Когда ошибается киллер

Глава 1. Начало июня 2003 г.

Эта история началась с объявления в старой газете. Я ходила одна по квартире, ждала звонок из Китая, смотрела грустно во двор и решила: вымою окна. По старинке, сначала тряпкой, щедро смоченной в теплой воде, на протирку пойдут СМИ, а блеск наведу сухим вафельным полотенцем.

Так и сделала. Средства и спреи постоят в углу, подождут, когда родится Сережа, когда откормлю младенца своим, грудным молоком. Мне доктор строго велела: берегите себя и сына! Меньше химии – меньше проблем, меньше детских опасных болезней.

Вот тогда и попалась газета с заманчивым объявлением. Среди призывов знахарок подлечить, приманить, выслать порчу, по центру в кудрявой рамке:

«Вы мечтали играть в кино, а работаете бухгалтером?

Вы верите в свой талант, но стесняетесь заявить о нем?

На сцене народного театра «Самородки»

обретете веру в себя

и встретите единомышленников!»

И ниже контактный номер. Я эти цифры старательно в свой телефон забила и весь вечер переживала: звонить или не звонить? Сразу вспомнила юные годы, когда пять лет кряду отчаянно ломилась в дверь Евстигнеевки, училища в Нижнем Новгороде, но получила кукиш, обидный и выразительный. Театр я люблю до сих пор (а кто же его не любит?), к сожалению, чаще заочно. Одеваться, краситься, двигаться ради зрелищ, чью аналогию мы смотрим по телевизору, согласитесь, способен не каждый.

– О работе даже и не думай, ребеночка береги! – увещал меня Саша, укладывая тяжелые чемоданы. – Мне с этой командировки хороший куш полагается, хватит надолго.

И уехал в Китай надолго. Июнь, июль, август, сентябрь, октябрь, быть может, даже ноябрь.

А редактор велела новую книгу писать, в эти же сроки. Фантазии ни на грош, замыслов никаких, а все-таки согласилась. Гуляю теперь по столице, прохожим в лица заглядываю, героями новых сюжетов их представляю. А сюжеты мои туманные, в единый комплект не складываются. Мечтаю, жду вдохновения, когда слетит-осенит.

«Если вы родились без крыльев – не мешайте им прорастать», – говорила Коко Шанель непробивным-стеснительным.

Толку от меня на сцене никакого. В массовке потолкаюсь, чашечку кофе барыне подам, а новые впечатления гарантированы. По сусекам поскребу, по амбарам помету, театральных баек наслушаюсь, коварными закулисными интригами проникнусь, красным словцом разбавлю, преступление вставлю – вот на детектив и наберется. Маститые и заслуженные с блокнотом в народ ходили, и мне не грех.

С утра позвонила, решилась.

– Конечно же, приходите, – ответил мужской голосок, счастливый и дребезжащий, как будто его обладатель уже принял на грудь горячительного. – Вечером мы даем спектакль в доме культуры «Победитель», по окончании попросите вас провести к режиссеру Смолькову Иннокентию Романовичу.

– Обязательно попрошу и спектакль посмотрю.

Чуть было не ляпнула: «Оценю уровень постановки, как бы в халтуру не влипнуть». Скромнее надо держаться, какое им дело до моих оценок? Эти люди ориентируются на стеснительных-сомневающихся, а не на болтливых-самоуверенных.

– Могу я узнать, о чем постановка?

– Сериал «Далеко и надолго» по КХТ1 смотрите?

– Вся страна смотрит.

– Будем считать, что этот спектакль – его предварительная версия.

– Артисты из сериала?

– Ну, это вы размечтались, артисты у нас доморощенные. А вот один из сценаристов совпадает.

– Я считаю, сценарий сериала очень сильный и трогательный. На чем его популярность и держится. – Ну вот, не сдержалась, сумничала, высказала «профессиональное» мнение.

– Спасибо на добром слове. Надеюсь на встречу вечером.

Как-то уж очень искренне поблагодарил, растроганно, можно сказать. Быть может, я в точку попала, вот этот подвыпивший мужичек и есть «один из сценаристов»? А так вообще бывает? Где КХТ, а где ДК «Победитель»? Хотя… Это Москва. Известные всей стране деятели живут по соседству, на больших экранах творят, на малых площадках халтурят.

Обзвонила подружек, позвала провести культурно досуг. Ну как же-с!

Элеонора Кислицкая, наш молодой дизайнер, получила первый солидный заказ – оформить коттедж в Ореховке. С тех пор воюет с рабочим, душой и телом у дачи. Успеет в нужные сроки – получит большо-о-ой гонорар. Не успеет – печальный штраф. Удачи тебе, Элечка!

Белоклоковы Катя и Дима рады совпавшему выходному, хотят провести его вместе, в тесной влюбленной компании.

Есть еще один друг семьи, частный сыщик и адвокат Арсений Беркутов. Но его приглашать не стала. Вот он-то как раз откликнется, отложит дела и примчится развлекать скучающую супругу командированного товарища. Дал слово за мной «присматривать» и держит, продуманно и педантично. То звонит, то вдруг объявится, творог везет с базара, врачей добросовестных рекомендует. Арсений – парень хороший, но я не привыкла к опеке, она мне немножко в тягость. И соседи вдруг сделают выводы, и Саше потом их выскажут. Одна бдительная сорока в десяток гнезд мимолетом напакостит.

Я купила билет в пятый ряд и заранее села в кресло, наблюдая нашествие публики. Места заполнялись плотно, самодеятельный театр пользовался популярностью.

– Вы уже смотрели этот вариант? – повернулась ко мне женщина в вязаной кофточке, устраиваясь рядом. Приятное лицо с гусиными лапками первых морщин, и взгляд располагающий. Но вопрос, согласитесь, странный.

– Вы хотите сказать – спектакль? Не смотрела, я здесь впервые.

– Вот и видно, что вы впервые, – улыбнулась соседка. – Я имею в виду вариант основного спектакля, сюжетные линии всякий раз обновляются.

– Как серии в сериале?

– Не совсем! Нам здесь такое покажут, что по телевизору пойдет месяца через четыре.

– Предварительная версия? – вспомнила я слова моего загадочного собеседника.

– Можно и так сказать. Режиссер своих главных героинь частенько меняет. У каждой своя судьба на гражданке, у каждой на зоне особенная история. А самые удачные находки вплетаются в сюжет сериала.

Интересно…

– Не самодеятельные артисты копируют наработки известных, а как бы наоборот?

– Верно! Танечка Граневская, Сергей Сполохов, Маргарита Римза – знаете таких?

– А как же.

– Вот здесь их и вынянчили. И смотри – поднялись, прославились. Я два года сюда хожу, а все не надоедает.

Вот оно что… Из стеснительных выбирают самых талантливых, ярких и перспективных. А я размечталась, примчалась…

Ровно в шесть распахнулся занавес. Сюжет спектакля в подробностях я объяснять не стану, название говорит само за себя: «Убивицы». Пятнадцать женщин, осужденных за особо жестокие преступления, отбывают срок в одной камере. У каждой своя судьба, своя трагедия, как правильно заметила соседка.

В сериале эти трагедии раскрываются в полном объеме, постепенно, одна за другой. Пятнадцать маленьких девочек – пятнадцать путей за решетку, пятнадцать щемящих душу социальных исследований, которые не поленился, взвалил на плечи замечательный режиссер и сценарист Юлиан Жирков.

У театра не те возможности. Главная героиня одна, и играть ей приходится «здесь» и «сейчас», вспоминая о прошлом в монологах, озлобленных, трогательных, безнадежных. И бороться за выживание – тоже здесь, вдалеке от цивилизации, отбивая удары недругов, опираясь на руки подруг.

– В роли Киры Алина Ланская, – шепнула на ухо женщина, – она в составе недавно. И сразу – главная роль.

Еще бы, играет сильно, все взгляды к себе притягивает. На первых минутах действа на сцену вышла пошатываясь, лицо забинтованное, в крови.

– Упала, – сказала товаркам бесцветным болезненным голосом.

Добралась до кровати, легла, как ребенок свернулась калачиком. Ни стонов, ни объяснений, только редкая нервная дрожь.

Кто-то бросился утешать, кто насмешничать. Во фразах взволнованных зэчек угадывалась предыстория: надзорник (надзиратель, по-нашему) выбрал себе очередную подстилку. Старшая по камере, женщина нрава сурового и пугающего телосложения, не спорит с красавцем-любовником. Она портит жизнь его жертвам и даже находит в травле садистское удовольствие.

По сути – жуть. Зал смотрел, затаив дыхание. Я смотрела – и верила. И лишь сейчас осознала, из какой страшной ямы меня выволок недавно Арсений2. Целой жизни не хватит, чтобы благодарить.

Но что-то мешало сосредоточиться, свербело неясным упреком. Алина Ланская… Это мне ни о чем. Быть может, где-то встречались? Походка тяжелая, голос надтреснутый, огрубевший в колонии норов, все в тему, как полагается. А когда-то была… Какой же она была? Сколько тысяч людей прошли мимо, не оставив в памяти ни зацепки… Алина – незабываемая, яркая, грациозная. Откуда я это знаю?

Дождалась – снимают бинты. Лицо посеревшей в камере женщины лет тридцати пяти явно мне не знакомо… Перебитый, вдавленный в сторону нос с расплющенными ноздрями…

Публика ахнула. Алина не шелохнулась. Она сурово смотрела поверх голов, призывая нас успокоиться, воспринимать суровую жизнь, какая она есть.

Сразу вспомнился «Призрак оперы». Угрюмый отшельник-убийца зашелся в истерике, когда любопытная девичья ручка сдернула маску с его лица. Насколько сильнее играла самодеятельная актриса!

– Жалобу писать поздно, – рыкнула медсестра, сунув зеркало в руки зэчке. – Сразу надо было, пока не зажило.

Алина перевела взгляд на свое отражение:

– Буду привыкать.

Жестко сказала, сдержанно, как о чужом лице. И только дрогнувший голос выдал боль кокетливой женщины по навеки утраченной красоте. И каждый из нас вдруг понял: в этот миг она не играла. Однажды, Алине Ланской вот так же подали зеркало…

Зрители (в основном, женщины), хлопали, утирали уголки глаз платочками и… смеялись. Да, смеялись, как это ни странно. Помня о склонности нашей сестры к беспричинной веселости, автор наделил одну из заключенных остреньким язычком.

– А шутки у нее всегда разные, – прокомментировала соседка. – Анекдоты политические шпарит, и хоть бы что!

– Кого теперь это волнует? Мели Емеля, твоя неделя.

– Алина сейчас споет. Каждый вечер – новый романс, исполняет искусно, с душой.

Главная героиня сняла со стены гитару, уселась на стульчик, взяла несколько первых аккордов. Загрубелые лица подруг обратились в ее сторону, публика стихла в предвосхищении.

Гори, гори, моя звезда,

Звезда любви, приветная,

Ты у меня одна заветная,

Другой не будет никогда.

Ты у меня одна заветная,

Другой не будет никогда, –

полетел в пространство свободный, хорошо поставленный голос в нарочито низких тонах. Могучий романс, волнующий, о вере человека в себя, в изначальный свой внутренний стержень, неизменный и несгибаемый. Чтоб ни случилось.

Звезда любви благословенная

Звезда моих прошедших дней.

Ты будешь вечно неизменная

В душе измученной моей.

Ты будешь вечно неизменная

В душе измученной моей.

Твоих лучей волшебной силою

Вся жизнь моя озарена.

Умру ли я, ты над могилою

Гори, сияй, моя звезда!

Умру ли я, ты над могилою

Гори, сияй, моя звезда!3

Последние ноты таяли. На минуту, зал затаился, не смея развеять очарование, и вдруг разразился аплодисментами.

– Еще! Спой нам еще, Алина! – полетело с разных сторон. Сердечные у них отношения. Вместо «браво» и «бис» – по имени.

И зэчки тоже просили. Актриса задумчиво перебирала струны, не смея нарушать ход спектакля.

– Ну что кобенишься, пой, коль велят, – прикрикнула на девушку старшая. Должно быть, опытная актриса подавала знак молодой: действуй, не бойся экспромта.

Голова в серой тюремной косынке склонилась над гитарой, и глубокий чарующий голос пролился щемящей печалью:

Зима, метель, и в крупных хлопьях

При сильном ветре снег валит.

У входа в храм, одна, в отрепьях,

Старушка нищая стоит…

И милостыни ожидая,

Она все тут, с клюкой своей,

И летом, и зимой, слепая…

Подайте ж милостыню ей!

Сказать ли вам, старушка эта,

Как двадцать лет тому жила?

Она была мечтой поэта

И слава ей венок плела.

Париж в восторге был от ней,

Она соперниц не имела…

Подайте ж милостыню ей!

Она пела… как о себе. Вдруг все осознали это. За серым театральном гримом скрывалась женщина, чья взбалмошная судьба одним беспощадным жестом разрушила все: любовь, красоту, достаток…

Святая воля провиденья…

Артистка сделалась больна,

Лишилась голоса и зренья

И бродит по миру одна.

Бывало, бедный не боится

Прийти за милостыней к ней.

Она ж у вас просить боится…

Подайте ж милостыню ей!4

Зал подался вперед, пытаясь понять, стараясь заметить большее. И, будто повинуясь его приказу, Алина вдруг дернула за косынку! Золотые роскошные волосы рассыпались по плечам, васильковые искры сверкнули в окружении высоких ресниц… И образ диснеевской Золушки мелькнул у меня пред глазами.

– Юлия?!

Должно быть, мой возглас, нечаянный и неуправляемый, расслышали многие. В том числе – и на сцене. Артистка повернулась на звук и секунду смотрела в слепой полумрак зала.

– Дрянь! – завистливо гаркнула башнеподобная старшая.

Схватила портняжные ножницы – и единым сильным движением откромсала светлые локоны! Публика ахнула, зэчки онемели. В сгустившейся тишине, Алина медленно поднималась со стула. Движение – и струна оторвана у гитары.

– Твой хахаль насилует меня каждый день… Ты уродуешь меня каждый день… – прохрипел ее гневный шепот. – Меня изобьют до смерти, но ты сдохнешь тоже!

Металлическая удавка натянулась в сильных руках, целила в жирное горло. Большая женщина пятилась, маленькая наступала.

– Охрана! Сюда! Охрана! – раздались истошные крики.

Вбежали солдаты, повалили бунтарку на пол. Занавес, антракт.

– Ну как? – обернулась соседка. – Вам нравится?

И что ей ответить? Как собрать в единое мнение кучу растрепанных чувств?

– Некоторые моменты прекрасны, а другие, мне кажется, излишне грубы и реалистичны.

– Уверяю, вы ошибаетесь, до реализма тут далеко. В камеру женской колонии заселяют от сорока до ста человек, белье сохнет тут же, унитазы открыты, их видят в дверное окошко охранники-мужчины. Чистого воздуха не бывает – гнилая влажная вонь с туберкулезными палочками. И все эти женщины – вовсе не ангелы, ошибочно осужденные. Озлобленные рецидивистки, убийцы, воровки, мошенницы, каннибалы. Драки, ссоры, разборки с применением ногтей, зубов, разбитого стекла вспыхивают постоянно. Администрация не борется с насилием, она его культивирует. Старшую по камере назначает тюремное начальство. Выбирают не самую справедливую и толковую, а самую сильную и жестокую.

– Вы много читали об этом?

Соседка загадочно улыбнулась, тонко, интеллигентно:

– Я многое видала на веку.

Прозрачный намек, шокирующий, как будто тоже сидела. Я скромно опустила глаза и чуток подвинулась в сторону. Одно дело – смотреть сериал, лежа на мягком диване в своей надежно запертой квартире. Или писать детективы о приключениях современной Соньки Золотой Ручки. (Бог знает, зачем я это делаю? Почему тема разнузданного, разухабистого криминала стала одной из самых читаемых в современной литературе?) И совсем другое – принять в круг общения бывшую осужденную. Короткое знакомство – и то неприятно, хочется сумочку проверить. Вот тебе и похожу, на людей погляжу, нравами проникнусь, реальность отображу. Кишка-то тонка, оказывается.

– Евгения Кузнецова? – Напротив через ряды стояла билетерша, в руке – листок, сложенный вчетверо.

– Да.

– Вам записка.

– Мне? А в чем дело?

– Меня попросили передать, а там сами разбирайтесь.

Листочек я приняла и тут же развернула. «Евгении Кузнецовой. Прошу вас, задержитесь после спектакля в зале минут на десять. Мне необходимо с вами поговорить. Ю. Сланцева». Краем глаза я видела: соседка не удержалась, полюбопытствовала через плечо. Вряд ли что поняла, но уточнять не стала, поняла неуместность дальнейшей беседы. Я прикрыла глаза, отстраняясь от внешнего мира.

Значит, все-таки Юлия, не ошиблась. Стыдно до кончиков пальцев. Этой зимой, пять месяцев назад, я была главным свидетелем по делу Сланцевой. На основании многих, казалось бы, неопровержимых улик, собранных милицией и частным сыщиком Беркутовым, девушку приговорили к двенадцатилетнему заключению. А потом… Все оказалось не так. Я просила Арсения ошибку исправить, Юлию вызволить. Но ни разу не спросила: удалось? Зациклилась на собственных проблемах. Разве это меня оправдывает? Разве не было ей тяжелее? В сто раз страшнее, чем мне. И лицо на зоне изуродовали…

Спектакль шел своим чередом. Через час, в завершении всех злоключений, озлобленную и измотанную главную героиню отправили в колонию строгого режима. И правильно, в прежней компании оставлять ее стало опасно. Сначала муж колошматил, довел бабенку до убийства, потом система «очищения совести» чуть было не спровоцировала на новое. Свершилось «перевоспитание», возрадуемся: затюканная бледная поганка превратилась в агрессивную гадюку.

Зрители дружно хлопали, артисты вышли на поклон. Юля послала со сцены вопросительный взгляд. Я кивнула: останусь. Устроилась в первом ряду, размышляя: что надо ей от меня? Задумала получить материальную компенсацию? Почему со свидетеля? Пусть спрашивает со своего адвоката: слил дело и удалился. Не пора ли и мне двигать к выходу? Отрицательные эмоции вредны для младенца, и не очень-то мне нужна художественная самодеятельность. Вряд ли я приживусь в труппе, где примадонна настроена враждебно.

Глава 2. Обычаи закулисья

Занавес шелохнулся, и на сцену вдруг выпорхнула тонюсенькая девчушка в облегающей желтой футболке и юбочке по колено. Заточенный сорок шестой, копна золотых кудрей, походка взлетающей феи. Помахав приветливо ручкой, красавица спустилась в зал и направилась в мою сторону. Лишь тогда я заметила: нос… Не спрячешь, не зарисуешь. Но уродливый элемент совсем не уродовал Юлию. Придавал ее внешности шарм. Манящий шарм, интригующий, вызывающий интерес у мужчин и у женщин.

