Другая. Видеть мир не глазами, а сердцем

Польша. Наши дни

Женщина стоит под дождем.

В одной руке она держит зонтик, пытаясь спрятать голову, в другой – мобильный телефон, заслоняя лицо. Она хочет остаться незамеченной среди всех тех, кто толпится возле дверей школы.

Она смотрит на часы: слишком рано, еще пять минут. Это ее первый день в городе – и в стране вообще, – и пока она плохо знает этот район.

Завтра, думает она, все пройдет лучше.

Завтра она постарается прийти вовремя, чтобы никто не обратил на нее внимания, чтобы как можно меньше быть на виду. Она не хочет рисковать, не хочет, чтобы кто-то подошел и заговорил с ней на незнакомом языке. Не хочет, чтобы кто-нибудь заметил, что из всех матерей, ожидающих возле ворот школы, она единственная, кому некого забрать.

По прогнозу на мобильном, дождь будет идти еще несколько дней. Она понимает, что дождь размоет все вокруг и она не успеет ничего выяснить. В то же время дождь поможет ей сохранить анонимность и скрыть свое странное поведение. Она тревожно оглядывается, представляя, что рядом может оказаться полицейский, который вдруг подойдет к ней и спросит, что она делает здесь, так далеко от дома, так далеко от реальности.

Она вздыхает, надеясь, что все эти подозрения – только плод ее воображения.

Пока капли дождя продолжают барабанить по поверхности зонта, она еще раз смотрит на фото девочки. Лицо, занимающее сейчас весь экран телефона, лицо, которое въелось в память, – она могла бы нарисовать его даже с закрытыми глазами.

Она смотрит на часы еще раз: до звонка осталось всего две минуты. Тогда она решает воспользоваться всеобщей суматохой, чтобы протиснуться сквозь толпу и подойти как можно ближе, оставаясь незамеченной. Девочке, которую она ищет, должно быть около пяти лет, у нее очень светлые, почти белые волосы, она худая как тростинка и слишком высокая для своего возраста. Еще у нее очень темные, почти черные глаза.

Женщина знает, что цвет глаз не доказательство.

Если та, кого она ищет, действительно существует, любое внешнее совпадение не имеет значения; конечно, каждое из них добавится в копилку, но не станет окончательным аргументом. Поэтому она решает сосредоточить все внимание на других, менее очевидных деталях, тех, которые могли бы придать смысл ее путешествию.

Если хоть что-то из того, что она делает, вообще имеет смысл.

Раздается школьный звонок.

Явно нервничая, женщина убирает мобильный телефон и оглядывается: кажется, никто не обращает на нее внимания.

Сотни детей выбегают на улицу в поисках родителей, которые пришли за ними.

Женщина пробирается через этот хаотичный поток, делая вид, что тоже пришла забрать кого-то. Среди множества лиц она ищет только одно. Ей кажется, что она тонет в этом море поцелуев, смеха, объятий и слов на незнакомом языке.

Она идет, нерешительная, потерянная, пытаясь различить хоть что-то через стену зонтов. Она решает закрыть свой и надеть капюшон, чтобы стать еще более незаметной и двигаться свободнее.

Она подходит ближе к главному входу, всматривается в оставшихся у ворот детей и наконец видит ее: девочка стоит за оградой, крепко вцепившись в прутья и просунув голову между ними, словно высматривая кого-то.

Женщина улыбается – по крайней мере, девочка существует.

Она смотрит по сторонам, и на мгновение ей хочется подбежать к девочке, встать перед ней на колени, рассмотреть ее поближе. Ей хочется посмотреть, дрожат ли у нее губы, когда она нервничает, заглянуть внутрь этих глаз, рассмотреть изменения в ее мимике. Ей хочется снять с девочки капюшон и позволить дождю намочить ее волосы: любая необычная реакция могла бы стать убедительным доказательством. Но больше всего ей хочется увидеть, как на этом лице отражаются эмоции.

