Занимательные рассказы про Ивана Кнопкина

ЗЕРКАЛО

Иван Кнопкин открыл глаза и сладко потянулся. Утро казалось великолепным. Ласковое мартовское солнышко весело светило в окошко, нежно касаясь своими тёплыми пальчиками самого края одеяла, под которым в предвкушении выходного дня смачно потягивался довольный Ваня.

Привычно поднявшись с постели и нехотя переставляя всё ещё сонные непослушные ноги, Иван направился в ванную.

Быстро шаркая зубной щёткой по верхнему ряду зубов и смотря при этом на своё отражение в зеркале, Ваня думал о предстоящем дне рождения, который, по удачному стечению обстоятельств, случился у него именно сегодня, в субботу.

– Да, – размышлял про себя Ваня, не переставая шкрябать во рту, – мне уже двадцать пять лет, это уму непостижимо. Уже двадцать пять! – медленно повторил он, вытаскивая зубную щётку изо рта и продолжая споласкивать рот, – а я до сих пор так и не видел в жизни ничего удивительного, ничего необычного, ничего такого, на чём стоило бы задержать своё внимание хотя бы на пять минут. Всё вокруг какое-то слишком обыкновенное, серое и абсолютно неинтересное.

В следующий момент Ваня смачно сплюнул в раковину, кинул зубную щётку в стакан и вышел в коридор.

Напялив на себя домашнюю майку, надев тапочки и натянув трико с вытянутыми коленками, он вошёл в кухню и заварил себе чай. Затем он привычно достал из холодильника палку колбасы, и долго мучаясь с тупым ножом, никак не желавшим углубляться в колбасное тело, весь перепачкавшись, но всё же нарезав себе три бутерброда, вернулся в ванную, чтобы вымыть руки.

Вода привычно зажурчала и яростно устремилась в бездну водосточной трубы.

Сунув руки под тёплую водяную струю, Иван поднял голову и машинально глянул на себя в зеркало, но в ту же секунду, словно ужаленный током, отпрыгнул в сторону и прижался к двери.

– Чёрт подери! – вскрикнул он. – Что это было? Кто сидит в зеркале? Неужели это я?

Впервые в своей жизни Ваня глянул в зеркало именно так, с первобытным страхом и необъяснимым трепетом.

Несколько минут Кнопкин стоял в ванной возле двери с мокрыми мыльными руками и не мог выговорить ни слова. Нет, не своего настоящего отражения испугался Ваня, поскольку не себя настоящего увидел он в зеркале. Нет! Ваня увидел себя в прошлом! И не просто увидел, но увидел внезапно, неожиданно и очень ясно.

Спустя несколько минут, поборов страх и чувство мистического ужаса, он снова подошёл к зеркалу и сбоку, очень осторожно, вновь заглянул в него.

А с другой стороны небытия, с изнанки реального мира, в котором находился Ваня и где живём все мы, на него смотрело небритое, с небольшими синяками под глазами лицо, которое когда-то, в прошлой жизни, принадлежало Ивану Кнопкину.

И поняв это, Иван жадно уставился в зеркало на самого себя, стараясь разглядеть каждую морщинку, каждый волосок и каждую мелочь того тела, в котором когда-то ему приходилось жить.

– Что за чушь ты несёшь, Ваня? – в тот же вечер спрашивали Кнопкина, удивлённые товарищи.

– Да не чушь это вовсе, – огрызался Ваня, – это совершеннейшая правда. Всё дело в том, что для того, чтобы посмотреться в зеркало, мы должны заглянуть в него. Согласны?

– Да согласны мы, Ваня, согласны, – держась за животы, налитые пивом, заливались смехом товарищи.

– В свою очередь, зеркало, – серьёзно продолжал Кнопкин, – должно отразить наш облик, а мы должны увидеть отражённый облик своими глазами и осознать его. Понимаете?

– Понимаем!

– Поэтому от момента, когда мы кидаем свой взгляд в зеркало, и до того момента, как наш мозг сможет увидеть наше отражение и осознать его, проходит определённое время, поскольку процесс отражения, как и все процессы на нашей планете, не мгновенный, не моментальный. А поскольку проходит какое-то время, то мы, стоя перед зеркалом, видим себя уже не в настоящем, а в прошлом. Понимаете?

Ванины товарищи дружно хохотали и пили пиво, а Иван, отойдя в сторону, продолжал размышлять о том, что в этом мире всё-таки есть вещи, о которых стоит задумываться.

– Подумать только, – тихо говорил сам себе Ваня, – а ведь всё-таки можно увидеть необычное, в самых обыкновенных вещах! Никогда бы не подумал.

