Дети Ущербных Лун

Описание:

Плывёт над бескрайними лесами серебряной лодочкой Аэ. По ниве звёздной серпом рубиновым скользит Ухира. Один в мир пришёл, а другая суть обрела, когда освещало благодатные земли Терианы ущербными лунами. Какая ж судьба для них богами уготована? Будут ли счастливы дети ущербных лун?

Посвящение:

Aristan de Aristodeus Amadi

А за то, в каком стиле эта история на свет явилась – спасибо нежной и певучей «Голомяночке».

Примечания автора:

Благодарю!

Музу мою Anel_ko, читавшую вслух – волшебный голос твой, твой смех, твои слёзы оживляли героев одного за другим.

Kori Rei – все волшебные создания земель Терианы появились, пока я бродила по сайтам, собранным для меня именно вами, золотой мой!

Глава 1

– И-и-э-э, не плачь, ну не плачь же, Саяра!

– И-и-и! – крохотная девочка в искусно вырезанной деревянной люльке не унималась, заходилась тонким надрывным плачем. Мать, невысокая, смуглая, с глубоко запавшими глазами на измученном лице, виновато кланялась гостье – та в ответ так же торопливо кланялась, с тревогой глядя на сморщенное, словно от сильной боли, детское личико.

– Ничего, ничего, Гюльсир-джан, успокой малышку, мы подождём!

– Не могу успокоить, Ака-Бат-джан, уже две ночи и два дня всё плачет, плачет… – Гюльсир подхватила дочку на руки, прижала к груди. – У меня молоко перегорает, а она сосать не может, сразу рвёт её!

– А что Зейфира говорит, не звали смотреть?

– Зейфира-суми обещалась заглянуть сегодня, с утра жду. Ака-Бат-джан, ты уж сама ткань выбери, какой отрез тебе приглянулся – тот и забирай, а мёд вон туда, на стол поставь.

Ака-Бат-джан, Белолицая – так местные прозвали жену пасечника Дахира. Много девушек из Ураз-Теримы заглядывалось на высокого пригожего Дахира, но тот лишь улыбался всем белозубо, а ленту с монетками из кос не просил. А как съездил с отцом на большое торжище в приграничный со Светозарьем Радеж, так и улыбаться перестал. Запала в сердце смуглолицему лесовику дочка тамошнего кузнеца, Олюна-певунья. Потерял Дахир покой и сон, грезил наяву белоснежным личиком да золотыми косами. До того измучился егет-удалец, что свёл с отцовской конюшни вороного жеребца и поскакал в Радеж. С рассвета и до заката скакал, коня не жалея, себя не помня. На коленях стоял гордый урманич перед хромым Михасем и растерянной Олюной. Видать, тронула сердце девичье тоска лютая, что огнём в сердце Дахира пылала, из глаз тёмными сполохами вырывалась. Отдала Олюна Дахиру ленту с монеткой из косы – по обычаю урманичей. Отец за жеребца, взмыленного и загнанного, отходил Дахира по загривку суковатой палкой. А как синяки сошли с широких плеч да непокорной спины, погнал сына вековые сосны валить, новый сруб ставить, чтобы было куда привести молодую жену.

Иноплеменцев в Ураз-Териме, селении большом, зажиточном, не особо жаловали. Но красавицу Олюну сразу приняли, а вскорости и полюбили. Певуньей Белоликую не просто так прозвали, даже птицы смолкали, когда пела Олюна. Светозаринка родила Дахиру троих сыновей – двое старших пошли в отца, смуглые, темноглазые. Младший родился раньше срока, в ночь, когда серебряная луна, Аэ, иззубренным краем царапала небо, а красная луна, Ухира, только начала расти. Может, из-за того, что родился под ущербными лунами, и был младший сын Дахира и Олюны таким хрупким, тихим, не похожим на могучего пасечника и его весёлую певунью-жену. Поздно на ножки поднялся, лишь к третьей весне заговорил. От матери сынишка получил в наследство светлые волосы и голубые глаза, от отца – чеканный профиль и высокие скулы. Родители души в кротком дитяти не чаяли, старшие братья во времена ребячьих забав горой за него стояли.

Как подрос немного Олесь, сын пасечника, мать его начала с собой брать, развозить по Ураз-Териме целебный мёд в запечатанных горшочках. Самое то для слабосильного парнишки – ворочать тяжёлые колоды для ульев и вырубать просеки в лесу под делянки с лекарственными травами Олесь бы всё равно не смог. Не то, что Васыл и Тимехар, такие же широкоплечие и могутные, как отец. За мёдом к Дахиру очередь выстраивалась, от любой зимней хвори помогал янтарный жгучий мёд, собранный ухоженными крупными пчёлами. Не знала голода семья пасечника, и мёд Олюна, уважаемая Ака-Бат-джан, развозила вместе с младшеньким на вместительной тележке, запряжённой смирной кобылкой. Деньги не особо были в чести у урманичей, потому взамен пузатых горшочков получала Ака-Бат-джан связки беличьих шкурок, низки озёрного жемчуга, самотканое полотно – вот как от Гюльсир, знатной мастерицы, выделывавшей самую тонкую шерстяную ткань.

Кто ж знал, что у Гюльсир дочурка расхворалась, и не сможет она посидеть с давней подругой за чашкой травяного чая, не попробует вместе с долгожданными гостями первой летней выкачки мёд? Олюна приняла из рук Олеся горшочек с именной лентой, поставила на стол. Ещё раз с сочувствием посмотрела на вопящего ребёнка и тихо плачущую мать. Гюльсир долго не могла забеременеть, Саяра – первая и долгожданная дочка у мастерицы-ткачихи и её мужа Ильссура. Единственная надежда для родителей, что мохнатые коротконогие овцы, дававшие самую тонкую и тёплую шерсть в округе, не попадут из хозяйских овчарен в чужие руки, когда Гюльсир и Ильссур состарятся. Как тут не посочувствовать.

– Гюльсир-джан, мы пойдём, пусть твоя дочка поправляется быстрей, – Олюна поклонилась ещё раз, потянула за руку Олеся. Тот не сводил глаз с плачущей девочки и недоумённо хмурил светлые брови. А потом вдруг схватил со стола деревянную чашку с крупной солью – дорогая приправа, не всякому даже в богатой Ураз-Териме по карману такая роскошь – подскочил к Гюльсир и высыпал соль прямо на голову Саяре. Девочка захлебнулась криком, Гюльсир ахнула, вытаращив глаза. Олюна кинулась к сыну – и тут же все замерли, оглушённые воцарившейся тишиной. Саяра перестала плакать, осмысленно поглядела на мать и потянулась к груди, зачмокав губками. Гюльсир, забыв про гостей, торопливо потянула завязки домашнего платья, вложила в жадные розовые губки тёмно-коричневый сосок. Девочка начала сосать молоко, прижав ладошку к материнской щеке, и Гюльсир снова заплакала – тихонько, чтобы не спугнуть невероятное чудо.

