Фронтовые заметки. История, рассказанная Артёмом

От автора

Перед вами история, которую я хочу начать с одного человека – моего друга Артёма.

Артём был живым человеком с добрыми глазами, с шутками, которые всегда появлялись в самый неожиданный момент, с мечтами, которые так и не успели сбыться. Я знаком с ним ещё со школы и всегда мы вместе проводили время по субботам, рассказывая друг другу события, которые случались с нами. Артём был журналистом и всегда освещал события важные для нашего города.

Он не просил о славе или внимании. Но очень хотел, чтобы его история была услышана. Чтобы не забыли – не просто имя в списках погибших, а человек. Его голос, его страхи, его смех.

Когда Артёма не стало, я почувствовал, что должен сделать всё, чтобы память о нём осталась живой. Чтобы его слова и образ продолжали жить в наших рассказах, статьях и в сердце каждого, кто прочитает эти страницы.

Эта книга – дань памяти моему другу, и многим другим, кто рисковал всем ради мира, о котором мы мечтаем.

Пусть истории Артёма и тех, кто рядом с ним, помогут нам помнить: за каждой войной – судьбы людей, их жизни и мечты.

Далее будет рассказ от лица моего друга Артема, собранный из его заметок в блокноте, переданным мне по просьбе Артема.

С уважением,

Дмитрий Подлужный

Введение

Меня зовут Артём. Мне тридцать два. Я журналист. До войны я писал об обычных вещах: культурные события, интервью с музыкантами, иногда рецензии на книги, репортажи с выставок. Словом, я был городским репортёром с хорошей камерой и привычкой носить с собой блокнот даже в кафе.

Когда всё началось – настоящая война, а не телевизионная – я сперва писал заметки из офиса. Переводил ленты новостей, брал интервью по телефону, составлял «общую картину». У нас в редакции тогда был жаркий спор: ехать или не ехать. Начальство говорило: «Ты нам живой нужен, не геройствуй». Коллеги – кто молча сочувствовал, кто завидовал.

А я не мог спать. Лежал ночью, уставившись в потолок, и думал: кто-то сейчас реально там, в грязи, под обстрелами. Кто-то не знает, проснётся ли утром. А я сижу и пишу сводки с чужих слов, как будто всё это – игра.

Сначала я просто стал собирать контакты. Один парень, мой бывший однокурсник, оказался в армии – мы переписывались. Потом – ещё один знакомый. И вот однажды я просто купил билет на поезд. Никому не сказал. Только матери написал утром: «Не переживай. Я осторожно. Работа такая».

Страх пришёл неожиданно – не в момент, когда ты в бронежилете и шлеме, а раньше. На вокзале. Стоишь с рюкзаком, в кармане удостоверение прессы, и всё кажется глупым. Словно ты играешь в чужую жизнь. Сердце бьётся не потому, что опасно, а потому что впервые по-настоящему не знаешь, что тебя ждёт.

Первое столкновение с реальностью случилось уже на подъезде к линии фронта. Волонтёры в машине шутили про мины и плохие дороги, как будто это обычное дело. Один из них протянул мне старую бронепластину: «На всякий случай. У нас запасная». Пахло металлом и горелым дизелем.

Когда мы приехали, я был ошеломлён: никакой стройной картинки, как по телевизору. Никто не стоял по стойке «смирно», не читал лозунгов. Солдаты сидели в подвале, кто-то чинил генератор, кто-то жарил картошку в старой кастрюле. Один парень спал, положив автомат рядом. Они были уставшими, с глубокими глазами, но настоящими. И я понял: именно ради них – я здесь.

Первую ночь не мог уснуть. Не от страха – от осознания, как много всего мы не знаем. Как сильно картинка из студии отличается от настоящей жизни. Там, где кровь не красная, а тёмная. Там, где грохот – не в колонках, а у тебя внутри.

Моя первая статья о войне не вышла. Главред сказал: «Слишком сыро. Слишком лично. Нам нужно объективно». А у меня на руках были истории людей, которых уже не вернуть. И я решил: если не напишу – они исчезнут. Как будто их и не было.

С того дня я стал писать для себя, для них, и для тех, кто захочет знать правду – не сухую, не обезличенную, не лакированную. А ту, что пахнет гарью, потом и страхом. Правда – не геройская. Просто человеческая.

Вот поэтому я поехал на войну. И остался там дольше, чем планировал. Потому что кто-то должен был слышать, запоминать и рассказывать. Потому что если мы не назовём всё своими именами – нас заменят заголовки. А заголовки не умеют хоронить по-человечески.

Глава 1. Пыль и ожидание

Передовая начинается не со звона выстрелов, а с пыли. Сухой, вязкой пыли, которая лезет в нос, в рот, садится на ресницы и делает все фотографии блекло-жёлтыми.

Машина остановилась. Водитель сказал:

– Дальше пешком. Там уже слышат.

Я взял рюкзак, в одной руке – камера, в другой – каска. Бронежилет давил на плечи, ремни врезались в кожу. Солдаты, которые нас встречали, выглядели как обычные мужики. Уставшие, неглаженые, с разными ботинками, небритыми лицами и добрым, осторожным взглядом.

– Журналист? – спросил один, поправляя автомат.

Я кивнул. Он усмехнулся:

– Значит, жить будешь с нами. Без пафоса.

Утро на передовой начинается не с кофе, а с того, что ты просыпаешься от глухого «бум» где-то вдалеке. Это не нападение – просто «работает артиллерия», как говорят местные.

Кофе здесь – редкость. Иногда заварной, в маленьких пакетиках, если привезли волонтёры. Чаще – растворимый, с привкусом гарнира из алюминиевой кружки. Его пьют с удовольствием, даже если горячей воды нет – тогда мешают в бутылке.

Вместо кровати – деревянный настил, порой старый матрас или просто спальник на ящиках из-под снарядов. Спишь в одежде, в броне. Не из-за дисциплины – из-за обстрелов. Иногда просыпаешься от собственного крика. Не потому что страшно – потому что слишком тихо. А тишина тут подозрительнее выстрелов.

На блокпосте живёт рыжий кот. Его зовут Рыжик, Мина, Прапор или просто «эй». Он приходит, ложится на бронежилет и мурчит. Кто-то говорит: «если кот спит – значит, сегодня обстрела не будет». Другие не верят. Но кормят его все.

Первый обстрел случился, когда я уже начал привыкать. Казалось, всё под контролем. Я даже снял пару интервью: один боец рассказывал о свадьбе, которую пришлось перенести, другой показывал фото дочки.

Потом – хлопок. Земля ушла из-под ног. В голове будто звенящий вакуум. Тело упало само – инстинкт. Рядом закричал кто-то. Или это я? Не помню.