Ей очень хочется сделать все это, но она может лишь медленно идти к ограде и пытаться рассмотреть девочку с такого расстояния, чтобы никто ничего не заподозрил. Она предполагает, что вероятность увидеть кошку на улице в такой дождь слишком мала. Да и паук тоже бы ничего не доказал: в конце концов, большинство людей их боится.

Когда до девочки остается всего пара метров, к ней подбегает другая женщина и, быстро поздоровавшись с учительницей, подхватывает ее на руки.

Мама и дочка переходят на другую сторону улицы. Без зонтов, в одних только дождевиках.

На углу их ждет машина.

Из нее выходит мужчина и берет девочку на руки. Он целует ее и открывает заднюю дверь. В этот момент девочка начинает кричать.

Она кричит громко, очень громко. Она брыкается и плачет, как будто внезапно сошла с ума. Она бьет руками мужчину, который мог бы быть ее отцом, дергает его за волосы, пинает ногами.

Ее крик можно слышать даже с того места, откуда женщина наблюдает за происходящим в надежде, что дождь намочит девочке волосы.

Мужчина сдается, и тогда мать снова берет дрожащую девочку на руки. Она обнимает ее и целует, но все равно не может успокоить: та продолжает кричать, плакать и пинаться.

Наконец мама с дочкой садятся на заднее сиденье.

Мужчина оборачивается, проверяя, не наблюдал ли кто-нибудь за этой сценой, и тоже садится в машину.

Он заводит мотор, и все трое исчезают в пелене дождя.

Женщина остается на тротуаре, не зная, что делать дальше. От напряжения она забыла, что держит в руке закрытый зонт.

Она раскрывает его и чувствует, как по телу пробегает дрожь.

Она пытается вспомнить о том, что привело ее сюда: официально она в отпуске в Польше. Но в реальности все намного сложнее.

В реальности она приехала искать ответы на вопросы, в которых, возможно, нет никакого смысла. Те самые вопросы, которые ей задавала маленькая девочка, жившая внутри шляпы.

Она вспоминает:

– Мне больно, очень больно!

– Но что у тебя болит, Луна?

– В этом-то и проблема. Я не знаю.

Слово «обычный» всегда пугало меня.

Тим Бертон

• Когда я познакомилась с Луной, я поняла,
• что мы с ней скоро расстанемся,
• но я не подозревала, что она все равно
• останется со мной на всю жизнь.

Двадцатого июля ровно в 20:17 в палате старой больницы одного маленького городка на свет появился мальчик, который, едва покинув утробу матери, сразу начал громко плакать.

Он еще не знает, что будет любить запах мяты, вкус корицы и зеленый цвет, тот, что похож на цвет влажной травы. А еще он будет любить мармеладные конфеты, которые можно перекатывать во рту, проталкивая между зубами, и опавшую осеннюю листву, упоительно шуршащую под ногами.

Его будут сильно раздражать слова «я не могу» и то, как при мытье рук намокают рукава рубашки, или когда люди, разговаривая с ним, подходят слишком близко.

Он появится на свет, обладая исключительными способностями к плаванию, но, учитывая место рождения и положение его семьи, он впервые увидит бассейн лишь в тридцать лет, и к этому времени его тело и разум уже забудут, что он мог бы стать одним из лучших пловцов в мире.

В ту же минуту в палате другой больницы, расположенной на другом континенте, маленькая девочка осталась сиротой при рождении. Это были сложные роды. Все с самого начала пошло не так. Девочке удалось выжить, но матери – нет. Возможно, эта боль от потери и заставляет девочку кричать. Несмотря на всю силу ее крика, никто не видит ни слезинки на ее щеках, поскольку ее слезные протоки еще закрыты, как и у всех новорожденных.