– Моя помощь и не понадобилась. Да, Гюльсир-джан? – новую гостью на пороге никто не заметил, а может, она просто захотела, чтобы её не замечали. Зейфиру-суми в Ураз-Териме почитали и побаивались – ведунья умела врачевать, видела будущее своими до странности светлыми серыми глазами, могла отвести беду и снять порчу. Могучее чародейство было подвластно старой, как мир, ведунье, никто не знал, сколько раз Аэ и Ухира сменили свой облик, проходя по Небесной Тропе с того дня, когда Зейфира родилась. Много дивного творила ведунья, и шёпотом сказывали урманичи, что при надобности Зейфира-суми может перекидываться в птицу или в лису. И сквозь стены видеть умеет, и летать вместе с непоседливыми лесными ветерками.

– Зейфира-суми… – Гюльсир не садилась на лавку, боясь потревожить дочку. – Что было с моей Саярой, Зейфира-суми?

– Шахтан был на твоём ребёнке, Гюльсир-джан.

– Шахтан! – испуганная Гюльсир прижала девочку с такой силой, что Саяра захлебнулась молоком и закашлялась. Но быстро оправилась и захныкала, теребя мать за щёку.

– Дай ей вторую грудь, Гюльсир, твоей дочери сейчас надо много молока – в два раза больше. Шахтан много сил из неё забрал.

Помертвевшая Олюна притянула к себе сына. Про шахтанов жена пасечника знала не понаслышке, злобные мелкие демоны охотились на всех её сыновей, в особенности – на младшенького. Видеть их обычные люди не умеют, но матери чутьём различают, что за хворь дитя точит: обычная детская болячка или порча, чьей-то чёрной завистью призванная. Завидовали Ака-Бат-джан, наговаривали злое и не раз – слишком многим девам в Ураз-Териме хотелось занять место Белоликой рядом с красавцем Дахиром. Зейфира-суми частой гостьей была в добротном доме рядом с пасеками, пока сыновья Олюны не сменили белые детские рубашонки на вышитые бисером рубахи.

– Как же ты понял, сын Дахира, что стряслось с девочкой и как ей помочь? – Зейфира в дом входить не торопилась, так и стояла на пороге.

– Не знаю, Зейфира-суми, – мальчик выглянул из-под материнской руки, блеснул на ведунью нежной бирюзой широко распахнутых напуганных глаз. – У неё в волосиках вроде как слизняк чёрный примерещился. А как слизня прогнать, меня мама научила. Солью надо посыпать, он и уйдёт, или вовсе сгинет.

– Ака-Бат-джан, – Зейфира перевела взгляд на Олюну, и та потемнела лицом, нутром чуя надвигающуюся беду. – Ты помнишь, что обещала мне любую плату за то, что уберегла твоих детей? Твой младший видит то, что сокрыто от людских глаз. Отдай мне его в выученики. Это и будет платой за всё.

– Не забирай его, Зейфира-суми, – никто сейчас не узнал бы в надтреснутом шёпоте звонкий голос Олюны-певуньи. – Он жить только начинает, ещё даже любви не познал! Забери что хочешь из моего дома, меня забери – Олеся не забирай, прошу тебя!

– Ему выбирать, – ведунья снова поймала взглядом пристальным отблеск небесной синевы. – Сын Дахира, хочешь научиться со зверями и птицами разговаривать, с ветром наперегонки летать, невидимое видеть?

– Как это? – любопытство пересилило опаску, подросток высунулся из судорожных материнских объятий, и в голубых глазах больше не плескался страх – только жадный интерес охочего до всяких диковин ребёнка.

– Ко мне жить пойдёшь – научу.

– Матушка? – Олесь оглянулся на поникшую Олюну. – Матушка, можно? Я хочу! С ветром хочу! И со зверями! Матушка, я недолго, только научусь и вернусь к тебе!

– Не вернёшься, – Олюна, даром что слёзы уже закипали на ресницах, плакать не стала, отпустила тонкую руку сына. – Ты себе такую дорогу выбрал, кровиночка, с которой возврата нет.

Гюльчир снова крепко-крепко прижала к себе заснувшую дочку. Вот и нашла старая Зейфира того, кто станет новым ведуном-суми в Ураз-Териме. Давно уж слухи ходили, что ждёт Зейфира преемника, устала от жизни долгой, хочет тишины да покоя на старости лет. Сбылась надежда ведуньи. За неё порадоваться можно.

Другое дело, что Олесю, сыну Дахира-пасечника, теперь не позавидуешь. Ведунам да ведуньям никогда не видать ни детей своих, ни внуков – чародейская сила забирает в обмен на свои тайны телесную радость.

Коль станет Олесь выучеником Зейфиры, не быть ему завидным женихом, не просить у девушек ленты с монетками из смоляных кос. Охладеет сердце у голубоглазого парнишки, застынет мужское семя, не успев созреть. Не придёт к нему по весне любовь-тоска, не зажжёт в сердце неугасимое пожарище.

– Руку дай мне, если согласен.

На сухую сморщенную ладонь легли тонкие детские пальцы. Гром не грянул, молния не сверкнула.

Лишь вздохнула горестно Олюна-певунья да зачмокала губками во сне спасённая от шахтана маленькая Саяра.

Глава 2

– Кому в такую непогоду дома не сидится? – Сак больше по привычке ворчал, чем сердясь на самом деле. Старый знахарь давно свыкся, что в дверь его домика, притулившегося под серой скалой, могут постучаться в любое время дня и ночи. У вильдрингов жизнь опасная – не за крепкими каменными стенами живут, что хранят далёких светозаринов, не в защищённом от всех ветров бору, как соседи-урманичи. На самом берегу Холодного моря стоят дома, окружённые частоколом из костей диво-рыбины. Первыми вильдринги встречают бури, что рождаются на морских просторах, первыми встают на битву с чужеземными воителями, охочими до богатой добычи на землях Терианы, благословенного края, ставшего родным для трёх народов-побратимов. Берёт Холодное море плату за серебряную рыбу жизнями смелых рыбаков, поят своей кровью мечи чужаков могучие воины. Все, кому помощь нужна – от раны-надсады ли, от болезни, или же от душевной кручины – всем открывает дверь старый Сак, на закате и на заре, в жаркий полдень и в глухую полночь.

