МИНУС СПОКОЙСТВИЕ: записки тревожных состояний
ЗАТВОРНИЦА
ЕЛЕНА, 34 ГОДА
Всё это началось незаметно для Неё.
Когда-то Она жила нормально: квартира своя, работа есть, ещё пока что не замужем и без детей, но всё это было в Её дальнейших планах. Ещё Она приютила красивую трёхцветную кошечку пару лет назад, полюбила её дико и заботилась о ней, как о своём ребёнке. Она искренне верила, что трёхцветные кошки приносят своим владельцам удачу.
Если друзья звали Её попить с ними пива, то Она выходила к ним с большим удовольствием, сидела с ними в кафе или на лавке во дворе, болтала о всяком, но всё-таки чаще именно слушала, а не говорила сама.
Родня Её жила в другом городе, иногда Она им звонила, в основном только по праздникам, но особо не скучала ни по кому из них: ни по отцу, ни по его жене, ни по их детям – там была сложная ситуация и Она не любила о ней говорить.
Одинокой Она себя не чувствовала и ни на что не жаловалась. Она никогда не любила жаловаться. Даже когда Она вдруг резко чувствовала недомогание на работе, Она не отпрашивалась, а трудилась до самого конца дня. Потом Она шла в аптеку, если дома не было нужных лекарств, и на следующий день как ни в чём не бывало снова выходила в свою смену.
Потом вдруг что-то поменялось. Она даже не помнила, что могло этому предшествовать. Просто теперь каждый раз выходить из дома стало всё сложнее. Даже когда на улице стояла хорошая погода, Она предпочитала посидеть дома, а ведь раньше Она могла часами гулять по городу даже в дождь, и это доставляло Ей удовольствие. Теперь оно сменилось каким-то гнетущим напряжением.
Из дома Она теперь выходила только ради одной цели – работы. Шагая по улицам, Её сердце билось чаще, а в груди росла тревога без видимой на то причины. Прохожие, коллеги, да и вообще все люди раздражали Её всё больше и больше. Как будто бы каждый из них старался как можно сильнее задеть Её, войти в Её личное пространство и навести в нём беспорядок своими тупорылыми разговорами и мыслями. Только Она делала два шага от них, как они тут же делали три шага к Ней.
«Неужели им было не видно, насколько сильно они бесят?! Нет, блядь, надо обязательно подойти к поближе, чтобы аж запах из их вонючих ртов можно было унюхать!»
Она терпела это безобразие примерно месяц, а потом перевелась на работу в режиме онлайн, благо, что такая возможность у Неё была. Хоть Она и потеряла в зарплате, но больше Ей не приходилось сталкиваться со всеми этими идиотами лично. Она даже чуть было так не ответила своему начальнику, когда он спросил Её, почему Она хочет работать из дома.
«Да чтобы вас, уродов, больше не видеть,» – хотела сказать ему Она, но удержалась.
«А может и удерживаться-то не стоило, пусть бы этот гандон и знал, что о нём нормальные люди думают… Ну да ладно».
С того дня Её мир сократился до четырёх стен, до звука доставок еды у порога и до экранов ноутбука и смартфона, светящихся в маленькой тёмной комнате Её родной однушки. Она больше не ходила по магазинам за продуктами. Она больше не выкидывала мусор раз в пару дней – заполненные отходами пакеты стали неделями копиться в коридоре, пока их запах в конце концов не доставал Её. Когда это происходило, Она быстро и нехотя спускалась с ними на лифте, выкидывала их в мусорный контейнер прямо у подъезда и мигом возвращалась обратно в квартиру. Но даже эти короткие вылазки причиняли Ей огромную боль. Было ощущение, что как будто бы все смотрят на Неё. Любое столкновение с прохожими или их взгляды она расценивала как зловещее, тайное послание недоброжелателей.
«Как будто бы всем резко стало не насрать. Как будто бы каждая из этих свиней вокруг так и хотела, так и рвалась запихнуть свой пятак в чужие дела».