В ЛИФТЕ

Отправляясь на работу, Кнопкин стоял в своём подъезде на площадке седьмого этажа и ждал лифт. В этот момент он совершенно ни о чём не думал, если конечно не считать обыденных мыслей о предстоящей на работе утренней нервотрёпки, которую очень любит устраивать по понедельникам начальник. А поскольку Ваня был новичком в компании, да ещё и находился на испытательном сроке, то опаздывать ему совершенно не хотелось, ибо это могло грозить выговором, строгим выговором или даже увольнением.

– Планёрка, планёрка, – непроизвольно крутилось в голове Вани, – планёрка, в 10.30 начинается планёрка, а мне ещё нужно прочитать этот гадкий Закон «Об обществах с ограниченной ответственностью» и выяснить, какие там внесены изменения. Вот, блин, ведь знал же, что нужно раньше выходить.

Уже второй год после окончания юридического института Иван Кнопки работал юристом и за это время успел сменить целых четыре работодателя. Одни заставляли работать молодого специалиста, что называется, в надрыв, другие требовали выходить и решать проблемы компании по выходным, а третьи просто не считали молодого специалиста за человека и поручали целые горы работы не по специальности. А на этой работе было более-менее неплохо, и потому искать пятую работу у Ивана не было никакого желания.

Кнопкин глянул на часы. Стрелка безжалостно подбиралась к половине десятого, не оставляя никаких шансов на то, чтобы прийти на работу вовремя.

– Да где этот чёртов лифт?! – вскрикнул Ваня и ударил кулаком по лифтовой двери.

И в этот момент, словно почувствовав несправедливую обиду, лифт дружелюбно открыл двери и галантно пригласил Ваню войти внутрь.

Иван сделал шаг и привычно, почти не глядя, нажал на кнопку с цифрой один. Двери мягко сомкнулись, и кабина начала плавно опускаться вниз.

И как только пол начал уходить из-под ног, Ваня почувствовал до боли знакомое чувство лёгкой невесомости.

Кроме него, в кабине никого не было. Сам не зная для чего, Ваня огляделся по сторонам и обомлел. Ему показалось, что в кабине лифта, поочерёдно сменяя друг друга, появляются и исчезают люди, десятки, сотни людей, когда-либо входивших сюда.

Иван отчётливо видел уставших после работы солидных мужчин, в одиночестве кривляющихся перед треснутым зеркалом, висящим на стене, видел не успевших накраситься женщин, подводящих глаза перед тем же зеркалом и одновременно кричащих на своих малолетних детей, снующих по кабине взад и вперёд. Следом за ними появлялись и исчезали местные подростки, которые курили, пили пиво и царапали гвоздём на стене, стараясь как можно глубже выдавить аббревиатуру «Гр.Об». И теперь каждый, кто ехал в этом лифте, вынужден был ежедневно, как минимум два раза в день, читать эти корявые буквы на стене, и постоянно задумываться над тем, что же они обозначают. Иван поворачивал голову в разные стороны и глядел, как, устало прислонившись к противоположной стене, поднимается в свою квартиру после очередной прогулки тётя Клава, соседка сверху, и как её высохшие губы что-то бесшумно шепчут себе под нос. Следом за ней вновь появляются и исчезают местные подростки, влюблённые парочки, пьяные мужички, часто играющие во дворе в домино, и разносчики пиццы, доставляющие заказ. Да и кто только не побывал в этих стенах. Всех не перечислишь. И каждый входящий сюда становится самим собой.

Иван ехал вниз, а люди продолжали появляться и исчезать.

Кто-то молча стоял и глядел в стену, полностью погрузившись в неведомую взору пучину своих мыслей, кто-то курил и неряшливо стряхивал пепел прямо на пол, кто-то оставил пустую бутылку, а кто-то, показывая самому себе артистические способности, интенсивно жестикулировал и тихонечко пел, представляя себя великим артистом.

Но как только двери кабины открывались, люди мгновенно прекращали быть собой и становились обыкновенными гражданами, становились как все.

Иван смотрел на этих людей, таких разных, таких непохожих, и думал о том, что здесь, в кабине лифта, ежедневно, ежечасно проходит незаметная жизнь, но жизнь настоящая, искренняя, не фальшивая.

– Всего каких-то несколько секунд, ну может быть минуту или чуть более, лифт ежедневно поднимает и опускает наши тела, – думал про себя Кнопкин, – но и этих мгновений вполне хватает, чтобы навсегда оставить неосязаемый след и часть своей ауры в этом замкнутом пространстве, в этом мире, движущемся по вертикали. Ведь только в пространстве кабины лифта, когда человек находится наедине с самим собой, – продолжал размышлять Кнопкин, – он перестаёт играть социальные роли, каких у каждого человека десятки. В те мгновенья, пока движется кабина лифта, человек перестаёт быть чьим-то сыном и мужем, отцом и начальником, подчинённым и бизнесменом, другом и братом. Человек перестаёт быть иным и становится собой. Только собой!