– Добрый вечер! – Актриса присела, пружинки ухоженных в салоне волос, рассыпались по плечам, отблескивая, покачиваясь. Хороший маневр, отвлекает взгляд от лица. – Евгения Павловна, я давно вас хотела найти, но все не решалась. Поверьте, мне очень стыдно за свои поступки… Я не знаю, поймете ли вы, пожелаете ли понять… Одним словом, я прошу прощения за все зло, что вам причинила. Быть может, вы сможете отпустить мою вину? Не сразу, со временем? Мне это очень важно.

Казалось, девушка, в самом деле, чувствовала себя неловко. И смотрела вроде бы искренне.

– Но я…

– Я знаю, я в вас стреляла. Такое не забывается и, может быть, не прощается… Я в церковь хожу, грехи замаливаю… И думаю постоянно, про вас, про брата… Вы мне ночами снитесь, меня упрекаете…

И что прикажете делать? Я лишь пишу цветасто, говорить совсем не умею. А надо человека успокоить.

– Нет, Юлия, не упрекаю. Мне все известно, вы стреляли не по собственной воле, а по приказу гипнотизера. Дело пересмотрено, вы признаны невиновной. И я вас давно простила.

– Правда? – девушка подняла ресницы, в уголках глаз стояли настоящие слезы. Я скорее достала платочек, утерла свои.

– Конечно, правда. – «Даниил Говорухин и меня обработал, я тоже стреляла в ребенка», – чуть было не сболтнула в порыве откровения. Но вовремя прикусила язык. – От прошлого надо отречься, исключить из памяти, из разговоров, будто не было никогда.

– А я Говорухину передачки ношу. Батюшка Алексей дал наказ: прости и возлюби врага своего.

– Вы сами себя простите, это самое главное. А к тюрьме я бы близко не подошла, гипноза боюсь.

– Мне вроде легче становится, как в очереди постою. Сколько жен за мужей страдает… Не я одна помню…

Мужа Юрочку помнит, гуляку и балбеса, не оставившего ей ни гроша от многомиллионного наследства? По правде сказать, не верится. Вид у Юлии процветающий, а личико печальное. Наигранное? Актриса и есть актриса. Или мне не дано проникнуться страданиями художественной натуры? Не может наша сестра спокойно смотреть на красивую женщину, в неискренности подозревает, в нездоровом пристрастии к лицемерию.

– Юля! – послышалось из-за кулис. – Смольков собирает!

Вовремя, пора прекращать эту неловкую сцену.

– Простите, Евгения Павловна, мне надо идти.

– Смольков? Иннокентий Романович?

– Это наш режиссер. Вы знакомы?

– Шла сюда – хотела познакомиться. Театр приглашает всех желающих, вы не против?

– Почему я должна быть против?

– Ну как же…

– Евгения Павловна, вы сами сказали: от прошлого надо отречься. Давайте останемся добрыми друзьями? Не слишком нахальное предложение?

Это самые трогательные слова, какие я слышала в последнее время. Не считая просьбы выйти замуж.

– В таком случае, зовите меня просто Женей, – растаяла я невольно, уступая лучистому обаянию девушки.

– И давайте на «ты», хорошо? У нас здесь все запросто.

– Юля! – послышалось заново, и парень, игравший Веню, любовника-надзирателя, выглянул из-за кулисы. Красавец переоделся. Узкие синие джинсы, пестрая рубашка с расстегнутым воротом, обнажавшим густую поросль, отнюдь молодца портили. Удивленный янтарный взгляд под разлетом цыганских бровей остановился на моей персоне.

– Пойдем, Иннокентий ждет. – Юля тронула меня за плечо.

Парень юркнул назад, в таинственный мир закулисья. С детства мечтала разведать, что творится по ту сторону сцены. Сейчас и посмотрим.

Мы поднялись на сцену, отогнули тяжелый занавес. Темнота, запах пыли. Огромную бархатную тряпицу никто никогда не выбивал.

– Сюда, осторожно, ступенька. – Тонкие нежные пальчики обхватили мое запястье. Я шагнула вперед и качнулась, чуть не потеряв равновесие.

– Какой умник сразу за сценой спуск смастерил? Сколько раз здесь девчонки падали.

Культурная дама, учительницей в школе работала, я мысленно назвала «умника» совсем другим словом. Юлия повернула к гримерным, и мы очутились в узком коридоре.

Электричество экономили. Небольшая группа артистов собралась в его дальнем углу под единственной тусклой лампочкой. В основном, это были женщины, бывшие «зэчки», на разной стадии освобождения от грима и тюремной одежки. Все они возбужденно шептались, но заметив меня и Юлию, замолчали на полуслове. И сразу же в нашу сторону обратили тревожные взоры, с любопытством и даже с надеждой. Эта странная мысль, что артисты принимают меня как вестника, как вершителя тайных надежд, мелькнула и растворилась, не успев удивить.

– Ну что, договорились? – прорычал могучий мужчина, неприязненно нас разглядывая. Губы толстые, нос картошкой, под изогнутыми бровями глазки грозные, выразительные. Значит, так здесь встречают, рыком, неуверенных и стеснительных. Доброжелательным прием не назовешь.

– О чем вы, Иннокентий Романович? – промурлыкала Юля. Подошла и нежно погладила пухлую волосатую руку режиссера. Я бы так не смогла, постеснялась.

– Навострила лыжи, ласкунья? – интонации сразу обмякли, а подозрительность сохранилась. И направлена неприязнь в основном на меня.

– Иннокентий Романович, я вот подругу встретила. Хочет попробовать себя на сцене.

– Подругу, говоришь? – Недоверчивый взгляд окинул меня сверху донизу, задержался на выступающем животике. – А как фамилия подруги, знаешь?

– Евгения Молодцева, – поспешила я вставить слово. – С утра звонила по номеру, указанному в объявлении.

– Со мной она говорила, – раздался знакомый голос, и сморщенный старичок во хмелю и навеселе, с забавным утиным носом, выступил в зону света. Маленький, словно гном, в светлой шапке торчащих волос. – Говорю тебе, Иннокентий, она ни при чем.

Игривый тон и бессмысленные жестикуляции зажатой в руке сигаретой не вызывали доверия. Даже у меня. Вдруг нахлынуло чувство вины, будто сделала что-то неправильное. Что за детские пережитки, поддаваться чужому напору?

– А могу я узнать, в чем меня обвиняют?

– С кем ты сидела в зале?

– Вы имеете ввиду, во время спектакля?

– До спектакля я тебя не видел.

Так, хватит. Режиссеры, я слышала, бывают грубыми. На съемках и репетициях. Когда «бездарности», «скунсы», «кривоногие нимфетки» из шкурок выпрыгивают, пытаясь воплотить очередную «гениальную задумку». Случай вроде не тот.

– И справа, и слева имелись соседи. Визитками не обменялись. Ты кого имеешь ввиду? – Развязно, самой противно.

Глаза за буграми щек уставились с изумлением.

– Паспорт с собой?

А как же. И паспорт, и телефоны родных, и нижнее белье новое на случай, если машина собьет, как в старом печальном анекдоте.

– Недавно в Москве? Где работаешь?

О попытке писать детективы лучше помалкивать, одна сцена не выдержит две творческие личности.

– Нигде не работаю. Муж трудится в две смены.

– Что очень даже заметно.

Вероятно, то была шутка. Как будто бы примирительная. Нарочито нахмурив брови, я спрятала паспорт в сумку.

Режиссер подхватил старичка и куда-то его поволок.

– Юля введет в курс дела, позже поговорим, – и рукой махнул в мою сторону.

Давным-давно, учительница пения вот так же маханула рукой в ту часть хора, куда собрала ребят с полнейшим отсутствием слуха. Преподаватели математики, физики, литературы, биологии смотрели на меня с уважением, и каждый пророчил будущее, связанное с его предметом. В певцы годится не каждый – печальный закон природы. Все равно до сих пор обидно.

Подумаешь, этот тоже бездарность во мне разглядел. Жаров петь не умел, за него рулады озвучивали. А Ричард Гир до сих пор танцует, как слон в курятнике, вокруг него сцену крутят. И ничего, с игровыми моментами оба неплохо справились. И я попробую

– А ты, в самом деле, Акулину не знаешь? Или дурочкой притворяешься? – обступили меня артистки.

«Акулина большой ложкой любит кашу загребать», – мелькнула в мозгах частушка из пионерского детства. И эти туда же.

– Я немного знакома с Юлей. Этого не достаточно?

– Смотря для чего, – пробасила бывшая «старшая». Упертый взгляд этой женщины оставался сердитым, как на сцене. Но труппа уже расходилась. Похоже, я многих разочаровала.

– Пойдем, объясню. Вот здесь мы переодеваемся. – Юля открыла дверь в маленькую гримерку. Слева кронштейн с одеждой, собственной и сценической, справа потертый диванчик. Впереди длинное зеркало, вытянутое над узким столом. – А вот здесь гримируемся, у каждой свое место. Мое, Анны Михайловны, ты ее видела…

– Которая тебе парик испортила?

– Угу. Вообще-то, она ничего, человек сносный, но невестку Иринку не любит, позорит на каждом шагу. Иринка играла карманницу, вот ее столик.

– Эффектная девушка. Но она не играет – красуется. Ходит словно по подиуму.

– Когда Акулина в зале, у многих крышу сносит. Твое место будет вот здесь.

Я уселась на старый, разболтанный в ножках стул. В зеркале появилась чуть отекшая от беременности дамочка с короткой светлой стрижкой. Юля тоже присела, открыла баночку с кремом.

– За лицом надо тщательно следить, – пояснила она. – Грим разъедает кожу. – И спокойно собой занялась, будто этим все сказано.

– Юль, ты мне объясни, что же за женщина Акулина? По какому поводу страсти?

– А, – девушка махнула рукой и от досады скривилась. – Заходит сюда частенько, новых артистов в сериал высматривает. «Далеко и надолго» смотришь?

– Еще бы.

– Тогда обрати внимание, в титрах: А. Потоцкая – кастинг-директор.

– Это она со мной сидела?

– И вы дружно шептались, глядя в мою сторону. Иннокентий взбесился: не успела свое отыграть, опять уводят. А кому я нужна с таким носом? У них там вся колония – красотки варьете.

– Не скажи. Много простых лиц, полных фигур. Достоверные образы подбирают.

– Но уродки никому не нужны. – Юлия отвернулась, спрятала подступившую к глазам влагу.

Хотелось утешить девушку, доказать, что с мелким недостатком она выглядит интересной, незаурядной личность. К тому же, играет замечательно. Имеются у Юлии шансы засветиться на большом экране, очень даже имеются. А вдруг типаж подойдет? Но я не сумела.

– Понимаю… Артистки надеются, что их переведут в другое стойло?

Юлия повела в мою сторону одним глазом, второй принялась подкрашивать.

– Коровы. Мычать не вредно.

– Какие условия отбора?

Девушка даже руки опустила, повернулась недоуменно:

– И ты туда же?

– Не каждый способен играть на самодеятельной сцене.

– А, это… – Юлия перешла ко второму комплекту ресниц. – Условия у нас самые простецкие. Берут каждого, кто согласен платить Романычу пять тысяч рублей в месяц за обучение.

– Не знала. О таких вещах следует предупреждать заранее.

Юлия усмехнулась:

– А оно ему надо? Считается, что у нас бесплатный кружок, от дома культуры. Зарплата у режиссера копеечная, вот он эту байду и придумал. Обучает всех добросовестно. После школы Смолькова – хоть в театральный поступай, хоть в массовку пробивайся, хоть в рекламу. А там, глядишь, и заметят. Помнишь, стоит мэн два на два, держит девочку на руках. Ниже крупными буквами: «ЗАВТРАК ДЛЯ НАСТОЯЩЕГО МУЖЧИНЫ». Голос за кадром объясняет: имеются ввиду ромштексы.

– Мы с мужем рекламу смотрим без звука и всякий раз смеемся.

– Каннибала изображает Леша Демидов, он у нас в конвое подвизается.

– Не узнала.

– А Веня Аврелин, надзорник, раскручивает зубную лечебницу: «Стоматология, общий наркоз, гарантия три года».

– Достойно Задорнова.

– Венька в сериал пытался пробиться, дальше проб не прошел. Они знаменитость взяли.

– Еще бы. На Дорженко все держится.

– Не скажи. Наши тоже сильно играют.

– Мне Акулина перечисляла троих. Это она их переманила?

– В том то и дело! – Юлия аккуратненько провела заключительный штрих губной помадой и полюбовалась на себя в зеркало. – Граневская здесь до меня звездила, изображала проворовавшуюся чиновницу. Сполохов до Вени баб трахал, а Ритка сама себе роль придумала – цыганки мошенницы.

– Это самая правдоподобная цыганка, какую я видела в нашем кино. Без романтической лажи, без песен и танцев. Трудяга, добытчица, мать восьмерых детей. Наглая до мозга костей.

– Смольков сдернул с нашей ромеро цветастые шали, велел одеться в черное с Черкизовского рынка, дрессировал ее, как щенка. Как видишь, в точку попал. Он сам организовал этот конвейер, обучает недорогих артистов для сериала, а теперь недоволен: мало перепадает.

Ага, сейчас что-то вызнаю. Писательский зуд в печенках отразился блеском глаз в зеркале.

– Это секрет?

– Ну какой секрет тут удержится? Перегородки прослушиваются, перемывание костей не затихает ни на минуту. Кофе хочешь?

– Спасибо, на ночь не пью.

– А я вот не пью с утра. А тянет, иной раз.

Прислонив палец к губам, Юля достала из сумки маленькую кокетливую бутылку, плеснула в кофейную чашку и выпила, не закусывая.

Как тюрьма меняет людей… Пара месяцев за решеткой… Нет больше диснеевской Золушки, обаятельной, очаровательной. Нет, и не будет.

Резко взвизгнул звонок, я вздрогнула.

– Зовут на сцену, разборки ошибок.

– В десятом ночи? У многих семья, дети.

– Обойдутся, пойдем. – И заметив мое смущение, ободряюще объяснила: – Первый урок бесплатно. Иннокентий прикинет, на что ты способна. Ты решишь, возвращаться ли завтра.

Если так… Мы вышли в коридор. С обоих сторон открывались двери, мужчины и женщины, разгримированные и переодетые, уходили в сторону сцены. Мы пристроились в хвостик труппы.

– Подожди, – спохватилась Юлия, – ты сумку оставила. Вернись, положи в карман деньги и паспорт.

– Воруют? – Обычаи закулисья нравилось мне все меньше.

– Были случаи, и незнай, на кого подумать. В гримерках замки символические, шпилькой открываются. При желании, любой пробраться может.

Получив символический ключик, плоский, с одной зазубриной, я вернулась за «ценностями», тоже весьма символическими.

– Если Юлию перепродашь без моего ведома, я тебя задушу, своими руками. Запомни это, Василий! – раздалось вдруг за правой дверью. Решительный, злобный голос. Не похоже, что полчаса передышки кого-нибудь вразумили.

Дверь резко дернулась, упитанный корпус Смолькова возник в полумраке коридора.

– А ты что тут делаешь?

– Деньги хочу забрать.

– Свои?

Так, хватит. Этот тип мне не командир, и манящая звездочка актрисулькина на моем горизонте не светится.

– Я по-прежнему под подозрением? Забираю сумку и ухожу.

– На сцену! – рявкнул маэстро. Развернулся и ринулся в желтый прямоугольник света. Старичок поспешил за боссом, успев мне по-шутовски подмигнуть.

Глава 3. Вперед, на штурм несбывшегося!

Быть может, тут и следовало уйти. Не люблю я грубых людей. Необходимость противостоять хамскому напору отнимает тонны нервной энергии. Казалось бы, рыкнешь по сути и обоснованно, одержишь победу в споре. А удовольствия никакого. И противно потом становится: не сдержалась, до уровня гоблина опустилась. Аргументировать следует тихим и ровным голосом, с доброжелательной улыбкой, провоцируя оппонента на ответные доброжелательные действия. К сожаленью, сама провоцируюсь, втягиваюсь в разборки. Мигом, на автомате.

Положила деньги в карман, пожалела брошенный на стол золотистый парик, что эффектно на сцене портили, вздохнула и выдохнула три раза, решилась. Нельзя такое приключение упускать, когда еще будет возможность в театре себя попробовать? Все детство тихонько завидовала детишкам из «Ералаша», во сне снималась в кино. Несбывшиеся мечты вредны для здоровья. Сама не заметишь, как превратишься в заржавелую кочерыжку, скрипящую по поводу чужих безумных дерзаний. Вперед, на пик несбывшегося!

Между кулисами рослый парень сунул мне в руки скатанный тонкий матрас и целлофановый пакет с тряпками.

– Неси!

– Зачем?

– Будешь новенькой, Штуцер велел.

Значит, новенькие у них тяжести передвигают, а этот обормот медвежьей наружности порожняком простаивает. Я схватила объемный сверток, закрывающий видимость, и ринулась к сцене.

– Ступенька! – послышалось сзади.

Поздно. Ноги уже подкосились, я летела вперед и вниз, уповая на мягкость подстилки, предусмотрительно переданной мне загадочным Штуцером.

– Осторожно! – Тонкие руки обхватили тюфяк с другой стороны и с заметным усилием вернули мою фигуру в вертикальное положение

– Фиксируем! – раздался командный голос из зала. Как ни странно, он принадлежал утконосому старичку.

Я поставила сверток на пол, благодарно кивнула карманнице Ирине:

– Куда положить?

– Повтори! – потребовал Смольков.

Он еще и глухой?

– Куда положить, я спрашиваю?

По сцене пронесся смешок. Режиссер откинулся в кресле, рассматривая меня, как неведомое насекомое.

– Повторим эпизод, – пояснил гномик. Больше он не паясничал. Лоб нахмуренный, вдумчивый взгляд, в руках большущий блокнот с прикрепленной на пружинке ручкой.

– Вы хотите, чтоб я еще раз упала?

– Вас еще раз поддержат. Ну-ну, Евгения, смелее. Мы хотим, чтоб вы научились падать по собственному желанию. Чтоб падение у вас получалось естественно. – А этот как будто повежливей, имя мое запомнил, обращение на «вы» усвоил. – Постарайтесь, чтобы матрас не закрывал выступающий животик. Зритель должен сочувствовать будущей маме с первой секунды ее появления на сцене.

Что ни сделаешь для хорошего человека. Я вздохнула, подняла матрас, пристроила с левого бока. Левой рукой держать неудобно, но теперь ступенька видна, с чего бы терять равновесие? А живот как раз беззащитен, как бы Ира не подвела. Осторожно шагнула вперед, аккуратненько наклонилась в сторону «нежданной спасительницы».

– Нет, так не пойдет, – забраковал мои компромиссы Смольков. – В образ вникай: ты новенькая, первая ходка. Караульный ведет тебя в камеру, а там, как гадюки в колоде, уживаются сорок преступниц. Ты их очень боишься, понятно? Ничего не видишь под ногами, смотришь только вперед. Хочешь показать себя храброй, хочешь смелостью, словно щитом, защитить своего ребенка. Неожиданно падаешь. Никто не шелохнулся, лишь одна молоденькая воровка бросается на помощь. С этого эпизода начинается ваша дружба. Ира, сядь на табуретку, вскочишь и подхватишь.

