больше из истории семьи Глеб ничего не знал, пока не стал ездить на лето к деду.

А вот в деревне о его предках знали всё.

Предки деда Якова служили при дворе князей Хованских. А с начала Первой мировой войны отец деда Якова вместе со своим барином был призван на Германский фронт.

По одной из легенд, в марте 1917 года он вместе с князем Хованским находился в псковской Ставке Северного фронта, куда прибыл поездом Николай II, Верховный главнокомандующий, император Всероссийский. Хотя император и был всего лишь в звании полковника, он в эти тяжёлые годы войны решил сам возглавить войска.

И вот он под Псковом на линии фронта. Князь Хованский в этот момент был назначен Ставкой дежурным генералом в императорском поезде.

Туда же из Санкт-Петербурга приехала уполномоченная Государственной думой делегация. Привезли императору манифест об отречении от власти. Николай II, выслушав их, разослал всем командующим телеграммы с вопросом: согласны ли они с предложением о его отставке? Все, кроме командующего Черноморским флотом, ответили утвердительно.

Получив ответы на свои телеграммы, император понял, что большинство командующих его предали. Расстроенный, он ходил по своему кабинету в царском вагоне, потом прошёл мимо Хованского, стоявшего по стойке «смирно», и остановился у буфета. Налил в серебряный фужер водки почти до краёв и залпом выпил. Не закусывая, закурил папиросу. Подошёл к окну и заговорил, как бы обращаясь к кому-то:

– Отец мне наказывал: не уступай ничего, потому что, если дать им палец, они всю руку отхватят. Не допускай ограничения самодержавной власти. А я уступил, разрешил собрания, партии, Думу, и вот итог: они требуют, чтобы я отдал престол и подписал манифест о своём отречении.

Несмотря на начало весны, было холодно, офицеры и солдаты грелись у больших костров вдоль императорского эшелона. Среди них был и отец деда Якова, и он даже видел профиль Николая II в окне вагона.

На душе у императора было неспокойно – фронт трещал по швам. Феликс Юсупов, эксцентричный супруг племянницы Ирины, зачем-то застрелил Григория Распутина. Но главное: окончательно рушилась экономика. Страна медленно, но упорно превращалась из Российской империи в колонию Европы: банки под англичанами, заводы под немцами, нефть и горнорудные месторождения под бельгийцами. Вывоз капитала из страны в пять раз превышал годовой национальный доход.

Потушив только что раскуренную папиросу, император продолжил говорить вслух: «Отрекусь… Отрекусь! Заберу Аликс, детей и уеду в Англию к брату Георгию. Буду колоть дрова для камина и заниматься фотографией». Он взял со стола первый попавшийся под руку карандаш и быстро подписал отречение.

Князь Хованский настолько был потрясён тем, что произошло на его глазах, что немедленно сдал дежурство другому генералу и тут же подал в отставку. Не признавая никакую власть, кроме монархии, он вначале «окопался» в своём миловском поместье на Лысой горе, а с началом Гражданской войны, оставив на хозяйстве прадеда Глеба, уехал на фронт. И уже из Крыма уплыл за границу, поэтому увезти семью и нажитое богатство не смог.

Ходили слухи, что перед отъездом на фронт генерал Хованский успел зарыть десять чугунов с золотом. И поручил отцу деда Якова зорко охранять это тайное место, но предупредил, что за кладом приедет сам лично – никому иному богатство не отдавать. Очень доверял князь своему другу и верил, что вся эта «власть Советов» ненадолго.

О богатстве Хованских ходили легенды ещё с прошлых веков, когда князья «чудили».

Один князь предлагал всем своим холопам от Рождества до Рождества брить бороды каждый день. Кто брил весь год – тому золотой.

Другой награждал за самый интересный подарок на свой день ангела – будь то говорящий скворец, генеральские сапоги со «скрипом» или концерт местного виртуоза на деревянных ложках с прибаутками и акробатическими трюками.

Кто в престольный праздник в трёх варежках на гармошке плясовую сыграет – тому тоже золотой.

В общем, потрясли деньгами в своё время князья. Этим и убедили Миловку, да и всю округу, что золото у них было.

Раз в два-три года являлись люди к отцу деда Якова с устными указаниями от князя или с его письмами. Может, и вправду были они от князя, а может, от жуликов – кто их разберёт? Но клад так никто из них и не получил.

А в начале тридцатых, обнищав в эмиграции и потеряв надежду на возврат к старому, больной и немощный Хованский тайно вернулся в Миловку за своим золотом.

Отец деда Якова даже заплакал от счастья, что сможет теперь снять с себя этот наказ, освободит душу от исполнения воли своего друга и господина. И рассказал, что княжеская дочь была замужем за Семёном Ашеком, председателем колхоза, и родила князю внука, но буквально за месяц до возвращения Хованского умерла непонятно от чего.

И когда они в глухую ночь собрались за золотом, уже полусогнутый председатель колхоза Семён, боясь своего родства, донёс на них в ЧК. Их арестовали. Оба ни в чём не признались и сгинули в подвалах НКВД. А вот своему сыну, Якову, отец якобы успел шепнуть, где закопан клад. Но дед жил скромно, и никто никогда у него никакого особого богатства не видывал.

А ещё была легенда про жену Якова Анну и её предков.

В те давние времена царь Иван Грозный возвращался после взятия Казани, и путь его пролегал мимо Миловки.

Царь был мрачен, тёмен, победа, казалось, не радовала его. Тысячи были забиты и замучены под стенами вражьего города.

Шли уже седьмые сутки пути. Все валились с ног. Но царь не спал. Он никогда не спал после большой крови. В начале пути бражничал. Потом кучами таскал девок к себе в возок. Потом в кровь избил Малюту.

Наконец затих.

С неба непрестанно лил дождь со снегом. Кони не шли по раскисшей дороге, и вместо них впрягли полуголых, тощих, измождённых пленных. И они, чуть не по горло увязая в чёрной, как дёготь, жирной земле, медленно двигали возок государя. Сотнями их оставляли по пути, захлебнувшихся в дорожной жиже или задавленных по нечаянности.

Мостов через реки не наводили. Просто заваливали теми же пленными, которые тянулись огромными шевелящимися колоннами по обе стороны от царского обоза.

Казалось, отдыха не будет до самой Москвы.

Но однажды, уже под вечер, занавеска за окошечком в царском возке вдруг шевельнулась. Конник, ехавший рядом, от этого шевеленья метнулся в сторону и, столкнувшись с телегой, гружённой утварью, слетел с коня. Телега не успела остановиться и проехала по нему задним колесом, вдавив конника в хлипкую землю, с хрустом переломав ему рёбра. Дикий его крик нарушил привычный гул долгого, тяжёлого похода.

Царь выглянул.

Возок остановился.

Дверка открылась. С десяток рабов рухнули в жижу, чтобы было куда ступить царю.

Царь вышел.

Все вокруг упали на колени, кто где стоял. Даже собаки поджали хвосты и униженно заскулили, вертясь на месте.

Царь по живой гати вышел на небольшой пригорок, огляделся вокруг и велел ставить лагерь.

При царе находился писарь. Ивану Грозному нравилось, как старательно тот выводит буквы, как правильно излагает государев глагол на бумаге.

В тот вечер он, записав, что ему надиктовал государь, и найдя сухое место под ореховым кустом, завалился туда и заснул как убитый.

Поутру с первым холодком проснулся. И не от того, что выспался, скорее, от того, что вокруг стояла сказочная тишина, от которой сон сам собой прервался. Писарь встал, тихо отошёл подальше от царского шатра и обогнул холм, поросший низкорослым орешником. Солнце едва-едва побелило облака на востоке. В низине, накрытой туманом, затаилось несколько болотин. Прямо за ложбиной, начинаясь редкими берёзами, вырисовывался громадный лес.

Писарь подошёл к липке, случайно проросшей в кустарнике, и срезал веточку чуть потолще пальца. Обрезал её с двух концов, обстучал и, присев на кафтан, брошенный на сырой бугорок, смастерил дудочку. Пока колдовал над липовой веточкой, солнце уже обозначило день.

Начали просыпаться птицы. Побежали кулики, шарахаясь от спящих походников.

Он облизал губы, встал и потихоньку заиграл мелодию – она сама вдруг пришла ему на сердце. Потом забылся, стал играть громче и громче, покачиваясь из стороны в сторону, и вдруг почувствовал: сзади что-то не то. Перестал играть и быстро обернулся. За спиной стоял царь, а за ним – войско, молчаливое и страшное.

Писарь онемел. Ноги подкосились. Он упал на колени, уткнулся головой в землю.

– Встань, – донёсся приказ.

Писарь встал, дрожа всем телом.

– Пошто играл на дудке? – спросил государь.

– Красиво, – через силу выдавил слуга.

– Красиво? – переспросил государь, удивлённо вскинул грозные брови и, медленно повернув голову, посмотрел на восход, набирающий силу. – Да-а, красиво… – протянул медленно и добавил, уже глядя в упор на писаря с дудкой в руках: – Быть здесь монастырю. – И царь ткнул посохом в болотину. – Ты строить будешь.

Он и строил.

Как-то на второй год бывший писарь, с охоты едучи, завернул к роднику. Слез с коня и не спеша шёл, огибая низкие ветки молодых дубков. Родничок был небольшой, но чистый, свежий. Он наклонился и стал, пофыркивая, пить вместе с конём. И вдруг заметил, что уши у коня насторожились и пошли вправо: кто-то был рядом. Лук остался на седле, однако нож – на поясе. Осторожно, из-под конской морды, осмотрел ближайшие кусты и наткнулся взглядом на голубые, как васильки, глаза. За кустами сидела, замерев от страха, девка.

Так вот он познакомился с Варей.

И закрутило, завело их, молодых, по рассветам да стожкам.

Была Варя как свежая тёплая белая булочка; небольшого росточка, в сарафанчике под упругие, как спелая антоновка, грудки, добрая, ласковая, нежная, смешливая.

Писарь и загулял. И подзабыл, зачем он тут, по чьей воле и с каким наказом. Церковь успели закончить, а вот ямы под угловые башни монастырской стены только начали, но – без присмотра – миловские строители бросили работы и занялись своими делами.

Зато недруги не дремали и доложили царю, что стройка встала. А писарь будто и не замечал ничего. Всё ходил целыми сутками пьяный без вина.

Однажды, утомлённый Варей, спал у себя в избе, и на него накинулись царские люди, и вот – он уже под кнутом.

В воздухе свистнуло.

Тягуче, быстро, хлёстко.

Спину от поясницы к шее обожгло.

Как писарь ни ждал этого удара кнутом, как ни готовился, боль была такой пронзительной, что его выгнуло коромыслом и в глазах заломило, как от вспышки яркого света, но не крикнул, не забился в припадке. Сжал до хруста зубы и ещё плотнее прижался к шершавой лавке, на которой его распластали.

Опять свист.

На этот раз кнут задел ухо и рассёк его пополам. Он подкинул голову и тут же с размаха, гулко ударился лицом о лавку. Писарь знал эти кнуты. Сам не раз плёл такие из сырой бычьей кожи, порезанной на длинные тонкие ремни.

Опять свист.

И опять – удар с оттяжкой, на этот раз поперёк туловища. Показалось, что тело перерубили пополам. Так глубоко врезался тонкий конец кнута. Он снова выгнулся в дугу, снова гулко ударился о лавку.

Но не крикнул. Только выплюнул разгрызенные свои зубы.

После четвёртого удара он затих.

На пятом даже не вздрогнул.

Лавка под ним стала скользкой от крови. Он сполз на правую сторону, его пинками вернули на место. Кнутобоец поднял за волосы, посмотрел и заключил:

– Пока хватит.

И палачи вышли из избы.

Мухи роем облепили его, потного, мокрого, окровавленного. Тело уже начало подсыхать со спины, и тут снова вошли его мучители.

Сытые с обеда. Весёлые от бражки.

Перекрестились на образа в углу и начали допрос. Куда да сколько? Где деньги царёвы? Почему стены монастырские до сих пор не стоят?

Он молчал. Не оттого, что не хотел отвечать, а потому, что боялся открыть рот: если разомкнёт крепко сжатые губы, то пытки не выдержит – кричать будет. А допытчики от этого распалялись всё сильнее и сильнее. Зверели.

Вот пошёл двенадцатый удар.

Спина была уже без кожи – белели рёбра. Ударов он больше не чувствовал. Тело содрогалось, но существовало как бы отдельно от сознания. Писарь лежал на лавке, оцепенев от боли.

И вдруг перед глазами стало светлеть. Показалось, будто над ним склонилась Варя, капая слёзками на его сухие губы.

Он разжал губы и прошептал:

– Варенька, милая… я умираю… Прощай, любимая.

Варя уплыла куда-то, и в лицо ему плеснули холодной водой.

Он увидел бороду с крошками сдобы в ней, потом ухо.

Борода покачалась из стороны в сторону и заключила:

– Что-то бормочет, а не поймёшь. Наверное, всё, кончается. Огрей-ка ещё разок, пока не помер.

И в воздухе опять свистнуло.

Мокрый от крови кнут последний раз хлюпнул в его теле и затих, свернувшись в клубок на прохладном земляном полу. Бесчувственное тело спихнули с лавки и за ноги выбросили за порог.

Через три избы в руках людей билась Варя.

Но её не выпустили.

А шесть месяцев спустя она родила сына, далёкого предка Глеба по линии бабушки Анны.

После смерти жены дед Яков жил один, сам за собой ухаживал, сам себе готовил, но с годами стал слабеть.

А когда его собака умерла, он, почувствовав, что и его путь на земле заканчивается, решил покинуть село.

Яков раздал соседям посуду, скотину, ульи и остальной скарб. Заколотил окна в избе, поклонился родным могилам. Односельчанам же сказал, что на «мир» не в обиде, а уходит по старости своей поближе к Богу, в Печёрский монастырь. Хороший пчеловод везде нужен.

Но похоронить себя просил в Миловке.

Уходил дед Яков из Миловки, опираясь на посох и с лёгкой котомкой за плечами. Провожали всем селом. На прощание, зная его мудрость, многие спрашивали: что их ждёт впереди?

Дед отвечал:

– Скоро страну захватит «Меченый», и она развалится. Наступит смута большая. К власти придут предатели. Народ страдать будет от несправедливости и мерзости. Одни будут в золоте, а другие в голоде. Но как только к власти придёт «Солдат», Русь опять возродится, как птица Феникс. Станет ещё сильнее и ещё богаче. Со всех концов света потекут реки людские на Русь спасать свои души. Народ российский сплотится, и наступит на земле русской время счастья, справедливости и милосердия. Руководить страной станут те, кто рисковал своей жизнью, защищая её.

Все слушали, охали, но деду верили. Хотя не понимали, кто этот «Меченый» и кто «Солдат»

В деревне только и разговоров было, что о предсказании деда Якова о будущем страны. И когда к власти пришёл Михаил Сергеевич Горбачёв с родимым пятном на голове, все ахнули: «Вот он, “Меченый”, о котором предсказывал дед Яков! Скоро беда придёт!»

Поговаривали и о мифическом золоте князя Хованского, часть которого, по слухам, Яков где-то у себя хранил.

Лихие люди, понимая, что дед ушёл налегке, перерыли весь его сад и перебрали по брёвнышку его дом, но клад так и не нашли. С этим и успокоились.

Глеб часто приезжал к деду в монастырь.

Дед Яков считал, что настоящая жизнь – это жизнь в монастыре. Только здесь приходит понимание, что путь у всех один: от Бога до Бога, а остальное – суета и ничего больше.

По началу жизни в монастыре Яков ещё был крепок и решил выкопать там колодец. Глебу была интересна эта идея, и он напросился в помощники.

Началось всё с поиска места.

Дед, взяв в руки по веточке липы, стал тщательно обходить территорию монастыря. Ходил долго, наконец веточки пересеклись, он опустился на колени, перекрестился, сотворил поклон и сказал:

– Копать будем здесь.

С утра им в помощники определили монаха. Они напилили метровых брёвен и очистили их от коры. Глеб с монахом стали копать яму под колодец, а дед, вооружившись топором, сооружал первый колодезный сруб.

Откопали с метр, поставили в яму этот сруб, собранный дедом. Тот вписался как родной.

Глеб с монахом по очереди стали копать дальше, а дед – собирать второй сруб. Они поставили его на первый, надавили – и первый сруб опустился ниже. Потом третий, четвёртый… А на пятом Глеб почувствовал под ногами жижу.

После шестого сруба дед сказал: «Хорош».

Глеб вылез, и они втроём присыпали наружные стены колодца глиной и утрамбовали землю.

– Теперь пусть постоит, – сказал дед Яков.

Глеб через неделю приехал в монастырь, там всё было готово к освящению колодца главным пастырем области владыкой Николаем. Был сооружён навес с лавочкой и прикреплён ворот с цепью и ведром.

Так в Печёрском монастыре появился «Яков-колодец».

С тех пор Глеб любил посиживать около него и слушать деда Якова. А рассказывал он много интересного:

– В молодости я объездил почти всю нашу огромную страну, но самое интересное путешествие, от которого не устанешь, – это путешествие в себя, если твой внутренний мир так же богат, как и внешний. И вот пришёл я в Печёрский монастырь и наткнулся на келью монаха-затворника, из которой двадцать лет он не выходил. Только захотел пожалеть этого монаха, как почувствовал, что на меня от этого «затвора» веет таким счастьем, спокойствием и благополучием, что я замер. Как же так?

И в этот момент на лице деда, который, казалось, в жизни видел всё, возникло удивление, и он, просветлённый неожиданно возникшей высшей идеей, радостно продолжил:

– Вот мы суетимся, счастье ищем, ощущений добиваемся, а оказывается, самые сильные ощущения и впечатления – внутри себя, в себе: надо только прислушаться к своей душе. Душа, а не тело – главный накопитель красоты в жизни. Самое прекрасное путешествие – это путешествие в свою душу. Закрыться, запереться и побродить по закоулкам своей души. Если душа твоя светлая, богатая и многообразная, то и путешествие будет интересное и долгое. И вспомнится много, и передумается о многом. И не скучно будет, а наступят покой и ощущение вечности. Так и ты, внучек, если устанешь от жизненной суеты, попробуй заглянуть внутрь себя. Зачастую человек живёт, не зная свой внутренний мир, не поняв себя и своих возможностей.

Глеб пообещал деду Якову, что обязательно воспользуется его советом, но потом, в будущем, а сейчас некогда лазить по своей душе, надо действовать: началась перестройка.

Дед слушал, кивал головой и говорил:

– Да, наступило новое время. Ваше время. Время молодых и дерзких. Кто-то в эти дни потеряет всё. Кто-то получит всё. Богатые станут бедными. Бедные – богатыми. Кто-то упадёт. Кто-то взлетит. Один род неожиданно поднимется, другой опустится. Атеисты станут верующими. Болтуны станут пророками. Каждый покажет свою настоящую сущность, своё истинное лицо. Пробуй себя, не бойся. Дорогу осилит идущий. Только тот, кто слабее, по ней мечется, как таракан в щели, а другой, сильнее духом, идёт прямо. Так и ты должен идти вперёд, а если возникнет проблема, делай шаг ей навстречу, а не назад или в сторону. Знай, что опасность надо преодолевать, а не бежать от неё… Не оставляй в своей жизни нерешённых вопросов. Если оставишь – они к тебе вернутся. Перестройка – это испытание, а испытание – это путь. Через него ты поймёшь истину и обретёшь покой.

– Ты многого в жизни добьёшься, если не скатишься в сторону, – ещё говорил он Глебу.

– Это как: «скатишься в сторону»? – не понимал Глеб.

– Это так, что Господь тебе по твоим способностям уже определил дорогу, по которой ты должен пройти в своей жизни, но дьявол соблазнами может тебя сбить с пути. Поддашься ему – и покатишься непонятно куда и зачем. Но, я думаю, с тобой этого не произойдёт. Ты парень правильный. А чтобы тебе легче было идти, я дам тебе свой посох. Он тебя поддержит в трудную минуту.