Женщину, что упала на руки знахарю, тот вначале и не признал. До того худа сделалась некогда радовавшая всех статью Иза, что дрогнули широкие ладони старика, ощутившего под богатым меховым одеянием выпирающие наружу рёбра – тонкие, ломкие, как чаячьи косточки. Обожгла нежданная гостья знахаря последним молящим взглядом и беззвучно осела на пороге. Саку не было нужды подносить к посиневшим губам слюдяное зеркальце. Смерть он чуял издали, а над головой Изы уже простёрла крыла Бледная Птица.

Рядом с умершей неловко заворочался меховой же куль. Сак разворошил длинный блескучий мех и охнул. Зелёные, как морская вода в летний знойный полдень, сверкали глаза на маленьком гладком личике. По ручонкам детским и спинке змеились еле заметные полоски рыжей шерсти.

– Виер-Яртыш… – выдохнул старик, поднимая ребёнка на руки. – Услышали нас небеса! Постой-ка… да ты никак девочка! Вот же чудо! Что за чудо невиданное! Небывалое!

Ребёнок взвыл тоненько и вцепился крохотными острыми зубками в плечо знахаря. Но тот даже не поморщился, перехватил половчее маленькую злюку и понёс в дом. Изу похоронят позднее, созвав всех жителей Самалы, как того требует обычай, а пока нужно отогреть долгожданную дарёнушку.

Обычай тот заведён был ещё пращурами нынешних вильдрингов, теми, что первыми причалили крутобокие лодьи к скалистым берегам Терианы, пройдя все бури и шторма великого Холодного моря. Неласково встретила земля мореходов, ведь с начала времён был этот край исконной вотчиной оборотней – виеров, Двуликих. Ходили виеры в облике могучих людей, как надобность наступала – перекидывались в золотых рысей.

Насмерть сошлись предки вильдрингов и сильнейшие из виеров на морском берегу. Немало воинов сложило головы на белом прибрежном песке, напитав его алой кровью. До тех пор сражались, пока не кинулась в самую гущу побоища прекрасная Нима, дочь Ала, хильд-ирла вильдрингов. Застыли уже занесённые над головами мечи, втянулись обратно острые когти. Заговорила Нима певучим голосом – и услышали её люди и звери. Спросила Нима у того из виеров, кому открыто было тайное знание, чтоб чужую речь понимать – у вожака золотых рысей Тана: «Почему так жестоки вы, Двуликие? Разве земля не одна для всех? Разве море можно поделить? Разве солнце не всем одинаково светит?» Устыдились виеры, отступили от берега. Тан, поражённый красотой и храбростью Нимы, протянул руку деве и обнажил грудь – в том месте, где под золотистой кожей билось бесстрашное сердце. Вольна была Нима отринуть дар Тана и пронзить ему сердце острым железом. Но вместо этого дева ушла с мужчиной-рысью в его дом – судьбою выбранной женой, матерью первого Виер-Яртыша.

Так был заключён союз между Двуликими и вильдрингами. И с той незапамятной поры самые смелые девушки уходили со скалистого берега в прибрежные леса, становились возлюбленными могучих людей-рысей и возвращались с детьми – сильными, отважными, неуязвимыми в бою Виер-Яртышами. Редко-редко когда рождались девочки Виер-Яртыш, может, одна в столетие, но если уж случалось такое – не находилось среди людских племён мужа, способного превозмочь в бою грозную воительницу, Деву-Рысь. Таких Виер-Яртыш почитали наравне с богинями-лунами, имена наизусть заучивали, а детей их возвеличивали вильдринги подобно родовитым хильд-ирлам.

Не ведали поражений в битвах вильдринги. Когда пришли на белые прибрежные пески первые урманичи и светозарины, то даже мечей своих обнажать не стали – сразу признали вильдрингов старшими, едва увидели грозных Виер-Яртышей перед строем суровых воителей. На общем сходе была отдана светозаринам степь Терианы, урманичи выбрали себе бескрайние леса, а заросшее соснами побережье, скалы и всё Холодное море по праву сильнейших взяли во власть вильдринги. Так и повелось с тех давно минувших времён. Жили народы-побратимы в мире и согласии, приводили матери зеленоглазых сыновей в отстроенные всем миром новые дома, хранили Виер-Яртыши покой родных земель.

Но что-то стряслось с Двуликими. Стало вымирать их племя, прежде многочисленное. Напрасно уходили в прибрежные леса юные девы, не отзывались на их певучие голоса золотые рыси. Сопливым мальчишкой бегал старый знахарь в тот тяжкий год, когда погиб последний Виер-Яртыш.

Без таких могучих воинов тяжело стало вильдрингам держать оборону. Всё больше злых ворогов норовили захватить родные земли, всё больше гибло защитников. Не успевали юные вильдринги повзрослеть, как уже надевали кожаные рубахи с нашитыми на манер рыбьей чешуи железными пластинами и опоясывались мечами. Там, где справлялся с ратью врагов один Виер-Яртыш, вильдринги расплачивались десятками жизней.

Изу мать сама в прибрежный лес отводила. Страшно было Хлое оставлять дочку одну в неприветливом сосновом бору, но Иза мать утешила и велела ждать её с желанным внуком. Долго Хлоя ждала, до последнего своего земного часа под соснами сидела. Не вернулась Иза. Схоронили старую Хлою и рядом с её именем выбили на памятном камне имя сгинувшей дочери.

Значит, встретила Иза своего избранника. Только, видать, приключилось с ней неладное – из последних сил ведь дошла до Самалы. Сак сокрушённо качал головой, когда закутывал Изу в вышитое рунами покрывало – мёртвых надо скорее укрывать от только и ждущих своего часа жадных льяхов. Не прикроешь умершему лицо вовремя, глядишь – через малую толику времени откроются на месте человеческих глаз белёсые буркалы чудовища. Знал об этом старый знахарь лучше всех, ему ж приходилось льяхов из тел мертвецов жгучими травяными настоями выгонять. Но не потому вздыхал тяжело Сак. Иза не только исхудала до крайности, под роскошным меховым платьем было женское тело изранено так, что не понять, как вообще выжила. Что же за беда стряслась у виеров? Что за лютый враг объявился у бесстрашных золотых рысей?