И вдруг лифт остановился. Двери открылись. Внутрь ворвался свежий воздух улицы, и необычное виденье моментально исчезло.

Кнопкин сделал шаг вперёд и остановился. Он не уходил до тех пор, пока двери не закрылись, а лифт не уехал вверх, чтобы вновь принять в свои объятья очередную минуту человеческого существования.

И, конечно же, в этот понедельник, Иван опоздал на работу. И, конечно же, он получил от начальника выговор и вынужден был весь день играть роль хорошего сотрудника, выполняя и перевыполняя план. Но зато теперь он точно знал, что вечером, когда он, уставший, вновь войдёт в кабину лифта, он перестанет быть социальным актёром, он перестанет играть и станет собой, хотя бы на несколько секунд.

– Будь собой, Кнопкин! – усмехнулся Ваня, покидая кабину лифта поздно вечером.

– Будь собой, – повторил он в тот момент, когда двери лифта закрылись, оставив его одного на лестничной площадке седьмого этажа.

ДВЕРЬ

В последний рабочий день недели у начальника юридического отдела, в котором работал Иван Кнопкин, было хорошее настроение, и потому Ивану посчастливилось вернуться домой не очень поздно.

Около шести часов вечера Иван уже стоял возле своего подъезда и, лениво потягивая тлеющую сигарету, с удовольствием наблюдал, как красиво и величественно прячется за соседним домом ярко-красное мартовское солнце. Настроение у Ивана было приподнятое, почти праздничное. День прошёл как нельзя более удачно. Сегодня Ваня успел доделать сложнейшее юридическое заключение, которым занимался последние три дня, и не просто закончить, но и отчитаться за него перед начальником. На удивление, начальник не стал черкать ручкой по документу и кричать, что ему подают «сырые» документы, а наоборот, внимательно прочитал заключение и, что самое главное, неожиданно похвалил Ваню. С искренними словами благодарности он привстал из-за стола и пообещал, что если Иван и впредь будет так качественно относиться к своим трудовым обязанностям, то есть большой шанс, что высшее руководство компании поднимет ему заработную плату.

От таких новостей Иван пребывал вне себя от радости. Чувство приятной эйфории по окончании рабочего дня многократно усиливалось сладким предвкушением двух выходных дней. Приятные мысли наполняли всё существо Ивана и ощутимо переливались через край, словно игристое вино, доверху наполняющее изящный хрустальный бокал.

Иван стоял возле подъезда и не спешил заходить внутрь. Он радовался солнцу, радовался долгожданной двухдневной свободе, радовался своим успехам на работе. И вряд ли сейчас могло бы случиться что-то такое, что могло бы нарушить эту душевную гармонию и умиротворение.

Когда сигарета окончательно истлела, Ваня затушил окурок о край урны и, воспользовавшись тем, что из подъезда вышла какая-то женщина, проворно прошмыгнул внутрь. До боли знакомый Ивану лифт с надписью «Гр.Об.» проворно сосчитал до семи и открыл двери.

Но Иван не пошёл в квартиру, а решил ещё хотя бы немного продлить это волнительное и приятнейшее из всех чувств – чувство ожидания мечты, которая вот-вот неминуемо осуществится.

А мечта у Ивана была очень простая. Больше всего на свете Ваня любил (особенно в пятницу вечером) завалиться на свой любимый диван, неторопливо открыть прохладную и шипящую бутылочку пива, взять в руки пульт от телевизора и, включив любимый фильм, часа два-три, не отрываясь, просто наслаждаться процессом. Это маленькое удовольствие являлось для Ивана высшим из всех возможных наслаждений, доступных современному человеку.

И вот теперь, сознательно отодвигая на несколько минут это земное волшебство, Ваня стоял возле окна и с высоты седьмого этажа, с наслаждением и томительным предвкушением, выпускал изо рта кольца сизого дыма, подолгу висящего в пустом пространстве подъезда.

Наконец, когда последний кусочек пепла медленно упал на холодные ступени, Иван затушил сигарету и подошёл к двери своей квартиры.

– Ну, вот и всё, – мелькнуло в голове Кнопкина, – рабочая неделя закончилась. Теперь отдыхаем!

Привычно повесив портфель на правое плечо, Ваня сунул руку в карман, достал ключ, уверенным движением сунул его в скважину замка и повернул.

Но, как ни странно, ключ не повернулся, а остался в прежнем положении.

