Катарсис

Жизнь – есть сумма чувств? Человек – есть организм или все же душа? Время – бремя или бесконечное счастье? Авраам Александрович Андреевский лежал в темном одиночестве сердца и размышлял. Его бледное, худое, измученное историей тело было истощенным, но голубые, словно лазурные берега Средиземноморья, глаза освещали ночную квартиру. Рациональное и иррациональное вступали в новый буйный конфликт внутри сознания художника средних лет. Авраам Александрович родился в семье потомственного русского дворянина и родовой еврейской девушки. Про свое прошлое сам Авраам не любил вспоминать, он открывал тайны своей души точечно и ярко.

Все детство Андреевского пролетело слишком быстро. Остались лишь объёмные воспоминания былых времен. Первая пылкая любовь, которая могущественно захватила его юное сердце и выбросила на берег реальности, подобно огромной темной волне, которая овладевает песчаным берегом во время цунами. Величественная природа, захватывающая ощущения мальчишки. Вспышки уюта, возникающие в стенах домов родных людей и близких товарищей. Бесконечные игры, формировавшие уникальные сюжеты внутри Авраама. Все же греховное, что впитывал юноша, транслировалось на его личность и выплескивалось в социальном существовании Андреевского, но все же спустя пять лет после окончания одного из институтов культуры Петербурга, повзрослевший Авраам с радостью и разрывавшим его чувством ностальгии шёл по родным местам, наблюдая своими сверкающими глазами, тени понемногу отступающей молодости.

 После долгих терзаний художник поднялся и подошёл к зеркалу. Авраам всюду замечал изъяны и непропорциональность своего тела, но кто знает, стал бы Андреевский талантливым художником, если был бы эстетически великолепен. Умывшись, он набросил полотенце на шею и закурил толстую сигарету, распахнув окно его лицо атаковал летний, но прохладный балтийский ветер. На подоконнике творец просидел почти до самого утра, но вдруг в считанное мгновение вдохновение заставило его сердце стучаться в новом неизвестном ритме. Руки затряслись, и, взяв краски, Авраам начал творить необъяснимые фигуры. Сюрреализм! Художник не мог отдышаться от буйства стихий внутри, усмирить его эмоциональные порывы может только творец, сильнейший в мире.

Приняв душ, Авраам оделся в черный истрепанный костюм, который когда-то принадлежал его отцу. Коммунизм забрал у гениев божественное, отдав посредственность людям слабым. Художник вышел из изящного дома. Петербург всё ещё продолжал дышать аристократией. Небольшой дождь накрапывал на угольные кудри и на серую ткань костюма. Прилив энергии, заставил тело Авраама двигаться быстрее. Через несколько минут Андреевский стоял у входа в величественную церковь. Лучи из его души начинали приближаться к благодати. Чувство, которое не переплюнуло ничего в его жизни стало присутствие Бога. Еврей, который родился в христианской стране, имеющий при этом друзей буддистов и мусульман был уникальным божественным существом, который трактовал Бога по-своему, но оставлял себя закрытым, от других персон.

Величественная архитектура Князь-Владимирского собора внушала трепет в сердце верующего. Авраама всегда мучил вопрос, а есть ли Бог? В мире столько зла, грехов, невежества. Отсутствует справедливость и даже самые невиновные погибают, в то время, как убийцы, воры, отступники живут по крайней мере материально- превосходно. Но сколько его мозг не пытался логически размазать идею Бога, он чувствовал его присутствие во всем прекрасном, его милосердие, да и весь свет был однозначно сотворен им. Верующий входил в храм, и вода сходила с его худощавого стана. Авраам медленно ступал и эхо разносило плавные, но очень громкие звуки туфель. Стойкий запах воска ударил в нос, а глаза словно разбежались в разнообразности библейских образов и уникального позолоченного алтаря в центре собора. Его сознание на время уходило от мира и проникало в далекие чудесные миры. Андреевский бесконечно благодарил творца и наслаждался атмосферой православия.

– Авраам! Мой мальчик!

Услышав, своё имя Андреевский спокойно повернулся и увидел священника пухлого телосложения с длинной и пушистой бородой, одетого в черную рясу и с огромным золотым крестом на шее.

– Отец Михаил! Здравствуйте! – не сдерживая своей косой улыбки, поздоровался Авраам.

– Мой мальчик. Ты все-таки пришёл для исповедания?

– Нет. Для молитвы.

– Молитва. Это хорошо! – похрюкивая и улыбаясь, ответил священник.

Андреевский повернулся в сторону лика Христа и остался наедине с поиском Бога.

– Как же твои картины? В том году ты прекрасно нарисовал наш собор! Может быть все-таки освятим твою квартиру? – отец Михаил не хотел отступать.

– Все отлично, а вот квартиру освящать не стоит! – едва сдерживая эмоции, отвечал Авраам.

Священник удалился в сторону рыдающей, ухоженной прихожанки, так и не закончив разговор. Выходя из собора, у Авраама оставались двойственные ощущения. Верующий получил эстетическое и духовное наслаждение от храма, но образ батюшки, хотя и был очень родным, но таил за собой плотские грехи.

Андреевский шёл по улице и наблюдал за тенью былого великого города. Войны и различные исторические события нанесли огромный урон этому прелестному месту. Западная цивилизация испарялась, таяла на глазах очевидцев. Мир уносило ветром и оставались лишь идеалы внутри сердца. Стоит также заметить, что Авраам Александрович был видным советским художником и даже выступал на крупных выставках. Он получал неплохое жалование, но объехав почти все просторы СССР, кроме изящной природы и уникальных людей, художник не встречал ничего прекрасного. Социализм завел страну в духовном плане в тупик из которого выбираемся все мы до сих пор.

Творец, проведя дома ещё несколько дней, закончил работу над своими необыденными картинами. Целые вселенные жили на бесконечных просторах его живописи. Андреевский закурил после окончания работы почувствовал душевный гнет и разруху. Хаос заполонил его сердце и с неспокойной душой он отправился очищать себя материально. Приняв душ, художник причесал свои длинные темные кудри, оделся все в тот же костюм и подошёл к балкону. Авраам жадно закурил, держа сигарету в правой руке, а левую ладонь опуская в карман жилетки. Впитывая последние лучи света, Андреевский все-таки решился на путешествие в Париж. Его сердце закрутило и сжалось. Дело в том, что ещё месяц назад ему предложили участие на выставке в столице Франции. И его терзали сомнения. А что скажет общество? Вдруг картины нестоящие? Как мой поступок оценят на Родине? Его узколобость в тот период времени, позже поражала художника, но всё же он решился на этот огромный шаг.