Некому было ответить на этот вопрос. Иза унесла тайну Двуликих в могилу, а её маленькая зеленоглазая дочка ещё не умела говорить.

– Дедушка! Смотри, как я умею, дедушка!

Сак с трудом разогнулся, прикрыл лицо ладонью от слепящего солнца. На диво скорой выдалась нынешняя весна, махом высушило тёплыми ветрами скудную каменистую землю, за один день покрылись изумрудной зеленью склоны холмов. Знай успевай собирать нужные для настоев травы, пока не сожгло их неистовым солнечным жаром.

По зелёной траве словно огненный вихрь прокатился – рыжеволосая Рут, дочь Изы и оставшегося безымянным виера. Девчушка прижилась у старого знахаря, не захотела уходить к звавшей её в богатый дом родне по матери. Учил её Сак всему, что сам знал, и не мог нарадоваться острому глазу да пытливому уму маленькой Виер-Яртыш. Всё и обо всём хотела знать Рут – о чём волны шелестят, по кому чайки плачут, куда солнце уходит, когда опускается на землю тёмная ночь. Рассказывал ей Сак о явном и тайном, и с трепетом ждал, когда же проснётся в зеленоглазой малышке золотой зверь, наследие могучего виера. Только шли своим чередом вёсны да зимы, а Рут ничем не отличалась от обычного человеческого ребёнка, разве что зубы поострее были да временами еле заметные полоски рыжеватой шерсти проступали на тощей спине вдоль торчащих позвонков.

– Смотри, дедушка!

Рут подпрыгнула и перекувыркнулась в воздухе. Старик ахнул и засмеялся. Вот озорунья, до чего ж гибкая да ладная! Ещё совсем немного – и войдёт в молодую несравненную стать, не одно мужское сердце заставит то замирать, то из груди рваться.

– Шею не сверни, баловница!

– Не сверну, дедушка!

Никто в Самале уже не помнил, как взрослеют Виер-Яртыши. Самым старым из ныне живущих здесь был Сак, но даже он мало что знал. Говаривали, дальше по побережью есть поселение, где старинные свитки хранятся, на листах, из нерпичьих шкур выделанных. Туда надо идти. А то вдруг какой обряд есть, без которого так и не проснётся золотая рысь в Рут?

Вот дособирает целебные весенние травы Сак, сварит побольше зелий, чтобы хватило внучке его, Юне, что на время за деда останется жить в маленьком доме под скалой – и отправятся знахарь с дарёнушкой в путь-дорогу.

Глава 3

– А ты на самом деле такой, как про тебя говорят, Комеш-Кар-суми?

– Какой?

– С ледяным сердцем. Ни на одну девушку смотреть не хочешь, любить себя не дозволяешь?

– Правда. Подними подол повыше, Айнагуль-джан. Не больно?

– Щекотно…

Уж трижды три раза Аэ и Ухира прошли Небесной Тропой над Ураз-Теримой с того дня, как умерла старая Зейфира. Провожали ведунью все от мала до велика, много слёз благодарных было пролито над её могилой. Всех нынешних ураз-теримчан знала Зейфира-суми с рождения, каждому хоть раз в жизни да помогла. Один только Олесь не плакал, прощаясь с наставницей. Потому что к тому дню уже разучился плакать.

За время ученичества выцвели глаза пасечникова сына, перекипела небесная синь в яркое серебро. Комеш-Кар, Серебряноглазый – так обращались к нему теперь, лишь мать с отцом да братья по-прежнему Олесем называли и всё надежды не теряли, что когда-нибудь повстречает младший свою суженую. Не торопился разочаровывать родных ученик Зейфиры-суми, лишь кивал согласно.

Вырос Олесь, сошла худоба с ладного тела, как сходит первая детская шубка с растущего бельчонка-тиенкая. Развернулись плечи – широкие, не хуже отцовских, окрепли руки. Всем стал хорош сын Дахира и Олюны – и ростом, и статью, и улыбкой белозубой. Заглядывались на него девчонки-погодки, вздыхали украдкой девы постарше, старухи о былой любви грезили, глядя на тонкий стан да густые светлые волосы, в тугую косу заплетённые, узорчатой тесёмкой перевязанные.

И сила в нём проснулась – будто всегда была, только спала. Телесная сила, от отца перешедшая, и незримое могущество, что лишь ведунам-суми подвластно. Чем больше Зейфира рассказывала да показывала, тем ярче видел Олесь тайную, от людских глаз сокрытую жизнь вокруг себя.

С неведомых времён, задолго до того, как первые люди ступили на землю Терианы, жили здесь создания дивные – по своим законам и обычаям, своим разумением. Бродили по заповедным чащам лесные духи – шаурали, плескались в омутах водяницы, сау-ансы, сторожили самоцветные жилы в горах огненные драконы-силаны. В прибрежных сосновых борах обитало племя золотых рысей, умевших принимать человеческий облик. Соседи-вильдринги их виерами назвали, урманичи – Мач-Кеш, люди-кошки. В далёкой степи люди-волки жили, светозарины их нарекли велиольфами. Никому из этих народов не было дела до людей – но только до той поры, пока не посягнули люди на их исконные владения. С оборотнями по-доброму столковаться удалось, всё ж таки они наполовину людского рода-племени, а вот с прочей нежитью замирья не было.

Стоило лишь отбиться от своих одинокому лесорубу, выходил на тропу шаурали, смотрел в глаза человеческие, завораживая непроглядной чернотой, и зазывал бедолагу в гости к себе – обещал показать дом лесной, богатствами несметными до крыши наполненный. Многие, ох, многие из урманичей духам лесным доверились. Без числа таких простодушных сгинуло в непроглядных чащобах, на радость поджарым быстрым волкам и огромным мохнатым медведям.

Сау-ансы протягивали маленьким мальчикам золотые кувшинки на прозрачных ладонях – и восхищённые малыши без всякого страха ныряли в бездонные омуты. А парней постарше завлекали водяницы серебристым смехом да упругими грудями под волнами зеленоватых кудрей. Заплывали молодые урманичи на глубину, и никто не ведал, что с ними потом случалось. Ни тел сыскать не удавалось, ни отвадить всё новых безумцев, кому вскружили головы серебристый смех да венки из золотых кувшинок.

