О фее без крыльев и драконе без сердца
О фее без крыльев и драконе без сердца
Глава 1. Фея в золотой клетке
Будь осторожна с фейри – они всегда найдут способ обойти сделку.
Ни один добрый поступок не остается безнаказанным.
Это два урока, которые Адерин получила от своих родителей, будучи еще совсем-совсем маленькой девочкой. Первый она услышала от мамы, потому что она была феей, а все фейри – это бывшие феи, отказавшиеся от своих сердец в обмен на силу. Второй дал ей отец, который был самым обычным человеком и знал, что магия не может исправить все.
Разумеется, тогда Адерин не смогла понять всю глубину и важность их слов. Оба совета оставались странно далекими, просто какой-то отстраненной мудростью, какую взрослые нередко говорят. Даже после того, как родители умерли, она все еще не понимала. Не до конца.
Адерин надеется, что ей никогда не придется их усваивать на собственной шкуре, но дети на самом деле лучше учатся на своих ошибках.
И ей пришлось.
– Одна из ваших девушек будет служить у меня до совершеннолетия, – так сказала их деревне фейри. – Взамен я буду поддерживать защитный купол вокруг вашей деревни.
Потому что чудовища из Темного Леса продолжали приходить. Потому что именно они убили маму: она ушла в лес, чтобы достать лекарство для отца, и не вернулась.
Отец умер. Магия не может решить всего. И Адерин осталась одна. В конце концов, она – полукровка, порочный союз феи и человека, бескрылая и с магией, которая приносит больше вреда, чем пользы.
Адерин с радостью согласилась стать следующей. Если она поможет всем, то больше не будет казаться чужой, верно? Если она больше не будет среди них изгоем, то все что угодно. Это же всего-то три года.
С того дня она – маленькая бескрылая птичка в золотой клетке, которую держит в своих руках госпожа Флорис. Ее госпожа. Ее хозяйка, дергающая за магический поводок, когда ей будет угодно.
Но скоро все подойдет к концу. Сегодня Адерин восемнадцать.
Сегодня Адерин будет свободна. А завтра вернется домой и ее, наконец, примут как родную. Потому что она выдержала.
– Моя птичка, – обращается к ней госпожа Флорис.
«Моя птичка» – так называла Адерин мама, может, в надежде, что однажды у нее все-таки появятся крылья. Госпожа Флорис обратила дорогое сердцу обращение в оружие.
– Подойти сюда, – говорит она с улыбкой. – Помоги мне с прической, сегодня же последний раз.
Приказ, обернутый в мягкую просьбу, как нож в ткань. Адерин слушается: тихо выходит из своего угла в огромной спальне госпожи Флорис, где ей положено молча стоять и не мешаться под ногами, и подходит. Ее босые ноги слегка шуршат по ковру, и она ступает на самых цыпочках по полу.
У нее забрали все туфли еще давно, потому что она слишком долго училась тому, чтобы ступать бесшумно на каблуках. Так и не вернули. Может, госпожа просто забыла, а Адерин побоялась спрашивать.
Тогда угроза, что ее превратят в каменную статую, еще была свежа. И собственный ужас от вида десятков других, тоже. Не все девушки, ушедшие в Золотой Двор, возвращались обратно.
Но сделка продолжалась.
Сейчас Адерин уже совсем не страшно, просьба давно потеряла всякий вкус, и без обуви ей стало куда привычнее и удобнее, чем в ней. Все-таки, во дворце довольно тепло.
– Что вы хотите сегодня, госпожа? – спрашивает Адерин, беря расческу.
Госпожа Флорис смотрит на собственное отражение – она и правда невероятно красива. Бледная кожа, огромные изумрудные глаза и золотые локоны, спускающиеся волной почти до самого пола. Фейри не стареют. Феи, впрочем, тоже. Их красота застывает во времени, оставляя их навсегда молодыми, до самого дня их смерти.
Вот только за яркими глазами госпожи Флорис нет ничего: они пусты, как у куклы. Они так же пусты, как и ее сердце.
– Сегодня у нас прием, в честь твоего совершеннолетия, – напевает госпожа Флорис. – Сделай мне лучшую косу, какую сможешь.
Это проверка, очередная маленькая игра. Если Адерин не будет стараться – она проверяла границы раньше, – то будет наказана, потому что до конца сделки еще один день. Может, ее заставят перебирать горох и чечевицу, которые госпожа смешает вместе. Может, ее оставят до срока в подземельях самой темной и холодной башни. Может, вытащат перед всеми в самым грязном и дырявом платье и прикажут танцевать на потеху другим фейри.
Адерин не знает, но госпожа хороша в особенно творческих наказаниях.
А еще она хороша в том, чтобы давать задания, которые нельзя выполнить правильно, как ни пытайся. В особенно игривом настроении госпожа Флорис могла придраться к любой мелочи.
– Как прикажете, – говорит Адерин.
Скоро все закончится. Скоро она вернется домой.
Госпожа задумчиво напевает, но смотрит пристально, как коршун, ищущий добычу – ее глаза наблюдают за каждым движением Адерин из зеркала. Ничто не ускользнет от внимания. Ни один неправильно уложенный волосок не останется незамеченным.
– Сегодня наш последний бал. – Госпожа улыбается, совсем не тепло, скорее хищно. – Я оставила тебе платье.
Да. Последний. Госпожа Флорис любила на других балах и приемах хвастаться тем, как заполучила себе такую редкость – фею-полукровку. В конце концов, немногим людям позволено пересечь границу между обычным миром и Прекрасной Долиной и уж тем более остаться.
В конце концов, почти все полукровки остаются там, среди людей, потому что у них нет крыльев.
– Благодарю, госпожа. – Адерин слегка кланяется, не выпуская из рук косы. – Вы очень добры.
И госпожа Флорис смеется, звонко и пусто, отчего внутри Адерин все сжимается. Похоже, в этот раз для нее приготовили нечто особенное. Потому что последняя неделя была такой спокойной, почти размеренной, без наказаний, без странных шуток и острых слов, которыми ее пытались уколоть.
Потому что сегодня последний день, когда на Адерин надеты магический поводок и ошейник.
Она отпускает готовую косу, и госпожа поворачивается через плечо, чтобы коснуться ее лица.
– Конечно, моя птичка, – шепчет госпожа, ее пальцы скользят по щеке Адерин. – Тебе ведь понравилось в моем дворце, верно?
– Да, госпожа, – соглашается Адерин.
Ложь, но госпожа никак ее не комментирует.
– Тогда сегодня праздник для тебя. – Улыбка острая, как нож. – Три года вместе со мной. Но завтра здесь уже будет другая девушка.
Адерин заставляет себя улыбнуться в ответ, искусанные губы неприятно покалывает от этого движения, а внутри все дрожит от напряжения, потому что… Потому что госпожа ничего не делает просто так.
– Спасибо, – говорит она, чувствуя, как ногти госпожи давят на щеку. – Спасибо вам за все три года.
Останется ли след? Вряд ли. Адерин почти повезло: от того, чтобы за свою редкую дерзость стать частью коллекции каменных скульптур, ее спасло только симпатичное личико. Так ей сказали, и у нее нет причин не верить. Госпожа редко лжет, особенно когда правда – острая, злая и неприкрытая правда – причиняет куда больше боли.
Но скоро Адерин пойдет домой, чтобы поклониться могилам родителей.
И она вынесет все, что госпожа ей преподнесет сегодня вечером, потому что завтра она уже проснется в своей постели и будет свободна.
***
Адерин аккуратно расправляет подол платья – госпожа всегда выбирает на приемы для нее смехотворно длинные платья, настолько длинные, что совсем не видно ее босых ног. Наверное, не хочет, чтобы Адерин портила вид своими грязными стоптанными пятками. Лучше скрыть, не показывать.
Выдать туфли, наверное, было бы намного проще, но для госпожи простые пути – это что-то слишком скучное. Приказать Адерин ходить осторожно, не наступать на подол и не спотыкаться намного веселее, чем решить проблему одним простым действием.
В конце концов, так и не получится ее наказать, верно?
Адерин глубоко вдыхает и позволяет магии затянуть ей корсет, так туго, что дышать становится тяжелее. Косточки давят ей на ребра, потому что госпожа не собирается слишком беспокоиться о том, чтобы подобрать Адерин корсет точно по фигуре. Или беспокоиться вовсе.