Андреевский шёл по улице и поглощал краски ясной погоды. Птицы кружились в безумном танце фауны. Немногочисленные деревья смотрелись, как дань памяти человеком природе. Авраам втянул всю атмосферу своего ностальгического места проживания. Прошлое было тёмным, родных людей почти не осталось, а все по-настоящему близкие были или мертвы, как духовно, так и материально, либо эмигрировали.

Спустя некоторое время Авраам Александрович стоял в главном здании Союза Художников СССР. Трепет захватывал его тело, хотя снаружи он казался хладнокровным. Поднимаясь по ступеням художника съедала наигранная, пошлая обстановка. Лозунги, атрибуты, скульптуры партии отталкивали и выжимали его сердце. Настоящий творец в ситуации тотальной несвободы открывает свою душу, хотя и может пожертвовать своей жизнью при этом. Авраам Александрович же скрывал себя под маской, которую создал ещё в ходе социализации. Верующий среди атеистов, художник среди революционеров, корреспондент среди солдат, романтик среди реалистов, космополит среди патриотов.

– Здравствуйте, Александр Михайлович, – входя в кабинет главы союза, завязал диалог художник.

– Здравствуйте, товарищ. Как ваши дела? – с улыбкой, поправляя очки, ответил Смирнов.

– Неплохо, но хотелось бы и лучше. Я присяду?

– О, все ваши буржуйские повадки, присаживайтесь, конечно.

Андреевский сел и детально присмотрелся к советскому гражданину. Смирнов был одет в классический советский серый костюм, который был пустым и даже уродливым. Весь он отдавал тошнотой сложившейся системы.

– Так вы по поводу выставки? Не так ли? – несколько надменно ответил Смирнов.

– Верно.

– Так, нашему союзу стоит подать заявление. Вы хорошо работали, восстанавливая Ленинград, и вы являетесь членом партии. Приходите на следующей неделе.

– Огромное вам спасибо! – приободрившись, произнёс художник.

И только он хотел выйти, как Смирнов прервал его действие.

– Не слышали, что товарищ Лебедев приезжает к нам на днях на выставку передового советского искусства?

– Нет, к сожалению, – презирая речь, но хладнокровно отвечая, произнес творец.

– К счастью, вы выставите свои работы перед показом их за рубежом. Хорошего, рабочего дня вам, товарищ! – Смирнов прервал разговор, так как раздался душераздирающий звонок.

Андреевский поспешно удалился полный отрицательных эмоций.

Дни смешались. Авраам жил в тумане переживаний, который постоянно обновлялся. Полет воображения не мог улететь за пределы реальности. Его терзали комплексы существования. Мои работы гениальны или же уродливы? Я маргинал или важная персона? Окружающая среда так уродлива, а я не делаю попыток дабы изменить её. Я создаю, но успешно для массы пролетариев. А стану ли я великим деятелем или это совершенно неважно? Встречу ли я любовь или приговорен к вечному страданию в одиночестве?

Андреевский встал с кровати, подошёл к зеркалу, сжав кулак. Раздался звонок в дверь. Авраам быстро оделся и её отворил.

– Здравствуйте, товарищ! Сегодня день выставки…Пашка, Федька, забегайте, – входя в квартиру, начал диалог Смирнов.

– Здравствуйте, Александр Михайлович, а что, собственно, происходит?

– Голубчик, сегодня день выставки. Вы должны были знать… Быстрее ребята.

– Вы даже меня не предупредили! – обозленно внутри, но твердо снаружи проговорил Андреевский.

– Вас должны были оповестить. Разберемся! Собирайтесь, сейчас товарищи вынесут ваши работы.

«Разберемся» – любимое словечко бюрократов. Все смешалось в душе Авраама. Он уже ничего не понимал и не ощущал.

Спустя мгновение Андреевский оказался в типичном нововозведенном советском музее. Многочисленные граждане заполнили выставку. Авраам находился душой и телом в другом пространстве, в другом времени, среди других людей, но все же ему приходилось выслушивать глупые представления об искусстве среди псевдозаслужанных деятелей. Разговоры с представителями партии, разговоры с пролетариями, разговоры с советскими товарищами все это доходило до внутренней тошноты Авраама. После выставки сложилась окончательная картина восприятия Андреевским СССР.

– Не могу и не хочу! – решил Творец.

Картины по мнению высших чиновников отдавали космополитизмом и развращали умы советских людей. И все же они разрешили Андреевскому представлять Советский Союз на мировой арене живописи. Авраам пришёл домой совершенно опустошенный, и успел только сорвать с себя пиджак, и бросить его в сторону ванной комнаты, затем стянуть галстук, и упасть на кровать, но эту ночь сюрреалист не забудет никогда.

Ἀργοναύται

2

Белоснежные суровые холмы окружили взор Авраама. Серые громадные фьорды виднелись вдали. Легкий снег таял на лице художника. Поднявшись, Андреевский пошел тихими шагами. Воздух был очень влажным и ледяным. Сердце замирало, а его тело было одето в длинную рубашку синего цвета. Кусок темной медвежьей шкуры свисал с его плеч. Телосложение изменилось, а подойдя к горной реке он увидел свое отражение и не поверил своим глазам. Авраам превратился в высокого, крепкого, белокурого мужчину с двумя небольшими шрамами на лице и изумрудными глазами.

– Эй, Сигурд. Что ты там делаешь?! Дичь сама себя не поймает! – буквально рыча, прокричал какой-то высокий мужчина с огромной рыжей бородой.

– А, да, секунду. А где мы? И кто ты? – ответил Авраам.

– Что с тобой брат? —огорчившись, мужчина подходил все ближе и ближе к творцу.

– Брат?

– Эййй, Даг, Роло, сюда!

Через несколько минут показались ещё два невысоких, но крепких мужчины одетых в похожую одежду.

