Запах цитрусовых духов

Глава 1

В тот день я ослеп. В тот день я потерял руку. В тот день я потерял возможность ходить, но поверьте – приобрел гораздо больше.

Так же, как и вы, я не слушался никого и не считался ни с чем. У меня были шансы изменить всё, но я сам завязал себе галстук и едва не вздернулся на нем. Я застрял в бесконечной погоне за призрачными целями…

В тот день всё закончилось, но я переродился. Меня предупреждали, что расплата будет слишком высока. Но она могла бы стать ещё жестче, ещё яростнее.

Вы имеете полное право ненавидеть меня. Только – не совершайте мои ошибки.

Меня зовут Серафим. И вот моя история.

Дисклеймер: в книге содержится нецензурная лексика. Книга содержит сцены жестокости, употребления алкогольных напитков, постельных сцен, табакокурения.

Автор против любых употребления любых спиртных напитков. И вообще – живем все дружно.

Внимание: книга не для слабонервных!

***

Мне снился сон: что-то теплое, приятное, ласковое. Точно – пляж.

– Папа, давай поплаваем? – спрашиваю я, протягивая ладонь к человеку, повернутому ко мне спиной. Ну да… чего я мог ожидать? Я протягиваю руку, и что-то цепляется за неё. Краб безжалостно сжал мой безыменный палец, словно обручальное кольцо. Я хотел закричать, но голос застрял во мне. Сон резко оборвался. Меня выбросило в не менее жуткую реальность. Мне хотелось запомнить его до мельчайших деталей, но проснувшись, сон начал таять, как утренний иней.

– Серафим? Что-то случилось? – прошептала она.

После сна реальность казалась тяжёлой, нос щекотал запах цитруса. Только здесь я мог его ощутить.

Я приоткрываю глаза. Солнце, бьющее в окно, слепит, и я снова зажмуриваюсь. Занавески, как обычно, не спасают.

Мы с ней знакомы слишком давно. Дольше, чем стоило бы порядочным людям. Её зовут Лена. Семь лет мы вместе, но наши свидания редко выходят за рамки ночного секса. Я ухожу, как только рассвет окрашивает небо. Иногда остаюсь на час-другой, но всё равно ухожу.

– Все в наилучшем, – отмахиваюсь я, пытаясь встать с кровати. Голова взрывается от боли. Вчера я перебрал с алкоголем. Чёрт, Святослав… Глаза привыкают к свету, но мозг отказывается работать.

– Посиди, я принесу воды. – Она резко вскакивает, словно её ужалили, и рвётся на кухню. Неужели она ждала этот момент?

Когда она исчезает, я брезгливо отшвыриваю полосатое одеяло. Поменяет ли она когда-нибудь эту рухлядь? Или оставит всё как есть – как напоминание о прошлом? Жёсткие подушки, набитые гречкой, впиваются в спину. Жилплощадь досталась ей от бабушки, и ремонт здесь остановился в 90-х. Старобарщина. Ненавижу это.

Я усилием воли поднимаюсь на дрожащие ноги. Надо встретиться с Святославом. Ему есть что ответить за вчерашнюю попойку.

– А вот и я. – Лена улыбается, протягивая золотистый поднос с прозрачным стаканом, а рядом с ним таблетка. – Выпей.

Я разглядываю её – мешковатый халат, растрепанные волосы, но… что в ней такого, ради чего я мог бы остаться? Нет обаяния, нет шарма. И денег она тоже не любит. Хотя, как и все женщины, она их ценит, но именно купить её на них нельзя. Словно она любит не их, а…

Устав держать поднос, она поставила его на кровать рядом со мной, а затем убежала на кухню, сверкая коротким бардовым халатиком с эротичным вырезом.

Я взял стакан в руки и, рассматривая игру солнечных бликов на стекле, покрутил его. Такие же стаканы стояли в кабинете отца, когда я был ребёнком. Няня всегда подавала мне в них горячий какао или яблочный сок. Закрыв глаза, я осушил напиток одним глотком, оставив таблетку нетронутой. Повернув голову вправо, чтобы размять затекшие мышцы, я увидел в зеркале портрет. Десять секунд потребовалось, чтобы я узнал в нём себя – на нём стоял я, а на лице играла улыбка. За моей спиной в кадре маячил…

– Серафим, а вот и я! – Она внесла поднос с тортом, на котором горели две свечи: “2” и “7”. Лена хотела сказать что-то, но замерла, увидев, как я шарю по полу в поисках брюк.

– Я ухожу. – Слова вырвались холодно, едва пальцы коснулись ткани.

– Прошу, останься. Я два дня готовила этот торт… Твой отец может и подождать… – Её голос дрогнул, но я не дал договорить.

Моя рука дернулась, словно от удара током. Поднос дрогнул и вылетел из её рук, и торт рухнул на халат, размазывая крем по полу.

– Зачем всё это? – Я смотрел, как её ресницы дрогнули, но она вдруг напряглась, будто готовясь к бою. Улыбка осталась на месте, но теперь она была ледяной. Она резко наклонилась, и её губы коснулись моих.

– Так ты хочешь так? – прошептала она, впиваясь ногтями в плечо.

– Я сказал, что хочу уйти, миледи. Теперь, пожалуйста, встань. – Каждое мое слово становилось холоднее, как температура в январе, но Лена лишь усмехнулась.

– Н-ну… какая же я миледи? – Её губы задрожали, и она провела пальцем по моим волосам, остановившись на ярко-красной пряди. – У тебя такие красивые локоны, особенно этот цвет…

Она держалась из последних сил. Её ногти впились в поднос, оставляя на лакированной поверхности следы. Приторный аромат цитруса смешался с запахом страха.

Она была легкой, как лепесток цветка. Я рывком поднялся, и она рухнула на кровать, словно марионетка, у которой перерезали нити. “Слишком легкая, чтобы быть опасной”, – подумал я, застёгивая пуговицы.

Задняя часть платья затрепетала, как крылья умирающей птицы. Едва слышные всхлипы – будто сквозняк в старом доме. Я не оборачивался.

Она мне не нужна. Только отец. Его признание. Его взгляд, который должен стать моим.

– Я ухожу. Лена, говорил тебе раньше и скажу сейчас: ты мне не нужна. Если только брать тебя по ночам. Не больше.

– Скажи, что мне сделать, чтобы ты остался? – Она взглянула в мои глаза. Еще чуть-чуть – и слезы хлынут. Почему же мне плевать на нее меньше, чем на остальных?

Я вставил ремень в брюки и, ощупью ища телефон, увидел его на кровати. Лена уставилась на экран, и её лицо стало мрачнее, словно накрапывающая гроза.

– Отдайте, милейшая. – Произнес я, протягивая ладонь с театральным поклоном, но она будто окаменела.

– Почему у тебя нет наших сообщений? Где фотографии?! – Её крик прозвучал дрожащим воплем. Она сжала телефон, будто он мог защитить её от правды. – Вчера там было десятки снимков… где ты…

– Удалил. – Я оборвал её, не дав договорить. – Ты знаешь, что я не люблю это.

Она открыла и закрыла рот, словно рыба, выброшенная на берег. Голос куда-то пропал.

– Извини. Пожалуйста, возьми этот подарок… – Лена протянула рамку с фото, которое я уже видел. Тело её трепетало, но лицо оставалось каменным. – Я нашла единственную фотографию… с тобой и отцом…

Моё сердце сжалось, а губы дернулись. На снимке мы стояли на яхте. Его рука лежала на моём плече, но взгляд был устремлён вдаль, как всегда, будто я не существовал. Теплота на миг охватила грудь… но тут же сменилась острой болью.

– Дай сюда. – Я рванул картину из её рук, сорвав с неё фотографию. В ладони материализовалась зажигалка. Никогда не курил, но всегда носил её – мало ли, что потребуется.

Я чиркнул зажигалкой, и пламя облизнуло края фото. Лена замерла, её глаза расширились от ужаса. Через секунды от снимка остался лишь пепел, витавший в воздухе, как пепел над гробом.

– Ты просто сволочь… – её голос дрогнул, но я услышал яд в каждом слове. – Козёл, мразь…

– Надо же, милейшая… – Я начал, но её пощёчина прервала речь. Горячий след на щеке – первый удар за всё время. Я не поднимал руку на женщин. Рывком схватил телефон с тумбочки и оказался в дверях.

– Провожать не надо, – бросил я в пустоту коридора, слыша, как её рыдания рвут тишину. Пусть остаётся.

На лестнице я остановился, услышав её крик:

– Почему ты не можешь быть другим?

Вопрос повис, как топор над головой. Я не обернулся. Привязанность – это цепь, а я не хочу её носить. Ей тоже следует понять это.

***

– Как же это бесит! Она прекрасно знает, что я терпеть не могу эту фотографию. Чего она добивается?! На секунду я оборачиваюсь… но нет, лучше оставить всё как есть, – подумал я, когда вышел на серую лестницу.

Я осторожно закрываю дверь, стараясь не выдать дрожь в пальцах. Щелчок замка – сигнал к взрыву. Я бью кулаком по стене, и боль пронзает костяшки. Это больно, но это лучше, чем боль внутри. Жаль, что не выпил таблетку. Всё тело требует бежать. Нужно уйти.

Сегодня я должен прийти к отцу. Двухлетнее ожидание. Двухлетний бой с мыслями: “Он не поверит. Он не признает”. Но я здесь. Я сделал это.

Еще раз провел рукой по внутреннему карману пальто. Там лежало то, что я оставил позавчерашним утром. Ровно в том же состоянии.

Отец ждет меня. Или, скорее, я жду его.

Дверь хлопнула за спиной. Холодный ветер ударил меня по лицу. Зима. Замерзший, возбужденный, но я был готов. Голова прояснялась, пока пальцы натыкались на ключи. Писк электронной системы – машина вдалеке замигала фарами. Черный Майбах. Стоящий дороже лачуги Лены.

Дверь салона скользнула в сторону, и я уселся, как всегда, слишком прямо. Руки сложил в замок – поза, которая обманывала даже меня. Я хотел придать себе еще больше уверенности.

Зеркало заднего вида отразило лицо, испещренное следами вчерашнего пьянства. “Спасибо, Святослав”, – яростно подумал я, вытирая ладонью щеку. Глянул на часы: 09:23.

Секретарша отца, уже, наверное, сидит за столом. Отправил сообщение:

“Здравствуй, милейшая. Как погода? Зайду через двадцать минут”

“Теперь он должен полюбить меня”, – прошептал я, пряча телефон. Все эти годы, все эти жертвы – ради этого момента.

***

Пока я ехал, обдумывая план встречи с отцом, из-за поворота рванули двое в серых плащах – “инспекторы”, судя по палочкам.

Не сейчас. Я и так опаздываю. Но игнорировать их опасно. Только лишних проблем в будущем.

Майбах плавно вильнул к обочине. Толстяк, сжимая блокнот, приблизился, как хищник, который уже разделал меня и мою машину взглядом. Его улыбка напоминала оскал.

“Давай быстрее”, – подумал я, глядя на часы.

– Приветствую! – Его голос прозвучал слишком бодро, будто он уже делил добычу с напарником. – Чего это вы, уважаемый, так нарушаете? Видели, сколько жмете? – Усмешка сменилась цепким взглядом. Меньший, стоявший сбоку, хихикнул.

Раздражение подкатило к горлу. Эти падальщики чувствовали запах легкой добычи.

– А в трубочку подуем? Видок у вас – мягко говоря, не очень. – Пробасил он, и второй едва сдержал смешок и положил ладонь на мой автомобиль.

– Убери руки. Или хочешь проверить, сколько лечится перелом? – Мой голос дрогнул, выдавая злость, которую я не мог скрыть. – Да, я превысил скорость, и да, нет у меня аптечки. Всё остальное – в сейфе. Так что… – Я залез в кошелек и вытащил оттуда несколько бумажек. Считать не буду – времени терять нет.

– Вот, вы, богатеи, народ интересный. Зарабатываете на нас, простых смертных, а потом эти же деньги нам и отдаете. – Он рассмеялся, будто это была его личная шутка. – Давай еще. Для человека с такой машиной это жалкие крохи. – Продолжил он, впиваясь взглядом в салон. Его лицо напоминало крысиную морду, растянутую в ухмылке. Рука, похожая на отекшую лапу, протянулась ко мне через окно.

Никогда такой наглости не было, и вновь она повторилась…

Я резко схватил его рукав и рванул на себя – его толстое тело едва удержалось на ногах. Еще бы, с такими-то габаритами. Я на миг заметил в его глазах удивление, сменившееся гневом, но мой козырь в рукаве был готов к таким, как он.

– Милейший, у меня завалялся номерок Кузнецова… – Имя “Кузнецов” сорвалось с языка, и я увидел, как его зрачки расширились. Он узнал. Ведь это он – главный там. Неделю назад я продал ему машину за ту же сумму, что и моя. К тому же, он, как мне известно, патологически не выносит разговоров с подчиненными.

– Если ты не прекратишь, то пожалеешь. И повторю: убери руки от моей машины. – Мой голос стал еще более ледяным, чем был до этого. Оттолкнув его, я отвернулся. Ненавижу таких.

– Урод, – прошипел он, потирая ушибленную руку. – Можешь ехать. Всегда так: выполняешь работу, а тебе в лицо швыряют грязные деньги. – Он отвернулся от меня, уже разговаривая с напарником. Хорошо. Лучше так.

Педаль в пол – машина срывается с места, рассекая дорогу, как нож масло. Не люблю опоздания, особенно на встречи, которые сам же назначаю.

Деньги открывают двери, где табу рушатся, как карточный замок. Ты покупаешь власть, должности, других людей… даже любовь. Я понял это еще в детстве.

Путь стал спокойным, но настроение рушилось, словно снежная крепость начинающейся весной. Лена, инспекторы – все против. Но цена встречи с отцом выше.

Последний поворот. “Поздравляю, вы прибыли на место назначения” – пропищал голос. Дверь распахнулась, и ветер впился в лицо, обжигая кожу. В машине было уютнее…

Телефон в кармане светится пропущенными. Как и думал. Отправляю сообщение – и шагаю вперед.

Люди на улице: кивки, хватки рук, презрительные взгляды. Плевать. Их лица сливаются в одно пятно – безликая толпа, которая даже не подозревает, что завтра их шепот сменится криком. Все эти фальшивые улыбки, пустые рукопожатия, притворное участие… Они сейчас обсуждают меня. Шепчутся за спиной. Пусть. Завтра они прикусят свои языки.

Когда выйдут новости, они даже не поймут, как ошибались. Их глаза округлятся от шока, пальцы задрожат, когда они станут листать ленту. Они увидят. Узнают, что я гораздо больше, чем казался.

Но главное – он увидит. Отец. Особенно он. Тот, кто годами смотрел на меня, будто я тень, недостойная его внимания. Завтра его холодные глаза впервые загорятся.

А я буду стоять в стороне. Молчать. Смотреть, как рушится их карточный домик. И впервые за долгие годы – искренне улыбаться, показывая все свое превосходство.Они все увидят.

***

Сердце колотилось безудержно, а ладони вспотели, несмотря на прохладу в кабинете. Сколько себя помню, тело всегда предательски дрожало перед встречей с ним. Вдох… выдох. Вдох… выдох…

Это не помогло. Но хотя бы отвлёкся.

Место изменилось. Через несколько месяцев после косметического ремонта всё выглядело иначе: зелёные стены теперь темно-красные, а старые стойки регистрации заменили на массивные деревянные. Мрачный стиль, как и сам отец.

Я сделал шаг вперёд, как вдруг…

– Серафим Станиславович! – Ринулась ко мне секретарша. Кто это? Люба? Света? Отец менял их, как перчатки. Её рыжие волосы и веснушки на щеках выделяли среди остальных.

– Милейшая, глубоко извиняюсь, по пути возникли некоторые проблемы. – Я коснулся груди ладонью, низко кланяясь. Девушкам нравится, когда им льстят, даже если это ложь.

– Знаю я вас, Серафим Станиславович, – фыркнула она, – сначала “милейшая”, а потом “зови меня господин”.

“Вика? Лена?” – мелькнуло в голове, но я не стал спрашивать. Их было слишком много, чтобы помнить о всех.

– Он у себя?

– Кто..? ой, да, конечно.

– Простите, а вы…

– Я?

– Невероятно красива, как же я не заметил этого раньше. – Выкрутился я, и взял ее за руку, слегка притянув к себе.

– Э-эй, Серафим Ста… – Смутилась она и отвела взгляд. Малышка. Лет двадцать-двадцать три, не больше. На её лице ещё читалась ученическая наивность.

– Мне пора, – вновь поклонился я, не дослушав. – Если понадобитесь, дам знать. – Слова повисли в воздухе. Она осталась стоять, как истукан.

Надо было её разбудить.

Ладонь резко сжалась на её ягодице.

– Вы… вы… – её голос дрогнул. Гнев смешался с обидой.

Я не слушал. Только почувствовал, как сердце перестало колотиться. Внутри – пустота.

Вдох. Выдох.

Двери в конце коридора. Деревянные, обитые золотой кожей. Как тронная комната. “Здесь – его трон”, – подумал я, глядя на вычурные узоры.

Пальцы скользнули по ладони. В голове – только гул. Зачем волноваться? Я теперь в топе Forbes.

Воспоминание: няни, их лживые улыбки, обещания любви за подарки. Смеюсь. Только он может дать настоящее признание.

Он признает меня. Любой отец признает сына, когда тот встанет выше. Я купил любовь всех, кроме отца. Значит, не хватало денег. Теперь хватит.

Коленки дрожали, но рука уже поворачивала массивную ручку.

Пора.

***

Дверь открылась. В нос ударила нота одеколона – и только потом я почувствовал, как солнце слепит глаза. Тревоги, кажется, исчезли. Или я просто их загнал глубже.

– Здравствуй, я пришел. – Слова вырвались ровно, но внутри всё дрожало, будто крылья бабочки, готовые разорвать грудную клетку изнутри.

– Здравствуй, Серафим. – Отец оторвался от отчета, его голос был так же отстранён, как всегда.

Мы замерли. Минута. Две. Его глаза – стальные, пронзительные. Такие же, как в моих детских кошмарах.

Почему я не могу произнести ни слова?

Он встал, направляясь к буфету. Дорогой напиток – виски или коньяк – стоял в стеклянном шкафу. Взял два бокала.