Какое ей дело до новых синяков, если они скрыты одеждой?
– Ты готова, птичка моя? – обманчиво ласково спрашивает госпожа Флорис. – Нам уже скоро спускаться, гости собираются.
На самом деле это не вопрос, совсем-совсем не вопрос, а еще один приказ. Все очень просто: открытые приказы магия понимает сразу и заставляет Адерин починиться тут же, а другие, обернутые в шелк просьб и вопросов, нужны для того, чтобы проверить: насколько Адерин еще хочет бунтовать.
Насколько сильно Адерин хочет, чтобы ее наказали.
– Я готова, госпожа, – говорит Адерин.
Она покидает спальню и следует за госпожой. Она идет, ступая не полной стопой, достаточно быстро, чтобы ее не обвинили в медлительности, и достаточно аккуратно, чтобы не наступать на собственное платье. Хрупкий, шаткий баланс, которому ей пришлось учиться на других приемах.
Адерин помнит, как ее заставили – магическим приказом – сидеть у подножия лестницы весь вечер, потому что она споткнулась и упала, испачкав платье. Она не могла встать, не могла даже сменить положение на более удобное, чтобы так сильно не болели кости от каменного пола.
Она сидела и отчаянно надеялась на то, что все было не зря, представляя себе деревню, защитный купол и то, что с каждым жителем – даже с теми, с кем она не особо ладила – все хорошо.
В конце концов, второй урок – ни один добрый поступок не остается безнаказанным – можно интерпретировать по-разному.
Они обе – и госпожа Флорис, и Адерин – замирают у огромных дверей, ведущих прямо в огромный бальный зал. Настолько большой, что в нем могла бы поместиться пара домов – прямо целиком, со всеми их дворами – из ее родной деревни.
Внезапно Адерин чувствует это – приближение чего-то ужасного, неправильного. Странной опасности, которую нельзя увидеть, но напряжение – и страх, совсем немного – сдавливает ей грудь вместе с жесткими косточками корсета, крадя дыхание и, самое главное, голос. Будто вся магия, все ее жалкие остатки, которые не были подавлены сделкой фейри, пытается ее защитить. Подсказать, помочь.
Не ходи туда – так ей говорит магия.
Вот только там, по ту сторону дверей, долгожданная свобода.
– Ты же будешь вести себя хорошо, моя птичка? – спрашивает госпожа, обернувшись через плечо и улыбаясь. – Пока не истечет время.
Но глаза – два острых кусочка зеленого стекла, они впиваются, оценивают, словно желая разрезать ее на части и посмотреть, что же там внутри. Конечно, госпожа все прекрасно чувствует, и вопрос – едва ли спрятанное предупреждение. Что-то определенно грядет.
Адерин не отвечает, у нее не хватает воздуха, чтобы ответить словами, поэтому она глубоко – насколько может – кланяется, чувствуя, как громко бьется ее сердце где-то в горле и ушах. Корсет давит на грудь с каждым движением, натягивается на спине.
Ее определенно накажут, верно? Она должна отвечать вслух, а не пытаться спрятаться за бессмысленными поклонами. Она уже давно стоит на коленях, спутанная магическими цепями по рукам и ногам.
Но госпожа улыбается шире и одним легким движением вытаскивает прямо из воздуха небольшую черную маску, едва ли закрывающую хотя бы половину лица. Искры магии осыпаются на пол, тут же исчезая, и госпожа надевает маску на себя.
Маскарад? Другие девушки ничего о таком не говорили. И ведь на Адерин нет…
Дверь открывается, и яркий свет бьет по глазам, отчего Адерин опускает голову. Госпожа переступает порог первой, с прямой спиной, задранным подбородком и легкой, почти плывущей походкой, пока Адерин… Пока Адерин пытается успеть за ней, при этом так и не наступив на подол.
Десятки глаз – десятки хищных, любопытных взглядов – впиваются в нее, полотно удушающего внимания накрывает Адерин с головой, и внезапно его куда больше, чем обычно.
Чем всегда.
Она осмеливается поднять взгляд и замирает: она больше не видит лиц, только десятки масок, разных цветов и размеров. И те, что лишь скрывают от нее глаза – но не взгляды, – и те, что превращают лица в искаженные пародии с ужасными кривыми улыбками.
Все в масках. И только она одна, среди огромной толпы, – нет.
Адерин хочется обнять себя, обнять свои открытые плечи – госпожа впервые дала ей подобное платье, раньше она предпочитала скрывать ее веснушки на руках – и просто сбежать. Бежать так далеко, как сможет, потому что на нее смотрят.
Но даже не ладоней не хватит, чтобы спрятаться.
Она чувствует себя странно обнаженной, почти голой среди этой толпы, пожирающей ее глазами. Они все глядят, оценивают, и Адерин не может узнать лица. Насколько здесь много новых фейри, которых она не знает? Зачем они здесь?
Они пришли, чтобы проводить ее? И где феи из ее деревни? Они тоже в масках?
Адерин не уверена, что хочет знать ответы на свои вопросы, но понимает: скоро все произойдет, и ей это совершенно не понравится.
– Приветствую всех вас, мои дорогие гости! – громко говорит госпожа Флорис, ее голос, усиленный магией, наполняет весь зал, разливается повсюду, доставая до каждого уголка.
И, наконец, взгляды отрываются от Адерин, кажется, что все они почти сдирают их с ее кожи, оставляя после себя открытые раны. Только крови нет, никаких следов нет, пусть она их и чувствует.
– Сегодня нас ожидает небывалое шоу! – продолжает госпожа Флорис, и от ее внезапного энтузиазма становится только страшнее.
Адерин смотрит на нее, совершенно ничего не понимая.
Толпа вдруг приходит в движение, медленно расступаясь, прочти растекается в стороны цветастой, безумной рекой, пока не образует своеобразный круг. Только в центре – ничего, абсолютно ничего, пустой паркет, где никто не стоит.
Словно… сцена.
Госпожа Флорис улыбается, широко и внезапно демонстрируя зубы, чего она не делала никогда раньше. Она вдруг похожа на хищника, почуявшего добычу… Нет, добыча уже здесь, верно?
Адерин – их добыча.
Птичка со сломанными крыльями в окружении лощеных домашних котов. Они даже не голодны, нет, их достаточно кормят. Птичка для них – игрушка, которую можно разорвать на части и уйти, оставив ее умирать в агонии.
Адерин сглатывает и все-таки решается спросить, пусть и чувствует, как дрожит ее голос:
– Разве я сегодня не отправлюсь домой?
Госпожа Флорис оборачивается на нее, лениво склоняет голову к плечу, рассматривает так, будто видит ее впервые. С острым, почти пожирающим любопытством, как неизвестное существо, решая – стоит ли разрезать на части и глянуть, а что же там внутри.
– О, конечно. – Госпожа Флорис улыбается. – Ты же еще не знаешь, моя маленькая и прекрасная птичка.
А потом она взмахивает рукой, легко, осыпая искрами пол и подол своего платья.
Но чудо – если так можно сказать – случается не там, возле нее, а в пустом кругу между другими фейри. Из пустоты появляется фигура, сотканная из тумана и чистого волшебства. Полупрозрачная, немного искаженная, но несомненно узнаваемая.
Мирия. Старейшина ее деревни. Та, кто стара достаточно, чтобы помнить, каково это, когда их всех не сковывала сила сделки с фейри.
– Тогда мы голосуем. Кто выступает «за»? – спрашивает она, ее голос странно скрипит, наверное, из-за самой сути иллюзии.
Она смотрит куда-то в сторону, туда, с кем на самом деле говорит. А еще она кажется злой, напряженной. Готовой к тому, чтобы сказать что-нибудь по-настоящему ужасное.
– Хорошо, – соглашается Мирия и слегка улыбается, удовлетворение разглаживает черты ее лица, до того скрученные в раздражении. – Большинство голосов «за».
Что происходит? Адерин помнит: они часто решали все голосованием, потому что Мирия умная, она действительно заботится о деревне. Она бы не продержалась на своем месте так долго, если бы не прислушивалась к словам всех остальных. В конце концов, она еще помнит вкус свободы, когда не нужно прятаться под куполом и бояться выйти за его пределы.