Глеб тогда удивился: зачем ему дедов посох, какой от него прок?

Дед же почувствовал это и добавил:

– Прок будет. Как определишься со своим местом в новом времени, тогда посох тебе и поможет.

«Сказки какие-то стал дед рассказывать», – подумал Глеб, но ничего не сказал деду, не хотел его обижать. Принял этот подарок за старческую причуду, а приехав домой, внимательно рассмотрел посох.

Он был тяжёлый, тёмно-серого цвета, вверху удобно вырезан под кисть руки. Заканчивался посох вкрученной в него металлической нашлёпкой. Чувствовалось, что он изготовлен давно, но им мало пользовались.

Что с ним делать, Глеб не знал и убрал посох под кровать, куда с детства складывал все свои ценные вещи.

В последнюю встречу дед Яков сильно кашлял.

– Да, видно, недолго осталось мне жить, – прокомментировал он сочувствующие взгляды и вздохи Глеба.

– Ну что ты, деда, – пытался возразить ему Глеб, – ты же не пророк.

– Конечно, не пророк, я всего лишь посредник и говорю то, что передаёт мне Господь – это Его откровения.

Глеба тогда поразили эти слова деда, и он, смущённый, свернул общение, заторопился и, наскоро простившись с ним, уехал. Но вскорости и это предсказание сбылось. Через две недели дед Яков умер.

Похоронили его, как он и просил, на кладбище в Миловке.

Глебу вовремя не сообщили о его смерти. И он приехал в Миловку на похороны прямо к кресту. Удивился, прочитав на табличке, что дед умер на девяносто шестом году жизни. Никогда бы он не подумал, что тот был в таком возрасте.

Он помнил, как в детстве с дедом Яковом приходил на деревенское кладбище. Тот говорил:

– Внучек, будет тебе тяжело, приезжай сюда, к родным могилам, сиди и рассказывай о своих бедах.

Глебу непросто было понять это. С малых лет он боялся смерти и всего, что было с ней связано.

В Нижнеокске, пока жил в Холодном переулке у тёти Вали, его крёстной, или «коки», как он говорил в детстве, Глеб часто ходил к Мытному рынку. Путь его лежал по улице Дзержинского, мимо старинного серого здания с большими витражными окнами. Глеба пугало это здание. В нём находился магазин с мрачным названием «Ритуальные услуги». По бокам у его входа висели чёрные траурные вывески: справа – «Гробы», а слева – «Венки».

Для него, пацана, в этом мире, полном неожиданностей и приключений, смерть была самой пугающей тайной. И хотя он боялся и чертей, и Бабы-яги, жившей в дедовом малиннике, но самым ужасным местом для него было кладбище, где неподвижно лежат в земле, в холоде мёртвые люди.

Глеб спрашивал: «Деда, и я умру?» – тот отвечал, что дети бессмертны.

– Почему?

– Потому что вы безгрешные. Грехи детей, пока они не выросли, – грехи их родителей.

Это успокаивало Глеба. И он уже спокойнее шёл с дедом на кладбище.

Дубовые кресты их рода стояли отдельно, у самого входа.

Яков вставал на колени пред крестами и начинал молиться, то и дело кладя поклоны. Глеб тоже опускался на колени рядом, чуть сзади, и всё повторял за ним: и слова, и поклоны. Затем они подходили к каждой могиле, и дед называл усопших по имени-отчеству и каждому желал «царства небесного».

Если ты помнишь своих предков, значит, они прожили жизнь не зря. И вот теперь сам дед Яков покоился под холмиком с крестом.

Во время поминального обеда, устроенного односельчанами, Глеб увидел Иду Повзрослела. Похорошела. Он узнал, что теперь она живёт и работает в Нижнеокске.

Но поговорить им так и не удалось. К нему то и дело подходили знакомые и незнакомые люди, заводили двусмысленные разговоры. После слов сочувствия они выпытывали, богато ли живёт Глеб, есть ли у него машина, дача, как поживают родители?

Глеб не таясь рассказывал, что его родители давно уехали на Колыму и там завербовались на рыбный комбинат острова Недоразумения, отец – ловить рыбу, а мать – фасовать её. А Глеба отправили жить к крёстной в Холодный переулок. Там, прямо за углом её дома, была школа № 14, знаменитая своими учителями и подходом к обучению.

Эту школу окончило большое количество выдающихся людей. «Кока» Валя очень хотела, чтобы крестник учился в ней и стал большим человеком.

Говорил, что потом с Колымы пришла похоронка на отца, а следом и на маму Там, на острове, их и похоронили. «Кока» Валя, так как у неё наметились изменения в семейной жизни, переехала жить в родительскую квартиру, а он остался жить в Холодном переулке.

После таких новостей любопытные люди исчезали с поминок.

Глеб понимал, что все эти подходы и тонкие разговоры связаны с легендарным золотым кладом князей Хованских.

После похорон Глеб приехал домой в Нижнеокск и первым делом достал дедов посох из-под кровати. Повертел его в руках. Старый, дубовый, в странных узорах. А так – палка как палка, только тяжёлая. И забросил обратно. Некогда было на посох смотреть и философствовать.

В стране наступала демократия, зарождались гласность и предпринимательство.

Часть 1. Первые шаги

История человечества – это история поступков людей, а поступки людей напрямую связаны с историей города, страны и всей нашей планеты. Хотя планета Земля – всего лишь пылинка во Вселенной.

А человек – пылинка на планете Земля. Он настолько мал в масштабах космоса, что его жизнь не имеет никакого значения в мироздании.

Но мы, люди, думаем иначе.

Мы воображаем себя «венцом творения, по образу и подобию…», думаем, что мы – единственные существа на Земле, наделённые разумом.

И только мы «имеем право».

И только нам дано понимать и анализировать, что происходит на этом свете.

Столько чувств и эмоций у вселенской букашки по имени «человек», что не хватит и всей космической матрицы выразить их многообразие.

Представители многих религий, учений и революционных теорий пытались определить, как надо жить, куда стремиться человечеству, где искать благодать.

Взрываются галактики, возникают чёрные дыры, гаснут белые карлики, формируются звёздные системы и зарождаются планеты. На одних живут люди, на других – разумные медузы, а третьими управляют мыслящие океаны.

Вселенная развивается, растёт, сжимается. Меняется и наша планета.

Континенты за миллионы лет то поднимались, то опускались в океан. Климат то обжигал, то замораживал планету. Биосфера то вымирала, то расцветала. Учёные доказали, что жизнь на Земле зародилась от удара молнии в воду.

Отдельно взятый человек за свою короткую жизнь крайне редко сталкивается с существенными изменениями человеческой цивилизации. И у Глеба не предполагалось никаких неожиданных перемен.

Но тут пришла перестройка. Вся страна всколыхнулась, а волны пошли по всему миру. В Польше неожиданно обрушилась Варшавская радиомачта, на то время самое высокое сооружение в мире. Начала разваливаться Югославия. Произошёл раздел Черноморского флота СССР между Россией и Украиной. А самое большое в мире государство, Союз Советских Социалистических Республик, распалось, и возникла новая страна – Российская Федерация.

Глебу, как человеку молодому, перестройка показалась очень интересной своей необычностью и сказочными возможностями для самореализации людей: плановое производство исчезло, появился свободный рынок. Но надо было понять, что это такое, и Глеб записался на курс лекций по разъяснению новой рыночной политики.

Лекции проводили на окраине города, в клубе Сормовского судостроительного завода. На них выступали чиновники, представители исполкомов и даже какие-то бизнесмены из Европы и США.

Всем хотелось сидеть ближе, всем хотелось всё услышать и всё понять, разобраться, как работать не на «дядю», а на себя. Уже началась лекция, и тут в зал заглянула девушка. Она поискала глазами свободное место и двинулась в глубину зала, прямо к Глебу. Высокая, с аккуратно уложенными густыми волосами, в лёгкой кофточке и джинсах. «Какая красавица, – подумал Глеб. – Да ещё и новинками экономики интересуется». Глебу показалось, что девушка ему знакома.

Да, это была Ида!

Глеб не видел её с похорон деда. В городе она выглядела совсем по-другому.

– Привет, Глеб! – сразу узнав его, сказала Ида и села рядом.

А Глеб уже ничего не видел и не слышал.

Жизнь его стала светлее и ярче, как в детстве. Он вспомнил, как говорил деду Якову, что будет любить её всю жизнь.

Когда лекция закончилась, они поболтали, повспоминали Миловку и поехали вместе на автобусе в центр города. Оказывается, Ида училась заочно на последнем курсе в Торговом институте, а на эти лекции её направили от ювелирного магазина «Рубин», где она работала старшим продавцом в «золотом» отделе.

Центр города после отмены указа Петра I о запрете возводить каменные здания, кроме как в Северной столице, стал застраиваться красивейшими особняками.

В школьном детстве Глеб любил искать приключения на главной улице – Большой Покровской. Она была очень широкой и длинной. По ней бегали красные троллейбусы. В старинных зданиях было множество больших и малых магазинчиков, парикмахерских, кафешек; здесь же располагался знаменитый на весь город Мытный рынок. Там, у нижних ворот рынка, стояла маленькая, чуть больше домашнего холодильника, будочка по ремонту обуви, наполненная запахами сапожного клея, кожи и крепкого табака. В ней сидел вечно согнувшийся над очередным ботинком сапожник дядя Зина с постоянно дымящейся «козьей ножкой».

Глебу нравились запахи кожи и клея в будочке. Он подолгу торчал там из-за того, что дядя Зина давал ему послюнявить сапожные гвоздики, перед тем как забивать их в обувные подмётки.

На этой же центральной улице находился кукольный театр, так любимый всеми детьми, и кинотеатр «Орлёнок», где показывали приключенческие фильмы. А в здании Дворянского собрания работало несколько судомодельных кружков и акробатических секций. В тире возле Дома офицеров можно было за две копейки пострелять из настоящей винтовки. На каждом перекрёстке стояли киоски с мороженым и газировкой. В огромной арке перед зданием Госбанка местные мальчишки зачастую устраивали игры в войнушку с воспитанниками сиротского приюта, проживавшими в Заводском доме.

Но все прогулки по Большой Покровской заканчивались у памятника великому лётчику за Благовещенской площадью. А уже от памятника ребята бежали к реке по гигантской лестнице в виде восьмёрки, купались и мчались по ней вверх обратно к памятнику – кто первый. Самым любимым местом у Глеба был небольшой сквер у Нижнеокского драматического театра. К нему примыкала пекарня, где продавали эклеры, которые он очень любил.

И вот в своём любимом сквере выросший Глеб и назначил свидание Иде для серьёзного разговора.

Встретившись, они присели на знаменитую на весь Нижнеокск скамейку Даля. Глеб рассказал Иде, что, отслужив в воздушно-десантных войсках и получив высшее образование, был распределён в «закрытый» институт здесь, в Нижнеокске, и живёт один в Холодном переулке. Затем увлечённо стал говорить о том, что с перестройкой у всех появилась надежда на более интересную жизнь, чем была до этого:

– Я понял: теперь каждый может работать сам на себя. Сколько заработал, столько и получил. Регистрируй кооператив и делай что хочешь. Никто тебе ничего не запретит и не помешает. Я, изучая в университете основы марксизма-ленинизма, где-то в труде Маркса «Капитал» встретил строчку, что если число наёмных работников не превышает семи человек, то это не капиталистическое предприятие, а социалистическое. При таком малом количестве людей, объединённых одним делом в производстве, нет возможности эксплуатации и несправедливого распределения доходов совместного труда. По этому принципу я и хочу создать свою фирму. Как ты думаешь, у меня получится?

Ида слушала его внимательно и кивала, а на вопрос Глеба ответила, что, конечно, у него всё получится.

Вдохновившись поддержкой Иды, Глеб, собравшись с духом, признался, что влюблён в неё с детства. Она ответила, что знала это. Глаза у Глеба загорелись, и он пригласил её на следующий день на обед в первое городское кооперативное кафе «Скоба», которое незадолго до памятного дня открылось рядом с пивным баром на улице Маяковского.

Раньше здесь был рынок на берегу реки, он как бы скобой охватывал Нижнеокский кремль. Улица Маяковского до революции носила название Рождественская. Тут были банки – и купеческие, и государственные, и иностранные, где заключались миллионные сделки. Украшали улицу пассажи купцов первой гильдии – Блиновых, Бугровых и Рукавишниковых – и красивейшая церковь купцов Строгановых. На Рождественской находились и самые дорогие рестораны. Народ победнее посещал бурлацкие «едальни», построенные в голландском стиле на набережной.

В советские времена в зданиях банков, ресторанов и пассажей расположились коммунально-хозяйственные конторы. Сохранились лишь один бар и пара столовых, но работали они отвратительно. Официанты хамили посетителям, меню было скудное, а в залах – грязь и мухи. Люди ходили туда только потому, что просто хотели есть. И, как только открылось кооперативное кафе «Скоба», оно стало стремительно набирать популярность. Глебу, как и многим горожанам, было очень интересно, что это за штука такая – кооперативное кафе.

На следующий день, в обеденный перерыв, Глеб зашёл за Идой. И хотя от «Рубина» ходил трамвай, они пешком спустились по Почаинскому съезду, вышли на улицу Маяковского и оказались прямо перед входом в кафе «Скоба». Вокруг него кружило много народа.

Не все решались зайти внутрь, побаивались нового, непонятного. Глеб тоже робел, но он уже пригласил девушку, и поэтому деваться ему было некуда. Немного потоптавшись, Глеб открыл дверь в кафе, пропуская Иду вперёд, и они, волнуясь, вошли в зал.

В кафе было очень чисто, от живых растений зелено и пахло свежестью. На столиках, застеленных белыми скатертями, стояли приборы со специями и вазочки с цветами, звучала тихая лирическая музыка. Глеб с Идой подошли к прилавку, где стояло несколько аппетитных блюд. Хорошо, что меню висело на самом видном месте. Салаты были по рублю, вторые блюда и того больше. Даже стакан чая, который в любой государственной столовой стоил четыре копейки, здесь продавался за пятьдесят.

Глеб от такой неожиданности разволновался. У него было только три рубля, которых хватило бы на хороший обед вдвоём в городском ресторане, а уж обед в советской столовой стоил не дороже пятидесяти копеек.

Ида, увидев удивление Глеба после ознакомления с меню, шепнула ему, что тоже взяла деньги. Но Глеб даже бровью не повёл. Молча взял два салата и два чая. Расплатился на кассе полностью, трёх рублей хватило копейка в копейку.

Поели они с удовольствием.

Салаты были в великолепных больших фарфоровых тарелках, свежайшие овощи украшены ароматной зеленью. Вилки и ножи были из тяжёлого металла, с красивыми узорами, а не как в государственных столовых – из алюминия. На столике лежали бумажные салфетки и даже пластмассовые зубочистки.

Со столов убирала миловидная девушка в ажурном переднике. К чаю она им подала сахар, колотый мелкими кусочками, и вазочку вишнёвого варенья. Глеб и Ида переглянулись, но официантка сказала, что это угощение от кооператива.

Всё было очень вкусно, а обстановка казалась настолько приятной, что Глебу стало совсем не жалко своих трёх рублей. Иде тоже всё понравилось.

На выходе из кафе к Глебу подошёл его знакомый Виктор Кальной. Они учились когда-то в одном классе. Сейчас Виктор работал в милиции. Поздоровавшись, он спросил, кивнув на вывеску:

– Ну как?

– Слушай, хорошо, – ответил Глеб.

Было видно, что Виктору очень хотелось поговорить с Глебом, поэтому Ида, взглянув на свои часики, не стала мешать друзьям. Сказав, что её провожать не нужно, поблагодарила за обед и, попрощавшись, уехала на подошедшем трамвае.

Одноклассники присели на скамейку.

– Хорошо-то хорошо, но дорого. Не расходишься в такое кафе, наглеют эти кооператоры. Дерут с честного народа три шкуры, – со злостью сказал Виктор. – Пойдём пивка попьём, – махнул он рукой в сторону пивного бара.

Глеб растерялся.

– Послушай, я совсем пустой. Была трёшка, но я её всю в кафе оставил.

– Не переживай, у меня есть рубль. Цены там пока государственные, хватит на четыре кружки.

И они двинулись в бар.

Там, после первой кружки, одноклассник вдруг стал говорить Глебу весьма странные вещи.

Им, ментам, запретили трогать кооператоров. А самое главное, что он, капитан, остался теперь без работы. Нет, он продолжал служить в милиции, но ничего не делал по своим обязанностям, хотя раньше ловил спекулянтов. И статью 154 Уголовного кодекса РСФСР о спекуляции никто не отменял, но она не действовала. Пришло закрытое письмо из Москвы о запрете применять ее.

Наступила какая-то ерунда под названием «свобода рыночных отношений», и все цены оказались «отпущены». Делай что хочешь. Покупай за копейки, продавай за рубли, и тебе ничего не будет.

Глеб после таких рассказов своего бывшего одноклассника крепко задумался.

Это был верный путь для заработка больших денег. А с деньгами можно начать уже большое дело. И в этом его очень хорошо убедил сегодняшний обед в кооперативном кафе.

Глеб размышлял о том, что происходило в стране.

Большевики, борясь с частной собственностью, создали очень неудобную экономическую систему. Всё было общим и в то же время ничьим. И земля, и здания, и вода, и горы, и курорты, и пляжи, и санатории, и поезда, и дороги, и металлолом, и свалки, и кафе, и рестораны, и торговля. Это была самая большая монополия в мире. В ней работало триста миллионов человек.

С приходом Горбачёва, а затем Ельцина государство ослабело. Всем кому не лень хотелось отнять у слабого государства его собственность. А как сделать это законно – никто не знал.

Хотя нет, кое-кто знал… догадывался.

И началось…

«Дерзай, и ты получишь», – неслось со страниц газет и с экранов телевизоров.

Самым правильным решением Горбачёва как автора перестройки стало разрешение предпринимательской деятельности.

Никто не мешал. Никто не бил по рукам.

Не останавливал. Не давил.

От этого кружилась голова.

У первых предпринимателей адреналин бил ключом.

Сил было как у Геракла.

Голова работала и днём и ночью.

И Глеб не был исключением. Казалось, вот сейчас вбей он в землю кол, да поглубже, да попрочнее, – и, ухватившись за него, перевернёт земной шар…

Но никто не знал, как из общества, строящего «коммунизм», перескочить в «капитализм». Такого прецедента в истории человечества ещё не было.

Глеб вместе с товарищем Сашей Ляхом вначале, как им казалось, выбрали самый лёгкий путь для заработка – начали перепродавать женские сапоги, торговать икрой, ветчиной, мылом. Затем они переквалифицировались в «челноков» и стали ездить в Польшу, меняя там российские молотки и зубила на колготки и губную помаду. А в Нижнеокске всё это продавали втридорога на рынке. Но это больших денег не приносило. Да и молотки в хозмагах быстро закончились.

Опять надо было придумывать что-то новое.

Как-то в разговоре с Аркадием Моисеевичем, отцом Саши, Глеб спросил:

– Сколько надо заработать денег, чтобы стать настоящим бизнесменом?

– Столько, – ответил Аркадий Моисеевич, – сколько нет у других.

– А конкретно? Тысячу? Миллион? Миллиард? Есть ли предел допустимого богатства?

– Этого предела нет, – сказал Аркадий Моисеевич. – И быть не может. У человека слишком много фантазий, желаний, и богатеть он хочет до бесконечности. А бесконечность не имеет границ. Я вижу ваши потуги разбогатеть и хочу напомнить, что основной закон капитализма – это создание прибавочной стоимости. А прибавочная стоимость создаётся только в товаре. И если вы хотите получать серьёзную прибыль, то вначале наладьте своё производство.

Папа Ляха работал директором швейной фабрики рядом с железнодорожной станцией Мыза на окраине города. Он и помог Глебу и Саше организовать производство женских колготок.

Друзья наладили ткацкие станки, сами следили за процессом и сами продавали, выдавая сделанные ими колготки за австрийские. Но два начинающих бизнесмена ничего не заработали, а только намучились с то и дело ломающимся оборудованием, нечестностью поставщиков сырья и обманом посредников при продаже продукции.