Иван взялся за него немного покрепче и снова попытался повернуть. Но не тут-то было. Ключ упорно не желал поворачиваться.

– Что за чепуха? – выругался про себя Ваня. – Не мог же я засунуть его не той стороной.

Иван вынул ключ и проверил.

– Всё правильно, другой стороной не всунешь, – пробурчал себе под нос Ваня, – я всегда это знал, что тут проверять-то?

Ваня снова вытянул ключ и вставил обратно. Попытался покрутить. Ни в какую. Словно нарочно, замок не желал поворачиваться.

Такого поворота вещей Иван совершенно не ожидал и потому начал заметно нервничать. Седьмой этаж, на балкон не залезешь, ехать к родителям – это значит потерять весь вечер долгожданной пятницы.

– Да что такое, в самом деле? – уже вслух выругался Ваня. – Что за чушь?

Кнопкин снял с плеча мешающий портфель и поставил его на пол. Нагнулся. Поглядел в скважину.

– Всё нормально, личинка свободна, никаких посторонних предметов нет, следов взлома тоже. Так что же такое происходит-то, в самом деле? Что за шутки?

Настроение Ивана начало заметно портиться. Руки вспотели, раздражение нарастало.

С некоторым остервенением Иван засунул ключ в замочную скважину и начал со всей силы крутить его вправо, туда, куда должен был открываться этот поганый замок.

Спустя пять минут борьбы с холодным и бесчувственным металлом Иван ободрал палец, больно ударился головой об ручку, когда в очередной раз наклонялся, чтобы посмотреть внутрь, и почти до крови разбил косточку на правой руке.

– Да будь ты неладна, проклятая дверь, – во весь голос закричал Иван и принялся долбить ногою по самому низу, – вышвырну тебя, вышвырну, поменяю. Это уже не первый раз.

Прошло ещё минут десять. Затем ещё полчаса. Теперь Иван представлял из себя жалкое зрелище. Он был весь потный от напряжения и красный от раздражения, он дёргал ручку и рвал дверь на себя, стараясь вырвать из стены этот проклятый замок, чтобы хоть таким способом открыть эту гадкую дверь.

Вскоре с работы пришёл сосед и, увидев мучающегося возле двери Кнопкина, тут же предложил ему свою помощь.

– Слушай, Ваня, может, тебе топор дать?

– Дверь разрубить? – совершенно серьёзно переспросил Кнопкин.

– Да нет, – без тени иронии в голосе ответил сосед, – чтобы поддеть дверь и открыть замок.

– Давайте, – лаконично отчеканил Ваня.

Сосед исчез в квартире, но, появившись через минуту, сообщил, что, оказывается, топора у него нет, поскольку на прошлой неделе он отнёс его в гараж и совершенно забыл об этом.

Минул час. На улице окончательно потемнело, и город зажёг свои фонари, а Кнопкин продолжал яростно терзать ненавистный замок до тех пор, пока не отломил ключ, часть которого осталась внутри замочной скважины.

И это был апогей вечера.

Кнопкин взвыл во весь голос, и его трёхэтажный мат мигом облетел весь подъезд, чтобы эхом возвратиться обратно. Отчаянью Ивана не было предела. Он рвал и метал. Он пинал свой портфель, долбил кулаком в эту несчастную дверь, так подло испортившую ему этот прекрасный вечер.

Да, пятничный вечер был окончательно испорчен. И не просто испорчен, но «погано испоганен». Да, именно это словосочетание «погано испоганен», в порыве дикого раздражения на дверь, и на замок, и вообще на все двери мира, много раз употреблял Кнопкин.

Дверь испортила Кнопкину вечер, дверь встала на его пути к прекрасному, поганая дверь не впускала его в собственный дом. Что может быть хуже? Что может быть нелепее? Раздражение обессилило Ивана, и он беспомощно опустился на пол и уселся напротив двери, прислонившись спиной к стене.

Его деловой костюм стал мятым, воротник пальто завернулся и неуклюже свисал набок, а с волос капал пот.

И вот в этом ужасном и смешном одновременно состоянии его и застала соседка по площадке, которая как раз в этот момент возвратилась из магазина.

– А, Ванечка, – ласково проговорила она, – а ты что тут сидишь?

– Дверь заклинило, – потусторонним голосом ответил Ваня.

– Как так заклинило? Почему? – переспросила непонятливая старушка, – а ну-ка, дай-ка я попробую. А ты верхний замок открыл?

– Что толку открывать верхний замок, если нижний заклинило, – усмехнулся Кнопкин.

– Ну, дай, дай мне ключи, я тебе говорю.

Кнопкин беспомощно протянул ей ключи.