Госпожа Флорис вдруг усмехается, звонкий смешок скатывается с ее языка и ударяется об Адерин с силой ножа. Что-то не так. Госпожа никогда не находит хорошие вещи смешными или забавными, наоборот – она упивается страданиями, потому что только они, похоже, способны заполнить пустоту ее давно проданного самой магии сердца.
Мирия вдруг выпрямляется еще сильнее, поднимает голову, словно смотрит на всех и пытается охватить взглядом каждого, как она делает всегда в моменты оглашения решения. Потому что каждый голос считается, каждая фея несет ответственность хотя бы немного.
– Хорошо. Именем всей деревни я выношу вердикт, – говорит она, торжественно, строго, но внезапно странно довольно, как будто ей нравится то, что она сейчас произнесет. – Фея-полукровка Адерин…
И Адерин вздрагивает, слыша собственное имя. Она так скучала по нему, потому что никто – совсем-совсем никто – в Золотом Дворе не называл ее по имени. Птичка, “эй, ты”, бескрылая, как угодно, но только не имя. Потому что для них она – предмет, а не кто-то живой, дышащий и имеющий собственное мнение.
– … изгоняется из деревни навсегда.
Слова опускаются Адерин на плечи, оборачиваются вокруг шеи, лишая воздуха. Она понимает каждое слово по отдельности прекрасно, но они отказываются связываться вместе в ее голове.
Это же не может быть правдой? Они не могут ее бросить! Они не могут изгнать ее просто так, даже не позволив высказаться! Они не могут решать такие вещи без нее самой там, в деревне, где она была бы способна себя защитить!
Они… они не могут, верно? Все это – ложь, последний «подарок» от госпожи Флорис, верно? Она просто играется с ней, чтобы посмотреть реакцию и потом посмеяться.
– Это ложь, – шепчет Адерин, а потом уже громче и тверже: – Это все ложь!
Но госпожа Флорис смеется, громко и откровенно. Они все, спрятавшиеся за масками, смеются, их смех – это ужасающая какофония, наполняющая уши, гремящая по всему залу. Что-то огромное, злое и искаженное, словно сама тьма, стекающая с них и отправляющая воздух.
Это ложь… все это – ложь и фарс…
Госпожа Флорис, все еще смеясь, подходит к ней ближе и аккуратно, нежно проводит одной рукой по щеке Адерин. От этой ласки скручивает живот, а сердце подскакивает к горлу.
– О, моя бедная маленькая птичка, – напевает госпожа. – Ты правда думала, что они примут тебя?
Адерин хочет отвернуться, закрыть лицо руками, а еще лучше сбежать, спрятаться где-нибудь в отдаленном месте, да хоть в самых холодных и темных подземельях замка, лишь бы не пришлось смотреть на лицо госпожи. Лишь бы больше никто на нее саму не смотрел.
– Я… Я… – она пытается вдохнуть и хоть что-то сказать, но ничего не выходит, все слова умирают прямо на языке, оставляя привкус чего-то гнилого.
Кажется, собственное тело предало ее и отказывается двигаться, она может только стоять, дрожать и слушать ужасающий смех, пока госпожа утешает ее, одновременно выкапывая ей метафорическую могилу.
– Все хорошо, моя птичка, – госпожа Флорис слегка давит ногтями на щеку Адерин. – Если они не хотят тебя, то ты будешь моей…
Она широко улыбается, демонстрируя зубы.
– … вечно.
Адерин испуганно отступает на один шаг, и госпожа позволяет ей. Конечно… если ее изгнали, то и не примут обратно. Если… нет, в тот момент, когда ее изгнали, Адерин перестала быть частью сделки. Перестала быть платой за защиту от монстров, превратившись в вечную пленницу Золотого Двора.
– А как же… как же деревня? – спрашивает она, не совсем понимая, зачем.
Они отказались от нее. Окончательно. На самом деле она прекратила быть частью всех в тот момент, когда умерла мама, если вообще когда-то была. Должно ли ее беспокоить, что с ними всеми случится, если госпожа Флорис разорвет сделку со своей стороны?
Но что-то Адерин подсказывает: если так и произойдет, то они найдут способ обвинить во всем именно ее.
– А что деревня? – весело переспрашивает госпожа Флорис. – Завтра они приведут мне новую девушку. – Она хихикает, наматывая на пальцы локон волос Адерин. – Но… зачем они мне теперь? Обучать их каждый раз так утомительно.
Другие фейри молчат, только смотрят, даже иллюзия Мирии словно бы смотрит на нее тоже. Их бессловесное любопытство душит так же сильно, как и чувство предательства.
Почему они не подождали всего один день? Почему они не выгнали ее в тот момент, когда договор прекратил действовать?
– Пожалуй, я могу пропустить несколько лет, – говорит госпожа. – Может, следующие три года. А потом еще три… Посмотрим, да, моя птичка? Или ты хочешь их наказать?
О…
Значит, вот так?
Адерин внезапно хочет засмеяться. Значит, ее лучший способ помочь собственной деревне – это превратиться в рабыню? Значит, все, что нужно было, это уйти и никогда не возвращаться?
Какая-то ее часть, злая, уставшая и отчаянная шепчет: попроси их наказать, пусть они заплатят тоже. Они сами вырыли себе яму, просто… подтолкни. Это же так легко, одно лишь слово. Лишь прекрати на одно короткое мгновение быть хорошей.
Она хочет согласиться. Она хочет… захотеть их наказания по-настоящему.
– Нет, – шепчет Адерин, почти выталкивая из себя это слово, раздирая себе горло. – Не надо.
Госпожа Флорис смеется, так близко к ее лицу, что Адерин чувствует горячее дыхание на щеках. Пожалуйста… пусть все просто закончится. Пусть все окажется лишь кошмаром, от которого она скоро проснется, а потом забудет его, как часто забывает любые другие сны.
– Жаль, – тянет госпожа Флорис. – Из тебя бы вышла неплохая фейри, позволь ты себе отказаться от сердца.
Адерин не отвечает. Это не вопрос, не приказ, не просьба, она не обязана. Она только думает о том, получила бы она крылья, если бы позволила себе согласиться – и отказаться одновременно. Стоят ли крылья того, чтобы перестать быть собой?
Стоит ли возможная – лишь возможная, кто знает, перестанет ли действовать договор – свобода ее сердца?
Госпожа Флорис фыркает, похоже, потерявшая интерес, и отходит от нее, туда, в толпу фейри. И Адерин вдруг снова чувствует собственное тело, чувствует как дрожит. Она падает на колени, потому что ноги ее больше не держат, стукается больно о холодный паркет и закрывает лицо руками.
Она бы свернулась калачиком, но не может. Все силы уходят на то, чтобы дышать как можно глубже.
Адерин не знает, сколько сидит там, на полу, разглядывая собственные колени и слушая, как вокруг нее – и над ней тоже – шумят фейри. Как бал продолжается, словно одна рухнувшая в одночасье жизнь не стоит ничего. Словно то, что с ней случилось – это лишь мелочь, которая совсем не стоит того, чтобы забывать о празднике.
Даже госпожа Флорис ничего ей не говорит и не приказывает, наоборот, кажется, что она забыла о ней, как забывают о жуке, которого втоптали в грязь.
И Адерин молчит, осторожно дышит и пытается думать.
Пытается не ненавидеть ни себя, слишком глупую, чтобы понять – она в деревне никому не нужна, ни всех тех, кого считала если уж не друзьями, то хотя бы своими. За то, что ее бросили.
Она даже не может отомстить им всем, взять эту месть из протянутых рук госпожи Флорис и позволить ей гореть, пока не останется ничего.
Бал над ней замолкает, пока не прекращается. Адерин видит краем глаза уходящие вдаль ноги, слышит хлопки дверей и прощания – не важно, она не собирается вставать сейчас, и ей все равно не приказали.
Она хочет сейчас провалиться сквозь пол и прекратить существовать, пока мир снова не станет нормальным. Таким, каким она его помнит, где есть ожидание конца срока службы и мечты о доме.
О доме, которого у нее на самом деле давно уже нет.
А потом чья-то рука внезапно касается ее открытого плеча. Адерин вздрагивает, потому что даже не услышала шагов, и резко вскидывает голову, чтобы столкнуться взглядом с сияющими – по-настоящему, странным мягким светом – голубыми глазами фейри.