Хотя вокруг возникло огромное количество людей, которых не мучили такие проблемы. И у них-то всё получалось.

Это были бывшие комсомольские вожаки и партийные работники. Нисколько не смущаясь, они в одну минуту отреклись от Ленина и коммунизма. У них были и помещения, и оборудование, а самое главное – деньги: партийные и производственные кассы. Они ещё в советские времена занимались предпринимательской деятельностью через комсомольско-молодёжные структуры, стройотряды, комитеты по делам молодёжи.

Пока ещё не все предприятия разорились, хитрые комсомольцы вовсю использовали остатки госфинансирования, утаскивая их себе в карман. Вот к ним и подался Саша Лях.

От всего этого непонятного предпринимательства вера в успех у Глеба начала потихоньку пропадать.

С детства его учили не врать и не обманывать. И в школе, и дома говорили, что человек человеку друг, товарищ и брат. А сейчас оказывалось: если ты врёшь и обманываешь, тебя за это не презирают, а наоборот – уважают и восхищаются твоей изворотливостью.

В СССР хлынул поток западной литературы, а главное – фильмов о жизни Запада. В Нижнеокске появились первые видеосалоны. И горожане, особенно молодёжь, давились в очередях на сеансы зарубежных боевиков. Глеб решил открыть в Нижнеокске целую сеть видеосалонов. Он быстро понял проблему образования очередей: не хватало видеомагнитофонов, стоили они дорого, и выпускали их мало.

Начинать с одного видеосалона Глеб не хотел, поэтому он, как сумасшедший, бегал по знакомым и искал деньги, уговаривал, обещал. Видя себя со стороны, он представлял, что люди о нём думают: «Вот пришёл человек со звериным лицом капитализма. Ради денег он готов мать родную продать…»

У него был родственник Валера, двоюродный брат по матери, старше Глеба на десять лет. После окончания Нижнеокского политехнического института Валера распределился в Воронеж и работал мастером на оборонном заводе, где в одном из цехов стали собирать первые советские видеомагнитофоны «Электроника». Глеб поехал в Воронеж попросить у брата с десяток «видиков».

Валера встретил Глеба радушно, но бедно. Сказал, что последние полгода на заводе зарплату выдают «видиками», а не деньгами.

В продаже воронежская «Электроника» стоила тысячу двести рублей, а брат готов ему сдать двадцать штук по триста рублей. Но только сначала деньги, а потом «видики». Так что Глебу нужно было всего шесть тысяч рублей вместо двадцати четырёх, но и таких денег у него не было. И как он ни уламывал Валеру поменять деньги и «видики» местами, тот не соглашался.

Глеб стал уговаривать: мы братья, должны помогать друг другу. Убеждал, что он, Глеб, человек честный, через неделю деньги будут в Воронеже.

Брат слушал-слушал и наконец прямо спросил Глеба:

– Хорошо. Я соглашусь. Возьму ответственность за тебя перед своими ребятами из бригады. Дам им слово, что ты деньги через неделю привезёшь. А если нет? Меня же мои ребята просто разорвут. У них семьи. Жёны, дети. Им и сейчас есть нечего, а если мы с тобой у них последний кусок хлеба отнимем, что они делать будут? Они придут ко мне. А что я им дам? Посмотри на мою квартиру – «хрущёвская» двушка. Мебель простая советская: шкаф, кровать, стол, стулья. Машины у меня нет. Денег тоже. То, что накопили, уже проели. Как я понял, у тебя тоже особого богатства нет. А если что-то пойдёт не так?

Глеб молчал.

– Молчишь. Вот то-то.

Расстроенный, Глеб вернулся из Воронежа домой. Пока ехал, думал, где взять шесть тысяч рублей на покупку видеомагнитофонов. Это была стоимость легкового автомобиля.

По приезде в Нижнеокск Глеб навестил своего недавнего партнера Сашу Ляха. Тот изготавливал в комсомольских кооперативах таблички «Не влезай – убьёт», «Опасно», «Стой! Проход запрещён!» Делали такие таблички за копейки, а продавали за миллионы в сохранившиеся структуры с государственным бюджетом. Глеб попросил у Саши денег.

Саша напомнил Глебу про их дружеские разговоры во время «челночных» поездок в Польшу, где Глеб больше придумывал, чем говорил правду о своем дедушке Якове и золотых кладах князя Хованского. Саша уже тогда намекал, что некоторые друзья его папы Аркадия Моисеевича, уезжая жить на историческую родину, готовы заплатить большие деньги за дедово золото.

– Так где золото? – спросил Саша.

Глеб сказал другу, опустив голову, что никакого золота деда Якова у него нет и никогда не было. Извинился и ушёл.

Сам Глеб ещё до того, как ехать к брату в Воронеж, проделал большую работу: договорился с помещениями под видеозалы, нашёл специалиста по электронике, охрану, уборщиц. Через своего приятеля, работавшего механиком в гараже городского телецентра, познакомился с популярным ведущим программы «Джокер» на Нижнеокском телевидении Александром Блудышевым. Тот был обладателем богатейшей коллекции видеокассет с зарубежными фильмами с переводом на русский язык и был готов к сотрудничеству.

И тут Глеб договорился, и там пожали руки, даже где-то заплатил аванс. Деньги на это ему дала крёстная мать – «кока» Валя. Она всю жизнь работала на конвейере автозавода, была профсоюзной активисткой и сумела скопить несколько тысяч рублей.

Однажды по профсоюзной линии ей дали бесплатную путёвку во Владикавказ. Юг ей понравился, а парк санатория с его экзотическими деревьями и аккуратными до – рожками вызвал восторг. Там-то она и встретила парня из Сибири – высокого, красивого, с романтической профессией – сталевар. Они гуляли по вечерам. Запахи южных цветов кружили ей голову. Объятия сильного мужчины становились всё жарче, а руки всё настойчивей. И она сдалась…

Дни пролетели как один час. Он уехал первым, пообещав написать. И не написал. А вернувшись в Нижнеокск, она поняла, что беременна и что, кроме имени и профессии, ничего об отце будущего ребёнка не знает. Она смирилась с мыслью остаться матерью-одиночкой и из Холодного переулка, где жила вместе с уже взрослым Глебом, переехала в более комфортную квартиру его родителей, где её мало кто знал. И может, всё было бы хорошо, но работа на конвейере была не для беременных. Однажды днём, ближе к обеду, она устанавливала задний мост на новую модель отечественного грузовика, и вдруг острая боль в животе заставила её с криком скорчиться на бетонном полу.

Её увезли в больницу.

Из больницы она вышла сильно похудевшей. Ей дали больничный на три дня. Все три дня она пролежала дома, а на четвёртый вышла на работу.

Теперь к мужчинам она стала абсолютно равнодушна.

Но «кока» Валя очень любила крестника и, видя, как Глеб бегает, ищет деньги и переживает, предложила ему все уже ненужные ей сбережения.

Глеб этими деньгами закрыл первые траты на аренду помещений и аванс персоналу, но у него не было главного – денег на видеомагнитофоны для всей своей сети салонов.

Больше денег никто не давал.

И те люди, кого он уже вовлёк в этот проект, его начали дёргать: «Ну что? Когда начнём работать?»

Глеб уже совсем отчаялся, но как-то, копаясь в документах родителей, неожиданно наткнулся на облигацию государственного займа. Это была красивая бумажка выпуска 1951 года, с видом высотного здания МГУ и номиналом в десять рублей. Глеба как током ударило: «Какой же я идиот! Надо как можно быстрее ехать к бабе Мане, она точно денег даст!»

Баба Маня была соседкой по коммунальной квартире в Ленинграде, где Глеб жил, учась в университете.

Сама она была коренная петербурженка, но, оставшись одна, завербовалась на Дальний Восток, как и родители Глеба. Там она работала кассиршей в промысловом тресте по добыче золота и выдавала зарплату. Но, помимо зарплаты, она ещё выдавала облигации государственного послевоенного займа на восстановление народного хозяйства. Они, как правило, составляли до десяти процентов от зарплаты, а зарплаты были большие. И если деньги промысловики брали, то облигации, даже после того, как расписывались в их получении, оставляли на столе или бросали в мусорную корзину. Они им были не нужны.

Облигации номиналом от 10 до 200 рублей выдавались с 1947 по 1957 год с обещанием погашения через двадцать лет.

В каждой семье Советского Союза были такие облигации. В трудовых коллективах на общих собраниях принимали обязательства: всем работникам выкупить облигаций на определённую сумму. Надо было помочь государству. Люди были патриотичные. Облигации покупали, но они не ценились. Что будет через двадцать лет – неизвестно. Поэтому эти цветные листочки, похожие на красивые фантики от конфет, использовали в своих играх дети.

А баба Маня, тогда ещё крепкая Мария Петровна, складывала оставленные промысловиками облигации в чемодан, а во время отпуска привозила их в родной Ленинград, в свою коммунальную квартиру, где в её маленькой комнате стояло несколько тридцатилитровых фляг из-под молока. Раньше она работала бухгалтером в мясо-молочном совхозе. Вот оттуда и прихватила с собой эти фляги – она всегда была женщиной запасливой. Сложив привезённые облигации в вымытые и просушенные фляги, она отбывала опять на прииски.

И так десять лет.

По окончании вербовки она вернулась в Ленинград с льготной пенсией, и в добавок у неё скопилось пять фляг, доверху набитых облигациями.

Глеб сдружился с бабой Маней.

Её жильё было типичным для одиноких коренных ленинградок: никелированная кровать, на которой возвышались перины и пять разного размера подушек, а на прикроватной тумбочке ветхий томик жития какого-то святого. Дверь и окно были завешены тяжёлыми шторами оранжевого бархата. Круглый стол на одной массивной ножке всегда был застелен ажурной скатертью. Комод, на котором стоял зеркальный трельяж, был покрыт белой вышитой салфеткой. Два дубовых кресла с подлокотниками в виде львов. А над ними висел огромный жёлтый абажур с кистями.

Глебу нравилось долгими дождливыми вечерами сидеть с бабой Маней в этих креслах за чаем и с интересом слушать её рассказы о дальневосточном крае, его людях и богатствах. Ему этот край казался родным. Именно туда уехали за лучшей жизнью его родители.

У бабы Мани не было детей, и она воспринимала Глеба как родного, называла не иначе как «сынок», подкармливала и гладила по голове. Делилась с Глебом своими планами на жизнь, мечтая вслух, как использует накопленные облигации.

А Глеб, отучившись, уехал из Ленинграда и не узнавал больше, как сложилась жизнь бабы Мани. Закрутился, завертелся.

В восьмидесятые годы стали облигации гасить, и номинал их после «денежной реформы Хрущёва» уменьшился в десять раз. Но при таком объёме, который скопился у бабы Мани, это всё равно были приличные деньги.

И Глеб поехал к бабе Мане в Ленинград. В коммуналке от соседа-архивариуса узнал, что она купила себе большой дом на окраине города. Глеб поехал туда. Это было недалеко от станции метро «Автово», прямо за Красненьким кладбищем.

Дом бабы Мани был странный: с большими белыми крестами на каменном заборе и церковной маковкой посреди крыши.

Он долго стучал в окованную медью дверь, которую с большой неохотой приоткрыл какой-то бородатый дядька крепкого телосложения, в сапогах и длинной косоворотке.

Вместо ответа на вопрос Глеба «Здесь живёт баба Маня?» мужик начал расспрашивать, кто он такой и откуда знает «сестру» Марию. После объяснения, что Глеб хочет повидаться с бабой Маней, которая называла его «сынком», калитка распахнулась. Кругом были чистота и порядок: подстриженная травка, ухоженные клумбы и цветы, дорожки, посыпанные песком.

Глеб всё прикидывал, куда он попал. Но ничего путного не придумал. Как-то незаметно подошла баба Маня. Глеб бросился к ней обниматься, но его остановил бородач.

– Остепенись, братец, – сказал он Глебу.

Было видно, что баба Маня узнала его. В её глазах мелькнула радость, но быстро потухла. Они прошли в беседку, и она, помолясь на куполок крыши дома, присела напротив Глеба.

– Как поживаешь, сынок? – спросила она ровным тихим голосом.

Глеб на радостях, что нашёл её, выпалил в одно дыхание и про перестройку, и про свободу, и про кооперативы, и про нужду в деньгах.

Баба Маня сжала губы и, уже колким взглядом посмотрев на Глеба, сказала:

– А ты понимаешь, сынок, что всё от Создателя? И надо не брать, а отдавать ему всё до последней нитки, чтобы получить милость. Ты, как я поняла, хочешь взять не отдавая?

– Да нет, – ответил Глеб. – Я хотел у тебя попросить денег взаймы, я заработаю и всё тебе отдам, – и, уже теряя уверенность, добавил: – с процентами. Я же помню, сколько у тебя было облигаций…

Лучше бы он этого не говорил. Баба Маня тут же сжалась, а бородатый мужик, наоборот, вдруг как бы увеличился в размерах, и руки его стали огромными, как брёвна.

– Ты это о чём, милок? – заговорил он угрожающе.

– Да это я так, просто вспомнил молодость, – ответил Глеб, уже понимая, что денег не получит и пора выбираться из этого логова.

До Глеба стало доходить, что он попал либо в секту, либо в одну из западных церквей, потоком хлынувших в Россию. Он слышал, что свобода рынка, которую принесла перестройка, допустила и свободу религиозных предпочтений для граждан бывшего СССР.

Как только объявлялся новый мессия, тут же им назначалась новая дата конца света и появлялись последователи. Особо ценились всегда люди с капиталами, что, очевидно, и произошло с бабой Маней, одинокой и состоятельной женщиной. Каждому новоявленному пастырю, помимо паствы, нужно есть, пить, одеваться, а это деньги. То есть то, на что замахнулся откуда-то вдруг взявшийся Глеб. А это становилось опасно. Из-за красивых цветников и подстриженных ёлочек стали появляться довольно упитанные братья-бородачи.

Глеб, забормотав, что у него билеты на поезд и что он был рад повидать бабу Маню, но надо идти, быстро развернувшись, выскочил из беседки и одним махом проскочил в калитку.

И побежал.

Но никто за ним не гнался.

От этого визита осталось ощущение, что Глеб побывал в какой-то вязкой жидкости, а выскочив оттуда, вдруг понял, какой чистый и прозрачный воздух вокруг.

Жаль было бабу Маню, в прошлом весёлую и добрую женщину. Уж кто там в этой секте был пророком – баба ли Маня, бородач или другой мессия, Глеб не разобрался, да и желания не было.

Так закончилась очередная попытка получить первоначальный капитал.

Глеб совсем упал духом, но случайно встретил друга детства Вову Мосягина. Родом он был из соседнего Миловке села Бритово, и летом они вместе ходили на рыбалку, по грибы, играли в футбол. Со временем родители Вовы перебрались в Нижнеокск, и так совпало, что они с Глебом стали жить в одном доме. И уже тогда начали заниматься мелким «бизнесом», продавая ровесникам фотографии Фантомаса.

Однажды Глеб в очередной приезд к деду Якову стал жаловаться на друга Вовку Мосягина, который зажилил пятнадцать копеек с их общего дела. На это дед Яков сказал:

– Там, где начинаются деньги, заканчивается дружба. Если ты хочешь иметь друга на всю жизнь, не имей с ним никогда никаких денежных отношений. И вообще, в дружбе деньги – это первый шаг к ненависти и предательству.

С годами стало ясно, как был прав дед Яков в вопросе несовместимости дружбы и денег.

В чём причина?

В алчности людей?

В инстинкте самосохранения?

Несмотря на эти вопросы, Глеб и у Мосягина попросил денег. Вова сказал, что свободных денег нет, но есть одна штука, и вытащил из своего портмоне помятую половинку тетрадного листа.

Это была расписка.

Какой-то узбек Мирзо Бабур признавал за собой долг в пятьдесят тысяч рублей безымянному предъявителю расписки, с подписью и адресом, а также с указанием его родственника, который в случае чего вернёт долг. Этой суммы как раз хватало на покупку «видиков».

Куда делся сам должник, Вова не знал и деньги считал совсем потерянными. Но у Глеба в Ташкенте был институтский товарищ. Глеб попросил Вову отдать ему эту расписку. Просто так, как другу. Но Вова ответил, что «просто так» теперь никто ничего никому не делает, но вот ему, как другу детства, он готов продать эту расписку всего за сто рублей. И долг по этой расписке он может забрать себе, если найдёт этого Бабура.

Путём неимоверных усилий Глеб дозвонился до своего узбекского товарища. Тот сказал, что не знает никакого Мирзо Бабура, а услышав фамилию поручителя должника, ответил, что это уважаемый человек в Узбекистане, директор крупного хлопкового совхоза, зарабатывает миллионы и долг за своего родственника обязательно вернёт. И дал его телефон. Глеб созвонился с родственником, и тот подтвердил, что деньги по расписке отдаст.

Глеб выкупил за сотку грязный клочок бумаги у Вовы Мосягина, который был рад и этим деньгам, предполагая, что никто никаких денег не отдаст.

Глеб взял билет на самолёт в Ташкент, отправил телеграмму уважаемому родственнику должника и вылетел в Узбекистан.

В аэропорту Ташкента его встретил очень старый человек в тюбетейке, майке и ватном халате, спереди на котором висело несколько орденов Ленина. С аксакалом все вокруг здоровались и даже ему кланялись.

Глеб отдал старику расписку, тот её прочитал и махнул Глебу: мол, иди за мной.

Они вышли из здания аэропорта. Старик сам сел за руль белой «Волги», и они покатили за город.

Кругом, насколько хватало глаз, тянулись хлопковые поля. Чёрные кусты хлопка, холодный резкий ветер и рваный полиэтилен, болтающийся до самого горизонта, – вся эта мрачная атмосфера ещё более испортила и так не совсем оптимистическое настроение Глеба.

Они выехали за пределы полей, и дорога пошла в предгорье. Долго плутали, пока впереди не показалась кошара со сломанными воротами, полуразрушенным забором из булыжника и несколько крытых загонов для овец.

Въехав внутрь, машина остановилась. Кругом не было ни души.

Старик вышел из машины, открыл багажник, достал оттуда потёртый объёмный рюкзак, подал его Глебу.

– Иди, – показал он рукой на дверь загона, у которого они остановились, – там деньги. Бери, сколько надо, и я отвезу тебя назад в аэропорт.

Глеб вошёл в помещение. Там на деревянных палетах лежали кубы из денежных пачек, примерно метр на метр, перетянутые бечевой.

Глеб обомлел.

Подошёл к ближайшему. Этот куб был сложен из червонцев. Следующие кубы – из двадцатипятирублёвок, пятидесятирублёвок, а последний – из сторублёвых пачек. Глеб обошёл их все и остановился около куба с сотками. Решил взять как можно больше денег, раз разрешили, и набил рюкзак пачками по сто рублей.

Многие пачки были подгнившие, и Глеб тщательно выбирал, выдёргивая из куба те, что были поцелее. Руки его дрожали, от жадности он потерял голову и так набил рюкзак, что еле его поднял. Он никогда не думал, что деньги могут быть такими тяжёлыми.

Но своя ноша не тянет.

Радостный, он доволок рюкзак до машины и бросил его в багажник. Боялся, что старик начнёт пересчитывать деньги и поймёт, что Глеб взял намного больше долга, но дед даже не посмотрел на рюкзак, а спокойно завёл машину, и они поехали назад.

По пути Глеб спросил уважаемого аксакала, откуда у него столько денег и почему они так небрежно хранятся? Тот пояснил, что его совхоз зарабатывает миллионы от продажи хлопка. Продали много, получили много, а тратить негде и не на что. Деньги большие, поэтому их хранят в кошарах, в горах – это самое надёжное место: чужие не знают, а свои не возьмут.

В аэропорту Глеб сильно заволновался, что если будут проверять рюкзак, то начнутся расспросы. Но аксакал проводил Глеба до трапа самолёта, и проблем с рюкзаком не возникло.