– Я хотел тебе кое-что сказать…

– Это стоит отметить. – Его рука сжалась на бутылке, как…

– Станислав Андреевич! – Ворвавшаяся секретарша замерла у порога. Её взгляд метнулся между нами, как испуганная лисица. Она протянула телефон, громкость которого взорвала тишину:

“Сегодня в эфире – сын Хрусталева, Серафим Станиславович. За пару месяцев он не только догнал, но и перегнал отца. Сделка на сотни миллионов вывела его из тени… и затмила его самого. Простите за каламбур. Серафим, скажите…”

– Поздравляю, – сухо произнес отец, протягивая бокал. – Евгения, спасибо. Можете идти.

Секретарша простояла у двери, как ошпаренная, изучая его лицо. Для отца, чей сын обогнал его в рейтинге Форбс, эта скудость слов – оскорбление.

– Простите, – шепотом начала она, – может, стоит… эмоциональнее? Как-то… иначе? – Голос её дрогнул, но два ледяных взгляда заставили её замолчать.

“Извините!” – выкрикнула она, выскакивая из кабинета. Дверь хлопнула, оставив нас с отцом в полной тишине.

Я швырнул документы на стол. Листы разлетелись, как птицы, спасающиеся от опасности.

– Ты молчишь. Даже не посмотрел на них.

Отец бросил взгляд на аналитику, затем вернулся к отчетам. – Ты уже всё сказал. – Его рука сжала ручку, царапая бумагу.

– Может, скажешь хоть что-то? – Мой голос сорвался на крик. Не может быть, чтобы этого не хватило. Чтобы его сердце не дрогнуло.

Он не оторвался от бумаг.

– Ты сделал всё, что мог. – Слова были финальными, как приговор.

Я шагнул к нему, так что бокалы зазвенели о столешницу.

Он взглянул мне в глаза, но это был взгляд чужого человека.

– Уходи. Мне нужно подписать контракт.

– Сука… – прошипел я, разбивая бокал о его монитор. Осколки рассыпались, как зеркало, в котором отражались наши разбитые жизни. – Контракт? – Я засмеялся, хватая его за руку. – Скажи хоть “хорошая работа”!

– Хорошая работа. – Его голос не дрогнул.

Что произошло? Он…

– То есть как “Ты сделал всё, что мог”? Может, ты неправильно услышал новость? – Спросил я, дрожа от отчаяния.

– Нет. – Он провел пальцем по цифрам на отчете. – Двухсот двадцать три миллиона триста пятнадцать тысяч. Автопарк с лотусами, мерседесами, даже бугати…

– Я знаю, что я продал! – Кулак врезался в стол, и стекло бокала задрожало. – Я думал ты хоть раз улыбнешься!

– Что ты хочешь? – Глаза отца сузились, как лезвие ножа.

Он встал, словно рос в размерах, – громадный, как гора. Таким я видел его только в редкие моменты, когда он гневался.

– Папа, почему ты такой холодны? – Слова вырвались, как рвота. – Почему ты не можешь просто сказать “хорошая работа”? Ты даже не приходил на мой день рождения, кроме восемнадцатилетия, когда подарил эту… эту клетку!

– Ты голодал? – Его рука сжала перо. – Ты ел бриоши, пока другие дети жрали хлеб. Ты бездомным был? У тебя есть дом, машины, деньги. – Он отвернулся, как будто я стал прозрачен.

– Забирай всё это! – Я швырнул документы на пол. – Дай мне то, что я заслуживаю! Даже каплю твоей любви!

– Любовь… – Он взглянул в окно, где застыл солнечный свет. – Это не моя валюта.

Мой палец впился в стекло бокала. Оно треснуло, как лед под ботинком. – Тогда зачем я вообще…

– Уходи. – Его голос звучал тише.

– Сука… – прошептал я, смотря, как он снова погрузился в отчеты, будто я уже не существовал.

Бокал треснул в моей руке, осколки впились в кожу, как рыболовные крючки. Кровь хлынула, заливая документы, превращая их в мокрые пятна. Но я не чувствовал боли. Только пустоту, которая росла, как черная дыра. Отец даже не вздрогнул. Его лицо – пустая маска. Как будто я не сын, а эпизод в новостях, который можно переключить.

– Евгения, принесите бинт. – Его голос прозвучал сквозь зубы.

– Я зде… – Её крик оборвался на полуслове. – Господи, дайте сюда! – Евгения рванулась вперёд, смахнув с лица волосы. – Вы же умрёте!

К её чести, она быстро взяла себя в руки. Пальцы сжались на моей ране, но я не чувствовал боли. Только холод, словно моя кровь стала чужой. Смотрел на отца: он всё так же сидел в кресле, погружённый в бумаги.

– Не болит? – Она закончила перевязку и встретилась со мной взглядом. Глаза расширились, но страх сменился решимостью.

– Спасибо. – Я кивнул, сделав шаг к выходу. Но дверной косяк вдруг стал невидимой цепью.

– Ты остаёшься?

– Когда-нибудь меня полюбят… Ты меня полюбишь. – Кинул я не оборачиваясь, выходя из кабинета. – Когда-нибудь ты скажешь, что гордишься мной.

Но ответом было лишь шуршание бумаг. Каждый раз – одно и то же. В четыре, в десять, в двадцать семь…

– Возможно, когда меня не станет. – Его слова повисли, как нож в спине.

Глава 2

– Сука-а-а! – вырвалось, едва я плюхнулся на водительское сиденье. Руль дрожал под ладонями, будто я всё ещё пытался его сломать. Всю жизнь, блядь, пахал как лошадь! Каждый день – зубами, ногтями, кровью! А ему всё мало! Что ему ещё надо-то, а?

Я орал, пока голос не сорвался на хрип. Приборная панель молчала, отражая моё лицо в стекле спидометра – искажённое, как маска, которую я ненавидел. Пару раз ударил по рулю – металл гудел, будто смеялся. Плевать. Деньги – не проблема. Их у меня гораздо больше, чем у большинства людей, только толку, если они не делают то, что нужно мне?

Сейчас передо мной стояли три вопроса, как три гвоздя в крышке гроба:

“Что делать дальше?”

”Как мне впечатлить его?”

“Как завоевать внимание?”

Но в голову ничего толкового не приходило. Нет, правда, я уже сделал всё, что только можно. Купил ему акции, подмазал чиновников, даже подарил ретро-”Волгу” из его юности. А он… он даже не сел в неё. Как же бесит, что деньги не могут дать всего!

Я завёл двигатель. Мотор взревел, как раненый зверь. Машина – единственное, что никогда не предавало. Она не требовала похвалы, не швыряла в лицо “ты можешь лучше”. Она просто… была.

Плевать. Я добьюсь своего, а пока нужно подумать. Вытаскиваю из кармана телефон, затем ищу номер. Сегодня у меня день рождения, а значит – мой день. Я откинулся на кожаное сиденье и включил обогреватель, потому что в порыве злости зацепил и выдернул его с корнем. На улице заметно похолодало. Или я просто не замечал этого?

– Кто, блять? – раздался хриплый бас Святослава, в котором слышались сонные нотки.

– Милейший, вы там как? – Я нарочито ровно произнёс в трубку, сжимая руль.

– Ох, чёрт… Серафим? – Голос осип, будто он с трудом вспоминал моё лицо.– Да нормально всё. Только с кровати. Голова… раскалывается.

– Вставай. Через двадцать минут подъеду. Будем “исправлять” твоё здоровье. – Я выделил иронию на последнем слове, зная, как он это ненавидит.

– О-о, брат… – в его смешке прорезалась та самая церковная интонация, которую я не слышал с детства. – Дай хоть до туалета добежать…

– Не успеешь. – Связь оборвалась, пока он пытался вставить ещё одно “блять”.

Терпеть не могу его манеру речи – смесь уличного жаргона и обрывков псалмов, которые он бормотал в детдомовских углах. Но с ним я хотя бы уверен: он не продаст, не предаст, не сдаст. Даже если я напьюсь до чёртиков.

Под градусом мысли обретают остроту ножа. Никакого трепа – только цели. План. Действие.

Нажал на газ. Машина рванула вперёд, будто почувствовала моё нетерпение. Сколько себя помню – всегда любил скорость. Даже в коляске орал, пока нянечки толкали меня мимо витрин с моделями авто. Остальные игрушки? Ломал. Они мне были не интересны.

Внезапно машина подпрыгнула на лежачем полицейском, заставив меня вздрогнуть. Совсем задумался.

Сейчас я еду к Святославу – грубой, неотесанной горилле (если его вообще можно так назвать). Как я уже говорил, с ним гораздо спокойнее: перепить его практически нереально, а значит, хоть кто-то сегодня останется в сознании.

Жил он на отшибе: серые многоэтажки, пару чахлых деревьев и ямы – десятки ям. Визитная карточка этого места.

– Да когда же это прекратится, блять?! – выкрикнул я, когда очередная кочка швырнула машину вверх. – Пизда подвеске. В следующий раз приеду сюда на внедорожнике.

Сразу бросались в глаза контрасты: дома, растительность, машины, что туда-сюда шныряли мимо. Чем дальше от центра – тем беднее, скуднее. Только люди нигде не менялись.

Дом Святослава стоял вторым после поворота. Объехать ямы было физически невозможно – они словно окружали его крепость.

Подъезжая, я отправил ему СМС: “Выходи”. Сунул телефон в карман и прибавил обогрев – в салоне стало зябко. Совсем холодно сегодня.

Время тянулось и тянулось. Медленно-медленно. На часах уже был полдень. А затем я заглушил двигатель и прислушался, так как до меня дошли женские крики из дома, где должен проживать Святослав.

– Ну и катись на хер! Ещё даже не вечер, а он за бутылку! – кричал кто-то, но тот, кому предназначался крик, еще не появился.

– Что говоришь?! Хуюшенька, а не Валюшенька!

– Всё. Вали. Домой можешь не приходить сегодня, – донеслось из-за двери, и она захлопнулась.

Святослав выскочил на улицу в лёгкой зимней куртке, явно схваченной наугад. Увидев меня, махнул рукой, будто отгоняя мух, и дверь позади грохнулась, как выстрел.

– Привет, Серафим. Как ваше ничего? – выпалил он, пряча взгляд.

– Опять с женой поругался, милейший? – Я проигнорировал его вопрос, доставая кошелёк. Лучше сейчас их дать, а то потом может быть банально не до этого.

– Да, бля… – Он дёрнул плечом, поправляя воротник. – В последнее время она вообще озверела. Денег мало, храм, мол, нах, достал. А что я могу сделать? Всю жизнь по выходным туда… А ей все не нравится.

– Всё в итоге свелось к деньгам? – Я помахал кошельком перед его лицом. – Думаешь, они тебя спасут? Думаешь эти бумажки решение всех проблем?

Но Святослав уже не слушал. Его глаза прилипли к кожаному портмоне в моей руке. Он сглотнул так громко, будто это был звук разрываемой купюры.

– Ну нет, это… как бы… неудобно. Надо самому добиваться всего, – пробормотал Святослав, но его пальцы уже ползли к кошельку, будто живые. Интересно, если швырнуть купюры в грязь – нырнёт ли он следом? Скорее всего. С такой-то работой он и не на такое пойдёт.

– Не переживай. Считай, что ты у меня на полставки… телохранителем, – я помахал деньгами, наблюдая, как его кадык дёрнулся.

– Нет. – Он хлопнул себя по руке, будто наказывая, и отвернулся. – Бог велит самим зарабатывать, а не… клянчить.

– Туда, куда мы идём, твоих бумажек не хватит даже на вход. За бухло сам платить будешь? – Я впился в него взглядом, зная, где у него больное место.

– Это… другое, – он шлёпнул ладонями по коленям, пытаясь спрятать усмешку за кулаком. Деньги – грех, а водка – не грех? Ловко.

Мы поехали в тишине, прерываемой только рокотом мотора. Планы на вечер: сначала офис, потом встреча с производителем на нейтральной территории (склад у речного порта – там даже крысы знают правила), и только потом – праздник. Идеальная цепочка: бизнес, риск, дно.

– Кому звонишь? – Святослав кивнул на мой телефон, прищурившись.

– И вновь привет, милейшая. – Я натянул добродушную улыбку, смягчив голос до бархатистого шепота, и прижал палец к губам, заставляя его замолчать.

– Да-да, спасибо… Мне кажется, весь город уже слышал, – продолжал я, ловя его взгляд в зеркале заднего вида. – Не хочешь сегодня в ресторан? Или в бар?.. Ага… Чудесно. Тогда в шесть заеду. – Сбросив вызов, сбросил и маску.

Святослав не стал спрашивать. Он знал: такой тон я использую только с ней. Алекса – двадцать два года, волосы до талии, карие глаза, как у сытой пантеры. Принцесса, которую я не мог покорить годами. Близко – но недосягаема, как в первую встречу. В отличие от Лены, которая дарила ночи за бутылку виски, с Алексой максимум – взаимные объятия. И это сводило с ума. Запретный плод… Даже её смех звучал вызовом. А то, что Святослав сидел рядом на “свиданиях”, её не волновало. Совсем.

Едем в офис – недалеко, чуть дальше, чем дом Святослава. Там ждут отчёты и документы.

Святослав, как всегда, трещал без умолку. Мне хватало односложных “угу”, кивков и редких вопросов. Его голос сливался с рокотом мотора, оставляя мне пространство для мыслей. Например, как объяснить Алексе, что сегодня после рестарана отвезу ее к себе домой, а не к ней.

– А ты уже это… ну, с Алексой… – Святослав кивнул в сторону телефона, будто аппарат мог подтвердить его догадки.

– Ага, да. Конечно. – Я не отрывал взгляда от дороги, отвечая на автомате. Через миг мозг резко включился: – Что ты сказал?

– Ну, ты давно хочешь Алексу… того, нах.

– Что я хочу Алексу? – переспросил я, продолжая играть роль идиота.

– Ну… в постели, того…

– Трахнуть её? – Я хохотнул, чувствуя, как в салоне повисает липкая тишина. – Нет, пока не дошло. Но думаю, сегодня карты сложатся.

Святослав не ответил. Его взгляд застыл на дороге, будто он разгадывал в ней какой-то шифр. Каменная статуя на переднем сиденье – только мысли его гудели громче мотора.

Офис встретил нас стеклом и бетоном. В эпоху интернета мне не нужны были тысячи сотрудников в огромном здании. Моя команда: одни искали товар, другие продавали, третьи следили за первыми и вторыми. Просто. Как патроны в обойме – каждый на своём месте.

– Тебе хорошо, нах. У тебя нет жены – и ты волен быть где и с кем угодно. – Святослав нарушил молчание, будто слова кипели в нём всю дорогу. – Я бы не смог изменить своей Валюшеньке…

– Так а зачем тогда женился-то, милейший? – Я припарковался у здания, похожего на автопарк: два этажа машин, третий – офисные коробки с грязными окнами.

– Как же так, нах? Мужчина не может быть без жены. Без жены – не мужчина.

– Получается, я не мужчина? – Я выключил двигатель и повернулся к нему, усмехаясь. – Только из-за того, что нет жены?

– Это… как бы… – Он дёрнул плечом, словно я задел невидимую рану.

– Да не переживай. Шучу. – Я хлопнул дверью, зная, что он последует за мной.

“Оратор из тебя, как из меня монах”, – подумал я, глядя, как он топает следом. Но Святослав мне не для красноречия. Ему платят за то, чтобы он рвал кулаками чужие лица, а не спорил о браке.

Офис встретил запахом машинного масла и бумажной пыли. Десять минут – и мы уйдём. Документы, печать, подпись. Рутина, которая позволит мне вечером заняться главным: Алексой.

Мы шли мимо десятков автомобилей – гоночных болидов, джипов, мерсов. Даже новенький “Мустанг” сверкал под фонарями. Машины ждали хозяев или автовозы, чтобы уехать в мастерские.

Святослав внезапно замер у красного “Форда”, словно его пригвоздило взглядом.

– Что-то не так? Вас интересует модель? – Менеджер в строгом костюме выскочил из-за внедорожника, приняв Святослава за клиента. Меня он не заметил – я стоял в тени “Хаммера”, наблюдая за спектаклем.

– Красивая, – выдохнул Святослав, не отрываясь от капота.

– О да-а… – Менеджер, молодой парень с улыбкой продавца, подхватил тон. – Очень. Ваш бюджет? У нас есть варианты до миллиона и эксклюзивы подороже.

Святослав в своей потёртой куртке и вязаной шапке (нынешний “модный” тренд) выглядел здесь как волк в стае пуделей. Даже если бы он дрался на арене круглосуточно, на самую дешёвую машину ему не хватило бы и за год.

– Да не, нах… Я просто… смотрю, типа, – пробурчал он.

Менеджер дёрнулся, как от пощёчины. До него дошло: перед ним не клиент, а зритель из другой вселенной. Но отступать было поздно.

– Тогда позвольте представить… – менеджер вяло махнул рукой в сторону других машин, но я перебил его, пока спектакль не затянулся:

– На права сдашь – лично куплю. – Я шагнул вперёд, и парень вздохнул с облегчением. Он знал: люди вроде Святослава запросто могут оказаться “замом зама министра”. А оскорблённый клиент – это увольнение.

– Серафим Станиславович, мы вас ждали! Поздравляю… – залепетал он, но я оборвал:

– Эля на месте? Документы готовы? – Мне хватило его кивка. – Пойдём, милейший. Или будешь пялиться на “Форд” до ночи?

– Иду! – Святослав сорвался с места, будто его подпихнули. Но взгляд всё равно скользнул по машине – жадный, болезненный.

Мы шли молча. Святослав сегодня был тише обычного. Неужели этот ржавый “Форд” задел его за живое?

– Как думаешь, я когда-нибудь заработаю на такую машину? – Святослав смотрел на меня, как мальчишка, выпрашивающий игрушку.

– Своими силами – нет. – Я не стал лгать. Но он не обиделся, мгновенно вернувшись к болтовне о погоде, будто разговор о “Форде” был всего лишь предлогом.

Я отвечал односложно, мечтая побыстрее сбежать из офиса. Никогда не понимал людей, живущих на работе. Как мой отец: засыпает за столом, секретарша укрывает его пледом, а он даже не просыпается. Хорошо, что я не такой.