Она перестала употреблять алкоголь и очень загордилась этим. Она сокращала порции еды в своём рационе и считала, что это Ей даже на пользу. Её вес становился всё меньше и меньше, а ведь Она и так мечтала похудеть, и Её не могло не радовать то, какой Она теперь видела себя в зеркале.
«Ох, эти выступающие рёбра, наконец-то они появились! А скулы прямо как у девушек из инсты, но без всякого фотошопа!»
Её кошка не страдала от недоедания, но и с ней произошли изменения – она теперь смотрела совсем иначе. Глаза у Её трёхцветной мурлыки стали злыми, презирающими, отталкивающими. Она больше не хотела гладить её, не желала приласкать, как раньше. Это животное теперь, казалось, ненавидело Её сильнее всех на свете.
Оно, наверное, очень хотело убить Её во сне.
Она боялась, что ночью эта кошатина заберется на полку над диваном и скинет Ей на голову всё, что там стоит: тяжёлую картину, часы, керамический пустой горшок. Что-то из этого наверняка проломило бы Ей череп.
Она убрала с полки всё, что на ней находилось, но этот страх никуда не делся. Кошка бы точно нашла другой способ навредить Ей, в этом Она не сомневалась. Поводов раньше не было, но теперь всё изменилось. Больше Она не могла доверять своей кошке, которую по-честному и своей-то больше не считала.
Она терпела эту тварь ещё несколько дней, а потом написала записку, в которой было только: «ЗАБЕРИТЕ КОШКУ СЕБЕ», приклеила её с обратной стороны двери под номером квартиры и выставила животное на лестничную клетку. Кошка долго мяукала и просилась обратно. Через пару часов после этого к Ней в дверь постучались, но Она не открыла. Мяуканье прекратилось. Забрали соседи, наверное.
Так Она обезопасила себя ещё больше.
Потом пропал смысл следить за своей внешностью.
«Зачем мыть голову, если можно не мыть? Зачем переодеваться, если можно этого не делать? Подмышки и промежность начинают пахнуть? Можно протереть их влажными салфетками. Зачем вообще делать хоть что-то? Для кого? Для себя? Да как-то индифферентно…».
Полностью погасла в Ней забота о себе – волосы стали одним большим колтуном, а тело похудело настолько, что даже малейшее неаккуратное движение оставляло на нём синяки. Теперь Она ела только то, что даже не надо разогревать в микроволновке. Ей хватало одного сухого бичпакета на целый день – больше Ей ничего и не хотелось. Ещё через некоторое время Она решила растягивать один такой пакетик на два дня. А потом на три. На четыре уже не могла – начинало резать в желудке. Резь теперь не пропадала даже когда она ела, а наоборот, усиливалась.
Она понемногу отсекала от своего образа жизни всё лишнее, чтобы только оставаться в покое, но непонятная тревога тянула Её вниз своей неподъёмной серостью.
Даже просто подходить к двери стало очень страшно, и Она перестала убираться в коридоре. А потом перестала убираться на кухне, в ванной, в туалете, а в конце концов и в единственной комнате. Шкафы, полки и зеркало покрылись толстым слоем пыли, которую Она не удосуживалась даже смахнуть рукой.
С того момента, как Она добровольно заперла себя в квартире прошло три или четыре месяца. Она точно не знала сколько конкретно, потому что давно уже перестала считать. Всё это время Её бывшие друзья раздражали Её своими звонками и сообщениями. Их голоса стали для Неё чужими и слишком громкими, от них хотелось избавиться как можно скорее. Она удалилась из всех чатов и заблокировала их контакты, на всякий случай оставив только ближайших родственников.
«Всем резко стало интересно, как дела… А вот не похуй ли им?!»
В конце концов она удалила все свои аккаунты в социальных сетях.
Её лицо стало чуть заметной тенью на фоне тусклого света. Здоровье ослабло. Женский цикл сбился. Бессонница стала Её постоянным спутником. Она больше не смотрела и не читала новости, больше ничего не хотела, больше не пыталась бороться – Она могла не спать несколько суток подряд и просто лежать, глядя в потолок. Могла уснуть на пару часов, проснуться, поплакать и снова погрузиться в сон. Могла спать по два-три дня.