Она будет любить вкус меда и запах влажной земли после дождя, а ее любимым цветом будет оранжевый, тот, что оставляет после себя солнце, скрываясь за горизонтом. Ей будет нравиться наблюдать, как листья колышутся на ветвях деревьев и как облака меняют форму в ветреный день.

Что будет вызывать у нее особую неприязнь, так это птицы, запертые в клетках, оголенные корни деревьев и разбросанный на пляже мусор.

Она могла бы стать прекрасным архитектором: от рождения ей достался огромный творческий потенциал. Но она никогда не сможет найти ему применение, потому что в стране, где она родилась, женщин не допускают до таких вещей, на самом деле им не разрешается делать почти ничего.

В ту же минуту в одной из стран к востоку отсюда на свет появляется мальчик. Его матери делают кесарево сечение: врач очень спешит, ему нужно закончить как можно раньше.

Мальчику будет нравиться вкус апельсинов, запах бензина, прикосновение к гладким поверхностям и ощущение, когда словно паришь в воздухе, качаясь на морских волнах с закрытыми глазами.

При этом его будут раздражать люди, которые оставляют открытыми дверцы шкафов, используют слишком много парфюма и застегивают рубашки на все пуговицы.

Он мог бы многого достичь в парусном спорте, возможно, даже стать чемпионом мира, но у него не будет шанса даже попробовать себя в этом из-за финансового положения его многочисленной и небогатой семьи. Родись он в другом месте, в другой семье…

Одновременно с ним к северу отсюда рождается девочка. Ее родители перестают любить друг друга именно в тот момент, когда она появляется на свет. Ей суждено стать той, кто объединит людей, у которых больше не осталось ничего общего.

Она будет любить отламывать горбушки свежего хлеба, ходить по дому босиком, растирать одну о другую замерзшие ступни под одеялом и ощущать тепло поцелуев на своей шее.

Ей будет нравиться запах только что испеченного печенья, вкус клубники и кристально-белый цвет, которым обычно рисуют снег, лед и холод.

Она будет ненавидеть ветреную погоду, никогда не ляжет спать на незастеленной кровати, а ее нелюбимым делом будет снимать украшения с елки, притом что она всегда с удовольствием будет украшать дом к Рождеству.

Эта девочка будет очень талантлива в музыке, и ее семья создаст ей все условия для развития этого таланта.

Если верить статистике, каждую секунду в мире рождается одновременно триста детей – в разных странах, в разных семьях, с разными возможностями.

Сегодня все наше внимание приковано лишь к одной из них, потому что время от времени человечество получает помощь.

Время от времени на свет появляется кто-то, похожий на Луну.

Тринадцать лет назад. Рождение Луны

Двадцатого июля ровно в 20:17 в палате обычной больницы обычного города на свет появляется поначалу тоже вполне обычный ребенок по имени Луна. В течение первой минуты своей жизни Луна не плачет. Это, конечно, не совсем обычно, но такое случается и не является поводом для беспокойства.

Едва очутившись в этом мире, она смотрит по сторонам, пытается хоть что-то различить, ищет какой-то ориентир. Но ее глаза еще недостаточно развиты, чтобы видеть, поэтому ровно через шестьдесят три секунды после рождения она начинает плакать.

Луна будет обожать вкус печенья с молоком, фиолетовый цвет, переходящий в темно-синий, как у некоторых сортов винограда, и запах, оставленный на ее одежде теми людьми, которых она любит.

Ей будет очень нравиться наблюдать за людьми и представлять себе их жизни: смотреть, как двое пожилых людей прогуливаются, держась за руки и улыбаясь, как влюбленные прощаются, а потом оборачиваются, чтобы снова взглянуть друг на друга.

При этом будет слишком мало вещей, которые ей не будут нравиться, потому что ее разум будет развит настолько, что она сможет понять практически все.

День 1-й. Больница

Я впервые вошла в палату, и она уже знала, что перед этим я несколько секунд простояла снаружи. Это объясняет, почему, едва открыв дверь, я увидела, что она уже ждет меня возле кровати.

