Прима

Плей-лист

Akmal' – Медляк

ANNA ASTI – Летаю

Jordan Feliz – 180

James Arthur – Never Let You Go

Lindsey Stirling – Underground

Макса Фадеев – Breach the Line

От автора

Приветствую тебя, дорогой читатель! Прежде, чем ты начнешь эту историю, хочу обратить внимание на несколько моментов. Первый: в книге упоминаются различные факты о балеринах и балете в целом. Это не выдуманная информация или цифры. Данные я собирала из различных источников, где-то воспоминания Даши основаны на воспоминаниях реальных балерин, которые делились ими в открытом доступе.

Второй момент – у вас в руках первая книга цикла «Навсегда моя». Уже летом этого года выйдет вторая книга из этого цикла – «Давай сыграем в любовь». Я очень надеюсь, что обе истории тебе понравятся.

С любовью, Ники Сью.

Пролог

Разве можно, исполняя главную роль на сцене, заметить в темном зале чьи-то глаза? Взгляд, от которого бросает в дрожь? Большой букет практически черных роз, предназначенный однозначно мне. Кто-то бы сказал: нет, такое невозможно, однако я заметила. Другая на моем месте подвернула бы ногу от волнения, но я слишком хорошо владею своим телом.

Мне наплевать и на этот взгляд, и на дьявольский букет в руках человека, с которым у нас никогда не получится мира.

Он пришел сюда, не чтобы просто насладиться балетом, как все гости. Он никогда не любил этот вид искусства, и непонятно, что сегодня забыл в зале. Как всегда одетый с иголочки: в черных чиносах и белой рубашке.

Я отвожу взгляд и концентрируюсь на выступлении. Время будто ставят на паузу, когда я выхожу в центр сцены. На меня направляются прожекторы, зал в ожидании замирает, и мое сердце тоже словно останавливается. После этого выступления я стану Одеттой, и моя приемная мать наконец-то сможет гордиться тем, что сотворила из невзрачной девчонки звезду балета.

Я никогда не забуду выражение ее лица, когда она посмотрела на меня в кабинете директрисы. Как брезгливо коснулась лямки моего старого сарафана и попросила не брать с собой ничего. С какими горящими глазами я шла за ней, сжимая в руках любимую мягкую игрушку. Но она выкинула и ее, решив, что потертый медведь будет лишним в ее кирпичном особняке, наполненном дорогими вещами.

И вот сейчас она сидит в центре третьего ряда и ждет, когда ее приемная дочь сделает тридцать два фуэте1. Меня готовили к этому с десяти лет. Пришло время блистать. И я это делаю, вытворяя практически невозможные для обычного человека каскады головокружительных туров. Я пропускаю через себя музыку, подпитываясь ей, становлюсь безумно смелой и дерзкой. Мое тело такое легкое и невесомое, его гибкость оттачивалась годами, и теперь я могу доказать всем вокруг, что нахожусь на сцене за свои заслуги.

Звучат аплодисменты, кто-то кричит «Браво», и только моя приемная мать как обычно скупа на эмоции. А может, я просто не замечаю, погруженная в свою роль.

Еще шаг. Я тысячи раз отрабатывала каждый элемент этого спектакля, для меня тут не осталось чего-то сложного или нового. Поэтому когда я делаю большой прыжок с ноги на ногу, выполняя гран-жете2, ожидаю новую порцию оваций. Вот только… Что-то идет не так в момент моего приземления.

Меня разрывает от боли, пронзающей голеностоп.

Я падаю.

И это не падение обычной девушки, мечтающей о сцене. Это смерть лебедя. Это стрела, разрывающая в клочья душу, которая отбирает мечты – будущую жизнь. Она пронзает все, оставляя от привычного мира лишь осколки. Ледяные. Острые. Как ржавые куски прогнившего железа. Она оставляет пустоту.

Но я понимаю это не сразу, далеко не сразу.

Музыка больше не играет, а встревоженные голоса зрителей бьют похлеще пощечин по лицу. Кто-то что-то говорит мне, помогает подняться, подхватывает под руки, потому что я не в состоянии опереться на ногу. И мне бы переживать за себя, но я ищу глазами мать среди зрителей. Вот только… как назло натыкаюсь не на нее, а на него… Его пронзительный взгляд. Обжигающий настолько, что хочется вскрикнуть от боли.

Он улыбается. Даже больше – смеется. И что-то шепчет, опуская букет проклятых роз.

А я едва сдерживаю слезы, которыми впору захлебнуться.

Ненавижу его. Ненавижу себя. Ненавижу нашу семью.

Я отворачиваюсь, пытаюсь не падать духом, не расстраиваться, но боль такая сильная, что приходится кусать губы, лишь бы не разреветься. А может, дело и не в ноге… Возможно, это моя разбитая мечта так дает о себе знать? Хотя была ли это именно моя мечта?

И прежде чем меня заводят за кулисы, я зачем-то опять поворачиваю голову в зал. Он не ушел. Смотрит. Ждет. Вероятно, радуется.

«Ты проиграла», – кажется, именно это он произносит одними губами.

Но я не успеваю до конца осознать происходящее. Как только меня передают в очередные незнакомые руки, сознание покидает тело, погрузив мир в темноту. Неужели я в самом деле проиграла?..

Глава 01 – Даша

Я просыпаюсь от головной боли, которая пульсирует в висках. Все как в тумане: госпитализация, травматология, рентген и обезболивающее. У меня берут какие-то анализы, делают ЭКГ, говорят, что при многих переломах высок риск тромбоза. Но я стараюсь не слушать, отключить мозг и ни о чем не думать. А потом мне проводят наркоз, кладут под аппарат ИВЛ, и я отключаюсь.

Сколько времени провожу без сознания – не знаю. Рядом никого, по крайней мере, первые пять минут с момента моего пробуждения. И тут либо стечение обстоятельств, либо еще что-то, но дверь в палату неожиданно открывается, и входят двое: молодой мужчина в белом халате и моя мать.

– Перелом основания первой плюсневой кости, перелом головки второй и третьей плюсневых костей с разрывом дельтовидной связки голеностопного сустава, – спокойно сообщает доктор.

– Угу, – безразлично кивает приемная мать. Я размыкаю губы, желая узнать, что со мной, черт возьми, произошло. Какой перелом? О чем он?

– Мы сделали операцию, сопоставили смещенные отломки, зафиксировали их спицами. Они будут удерживать костные фрагменты в правильном положении и не позволят им смещаться.

В этот раз мать молчит, видимо, мы обе не до конца осознаем слова, повисшие в палате.

– Неделю или две, – продолжает врач, – ей придется провести здесь, затем мы снимем шов, назначим лечебный массаж, ЛФК…

– Перелом? – наконец-то мама подает признаки жизни, перебив доктора.

– Да, – то ли хмыкает, то ли устало выдыхает доктор. И если до этого его слова, да и операция в целом, прошли как-то мимо меня, то теперь я будто пробудилась ото сна. Распахиваю глаза шире, протираю их на тот случай, если все происходящее мираж или игра моего больного воображения. Вокруг светло, в воздухе витает запах спирта, хлорки и каких-то таблеток. Мой взгляд тянется ниже – к ноге, и от увиденного перехватывает дыхание. Она в подвисшем состоянии, в гипсе. Руки начинают дрожать, грудь словно опаляет пламенем. Я не верю. В такое просто невозможно поверить.

Моя нога… моя жизнь. Моя единственная мечта… Мечта моей матери… Наше общее будущее.

– Это невозможно! – срываюсь на крик я. Пытаюсь резко подняться, и перед глазами все плывет, меня подташнивает, приходится вновь принять горизонтальное положение.

В голове начинают метаться панические мысли. С такой травмой выход на сцену, да что там на сцену, даже на тренировки мне закрыт. Столько лет упорной работы, отказов от многих радостей, и что в итоге? Перелом ноги? Неудачное приземление… Господи, я даже толком не помню, почему упала.

– Вам лучше не делать резких движений, – доктор окидывает меня жалостливым взглядом. Да что он понимает? Резкие движения? Кому они теперь нужны? Я не смогу ходить, я не смогу парить, я не буду… Примой.

– Вячеслав Ильич, – дверь в палату распахивается, в нее беспардонно влетает молодая медсестра и просит врача пойти к какому-то срочному пациенту. Он уходит, не сказав больше ни слова, правда мне его слова тоже ни к чему.

Мать закрывает шторы, и солнечный свет больше не проникает в палату, она становится мрачной, такой же, как и мое надломленное сердце.

– Дарья.

Сглатываю, с трудом подняв на взгляд.

Моя приемная мать, Анна Евгеньевна Гордеева, никогда не отличалась сентиментальностью. Она спокойная и строгая, холодная, словно льдинка. Наши встречи всегда скупые, будто мы незнакомые люди или нам друг на друга наплевать. Не припомню, чтобы она проявляла обо мне ту заботу, о которой я мечтала, уходя из приюта. Она не гладила меня по голове, не дарила слова утешения. У нее другая цель – сделать из приемного утенка прекрасного лебедя. И ради этой цели мы положили на алтарь мою никчемную жизнь.

– Это было отвратительно, – говорит Анна Евгеньевна, покручивая перстень на пальце. Злится. Мать всегда так делает, когда недовольна, я уже успела изучить её за эти долгие восемь лет. Она не спрашивает про мое самочувствие, не предлагает принести фруктов, разговор начинается сразу с упрека.

– Я не знаю, как это… получилось, – мои оправдания звучат так глупо, что самой противно.

– Уже не имеет значения, – она отмахивается от меня, как от ненужной вещи.

– Я все исправлю! – практически молю о втором шансе. Во мне живет какое-то неосознанное желание угодить этой женщине, соответствовать ее ожиданиям, возложенные на мои хрупкие плечи.

– Нечего больше исправлять.

– Что? – почти шепотом спрашиваю, комкая простыню в пальцах. В детстве моим самым большим страхом было снова оказаться одной – выброшенной на улицу, как когда-то поступили мои биологические родители. В таком случае лучше вообще никогда не обретать семью, нежели быть отвергнутой во второй раз.

Анна Евгеньевна поднимается и молча идет к выходу. Она уходит с невероятной легкостью, как будто перелистнула страницу скучной книги, где непрочитанным текстом остался ребенок, взятый когда-то из интерната. Она словно покидает палату не приемной дочки, которую воспитывала столько лет, а чужачки. Словно не она таскала меня на занятия балетом, выбирала одежду и следила за весом.

– А как же… я? – мой вопрос разлетается эхом, разбиваясь о стены вип-палаты. И как жаль, что его слышит человек, которого я меньше всего желала бы видеть.

– Что ты здесь делаешь? – удивляется мать, воспроизводя мои мысли вслух.

– Играю роль настоящего брата, – ухмыляется Глеб, в привычной манере отвечая с подколками своей матери. Он ее родной сын, и по документам мой сводный брат. А еще личный монстр, чья тень преследовала меня не только в нашем доме, но порой и за его пределами.

– Ты должен быть на занятиях, – строго говорит ему Анна Евгеньевна, позабыв обо мне. Удивительно, раньше она не замечала родного сына, если я находилась рядом, теперь же все наоборот.

– Прямо сейчас туда и поеду, только передам кое-что сестричке. Или постой, ты уже отказалась от нее? – Глеб проводит рукой по коротким волосам кофейного цвета. Я заостряю внимание на том, что он в майке, а не в рубашке, значит, с момента моего падения на сцене прошли сутки или больше.

Мама – да, в какой-то степени она все-таки для меня мама, – обходит своего старшего сына и, закрывает за собой дверь. Мы остаемся вдвоем. Я и человек, мечтающий стереть меня с лица земли.

Глеб проходит вглубь палаты, берет стул, разворачивает его и садится, опершись руками о спинку перед собой. Склоняет голову, уголки его губ изгибаются в далеко не дружелюбной улыбке. В ней яд. Острые иглы, которыми он протыкает мою душу день ото дня. И сколько бы раз я ни пыталась найти причину нашей вражды – не получается. Он возненавидел меня в первый день знакомства, тогда как я пыталась стать ему сестрой или хотя бы другом.

– Уходи, – я чувствую, как в горле образуется непроходимый ком.

– Это тебе, мой подарок, – он протягивает пакет, но я не беру. Даже не смотрю на него, и без этого подлеца настолько плохо, что хочется кричать, пока не ослабну. Я не понимаю, что делать дальше, как есть и пить, когда мое будущее будто поставили на паузу. Мне страшно даже закрыть глаза, страшно, что реальность не изменится, и кошмар перерастет в то, с чем придется как-то жить. А я … просто не готова оказаться в рядах сломанных кукол.

И Глеб, словно читая мои мысли, добавляет масла в огонь.

– Мать списала тебя со счетов, ты больше ей не нужна.

– Не празднуй раньше времени мое поражение! – срываюсь на истеричный вопль я.

Гордеев подскакивает со стула, вмиг оказываясь слишком близко. Его руки упираются по обе стороны от меня, парфюм с нотками дубового мха заполняет воздух. Я, подобно взъерошенной кошке, впиваюсь взглядом в сводного брата, поджав от злости губы. Он тоже смотрит без особой любви. Мы оба напоминаем динамит, в котором сломался детонатор.