Юных девушек подстерегала иная напасть – приходили в селения урманичей под видом заезжих купцов драконы-силаны. Приносили с собой короба, доверху наполненные сверкающими бусами, искусно выделанными подвесками. Расхватывали девушки иноземные диковинки, вымаливали у родителей на обмен молоко да мясо. Загружали силаны провиантом целые обозы телег и уезжали из селений – а потом сбегали из родных домов обезумевшие от тоски девчонки. Сами бежали к далёким Огневым горам, выбирая незрячими глазами верную дорогу среди скал да ущелий. Застили глаза девичьи чары, на самоцветные камни ожерелий наложенные. Ни одна потом домой не возвращалась, а через какое-то время приходили богатые купцы в другое селение.

Про всех них поведала Олесю Зейфира-суми, научила, как обереги делать для охотников и лесорубов, как отваживать водяниц от озера Бик-куль, рядом с которым Ураз-Терима раскинулась. От силанов-драконов никакие обереги не спасали, но стараниями Зейфиры-суми перестали на торжища в Ураз-Териме невинных юных дев допускать, а на замужних и вдовых драконье колдовство не действовало.

Были и другие создания, тоже человеку враждебные, но не исконные, а родившиеся уже от самих людей. От злобы людской, от зависти и в сердцах брошенного бранного слова, расползались по домам чёрные слизняки – шахтаны. Взрослых не трогали, выбирая добычу послабее и послаще – маленьких детей, только что народившихся ягнят, телят или жеребят. Присасывались шахтаны к тонким шейкам, выпивали до капельки жизненную силу.

Когда хозяйки в домах грязь разводили, про метлу да тряпку забывали, заводился под полом бесёнок-лиходей, Наки-Тырнаки. Пугал детишек стуком да стрёкотом, цветы в горшках расписных высушивал, из пирогов начинку выгрызал.

А ещё были уж совсем чудища-страхолюдины, которым мало было жизненной силы и страха человеческого. Те, что пили живую кровь, вселяясь в умерших. Вильдринги называли их льяхами, светозарины – вомпэринами. Урманичи нарекли чудищ кан-ириши и боялись больше всего.

Про всех них знала Зейфира-суми. Затвердил Олесь со слов наставницы наговоры обережные, навострился сходу замечать чёрные рожки слизней-шахтанов да носить в кармане заветный мешочек с крупной солью.

Учила Зейфира Олеся и обычные хвори лечить – травяными настоями, мазями на медвежьем жиру, заговорённой водой. Учила крови не бояться и сшивать страшные раны нитками из воловьих сухожилий. Роды принимать, из запоя выводить, будущее рассказывать по разложенным на чистом полотне речным камушкам – всему учился Олесь, и уходило по каплям синее сияние из мальчишеских глаз, сменяясь холодным серебряным блеском.

Молод ещё был новый ведун-суми Ураз-Теримы, но никто бы не сказал, что несведущ. Понемногу отходила от ежедневных забот старая Зейфира, всё чаще звали урманичи Олеся в свои дома на подмогу, и ни разу не уходил сын Дахира от больных да страждущих с пустыми руками. А уж слов благодарственных слышал столько, сколько обычный человек за две жизни не услышит.

Гордился сыном Дахир-пасечник, задирали носы Васыл с Тимехаром, только Олюна гладила Олеся по отросшим до пояса светлым волосам и прятала слезинки за расшитыми рукавами рубахи.

Комеш-Кар, Серебряноглазый. Долгий век подарит ему сила суми. Долгий и одинокий.

– Я же красивая, да, Комеш-Кар-суми?

– Красивая, Айнагуль-джан. Больше не болит колено?

– Совсем не болит! Спасибо, вылечил меня! – вскочила на ноги тоненькая ясноглазая девушка, закружилась по просторной комнате в доме ведуна. – Танцевать смогу всю ночь, до самого утра! А ты придёшь сегодня ночью к костру, Комеш-Кар-суми?

– Приду.

– Будешь со мной танцевать? – подошла поближе ясноглазая, тронула несмелой ладошкой гладкую щёку, отвела светлую прядь. – Ты самый красивый в Ураз-Териме, Комеш-Кар-суми.

– Буду, Айнагуль-джан. Обязательно станцую с тобой.

С любой может закружиться в танце молодой ведун. Ни одна девушка в Ураз-Териме не откажет ему – ни в танце, ни в поцелуе. А захотел бы – любая пошла бы с ним в его дом, или под сень близкого леса, или на берег озёрный, где в густой траве мерцают золотые светлячки.

Не захочет. Красивое сильное тело не жаждет нежной ласки, не тоскуют по жарким поцелуям чётко очерченные губы.

Комеш-Кар-суми. Серебряный взгляд, спокойное сердце. Доброе сердце – но закованное от пламени любовного в ледяную броню колдовской силы.

Глава 4

«Чтоб разбудить и выманить наружу золотую рысь из дитяти, подаренного жене человеческой Двуликим, надобно запереть Виер-Яртыша в то время, когда красная луна, Ухира, иззубрит свой край, а серебряная луна, Аэ, начнёт расти. Запереть надлежит в доме с крепкими стенами и прочными засовами, но не каменном, а то вытянет серый камень золотую силу из Виер-Яртыша. Деревянным должен быть дом, а наилучше всего будет, если Виер-Яртыш своими руками его построит. Как закроется за дарёнышем крепкая дверь, надо сторожить его дённо и нощно, воду лишь чистую подавать в оконце малое, а еды не давать – ни мяса, ни рыбы, ни хлеба. Как только закричит Виер-Яртыш звериным голосом за крепкой дверью, засовы надобно скидывать и сторожившему со всей силы бежать прочь – не то нападёт на него оголодавший Виер-Яртыш, разорвёт в клочья и обезумеет, в зверя обратившись. Недопустимо то, чтоб первой кровью для полукровки-зверёныша людская кровь стала – потому дом заветный строить надлежит в глуши лесной, от всех поселений вильдрингов вдали, а того лучше – во владениях урманичей, где леса гуще всего растут и зверья всякого превеликое множество. Как отведает Виер-Яртыш живую кровь, звериную иль птичью, так проснётся в теле его золотая рысь, наполнит руки и ноги силой немереной, сердце – отвагой невиданной, глаза сделает зоркими, нос – чутким. Выждать надобно до той поры, пока не научится Виер-Яртыш с рысьей силой справляться, а до тех пор отпустить его по лесам одного бродить. Как только уравняется в Виер-Яртыше разумение человеческое с нравом звериным, сам он в родной дом вернётся и на защиту его встанет».