Еще хлеще. Табурет далеко, а вдруг не успеет? Испуг на моем лице проявился вполне объяснимый. Раз десять пыталась упасть. Матрас тяжелел, как будто водой наливался. Раз десять девушка вскакивала, успевала.

– Не верю, – констатировал Смольков. «Станиславский» местного разлива.

– И я не верю.

– Что?

Я кинула на пол свертки, потерла затекшую руку.

– Не верю, что мне это нужно. Ни одна женщина в положении не станет рисковать ребенком ради ваших ухищрений. Положите любой подушку под юбку, пускай упражняется.

Зэчки одобрительно загудели. Многие проходили в спектакле немым серым фоном, и многие потихонечку возмущались, почему возможность выделиться предоставлена этой новенькой, грубиянке и неумехе. Смольков недоуменно безмолвствовал. Безумную, для которой родное дитя дороже игры на сцене, он наблюдал впервые.

Старичок потянул Иннокентия за рукав, что-то шепнул на ухо. Тот согласился.

– Усилим страховку. Леша, подойди.

Громила-конвойный (теперь-то разглядела в нем рекламного каннибала) лениво спустился со сцены, с минуту выслушивал инструкции, и с тем же отстраненным выражением на раскормленном ромштексами личике вернулся на место.

– Оденьте тюремную одежду, – попросил меня старичок. – Мы хотим посмотреть, как это будет выглядеть. Вера, принеси халат на два размера больше.

Женщина лет сорока подала мне серое мешковатое одеяние.

– Застегнитесь все пуговицы, обязательно.

Я тщательно закупорилась, не подозревая подвоха. Подхватила левой рукой матрац, правой пакет. И, мысленно посылая устроившийся внизу творческий тандем, шагнула к ступеньке. Вдруг – резкий толчок! Я вскрикнула, выбросила руки вперед, кули разлетелись. Ирина сразу вскочила, уперлась ладонями в плечи, реакция у девушки замечательная. Халат на груди натянулся – конвоир держал его сзади. Неплохо, двойная страховка.

– Фиксируем, – произнес режиссер. Как будто довольным голосом: из зала проделки Лешеньки не просматриваются, а мне иллюзия естественного полета гарантирована. – На этом сегодня закончим, всем завтра к тринадцати часам. Евгения, на тебя рассчитывать?

– Я подумаю.

– Думай-думай, Василий Петрович за ночь твою линию в общих чертах разработает. Если не появишься, роль получит другая.

Ой, напугал. На жадность рассчитывает, что ли?

На улицу выходили через черную лестницу, ведущую из закулисья во двор. Старичок, он же Василий Петрович, он же Штуцер (не прозвище, фамилия такая), он же сценарист, он же хранитель тяжелой связки ключей от дюжины дверей, терпеливо нас выпроводил и выходы запер.

Оказалось, не мы одни полуночничаем. Любимые, отцы и мужья дожидались служительниц Мельпомены, покуривая у автомобилей. Теплый воздух июньской ночи наполнился возгласами приветствий и чмоками поцелуев. Я вздохнула и вынула телефон.

– Муж не подъехал? – поинтересовалась Юлия.

– Угу. Из Китая не успевает.

– Из Китай-города? – Девушка щелкнула пультом, и красный спортивный «Феррари» подмигнул ей раскосым глазом.

– Из города Шэньян, он у меня в командировке. Такси вызову.

– Да ладно. – Юля решительно нажала разъединение. – Пойдем, отвезу.

– Мне далеко, до Маршала Рыбалко.

– В самом деле… А знаешь, дома никто не ждет?

– Одна осталась в трехкомнатной. Не по себе с непривычки.

– А давай, ночуй у меня.

Неожиданное предложение. И даже не очень приятное, я так быстро с людьми не сближаюсь. А, впрочем, не обо мне речь. Юлии надо выговориться, выплакаться, подруг она здесь не нашла, это видно. Заодно о порядках в театре расскажет, поможет принять решение.

Девушка гостеприимно распахнула салон «Феррари», приятно пахнущий кожей и французской косметикой. Я устроилась рядом с водителем в неестественно мягком кресле.

Машина дернулась резко.

– Юлия, не гони, троих везешь.

– Проникаюсь мерой ответственности.

Мотор замурлыкал ровно, мы вывернули на Фрунзенскую набережную. Цветные дорожки рекламы плескались в темной воде.

– Жень, ты что сомневаешься? – перешла сразу к делу подруга. – Штуцера ты сразу вдохновила – редкая удача. Быть может, у тебя бабла не хватает?

– Средств мне хватает, любимый муж обеспечил. Но на будущее загадывать не приходится. Врач говорит, беременность протекает нормально, без токсикозов, без осложнений. Но первый ребенок на четвертом десятке, все может случиться. А вдруг придется в больницу лечь? Дорогие лекарства, платные обследования. Рисковать не привыкла.

Юли не прониклась пониманием ситуации.

– Фи, какая ты скучная! Будешь так рассуждать, всю жизнь проживешь по средствам.

Неожиданный выпад, грубый. Каждый занимает в этой жизни свою комфортную нишу, и никому не нравится, когда его выбор критикуют.

– А мне не по средствам не надо.

Маленький ротик насмешливо искривился:

– Меня когда-то Монтегю обхаживал. Колоритный такой старикашка, не жадный.

– Тот самый, который…

– Угу. Наследство в полмиллиарда Юрочке отписал, а мог бы оставить мне, будь я пошустрей и побеспринципней. Тоже так рассуждала: не мое, мне не надо. Видишь, как подло все обернулось?

– Не у каждой свой Монтегю в кармане.

– Но кое-кто не умеет пользоваться счастливым случаем. Если Смольков и Штуцер примутся за тебя всерьез, пробы в сериал обеспечены. Они на этом имеют, не забывай.

– Юль, мне ваши пробы в бока не уперлись. Мой любимый мужчина, мой ребенок – самое лучшее, самое дорогое, что у меня есть.

И сразу же пожалела о нечаянной откровенности. На изуродованном лице мелькнула досада. А может быть, зависть?

– Я твоего ненаглядного помню. Красавчик черноглазый, темненький такой. И любит тебя, сразу видно.

Она разглядывала мужчин, занимая скамью подсудимых?

– Черненький адвокат Беркутов, мы часто сидели рядом.

– Беркутова знаю, он меня вытащил. А Молодцев – темно русый, с легкими залысинами. Подтянутый, гибкий, в меру накаченный. Мне нравится такой тип.

Дразнит, пытается пробудить во мне ревность? Не удивительно, что подруги от примадонны бегут.

– Познакомишь с супругом?

– Нет.

Девушка радостно рассмеялась:

– Вот это и клево, хоть кто-то меня боится. Девчонки от меня парней прятали, знали, что уведу.

– А ты уводила?

– Конечно. Тонизирует, как утренняя пробежка. Понимаешь?

– Где уж мне.

– Ну да, извини.

Тфу ты, дрянь. И что я с ней валандаюсь?

– Меня вчера Анжелка с бой-френдом своим оставила на целых полчаса.

– И как?

– Взаимно. И я ему не уперлась, и она ничего не заподозрила. А я проревела весь вечер.

Потеря потерь – чужого жеребца не объездила.

– Это имеет значение?

– Имеет! Я никогда не была доступной, но мне нравилось подавать парням надежду. Сразу многим парням, чтоб рядом крутились, чтоб влюблялись, страдали, цветочки носили.

– Тонизируют, как удары по заднице?

– Что?

– Во время оргазма шлепки ладонью по ягодицам. Не пробовала?

Девушка кинула в мою сторону долгий взгляд, машина вильнула к тротуару.

– Надо попробовать, двигай за мной. Из этого кабака одной уйти невозможно.

Вот тебе и довезу, ужином накормлю, одиночество скрашу, ночевать оставлю. Неподалеку грустил невостребованный таксист. Как раз кстати.

– Пожалуй я обойдусь.

– А Молодцев твой, думаешь, обходится?

Нарочитый удар, болезненный. Приходится отвечать.

– Мой Молодцев, Юля. Только мой. И что бы между нами ни случилось, обсуждению с посторонними не подлежит. За благие намерения спасибо.

Отстегнула ремень, аккуратно прикрыла за собой дверцу. Прохладный ветер с реки покрыл мурашками кожу. Только не плакать. Только не думать, только не признаваться себе, что эта озлобленная девица, рассуждая теоретически, вполне может быть права.

Глава 4. И так бывает: очнешься, а руки в чужой крови

– Алло, Женя! – бодрый голос Арсения пробирался сквозь занавес сна. – Как делишки?

Пришлось принимать вертикальное положение на подушках и срочно составлять недельный отчет. О сценических экспериментах решила пока помалкивать. Доклад «опекуна» не устроил, обещал заскочить вечером. Проверит, чем я питаюсь, четыре пакета витаминов с базара привезет. Парень младше меня на четыре года, а ставит себя заботливым дядюшкой. И как ему удается?

– А знаешь, тобой Сланцева интересуется.

– Да ну?

– Просила твой телефон. Говорит, вчера вы встречались.

Воистину, от домашнего сыщика ни слова, ни дела не утаишь. «А нюх, как у собаки, а глаз, как у орла».

– Было, – призналась я неохотно.

– Уверяет, что некто Штуцер, сценарист театра «Саморезы» очень хочет послать тебе текст, чтобы ты разучила к полудню.

– Артисты – самородки, режиссер – саморез. Всю печень мне пробуравил.

– Ты хочешь об этом поговорить?

– С утра не хочу.

– В таком случае, до вечера.

И не отвертишься. Утомительное воскресенье намечается: днем театр, потом друг семьи. Ужин придется готовить вместо того, чтоб с книжечкой на диване спокойно полеживать. Впрочем, надо взглянуть на текст, что Штуцер там напридумывал?

– Доброе утро, Василий Петрович! Это Молодцева.

– Доброе, доброе, зайчонка моя пухохвостая. Пришли-ка мне свой е-мейл.

Минуты через три на мониторе высветилось:

«1 – КАМЕРА – ДЕНЬ 1 УТРО

ЗИНАИДА ПРЯХИНА, ВОРОВКА ИРИНА, СТАРШАЯ СЕРАФИМА МАТВЕЕВНА, КИРА, БАБА ЛЮБА, ФАЯ, ВСЕ ЗЭЧКИ.

ЗИНАИДА ПРЯХИНА (32) входит с левой стороны сцены, запинается, падает, бросает вещи.

ЗИНАИДА

А!

Подскакивает карманница Ирина, подхватывает Зину.

ИРИНА

Осторожно, здесь ступенька!

ЗИНАИДА

(смущенно)

Спасибо…

ИРИНА

Ты новенькая?

Зинаида смущается сильнее, кивает, собирает разбросанное.

ИРИНА

К старшей пойдем, представлю.

Двигаются меж коек. Зинаида здоровается с каждой из зэчек, никто ей не отвечает, недоверчиво рассматривают. Подходят к старшей.

ЗИНАИДА

Здравствуйте, Серафима Матвеевна.

Старшая с презрением и превосходством осматривает новенькую, ее взгляд с явной недоброжелательностью останавливается на животе.

СЕРАФИМА

Ну и ну. По какой статье залетела?

ЗИНАИДА

(тихо)

За убийство.

СЕРАФИМА

Кого приговорила?

ЗИНАИДА

Мужа. Нечаянно вышло.

СЕРАФИМА

Врать надо было следователю, а мне поздно. На зоне таких нечаянных, куда ни плюнь.

Входит Кира с забинтованным лицом, ложится на кровать. Старшая со злобным удовольствием наблюдает мучения соперницы.

СЕРАФИМА

(Зине, сквозь зубы)

Все вы, сучары убогие, своих мужиков не жалели, а здесь на чужих бросаетесь. Замечу с моим – урою!

ЗИНАИДА

Мне не до шашней.

СЕРАФИМА

Туда вон ложись.

Тычет пальцем в пустую крайнюю койку у открытого унитаза.

Далее по сценарию. Зинаида молчаливо участвует во всех массовых сценах: в швейной мастерской, в столовой, в красном уголке. Простая, растерянная, не агрессивная. Очень боится потерять ребенка. Этот страх необходимо донести до зрителя.

В СЦЕНУ НА ПРОГУЛКЕ БУДЕТ ВМОНТИРОВАНО:

СЕРАФИМА

Зинка, ты всем расскажи, как своего угробила?

ЗИНАИДА

Я не помню… Не хочу вспоминать…

СЕРАФИМА

Мыла в ж…е не утаишь! Ты ему череп утюгом раскроила и морду расквасила всмятку, в закрытом гробу хоронили.

ЗИНАИДА

Ревнивый был, дрался очень… Как я забеременела, каждый день с синяками ходила. Все выпытывал, с кем нагуляла…

ИРИНА

(сочувственно)

Бежать от него надо было.

ЗИНАИДА

Куда же я убегу? Говорил, подашь на развод, придушу, в тот же день.

БАБА ЛЮБА

Если бил, то за дело. Учил уму-разуму.

ЗИНАИДА

(плачет)

Я ни с кем… Никогда… Он сам пропадал неделями, домой приводили шалавы, а меня попрекал… Приехал к нам в гости деверь, весь день его ждал – все нету. Я рубашку деверя постирала, самого отправила в ванну, сполоснуться с дороги, стою, глажу. Тут Костя ввалился, злой, пьяный… Как увидел чужую рубашку, взревел, на меня набросился. А в руке вот такущий нож… Я ребенка рукой прикрыла, а другой за утюг схватилась… И не помню потом… Когда деверь из ванны вышел, мы рядом лежали… Костя мертвый, и я без сознания… А руки в крови…

ЗАКЛЮЧЕННАЯ ФАЯ

(насмешливо)

И за что тебя осудили? За самооборону?

ЗИНАИДА

За превышение самообороны.

БАБА ЛЮБА

Ой дурища ты Зинка, дурища. Терпеть надо было. Мой старик тридцать лет меня бил, а я терпела, пятерых детей подняла. Ни копейки в дом не принес. Я вино воровала с завода, продавала, тем и кормились.

ЗАКЛЮЧЕННАЯ ФАЯ

То и пили, за то и сидишь. И старик твой подох от того же.

БАБА ЛЮБА

Прикуси язык, нарковумен, пока зубы не проредила! Ты детям наркоту продавала!

ЗАКЛЮЧЕННАЯ ФАЯ

Я чужих детей погубила, а ты – своих. Все дети твои спились! А малая у печки сгорела!

Баба Люба бросается на Фаю, начинается драка, ввязываются многие. Зина испуганно отбегает в сторону, карманница с ней, Кира брезгливо отходит.

СЕРАФИМА

(дерущимся)

Затухли, разом!

Далее по сценарию».

Это все? Я даже растроилась. И позвонила Штуцеру:

– Извините, Василий Петрович, это ваша история с Зиной какая-то… неестественная. Не нарочно Зина убила, защищала себя и ребенка. Никто ее не осудит и в тюрьму никто не посадит. Наоборот, забитая заслуживает оправдания.

– Наивная ты, Евгения, – тихонько вздохнула трубка. – Ты хоть знаешь, что там творится, в наш просвещенный век, за чужими дверями с замками? Тыщи женщин терпят побои, тысячи погибают. А другие вдруг не выдерживают, бросается на обидчика… Но нет такого понятия в нашей судебной практике – доведение до убийства. В наше стране считается, если женщина простофиля, если молча терпела удары – сама во всем виновата. Это значит, сама довела бытовуху до кровопролития, заслуживает наказания. Ты Гугл открой, почитай, набери «бытовое насилие»5.

Бытовое насилие? Нет уж… Даже глазком не гляну. Хватит с меня рассказов встрепанной сумасшедшую из бабушкиной деревни. (Авторы просят читателей, в отличии от непослушной Жени, просмотреть все сноски по данной тематике, они дополняют и раскрывают содержание книги.)

– Ну тогда, Василий Петрович, – развила другую идею, – быть может, вовсе не Зина кровососа-мужа угробила? Может, треснула и отключилась, такое с беременными бывает. А коварный приезжий деверь давно на квартиру зарился. Вышел из ванной, сообразил, в чем дело – и брата зверски пришиб. Тщательно руки вымыл и милицию вызвал. Почему бы правоохранительным органам не пересмотреть это дело? Невиновную не отпустить?

Трубка радостно захихикала:

– А вот это уже толковей, моя козочка остророгая. Оправдываешь Зинку свою непутевую, сочувствуешь ей, в роль входишь. Так и играй, чтобы зритель оправдывал, чтобы домыслы строил.

– А может, вы ее освободите?

– Ни-ни. Ты себя с Алиной Ланской не путай. Она весь спектакль тянет, ее роль – динамичная трагедия, твоя – статичная. У меня на включение новенькой тринадцать минут отведено, в них и резвись. На зоне каждая говорит, что она здесь случайно, каждая о своей невиновности сказки в высокие инстанции пишет, где правда, где неправда, не разобрать. Ты вот что понять должна: тетка у тебя простецкая, без двойного дна. Сыграй ее трогательно, это все, что потребуется. Для первого раза и этого лишку. Реплики разучи, чтоб сами срывались с губ. Интонации, жесты не придумывай, Иннокентий подскажет.

Так вот спокойно и без вопросов. Уверен, очень мне хочется с пятитысячной распрощаться. А впрочем, заплачу первый месяц, там видно будет.

Глава 5. Пришлось подчиняться сильному

В ДК я пришла пораньше, хотелось у Юлии расспросить о хитростях наложения театрального грима. И где этот грим покупать? Не пользоваться же чужим. Не удалось, примадонна опаздывала. Зато белокурая Ирочка, девица с круглым лицом, выдающим отменную толику провинциальной наивности, но эффектной тонкой фигуркой, встречала меня как родную. Конфеты из сумки достала, чай налила.

– Мы с тобой теперь будем в паре. Романыч мне объяснил: я в тебе вижу маму, которая меня в детстве оставила на вокзале. А ты во мне видишь сначала опытную зэчку, защитницу, а позже относишься как к дочери. И то и другое странно, по возрасту не подходит, но человеческие привязанности в колонии принимают неожиданные формы.

– И не только в колонии, – проворчала вошедшая Анна Михайловна. – Что Олег мой нашел в этой бландыхрыстке, до сих пор не пойму.

Девушка извиняющее улыбнулась, повернулась к свекрови.

– Налить вам чаечку, мама? Я печенье купила, с орехами.

– А ты передо мной хвостом не крути, невелика заслуга мужнины заработки в кондитерских оставлять.

– Я в театральный институт поступлю, хорошо зарабатывать буду. – Иринка ловко собрала для родственницы угощение, поставила на ее часть стола. Та брезгливо отодвинула блюдце.

– Вот тогда и похвалишься. А пока ты есть приживалка, помалкивай в тряпочку.

Накакала в душу и спокойно собой занялась. На постороннего человека – ноль внимания, могла бы и поздороваться. Мне стало совсем неудобно. Разве это уместно, семейные дрязги на всеобщее обозрение выносить? Судя по стильной одежке, со вкусом подобранной к солидной высокой фигуре, Анна Михайловна не голодает. Искристые камушки в ушах и на пальцах подтверждают это наблюдение. Зачем же молоденькую девчонку коробочкой печенья попрекать? Содержит ее муж, значит, любит. Значит, плохо будет ему без этой «бландыхрыстки», понимать надо.