Это Скандинавия! В этом нет сомнений, но как? Ведь я не знаю языка? Ииии… Время! Почему мы с топорами и в странной одежде?

– Ты какой-то задумчивый Сигурд! – прокричал невысокий викинг с длинной белой косой.

– Локи шутит с нами, ребята! Это точно Сигурд? Давайте отведем его в дом вечных пиров.

– Стойте! Вы викинги? – дрожа, спросил Авраам.

Все трое резко засмеялись, а затем побежали с ревом в сторону «Сигурда». Они связали художника, и надев мешок на голову, потащили его в дом. Темные нитки были видны глазам художника. Авраама терзал первобытный инстинктивно понятный страх, но все же он был сосредоточен на обонянии и прочувствовал каждый шаг викингов. Аромат хвои, моря и скандинавских льдов творили ему картину действительности. И вот крайним запахом в этом видимом путешествии стал аромат меда, крови, мяса и костра.

– Это Сигурд, зачем вы его связали? – выхватывая топор, первым делом заорал на весь зал мужчина.

– Отец, успокойся! Это не Сигурд. Это все проделки Локи! Всеотец скажи Рагнару!

Вдруг послышался тихий, но могучий стук копья об деревянный пол!

– Викинги! Снимите с него мешок и подведите его ко мне!

– Но….

– Никаких «но»!

Даг и Роло взяв под руки Авраама, сорвали мешок с его головы, и он увидел огромный зал похожий на верховные дома нордов. Величественные столы, набитые едой и мёдом, огромные золотистые люстры и изящная работа ремесленников. Огромный золотой трон стоял чуть выше всех столов на нём сидел высокий, крепкий мужчина в угольной мантии и черном капюшоне. Огромное золотистое копье упиралось в пол. Глаз у него был лишь один, но излучал такой спектр эмоций, что трудно было смотреть дольше одного мгновения.

– Сигурд, подойди ко мне!

Авраам размеренными шагами начал свой путь, пока он шёл у него сложилась полноценная картина происходящего. Это Асгард! Точно! Или что-то в этом роде.

– Да, всеотец.

– Как ты попал в это место?

Авраам вспомнил, как в детстве зачитывался мифологией разных народов, и все банальные знания он пронес в душе до своего возраста.

– Я погиб в бою, всеотец!

– В каком бою?

– Разбивал саксов под Йорком! – приняв правила игры, начал творить подобно полотну художник.

– Нет, это не Сигурд! – заорал Даг и бросил топор в Авраама.

Чувство близости смерти ощутил вдруг Авраам и почувствовал лёгкое касание топора недалеко от своей головы.

– Даг! Ты идешь на охоту на неделю прямо сейчас! Бегом! – встав, Один закричал.

– А вот кто ты незнакомец, пожалуй, нам расскажет Локи. – Один позвал Локи.

– Это человек из Мирдгарда! – послышалось огромное эхо и звонкий голос Локи.

Локи вбежал в зал. Это был невысокий и худой белоснежный человек.

По залу прокатились крики и негодование, как вдруг один из викингов вошел в зал с двумя небольшими топорами. Норд был сутулым, но очень ловким и резким, его рельефное тело было обнажено и покрыто десятками рун, которые казалось светились и отражали вечные крики кровавых битв.

– Я вижу темный свет из твоих глаз! Ты не мой брат! Ты не викинг! Всеотец я требую боя с этой тварью!

– Ивар не все можно решить при помощи боя! Мудрость- основа нашего мира, – грозно ответил Один одному из легендарных конунгов Дании.

По дому прокатилась тишина зимнего морозного утра.

– Все решит место силы у ветвей Иггдрасиля! – сказав, стукнул копьем Хави.

Рев и крики посыпались словно огромные валы тумана осыпают горные ущелья. Авраам ничего не понимал, но он находился в такой полной новых эмоций атмосфере бесконечного пира, что ему хотелось побыть здесь ещё и ещё. Он жаждал создавать всё новые и новые творения, по его телу пробегали мурашки, и художник желал схватить с невиданной яростью мольберт и холст.

Лазурные лучи света били вокруг места силы к которому подходили тысячи воинов, сотни конунгов и десятки асов. Огромные бабочки темно синего цвета кружились в магическом полёте флоры и фауны Асгарда. Место силы представляло собой девять огромных рунических камней, которые представляли все миры космоса. Из места силы издавалось чудесное пение звонких эльфов, басистых великанов, огромных огненных глыб, нежных облачных скальдов и течения жизни по древу Иггдрасиля. Все это заставляло приводить любое живое существо в состояние транса.

Один подошёл в центр места силы. Его размеренные шаги, казалось, закручивали в бесконечную спираль судьбы смертных.

– Ивар, подойди ко мне! – легким жестом копья Хави указал место для конунга.

– Да, Всеотец! – смиренно произнес один из кровавейших людей в истории.

– Постойте! Я скажу все, как есть! – резко прокричал Авраам.

– Вовремя ты! – оскалив зубы, будто прорычал Ивар.

После небольшого молчания, усмехнувшись Хави решил услышать оправдание смертного.

– Я попал в этот сказочный мир совершенно случайно! Я художник из совершенно другого времени, мира, части света! – трясущимся голосом прошептал художник.

Вокруг древа раздался многотысячный хохот лишь лицо нескольких асов оставалось хмурым. Послышался стук в дверь…

Андреевский вскочил с кровати на которой заснул в костюме! Заправив рубашку и надев тапочки, художник, медленно протирая глаза, открыл дверь.

– Здравствуйте, Авраам Александрович, вас беспокоит майор КГБ. Кузнецов Алексей Иванович.

– Здравствуйте, чем обязан? – вжав зубы, пробормотал творец.

– Пройдемте со мной в учреждение там и обсудим все детали.

– С большим удовольствием! – натягивая улыбку, лицемерно произнес Андреевский.

В стенах КГБ Андреевский выслушивал целые лекции про поведение советского гражданина в капиталистических странах. Андреевский засыпал под монотонный голос рабских персон.