– Ну и дела… – старый знахарь бережно сложил задубевшие от времени листы из тонко выделанной нерпичьей кожи. Поклонился старцу, что в добротном доме под укромной скалой жил, мудрость вековую сохраняя, отдельный поклон даровал внуку хранителя, тоже уже немолодому, но ещё крепкому вильдрингу. Те в ответ поклонились, до порога проводили.

Заскакала вокруг Сака зеленоглазая Рут, затеребила рукав суконной куртки.

– Ну, узнал? Как рысь разбудить? Дедушка Сак, ты узнал?

– К урманичам надо идти, Рут. В их леса.

Пока добирались до дома на окраине маленького поселения, вдовая хозяйка которого пустила странников на ночлег, пересказал Рут старый Сак всё, что узнал из старинных свитков. Притихла Рут, перестала через лужи перескакивать, распугивая мелких лягушат. В леса идти… Страшно. Всю свою жизнь Рут на просторе провела, каждый день перед глазами безбрежное Холодное море колыхалось да в такое же безбрежное небо гляделось, а в лесу-то и неба, наверное, не разглядеть – одни ветки да листья. Как урманичи не боятся в этих дебрях жить? Там звери бродят страшенные, а ещё тьма-тьмущая злобной нечисти. Рут знает, ей дедушка много всего рассказывал.

– А ты со мной пойдёшь, дедушка?

– Пойду. Только вдвоём нам с тобой идти не с руки, надо будет дождаться, покуда из Самалы торговцы на торжище поедут.

– К урманичам поедут?

– В Радеж, что на границе лесов и степи стоит. Там вильдринги с давних пор добрые мечи и кольчуги у светозаринов на янтарь выменивают. Вот с ними вместе и подадимся.

– А когда это будет, дедушка?

– Как первый лёд близь берега появится.

На том и порешили. Вдова рыбака накормила знахаря и его зеленоглазую внучку сытной ухой, не пожалела худой девчушечке добавки и постелила на лавку толстое шерстяное покрывало – чтоб мягче лежалось, а то кожа да кости! Рут, утомлённая долгой дорогой, почти сразу приютилась и засопела тихохонько, а старый Сак ещё долго ворочался без сна – что ждёт их обоих? Станет ли Рут настоящей Виер-Яртыш, справится ли со звериной силой её слишком юное тело? Но медлить нельзя. Уже мелькают на горизонте рядом с Самалой паруса чужих лодий, недобрые глаза жадно шарят по крепким домам и частоколу из костей диво-рыбины. Самале нужен могучий защитник, и чем скорее – тем лучше.

Хэс-торговец обрадовался, когда узнал, что Сак и Рут пойдут с его обозом. Хорошо, когда есть свой знахарь, в дороге всякое может случиться. Рут с таким восторгом смотрела на могучих воинов из хильда, собранного Хэсом для охраны, что казалось, зелёные глаза изнутри светятся. Хильдрины посмеивались втихомолку, но разрешали девчонке и кольчуги щупать, и тяжёлые мечи поднимать. Сак хмурился всё больше – не под силу Рут даже средним мечом замахнуться, даром что девочка выросла крепенькой. Маловато ещё мяса наросло на костях будущей Виер-Яртыш.

Все в Самале, конечно, знали, что Рут – дочь Изы и виера, но мало кто верил, что получится из названой внучки знахаря легендарная воительница-рысь. Давно уже не видели вильдринги Виер-Яртышей, всё больше казалось им, что были несокрушимые защитники красивой легендой. Сак никого не переубеждал. Он и сам временами начинал сомневаться, а то и вовсе желал, чтобы Рут не менялась. Прикипел старый знахарь к шебутной малышке всем сердцем, втайне мечтал её знахарскому делу обучить и своей наследницей сделать. На Юну надежды нет, не чует дева травы, вечно зелья то перекипятит, то совсем сожжёт. Все думы у родной внучки Сака только о том, чтоб мужа поскорее сыскать да детишек полный дом завести.

То ли зимняя стужа зверьё по норам разогнала, а лиходейский люд – по тёплым избам, то ли и впрямь вильдрингские боги в пути их охраняли – без потерь добрался обоз Хэса-торговца до Радежа. Рут головой вертела во все стороны с такой скоростью, что резные петухи-флюгера на крышах светозаринских домов обзавидовались бы. Всё было интересно неугомонной девчонке, до всего было дело. Сак не успевал отвечать на её вопросы, да и не дослушивала толком Рут дедушкины пояснения – на новое перескакивал жадный взгляд зелёных глаз, от никогда не виданного разгорались щёки.

– Дедушка! Смотри! У того человека глаза белые!

– Не белые, а серебряные, – приглядевшись, вполголоса поправил Рут старый знахарь. – Это ведун урманичей. На их наречии таких кличут «суми».

– А почему такие глаза?

– От силы ведовской. Ведуны-суми изнанку мира видят, с чудовищами сражаться обучаются.

– А ты ведь тоже ведун, дедушка? У тебя почему глаза серые, а не серебряные?

– Не ведун я, Рут, а знахарь. Чудищ видеть мне не дано, только знаю, как травами да камнями заговорёнными людей от них оберегать. И силы во мне нет чудодейской.

– А что ещё ведуны умеют?

– Сказывал мне мой отец, что суми с ветрами играючись управляются, всякого зверя и птицу понимают, будущее видят.

– Тоже хочу! – у Рут глаза в пол-лица распахнулись. – Этому можно научиться? Тоже хочу… с ветром! Дедушка! Давай спросим, может, этот суми меня научит? Я сама сейчас спрошу!

– Стой, Рут, нельзя так!

Не успел ухватить старый знахарь юркую девчушку за руку – только ледышки из-под кожаных сапожков брызнули. Замер Сак, не зная, чего ждать теперь – могучие они, суми, а вдруг этот светловолосый рассердится, и на Рут какое проклятие нашлёт?

То, что его догоняет кто-то быстрый и легконогий, Олесь понял, ещё когда догоняльщик далеко позади был. Но оборачиваться не торопился. Мало ли по какой нужде человек так бежит, может, и не за ведуном-суми поспешает. По одежде, браслетам-оберегам, по-особому заплетённой косе окружающим сразу понятно, что за ремесло у Комеш-Кара. Если за ним несётся легконогий – окликнет, а не за ним – так пусть себе дальше бежит.

– Иннайрэ! Суми-таэ, иннайрэ!

Вильдрингское наречие Олесь знал, Зейфира велела учить. Но на вильдрижанку подбежавшая девочка мало походила – высоконькая, худенькая, с зеленющими, как у дикой кошки, глазами. Кто ж она такая, каковых кровей?