Друзья, а может быть соседи несколько раз пытались вломиться к Ней домой, но Она отказывалась открывать кому бы то ни было. Лёжа на засаленном диване, Она затыкала уши и задерживала дыхание, пока кто-то стучал в дверь. Когда стук прекращался, Она садилась на пол и обкусывала кожу с кончиков пальцев – это Её немного успокаивало.
В какой-то момент Ей позвонил папа. Она взяла трубку и сказала ему, что у Неё всё нормально. Ниже этой лжи лежала пустота – глубже он и не думал рыться. Наверняка те, кого Она раньше звала друзьями позвонили ему и сдали Её, что Она не выходит из дома.
«Ха-ха, знали бы они, насколько ему похуй! Похуй ему! И хорошо! Господи, да когда уже все просто возьмут и отъебутся?!»
Отвратительное паническое состояние поглощало Её всё сильнее с каждым днём. Она пыталась найти в своей квартире хоть какой-нибудь угол, где Она могла бы чувствовать себя в безопасности, но никак его не находила. Она закрывалась в ванной и Ей казалось, что из зеркала над раковиной вот-вот кто-то выглянет и посмотрит на Неё. Наверняка это было бы какое-то страшное лицо с большими чёрными глазами…
Она уходила в туалет и запирала дверь, и в небольшом проёме у пола что-то уже собиралось пролезть к Ней – определённо что-то мерзкое и скользкое, с пальцами, на которых были оборваны ногти. Оно бы скулило и выло, пока скреблось бы к Ней…
Из каждой розетки на Неё что-то пялилось, поэтому Она выдернула с корнем их все, оставив голые провода торчать из стен.
Из каждого отражения что-то следило за Ней, поэтому Она затёрла мыльным раствором все стеклянные поверхности и зеркала.
Где бы Она ни встала, ни легла и ни села – всё отвергало Её, гнало дальше, забиралось внутрь Её тела и трепало Ей остатки нервов.
Так Она и проводила последние дни, мотаясь по квартире туда-обратно.
Всё закончилось довольно внезапно.
В один из вечеров, когда ещё было не так уж и поздно, но на улице уже стемнело, Она встала с дивана и подошла к дверному проёму, ведущему в коридор. То ли Она что-то услышала, то ли Она просто своё уже отбоялась и это было короткое мгновение проявления чистого разума – Она не помнила почему Она это сделала.
Остановившись ровно в проёме, Она уставилась на входную дверь. Через крохотную и такую далёкую дырочку глазка было видно, что в подъезде горел свет. Сначала он был статичным, но затем начал то исчезать, то появляться – словно кто-то ходил туда-сюда у Её двери.
Её сердце застучало настолько быстро, насколько это вообще возможно. Голова пошла кругом, но уже не от безысходной тревоги, а от странного, непонятного ожидания. Свет всё мигал, не останавливаясь, а Она смотрела на это и не могла оторваться. Что-то должно было произойти прямо сейчас.
Она села, оперевшись спиной об косяк, обхватила себя за исхудавшие коленки и с опасливым интересом стала ждать, что же произойдёт дальше.
Соседи забили тревогу, когда из Её квартиры в подъезд просочился неприятный запах пищевых отходов и мочи. Они позвонили в полицию и скорую, а те уже нашли номера телефонов Её друзей и родителей.
Дверь взломали, вошли в квартиру и вынесли Её на улицу в ужасном состоянии, но живую. Она хотела вырываться, но у немощного скелета не было на это сил.
Полгода квартира пустовала, а потом туда приехал Её отец с грузчиками. Они забрали оттуда все Её вещи, изгаженную мебель и бытовую технику. Позже туда прибыла клининговая служба и вылизала там каждый уголок, а через месяц в ту квартиру въехали новые жильцы.
О Ней больше никто ничего не слышал.