– Товарищ Андреевский, восьмого октября тысяча девятьсот пятьдесят пятого года мы выезжаем с вами в Минск, из Минска мы также на поезде добираемся до Варшавы, из Варшавы на поезде до Берлина, а уже из ФРГ мы вылетаем в Париж. Ваши полотна будут сопровождать еще трое сотрудников музея, а я стану вашим надзорным органом на время вашего путешествия, черт бы его побрал… Все ли вам ясно?

– Да. – «Значит у меня осталась ровно неделя… Я сделаю все, чтобы попасть туда, где живет моя душа!» – Про себя размышлял Авраам.

– В таком случае. До встречи!

– До свидания, Алексей Иванович! – произнеся имя и отчество, художник выдавливал из себя остатки улыбки, а майор был вдохновлен значимостью своей персоны.

Все дни пролетели как один, эта вечная тошнота была на грани срыва в пропасть и взлета на нежных крыльях свободы. Признаться, честно Андреевский не был прозападным человеком. Имея критически-аналитический образ мышления человек взвешивает все за и против, но человеку творческому свобода превыше всего на белом свете.

Ярчайший рассвет восходил ранним утром восьмого октября. Авраам морщил лицо от наступающих лучей ослепительного света, и жадно втягивая дым, курил сигарету, как внезапно увидел целую группу советских граждан.

– Товарищ, здравствуйте! – произнес Кузнецов. Кузнецов был средних лет мужчиной невысокого роста и очень крепкого телосложения. Тщательно причесанные волосы выдавали в нем классического чекиста. Это сразу бросалось в глаза. – Товарищ! – повторно слегка повышенным голосом сказал Кузнецов.

Андреевский опустил голову и мягко выдыхал горький дым из своих легких. При этом неспешно оглядывал стоящего рядом сотрудника.

– Здравствуйте! – тихим басом прошептал Авраам.

– Петр, Людмила и Галина вы едете в пятом вагоне! И следуйте инструкциям, мои родные, – со строгой, но легкой улыбкой на устах сказал Кузнецов.

Стоит отметить, что Петр, Людмила и Галина были рядовыми советскими работниками музея. У девушек были плотные волосы и небольшие слегка заметные усы над верхними пухлыми губами. У Петра же были очень темные руки, покрытые венами и крупные мускулы, выдавливали рукава рубашки, что сразу выдавало в нем аграрного выходца.

Поезд был стандартным и забавным. Аромат пота и хлорки пропитывал все вагоны, но при этом придавал им пролетарский уют.

 Андреевский положил свою небольшую сумку, которую он собрал за несколько мгновений, и самое важное лежало в его рабочем деревянном чемодане это были кисти, краски, холсты и небольшой мольберт. С невероятным трепетом он укладывал чемодан на полку, словно Авраам ласкает своего маленького ребенка.

– Товарищ, Андреевский, вам принести чаю? – сделав губы трубочкой, добрым ртом произнес Петр.

– Да, буду благодарен! – художник произнес это, как вдруг он почувствовал невыносимое милосердие к Петру и его имя – Петр Великий или Апостол Петр – отсылало Авраама к полетам во сне и наяву.

Свежий, бархатный, крепкий черный чай пропитал ароматом все купе художника, который смотрел в окно с быстро пролетающим пейзажем.

Легкие глотки горячего чая и нежные, конфеты от фабрики «Красный Октябрь» таяли во рту и гастрономическое изобилие пересекало острова и реки души внутри Андреевского. В поезде ему было превосходно, но все сбил назойливый стук Кузнецова и открытие двери. – Товарищ, Авраам Александрович, пока вы еще не уснули должен вас проконсультировать насчет нашей поездки.

Вечные консультации и разговоры о «важном»

– Да, конечно, Алексей Иванович, входите!

– Благодарю, голубчик!

– Так что за консультация?

Оглянувшись по сторонам, Кузнецов прикрыл дверь и шепотом произнес.

– Вы же понимаете, что вам не стоит пытаться бежать?

– О чем это вы? —слегка нервно ответил Авраам.

– Я просто вас предупреждаю, что в случае чего КГБ очень хорошо работает по всему миру! —улыбаясь проговорил Кузнецов.

– Да… Я все прекрасно понимаю и не стану бежать. С чего вы вообще подумали, что я буду бежать?

– А с того, мой друг, что вы культурные деятели уж слишком часто меняете пол под ногами и любите сменить, так скажем, работодателя!

«Работодатель? Это он считает умным словечком раз так его выделяет», – подумал про себя Андреевский.

– Даже если это и так я не привык причинять боль связанным людям и пытать их! – ехидно произнес Авраам.

– Если бы вместо меня сидел бы сейчас один из моих коллег с более нетерпеливым характером, то вы бы уже лежали на полу моля пощады, гнусный рисовальщик! – после этих слов Кузнецов сжал кулак и спокойным и размеренным шагом вышел из купе Авраама.

– Станция Минск-Пассажирский! – проговорил рупор.

Андреевский вскочил, нацепив на себя костюм и аккуратно собрав все свои вещи, не успев даже умыться вышел на улицу. Что ему сразу понравилось в Минске, так это как он был восстановлен после Второй Мировой. Его разум нахлынули воспоминания о военном времени. Город был почти уничтожен. Авраам помнил, как еще давно видел снимки в газетах изуродованного города, но сейчас он дышал атмосферой слияний древлян и дреговичей. Атмосферой такого славянского города, который несёт в себе многовековые традиции. К сожалению, побыть в городе дольше ему не удалось. Андреевский лишь решил пройтись полчаса по Советской улице. Его сопровождал Кузнецов, который аппетитно кушал свежие вокзальные бублики.

Дома Минска таили в себе кристалл истории, хотя многие были реконструированы или еще находились в ремонте, но все же в столице Беларуси был непередаваемый порыв культурного кода. Авраам размышлял о своем сне и казалось, что вот-вот он может обжечься о тернистые корни своей чувственности и утонуть в море психоза.

Тихая прогулка двух ленинградцев была неспешной, хотя время уже начинало поджимать их путь, как вдруг Андреевский заметил очень любопытную картину. Человек явно славянского происхождения стоял возле подъезда одного из старинных домов в чистом костюме у него были воздушные усы цвета древесного угля. Этот человек размеренно покуривал в трубку и глядел куда-то вдаль, рядом с ним возле подъезда играли деревяшками маленькие дети: мальчик и девочка. Они были тихими, и, если бы не пыль от строительных материалов на лице можно было сказать, что они сами маленькие ангелы с полотна Санти. Андреевский остановился, вкушая прелесть обстановки. За ним остановился и Кузнецов, который продолжал жадно пережевывать бублик.