– А Штуцер велел спросить, – как ни в чем не бывало продолжала беседу Ира, усаживаясь напротив, – может, ты делать умеешь что-то полезное?

– Я? Полезное? Вряд ли.

– Ну, в смысле, для нашего театра. Вот Вера у нас, к примеру, следит за костюмами, подгоняет по фигурам, а стираем и гладим мы сами. А баба Люба ответственна за инвентарь, кладовщица.

– Она и в спектакле баба Люба?

– Угу. На сцене на другие имена не откликается, забывает, что к ней обращаются. А Надя моет полы. Они за обучение не платят. Исполнители вторых ролей, Анна Михайловна и Веня, тоже не платят, а Юля даже процент с выручки получает, вместе с режиссером и сценаристом. Вот так и живем.

– А кто артистам прически делает?

– Какие там в колонии прически? Косу заплела, резинкой закрепила, вот и вся красота, – подала голос Анна Михайловна. – Иннокентий сразу предупредил, чтоб девки не расфуфыривались. Шпильки и заколки за колючей проволокой не положены, зэчки глаза друг другу выкалывают.

Я зажмурилась и поежилась. Если б женщины знали, какая дрянная, какая опасная жизнь их ждет по ту сторону забора, день за днем, ночь за ночью, долгие годы, многие отказались бы от мысли о преступлении.

Жила в нашем городе агент по недвижимости, получила от клиентки доверенность собирать документы для продажи квартиры. Не только собрала, но и продала чужие квадратные метры. Зачем? Ради глупого удовольствия полтора миллиона три дня в руках подержать? В УФРС6 ее паспорт при сделке купли-продажи зафиксировали, сведения в милицию передали, а милиция по прописке съездила – вот и все хитромудрости следствия. Она, профессиональный риэлтор, мама и бабушка, разве не видела наперед, что только так и получится? Стоила ее авантюра трех лет мучений?

– А можно красивую косу заплести, по моде, – внесла я рацпредложение, отгоняя мрачные мысли. Идея предназначалось для Иринки.

– А ты парикмахер, что ли? – Суровая Анна Михайловна впервые взглянула в сторону новенькой с некоторым интересом.

– Немножко работала, не мастер. Для колонии сгожусь.

– Ну, коль не мастер, приколи мне вон тот шиньон, чтоб выглядел как свои. Старшей по рангу выделяться положено.

Вообще-то, она права, не все выделяться воображалке Юличке. Я ловко собрала короткие волнистые волосы Анны Михайловны в хвостик, замаскировала тяжелой косой с проседью, свернула в низкий пучок. Получилось роскошно. Благодарности не получила. А потом заплела Ирине французские косы, начиная с висков. Девушка покрутилась перед зеркалом, любуясь собой во всех ракурсах.

– Все равно на спектакль косынку наденешь, никто не увидит, – огорчила невестку бдительная свекровь.

Я хотела было заметить, что косыночку можно и сдвинуть ненароком, до уровня плеч. Но в дверь постучали, раскатистый бас Смолькова прогудел:

– Все одеты? Можно войти?

– Входите, Иннокентий Романович! – крикнула Ира и бросилась открывать. Услужливая девушка. Или наивная подхалимка?

Сегодня Бог и царь «самородков» выглядел неожиданно благодушно. Узкие глазки лучились, пухлый ротик сложился в добрюсенькую улыбку. Подобрав на коленках штанины, уселся на жесткий диванчик, позволил Ирочке попотчевать себя, сочинил комплимент Анне Михайловне. Повернулся ко мне:

– Явилась?

Я выжидательно кивнула, подтверждая очевидное.

– Сможешь репетировать каждый день по несколько часов?

Тринадцать минут – мусолить целыми днями?

– Если ничего не случится, смогу.

– На сцену когда-нибудь выходила? Может быть, в школе? Петь, танцевать умеешь?

Красивая учительница пения, она же руководитель школьной самодеятельности, насмешливо помахала мне ручкой из стремительно убегающего детства.

– Я рисовать умею и делаю прически. Может быть, пригодиться?

– Может… – Смольков озабоченно уставился на мою полноватую талию, как скульптор на кусок глины. – Животик мало заметен, попроси у Любови Викторовны специальную подушечку. В субботу спектакль, не струхнешь перед публикой?

– В ближайшую субботу? А разве… можно так сразу? Люди годами учатся.

– Так то люди. У тебя в запасе нет этих лет. Даже пары месяцев, может быть, нет. Получишь отменное приключение, прежде чем будешь вынуждена уйти.

А ведь прав Иннокентий Романович, и цель мою тайную разгадал. Проницательный человек, внимательный к людям.

– Особо не вымудряйся, сыграешь саму себя, как будто Евгения Молодцева в камеру угодила. Сможешь?

– Я в школе стрекозу из басни Крылова играла. Вышла на сцену, и окаменела, только текст рассказать смогла.

По правде, совсем не в школе, не один раз, а целых пять, зеленела и каменела под насмешливый шепот комиссии.

– А текст в твоей роли – главное. Все остальное: смущение, страх, неумение правильно повернуться, только на пользу пойдет. Главное, не переигрывай.

Я обещала стараться.

И в самом деле, старалась, неделю отрабатывала вплетение в уже готовый спектакль. Точнее, отрабатывал режиссер. Я, как куколка на веревочках, по его указаниям двигалась. Каждый жест повторяла раз тысячу, чтоб до автоматизма дойти, чтоб в зале, полном народа, работать на автопилоте, без участия разума. Эффект каменной стрекозы потихонечку пропадал. Походка приобретала естественность, мимика – соответствие ситуациям, даже голос менялся. «Театральный шепот» освоила, чтоб Зинулю мою стеснительную в последних рядах было слышно.

К счастью, не только со мной Иннокентий валандался, многие не соответствовали высоте его идеалов. Маленький старичок с большущим блокнотом придумал новый поворот сюжета, вся труппа в спешке его осваивала. Оказалось, им не впервой, привыкли работать со скоростью мысли сценариста. Юлия разучила новые романсы и пела их очень трогательно.

Наступила суббота. Так и хочется уточнить: наступила на пятки. Проснулась я поздно, вставать не хотелось – сказывалось напряжение последних дней. Вдруг вспомнила, что неделю, и́зо дня в день, собиралась постирать тюремный халат. (Тот самый, функциональный, сзади прихват, впереди простор.) Почему-то, так и не сподобилась. От залежалой одежки пахло мышами, при взгляде на серую ткань начинало противно тошнить. При мысли о необходимости выйти на сцену, под критичные и насмешливые взгляды сотен зрителей, замутило еще сильнее. И стало вдруг страшно, до дрожи. Захотелось задернуть шторы, отключить телефон, заснуть, навеки забыть о невыполненных обязательствах. Быть может, я так бы и сделала. Но за пять часов до спектакля появилась нежданная Юлия.

– Ну что, собираешься? – перешла в наступление от двери.

– Юля, я не пойду. Мне плохо.

– Я та и знала.

– Ты не могла этого знать заранее. У меня раньше не было токсикоза.

– Жень, кого ты обманываешь? Боязнь первого выхода – это классика, так всегда и бывает. Смольков меня специально за тобой послал. Знаешь, сколько людей у нас репетировали, а на сцену ни разу не вышли, затерялись в небоскребах мегаполиса? Ты хотя б до гримерки дотопай – уже преодоление. Баба Люба на первый раз ко второму действию нарисовалась. В церковь ходила, говорит, просила у батюшки благословления грешницу изображать. У Веньки диарея разыгралась, он свой первый спектакль на очке просидел, его сам Смольков заменял, представляешь? Девчонки перед спектаклем по рюмочке принимают, для куража. Не ной, возьми себя в руки.

– У меня давление низкое.

– Да что ты говоришь? – Юля достала из сумочки аптечный пузырек и влила в меня половину. Я выпучила глаза, хватаясь за горло.

– Пробирает? Настойка семян лимонника, спирт девяносто процентов. Гипотоники рекомендуют.

– Я текст не помню. В голове пустота, круговерть, путаница!

– Что-нибудь ляпнешь.

– Халат не стиранный, от него воняет.

– Где халат?

К моему удивлению, утонченная Юлия закинула одежку в стиралку, прокрутила на быстром режиме, потрясла с балкона и взялась утюгом сушить. Больше отмазок не сочинилось, пришлось подчиниться сильному.

Глава 6. Тверда, упряма, целеустремленна

За общим столом в гримерке я старательно нарисовала яркими театральными красками печальное Зинкино личико, отгоняя мысли о выходе на всеобщее обозрение. Эффекта печали достигла опущенными уголками губ и глаз. Подложила под юбку подушечку, завязала, чтоб не свалилась. Получилось месяцев семь. И чуть не расплакалась, жалея своего маленького ребеночка, которому предстоит родиться в неволе.

– Все занятые в первом акте – на сцену! – раздался из коридора голос Смолькова.

Анна Михайловна с Ирой поднялись, ободряюще улыбнулись, пожелали мне «ногу сломать». Театральное напутствие такое. Как оказалось, доброжелательное, типа нашего «ни пуха ни пера». Ногу сразу же заломило.

Хромая Зинаида и окровавленная Кира пропустила вперед основную группу и приблизились к сцене. За стеною плотного занавеса гудел наполненный зал, зэчки неслышно занимали исходные позиции. Мой выход через минуту после начала спектакля, это очень ответственно. Артистки к новенькой повернутся, и публика на меня уставится. Первое слово «Ай!», и улыбочка виноватая. Только бы не забыть!

– Занавес! – скомандовал режиссер.

Каннибал Леша поднял рубильник, тяжелые портьеры поползли в стороны. Сокамерницы, как ни в чем ни бывало, занимались своими делами, тихонько переговариваясь. По опыту репетиций знаю: обсуждать они могут что угодно, от рецепта таиландского пирога до опоздавших гостей на красных «Жигулях».

– Один, два, три, четыре… – считал Смольков, прислушиваясь к нарастающей тишине в зрительских рядах. Леша сунул мне в руки матрас и кошелку.

– Тверда, упряма, целеустремленна, как член девственника! – шепнул мне в затылок режиссер и ткнул в спину: – Пошла!

Должно быть, неопытный в деле метания женщин, Иннокентий Романович не успел ухватить на спине оттопыренное одеяние. Через несколько дней я его простила. Приближаясь к давно не крашеным доскам, заметила, что Ирка сидит на стуле, разинув рот и глядя в одну точку.

– А, дьявол! – воскликнула Зинка, шарахаясь на матрас, не отскочивший в сторону.

– Смотреть надо было, раззява! – рыкнул надзорник и, скрывая испуганную осторожность за показной грубостью, помог мне подняться.

– Ударилась? Играть можешь? – донесся из-за спины виноватый шепот Смолькова.

Я сердито кивнула Леше:

– Отцепись ты! Нормально все.

– Ты новенькая? Пойдем, представлю старшей, – запоздало подскочила карманница, выныривая из прострации.

Я двинулась меж обитателей камеры, ни с кем не здороваясь. Как потом уверяли свидетели, со злобно перекошенной мимикой. (Нещадно ныло запястье, ударенное при падении. У меня, почему-то, боль вызывает злость, а не слезы – особенность психологии.) Выслушав диалог со старшей, публика поверила: такая, при случае, пристукнуть может. Карманница подвела меня к старой железной кровати.

– Застелай! – приказала я тоном самым непререкаемым и бросила матрас на панцирную сетку. По сценарию, я сама уделываю постель, но одной рукой не решилась. Чтобы не выпасть из образа «незлобивой и чуткой» и не нарушать ход спектакля, Ирина вынуждена была подчиниться.

Ввели избитую Киру, публика переключила внимание на примадонну. Теперь нам с воровкой предстояло повернуться боком к народу и тихонечко разговаривать, перекладывая содержимое моего пакета в тумбочку. По схеме, я угощаю неожиданно обретенную подругу конфетами.

– Что ж ты, милая, растерялася? – прошипела Зинка, выкладывая горсть «Ромашек» на столешницу. – А если б я животом ударилась?

– Прости, Жень, прости! – зашептала девушка с жаром. – Ты только в зал не оглядывайся. Ты знаешь, кто там сидит?

– Какое мне дело?

– Акулина и Юлиан! Оба! Ты знаешь, что это значит?

– Какой еще Юлиан?

– Юлиан Жирков! Режиссер сериала! Он всегда появляется, когда кандидаты уже подобраны. В последний раз хочет убедиться, со Смольковым поторговаться.

– Он вас как рабов покупает?

– А ты как думаешь? Подготовленный артист денег стоит. Как и спортсмен, между прочим. Моего Олега три раза перекупали, а нам только на руку. Он в Канаду теперь уехал, за сборную по хоккею выступает. Олег Оскомин – слыхала про такого?

– Краем уха, Саша хвалил.

– Мы с Юлианом встретилась взглядами, – продолжала восторженно Ирочка, – он так на меня смотрел! Так бы и отдалась, не уходя со сцены! Как ты думаешь, за кем он пришел? – мечтательно прошептала девчонка и больную руку мою что было мочи стиснула.

Я пискнула и отдернулась. «Только не за тобой, недотепа», – мелькнула в голове злая мыслишка. К счастью, конвойный вызвал нас на работы, что спасло мою карму от льстивой лжи.

Теперь отдыхаем, приходим в себя. Две-три минуты, пока мужчины выносят со сцены кровати и ставят столики со швейными машинками.

– Что же ты вытворяешь, кобылка моя норовистая! Без ножа ты меня зарезала! – запричитал взволнованный Штуцер и бросился в мою сторону. Я поспешно выставила вперед здоровую левую руку, сценарист за нее ухватился. – Ты всю линию переиначила! К Зинаиде кроткой возврата нет, как теперь выкручиваться будешь? И другим под тебя подстраиваться придется, на ходу, экспромтом! Опозоримся перед Жирковым!

А ведь прав Василий Петрович. Успех спектакля зависит от слаженности, от гармонии постановки. А гармонии режиссер добивается не одноразовым указанием – годами упорных поисков, месяцами трудных репетиций. Новые семь минут с моим участим в прежней трактовке играть невозможно.

– Я, Василий Петрович, на ладони упала, связки растянула, не в первый раз, это хроника. А когда мне плохо, я злая. Не сдержалась, простите.

– О! Здесь больно? И здесь? Любаша, наложи повязку. Работать сможешь?

– Притерпелась уже.

Прибежала бабушка Люба, с ловкостью профессиональной медсестры зафиксировала запястье, подвесила на шее.

– Слушаем все! – скомандовал Штуцер. – Наша Зина крутая, как яйца на пасху. Отношение окружающих соответственное. Ирина, не ты ее, а она тебя с первого дня знакомства берет под свое покровительство. Поняла? Не напутай. Анна Михайловна, вы с Зиной тон поумерьте, покажите осторожное уважение. Любаша и Фая – в разговоре о смерти мужа оставьте насмешки и поучения. Любаша, фразу «Ой, дурища ты, Зинка», замени на «Ой, не права ты, Зинаида». Уяснили? На сцену, бегом! Анна Михайловна, Зина задержится. Когда войдет, спросите: «Где была?». Она ответит: «В медпункте, не видишь, что ли?» Придумайте ей легкую работу.

Интересно Штуцер общается, мирские и театральные имена в одну кучу свалил. Женщины сели за столики, застучали машинками, занавес распахнулся. Зэчка Лида стала рассказывать, как спрятала любовника в машину и заблокировала, а с мужем в кино отправилась, на комедию. Повесть о человеческой глупости закончилась не смешно – сорокалетний мужчина задохнулся. Собственно, сцена в мастерской и была придумана, чтоб героини третьего плана между делом поведали зрителю, как дошли до жизни такой.

Говорят, эти истории Штуцер не выдумал – выудил из Инета. Реальность чистой воды, писательской выдумкой не разбавленная. Жуткая такая реальность, зрителем с прямолинейным законопослушным мышлением принимаемая за выдумку.

– У тебя шесть минут, живо! – скомандовал Штуцер и кивнул мне в сторону туалетов. Понимающий мужичек. Я скользнула в комнату, покрытую кафелем, спряталась в кабинку.

– Ну что? Убедилась, как он ее пиарит? – Кто-то вошел за мной следом. Женщины остановились у раковины, отвратительно запахло сигаретами.

– Смотреть противно, – согласилась подруга.

– Не люблю лицемеров, – добавила первая. – Могла бы так и сказать: по знакомству пришла, от Акулины. А эта виляется. Хочет баба своего человечка в сериал протащить, попросила Смолькова чуток обстругать капризное Буратино. Юлиана теперь уговаривает.

– Заметила, как они оба на нее смотрели?

– А то! Другую бы после всех фокусов прогнали взашей, а к этой Штуцер приспосабливаться велит.

– Значит, материально заинтересован. Я, может, в сто раз талантливей, а пусто в кармане – приходится семечки грызть в стороне.

Так это они обо мне?! Это я пробираюсь по блату? Впечатление такое произвожу? Умеешь ты, Женька, людей от себя оттолкнуть, проклятие какое-то. Не вредная, не сплетничаю, не подсиживаю, а симпатии не вызываю. Противно и стыдно.

А впрочем, какое мне дело? Кто я здесь? Анонимный исследователь человеческих характеров. Вот он, пример, изучай, знаменитая театральная зависть. Каждая заурядность звездой себя видит, с этой мыслю ложится, с этой мыслью встает. А иначе, где черпать силы? Как годы терпеть безденежье, бесславие, унижения?

– Женя, поторопись! – прозвучал за дверьми голос Штуцера.

Я вынырнула из укрытия, подошла к умывальнику. Две девы немножко за тридцать, изображающие надзорниц в красном уголке и на прогулке, насмешливо уставились в мою сторону. В самом деле, лишь семечки лузгают, ни единого слова им Штуцер не написал.

– Подслушивать, значит, имеешь привычку, – презрительно констатировала худая и бесфигуристая, с рыхлой апельсиновой кожей лица, «самая талантливая» Лариса Ковряжкина. – Ну и ну… Знай, что коллектив о тебе думает, на пользу пойдет.

Я тщательно намылила руки.

– А я бы, на вашем месте, – заметила между прочим, – с подругой Потоцкой не ссорилась. Кто знает, за кого мне захочется словечко замолвить?

– Замолвишь ты, как же, – пробурчала в ответ приземистая широкоплечая Валентина. Но теперь в ее интонацию вкралась досада – на собственное недоумие.

До сих пор удивляюсь, как в тот день у меня получилось? Без опыта, без подготовки, на одном запале нахальства, но характер нордический, стойкий, я пред зрителем изобразила. А в сцене признания без покаяния такой монолог развернула, что творческий тандем, притаившийся меж кулисами, смотрел на меня огромными выразительными глазами. И читался в глазах этих ужас: вот-вот сорвется, дурында.

Не сорвалась, не запуталась. Эпизод вчера сочинила для грядущего детектива, до поздней ночи продумывала. Сама не знаю, как текст у меня из горла прорвался, как сам собой излагался. А когда спохватилась, когда саму себя услыхала, отступать уже было поздно.