На ней нет маски, но Адерин в любом случае не узнает ее.
Фейри слегка улыбается, но не зло, не хищно, а странно мягко и говорит:
– Не хочешь заключить сделку?
Глава 2. Тысячи осколков
Адерин удивленно моргает. Слова ей знакомы, слишком знакомы, но смысл медленно ускользает, потому что такого быть не может. Эта фейри предлагает ей сделку? Сейчас, сразу после того, как стало ясно, что Адерин теперь рабыня госпожи Флорис навечно?
Разве можно заключать больше одной сделки? В конце концов, то, что связывает сейчас Адерин по рукам и ногам, определенно является сделкой, пусть и заключенной не ей самой. Ее сделка скорее последствие чужих ошибочных – или не совсем – решений.
Фейри опускается рядом с ней на колени одним легким, грациозным движением, словно ее совершенно не заботит чистота ее платья, а оно определенно дорогое, нежно-голубое, под цвет глаз, расшитое блестящими на свету крошечными камешками, похожими на замороженные слезы или осколки стекла, и серебряными нитями.
– Ты можешь заключить больше одной сделки, – говорит она, ее голос более глубокий и низкий, чем у госпожи Флорис. – Если в условиях первой, конечно, нет запрета.
О… Адерин не слишком хороша в понимании тонкостей того, как работают сделки фейри. Не то, чтобы ей кто-то стал их объяснять: госпожа Флорис явно не заинтересована в служанке, которая может воткнуть ей нож в спину или вовсе сбежать. Никто из них, скорее всего, в таком не заинтересован.
Адерин едва ли общалась с кем-то здесь, только с госпожой. Или с птицами, обитающими в саду, но те не могут ей ответить. Вряд ли они ее вообще понимают, пусть и продолжают прилетать снова и снова.
– И что вы от меня хотите, госпожа… – начинает Адерин и замолкает, понимая, что не знает ее имени.
– Сафира, – отвечает на невысказанный вопрос фейри и продолжает: – Я хочу, чтобы ты кое-кому помогла в обмен на свободу от договора с Флорис и… крылья.
Адерин вздрагивает.
Она никогда не думала о том, что ей могут вернуть – нет, неправильное слово, их никогда не было, подарить звучит лучше – крылья. Лишь в своих самых смелых фантазиях она представляла себя обычной, полноценной феей, пока не вспоминала, что та часть, которую она разделяет с отцом, не менее важна.
– Я могу дать их тебе, – говорит Сафира. – Это даже проще, чем отменить сделку. – Она хихикает, с оттенком злого веселья, но даже это звучит дружелюбнее, чем у Флорис. – Она не просто так почти не приглашала меня прежде. Видимо, в этот раз ей слишком хотелось показать мне свою победу. Поставить точку в споре.
Адерин совсем немного хочется спросить, о чем же они спорили. Это звучало как история, большая и сложная история, в которой обязательно замешаны сделки. Впрочем, с фейри, наверное, иначе и не бывает. Но она не спрашивает, сворачивает неуместное любопытство, за которое может поплатиться, и прячет где-то в глубине разума.
Фейри снова смотрит Адерин прямо в лицо и говорит:
– Я хочу, чтобы ты помогла кое-кому избавиться от проклятия в обмен на свободу от сделки с Флорис и крылья.
Условие звучит просто, но это обманчивая простота, Адерин уверена. Она, может, и не слишком хороша в магии, потому что ее толком никто не учил, но знает: с проклятиями никогда не бывает слишком просто, с ними всегда что-то не так.
Иногда единственное решение – убить того, кто проклятие наложил, и то может не помочь. Особенно если у проклятия нет никаких лазеек или условий, которые нужно исполнить, чтобы его снять.
Но… разве у Адерин есть другие варианты? Ее будущее, все, какое есть – вечность в рабстве Золотого Двора. Она сомневается, что кто-то еще сможет предложить ей помощь. И от простых вопросов ничего не случится, верно?
– Кому я должна помочь и что это за проклятие?
Похоже, пока Сафира настроена ей все объяснять, поэтому нужно воспользоваться. Адерин не хочет снова попасть в ловушку, пусть и в первый раз в этом не было ее вины. Все всегда может стать еще хуже, чем оно есть сейчас.
– Одному юноше из другого мира, – говорит фейри, слегка улыбаясь, со странным теплом в голосе. – Проклятие медленно превращает его в монстра, поэтому он заперт в замке.
Другой мир… Адерин слышала о нем – о них всех, в конце концов, миров так много – только в сказках, никогда не думая о том, что фейри могут открывать туда дорогу. Но кто, если не они? В конце концов, все сказки основаны на правде, на настоящих историях, которые когда-то случились, а потом превратились в сказания. В приукрашенные легенды, лишенные боли, отчаяния и грязи реальности.
– Что за монстр? – спрашивает Адерин.
Ей жаль юношу, который становится монстром явно против своей воли. Это должно быть ужасно. И тот, кто его проклял, определенно жесток. По-настоящему жесток. Похоже ли проклятие на те моменты, когда сама магия договора – глупой ужасной сделки – заставляет Адерин делать то, что она не хочет? Сила сделки двигает ее телом сама, скручивая до боли мышцы; горит на языке и в горле, если она отказывается говорить то, что нужно и приказано.
– Дракон, – тихо говорит Сафира, ее сияющие глаза кажутся Адерин немного печальными.
О…
В их мире драконы давно вымерли, по крайней мере, так говорят, и не по хорошим причинам. И от этого еще грустнее. Убьют ли того юношу, когда превращение закончится?
Адерин не знает и не уверена, что хочет знать.
– Вы знаете, как снять проклятие? – спрашивает она вместо этого.
– Я не могу тебе сказать, – отвечает Сафира. – Но могу поклясться, что ты в состоянии ему помочь. Если хочешь, я могу дать магическую клятву.
Звучит… серьезно. Фейри не дают магические клятвы просто так, нет, вообще не дают, если есть другой выбор, потому что только так их можно поймать на лжи и заставить за ту самую ложь заплатить.
В любом случае, остается самый последний момент. Адерин не уверена, стоит ли ей согласиться или нет… Ей жалко юношу. И она хочет спастись, а другого выхода и правда не видит. Только убийство, но это крайняя мера.
Даже невозможная: сама сделка не позволит Адерин навредить своей госпоже.
– Но госпожа Флорис заметит, если меня не будет.
Сафира качает головой.
– Нет, если я не позволю ей, – говорит она. – В том мире пройдет один месяц, с одного полнолуния до следующего, но здесь… – она улыбается. – Здесь пройдет не больше часа. И если у тебя не получится… что ж. Все останется так же, как и было.
Это прекрасная сделка.
Это ужасающая сделка, потому что ее бросят туда, где она может оказаться полностью бессильна. Аккуратные, приятные слова о свободе и крыльях согревают, дают надежду, но кто знает… может, в том юноше от дракона уже больше, чем от человека?
Только какие у Адерин остались варианты? Кроме как сдаться и позволить госпоже Флорис играться с ней до тех пор, пока ей не надоест, и Адерин не пополнит коллекцию каменных скульптур в саду.
Ужасная сделка. Прекрасная сделка. Ха…
Адерин смотрит прямо в глаза Сафиры, ей даже кажется, что она видит в них, все еще сияющих, собственное отражение.
– Я согласна, – говорит она.
Слова слетают с языка, одновременно удивительно легкие и тяжелые, словно сделанные из железа, оттого и обжигающие.
– Я заключаю с вами сделку, – продолжает Адерин и понимает: все, назад дороги нет.
Сафира медленно, но так же грациозно, как и прежде, встает на ноги, после чего берет Адерин за протянутые руки и тянет вверх, помогая подняться. Она даже на мгновение чуточку взмывает в воздух на тонких серебристых крыльях, свет которых отражается от блестящего пола бального зала.
У госпожи Флорис крылья золотые.
Адерин интересно, какие были бы у нее? С розовым отливом, наверное, чтобы соответствовать цвету волос.
– Хорошо, Адерин, – говорит Сафира.
Имя в ее устах звучит странно, непривычно. По-новому, как будто только дарованное кем-то могущественным. Совсем не так, как из уст Мирии. Мягче, более дружелюбно. Словно Сафира никогда и не отказывалась от сердца, потому что ее глаза яркие, живые, совсем не похожие на парочку кусочков окрашенного стекла. Не как у куклы.