МЯСНОЙ СКАФАНДР
МЯСНОЙ СКАФАНДР
АНДРЕЙ, 21 ГОД
Когда-то давно, ещё будучи совсем маленьким, по телевизору Он увидел телепрограмму, в которой говорилось, что истинное тело человека – это мозг и нервы, что расходятся запутанными ветвями по всему организму, а остальное – лишь «мясной скафандр». Эта информация настолько сильно захватила Его сознание, что с того момента Он стал проявлять к своему телу неподдельный, дотошный интерес.
Сначала Он мог часами разглядывать себя в зеркале. Он приближал ладони к глазам и долго-долго рассматривал микроскопические линии, заломы и морщинки на них, водил иголочкой по подушечке каждого пальца, отслеживая начало и конец каждой спирали на коже; оттягивал веки, чтобы увидеть сиреневые прожилки на белках, уходящие в глубину глазных яблок, ощупывал все выпуклые родинки, имеющиеся на руках и ногах; пытался проникнуть как можно дальше под рёбра и ключицы, чтобы понять их плотность и размер, а если выйдет, то добраться до хоть какого-нибудь из внутренних органов; часто просил маму послушать, как урчит Его живот и отметить фломастером то место, где именно он урчал, а потом аккуратно, но сильно давил туда, чтобы ещё раз услышать подобный звук и понять его природу. Сначала она запрещала Ему всё это делать и даже била по рукам за такое, но в конце концов она просто устала Его ругать и начала утешать себя мыслью о том, какой хороший в будущем выйдет из Него хирург. Она надеялась только на то, что с возрастом это пройдёт, но, к сожалению, постепенно Его интерес перешёл на более мазохистический уровень.
В свои семь лет Он уже прекрасно осознавал, что никто не должен знать о Его устоявшихся на тот момент привычках. К тому времени мама переживала только за то, как бы Он не переключил своё внимание на животных, но Ему никогда не было такое интересно. Исключительно собственное тело, свой «мясной скафандр», только это всегда захватывало Его без остатка.
Вот лишь малая часть из того, что Он успел с собой сделать:
– Он медленно вырывал у себя волосы по одному – сначала с рук, потом с головы, затем с бровей и ресниц. Наблюдать, как оттягивается в этом месте кожа и волоски выходят из неё с корнем было чем-то гипнотически затягивающим для Него;
– Он расковыривал дёсны в промежутках между зубов до крови кончиком ножа и расшатывал уже коренные зубы, когда молочных в Его рту не осталось. Молочные же Он самостоятельно вытаскивал из ноющих кровавых лунок, затем скрупулёзно рассматривал ошмётки дёсен на них под огромной лупой, подаренной Ему когда-то папой. К слову сказать, Его отец никогда не видел в занятиях сына чего-то плохого в отличие от матери;
– Он тянул себя за язык так, что тот начинал ныть. И так и эдак скручивал, и выкручивал его, той же лупой изучал микроскопические сосочки на нём. А когда один из них воспалялся, образовывая «типун», Он давил в него иглой, выпуская маленькую капельку алой крови;
– Буквально до вызова рвоты Он пытался схватить и помять в пальцах нёбный язычок, забираясь кистью руки как можно глубже в ротовую полость;
– Он вставлял в свой анус карандаши сначала ластиками вперёд, а затем заточенной частью. Ими же пытался проникнуть вглубь уретрального канала. Иглой он слишком быстро и неаккуратно прокалывал нежную плоть и зайти глубже не получалось;
– Он прокалывал иголкой кожу подушечек пальцев, а затем откусывал омертвевшие светло-жёлтые лоскуты, которые разжёвывал и съедал;
– Поцарапавшись или оставив очередную ссадину, Он не давал зажить ранке, с каждым разом расковыривая её всё больше и больше. Как только на ней появлялась корочка, Он тут же её сдирал;
– Он забирался ватными палочками в уши так глубоко, что чувствовал вибрацию барабанных перепонок, сравнимую со звуком ударов пальцами по включённому микрофону.