Судили убийцу мужа, беременную бабенку. Попросили ее объяснить, как дело было. Встала, и рассказала. Как муж свою будущую дочурку в утробе возненавидел, как лекарства жене подсыпал, чтобы выкидыш получился, как друзей-собутыльников подговаривал ее в темном подъезде пугать. А кончились «мягкие средства», собственноручно избил. Соседи милицию вызвали, ребенок остался жив.

Неделю моя несчастная под капельницей лежала, много горьких дум передумала. А в милиции с хулиганом словно с глупы дитем понянчились и опять домой отпустили. Стоял пьяный муж под окнами женского отделения, прощение вымолял. А дома опять скандалы, опять жестокие драки. Он за нож, она за сковородку. Трезвая была, сильная. Била в висок расчетливо, ребеночка защищала. И по трупу потом дубасила, мстила за годы мучений.

(Мне, по правде сказать, такой метод самозащиты ни капельки не понятен. К маме надо было бежать, когда первые тумаки схлопотала, ребеночка подарить охотники на Руси не переведутся. Я сама, хоть стыдно признаться, четыре года назад выскочила в халате, и прощай, очередная попытка выйти замуж. Но толпы моих соотечественниц упрямо жмутся к бочку драчливого благоверного. И колотят его со злости, а иной раз – и до смерти.)

Моя оборзевшая Зина обвела сокамерниц предостерегающим взглядом: ребенок еще со мной, попробуй кто сунься. Залу тоже досталось. Артистки в замешательстве замолчали. Как потом уверяли многие (при обстоятельствах страшных и трагичных), в этот миг вдруг они распознали в невысокой полнеющей женщине затаившуюся убийцу, убежденную и расчетливую.

– И за что тебя осудили? – спохватилась Фаина, – за самооборону?

– За превышение самообороны, – насмешливо выдала Зина. И сплюнула на пол.

– Ох, не права ты, девка, не права, – переняла эстафету баба Люба, головой сокрушенно качая, как будто и вправду поверила. – Терпеть надо было…

Сцена благополучно продвинулся к драке, мне слова больше никто не давал. Когда выходили на поклон, Акулина смотрела в мою сторону внимательно и недоверчиво, как будто пыталась распознать соседку недельной давности. Отзвенели благодарные аплодисменты, усталая труппа разбредалась по своим коморкам. Пробегающий в обратном направлении Смольков вдруг резко затормозил, вцепился в мое плечо:

– Это что еще за самодеятельность? – зарычало из львиной пасти. – Еще раз отсебятину услышу – вылетишь, на х..! Прониклась?

Я молча кивнула, запал противодействия истощился.

– Сегодня разборок не будет, всем душеная благодарность! Играли все замечательно, кроме белой дурной вороны! Жду завтра всех к четырем. И не надо взглядом канючить, все новости тоже завтра.

– Не томи, Романыч, кого забирают? – послышались требовательные голоса.

– Не меня, почему-то, – развел руками маэстро и двинулся в сторону зала. Труппа разочарованно загудела, на лицах мужчин и женщин проступала тревожная надежда. Всю ночь будут маяться, бедолаги, о большом экране мечтать. Едва не ревя от обиды, я пробралась в гримерку.

– Ну что, выпендрилась перед Жирковым? – повернулась Анна Михайловна. – Всех растолкала локтями.

– Не нарочно, так получилось.

– А ты постарайся, чтоб впредь у тебя по-человечески получалось. Не одна ты на сцене, о товарищах надо думать.

Я смочила тампон молочком, утирала слезы вместе с гримом.

– Зря вы сердитесь, Анна Михайловна, – проворковала Юлия. – Первый раз человек на публике, куда занесло, там и прибилась. Не плохо она дебютировала, по-своему, не по-Смолькову, вот он и бесится.

– Дебютировала? Ты думаешь? Откуда бы столько прыти? Монолог на ходу сочиняла? Ни в жизнь не поверю.

– Мне кажется, мама…

– А ты, дурында, помалкивай. Сидит, коленки раздвинула, весь сникерс наружу. Из-за тебя человек, может, руку сломал. Так бы и треснула.

Ира быстренько отошла. Жаль девушку. И личиком, и статью хороша, но неловкая, бесхарактерная. Как она с паучихой-«мамашей» под крышей одной уживается? Надеюсь, до рукоприкладства не часто дело доходит? Почему моя героиня сидит за убийство мужа? А если через неделю рассказать про убийство свекрови? То-то рты все поразевают.

– Одевайся скорее, во дворе ждет сюрприз, – шепнула мне Юлия.

Я смочила новый тампон холодной водой, остудила лицо. Полнейшее опустошение, ни торжества, ни обиды. Неврастеническая релаксация.

– До свиданья, Анна Михайловна. Иринка, пока.

Пускай «проницательная» особа остается с досужими домыслами. Дебютировала, не дебютировала, какое ее полезное дело? Не в моем характере объясняться.

Глава 7. Счастливчиков пропивают

Сюрприз, в самом деле, имелся. Он стоял у служебного входа, картинно опираясь на блестящий синий «Фольксваген». Два букета шикарных роз и вечерний черный костюм эффектно выделяли молодого высокого адвоката среди простоватых поклонников наших товарок. Заметив приближающихся дам (я спрятала повязку за спину подруги), Беркутов обаятельно улыбнулся, шагнул навстречу и каждой вручил цветы.

– Поздравляю, Юленька, вы играли блестяще, – польстил приме, галантно целуя холеные нежные пальчики. Девушка расцвела от удовольствия.

Меня чмокнул в щеку, легко, по-приятельски:

– С дебютом тебя, театралка. Не устаешь меня удивлять.

И тотчас заметил бинты.

– Это что? Травма? В самом деле, плохо упала? – На лице непритворная тревога, почти испуг.

– Арсений, растяжение – не травма, а мелкое недоразумение. День-второй, и пройдет.

– Уверена? Заедем в медпункт?

– Не заедем, из принципа. Чем реже обращаемся к врачам, тем активнее работают наши внутренние ремонтные мастерские. Мое кредо – болезнь без посторонней помощи.

– Жень, ты с этим кредо поосторожнее. Один мой приятель, знаешь, книжечку приобрел, о прелестях самолечения. Трое суток животик грел, аппендицит себе вырезать не догадался. Когда мы с классом встречаемся, на могилку к нему заходим.

– А мы бы зашли перекусить, – кокетливо выдала Юлия. Не может девушка в сторонке оставаться, перетянуть внимание на себя – страсть и цель ее жизни.

– Я ждал этого предложения, – с улыбкой отреагировал наш кавалер, тряхнув рассыпчатыми кудрями, – и даже зарезервировал столик в ресторане через дорогу. Прошу вас, милые дамы.

И локти согнул колечками. Мы ладошки в сгиб положили и легкой красивой троицей направились к переходу. Тут я стала соображать: Арсений посмотрел спектакль. Юлия позвала, мое мнение не спросила. Теперь «опекун» доложит бдительному супругу и про поздние возвращения, и про падение на сцене. Проработок не оберёшься.

Метрдотель предложил нам столик в уютном уголке, подальше от оркестра, официант подал меню. Я к этим новомодным меню с неведомыми названиями грамотно приспособилась – по картинкам ориентируюсь. Хороший кусок мяса со знакомыми овощами – предел желаний, экспериментировать не люблю.

Юлия долго и въедливо выбирала малокалорийный салатик, спрашивала у Арсения совета кокетливым детским голосом. Знаю я эти «наивные» закидоны. Вроде глупостью отдают, а воздействуют на мужчину, устремляют все его помыслы в заданном направлении. Аллочка Самохвалова, подружка нижегородская, исключительно в детской манере с обладателями раскрученного бизнеса разговаривала. Проживает теперь в трехэтажном особняке, двоих дочурок воспитывает.

Интонации Юлии намекали на грядущий интим, приятный и беспроблемный, полуопущенные ресницы, густые и длинные, призывали на штурм «этой недотроги». Арсений излучал обаяние, призывов «не замечал». А пока выполнялся заказ, танцевал с обеими спутницами.

– Ты видела, кто причалил? – вернулась к столику Юлия и деликатно взглядом указала мне за плечо. – Не оборачивайся!

Опять?

– Неужели Жирков с Акулиной?

– Юлиан с женой и сыном, Смольков с супругой, Штуцер с внучкой. Счастливчиков продали, пропивают.

Так вот вульгарно пьянствуют? Я слегка повернула голову, сделав вид, что стряхнула пылинку. Семейная компания за сдвоенным столом производила самое респектабельное впечатление. Творческий тандем успел переодеться в вечерние костюмы. Невысокий кругленький Юлиан обхаживал сухопарую супругу, красивую из салона. Болезненная и бледная Елена Смолькова пришла в ресторан будто вынужденно, с усилием поддерживала беседу. Высокий парень и маленькая девушка сидели к нам спинами, их лиц я не разглядела.

Официант аккуратно порезал мне мясо по-французски и любезно пристроил вилку к левой руке. Аппетит закричал в два голоса, обсуждать навязшее в зубах не хотелось. Но Арсений поддержал беседу, очевидно, был в курсе событий:

– Скоро на всю страну запоете романсы, Юленька?

Девушка аж скривилась и тон игривый оставила.

– Издеваетесь? В этом виде?

– Нисколько не издеваюсь, – назидательно молвил Беркутов, – Считаю все ваши комплексы затянувшимися, надуманными. А если вид удручает, значит, с ним пора распроститься.

Непробиваемый субъект. Разговаривает с соблазнительницей, словно доктор на сеансе психотерапии. Обидеть ничуть не боится.

– А вы знаете, сколько стоит ринопластика? – взвилась Юлия. – У меня пошло нет денег! Я адвокату Кобенкову все отдала, а взамен получила два месяца ада! Меня на зоне за детоубийцу держали, а вы знаете, что такое детоубийца на зоне? Меня насиловали шваброй, меня били до посинения! А как узнали, что дело мое пересматривается, лицо кирпичом изуродовали, чтоб клеймо на всю жизнь осталось! Куда я теперь годна? Ни в школу вернуться, ни частные уроки давать. Родители меня стороной обегают, бывшие ученики в глаза издеваются, друзья прячутся, нигде поддержки нет. В театре копейки дают, дай Бог прокормится…

И девушка вдруг заплакала, тихонечко, горько. Я даже жевать перестала, когда весь ужас представила. Не убила она ребенка, а кому на зоне докажешь?

Арсений подал Юле салфетку, задумчиво похлопал по плечу:

– Ну-ну, возьмите себя в руки, можно что-то придумать. А прошлым махать как флагом – занятие бесперспективное. Убрать вам пора клеймо, однозначно. Лицо очистится – на душе станет светлее, и новая жизнь начнется. Молодая, красивая, талантливая – сколько радости впереди!

– У меня брюлики сохранились, Юра дарил, – подняла голову Юлия. В васильковом взгляде просыпалась надежда. – В банковской ячейке лежат, я их продавать боюсь, обманут.

– Как пить дать обманут, – авторитетно подтвердил адвокат. – Драгоценности следует предлагать знакомому ювелиру. Есть у меня человек, кой чем мне обязан. Вы, девочки, прогуляйтесь, носик попудрите, а я позвоню.

Адвокат достал телефон, мы направились в женскую комнату.

– Так я и сделаю, – вдохновилась девушка, остужая пылающие ланиты водой из-под крана. – Покопаюсь в Инете, клинику подберу, и завтра – на консультацию. Акулина к нам приходила не в первый раз, не в последний.

– Кто хочет пробиться на телевидение, милостей Акулины не дожидается. Станешь красавицей, сама подойдешь к Юлиану, он не сможет тебе отказать.

– И верно, – хихикнула девушка, – никто мне еще не отказывал, кроме зазнайки Беркутова. Он что, к тебе не ровно дышит?

Так-так-так, вместе с хорошим настроением, к нам возвращается беспардонность.

– Ты откуда это взяла?

– Я не слепая.

– Знаешь, Юль, иногда очень хочется, чтоб кто-то срочно ослеп. Углубится в свои проблемы, перестанет копаться в вещах, которые его ни разу не касаются.

Конкретная фраза, запрещающая развитие темы. Но прямолинейностью Юлию не проймешь.

– Значит, правда? Я угадала? – И посмотрела требовательно. Колись, подруга, хитрость твоя белыми нитками по черному вышита.

Пришлось объясняться, в подобных вопросах недомолвки опасны. Семейные недоразумения к хорошему не приводят, недаром половина вступающих в брак разводятся в первые четыре года.

– Мой муж и Арсений – друзья. Не давняя дружба, но крепкая, в трудностях закаленная. Благодаря усилиям Арсения, благодаря его помощи, мы с Сашей два месяца назад пожениться. Понятно тебе?

– А подробности?

Чтоб ты их по гримеркам разнесла?

– Перебьешься. Александр доверяет Арсению, как самому себе. А за меня боится, как бы что ни случилось. Просил друга присмотреть за женой. Я без присмотра бы обошлась, но спорить с мужем не стану, что скажет – сделаю. Так Саше спокойнее, это главное.

Юлия усмехнулась, ничуть не поверив:

– То-то твой друг платонический как Снегурочка побледнел, едва повязку заметил.

Но наткнулась на гневный взгляд и снисходительно выдала:

– Ладушки, успокойся, условно версия принята. А знаешь, зря ты корчишь недотрогу. Жить надо так, чтоб вспоминать было интересно, а рассказывать стыдно.

Мне уже стыдно, как будто я в самом деле в адюльтере виновата.

Впрочем, вечер прошел замечательно, Арсений передал Юле адрес и телефон ювелира. Приободрившись, девушка предприняла новые покушения на честь адвоката, и тот ей как будто подыгрывал.

Я приняла решение – впредь игнорировать бестактные выпады Юлии. Жалко ее. Потеряла почву под ногами, не может после колонии в себя прийти. Отсюда нервозность, постоянное желание самоутвердиться за счет унижения женщин и приближение мужчин. Со временем дурь пройдет, горизонты раздвинутся, я в талант Алины Ланской верю. И каждый, кто видел ее на сцене, верит.

Глава 8. Я обязана использовать этот шанс

С утра проснулась от боли. Запястье разбухло, угрожающе посинело. Такого растяжения у меня не было никогда. Пришлось глотать обезболивающее, открывать ноутбук и ставить предварительный диагноз. По опыту общения с докторами бесплатной медицины, знаю: диагноз лучше ставить самой. И способ лечения подбирать тоже.

Сайты выдали категоричное: перелом или трещина. Хорошее начало воскресного дня. Пришлось срочно ехать в травмпункт, где у Саши приятель работает, к счастью, он и дежурил. (Знакомый доктор и посторонний доктор – понятия разные, почему-то.) Рентген подтвердил опасения. Под шуточки-прибауточки, Дмитрий наложили мне гипсовую повязку и велел не падать духом. Едва за порог – звонок из далекой провинции Ляонин.

– Женя, мне Дима все рассказал. Что с тобой? Ребенок в порядке?

Ох, ябеды эти мужчины, со всех сторон обложили. Пришлось утешать паникующего супруга, десять минут успокаивать. И честное слово давать, что маму уговорю временно переселиться в Москву, ухаживать за мной.

– Саша, зачем мне помощь? Я – переученная левша, обеими руками все делаю.

– А если левую повредишь? А если не сможешь скорую помощь вызвать?

Мужская логика, железная, неоспоримая. И главное, обмануть невозможно. Арсений проверит наличие матери в квартире, всю правду другу доложит.

Вздыхая, сажусь на лавку, набираю нижегородский номер. И мамочку убеждаю, как сильно по ней соскучилась, что Андрюше необходимо показать красоты столицы. И собачку Лалку берите… И пирог… И одежду осеннюю, на случай внезапных заморозков.

Наконец, пришли к соглашению: встречаю поезд во вторник. Три дня впереди волшебные, без придирок, без поучений. Кабинет, ноутбук, кресло мужа, и встреча главных героев в темном парке, под нежную музыку, льющуюся с эстрады…

К полудню – нежданный гость, без звонка приехала Юлия.

– Представь, за три перстенька получила семьдесят тысяч! В два раза больше, чем давали раньше.

– Этого хватит?

– Надеюсь. У меня сложный случай, не просто коррекция спинки носа. Удаление раздробленных, неправильно сросшихся костей, вылепка новой формы на основе имплантов. Жень, пойдем со мной на консультацию, а то боюсь, вдруг откажут?

– С наличкой в кармане? Такого не бывает.

– Все бывает. На сайте написано: возможен отказ в случае выявления противопоказаний. Одевайся тут недалеко, все равно ничего не делаешь.

И как она догадалась? У других разбросанные вещи означают начало уборки, у меня – прыжок в альтернативный мир с ловкими махинаторами и танцующими красавицами.

До клиники пластической хирургии решили пройтись пешком, машину оставили у бордюра. У Юли руки тряслись от волнения, садиться за руль не отважилась. И я прониклась моментом – решается судьба человека. Что б хирург ни постановил, друг рядом нужен, хоть в горе, хоть в радости.

– Юль, а могу я спросить? У тебя в самом деле никого не осталось? Кривотолков был страстно влюблен, очень хороший парень.

Девушка дернула плечиком, кривенько усмехнулась:

– Не в этой жизни, наивная ты моя, а в давно безвозвратно прошедшей. Это бабы десятилетиями мужиков из колоний дожидаются, а мужчины нас тут же бросают. Ни писем, ни передачек, ни хлопот об уменьшении срока от мужей не дождешься. А придешь домой – не нужна, новенькая жена в твоей квартире командует. Да что мужик, даже дети от матери отрекаются. Нашла кого вспоминать, Вовчика…

Лязг железа ударил в уши, я невольно вскинула голову. Из дверцы машины поодаль кто-то выбросил черный плащ, рукава взмахнули в полете. И сразу люди остановились, машины затормозили, водители выскочили на дорогу. Мы с Юлей ускорили шаг. Посредине проезжей части лежал парень в черном костюме мотоциклиста. Шлем с темным стеклом скрывал лицо, широкая струя темной крови текла на асфальт.

– Скорее, скорей приезжайте! – призывал мужчина футболке в сотовый телефон. – Он жив, шевелится, можете успеть!

Второпях я открыла сумку, достала стерильные салфетки. Протянула пачку мужчине:

– Зажмите рану, надо остановить кровь.

Тот даже руку не протянул:

– Не лезь, а вдруг навредишь.

Десятки взрослых людей молча стояли рядом. Никто не знал приемов первой помощи, никто не хотел дотрагиваться до умирающего. За фразой о нечаянном вреде скрывалось тупое, мрачное отчуждение: это не я и не мой родственник. Все вокруг, как один, допускали возможность смерти. Смерти на их глазах, без права на борьбу за выживание. И я отупела и отступила под авторитарным напором стада, против воли и убеждений подчиняясь молчаливому решению большинства.

Первой опомнилась Юлия:

– Мы стоим у клиники! – и бросилась к витым чугунным воротам. – Сообщите хирургу, скорее! – накинулась на охранника.