На повороте к нам выскочила женщина с охапкой бумаг. Мы столкнулись внезапно – она не видела нас, мы её.

– А-а-а, мой кофе! – взвизгнула она, не поднимая глаз. – Ты что, по сторонам не смотришь… – Она осеклась, встретив мой взгляд, и замерла, заметив Святослава позади.

– Мои очи повернуты лишь к таким прекрасным дамам, – я поклонился, протягивая руку.

Она шлёпнула по ней, поднимаясь сама, и начала собирать листы. Вот за это я её и ценю.

– Серафим Станиславович, документы будут готовы завтра. Отчёты можете посмотреть… сейчас… – Эля бросила взгляд на кофейные разводы, покривилась и откусила слово: – Или тоже завтра.

– Эля, я приехал за этими документами. И писал вам час назад.

Она была из тех, кто шевелится только под дулом пистолета. Но если прижать – выполнит идеально. Живёт одна, детей нет, мужа – тоже. Сорок пятый год, а терять ей, считай, нечего.

– По отчётам… – Она прищурилась, впиваясь взглядом в мокрые листы. – Сделка с коллекционерами – успех. Они хотят встречи. Доходы за три месяца… – тут она ткнула пальцем в кляксу, – …выросли на пятнадцать процентов. А документы… – Эля резко вскинула глаза, будто бросала перчатку: – Получите. Завтра.

Я кивнул едва заметно. Ссориться с Элей – пустая трата времени. И так ясно: она не капитулирует. Повернулся и зашагал к машине. Интересно, если купить еще один ретро-автомобиль – оценит ли отец? Надо обдумать…

Святослав прервал мысли:

– Че за дела? Почему она с тобой так базарит? – выплюнул он. – На твоём месте я б её к ногтю прижал, нах.

– К счастью, ты не на моём месте, милейший. – Я отрезал резко, но добавил: – Она единственная, кто скажет мне, где я накосячил. И экономист-аналитик отличный. Хочешь, пусть тебя подучит?

Он дёрнул плечом, но промолчал. Лицо странное – задумчивое. Не стал развивать тему, ускорил шаг. Что-то с ним сегодня не так.

Улица встретила ветром, колючим от холода. Надо отправить сообщение – убрать машины в помещение. Мало ли что может случиться с ними от мороза.

Мы плюхнулись в машину. Святослав врубил печку на полную и сунул ладони к решётке, будто пытался их спалить. Через пару минут тронулись.

Встреча – на другом конце города, час езды. Порт. Там я обычно забираю товар, а иногда и машины – “игрушечные” или под видом яблок. Не всегда законно, разумеется.

Час пролетел незаметно. Святослав отключился, похрапывая в такт музыке.

Остановил машину в ста метрах от точки. Порт кипел: грузчики, баржи, крики, будто все орали друг на друга с рождения.

Чёрный седан уже ждал. Увидев нас, трое двинулись навстречу.

– Свят, вставай. Щас твоя помощь понадобится, – ткнул я его в бок. Он вскочил мгновенно, будто и не спал.

Заглушил мотор, медленно открыл дверь. К нам шли трое: поставщик и два амбала. Оба – на голову выше Святослава. Не понравилось. Рука непроизвольно потянулась к бардачку, где лежало что-то чёрное и огнестрельное. Надеюсь, не понадобится…

– Приветствую, милейший, – я растянул губы в улыбке, будто мы были старыми друзьями.

– И тебе не хворать, падший ангел, – поставщик отсалютовал флягой, вынутой из недр белого пальто, и приложился к ней.

– Так по какой причине позвали меня? Нетелефонный разговор? – Я встал в нескольких шагах от него. Святослав маячил за спиной – живая стена, готовая среагировать на мой жест.

– Знаешь, не смогу доставить партию. Всё до единой забрало государство. Хорошо хоть смог откупиться. А всё из-за одного урода… – Он ухмыльнулся, блеснув золотым клыком.

– Какие ко мне претензии? – холодно оборвал я. – Я здесь при чём?

– Самые прямые. Хочешь машины – договаривайся с государством. Они их изъяли как контрабанду. – Его улыбка стала шире, обнажив золотые зубы.

– Мне плевать. Если не поставишь товар в срок – разорву связи. И помни: те, кому ты откупился, – мои люди. Без меня ты даже из города не выйдешь, не то что спрячешься.

Ответом был смех. Хриплый, нервный. Смех человека, который знает что-то, чего не знаю я.

Пока я складывал пазл в голове, Святослав рванул меня на себя. Вовремя. Лезвие вспороло воздух там, где секунду назад был мой глаз.

Дальше – мгновения:

Святослав рванул руку амбала с ножом, выворачивая её так, что кости захрустели, как старые шестерни. Тот взвыл – звук, похожий на ржавый гудок на скрепке, – и клинок звякнул о бетон. Рывок к левому – удар ногой в грудь, отточенный ещё в детдомовских драках. Амбал отлетел на два метра, будто его швырнула невидимая рука, и пистолет выпал из разжавшихся пальцев, блеснув никелем в свете фонаря.

– Адское отродье! – завопил поставщик, шаря под пальто. Его белый рукав на миг задрался, обнажив золотой браслет с гравировкой “Спаси и сохрани”. Не ожидал, видимо, что его “псы” сдохнут так быстро – без единого выстрела.

Святослав, заломил ему руку за спину, впечатав лицом в асфальт. Грязь прилипла к щеке поставщика, смешиваясь с потом.

– Мордой в пол, сука! – прорычал Святослав, давя коленом на позвоночник. Его голос дрожал от ярости, но пальцы, сжимающие руку жертвы, двигались методично, как механизмы. Внутри него боролись два человека: один – ребёнок, который молился перед иконами, другой – зверь, выращенный в подпольных боях.

– Послушай его, милейший, – я поднялся, стряхивая пыль с пиджака, будто это был не портовый мусор, а конфетти. – И помни: мои люди везде. Даже в тех кабинетах, где ты откупался. – Последнее слово я выделил, глядя на его браслет. Символ веры, превращённый в аксессуар коррупции.

– Лови! – Святослав кинул мне пистолет, выпавший из руки поставщика. Ловким движением я поймал его на лету. Рукоять была тёплой – будто оружие уже знало, что ему предстоит.

– Выбирай, милейший: либо я всаживаю пулю в висок, и твой труп кормит рыб в порту, – ствол упёрся ему между глаз, – либо извиняешься и выполняешь условия. – В голове мелькнула мысль: “Сколько их уже было – этих „условий““? Но лицо осталось неподвижным.

Он молчал, сжав зубы. Святослав дёрнул его руку сильнее, вырывая хриплый вопль:

– А-а-а! Хорошо-хорошо! Всё будет! Дайте две недели!

Я сместил дуло, прозвучал выстрел. Пуля впилась в землю в сантиметре от его уха. Воронка дымилась, пахнуло гарью и железом.

– Пять дней. Отсчет пошел со вчерашнего вечера. – Я развернулся, бросив пистолет Святославу. Тот поймал его одной рукой, не глядя. – Уходим.

Святослав поднялся, бросив последний взгляд на поставщика. Его пальцы непроизвольно коснулись креста под рубашкой – жест, оставшийся от веры, которую он пытался убить, но так и не смог.

***

– И вот, милейшая, как-то так мы и разобрались с делами, – улыбнулся я, протягивая горсть винограда Алексе. Она сидела напротив, перебирая золотистый браслет на запястье – подарок, который я вручил ей час назад. Каждое звено цепочки было выгравировано инициалами “С.С.”, будто я клеймил её своей собственностью. Странно: день рождения у меня, а подарки делаю я. Но ладно – свою “награду” я возьму позже. Я уже представил, как буду медленно раздевать ее, как ее губы будут осыпать мое тело, а затем…

Алекса взяла виноградину двумя пальцами, будто держала ключ от чужой тайны, и медленно провела языком по кожуре, не сводя с меня глаз. На ней было платье цвета вечерней сирени. Оно облегало её талию, как вторая кожа, а туфли на шпильке впивались в пол, оставляя едва заметные царапины. “Как и всё, к чему она прикасается”, – подумал я.

Святослав сидел за соседним столиком, растворяясь в тени. Нет, он был тенью. Его пальцы нервно постукивали по стакану с водой – единственный признак жизни. Она не обращала на него внимания – будто его и не существовало. Мы неторопливо ели салаты, запивая вином из хрустальных бокалов, которые я специально заказал для этого вечера: их края были украшены практически невидимым узором, но Алекса определенно точно заметила его.

Классическая музыка лилась из-под сводов зала, но я слышал только её смех – тихий, как звон маленьких колокольчиков..

И тут оркестр заиграл вальс. Моцарт. “Реквием”. Неожиданный выбор для ресторана. Впрочем, оно идеально описывает мое настроение.

– Прошу, милейшая. – Я поднялся, плавно приблизился, протянул руку. – Не составите компанию? Хочу лицезреть ваше умение… и, возможно, научиться.

– Какая неприкрытая лесть, – она улыбнулась, но руку дала. Её пальцы были холодны, как металл пистолета, который я сегодня утром выкинул в воду на том порту.

Мы закружились. Её ладонь дрожала в моей, словно пойманная птица, но взгляд оставался твёрдым. Зал расплывался в тумане – остались только её глаза, карие, как осенние листья, подёрнутые инеем, и губы, касающиеся моего уха.

Святослав за соседним столиком скрипнул зубами. Он ненавидел, когда я выставлял его наблюдателем в таких играх. Но сегодня он молчал. Все, что ему остается – просто быть рядом и не отсвечивать. Сегодня он знал: эта ночь – не его битва.

Глава 3

Наверное, это мой первый праздник, который я решил посвятить не ему, а именно себе. И это было чудесно.

Вокруг нас красовалась дорогая мебель, музыка плела свою атмосферу, а блюда на столе усиливали восприятие роскоши. Алекса была красива – и прекрасно это знала. Но ещё она была умна, и пользовалась этим без зазрения совести.

После танцев мы вернулись за столик. Я лично налил ей вина, игнорируя официантов, которые слонялись по залу, как пустые манекены.

– За прекрасную звезду, что упала к нам с неба, – произнёс я тост, не отрывая взгляда от её губ.

Она смущённо улыбнулась, поднимая бокал. На кончиках её пальцев дрожала капля вина – будто она боялась, что стекло треснет от её прикосновения.

Щёчки её покраснели. Вино, конечно, быстро ударяет в голову, если переборщить. Но мы оба, кажется, начали это понимать слишком поздно.

– Мне с тобой… очень хорошо, Серафим, – сказала Алекса, придерживая подол платья и опустив взгляд. Её голос звучал, как шёпот шин по гравию – мягко, но с трещиной внутри.

– Ты устала? Я могу отвести тебя к себе, а утром – домой. Не волнуйся, всё будет хорошо, – произнёс я, оказавшись за её спиной, и поцеловал в шею. В нос ударил аромат духов, которые я подарил ей два месяца назад, – лавандовые нотки, смешанные с чем-то горьким. Удивительно, что они до сих пор сохранились.

– Хочешь, чтобы я осталась у тебя на ночь? – игриво спросила она, дотронувшись кончиком пальца до моего носа.

– Разумеется, если этого хочешь ты, – сказал я, выделяя последнее слово. Девушки обожают иллюзию выбора, даже когда его нет.

– Раз всё ложится на мои хрупкие плечи… – протянула Алекса, но её голос оборвался, когда я резко крикнул через зал:

– Свят! Собирайся, подвезу.

Он доедал стейк, запивая вино прямо из бутылки. “М-да. Рановато тебе ещё в высшее общество, Святослав”, – подумал я, глядя, как он вытирает губы рукавом.

– Отвези меня домой, – твёрдо сказала Алекса, обнимая меня за руку. Её ноги дрожали – явный признак усталости от каблуков.

– К тебе или ко мне, милейшая?

– Каждый к себе. Я ужасно устала… – Она зевнула, нарочито широко, как кот, который манипулирует хозяином.

– Конечно, милейшая… – улыбнулся я, и лишь через миг до меня дошёл смысл её слов. – Прости… что?

– Ну ты даёшь: закружил, накормил, напоил – и ещё спрашиваешь… – её голос, секунду назад казавшийся сладким, как мёд, теперь ударил по мне, будто молотом по черепу. Улыбка стёрлась с моего лица, но руки не разжались. Если уж играть кавалера – то играть до конца.

– Может, всё-таки проведёшь ночь у меня? Обещаю: не пристану. – Разумеется, я врал. Приблизился, чтобы поцеловать, но она вставила указательный палец между нами – жест, острый, как нож.

– Потише, Серафим. Неужели надеялся на большее? – Алекса прищурилась, её лицо стало холодным. Нужно срочно исправлять ситуацию.

– Если ты подразумеваешь, что “большее” – это видеть тебя при свете луны, пока я играю на рояле, и мы распиваем коньяк… – сказал я первое, что пришло в голову. Рояля у меня не было. Навыков игры – тоже. Был только алкоголь и ложь, которая пахла дороже духов.

– Прости, Серафим, но после этого я теперь не хочу оставаться с тобой на ночь. – Её голос звучал спокойно, но каждое слово впивалось в меня, как гвоздь. Я прикусил губу, пряча отвращение. “Подожди. Ты ещё станешь моей”.

Сейчас мир сузился до одной точки: Алекса. И мне отчаянно хотелось, чтобы эта точка перешла ко мне в спальню.

До машины добрались быстро. Я спросил о её самочувствии дважды, но каждый раз слышал только “нормально”. Её ответы обрубали мои попытки сближения, как нож – нити марионетки. Даже вино отступило, оставив трезвость, которая раздражала вдвое сильнее.

Это было не просто обидно. Это полный крах. Никто ещё не смел отвергать меня так нагло. Да кто она вообще?! Сучка… как посмела…

Я осторожно опустил её на переднее кресло, а сам занял водительское. Святослав, словно ветер, бесшумно втиснулся в последний ряд. Он шевельнулся, будто хотел что-то спросить, но наши взгляды столкнулись в зеркале заднего вида. Боец мгновенно отвёл глаза, будто получил невидимый удар в челюсть. Умный человечек, – подумал я, – знает, когда помалкивать.

Сегодняшний день рождения бьёт все рекорды по отвратительности. Поставщик подвёл, отец, а тут ещё и Алекса… При воспоминании о нём кулаки сами сжались на руле. Хотелось разбить что-нибудь железное. Лена? Пусть подождёт. А проститутки? Нет, до дна ещё не докатился. Пока хватает Лениного лицемерия.

– Серафим, включи печку, пожалуйста, – прошелестела пассия, кутаясь в шубку. Её голос вибрировал от холода или страха – не разобрать.

– Милейшая, ваши желания – закон для меня, – процедил я сквозь зубы, тыча пальцем в кнопку обогрева. Сама не могла, принцесса? – мысленно добавил, глядя, как она сворачивается калачиком на сиденье. Сняв шубку, она бросила её на колени, словно щит, и прильнула лбом к стеклу. Через минуту её ровное дыхание заполнило салон.

Святослав за спиной вдруг шевельнулся. В зеркале мелькнул его профиль – скулы, острые как лезвия, и короткая молитва, слетевшая с губ. Старухины привычки, – хмыкнул я про себя. Даже здесь, в моей машине, он продолжал считать чётки на руке.

Её лицо, ещё несколько часов назад казавшееся совершенством, теперь напоминало маску, скрывающую трещины. Как так выходит, что одна женщина может быть одновременно магнитом и отталкивающим полюсом? Хотя… почему нет? Вот она – дышит рядом, пахнет дорогими духами и ложью.

– Как тебе сегодняшний вечер? – бросил я, не отрывая взгляда от дороги. Вдруг я опять вляпался в какую-то сентиментальную ловушку? Женщины – существа… Проще разгадать криптографический код, чем понять, чего они хотят сами.

– Спасибо за чудесный танец, ужин, браслет… – Алекса говорила так, будто читала шпаргалку “Как ублажить самовлюблённого идиота”. – Ты просто волшебник!

Волшебник? Ну конечно. Волшебник, который не может понять, почему ты не рвёшься в его постель после всех этих клоунад с розами и шампанским.

– Тогда… почему ты не захотела ехать ко мне? – спросил напрямик.

– А я должна хотеть? – Голосок такой невинный, будто она спрашивала, не нужно ли подать чай.

Должна? Должна, милая. Ты же сама три часа строила глазки, будто я – последний шоколадный эклер на земле.

– Алекса, милейшая, не нервничайте. – Я растянул губы в улыбке, от которой заныли скулы. – Сегодняшний вечер подарил мне умопомрачительный… душевный оргазм. – Ваше общество – лучшее лекарство для моего сердца.

Она засмеялась – звонко, как колокольчик, за которым скрывается гвоздь. Интересно, ты хоть сама веришь в этот цирк?

– Вот так-то лучше. – Алекса хихикнула, будто мы только что разделили секрет, а не обменялись дежурными фразами. Её пальчик, украшенный моим браслетом, теперь чертил круги на запотевшем стекле. Какая ирония – она рисует сердца, а я считаю минуты до её исчезновения из моей машины.

Внутри всё закипало. Эта её манера – говорить с придыханием, будто каждое слово – подарок, а за спиной уже строит планы, как выставить мне счёт за “случайно” разбитую вазу… Спокойно, Серафим. Сейчас она – ключ от твоей постели. Позже будешь рвать на ней простыни или её горло – решай сам.

И тут в голову пришла идея. Такая гадкая, что я едва не включил аварийку, чтобы обдумать её. А что, если… Нет, даже думать об этом мерзко. Но чем дольше я размышлял, тем соблазнительнее казалась мысль подлить в её бокал что-то покрепче страсти. Она же сама просит об этом, верно? Эти взгляды из-под ресниц – не нежность, а приглашение к войне.

Святослав за спиной вдруг всхрапнул, перекрестился во сне и снова затих. Даже в отключке молится, как его дед-фанатик. Алекса тоже дремала, устроившись на шубке, будто на троне. А я всё ехал. И ехал не туда.

Часы показывали два ночи, когда я свернул на просёлок. Никаких указателей, только тени деревьев, нависающих над дорогой, как судьи. Сначала кусты царапали днище, потом начались сосны – молчаливые, с занесёнными снегом ветвями. Идеальное место.

Ещё не лес, но уже и не цивилизация. Святослав и Алекса даже не заметили, как мы свернули с трассы. Спят, как младенцы. Удобно.