Ее тело напоминало карточный домик, который существует, пока держится в равновесии, но может обрушиться от малейшего движения.

Она была высокой для своего возраста и казалась слишком жизнерадостной, учитывая происходящее. В тот день на ней была пижама того же светло-серого цвета, что и постельное белье.

На фоне всего этого выделялась огромная шляпа, которая, казалось, была нужна для того, чтобы удерживать ее тело на земле.

Она старалась скрыть дрожь в ногах, облокотившись на кровать и скрестив руки за спиной, словно они были той откидной подставкой, которая не позволяет рамке с фотографией упасть назад.

Некоторое время мы не встречались взглядами. Я первая отвела глаза в сторону, чтобы девочка не успела разглядеть в них чувство жалости. Повернув голову, я увидела молодую медсестру, сидящую в небольшом кресле.

– Привет, – прошептала я, словно боясь заговорить с девочкой напрямую.

– Привет! Я Айла, – ответила медсестра, вставая, чтобы поприветствовать меня.

– Привет! – сказала мне девочка.

Я заметила удивление на лице медсестры, когда девочка заговорила.

– Ты, должно быть, Луна, верно? – спросила я.

– Да, – ответила она, протягивая руку.

Стоило только пожать ей руку, чтобы все стало ясно. Хотелось верить, что выражение моего лица ничуть не изменилось и что я никак не выдала своего удивления, прикоснувшись к ней.

– Побочные эффекты, – сказала она.

– В каком смысле? – смущенно спросила я.

– Не во-во-волнуйтесь, это нормально, что вы заметили, ни-ни-ничего страшного. Ну! Иногда мы пытаемся скрыть нашу реакцию на что-то странное, но ведь это нормально – замечать что-что-то странное, как думаете?

Она почесала нос и показала мне свои пальцы.

– У меня отсутствует большая часть указательных пальцев на обеих руках, – сказала она, непроизвольно дернув плечами. – Это легко заметить, когда пожимаешь руку. Мы все та-та-так привыкли чувствовать пять пальцев при рукопожатии, что, ко-ко-когда одного не хватает, мы это за-замечаем. С дру-другой стороны, это не та-та-так видно, особенно если быстро двигать руками. Смотрите!

И тут же, опершись на кровать, она начала размахивать руками в воздухе.

– Так ничего не заметно, – сказала она, улыбаясь, и снова почесала нос. – Не-не-не так уже это и-и страшно.

Я молча стояла, пока она продолжала пристально разглядывать свои руки. Мышцы ее шеи сдавило от спазма, и она резко дернула плечами. От этих движений шляпа слегка съехала в сторону.

– Когда я была маленькой, на-на-начались осложнения, и кровь перестала поступать – черт! – в конечности. В конце концов я п-п-потеряла только два пальца, ну, по половине каждого. – Она поправила шляпу. – И знаете, что самое смешное? Все ду-ду-думали, что у меня будут проблемы с математикой!

Она замолчала, словно ожидая моего ответа, но я не знала, что сказать. Она снова резко дернула плечами и почесала нос.

– Не дошло? – продолжила она, улыбаясь. – Мы все у-у-учимся считать на пальцах, вот откуда и пошла десятичная система – черт! – и вот почему цифр – ну! – всего десять.

Она снова почесала нос.

Я украдкой посмотрела на медсестру.

– Нет, она тоже этого не-не-не знала, пока я не рассказала. Все ду-ду-думали, что я смогу досчитать только до восьми, ну, может, до девяти. – Она засмеялась.

Последовал еще один мышечный спазм шеи, и она снова несколько раз дернула плечами.

Я абсолютно ничего не понимала. Я чувствовала себя, как боксер, который несколько раундов спустя все еще стоит на ринге, забыв, что он там делает, и ожидая, что тренер выбросит полотенце или противник одним ударом отправит его в нокаут.