– Хватит! – холодным, чужим голосом цедит Глеб. – Завязывай играть в эту чокнутую семейную драму. Дашка, – мое имя он произносит с таким отвращением, словно оно его физически ранит. – Как ты не понимаешь, надо было отказаться в тот день от предложения моей матери. Надо было остаться в приюте. Зря ты не послушала меня.

– Уходи, – только и могу ответить ему.

– Прима чертова, – усмехается он, коснувшись горячими пальцами моего подбородка.

– Уходи, – скидываю его руку, проклиная гипс и свою беспомощность, что не могу как следует дать отпор.

– Ненавижу балет, – шепчет он почти мне в губы. Затем все-таки отдаляется и покидает палату, громко хлопнув дверью.

Я выдыхаю, хотя легче не становится. И тут как назло заходит медсестра с этим чертовым букетом черных роз. Откуда она его только взяла?

– Такой красивый, – говорит она , явно лукавя.

Она ставит проклятый веник на подоконник, случайно задевает одну из роз, и вдруг из букета выпадает записка.

– Ой, простите, – мямлит медработница. Подбирает клочок бумаги и протягивает мне. Я принимаю его с неохотой и жду, пока останусь одна.

Глеб ничего хорошего написать не мог, поэтому я никогда не читаю эти записки. Но сейчас зачем-то все-таки разворачиваю, а там… Совсем не то, что я ожидала увидеть: пожелание провалиться или что он там обычно чиркает в этих записках? Однако тут написано совсем другое…

Глава 02 – Даша

Бабочка с оторванным крылом.

Вот и все содержание записки.

– Придурок, – шепчу себе под нос, затем комкаю клочок бумаги и бросаю на пол. И зачем только притащил этот букет? Как будто и без него непонятно, что я превращаюсь в подобие поломанной куклы.

Закрываю глаза. Слезы катятся по щекам, делая мои губы солеными. Я рыдаю беззвучно, как обычно, боясь быть пойманной, показать свою слабость. И почему-то именно сейчас вспоминаю тот день, когда впервые переступила порог дома Гордеевых.

Мне было десять, когда моя приемная мать приехала в детский дом выбирать себе ребенка. Да, она именно тщательно выбирала, это я уже будучи восемнадцатилетней понимаю, а тогда же была уверена, что просто приглянулась ей. Не заметила угрюмости, холодного молчания, скупости на эмоции. Она даже не приехала забрать меня лично, послала своего водителя, который то и дело загадочно поглядывал на меня в зеркало заднего вида.

Когда большая черная машина останавливается у высоких железных ворот, я ерзаю на сиденье.

«Невероятно», – думается мне. Жить в таком доме, стать частью этого мира и обрести семью – несбыточная мечта!

Я с восторгом выскакиваю из машины и замираю, затаив дыхание перед входом во дворец. Их дом видится мне чем-то волшебным, как будто сошел со страниц сказки о Золушке тот самый замок, куда попала на бал несчастная девушка.

– Прошу, – говорит экономка, взрослая женщина с мраморной кожей и тонкими губами. Ее волосы цвета смолы собраны в тугой пучок, а черные туфли блестят так, что в них можно запросто разглядеть свое отражение. Я практически на носочках поднимаюсь на второй этаж, в теперь уже собственную комнату. Свою. Как это все-таки невероятно звучит.

Больше никто не будет распахивать занавески, слишком рано впуская солнечный свет. Больше не будут скрипеть полы, и я не буду вздрагивать ночью, опасаясь, что кто-то из ребят пришел с не самыми благими намерениями. Никаких тебе стен мышиного цвета и одного маленького ящика, полку в котором приходится делить с хулиганкой старше тебя на пару лет.

– Ваша комната, – сообщает Агриппина Павловна и, не дожидаясь моего ответа, удаляется. Я оглядываюсь, теперь уже не скрывая эмоций, открываю рот и вдыхаю полной грудью. Меня переполняет восхищение.

Подойдя к кровати, неуверенно касаюсь рукой подушки. Моя. Собственная. Затем дотрагиваюсь до светильника и вся сжимаюсь от восторга. Нет, он обычный, ничего особенного, просто он тоже мой. Личный. Мечта наконец-то превратилась в реальность.

Все еще на носочках я подхожу к большому шкафу, по моим меркам даже огромному, распахиваю дверцы и тихонько ахаю – сколько одежды. Моя приемная мать запретила брать с собой вещи, с другой стороны, тут такой ассортимент, что грех жаловаться. Я аккуратно снимаю одну вешалку за другой, поражаясь, как здорово придумано, что они висят на высоте моего роста. Свитера, блузы, юбки, брюки. А на нижней полке – туфли и балетки. Невероятно!

Выбрав майку и плиссированную юбку, я торопливо переодеваюсь и отправляюсь на поиски своей родительницы. Мне все кажется, что она ждет меня и нашей встречи так же сильно, как и я.

Прикрыв дверь, оказываюсь в светлом коридоре. Он совсем не похож на коридор приюта – слишком чистый, и стены такие красивые, цвета слоновой кости. Спускаюсь на первый этаж, а там никого, даже этой Агриппины Павловны. И как-то так получается, что я забредаю во двор с фонтаном – непонятно. Хотя лучше бы осталась сидеть в своей комнате, потому что увидеть, как под струями воды стоит мальчишка, вероятно, мой ровесник, удовольствие не из веселых. Он не плескается, не улыбается, просто стоит там, в центре, с закрытыми глазами, и позволяет каплям воды охлаждать его тело.

– Эй, ты чего там делаешь? – спрашиваю я, подходя ближе.

Он не отвечает, даже не шевелится. Только белая майка все сильнее липнет к худощавому телу.

– Ты в порядке? – снова задаю вопрос. А когда не получаю ответа, решаю зачем-то залезть в этот фонтан, подойти к мальчишке и дотронуться до его лица.

Останавливаюсь напротив него, смотрю на густые ресницы и красивый изгиб губ. У него удивительно острые скулы и прямой нос, черты лица кажутся настолько идеальными, словно передо мной не мальчик, а сотворенный художником портрет. Только волосы кофейного цвета выбиваются из этого образа, хаотично разбросанные по его макушке и явно неприятно липнущие к лицу.

«Красивый», – мысль-вспышка врывается в мое детское сознание.

Мальчик немного выше, поэтому я привстаю на носочки и только планирую коснуться его щек, как он резко бьет тыльной стороной ладони по моей руке.

– Проваливай, – он распахивает глаза и смотрит совсем не по-доброму, с нескрываемой агрессией и враждой.

В желудке что-то неприятно ухает, и я прикусываю губу, теряя дар речи. Моя ладонь горит от удара. Нет, я не из неженок, мне и раньше доводилось участвовать в драках, особенно в детском доме, но сейчас отчего-то становится так неприятно, что накатывают слезы.

– Оглохла?

Он не кричит, да ему и не надо. Так говорить, что мурашки по телу, может не каждый. Один только тон голоса чего стоит, он будто олицетворение всемирного зла. Настоящий всадник апокалипсиса.

– Или думаешь, в сказку попала?

– О, господи! – вопит за моей спиной женский голос. Кажется, он принадлежит Агриппине Павловне. – Глеб, что ты там делаешь? Заболеешь же!

Она поднимает подол своего темного платья, спускавшегося чуть ниже колен, скидывает туфли и лезет в фонтан. Но не за мной, а за… Глебом. Верно, его зовут Глеб, и имя такое же острое, как и взгляд этого мальчишки. Агриппина Павловна пытается вытащить Глеба, хотя он не сопротивляется, молча выполняет ее просьбу, перед этим задевает меня плечом. Специально. Я чудом не падаю и вдруг задаюсь вопросом: а если бы упала, кто-нибудь подал бы мне руку? Помог бы подняться?

– Дарья! – кричит мне эта Агриппина Павловна. – Идите в дом.

Склонив голову, я иду вслед за ними. Решаю вечером спросить у мамы, кто этот ребенок и как мне вести себя с ним. Уверена, это просто какое-то недопонимание. Мы обязательно подружимся.

И я узнаю про этого мальчика, правда не от мамы, а от прислуги… Слышу их шушуканье на кухне. Они почему-то часто оглядываются и разговаривают очень тихо, когда обсуждают меня.

– Не повезло малышке, – говорит одна из молодых горничных.

– Бедняжка, – качают они головами. – Даже родному сыну Глебу и то достается, а тут приемыш.

На этом их разговор заканчивается, в кухню входит смотрительница. А я убегаю к себе, задаваясь единственным вопросом: зачем в доме, где есть ребенок, нужен еще один? Мы же с ним… почти погодки, разница всего в год, со слов горничных.

Не понимаю… Я ничего не понимаю.

Глава 03 – Даша

Спустя две недели

Меня выписывают домой. Наступать на ногу все еще больно, да и врач не рекомендует. Придется побыть забинтованной еще минимум неделю, а то и больше, и ходить на костылях. За это время меня никто не навестил. Хотя мне казалось, что в балетной группе у меня есть минимум одна подруга или хорошая знакомая, но она прислала лишь короткое сообщение с вопросом: «Ты как?» и, получив в ответ смайлик, больше не объявлялась.

Анна Евгеньевна тоже не приходила, более того – у нее отключен телефон. Из новостей я случайно узнала, что председатель «SS Group» улетела в Италию на важные переговоры. У моей приемной матери огромный бизнес по производству женской одежды. Начал его ее покойный муж, но высот достигла именно она, своими амбициями и стремлением вечно карабкаться на вершину.

Именно благодаря матери ни я, ни Глеб никогда ни в чем не нуждались. Нам покупали брендовую одежду, самую новомодную технику, водили только к высококачественным специалистам. А Глеб так вообще периодически уезжалучиться в разные крутые школы заграницей. Дни без него для меня были раем, но стоило ему вернуться, как жизнь в прекрасном особняке превращалась в адский котел.

Однако, несмотря на богатство, я так и не смогла завести друзей. Наверное, потому что в какой-то момент зациклилась на желании доказать матери, что она не ошиблась в выборе приемного ребенка.

Анна Евгеньевна забрала меня в начале мая и сразу передала в руки педагогам, которые должны были подготовить к поступлению в училище по направлению «искусство балета». Туда принимали как раз после четвертого класса и мой возраст идеально подходил.

В детском доме у нас был балетный кружок. Так уж совпало, что одна балерина решила заняться благотворительностью и каждое воскресенье проводила с нами уроки. Я стала лучшей ученицей, хотя особо не стремилась к этому. Мне просто нравилось растворяться в музыке, парить, делать разного рода трюки и садиться на шпагат.

Однако милое хобби, которое теперь превратилось в серьезное спортивное направление, принесло стресс, раздражительность и зацикленность. Мама растила свою копию, убивая по крупинкам мою индивидуальность. Идеальная. Лучшая. Всегда первая. Вот какой я должна стать, чтобы соответствовать ожиданиям.

И первое, чего, как оказалось, мне не хватило, это правильного веса. Для балета он был неприемлемым. Ростом на тот момент я была метр сорок, а весила тридцать три килограмма. В приюте многие говорили, что это нездоровая худоба, и только приемная мать утверждала, что по нормам балетного училища это перевес. К моменту поступления мне пришлось похудеть до двадцати шести килограмм и привыкнуть постоянно считать калории, когда садилась за стол.

– Это тебе нельзя, – говорила мама, контролируя мой рацион в первые недели.

– Но я… хочу кушать. – Я искренне просила съесть больше, чем полагалось. Никогда раньше у меня так не обострялось чувство голода, даже в детском доме нас кормили чаще и больше.

– Выпей воды.

Она забирала у меня из-под носа тарелку и выбрасывала еду в урну. Вырывала из рук фрукты после одного или двух кусочков, говоря, что в них содержится ненужный сахар. Однажды одна из служанок тайком дала мне банан, за что ее уволили, а потом запретили всем подкармливать будущую приму балета. Так мать называла меня. На этих словах ее глаза загорались небывалым блеском, и в какой-то момент я тоже, видимо, заразилась этим желанием. Мое сердце вспыхнуло яркой звездой. Оно требовало большего. И я побежала сломя голову за мечтой, которая принадлежала не мне.

Помню, как начала выбрасывать еду уже сама или устраивать разгрузочные дни, полностью убирая из рациона продукты и оставляя только воду.

– Не забудь взвеситься, – твердила каждое утро мать, элегантно попивая зеленый чай.

– Ты измерила свой вес? – напоминала вечерами она. Это был наш ритуал, который я по детской наивности воспринимала как заботу. Мне нравилось слышать из маминых уст эти слова, они вдохновляли, подчеркивали, что я – важная часть в ее жизни.

И я измеряла, как ненормальная, даже вела дневник, чтобы не отойти от нормы. Наверное, поэтому, когда однажды девочки пригласили меня после занятий в кафе на день рождения нашей одногруппницы, я слишком резко отказалась. Потом жалела, конечно, но ничего изменить уже было нельзя.

Мои отказы, постоянное уныние, зацикленность на тренировках, учебе и еде привели к тому, что я перестала замечать людей, и люди тоже перестали обращать на меня внимание. Они видели Дарью Гордееву только на сцене, аплодировали ей и восхищались, не вникая в изнанку ее жизни.