Сердце колотилось так, будто хотело выскочить через горло. В голове – адский микс из желания и… Чего? Совести? Я хрипло рассмеялся. Совесть – это для тех, у кого есть что терять. А мой план… Он созревал, как яд в железах паука. Сегодня всё будет иначе. Сегодня я не уйду с пустыми руками.

Алекса спала, прижавшись щекой к стеклу. Её губы слегка приоткрылись, будто она во сне всё ещё шептала комплименты. Какая ирония – ангельское лицо, а внутри расчётливая змея.

– Приехали, – бросил я и резко нажал на тормоз. Святослав сзади стукнулся лбом о стекло, Алекса ахнула, хватаясь за ручку.

– Что случилось? – её голос дрожал, как струна. Ищи ответ в лесу, детка.

– Свят, на выход, – рявкнул я, не оборачиваясь. – Поможешь с… С машиной.

Мы вышли. Святослав, шатаясь, потёр ушибленный лоб. Его пальцы машинально нащупали чётки под курткой. Да, молись, пока есть время. Алекса осталась внутри, прижав ладони к стеклу. Её взгляд метался между мной, лесом и дорогой – той, что мы уже не увидим.

– Че? Шина? – Святослав вышел, поёжился, выругался на мороз, а уже потом спросил. Я молчал, глядя на машину. Как будто прощаюсь с ней. Или с собой.

– Ну? – Он тронул моё плечо, и я вздрогнул. Задумал – делай. Делаешь – не думай. Сердце застучало так, будто хотело пробить грудную клетку. Руки онемели, но не от холода – от страха. Или от возбуждения.

– Хочешь развлечься? – спросил я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. Тот же холодок в позвоночнике.

– О-о-о, это мы всегда! Виски-кола? – Святослав оживился, но тут же нахмурился, заметив пакетик в моей руке. Красная таблетка, похожая на вырванное из груди сердце, мерцала в лунном свете.

– Кое-что круче, – я протянул ему дозу. – Глотай.

– Серафим, нах! – он отшатнулся, перекрестившись. – Я не по этой части. Водка, закуска… – его голос дрогнул. – Это же дьявольщина?

– Дьявольщина? – я рассмеялся. – Свят, ты в детдоме молитвы зубрил, а я – химию. Догадайся, у кого знаний больше?

Он замер, глядя на таблетку. В его глазах вспыхнула тень прошлого – бабушка с чётками, дедовы проповеди… А потом он схватил пакетик.

– Только… это в последний раз, – прошептал он. – И чтобы Алекса не узнала.

Слишком поздно, Свят. Она уже не узнает ничего.

– Я сошел с ума. Нет! – Святослав отшатнулся, но пальцы уже тянулись к пакетику, будто он был зачарован. – Это же дрянь какая-то!

– Просто придаст энергии, – я пожал плечами, наблюдая, как его рука дрожит. Врать? Не вру. Почти. – Как допинг.

Его лицо превратилось в маску театра: борьба, страх, жадное любопытство. Он смотрел на таблетку, как на яблоко в Эдеме – ядовитое, но сладкое.

– Уснёшь под утро. Без глюков. – Зато с кошмарами, которые я тебе устрою. – Давай, Свят. Или ты боишься, что кто-то с того света увидит?

Он вздрогнул. Чётки под курткой щёлкнули, как счётчик Гейгера.

– Че это вообще такое? – пробурчал он, вертя таблетку. Красное сердце мерцало в его ладони, будто живое.

– Аф-ро-ди-зи-ак, – повторил я, растягивая слоги. Пусть думает, что это любовь. А там…

Он закинул таблетку в рот, запил водой. Глотай. Глотай мою ложь. Глотай свою судьбу.

– Вот и умница, – усмехнулся я. Теперь отступать некуда. Ни ему, ни мне.

Лес вокруг шумел, как тысяча шепчущих голосов. Скоро здесь станет ещё теснее от криков.

Мы втроём втиснулись в салон. Алекса металась взглядом между мной и Святославом, сжимая телефон так, что ногти впились в экран. Глупышка. Здесь даже волки не ловят сигнал.

– Дай телефон, милейшая, – процедил я, не отводя глаз. На мгновение в её взгляде вспыхнул страх – чистый, как стекло. Наконец-то. Долго же ты притворялась, что не чувствуешь подвоха.

– З-зачем? – она попыталась улыбнуться, но получилось это слабо.

– Позвонить. Мой сломался, – а твой скоро станет бесполезным куском пластика.

Она протянула аппарат, следя, как я разблокирую его.

– Что происходит? Где мы?! – её голос сорвался на визг. Бабочка чует липкую нить.

Я молча опустил рычаг её кресла. Оно откинулось почти горизонтально, заставив её голову запрокинуться. Вот так. Теперь ты – бабочка под стеклом.

Святослав сзади вдруг завозился, бормоча что-то о “грехах плоти”. Началось. Его пальцы судорожно сжали чётки. Скоро они понадобятся тебе больше, чем мне – телефон.

– Серафим, что происходит?! – Алекса почти кричала, но голос сорвался на фальцет. Её пальцы вцепились в подголовник, как в спасательный круг.

Я усмехнулся и швырнул телефон в темноту за окном. Прощай, связь. Прощай, Алекса.

– Раздевайся, блять! – Святослав рявкнул так, что затрещали стекла. Его глаза, обычно холодные, теперь пылали, как угли в костре. Алекса сжалась в комок, прикрывая грудь руками.

– Мальчики, если это шутка… – её голос дрожал, но она ещё пыталась улыбаться. Держится за иллюзии, как за соломинку.

Святослав, словно одержимый, вцепился в её плечи. Его пальцы, украшенные татуировками из детдома, впились в кожу. Он больше не боится греха. Таблетка сделала своё дело.

– Отпустите! Я вас засужу! – завизжала она. Лес ответил эхом, будто смеялся над её наивностью.

Я медленно провёл ладонью по её ноге.

– Милейшая, здесь даже волки не слышат криков. – А ты думала, я шучу про душевный оргазм?

Святослав вдруг зарычал, рванув платье. Кнопки посыпались, как сломанные четки. Твои молитвы не спасут тебя. Алекса билась в истерике, но он уже не человек – зверь, которого я сам выпустил из клетки.

– Свят… – попытался я, но он рычал, как зверь. Игра началась. Теперь её не остановить.

Лес шумел, снег засыпал следы, а в салоне пахло страхом и адреналином. Вот она – моя месть за все её игры.

Моя ладонь легла на её грудь – не грубо, но с уверенностью владельца. Алекса билась в руках Святослава, как пойманная птица, но его хватка была железной. Смешно.

Я провёл рукой от ключицы до бёдер, чувствуя, как её тело дрожит. Идеально. Как фарфоровая статуэтка… которую сейчас разобьют.

– Пожалуйста! – взвизгнула она, когда платье треснуло, обнажая сиреневый бюстгальтер. – Я скажу, что сама порвала его в туалете! Честно! – слёзы лились по щекам, но её ложь звучала жалко. Поздно, милая. Ты уже не в том положении, чтобы торговаться.

Святослав вдруг застонал, сжимая чётки под курткой. Его лицо покрылось потом, а в глазах боролись ярость и мольба. Держись, Свят. Ещё чуть-чуть.

– Милейшая, – прошептал я, прижимаясь губами к её уху, – здесь нет туалета. Только лес. И мы. – И твои крики, которые скоро станут музыкой.

Она замерла, поняв, что договориться не получится. В её глазах вспыхнула ярость – настоящая, не та, что она изображала в ресторанах. Вот теперь ты настоящая. Живая. Моя.

Святослав вдруг зарычал, рванув последнюю ткань. Да. Пусть знает, что такое ад.

Прости Алекса, но у меня есть план, и я буду его придерживаться.

– Закрой ей рот, – бросил я. Святослав прижал ладонь к её губам, заглушая крик. Как в детдоме затыкали рот подушкой.

Платье треснуло, обнажив тело, которое я раньше ласкал бы с разрешения, как только она позволила бы это. Теперь это не имело значения. Она больше не хозяйка своей кожи.

Внутри всё замерло. Страх сменился холодным расчётом. Хочу. Значит, возьму.

Слёзы Алексы смазали макияж, превратив лицо в маску трагедии. Как в театре, только без аплодисментов.

– Милейшая, – прошептал я, срывая остатки ткани, – ты сама выбрала этот спектакль.

Святослав вдруг замер, его пальцы судорожно сжали чётки. Молится или проклинает? Но таблетка уже сделала своё дело – он отпустил руки Алексы, будто они обожгли его.

И тогда я вошёл в неё. Не грубо. Холодно. Как нож в масло.

Лес за окном зашумел громче. Даже сосны отворачиваются.

***

Туман облепил машину, как саван. Казалось, даже время застыло в этой белой пелене.

– Серафим… – голос Святослава дрожал, будто его рвало словами. Я молчал. Внутри всё онемело – не от страха, а от пустоты.

– Серафим… – повторил он, коснувшись её лица.

– Заткнись, дай подумать! – рявкнул я, но мысли скользили, как рыба в руках.

– Она не дышит, – выдохнул он, отдернув руку, будто обжёгся. – Пульса нет. Блять, мы её убили!

Я ударил его по щеке – не сильно, но чтобы прервать истерику. Слабак. Раньше надо было думать.

– У неё пульса нет! – в его голосе звучала мольба, будто я мог вернуть её обратно.

Да. План был – использовать и отпустить. Но теперь… Я смотрел на её лицо – белое, как снег за окном, с размазанной тушью. Кукла с разбитым механизмом.

– Сука… Всё пошло к херам! – прошипел я, сжимая кулаки. Внутри клокотала ярость. Не на неё. На себя. На эту долбанную таблетку. На его слабость.

Святослав вдруг начал креститься, шепча что-то на церковнославянском.

– Прекрати! – рявкнул я, но он уже не слышал. Его взгляд был прикован к её руке – той самой, что лежала на моём плече во время танца. Теперь она безжизненно свисала, как ветка, сломленная бурей.

– Что значит “не по плану”?! – Святослав навис надо мной, его крестик впился в грудь, как клык. – Ты втянул меня в это дерьмо! – Как в детдоме, когда старшие заставляли воровать.

– Тихо, – процедил я, впиваясь взглядом в его перекошенное лицо. – Придумаем. Сейчас.

Он метался по салону, бормоча молитвы и матерщину вперемешку. Бабушка вертелась бы в гробу, слыша его “божьи кары”.

– … на зоне шкуру сдерут… – вдруг выпалил он. И тут меня осенило.

– Избавимся от трупа, – бросил я.

– Ты, блять, сдурел?! – он схватил меня за ворот, но руки дрожали. – Это не кошка под мостом! Это…

– Это ничто, – перебил я. – Пока мы не сделаем его чем-то. – Считай до десяти, Свят. Как учил дед.

Он замер, глядя на Алексу. Её волосы разметались по подголовнику, как венец. Красиво. Жаль, что холодно.

– Ты… ты же знаешь, что будет, если… – его голос сорвался.

– Знаю. – Я усмехнулся. – Но ты же веришь в ад, да? Там тебе и расскажут.

Святослав вдруг ударил кулаком по стеклу. Слабак. Раньше надо было бояться.

Я вышел, хлопнув дверью. Святослав застыл, как восковая фигура: крестился, бормотал молитву, а его пальцы судорожно сжимали чётки. Молись, пока есть время. Потом будешь каяться в другом.

Воздух пропах хвоей и кровью. Туман редел, обнажая чёрные силуэты деревьев. Здесь. Нужно спрятать её здесь. Но земля мерзлая – не закопаешь.

Внезапно услышал журчание. Ручей. Вода смывает грехи, да, Свят?

Меня скрутило рвотой. Желудок выворачивало, будто я проглотил раскалённые угли. Сам виноват. Ты же хотел её тело? Получи. Каждый спазм отдавался в висках: убийца, убийца, убийца.

Святослав в машине не шевелился. Только губы дрожали, шепча: “Господи, помилуй”. Помилуй? Поздно. Ты сам стал палачом.

Я шёл вдоль ручья, спотыкаясь о корни. Руки онемели, мысли путались. Как глупо. Ты же всегда контролировал всё. А теперь?

Тело Алексы в салоне… Её белое лицо, размазанная тушь… Она была лишь инструментом. Как и ты, Свят.

Но внутри всё горело. Не от адреналина – от стыда. С каких пор я чувствую это?

Болото затаилось в чаще, как гнилая пасть. Снег здесь таял, будто земля сама отплёвывалась от него. Идеальное место. Вода сожрёт всё – следы, запах, крики.

Я шёл назад, спотыкаясь о корни. Виски пульсировали, как будто в голову вкручивали раскалённые шурупы. Скоро всё кончится. Адвокаты, отцовские связи…

Святослав сидел в машине, уставившись на Алексу. Его глаза напоминали стёкла витрины – пустые, мутные. Чётки в руке застыли, будто их вырезали изо льда.

– Святослав, – позвал я, хлопнув дверью. Ноль реакции. – Я нашёл место. Болото. – Говори громче. Он теперь глух к жизни, как к молитвам. – Пронеслась мысль.

Он не шевелился. Только губы шептали что-то беззвучно, а взгляд прикипел к её лицу. Видит ли он в ней ангела или демона?

– Свят… – я тряхнул его за плечо.

Он дёрнулся, словно очнулся после удара током, и вдруг схватил меня за горло. Его пальцы дрожали, но хватка была железной.

– Ты… мы… – он задыхался, как рыба на льду. – Это ад, Серафим. Ты ведёшь нас в преисподнюю.

– Уже, – прохрипел я. – Теперь помоги мне. Или останешься здесь. С ней.

Он разжал руки. В его глазах плескалось безумие. Добро пожаловать в мою реальность, Свят.

Её глаза.

Они не могут смотреть. Она мертва.

Но взгляд пронзал, как лезвие. Пустота в зрачках кишела ненавистью, будто адский слизень полз по моей душе. Я захлопнул ей веки, но образ остался – выжженный на сетчатке. Ты сам хотел этого. Ты. Сам.

– Очнись! – рявкнул я, влепив Святославу пощёчину. Он моргнул, словно вынырнул из тины, и в его глазах мелькнуло осознание.

– Что мы наделали… – прошептал он, глядя на Алексу. Его пальцы судорожно сжали крестик.

– Запомни: сейчас мы спрячем труп и забудем. Ясно?! – заорал я, тряся его за плечи. – Одному мне её не утащить. Бери за ноги.

– Нужно сдаться…

– Взял за ноги, сука! – Он послушно наклонился, но руки дрожали, как у паралитика. Сломался. Как тогда, в детдоме, когда его заставляли красть.

Мы потащили тело к болоту. Снег под ногами хрустел, как кости. Святослав шёл, как на автомате: взгляд в никуда, губы шепчут что-то. Молитву или проклятие?

– Ты же веришь в ад? – бросил я, чувствуя, как желчь подкатывает к горлу. – Это наш билет туда.

Он не ответил. Только чётки в его руке щёлкнули, как счётчик апокалипсиса.

Двадцать минут. Или вечность? Святослав то и дело впадал в ступор, а меня выворачивало в кусты. Главное – дойти. Главное – сбросить груз.

– На счёт три… – прохрипел я. Он кивнул, как марионетка. Раскачивали её, как мешок с мусором. Бульк. Звук, от которого кровь застыла в жилах.

Тело тонуло медленно, будто болото смаковало каждую секунду. Смотри, Свят. Водяной забирает её в свои объятия. Телефон последовал за ней – блеснул в лунном свете, как последний крик о помощи.

Обратно шли, спотыкаясь. Мороз впивался в кожу, но дрожь не от холода. Это лихорадка вины. Или страх? Святослав шёл, уткнувшись взглядом в землю. Его чётки звенели, как цепь.

В машине повисла тишина. Не было слышно даже дыхания. Только липкий запах болота въедался в кожу, напоминая: теперь вы – монстры.

***

Я высадил Святослава у его дома.

– Если что – звони. Если кто спросит – молчи. Если сдашь… – Не сдаст. Таблетка сделала своё дело. Теперь он – мой.

Сколько дней прошло? Неделя? Месяц? Я пил, как никогда. Виски лилось в горло, как расплавленный свинец, но мысли всплывали, будто трупы в болоте. Нет раскаяния. Только страх решётки. Страх, что Свят сломается. Страх, что отец не узнает, не поймет, не примет.

Отец. Его лицо всплыло в памяти – холодный мрамор. Рука сама потянулась к бутылке.

Я засмеялся, и смех отдавался в стенах, как эхо выстрела.

Почему? Почему я всё ещё жду его одобрения? Он же превратил моё детство в ледник. Каждое “недостаточно хорошо” – как удар хлыста. А теперь я звоню ему. Как собака, возвращающаяся к хозяину с окровавленной пастью.

Палец застыл над кнопкой, но я нажал. Гудки. Один. Два. Три. Сбрось. Сбрось, пока не поздно!

– Слушаю, – голос отца звучал устало, будто я уже надоел ему. Как всегда.

– Отец… мне нужна твоя помощь. – Помощь? Или прощение?

Тишина. Даже дыхания не слышно. Он никогда не дышит, когда я рядом.

– Что случилось? – спросил он наконец. Холодно. Кратко. Как приговор.

– Это… сложно. – Сложно объяснить, как я стал твоей копией. Скажи, ты ведь также убил мою мать?

– Говори яснее.

Я сжал телефон до боли в пальцах.

– Я… возможно, влип в историю. Нужно, чтобы ты… прикрыл меня.

Он хмыкнул. Тот самый смешок, которым он встречал мои детские поражения.

– Ты уверен, что заслуживаешь этого?

Нет. Но я же твой сын. Твоя кровь. Твоя ошибка.

– Уверен.

– Хорошо. Завтра приезжай в офис.

И связь прервалась.

Глава 4

Будильник впился в мозг дрелью. Я потянулся к бутылке виски.

Стол был усыпан крошками и окурками. Моя империя в миниатюре: крохи вместо контрактов, пепел вместо прибыли.

Телефон мигал уведомлениями. Сообщения от партнёров: “Серафим Станиславович, по поводу сделки…”, “Нужно обсудить квартальный отчёт…”. Смешно. Они даже не заметили, что я пропал. Компания – змея, которая сама себя кусает за хвост.