Был лишь один единственный случай, когда после Его «тайных» занятий родителям пришлось везти Его в больницу – Он попытался проткнуть иглой и распутать затянутый узел пупка и ему это даже удалось. Врачи этого не оценили. Мама с папой тоже. А Ему практически удалось достать до внутренностей в тот день, но помешали брюшные мышцы и огромное количество крови. Все эти болезненные действия были направлены на раскрытие великой тайны Его тела – сколько ещё мог выдержать Его «мясной скафандр» и какие ещё в нём есть слабые звенья? Когда же он всё-таки разрушится? Когда даст сбой?
После случая с пупком, родители больше не оставляли Его любопытство без внимания – они начали возить Его к детскому психологу в районный центр из их захолустья два раза в месяц, чтобы тот «вытравил из него эту дурость». А тот быстро перевёл дело в разряд психиатрии. И на какое-то время это даже помогло. Врачи уже на месте и выявили все шрамы, все порезы, а под гнётом материнских слёз Он сознался во всём, что он с собой делал.
В итоге врачей в Его жизни появилось так много, что Он уже и думать забыл про всю эту идею с «мясным скафандром». Что-то в Его голове скрыло все воспоминания об увечьях, спрятало Его идею-фикс подальше на годы. Но как выяснилось спустя десять лет, эта самая идея, не будучи уничтоженной с концами, гнила и распространяла своё влияние в Его подсознании, ожидая своего часа, любого пубертатного взрыва, готового вновь выпустить её наружу.
По настоянию врачей, из Его комнаты были убраны все предметы, которыми Он хоть как-то мог бы себя покалечить, а все столовые приборы на кухне его мама попрятала по ящикам, в которые отец врезал замки. Да, после того случая даже он запереживал за состояние сына. Когда Он приходил из школы, родители устраивали полный досмотр его карманов и рюкзака, хотя Он уже слабо помнил, отчего они так поступают. На Его вопросы они или отмалчивались, или отшучивались. Такой тотальный контроль с их стороны продолжался недолго, всего полгода, и всё это время Он не проявлял никаких признаков аутоагрессии к себе, как выразился один из Его лечащих врачей. Он же и предупредил родителей о подготовке к срывам в подростковый период. Мама с папой тряслись каждый День рождения сына за ухудшение Его состояния. Каждое утро они готовились к возвращению Его прежних «увлечений», к бесконтрольному страху за Его жизнь – мало ли, что Он мог бы сделать, просто выйдя из поля их зрения? Они, сами по себе оба неконфликтные люди, даже не знали, как говорить друг с другом о таком. Как признать самим себе, что, может быть, где-то они сами просчитались, где-то недоглядели… Они никогда не обсуждали эту ситуацию наедине, только в кабинете у Его врачей и без Него самого, а по возвращению домой просто делали то, что должны – обыскивали Его карманы и проверяли сохранность замков на кухонных ящиках. Но молча. Их больше интересовало то, что о них думают соседи, как шепчутся между собой и показывают пальцем на их семью из-за их ненормального сына. Они пытались пресечь слухи в корне, отвечая интересующимся, что своего ребёнка они возили не в больницу, а в кино и торговые центры, но в маленьких городках такое скрыть почти невозможно.
А Он… Он и вправду забыл уже обо всём, что творил. Он чувствовал, что в доме что-то не так, но ему никогда не отвечали, почему именно. Со временем Он даже привык к этому. Как привык и к тому, что соседские дети больше с ним не общались.
Вот ему уже восемь… Вот десять… Вот тринадцать… А вот пятнадцать и шестнадцать лет. Родители готовились к самому худшему, но оно никак не наступало. Боже, да от Него даже сигаретами никогда не пахло!
Но оно, как по закону подлости, самому мерзкому из всех жизненных законов, наступило тогда, когда они уже перестали ждать – в семнадцать лет Он впервые начал встречаться с девушкой.