И вроде бы ничего нового… Привычка находиться в одиночестве въелась мне под кожу, но почему-то время, проведенное в больнице, показалось мне невыносимым. Я будто впервые ощутила свою никчемность.

Ненужная.

Сломленная.

Нелюбимая.

Проклятые три слова крутились бумерангом в моей голове. Из-за них я задыхалась. Видимо поэтому так отчаянно рвалась из больницы, желая очутиться дома, будто кирпичные стены особняка могли излечить. Исправить мою судьбу. Подарить отобранные ею крылья.

***

Взяв костыли, я с трудом выбираюсь из такси. Личный водитель, который прежде отвозил и привозил меня, теперь по приказу матери занимается другими делами. Мне тяжело передвигаться с костылями, приходится останавливаться, делать перерывы, а затем снова двигаться дальше. Никогда не думала, что красивая тропинка от ворот до дома превратится для меня в пытку – таксиста не пустили на территорию особняка.

«Чужакам вход закрыт», – гласит правило Анны Евгеньевны, которому я следую на протяжении уже восьми лет.

Спустя пятнадцать минут наконец-то оказываюсь у входных дверей. За спиной раздается рев двигателя, и я вздрагиваю, моментально напрягаясь. Спорткар Глеба. Черный. С раскосыми фарами. Он останавливается практически у лестницы, хотя автостоянка находится дальше, в нижней части двора.

Глеб выходит на улицу и снимает солнцезащитные очки, крутя в пальцах связку ключей. Мой взгляд цепляется за татуировку на тыльной стороне его ладони: несчастная роза, закованная цепями. Никогда не задавалась вопросом, что она означает и зачем он вообще ее сделал, но теперь почему-то становится интересно.

– Ужасно выглядишь, Дашка, – режет он правду-матку.

– Ты тоже, – сухо отвечаю я и больше не смотрю на него, не хочу давать лишний повод для разговоров. С другой стороны, сейчас даже общение с ним мне кажется приятнее, чем пустота больничной палаты.

– К матушке приехала? – Глеб равняется со мной, и я думаю, будь он моим настоящим братом, взял бы пакет, который я с трудом пытаюсь дотащить до своей комнаты. Но это Глеб. Смотреть, как меня размазывает судьба, ему в радость.

– Я знаю, что она в Италии.

– Бросила она тебя, – с его губ слетает усмешка, напоминающая ядовитую стрелу.

– Еще посмотрим, – грубо говорю, правда сама не уверена в своих словах. Я прекрасно знаю, что моя приемная мать не дает никому вторых шансов. А тут такое…

– Если хочешь выжить в этом мире, нужно научиться быть милее, в том числе и со мной, – от внезапных слов, прозвучавших слишком близко от моего уха, я вздрагиваю. Резко поворачиваюсь к нему, но в моем взгляде нет привычного вызова, огня. Я устала. Я разбита. Хочу лечь на кровать и лежать там, пока мир не станет прежним: нога не придет в норму, мать не появится на пороге, чтобы напомнить про взвешивание и постановку, на которую она планирует надеть новенькое платье. Я хочу снова стать нужной, хоть кому-то, хоть каким-то способом.

– Только после смерти, – больше на автомате огрызаюсь я и дергаю ручку входной двери. Глеб перегораживает мне дорогу и в очередной раз окидывает высокомерным взглядом. Сколько себя помню, он всегда смотрел на меня вот так, словно я мусор под его ногами.

– Рано собралась на тот свет, Дашка.

– А я разве говорила о своей смерти?

– Теперь мать тебя не защитит, смекаешь? – он касается моей пепельной пряди и медленно растирает подушечками пальцев. Затем так же легко убирает руку, разворачивается и заходит в дом. Я тоже хочу войти, но Гордеев тянет на себя дверь, и та закрывается прямо перед моим носом.

– Когда мама вернется из командировки, – шепчу напутствие себе. – Я снова вернусь к тренировкам. Я нужна ей. Какой-то дурацкий перелом меня не сломает.

Глава 04 – Даша

– Ключицы и лопатки должны быть на одном уровне, – приемная мать внимательно изучает мое тело. Рядом с ней еще несколько девушек, которые тоже пытаются понять, все ли в порядке, проходим ли мы в первом туре. – Руки – длинные, грудная клетка – симметричная, шея – правильной длины.

– Это так важно? – шепчу я, боясь поднять глаза на маму.

– Это самое главное при поступлении, – тихонько отвечает мне ее помощница.

– А если у меня шея неправильной длины? – с опаской уточняю я.

– Тогда придется взять другую девочку, – равнодушно бросает мама, теребя перстень на тонком изящном пальчике.

– Нет! – неожиданно вскрикиваю я, и вдруг понимаю, что это был сон. Всего лишь воспоминание из детства, в котором мне искренне хотелось понравиться новой маме. А теперь… ее нет рядом. Вокруг только давящие стены и полумрак.

Дверь в спальню открывается, и заходит Агриппина Павловна. Она спотыкается из-за темноты, едва слышно цокает, затем ставит поднос на журнальный столик и распахивает занавески. Противный солнечный свет неприятно ударяет по глазам, заставляя меня щуриться. Я морщусь, издав короткий вздох.

– Вам не надоело? – устало спрашивает Агриппина Павловна. Она следит за порядком в доме, и именно благодаря ей тут сохраняется хоть какое-то подобие уюта.

– Нет.

– Вы не выходите из комнаты уже вторую неделю, хотите, чтобы кости атрофировались? – Она садится на край кровати и скидывает с меня одеяло. Мой взгляд цепляется за противный гипс, который должны снять завтра. Наконец-то! Жизнь с ним превратилась в пытку.

– Мама не вернулась? – опустив ноги на пол, я беру с пуфика халат и накидываю его на плечи.

– От нее не было вестей, – по глазам вижу, что она врет. Видимо, вести были, но не для меня. Не понимаю! Я отказываюсь понимать ее. Перелом – травма, может, и серьезная, да только не вечная, мы можем снова попытаться покорить сцену. Это вопрос времени, когда я стану примой. Неужели она готова списать меня со счетов так быстро?

– Вам нужно поесть, – Агриппина Павловна протягивает мне смузи, любезно улыбаясь. Ей плевать. На меня уж точно. В этом доме я абсолютно ненужный элемент.

– Не хочу.

– Вы совсем осунулись, это плохо.

– Для кого? – взяв костыли, я шагаю в сторону ванной. И по какой-то проклятой воле судьбы неожиданно натыкаюсь на проходящего по коридору Глеба. Он останавливается, распахивает шире дверь и пересекает порог комнаты, хотя до этого ни разу не заходил ко мне даже поглумиться.

Я окидываю его быстрым взглядом. Короткие кофейный волосы как всегда идеально уложены, виски выбриты, а пробор оставлен ближе к правой стороне – похоже, недавно обновил стрижку.

– Не знал, что ты здесь, – с каким-то удивлением говорит он, закатывая рукава пиджака, из-под которого виднеется белая футболка поло.

– Дарья не покидает комнату уже вторую неделю, – зачем-то вмешивается Агриппина Павловна.

– Решила сдохнуть? – он склоняет голову, пристально рассматривая меня. Его взгляд всегда ощущается как нечто обжигающее, заставляет волоски на всем теле колыхаться. Я до конца не уверена, что это за ощущение, но оно появилось еще в детстве.

Отворачиваюсь, решив промолчать. У меня нет сил противостоять ему, по крайней мере, сейчас. Вчера я увидела в соцсетях, что наши девочки уже прошли итоговую аттестацию, и с тремя подписали контракты. Возможность стать Одеттой в этом году, скорее всего, упущена. Мозгами я понимаю происходящее, но сердце не готово принять реальность. Реальность, в которой для заживления травмы требуется не меньше месяца, и приходится опираться на проклятые костыли, а не парить лебедем по сцене.

– А ты думала, что особенная? – голос Глеба кажется таким громким, он будто разбивается о стены моей спальни. – Выйдите! – он говорит спокойно, но в этом тоне эмоций больше, чем в крике.

Агриппина Павловна тут же подскакивает со своего места и покидает спальню. Мы остаемся один на один. Я и мой мучитель. Ведь именно им стал Глеб.

Гордеев подходит ближе, и наши взгляды встречаются. Этот парень действует похлеще отрезвляющей пощечины. Его глаза, словно бескрайнее море, затягивают и напоминают о прошлом. Нашем. Весьма неприятном прошлом.

– Что? – звучит его детский голос в моей голове, унося в воспоминания.

Идет десятый день с момента моего приезда в новый дом. Мы с мамой обедаем, но ей звонят, и она выходит, оставив меня одну. На тарелке не остается еды, а живот противно урчит. Мне до смерти хочется есть. Настолько, что подкатывает тошнота.

Я глажу живот, пытаясь избавиться от чувства голода, и в этот момент в кухню входит Глеб. У него в руке корка свежеиспеченного хлеба. Золотистая. Невероятно ароматная. Гордеев садится рядом со мной, хотя с момента у фонтана, мы так ни разу и не заговорили.

– Что? – спрашивает он, пока я глотаю слюни.

– Ничего, – поджав губы, я пытаюсь отвести взгляд от проклятой корки.

– Беги отсюда, – отстраненным голосом шепчет он.

– Прекрати! – восклицаю я, поднявшись со стула. – Мы можем стать друзьями.

В ответ у него срывается смешок, больше похожий на истерический. Этот звук вызывает страх и неприятные мурашки. Глеб тоже поднимается, встает напротив меня и вдруг протягивает хлеб.

– А еще кем? – его взгляд, исподлобья направленный на меня, настораживает. Я не могу понять, чего ожидать от этого мальчишки.

– Семьей, – аккуратно предполагаю я.

– Семьей? – он повторяет это так, словно произносит какую-то дикость. Верно, какая я ему семья? Разве понравится какому-то ребенку делить с незнакомкой свою любимую маму? Чувство вины грызет меня каждую минуту с тех пор, как я узнала про сводного брата. Я лишняя… Об этом даже слуги шептались, пока одну из них не оштрафовали.

– Бери, – Глеб настойчиво протягивает мне хлеб, и я не знаю, радоваться или нет такой щедрости.

– Зачем? Мне не надо.

– Боишься? – он будто не верит, что такое возможно. А ведь я в самом деле боюсь, что если возьму кусочек, то Глебу влетит. Больше всего на свете я не хочу, чтобы кто-то из-за меня страдал.

– Нет, просто не хочу, – отвечаю спокойно.

– Бери, – требует он.

– Нет, – настаиваю я на своем, а сама боковым зрением поглядываю на дверь. Только бы мама не зашла.

– Это приказ, – его тон напоминает мать. И взгляд, требующий повиновения, один в один как у Анны Евгеньевны.

Я не понимаю, зачем Глеб это делает. Между нами нет той дружественной нотки, с которой протягивают кусок хлеба. Даже прислуга вела себя со мной любезнее, чем этот мальчишка.

– Нет.

Тогда Гордеев берет мою руку, вкладывает в нее силой горбушку и заставляет меня поднести ее к губам. В ответ желудок почти воет, до того мне хочется откусить кусок.

– Все еще нет? – то ли издевается, то ли черт знает что делает он.

– Мы так не сможем стать друзьями, Глеб, – искренне шепчу я. А мне очень этого хочется. Я была уверена, что в новом доме обрету счастье, и обрела, правда, какое-то… не такое. У меня совсем нет близких людей, с кем можно было бы поговорить или просто пожаловаться.

– Глеб? – дверь распахивается, и мать фурией влетает в кухню. – Ты разбил вазу? Ты хоть знаешь, сколько она стоит?..

– Плевать, – он отмахивается и от мамы, и от меня и с равнодушным видом идет к двери.

Анна Евгеньевна не ругает его сильнее, позволяя просто уйти. Зато… прилетает мне. За кусок хлеба. А ведь я его даже не попробовала.

В тот день мне не разрешают больше есть.

Глеб щелкает пальцами перед моим лицом, возвращая в реальность. Ненавижу воспоминания, связанные с ним, в них всегда какой-то холодок, неизвестность. Я никогда не понимала поступков своего сводного брата. Он – загадка, которую невозможно разгадать.

Я отворачиваюсь, пытаясь всем своим видом показать, что разговор окончен, но Глеб выхватывает из моих рук костыль и с силой швыряет его в стену. Происходящее заставляет вздрогнуть, хотя я стараюсь сохранять спокойствие и не думать о страхе, который подкрался от этого сумасшедшего действия. Внезапно в груди что-то вспыхивает, яркое, горячее, словно лава. Оно заполняет мое тело, придает сил.

– И что? – рычу я, а затем отпускаю второй костыль, позволяя ему с шумом упасть на пол. Стоять на двух ногах уже не больно, тем более врач говорил, что у меня отлично заживают кости. – Чем еще собираешься пугать?

– Ты не сможешь вернуться на сцену, – он делает шаг, и его парфюм заполняет мои легкие.

– А тебе что? Только не говори, что переживаешь? – я скрещиваю руки на груди, ощущая себя живой. Злость к Глебу – единственное чувство, которое всколыхнуло меня за последние две недели.

– Конечно, – с деланым высокомерием отвечает он. Протягивает руку, но я резко бью по ней тыльной стороной ладони.

– Проваливай!