В аэропорту Нижнеокска никто и не обратил внимания на рюкзак, который Глеб с большим трудом нёс, улыбаясь и делая вид, что он лёгкий.

Но деньгами этими Глеб так и не успел воспользоваться. Пока он был в Узбекистане, грянула «павловская» денежная реформа, и уже во время перелёта деньги, привезённые им из хлопковой империи, обесценились. Гражданам Советского Союза, имевшим сторублёвые купюры, надо было поменять их на новые в течение трёх дней. Причём «живыми» меняли только сумму до тысячи рублей в одни руки и не более. Поэтому два дня Глеб метался по знакомым с пачками сторублёвок, пытаясь обменять их на новые. Знакомые, к которым он обращался, шарахались от него как от прокажённого.

Вначале Глеб не понимал, почему это происходит, но, увидев, что в городе то тут, то там милиция задерживала в сберкассах людей, которые хотели обменять большое количество старых сторублёвок на новые без подтверждающих документов, сообразил, что поменять «узбекские» деньги не получится. Он смог за эти два дня поменять только тысячу рублей. А на третий день понял, что, если и дальше будет бегать со своими «миллионами», может очень быстро угодить за решётку. Вряд ли объяснение про расписку и узбекские кошары, набитые деньгами, могло оправдать наличие у него такой суммы.

После прекращения положенного срока обмена Глеб ещё несколько дней держал рюкзак дома, горевал и ходил вокруг него. Вынимал эти тяжёлые пачки, складывал из них пирамидки и разные фигурки. Но после ареста соседа, который работал на колбасном заводе и не смог объяснить, откуда у него двести тысяч сторублёвками, Глеб решил избавиться от своего богатства.

Поздней ночью Глеб, закинув рюкзак на плечи, пробрался в парк Пушкина, вокруг которого было много оврагов. Выбрав, как показалось ему, самый глубокий, он закинул в него рюкзак с никому не нужными деньгами и, оглушённый очередной своей неудачей, пошёл домой.

«Эх, надо было взять десятками, их бы хватило, и менять не надо», – с отчаяньем думал Глеб. Он решил, что ничего у него не получится с видеосалонами.

Часть 2. Посох

Дед Яков всегда говорил: не останавливайся, сталкиваясь с трудностями, делай им шаг навстречу, ищи другие пути и возможности. И это напутствие заставило Глеба заглянуть под кровать и вытащить из-под неё дедов посох, брошенный туда за ненадобностью.

Глеб вытер с него пыль. Посох был весь покрыт узорами, но какими-то странными: чёрточками и кружочками. Вглядываться в них Глеб не стал, ему сейчас было не до рисунков. Он мысленно обратился к деду Якову: «Деда, почему всё так? Почему одним и деньги, и бизнес, а мне только нервы, унижения, враньё? Почему? Почему у Саши Ляха всё как по маслу и у Вовы Мосягина, а у меня только беготня и пустые хлопоты?» Глеб вспомнил, каким сильным человеком был дед Яков. Как у него всё ладилось – и мёд собрать, и людей лечить. А у него, его внука, ничего не получается, ничего он не умеет. И что ему от тех умных разговоров с дедом, его наставлений?

Глеб ещё раз посмотрел на посох: «Эх, деда, деда… Лучше бы сказал, где золото князей Хованских спрятано! И что мне с этим посохом делать? Как его использовать? Как дубину? На большую дорогу идти, людей грабить?! Не тому ты меня учил! И посох твой мне не нужен!»

И, подняв посох вверх, взявшись за концы, в сердцах переломил его о колено. Посох хрустнул, и вдруг изнутри вылетел жёлтый кружок. Он глухо ударился об пол, подпрыгнул, сделал на ребре небольшую петлю и, дребезжа, улёгся у ног Глеба.

Глеб обомлел.

Присел на колени.

«Неужели?..» – забилось в голове. Он бросил обломки посоха и осторожно подобрал жёлтый кружочек.

Это была монета.

С одной стороны на ней был двуглавый орёл, с другой цифра пять, ниже было выбито «рублей», еще ниже – «1848», а по окружности – «золотник 39 долей чистого золота».

Глеб покрутил монету в пальцах и, подобрав с пола одну из частей сломанного посоха, стал с силой ее трясти.

И, как в сказке, оттуда посыпались монеты. Глеб вытряс обе половины и насчитал их двадцать штук.

Главное, что стало понятно Глебу, – они все были из золота.

«Ай да дед, – удивился Глеб, – как он лихо всех провёл. Ничего не взял из своего дома в деревне, только посох. Ай да дед!»

Как он сумел так хитро пристроить монеты, Глеб не смог понять. Но дед был на выдумки горазд, и руки у него были золотые. Глеб ещё раз постучал обломками посоха об пол. Потом поковырял внутри спицей от велосипеда – монет больше не было. Но он был несказанно рад и этому подарку.

Счастлив тот человек, у которого есть «посох», на который можно опереться в трудной ситуации.

Глеб наугад отложил два золотых в сторону. Остальные ссыпал в носок, который достал из чистого белья, а носок засунул в резиновый сапог, стоявший в кладовке. Посчитал это самым надёжным укрытием у себя дома, так как там стояло много старой обуви и всякой рухляди. Ну кто подумает, что в сапоге золото? Туда же, в кладовку, убрал и обломки посоха.

Потом Глеб вышел из квартиры, тщательно запер дверь на ключ и поехал к Иде на работу, в «Рубин». Вызвал её в сквер, показал монеты и попросил узнать у оценщика их магазина, сколько они могут стоить.

Ида удивлённо посмотрела на монеты, но не стала спрашивать у Глеба, где он их взял, и пошла выполнять просьбу.

Оценщик через лупу осмотрел монеты и сказал, что как золотой лом они будут стоить рублей по восемьсот каждая, а как нумизматическое изделие – раз в десять больше. Когда Ида ушла, он внимательно посмотрел ей вслед и тут же стал кому-то звонить.

Ида вышла во двор, отдала Глебу монеты и передала слова оценщика.

Глеб от радости закружил её на месте, а затем расцеловал.

«Значит, было золото, – только и повторял Глеб, вспоминая деда Якова. – И возможно, оно ещё где-то есть, не только в посохе. Вот только где? Но об этом потом».

Поблагодарив подругу, он помчался на фабрику, где работал Аркадий Моисеевич. Тот был на месте.

Глеб зашёл к нему в кабинет, плотно прикрыл дверь и положил монеты на стол.

Аркадий Моисеевич осторожно осмотрел их и сказал:

– Вы что, хотите это продать?

– Да, – ответил Глеб.

– Чтобы вас не обмануть, молодой человек, я должен их показать специалисту.

– Берите. Показывайте.

– Вы мне доверяете?

– Конечно. Вы же отец моего друга.

– Доверие многого стоит. Приходите завтра.

На следующий день Глеб приехал к Аркадию Моисеевичу. Тот всего за две монеты предложил Глебу пачку денег в банковской упаковке. Там было десять тысяч долларов США.

– Вас это устраивает? – спросил Аркадий Моисеевич.

– Да! – радостно ответил Глеб.

Папа Саши Ляха сказал, что знакомый нумизмат готов покупать такие монеты в неограниченном количестве.

Глеб, не вдаваясь в подробности этой сделки, сказал: «Спасибо, но пока мне хватит» – и убежал.

В голове его начал складываться интересный коммерческий проект под названием «Русский клуб».

Почему такое название?

Всё очень просто…

Русский – потому что всё это происходит в России. Клуб – потому что в то время были популярны такие формы досуга, как клубы по интересам и возрастам с просмотром фильмов.

Но для того, чтобы всё это заработало, необходимо было официально открыть кооператив. И Глеб пришёл регистрировать в Нижнеокском исполкоме кооператив под названием «Русский клуб».

Чиновница, принимавшая документы, проворчала: «Вот попёрли националисты. Вчера татарский клуб регистрировали, позавчера еврейский, сегодня русский. Деятельность-то какую вам писать?»

Глеб тогда ещё до конца не видел границ своего бизнеса и не понимал, что он будет делать, помимо видеосалонов. Хотелось работать на себя и зарабатывать деньги по-честному, не воруя ни у государства, ни у людей. Выручку от своих будущих предприятий Глеб предполагал вкладывать в такой бизнес, который будет востребован. Это автосервисы, производство мебели, строительство, издательская деятельность и так далее и тому подобное. Ему мечталось охватить как можно больше разных направлений. Но это потом…

– Не знаю… – растерянно ответил Глеб.

Очевидно, он выглядел так наивно, что женщина сжалилась и пояснила: «Вот в татарском кооперативе будут заниматься перевозками грузов, в еврейском – торговлей и ювелиркой, а ты-то чем?»

– Я деньги зарабатывать хочу.

– Это понятно. Все сейчас этого хотят, думают, что деньги прямо на улице валяются. Ещё хлебнёте горюшка, погоняетесь за этими деньгами. Раз пока не определился, чем будешь заниматься, я тебе впишу всю деятельность, разрешённую на сегодняшний день. Годится?

– Годится! – обрадовался Глеб.

Ещё до регистрации своего предприятия в исполкоме он думал о его многопрофильности. Но не знал, можно так сделать или нет.

Оказалось, можно.

По его идее, если одно из предприятий вдруг начнёт хиреть, загибаться, тут же в рамках «Русского клуба» и люди, и ресурсы должны будут перейти на те предприятия, которые работают успешно.

Вот так деятельность фирмы Глеба была определена случайной доброй чиновницей, работавшей на небольшой должности ещё в советском бюрократическом аппарате.

«Русский клуб», созданный неожиданно быстро, стал ярким событием и большой загадкой для жителей Нижнеокска. Стало ходить огромное количество самых невероятных слухов, домыслов и историй вокруг него. И говорили много. И спорили до хрипоты, и сочиняли, и привирали. И каждый видел то, что он хотел видеть.

После регистрации перед Глебом встала проблема быстрого изготовления штампов и печатей. Старое производство уже не успевало за спросом. От заказа до получения печати со всеми согласованиями проходило больше месяца. Тогда Глеб нашёл умельцев на местном военном заводе, которые, немного переделав станок, ваяли штампы и печати лазером из каучука за несколько минут. Получив печать, Глеб стал официальным владельцем «Русского клуба».

И помчался в Воронеж. Там всё прошло гладко и быстро. Брат был очень доволен. Вся его бригада помогала упаковывать «зарплатные» видеомагнитофоны, и Глеб быстро и без приключений вернулся со своим приобретением в Нижнеокск.

Начал с двадцати видеосалонов, со временем довёл их количество до пятидесяти.

Люди шли на фильмы, которые никогда нигде не видели, и, если не хватало мест, стояли в проходах.

Народ как с ума сошёл.

Всем хотелось посмотреть американские фильмы со странным голосом переводчика.

В этих фильмах было всё новое – города, страны, люди.

А самое главное – там была необычная жизнь, куда сейчас всех звали. В светлое сытое будущее.

Через два месяца Глеб отбил все свои вложенные деньги.

Вскоре выяснилось, что многие фильмы нельзя было показывать, потому что советский закон о цензуре не был ещё отменён. И в Нижнеокске была создана комиссия из деятелей культуры, которая стала определять, какие зарубежные фильмы можно показывать в видеосалонах, а какие – нет. В состав комиссии включили и Глеба.

Возглавил эту комиссию руководивший гостелерадио-компанией Нижнеокска Джордж Болдин. Тут Глеб с ним и познакомился.

Джордж был известной личностью в городе, обладал очень приятным тембром голоса. Он знал наизусть многое у Пушкина, Чехова, Довлатова, Бродского. К тому же был прекрасным рассказчиком, владел энциклопедическими знаниями и помнил множество интересных фактов об исторических личностях. Одевался по моде и со вкусом. С его профилем римского патриция Джордж имел головокружительный успех у девушек. А как человек высокопрофессиональный, снискал уважение среди своих коллег.

Журналисты за глаза называли его Мэтром.

Глеб и Джордж, работая в комиссии, крепко подружились. С помощью Болдина одним из главных направлений деятельности Глеба стало производство рекламы.

Первые рекламные щиты с логотипом «Русского клуба» на центральных площадях были непривычно яркими. Не обратив на них внимание, нельзя было ни пройти, ни проехать.

Каждый час на радио и по телевидению мелькала реклама «Русского клуба». С большинством газет и радиостанций были заключены долгосрочные договоры.

Возникшая вначале только для нужд фирмы деятельность по изготовлению роликов превратилась в отдельный бизнес. Многие стали заказывать видеоклипы для своих предприятий.

Был открыт учебный Центр новой журналистики, который возглавил Джордж Болдин.

Впервые в городе стала выходить газета, печатавшая бесплатные объявления, и её популярность резко возросла. Главным редактором стал племянник губернатора.

В одном из цехов полиграфического комплекса на улице Фигнер была организована типография, которая занималась изготовлением указателей, рекламных листовок и самоклеящихся объявлений, приносивших фирме немалую прибыль.

Неожиданно появился интересный контракт с Кипром – по производству обёрточной бумаги. Глеб запустил этот проект и не прогадал.

В помощь творческой интеллигенции «Русский клуб» стал издавать толстый литературно-художественный журнал.

После выхода первого номера к Глебу пришёл парень по фамилии Беловолк с кипой исписанных карандашом листов. Это был его роман «Золото Третьего рейха». Глеб взялся читать роман и за сутки одолел всю толстущую стопку. И дал команду напечатать этот роман в журнале, что и было сделано.

Как потом оказалось, этот парень, отправившись в «Русский клуб», оставил жене записку, в которой признался, что, если его роман не напечатают, он от горя повесится. Так журнал спас жизнь талантливого писателя.

Глеб брался за любой выгодный проект. Не думал о трудностях, а если они возникали, то решал их по мере поступления.

Ему было легко работать и открывать новые предприятия. Не надо было ходить неделями по чиновничьим кабинетам, ждать месяцами разрешений – захотел открыть производство, почувствовал потребность людей в этом – открывай, создавай новые рабочие места, получай прибыль, плати налоги. После регистрации кооператива не нужны были разрешения и согласования на виды деятельности. Только благодаря этому Россия в девяностые окончательно не развалилась, обеспечив через многочисленные кооперативы занятость населения.

Накопив приличный капитал, Глеб вложил его в автосервис, обслуживавший первые частные такси. Государственных автосервисов было мало, и «славились» они плохим оборудованием и бюрократическими проволочками.

Разноцветные «Москвичи», «Волги», «Жигули» без устали носились по городу Их владельцы рассказывали какие-то сказки, что всё, что они заработали за день извозом, они не отдавали государству, а забирали себе. Приносили в свою семью, жене, детям. И это было всё законно. Но, чтобы много заработать, надо было много трудиться. При столь беспощадной эксплуатации автомобили часто ломались.

Глеб же оборудовал десять автосервисов в разных концах города хорошим, привезённым из Германии оборудованием и устроил обслуживание без бумажной волокиты.

Прежде чем заняться автосервисами, Глеб решил вернуть деньги «коке» Вале. Она их не взяла. И, как Глеб её ни уговаривал, упорно отказывалась. Причиной такого своего поведения она назвала непонимание, где он взял такое «богатство».

Глеб начинал объяснять, что это он заработал на своём бизнесе, на что она отвечала: «Ты, крестник, меня не путай. Деньги я тебе давала не взаймы, а жалеючи тебя. А что ты с ними сделал и как свои миллионы заработал – это Бог тебе судья, хотя я не понимаю, как можно за несколько месяцев заработать сумму, которую я копила всю жизнь, работая честно. И тебе того же желаю». И, сколько бы раз Глеб ни пытался вернуть ей деньги, она все его попытки сразу же пресекала.

Фирма расширялась, деньги потекли рекой.

И тут начала мешать работе преступность, захлестнувшая страну.

С одной стороны, была чётко структурированная бандитская иерархия. За каждым регионом и крупным городом был поставлен «смотрящий», обязательно коронованный вор в законе. В Нижнеокске это был высококвалифицированный щипач по кличке Серёжа-Дипломат. А с другой – появилось множество новых бандитских группировок, которые не подчинялись никаким воровским авторитетам. Они возникали и в Нижнеокске как грибы после дождя. Всем хотелось крышевать «Русский клуб». К таким относилась и группа недавно освободившегося из заключения насильника Цыпы, которая занималась рэкетом. Именно он и пришёл к Глебу, прихватив с собой двоих «солдат».

На шее у Цыпы красовалась «якорная» цепь из красного золота с огромным кружевным крестом, на безымянном пальце сидел золотой перстень-печатка с чёрным камнем. Пришёл он в фирменной одежде: спортивном костюме, кроссовках «Адидас» и плаще из лайки.

Цыпа слыл философом в блатном мире. Беседу он начал с того, что Глеб сделан не из железа, что и президентов убивают и никакая милиция не убережет. Поэтому надо платить за «крышу».

Не то чтобы Глеб испугался. Его поразили бандиты, сопровождавшие Цыпу. В их глазах было абсолютное равнодушие, пустота. И было понятно, что в них что-то зажжётся, только если Цыпа даст команду «фас». Глеб поёжился и набрал своего одноклассника капитана Кального. Сказал, что пришёл Цыпа и хочет крышевать его видеосалоны. Тот попросил передать бандиту трубку телефона. Глеб передал.

Цыпа послушал, что ему говорил Кальной, отдал трубку Глебу, молча встал и пошёл на выход, прихватив с собой своих воинов. Но у двери он всё же повернулся и сказал: «Береги себя, дядя», на что Глеб ответил: «И ты тоже, тётя».

Наконец с Глебом захотел встретиться самый главный человек среди бандитов Нижнеокска – вор в законе Серёжа-Дипломат.

С виду «смотрящий» был больше похож на заурядного инженера: аккуратная боцманская бородка, ухоженные руки и вежливая манера разговора. Вел себя скромно. Но, несмотря на кажущуюся интеллигентность, всю свою работу он строил по одному принципу: или платишь, или получаешь пулю.

На встрече с Глебом Серёжа-Дипломат всё время спрашивал о профсоюзах и говорил, что если у Глеба есть с ними проблемы, то он их решит. Глеб вначале удивился, но потом понял, что этот бандит просто насмотрелся голливудских фильмов, и ответил, что у него нет никаких профсоюзов и поэтому никаких проблем решать не надо. Серёжа-Дипломат сказал: «Хорошо, встретимся, когда возникнут проблемы». И ушёл.

Проблемы возникли после того, как Глеб выкупил и стал разрабатывать городские и производственные свалки.

Тогда к нему перешла огромная гора отработанного шлака с Сормовской ТЭЦ. Все машины «Русского клуба», которые вывозили шлак на переработку, вдруг стали останавливать бандиты и требовать плату за выезд со свалки, объясняя водителям, что они – «крыша».

После этого наезда Глеб решил усилить в «Русском клубе» охрану. И пригласил на должность начальника охраны своего одноклассника, капитана милиции Кального. Тот отказался: «Пойми, я хорошо к тебе отношусь, но честь советского офицера мне не позволяет служить буржуям, хотя работать сейчас с вами, негодяями, всё равно приходится». И рекомендовал на эту должность своего сослуживца майора Малышева Юрия Валентиновича, тот как раз попал под сокращение.

Майор – сухощавый, всегда чисто и аккуратно одетый (костюм, галстук, белая рубашка, ботинки, начищенные до блеска) – производил впечатление человека спокойного, уравновешенного, знающего себе цену. В милиции он работал в отделе по незаконному обороту драгметаллов.

Ещё при оформлении он попросил Глеба, чтобы тот называл его не по имени-отчеству и не по фамилии, а просто «Майор» – мол, ему так легче будет работать.

Глеб спросил, не помешает ли работа в «Русском клубе» его личной жизни.

Тот ответил, что нет.

Шло время. Взяток Майор не брал, деньги в фирме не «щипал», повышения зарплаты не просил, но у него были очень странные взгляды на жизнь вообще и её устройство в частности.

Он считал человека самым обыкновенным сгустком биоматериала. И полагал, что по законам биологии можно легко просчитать действия любого человека. Как и всё живое, любой человек и тысячу лет назад, и сейчас ест, пьёт, размножается, спит, боится смерти и не боится дня, хотя боится ночи. Поэтому для хищника, например волка, он – не что иное, как пища, а не существо, созданное для каких-то высших целей по образу и подобию самого Бога.