Она выпрямляется, вскидывает подбородок и начинает:
– Я, Сафира, фейри из Золотого Двора, заключаю магическую сделку с феей-полукровкой Адерин из Средних Холмов.
Теперь она звучит куда серьезнее, торжественно и строго, но при этом уверенно. В ней нет ни капли самодовольства.
– Если Адерин из Средних Холмов снимет проклятие с Адама из дома Розенберг, то я, Сафира из Золотого Двора, дарую ей крылья и свободу от договора с Флорис из Золотого Двора. – Короткая пауза, за которую Сафира делает быстрый глоток воздуха. – Если же Адерин из Средних Холмов не удастся этого сделать, то она будет возвращена обратно и все останется так, как было до заключения сделки.
Она смотрит на мгновение куда-то вверх, а после снова на Адерин:
– Ты принимаешь эту сделку?
Теперь уже точно повернуть назад нельзя. Адерин глубоко вдыхает и чувствует, как дрожит все ее тело от волнения, но ей удается сказать слова как можно тверже:
– Я принимаю эту сделку.
Она тут же ощущает легкое покалывание на кончиках пальцев, поднимающееся все выше, до самых локтей, и смотрит на руки. Она видит тонкие серебристые нити магии, опоясывающие не только ее запястья, но и запястья Сафиры. Они больше похожи на аккуратные браслеты, чем кандалы, и обязательство лежит на них обеих – это равноценная сделка.
По крайней мере Адерин позволяет себе надеяться.
– Молодец, – говорит ей Сафира и слегка улыбается, ее тон снова легкий. – А теперь мне нужно открыть для нас проход в другой мир.
Адерин удивленно моргает. Все так быстро… Но так и должно быть, верно? Если они не поспешат, то госпожа Флорис вмешается раньше, чем у Адерин хотя бы появится возможность попытаться снять проклятие. Она не хочет знать, что тогда будет. Явно ничего хорошего. Возможно, ее сразу обратят в статую, безо всяких разговоров.
Что будет с Сафирой, которая по сути бросила Флорис своего рода вызов, Адерин даже не может себе представить. Может, она с легкостью отвернется от проблемы и пойдет дальше, потому что фейри это умеют, а, может, и заплатит чем-то тоже.
Может, Адерин стоит меньше беспокоиться.
Сафира же отворачивается от нее и делает пару шагов вперед, после чего взмахивает обеими руками – движения аккуратные, она словно рисует что-то в воздухе, только без красок и кисти, потому что серебристые искорки осыпаются с ее пальцев. Она бы тоже хотела уметь так… или хоть как-то, кроме случайного сжигания вещей. Даже в деревне ей едва ли позволяли использовать магию.
Из безопасности как самой деревни, так и Адерин тоже.
Зеркало появляется словно из ниоткуда – оно вырисовывается медленно, фрагментами, сначала лишь стекло, отражающее и Адерин, и Сафиру, и весь бальный зал, а уже после резная витиеватая рама и аккуратные ножки, похожие на львиные лапки.
Значит, зеркало – портал в другой мир?
Сафира касается стекла и отражение исчезает, превращаясь в голубые всполохи, как будто там, по ту сторону, плескается удивительное волшебное море. Яркое, манящее.
Уже сразу другой мир? Или что-то иное?
– Это проход в Междумирье, – говорит Сафира, словно услышав ее мысленный вопрос. – Мне нужно будет провести тебя в нужный мир.
Она оборачивается через плечо и смотрит на Адерин снова, серьезно и строго. Значит, собирается сказать что-то важное.
– Там ты примешь иную форму, я не знаю какую, – она чуть улыбается, словно пытается поддержать. – Не волнуйся, я направлю тебя в нужную сторону, ты должна думать о другом мире… думай о Адаме, так проще, тогда ты сразу выйдешь к его замку. А если потеряешься… – легкое пожатие плеч. – Все хорошо, я помогу тебе.
О… Звучит опасно.
– Потеряюсь? – спрашивает Адерин тихо и неуверенно.
– Запутаешься между мирами, – отвечает Сафира и хихикает: – Все в порядке, я терялась в них постоянно поначалу.
Фух… Если уж Сафира, у которой определенно много опыта в этом, терялась, но все равно она здесь, в полном порядке, то и Адерин стоит меньше волноваться.
Наверное.
Сафира протягивает ей руку, и Адерин берется за нее. Они входят в зеркало вместе, аккуратно переступают через тонкую раму. Кажется, что она проходит сквозь воду, но ощущение длится лишь мгновение. Она была здесь, в ее мире, на твердом полу бального зала, а теперь оказалась где-то… в нигде.
Сначала у нее нет тела – теперь у нее оно есть, но совсем-совсем другое. Адерин внезапно ощущает себя крошечной и странно легкой, почему-то внезапно парящей где-то над землей… если здесь есть земля.
Сафира – огромная, сотканная из света фигура, слегка полупрозрачная, и сквозь нее видно проплывающие мимо кусочки зеркала.
Все вокруг – кусочки зеркала. Странные фрагменты миров, разбросанные и разломанные – маленькие проходы куда-то, куда Адерин определенно не нужно.
– Лети, – говорит Сафира, ее голос и внутри, и снаружи. – Позволь этому телу вести тебя вперед.
В тот момент Адерин понимает, что она – птица. И Сафира касается ее полупрозрачными пальцами, направляя в нужную сторону.
Так ли ощущается полет? Странное чувство свободы, удивительная легкость, с которой Адерин двигается, парит в воздухе – и мир вокруг нее двигается тоже. Осколки зеркал – двери в иные миры – парят, проплывают мимо, отвлекая своим манящим ярким светом.
Но Адерин должна лететь вперед, к Адаму, о котором она знает только две вещи: имя и проклятие.
Этого достаточно, верно?
Она летит и летит, чувствуя незримое присутствие Сафиры где-то за ее спиной, пока не поворачивает голову к одному из осколков, который едва ли не задевает ее крылья.
Отражение искажается, окрашивается в тот же серебристо-голубой, чтобы превратиться в изображение. Адерин больше не видит там себя, крошечную птичку с розоватым оперением, она видит лес, темный и недружелюбный. А еще видит фигуру на тропинке… фею.
Фея поднимает голову, словно чувствует взгляд Адерин сквозь завесу миров, и у нее знакомое лицо.
– Мама?
Адерин понимает свою ошибку в тот же момент, когда слова – птичья трель, которую понимает только она – слетают с ее языка. Что-то хватает ее, незримое, но удивительно сильное, за все крошечное птичье тельце, и тянет прямо в осколок.
– Ох, нет… – Сафира удивленно ахает, но и ее голос тут же пропадает.
Адерин видит сначала вспышку света, а потом все вокруг искажается, скручивается и разваливается на множество кусочков, чтобы собраться снова. Из бесконечного моря миров-осколков получается лес, который так сильно ей знаком, потому что именно им окружена ее деревня… Точнее уже даже не ее.
Средние Холмы.
Какое странное название для места, где слишком много леса, полного чудовищ. Только вот так было не всегда, когда-то там было мирно, красиво и безопасно. Но сейчас – последние столетия, которые застали одни только Мирия и ее подруга-советница – там лишь темные деревья, настолько огромные, что затмевают небо, и монстры, бродящие в тенях.
Для Адерин все это – история. Как, возможно, она сама и все, что с ней произошло, станет историей для кого-то еще.
Она неловко приземляется на широкую ветку, теперь ее крошечное птичье тельце уже кажется не таким легким, наоборот – она чувствует каждую косточку, как сгибаются ее крылья, как сжимаются лапки на коре, как коготки скребутся и цепляются.
Адерин чувствует быстрое – безумное – биение своего сердца, но вспоминает: конечно, у тех, кто меньше, сердца бьются намного быстрее.
Но, самое главное, где ее мама? Она видела ее среди этого леса.
Какая-то отчаянная – и, возможно, глупая – ее часть надеется, что мама на самом деле выжила. Просто случайно шагнула в одно из таких зеркал и оказалась в другом мире, и Адерин ее сейчас найдет и приведет домой.