Конечно, в тот момент я еще не знала, что предо мной стоял самый необычный человек из всех, с кем мне довелось повстречаться в жизни.

Польша

Женщина стоит у входа в школу. Теперь их осталось трое: она, дождь и холод.

Вдруг она улыбается. Улыбается, потому что смогла увидеть ее. Теперь она точно знает, что девочка существует, что она настоящая, а не просто картинка из интернета. Конечно, это ничего не доказывает, но существование этой девочки хотя бы частично оправдывает происходящее.

«И все же, даже зная, что это неправда, я приехала», – говорит она себе.

Возможно, она приехала из-за того, как была потрясена, увидев нарисованный на доске символ бесконечности, или из-за того, что чувствовала себя обязанной. Или, может быть, потому, что хотела убедиться, что в реальности не может существовать таких аномалий.

Она снова думает о той девочке, которую только что увидела возле школы: кареглазая, высокая, с очень светлыми волосами. Вдруг она вспоминает об одной маленькой детали, на которую не сразу обратила внимание, и снова улыбается.

Желтый, на ней был желтый дождевик. Она понимает, что это нелепое совпадение, что многим детям нравится этот цвет, что этому есть рациональное объяснение. Стоило только оглядеться вокруг, и она наверняка бы увидела огромное количество детей в таких же желтых дождевиках.

Она улыбается и снова заглядывает в свой телефон, чтобы посмотреть карту: через две улицы должен быть парк.

Будь сегодня погожий день, вполне возможно, что девочка с мамой отправились бы туда вместе с другими учениками. Это несложно проверить, ведь на большинстве фотографий парка, которые она нашла в интернете, видно играющих детей с школьными рюкзаками.

Она направляется туда, не подозревая, что за ней с расстояния всего нескольких метров наблюдает мужчина. На нем военные ботинки и длинное черное пальто. Он прячется под огромным зонтом. Сейчас этот мужчина следует за ней в парк, держась на расстоянии.

– Что ж, с вашего позволения, – сказала я, пользуясь воцарившейся в палате тишиной, подошла к небольшому столику у окна и начала доставать документы.

– Если вы не возражаете, я вас оставлю, – вдруг сказала медсестра. – С тобой все будет в порядке, Луна?

– Да – ну! – конечно, – ответила девочка.

– Уверена?

Девочка кивнула, не переставая улыбаться, и снова почесала нос.

– Все это так странно! – почти прошептала мне медсестра.

– Что именно? – спросила я.

– Ничего-ничего! Что ж, если вам что-нибудь понадобится, просто нажмите на красную кнопку, вон на ту, Луна знает.

Она вышла из палаты, оставив дверь приоткрытой.

Я посмотрела на Луну и улыбнулась. Она улыбнулась в ответ.

Я стала раскладывать перед собой документы. Это были отчеты, самые ужасающие, которые мне только доводилось читать. Эта девочка пережила столько бед – чудо, что она до сих пор была жива. Ее звали Луна, ей было тринадцать лет, и, если верить последним медицинским заключениям, она уже давно должна была умереть. Но она продолжала жить.

Более десяти операций всего за шесть лет оставили на ней столько отметин, что едва можно было отличить одну от другой. Я стояла к ней спиной, перебирая бумаги, но чувствовала, что она наблюдает за мной. Я должна была показать ей документы и обсудить кое-какие детали. Но она не дала мне ни минуты.

– Меня зовут Луна, мне т-тринадцать лет, и у меня сразу несколько заболеваний, – сказала она.

Я обернулась, держа в руках несколько страниц.