Хотя лишних людей нет: каждый человек – это частица великого Замысла. Как, например, для огромного количества микробов внутри человека он – оболочка, такой уютный домик для микроорганизмов.

Глеб с «Русским клубом» тоже является частью этого мира, и это означает, что Майор честно и тщательно будет охранять тот мир, в котором они существуют вместе.

Глеб не совсем понимал теорию Майора, но думал, что эти странные взгляды никак не отразятся на их обязательствах друг перед другом.

Родом Майор был из Сочи, и его жена была когда-то первой красавицей в этом городе.

В восемнадцать лет она победила на конкурсе красоты, и к ней сразу полезли разные донжуаны, предлагали руку и сердце. А какой-то больной на голову поклонник плеснул ей в лицо серной кислотой.

В СССР это было очень резонансное преступление. О нём писали все газеты.

Майор, тогда ещё в звании лейтенанта, вёл это уголовное дело, поэтому часто общался с несчастной девушкой и стал провожать её домой, окружил вниманием. И сам не заметил, как влюбился. После закрытия дела он сделал ей предложение, и они поженились.

Лицо ей кое-как подлатали местные хирурги. Но жить в Сочи она не хотела. Майор перевёлся в уголовный розыск Нижнеокска, и они переехали, получив квартиру в Кожевенном переулке. Жена нигде не работала и из-за сильной психологической травмы практически не выходила из дома. Майор всё свободное время проводил с ней. Она хорошо пела, а он играл на гитаре. Жили они тихо, скромно и были счастливы вдвоём. С ней Майор был не – жен и внимателен, а на работе был как автомат Калашникова: верный, бесстрастный и безотказный. Разбирался с бандитами, мешавшими работе «Русского клуба», жёстко и бескомпромиссно. Не оставлял проблемы на потом, решал их тут же. Если не получалось, не замалчивал, а шёл к Глебу.

Когда вывоз шлака стал практически невозможен, он доложил:

– Глеб Андреевич, тяжёлый случай. Тут не просто три паренька решили денег подзаработать рэкетом. Это бандитская организация под ворами в законе. Эти люди ничего не понимают, кроме силы. Разговоры с ними вести бесполезно. Они сами большие любители поговорить. У них есть идеология. Под любой предмет подведут свою бандитскую основу. Здесь просто охранниками мы не обойдёмся, тут нужны настоящие бойцы, профессионалы.

– И что делать? – озадачился Глеб, понимая, что просто так Майор страху нагонять не будет, значит, дело серьёзное. – Опять встречаться с Серёжей-Дипломатом?

– Да, но, если вы попросите о встрече, придётся платить. Надо сделать так, чтобы он сам захотел встречи с вами.

– А как этого добиться? – спросил Глеб.

– Усложнить жизнь бандитам. На меня вышел командир Дзержинского городского отделения ОМОНа. Парень порядочный. Интеллектуал. Его между собой бойцы зовут «писатель». Какие-то рассказы пописывает. Зарплату в ОМОНе сейчас задерживают, а у всех семьи. Вот он и предложил поработать своим отделением на «Русский клуб» в свободное от дежурств время. У них здесь, в Нижнеокске, на базе стоит никому не нужный «крокодил» – обитая бронёй и зарешечённая спецмашина, переделанная из «Урала». Они со своим опытом разберутся с жуликами быстро и по-мужски.

– Если считаешь, что нужно, делай.

– Хорошо, – ответил Майор и пошёл к двери, но, не дойдя, остановился. – Кстати, он здесь, в приёмной. Поздороваетесь? Ему будет приятно.

– Конечно. – Глеб встал из-за стола и вышел вместе с Майором в приёмную.

Там стоял парень в камуфляжной форме. Глеб протянул руку и представился:

– Глеб.

– Евгений, – парень тоже протянул руку.

Ладонь его была тверда, рукопожатие крепкое.

– Ну что, Евгений, поможешь нам?

Всё пошло по плану Майора, бандиты отстали, и Глеб за полгода превратил свалку шлака в производство блоков для строительства. Изготовление таких блоков было проще и дешевле кирпича. Так Глеб и территорию для города освободил, и деньги заработал, и строительству дал новый толчок. На этот раз и навсегда проблема рэкета в фирме была закрыта.

Серёжа-Дипломат после этого заходил иногда к Глебу поболтать, говорил ни о чём, про жизнь, про власть и никаких претензий к Глебу не имел. Если и были проблемы, то встречался с ним Майор. Он выстроил работу охраны так, что бандиты стали обходить фирму «Русский клуб» стороной.

Глеб решил повысить Майору оклад. К удивлению, он категорически отказался, сказав: «Вы мне уже достаточно заплатили». Глеб чувствовал, что тут что-то не так, и это его насторожило. Он проанализировал причины своего беспокойства, но ничего непонятного в поведении Майора не обнаружил. И Глеб успокоился, продолжая совершенствовать структуру фирмы «Русский клуб».

А Майор, наладив охрану всех предприятий «Русского клуба», сосредоточился только на безопасности самого Глеба, его семьи и близких Глебу людей, выполняя личные поручения, которые нельзя было доверить другим.

Через какое-то время Глеб поинтересовался: «Как там “писатель” со своей командой?»

Майор доложил: «Порядок. Блатные теперь в галстуках ходят в наши заведения, на “вы” разговаривают и вообще ведут себя прилично. А “писатель” воевал на Кавказе, а сейчас ушёл со службы и стал заниматься журналистикой».

Душа у Глеба была творческая, и Господь иногда награждал его идеей. Сначала непонятной. Кажется, какая-то звёздочка – там, впереди. И к ней уже тянет. И вот Глеб начинает двигаться к этой цели, но пока в темноте. Идти трудно – путь незнакомый. Никто до него им не ходил. Так что это движение вслепую, на ощупь. Но он идёт. Упорно. Твёрдо. Прямо. И вдруг ощущает, что идёт не один, что рядом ещё кто-то пристроился. Они тоже идут. Вроде как бы и вместе с ним, но в то же время где-то сбоку и чуть сзади. Прислушиваются, как Глеб идёт. А идёт он нормально. Прямо.

Но вот он упёрся во что-то. Потрогал руками – стена. Попутчики тут же советуют:

– Разбегись – и лбом. Пробьёшь. Вон ты какой умный и сильный.

Глебу поначалу было приятно это слышать. И он по первости разбегался и – тресь лбом о стену! Конечно, стену не пробивал, но от удара зачастую сам чуть не помирал. Бывало, полежит немного, отойдёт, плюнет на этих советчиков и пойдёт проход в стене искать. Осторожно, не спеша. И найдёт. Минует стену – и снова вперёд. Тут же появляются новые попутчики. Даже несут Глеба на руках. Зачем – непонятно. «Сил у меня полно. Ноги ходят. Но ехать – не идти. Раз сами захотели, пусть несут», – думал Глеб. Но вскоре почувствовал, что попутчики там, внизу, завозились, заворчали, якобы он отожрался, растолстел, сел, мол, им на шею и поехал. Услышав это, Глеб хотел слезть – не дали. Только стало после этого мотать его из стороны в сторону. Он забеспокоился: как бы с намеченного пути не сбиться. И, несмотря на их протесты, спрыгнул. Пошёл сам. Легко и быстро. Но опять услышал: попутчики догоняют. Подбежали. Идут рядом. Поддерживают под локти, а некоторые даже подщекотывать стали. Это, значит, чтобы веселее идти было.

И так расщекотали, что Глеб остановился и давай хохотать что было сил. Смеётся, смеётся, но чувствует, что довольно, с этим смехом так в темноте и останешься, до цели не дойдёшь. Собрал волю в комок, оборвал смех – и вперёд. Но уже подустал, сбавил темп. Вдруг чувствует – щиплет кто-то. Не обратил внимания – опять щиплют. Отмахнулся – опять. Потом удар в спину получил и пинка дали. Оказывается, это попутчики его подгонять стали. Им, видишь ли, показалось, будто Глеб слишком медленно ведёт их к своей цели.

А кто их звал? Сами пристроились.

Тогда Глеб собрал все свои силы – и бегом, чтобы от них оторваться. Но они успели вцепиться в него и повисли, как пиявки. И он – может, от усталости, а может, от невнимательности – споткнулся и упал. Растянулся со всего маху. Ногу сильно зашиб. Но и непрошеные гости с перепугу отцепились.

Глеб встал и, хромая, пошёл дальше. И вдруг: впереди забрезжило. Кое-кто из идущих рядом, завидев мерцание, тут же сорвался – вперёд скачками; дальше – больше: то вправо, то влево… – и сгинули куда-то.

А путь-то все ухабистее становился, ладно хоть, немного посветлело. Но, как ни осторожно Глеб шёл, не угадал: в дерьмо вляпался. Видимо, те, что умчались вперёд, перед тем как окончательно метнуться в сторону и пропасть, нагадили ему напоследок. Ну да ничего. Глеба этим уже не возьмёшь. Почистил ботинки – и дальше к цели. Тем более что всё светлее и светлее становилось. От этого возникло чувство, что конец тёмного пути близок.

И вот она – идея!

Хотя Глеб понимал, что всё равно будет трудно: уж очень долго в темноте шёл. Но это опять же не главное. Главное – мрак позади, цель реальна и он идёт к ней осознанно и только с верными попутчиками. В этот момент он был счастлив и доволен своей жизнью.

Но таких, как он, были единицы. Основная масса граждан Советского Союза была инертна и недовольна реформами. Народ нищал, страна разваливалась, и во всех бедах вначале винили первого Президента СССР Горбачёва, а затем первого Президента России Ельцина.

Уже тогда многим было понятно, что вся эта перестройка – всего лишь личная схватка двух лидеров. Горбачёва, ставропольского партийца и подкаблучника, и Ельцина – уральского карьериста и властолюбца. Соперничество и борьба за власть этих людей сильно изменили жизнь миллионов россиян, и Глеба в том числе.

Глеб из сопливого паренька быстро превращался в состоятельного человека, а многие, наоборот, теряли свои состояния.

Так, сосед Глеба со второго этажа, дядя Петя, в период социализма работал водителем, развозил колбасу с мясокомбината в магазины. На комбинате ему загружали в фургон продукции больше, чем по накладной. Разницу он продавал по своим да нашим. Вырученными деньгами делился с подельниками, а свою часть хранил в чулках жены под матрасом.

Он имел семью, двоих детей, «Москвич», дачу, шведскую стенку для посуды, ковры в каждой комнате, жена – шубу, а дети ели каждый день бутерброды с колбасой.

Летом они всей семьёй ездили в Крым загорать и купаться.

Сосед из другого подъезда, дядя Коля, возил молочные продукты. В его машине было место, куда он прятал неучтенную продукцию молокозавода. Так он воровал молоко в пакетах, сметану в банках, творог в пачках у государства. Часть съедала семья, часть он менял у дяди Пети на колбасу и мясо, а часть продавала его жена на Мытном рынке. Деньги они хранили в погребе, в трёхлитровых банках. Имели «Жигули», ковры, жена – шубу, и тоже всей семьёй ездили отдыхать на юг.

Тётя Зоя, соседка по площадке, торговала пивом в киоске на Блиновском рынке, а муж её впритык к киоску принимал стеклотару. Она разбавляла пиво водой или недоливала его в кружки, а дядя Паша покупал всё, что приносили из дома пьяницы, чтобы похмелиться тёть-Зоиным пивом. И эта семья тоже копила сторублёвые купюры, прокладывая ими книги, красиво стоявшие на полках чешской стенки. Они тоже имели машину, ковры, шубы, сытых детей и отпуск в Крыму.

А такие семьи, как у Глеба, всего этого не имели. Потому что родители Глеба не воровали у государства. Жили только на зарплату.

И конечно, и дядя Петя, и дядя Коля, и тётя Зоя, лишившись своих левых заработков, ругали всех: и Горбачёва, и Ельцина, и перестройку, и кооператоров. Теперь им нельзя было воровать из общего «корыта» государства. Частный владелец и колбасы, и молока, и пива не давал это делать. Они жалели, что социализм в стране рухнул. Они потеряли свой мир, кормивший их, и не хотели принимать мир, кормивший Глеба.

И завидовали, что Глеб стал жить лучше, хотя он не воровал, а просто работал и, зарабатывая большие деньги, не складывал их в кубышку, а вкладывал в новое дело.

Глеб, открывая очередное предприятие, перед каждым новым коллективом выступал с речью:

– Раньше, при социализме, работая на государство, каждый из вас что-нибудь тащил домой. Потому что всё было общим. Сейчас вы пришли трудиться в частную фирму «Русский клуб», принадлежащую мне. Я буду платить вам хорошо, в два-три раза больше, чем вы получали раньше, поэтому воровать не советую. Я не государство и растаскивать своё предприятие не позволю.

Люди слушали, понимающе кивали головами, но всё равно воровали. И здесь сказывалось доперестроечное воспитание, что всё общее, а значит, и твоё.

Это понимание заставило Глеба ввести определённый затратный процент на своих мелких жуликов при планировании прибыли. После долгой борьбы с воровством в виде штрафов и усиления контроля Глеб обязал кадровиков увольнять работников сразу же после первого, пусть и незначительного хищения. Большинство всё же оказались людьми честными и порядочными, поэтому фирма «Русский клуб» работала успешно.

Глеб, имея уже достаточное количество предприятий, сам кочевал с одного места на другое, а для стабильной работы как воздух был нужен постоянный офис.

Помог Саша Король.

Он, начав работать в советские времена на центральной овощной базе Нижнеокска грузчиком, к началу перестройки уже стал директором этой базы. И всё бы ничего, но в это же время его жена подала на развод.

Если с первым событием всё было ясно и понятно – должности директора Саша добился тяжёлым трудом и примерным поведением на работе, то второе событие свалилось на него совсем неожиданно. А случилось вот что.

Его жена Асиля, миниатюрная, тихая брюнетка, которую он страстно любил, но при каждом удобном случае ей изменял, в пятницу повезла детей на выходные к бабушке.

Саша проводил семью на вокзал, посадил на поезд, поцеловал жену, ребятишек, помахал им рукой и бегом бросился домой, крича: «Свобода! Свобода!»

Люди оглядывались, а он всё бежал и кричал.

Заскочив в телефон-автомат, быстро набрал номер своего верного приятеля по похождениям.

– Вася, привет! Что? Привет, говорю. Моя уехала с детьми к тёще, вернётся в воскресенье вечером. Давай дуй ко мне, я сейчас слетаю в магазин, куплю чего-нибудь и буду дома. Что? Откуда звоню? С вокзала, конечно. Ну давай.

Через час товарищи уже сидели дома у Короля и крутили диск телефона, вызванивая своих подружек. Но им не везло. Либо телефон не отвечал, либо дома девушек не было, так что решили пока прогуляться по центральной улице – может, что обрыбится. Но там были одни малолетки, которые шарахались от друзей, как от трухлявых пней в лесу, при этом называя их «дедушками».

С горя друзья попили пивка и стали строить планы на вечер. По пути зашли в магазин. Купили две бутылки шампанского и три водки, колечко краковской колбасы и пару шоколадок.

Придя домой, снова засели за телефон. И опять им катастрофически не везло. Правда, в этот раз немного по-другому: подружки были дома, но либо болели, либо были заняты. Друзья пока не горевали – выпивали, закусывали, рассказывали друг другу байки о своих «великих победах».

– А вот с этой, которой только что звонил, я три дня «зажигал», не спал ни одной минуты. Она бы приехала, но, понимаешь… Болеет, выглядит неважно. Не хочет позориться.

– А я с той, которая сказала, что уезжает на похороны бабушки, так «зажигал», что она взмолилась: «Дай передохнуть».

– А я вот с той, которая завтра…

– А я вот с…

– А я…

Так никого и не вызвонив, они, изрядно выпив, уснули на диване одни.

Утром пошли похмелиться пивком. В кафе, несмотря на ранний час, было уже шумно и многолюдно. Подсели к двум симпатичным девушкам – они тоже пили пиво. Слово за слово, предложили им прогуляться до Сашиной хаты. Девочки не возражали, но попросили двести долларов вперёд. На эту нетактичную просьбу друзья обиделись и вернулись к своему любимому телефону, к своим пока ещё живым надеждам. Но судьба решила: раз уж смеяться, так до конца, и их двухчасовые переговоры с прекрасной половиной человечества опять ни к чему не привели.

День шёл к концу, а результата не было.

Перемежая звонки рассказами о своих подвигах, со временем заметили, что они стали повторяться, а потом и вовсе перепутались так, что уже было непонятно, кто же из них и с кем был, настолько истории стали похожи одна на другую.

Стемнело.

Решили теперь пройтись по парку. В центр что-то уже не тянуло. Но и этот поход по закоулкам результата не дал, кроме разве что привязавшейся к ним бомжихи, которая предлагала за стакан портвейна устроить им «райское наслаждение».

Василий тут же послал её куда подальше, но Саша, одурманенный коктейлем из пива, шампанского и водки, хотел уточнить, что же это такое – «райское наслаждение». Он пообещал, что нальёт стакан, но сначала она должна хотя бы намекнуть, что его ждёт.

Женщина, почувствовав, что на неё клюнули, повела Сашу на крышу пятиэтажной хрущёвки. Они залезли туда. Она указала на лохмотья за трубой и произнесла:

– Вот мой рай. И здесь, глядя на звёзды, ты получишь кусочек «райского наслаждения».

– Да? – удивился Саша и, дав ей пинка, спустился вниз.

– Ну что, побывал в раю? – спросил его Василий.

– Да. Ты знаешь, там, оказывается, была её подружка, вполне приличная и молодая девка.

– Да ты что? – подпрыгнул приятель. – И что?

– Ничего. Я в порядке.

– Я тоже хочу, – и Вася рванул на крышу.

– Стой! – тормознул его Король. – Я пошутил.

Дома, сделав для приличия пару звонков, они легли спать. Правда, перед этим традиционно рассказали друг другу, как их любят женщины.

Утром у Саши неприятно защемило сердце: до приезда жены остался один, последний день. Друзья даже похмеляться не пошли – допили то, что было, и решили разойтись.

Попрощались, вяло пожав руки.

Саша захлопнул дверь и решил навести порядок в квартире. Прошёл на кухню. Там была полная пепельница окурков, гора грязной посуды и куча пустых бутылок.

Только открыл воду, как в дверь позвонили.

«Кто это ещё?» – удивился Король.

Не спрашивая, зло открыл дверь.

На пороге стоял только что ушедший от него друг, сияющий, как юбилейная медаль, и торжественно обнимал двух шикарных блондинок.

– Вот, смотри, что я принёс, то есть привёл.

Обалдевший Саша впустил всю троицу в квартиру.

Девушки прошли в зал.

– Где ты их откопал? – зашептал он.

– Не поверишь. Просто чудо какое-то. Выхожу я от тебя, только завернул за угол, а мне навстречу они. Вика с Люсей. Я с ними месяца два назад у приятеля на свадьбе познакомился. Мы с ними там и «зажгли». Только телефоны я у них не взял. А тут как снег на голову. Я им: «Девчонки, у меня друг один в квартире от тоски умирает». А они переглянулись и говорят: «Нам как раз делать нечего. Пойдём лечить твоего друга».

– Дай я тебя расцелую, – закричал Саша и от избытка чувств прижал к своей груди товарища.

Работа закипела.

Девушкам предложили присесть на диван.

Вновь накрыли на стол, включили музыку. Достали из заначки нетронутую бутылку шампанского.

Девчонки выпили, закусили конфетами, разговорились. Стало весело и шумно. Разбившись по парам, перешли к танцам. Перед этим зашторили окна, создав интим. И в тот момент, когда Саша сообщил другой танцующей парочке, что они с Викой решили посмотреть мебель в соседней комнате, со скрипом открылась дверка шифоньера и оттуда вышла женщина.

Все замерли. Даже музыка, казалось, стала тише.