Я встал, шатаясь, как пьяный матрос. В зеркале отразился незнакомец: синяки под глазами, щетина, треснувшая кожа на губах. Мой личный апокалипсис. Отец бы гордился.

“Хорошая компания работает без владельца”, – всплыла фраза из учебника по менеджменту. Верно. Моя – работает без души. Без меня.

Но сегодня нужно в офис. Отец ждёт. Интересно, он уже чувствует запах болота на мне?

***

Год.

Триста шестьдесят пять дней, наполненных виски и сожалениями.

Тот день всплывает в памяти, как труп в болоте – неожиданно, с тошнотворным бульканьем. “Сучий выродок”. Его слова звучат в голове, как приговор.

Он проявил эмоции… Всего раз, один-единственный раз. Когда я позвонил ему той ночью, голос его изменился… нет, не от страха. От отвращения.

– Ты – позор, – сказал он тогда. – Но я помогу.

И помог. Адвокаты, полиция, связи – всё как по маслу. Смазанному кровью. Но с тех пор – ни звонка, ни взгляда. Он стёр меня, как пятно с костюма.

Компания крутится, как заводная игрушка. Я – её тень. Интересно, он гордится мной? Нет. Он просто выполнил долг. Не потому что любил, а потому что надо.

Я налил виски. Лёд звякнул о стекло, будто смеялся. “Сынок, ты хотел моего внимания? Вот оно. Я купил твоё молчание.”

И плевать, что душа горит. Она же уже не чувствует боли.

Мы живём со Святославом “спокойно”. Если это можно назвать жизнью. Он теперь молчит даже в церкви, а я… я просто пью. Чем больше виски, тем меньше болит. Ложь. Боль просто становится тише.

Если бы не та ночь… Если бы я не разорвал её плоть, как дешёвую ткань… Нет. Не оправдывайся. Ты хотел именно этого. Чтобы отец увидел, на что способен его сын. Чтобы он почувствовал хоть что-то.

Стопка опрокидывается в горло. Огненная река. Горит? Пусть. Я уже привык к пеплу внутри.

Хочу бросить всё. Бросить эти жалкие попытки купить его любовь кровью и грязью. Но не могу. Он – мой воздух. Мой яд. Моя единственная причина дышать и задыхаться.

– Любовь, – хрипло смеюсь я в пустоту. – Все твердят: “Люби!” А я не хочу ничьей любви. Только его. Даже если для этого мне придётся спустить в болото сотню таких, как Алекса.

Но что дальше? Снова виски? Снова звонки “лучшим адвокатам”? Снова…

Мысли размываются. Отец, ты гордишься? Твой сын – чудовище. Твоё чудовище.

Планы роились в голове, как мухи над падалью. Но телефон вновь впился в мозг звонком. Не сейчас.

Второй звонок. Проклятье.

– Сука! – рявкнул я, швырнув пустую бутылку в стену. Стекло брызнуло, как кровь. Красиво. Как в ту ночь.

Третий звонок. Ноги запутались в проводах от колонок, я едва не рухнул в кучу бутылок. Горничная уберёт. Или нет? Она же боится меня, как и все.

Четвёртый звонок. Телефон лежал на столе, придавленный полотенцем, будто его специально спрятали.

– Да, слушаю, кто?! – прорычал я, не глядя на экран.

– Серафим… – голос Святослава дрожал, как натянутая струна. – Я так больше не могу…

Не можешь молчать? Или не можешь жить с тем, что мы сделали?

– Чего ты хочешь? – бросил я, опрокидывая остатки виски. Говори быстрее. Мне нужно придумать новый план. Новый способ заставить отца гордиться.

– Она… мне снится. Каждую ночь. Её глаза…

– Заткнись. – Они снятся и мне. Но я не ною, как побитая собака.

– Серафим, мы же убийцы…

– Мы? – я рассмеялся, и смех отдался в стенах, как эхо выстрела. – Ты – пешка. Я – король. А она… – она была лишь инструментом в нашей партии.

Святослав зарыдал. Слабак. Раньше надо было думать.

***

– Свят, что случилось? – бросил я, сжимая в руке осколок бутылки. Как его душа – острые края, которые ранят даже при прикосновении.

Он говорил, захлёбываясь словами: бессонница, кошмары, ангел, отворачивающийся с каждым днём. Слабак. Он верит в Бога, а я – в силу. В власть. В отца.

– …Бог покарает… – бормотал он, как мантру.

– Бог? – я рассмеялся, и смех отдавался, как скрип виселицы. – Ты же сам говорил: тело сгнило. Доказательств нет. Только твои сопли.

Но последняя фраза ударила, как нож:

– Я хочу сдаться…

Внутри всё похолодело. Нет. Только не это.

– Серафим… – его голос дрожал, будто лед под ногами. – Я больше не могу…

– Можешь. – Я подошёл ближе, чувствуя, как виски пульсирует в висках. – Ты помнишь, что было в той таблетке? – Ложь. Страх. Контроль.

Он замер.

– Ты думаешь, бог не узнает, что ты принимал наркотики, что ты убил человека? А он узнает! Узнает и все расскажет твоим верующим родителям! – Ты – моя марионетка.

– Но…

– Заткнись. – Я представил, как схватил его за горло, чувствуя, как пульс бьётся под пальцами. – Хочешь спать? Я дам тебе снотворного. Хочешь покаяния? Я куплю тебе церковь. Но ты не сдашься.

Он разрыдался.

– Серафим…

– Молись, Свят. Молись, чтобы я не вспомнил, как ты сам рвал её платье.

И он замолчал.

– А теперь слушай меня, – выплюнул я, и алкоголь в крови мгновенно превратился в лёд. – Ты думаешь, мы одни в этом болоте? – Ты – червь, Свят. А я – сапог. – Люди, которые прикрыли нас, едят таких, как ты, на завтрак. Имена? Ты недостоин даже знать их.

Он дышал в трубку, как загнанный зверь.

– Поэтому заткнись. Или я сам вырву твой язык. – Как тогда, с платьем Алексы.

– Прости, Серафим… – прошептал он, и связь оборвалась.

– Святослав! – заорал я, швырнув телефон. Экран треснул, как лёд на озере. Ирония. Ты тоже треснул.

Куртка натянулась на плечи, ключи впились в ладонь. Ноги несли меня вниз по лестнице, будто я снова мчался к тому проклятому ручью. Где ты, сука? У церкви? У дома? Или уже в полиции?

Холодный ветер ударил в лицо, но внутри пылал огонь. Если он сдастся… Нет. Я не позволю. Не теперь, когда отец почти поверил, что я – его достойный наследник.

– Святослав… – прошипел я, заводя машину. – Ты же помнишь, как кричала Алекса? – Как кричал ты. – Или напомнить?

Фары высветили дорогу, но в голове было темно. Что делать? Куда ехать? Ответ прост: туда, где пахнет ладаном и тленом. Он или молится, или сдох.

И то, и другое меня устраивает.

Дверь машины хлопнула, как выстрел. Ключ впился в зажигание, двигатель взревел, будто почуял кровь. Куда? Куда?!

Паника скребла мозг, как крыса в клетке. Если он в полиции… Если уже назвал моё имя… Руки сжали руль до боли. Нет. Он не посмеет. Не после той таблетки. Не после болота.

– Думай! – рявкнул я в пустоту. – Думай!

Его дом. Два полицейских участка. Север и северо-запад. Он пешком? Значит, ближе северо-запад. Там лес. Там тихо. Там…

Навигатор высветил маршрут, но я знал путь без него. Та самая дорога. Та самая ночь. Фары выхватили из темноты деревья – чёрные, как дула.

– Держись, Свят, – прошипел я, выжимая газ. – Если ты уже там… – Если ты покаялся… – Я сам стану твоим палачом.

Ветер завывал в окна, как голос Алексы. Она тоже звала на помощь. Ты слышал, Свят?

Святослав мог быть везде. И нигде. Моя теория – песок в руках. Он вышел из дома? Или ждёт меня в церкви с верёвкой на шее? Или уже признается полиции во всем?

Скорость росла. Стрелка спидометра дрожала, как нерв. Хорошо, что патрули не шныряют, как крысы. Если остановят… Нет. Не сейчас. Не тогда, когда отец почти поверил.

Я впился взглядом в дорогу, выискивая его силуэт. Идиот! Мы жили как тени год! Год! Но он сломался. Как старый стул под тяжестью вины.

– Сними трубку, сука! – заорал я в сотый раз, но ответом было молчание. Он уже в участке? Или молится?

Дорога выровнялась, и вдали показался участок – новенький, как игрушка. Скоро здесь будут копаться в нашем дерьме.

Педаль вжалась в пол. Машина рванула вперёд, будто чуяла запах страха. Свят… Если ты там…

Ветер завывал в ушах, как голос Алексы: “Помогите…”

Нет. Это не она. Это моя совесть. Если она вообще есть.

***

Удача. Ирония. Она всегда приходит, чтобы потом ударить сильнее.

Святослав стоял у ступеней, как приговорённый к смерти. Его фигура – серое пятно на фоне участка. Он даже не пытается бежать.

– Ты что творишь, сука?! – рявкнул я, схватив его за плечо. Голос сорвался на визг, но мне плевать. Только не здесь. Только не сейчас.

– Отъебись, – прохрипел он. Его глаза – пустые колодцы. Даже чётки на руке висели, как нити от спутанных молитв.

Я встал между ним и дверью. Как тогда, между ним и Алексой.

– Нужно поговорить. Спокойно. Контролируй себя.

– Ты не понимаешь… – его голос звучал, как скрип гвоздей по стеклу.

И тогда я увидел его лицо: синяки под глазами, будто он не спал год; порезы на щеке – следы ногтей или собственных рук? Он кается, всё это время кается.

– Свят… – я схватил его за ворот, вдавливая в стену. – Ты думаешь, тебе станет легче? А я? А наши “друзья”? – Те, кто прикрывал нас. Те, кто убьёт, если он сдастся.

Он молчал. Только губы шептали что-то. Молитву? Или признание?

– Ты сломался, да? – прошипел я. – Как тогда, с таблеткой. Как с платьем Алексы.

Он вздрогнул. Попался.

– Помнишь, как она кричала? – Напомни ему. Напомни, кто он. – Или тебе нужно видео?

– Давай поговорим, милейший, – процедил я, пытаясь отодвинуть его руку. – Успокойся. Нельзя здесь…

– Не сплю… – его голос сорвался на хрип. – Четыре месяца, Серафим! Четыре! А дома… – он задыхался, как рыба на льду. – Она кричит. Каждую ночь. Она! – И вдруг он рванул меня за грудь, припечатав к стене. Слёзы брызнули из глаз, смешиваясь с потом. Святослав. Мой палач.

– Пойдём в бар, – бросил я, сдерживая дрожь. – Виски. Водка. Всё, что хочешь.

– Да пошёл ты… – он разжал пальцы, и я упал, больно ударившись спиной. – Ты думаешь, я не пробовал? Молитвы, таблетки, водка… Ничего не гасит её глаза!

– Тогда бейся! – рявкнул я, поднимаясь. – Порвись с бандитами, как раньше. Я устрою конфликт – ты меня спасёшь. Как в старые времена!

Он вдруг ударил кулаком в стену – в сантиметре от моего лица. Брызги слюны летели в такт слов:

– Ты не понимаешь… Я… я предал Его. – Его пальцы судорожно сжали крестик. – Она… она…

Он не выдержит. Сломается. И потянет меня за собой.

– Ты думаешь, я не пытался? – Святослав шипел, как змея, прижатая к земле. Его пустые глаза прожигали меня насквозь. – Дрался, пока не падал… Но знаешь, что могу делать этими руками? – он сжал кулаки, и я услышал, как хрустнули суставы. – Только ломать. Кости. Жизни. Души.

– Психолог поможет, – бросил я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. Как тогда, когда я уговаривал его принять таблетку. – Он сохранит тайны.

– Хуелог… – прошипел он, и кулак врезался в стену рядом с моим ухом. Ещё сантиметр – и я бы оглох.

Секунды замерли. Его дыхание – как пар от ядерного реактора. Он сейчас взорвётся. Или сломается.

– В церковь, – внезапно выдохнул он. – Сведи меня в церковь.

Церковь. Место, где его бабушка учила молитвам. Место, где он просил прощения за каждую драку в детдоме. Ирония. Там же он теперь просит прощения за убийство.

– Хорошо, – кивнул я, растягивая губы в улыбке. Пусть думает, что я согласен. Пусть верит в спасение. – Но сначала поклянись: никакой полиции.

– Клянусь… – прошептал он, глядя сквозь меня. Он уже не здесь. Он на коленях перед Богом, который его отверг.

И тогда я понял: вера – это ловушка. Для нас обоих.

***

Мы ехали молча. Святослав крутил чётки, будто пытаясь отмолить каждую секунду пути. Его взгляд метался по зеркалу заднего вида, как загнанный зверь.

– Мне кажется, она здесь… – прошептал он вдруг, и я сжал руль до боли в пальцах. Он слышит её? Или это уже моя паранойя?

Вздохнул. Глупо. Ты же сам списывал её крики на алкогольные глюки.

Дорога до церкви тянулась, как петля на осине. Ещё пара километров. Или шагов до эшафота?

– Молитвы знаешь? – спросил он, и в голосе мелькнула искра надежды. Как тогда, когда он верил в мою “таблетку”.

– Нет, милейший, привык своими силами проблемы решать. – Ответил я.

Он отвернулся к окну. Снег падал, словно пепел с небес. Ты думал, Бог тебя простит? А я думаю, как тебя остановить.

Я и в самом деле никогда не молился и не знал ни одну из молитв. Но, до этого дня, считал, что знание их… бесполезно. А этот еще так вздохнул, словно я нанес ему глубочайшую рану.

“Вы прибыли в пункт назначения”, – высветилось на экране навигатора.

– Благодарю, милейший, – хмыкнул я, обращаясь к бездушному устройству. – Жаль, ты не объяснил, как описать это место. Храмы, церкви… Архитектурная религия, одним словом. Никогда не понимал, что тут описывать.

У кованых ворот Святослав внезапно замер. Перекрестился, поклонился – будто включили невидимый выключатель благочестия. Я приподнял бровь:

– Милейший, мы что, в театре? Или это новый ритуал перед боями?

Он проигнорировал сарказм, жестом велев повторить. Пришлось изобразить крестное знамение, чувствуя себя участником дурного спектакля. Главное – чтобы Свят не сорвался, – напомнил я себе.

Внутри храма даже мой цинизм дал трещину. Витражи рассыпали по стенам жидкие солнечные блики, фрески смотрелись арт-инсталляцией от средневековых художников.

– Свечку купить надо, – буркнул Святослав, словно заказывал патроны для подпольного тира.

Ректальные? Со снотворным? – мысленно фыркнул я. – Или тут мода на свечи-сюрпризы?

– А где у вас тут… – кивнул я на ларек, где пожилая женщина с сединой, словно у святой равноапостольной, торговала иконками, буклетами и куклами-ангелами.

Народу в храме кот наплакал, так что мы сразу двинулись к ларьку.

– Здравствуйте, милейшая, – я вклинился в её молитвенно-торговый транс, – нам нужно две свечи. Для полного счастья.

Старушка обратила на меня внимание:

– Богослужебные, алтарные, номерные, венчальные? – Голос у неё оказался под стать виду – сухим, как прошлогодняя проповедь.

– Ректальные, блин, – фыркнул я. – Главное, чтобы горели, а не… – договорить не успел.

Спина взорвалась болью – Святослав впился пальцами в моё плечо. Старушка побагровела так, будто я предложил ей номерные свечи с сатанистской символикой.

– Молчи, если не понимаешь, – прошипел Святослав мне в ухо, отодвигая к ларьку. Его хватка напоминала медвежий капкан. – Две венчальных, – бросил он старушке, не глядя на ассортимент. – И… – он замялся, впервые за всё время потеряв уверенность.

– С молитвой о здравии, – подсказала она, мягко улыбнувшись.

– Да, – кивнул он, словно получил отпущение грехов.

Я потёр лопатку, наблюдая, как они обсуждают тонкости восковой метафизики. Вот тебе и подпольный боец. Умеет же быть нежным, когда не ломает кости.

– Дай денег, Серафим, – бросил Святослав. Старушка при звуке моего имени скривилась так, будто я назвался Антихристом-старшим.

– Они ещё и платные?! – Я едва сдержал смешок. – Выходит, религия – как мой бизнес: чем больше свечей жжёшь, тем больше грехов списывается? – Интересно, принимают здесь кредитки? – мелькнула шальная мысль.

Взгляд Святослава обещал мне персональный ад в квадратных метрах храма. Пришлось молча протянуть кошелёк. Он выудил несколько пятитысячных, швырнул их на прилавок. Старушка вздрогнула, будто купюры были пропитаны святой водой.

– Это за свечи, – процедил он, – а сдачу оставьте себе. Для храма. – Его голос неожиданно смягчился, как будто он разговаривал с раненой птицей.

Я поймал себя на мысли, что этот подпольный боец ведёт переговоры с бабушкой ласковее, чем со мной. Может, в детдоме учили: бей посильнее, но благодари – с улыбкой?

Все мысли о том, как старушка будет считать эти деньги до конца месяца, а я заработаю их за полчаса, я благоразумно оставил при себе. Святослав и так выглядел готовым оторвать мне голову – вряд ли ему понравится лекция о том, что религия стала франшизой с фиксированной ценой на спасение души.

– Знаешь, Свят, – не удержался я, пока мы шли к очередной иконе (название её я благополучно проигнорировал, как и все эти венчальные/номерные нюансы), – если бы я решил инвестировать в храм, сделал бы вход бесплатным. Чтобы вера не пахла кассовым аппаратом.

Он остановился так резко, что я едва не врезался в его спину.

– Ты вообще молчать умеешь? – прошипел он, глядя на меня так, будто я предложил заменить иконы на рекламные баннеры.

– Молчать – не моя специализация, – усмехнулся я, разглядывая роспись на потолке. – Но если хочешь, могу рассказать, как монетизировать эти фрески. В стиле “пожертвуйте на реставрацию – и ваше имя будет гореть в вечности рядом с апостолами”.

Святослав сжал кулаки. Ещё секунда – и он либо разобьёт мне нос, либо начнёт молиться за моё искупление, – мелькнуло в голове. Но вместо этого он просто толкнул меня к иконе:

– Зажги свечу. И помолчи. Хотя бы минуту.