Женщина осторожно вставила ключи в верхнюю замочную скважину и повернула два раза. Затем плавно надавила на ручку и потянула дверь на себя, и… дверь открылась.

– Ну вот, Ванечка, – также спокойно и ласково проговорила соседка, – ну, вот и всё, а ты тут сидишь, переживаешь. Иди домой, милый, иди, иди…

АПЕЛЬСИН

В свои двадцать пять лет Иван Кнопкин являлся парнем не очень общительным и не совсем открытым, а скорее замкнутым, и со стороны многим казалось, что он более склонен к одиночеству и меланхолии, чем к весёлым шумным компаниям. Именно поэтому друзей у него было мало. Пара школьных товарищей, с которыми он изредка поддерживал отношения, да несколько коллег по работе, вот и весь круг его повседневного общения.

Новых знакомств Иван избегал, поскольку поддерживать новые отношения для него было делом тяжёлым и весьма обременительным. Но уж если случалось так, что он каким-то образом всё-таки сходился с кем-то, то уж тогда он был готов сделать ради этого человека всё что угодно.

В глубине души Иван являлся человеком добрым и совершенно открытым. Ему всегда хотелось быть полезным людям, приносить им пользу и радость, а когда этого не получалось, как правило, по вине самих же людей, Иван очень расстраивался и хандрил.

Так сложилось, что в последнее время, будучи на дне рождения своего школьного товарища Славки, Иван познакомился с одной очень симпатичной девушкой по имени Наталья, являвшейся хорошей подругой Славкиной девушки. Наталья Ивану понравилась, но будучи от природы стеснительным и не очень симпатичным молодым человеком, как он сам всегда про себя говорил, он не предпринимал никаких действий к этому знакомству. Наталья всё сделала за него.

Ещё в самом начале вечера, когда гостей было много, Наталья как-то не обращала на Ивана особенного внимания. Она веселилась, танцевала, пила шампанское и много смеялась от остроумных шуток Славкиных друзей. Но когда настал вечер и шумная компания начала расходиться, она неожиданно, допив очередной бокал шампанского, обратилась к Ивану со странным вопросом.

– Ванечка, – сказала она, – ну, я надеюсь, ты хоть ещё не уходишь?

Если бы на месте Наташи оказалась любая другая девушка, то он вне всяких сомнений ответил бы ей, что уходит. Но Наталья понравилась ему ещё в самом начале вечера. Весь вечер Ваня искоса посматривал на неё и теперь, обольщённый подобным вопросом, неожиданно для самого себя, ответил, что никуда уходить он пока не собирается.

– Молодец, Кнопкин, – одобрительно кивнул Славка, продолжая танцевать со своей девушкой, – ты настоящий друг. Оставайся хоть до утра.

– И не только друг, но и очень симпатичный молодой человек, – добавила обрадованная и весёлая от шампанского Наталья.

Остаток вечера ребята провели вчетвером: Славка со своей девушкой и Ваня с Натальей.

Иван находился вне себя от счастья. Причём счастье это не было подогрето спиртными напитками, но являлось искренним и шедшим откуда-то изнутри. Ваня танцевал с Натальей, нежно обнимая её тонкую талию, волнительно прижимался к её упругой груди и не верил самому себе. Он не верил, что всё это происходит именно с ним. Он не мог поверить в то, что такая девушка, как Наташа, обратила на него внимание. Ведь Иван видел, как вокруг неё вьются парни и как ловко она уворачивается от их липких приставаний. И вот теперь она сама заговорила с ним, с Иваном Кнопкиным, и не просто заговорила, но полвечера танцует с ним медленные танцы и смеётся над его словами, словно каждый раз он говорит что-то гениальное.

По домам расходились уже за полночь. Иван пошёл провожать Наталью. И вдруг, совершенно неожиданно, она спросила: «Ваня, а может быть, зайдём к тебе в гости? Ведь я знаю, что ты один, без родителей живёшь».

– Да, без родителей, – подтвердил совершенно обескураженный таким предложением Иван, – они у меня отдельно живут.

– Ну, так что? – переспросила Наталья и немного пошатнулась.

Ваня тут же поймал её за руку.

– Ничего страшного, Ванечка, – улыбчиво произнесла она, – это всё шампанское. А у тебя есть дома шампанское?

– Кажется, есть.

– Ну, и что мы тогда тут стоим?

Приблизительно через час Наталья лежала, соблазнительно раскинувшись на Ваниной кровати, и легонько гладила Ваню по руке.

– Ты знаешь, Ванечка, – немного заплетающимся языком говорила Наташа, – а ты мне стразу понравился.