Из дома вдруг вышел старый мужчина с жидкими седыми волосами, но в очень качественном черном костюме на его опухших пальцах красовался старинный перстень.

– Ясно, Чеслав нам больше не о чем с тобой говорить! – хлопнув подъездной дверью, начал спускаться по парадным ступенькам пожилой гражданин.

– И больше не приходите сюда! – яростно кричал из окна первого этажа худой, долговязый мужчина с острыми и тонкими губами и пушистыми волосами, которые уже начинали выпадать кусками.

– Пошли, что встал! – пожилой человек обратился к мужчине, которого увидел Андреевский самым первым.

Мальчик и девочка встали и подбежали к старику обняв его, но тот черство оттолкнул их, произнеся при этом – «Быдло»!

Мальчик упал на копчик, девочка же устояла на ногах. Стоит отметить, что детям на вид не было больше десяти лет.

Андреевский переполненный гневом подбежал к детям и поднял обоих с пола, они плакали, но старый и средних лет мужчины даже не повернулись. Выбежал, как затем оказалось отец детей, обняв детей он прокричал пару фраз на польском уже растворившимся в улице мужчинам.

– Здравствуйте, меня звать Чеслав. Спасибо, что не прошли мимо моих деток.

– Добрый день… – но разговор перебила девушка, которая вышла из квартиры. Она была в дрянном платье синего цвета на плече у нее висело конопляное полотенце, и ее мужская походка выдавала в ней крестьянку, но при этом ее словно внеземная красота, несла ангельский облик детей этой семьи. Она быстро взяла детей за руки и загнала их в квартиру.

Андреевский стоял словно снова попавший в сон.

Мужчина выпучил свои широкие голубые глаза и смотрел на художника.

– Извините, я понимаю, что лезу не в свое дело, но что сейчас произошло? – слегка трясущимся голосом проговорил Андреевский.

– Понимаете, можно сменить систему, правителя или моральные устои мгновенно, но люди будут меняться поколениями после таких реформ! – с пеной у рта жадно прострочил Чеслав.

– Да… Понимаю!

– Не стоит переживать заботы других часто, мой друг, а что касается этого инцидента, то мой отец и брат, – те двое мужчин, – они против моего брака с Полей, так как она крестьянка, а по мне хоть бы она Сатана. Любовь способна сломить все принципы и устои нашей жизни!

– Чеслав, вода кипит! – послышался женский крик из окна!

Пожав руку Андреевскому, Чеслав с улыбкой на лице удалился.

Авраам возвращался на вокзал с тараторившим всю дорогу Кузнецовым, но при этом жадно молчал.

Вечерний белорусский закат вдохновлял Авраама все на большие думы. Художник вспоминал свою жизнь, пил крепкий чай с парой мягких бубликов.

Ночная луна озарила лик Авраама, и он уснул. Стук в дверь разбудил Андреевского. Открыв дверь, в купе вошёл Кузнецов и сел напротив: —«Ну что, голубчик, выходим мы в Варшаве! Меняем поездок.»

Работники музея выпрыгивали и радовались приезду в Польшу. Один лишь Кузнецов сохранял мрачное лицо.

– Так, дорогие товарищи, собрание на вокзале в одиннадцать ноль-ноль по Москве, что означает в девять ноль-ноль по Варшаве! Все ясно?

– Да! – все крикнули хором, лишь Андреевский вялый с пиджаком на плече проплелся мимо.

Грозная, серебряная луна светила над одной из столиц человеческой цивилизации —Парижем. Выходя из самолета, Авраам прочувствовал свежий, прохладный, влажный воздух столицы Франции. Тело шло будто отдельно от нежной души Авраама. Творец плыл и сразу же ему захотелось начать писать.

– Авраам Александрович, ваши картины мы перегрузим на наш автомобиль, – объявил Петр.

– С ними все в порядке? – отойдя от путешественной эйфории, спросил художник.

– Да, не переживайте.

– Отлично, – безразлично ответил Авраам.

Андреевский шел молча вместе с Кузнецовым.

– Наконец-то мы прибыли, товарищ. Но этот капитализм от всех этих лиц мне хочется тошнить! – сказал Кузнецов.

– Тошнить? – удивленно спросил творец.

– Да, тошнить.

– Да, тошнить…

– А что это тебя так волнует, голубчик?

– Забудьте. – Авраам озлобленно ускорил шаг.

– Как скажешь, товарищ! – с ехидной улыбкой ответил сотрудник КГБ.

Два вишневых Forda 1949 года выпуска стояли у въезда в аэропорт. Авраам и Кузнецов сели в машину и двинулись в путь до улицы Rue D’ Assas Парижа, где советский дипломат Виноградов снял дом для проживания земляков, который находился недалеко от Люксембургского сада.

Андреевский видел этот прекрасный, старинный, европейский город застав его в бабье лето, когда погода позволяет в самом огромном достоинстве заметить все величие синтеза архитектуры и природы. Приехав к месту встречи с дипломатом, Андреевский вышел из автомобиля и жадно захотел покурить.

Кузнецов, как будто зная, протянул сигарету.

– Благодарю! – Андреевский сильно был рад одной сигарете.

– Здравствуйте, дорогие, меня зовут Сергей, а вас? – дипломат быстро поприветствовал.

Виноградов нужно отметить был классическим советским дипломат в Европе тех лет. В нем еще не было столь многого от коммунистической партии и в его уже слегка седоватых, но очень крепких волосах виднелись следы царской России и ее нравственных уставов. Сергей был невысокого роста и худощавого, но жилистого телосложения все выдавало в нем русского дипломата в самом стереотипном представлении о них.

– Здравствуйте, меня зовут Виктор, – скрывая свое настоящее имя, ответил Кузнецов.

– Здравствуйте, Авраам, – непринужденно покуривая сигарету ответил Андреевский.