– Что-то случилось? Могу помочь?

Рут опешила, услышав, как чисто говорит урманич-ведун на её родном языке. Потом расплылась в улыбке и затараторила так быстро, что Олесь и половины сказанного не разобрал.

– Прости мою внучку, суми, – старый Сак еле переводил дыхание, кинувшись-таки следом за Рут. – Вбила себе в голову, что можешь ты её научить с ветрами вольными управляться. Прости, сделай милость.

– Да за что прощать-то? – Олесь улыбнулся, сверкнули на зимнем неярком солнце белые, как жемчуг зубы. – Она же меня ничем не обидела. Только я не могу научить. Нет в девочке ведовской силы.

– Совсем нет? – Рут понурилась, зелёные глаза погасли, затуманились.

– Совсем, – Олесь вгляделся ещё раз в худое лицо, в нескладную фигуру. – Другая сила есть, но какая – понять не могу. Вроде как под пеленой спрятанная.

– Ты на самом деле могуч, суми, – Сак низко поклонился молодому ведуну. – Сокрытое сразу видишь. Может, ты нам подскажешь, где место в ваших лесах есть, чтоб добраться пешком можно было, но чтоб люди поблизости не жили?

– А вам зачем такое место нужно? – Олесь сходу признал в старике собрата по ремеслу. У вильдрингов ведунов нет, но знахари-травники обязательно в каждом селении живут. От степенного старого вильдринга особое, лишь глазам ведуна видимое сияние исходило и целебными травами пахло – еле заметно, но явственно.

– Долгий разговор. Лучше бы не на улице его вести, а подальше от досужих ушей, да и морозно сегодня.

– Тогда милости прошу в дом моего деда, – Олесь махнул рукой в сторону кузницы и большущего домины рядом с ней. – Добрым гостям в нём всегда рады.

– К добрым хозяевам – и гости с добром, – Сак ещё раз низко поклонился, и новые знакомцы направились туда, куда повёл их светловолосый ведун-суми.

Глава 5

– Не так! Да не торопись ты, вот, смотри, как надо! – Олесь перехватил руку Рут с молотком, которым та лупила что есть силы, не столько гвоздь в доску забивая, сколько деревянную стену в щепы кроша. Привычной к любой работе рукой вбил ведун заартачившийся гвоздь в толстую доску. Вот и второе оконце прочным щитом сокрыто, даже рысьими зубами не прогрызть, когтями не процарапать. Олесь подмигнул Рут, вернул молоток и отправился посмотреть, как там старый знахарь с наружным запором на двери управляется.

Об этом некогда добротном, но давно уже заброшенном доме Олесь подумал ещё во время застолья у хлебосольного Михася-кузнеца, своего деда по матери. Познакомив Сака и Рут с немалым своим семейством и выспросив, что за нужда у вильдрингов пришлых в потаённом от глаз людских месте, занял Олесь давно облюбованный уголок возле окна. Отсюда и улицу видать, и все, кто за столом сидит, как на ладони. С самого начала ученичества Зейфира внушала понятливому пареньку, что у суми глаза всегда наполовину открыты, даже когда спит, а чутьё и вовсе спать не должно, ни днём, ни ночью. Даже в доме, за крепкими стенами, не укрыться человеку, постоянно следят за людьми охочие до их душ и крови злые твари. Потому и должен суми оглядываться вокруг стократ зорче. Особенно же если в доме празднество – любое шумное веселье для вечно голодной нежити что яркий огонёк для мотыльков, стаями слетаются.

Хоть на каждом, кто угощался в тот день за щедро накрытым столом Михася-кузнеца, и красовались искусно выплетенные обереги, самолично Олесем сделанные, но догляд лишним не будет. Потому и не пил хмельного мёду Комеш-Кар, только губы смачивал, а сам вспоминал дорогу, которой ходили они с Зейфирой к заброшенному жилищу неведомого лесного отшельника. Далеко от Ураз-Теримы уходили, с рассветом встав, только к ночи добирались.

Лучше места для превращения Рут в Виер-Яртыш и пожелать нельзя. До поселений урманичей не добраться – бурелом да топи не пустят. В Огневые горы путь лесной рекой пересечён, не кинется дарёнушка в бурливую воду. Зато непуганого зверья вокруг того дома видимо-невидимо, птицы болотной опять же, а вот охотники-одиночки те места стороной обходят, болотной нежити боятся.

Решил тогда Олесь, что не станет старому знахарю карту на чистой холстине угольком рисовать, а сам пойдёт провожатым с вильдрингами. Любопытство разобрало молодого ведуна – когда ещё воочию поглядеть удастся, как человек золотой рысью оборачивается? Сак, правда, сказал, что целиком Виер-Яртыши в зверей не превращаются – в отличие от истинных Двуликих. Только когти отрастают, острятся зубы да шерстяные полоски на руках, ногах и спине гуще становятся. Всё равно интересно глянуть! Сак от такого щедрого дара отнекиваться не стал, с радостью принял. По лесам в землях урманичей до изнеможения бродить можно, если тайных троп не знать, что обратно к людскому жилью ведут. С проводником, да ещё с суми, стократ надёжней, чем с одной только своей смекалкой. К тому же, время самое что ни на есть удачное выдалось – Ухира рубиновый край иззубрила, Аэ же в рост пошла. Всё сложилось, как будто загодя кто в единый узор собрал.

На том и порешили. Сак и Рут распрощались с Хэсом и его хильдринами, наказали передавать Юне, чтоб за котелками дедовскими следила в оба глаза, не забывала в очаге на огне. Прогорят, где потом старый Сак новые прикупит? В Ураз-Териму Олесь не стал возвращаться. За домом Зейфиры, в котором ныне и сам Комеш-Кар обосновался, Васыл с Тимехаром присмотрят, если кто из ураз-теримчан занедужит – к Зейне-повитухе на поклон сходит, она и в знахарстве тоже ведает. Олесь и раньше уходил из родного поселения, бывало, что и надолго – травы для зелий и оберегов собирать, ракушки-камешки по берегам озера Бик-куль разыскивать. С охотниками-рыбаками уходил, с лесорубами. И в одиночку – в те места, куда обычным людям хода нет. Несколько таких мест Олесю Зейфира показала, где грань между людским миром и его изнанкой тонка, словно шёлковая ленточка. В таких заповедных местах учатся суми различать обычные тени и облики нежити, видеть, как у ветра крылья колышутся, ловить его в силки, из собственных волос сплетённые.