Женщина, как привидение, в полумраке подошла к окну, резко распахнула шторы и, обернувшись к застывшим парам, громко сказала:

– Здравствуй, милый! – У окна стояла Асиля.

Саша затряс головой и упал в обморок.

Потом был развод. В суде Король узнал, как жена, заранее договорившись с родственницей, передала ей в поезде детей, чтобы та отвезла их к бабушке, а сама сошла на ближайшей станции, вернулась к родному дому и там заняла позицию наблюдателя у соседнего подъезда. Когда муженёк с приятелем пошли прогуляться, быстро и незаметно проникла в квартиру, спряталась в шифоньер и всё это время просидела там, слушая пространные истории о любовных похождениях своего мужа – Саши Короля.

Так Саша стал холостым.

С первых дней перестройки Король начал сдавать все склады и магазины своей овощной базы в аренду. За это стал получать приличные деньги. Теперь на работе ему делать было нечего, забот никаких, деньги текут и текут. Такая перестройка ему нравилась.

В собственности овощной базы Саши Короля было двухэтажное здание в самом центре города с огромным подвалом, где хранилась сельхозпродукция.

Это здание ему было не нужно, и он не знал, куда его деть. Глеб в разговоре с ним посетовал, что не может найти удобное помещение для своего офиса, где можно спокойно работать, и Король предложил здание в хозяйственное ведение «Русского клуба».

Глеб тут же согласился, уж больно место было «центровое».

Заключили бессрочный договор.

В здании Глеб открыл офис, а подвалы хотел приспособить для выращивания грибов, вёшенок и шампиньонов.

Так Саша Король избавился от очередной ненужной ему собственности. Плата за аренду сданных помещений позволяла ему вести праздный образ жизни. От безделья, которое принесли ему перестройка и развод, он стал попивать. У него появилась новая записная книжка, состоявшая из двух частей: всегда доступных и не всегда доступных девушек. Разговаривал он с ними быстро – здоровался и приглашал весело провести время. Если слышал отказ, бросал трубку и звонил другой. Закончив список труднодоступных, немного скиснув, переходил к легкодоступным.

Такими были бизнес и личная жизнь Саши Короля.

У Глеба они были другими.

С появлением постоянного офиса на Малой Покровской он предложил Иде уволиться из «Рубина» и перейти в «Русский клуб» вести бухучёт. Ида, видя, как увлечён Глеб, как у него блестят глаза и как основательно он подходит к своему делу, согласилась.

Через месяц Глеб предложил ей жить вместе.

– Жить вместе – это что значит? – спросила Ида. – Если семьёй, то у меня есть представление о том, каким должен быть мой муж. Первое: он должен меня любить. Второе: не должен быть жадным. Третье: я ему всегда должна доверять. И всю жизнь мы должны прожить вместе. У нас будет трое детей. Если ты согласен, то и я согласна быть не только твоей помощницей, но и стать твоей спутницей на всю жизнь.

Глеб повздыхал для вида, прошептал как бы про себя: «Семья так семья» – и, сбросив с себя задумчивость и согласившись со всеми предложениями Иды, сказал, что уже снял для них квартиру на площади Горького.

На вопрос Иды, почему им не жить у него, ответил, что дом в Холодном переулке, где его квартира, на ладан дышит. А в перспективе для семьи с детьми нужно своё хорошее и удобное жильё.

Недели Глебу хватило подремонтировать съёмную квартиру, подкупить мебель, и наконец они провели первую ночь вместе.

Глеб, проснувшись, счастливый, нырнул в ванную, а выйдя оттуда, замер у приоткрытой двери спальни.

Ида ещё не проснулась.

Из-под одеяла выбрался только мизинчик её правой ноги. Выглянул, как любопытный розовый зверёк, и застыл от удивления на белом поле постельного белья.

Всего-навсего женский пальчик.

Пальчик спящей любимой женщины.

Во сне она потянулась, вздохнула и, что-то пробормотав, медленно перевернулась на другой бок.

Одеяло, нежно облегавшее её тело, сползло чуть в сторону и обнажило ногу до бедра. К одинокому беглецу – маленькому розовому пальчику – присоединились остальные его собратья. Они слегка подрагивали, как бы хвастаясь друг перед другом новым лаком на ноготочках.

Взору Глеба открылась розовая пяточка, щиколотка с пульсирующей на самой её вершинке жилкой и близкая к совершенству линия голени.

Нога была немного согнута, и две небольшие складочки потянулись к неровным бугоркам коленки, за которыми начиналось нежное поле бедра. Он не выдержал, подошёл и легонько дотронулся. Кожа была нежная, как бархат.

От прикосновения Ида опять потянулась и выскользнула из-под одеяла почти вся.

Но так и не проснулась.

Глеб решил не рисковать и не стал больше беспокоить своим грубым пальцем её нежное тело.

Но глазами продолжал медленно скользить по волнующим линиям.

Выше.

Выше…

И ещё чуть выше.

Бедро крутой горкой скатилось на тонкую талию, взгляд Глеба застыл над небольшим кратером спрятавшегося пупка.

Животик сладко спал. Дыхание пробегало по нему мирными волнами. Иногда, видимо подчиняясь течению сновидений, дыхание сбивалось, и животик неожиданно поджимался.

В эти секунды Глеб тоже вздрагивал. Казалось, никакие силы не заставят его отвести взгляд от этого чуда.

Ида вдруг глубоко вздохнула и медленно перевернулась на живот, открыв взору Глеба бесчисленное богатство волнующих выпуклостей и впадинок спины.

Свою великолепную голову она положила высоко на подушку и, успокоившись, задышала ровно и тихо.

Волосы укрыли спину до лопаток и открыли застывшее в сонной неге прекрасное лицо. Оно было настолько беззащитно, что больше походило на личико юной девочки из детства Глеба.

Рот был чуть приоткрыт, виднелись белые, как жемчуг, зубки.

Губы слегка подсохли, и от этого казалось, что они вот-вот лопнут под напором жизненной силы.

Подбородок немного приподнялся и как бы нечаянно обнажил тонкую чувственную шею. Взбегая от хрупких ключиц тонким стеблем, она раскрывалась в гордый и очаровательный бутон головы.

Глаза, как свёрнутые лепестки бутона, были прикрыты. Длинные чёрные ресницы спали.

Изящное, но беззащитное ушко обмотало вокруг себя локон прелестных шелковистых волос и ничего не слышало.

И тут Глебу показалось, нет, скорее, он почувствовал, что Ида чуть замёрзла, и он очень бережно укрыл её – самую великолепную и прекрасную девушку. И, не удержавшись, шепнул, но так, чтобы она не проснулась:

– Спи, родная, я буду с тобой вечно.

Каждая женщина, выбирая для себя мужчину, за букетиками и поцелуями думает: «Будет ли этот мужчина рядом всю жизнь, как он будет относиться к нашим детям? Прокормит ли он нас? Защитит ли от невзгод?»

А мужчина за этими женскими поцелуями и клятвами верности думает: «Будет ли моя избранница любить меня всю жизнь, устраивать меня как женщина? Будет ли она рядом со мной не только в радости, но и в горе?»

Но всё это происходит инстинктивно, не более.

Часть 1. Аспирант

В XIX веке Нижнеокск был основным торговым центром России, а к середине XX века стал крупнейшим промышленным центром. Он был так напичкан оборонными предприятиями, что его пришлось закрыть для посещения иностранцами на долгие годы. Город открыли, когда Горбачёв объявил в СССР «перестройку, гласность и ускорение».

Народ заволновался, заговорил о своих проблемах не только на кухнях, но и на работе, в автобусах и на митингах. Ему явно требовалось что-то новое, а власти Нижнеокска ничего нового придумать не могли. Но тут в своих закромах архивариусы нашли берестяные грамоты, из которых узнали, что Нижнеокск ещё до нашествия монголов назывался Горка и принадлежал мордовским племенам. Тогда решили переименовать город и тем самым показать, что и в Нижнеокске началась перестройка.

Пресса создала из переименования целую вселенскую проблему. Таким образом народ на какое-то время отвлекли от митингов и собраний. Людям с утра до вечера через газеты, радио и телевидение промывали мозги, что, мол, возвращение исторического имени городу – это основная задача горожан в период ускорения.

Больше идей у старого руководства не было. Помогла Москва. Из столицы пришло указание провести открытые, конкурентные выборы законодательной власти области. И про переименование города забыли.

В Нижнеокске стали составлять избирательные списки, просто двигая с места на место старых руководителей, но не привлекая новых.

Это народу не понравилось.

Появились крикливые, говорливые и энергичные люди, далёкие от планового социалистического хозяйствования и партийных привилегий. В основном молодые теоретики, физики и химики. В их числе был и младший научный сотрудник института физики Борис Певцов.

Активисты расставили палатки, развесили плакаты на главной площади города и под песни Виктора Цоя, звучавшие из магнитофона, стали требовать «перемен». «Выбирайте нас новыми руководителями города и области! – кричали они. – Мы все проблемы горожан решим и все вы, нижнеокцы, будете жить при капитализме, как жили бы при коммунизме!»

А Борис Певцов неожиданно для себя стал лидером активистов.

Это было начало перестройки – время тех, кто был против старого «светлого будущего», но за новое «светлое будущее»!

После очередного митинга Глебу позвонил Джордж Болдин:

– Глеб, выручай. Я знаю, что у тебя есть знакомый в милиции, а Бориса Певцова час назад задержали, и ему грозит пятнадцать суток за несанкционированный митинг.

Глеб позвонил Виктору Кальному и попросил похлопотать, чтобы Певцова выпустили из камеры предварительного заключения.

Тот выслушал и ответил: «Приезжайте».

Глеб с Болдиным приехали в милицию. Кальной под свою ответственность добился освобождения из КПЗ молодого кудрявого Певцова и сказал ему: «Ты давай прекращай без разрешения петь, а то тебя посадят, певец».

– Я не певец, – буркнул Певцов.

– Это у него фамилия такая, Певцов, – пояснил Джордж.

– Да? – удивился Виктор. – А я думал, певец. Уж больно на Киркорова похож.

Все поулыбались, «хулигана» выпустили.

На фоне первых протестов Певцов легко избрался депутатом в Верховный совет РСФСР. Там, на съездах и пленумах, в жёлтых джинсах, в рубашке без галстука, с неординарной внешностью – высокий, худой и кудрявый, больше похожий на «гадкого утёнка», чем на депутата, – он выступал с трибун, вовсю ругая существующий строй.

Во время таких выступлений Борис Ельцин, сидя в президиуме, и заметил неугомонного паренька. Поинтересовался – кто он и из какого региона. Ему доложили: это Певцов Борис Ефремович из Нижнеокска.

Двенадцатого июня 1991 года состоялись выборы первого президента России, и народ избрал Ельцина. После избрания Борис Николаевич приехал представлять нижнеокской элите Певцова как губернатора Нижнеокской области.

Представление затянулось, и Борис Николаевич, прилично выпив, решил остаться ночевать в Гостевом доме нижнеокской администрации на улице Малая Покровская.

Вечером Глебу вдруг позвонил Борис Ефремович Певцов и попросил срочно подойти в Гостевой дом.

– Что прихватить? Выпить? Закусить? – разволновался Глеб.

– Захвати сантиметр.

– Какой сантиметр?

– Обыкновенный, для измерения длины. Понимаешь, кровать в Гостевом доме стандартная, а президент ростом под два метра. Нужна другая. Сможешь решить эту проблему быстро? – спросил Певцов.

– Конечно, – ответил Глеб.

Глеб быстро сориентировался и привёз в Гостевой дом с базы отдыха местной баскетбольной команды самую длинную кровать и постельные принадлежности. Через охрану доложил, что всё готово.

Президент с губернатором осмотрели кровать. Борис Николаевич сказал: «Годится» – и пожал руку Глебу. Высокий, решительный, с громким командным голосом и сильным рукопожатием, президент очаровал Глеба: «Так вот ты какой, “Солдат”, предсказанный дедом Яковом!»

Наутро президент уехал.

Глебу позвонил Певцов и поблагодарил за оперативность.

– Давай ко мне в команду. Мне такие исполнительные люди очень нужны. Приходи завтра в кремль, поговорим. Борису Николаевичу ты понравился. Я ему сказал, ты один из первых предпринимателей в Нижнеокске, а уж когда он узнал, что ты не из «комсомольцев», даже велел обратить на тебя пристальное внимание.

Первым своим распоряжением губернатор Певцов отменил в Нижнеокском кремле пропускной режим и сократил охрану. А что дальше делать, он не знал.

Из институтского краткого курса социалистической политэкономии он помнил, что человек в первую очередь должен есть, пить, одеваться и иметь жилище… Но как это сделать, физик-губернатор понятия не имел.

Борис надеялся, что скоро с Запада придёт тот загадочный «рынок», который сам всё отрегулирует и всё за него, Певцова, сделает. Так же думали и все его российские единомышленники-демократы.

Губернатор считал, что государство не имеет права влиять на развитие хозяйственных отношений. Поэтому он больше думал о своей славе, чем о чистых улицах, хороших дорогах и благоустроенных дворах.

И тут Ельцин подписал указ «О свободе торговли». Цены моментально взлетели: пачка сливочного масла в двести граммов стала стоить больше месячной зарплаты. Народ зароптал.

Из Администрации Президента России Певцову сообщили, что в Нижнеокск едут ему в помощь реформаторы из команды Ельцина. Они научат, как жить дальше в новых экономических условиях.

Один из реформаторов, Егор, был внуком знаменитого детского писателя. Второй, Григорий, – создателем очень популярной в то время демократической партии «Груша».

Певцов для более продуктивной работы приезжих «младореформаторов» организовал встречу с предпринимателями губернии.

Встреча проходила в бывшем Доме партпроса, где раньше располагался Институт марксизма-ленинизма и проходили партийные и комсомольские съезды.

Съехалось довольно много предпринимателей. Им всем хотелось из первых уст услышать: куда им, молодым и неопытным бизнесменам, идти и что делать в это смутное время.

Внук писателя, выступая увлечённо и уверенно, говорил о реформах и ваучерах. Но с первых его слов все присутствовавшие на встрече поняли, что он плохо знает и понимает российскую реальность. И презентованная на этом собрании программа реформаторов «500 дней» по строительству «капиталистического рая» в России – это просто фантазии мечтателей. Создавалось впечатление, что эти «младореформаторы» приехали из Америки и начали рассказывать, как хорошо там живётся.

Губернатор за поддержку этих реформаторов получил от американского фонда «Сорос» долгосрочный кредит в несколько миллионов долларов в бюджет губернии. На эти деньги продвинутые гости жили на даче в Зелёном Бору, ели в только что открывшемся ресторане «Русского клуба», но, как только деньги закончились, быстро уехали, так толком и не объяснив, что делать в этих новых условиях и как жить новому классу бизнесменов.

Глебу вся эта история напомнила самый обыкновенный «хапок» – бизнес-приём, набиравший тогда популярность в России. Урвать, а там трава не расти.

Эти умники новой волны были никакие не новаторы, а обыкновенные перевёртыши. Совсем недавно они учили людей основам коммунизма, а теперь стали учить основам капитализма. Они могли себе это позволить, так как были в фаворе у новой власти и занимали важные посты в Администрации Президента, в правительстве и губернаторствовали в большинстве регионов. Главным для них было выполнить основную установку англосаксов по продаже всей государственной собственности России в частные руки. За это как манна небесная сыпались на них с Запада и из Америки деньги. Щедро присуждались всевозможные премии, гранты, создавались фонды с функцией надзора за уничтожением государственной собственности. Понаехало огромное количество советников, и, как правило, это были сотрудники разведок западных стран.

Но были у Певцова и другие советчики. Свои, доморощенные. Так, будущий губернатор Нижнеокской губернии ещё студентом познакомился с Климом, парнем чуть постарше его.

Клим Анатольевич Андреев был из семьи крупного партийного номенклатурщика. Жил в большом достатке около Нижнеокского кремля в элитном доме с прислугой и охраной, ни в чём себе не отказывая. У него первого в городе, ещё в начале восьмидесятых, появился видеомагнитофон.

Эта техника нещадно эксплуатировалась и часто ломалась, её надо было постоянно ремонтировать. Климу порекомендовали Борю Певцова – студента-физика, который и стал этим заниматься за бесплатные просмотры фильма «Греческая смоковница». Для Клима студент-физик вначале был просто парнем из его случайного окружения, но со временем они подружились и Клим стал называть его по-приятельски – Борёк.

Наблюдая за этой дружбой, люди со стороны недоумевали: что могло их связывать?

А объединяла этих двоих ненависть к государственной системе, которая за них, молодых и дерзких, решала, что они должны делать, сколько зарабатывать, о чём думать и что говорить. Оба, родившись внутри этой системы, не хотели жить так, как им определяли какие-то дяди. «Идейный» Певцов видел Клима не ловкачом, а борцом с существующей властью и несправедливостью.

Клим же был просто талантливым авантюристом. Имея большие деньги, он бросил институт на третьем курсе, стал мотаться по черноморским курортам, а в московских ресторанах появились его именные столики. Уже тогда он понял, что может заработать больше, чем ему давало папино положение. Ещё до перестройки он благодаря папе организовывал «шабашки» по строительству дорог в колхозах области и получал за это многотысячные комиссионные.

Правоохранительные органы следили за его незаконной деятельностью сквозь пальцы, боялись отца. Но после его смерти организовали арест распоясавшегося сына, осудили и отправили в колонию строгого режима.

А Борис, с золотой медалью окончив школу, блестяще учился в университете и свободно говорил на английском. Был он трудолюбивым и усидчивым аспирантом, но, считая, что ему, как и его товарищу Климу, недодают по способностям, решил заняться политикой. Хотя понимал, что в этом случае у аспиранта-физика три выхода, как в стихах у Твардовского: «кому память, кому слава, кому тёмная вода».

Получив распределение в «закрытый» институт, он познакомился с Верой, тихой, скромной девушкой старше его на семь лет, из этого же института. Они стали встречаться, а через пару месяцев Борис услышал от Веры, что с ней происходит что-то странное и, кажется, она беременна.

Боря сказал ей, что это ерунда, так бывает у девушек, и в жёлтых вельветовых джинсах побежал дальше по своим делам.

Мама Веры, хранившая для своей дочки старинные фамильные серёжки с бриллиантами, сразу смекнула – пора их доставать. Мама считала, что девушка, у которой в ушах бриллианты, получает дополнительный шанс на замужество.

Она подождала ещё немного и, когда живот у Веры уже сильно обозначился, повесив на уши дочери серёжки, повела её к Бориной маме, которая работала учительницей английского языка в школе.

Через месяц молодые расписались, и вскоре у них появилась дочка. Теперь уже Вера сняла серёжки с бриллиантами, убрав их для своей малышки.

Певцов, как семейный человек, получил однокомнатную квартиру в полуподвале старого деревянного дома недалеко от Мытного рынка, с туалетом во дворе. И только став губернатором, он переехал на улицу Агрономическую, в двухкомнатную квартиру со всеми удобствами.

Клим, находясь в заключении, узнал, что его друг Борис назначен на высокую должность, и решил, что настал и его звёздный час. На зоне Клим понял, что кругом полно слабых, порочных людей, и научился манипулировать их действиями. Оказавшись на свободе, он тут же пришёл к «Борьку» и сразу полез во все губернаторские дела. Участвовал во всех совещаниях, зачастую принимал решения за губернатора и отдавал от его имени распоряжения.

Так в Нижнеокской губернии появилось два губернатора. Реальный – Борис Ефремович Певцов и теневой – его лучший друг, «страдалец прошлого режима» Клим Анатольевич Андреев.

Глеб, помня приглашение Певцова, решил сходить в кремль. Волнуясь, он погулял по скверу перед кремлём, затем вошёл внутрь через центральную башню и стал прикидывать – в каком из строений мог расположиться губернатор.

Справа выступало полукругом из-за деревьев серое здание.

Нет, Глеб не то чтобы совсем не бывал в Нижнеокском кремле. Бывал, конечно. Пионером – у Вечного огня. Потом с девчонками и мальчишками на выпускном, у танка. Но где какая власть сидит – не знал. А теперь вот понадобилось.