– Не положено7, – промямлил тот, отводя взгляд, – это частное заведение. Скорая помощь вызвана.

– Но она не успеет! У вас есть врачи, они обязаны хотя бы остановить кровь!

– Услуги платные.

– Я плачу, вот карточка! Это мой брат, Виктор Коршунов! Спасите его, скорее!

Я вздрогнула. Синюшное лицо Коршунова на бетонном столе московского морга… Я его опознала. А она его отравила. Не по собственной воле, по приказу гипнотизера, но факт остается фактом. И совесть грызет ночами, и ужас не отступает…

Что с Юлей? Она понимает, что делает? Или вид умирающего замутил надломленный разум, опять покойник мерещится? Требует к жизни вернуть, прошлое перехитрить?

Люди в белых халатах уже выбегала из ворот, санитары толкали тележку.

– Жив, – констатировал врач, зажимая толстым тампоном рваную рану на шее. – Кто здесь ему сестра? Необходимая срочная операция. Вы понимаете, что это значит? Пойдемте с нами.

Юля двинулась за тележкой, я схватила ее за руку, заглянула в глаза. Безумием не блещут. Решительностью, желанием помочь. За спиной раздалась сирена – подъехала милиция. А скорая, как мы потом узнали, появилась минут через сорок.

Пострадавшего завезли в процедурную, мы уселись на мягкий диванчик, обитый белой кожей. Не бедное заведение, с декором в интерьере. А квалификация хирургов настораживает. Привыкли носы укорачивать и титьки надувать, с настоящей проблемой справятся? Ради спасения человека суетятся, или ради желанного гонорара? И почему это Юлия загадочно улыбается, в далекий угол уставилась?

– Юля, ты знаешь, что делаешь?

Девушка повернулась не сразу:

– А что бы ты сделала на моем месте?

Могла бы я с чистой совестью ответить: «То же самое»? Не знаю.

– Один шанс из сотни, – вынес приговор вышедший из процедурной врач, вытирая вафельным полотенцем окровавленные руки. – Повреждены шейные позвонки. У меня двадцатилетний стаж в нейрохирургии, но гарантии дать не могу.

– Готовьте к операции. Я должна использовать этот шанс.

Доктор явно хотел еще о чем-то спросить. Сосредоточенная, немногословная девушка не казалась ему похожей на близкую родственницу – не плачет, не то поведение.

– Звонили из операционной, ждут вас, Алберт Леонидович, – появилась в дверях медсестра.

– Иду, – развернулся доктор и двинулся вдоль коридора. Санитары выкатили за ним тележку. Худой парень, до подбородка закрытый белоснежной простыней, не подавал признаков жизни.

– Одежду оставите здесь, или домой возьмете? – обратилась медсестра к Юлии, подавая тяжелый пакет. Та была вынуждена принять. – Проверьте карманы, возможно, что ценное. Паспорт поищите, надо переписать. Пойдемте в приемное отделение.

К просмотру чужих карманов Юля была не готова.

– Жень, ты посмотришь? – шепнула, отставая от бойкой женщины.

– А я тут при чем? Признайся и зови милицию.

– Ты что? Признаваться нельзя. Пусть видят, человек не одинок, кто-то любит его, ожидает исхода операции. Так лучше будут стараться.

– Может, ты и права, но паспорт или мобильник надо найти, родным сообщить. Ты пока отдувайся как можешь, я схожу за милиционером.

За витыми воротами парка дорожники оградили место аварии, изуродованный мотоцикл без переднего колеса валялся неподалеку. Запекшейся ручеек человеческой крови зловеще алел на асфальте.

– Вы сами видите, товарищ майор, левое крыло разбито, – говорил расстроенный парень, водитель иномарки. – Я тихонько, на малой скорости из переулка выехал, направо уже сворачивал. Он летел по своей полосе, сто сорок скорость, не меньше. Вдруг резко свернул, блямз в бочину! Может, целился в переулок? Не вписался в крутой поворот.

– В жизнь они не вписываются, шумахеры, – проворчал майор. – Эти «Скутеры» сверхзвуковые в Японии хороши, на идеально ровных дорогах. А в наших условиях – любая выбоина мотоцикл в сторону отбрасывает. Из каждых четверых владельцев «Скутеров», трое до зимы не доживают – статистика. А вам что надо, гражданочка? – резко сменил мент тему, раздраженно взглянув в мою сторону.

– Вас просят в приемный покой.

– Отдал Богу душу?

Как цинично, и как обыденно. Я вздрогнула, возмутилась:

– Надеюсь, этого не случится!

С жаром возразила, с верой. Как будто от моей веры хоть что-то зависит.

– Стас, прогуляйся с гражданкой, запиши данные пострадавшего.

Белокурый долговязый Стас состроил серьезную мину, мы двинулись по аллейке.

– Молодой человек, я вынуждена признаться: мы не знаем этого парня. Моя подруга – ему не сестра.

– Не сестра? Любовница, что ли? – поинтересовался парнишка тоном выросшего подростка, знающего взрослые слова и уже получившего разрешение их произносить.

– Она ему никто, понимаете? Посторонняя женщина, которая пожелала оплатить операцию, спасти человека.

– Зачем?

Вопрос, конечно, интересный. Его бы Всевышнему задать, в Дни Сотворения.

– Чтобы жил.

Парень посмотрел на меня недоверчиво. Смысл сказанного неторопом доходил до пропитанных инструкциями мозгов.

– А что от меня-то хотите?

– Чтоб вы заглянули в карманы и вызвали родственников, мы не имеем права рыться в чужих вещах. Так медсестре и скажите: «Осмотр одежды произведу сам, идет расследование ДТП». А подругу не выдавайте, ладно? Иначе ее могут попросить из приемного, а ей очень хочется дождаться конца операции, порадоваться результатам.

Парень нехотя согласился. В его голове метались «обоснованные» сомнения: ни один из знакомых параграфов не предписывает постороннему человеку… Но вроде ни один и не запрещает…

Так или иначе, свою задачу молоденький практикант выполнил: обнаружил в кармане куртки сотовый телефон, спас Юлию от провала. В телефоне нашел контакт «Стерва моя» и жену известил. Неумело, запинаясь, как смог. Они живут неподалеку, оказывается, как раз в переулке, куда мотоциклист сворачивал. Женщина обещала скоро прийти.

– Что же вы родителям не позвоните? – сочувственно обратилась медсестра к Юлии.

– Не хочу расстраивать заранее, – буркнула девушка, уклоняясь от дальнейших расспросов. Развернула выданный автоматом чек, (автомат стоит в коридоре, что ни сделаешь для удобства клиента), показала мне. Шестьдесят пять тысяч отечественных перепрыгнуло с ее карточки на счет клиники.

– Я договор подписала, – шепнула мне на ухо. – В случае удачи, буду доплачивать на реанимацию.

– Может, родственники заплатят? И твое компенсируют.

– Догонят и добавят. Ты его доспехи видала? Протертый кожзам.

И поймав мой вопросительный взгляд, пояснила:

– Ювелир разрешил опять приходить. У меня еще есть колье и браслетик.

Снова странная полуулыбка… Речи здравые, а мимика не очень.

Мы ждали еще полчаса. Где-то рядом, в лабиринте стерильных коридоров, стучало молодое сердце, боролось за право работать десятилетиями. Люди добрые сердечку помогали. Юля молча молилась, изредка переходя на шепот.

Я не молилась. Я знала исход заранее. Быть контактером иной раз страшно. Больно, когда видишь неотвратимую кончину человека. Когда тебя ставят в известность: «Мы не можем ничего изменить». Они не могут или не считают необходимым. И они спокойны. Но я – человек, я мучаюсь от бессилия, я надеюсь… На очередную ложную информацию, сколько раз такое случалось…

По короткой липовой аллейке, украшенной клумбами с ярким июньским цветом, шла молодая женщина. Минимальная юбка непонятного цвета, застиранная футболка, едва прикрывающая пупок, белесые рваные волосы. Один ребенок на руке, другой в коляске.

– Жена, – шепнула я Юлии, показывая в окно.

Мы встали и вышли за дверь, будто воздухом подышать. Несовершеннолетняя мама медленно двигалась нам навстречу, неуверенно переступая тонкими искривленными ножками в шлепанцах на высокой платформе. Теперь я рассмотрела ее лицо. Круглое, почти детское, до странности ничего не выражающее. Ни испуга, ни горя. Девушка аккуратно объехала двух зевак, припарковала коляску сбоку у крыльца.

– Простите, с вами можно поговорить? – обратилась к ней Юлия. Годовалый мальчонка испугано спрятал личико в плечо матери.

– Со мной? А чего надо? – голосочек тихий, настороженный, как шуршание мышки за плинтусом. Прокуренный рот с двумя дырками вместо зубов дополнил унылое впечатление.

– Вы жена Антонова Николая?

– Ну и чего с того?

– Ничего особенного. Хотела сказать: с вашим мужем все в порядке.

– А вам-то чего?

– Ему делают операцию, – с воистину христианским терпением продолжала подруга.

– Здесь? Операцию? – Лицо нашей новой знакомой вдруг начало принимать осмысленное выражение, голос крепчал с каждым фразой, набирая децибелы. – В этой лечебнице? Какое имеют право? Да я не расплачусь никогда! Пускай ему сразу почку вырезают!

Мы дернулись от неожиданности:

– Вы шутите?

– Не шучу! – Девушка завизжала, малышка в коляске заплакала, дергая ножками. – Вы знаете, что он безработный? Ему не интересно, что едят его дети! День и ночь торчит с дружками во дворе, пиво хлыщет! У матери вещи ворует и продает! Вы знаете, что он угнал этот «Скутер», что мне уже пригрозили? А чем мне расплачиваться? Да пусть он лучше подохнет, с покойника спросу нет!

– Нельзя желать смерти отцу своих детей, быть может, он образумится, – попробовала я остановить поток брани. (Тем более, знаю примеры, взрослеют пофигисты годам к сорока.) Куда там! Почуяв сопротивление, поток откровений взбурлил и ринулся водопадом.

– А чего мне еще желать? Даже мать родная сыну смерти желает! Извел он ее совсем, ножом угрожает! Требует, чтобы квартиру продала, а сама в дом престарелых убиралась. Да кто ее возьмет в шестьдесят лет! А кто его выхаживать будет? Он теперь инвалидом останется, еще хлеще пить станет! На шею мне усядется, не стряхнешь! А у меня и так на каждом плече по нагрузке! В обноски одеваемся, должны всем на свете!

На Юлию было жалко смотреть: вот и сунулась с добрым делом. Девушка сникла, сморщилась, губы дрожали.

– Я уже заплатила за операцию, отдавать не надо, – попробовала несчастная загладить свою вину.

– Да откуда ты взялась, такая добрая? Да кто тебя встрянуть просил? – Теперь девица рычала, сквозь щели в зубах летели брызги слюны. – Очухается – забирай этого выродка, терпи его дальше, пока терпелка не лопнет! А мне он не нужен! Чтоб он сдох в этой чертовой клинике!

Мы молча стояли, подавленные, девушка судорожно заглатывала воздух, задыхаясь от злости.

– Ваш муж скончался десять минут назад, – раздался в тишине голос с крылечка. Мы оглянулись. Усталый Альберт Леонидович прикуривал сигарету и печально смотрел на девочку с младенцами. Сколько ей, в самом деле? Не больше семнадцати?

Простоватое личико юной вдовы вдруг приняло удивленное выражение. Она начинала осознавать… И вдруг заревела, испуганно, громко:

– Убийцы! Да чего ж вы за люди такие! Коля, Коленька мой родной! – И бросилась с кулаками на хирурга. Детишки закричали еще сильнее.

– Пойдем отсюда. – Я потянула Юлию за рукав. Сделал доброе дело – и в сторону отходи, чтоб волной благодарности не задело. Подруга достала из кошелька пару тысяч, положила в коляску.

А потом всю дорогу плакала:

– Неугодна моя жертва Господу, отверг Он ее… Я грех искупить хотела, не получается… Недаром отец Алексей проповедует: не добрыми делами грехи искупаются – глубоким и искренним раскаянием. Не понимала я этих слов, по-своему гнула… Теперь вижу, прав батюшка…

Я бы выразилась иначе: и раскаянием, и добрыми делами, и отказом от скверного образа жизни, одно без другого бессмысленно. Но оспаривать мнение профессионала не решилась.

А Юля меня поразила. Далеко не каждая женщина обменяет свою красоту на жизнь постороннего человека. Быть может, одна на тысячу или на десять тысяч. Не в запале Юлия Сланцева решение приняла, не в порыве благородной жалости – долго сидела и думала, свое будущее на чужое будущее меняла, без гарантий, без возмещений. Могла сто раз отказаться. Не отступила, не смалодушничала. Значит, много в ней доброты и скрываемой человечности, а я не догадывалась.

Еще бы мне догадаться. Встретились мы неожиданно трогательно, прощения просили друг у друга искренне. Но все сантименты повыветрились. Я к этой хрупкой девице спиной повернуться боюсь, удара жду или выстрела. Неразумно с моей стороны, наследство покойного Монтегю давно обрело хозяина, пистолетом махать нет причин. Но какая-то настороженность, инстинктивная, нерациональная, живет в подсознании, ничего не могу поделать. На кухню я Юлию не пускаю – там вилки, ножи. На сумку ее от кутюр смотрю с подозрением – там может лежать оружие. Боюсь ее, почему-то. Извечный страх беременной женщины – потерять младенца – в присутствии Юлии обостряется.

– Пойдем, напьемся, наплюем на всех.

Сланцева уже свернула в придорожный кабак. Я попробовала образумить:

– Забыла? Нам в театр пора, начало четвертого.

– И что нам там делать? – взъерошилась девушка. – Сегодня Смольков торжественно огласит список избранников. Одни заверещат от радости, другие от злости. Ни мне, ни тебе не светит, гулять можем смело.

И за руку потянула, как будто мне можно пить, никакого сочувствия к интересному положению.

У дверей серьезный охранник нас окинул вдумчивым взором. Мои надежды не оправдались: обе встрепанные дамочки, хотя и с натяжкой, шаблонам фейс-контроля соответствовали. «Пьет, буянит, бьет зеркала», – произнесла я одними губами, тыча пальцем в затылок подруги. Охранник понял, канат из алого шелка переградил проход. Юля дернулась от неожиданности и вдруг развернулась резко, лицо пылало стыдом.

– Едем к ювелиру! Не могу я больше, не могу! – девушка волокла меня уже на стоянку, где оставила красный «Феррари».

Вот это предложение мне по нраву. Жизнь продолжается – и борьба продолжается, один-единственный вечер Смольков обойдется без Киры и Зинаиды. «Не обойдется, – возразил мой Учитель. – Вам обоим необходимо быть сегодня в театре. От результатов предстоящего вечера зависит многое». – «Подскажите, как ее убедить?» – «Пусть звонит ювелиру». Парадоксальный совет, но раздумывать некогда.

– Телефон сохранила? Неудобно без предварительного звонка.

– Верно.

Мы устроились на сиденьях. Юля вдохнула и выдохнула, протерлась влажной салфеткой, поправила боевой раскрас, состроила на лице милейшее выражение, словно видеотелефоны уже запустили в массовую продажу.

– Добрый день, Арнольд Яковлевич! – зажурчал чарующий голос, разливая бесконтрольное обаяние далеко за пределы МКАДа. – Могу я заехать к вам через часок с браслетиком? Да-да, о котором я говорила: восемь рубинов по пять карат в ажурной оправе из белого золота, ручная работа. – И прослушав пространный ответ, добавила, скрывая огорчение: – Ничего страшного, Арнольд Яковлевич, могу подойти и завтра. Вам будет удобно, если я побеспокою вас часиков в десять? Как скажете, в одиннадцать тридцать, договорились. Хорошего вам отдыха!

И отключилась. Вот и ладненько. Девушка уже улыбалась, мечтательно, трогательно, вновь красавицей себя в будущем разглядела.

– Поехали, Жень, в театр, похихикаем в стороне, ну ее, эту пьянку. Завтра опять в клинику идти, витрина должна быть в порядке, без следов разрушительного похмелья.

Как просто, оказывается. Все сама понимает, стоит немного остыть. А подметила очень верно: мы обе вне коллектива. Не хихикаем, не злорадствуем – это Юля преувеличила для красного словца. Мы стоим в стороне от общей великой цели: прорваться и засветиться. На этой почве и сблизились.

Глава 9. С октября на ваших экранах загорятся новые звезды!

Машина урча влилась в гибкое тело бесконечного транспортного потока. Девушка успокоилась, приступила к любимой теме:

– Жень, тебе доктор понравился?

– С какой стати?

– А разве не уловила? В нем сила мужская пульсирует, самоуверенный, нежный, интеллектуальный самец. А губы, заметила? Чуткие, ласкают на расстоянии. По жизни идет с достоинством, профессионал высокого класса. Женщины ищут таких мужчин, с ума по ним сходят.

– Не спорю, жеребчик породистый, но его уже заклеймили. Поменять престижную нейрохирургию на доходную пластику можно только под натиском жадной супруги.

– Жена – не стена, подвинем, – легкомысленно пообещала Юлена и в мечтания углубилась.

А я углубилась в тревоги. В нем сила мужская пульсирует, нежный, интеллектуальный… А губы мягкие, ласкают на расстоянии… Как будто про Сашу сказано. А очи его цыганские, а бархатный баритон! А зарплата, в конце концов! А женщины, умные, наглые, флюиды легко улавливают! Неужели вот так же, кто-то: жена – не стена! Китаянки бывают красивыми… Европейских туристок там множество… Он английский, французский знает…

Ко времени мы опоздали, но Юля опытным взглядом окинула стоянку у ДК:

– Не суетись, подруга, машины Смолькова нет. Вон наши в скверике маются.

Нервозность, исходящую от наших, легко уловил бы чужой. Многие из артистов явились на встречу не одни, прихватили группу поддержки. Детишки бегали по газонам, и никто их не упрекал. Худая великорослая блондинка с неожиданно пышным бюстом зависала на плече Венички. Судя по затравленному взгляду местного сердцееда, он мог бы и обойтись без своей большой половины. Но каланча не желала упускать волнительные моменты, приближающие ее семейство к статусу звездного.

А вот и машина режиссера. Труппа притихла, кто-то бросил окурки, кто-то схватился за сигарету. Смольков подошел к нам вальяжной походкой героя-победителя. Пепельный новый костюм и серебряный галстук в искорку эффектно гармонировали с серыми глазами, сегодня веселым и добродушным.

– Все в сборе, бедолаги? – спросил нас вместо приветствия.

Бедолаги нестройно ответили. Иннокентий снял пиджачок, подобрал брючки, удобно уселся на лавочке, достал из дипломата листы, углубился в неспешное чтение. Народ безмолвствовал, дети кричали. Прошла минута. Как десять. Наконец, насладившись эффектом, мучитель откинулся на спинку:

– Ну, что же, друзья мои, у меня для вас чудесные вести. Радость первая: июль-август месяцы театр гастролирует по городам Подмосковья.