– Это мой дом, Дашка. Забылась?

– А это моя комната! – сколько лет мы так препираемся, цепляем друг друга по любому поводу.

– Она никогда твоей не была, – цедит по слогам он. Между нами так искрит, что будь мы спичками, случился бы пожар. – Поэтому, – Глеб кидает взгляд на костыли, – не смей здесь откинуться.

– Дарья, – в дверях появляется Агриппина Павловна, с опаской поглядывая на нас. Она держит в руках телефон и, судя по выражению лица, хочет что-то сказать. Я киваю ей, а Глеб принимает расслабленную позу, словно не он только что пытался зацепить меня своей агрессией.

– Что-то случилось? – уточняю я и с трудом улыбаюсь. Быть прежней версией себя теперь сложно.

– Анна Евгеньевна прислала сообщение…

– Она скоро приедет? – я едва не подпрыгиваю от радости. Значит, мои опасения ложные, и мама не отказалась от своей приемной дочери. От мечты сделать из нее прекрасного лебедя. Ведь только таким образом я буду ей нужна.

– Нет, но она сообщила, что передала ваши документы в ВУЗ.

– Что? – глухо переспрашиваю я. Поступление в университет означает, что дорога в высший свет балета закрыта.

– В сентябре вас ждут на занятиях в институте, где учится Глеб.

– Что? – черед удивляться переходит к Гордееву. Я вижу, как сжимаются его кулаки, а на скулах проступают желваки. Он выглядит так, словно узнал новость-катастрофу. Если подумать, в какой-то степени так оно и есть: мы не можем нормально сосуществовать дома, а в одном учебном заведении и подавно будет тяжело. Я не смогу противостоять ему в режиме нон-стоп.

– Так решила ваша матушка, – оправдывается Агриппина Павловна, переступая с ноги на ногу.

Глеб поворачивается ко мне, в его взгляде так и читается: «Ты серьезно? Решила еще и здесь наследить? Ты – мое разочарование, сорняк, который давно пора срезать под корень».

– Только попробуй.

– Если этого хочет мама… – не знаю, зачем я поджигаю фитиль. Наверное, мне просто не хочется показать свою слабину, уступить ему. – Значит, так и будет.

– Уверена?

– Да, – киваю я, хотя это ложь. Мне нужна сцена, мне нужны тренировки, мне нужна мама. Я должна вернуть ее расположение, напомнить, что восемьдесят процентов балета – это упорная работа. И я ведь работала, отказывала себе во всем, ради нее одной.

– Дашка, – Глеб максимально сокращает между нами расстояние, кладет руку мне на талию и резко дергает, заставляя меня упереться ладонями в мужские плечи. Его пальцы горячие, словно угольки, едва не прожигают кожу сквозь майку. Глеб – воплощение необузданной энергии, которая вот-вот разнесет меня вдребезги.

– Если я увижу тебя в универе, тебе хана, понимаешь? – его губы случайно задевают мочку моего уха. Он постукивает пальцами по моей пояснице, в то время как мое сердце почему-то предательски ускоряется, задавая лихорадочный ритм. В коленях появляется мелкая дрожь, в горле пересыхает. И нет, это не страх, я уверена, тут что-то другое.

– До встречи в универе.

– Я предупредил, – хмыкает он, отодвигаясь от меня, разворачивается и стремительно выходит из моей комнаты.

– Дарья, – тихонько зовет Агриппина Павловна.

– Давайте свой смузи, – вздыхаю я. – Кажется, я захотела есть.

Глава 05 – Даша

Находиться дома максимально непривычно и некомфортно. Я не помню, когда в последний раз разглядывала эти высокие потолки и выбеленные стены. А еще, кажется, не замечала, что в коридорах гуляет сквозняк одиночества. Раньше каждый элемент особняка виделся мне чем-то волшебным, невероятным, я не могла налюбоваться, надышаться здешним воздухом. А теперь… ощущение, словно попала в тюремную камеру.

Прислуга живет в отдельных апартаментах и в особняке появляется исключительно для уборки, готовки и накрывают на стол. В другое время их тут нет, только Агриппина Павловна контролирует какие-то процессы из серии: полить цветы, проверить, нет ли где пыли, поругать садовника.

Наш дворец такой красивый и такой пустой.

Я останавливаюсь напротив входа в зимний сад. Он расположен на втором этаже, поэтому здесь достаточно света в любое время года.

Перед глазами вдруг вспыхивают воспоминания, связанные с этим местом.

Проходит полгода с момента моего прибытия в новый дом. Эти месяцы сложно назвать счастливыми или веселыми. Я не играю с новыми игрушками, да и вообще с игрушками. Не зачитываюсь книгами, пропуская ночной сон. Моих сил хватает доползти до кровати, закрыть глаза и отключиться. Я не понимаю, когда закончилось детство, куда оно ушло и вернется ли, но запрещаю себе скучать по нему. В настоящем, в мире взрослых, у меня по крайней мере есть мама. Она красивая и уверенная в себе, ее тонкой талии завидуют многие девушки, а от звука каблучков вздрагивают слуги. Я правда пока не определилась: от приятного предвкушения предстоящей встречи или это все-таки страх.

Выходных у меня нет. Они превращаются в сплошные рабочие дни. Обычно в субботу и воскресенье я хожу на дополнительные тренировки, но в этот раз учительница приболела, и у меня появилось свободное время. Только чем занять себя – непонятно.

Не придумав занятия лучше, я брожу по коридорам и натыкаюсь на этот сад.

Тихонько открываю дверь, пораженная тем, что вижу. В центре помещения стоит круглый стол, на нем лежат однотонные альбомы, совсем не похожие на детские, уж больно скучные. В органайзере аккуратно выстроены карандаши, тянущиеся острыми кончиками вверх. Я оглядываюсь: повсюду на полках стоят горшки с фикусами, пальмами, азалиями и разными экзотическими цветами. Воздух наполнен сладкими ароматами, которые вызывают непроизвольную улыбку.

А еще здесь безумно много роз – белые, красные, желтые, розовые, даже черные… Они растут вдоль стен, на подоконниках и даже на потолке! Они же изображены в одном из альбомов. Невероятно красивые.

Напротив одного из горшков я останавливаюсь, разглядывая маленькие белые цветочки. Они отдаленно напоминают уличные ромашки. Наклоняюсь, чтобы понять, пахнут ли они как-то, и вдруг слышу позади себя мальчишеский голос:

– Можешь сорвать. – На пороге стоит Глеб, прислонившись к дверному косяку. Он как обычно хмурый, руки скрещены на груди, и взгляд такой холодный, чужой, словно передо мной сын Снежной Королевы, а не моей мамы. Хотя она тоже практически никогда не улыбается. Волосы у Глеба растрепаны, словно он забыл причесаться. Не зря Агриппина Павловна постоянно твердит ему за завтраком, что пора подстричься.

– Зачем? – оглянувшись, спрашиваю я.

– Разве тебе не нравится?

– Нравится.

– Тогда сорви.

– Но… – я нерешительно топчусь на месте. С одной стороны, мне кажется, что если Глеб предлагает, надо выполнить его просьбу. Вдруг мы станем ближе, если я буду сговорчивее? С другой же, мне не нужен этот цветок, и срывать его не имеет смысла.

– Если хочешь, надо брать, разве нет? – он склоняет голову набок, и меня почему-то завораживает его взгляд. В отличие от всех, кто меня теперь окружает, в глазах Глеба есть эмоции. И они направлены именно в мою сторону, а не сквозь меня.

Раньше, когда я жила в детском доме, было как-то проще. Мы собирались с девчонками за большим столом и играли в карты, иногда к нам присоединялись мальчишки. Они всегда блефовали, но вокруг меня постоянно звучал смех, разные голоса, наполненные энергией. А в прекрасном замке нет ничего подобного.

Наверное, поэтому, чтобы не показаться какой-то не такой, я подчиняюсь и срываю цветок. Корешок выпускает сок, капли попадают на кожу, и я вздрагиваю. Больно.

– Ай! Щиплет, – пищу я, на что Глеб лишь разводит руками.

– Млечный сок ядовит, вызывает ожог или аллергическую реакцию, – сообщает он спокойным тоном, будто ничего такого не произошло.

– Тогда зачем ты сказал сорвать его? – вскрикиваю обиженно я.

Гордеев внезапно вырастает напротив меня и, смотря прямо, с присущим высокомерием отвечает:

– А ты думала, что если сорвешь вишенку, не будешь платить?

– Что?

– Скажи спасибо, что я не предложил тебе что-то похуже, – хмыкает он и отходит к столу. Отодвинув стул, Глеб садится, чувствуя себя прекрасно. А мне больно. Не столько от раны, сколько от ситуации и его поведения.

– Я не виновата, что твоя мама меня удочерила, – поджав губы, дрожащим голосом выпаливаю я. – Если тебя что-то не устраивает, скажи ей об этом.

– А не ты ли тут из кожи вон лезешь, чтобы мама тебя похвалила? – ядовитым тоном кидает он. А мне и сказать нечего, ведь он прав.

Я жду от матери похвалы, как глотка воздуха. Отказываюсь от еды, тренируюсь больше остальных, не общаюсь со сверстниками и все ради чего? Ради одного короткого – «молодец». Я до ужаса боюсь не оправдать маминых ожиданий, надежд, которые она возложила на меня. Мне отчего-то хочется, чтобы она гордилась мной. Чтобы все вокруг восхищались тем, какая Дарья прекрасная дочка, хоть и приемная.

Если родная мать отказалась от меня, это не значит, что я какая-то бракованная. Руки и ноги как у всех, глаза отлично видят, со слухом проблем нет. Я не бракованная. Я нормальная. И меня взяли в семью, потому что считают так же.

– Молчишь? – голос Глеба врывается в мои мысли. Только ответить ему мне нечего, он не поймет. У него с рождения есть все – дом, красивая одежда, внимание мамы. Он никогда не чувствовал себя ущербным, не просыпался со слезами, в сотый раз задаваясь вопросом, что сделал не так. Почему его оставили одного.

– Молчи, – кивает сам себе Гордеев. – Только за дверью. У меня голова болеть начинает, когда тебя вижу.

– Мы… – выдавливаю из себя остатки гордости, – могли бы стать друзьями.

Он подскакивает со стула, хватает меня за руку, до боли сжимая тонкое запястье, и силой выталкивает из сада. Я падаю на пол, когда он буквально выпихивает мое хрупкое тело в коридор. С нынешним весом противостоять ему практически невозможно.

– Даже не мечтай, – цедит он сквозь зубы он и прежде чем захлопнуть дверь, добавляет: – Ты навсегда останешься чужой.

Глава 06 – Даша

Спустя неделю

Глеба нет. Неделю назад он уехал в Канаду и вернется только к осени. Мне нравится такое положение дел, по крайней мере, никто не будет строить козни.

А еще с моей ноги наконец-то сняли гипс! Прописали процедуры и сказали, что к началу июля я смогу вернуться к тренировкам. Я написала об этом маме, но она не читает сообщения. Зато мне позвонила педагог из балетного училища. Когда девчонки шептались, что я ее любимица, я не верила, а зря. Ее звонок поражает меня до глубины души.

– Мне недавно звонил Анатолий Аркадьевич, они будут к концу года ставить новую «Чайку», и им нужна Аркадина. Я решила предложить тебя, Дарья.

Зажимаю ладонью рот, чтобы не заплакать от счастья. Хоть кто-то в меня все еще верит. Значит, ничего не потеряно – я смогу.

– Дарья, – нарушает повисшую тишину Наталья Михайловна. – Будет непросто, да и роль, откровенно говоря, не совсем подходит под тебя, я понимаю. Но придется постараться.

– Я приложу все силы! Обещаю!

И это обещание не ей, а моей матери. Большего смысла в моей жизни-то и нет… Я его не вижу.

***

Смотрю в большое настенное зеркало, вернее в зеркала, которые тут расположены буквой «г», и вижу ту, кого видеть не хотелось бы. В моих глазах усталость. Я измотана настолько, что готова упасть на пол камнем и лежать неподвижно неделю, если не больше. Отвратительное чувство.

Сажусь на мат и развязываю пуанты. Ступни разодраны до крови, местами видны зажившие ссадины и синяки.

– Ненавижу! – кричу в пустоту. – Как же я ненавижу себя такой немощной!

Знаю, что должна продолжать тренироваться: стиснуть зубы и через «не могу» пробовать снова и снова, пока тело не подчинится нужному ритму. Но каждый раз, когда я пытаюсь сделать шаг, боль пронзает голень.

Я не обращаю на нее внимания. Так нас учили с детства: хочешь парить лебедем – забудь про боль. Ее нет. Это несуществующая субстанция. Мои ступни порой превращались в месиво, до того я себя изводила. Помню, однажды я шла босиком по коридору, а после меня оставались кровавые следы.

И что изменилось? Если тогда я смогла, почему не могу сейчас?

Делаю глубокий вдох, встаю и начинаю медленно поднимать ногу, пытаясь повторить движения, которые раньше давались легко. Мыслю позитивно, даже представляю, как буду прыгать по сцене, тем самым переключая спектр внимания с боли.