«Хоть бы указатели поставили», – посетовал он.

Пройдя по лужайке, Глеб вышел к зданию, напоминавшему самолёт со сломанным крылом. Красная табличка разъяснила, что в этом здании находится власть города. А ему была нужна власть областная. Глеб, поняв, что зашёл не туда, повернул назад.

Слева, в глубине территории, высилось огромное пятиэтажное здание, похожее на московский Дворец съездов. Глеб прошёл мимо бокового входа, на котором блестела табличка, сообщавшая, что здесь находится обком комсомола. Завернул за угол – там возле центрального входа красовалась вывеска «Обком КПСС», но двери были заперты. У другого бокового входа, напротив собора, увидел священника, который, видимо, только что вышел из здания.

Священник был в полном облачении, весь в чёрном, в клобуке, с большим крестом на груди и папкой с бумагами в левой руке. Он перекрестился на собор, повернулся к Глебу и вдруг кивнул ему.

– Здрасьте, – ответил Глеб.

Тут его как прострелило: он же видел его раньше, у деда Якова в Печёрском монастыре на освящении колодца! Как ему рассказал тогда дед, это был Владыка, главный священнослужитель области.

Смутившись, к «Здрасьте…» Глеб добавил:

– Владыка.

Владыка запросто, как будто знал Глеба сто лет, спросил:

– Как Яков? Вы, кажется, внук ему будете?

– Умер дед Яков, – ответил Глеб.

Владыка сотворил молитву и сказал:

– Хороший был человек, правильный. Это же он колодец соорудил в Печёрском монастыре?

– Да, я ему помогал.

– Доброе дело. Славная там водица. А здесь что тебе за нужда?

– Вот ищу вновь назначенного губернатора, – ответил Глеб.

– А чего его искать? Он там, на пятом этаже, – кивнул Владыка в направлении верхних этажей здания, – в бывшем кабинете первого секретаря обкома. Так сказать, получил по наследству. А дед где покоится?

– В деревне, в Миловке.

– Понятно. А сам чем занимаешься?

– Я? Я фирму «Русский клуб» организовал.

– Слышал-слышал. Говорят, солидное предприятие. Приходи ко мне, потрапезничаем. Я живу при Карповской церкви. – И, видя, что Глебу это ни о чём не говорит, добавил: – В нижней части города, там красивая церковь с голубым куполом, у автозаводских корпусов, где раньше была деревня Карповка.

– А, – сообразил Глеб, – обязательно приду. А когда к вам можно?

– Можно на утреннюю службу, а потом потрапезничаем.

– Насчёт службы не знаю. Никогда не был. А вот пообедать – могу.

– Ну вот и ладно, жди приглашения.

– Хорошо, – ответил Глеб и вошёл в здание.

Милиционер на вахте при входе полусонно посмотрел на Глеба и опустил голову.

Глеб не стал задавать ему вопросы, просто прошёл мимо, к широкой парадной лестнице.

Милиционер его окликнул:

– Товарищ, там тупик, – пояснил он. – Если вам на этажи, то надо по другой лестнице. Вон она, – и он махнул рукой влево.

– Понял, – сказал Глеб и спустился назад. – А лифт здесь есть?

– Есть, – ответил страж порядка, – но лучше в нём не ездить. Ломается часто, можете застрять.

– Спасибо, – поблагодарил Глеб и пошёл, куда тот махнул рукой.

В пустынных коридорах сотрудников не было. Где-то в здании что-то ремонтировали, и был слышен стук молотков и визг дрели. В каждой замочной скважине торчали ключи с номерками, двери были солидные и внушали уважение, от них веяло властью.

Глеб дошёл до ещё одной парадной лестницы. По ней поднялся на пятый этаж и повернул в левое крыло здания.

«Да, – подумал он, – не всякий желающий дойдёт в этом лабиринте лестниц до власти».

Навстречу ему двигался представительный седой мужчина с орденами на пиджаке. Даже не обратив внимания на Глеба, он прошёл мимо, громко бранясь:

– Ноги моей больше у этого молокососа не будет! Пропадёт страна!

Повернул к лифту и нажал на кнопку вызова.

Глеб, помня о предостережении милиционера, остановился посмотреть, что будет дальше.

Сердитый человек зашёл в лифт и поехал вниз. Через пару секунд кабинка встала, и из неё послышались удары по стенкам и ругань.

Глеб про себя позлорадствовал и двинулся дальше по коридору.

В конце была приоткрытая двойная дверь. Сбоку от неё Глеб увидел прямоугольное пятно от старой вывески. «Очевидно, новую ещё не успели повесить», – подумал он, открыл одну створку и зашёл в помещение.

Там оказалась просторная приёмная с окнами почти до самого пола. Вдоль стены на стульях сидели люди. Не напрягаясь, можно было определить, что они при больших должностях. Все как один в тёмных пиджаках, светлых рубашках, галстуках и ботинках на толстой подошве. При орденах, медалях и депутатских значках.

Все вопросительно посмотрели на Глеба.

– Скажите, а губернатор здесь принимает?

Никто ему не ответил.

Глеб потоптался и уже хотел уходить, как человек со звездой Героя Соцтруда сказал:

– Здесь.

Глеб встал боком у стены, у самой двери, как бы показывая, что он не с ними.

Секретарши не было.

Лица у сидевших в приёмной были напряжённые. Кто-то проворчал: «Второй час сидим…»

Из-за губернаторской двери выпорхнула девочка – худенькая, тёмненькая, в короткой юбочке.

– Ждите, господа, – сказала она серьёзным дядям. – А где господин Недяев? Его господин губернатор примет после общего совещания.

– Он ушёл, – сказал кто-то.

– Как ушёл?! – удивилась секретарша.

Все тяжело молчали.

– А вы кто? – обратив внимание на Глеба, спросила она.

Глеб немного осипшим голосом ответил:

– Я руководитель фирмы «Русский клуб». Мы договаривались.

– «Руководитель фирмы», – фыркнул кто-то из ожидавших.

– Минуту. – И, опять зайдя в кабинет губернатора, тут же выпорхнула. – Заходите, – кивнула она Глебу.

Глеб, отводя взгляд от недовольных посетителей, быстро прошмыгнул в кабинет.

Тот оказался похож на пенал. Губернатор вышел из-за стола к Глебу навстречу, крепко пожал руку, обнял, усадил в кресло.

– Ну что? Будем строить новую жизнь?

– Будем, – согласился Глеб.

– Видел, там, в приёмной? Это так называемые «красные» директора прибежали жизни меня учить. Вот один тут рвался ко мне в кабинет, но я его не принял. Он меня к себе на автозавод не пускал на встречу с рабочими, когда я избирался в депутаты. Пришлось туда в багажнике легковушки проникать. И остальные не лучше, пусть сидят и ждут. Они нам в новой жизни не нужны, и их военные заводы тоже. Нет железного занавеса, нет империи зла, нет СССР, так что и армия нам не нужна!

Глеб немного опешил от столь неожиданного заявления. Губернатор это заметил – тут же отодвинулся от Глеба и пересел в кресло за своим столом:

– А ты что, так не думаешь?

– Честно?

– Да, честно.

– Я ещё не знаю, как я думаю, как-то всё это неожиданно. Я сам до недавнего времени работал на военном заводе.

– Вот именно. Работал. А сейчас чем занимаешься? Бизнесом! Вот и люди с этих заводов, все, освобождённые от рабского советского труда, будут заниматься бизнесом: шить сапоги, печь пирожки, делать колбасу, строить пассажирские корабли и самолёты. Представляешь, сколько бездельников, сидящих на бюджете, будут теперь заниматься полезным трудом? Рынок нам поможет. Мы вмиг обеспечим людей жильём, продуктами, дорогами.

– Да… – уже колеблясь, согласился Глеб. – Это хорошо.

– Вот видишь! Так что пусть ждут в приёмной. Я тебе вот что скажу: определяйся со своей позицией. – И губернатор кивнул на приёмную. – А вообще-то, я тебе предлагаю стать моим заместителем и курировать вопросы торговли, продовольствия и строительства.

Глеб от такого неожиданного предложения замялся.

Борис внимательно смотрел на него.

– Так ты с кем, с коммунистами или со мной?

– Я за свободу.

– И я за свободу. И за такими, как мы, будущее. – И Борис осторожно достал из письменного стола листок и протянул его Глебу. – А про это что думаешь?

На листке было написано: «Люди, перевернувшие историю России: Рюриковичи, Романовы, Ленин, Сталин, Хрущёв, Брежнев, Горбачёв, Ельцин, Певцов».

– Как тебе? – спросил губернатор.

– Интересно. Никогда об этом не думал.

– А оказывается, есть люди, которые думают об этом уже сейчас. И меня в дрожь бросает от того, что они меня вставили в этот ряд.

– Ответственность большая, страшно.

– Чёрт не выдаст – свинья не съест. Надо смотреть в будущее. Оно за нами, молодыми. Так ты со мной?

– Конечно, с вами, – ответил Глеб.

И подумал про себя: «Не с этими же злыми мужиками, что в приёмной сидят. Они бы меня раньше и на порог этого здания не пустили, а сейчас я в кабинете губернатора».

Видя, что Глеб задумался, Певцов сказал:

– Ты о заместительстве подумай. Если не согласишься – я тоже не обижусь, станешь моим советником, а советнику губернатора полагается спецтелефон, так называемая «тройка» для оперативной связи. По ней сможешь напрямую связываться со мной и со всеми руководителями области, минуя секретарей и помощников, в любое время суток. Ну что?

– Да я бы сначала советником, а там видно будет…

– Мудро. Считай, что ты уже мой советник. С тобой свяжутся и оформят. А пока всё, давай…

Губернатор нажал кнопку связи с секретаршей:

– Катя, приглашай директоров. А хочешь, – вдруг обратился он к Глебу, – поприсутствуй, послушай, как я их буду… Или жди, у меня после этих директоров большая пресс-конференция. Можешь поучаствовать. Её, кстати, Джордж проводит.

– Да нет, я пойду.

В этот момент стали заходить уставшие от долгого ожидания директора. Глеб вышел из кабинета и стал спускаться вниз. Лестница вела к центральному входу, который, как помнил Глеб, был закрыт, а теперь оказалось, что его уже открыли.

На улице двое рабочих снимали старую красную вывеску обкома КПСС и привинчивали новую, элегантного серого цвета: «Губернатор Нижнеокской области».

Ноги почему-то понесли Глеба к Вечному огню, мимо мраморных плит с именами героев. Подошёл он к монументу, а пламени-то там и не было! Потухло пламя.

Эйфория после разговора с губернатором у Глеба мгновенно исчезла. На душе стало смутно и тревожно, вспомнились только что озвученные лихие планы нового руководителя области. Хотя было заманчиво въехать в Нижнеокский кремль, но Глеб понимал: власть – это всегда навязанная сверху структура, живущая по директивам и приказам. А ему хотелось свободы, возможности проявить себя. В отличие от губернатора он видел будущее иначе.

Глебу был очень симпатичен губернатор. Смелый, решительный, хорошо говорит, но город набит оборонными заводами, что с ними будет? Это сколько же людей без работы останется?! Мысли в голове путались. Глеб пожалел, что не остался на пресс-конференцию.

Часть 2. Болдин

В самом начале перестройки Джорджа Болдина назначили генеральным директором гостелерадиокомпании Нижнеокской области. Он с русским размахом стал усиленно «обмывать» новую должность, кочуя по ресторанам со своими многочисленными друзьями и коллегами.

Об этом «стуканули» в обком КПСС.

Его вызвал второй секретарь обкома партии по идеологии и начал читать нотации: «Вы понимаете, вам партия доверила ответственный пост, вас ввели в областной комитет Коммунистической партии, вы теперь, так сказать, вошли в партийную элиту области и так себя ведёте…»

– Как? – уточнил недавно назначенный генеральный директор.

– Как-как… Женщины, ночные походы по ресторанам. Члену партии вести себя так, как вы, не положено. Вы же гуляете во всю ивановскую. Нет бы, как ваши старшие товарищи, где-то в закрытом санатории или дома под одеялом. А так, как вы, – нельзя!

– Ну, раз нельзя… – Джордж достал свое удостоверение генерального директора областной гостелерадиокомпании, партбилет и всё это положил перед вторым секретарём обкома КПСС на стол. – Тогда так.

У секретаря затряслись губы.

– Вон! – заорал он.

Болдин развернулся и ушёл.

На должности его оставили, но слух о разговоре в обкоме партии быстро распространился по городу. Впечатлительный Борис Певцов разыскал Джорджа и искренне, как настоящему борцу с существующим режимом, крепко пожал руку.

И теперь благодаря Джорджу Борис Ефремович с утра до вечера мелькал по каналам местного и центрального телевидения.

В своих выступлениях губернатор говорил, что очень скоро, вот-вот, у нас будет всё хорошо, как у американского народа. В Америку Боря был влюблён с детства, как только собрал самостоятельно «мыльницу» – свой первый любительский радиоприёмник, чтобы слушать зарубежные радиостанции.

И вот судьба дала ему такую возможность: и свою жизнь, и жизни горожан переделать на американский лад.

Искренне веря, что Соединённые Штаты – самое идеальное государство на Земле, губернатор стал перекраивать область, теперь подчинённую ему, на западный лад. Ему казалось, что с минуты на минуту братья-американцы приедут и денег дадут, и поесть привезут, и научат, как построить светлое будущее в его провинциальной губернии.

И братья-американцы приехали, но с одной лишь целью – увезти что-то материальное или секретное: станки, металл, сведения об оборонных предприятиях и талантливых учёных.

От этой американской «помощи» в Нижнеокске становилось всё хуже. Перестройка перестройкой, но времена настали в городе тяжёлые. Было и голодно, и холодно.

Простые люди стали поругивать и американцев, и губернатора. К тому же никто не хотел, чтобы ими руководил друг Певцова – человек, имевший судимость.

Клим настолько был уверен в своей неприкосновенности, что решил упорядочить криминальное «крышевание» всех крупных кооператоров Нижнеокска. В городе этим занимались не только люди из классического воровского мира, но и просто компании случайных «товарищей», сидевших без денег. От этого в бандитском деле наблюдался хаос. И тут появился организатор. Глеб с ним столкнулся сразу, как только фирма «Русский клуб» вышла по доходам на первый миллиард.

Не стесняясь, Клим обзвонил всех предпринимателей Нижнеокска. В том числе и Глеба. Назвал сумму, которую «Русский клуб» должен будет ему теперь платить, а уж он сделает так, что о поборах со стороны жуликов, бандитов и рэкетиров Глеб Андреевич забудет навсегда.

– А если не забуду? – своим вопросом Глеб поставил перед рэкетиром сложную логическую дилемму…

– Не забуду – это как? – спросил тот, почуяв в вопросе подвох.

– Да так. Память у меня хорошая.

Клим понял, что «Русский клуб» платить не будет, хотя все остальные кооператоры так жёстко ему не отказывали. Отвечали, что подумают, понимая, что это предложение исходит от друга губернатора, первого лица области. Глебу больше звонков от Андреева не было, но в течение следующей недели убили трёх кооператоров. Одного забили насмерть, другого сожгли. Выстрелом в пах смертельно ранили владельца первой Нижнеокской биржи.

Глеб задумался: «Что это? Совпадение или звенья одной цепи? Разорвав государственные путы, попадаем в “блатные” лапы. Хрен редьки не слаще».

Надо было как-то это останавливать. Нижнеокск – не Чикаго, и Клим – не Аль Капоне.

Глеб вызвал Майора и рассказал ему о звонке Клима.

Майор ответил:

– Я со своей стороны переговорил с блатными. Им эта инициатива Клима не нужна, они сами с усами. Вам это надо как-то довести до Бориса Ефремовича. Другого выхода нет. Но не самому, а через силовиков. Вряд лги губернатор в курсе. Дружба – это как любовь, влезешь со стороны и горя не оберёшься. А они давние друзья, как я знаю.

– Ты правильно всё понимаешь, – ответил Глеб и поехал к начальнику госбезопасности, а от него – к начальнику УВД.

Каждый из генералов связался со своими руководителями в Москве. Обрисовали ситуацию: мол, судимый друг губернатора Певцова всюду лезет и всех учит, ведёт себя как хозяин.

В Москву из Нижнеокска обрушился поток докладных и секретных сообщений об активизации преступных группировок в городе, координатором которых является «теневой губернатор», человек с криминальным прошлым, друг и товарищ Бориса Ефремовича.

Клим держал губернатора на «коротком поводке», говоря ему: когда Москве надоест играть в капитализм и к власти опять придут коммунисты, то у него, у Клима, есть для Певцова «место в лодке», если «Борёк решит валить из России».

Тут же раздался звонок из Администрации Президента с предупреждением, что если губернатор Певцов не примет мер, то обо всём, что творится в его области, будет доложено напрямую Ельцину. Впереди выборы в Государственную Думу, а явное и открытое присутствие преступных элементов в местной власти может дискредитировать избирательную кампанию. Сейчас основная задача всех губернаторов – обеспечить Москве нужный результат на выборах. Певцов испугался и запретил пускать Андреева в кремль. На звонок Клима ответил, что он сильно занят, у него на носу выборы. И это была правда.

Это были первые в постперестроечной России выборы в Государственную Думу, и надо было показать, что губернаторы могут их правильно организовать.

В Нижнеокской губернии Певцов поручил курировать выборы Болдину, как человеку опытному в проведении мероприятий и находящемуся в центре политической жизни.

Тот позвонил Глебу:

– Вот думаю, кого в Госдуму выбирать. Я под это дело организовал целый штаб в Доме актёра. Губернатор приказал через пару дней дать ему кандидатуры. И представляешь, Глеб, никто не хочет туда идти. Все хотят в городе, ну на край в области депутатствовать, а в Москву – никак. Может, ты пойдёшь или найдёшь кого?

– Надо подумать, – ответил Глеб.

Москва тогда кипела. Кипела опасно и надрывно, того гляди взорвётся. Из неё постоянно шли какие-то непонятные инициативы, законы, распоряжения. Партии и движения возникали и пропадали, как шарики в руках фокусника. Появилось огромное количество доморощенных вождей, от ярых националистов до безбашенных космополитов с лозунгами «Люди Вселенной, объединяйтесь!», «Да здравствуют свобода, равенство и братство!», «Мы – не россияне, мы – земляне!». Глеб чувствовал, что пройдёт ещё очень много времени, пока появится понимание, куда и как двигаться стране, сколько и каких ей надо партий.

Но на следующий день ради интереса Глеб дошёл до Дома актёра, где заседал Болдин со своим штабом. Он явился туда, прихватив с собой утренний «джентльменский набор»: конфеты для женщин, коньяк для мужчин.

Глебу все очень обрадовались. Болдин предложил ему баллотироваться в Госдуму, но Глеб подозревал, что те, кто сейчас встанет в Москве у руля, будут перемолоты этой российской «пугачёвщиной». А у него было своё дело, фирма «Русский клуб», и искать чего-то большего для себя в мутной водичке он не хотел. Уже тогда он решил избираться депутатом Городской думы Нижнеокска, считая, что там сможет реально помочь своему городу и его жителям. Поэтому он порекомендовал двоих коллег по бизнесу в Госдуму.

Первым Глеб рекомендовал Женю Бушмина, делавшего бизнес на медицинских инструментах. Но у него, как у начинавшего неожиданно богатеть, уже возникли проблемы с женой из-за того, что вокруг Жени появилось достаточное количество молодых помощниц. С ним Глеб уже переговорил, тот с радостью согласился уехать в Москву.

Вторым – Вадима Веселовского, заместителя директора автозавода по режиму и сохранению соцсобственности. Его давно прижимал генеральный директор, так как Вадим не всегда буквально выполнял его указания, был поумнее, помоложе, чувствовал, куда движется страна, и сразу согласился избираться в Госдуму.

Болдин этих людей знал и сразу же доложил губернатору, что кандидатуры нашёл и готов их явить «пред его ясные очи».