– Я очень талантлива в одних вещах и совершенно бесполезна в других. Я прекрасно говорю на десяти языках, но и-и-иногда мое тело – так! – меня совсем не слушается, и я не могу произнести фразу целиком. Я с детства у-умею хорошо играть на п-пианино, несмотря на мои пальцы, и решать в уме сложные математические з-задачи. Ничто из этого, конечно, не является моей заслугой. П-п-при этом я так и не научилась – черт! – держать равновесие на велосипеде, мне вообще не удается ничего спортивное.

Из-за спазмов в шее у нее опять задергались плечи, она покачала головой и почесала нос с такой силой, что казалось, он вот-вот оторвется.

– Да, я м-могу запоминать большие тексты, изображения и ситуации, у меня и-идеальная фотографическая память, я тут же запоминаю в-все, что вижу. Если я закрою глаза…

И тут она натянула свою огромную шляпу так, что вся голова исчезла в ней.

– Например, вот так, не глядя, – заговорила она изнутри шляпы, – я могу сказать, во что вы одеты.

Она умолкла на несколько секунд.

– На вас темно-синие джинсы, широкий коричневый ремень с ромбовидной пряжкой, золотой, застегнутый на третье отверстие. Белая рубашка с белыми пуговицами, их около восьми. Еще браслет и два кольца, оба на левой руке, на безымянном и на среднем пальце. И серьги, тут я могу ошибиться, но, кажется, это два маленьких серебряных колечка. И прекрасные вьющиеся волосы. И вы точно брюнетка!

В этот момент, не дожидаясь моего ответа, она приподняла шляпу и посмотрела на меня:

– Надо же, про с-с-серьги ошиблась: они не с-с-серебряные, а золотые.

Я стояла, не зная, как реагировать. Она все описала в точности.

Мне говорили, что эта девочка была особенной, очень одаренной. В чем-то даже гениальной.

– У м-м-меня две смертельные болезни, – продолжала она, – но п-пока они соревнуются, кто прикончит меня раньше, я продолжаю жить. В какой-то момент казалось, что п-п-побеждает боковой амиотрофический склероз, очень редкое заболевание у детей. Но ч-через несколько лет опухоль в голове лишила его п-п-превосходства. Эта напряженная борьба между ними идет до сих пор, п-п-проблема только в том, что от побочных эффектов страдаю я.

Она замолчала. Несколько раз почесала нос.

– Однажды я задала себе вопрос. Наверное – ну! – тот же самый вопрос, к-к-который вы сейчас задаете себе: как та-такое возможно, чтобы в одном теле поместилось сразу столько болезней? Эта мысль долго мучила меня, пока я не пришла к выводу, что если в мире есть – ну! – п-п-почти идеальные девочки, высокие, красивые, с пропорциональным телом, целыми пальцами и без неизлечимых болезней, то почему не может с-существовать их п-полная противоположность, то есть кто-то т-т-такой, как я. Статистически это м-м-маловероятно, но не невозможно.

Так что вот она я, п-п-прямо перед вами, маловероятная, но возможная.

Польша

Женщина идет к парку, который видела только на фотографиях в интернете. Она обходит лужи, оставшиеся после дождя на неровном тротуаре, и пытается избежать брызг от проезжающих машин.

Через две улицы она поворачивает налево и оказывается прямо перед входом в парк.

Вблизи он кажется больше, чем на фотографиях. Она видит несколько скамеек, установленных вокруг площадки с качелями, подходит к одной из них, не замечая, как ее ботинки хлюпают по грязи.

Она знает, что ищет, и, возможно, именно поэтому сразу видит это: красную горку, высокую, старую, железную, сильно отличающуюся от остальных. Она думает, что это самая любимая горка девочки.

Откуда она могла знать это? Это был еще один из тех вопросов, которые не давали ей покоя. Но, осмотревшись, она поняла, что в этом не было ничего удивительного: из всех конструкций на площадке именно эта горка выделялась больше других. Любой ребенок выбрал бы именно ее.

В конце концов, вся жизнь – череда вероятностей, улыбается она.