Только вот лес знакомый – темный, неприветливый, но по-своему родной. Она часто на него смотрела с другой стороны купола и выходила иногда во вне, потому что нужно было. Они никогда не делали это в одиночку, а мама была единственной, кто хотела ее сопровождать.
Мама – ее смерть – стала еще одним доказательством того, что в лес всегда нужно ходить хотя бы вдвоем.
Адерин может мечтать о том, что мама выжила, просто попала в другой мир, но что-то ей подсказывает: нет, это все совсем не так. Может, она сейчас видит осколок прошлого?
Или увидит момент, как мама шагнула в другой мир? Она так хочет видеть ее живой. Она так хочет вернуть себе маму обратно, снова получить семью и не быть такой одинокой. Вот только на ней висит сделка с Флорис… Смогла бы мама ей помочь, спасти от изгнания и вечного заключения? Или наоборот была бы изгнана вместе с Адерин?
– Ты потерялась… Это прошлое, – шепчет голос Сафиры в голове, но и откуда-то извне. – Лети ко мне. Я направлю тебя, куда нужно.
О… значит, прошлое. Да, Адерин не нужно смотреть на прошлое мамы, верно?
Она расправляет крылья, чувствуя их напряжение в мышцах, собирается с силами и самостоятельно взлетает. Полет неровный, и Адерин едва удается держать себя прямо, чтобы лететь туда, откуда донесся голос Сафиры.
Как же птицы летают сами? Или Адерин сейчас – птенец, только научившийся летать? Тогда ей нужно быть осторожной, потому что она совсем не хочет упасть и разбиться. Будет больно.
– Расслабся. Позволь этому телу вести себя, Адерин, – говорит Сафира. – Оно знает, как правильно.
Адерин хочет вздохнуть, но у нее получается издать лишь тихую трель. Впрочем, она пытается расслабиться и меньше бояться, и тогда – правда, Сафира права – получается немного лучше.
Лес с высоты удивительный. И все еще огромный, потому что она совсем крошечная. Так странно смотреть на что-то привычное совершенно иным взглядом, который так отличается от ее собственного.
А потом она замечает фигуру там, внизу. Мужская фигура в покрытой грязью одежде лежит в траве, изорванный алый плащ тянется за ним, напоминая дорожку крови. Она видит его частями – напряженные руки, сжимающие травинки, голова, уткнувшаяся в землю, слабый отблеск дыхания, когда его спина чуть приподнимается и опускается.
Адерин должна лететь дальше, но она позволяет своему телу аккуратно упасть вниз, прямо к мужчине.
Теперь она видит розоватый цвет его волос, также покрытых грязью. Как необычно для человека… и разве у ее отца не было таких?
А затем Адерин замечает в слабых солнечных лучах медальон, у самой руки мужчины, он держит его за цепочку. Темное серебро и аккуратный узор в виде ветвей, на которых сидит крошечная птичка с алыми глазами и маленькими ромбовидными розовыми камнями на перьях.
Медальон как у ее отца.
Это ее отец? Это… это встреча ее родителей?
Она помнит рассказы об этом, как мама нашла ее отца в лесу, недалеко от того места, где начинается купол. Он лежал в грязи, потерянный, ничего не помнящий, кроме криков, боли и огня. И из прошлого у него остались лишь изорванная одежда и медальон с птицей, который Адерин даже не позволено было взять с собой в Золотой Двор. И теперь он потерян для нее навсегда, оставшись в деревне, в которую ей даже не вернуться.
А еще она помнит…
Адерин кричит – громкая птичья трель, – с силой напрягая связки, надеясь, что она не ошибается, и мама ее обязательно услышит. Или хоть кто-то.
Она кричит и кричит, пока не слышит шаги. Торопливые, шуршащие опавшей листвой и травой, хлюпающие по грязи. И из-за деревьев и кустов появляется новая фигура, куда более знакомая.
Родная-родная-родная…
Мама, все с теми же белоснежными длинными косами и добрыми голубыми глазами, которые Адерин унаследовала у нее, а волосы – у отца. По большей части.
Она – они оба вместе, их наследие. Их память.
Мама смотрит на отца, а потом на нее – на крошечную кричащую птичку – и говорит:
– Он твой хозяин?
Адерин хочет согласиться. Адерин хочет расплакаться и броситься матери на ладони, чтобы она ее утешила, но… у нее еще дело. Самое важное дело, которое не даст ей остаться в этом прекрасном моменте навсегда.
– Лети на мой голос, Адерин, – зовет ее Сафира.
И Адерин взлетает вверх, чувствуя, как слезы сжимают горло. В конце концов, она должна выполнить эту сделку и спасти хоть кого-то, если ей не удастся спасти саму себя.
Она не совсем осознает момент, когда полупрозрачные ладони Сафиры ловят ее, утаскивая обратно в зеркало-проход – и вот снова перед ней море осколков. И снова Сафира, сотканная из серебра и света, парит рядом и смотрит на нее.
– Простите, – чирикает Адерин. – Я… Я отвлеклась.
Глупое оправдание, она это прекрасно знает, но только от одного вида матери у нее исчезли все другие мысли. Никакие оправдания не спасут от наказания госпожи Флорис, но вдруг – просто вдруг – сейчас будет иначе?
– Я понимаю, – говорит Сафира, вздыхает и добавляет: – Полагаю, это все равно должно было произойти.
Потому что Адерин случайно познакомила собственных родителей?
Она не хочет думать об этом слишком сильно, кажется, что путешествия между мирами – и внутри одного мира, сквозь время – являются чем-то слишком большим, слишком необъятным. Сможет ли она спасти мать, если отправится в прошлое?
Или это вопрос неизменности?
Адерин качает головой и выбрасывает лишние мысли, потому что ей все равно не получить подобную силу. Слишком большая ответственность. Она только надеется, что у Флорис нет доступа к зеркалам для путешествия между мирами, потому что она не похожа на ту, кто способна воспользоваться подобной удивительной возможностью с благой целью.
– Нам нужно идти дальше, – говорит Сафира. – Думай об Адаме в этот раз, хорошо?
– Хорошо, – соглашается Адерин.
Сейчас Сафира спускает ее с крючка, но совсем не хочется ошибиться снова. Может, тогда она передумает и разорвет сделку, потому что Адерин слишком слабая и бесполезная. Или ее и вовсе оставят навеки в этом море осколков, но без возможности зайти хоть в один из них.
Или… вернут к госпоже Флорис, чтобы потом понаблюдать за любым творческим наказанием. В конце концов, Флорис определенно не обрадует подобное непослушание и попытка сбежать, избавиться от договора и обрести свободу.
– Лети, – говорит Сафира.
И Адерин летит дальше, пытаясь думать об Адаме. Она не знает, как он выглядит, но представляет себе одинокого юношу, запертого в замке. Вокруг только камень, темнота и бесконечное одиночество, потому что ему не позволено ни с кем дружить. Она представляет себе закрытые ворота замка и пустые дорожки между неухоженными кустами роз, по которым некому ходить.
Она представляет себе юношу, который тоже мечтает быть свободным, как и она.
Осколок – с острыми гранями, совсем не округлый, как был прошлый – проплывает мимо и останавливается прямо перед ней. Словно целенаправленно. Это тот, что ей нужен?
Ее отражение в осколке дрожит, искажается и превращается в изображение темных башен замка. Их шпили прорезают воздух, и Адерин видит только синее звездное небо, легкие облачка и замок, который кажется почти черным. В некоторых окнах горит свет, но их так мало, что ясно – там почти никого нет.
То самое место и тот самый мир, верно?
– Лети туда, – говорит ей Сафира, слегка подталкивая.
Значит, тот. Адерин вдыхает, собирается с силами и позволяет себе погрузиться в осколок, как в воду.
Падение…
И удар о землю.
У нее снова обычное тело, совсем не птичье, потому что она чувствует свои руки, чувствует боль в ногах и спине, которой ударилась. И, наконец, открывает глаза.
Небо. Обычное звездное небо, по крайней мере, ничего особенного на первый взгляд. Адерин вглядывается, ищет созвездия, но совершенно их не узнает. Действительно другой мир? Совсем-совсем другой?
Она не ошиблась снова?
Адерин не знает, сколько времени лежит там, на земле, пытаясь отдышаться и вновь почувствовать собственное тело таким, какое оно есть, когда слышит странный гулкий звон. Сначала он тихий, где-то на краю сознания, пока не становится все громче и громче.