Так Глеб остался в Нижнеокске, а два приятеля благодаря его рекомендации и усилиям Джорджа стали депутатами Государственной Думы первого созыва.

Все потихоньку забыли о Климе. А тот, чтобы не дразнить гусей, уехал в Норвегию. Через месяц вернулся в Нижнеокск с целой командой норвежских бизнесменов. Здание телецентра представил им как собственную резиденцию, а крупнейший завод города, ранее выпускавший атомные подводные лодки, – как своё предприятие. Даже рестораны «Русского клуба» были якобы его, Клима, собственностью.

Партнёры, ни слова не знавшие по-русски, верили всему, что им говорил и показывал Клим. Казалось, теперь он никому не мешал.

Глеб был уверен, что норвежцы, привыкшие к упорядоченному веками правовому бизнесу, не просчитали авантюрную натуру Клима. И даже немного позлорадствовал: «Не всё им разводить нас, русских». То, что Андреев «разводит» новых партнёров, было видно всем нижнеокским предпринимателям. Но в чём эта авантюра заключалась, было пока непонятно. Глебу даже подумалось, что бывший друг губернатора так плотно занят с доверчивыми иностранцами, что ему до кремлёвских разборок и дела нет.

Борис Ефремович со временем стал понимать, что судимые люди рядом с государственной властью неприемлемы.

Он стал чаще ездить в Москву и более плотно контактировать с демократическо-либеральной элитой.

Однажды, вернувшись из столицы, Певцов пригласил Глеба к себе. Была тёплая летняя погода, и Борис предложил Глебу прогуляться по кремлю. Глеб насторожился. Понимал, что прогулка эта неспроста. У губернатора было прекрасное настроение, он много рассказывал о своих встречах в Москве и вдруг спросил:

– А ты представляешь, что бы сейчас было в нашем городе, если бы с нами по кремлю гулял Ричард Гир?

– Какой Ричард Гир? – удивился Глеб.

– Голливудский актёр. Совсем, что ли, кино не смотришь?

– Некогда мне смотреть.

– Ну ладно, – похлопал по плечу Борис Глеба. – Тут такое дело. Скоро будет объявлено о выборах губернатора. Надо придумать что-то такое, чтобы народ от этого побежал голосовать за меня бегом. А в Москве в это время будет проходить международный кинофестиваль, на котором Гир будет председателем жюри. Мне Соловьёв, президент фестиваля, – для дураков объясняю: режиссёр фильма «Асса» – и Абдулов, которого ты не можешь не знать, предложили пригласить американского актёра в Нижнеокск. Это будет мой подарок для наших женщин.

Глеб вопросительно посмотрел на Бориса.

– Понимаешь, президент России наконец решил поиграть в демократию и вместе с выборами в Госдуму второго созыва объявил первые в истории страны выборы губернаторов. Как в Америке! Теперь я, назначенный президентом, стану всенародно избранным. Понял, для чего нам Гир? Но у губернии денег нет, а стоит его приезд довольно дорого. Но ты, я думаю, потянешь!

– В смысле «потяну»? – спросил Глеб.

– В смысле ты заключишь с кинофестивалем договор, согласно которому возьмёшь обязательства по оплате всех расходов, связанных с посещением Гиром нашего города.

Глеб почесал затылок и сказал:

– Хорошо. Надо же и нашим жителям устроить праздник.

– Да-да. Впервые к нам приедет американский актёр, и вдобавок мы сможем показать бесплатно в кинотеатрах фильм «Красотка», где он играет главную роль.

«Русский клуб» заключил контракт, в котором были оговорены все условия приезда гостя: предоставление лимузина, президентских апартаментов, специальной охраны с сопровождением и переводчика, а также специальное меню.

Естественно, Глеб согласился на все требования, но не оттого, что всё это в городе было, а от широты русской души: если приедет Ричард Гир – всё сделаем, достанем, организуем – в общем, вывернемся как-нибудь.

За неделю до приезда было получено подтверждение: звезда прилетит на частном самолёте.

Возникли вопросы.

Во-первых, где взять лимузин?

В городе не было ни одного. А столичные ребята заломили за аренду такие деньги, что дешевле было Ричарда Гира носить на руках.

Во-вторых, где найти президентский номер? Никто даже не представлял, как он выглядит. Кто-то слышал, что в нём должно быть десять комнат. Поэтому стали думать, где найти помещение, чтобы было достаточное количество комнат одновременно со множеством ванных, туалетов, спален.

С охраной всё ясно – решили задействовать вооружённую службу безопасности Глеба.

Найти сопровождение тоже не составило труда.

Ну а специальное меню – это вообще не проблема. На Руси гостей всегда кормили отменно.

Таким образом, нерешёнными остались только три вопроса: лимузин, гостиничный номер и переводчик.

С последним вопросом помог губернатор, предложив в качестве переводчицы свою помощницу Полину Серебрякову.

Лимузин отыскали в закрытом военном испытательном центре. Это был бывший правительственный автомобиль «Чайка», простоявший без движения лет десять. Для чего он там находился, никто не знал. А кто знал, тот давно уже забыл.

Его почистили, подремонтировали, покрасили, отполировали. И ко всеобщему удивлению, в нём даже нашли спецтелефон, вмонтированный в подлокотник сиденья пассажира.

По гостинице решили ещё проще.

В бывшей обкомовской гостинице освободили верхний этаж, на котором находилось десять номеров. Там было много ванных комнат, душевых, спален – пусть звезда выбирает.

На входной двери этажа повесили табличку с надписью на двух языках «Президентский номер», увенчанную короной.

И только после этого с облегчением выдохнули.

В аэропорту для встречи голливудской знаменитости собралась вся административная свита в чёрных пиджаках, белых рубашках и галстуках. Только губернатор был в футболке и джинсах. Рядом стоял хор девушек в кокошниках с хлебом-солью. Каждый из начальников держал по тарелке с хохломской росписью в подарок гостю.

И вот лайнер приземлился, вырулил к встречающим. Подъехал трап. Из самолёта вышел мужчина с очень знакомым лицом в модном пиджаке из мятого льна и брюках из такой же ткани, улыбающийся и симпатичный. Его сопровождал лысый человек, завёрнутый в жёлтую ткань.

Серебрякова первая подошла к высокому гостю, представилась и как прилипла к Гиру намертво со своим блокнотом, так и не отлипала от него все сутки. Общение началось.

К приезду актёра была подготовлена программа с посещением теннисного турнира, обедом в ресторане «Охотник» с отцами города, потом выступление в кинотеатре, где должен был демонстрироваться фильм «Красотка», после встречи – банкет и прогулка на теплоходе, затем ночь в президентском номере, а утром – завтрак и отлёт.

После хорового пения, хлеба-соли, речей с разукрашенными тарелками все расселись по машинам и поехали на теннисный турнир, который был организован специально для Гира, так как, по мнению Певцова, американцы сплошь играют в большой теннис.

Колонна с мигалками и ревунами мчалась по улицам города. Люди, давно не видевшие такого чуда, высовывались из окон. Прохожие останавливались в удивлении, гадая, что же происходит.

А гостя в лимузине «Чайка» оккупировал Борис Ефремович и всю дорогу болтал с ним о жизни в Голливуде.

Старая «Чайка», видимо, проснулась от долгой спячки и мчалась на такой скорости, что все остальные машины безнадёжно отстали, в том числе и машины сопровождения. Поэтому лимузин приехал на теннисный корт без шумной свиты.

Почётного гостя привели на корт и объяснили, что он должен сыграть матч с губернатором. Гир улыбнулся, взял предложенную ракетку, размахнулся и так ударил по мячу, что тот улетел за трибуны.

Ричард Гир, как оказалось, в большой теннис никогда не играл, не играет и играть не умеет.

«Ничего страшного, – решили организаторы встречи. – Будем кормить». И направились к ресторану «Охотник», который находился недалеко от корта. Все были слишком взволнованы общением со знаменитым актёром, и никто не обратил внимания на его отказ от обеда. Гира чуть ли не силком потащили в ресторан. А чтобы сэкономить время, решили пройти напрямую через парк. Кто-то падал, спотыкаясь о корни деревьев, кто-то застревал в кустах, на что гость только смеялся, думая, что это всё запланировано, и постоянно повторял:

– Good, good…

Гостей встретило в фойе чучело бурого медведя, несчётное количество голов лосей и кабанов висело на стенах ресторана. В зале столы ломились от разных блюд: жареных поросят, фазанов в перьях, осетрины, шпигованной кашами, розовых тушек рябчиков на огромных тарелках. Все были очарованы этим зрелищем, и мало кто заметил, как побледнел американский гость, как сошла улыбка с лица его лысого спутника. Ричарда почти насильно усадили за центральный стол на почётное место.

Ричард ничего не ел и не пил. Его спутник тоже.

Но этого уже никто не замечал.

Все принялись за трапезу и стали провозглашать тосты.

Гир неожиданно вскочил из-за стола и выбежал из ресторана. Некоторые из присутствующих, которые не особенно интересовались настроением гостя, продолжали пиршество. Остальные же поспешили за Гиром. На вопросы он не отвечал, просил отвезти его с лысым другом от – дохнуть. Просьба была выполнена. Эскорт помчался в гостиницу.

Проезжая мимо одного из православных храмов, Гир велел остановить машину. Сказал, что хочет помолиться.

Удивление было огромным. Неужели Ричард Гир православный христианин? Долго выясняли, какого он вероисповедания. Переводчица, измусолив словарь, объяснила, что он буддист. А по буддистской вере, как оказалось, сотворить свою молитву можно в любом храме.

Внутри церкви никого, кроме сторожа, не было. Спросили разрешения, дали бутылку.

– Валяйте! – ответил тот.

Ричард Гир с другом зашли в храм, накрылись одеялом, часа полтора что-то бубнили. Из церкви они вышли вновь весёлыми, улыбающимися. Как узнали, он просил Бога простить его за присутствие на ужасном пиршестве в ресторане. Ни один буддист не может убить даже мошку, не говоря уже о том, чтобы есть блюда, предложенные ему на торжественном обеде. Все живое на земле – свято.

И вот эскорт прибыл в гостиницу. Звезде показали табличку с короной и надписью «Президентский номер».

Удивлению гостя не было предела. Таких апартаментов он ещё не видел.

Вскоре нужно было ехать в кинотеатр на фестиваль. Ричард захотел принять душ. Но это оказалось не так-то просто. Из десяти душевых работали только две. Причём туалеты как раз в этих номерах не работали, зато в остальных были исправны. Но даже это не испортило ему настроение: он был готов уже к любым неожиданностям. Освежившись и переодевшись в светлый шёлковый костюм и тёмную рубашку, он выехал на демонстрацию фильма. А его спутник в жёлтом остался в одной из комнат и стал усиленно молиться.

Около кинотеатра собралась огромная толпа почитательниц его таланта.

Лимузин подкатил не к служебному входу, а к центральному подъезду. И теперь, чтобы попасть в здание театра, необходимо было пройти двадцать метров. Эти двадцать метров шли тридцать минут. Охранники один за другим выбывали из сопровождения – их оттирали обезумевшие от желания прикоснуться к звезде женщины.

От костюма Ричарда остались какие-то лохмотья, висевшие на плечах. Даже ботинки и один носок умудрились снять. Но Гир всё это перенёс на удивление спокойно и с улыбкой вошёл в кинотеатр.

В служебном помещении он переоделся в новый, поспешно привезённый костюм и невозмутимо вышел на сцену.

Зал долго рукоплескал, не давая ему произнести ни слова. Наконец люди успокоились. Гир сказал, что рад приветствовать город, горожан и их губернатора. На этом его миссия закончилась. Он, зная, что в программе его пребывания на фестивале есть прогулка на теплоходе, чуть ли не на коленях упросил Певцова освободить его от присутствия на банкете и отправить покататься по реке. Борис уже нафотографировался, наобнимался с ним и отпустил с миром. То-то было радости у человека!

На небольшом катере с переводчицей и всего двумя охранниками Гир поплыл вдоль высокого берега реки, долго стоял на корме, задумавшись и глядя куда-то вниз по течению. Потом покормил чаек хлебом и попросил пристать к берегу одного из островов. Там он собрал хворосту, развёл костёр и присел рядом на камень.

Стало смеркаться. Холодало.

Но Ричард настолько был отрешён в этой тишине, что, казалось, даже ветер слегка притих – вся природа настроилась в тон его настроению, и люди, находившиеся рядом с ним, улавливали в воздухе звучание плавной тихой музыки, успокаивающей сердца и убаюкивающей души.

– Руки вверх! – прервал идиллию громкий крик. Из кустов выскочили три вооружённых человека.

Охрана выхватила пистолеты. Но что такое пистолет против автомата!

Автоматчики положили всех на песок, обыскали, ничего не нашли. Долго допрашивали, где сети, где рыба. Когда представители рыбнадзора выяснили, что ничего подобного нет, задали давно назревавший вопрос:

– А что вы здесь делаете?

Ричард Гир, ничего не понимая, только улыбался и бросал камушки в воду.

Серебрякова и охранники объяснили инспекторам, кого они задержали, а один из рыбнадзора, тот, что был помоложе, узнал известного американского актёра. Они извинились и занырнули обратно в засаду.

А Ричард Гир со своим сопровождением отправился в гостиницу.

Все участники банкета – от отцов города до гостей – гуляли всю ночь, поэтому провожал звезду только Глеб.

Утром он с Серебряковой поднялся к нему в номер. Завтрака ещё не было. Гир, уже одетый и свежий, стоял у огромного, во всю стену окна, закинув руки за голову. Перед ним открывалась безграничная даль земного простора. Бледно-синяя лента реки ощущалась как мощная гигантская артерия. Гир перевёл взгляд на облака, плывущие над городом как сказочные корабли, и покачнулся, уходя мыслями за синеющее безмолвие неоглядного заречья.

Переводчица, сидевшая рядом, вскочила, чтобы поддержать его. Гир её остановил и, повернувшись к Глебу, сказал, что такого простора и красоты он не встречал нигде в мире.

Глеб через Полину рассказал Гиру, что нижнеокский писатель Зарудин ещё в начале века с этого откоса слышал, «как в Канаде поют петухи». Актёр ещё раз полюбовался видом из окна и, как показалось Глебу, поверил в его слова.

Принесли завтрак: поджаренный хлеб, сметану, салат, чай.

Сели за стол, стали вспоминать вчерашние события. Смеялись над тем, как порвали его одежду. И Глеб спросил Гира, что самое необычное было в его жизни.

Он задумался, поставил чашку с чаем на стол, сложил руки и рассказал:

– Я много путешествовал, и однажды в Австралии, на одном из островов, застучали бубны, выскочили местные жители, одетые в яркие одежды. Они пели, плясали, и вдруг всё смолкло, все застыли. Вышел папуас, у которого сквозь нос была продета не просто косточка, как у всех, а здоровенная тяжёлая берцовая кость. И он её носил с гордо поднятой головой. Это был герой того маленького острова. Его показывали всем туристам. Для племени он был звездой в нашем понимании. Вот и я ощущаю себя тем папуасом, которого показывают людям как чудо. И даже, – он улыбнулся своей обаятельной улыбкой, – трогаю иногда себя за нос – проверяю, не торчит ли у меня там берцовая кость…

Этим закончился завтрак.

Гостя отвезли в аэропорт, загрузили в самолёт несколько десятков подаренных хохломских тарелок. Расцеловались троекратно по-русски. При этом Серебрякова почему-то заплакала. Гир погладил её по голове, что-то прошептал.

Из самолёта Гир помахал рукой и улетел.

Певцов был убеждён, что приезд американской звезды в Нижнеокск поможет ему победить на выборах. Видя его уверенность, Глеб рассказал Борису историю Ричарда Гира о папуасе. И посоветовал иногда трогать себя за нос: не появилась ли у него там берцовая кость.

Губернатор долго хохотал, но весёлость его была недолгой.

К вечеру он позвонил Глебу из Зелёного Бора по спецсвязи и сообщил, что Клим тоже идёт на выборы. И, как тот заявил в СМИ, победит и займёт место своего друга Певцова. Узнав об этом, Борис позвонил Климу, чтобы спросить, что он имел в виду, делая такое заявление.

Клим ответил: «Борёк, это тебе за то, что забыл друга. Я тебя, щенка, на выборах порву, как вчерашнюю газету!» – и бросил трубку.

По тону и спутанной речи губернатора Глеб понял, что тот испугался.

«Вот так Клим! Вот так фокусник! Значит, он не успокоился. Значит, он ещё попортит всем крови. Не дурак, не дурак», – рассуждал Глеб. Он решил обсудить эту проблему не по телефону, а лично с Борисом Ефремовичем в Зелёном Бору.

Это была охраняемая территория в заповедном лесу. Там в советские времена находились дачи партийных деятелей, а с перестройкой эти дома заняли новые руководители области. Самую шикарную дачу, естественно, занял Борис Ефремович Певцов, как губернатор Нижнеокской губернии.

Шофёр Глеба, Сергей Комаров, был очень суетливый и болтливый, хотя водитель от Бога. Если у него было плохое настроение, то это значило только одно – что-то не в порядке с машиной, на которой он работал.

Резво выскочив с Ильинки на улицу Горького, Комаров сбавил скорость: улица больше напоминала полигон после бомбёжки, была вся в ямах и рытвинах. Ругаясь и объезжая колдобины, Сергей медленно двигался по ужасной дороге. Была зима, декабрь, справа парк – бывшее кладбище, слева высотные дома с магазинами «Русского клуба». Глеб увидел, как на обочине замерзает девушка, сверкая от – крытыми коленками в какой-то лёгкой поддергайке и без шапки. Небольшого роста, симпатичная, светловолосая, со стройными ногами и идеальной фигурой.

– Замёрзнет «плечевая», – как бы сам себе и о чём-то естественном забубнил Комаров. – Простудит лёгкие и помрёт, и никому до неё дела нет.

– Стоп, – приказал Глеб.

И не успел Глеб выйти, как та, открыв переднюю дверцу машины, заскочила на сиденье рядом с водителем. Видно было, что она сильно замёрзла, тут же закашлялась и, обращаясь к нему, затараторила:

– Куда поедем? Или в машине? Если едем, то сто долларов, если в машине, то пятьдесят.

– Ты что, дура?! Тут шеф тебе хочет что-то сказать, – остановил её монолог Сергей.

Девчонка резко обернулась к Глебу.

– Чего надо? – с вызовом спросила она.

– Ничего, – ответил Глеб.

– Тогда чего остановился?

– Тебя жалко стало, лёгкие простудишь…

– А твоё какое дело?

– Ты давай не хами, – вмешался Комаров, – а то я тебе…

Девчонка сжалась, но вылезать из тепла ей не хоте – лось.

– Как звать?

– Танечка.

– Танечка? Может, тебя подвезти туда, где теплее, Танечка? – спросил Глеб.

– Мне нельзя отсюда уходить, это моя «точка».

– Оделась бы потеплее, замёрзнешь.

– А у меня больше ничего нет, я приехала из посёлка Шпальный, работы там нет, и здесь приличной работы найти не могу, а деньги нужны. На мне остались младшие брат с сестрой, родители умерли. Вот меня Ахмед и поставил на эту «точку».

– Понятно, – сказал Глеб. – Тогда, Танечка, пойдём со мной. – И, выйдя из машины, открыл ей дверцу.

Девчонка покорно вышла. Они перешли дорогу, Глеб открыл дверь в магазин и пропустил её вперёд. Продавцы, увидев Глеба, засуетились, зашептали: «Шеф, сам шеф пришёл!» Выскочила заведующая магазином.

– Здравствуйте, Глеб Андреевич! – узнала она Глеба.

– Вас как звать? – спросил Глеб.

– Вера Константиновна.

– Тут надо вот девочку согреть. Вера Константиновна, у вас в магазине шубы есть приличные? – спросил Глеб.

– Есть… – ответила заведующая.

– Подберите на неё, – показал он на девчонку.

Продавцы забегали и быстро подобрали шубу. В пол, из чернобурой лисицы. Танечка закуталась в шубу и от удовольствия закрыла глаза.

Глеб спросил её:

– Нравится?