Он впервые начал встречаться с девушкой в семнадцать лет, когда все его одноклассники уже имели за плечами не по одному половому контакту. Наверное, здесь сыграла роль и некая отчуждённость от всех благодаря слухам в их городишке – пусть они и были старыми, как сухое и неплодоносящее дерево, однако грибница, произрастающая из него, то и дело пускала в воздух свои споры, распространяя отголоски прошлого Его семьи. «Да Он больной какой-то», «не надо с Ним встречаться, Он же псих», – так и перешёптывались между собой девочки из Его школы. Но как во всяком стаде есть своя «паршивая овца», так и среди девчонок отыскалась такая отщепенка. Её звали Катя и училась она в параллельном классе. Вот она то и обратила на Него своё внимание. Она ходила за ним по пятам, следила из-за каждого угла за Его удаляющейся фигурой, подкладывала в его сумку записки с анонимными признаниями и номером своего телефона. Её привлекала Его таинственность и независимость ни от кого из сверстников. Ну а Он…
…А Он и не то, чтобы был против Катиной навязчивости – по большому счёту ему было плевать на отношения в принципе. Он к ним не стремился, да и в общем был крайне безынициативен во многих планах. Сколько Он себя помнил, у Него никогда не было никаких интересов ни к чему. Даже любимых предметов в школе Он не имел. Все Его будни проходили по схеме «дом – школа – дом – школа – дом», и так далее в одном и том же скучном ритме. Однако что-то сидело в Его голове, что не давало Ему покоя по ночам: очень часто Ему снилось, как он вырывает у себя зубы и прокалывает ладони ножом, но ни страха, ни беспокойства после пробуждения Он не испытывал. Это что-то явно было заперто в Его…
…истинном теле из мозга и нервов…
Катя была очень настойчива и заваливала Его вещи любовными посланиями, уже не скрывая свою личность, и как-то от безделья Он возьми да напиши ей в телеге. С тех пор и началось их общение, движущим локомотивом которого, разумеется, была Катя. Много кто в школе смеялся над ними, когда видел, что они вместе проводили перемены, стоя у окон или сидя на лавках у раздевалки, но ей было на это наплевать, а Ему уж тем более. Катя была не дурна собой, просто странненькая девочка со своими тараканами в голове и болтливая не в меру – такой видел её Он. А Он был высоким, стройным, широкоплечим, кареглазым, молчаливым, умным, самым красивым и самым лучшим! – таким считала Его Катя.
Его интерес к ней как к девушке пробудился после одной из их совместных прогулок. Они тогда бродили по пустой окраине городка и она, как обычно, болтала о всякой всячине, а Он молча плёлся рядом и изредка качал или мотал головой, подкрепляя эти движения многозначительными «угу» или «у-у». Катя всё говорила и говорила, громко смеялась и не стесняла себя в выражениях в своём собственном монологе о своих одноклассниках, а Он всё слушал и слушал. А потом в какой-то момент возникла неловкая тишина, Он даже сам не понял, как это произошло. Она повернулась к нему, приблизилась, глядя Ему глаза, встала на цыпочки и легонько поцеловала в губы. Ну и тогда всё началось, о чём показывают в фильмах и пишут в книгах: Он покраснел, побледнел, земля ушла из-под Его ног и всё вот это прочее. Он даже не думал, что может так чувствовать.
Как проводил её до дома Он уже не помнил. Об этом поцелуе Он вспомнил только ночью, уже лёжа в постели. Там же, после «выплеска чувств», развивая мысли о Кате, в Его голову стали приходить идеи о том, как и где Он мог бы лишиться девственности с этой чудной девушкой.
Всё случилось незадолго до выпускного у Кати дома. Ну… Почти случилось.
…Не случилось ничего, если уж говорить совсем прямо.
Это было ужасно. Отвратительное унижение. Для Него это было полнейшей катастрофой…
Почти три месяца прошло с их первого поцелуя на городской окраине, и всё это время Он холил и лелеял всё то грядущее, что ждало бы её с Ним. Дважды в день холил и лелеял, иногда трижды, а если на следующий день не нужно было идти в школу, то четырежды и более.