А потом внезапно замолкает, оставляя только слабый гул в ушах, и Адерин тогда слышит приближающиеся шаги, сопровождаемые металлическим лязгом.
– Что вы здесь делаете?! – кричит определенно ей странный, скрипучий голос.
Адерин резко садится и видит, как со стороны замка – огромного, темного и даже немного пугающего, потому что там почти нет огней – к ней идет фигура в доспехах. Быстро и стремительно.
– Как вы здесь оказались?! – кричит некто снова.
На нем шлем, но голос вблизи звучит слишком гулко и странно, чтобы его мог произносить кто-то внутри этих доспехов. И он держится как-то неправильно, только Адерин не может понять, что именно не так.
– Я… – она даже не знает, что сказать в ответ.
Рассказать про фейри? Сказать про сделку? Что-то ей подсказывает: ничем хорошим это не закончится, вряд ли они будут рады терпеть ее здесь ради того, чтобы она могла вернуть себе свободу и крылья.
В конце концов, они – или скорее он, Адам – могут ей просто не поверить. Она бы тоже себе не поверила.
– Уходите отсюда, – говорит ей человек в доспехах, оказавшись совсем близко. – Пока они не пришли.
Он протягивает ей руку и помогает подняться на ноги, после чего подталкивает вперед, к воротам. Адерин смотрит на них, огромные, кованые, с узором, напоминающим шипастые лозы и лепестки цветов.
Она не знает, как объяснить этому человеку – или кто он там, вряд ли это Адам, – что она должна остаться.
– Кто они? – спрашивает Адерин.
А потом слышит рычание.
Горящие алые глаза появляются по ту сторону ворот и смотрят на нее не мигая. Огромные волки – если их так можно назвать – выходят из темноты, словно собираются из кусочков черного тумана, больше монстры, чем настоящие животные.
Они рычат и скалятся, сияя белыми зубами и сверкая алыми глазами.
– Поздно, – говорит человек в доспехах.
Что ж, похоже, это ответ на ее вопрос.
Глава 3. Замок, который нельзя покинуть
Адерин медленно отступает назад от ворот, стараясь не смотреть волкам – или чем они там являются – в глаза, чтобы не провоцировать лишний раз. Они продолжают скалиться и рычать, но не нападают, только топчутся и бродят возле ворот.
– Что это? – спрашивает она у человека в доспехах.
Тот вздыхает, звук странно гулкий, будто внутри доспехов ничего нет… а, может, действительно нет. В эту минуту Адерин уже ничему бы не удивилась.
– Охрана. Они никого не выпускают из замка. – Короткая пауза. – Особенно его хозяина.
Что ж, рядом с ней точно не Адам, теперь она уверена, потому что замок уж точно не может принадлежать кому-то другому.
И, похоже, вот так они защищают себя от монстра, которым Адам может стать? У Адерин много вопросов ко всему этому, особенно к тому, как же им удалось создать подобных чудовищ, но она не задает ни одного. Она не слишком заинтересована в том, чтобы выдавать себя сразу.
Выкинут ли ее к волкам-монстрам, как только узнают про сделку? Адерин правда не хочет проверять, насколько терпеливы обитатели замка к чужакам. Особенно к странным чужакам из других миров.
– Как вы сюда попали, минуя их? – спрашивает человек в доспехах.
Он уже спрашивал, но у Адерин нет хорошего ответа для него сейчас. Она определенно не может рассказать всю правду. Не сейчас, попозже. И аккуратно.
– Меня втолкнули в волшебное зеркало, и я упала сюда, – говорит Адерин.
По крайней мере это в достаточной степени правда, пусть и не вся. В зеркало она на самом деле вошла сама, но… тонкости. Она чувствует себя крайне неуютно, не говоря здесь правды, все-таки они ей ничего плохого не сделали, только ей ничего другого не остается.
Адерин хочет им помочь, а для этого ей нужно остаться здесь на весь месяц. Может, у нее даже получится раньше, она готова приложить все усилия.
– Кто втолкнул? – спрашивает человек в доспехах.
Ей определенно нужно узнать его имя, потому что называть его так про себя становится страннее с каждым разом. Но зато ответить на его вопрос в этот раз легко.
– Фейри, – говорит Адерин.
И человек в доспехах – или полые доспехи с чем-то внутри, звуки все еще странные – фыркают, удивительно зло.
– Кто бы сомневался. – Он протягивает ей руку. – Идемте, я провожу вас внутрь. О том, что с вами делать, подумаем утром.
– Хорошо, – соглашается Адерин.
Отсрочка до утра звучит хорошо, у нее есть время подумать, как быть дальше. Какая-то ее часть надеется, что ужасные волки-монстры не уйдут и не дадут ей уйти, поэтому она сможет остаться на месяц спокойно. Сафира наверняка заберет ее через другое зеркало, и никакие волки ей не помешают, если она того захочет. В конце концов, у Сафиры есть прекрасные крылья, чтобы перелететь любую ограду и любых чудовищ.
Можно сразу в башню куда-нибудь наверху, если захочется.
Адерин следует за доспехами внутрь, в темноту, издалека напоминающую огромную пасть уже другого чудовища, которое не скалится, не рычит, не угрожает, а наоброт – терпеливо ждет, пока глупый, незадачливый путник войдет в расставленную им ловушку и станет обедом.
Дверь открывается с протяжным скрипом, напоминающим уже тот самый рык или скулеж, что-то между.
По ту сторону коридор, слабо освещенный и странно узкий, как будто само место строили как можно более неуютным и неприветливым. Место, где гостей не ждут, да и сами хозяева живут больше от невозможности уйти куда-то еще, чем из любви к своему дому.
Адерин проходит внутрь и ежится от странной прохлады, обхватив голые плечи руками. Кажется, что внутри и правда холоднее, чем снаружи. Так быть не должно, но она ничего не говорит, только идет за человеком в доспехах.
В какой-то момент он останавливается возле висящего на стене факела, поднимает руку и тянется за ним, слегка наклонившись назад в странно неловкой позе… и у него слетает шлем, который с металлическим лязгом падает на пол и катится под ноги Адерин, бренча всеми своими острыми гранями.
Головы и правда нет.
Там, где она должна быть, только странный темный дымок, слегка дрожащий в свете факела, и все внутри доспеха – сплошная темнота, никакого тела.
– Прошу прощения, – говорит он, и голос звучит еще страннее, более скрипучим, идущим неясно откуда. – Я потерял голову.
Потерял голову… ха-ха.
Адерин почему-то не может удержать совершенно неуместный смешок, а потом и вовсе начинает хихикать, как будто все напряжение ужасающего дня решило прорваться, обратившись не слезами, а смехом.
Она, все еще смеясь, наклоняется и поднимает шлем, лежащий у ее босых ступней, он немного ржавый, но определенно раньше выглядел по-своему величественно. Ей хочется взять тряпку и попробовать отполировать металл, просто чтобы сделать его красивее, ярче.
Здесь и без того темно.
– Я удивлен, что вы совсем не испугались, – говорят доспехи.
Адерин легко пожимает плечами и возвращает им – или ему? – шлем.
– У меня был очень долгий день.
И это полная и абсолютная правда, потому что день, казалось, длился целую неделю, если не больше. Ее мир успел перевернуться дважды… или трижды? Сначала предательство всей деревни, потом осознание того, что ее трехлетняя служба превращается в вечное заключение, а потом вся эта сделка с Сафирой.
Если ей придется кому-нибудь об этом рассказывать, она даже не знает точно, с чего начать. Может, со всего сразу. Один только этот день тянет не на одну сказку на ночь.
– Тогда я провожу вас в спальню… мисс?
– Адерин. Меня зовут Адерин, без фамилии, – говорит она. – А как мне называть вас?
Еще один грубоватый смешок.
– Если повезет, то никак не придется.
Ну, правильнее и точнее – если не повезет. Она собирается остаться, но сейчас не против немного отдохнуть. Совсем чуть-чуть, потому что ноги начинают гудеть, а голова становится немного тяжелой. День и правда был ужасающе долгим.
– Я удивлена, что вы так любезны к незваной гостье, – возвращает Адерин ему его же слова.