А потом – очередное падение. Я словно камень, а не перышко. Тяжелая, а не воздушная. Я почти проиграла…

Изможденная, возвращаюсь к себе. Открываю ящик, чтобы взять книгу и немного отвлечься, но натыкаюсь на дневник, который непрерывно вела около пяти лет, с момента поступления в училище. Зачем-то открываю его и читаю вслух то, что никто никогда не должен прочитать. Мои унижения. Боль. Обиду и страхи. Кажется, я успела забыть о них, попробовав успех на вкус. Но чего он стоил?..

20 мая

Сегодня нас снова унижали на занятиях. Алла Михайловна, наш куратор, вывела всех в зал, прошлась вдоль шеренги и попросила сделать шаг вперед тех, кто, по ее мнению, недостаточно худой.

«Коровы», – грубо бросила она.

Среди вышедших вперед оказалась и я. Мне было ужасно противно находиться там и слушать гадости, которые Алла Михайловна раз в месяц озвучивала в сторону учениц. К горлу подкатила тошнота.

«Ты что, себя свиноматкой возомнила?» – спросила она, останавливаясь напротив меня, и тут же отвернулась к следующей ученице. Ответ ей был не нужен.

Вечером я рассказала обо всем маме. Ситуация в училище порой граничит с безумием. О нас вытирают ноги. Да, мне всего одиннадцать, но я прекрасно понимаю, что нас не воспринимают как учениц. Мы – рабы в глазах педагогов.

«А ты думала, в сказку попала?» – ответила мама.

«Мне было неприятно», – я кусала губы и жалела, что вообще рассказала.

«Когда в следующий раз будешь есть, вспомни о том, как тебе было неприятно», – кинула пустую фразу мама и ушла.

А я убежала в туалет. Меня тошнило. От себя. От еды. От балета.

Ненавижу сцену. Ненавижу балет. И училище тоже.

Мама, неужели тебе меня совсем не жаль?

15 октября

Я сидела на занятиях по «классике», ощущая себя какой-то позорницей. Девочки шушукались, тайком поглядывая в мою сторону. Они были уверены, что критические дни не коснутся их еще какое-то время, но каждая при этом жутко боялась, что однажды окажется на одной скамье рядом со мной.

– Задержись, – попросила меня после уроков педагог Милана Евгеньевна.

Переминаясь с ноги на ногу, я вошла в ее кабинет. Я была наслышана о том, что должно произойти дальше. Девочки из старших классов между собой это обсуждали, хотя в нашем училище обычно не принято ничего обсуждать.

– Раздевайся, – Милана Евгеньевна скрестила руки на груди и посмотрела на меня выжидающе. Я испуганно попятилась, пока не уперлась в стенку.

– Что? – хрипло прошептала.

– Показывай прокладку, – потребовала она.

И я показала. А потом вышла из кабинета в слезах. Закрылась в туалете и не могла привести себя в чувство. Раньше казалось, что унизительнее постоянных взвешиваний ничего не будет, но я ошиблась. Это отвратительно.

Ненавижу балет.

Мам, зачем ты отправила меня в этот ад?

1 марта

Ничего прекрасного в балете нет. Я поняла это сегодня, когда неправильно повторила комбинацию на уроке. Знаю, что ошиблась, но раньше подобной реакции от педагога не было.

Она подошла ко мне, схватила за пучок на голове и зарядила пощечину. Я вздрогнула от боли, а в аудитории воцарилась тишина. Мертвая. Все ждали продолжения. А кое-кто в душе радовался, что досталось не ему. У нас тут нет приятельских отношений, по крайней мере, у меня с этим не срастается. Я – белая ворона. Одинокая, вечно попадающая под раздачу.

– Где ты витаешь? – закричала педагог. – Балет – не игрушки. Это работа! Ты должна пахать как лошадь, пока не сдохнешь. Поняла?

Единственное, что я поняла после ее слов – не хочу здесь находиться. Хочу бросить балет, прекратить эти бесконечные оскорбления и издевательства. И именно об этом я попросила маму вечером.

– С ума сошла? – раздраженно вскинулась она и даже отложила свои документы. Ее взволнованный голос заполнил кабинет, пропитал стены.

– Я не чувствую себя там… счастливой, – пробормотала я себе под нос.

– А кто сказал, что счастье важно? Ты должна чувствовать себя первой, лучшей, чтобы все вокруг мечтали быть похожими на тебя. А счастье – удел домохозяек.

Она указала на дверь, и я ушла. Мир рушился с каждым шагом. И тут еще ты… Стоял посреди коридора, смотрел на меня. Под глазом фингал, на кулаках ссадины. Слышала, в последнее время ты часто попадаешь в неприятности.

– Что с тобой? – спросила я, позабыв о своей обиде. Да, мы не общаемся, и ты ненавидишь меня, но это не повод пройти мимо. В глубине души я все еще хочу быть твоим другом. Или семьей. Ведь у меня никого нет. Даже в этом огромном особняке. Я одна. Порой мне кажется, ты тоже один.

Ты не ответил, молча обошел меня, направляясь к себе. Ничего нового. Но меня передернуло, и я зачем-то спросила, опустив голову:

– Глеб, скажи, а мама за тебя тоже не заступается?

– Я сам могу втащить кому угодно, – прорычал ты в привычной манере. Мы стояли спинами друг к другу и не видели лиц. – Ты тоже учись. Или что думала, в сказку попала? – повторил ты слова матери.

– Да, – повысила я голос. – Я думала, у нас будет семья. Что за меня будут заступаться.

– Выйди в окно, – с усмешкой бросил ты, засовывая сбитые кулаки в карманы брюк. – Или поставь их на место. Хотя ты такая слабачка.

Ты сказал это совсем как взрослый. Но меня подстегнули твои слова, задели похлеще пощечины, которую я получила сегодня в училище.

– Посмотрим, – произнесла я, задрав подбородок.

Сегодня, ложась спать, я решила стать лучшей. Примой. Той, кого не посмеют унизить. Той, кому будут поклоняться и мечтать станцевать рядом. Я не слабачка. И я докажу это…

Тебе докажу.

Глава 07 – Даша

19 сентября

Летние тренировки не прошли даром – меня при всех похвалили. Выделили и дали хорошую роль в предстоящей постановке.

– Миронова превзошла себя, – кивнула педагог. – Она лучше тебя, Лана. Смотри, насколько ты отстаешь. Позор.

Лана Кириленко, дочка бывшей балерины, покосилась на меня с таким выражением лица, словно ее опустили головой в тухлые овощи. Наверное, неприятно слышать такое, особенно публично.

Мне стало ее жаль, и я даже подошла к ней после занятия, но Лана не захотела разговаривать.

Теперь я задаюсь вопросом: получится ли у меня однажды взять соло? Тогда мама точно обратила бы внимание на свою приемную дочь и безумно гордилась бы мной.

1 октября

На выходных с классом мы пошли гулять. Это редкое явление для нашего училища, но недавно произошел громкий скандал – две ученицы подрались в раздевалке, – и психолог на педсовете настоятельно рекомендовала для улучшения атмосферы между учащимися, отправить нас на совместную прогулку.

После прогулки мы зашли в кафе у реки, там была очень приятная атмосфера и вкусно пахло сдобой. Многие девчонки весело болтали, я же молча села в уголок и выпила воды, а не чай, как все остальные. Мы сделали фотографии, опять же для социальных сетей, чтобы показать, как классно проводим время.

В какой-то момент мне захотелось в туалет. Я поднялась из-за стола, растерянно оглядываясь. Табличек на дверях там почему-то не было, но Лана подсказала мне, что женский туалет – за серой дверью. Я зашла в уборную и едва не упала в обморок, увидев тебя.

– Глеб, – прошептала растерянно. На несколько секунд ты тоже замер в недоумении.

– Так истосковалась по мужскому вниманию? – наконец подал признаки жизни ты и подошел к раковине, чтобы вымыть руки.

– Это уборная.

– Мужская.

– Мне Лана сказала… – пытаясь справиться со смущением, я натянула на пальцы рукава от кофты.

Ты подошел ко мне и так внимательно разглядывал, словно хотел что-то увидеть. Кто-то дернул ручку, пытаясь войти, но ты грозно крикнул:

– Занято!

И по ту сторону двери покорно послушались. Я в очередной раз поразилась, как уже в детстве ты умел демонстрировать собственное превосходство одним голосом.

Вблизи я заметила, что твои зеленые глаза при тусклом освещении меняли оттенок. Они напоминали холодное северное море, в которое нельзя входить, иначе замерзнешь насмерть. Ты для меня – закрытая книга. И кажется, это никогда не изменится.

– Слышал, мамочка тебя хвалила, – яд сочился из твоих уст.

– Я добилась успехов, – зачем-то выпалила я, ощущая невероятную гордость. – И это только начало.

– Тебя все ненавидят, и это тоже только начало, – пообещал ты. Я смотрела на тебя растерянно, пытаясь понять, угрожаешь или по негласной традиции хочешь задеть меня обидным словом.

– Если ты меня ненавидишь, это не значит, что меня ненавидят все.

– Тогда почему ты оказалась в мужском туалете?

Я сглотнула и не нашлась с ответом. Скорее всего, ты прав, и меня отправили туда специально, чтобы высмеять. Может, не открыто, но за спиной точно. В детском доме у нас тоже были девочки, которые любили поставить на место выскочек, правда, они не скрывали своей неприязни. В нынешнем мире мне приходится гадать, где поджидает опасность. Здесь принято носить маски.

Ты вышел первым, а когда вышла я, то, к своему удивлению, не привлекла всеобщего внимания, и надо мной никто не насмехался . Одноклассницам совершенно не было до меня никакого дела. И все… из-за тебя.

Ты стоял рядом с Ланой, диктовал ей свой номер, который она аккуратным почерком выводила на салфетке. Кириленко была смущена до кончиков ушей, то и дело кусала губу и тайком поглядывала на тебя. А когда ты вернулся к своему столику, Лана еще долгое время не могла прийти в себя. Она радостно щебетала подругам, что ее впервые пригласил на свидание незнакомый мальчик.

– Ты видела, какие у него часы? – пищала она, оценивая твой стиль.

И это она еще не знает, в каком доме ты живешь и на какие курорты ездишь отдыхать. У тебя даже есть личный шеф-повар, который не готовит для меня и нашей матери.

– А мобильник?

– Ого! Да он из очень богатых, еще и милашка такой. Повезло тебе, Лана.

Дальше в их разговор я не вникала, только сжимала нервно в руках салфетку. Мне казалось, что между мной и тобой нейтралитет, вроде мирного договора друг друга не трогать. Но ты пригласил на свидание девочку, которая хотела меня унизить, и это означает только одно – между нами скрытая война.

Не понимаю, почему мне из-за этого настолько обидно.

10 октября

Кто-то написал на моем ящике в раздевалке тушью «сука».

– Какой кошмар, – театрально сочувствовали одноклассники. Но я видела, что им наплевать. И не только им. Учителям. Руководству. Моей маме. А мне до слез обидно. Я ведь никому ничего плохого не сделала, просто пыталась оправдать возложенные на меня ожидания.

– Мам, я не понимаю, почему кто-то так сделал, – почти шепотом выдавила я, когда мы сидели на кухне вечером.

– Ты, может, не устала, раз еще в силах думать о всякой ерунде? Тогда иди в зал и тренируйся, пока не отключишься, – получила я ответ. Неужели все родители общаются с детьми вот так?

Сглотнув, я отодвинула от себя тарелку и поднялась из-за стола. В этот момент ты вошел на кухню, а может, ты давно там стоял. Мы не обмолвились ни словом, но и так понятно, что ты радуешься, когда мне плохо.

20 октября

Лана вполне ожидаемо получила на занятии выговор. Она допустила ошибки, которые в ее случае совершать нельзя.

– Где ты вообще витаешь? Мне переставить тебя с середины в боковушку? – закричала педагог.

Кириленко едва сдерживала слезы, потому что у центрального станка всегда стоят лучшие ученики класса, а в профессиональном балете – солисты. Боковушки для тех, кто выполняет упражнения хуже, они вроде рабов, необходимых для создания идеального образа дворянина, в нашем случае – образа примы.

Даже на тренировках действует строгая иерархия, которая редко меняется. Попасть в центр равносильно тому, что оказаться среди звезд на Аллее Славы. А если тебя выгоняют на боковушку – это провал страшнее катастрофы. Изначально я тоже стояла среди неудачников, но с недавних пор мое место у центрального станка, что бесит многих девочек.

Исключений почти не делают. Но в то же время я стала этим исключением.

После занятий в раздевалке я услышала разговор Ланы с подругами.

Ты бросил ее. Сказал, что она ужасно целуется и настолько худая, что тебе стыдно появляться с ней в компании своих друзей. Я не знаю, радоваться или нет, что ты поступил так с девушкой, которая меня недолюбливает.

Хотя… ты все-таки ужасен. Так нельзя поступать с девочками.

Интересно, зачем ты это сделал?

Глава 08 – Даша

14 апреля

Меня впервые пригласили на свидание в тринадцать лет. И это не мальчишка с улицы, а один из одноклассников Гордеева. Он высокий, выше меня на две головы, но худощавый. У него очаровательные ямочки на щеках и прикольная майка с эмблемой группы «Linlin Park».