– Приятно познакомиться, господа! Это ваш дом на ближайшую неделю Всемирной авангардной художественной выставки. Дом старинный, построенный еще во время правления Наполеона III. Пройдемте.

Здание было и правда покрыто слоем зеленого мха поверх полуобвалившейся штукатурки, но все в нем выдавало идеальный дом для творчества, который не слишком мрачен, не банален и в то же время максимально аскетичен.

Музейные работники заносили картины под свет тусклых керосиновых фонарей. Андреевский спешил побыстрее снять с себя всю грязную одежду и принять ванну.

– Ваша комната, Авраам. Если хотите принять душ, милости прошу обращаться ко мне!

– Благодарю вас! – за долгое время искренне произнес Андреевский.

Образ Виноградова был легко запоминаемым. Темно-зеленые глаза таили секрет французской лилии, которая расцветала в полярных лучах северной страны.

Андреевский осмотрел свою комнату. У левой холодной стены стояла старинная дубовая кровать, которая была уже застелена белым комплектом белья. Темный пол отражал луну, свет от которой, сливаясь со светом от фонарей падал из маленького, деревянного окошка. Возле правой стены стояли стулья и небольшой коричневый шкаф с изящными ножками, выполненными в стиле ампира. Поодаль от окна располагался небольшой рабочий стол с деревянными вставками на поверхности, видимо он был предназначен для писательской деятельности. Андреевский снял пиджак и повесил его на стул. Расстегнул рубашку и достал свой деревянный чемодан. Достав небольшой мольберт, маленький белый холст, пару кисточек и пахучие краски он принялся за работу. Очень медленно вырисовывая глыбы ледяной Скандинавии. Творец запомнил свои наброски свирепых воинов, которые подарил немецким мальчикам и начал творить. Так Авраам просидел до самого утра, вырисовав тонкие линии и осветляя свою темную комнату почти потухшими свечами и одной керосиновой лампой.

В тот момент, когда художник дорисовывал фьорд послышался стук. Авраам, поднявшись со стула, открыл дверь. Перед лицом показалась невысокая, но очень привлекательная девушка, которая держала в руках поднос с ароматными круассанами и чашкой кофе с молоком. Она улыбнувшись протянула поднос к Аврааму.

– Merci!7 – поблагодарил художник.

Девушка, поклонившись, ушла.

– Какой запах! – воскликнул Андреевский.

Художник с невероятной благодарностью на душе начал вкушать простое, но настолько вкусное гастрономическое произведение искусства.

После завтрака Андреевский отодвинул мольберт и все принадлежности от окна, и решил искупаться. Выходя в запачканной красками рубашке из своей комнаты, он вновь увидел эту девушку, она показала жестами на ванную комнату, и Авраам прошел до нее. Войдя в комнату, художник ощутил запах железа и горячей воды. Вы никогда не замечали, что вода тоже имеет запах? Она бывает разной, но всегда по-своему прелестна. Вода или H2O казалась бы такой обыденный для всех нас элемент, но сколько он таит в себе тайн и загадок и как мы радуемся после даже небольшой жажды, выпивая стакан прохладной воды в жаркий летний день.

Авраам с трепетом принимал ванну и очень нежными прикосновениями отмывал свои волосы и все свое тело. Позже Авраам еще и взял бритву у девушки. Приведя себя в порядок, художник начал яро благодарить женщину:

– Огромное вам спасибо, jeune femme8! – с огромным праздником внутри себя изрек Авраам.

Андреевский немного просохнув вышел на внутренний Двор дома. Все парило вокруг него. Творец чувствовал новый всплеск вдохновения, ему хотелось жить, как никогда прежде за последнее время. У ступенек стоял Кузнецов с зализанными назад волосами.

– Доброе утро! – неожиданно начал разговор Андреевский.

– Доброе, товарищ, – с хмурым лицом ответил Кузнецов.

– У вас не будет сигареты?

– Да, конечно! – Вытащив сигарету из потрепанного портсигара, сказал Кузнецов.

Художник поджог сигарету и алчно начал ее курить.

– Уже завтра одиннадцатого октября выставка. Большой путь мы проделали. Надеюсь СССР будет вами гордиться! – продолжил диалог сотрудник КГБ.

– Да, путь был и правда большой.

– Сегодня прекрасная погода, но твоя рубашка оставляет желать лучшего, хорошо, что у меня была с собой вторая!

– Буду признателен, если вы со мной ею поделитесь!

– Не вопрос, только перестань говорить, как буржуй! – хлопнув по руке Кузнецов удалился за рубашкой.

– И еще, Алексей Иванович.

– Да?

– Могли бы вы одолжить мне пару купюр, хотел бы сегодня прогуляться по городу.

– Я вам не казначейство, Авраам Александрович, обратитесь с этим вопросом к товарищу Виноградову, – с небольшой улыбкой ответил Кузнецов и растворился в французском доме.

Все же получив рубашку от Кузнецова, хотя она и была немного великовата в следствии худобы художника. Авраам стоял на пороге дома и желал пройтись по одному из величайших культурных центров мира. На счастье, самого Андреевского в момент его первых шагов отстранения от порога, на автомобиле подъехал Виноградов.

Выйдя из автомобиля, он начал диалог:

– Авраам Александрович, куда же вы торопитесь?

– Здравствуйте, я вот думаю прогуляться по Парижу.

– И это прекрасно, для творческой персоны нельзя найти и более подходящего места! – с счастливой улыбкой на лице сказал дипломат.

– Это уж точно и благодарю за завтрак и возможность принять ванну.

– Да вы что. Мелочи.

– Нет, правда, спасибо. Вы необычайно милосердны.

– Глупости. Я мог бы вам показать город. Поехали бы втроем вместе с Алексеем Ивановичем.

– Благодарю, но я вынужден отказаться, – сдерживая косую улыбку, ответил художник.

– В таком случае, приятной прогулки, – не убирая улыбку с лица, сказал Виноградов и начал идти в сторону входной двери.

– Сергей, постойте! – воскликнул вдруг Авраам.

– Что такое? – испугавшись спросил Виноградов.

– Вы не могли бы мне одолжить немного денег для прогулки?

– Хух, ну вы меня и напугали. Конечно! – снова испуская лучезарную улыбку, ответил Виноградов.