Иван сидел рядом и, боясь прикоснуться к соблазнительной девушке, наслаждался её ласковыми прикосновеньями и молча слушал её милую болтовню.

В этот момент Иван готов был упасть перед ней на колени, чтобы целовать её красивые ноги, он был готов исполнить любую её просьбу, любой приказ и любую прихоть. Он был готов на всё, и даже на секс.

Наталья медленно приподнялась с кровати, взяла со стола недопитый бокал шампанского, сделала маленький глоток и, повалившись обратно на кровать, очень сексуальным голосом протянула:

– А ты знаешь, Ванечка, чего бы мне сейчас хотелось больше всего на свете?

После этих слов Иван напрягся словно струна, всё его тело вытянулось, будто тетива лучника. Он испытал прилив жизнеутверждающей мужской энергии такой силы, что даже сам удивился.

В этот момент, похожий на брутального латиноамериканского мачо, Иван медленно и красиво повернул голову и, приготовившись к самым главным словам этой ночи, окинул похотливым взглядом пленительное тело своей возлюбленной.

– Что ты хочешь, Наташенька? – томным сексуальным голосом переспросил сгорающий от любопытства и возбуждения Ваня.

– Ванечка, я хочу… а-пель-син.

АСФАЛЬТ

В середине рабочего дня, в самый разгар обеденного перерыва, Иван Кнопкин вышел из офисного помещения, расположенного в центре Москвы, остановился около входа, медленно достал из пачки одну сигарету и прикурил.

На дворе стояла красивая весна. Конец марта выдался в Москве необычайно тёплым и солнечным. Под яркими солнечными лучами, непривычно слепившими глаза, обильно таяли намёрзшие за зиму грязные куски льда, старательно разбиваемые на мелкие куски местными дворниками.

Иван сделал первую затяжку и посмотрел по сторонам. Вокруг кипела будничная московская жизнь. По Тверскому бульвару беспрерывно проносились суетливые автомобили, пешеходы уверенно шагали по своим делам, а внутри всё ещё голого и нераспустившегося сквера уже сидели на лавочках компании молодых людей, студентов и школьников.

Кнопкин молча стоял в сторонке и тихо наблюдал за постоянно меняющейся картинкой будничной Москвы, вечно куда-то спешащей, опаздывающей, нервозной и беспокойной.

Иван прошёлся взад и вперёд по тротуару, затем перешёл на другую сторону и, запрыгивая на бордюр, споткнулся, неуклюже растянувшись прямо посередине дороги.

И в этот самый момент, когда вокруг послышался приглушённый смех подростков, когда кто-то из прохожих галантно протянул ему руку, чтобы помочь подняться, Кнопкин увидел то, чего в таком ракурсе не видел ещё никогда. Прямо перед своими глазами он увидел асфальт – эту серую, каменно гудронную полоску, холодную и шершавую. Это был самый обыкновенный асфальт, которым покрыта добрая половина Москвы, тот самый асфальт, под который человечество закатывает живую природу только лишь для того, чтобы было удобнее ходить пешком и ездить на автомобилях, тот самый асфальт, по которому каждый из нас ходит каждый день, никогда не задумываясь об этом.

Эта странная и одновременно столь естественная для городского жителя картина, причём естественная настолько, что люди просто перестали её воспринимать за нечто особенное и рукотворное, искренне считая её неотъемлемой частью большого города, глубинно потрясла Кнопкина.

Иван поднялся, искренне поблагодарил мужчину, протянувшему ему руку помощи, и, дождавшись, когда все разойдутся, присел на корточки, чтобы получше разглядеть то, что находится у всех под ногами.

И на своё удивление, он увидел очень многое. Серые, коричневые, зеленовато-жёлтые и красноватые камешки разных размеров и форм были намертво скреплены между собой застывшей массой, превратившейся в камень. Тёмные трещины, словно разломы литосферных плит, разделяли огромные асфальтовые куски на разные континенты, между которыми зияли пустоты необъятного пространства, куда стекали, впитываясь в землю, целые реки талой и дождевой воды.

При ближайшем рассмотрении асфальт уже не казался Кнопкину серым и ровным, но напротив, казался разноцветным, волнистым и почти живым. Да, он дышал, он шевелился и парил, он перекатывался тысячами маленьких песчинок, он перемещался в пространстве так же, как перемещается пустыня Сахара, он накапливал солнечное тепло и охотно укрывал в своих расщелинах и невидимых человеческому глазу потайных местах маленьких муравьёв. Он вздувался крошечными вулканами, толкаемый снизу травинкой, и охотно уступал место растущей жизни. Асфальт казался уязвим и хрупок, полезен и необходим. Теперь Кнопкин смотрел на асфальт не как на отъявленного противника жизни, но как на её помощника и друга.