Он пожал мою руку, назвав свое имя. Максим. Звучит классно. И ладонь у него теплая, приятная, словно он пользуется специальным кремом, чтобы кожа была мягкой. Вообще я не планировала до восемнадцати общаться с мальчиками, но Максим такой милый, и у него смешные шутки. Поэтому я решила после тренировки сходить с ним погулять.

Но мое решение не понравилось тебе.

Ты подловил меня в коридоре, перегородил дорогу и строго посмотрел. Наверное, не будь мамы на моей стороне, ты мог бы сделать что-то ужасное. Мы все-таки живем в состоянии войны.

– Не смей приближаться к моим друзьям, – грубо приказал ты, смотря прямо мне в глаза.

– Твой друг сам меня пригласил, не ты, – пробурчала я. – Поэтому отойди.

– Дашка, – раньше ты никогда не обращался ко мне по имени, обычно «тыкал» или бросал «эй». Для меня это что-то новенькое. – Предупреждаю. Иначе будешь жалеть.

Я ничего не ответила, лишь задрала нос и обошла тебя. Мне наплевать на твои слова, как и тебе на мои. Я искренне не понимаю, почему ты так эгоистично себя ведешь. А потом вдруг схватил меня за запястье. Наши взгляды пересеклись. В твоем читалась бездонная глубина и мрачность, словно ночь перед бурей. Мне показалось, что мой взгляд в тот момент был светлым и невинным, как крылья ангела. Мы такие разные. В твоих глазах была решимость, сила и уверенность, а в моих, наверное, желание доказать этому миру свою значимость. Однако я все равно интуитивно сжимаюсь.

– Глеб, – только и смогла выдать я, стараясь отвести взгляд. А ты лишь сильнее сжал мое запястье, будто хотел сломать мне руку.

– Когда ты уже перестанешь быть такой дурой?

– Сам дурак! – взорвалась я и выдернула руку.

Ушла, нет, убежала. И плевать, что со стороны мой побег, вероятно, выглядел трусливо. Лучше держаться от тебя на расстоянии, нежели пытаться подружиться. Ты давно дал понять – семьей нам не стать. Я навсегда чужачка в твоем сердце. Рядом со мной тень твоей ненависти.

Но несмотря на этот разговоря все равно решила пойти на свидание с Максимом в следующую субботу. Впервые соврала маме, иначе она не отпустила бы. Для нее наличие у меня друзей – табу. Ничто не должно отвлекать меня от балета. Мне было неприятно ее обманывать,поэтому я то и дело теребила края плиссированной юбки во время разговора.

– Ты не заболела случаем? – уточнила мама. – Сейчас не время. Отлежаться не выйдет, не под конец полугодия.

– Нет, просто хочу сходить в книжный.

– Ладно, – она махнула рукой, намекая, чтобы я ушла. И я ушла, не представляя, чем закончится мое первое в жизни свидание.

***

Поход в кино отменился – Максим заболел. Но предложил приехать к нему в гости на дачу, где бабуля пыталась лечить его всякими народными способами. И я согласилась без всякой задней мысли. Надела сарафан кораллового цвета,тонкая ткань приятно струилась по телу, создавая ощущение свободы. Волосы распустила, чтобы они золотым каскадом струились по спине. А белые лодочки с маленьким каблучком идеально вписались в образ. Покружилась перед зеркалом, довольная, и даже немного пожалела, что у меня нет косметики. Но я нравилась себе, казалась настоящим белым лебедем, и думала, что Максиму тоже понравлюсь.

До дачи Максима меня довез личный водитель. У входной двери уже ждала молодая горничная, она странно поглядывала на меня, но молчала. Шагая за ней по коридору в комнату Максима, я в томительном ожидании крепко сжимала перекинутую через плечо ручку сумочки. На пороге его спальни я замерла, волнуясь, но все же постучалась и вошла.

– О! Это же Дарья! – воскликнул Максим, и пять незнакомых лиц обернулись на меня, рассматривая с нескрываемым интересом. Даже джойстики отложили.

– Я думала… – почти шепотом обратилась к Максиму, – ты болеешь.

– Болел, – отмахнулся он, поднявшись. – Теперь вон здоров и прекрасен. Давай, заходи скорее.

Один из его друзей, мальчик лет пятнадцати с огненно-рыжими волосами, толкнул другого в бок и многозначительно подмигнул. Я не понимала, что происходит, и даже начала жалеть о своем приезде.

– Заходи, чего ты? – Максим кивнул на пуфик у входа.

И я села, больше по глупости, конечно. Мои ровесницы уже давно общались с мальчиками, а мой же опыт заключался только в бесконечных тренировках. Поэтому в тот момент в спальне Максима язык у меня будто одеревенел, а взгляд привычно сфокусировался на одной точке.

Я не умею поддерживать беседы, шутить и вливаться в компании, хотя раньше часто смеялась, болтала без остановки и много читала. Порой ловлю себя на мысли, что жизнь в детском доме была не самая плохая, по крайней мере, там не приходилось переживать из-за веса и отражения в зеркале.

– Газировку хочешь? – Максим протянул мне банку, а я не знала как сказать, что не пью сладкие напитки.

– Как ты девушкам напитки предлагаешь? – подскочил с дивана его друг. Он выхватил банку, сильно взболтал ее и начал открывать. Содержимое газировки в секунду оказалось на моем сарафане, я вскочила с пуфика, но было поздно.

Сарафан промок насквозь, прилипнув к телу, и даже лифчик начал просвечивать. Парни засвистели, ошалевшими взглядами бегая по моей груди.

– Да там даже смотреть не на что, – засмеялся кто-то.

Сердце у меня зашлось в лихорадочном ритме, губы задрожали. Я поджала их, чтобы не разреветься, и скрестила руки. Сделала шаг, но Максим вдруг поймал меня за запястье и притянул к себе.

– Все нормально, тут все свои, – спокойно сказал он, облизнувшись. И снова его взгляд опустился туда, куда не следовало. Он ощущался как неприятные прикосновения, будто меня нагло лапали.

– Ты просто придурок! – вырвалось у меня, а затем рука сама взлетела в воздух и зарядила ему звонкую пощечину.

Он в шоке, его друзья тоже. И это был идеальный шанс, которым я воспользовалась, чтобы позорно убежать. Да, они будут смеяться за моей спиной, называть разными некрасивыми словами, это все жутко унизительно, но другого выбора у меня не было. Я глотала горькие слезы и мчалась по коридору, желая провалиться сквозь землю. Стать невидимкой. А лучше исчезнуть.

Но вместо спасения судьба подкинула мне очередную бомбу.

Я врезалась в коридоре в тебя. Наши взгляды встретились. Твой как обычно был покрыт ореолом тьмы и загадок, хотя сегодня в нем проявлялось что-то другое. Будто ты не сильно удивлен нашей встрече. И тут до меня дошло! Скорее всего, происходящее твоих рук дело.

– Рад? – прошептала я, дрожа от переполняющих эмоций.

Ты склонил голову набок и проговорил с каким-то снисхождением:

– Наверное. Должна же ты чему-то учиться.

– За что ты меня так ненавидишь? – повысила я голос. В ответ ты наклонился настолько близко, что я уловила аромат твоего геля для душа – апельсиновая цедра.

Ты схватил меня двумя пальцами за щеки и больно сжал их. В твоих глазах было столько отвращения, будто перед тобой стоял кто-то мерзкий, а не обычная девчонка.

– А за что я тебя должен любить?

Мне нечего было ответить. Потому что я и сама не знала. Но твое поведение неимоверно бесило. Я оттолкнула тебя и в сердцах бросила фразу, которую не хотела говорить:

– Такого как ты никто не полюбит. Никогда! Понял?

– А мне не нужна любовь, – с твоих губ слетела усмешка.

– Ну и подавись долбанным одиночеством!

На этом наш разговор закончился. Я ушла, специально задев тебя плечом. Мне хотелось сделать тебе так же больно. Обидеть. Унизить. Растоптать. Как ты меня перед своими друзьями.

По факту же двойную порцию порицания получила я. Только во второй раз уже от мамы. Вечером она позвала меня к себе в спальню. Ее строгий взгляд был направлен словно сквозь меня, и я чувствовала, как внутренне сжимаюсь от непонятного страха. Мне было стыдно посмотреть ей в глаза.

Она знала, что я ей соврала. Наверняка ты пожаловался.

– Вот это благодарность, – холодным тоном процедила она. И если раньше мне казалось, что мама просто меня сторонится, то теперь возникло ощущение, будто она возвела между нами стену. Которую я никогда не разрушу. Больше не смогу.

– Мам, пожалуйста, выслушай меня…

– Почему я вообще должна тебе такие вещи говорить? – она вздохнула, потирая пальцами переносицу.

– Он обманул меня, я больше…

– У балерины нет мальчиков, с которыми она бегает на свидания и зажимается по углам, – мама меня будто не слышала, и мои аргументы ее совершенно не интересовали. – У балерины есть только сцена и ее зрители. Ты должна упорно работать, а не жить в мире розовых пони.

Я зла. Чертовски зла. Зачем ты это делаешь? Зачем пожаловался маме? Почему пытаешься забрать у меня последнюю крупицу надежды на хорошее будущее? В нем и так нет счастья. А если не будет еще и приемной мамы, я окончательно сломаюсь.

Глава 09 – Даша

20 июня

Мама отправила нас заграницу. Тебя, меня и Агриппину Павловну, которая должна за нами присматривать. Нам забронировали шикарные номера с потрясающим видом на голубой океан. Я никогда ничего подобного не видела, поэтому едва не пищала от восторга. А вот ты, наоборот, был угрюм сильнее обычного. И даже с Агриппиной Павловной старался не контактировать.

– Глеб остался у себя? – спросила я, когда мы со смотрительницей вышли из отеля.

– Не удивлена, – уклончиво ответила она. Мне показалось, за этой фразой что-то кроется, что-то более важное и глубокое, но я не решилась спросить.

Оказавшись на пляже, я раскинула руки в разные стороны и подставила лицо тёплому ветру. Ощущение было такое, словно меня закинули в рекламу известного шоколадного батончика – настолько остров казался райским. Безлюдный пляж, золотистый песок и прозрачная вода. Я зашла в лазурный океан, но недалеко, потому что боялась. Плавать я не умею.

Искупавшись, я какое-то время просто сидела на берегу, зарываясь ногами в теплый песок. Из всех воспоминаний в новой семье это, наверное, будет самое теплое и прекрасное. Мне не нужно бежать на тренировку, не нужно переживать об уроках. Я свободна. И могу наслаждаться жизнью. Удивительное чувство.

На следующий день ты тоже не пошел на пляж. Сидел у себя в номере на балконе, читал книгу. Я видела тебя каждый раз, как выходила из отеля. Ветер играл с твоими короткими волосами, а белая льняная рубашка раздувалась точно парус.

– Глеб не любит купаться? – зачем-то поинтересовалась я у Агриппины Павловны.

– Вроде того, – она в очередной раз увильнула от ответов.

Ты остаешься для меня закрытой книгой. Порой мне кажется, ты закрываешься даже от самого себя. И хотя я не испытываю к тебе ни капли симпатии, все равно почему-то интересно узнать немного больше о тебе.

Вечером я решила пойти к бассейну. Отдыхающие в основном купались в другой части отеля, а здесь почему-то никого не было. Наверное, стоило уйти, все-таки бассейн глубокий, а из взрослых рядом никого, но вид был настолько красивый, что я, как завороженная, брела по дороже.

Дорожка находилась в центре бассейна, окруженная с двух сторон водой. Наверное, такую конструкцию придумали, чтобы люди могли прыгать и оказываться сразу на глубине. Я хотела присесть на корточки, чтобы дотронуться до прохладной воды рукой, как вдруг услышала твой голос неподалеку. Правда, не разобрала толком, что именно ты кричал. Но раньше ты никогда не кричал так агрессивно и яростно.

В один миг твоя рука дотронулась до моей, крепко сжав ее. Ты практически волоком стащил меня с дорожки, подальше от бассейна. Я едва поспевала за тобой. Когда мы остановились, я заметила, что зрачки у тебя расширены, а дыхание сбитое. Словно ты переживал… Обо мне?

– С ума сошла? – наконец-то разобрала твои слова я.

– Что? В смысле? – Я искренне не понимала причину твоей столь бурной реакции.

Вгляделась в твое лицо и увидела в глазах что-то напоминающее страх. Ты смотрел на меня так, будто я только что совершила безумное преступление.

– Я не обязан быть твоей мамочкой и бегать за тобой!

Мне показалось или ты начал оправдываться?

– Но я ведь…

Однако ты не дал мне договорить, обрывая на полуслове:

– В следующий раз, если навернешься в воду, я не приду!

На этой реплике ты развернулся и ушел. А я смотрела тебе вслед и думала. Много думала.

Все мои мысли почему-то вечно крутятся вокруг тебя. И это безумно бесит.

1 августа

Твой день рождения мы никогда не празднуем. Я уже привыкла, что в этот день ты обычно гуляешь с друзьями и ничего не ждешь. В лучшем случае Агриппина Павловна приготовит торт, который по традиции отправится в мусорку. Мама не ест сладкое, я тоже. А ты… Тебе будто наплевать. Порой мне кажется, ты ненавидишь свой праздник.