***

Святослав выволок меня из храма, как котёнка за шкирку. Причина? Пустяк. Я уронил свечу на деревянный пол.

– Ну и пусть горит, – бросил я, наблюдая, как огонёк жадно лизнул половицу. – Один хрен здесь только деньги вымогают.

Его реакция была предсказуема. Сначала – железная хватка за плечо, потом – рывок, от которого шея едва не хрустнула.

– Уходи, Серафим, – прошипел он на улице, сжимая кулаки так, что костяшки побелели. “Интересно, – подумал я, – если бы не мой статус работодателя, он бы сейчас молился за мою душу или просто свернул шею?”

– Запомни, Святослав, – медленно произнёс я, поправляя помятый воротник, – я знаю о тебе всё. Детский дом №13, куда ты перечисляешь жалкие гроши. Бабушку с дедушкой, которые до сих пор хранят твою крещёную рубашку. Даже то, как ты покупаешь венчальные свечи, чтобы… – я сделал паузу, – искупить что-то.

Его лицо исказилось. Не страх – ярость. Но я продолжил, смакуя каждое слово:

– Мне достаточно одного звонка, чтобы твой детдом стал автосервисом. Или торговым центром. Или чем угодно, что приносит реальные деньги.

Святослав молчал. Только шрам на его скуле задёргался – словно напоминание о том, что даже самые религиозные люди могут сломаться.

Лицо Святослава багровело, как плохая икона под дождём. Вены на лбу вздулись, словно верёвки, которыми он, вероятно, мечтал меня задушить. Руки тряслись – не от страха, от ярости. Не ожидал? А надо было.

– Сволочь! – прохрипел он, и в его голосе звучало больше боли, чем угрозы. – Ты за это ответишь! Не передо мной! Перед Господом Богом, тварь!

– О, как символично, – усмехнулся я, поправляя манжеты рубашки. – Угрожать мне адом? Милейший, я и так живу в нём. Только мой ад называется “офис” и пахнет кофе за пятьсот долларов.

Он сорвался – шагнул вперёд, сжав кулаки. Но я уже развернулся и пошёл к выходу, ощущая спиной его взгляд, горячий, как та свеча, что чуть не спалила храм.

– Ты меня услышал, – бросил я через плечо, не оглядываясь. – И запомни: Бог, в которого ты веришь, не ответит на твои молитвы так быстро, как я разрушу твоё прошлое.

Шаг. Второй. Третий. Ни звука сзади. Только эхо собственных слов, отражающихся от каменных стен. Победа? Нет. Просто бизнес. А в бизнесе, Свят, побеждает тот, кто не боится спалить мосты. Особенно если они ведут в детдом.

***

Возможно, не стоило давить на Святослава так жестоко?

Этот вопрос всплывает в голове, как вирусный баннер в браузере – навязчиво, противно, но невозможно игнорировать. Началось всё с того момента, как я услышал про церковь. Иронично, не так ли? Место, которое отец называл “театром для стада”, вдруг стало ареной моей маленькой войны.

Отец презирал храмы. Не просто не ходил – плевался, заставляя меня читать Ницше вместо молитв. “Вера в себя, Серафим, – говорил он, – вот твой Бог. А эти свечки и иконы – для слабаков, которые боятся взять ответственность”. И я поверил. В бизнес, в алгоритмы, в холодную логику цифр. А Святослав… Он верит в Бога. Как динозавр, выживший в эпоху нейросетей.

“Нужно было просто пригрозить ему детдомом, – думаю я, – а не тыкать в лицо его слабостью”. Но нет. Я, как всегда, пошёл по самому грязному сценарию: “Сожгу вашу лавочку. Куплю. Перестрою. Ваш Бог – мой арендатор”.

Свят… Его взгляд, полный такой ярости, что казалось, он вот-вот разобьёт мою физиономию о каменные плиты храма. Но не разбил. Потому что я – его работодатель. Потому что я – его слабое место.

“Раз уж встал на эту тропу, – продолжаю я мысленно, – то одной жертвой больше, одной меньше…

Ложь.

Даже в мыслях звучит фальшиво. Я убийца. Кровь, однажды попавшая на руки… Она липкая. Которую нельзя отмыть.

Сначала вразумить. Узнать проблему. Решить её.

Смешно.

Он не проблема. Он – зеркало. В нём я вижу то, что отец пытался во мне убить: страх, совесть, веру в… что-то.

***

Я уже потянулся к дверце машины, как телефон в кармане завибрировал. Незнакомый номер. Интересно, это Святослав с новым псевдонимом или очередной “партнёр” по вымогательству?

– Серафим Станиславович? – Голос в трубке звучал как автоответчик из налоговой: сухо, официально, с лёгким надрывом.

– Слушаю, милейший. – Я мысленно закатил глаза. Ненавижу эти игры в “угадай, кто звонит”.

– Анастасия Фёдоровна Белякова и Геннадий Максимович Татаринов скончались полчаса назад. Вам нужно приехать…

***

До момента, когда Святослав и Серафим пришли в церковь.

Телефон в кармане брюк завибрировал, как таймер бомбы. Нет, милейший гаджет, сейчас не время. Но пальцы уже нажали на кнопку.

1 новое сообщение.

Неизвестный номер.

Разблокировал. Экран высветил текст:

“Геннадий Максимович и Анастасия Федоровна будут жестоко убиты через три часа”.

Вот так. Без эмодзи, без ошибок. Профессионально.

– Найду урода, – процедил я, сжимая телефон. – И убью. Как собаку.

***

Тяжело описать, что было дальше.

В больнице подтвердили: Геннадий Максимович, мой “любимый” дядя, и Анастасия Федоровна, няня, мертвы. Как в дешёвом триллере. Няню закололи ножом на работе – аккуратно, без свидетелей. Дядя… Не проснулся. Снотворное, смешанное с алкоголем. Его любимый коктейль – теперь яд.

Совпадения?

Сообщение за три часа до смерти. Святослав, который сегодня орал про “ответ перед Богом”. Два трупа, связанных с моим детством. Кто-то роет под меня тоннель, а я даже не знаю, с какой стороны копать.

Я поймал себя на том, что грызу ногти. Чёрт, это же детская привычка! Рука сама потянулась к блокноту – старому, с потрёпанной обложкой. Начал выписывать факты, как учат в бизнес-школах:

1. Киллер(ы): Один? Группа? Профессионал – сообщение без эмоций, убийства чистые.

2. Мотив: Дядя и няня. Что их связывало со мной? Отец?

3. Святослав: Угрожал мне, знал про Алексу. Но зачем ему убивать их?

4. Отец: Ненавидел их, но… Зачем ему это сейчас?

Сперва – полиция, – подумал я, – а потом…

Потом – война. Потому что если это связано с Алексой или со Святославом, мне мало не покажется.

Глава 5

– Присаживайтесь, милейшая, – процедил я, наблюдая, как двое охранников впихивают Маргариту Павловну на стул. Железный скрип под её весом напомнил мне звук закрывающихся наручников.

Она бросила на меня взгляд, полный ненависти, и сплюнула на пол. Классический жест. Прямо как в тюремных драмах. Вот только это не сериал, а она – не актриса. Здесь реальная жизнь, и мне очень хочется разобраться во всем этом.

– Маргарита Павловна, – начал я, медленно раскладывая перед ней досье (её банковские выписки, фото с места убийства няни, чеки из магазина снотворного), – вы пять лет работали у Станислава Андреевича. Хорошие деньги, удобный график… И вдруг – убийство. Не эстетично.

Следователь за моей спиной шевельнулся, но промолчал. Пять тысяч долларов – отличный мотиватор для молчания.

– Вы знаете Геннадия Максимовича? – повторил я, нажимая на каждое слово.

Её лицо дёрнулось. Есть контакт. Но вместо ответа она закусила губу так, что проступила кровь.

– Видите ли, милейшая, – я пододвинул к ней фото няни с ножом в груди, – вы слишком многое испортили. Дядя Гена, Анастасия Федоровна… Кто следующий? Мой отец? Или вы уже получили за это аванс?

Она моргнула. Бинго.

– Мы установили: Анастасия и Геннадий умерли практически одновременно, – продолжил я, игнорируя её гримасы. – Вам хватило времени отравить дядю, а потом… элегантно заколоть няню.

– Я не убивала Геннадия! – взвизгнула она, и в её глазах мелькнул не страх, а паника. – Я всё расскажу! Начальницу убила я, но…

– Зачем, тварь?! – Я ударил кулаком по столу так, что досье подпрыгнуло. Откуда это взялось? Я же не Святослав, чтобы ломать мебель в порыве ярости.

Следователь дёрнул меня за плечо:

– Серафим Станиславович, мы продолжим без вас.

– Маргарита, милейшая, – я стряхнул его руку, не отрывая взгляда от её лица, – зачем? – Вопрос прозвучал жалко. Как у плохого актёра в дешёвом сериале.

Она вдруг вскочила, рванув наручники, будто цепь была из бумаги:

– А ты как думаешь?! Мы тут гниём за копейки, вытирая сопли вашему отцу! А ты… Ты получаешь всё! Деньги! Власть! Да я за одну ночь заработала больше, чем за десять лет у вашего ублюдочного семейства!

Внутри что-то щёлкнуло.

– Кто стоит за вами? – спросил я тихо. – Кто заплатил?

Она оскалилась:

– Неважно.

Бинго. Теперь я знаю, как выманить отца из его норы.

– Вы сказали, что вам заплатили. Кто? – Я наклонился над столом, игнорируя полицейского, который пытался встать между нами.

– Не знаю. – Она пожала плечами, словно мы обсуждали погоду. – Общение и все.

– Но…? – процедил я, сжимая кулаки.

– Но я догадываюсь. – Она наклонилась вперёд, и цепь наручников звякнула, как смех. – Кто же мог быть заказчиком этих двоих.

– Заткнись, – бросил я, но она уже неслась дальше:

– Думаешь, я дура? Деньги – спрятаны.

– Номер пробили? – рявкнул я, оборачиваясь к следователю.

– Не учи меня работать, мальчик, – огрызнулся он. – Номер – виртуальный, деньги – наличные. Тупик.

Маргарита захохотала. Не истерично – с наслаждением. Как будто она уже видела заголовки: “Миллиардер Серафим С. в ярости после смерти родных!”

– Ты закончила? – спросил я тихо.

– Нет, – она подмигнула. – Скоро начну.

“Она играет со мной, – мелькнуло в голове. – Надо менять правила”.

– Знаешь, Серафим, а ведь если бы ты был хорошим мальчиком, то я бы могла поделиться информацией. Например я слышала предполагаемого заказчика. Я уверена в этом… Процентов на восемьдесят.

– Какие же гарантии того, что ты расскажешь их, и они подтвердятся?

– Никаких, мальчик… – на последнем слове она ухмыльнулась. По всему видимому заметила, как я скривился, когда так меня назвал следователь. – … вот только мне кажется, что твой папочка будет очень доволен, что его сынок нашел убийцу его родственника и его лучшей горничной…

– Ах ты, сука! – Мне понадобилось всего лишь пара секунд, чтобы перелезть через стол и схватить ее за шею, вот только по ее лицу нельзя было сказать, что она напугалась. Нет! Она поняла, что именно она владеет ситуацией.

– Если ты хочешь подлизаться к своему папочке, то ты знаешь где меня найти. – Улыбнулась она, наблюдая как люди в форме скрутили меня и вытащили из кабинета.

***

Из участка меня вывели… Нет, верное слово – вышвырнули. Ни связи, ни взятки не помогли. Впрочем, виноват только я сам.

Сначала я сопротивлялся. Потом – ещё яростнее. Но когда холодный воздух ударил в лицо, я слегка остыл. Полицейские, впрочем, не расслаблялись: один всё косился на электрошокер у пояса, второй потирал ушибленное плечо. Их настороженность действовала лучше любого успокоительного.

Спорить? Бессмысленно. Драться? Тем более. Будь здесь Святослав – он бы уже сломал кому-нибудь рёбра. Но Святослава не было.

– Понял, – буркнул один из копов, щёлкнув рацией. – Серафим Станиславович, вам велели вызвать такси и сопроводить до дома.

– А эскорт ему не нужен, блядь?! – прошипел второй, сверля меня взглядом исподлобья. Кажется, будь его воля, то он прямо сейчас бы запинал меня.

Я молчал. Ветер трепал пальто, но дрожь в руках не унималась. Не хватало воздуха. Не хватало её криков. Как она посмела? Эта чертова горничная точно что-то знает. И меня раздражает до скрежета зубов то, что этого не знаю я.

– Я и сам найду дорогу, милейшие. – Я застегнул пальто, медленно, нарочито спокойно. – Не маленький. Вам не за чем волноваться.

– Нам настоятельно, – полицейский выделил слово, будто ввинчивал его в мой череп, – порекомендовали доставить вас домой. Чтобы вы… не натворили глупостей.

– Я поеду на своей машине. – Я расправил плечи, ощущая, как пальцы впиваются в ладони. – Хочу подумать. В одиночестве. Вы знаете слово такое? В о-ди-но-чес-тве.

– Серафим Станиславович, – старший полицейский шагнул ближе, но тут же дёрнулся назад, когда я резко распахнул пальто, демонстрируя портмоне. Его кадык нервно запрыгал. – Это приказ…

– По две красных. Каждому! – рявкнул тот, чье плечо я помял. Его взгляд метался между мной и деньгами, словно он боролся с собой.

Старший облизнул губы. Младший уже тянулся к карману, но напарник схватил его за локоть. Их беззвучный спор длился секунды – пока жадность не победила. Впрочем, она всегда побеждает. Особенно – у таких, как они.

– Уроды, – бросил я, швырнув купюры на асфальт. – Подберёте или мне их обратно в карман засунуть?

Они сделали вид, что провожают меня до машины – театральный жест в сторону приказа. Едва дверь закрылась перед их носом, как я остался один.

В голове бурлил целый рой мыслей, но одна вгрызалась в мозг, как ржавый гвоздь:

“Как расколоть эту крысу? Как заставить её визжать?”

От ярости дрожали пальцы на руле. Я врезал кулаком по приборной панели – мягкая кожа глухо хрустнула. “Машина – не человек. Не сопротивляется. Не плачет”, – пронеслось в голове

Нужно выпить. Срочно.

Рука потянулась к телефону, палец уже набирал знакомый номер, но… Святослав. Он бы точно послал меня к чёрту. Или, того хуже – начал читать проповеди про грехи.

Я швырнул телефон на сиденье. “Найди того, кому плевать на твои истерики. Кто просто вколотит в тебя столько алкоголя, что ты перестанешь соображать”.

– Сука! – Кулак врезался в руль, отозвавшись тупой болью в костяшках.

Нужно не сломать её – перевербовать. Пусть сама приведёт меня к заказчику. Пока это единственный след, ведущий сквозь болото этой истории.

“А что если…” – Идея мелькнула, как крыса в темноте, но я поймал её за хвост. Быстро набросал на листке – коряво, дрожащей рукой, чтобы не ускользнула.

На экране высветился номер опера, который вёл дело. Ему-то я и нужен.

Гудки звучали бесконечно. То ли занят, то ли играет в молчанку – полиция любят такие штуки.

Повторил вызов. Ещё раз.

– Серафим, мать твою… – взорвался он, едва взяв трубку. – Ты понимаешь, что мне пришлось выслушать от начальства?! Да ты хоть представляешь, чего могут стоить твои выходки?! Да ты…

– Милейший, – перебил я, растягивая слова, – у меня есть информация. Незадолго до их смерти мне пришло сообщение. Там говорилось… точно говорилось… что они умрут.

Пауза. Слышно, как он сопит в трубку, будто пытается прожечь меня взглядом сквозь эфир.

– Ты не шутишь? – процедил он.

– Я бы не стал шутить над трупами, которые случайно оказались моими близкими. – Сарказм сочился, как яд. – И да, я тогда проигнорировал сообщение. Но теперь…

– И что ты этим хочешь сказать? Даже если номер совпадет, то это ничего нам не даст.

– Как раз таки даст. Если этот человек связан и со мной, и с горничной, то можно гораздо сократить подозреваемых. В любом случае рано говорить. Номер я выслал…

– Серафим, я думаю, что все это… Ого. – Неожиданно замолчал следователь, а сквозь звонок было слышно бесконечные щелчки мышки. – Серафим, номер не только совпал, но и удалось отследить, откуда он и когда им в последний раз пользовались… – Почему-то на этом моменте он замолчал, словно не знал, стоит ли говорить информацию, или нет.

– Я слушаю. – С нажимом сказал я поторапливая его.

– Я перепроверил уже второй раз, но… кажется сигналы шли…

– Сука, да говори же ты уже! – Не выдержал я и сдавил руль так, что начали трещать суставы.

– … Серафим. Это место – ваш дом. Вернее дом твоего отца. И последний раз телефон был активен как раз в момент, когда по твоим словам отправили сообщение.

– Не складывается. Если это один человек, то зачем ему предупреждать меня?

– Откуда мне знать? – Следователь говорил так, будто диктовал условия договора. – Это предположение. Я свяжусь с тобой на этой неделе, когда мы всё проверим. И… – его голос вдруг дрогнул, словно он пытался нацепить маску “заботливого родителя”, но металл пробивался сквозь трещины. – Не делай ничего глупого. Сегодня ты уже переступил черту.

Я развернулся, не дослушав. Его слова больше не имели веса. В голове роились мысли, острые, как осколки той самой вазы, которую я разбил в детстве. “Он предупреждает. Значит, боится, что я перегну палку?”

Анастасия. Геннадий.

Их имена горели на языке. Няня, которая тайком кормила меня конфетами, когда отец запрещал. Дядя, который учил меня играть в покер, пока отец “работал”. Оба – живые, шумные, неидеальные.

“Не идеальные… – мысль впилась, как заноза. – Именно поэтому отец терпел их? Или…”

– Ты сам говорил – у него нет мотива, – прошипел я, сжимая кулаки. – Но что, если мотив – я?

Воздух вдруг стал густым, как смола. Воспоминания нахлынули:

– “Перестань баловать мальчишку, Анастасия!” – отец швырнул пачку денег на стол. – “Ему не нужны сладости. Ему нужна дисциплина!”

– “Прости, Станислав, но Геннадий – мой брат. Он не будет ложиться в наркологичку! Пока…”

“Пока не сопьется”, – закончил я мысленно.