– Благодарю вас!

– Хватит благодарностей, – отрубил Виноградов и продолжил дальше:

– Это мы благодарим вас за представление нашего государства на мировой арене!

Андреевский крепко пожал руку дипломату. Взял несколько купюр и первым делом направился в место, о котором читал, писал, которым вдохновлялся не только он, но и, пожалуй, весь белый свет – Лувр.

Авраам проходил по жестким дорожкам Сада Тюильри. Математически выведенные газоны восхищали его разум, но Андреевскому бросалась в глаза городская пыль, которой был покрыт этот сад, и она раздражала его чувствительные порывы.

Переполненный любопытством Андреевский медленно проводил глазами по величественной Триумфальной арке. Архитектура монумента убивала внутри личности Авраама все внебожественное. Арка казалась художнику не просто великим историческим объектом, а казалась вот-вот убьет в нем желания творчества. Ведь выше такого виртуозного увековечения красоты и доблести не прыгнуть. Авраам подошел еще ближе, дотронулся до стен и будто почувствовал руки архитектора Жана-Фансуа Шальгрена, а ведь это было только начало входа в Лувр.

Октябрьский ветерок с Сены еле продувал тело художника, так как грандиозные здания закрывали от ветра музейный комплекс. Величественный памятник Людовику восхищал, пока еще трезвый ум Авраама. Изящество каждой утонченной линии и изгиба на теле монарха давали невообразимый эффект великолепия анатомического и божественно-духовного. Скульптура напоминала уже до боли родного «Медного всадника», но была более приобщенной к анатомии. Далее Авраам размеренными шагами шел в сторону Зала Законодательного собрания. Место, в которое он всю жизнь мечтал попасть. Особенно он стремился попасть туда студентом, когда в сердце невозможно еще затушить твои наивные мечты, которым быть может никогда не суждено сбыться.

Проходя по торжественным залам, Авраам ощущал всю свою ничтожность и тонул в мурашках, которые уже доходили до его затылка. Художник постоянно поправлял волосы и вставал на пятки своих дрянных, кожаных ботинок.

– Здравствуйте, вы говорите по-английски? – Неожиданно заговорил Авраам с пожилой женщиной, которая, чавкая сухими губами, рассматривала шедевр римской культуры. Осветим еще и то, что Авраам Александрович в детстве учил сразу пару языков: русский, английский и также умел писать на иврите.

– Да, говорю! – Немножко потряхиваясь проговорила старушка.

– А вы не знаете, как пройти в Зал Законодательного Собрания? – Негромко спросил Авраам.

– Что? Я не слышу!

– Я говорю, а вы не знаете, как пройти в Зал Законодательного Собрания?! – Едва не крича повторно задал вопрос Авраам.

– Да, знаю…

После долгого разъяснения Андреевский все же понял, как ему можно пройти, и, поблагодарив пожилую даму, удалился в сторону эстетики, которая неподвластна времени.

Одна из самых любимых картин хранилась в этом зале. «Возложение тернового венца» Тициана сопровождало Авраама с момента первого взгляда в эту картину. Невероятная эстетика, трагизм, жертвенность, великолепие формы, лик мученика Христа. Все это наблюдал Авраам, стоя в самом известном зале Лувра. Его ноги немели от удовольствия. Леонардо да Винчи, Тициан, Паоло Веронезе и другие. Гении, скрытые гении, гении туманные, но гении, которые были наполнены катарсисом.

Посмотрев на часы, выставленные в зале, Авраам удивился, как быстро пролетело время и резко художник почувствовал головные боли, которые убивают тягу к творческому труду.

Время было шесть часов, когда Авраам выходил из дворца Париж встречал его сумерками и прохладным ветерком. Непреодолимое желание выпить чашку кофе и съесть пышный круассан с нежной карамелью появилось в сердце Авраама. По счастливой случайности неподалеку от Лувра в старинном доме располагалась уютная кофейня. Непревзойденный аромат парижского кофе царил в воздухе вокруг заведения. Приятные желтые и розовые розы располагались в элегантных вазах, подражающих эллинизму, которые стояли по середине небольших, деревянных столов, покрытых белой скатертью. Также кофейня была украшена восковыми свечами и носила нежное название «Le Voyage des Sens». Авраам уважительно на английском попросил чашечку кофе и два свежих круассана.

Творец был совершенно доволен. Он опустил все свои внутренние переживания и вдохновлялся своим путешествием. Андреевский сидя за столиком поодаль рассматривал прихожан такого гурманского места. Мужчины, одетые в черные фраки, элегантно вели беседу с дамами, которые были одеты в вечерние цветные платья. Молодая француженка включила проигрыватель грампластинок и поставила Эдит Пиаф с композицией «Padam… Padam…». Зал кофейной превращался из уютного местечка в пресловутый ресторан. Авраам быстро съел круассаны не успев растянуть удовольствие, но медленно пил кофе. Его взгляд упал на одну нежную особу. Девушка была одета в бежевое платье из атласа. Это платье сдавливало ее узкую талию и выделяла красивые формы молодой парижанки, ее лицо было непропорциональным, но при этом собирало в себе целый сад изящных слов. Зеленые, точно бархатные, салатные луга Швейцарии глаза, выдавали в ней самую настоящую фею, сошедшую с мифологических легенд в наш бренный мир.

– Как она прекрасна! – подумал про себя художник.

Его сердце затряслось в бешеном ритме. Авраам стеснялся подойти к незнакомке. Кто он? Некрасивый советский потрепанный художник. А кто она? Произведение искусства.

Авраам перевел взгляд на окно, в котором видел слегка взволнованную Сену. И как только вновь захотел увидеть незнакомку, Авраам увидел лишь пустую чашку кофе за столиком. Свободный день пролетел так быстро. Столько всего еще хочется изучить и увидеть. Прогуляться по улицам, которые описывал Гюго. Увидеть брусчатку по которой ступал конь Наполеона. Посмотреть на изящные поля, которые рисовал Моне. Нужно что-то делать, но что? Вновь печальный художник тащился в арендованный Виноградовым дом.

Вернувшись Андреевский решил уснуть, а незаконченное скандинавское полотно сопровождало его прекрасный сон.