Но сегодня все было иначе. Ты остался дома, и это сразу привлекло мое внимание.

Я вошла в гостиную и остановилась у мощной колонны, заметив тебя: ты сидел на диване. Я зачем-то спряталась, у меня не было желания попадаться тебе на глаза.

Со стороны кухни в гостиную зашла мама. На ней был коралловый брючный костюм, а волосы собраны в высокую прическу. Она села в кресло, изящно закидывая ногу на ногу, и принялась что-то изучать в своем планшете.

Какое-то время ты молчал, а затем вдруг вытащил из книги бумажку с каким-то рисунком и протянул маме.

– Вот.

– Что это? – она с недовольством отложила планшет. Я продолжала прятаться за колонной, тайком наблюдая за вами.

– А ты не видишь? – бросил ты сухо в ответ.

– С каких пор ты такой грубый? – вздохнула мама.

– Высшая степень проявления любви, – парировал ты в своей излюбленной манере. Не помню, чтобы хоть раз видела,как ты вежливо общался с мамой. Хотя, кажется, ты ни с кем не ведешь себя вежливо. Грубый. Холодный. Вечно мрачный.

– Это отвратительно, – мама разорвала рисунок на две части и бросила на пол. Мне до ужаса хотелось увидеть, что же там изображено, и в то же время хотелось взглянуть в твои глаза и прочитать реакцию. Но ни то, ни другое у меня не получилось.

Ты встал с дивана, подобрал рисунок, больше похожий теперь на мусор, и скомкал его в руках.

– Ты тоже отвратительная. Я не понимаю, зачем весь этот цирк с семьей, – процедил ты негромко. В твоем голосе звенела не скрываемая агрессия и злость.

– По-моему, я тебя слишком избаловала, – устало кивнула сама себе мама.

– По-моему, ты забыла, что тринадцать лет назад родила меня, – ты положил скомканные части рисунка в карман.

– Я прекрасно помню, что у тебя сегодня день рождения. Но ты уже не маленький, Глеб, у тебя есть карта, купи себе подарок сам.

Ответ мамы даже для меня прозвучал дико. Хотя о моем дне рождения тоже никто не вспоминал уже три года. Звучит слишком дружелюбно, но мы с тобой вроде как друзья по несчастью. Только я пытаюсь привлечь внимание мамы, а ты вызываешь у нее раздражение.

Когда мама ушла, ты заметил меня у колонны. Я ждала колкостей в свой адрес, однако ты ничего не сказал. Молча прошел мимо и даже не задел меня плечом.

Мне до сих пор не по себе. Это странное и до ужаса необъяснимое чувство. Я не готова признавать его. Потому что в нем кроется слишком много всего посвященного тебе.

Глава 10 – Даша

Я захлопываю дневник, кидаю его в ящик и ложусь на кровать. Если честно, пока не перечитала записи, не думала, что там столько о Глебе. Мне казалось, я его ненавижу и говорить о нем не хочу. На деле же практически каждая страница словно пропитана моим сводным братом.

Бесит…

А на следующий день случается то, что лучше бы никогда не происходило. Жаль, что о каких-то вещах нас никто не может предупредить заранее. И о людях, которых лучше бы обходить стороной.

Рано утром я решаю поехать в город. Стены особняка давят точно клетка. Мне тяжело дышать, желание тренироваться на нуле. Я все чаще проверяю телефон и жду весточку от мамы, а она продолжает игнорировать меня.

К десяти утра улица в центре города уже довольно оживленная. Люди бегут на работу, погруженные в свои мысли, и я тоже спешу, не замечая никого и ничего вокруг. В наушниках играет «180» Jordan Feliz, под ногами плавится асфальт. Слишком жарко. Душно. Словно попал в нагретую духовку.

Переходя дорогу, случайно врезаюсь плечом в кого-то. Почему-то ничего не говорю, хотя, наверное, стоило извиниться за невнимательность. Но в этот момент зеленый на светофоре начинает мигать, и я ускоряюсь.

Забегаю в кафе, беру американо со льдом и усаживаюсь за свободный столик у окна. Отсюда вид на улочку как на ладони. Напротив сидит парочка, они улыбаются, завороженно рассматривая город, а я, глядя на них, ощущаю дикое одиночество. Мне банально не с кем даже выпить проклятый кофе. Отвратительное чувство.

И судьба словно слышит мои возмущения – стул рядом со мной скрипит. Я поворачиваюсь и впадаю в легкое замешательство, когда незнакомец опускается на соседний стул. У него широкие плечи, довольно острые черты лица и пронзительно синие глаза, напоминающие льдинки. ДКрасивые губы изогнуты в дерзкой ухмылке, правда она скорее пугает, нежели привлекает.

Парень снимает черную кепку и упирается локтями в стол.

– Знаешь, чем встречает город с утра? – вопрос заставляет меня напрячься, хотя парень вроде бы не похож на психа, уж больно привлекательный.

Я молчу. Незнакомец отвечает сам:

– Невоспитанными девушками. Не хочешь извиниться?

– Нет, не очень, – я стараюсь не выдать легкого волнения.

Он хрустит шеей и снова возвращает взгляд на меня. Его глаза сверкают хищным блеском.

– Неправильный ответ.

– Что ты хочешь? – сердце панически колотится в груди.

– Мне показалось, это ты чего-то хочешь. Например, – он нагло берет мой стаканчик с кофе и делает глоток, – веселья. Чтобы аж вены сводило спазмом.

– Ты ошибаешься, – я сжимаю телефон, прокручивая варианты, кому, если что, могу позвонить. Осознание бьет наотмашь, когда я прекрасно понимаю – никому. Никто не придет на помощь, если я закричу. Никто не заплачет, если меня вдруг не станет.

Одна. Бесконечно одна. Никому не нужная душа, которой словно нет места в этом мире. От этого чувства мне каждый раз становится тяжело дышать.

– Я никогда не ошибаюсь.

– У меня есть парень, – я поднимаюсь со своего места, но незнакомец резко хватает меня за запястье. Его пальцы ледяные и сильные. Боль пронзает руку, и другая на моем месте вскрикнула бы, вот только я привыкла к боли. Она стала моим вторым «я» после бесконечных тренировок. Балет – всегда боль.

Я не моргаю. Смотрю прямо, пытаясь показать, что меня ничуть не задевает подобное.

– Врешь.

– С чего бы?

– В твоих глазах одиночество.

Его фраза – пуля. Она пронзает меня до дрожи. До слез, которые готовы вырваться наружу. Интересно, он реально прочитал это в моих глазах? Я настолько пала духом, что хожу с табличкой на лбу «пожалейте меня»? Ну нет, сейчас не время для самокопания.

– У тебя разыгралось воображение, – я все-таки освобождаюсь и иду к выходу. Но даже на расстоянии слышу его реплику, брошенную вслед:

– Не убежишь, ведь я уже тебя нашел. Будет весело, обещаю.

Машу рукой, останавливая первое встречное такси. Сажусь в машину, захлопнув громко дверь, и называю адрес. Меня потряхивает, сердце бьет о ребра, как молот по колоколу, сигнализируя о беде. Замечаю, что даже руки трясутся, хотя мне это несвойственно. Подумаешь, какой-то странный незнакомец наговорил всякой ерунды, чего я так зациклилась? Или дело вовсе не в нем, а в словах, которые он сказал? В правде, что страшнее любого человека. Честно признаться, не помню, когда в последний раз так переживала.

«Это дурацкая шутка, парень просто не в себе», – убеждаю свое измотанное сердце всю дорогу до дома.

Но по итогу все оказывается совсем не так.

На следующий день проходит первая официальная репетиция в театре. Стоит только заиграть музыке, как каждая из нас вырывается на сцену, словно парящая бабочка. Мягко касаемся пола пуантами, закручиваясь в мелодичном ритме. Мне все еще невероятно сложно танцевать, нога ноет не переставая, но отступать нельзя. У меня нет времени отлеживаться.

Музыка смолкает, и мы уходим в гримерную. Почти все между собой общаются, только я плетусь в хвосте, пытаясь перевести дыхание.

– Боже, я сегодня все утро проторчала у станка, – жалуется Лана Кириленко подругам, развязывая пуанты.

– Ты была прекрасна, – хвалят они, явно приукрашивая и подлизываясь к соло-танцовщице. Она не дотягивает, и сама об этом прекрасно осведомлена, поэтому столько тренируется. Наверняка получила не одно замечание от Анатолия Аркадьевича, нашего балетмейстера.

– Спасибо, девочки, – мило улыбается Лана. Я случайно ловлю ее взгляд и не могу понять, откуда в нем столько радости. Хотя нет, понимаю: Кириленко счастлива до смерти, что подвинула выскочку вроде меня.

Закончив переодеваться, выхожу в холл и спускаюсь на первый этаж. Все тело ноет от напряжения. Но стоит мне оказаться на улице, как я напрягаюсь еще сильнее, потому что замечаю того таинственного незнакомца. Он сидит на скамейке напротив входа в театр, пьет фреш и чему-то усмехается, разглядывая экран телефона. Не знаю, совпадение это или нет, но складывается ощущение, что парень за мной следит. Притом не из хороших побуждений.

Дверь за моей спиной скрипит, и на улицу выходит Кириленко. Она тоже отчего-то напрягается, но тут же переключается на меня.

– Ты реально собралась выступать после такой травмы? Не стыдно? Ты можешь всех подвести.

– Стыдно брать роль соло, когда твой максимум – десять фуэте, – не теряюсь я. Мы никогда не дружили. А уж сколько раз она подставляла меня – не счесть. Пожалуй, Лана одна из многих, кто искренне порадовался моему провалу.

– Просто я не повернута на балете, и у меня, в отличие от некоторых, есть личная жизнь, – отвечает она, прикусив губу. Уверена, мои слова ее задели. Для балерин, которые стремятся к славе, быть второй – это провал. В случае с Кириленко я – вечная тень ее провала.

– Тогда зачем ты пытаешься мне что-то доказать? – сжимаю лямку рюкзака и думаю, что в джинсах сегодня безумно жарко. Но чтобы связки всегда были разогреты, нам приходится носить не особо удобную одежду.

– Я? Тебе? Мне просто тебя жаль, Миронова, – фамилия приемной мамы режет слух. Напоминает, что мать не верит в меня и не ждет больше ничего. Это обидно до слез. А вот Глебу, наверное, все равно, ведь он носит фамилию отца. Мало кто знает, что мы с ним родня, пусть и не кровная.

– Не стоит тратить свои чувства на меня, побереги до лучших времен, – огрызаюсь я и спускаюсь по ступенькам.

Мой взгляд фокусируется на том парне, который только что убрал мобильный и теперь тоже смотрит на меня. Он лениво, словно кот, поднимается, растягивая губы в улыбке – хищной, какой-то недружелюбной. Хотя когда вас преследует человек, о дружелюбии речи и не идет. Но я все еще надеюсь на банальную случайность.

– Ну привет, – произносит незнакомец, догоняя меня за пару шагов. Сминает стакан и выкидывает его в урну, как баскетбольный мячик.

– Ты меня сталкеришь? – спокойно уточняю, но внутренне сжимаюсь в ожидании ответа. Пусть скажет «нет» или признается, что оказался здесь случайно. А может, у него сестра работает в нашем театре? Да господи, любая отговорка будет идеальной, кроме согласия. Однако…

– Может быть, – уклончиво отвечает он, не переставая одаривать меня улыбкой, от которой мороз по коже.

– Я обращусь в полицию.

– Обращайся, – ему словно плевать.

– Слушай… – я подхожу к остановке и оборачиваюсь. На светофоре неподалеку трогается автобус, в который я планирую сесть. И неважно, что он не довезет меня до дома. Главное – оказаться подальше от таинственного незнакомца.

– Тебя было легко найти, крошка. Интернет нынче знает все. Кстати, я не увидел в твоем профиле никакого парня. Знаешь, что врушек принято наказывать?

Автобус останавливается, из него выходят люди, и в тот момент, когда он собирается тронуться, я запрыгиваю внутрь на задние ряды. Прикусываю губу, молясь всем богам, чтобы этот человек не последовал за мной. Всё внутри меня так неистово колотится, что кажется, будто тело не выдержит этого напряжения. Давно меня не накрывал такой страх.

Прохожу вглубь салона, усаживаюсь на свободное место и в окно замечаю, что парень так и стоит на остановке. Он не пошел за мной, но его дьявольская улыбка приводит меня в ужас.

Инстинкт самосохранения подсказывает, что я нажила себе новую порцию проблем.

Глава 11 – Даша

Я сижу в раздевалке, поглядывая на часы. Сегодняшнюю репетицию перенесли на три часа позже, но почему-то до сих пор никого нет. Меня это напрягает, и чтобы как-то успокоиться, я захожу в соцсети. Случайно натыкаюсь в ленте на пост Глеба.

На фото он на пляже в одних шортах. Спортивное тело и кубики пресса так и притягивают взор. Каждый его мускул четко очерчен, будто высечен из камня, и я невольно задумываюсь: каково это – гулять с таким парнем, как Глеб? Да, мы никогда не были друзьями, но это не отменяет того факта, что он настоящий красавчик.