Отец не просто не любил их. Он ненавидел всё, что стояло между мной и его идеалом.

И теперь они мертвы.

Но, тяжело поверить, чтобы эта нелюбовь переросла в убийство. Нет, я не поверю в это.

Или я просто не хочу верить в это?

Внезапно телефон зазвонил. Не смотря на дисплей я сразу взял трубку, что получилось больше рефлекторно. Разговаривать сейчас не хотелось абсолютно ни с кем.

– Серафим Станиславович? – Донесся звонкий, девичий голос с того конца трубки. Он был очень знаком, но я никак не мог вспомнить, где бы я мог его слышать…

– Кто вы, милейшая? Кажется этот чудный голос я уже слышу не в первый раз, однако умом я не могу вспомнить вашего прекрасного лица…

– Серафим Станиславович, я секретарша вашего отца и звоню вам, чтобы сообщить время и место похорон. Соболезную вашей утрате… – Добавила та от себя. Вряд ли бы отец заставил ее говорить это.

– Маргарита, как же я мог забыть вас…

– Мне очень приятно, Серафим Станиславович, особенно несмотря на то, что я Евгения. Я скину вам сообщением где и когда. – Более отстраненно сказала та, а затем сразу же отключилась. Н-да. Надо бы запомнить, что ее зовут Евгения.

***

Тела прибудут раньше. Отец – позже.

Евгения будет на месте, чтобы помочь с подготовкой.

Я сижу в машине, вцепившись в руль так, что кожа скрипит под пальцами. Человек, который мне нужен, подойдёт через пять минут. Пять минут, чтобы решить: с чего начать допрос? С вопросов о странном сообщении? Или сразу вцепиться в горло: “Когда отец перестал притворяться человеком?”

Неделя. Целая неделя мысли об одном: отец – убийца. Хладнокровный, расчётливый. Следователь кормит пустыми обещаниями, Евгения – вечным “занята”. Но сегодня она сдалась. Пару минут. Как подачка.

“А если правда страшнее?”– мысль впивается, как шипы роз в гробу. Как смотреть в глаза человеку, который разорвал жизни других? Как принять, что кровь на его руках – не метафора из бизнес-отчётов?

Но нет. Даже если он – сам дьявол, я не отвернусь. Не смогу. Он – это цель. Ржавая, гнилая, но единственная, ради чего я живу.

Внезапно в стекло постучали два раза. Опустив его я сразу увидел ее: секретарша стояла в черном платье, а на голове был темный платок, все как полагается на похоронах.

– Лиана, милейшая, я так рад, что вы смогли пожертвовать этими драгоценными минутами…

– Я – Евгения, Серафим Станиславович. Ах-х, – она болезненно скривило лицо, хватаясь за голову, – у меня нет времени на это. Что вы хотели у меня спросить? – Грубо оборвала она меня. Только сейчас я заметил, что лицо девушки красное от переутомления. Наверное с самого утра здесь бегает, а солнце ведь уже давно взошло. Интересно, как сам отец относится к ней?

– Тогда перейду к сути, милейшая. – Я впился взглядом в её пальцы, сжимающие виски. – Замечали ли за отцом изменения за последние месяцы? Три недели, если точно.

Евгения вздрогнула, будто я выстрелил. Пальцы замерли на виске, а потом… медленно поползли вниз, оставляя красные борозды.

– Ваш отец – эталон постоянства, – произнесла она тоном автомата. – Спокоен, рассудителен, холоден… – Голос сорвался. Она резко облокотилась на капот, спиной ко мне, и вдруг рявкнула: – Хотя!

Я молчал. Слышал, как она дышит – часто, как загнанный зверь. Два раза обернулась – резко, через плечо, будто ждала удара. Потом вытащила монетку, закрутила её в пальцах, будто спасительный амулет.

– Он стал… тревожным, – выдохнула наконец. – Раньше жил на работе, теперь – выходные, ранние уходы. А перед похоронами… – Монетка треснула в её руке, обломки упали на асфальт. – Он взрывался из-за мелочей. Швырял бумаги. Кричал на кофеварку.

Я смотрел, как она давит осколки ногой – снова и снова, пока не осталась лишь грязная клякса.

– Вы понимаете, что это значит? – прошептала она, не поднимая глаз.

– То, что даже дьяволы теряют самообладание, когда их загоняют в угол, – процедил я, открывая дверцу машины. – Спасибо, Евгения. Вы были… незаменимы.

– Почему вы так зациклены на нём? – Её голос дрогнул, как струна перед разрывом.

– Милейшая, – я растянул губы в усмешке, – вы говорите загадками.

– Серафим Станиславович, – Евгения вдруг шагнула ближе, и в её глазах мелькнуло что-то холодное, профессиональное. – о вас и вашем отце ходят слухи. Один страшнее другого. Но мне интересно… Почему вы одержимы им?

Я резко отвернулся, шаря в бардачке. Металл зажигалки обжёг пальцы.

– Вы же психолог. Догадайтесь.

– Благодарю. – Она коротко рассмеялась. – Даже Фрейд не разгадал бы ваш клубок, не зная, что внутри. Вас растили в роскоши, но… – её палец медленно прочертил в воздухе круг, – …никто не давал тепла вам. Ни отец, ни те, кто вас окружал.

Стекло машины задрожало, когда я рванул рычаг.

– Мне плевать на всех. Кроме него.

– Одержимый, потерявший веру в Бога… – её слова прорезали воздух, пока стекло опускалось, – …ищет нового божка. Или гибнет вместе со старым.

Последняя фраза повисла между нами, как дым от её сигареты. Она не стала продолжать. Мы оба получили, что хотели: я – подтверждение, она – ключ к чужой тайне.

На похоронах я буду наблюдать. Каждый жест. Каждый вздох. Если отец виновен – его выдаст тень, брошенная солнцем. Если нет…

Но мысли о треснувшей зажигалке в бардачке не дают покоя. Как вещи, которые кажутся прочными, ломаются в решающий момент.

***

День должен был захлебнуться дождём. Вместо этого солнце вонзалось в землю, как раскалённый гвоздь.

Толпа копошилась вокруг гробов: плач, молитвы, судорожные вздохи. Я стоял, вжав руки в карманы, – наблюдатель среди скорбящих. Но один человек выделялся.

Отец.

Его лицо, как всегда, было маской. Но я знал, куда смотреть. Веко дёрнулось. Уголок губ приподнялся – не в горькой усмешке, а в оскале. Не скорбь. Не боль. Триумф. Как у мальчишки, который наконец-то раздавил надоедливого паука.

“Смотри на меня, – мысленно шипел я, впиваясь ногтями в ладони. – Покажи мне эту гримасу. Признайся”.

Он отошёл к липе – той самой, что росла у кладбищенской стены. Сучья её тянулись вверх, будто скелеты рук. Идеальное укрытие.

Я скользнул за ним, прячась за стволом. Его голос доносился обрывками – шёпот, сдавленный, возбуждённый. Он не молился. Не рыдал. Он торжествовал.

Листья шуршали, как насмешливые голоса. Солнце впивалось в затылок, выжигая последние остатки самообладания.

Отец говорил долго. Слишком долго для человека, который презирал пустые слова. Его пальцы сжали телефон – не дрожали, наслаждались.

Я вжался в ствол липы, чувствуя, как кора впивается в ладонь. Сердце колотилось, будто пыталось пробить грудную клетку. “Дыши. Он не мог тебя заметить. Он не мог…”

Но он знал.

– Хватит прятаться, – голос отца прорезал тишину, плоский и безжизненный, как гранит надгробия. Он даже не потрудился обернуться. – Ты там, Серафим.

Я вышел, сжав кулаки до боли. Тень отца легла на меня, длинная и чёрная, как его костюм. Он приближался, неспешно, будто наслаждаясь моей дрожью.

– Отец, – слова вырвались с ядовитой сладостью, – как мило, что ты заметил моё отсутствие на церемонии.

Он остановился в полушаге. Его глаза – холодные, как у хирурга перед операцией – скользнули по моему лицу.

– Ты всегда был плохим актёром, – уголок его губ дёрнулся в том же оскале, что я видел у гробов. – Даже в детстве. Помнишь, как прятался в шкафу, когда разбил вазу?

Солнце скрылось за тучей. Тень отца накрыла меня с головой.

– Я хотел бы кое-что у тебя узнать. – Издалека начал я, чтобы спровоцировать его хоть на какие-то эмоции, но вновь ничего не добился.

– О чём ты хочешь спросить, Серафим? – Его голос звучал как приговор. – У меня нет времени на твои игры.

Солнце пекло затылок, но я дрожал, будто стоял под ледяным дождём. Воздух между нами гудел от невысказанных обвинений.

– Это ты убил их? – выдохнул я, впиваясь ногтями в ладони до боли. Кровь билась в висках, заглушая звуки кладбища.

Он медленно опустил взгляд с облаков – так смотрит палач на приговорённого, оценивая, где лучше нанести удар. Шаг. Ещё шаг. Теперь он стоял так близко, что я чувствовал запах его одеколона.

– Даже если и я, – его улыбка была острой, как бритва, рассекающая плоть, – тебе не должно быть никакого дела до этого.

– Ты… не мог… – Горло сдавило, как будто чьи-то пальцы впились в трахею, выжимая воздух. Перед глазами вспыхнули воспоминания: отцовская рука, лежащая на плече Геннадия в день его банкротства, Анастасия, вытирающая разбитую вазу после моей выходки…

– Тебе ли об этом судить? – Он навис надо мной, его тень поглотила свет, превратив день в ночь. – Если бы не я, то ты давно бы уже сидел за решеткой. Тебе ли мне говорить об убийстве, жалкий выродок?!

Ярость взорвалась в груди, обжигая огнём. Не думая, я рванулся вперёд, целясь схватить его за пальто – жест отчаяния, как у ребёнка, тянущегося к луне в пруду. Но он растворился в воздухе, как призрак, а в следующий миг – огненный удар в солнечное сплетение выбил воздух из лёгких, второй хрустнул челюстью, отбросив на землю.

– Я не повторяю дважды, – прошипел он, отряхивая перчатки, – но ты… ты будешь ползать за крошками моего внимания, как всегда. Это в тебе не изменить.

Он ушёл, оставив меня на траве. Вкус крови во рту смешался с горькой землёй. Тело горело, но внутри была ледяная пустота, как в склепе.

“Почему я злюсь? Они мне никто. Никогда не были семьёй…” – мысли путались, как змеи в клетке, жалкие и ядовитые. Что вообще со мной происходит? С каких это пор я начал задумываться о жизни других людей? С какой стати я сейчас "сожелею" об их утрате?

Но нет. Не поэтому. Потому что он – мой отец. Потому что его любовь – единственная, что имеет значение. Даже если её нужно вырвать из ада, где он, возможно, погребён по уши в грехах.

– Ты не убийца, – прошептал я, сжимая кулаки до боли в суставах. – Я докажу это. И тогда… тогда ты посмотришь на меня.

Святослав. Горничная. Доказательства. Следы. Всё станет звеньями цепи. А в конце – его признание. Не в убийстве. В том, что я достоин.

Глава 6

– Серафим Станиславович, считаю, что ваше участие в этом… – начал было следователь, но я перебил, даже не дав ему закончить мысль.

– Милейший, если бы я хотел твоё мнение, я бы спросил, – процедил я сквозь зубы, поправляя манжеты рубашки. Дни после похорон превратились в нескончаемый кошмар, где каждая деталь кричала об одном: отец не мог быть случайно замешан в этом деле. Даже совпадение номеров телефонов – те самые, с которых писали няне и мне – не оставляло сомнений. Все следы вели в его дом. Его дом, чёрт возьми!

Я выбил повторный допрос, хотя закон это категорически запрещал. Но когда твои адвокаты едят из твоей руки, чудеса случаются даже в следственном комитете.

– Зачем вам это? – следователь встал напротив, сверля меня взглядом исподлобья. Его пальцы нервно постукивали по папке с делом. – Вы же понимаете, что рискуете…

– Милейший, – я шагнул вперёд, заставляя его отшатнуться, – просто проводи меня к ней. Или мне стоит напомнить, сколько твоих детей учатся в престижных университетах? – уголок губ дёрнулся в едкой усмешке.

Он побелел, но кивнул. СМС улетело мгновенно. У дверей уже маячили те самые громилы – те, что вышвырнули меня в прошлый раз. Их взгляды прожигали насквозь.

– Они с нами? – спросил я, уже зная ответ.

– Да, – следователь сглотнул. – И если вы снова вздумаете бросаться… У них приказ стрелять на поражение.

– Восхитительно, – фыркнул я. – Веди. Или твои дети внезапно лишатся стипендии. – Интересно, он пошутил или…

Бугаи за спиной глупо захихикали, словно школьники над плохой шуткой. Я ощутил, как желчь подкатывает к горлу. Меня. Считают. Ребёнком. Их снисходительные ухмылки врезались в память, как гвозди в гроб моего терпения.

Белая комната встретила нас стерильным холодом. Маргарита сидела за приваренным к полу столом, скрестив руки на груди. Её улыбка напоминала оскал голодной акулы. Она знала. Знала, что я приползу, как побитая собака.

Сопровождающие заняли позиции – живые статуи с каменными лицами. Их взгляды скользили по моей спине, будто прикидывая, где лучше приложить дубинку. Металлический стол отсвечивал под лампами, стены давили белизной психиатрической палаты. Камера в углу мигнула красным глазом, фиксируя каждое движение.

– Ну здрась-ь-ть, Серафим Станиславович, – протянула Маргарита, демонстрируя безупречные зубы. Её пальцы нервно постукивали по столешнице, выдавая напряжение под маской безразличия. Увидев моё сопровождение, она расслабилась. Словно тигрица, убедившаяся, что дрессировщик в клетке не вооружён.

Я молчал. Сел, не дожидаясь приглашения, и впился взглядом в её зрачки. В них плескалась смесь торжества и… страха? Её самодовольство воняло дешёвым парфюмом, но что-то в глубине этих глаз заставляло кровь стынуть в жилах.

– Я согласен на твои условия, – выдохнул я наконец, прервав тишину, которая уже начала давить на барабанные перепонки.

Следователь за спиной поперхнулся так, будто подавился собственным языком. Кашель эхом отразился от стен, но я не шелохнулся. Всё моё внимание сосредоточилось на Маргарите. Её зрачки слегка расширились – мельчайший признак растерянности. Она явно ждала борьбы. Не такого холодного, расчётливого согласия.

– Милейшая, – процедил я, – ваши игры кончились. Правила теперь диктую я. – Пальцы впились в край стола. – Вы ведь понимаете, что я не прошу. Я предупреждаю.

– Ты что творишь, придурок?! – взвизгнул следователь, вцепившись в мой воротник так, что пуговица отлетела и звонко щёлкнула о стену. Его шепот обжёг ухо: – Да начальство тебя сожрет…

– Милейшие, – мой голос рассек воздух как бритва, обращаясь к охранникам, – две BMW X7 в вашу собственность и по сто тысяч сверху. Сейчас. Уведите. Его. – Пальцы сжались в кулак, ногти впились в ладонь. – Обещаю, даже пальцем не трону эту… даму.

Сопровождающие среагировали мгновенно. Не потому что боялись – они жаждали этих машин. Их руки, словно стальные тросы, обвили следователя, выворачивая ему руки за спину. Он ещё пытался орать, но дверь захлопнулась, отрезав крики вместе с остатками его достоинства.

Тишина в комнате стала вязкой, как смола. Камера в углу мигнула, фиксируя, как я медленно провожу пальцем по металлу стола, оставляя царапину. Маргарита сидела неподвижно, но её левый глаз нервно подрагивал.

– Я согласен на твои условия, – повторил я, наслаждаясь тем, как её улыбка начинает таять по краям. – Признание, и мой адвокат выбьет тебе условный срок. Доказательства – и ты вообще выйдешь на свободу.

Её пальцы дёрнулись, царапнув столешницу. Впервые за всё время я увидел трещину в её маске. Она верила, что я пойду на сделку, но не ожидала, что я возьму инициативу.

– Серафим Станиславович… – начала она, но голос сорвался. Секунда – и она шлёпнула себя по щекам, будто пытаясь вернуть контроль. – Доказательства… в моём доме. Запись разговора.

Я наклонился вперёд, пока наши лица не оказались в сантиметрах. Её дыхание пахло страхом. – Милейшая, – прошипел я, – если врешь…

Она сглотнула. Один раз. Два. Её глаза метнулись к камере – инстинктивный жест загнанного зверя.

***

Господи Иисусе, прости мне грядущие дела. Руки сами складываются на мгновение в крест – привычка с детдомовских времён, когда бабушка шептала: “Бог видит всё, Славик”. Видит-то видит, да молчит. Как тогда, когда дедушка лежал в больнице, а я, двенадцатилетний, дрался за пачку сигарет в подворотне.

Арена воняет потом и кровью. Толпа – стая голодных псов. Кричат: “Бей, Кобель! Оторви ему башку!” Сволочи. Вспоминается, как в церкви пахло ладаном, а бабушка пела “Святый Боже”. Тут поют иначе: “Давай, ублюдок!”

Смотрю на того, кто зовёт себя Миха Кобель. Выпендривается, как павлин. Вчера видел, как он детей пиздил на стоянке. Ирод. Рука тянется к кресту под майкой – подарок деда. “Сила в правде, а не в кулаках”, – шамкал он. Ага. Правда здесь – это я, стоящий на ринге с разбитыми костяшками.

Кобель лезет с хуком. Ухожу в сторону, вспоминая, как в детдоме уворачивался от старших. Тело помнит лучше, чем разум. Апперкот в печень – удар отца Сергия, которому учили в церковном подвале. “Защищайся, но не убивай”. Ха. Святая простота.

Толпа ревёт: “Сява!” Кто-то кричит мне, как в те времена, когда я ещё верил в ангелов-хранителей. Отрываюсь от боя, оборачиваюсь – ошибка. Спина открытая. Кобель уже летит с ногой в голову.

Падаю на колено, пропуская удар, – инстинкт, выработанный годами. Толпа взрывается визгом. Кобель промахнулся, но баланс потерян. Встаю, чувствуя, как адреналин смешивается с ядом воспоминаний. “Не отвлекайся, Слава!” – кричала бабушка, когда я молился вместо того, чтобы бежать от облавы.