Потому что ей и правда интересно, почему ее так спокойно провожают в спальню. И где же Адам? Заперся в какой-нибудь башне? Спит и ничего не знает? Или, может, ему просто все равно? Никогда нельзя исключать подобный вариант.
Они уже не просто идут по коридору, а поднимаются по такой же неприятно узкой лестнице. Кажется, что ее ведут теми ходами, какими обычно пользуется прислуга, а не сами хозяева. Может, так и есть, вдруг доспехи не хотят тревожить Адама. Адерин собирается разобраться с этим позже.
– Вы первая гостья за последнее десятилетие, – говорят ей доспехи. – И мы всегда успеем скормить вас волкам за оградой.
Ха, обнадеживающе. Но внезапно что-то подсказывает Адерин: это шутка, и она позволяет себе усмехнуться в ответ, чувствуя в этом своего рода правильный ответ на сложный, каверзный вопрос.
Она собирает всю наглость, какая в ней есть и еще осталась за годы служения госпоже Флорис, и говорит:
– Тогда я воспользуюсь вашим гостеприимством.
Доспехи издают странный дребезжащий звук, и Адерин не сразу узнает в этом почти что хрипе очень своеобразный смех, определенно достаточно веселый, чтобы не звучать злобно. Просто странно.
– А вы очень интересная личность, Адерин, – говорят доспехи и останавливаются.
Перед ними дверь, очень-очень простая и достаточно широкая дверь без каких-либо опознавательных знаков или особенностей, такие она встречала постоянно в замке госпожи Флорис.
– Ваша комната, мисс, – объясняют доспехи и добавляют, громче и как-то строже: – И одно правило на ночь: никуда не выходить до утра, пока я не приду за вами.
Звучит просто. И она почти уверена, что никуда и не собирается.
– Хорошо, – кивает она.
– Тогда прошу. – Доспехи тянут дверь на себя, и она открывается с таким же неприятным скрипом. – Хороших снов, мисс.
Адерин кивает снова. Желать того же, наверное, странно, потому что доспехам вряд ли нужен сон. По крайней мере ей так кажется, у них даже головы нет и тела вообще, чему там спать? И каким образом, собственно.
Дверь захлопывается за ней громко и резко.
И, стоя посреди темной и совершенно чужой спальни, Адерин внезапно думает только об одном: добро пожаловать в новую клетку, маленькая птичка.
Клетка оказывается удивительно пыльной и мрачной. Единственный источник света – окно, в которое смотрит круглая полная луна, напоминающая большое блюдце или своеобразный огромный фонарь. Когда она в следующий раз будет такой же ровной, тогда за ней и придет Сафира. По крайне мере Адерин на это надеется.
Интересно, когда она исчезнет из этого мира, вернувшись в свой, долго ли о ней будут помнить? Останутся ли здесь ее следы? Должны, как ей кажется, но кто знает.
Адерин медленно обходит комнату, надеясь ни на что не натолкнуться и не споткнуться. Огромная кровать с балдахином – у госпожи Флорис была подобная, – такой же смехотворно огромный шкаф… Она решает заглянуть в него в первую очередь, больше из любопытства, чем из необходимости.
И он оказывается почти полностью пуст, если не считать каких-то тряпок на дне, что ее немного веселит. Впрочем, чего она еще ожидала? Это платяной шкаф, а в комнате очевидно никто не живет и вряд ли когда-нибудь жил. Вряд ли тут найдется случайная женская одежда, если из жильцов только Адам и пустые волшебные доспехи. Интересно, что они такое? И ей правда хочется знать их – его? – имя.
– Ты попала, милая, – шепчет она самой себе.
Похоже, если ей удастся остаться здесь на весь следующий месяц, то нужно будет подумать об одежде. Не ходить же ей в одном и том же платье все время, особенно настолько парадном… Адерин бы и сейчас его с радостью сняла.
А что если…
Она лезет на самое дно шкафа и достает одну из тряпок. Оказывается это рубашка. Мужская и очевидно ей очень и очень большая, но из которой вполне можно сделать что-то. Например, надеть вместо платья, потому что она уж точно закроет ее до самых колен.
Конечно, совершенно неприлично, только у нее нет никаких других вариантов. Не искать же Доспехи, чтобы попросить об одежде. Если сразу не предложил, то вряд ли что-то у них здесь вообще есть. Более того, они же собираются избавиться от нее к утру.
Адерин вылезает из платья, провозившись с корсетом, наверное, больше всего времени, но без него так хорошо дышится! Она бы с удовольствием сожгла эту часть, но оставила все остальное, платье-то красивое.
Кожа, правда, вряд ли хорошо горит…
В любом случае в рубашке, которая настолько огромная, что Адерин и правда ее может носить как платье, достаточно лишь повязать ленту на пояс, очень удобно. Материал приятный, конечно, не совсем свежий, но и у Адерин не слишком высокие ожидания. Не после госпожи Флорис.
Теперь можно и спать. Она разберется со всем утром, на свежую голову. И ей точно придумается какая-нибудь хорошая идея, как здесь остаться.
Адерин забирается на кровать, где могли бы поместиться еще три такие же девушки, как она, и закрывает глаза.
Она собирается отдохнуть. И позволит всему развалиться – или не развалиться – уже завтра.
***
Каменные стены, едва горящие факелы, пустые темные окна, за которыми словно бы ничего нет, лишь сплошная чернота. Адерин знает – она в замке, она уже шла по этим коридорам, но с ними что-то не так.
Кажется, что сами тени, расползающиеся из углов и танцующие по стенам, живые, они дышат, наполняют собой воздух, сжимают ей горло.
Они дышат, а ей от этого тяжело дышать.
И почему-то странно одиноко.
Адерин идет дальше, не слыша собственных шагов, хотя должна – вокруг так тихо. Впереди только прямой коридор и дверь в самом конце, но ей кажется, что она совершенно не приближается. Наоборот – с каждым шагом дверь все дальше и дальше, хотя так быть не должно.
Адерин замирает и пытается пойти в обратную сторону, там тоже есть дверь, но все равно никуда не приближается, пока вдруг не обнаруживает развилку – и поворачивает туда сразу же.
Это похоже на лабиринт, из которого нет выхода. Точнее, выход есть – вот он, манит ее, но только она к нему никак не может даже приблизиться, как бы она ни ускоряла шаг и даже ни бежала. Ничего не происходит, только она, темный коридор и дверь вдалеке.
Адерин не знает, сколько это продолжается, пока не слышит всхлипывания.
Она останавливается, чтобы вслушаться – и правда плач. Тихий, сдержанный, как будто кто-то пытается плакать как можно беззвучней, но не получается, все равно всхлипы то и дело прорываются сквозь ладони. Адерин так плакала в первые дни у госпожи Флорис, пока не научилась не издавать ни звука, чтобы не быть наказанной.
Она помнит, как лежала на своей узкой кровати в темной комнате и дрожала, пока слезы текли по ее лицу и скапливались на подушке, оставляя мокрое пятно, которое высыхало к утру.
А потом Адерин возвращалась к работе, как будто не было этой ночи, полной слез.
И сейчас она стоит посреди лабиринта коридоров и слушает плач, кажется, детский, но такой же испуганный и аккуратный, очень-очень осторожный.
– Где ты? – шепчет она в темноту, пытаясь понять, куда же ей пойти.
Адерин сначала пытается повернуть налево, а потом направо, но звук не становится ближе, он тоже словно не двигается с места, как и дверь – и она ни к чему не приближается. И это ужасно. Она не может слушать этот плач и не хотеть помочь, да хотя бы обнять, чтобы немного утешить.
– Где ты? – говорит она громко, надеясь, что это поможет.
Плач тут же стихает, как будто ребенок испугался, потому что услышал ее, и Адерин пугается тоже: она не хотела сделать хуже!
– Мама? – тихо спрашивает ребенок.
Он потерял свою маму? Адерин не успевает ответить, что она не его мама, как ребенок продолжает.
– Мама, где ты? Забери меня отсюда, пожалуйста. Я буду хорошо себя вести, правда…
О, его где-то оставили одного?
Адерин бежит снова, сама не знает, куда именно, поворачивая в разные стороны, как только видит развилку, и теперь ей кажется, что плач ребенка даже становится ближе.
Она вдруг видит где-то вдалеке свет, слабый и совсем маленький, но несомненно становящийся с каждым шагом больше. Похоже, она на верном пути.