Недалеко от такого вот тайного места и стоял полуразрушенный дом. Кто жил в нём, в какие времена – про то Зейфира не ведала. Однако ж случайных постояльцев от болотных духов домик хорошо защищал, словно обведённый наговорным кругом. За прежние приходы Олесь порядок в единственной комнатке навёл, щелястые стены мхом заткнул, крышу подправил. Всякий рабочий инструмент в дом принёс, пучки лекарственных трав в запас на чердачке висели, в шкафу холщовые мешочки с зерном и солью лежали.

Соль и дроблёное зерно Олесь сразу в пристройку унёс. Туда же сволок тюфяк для Сака, одеяло для себя, немудрёную посуду. Только стол с лавкой в доме остались и печь. Дров втроём навалили с полкомнаты, чтобы Рут не замёрзла, да и сами сторожа не окоченели – в пристройку-сараюшку тепло из домика дотянется. Воды снеговой натопили два ведра, одно ведро с крышкой в угол задвинули – отхожее место будет. Олесь вокруг того ведра пахучих травок набросал, чтоб дарёнушке воздух дурным запахом не травило.

Напоследок все вместе плотно поужинали – короба им в дорогу Олюна с верхом набила, чуть спины не потянули, пока на себе доволокли. Рут всё на месте усидеть не могла, торопилась скорее в доме очутиться и в невиданной силы воительницу начать оборачиваться. Олесь только посмеивался, а Сак втихомолку переживал. Ну как вот Рут, тростиночку зеленоглазую, без еды оставить на незнамо сколько времени? А если не выдержит? Если, не дай боги, с голоду умрёт? Сак уже жалел, что не выждал ещё пару вёсен, прежде чем идти искать знаний про древний обряд. Оборонялась же Самала столько лет от чужаков. Худо-бедно – да отбивались, неужели ещё бы не выстояли? Сак совсем было решился сказать Рут, что не будет её в этот раз запирать и голодом морить, надо обождать ещё, пока Рут сил не наберётся, да только не успел. Поднялась с места своего Рут, обняла деда, на Олеся застенчиво глянула – и выскочила за дверь. Суми за ней пошёл. Дверь снаружи припереть, доброй ночи пожелать. Сак не стал следом выходить. А то бы не сдержался, вытащил Рут из дома и обратно бы увёл – к Холодному морю, на вольный морской воздух.

Время медленно тянулось. Сак всё возле единственной оставленной щели в окошке сидел – рассказывал Рут разные истории, чтоб малая не скучала да поменьше про свой голодный живот думала. Когда окончательно замерзали у старого знахаря губы и руки, Комеш-Кар его сменял.

– А как с ветром ты управляешься, расскажи, суми? – Рут аж ухом к щели прижималась, Олесь отчётливо слышал, как возится за стеной непоседливая девчушка.

– Сначала зову его. Мне Зейфира-суми, наставница моя, передала по наследству особую дудочку из серебра. Тонко-тонко поёт, еле слышно обычным ухом. Ветер слышит и приходит, нравится ему. Сам начинает в неё дудеть. Как заиграется, надо волосяной силок ему на крыло накинуть и крепко держать, пока вырываться не устанет. А затихнет – можно полететь с ним или спрашивать начинать.

– О чём спрашивать?

– Куда тучи летят, когда дождя ждать. Где лес горит, не идёт ли огонь на Ураз-Териму. О путниках можно спрашивать, ветер всех видит. О драконах-силанах заранее может предупредить.

– А летать с ветром страшно, Комеш-Кар-суми?

– Коль умеючи, то не страшно.

– Ух… А про драконов расскажи, суми! Они правда с гору величиной?

– Разные. Кто с гору, кто с пригорочек.

– А ты с ними дрался?

– Куда мне. Они и в людском обличии меня на обе лопатки одним щелчком уложат, а уж если обернутся…

– А я смогу? С драконом справиться?

– Так посмотрим. Вот станешь настоящей Виер-Яртыш – найдём тебе силана и поглядим, кто сильнее.

– Я буду сильнее! Вот увидишь, суми! Я большой Виер-Яртыш стану, как гора!

– Ладно, Рут, давай большой становись. Пить хочешь? Вода есть ещё?

– Маленько есть.

– Допей и спать ложись. Чем больше спать будешь, тем быстрее время пройдёт.

– А ты уйдёшь?

– Не уйду. Спи, я тебе песню петь буду. Про ветер. Хочешь?

– Хочу. Только ты не уходи, Комеш-Кар. Темно тут.

– Не бойся. Скоро выйдешь на свет. Засыпай.

Глава 6

Совсем уже истончился рубиновый серп Ухиры, Аэ половинкой серебряной монеты над верхушками деревьев висела. Вздыхала и поскуливала во сне голодная Рут, старый знахарь чуть не всю бороду по волоску себе повыдергал, ослабевший голос названой внучки слушая. Олесь на охоту далеко в лес ходил, там же, в самой чащобе, в угольях запекал птичьи тушки, чтобы сытным запахом не дразнить пустое нутро девчонки. Тяжко всем троим было, муторно.

– Комеш-Кар-суми, а правду говорят, что вы, ведуны, будущее видеть умеете? – Сак не стал обгрызать птичье крылышко, отложил. Кусок в горло не лез – как себе брюхо набивать, когда родная душа с голодухи того и гляди в поднебесную высь отлетит?

– Правду. Только часто нельзя смотреть. А то всё меняться начнёт.

– Сделай милость, посмотри, что Рут ждёт.

– Вещь её нужна, которой часто руками касалась. Есть что?

– Есть, – потянулся Сак к своей котомке, выудил с самого дна небольшой нож в кожаном чехле. – Подарил ей, когда пять вёсен сравнялось. Всегда с собой носит, травы срезать помогает, рыбу чистит. Годится?

– Годится, – Олесь вытащил нож из чехла, подивился белизне лезвия. Знахарь пояснил, что вырезал нож из кости диво-рыбины, ни камнем такой не сломать, ни железом перерубить. Затачивать тяжело, но зато и чтоб затупить – постараться надо.

– Только ты сейчас ничего не говори, Сак-адый, и ничего руками не трогай.

– Не буду, Комеш-Кар.

Камешки озёрные, блестящие бусинки, мелкие ракушки, высушенные корешки, обрывки разноцветных лент – высыпал ведун-суми из расшитого бисером мешочка на чистую тряпицу, воткнул в серёдку пёстрой горки костяной нож. Рукой повёл и запел.