– Ведь прорастает же сквозь асфальт трава, ведь пробиваются тонкие ростки одуванчиков? – безмолвно спрашивал себя Иван, и сам же себе отвечал: – Да, прорастает, да, пробиваются. И всё это говорит только об одном, о том, что при наступлении жизни асфальт отступает и прогибается, асфальт уходит в небытие. А эти многочисленные трещины, похожие на вены, не говорят ли они мне о том, что асфальт это живой организм? Конечно, говорят. И когда мы наступаем на его раскалённое солнцем тело, то асфальт издаёт еле слышный звук. Это не что иное, как звук боли, это скрежет костей и треск разрываемой плоти. Мы все ходим по костям и жилам, и каждый шаг мы должны помнить об этом. Асфальт в рытвинах и канавах, разбитый и потрескавшийся, всё это дело наших рук и ног. Умирающий асфальт похож на человека, лежащего на смертном одре. И эта смерть, какой бы естественной и лёгкой они ни была, выглядит всё так же жутко и пугающе, всё так же жалко и противоестественно. Но никто из нас не оплакивает умерший асфальт, никому из нас и в голову не может прийти то, что этот кусок гудрона и липкой смолы, перемешанный с колотыми камнями, есть не что иное, как плоть, помнящая каждый наш шаг. Каждый человек, проходящий по асфальту, оставляет свой невидимый след, который помнит асфальт. Он знает размер ваших ног, слышит ваши слова, которые произносите вы, весело болтая по телефону, он знает вес вашего тела, и ваше имя, и ваш рост. Асфальт знает всё про каждого из нас, включая список наших заболеваний и группу крови.

– Как? – спросите вы.

– Да очень просто, – отвечал сам себе Кнопкин, – вспомните сами себя. Разве никогда вы не плевали на асфальт? Разве никогда вы не дотрагивались до асфальта потной ладонью? Разве никогда вы не выплёвывали жевательную резинку или недоеденную конфету? Ну что? Вспомнили? Ну, так вот. Знайте, что ваша слюна содержит не только влагу и остаток пищи, она содержит и ваш родословный, генетический код. И в тот день, когда человек сможет считывать информацию, накапливаемую асфальтом, как компьютер считывает информацию с флеш-карты, он сможет узнать всё про любого из живущих на этой земле, кто хоть раз ступал на асфальт. И эта база данных будет самой богатой, самой исчерпывающей и самой независимой в мире.

– Да, неужели вы сомневаетесь в том, – продолжал размышлять про себя Кнопкин, – что это время скоро настанет? Если вы действительно сомневаетесь в этом, то вы просто глупцы. И мне искренне жаль вас, господа хорошие.

– Простите, пожалуйста, молодой человек, – резко вклиниваясь в скрытые от любопытных глаз мысли Ивана Кнопкина, произнесла женщина, случайно толкнувшая стоящего посередине тротуара Ивана.

– Ничего страшного, – ответил Иван и машинально глянул на часы.

До окончания обеда оставалось не более одной минуты. Нужно было срочно спешить на рабочее место.

Кнопкин посмотрел налево, затем направо, потом быстро перебежал на другую сторону дороги и скрылся в дверях офисного здания.

– А что ты так долго делал на противоположной стороне улицы, Ваня? – поинтересовались у Ивана его коллеги по работе, долго наблюдавшие за ним через окно.

– Я смотрел на асфальт, – честно ответил Кнопкин и направился на своё рабочее место.

ЛАВОЧКА

Однажды, возвращаясь домой из булочной, Иван Кнопкин проходил мимо соседнего подъезда, где случайно обратил внимание на старую лавочку, стоящую возле входной двери.

Это была самая обыкновенная и ничем с виду не примечательная лавочка, какие обычно располагаются почти возле каждого подъезда. Как правило, в тёплую погоду на таких лавочках сидят бабульки и обсуждают последние новости. Однако сегодня, несмотря на довольно неплохую погоду, лавочка оказалась пуста, если, конечно, не считать двух не по-весеннему жирных воробьёв, прыгающих по ней и клюющих кем-то случайно рассыпанные чипсы.

И в тот момент, когда взгляд Ивана коснулся лавочки, его почему-то непреодолимо потянуло подойти к ней и непременно дотронуться.

Иван подошёл поближе и внимательно посмотрел на лавочку со стороны. Лавка оказалась самой обыкновенной: три доски одинаковой длины, ровно отпиленных с двух сторон, да две железные ножки, вмонтированные в бетонный пол подъездного крыльца. Вот и вся конструкция. Ничего особенного. Ничего такого, что могло бы привлечь, или хотя бы остановить взгляд.