Артисты тревожно зашушукались. Гастроли – это серьезно, муторно, вдали от семьи, неожиданно и… некстати. Кто в отпуск планировал, кто на дачу. А за жертвы что будут иметь, кроме недосыпа и семейных неурядиц?

– Спектакли проходят в выходные дни, выезд из Москвы заказным автобусом в субботу с утра, возвращение в воскресенье ночью, – как ни в чем не бывало продолжал режиссер. – Я предпочел бы сохранить прежний состав участников. Понимаю, что это невозможно. Кто-то работает в смены, кто-то не сможет оставить семью. Прошу всех подумать и завтра к утру сообщить Василию Петровичу, в какие из выходных на кого из вас можно рассчитывать. Составим график взаимных замен, и нового распорядка прошу неукоснительно придерживаться. Тем более, мероприятие не благотворительное – гастроли спонсируют продюсеры нашего любимого сериала. Каждый из гастролеров получит процент с выручки, в соответствии с вкладом в общее дело. Критерии оплаты продумаем, никого не обижу.

Вот так, мои бескорыстные любители высокого искусства, – подытожил режиссер с нескрываемой гордостью, – растем, развиваемся, выбиваемся. На новый виток заходим, все как у взрослых.

Смольков замолчал, чрезвычайно собой довольный. Артисты приступили к прениям, без подъема и оптимизма. В гастроли не очень верилось, неправильно как-то все, неестественно быстро.

– Вы что-то темните, Иннокентий Романович, – сформулировала общее недоумение хозяйственная Вера. Она-то сообразила: – До июля всего десять дней. Где это видано, гастроли в малые сроки подготовить? Где будем мы выступать? Где ночевать? Нет договоров с домами культуры, с гостиницами. Такие вещи с наскока не решаются, сопоставляются с графиками выездов других театров, обговариваются месяцами. А кто нас будет возить? А наш реквизит? Он тоже не сам по дороге побежит. Автобус и крытую газель арендовать придется. И билеты давно бы пора продавать, а кто слышал о нас в Подмосковье? Художника следует пригласить, чтоб рекламу продумал, плакатики нарисовал. В типографии их размножат – надо вешать за пару месяцев. Так к осени гастроли и соберем, не раньше.

И с нею все согласились, закивали, задакали. Иннокентий на Веру взглянул с уважительным одобрением:

– Все правильно представляете, Вера Ильинична. О многом вы не сказали, но знания приходят с опытом. Назначаю вас помощником администратора по хозяйственной части.

– А кого же администратором? – обиделась Вера. Себя она считала самой деловой в труппе, и, надо сказать, по праву.

– Администратор назначена продюсерами. Агнесса Строцкая – супруга господина Жиркова, опытный работник и красивая женщина, вы завтра с ней познакомитесь. Она вас введет в курс дела, огласит график поездок и прочие подробности. А пока прошу поверить на слово: в домах культуры и в концертных залах нас уже ждут, места в гостинцах забронированы, билеты успешно распродаются, а реклама… Вот такого типа.

Смольков не спеша развернул перетянутый резинкой лист. Мелькнули лица артистов, название спектакля. Раздались удивленные возгласы, люди двинулись к лавочке, кто-то в спешке нечаянно задел меня по плечу. Острая боль пронзила руку, я скорее ушла в сторонку. А Юля смешалась с толпой, вот тебе и отстраненная.

Меж тем волнение нарастало. Послышались редкие возгласы, переходящие в громкие и удивленные.

– Почему Антипина? Антипина почему? – раздавалось со всех сторон.

Режиссер пытался вставить словечко, его заглушали. Из-за спин вопрошавших выскочила Юлёна, сжимая в руке трофейный плакат.

– Смотри! – подбежала ко мне. – Понимаешь, что это значит?

– Юль, ты поменьше тряси, изображение сливается.

– Здесь написано: «Алина Ланская, Анна Оскомина и Анастасия Антипина в новом сезоне «Далеко и надолго»! Последние гастроли с театром «Самородки»! С октября на ваших экранах загорятся новые звезды! Встречайте новых героинь суперпопулярного сериала в своем городе!»

Я сумела-таки отобрать основательно смятый плакат, породивший вспышку эмоций. По центру – три женщины, изрядно нафотошопленные. И Юля с подпорченным носом, и сердитая Анна Михайловна, и тихая веснушчатая Настенька, девочка из подмосковного интерната, все выглядели красавицами. Повыше, крупными буквами – зачитанный Юлей слоган. Ниже – название спектакля «Убивицы», фамилия режиссера и основных артистов.

– Ясно теперь? Нас берут! Нас троих берут! – Подруга дрожала от возбуждения и без всякого фотошопа светилась диснеевской Золушкой.

– Поздравляю! – Мы обнялись, засмеялись, носами захлюпали. Трогательный момент, счастливый, переломный. Вот и будет у Юлии новая жизнь, без бутылки, без навязчивых ночных кошмаров. Затеряется жуткое прошлое в темных кладовках памяти. Напряженные графики съемок, куча ярких знакомств и немыслимых впечатлений. Много радости впереди, как Арсений и предсказал.

– Внимание, объясняю! – раздался над головами раскатистый бас Смолькова. Чтоб добиться внимания, режиссер поднялся на лавочку. Артисты неохотно притихли. – Я думаю, вы уже поняли: гастроли задуманы как рекламный тур, организуются и оплачиваются спонсорами сериала. Не только будущих звезд мы пиарим, каждый будет иметь возможность показать себя в лучшем виде. Колония – понятие нестабильное, заключенные приходят и уходят. С продюсерами я заключил контракт о подборе новых артистов, в первую очередь, из нашей труппы. По мере выявления подходящего типажа, всех кряду я протолкнуть не смогу.

Вот они, результаты моей кропотливой, пронырливой работы. Все согласны, что наша Юлия и харизмой взяла, и талантами блещет? Все согласны, что ей по силам сыграть в новом сезоне главную роль? Давайте поздравим Юлию, порадуемся за нее!

И сам застучал в ладоши, размашисто, смачно. И труппа Иннокентия поддержала, захлопала. Много искренних, улыбающихся лиц повернулось в нашу сторону, раздались поздравления.

– Не осталось без внимания Жиркова актерское мастерство дорогой нашей Анны Михайловны, – продолжал режиссер. – Играет Михайловна сильно, труппу ведет за собой, новичков опекает. Сколько раз ее своевременные экспромты спасали вас от провала? Каждому есть, что припомнить?

Многие засмеялись, над собой, над товарищами, ситуация разряжалась.

– На новом месте наша бессменная старшая переквалифицируется – и станет вдруг надзирательницей. Поздравим Анну Михайловну! – похлопали с энтузиазмом.

– Вам показался странным последний выбор Жиркова. Объясняю. Настенька Антипина пришла к нам совсем недавно, яркой роли не получила, не успела себя показать. Но девушке повезло. Посмотрите, она похожа на домушницу Шурку Рваную. В новом сезоне, Юлиан Жирков решили развернуть образ Шуры, показать ее детство и юность. Наша Настенька сыграет непослушную девочку-подростка из благополучной семьи, втянувшуюся в преступную компанию. Роль эпизодическая, но чрезвычайно выразительная. Успехов тебе, Настёна! Мы все за тебя болеем!

Застеснявшуюся девчушку потискали и почмокали. Неплохие все-таки люди собрались в «Самородках», отходчивые. Завистливые, не спорю. Но, без зависти, тонизирующей и направляющей, карьеры в театре не сделаешь. И, наверно, не только в театре.

– А теперь похлопаем друг другу! Весело-задорно, с энтузиазмом! Среди нас находятся люди, которым повезет в следующий раз!

Умеет Иннокентий зарядить оптимизмом, лампочку ввернуть в конце тоннеля. Потому и лидер. Артисты, давно привыкшие подчинять свои чувства и мысли велению режиссера, поддались и сегодня, успокоились, развеселились. К очередному этапу тараканьих бегов будь готов! Всегда готов!

– Все трое избранников завтра в девять утра встречаются со мной у памятника Пушкину, отправимся подписывать договора. И начнется адское времечко. По будням – съемки с Жирковым. По выходным – гастроли со мной. График жесткий, обязательный, освободить от его выполнения может только смерть. Ближайшие три месяца подтвердят или опровергнут профпригодность моих учеников.

Юлия заберет с собой «Убивиц», эта история нашему постоянному зрителю уже не интересна. А мы с вами, друзья, по будням будут заняты репетицией нового спектакля «Далеко ли, близко ли…». Как видите, созвучно с названием сериала. Дорогой наш Василий Петрович уже подготовил сценарий, но многое, как обычно, обдумывать будем вместе. Вопросы имеются?

А то!

– Кому дашь главную роль? – зазвучало со всех сторон. С надеждой и ревностью.

Смольков повел взглядом по лицам, будто только сейчас озаботился выбором претендента. Даже сидя в сторонке на лавочке, я улавливала напряжение, исходящее от спин артистов.

– Евгения! – гаркнул грозно. Я вздрогнула и вскочила. На меня оглянулись все, с испугом, с недоумением. – Что у тебя с рукой?

А, это… А мы то думали… Народ с облегчением захихикал.

– Трещина, гипс, дней через десять снимут, Иннокентий Романович.

– Ну-ну… На гастроли ты вряд ли сгодишься…

– Конкретно не сгожусь, инвалид по двум показателям.

– Ну ладно, без дела не останешься. А насчет главной роли – подумаю. – Это уже к другим, как обычно, без переходов. – Если больше вопросов нет, прощаемся. Завтра в шесть будем читать сценарий.

– Ты, Романыч, погоди прощаться, как же это у тебя выходит? – подала голос Анна Михайловна. Теперь, когда кольцо вокруг главного вдохновителя и выразителя чаяний масс народных поредело, я смогла ее разглядеть. Лоб нахмуренный, озабоченный. Стоящая радом со свекровью Ирочка сверкала свекольным наливом, признаком горьких слез. – Меня взяли, а занозу мою оставили? Ты прекрасно знаешь, Романыч: я здесь лишь ради нее. Для сына жену берегу, чтобы не извертелась. Или я остаюсь при театре, или ее в сериал протежируй. В массовке много дурочек толкается, одной больше, одной меньше, никто не заметит.

При последних словах, несчастная, но чрезвычайно честолюбивая «заноза» разревелась еще сильнее. Смольков подошел к поневоле сплоченной парочке, мы с Юлей прислушиваться не стали. Еще раз поздравили Настеньку, одна она, без группы поддержки. Юля с девушкой договорилась, завтра заедет за ней в общежитие на пламенном «Феррари». Так и надо, пусть держатся вместе, а я отойду в сторонку.

Глава 10. Я кожей угрозу чувствую, а вникать глубоко боюсь

И стала Юлия постепенно от меня удаляться. Сначала еще звонила, забегала поздними вечерами, о новых коллегах, о порядках на съемках рассказывала. Иной раз совета спрашивала. Зачем ей мои советы? Ты птичка полета высокого, порхай, звени. Но, видно, на новом месте Алина Ланская пришлась не ко двору, в компании ее не приглашали, над внешностью насмехались.

Но именно эта внешность – с кривым приплюснутым носом – находка для сценариста и режиссера Жиркова. Как будто для Ланской, нарочно, историю сочинял.

Подруга подписала контракт: сначала будет сниматься в обезображенном виде, обыграет сцены в колонии. Потом ляжет на ринопластику за счет заведения – неожиданно, но приятно! – и красавицей несравненной предстанет пред зрителем: неуправляемая вертихвостка до осуждения, и умудренная жизненным опытом, прославленная певица после освобождения. Оптимистическая трагедия на новый лад, этим публику и порадует. Серий пятьдесят просыплются с экранов страны горохом.

И на личном фронте у Юлии убедительная победа. Альберт Леонидович, брюнетистый интеллектуальный самец, позвонил ей вскоре, напомнил о возврате пятидесяти процентов от уплаченной суммы в связи с неудавшейся операцией. Спрашивал, на какой счет перевести. Юля головку вскинула, плечики расправила и чарующей диснеевской походкой в лечебницу заявилась, столь насущный вопрос прояснять.

Превратился с тех пор ведущий хирург частной клиники в эпицентр ее вселенной. Влюбилась девушка истово, с безоглядной самоотдачей. В том смысле, пока лето стояло, на природе ему отдавалась. А жеребчик породистый, интенсивный, свое природное предназначение оправдывал. Некстати супруга законная стеной не сдвигаемой оказалась. Но любовница не отчаивается: «Самое главное, что мы счастливы», – говорит. А как живут дети в семье, где ложь и холодная терпимость? Этот вопрос ей на ум не приходит.

Все у Юли в мечтах красиво и романтично: и браслетик с рубинами удалось сохранить, а к Новому году супруг поднимет красотку на руки, чрез высокий порог перенесет. И приедут гости знаменитые, с днем бракосочетания поздравлять…

Но до поры до времени, пока звездящие и звезданутые чужака отторгают, нуждается непрославленная актриса в поддержке дружеской, искренней.

А Высшие уверяют: за мной кармический долг. Не за ней, за мной, почему-то. Я обязана у подруги вычистить биополе, в новой кармической фазе заблудшую поддержать, на путь безгрешный направить. Связаны наши пути, оказывается, и зависит Юлия от меня, словно дочь больная от матери.

Пренебрегу полученным откровением, откажусь от душевного участия в совсем не чужой судьбе – беда случится. Обеих беда ударит, двумя коваными крылами тяжелого коромысла. В подробности Небесные Учителя не вдаются, берегут мои скудные нервы. Да и прав таких не имеют, экстрасенсикам-недоучкам будущее открывать.

Я и сама понимаю: надвигается что-то черное, неуправляемое, неотвратное… Всей кожей угрозу чувствую, а вникать глубоко боюсь. Юля будет там, осенью, рядом… Юля зверю откроет клетку, она его и натравит… Ждать некогда, надо действовать! Переиначу характер своенравной подруги до осени – удержу кровожадного монстра…

Потому я долгими вечерами Юлию принимала, поила какао с чаем, разговоры душеспасительные вела. Но с задачей так и не справилась. Не оставила Юля Альберта, как Высшие требовали, не сумела я вправить Карменсите мозги. А кто бы сумел? Меня принялась обвинять в завистливости, в несовременности, в комплексе курицы-наседки.

Самовлюбленная жадность Сланцевой вызывала во мне отторжение, через которое становилось все труднее переступать. К концу лета искренность наших отношений растаяла, лишь видимость и осталась. Однажды Юля пропала, без ссоры, без выяснения отношений, и больше мы не созванивались.

Да и ревность (точнее, разумную предосторожность) не сбросишь со счета. Вдруг внезапно Саша вернется? Зачем мне подруга, хватающая каждый причинный выступ, как последнюю точку опоры? Ушла – и Бог с нею, биополе можно почистить на расстоянии, если Учитель требует.

Это я забежала вперед, объяснила происходящее. А в понедельник Смольков собирал нас вечером в шесть, на вычитку новой пьесы.

Зрительный зал был занят – крутили «Матрицу-2». Нас пустили в кабинет администратора с двумя большими столами, установленными буквой Т. Артисты расселись группами, поближе кто с кем сдружился. Стул рядом со мной оказался пустым. Неловко вдруг сделалось, одиноко. И Юля отчалила в прекрасное многосерийное будущее, и Анна Михайловна с Ирочкой. А я привязалась к каждой. Опустела наша гримерка. Займут ее новые люди, придется к ним привыкать. А я человек неконтактный, запросто привыкать не умею.

– Сегодня у нас особенный день, – торжественно произнес режиссер. Окинул труппу вдохновенным взором, раскрыл лохматую распечатку. – Начинаем работать над новой…

Вдруг резко дернулась дверь, ворвалась раскрасневшаяся Иринка. Глянула вправо-влево, заметила рядом со мной свободное место, втиснулась и замерла, ни ссылок, ни комментариев. Вслед за снохой степенно вплыла свекровь.

– Принимай нас назад, Романыч. Где роились, там и сгодились.

И тоже губки поджала, пристроилась в уголке.

– Что случилось, Анна Михайловна? – встревожился Иннокентий. – Я четко насчет Ирины акценты расставил. Договора подписаны, под Анну Оскомину афиши печатают, сценарии пишут…

– Гастроли отработаю, Романыч, ты меня знаешь, не подведу. А бумажки с договорами пускай Жирков куда хочет себе засунет. Ноги моей больше не будет в его борделе! И Ирку не отпущу! Вернется сын, сам пускай разбирается.

– Зато Юлиан меня запомнил, – пробормотала Ирочка. В любознательной тишине, откровение прозвучало громче, чем недотепа рассчитывала.

– Красотуля-то наша пользуется спросом, связи раздвигает, – съехидничали сзади. И недобренько, в несколько голосов похихикали.

Иннокентий с Василием Петровичем обменялись красноречивыми взглядами. Подводят самодеятельные артисты, игнорируют деловую этику, не выполняют принятых обязательств. А впрочем, в конкретном случае Жирков и сам виноват. Вряд ли ему взбрендит в голову конфликт раздувать, требовать с женщин неустойку. Должно быть, сам рад-радехонек избавиться от противоречивой пары – одной нравится, другой не нравится…

– Валетова, Глухарь, Перевалова – завтра в девять на пробы, – решительно выбрал Смольков самых крупных женщин из труппы. – Представим подходящих кандидатов, инцидент будем сглаживать. Есть возражения?

Самоотводов не последовало, тройная сцена нечаянной радости, ахи-охи-восторги. Сухопарая Лара Ковряжкина заела в досаде губы – ее не блеснувший талант оказался опять невостребованным.

– С вас хороший коньячок, девочки, – пошутил режиссер и направился в коридор, конфликт по телефону утрясать.

– Три коньяка, Романыч, – крикнули вслед «девчонки», каждой за сорок. – Тебе, Анне и Ирке-простодырке! По три бутылки каждому! Проставляемся за попытку!

Голоса не сразу умолкли, и страсти не желали утихать, но сценарий мы все-таки выслушали. В отсутствии яркой Алины, которую, как я и думала, заменить оказалось не кем, Василий Петрович применил популярный в последнее время прием: вместо одной главной героини, выпускал на сцену компанию из четырех подруг. Пусть каждая блеснёт, чем Бог послал.

Идея пьесы такая: четыре молоденькие мошенницы, ловко обводившие вокруг пальца простоватых наших сограждан, в колонии подружились, образовали семью. Жить семьей, на сленге женской тюрьмы означает держаться вместе, делить друг с другом посылки. Интимные отношения вовсе не обязательны, но могут иметь место, понимаете сами.

Подруги у Василия Петровича получились веселые. В противовес «Убивицам», первый акт «Далеко ли, близко ли» задуман почти в комедийном жанре. Посмеются зрители от души. И над собой, простотой неотесанной, МММ-мами ученой-недоученной, и над девчонками, чьи бесшабашные выходки на свободе часто заканчивались прыжком в последний вагон далеко идущего поезда. Без копейки в кармане, без видов на будущее.

Предполагалось, подруги-сорвиголова покуролесят в колонии, разгонят тоску-печаль. Не знаю, насколько это правдоподобно. Скорее – немыслимо. Но искусство, как объяснил нам Штуцер, вовсе и не обязано тупо отображать действительность. Искусство – это преломление действительности через призму замыслов автора.