– Молись, сука! – рычу, вколачивая кулак в его солнечное сплетение. – Молись, как я молился, пока ты детей пугал!

Он хрипит. Зал замирает. Вижу, как его зрачки расширяются от боли. Тварь. Вспоминаю, как дед говорил: “Каждый заслуживает шанса”. Да, заслуживает. Шанса пожалеть, что связался со мной.

Боже, не дай мне утонуть в этой крови. Кровь на костяшках – не впервые. В детдоме тоже лилось, когда защищал малышню от старших. Только тогда я молился перед сном. Теперь молюсь, когда бью.

– Блядство! – вырывается вместе с каплями пота. Красная пелена перед глазами – как тогда, в церкви, когда дед причастил меня. “Славик, сила – в терпении”, – шептал он. Терпение кончилось ещё на том ринге, где сломали нос в первый раз.

Удар в бровь. Чувствую, как кожа расходится. Боль – единственное, что остаётся моим. Даже мысли не мои: “Убей или умри”. Бабушка плакала бы, глядя, как её “ангелочек” врезает ногой в чужие рёбра. Хруст – как ветка под сапогом. Тот же звук, когда в шестнадцать лет сломал руку наркоше, торговавшему возле детдома.

Миха падает, хрипит. Его глаза – как у поросёнка на бойне. Вспоминается отец Сергий: “Каждая жизнь – свята”. Но он не видел, как этот ублюдок толкал детей на стоянке. Не слышал, как хрустели их кости.

– Сяв… – булькает он кровью. Внутреннее кровотечение. Знаю это по опыту – видел в подполье, где смерти не пишут в свидетельствах.

– Бог заберёт твою душу, нах. Я буду молиться за тебя, – шепчу, сжимая кулак. Крест под майкой горит, как угли. Прости, дед. Удар в переносицу – точно так же, как учил отец Сергий. Увы, святой отец. Сегодня я – не твой послушник.

Тело валится, как мешок с церковными свечами. Толпа ревёт. Крысам – крысья участь. Снимаю бинты, оставляя на них кровь и молитву. Выходя, чувствую запах ладана – или это просто пот смерти впитался в кожу?

“…и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим…” – слова молитвы смешались с запахом крови на перчатках.

Артём хлопает в ладоши, и звук отдаётся в голове, как церковный колокол. Он всегда так делал. Даже когда мне было четырнадцать, и я впервые вышел на ринг с разбитым носом, он хлопал – будто отрезал мне путь назад, к бабушкиным иконам.

– Спасибо, нах. Какого хуя вы допускаете таких уебков, которые не понимают где они и что они?! – слова вылетают, как рвота. Не хочу ругаться. Не хочу быть похожим на них – на тех, кто бил меня в детдоме, на тех, кто смеётся сейчас в зале. Но Артём – он как исповедальня. В него можно кричать грязь, а он всё равно останется.

Он молчит. Смотрит исподлобья, как смотрел тогда, когда я, шестнадцатилетний, пришёл к нему с разбитыми костяшками после драки с наркошами. “Ты слабак, Славик”, – сказал он тогда. Сегодня его глаза говорят то же самое.

Артём впивается в грудки, прижимая к стене.

– Запомни это. Или ты научился зарабатывать деньги как-то по другому, а? Говори, щенок! – его крик бьёт по ушам, как рёв толпы.

Внутри всё сжимается. Вспоминается, как бабушка учила: “Не греши, Слава, Бог накажет”. А я грешил. И продолжаю. Но разве это грех – бить тех, кто слабее? Или грех – позволять себя бить?

– А, сука?! Может вязать научился?! Или игрушки детям делать?! – его колено врезается в солнечное сплетение. Не больно. Больно от того, что он прав. Я – пустой. Как тогда, в церкви, когда дедушка шептал: “Ты – ничто без веры”.

***

“Иже бо отпущаеши грехи человеком, отпущены им будут…” – слова молитвы обрываются, как ножом перерезанные. Алекса. Её глаза – два чёрных колодца, куда провалилась моя душа. Молитвы не спасают. Они питают её образ в голове. Каждую ночь. Каждый. Чёртов. Сон.

Холодный пот – как тогда, в подвале, когда Серафим смеялся: “Давай, Святой, помоги мне – она же любит это!” А я помог. И теперь её кровь въелась в мои кости, как ржавчина в стены общежития.

Валюшенька выгнала. Права. Кто захочет делить постель с тем, кто визжит во сне, как забиваемая свинья? Её слова вчера: “Ты даже не мужик. Ты – харча с крестом на шее”. Крест горит под майкой. Прости, бабушка.

Стенка дрожит от удара:

– Заткнись, уебище! Спать не даёшь!

Общежитие. Вонь туалетов, крики в коридоре, плесень на стенах. Как тогда, в детдоме. Только теперь я сам выбрал эту клоаку. Дверь скрипит – Валюшенька вздрагивает. Пронесло. Но пол – предатель. Половица визжит, как Алекса, когда я…

– Да как же ты заебал… – её голос, полный яда.

“Ударившего тебя в правую щёку обрати и левую” – всплывает бабушкина молитва, когда переплёт врезается в бровь. Боль – как тогда, в церковном подвале, где отец Сергий учил меня смирению. Только теперь бьёт не крест, а Валюшенька. И не за грехи, а за то, что я – живой труп в её постели.

– Валюш, не сердись, я принес тебе деньги… – слова тонут в сигаретном дыме, которым она дышит даже во сне. Она отворачивается, и в этом движении – всё: и прощание, и приговор. Как Алекса, когда отвернулась от Серафима. Деньги лежат на тумбочке, как подачка за молчание.

Книга падает на пол – “Экономика для чайников” вместо Библии. Страницы пахнут пылью и чужим потом. “Концентрация и внимательность” – слова плывут перед глазами. Концентрация. Как перед ударом в ринге. Внимательность. Как тогда, когда считал синяки на спинах детдомовских.

Семнадцать страниц за два часа. “Славик, учишься – не украдёшь”, – всплывает бабушкин голос. Учился. А теперь считаю не цифры, а удары. И совести нет – только визитка Серафима, выпавшая из книги.

“Хуелог” – чёрные буквы на белом. “Бог ненавидит блудников”, – шепчет память. Но Серафим – не ангел, а я – не святой. Может, это знак? “Идите ко мне все труждающиеся…” – ага, прямо в ад.

Визитка жжёт пальцы. “Хуелог”. Может, это выход? Или новый круг ада? В голове – голоса: бабушка поёт псалом, Серафим смеётся, Алекса шепчет… “Прости мне долги мои”, – дым растворяется в рассвете. Аминь.

“И воззовёт ко Мне, и услышу его” – бабушкины слова врезались в память, как гвозди в икону. Телефон дрожит в руке, как живой. Страх – липкий, как кровь на ринге. Не такой, как перед боем. Там всё просто: удар или умереть. Здесь – неизвестно.

Гудки. Один. Второй. “Але, я вас слушаю… вы здесь?” – голос в трубке резкий, как удар бича. Сердце пропускает удар. Славик, не смей! – шепчет память деда. Но поздно.

– Але, нах, да-да, я здесь, – голос дрожит, как тогда, в церкви, когда впервые признался отцу Сергию в воровстве. Рука сжимает крест под майкой. “Хуелог” – слово жжёт язык, как проклятие.

– Х-хорошо. Я вас поняла. Как раз в среду в три часа есть свободное окошко…

“Окошко”. Как в детдоме, где мы ждали усыновления. Никто не пришёл.

– А… да, – выдыхаю, чувствуя, как пот стекает по спине.

– Замечательно! Как мне вас записать? Скажите пожалуйста своё ФИО.

– Свят… ослав, нах, Петров Игнатьевич… – имя царапает горло, как исповедь. “Святослав” – “слава святых”. Смех Серафима в ухе: “Святой, ты ли это?”

– Я вас поняла! Будем ждать вас в среду в три часа дня, Святослав Игнатьевич.

Трубка замолкает. Руки трясутся, как после боя с Михой Кобелем. Только тогда болели кулаки. Сейчас – душа. “Бог поможет”, – шепчу, но крест холодит грудь.

Визитка занимает свое законное место в книге между “57” и “58” страницей.

Сажусь на диван. Телефон падает на пол. Среда. Три часа. Как приговор. Или шанс. В голове – бабушкин голос: “Славик, не бойся правды”. А в ответ – хриплый смех Алексы. Аминь.

Телефон вибрирует снова. Точка. Одна чёртова точка. Потом текст: “Бог отвернётся от тебя, грешник”. Слова впиваются, как ногти в ладонь. Знала. Она знала. Но как? Кто? Серафим? Или… ”Помни, это я могу переслать твоей жене… А.” Читалось в нем. Я бы мог списать все на совпадения, на случайность, но следующим сообщением было прислано фото. Это была она. То самое сиреневое платье, высокие каблуки. Та самая улыбка и та самая внешность. Сердце начало стучать еще быстрее, а ноги мгновенно потяжелели. Алекса…

“И приидет страх на тебя, и мрак, и падет на тя внезапу тьма” – всплывает псалом, пока пальцы судорожно сжимают телефон. Сообщение жжёт экран, как адское пламя. Её сиреневое платье на фото – как кровь на снегу. Боже, за что?

А. Как Авель. Как Ад. Как Алекса.

Фото загружается медленно, как тогда в машине, когда она пыталась бежать. Сиреневое платье. Улыбка. Она жива? Нет. Я видел, как Серафим… Или это ловушка? Сердце бьётся в такт с криком совести: “Предатель! Убийца!”

***

– Серафим, смотри, что я приготовила! – прозвучал с кухни игривый голос Лены.

Эта ночь выдалась такой тяжелой, что я едва мог оторвать голову от подушки. Постельное белье пропахло дешевыми цитрусовыми духами – запах, от которого обычно сводило скулы, но сейчас мне было все равно. Сладко потянувшись, я крикнул в ответ:

– Милейшая, ваша стряпня настолько яркая, что, кажется, светится в темноте. – Льстил я беззастенчиво, но ей это нравилось. Ей всегда нравилось.

Лена осталась у меня ночевать. После разговора с Маргаритой на душе было так паршиво, что одиночество казалось худшим из наказаний.

Я предполагал, что Лена обидится. И не ошибся: первый звонок она проигнорировала. Но на второй, сдавшись, все же ответила. Полчаса криков – и тут же растаяла, стоило мне редким для себя тоном попросить ее приехать. Оставалось лишь заехать за ней, захватив по пути цветы и вино. “Хочешь извиниться – не экономь. Но и не переборщи” – мое правило.

До сих пор не могу поверить в слова Маргариты. Она якобы слышала, как отец, разговаривая по телефону, жаловался, что Геннадий доводит его. “Позорит семью” – эти слова звучали как приговор. А потом – скандал с Анастасией, нашей горничной, моей няней… Женщиной, которая вырастила меня, пока другие просто присматривали.

Маргарита запечатлела все на камеру телефона. Позже, предъявив мне видео со звуком, она не оставила сомнений в своей правоте. Пришлось сдержать слово – вышло недешево, но уже на следующий день ее приговор сменился на условный срок. “Справедливость требует жертв” – усмехнулся я тогда, подписывая чек.

Все улики указывали на отца: если не на прямое убийство, то на причастность к двум смертям. Еще больше денег ушло на то, чтобы замедлить следствие, где он теперь значился главным подозреваемым. Но я не верил. Не складывалось. Зачем ему предупреждать меня за несколько часов до их гибели, если он и правда виновен? Этот вопрос сводил с ума.

Дни напролет я искал лазейки, пытаясь понять мотивы. Кому выгодны эти смерти, кроме него? Или я просто обманывал себя, отказываясь видеть правду?

Пока я размышлял, Святослав, к моему удивлению, записался к психологу – об этом шепнула секретарша. Еще месяц назад я велел ей запомнить его в лицо и докладывать о каждом его шаге. Странно, что он вообще решился на терапию. Детдомовские привычки обычно не совместимы с душевными излияниями.

Отношения с Леной застыли в привычном ритме. Возможно, я позволил ей чуть больше власти над собой, но сожалений нет. Сожаления – роскошь для тех, кто верит в любовь.

– Серафим, ну вставай, – она прикрыла мне глаза ладонями, и ее голос звучал почти капризно. – Мне скучно!

Я перехватил ее запястья и резко притянул к себе. Лена упала на кровать, заливисто смеясь. Мы растянулись на ярко-красном пледе, словно два мазка акрила на фоне серых стен. Как вульгарно. Как… уместно.

Рядом с ней я чувствовал странное спокойствие. Не уверенность, не страсть – просто тишина. Любовь? Нет. Любовь – это когда ради человека готов разрушить мир. А я… я просто хочу, чтобы она осталась в моем.

Она вдруг оказалась сверху, прижав меня к подушке. Солнце, пробившись сквозь бордовые шторы, окрасило ее кожу в цвет запекшейся крови. Цитрусовый аромат ударил в ноздри – резкий, навязчивый, как ее губы на моей шее. Я сжал ее бедра, стирая границы между грубостью и нежностью. Завтрак остыл, но кому он был нужен?

Телефон взвыл в тот момент, когда ее ногти впились мне в плечо. Работа. Всегда работа. Коллеги звонили все чаще – компания трещала по швам без моего контроля. Иронично: я спасаю бизнес отца, но даже не могу спасти собственный.

Лена среагировала быстрее.

– Сейчас принесу, – буркнула она, не скрывая досады, и поплелась к телефону, оставив за собой след из теней на полу. Ее обнаженная спина, словно выточенная из мрамора, манила, но я не шевельнулся. Своего я добьюсь. Всегда добиваюсь.

– Да-а-а? – протянула она, косясь на меня исподлобья. Улыбка, яркая, как неоновая вывеска, не сходила с ее лица. Но вдруг маска сползла. Брови сжались, пальцы вцепились в край стола. – Серафим рядом. А кем вы ему приходитесь…?

– Кто это? – рявкнул я.

– Серафим… кто такая Алекса?

Имя ударило как плеть. Я рванул к ней, выхватывая телефон, но в трубке уже звучали гудки. Последнее, что я услышал – смех. Тот самый смех, от которого кровь превращается в лед.

– Что случилось? – Лена шагнула ко мне, протягивая руки, но я отшвырнул их, будто кобра – капюшон.

Алекса.

Имя, которое я стер из памяти. Номер, который выжег на сетчатке. Как она посмела?

– Серафим? Всё хорошо, я рядом… – Лена вновь потянулась ко мне, намереваясь увлечь обратно в постель, но миг искренности исчез, как дым. Она не видела сообщения. Не видела её слов.

“Милейший Серафим. Надеюсь, ты помнишь меня, ведь я тебя запомнила. И не просто запомнила. Можно даже сказать, ты – последнее, о чём я думала до самой смерти. Надеюсь, ты помнишь, как в тот день брал моё нежное и сексуальное тело. Готова поспорить, что до сих пор помнишь, как кончал в меня, а после, вместе со своим другом, выбросил в канаву. Если ты думаешь, что всё забыто, полиция куплена, то знай: я никогда не забуду. Жди меня. Месть скоро свершится. Двоих людей я уже забрала. Кто будет следующим?”

Кончики пальцев онемели, как от удара током. Лицо, должно быть, исказилось до неузнаваемости – Лена смотрела на меня, словно на призрака. Её зрачки расширились, дыхание сбилось. Страх, как вирус, перепрыгнул с меня на неё. О Алексе я не упоминал никогда. Даже в мыслях. Но этот звонок…

– Чей был голос? – процедил я, впиваясь взглядом в её лицо.

– Серафим, пожалуйста, мне страшно… Что случилось? – Голос дрожал, слёзы накапливались в уголках глаз, готовые хлынуть рекой. Меня это больше не волновало.

– Отвечай на вопрос! – Жесткость в голосе удивила даже меня.

– Н-ну… Г-голос был женский… Звонкий. Очень красивый… – Она съёжилась, будто я ударил её.

– Убирайся. Мне нужно побыть одному. – Слова прозвучали как приговор. Нельзя показать слабость. Особенно ей.

– Н-но… Почему?! Я… могу помочь! Прошу, не оставляй меня! Ты даже не знаешь, как мне тогда было одиноко…

– Я сказал – убирайся. – Голос грохотал, как гром. Сначала – избавиться от неё. Потом – думать.

– Серафим, прости… – Слёзы покатились по щекам, но я уже захлопывал дверь, не дослушав её всхлипы.

Диван принял меня в объятия, пахнущие цитрусом и страхом. Тишина давила на виски. Два тела. Отец. Алекса. Месть. Мысли скручивались в тугой узел. Кто следующий?

***

– Нет… Это бред. Она не могла воскреснуть. – Я впился ногтями в подлокотник дивана, оставляя борозды на кожзаменителе. Кто-то играет грязно. Очень грязно.

Перезвонить. Номер молчит – автоответчик вещает о несуществующем абоненте. Система. Кто-то внутри системы. Мои пальцы дрожали, набирая сообщение: “Найди всё о номере. Срочно”.

Подозреваемые:

Отец. Святослав. Няня. Полицейские. Родители Алексы.

Святослава вычеркнул сразу. Слишком туп для шантажа. Или… слишком умён, чтобы казаться тупым? Вспомнились его новые психологические сеансы. Случайно ли он начал копаться в прошлом?

Отец. Холодный, расчетливый, но не самоубийца. Если он захочет меня уничтожить – ударит в спину, а не шантажом. Или это ловушка, чтобы я сам себя разоблачил?

Полицейские. Рискованно. Они первые в списке под подозрением, если всплывет правда. Но если они куплены… Нет. Даже они не настолько безумны.

Остаются Маргарита и родители Алексы.

Маргарита. Женщина, уже убившая Анастасию и Геннадия. Что ей мешает сейчас избавиться от меня?

Родители Алексы. Её отец, с лицом, изрезанным горем, и мать, замкнувшаяся в молчании после похорон. Они не могли… Или могли? Если узнали правду о том, что случилось в ту ночь…

– Нужно. Проверить. Всех, – прошипел я, включая ноутбук. Экран вспыхнул, высвечивая досье: няня, последние переводы, звонки. Пусто. Слишком пусто.

Аромат цитруса вдруг стал едким, как яд. Лена. Она всё ещё может быть связана… Нет. Она любит меня. Или использует любовь, чтобы уничтожить?