Зачем-то открываю комментарии, а там сплошные восхищенные возгласы. Девушки пищат от восторга, некоторые, не стесняясь, просят написать им. Мой сводный брат никогда не бывает обделен вниманием. Такое ощущение, что эта страница крутого селебрити, а не обычного парня. Хотя когда Гордеев с его деньгами и внешними данными был обычным?

Внезапно я ловлю себя на том, что непроизвольно закусываю губу, разглядывая Глеба.

– Господи! – шепчу, качая головой. Гордеев столько раз превращал мою жизнь в ад, что мне должно быть стыдно даже останавливаться на публикациях с ним.

Поспешно закрываю приложение и убираю телефон.

Чтобы хоть как-то развлечь себя, выхожу в коридор. Мобильный в кармане начинает вибрировать, на экране высвечивается номер Натальи Михайловны.

– Да, добрый день, – дружелюбно отвечаю я.

– Как тебе не стыдно! – кричит она в трубку. – Я просила за тебя, поставила на кон свое имя и репутацию. А ты? Просто прогуливаешь репетиции?

Растерянно замираю на месте, слушая гневный голос Натальи Михайловны из динамика. О чем она говорит? Да я за всю жизнь ни разу не прогуляла, ведь на кону стоит мое будущее. Одна только мысль о пропуске заставляет желудок стягиваться в тугой узел. Нет-нет. Она что-то путает.

– Как это?..

– В дурочку играешь? – ядовито шипит она в трубку.

– Репетицию же перенесли на четыре часа, – лепечу я, пытаясь оправдаться.

– Кто перенес? Бессовестная! Если тебя выгонят, больше от меня помощи не жди. Ты меня разочаровала, Миронова.

Ее слова звучат словно приговор, от которого внутри все леденеет. Я сильно-сильно зажмуриваюсь, надеясь, что, когда открою глаза, репетиция будет по плану, и я не пропустила ее. Но мой телефон все еще в руке, и из динамика все так же доносится гневное дыхание Натальи Михайловны, а это значит, что я где-то ошиблась.

– Пожалуйста, выслушайте меня! – умоляю, не зная, что сказать в свое оправдание. – Я совсем не хотела подвести…

Но Наталья Михайловна презрительно фыркает и скидывает вызов, оставляя меня наедине с болезненным чувством вины и отчаянием.

Очередной провал, от которого хочется кричать в голос.

Да что ж такое? У меня и так душа в клочья, я не живу толком, существую, держась за последнюю ниточку – выступление, и даже здесь умудряюсь провалиться. К глазам подкатывают слезы, меня колотит, словно выбросили раздетой в двадцатиградусный мороз.

Делаю несколько глубоких вдохов, которые должны помочь успокоиться. Не помогает. В каком-то странном состоянии я звоню Лане, так как больше никого из труппы не знаю. Я не успела толком познакомиться с другими девчонками, наверное, надо было улыбнуться, подойти, завязать разговор. Ведь это нормально, общаться с теми, с кем танцуешь. Но я, поглощенная собственным горем и миром, в котором нет ничего хорошего, будто намеренно возвела стену вокруг себя. Абстрагировалась. Пожелала быть одной, чем в своре волков. И вот пожимаю теперь плоды. Сама виновата. Что сказать…

Кириленко отвечает не сразу, буквально на последнем гудке, когда я уже собираюсь сбросить.

– Чего? – недовольно бурчит она в трубку.

– Репетицию не переносили?

– Ой! А ты не знала? – тянет она с явной издевкой. А у меня от ее ответа аж кулаки сжимаются.

– Лана… – мне хочется выругаться, но я сдерживаюсь. – Когда объявили, что сдвига по времени не будет?

– В чате, вчера вечером.

– В каком чате? – непонимающе рычу я.

– В общем чате, Миронова. Или постой… Тебя же нет в нашем чате. Ой, как печально. Ну что ж поделать?

Я сбрасываю звонок, не дожидаясь продолжения издевательств. Меня колотит, в голове проносятся тысячи мыслей. Конечно, у них есть чат. У всех есть эти долбанные чаты, и звонить больше не обязательно. А я… подумаешь! Им все равно на какую-то Дарью, которую пропихнули по чьей-то протекции.

И плевать всем, что если бы я тогда не упала, не совершила роковую ошибку, то стояла бы в центре и танцевала соло. Я, а не Лана. Проклятье!

Выбегаю на улицу, попутно вызывая такси. Хочу домой, хочу оказаться в темноте и уткнуться лицом в подушку. Искренне не понимаю, когда настанет такое время, что я смогу быть обычной слабой девушкой, которую пожалеют, поддержат добрым словом и не дадут сломаться.

Однако судьба будто насмехается дальше, подкидывая очередную встречу.

Меня и так раздирает на части – с одной стороны, я в ужасе от перспективы потерять роль, мой единственный шанс вернуть расположение мамы, а с другой – этот незнакомец, который постоянно появляется будто из ниоткуда и черт знает что хочет.

Я вздрагиваю, остановившись у дороги, когда он поднимает руку и машет мне, будто мы давние друзья. По спине пробегают отвратительные мурашки, и я ускоряю шаг, пытаясь как можно быстрее ускользнуть от его пристального взгляда.

– Какая ты неприветливая, мышка, – кричит брюнет. От его голоса меня накрывает паника. Я вдруг спотыкаюсь и падаю, сбивая колени.

Телефон выскальзывает из рук, на экране отображается входящий вызов. Черная роза на заставке. Глеб. Гордеев никогда мне раньше не звонил, у нас просто есть номера друг друга, и я совру, если скажу, что его входящий не вводит меня в какое-то странное состояние.

Правда, поднять трубку не успеваю, это делает мой преследователь. Он проводит пальцем по экрану и прикладывает телефон к уху:

– У аппарата.

Гордеев, кажется, что-то ему отвечает, пока я пытаюсь подняться.

– Да тут, рядом, моя девочка, – беспристрастно врет парень. – Я? Артем. Но ты дружок можешь больше сюда не звонить…

Я прерываю его словесный поток, выхватив мобильник. Мое лицо сковывает от напряжения, как и плечи.

– За такое есть статья, между прочим! – цежу сквозь зубы, пытаясь скрыть свои дрожащие руки. Боковым зрением замечаю такси, которое паркуется у тротуара.

– Так давай перейдем от статьи к чему-то интересному. Смотри, – Артем разводит руки в стороны. – У тебя, похоже, нет ни друзей, ни того выдуманного парня. Зато есть я. Ну чем не перспектива скоротать вечер?

– Я не хочу коротать с тобой вечер.

Между нами повисает короткая пауза. Синие глаза парня становятся больше серыми, словно ясное небо затянуло холодным тучами. И взгляд такой пронизывающий, немного пугающий. Брови Артема почти сходятся на переносице, формируя резкие складки, а губы сжимаются в плотную линию, но он тут же принимает расслабленную позу и выдает улыбку. И будто тем самым говорит: «Я не привык получать отказы».

– У тебя есть весомый повод не принимать мое приглашение?

– Мое личное «не хочу», – откашлявшись, сообщаю, стараясь придать голосу уверенности. Затем разворачиваюсь и снова бегу. Уже в который раз я сбегаю от этого парня? И он, по традиции, не идет за мной. Словно позволяет нам играть в хищника и его жертву.

Господи! Может мне в самом деле заявить на него в полицию? Это уже ни в какие рамки.

Закрыв дверь такси, я спешно называю адрес, и водитель выезжает на дорогу. Телефон, который я все это время нервно сжимала в руке, вибрирует. Только сейчас замечаю около десяти пропущенных вызовов.

Быть не может! Все от Глеба!

Закусив губу, я беру трубку и слышу его напряженный голос.

– Какого дьявола, Даша? – кричит он. – Ты что, завела себе хахаля, который решил поиграть в героя-ревнивца?

– Нет, он не мой парень, – зачем-то говорю правду, закрывая глаза. Пульс до сих пор не восстановился.

– Ты там решила уйти в отрыв, вместо того чтобы пахать на тренировках?

– Господи! – вскрикиваю раздраженно я. – Что тебе надо, Гордеев? Я и так знаю, что постоянно косячу, но это не значит, что моей карьере пришел конец. Я буду танцевать, хочешь ты того или нет. И вообще, зачем ты мне звонишь? Сообщить, что завтра апокалипсис?

Слышу его тяжелый вздох.

– Не дождешься. Мать тебя искала. Заставила меня быть посредником.

– Мама? – желудок совершает кульбит и падает куда-то вниз, в пропасть.

– Она вернется в конце августа. – Он делает короткую паузу, словно обдумывая, стоит ли договаривать. – И я тоже. Надеюсь, к тому времени ты окончательно сломаешься.

– Иди к черту! – кидаю я.

– Дашка!

– Просто иди…

Глеб перебивает:

– Если еще раз кто-то ответит на мой звонок кроме тебя – молись!

На этой фразе Гордеев сбрасывает вызов. А я смотрю на экран и задаюсь вопросом: что его так зацепило? Звонок мамы или тот факт, что у меня может появиться парень? Нет, даже не парень – защитник.

Глава 12 – Даша

Неделя пролетает за неделей, лето стремительно заканчивается.

Каким-то чудом меня не выгоняют из постановки, но настроение от этого лучше не становится. Я постоянно ловлю на себе косые взгляды, хотя выкладываюсь на полную и задерживаюсь после тренировок, лишний час упражняясь у станка.

Тот парень, Артем, продолжает играть в преследователя. К счастью, он больше не караулит меня у входа в театр, но теперь пишет мне в соцсетях. Его сообщения максимально странные.

«Ты все еще думаешь: да или нет?»

«Мне нравятся твои ноги. Хотя взгляд нравится еще больше».

«Долго собираешься играть со мной в кошки-мышки?»

Я не отвечаю, потом и вовсе блокирую. А в начале августа либо мой больной мозг окончательно дает сбой, либо Артем переходит в решительное наступление. Утром мы пересекаемся на автобусной остановке, когда я иду в театр. Во время репетиции к нам внезапно заходит курьер с посылкой. Кепка так сильно опущена, что лица не разобрать, но у меня складывается стойкое ощущение, что это Артем. Он так подает сигнал. Я теряюсь и даже падаю, впервые спустя столько времени. Нога адски ноет от боли, а сердце неистово проклинает моего преследователя.

Надо написать на него заявление.

После репетиции я выхожу из гримерки и слышу голоса девочек, среди них Лана. Они и не пытаются говорить тише.

– Ты видела, как она упала?

– Ага, жесть. И как ей не стыдно возвращаться в таком состоянии на сцену?

– Наверное, мамаша ее денег дала. Миронова просто выскочка, которую однажды проучит сцена.

Дальше я не решаюсь слушать, и так тошно.

Меня выворачивает от их высокомерия и пустоты. Сжимаю кулаки, пытаясь сдержать вспыхнувшее внутри негодование. Как же бесит эта атмосфера лицемерия и злобной зависти, царящая в изнанке балета! Красота снаружи и гниль внутри. Порой я задаюсь вопросом: почему мама выбрала именно этот вид искусства? Разве нельзя было отдать меня, скажем, на что-то другое: на плавание или в кружок вязания? От второго явно было бы больше толка.

На улице снова замечаю Артема, и то ли я слишком злая, то ли он окончательно сошел с ума со своими действиями, но от одного его вида меня потряхивает. Поэтому я быстро запрыгиваю в такси, которое вызвала заранее. Когда мы отъезжаем, на мой телефон приходит очередное уведомление:

«Пользователь лайкнул вашу фотографию».

Внутри все передергивает. Этот парень когда-нибудь оставит меня в покое?

Через сорок минут оказываюсь дома. Заглядываю на кухню, но там никого. Огромный особняк никогда прежде не виделся мне таким пустым и в какой-то степени пугающим. Здесь и раньше-то жизнь едва чувствовалась, а теперь без Глеба, мамы и прислуги все будто замерло. Мир поставили на паузу.

Я тихо вздыхаю и поднимаюсь к себе. День выдался нервным, и сейчас мне хочется лишь одного – искупаться и упасть в кровать. Пройдя в ванную, я быстро раздеваюсь и включаю воду. Стоя под теплыми струями тропического душа, понемногу расслабляюсь.

«Все должно наладиться», – твержу себе. По-другому и быть не может.

Завернувшись в полотенце, я выхожу в спальню и ложусь на подушку – усталость берет свое, сил одеться просто не остается. Чувствую, как глаза сами собой закрываются. И мне вдруг чудится, будто кто-то входит в спальню, останавливается у кровати и склоняется надо мной. Тело словно наливается свинцом, руки становятся влажными и прохладными. Я открываю глаза и вижу перед собой Артема. Он склоняет голову, с интересом разглядывая меня в одном полотенце, затем осторожно берет мою руку и тянется к ней губами.

– Не смей!

Я резко вскрикиваю и распахиваю глаза. Сердце бешено колотится, спину словно покалывает тысяча иголок. Оглядываюсь. Показалось что ли?В комнате никого. Разве что ветер гуляет, шелестя занавеской.

– Сон, наверное, – шепчу себе под нос.

Но в следующий момент дверь в спальню тихо приоткрывается, и я замираю от страха. Отчего-то предполагаю, что там, на пороге – реальный Артем.