И вот когда выдался случай претворить все Его чаяния в жизнь, в самый ответственный момент!.. когда её родителей не было дома!.. когда она вышла из ванной в своём маленьком белом кружевном лифчике и розовых трусиках!.. когда стала целовать его, обшаривая весь его рот своим скользким горячим язычком!.. когда легла на кровать и сказала Ему делать с ней, что Он захочет!.. когда закрыла глаза в томительном ожидании первого секса!..
…Он переволновался и ничего не вышло. То есть вообще ничего. Она хоть и пыталась как-то исправить сложившуюся ситуацию, так, как это обычно делают в порнороликах, которые она посмотрела накануне, но, увы, нет, так ничего и не произошло. И это ещё не самое худшее…
Она засмеялась! Катя засмеялась над Его беспомощностью! Таким звонким и заливистым смехом засмеялась!
Он пулей вылетел из её комнаты, наспех застёгивая джинсы, схватил свою обувь, щёлкнул незамысловатым замком и выбежал в подъезд. За несколько секунд преодолев пять этажей вниз, Он вылетел из дверей подъезда, и, так и не обувшись, побежал куда глаза глядят.
Разбитое зеркало было первым, что Он учинил, наконец добравшись до дома. Родители тогда находились на работе, а даже если бы и нет, то Ему было целиком и полностью наплевать – Он всё равно бы поступил так, как поступил. Треснутая отражающая поверхность и разбросанные по полу кровавые осколки прекрасно передавали Его внутреннее состояние в тот момент. Держась за свою рассечённую руку, Он выл, что было силы. Он ненавидел себя и желал быть разрушенным. Он и Его…
…«мясной скафандр»…
Запертые в глубине Его головы старые уродливые воспоминания о детских увечьях взорвались, рассекая все те годы мнимого спокойствия, годы родительского контроля и защиты от самого себя.
Да, именно он! Этот самый «мясной скафандр»! Из-за него все Его беды! Это он Его так подставил, это он так Его унизил! Нужно было наказать его как можно изощрённее, чтоб тот мучился, чтоб знал, кто тут на самом деле хозяин!
Родители потеряли бдительность и больше не запирали кухонных шкафов с ножами, чем Он тут же немедленно и воспользовался.
Папа вернулся с работы первым спустя час, первым же и нашёл своего сына, истерзанного самим же собой. Он лежал головой на рабочем столе в своей комнате, залитом Его кровью. Все Его руки пестрели порезами разной длины; правый глаз был неестественно выпучен вперёд из приоткрытой глазницы – Он явно пытался выковырять его, но на половине пути к цели оставил эту затею; нескольких передних зубов лежало прямо там, на столе, в ряд корнями вверх; вся Его промежность была искромсана в мясо. Он еле дышал, но был жив. Отец немедленно вызвал скорую, и, не дожидаясь приезда матери, уехал с сыном в больницу.
Потребовалось около полугода, чтобы хоть как-то восстановить или сохранить Его физическое. И до сих пор продолжается работа над спасением Его ментального. Прошло уже почти четыре года с того ужасающего случая, потрясшего весь городок. Его, конечно же, увезли оттуда навсегда – семья переехала к морю после Его лечения, продав всё, что у них было и понабрав кучу долгов, с которыми они не могут разобраться по сей день.
Его глаз и половой член удалось спасти каким-то великим чудом, зубы Он позже вставил себе сам, устроившись на работу. О поступлении в ВУЗ Он пока не думал, всё помогал маме с папой с оплатой Его лечения у самых хороших психиатров.
С заработанных денег Он какое-то время откладывал небольшую их часть, а скопив сколько нужно, пошёл в тату-салон и забил грубые шрамы на своих руках красивыми орнаментами на греческий манер. И пусть этого было недостаточно для того, чтобы спрятать их полностью, это было ещё одним маленьким шагом на длинном и тяжёлом пути к примирению со своим «мясным скафандром», перед которым Ему было бесконечно стыдно за содеянное.