Но Кнопкин стоял напротив и не мог отвернуться, не мог уйти прочь. Вроде бы всё было понятно, но всё-таки что-то было не так. Но что?

Иван подошёл ещё ближе, нагнулся и посмотрел под лавку.

Несколько недокуренных сигарет, пара спичек, мятая пачка от тех самых чипсов, что так аппетитно клевали воробьи, да целый ворох шелухи от семечек. И больше ничего.

Иван поднял взгляд чуть выше.

Свежая краска, густо намазанная на старые доски, свисала снизу пухлыми каплями, отслаиваясь местами от уличной сырости. Ржавые гнутые гвозди были грубо загнуты изнутри, но продолжали угрожающе торчать и пытаться зацепить свисающие с лавки полы длинных пальто. На одном из этих гвоздей Кнопкин даже заметил свежевыдранный пух, напоминающий небольшой клок кошачьей шерсти.

– И что я здесь делаю, под этой лавкой? – иронически спрашивал сам себя Кнопкин. – Вот, должно быть, я странно выгляжу со стороны. Вроде бы шёл, шёл, молодой человек, в костюме, галстуке и с портфелем в руках, а потом раз, и под лавку смотрит. Да уж, наверняка я весьма нелепо выгляжу. Нужно вылезать, нужно срочно вылезать из-под лавки.

С этими словами Иван поднял голову вверх и привстал. И только теперь он смог заметить, что на противоположном конце лавки, прямо посередине центральной доски, ножом глубоко вырезана надпись: «Кнопкин – дурак!».

В следующую секунду внутри у Кнопкина всё похолодело. В его душе поднялась буря негодования и священной ярости. Теперь Кнопкину казалось, что весь подъезд, нет, даже весь дом видел эту надпись и многократно читал её. Конечно. Ведь Иван знал, как могут приставать и внедряться в сознание эти нелепые надписи не лавках, на стенах лифта, на потолке, да где угодно, лишь бы человек видел эту надпись ежедневно, пребывая в печали и радости, в раздражении и покое. Каждый день, изо дня в день, заходя в подъезд, люди могли видеть и обязательно видели эту надпись. Они читали и запоминали её. Она насквозь пропитала сознание всех этих людей, и теперь фамилия Кнопкин наверняка вызывает у них стойкую ассоциацию: «Кнопкин – дурак!».

Нет, этого нельзя так оставлять, – быстро соображал про себя Кнопкин, нужно срочно что-то предпринимать. Предпринимать немедленно и обязательно что-то радикальное. Но что? Закрасить этот позор не получится, надпись вырезана на доске. Зачеркнуть тоже. Но что же делать? Заклеить бумагой? Ненадёжно. Вырезать что-то ножом, чтобы не было заметно? Нет, всё равно можно будет разобрать. Да и все помнить будут, что там было на самом деле. Нет, нет, нужно что-то иное. Но что?

Кнопкин в растерянности стоял около лавки и не мог определиться.

И вдруг на противоположной стороне тротуара он увидел оставленный дворниками ледоруб, которым каждый день они раскалывают наледи внутри клумб. Кнопкин поставил на бетонный пол свой портфель, подошёл к ледорубу и, оглядевшись по сторонам, взял его.

Теперь Кнопкин представлял из себя грозное оружие возмездия. Твёрдо и уверенно он подходил к лавочке. И когда он уже подошёл совсем вплотную, дверь подъезда неожиданно открылась и на улицу вышла одинокая бабуля, которая, не мешкая и не обращая на Кнопкина никакого внимания, подошла к лавке и уселась на неё, причём уселась прямо на надпись.

Иван чуть не взревел от негодования.

– Бабуля! – крикнул он во весь голос, словно бы хотел уничтожить именно её.

От такого пронзительного крика у себя за спиной бабуля встрепенулась и вскочила на ноги.

– Ты что, сынок, – завопила она что есть мочи, – ты что, родненький, – закричала она, увидев перекошенное от гнева лицо Кнопкина, который к тому же угрожающе держал в обеих руках сверкающий на солнце ледоруб.

– Посторонись! – властно приказал бабуле Кнопкин и сделал решительный шаг ей навстречу.

Бабушка ринулась назад и прижалась спиной к двери.

Кнопкин подошёл к лавке и со всей силы воткнул острие ледоруба между двумя досками лавки, после чего ожесточённо, всем весом своего тела, опустил длинную часть ледоруба вниз.

Доска хрустнула. От неё тут же отломились несколько крупных щепок, которые сразу разлетелись в разные стороны.

– Так что же ты делаешь, родненький, – взмолилась бабуля, – что же ты, окаянный, делаешь-то?