Проснулся Авраам, как только начинало светлеть. Свежий воздух дул из щелей деревянного окна. Художник поднялся накинул брюки, рубашку и второй день подряд принял ванну и плотно позавтракал. Выходя из общей гостиной, он увидел силуэт входящего Виноградова.

– Авраам Александрович, доброе утро. Вы рано проснулись, – как всегда жизнерадостно завязал диалог дипломат.

– Здравствуйте, Сергей.

– Уж извините за спешку, но я хотел лишь уже заранее собрать наш маленький павильон. Работников музея пора будить и стоило бы начать перевозить пять ваших прелестных картин.

– Да, да вы правы. Я уже готов выдвигаться.

– И еще, Авраам Александрович, не сочтите за обиду, но ваш костюм выглядит неважно. Я привез вам новый черный смокинг. По последним канонам американской моды. – Шепотом произнес Виноградов.

– Не стоило, нет, правда… – чувствуя себя клопом, пробубнил Авраам.

– Да что вы, все ради искусства и нашего государства.

– Не знаю… Как и благодарить… Вас…

– Все под Богом ходим! Пошутили и ладно, пора, буду ждать вас в автомобиле.

– Хорошо.

Андреевский причесывал свои длинные жесткие кудри. Черный костюм придавал ему солидность и Авраам в нем походил более на интеллигента, чем на социалистического художника.

Андреевский сел в вишневый автомобиль, и они втроем вместе с водителем дипломата отправились в Большой Дворец. Стоит рассмотреть и сами работы Андреевского. Пять картин все были небольшого диаметра примерно метр на семьдесят сантиметров. Выполнены в жанре сюрреализма и повествовали о пяти явлениях не подвластных людям (рождение, время, сон, свобода и смерть). Прелесть картин была в их форме. Великолепные янтарные и сапфировые краски, бросали яркий стержень в глаза зрителей. Сюжеты же были абсурдны. От золотистых болот на заднем фоне до воздушных небоскребов. Одно оставалось точным-это было что-то новое для русской, а возможно и мировой культуры.

– Насколько великолепен Париж! Живу уже почти год и все дивлюсь этим прелестным городом! – начал говорить Виноградов.

– Да, вы совершенно правы. Вчера время пролетело словно вихрь, а я обошел лишь один зал Лувра, но как это было превосходно! – подхватил Андреевский.

– Я вас понимаю, Авраам Александрович. А как вы пришли к творчеству? Как добились такой известности? Ведь о ваших картинах говорит вся Москва, а где Москва, там и весь союз, – будто расстреливая, проговорил Виноградов.

– Я пережил ужасы Ленинграда, потерю родителей в довольно юном возрасте. А еще с самого детства я пытался рисовать и писать. Помню свои рассказы про отца, который словом любил выпить и маму очень набожного человека. Я совсем юный подбегал к ним и передавал свои записки. Они тогда были счастливы… – Авраам впервые за долгое время не закрывал рот. Творец должен был выговориться, пускай даже и едва знакомому человеку.

– Интересно! К сожалению, мы уже приехали, – перебивая Авраама, проговорил Виноградов.

– Да, – осознавая безинтересность, грустно ответил художник.

Виноградов и Андреевский направились в Большой Дворец. Благовония элитарной культуры парили внутри выставочного зала. Бозар передавал нотки архитектуры «надлома» конца XIX века. Роскошные картины художников разных стран располагались по разным сторонам зала. Красный флаг СССР художник увидел издалека и медленно пошел к своим трудам.

– Здравствуйте, Авраам Александрович, мы выставили картины по всем стандартам! – с улыбкой проговорила Галина, пока остальные работники музея разглядывали работы западных мастеров.

– Здравствуйте, все готово. Благодарю, вы молодцы.

Авраам провел пальцами по своим картинам, будто лаская эти миры. Павильон раздражал художника флагами и лозунгами социализма, но логически он осознавал, что, к сожалению, по-другому никак.

Авраам облокотился на стойку с кратким описанием его замысла и неожиданно фокус его глаз остановился на одной особе, которая неоромантическими шагами ступала поодаль работ Андреевского и пристально всматривались в них. Девушка была невысокого роста с русыми волосами, которые крепились на серебряную брошь. Таинственными светло-зелеными глазами незнакомка взглянула на художника. Авраама захватила буря эмоций, казалось, что целый тайфун эстетики обрушился на жалкого творца. Андреевский сразу вспомнил кофейню «Путешествие чувств» и сладкий аромат женственного прованского парфюма ударил в ноздри Авраама. Девушка смиренно шла в сторону художника, а все его тело начинало неметь.

– Здравствуйте, месье! – воздушно произнесла дама.

– Здравствуйте, – дрожа подхватил диалог художник.

– Я вспомнила ваши светлые глаза. Вы вчера были в кофейне недалеко от Лувра! – с долей неуверенности утверждала дама.

– Да…

– Вы мне приснились, месье, – заманивая шепотом, сказала дама.

– Да…

– Вы такой смешной и ваши картины прелестны… Да, и кстати меня зовут Диан, а вас? – Нежно продолжала дама.

– Благодарю, благодарю…

– А Как вас зовут? – с улыбкой повторила Диан.

– Авраам, – будто отрезав, произнес художник.

– Ну что, надеюсь мы еще встретимся, а пока что мне пора!

Ее исчезающий силуэт напоминал в ту самую секунду Аврааму древнеримскую богиню, сошедшую к простым смертным.

Множественные журналисты, художники, критики заполнили грандиозный дворец. Внутри здания царил громкий шум, который чудесным образом гармонировал с тихими картинами.

Андреевский решил прогуляться по выставке дабы оценить множественные работы. Его высокая худощавая фигура выделялась среди не особо высоких французов. Андреевского заинтересовали работы американских авангардистов. Их своеобразный павильон отличался от других. Строгие геометрические линии были совершенно не схожи с сюрреалистичными сюжетами Авраама и других художников. Особенно сильно заинтересовала Авраама математически вымеренная картина луны в ночном звездном небе. «Какая математика может властвовать в искусстве? Но тем не менее прорисовка линий и лучей. Придание объема фигурам это все заставляет отдать должное математике хотя бы в живописи.» —Про себя рассуждал Авраам.