Второй и третий акты поразили и расстроили нас всех. Комедия сменилась трагедий. Одна из подруг повесилась, узнав, что любовник на воле украл все ее накопления и с молодой женой укатил на Канары. Вторая изувечилась на лесоповале. Третья, на том же лесоповале, убила надзирательницу и сумела бежать. Четвертая приняла вину на себя, ее расстреляли.

Как раз в этом месте, в ответ на выкрики труппы, что смертная казнь в России отменена с девяносто седьмого года, Штуцер выдал нам тезисы об авторской точке зрения, преломляющей действительность до неузнаваемости. Или до более выпуклой узнаваемости, так с его слов получилось. Нагнал жути и сидит, посмеивается:

– Кого расстреливать будем?

«Только не меня», – мелькнуло в голове.

– Евгения, я думаю ты справишься. Никто, кроме тебя, так трогательно не сыграет ожидание материнства, – решительно заявил Смольков и толкнул распечатку с ролью в мою сторону.

Ухватила, куда деваться. Мошенница на доверии Татьяна попадает в колонию на пятом месяце, других залетных в труппе не оказалось.

Постепенно все разобрали листочки, где побольше текста, где поменьше, даже Лариса Ковряжкина получила возможность пару раз высказаться со сцены. Анну Михайловну вновь выдвинули в старшие. Ирина, в наказание за инициативу, будет молча изображать серый фон.

А в качестве палача никто выступать не хотел. Уперлись парни – и точка. «Не будем, – говорят, – целиться в женщину, да еще и в беременную, даже деревянным пистолетом. Ты, Петрович, подумай, может завтра к утру что-то дельное выдашь».

Но Штуцеру проще не хотелось. Мечтал он публику в очередной раз встряхнуть, слезу из нашего циничного современника выбить. Обычно, самодельный сценарист критику вдумчиво воспринимал, легко шел на исправления. А сегодня уперся.

– Что особенного в этой роли? – аргументировал. – Выйти из правой кулисы на пять секунд, поднять руку, нажать на курок. Артист должен все уметь: и умирать на сцене, и убивать. И Авеля играть, и Каина. Классика.

– Ты, Петрович, нам классикой мозги не затуманивай, до Шекспира не дотянуться, ни нам, ни тебе, – высказался Степан, тридцатилетний парень с соломенной шапкой волос и голубым ясным взглядом, самый авторитетный из мужского состава. – Не исправишь сценарий – сам будешь стрелять.

– И выстрелю! – заартачился Штуцер. И указательный палец выбросил в мою сторону: – Бах! Бах!

Я вздрогнула и побледнела. Всем сделалось неприятно, женщины зашумели. А сценарист откинул назад обросшую челку, усмехнулся глумливо, довольный. И сразу стало заметно, что сегодня опять подшофе.

Режиссер не принимал участия в споре, задумчиво переводил взгляд с одного лица на другое. Искал иной вариант концовки спектакля, не менее трагичный и эффектный.

– Оставим вопрос до завтра, – сказал примирительным тоном.

– Утро вечера мудренее, – подтвердила баба Люба, и многие закивали.

И никто не задал вопрос: а хочется мне быть расстрелянной?

А я над этим ответом промучилась целую ночь. И так, и эдак перечитывала сценарий, над линией Тани думала. Чернота проливалась в окна, и чем больше кругов наматывала востроносая стрелка будильника, тем хуже мне становилось. Нервы съехали с тормозов, беспричинный, панический страх поднимался из темных глубин. Выпила валерьянки, наполнила горячей водой пластмассовые бутылки, уложила с собой в постель. И долго читала «Богородицу», умоляла защитницу материнства пожалеть моего ребенка.

Тяжелый провал, нервозный… Я выхожу на сцену, навстречу пьяному Штуцеру… Палач поднимает медленно сверкающий пистолет, наслаждается непритворным испугом в затихшем зале… Вороной, настоящий, заряженный!.. Деревянный потерян! Он был, на столе лежал, за кулисой!.. Я оглядываюсь… Во тьме дрожит в конце коридора худой силуэт Убийцы… Дуло целится мне в лицо!.. Два выстрела грохнули разом!

Я дернулась и проснулась. Надрывно стучало сердце, тоскливо заныл живот. Спокойно, малыш, спокойно. Твоя мама тебя защитит, она приняла решение. Я знаю, кто мне дороже и чем можно легко пожертвовать.

Глава 11. Цинично, практично и современно

Со вторника, творческий тандем приступил к репетициям новой постановки. На осмысление творческой задачи, на глубокое проникновение в каждый образ, на умение согласованно, искренне донести до зрителя задумки автора и тонкости человеческих характеров, труппе давалось три месяца будней. Это очень и очень мало.

По выходным предстояли поездки. Забегая вперед, скажу: с гастролями самодеятельные артисты справились – и денег подзаработали, и впечатлений поднабрались. В понедельники хохот в гримерках не утихал, вспоминали и то, и это. И дружно ругали администратора – грубую и зазнаистую Агнессу Строцкую. Я кататься по Подмосковью не рискнула, роль Зинаиды в «Убивицах» досталась другой.

Как обычно, в меру пьяный Штуцер в который раз удивил нас высоким профессионализмом и знанием коллектива. Повесил на стену расписание репетиций на июль месяц, и труппа с графиком согласилась. Учел всевозможные факторы: график работы каждого, время поездки до ДК, наличие не работающих членов семьи, способных сидеть с детьми, покуда мама и папа в свое удовольствие лицедействуют. Разбил команду на группы, меняющие состав по мере отработки отдельных сцен. Каждый обязан репетировать в определенные часы, от и до. Каждому на смену приходят другие, не менее занятые товарищи. Артисты работают два-четыре часа в день, в зависимости от объема и сложности роли. Романыч с Петровичем руководят с полудня до девяти вечера. Жестко, конкретно. Ни заболеть нельзя, ни ваньку на сцене свалять – нарушение почасового графика отразится на всем коллективе.

Во вторник, подружки-мошенницы обязаны были предстать пред ясные очи тандема как раз в двенадцать часов. С просмотра нашей компании начинался трехмесячный марафон. С утра я твердо решила отказаться от роли Татьяны, но не знала, как подойти с самоотводом к Смолькову. Раскричится суровый, обидится. Едва отношения стали налаживаться – такая неблагодарность с моей стороны.

В театр приехала пораньше. Хотела со Штуцером встретиться, он мужчина душевный, поймет и простит. Но Толстый и Тонкий (еще одно милое прозвище наших руководителей, произносимое шепотом) удалились в кабинет администратора, выяснять, когда и в каких помещениях позволят нам репетировать. Не сможем мы зрительный зал безвылазно занимать, там фильмы идут, концерты

В гримерке грустная Ира зашивала по шву футболку.

– Привет! А что ты так рано? Тебе вроде бы к четырем?

– Репетировать к четырем, а за ходом репетиций следить может каждый. Романыч с Петровичем только за.

– И зачем тебе это надо?

– Как зачем? – Девушка удивленно подняла фиалковые глаза, сегодня в них не было легкомыслия. – Простая ты очень, Евгения. Бороться тебе не приходится, все легко тебе достается. – Из голоса исчезла теплота, на смену пришло обвинение и отчужденность.

Н-да… Похоже, за глупым упреком скрывается что-то конкретное. Новый «факт моей биографии», придуманный кем-то завистливым. Купировать новую сплетню необходимо в зародыше, почему я должна миндальничать?

Бросила сумку, уселась на стул, и в фиалковые гляделки с напором жестким уставилась:

– Ирина, ты обо мне ничего не знаешь. Какое право имеешь придумывать ерунду?

– Вывод сделать не трудно, – пошла в наступление девушка, – не успела прийти – и сразу на главную роль! А я здесь полгода маюсь… – Хорошенький ротик дрожал, по щекам заструились слезы. И опять ее стало жалко. А с другой стороны, сама опустила счастливый случай. От мужа гулять негоже, какая свекровь потерпит?

– Да знаю я, что ты думаешь. – Ирина скривилась в досаде, перекусила зубами нитку. – Ты как мама моя деревенская, о семейных ценностях кудахчешь.

– Не помню такого случая.

– А о нем вспоминать не надо, этот случай у тебя на лбу написан. «Я – жена мужу верная!» – плакат в три аршина.

– Предположим, есть такой плакат. Он что, тебя задевает?

– Бьет по лицу! Олег перед отъездом четко объяснил: хочу, чтобы ты пробилась в актрисы, и не важно, какую цену придется нам заплатить. Если хочешь стать звездой – поработай-ка …! Мой муж – человек практичный, постельный вариант не исключает. И вдогонку добавил: не прорвусь на ТВ – полечу назад в свою Осиновку, впереди самолета руками буду махать. Длинноногих девчонок в столице немерено, другую себе найдет, сразу из театрального. Бзик у него такой – хочет своей бабой с экрана любоваться, бахвалиться перед друзьями.

Вот так история. Цинично, практично и современно. Интересно, тактика Олега типична в актерской среде?

– А что же он с Анной Михайловной планами не поделился? Она тебя выставит из квартиры, придется по частным побираться.

– Меня? Из квартиры? – Ирина аж засмеялась. Перепады ее настроений сегодня сбивали с толку. – Это она-то? Меня!

– А что удивительного? У Олега мама серьезная, баловства не потерпит.

– Очень много ты знаешь, Евгения! На что угодно глаза закроет! Здесь пальцы веером гнет, а дома травушкой стелется, – доверительно зашептала девушка: в соседней гримерке скрипнула дверь, послышались голоса.

История принимала неожиданный оборот.

– Да ну? – возразила я недоверчиво, подстегивая болтушку к новым откровениям. Уж очень хотелось услышать, чем Ирочка объясняет столь странную метаморфозу?

– Пятикомнатная в центре принадлежит Олегу, ему одному, понимаешь? Он меня прописал, как жену. И я, как прописанная жена, имею право в квартире оставаться, пока благоверный не выставит в случае развода. Только я не спущу мерзавцу, в тот же день подам на обмен. Часть жилплощади отсужу или получу свою долю в денежном эквиваленте.

– С Жилищным кодексом я знакома, там теперь новые правила. Право собственника превыше интересов второго супруга и даже детей. Ничего ты не получишь, если Олег добровольно не вздумает поделиться. Рога мужчину щедрее не делают.

– Фи, как я напугалась! Умные бабы в Москве с мужика на мужика скачут, только брюлики бренчат, не один закон обошли. У тебя та же ситуация. – И хитренько подмигнула.

У меня?? Чтоб я с Сашей судиться? Разрушать единственное жилье, которое он от погибших отца с матерью получил? Уеду тем же днем, как стану не нужна. Тьфу-тьфу-тьфу, никогда не уеду! Наша любовь не лопнет как радужный мыльный пузырь!

– А у Анны Михайловны, – изливала душу болтушка, не замечая моей нарастающей антипатии, – однокомнатная в Немчиновке. Почувствуй разницу. Она в ободранной хрущевке четверть века домочадцам кровь сосала. Муж не выдержал, убежал, дочь выросла и смылась заграницу. Сын стал хорошо зарабатывать – отдельные хоромы себе построил, свободно зажил, как хочется. А когда в Канаду собрался, решил помириться с мамой. Попросил помочь молодой жене в Москве освоиться, в театральный институт поступить. И конвертик тугой оставил, чтобы ректору подарила.

– Даже взятка не помогла? – мой голос выдал невольное разочарование.

– Да не было никакой взятки! – с жаром пожаловалась Ирина. – Посмотри на ее шмотки, на бриллианты! Пришла к нам нищая, уедет королевой. Олег шлет большие доллары из-за бугра, чтоб оплачивали репетиторов. Она все себе загребает, пристроила меня в занюханную самодеятельность. Надеется, шанс подвернется, бесплатно протолкнет сноху на телевидение. И сыну угодит, и карманы набьет.

– Но шанс уже опущен… По твоей вине.

– По моей?! И ей все поверили! – возмущенно взвилась девчонка, фиалковые глаза блеснули злым огоньком. – Ты слышала, что сказала: «Сын приедет, сам разбирается». А Олегу не пишет, не звонит. Знает: сама сплоховала, не вовремя сунулась. Юлиану свидетели не нужны, у него Агнесса ревнивая, попросил нас отчалить с миром. Я на себя вину приняла, в давалках теперь хожу, а она оскорбленное достоинство корчит. Олегу ее достоинство до фени. Приедет весной – все ему расскажу.

И Ирина с усиленным рвением принялась за дыру в колготках.

– Сегодня опять перевод за меня получила, по бутикам отправилась, – процедила с нескрываемой ненавистью.

Я сидела в растрепанных чувствах. Конкретные, уверенные представления о поневоле сплоченной парочке рассыпались как карточный домик. И собрать его было уже невозможно.

Девушка подтолкнула в мою сторону кулек с трюфелями. Я машинально развернула обертку, положила конфетку в рот. Воевать с невезучим созданием уже не хотелось.

– А зачем ты пришла до двенадцати? Я так и не поняла. О моей простоте не начинай, ладно?

Ирина вздохнула:

– Штуцер предложил четырех актрис на главные роли. Но никто не утвержден окончательно и дублирующий состав не набран.

– Запасной состав? Как в хоккее?

– Конечно. Запасные артисты, которые знают назубок чужие роли и все требования режиссера, крайне необходимы. Сама посуди. У Анжелы, – начала перечислять Ирина основной квартет, – женихи за границей. Дождется вызова, вмиг все бросит и свалит.

– Жених?

– Женихи. Ой простая же ты, Евгения… Чтобы добиться вызова одного богатенького Буратино, немца, француза или американца, надо писать сразу многим, на их языках. Анжела на переводчиков работает. Между делом, ломится на телеэкран.

Смотри как интересно!

– А у Даны ребенок до года. Бабушка нянчится, но и она человек, в любой момент может заболеть. Замена Данке будет необходима. Славка Рудюк вечно мотается по командировкам, на нее серьезно рассчитывать не приходится. Но танцует классно, поэтому Штуцер ее выдвигает. Ну и ты… Сама понимаешь.

– Ты хочешь выучить все роли, чтоб в нужный момент дублировать любую из нас?

– Да нет, так не делается. – Ира опять откусила нитку. Надо бы ей сказать, что от дурной привычки на резцах образуются противные желтые выемки.

– К двенадцати приду не я одна. Всегда есть несколько человек, мало задействованных в эпизодах, зритель их в упор не замечает. Таким людям можно поручить вторую роль. Быстренько переоденутся, перегримируются – и снова на сцену. Мы сядем тихонько в зале, будем думать, вникать, прикидывать, кому какой образ по плечу. И Штуцер со Смольковым подумают и что-то непременно нам предложат. Не вечно будет Жирков бояться своей кобылицы. Однажды придет на спектакль и опять увидит меня…

Последние слова прозвучали с такой убедительной, с такой наивной надеждой, что сердце мое заныло. Когда Иннокентий кидал через стол роль Татьяны совсем посторонней дамочке, он как будто бы позабыл, скольким пылким, самоотверженным мечтательницам эта дамочка переходит дорогу.

Глава 12. Что одним очевидно, для других неразборчиво

Вчера Василий Петрович велел основному квартету: внимательно вчитывайтесь в тексты, прочувствуйте нутром своих героинь. Каждая мошенница своеобразна, на подруг не похожа ни внешностью, ни характером, ни способом рискованного заработка. Чужой личностью надо проникнуться, надо суметь ее обыграть. Зрителю будут интересны неповторимые образы, неординарные женщины, которые скажут на сцене новое слово.

Насчет новизны не уверена, с современной драматургией знакома плохо. Да и наш сценарист, похоже, литературными изысканиями не озабочен, в оригинальности продвигаемых идей по наивности не сомневается.

В двенадцать прозвучал сигнал, мы вышли на сцену. Иринка и несколько девушек заняли места в зале, подальше от руководства. «Талантливой» Ларисы в группе не оказалось, похоже, роль в пару фраз успокоила ее честолюбие. Почему я ищу постоянно взглядом эту стервозу? Молчаливо злорадствую? Или остерегаюсь удара из-за угла?

– Сядьте на стулья, – приказал нам Смольков, – я хочу видеть, как вы смотритесь вместе. Анжела, начинаем с тебя. Прочти монолог.

– Монолог? Разве надо знать наизусть? – Внутри что-то екнуло, словно школьные годы вернулись, и учительница зовет к доске, а я параграф не выучила!

– Конечно, – шепнула Дана, – Мы должны показать, как видим свою героиню. Ты разве не знала?

– Мне никто не сказал.

– Но это же очевидно!

Что одним очевидно, для других неразборчиво. Досадно, сейчас опозорюсь… Ну и ладно, одно к одному.

Меж тем Анжела подошла к краю сцены. Это было незаурядное зрелище, даже со спины. Первое, что цепляет взгляд, и до-о-олго не отпускает – невероятно длинные, неестественно ровные ноги, переходящие в узкие, аккуратно округленные бедра. Взгляд поднимается, поднимается, поднимается… Любуется легинсами в узорах кофейных роз…

Уф, перешла в отрыв. Под свободной шелковой блузой талия не заметна. Зато выступает бюст, вторая шикарная неестественность этого выдающегося организма. Большой бюст, широкий, накаченный и, как ни печально, обвисший. Говорят, галлоны силикона необходимо время от времени обновлять, иначе эффект теряется. Глядя на нашу Анжелу, этому веришь. Не сумела девушка пристегнуть достойного спонсора в первый год своей роскошной индивидуальности, теперь реставрационные работы не по карману.

Выше метра семидесяти – тонкая шейка и маленькое невыразительное личико в квадрате прямых и долгих черных волос. Так ходят все стильные блондинки и все продвинутые брюнетки России. Эти дамочки однотипны, словно куколки на витрине, их старательно ухоженные фейсы теряются в окантовке выпрямленных локонов.

Но наша Анжела не потеряется. Актриса сменила простоватое личико на умное и насмешливое, задорно улыбнулась, превратилась в Жаннетту. И выдала вдруг циничное откровение девушки-хакера, поимевшей со всех позиций соплеменников-простофиль в безликих сетях Инета. Продавая товар без товара с предварительным платежом, предлагая «почти бесплатно» «чудодейственные лекарства», «продвигая» детишек и взрослых на главные роли в фильмах, которых никто не снимал… Да разве все перечислишь? Богат прохиндей на лапшу, а лох на обвислые уши.

Принцип мошенничества в России примитивен, но он безотказно срабатывает: жаден русский народ на дешевку, боится упустить «счастливый случай». В финансовом и правовом отношении безграмотен, своей головой не думает, привык на указания надеяться. Получит новый расчетный счет в сообщении на телефоне или «в письме из банка», на него и спешит, наивный, кредиты платить. В результате – очередное массовое ограбление. Изящно, стерильно, анонимно. С миру по возможности – Жаннетте миллионы, заграницу, на тайный счет. А счетов у умницы множество.

И почти никто не обидится, в милицию не побежит. Люди знают: никто не будет копейки наши искать. Посмеются над дураками: сами денежки отстегнули.