Она осматривается, и у нее возникает странное чувство. Она стоит в незнакомом парке, в городе, куда она приехала впервые. И все же ей кажется, что она уже была здесь. Причуды разума, думает она.

Она продолжает смотреть по сторонам, не замечая мужчину, который наблюдает за ней из-за деревьев, стараясь оставаться незамеченным. Мужчину, который выжидает.

Женщина достает телефон и ищет на карте маршрут до следующего адреса, который может стать еще одним доказательством. Конечно, это не значит, что то, что она ищет, существует в реальности, но сможет подтвердить, что девочка потратила немало времени на исследования.

Женщина улыбается. Иногда последовательно рассказанная ложь может заставить нас усомниться в правде.

Это примерно в тридцати пяти минутах от парка. Она могла бы взять такси, но ей всегда нравился дождь, поэтому она решает идти пешком.

Наблюдающий за ней мужчина только рад такому решению: будет намного проще следовать за ней пешком, чем на машине.

– У меня отметины по всему т-т-телу, большинство из них – шрамы от операций, но есть и другие, странные, которые у меня с самого рождения. Например, есть одна очень необычная, вот тут, – она слегка приподняла рубашку, и я увидела отметину, которая напомнила мне ту, что была у меня на лбу, прямо над бровью, – красивая, да?

Я кивнула.

– Она н-н-не похожа на ту, что у вас на лбу, – сказала она мне, словно прочитав мои мысли, – ваша появилась в результате несчастного случая.

Я хотела ей возразить, ведь эта отметина была у меня с самого рождения, а не из-за несчастного случая, но предпочла промолчать. В итоге оказалось, что она была права.

– К-к-как вы, наверное, уже поняли, я т-т-также страдаю синдромом Туретта. Время от времени у меня н-н-начинаются нервные тики, которые я не могу к-контролировать. Я чешу нос, пожимаю плечами, дергаю головой, запинаюсь, когда говорю, за-за-заикаюсь на разных звуках, а иногда просто выкрикиваю ругательства, сама того не желая. Обычно это усиливается, к-к-когда я нервничаю. Если я спокойна, это не т-т-так заметно. Сейчас я у-уже п-привыкла, а вот раньше было совсем н-н-не просто.

Я представила, каким было ее детство.

– Д-д-для этого мне и нужна шляпа, – продолжила она. – К-к-когда я замечаю, что она начинает шевелиться, значит, у меня снова тики. Иногда – черт! – о тиках я догадываюсь по с-с-странному выражению лица того, кто в этот момент стоит п-передо мной, вот к-к-как было с вами, к-к-когда мы начали разговаривать.

Мне стало стыдно, но откуда она могла знать? Как ей удавалось улавливать каждый мой жест, каждую эмоцию?

– Не волнуйтесь, я знаю, что вы не со зла, это естественно. Я привыкла, что на меня с-с-смотрят странно, смеются, думают, что я от-отсталая. Когда я приходила в школу в д-д-день рождения, меня всегда поджидал забавный подарок от моих одноклассников: погремушка, книжка со скороговорками, намордник или смирительная рубашка. Однажды мне подарили колпак с колокольчиками и на перемене заставили его надеть, а потом делали с-с-ставки, пытаясь угадать время, к-к-когда он зазвонит.

Одним из самых моих распространенных прозвищ в д-д-детском саду, а потом и в ш-ш-школе, было Фрэнки, типа Франкенштейн, ну, вы понимаете. В каком-то смысле они были правы: похоже, что меня сшили из разных кусков, просто не доделали.

У меня к горлу подступил ком.

Вдруг я заметила у нее странное выражение лица, как будто она хотела заплакать, но знала, что сейчас не время. Как будто она искала, куда можно спрятать боль, которую причиняли ей ее же слова.

Я не знала, что делать, не знала, что сказать, в какой момент прервать этот монолог.

– Д-думаю, вам уже сказали, что – ну! черт! – вы не первый психолог, который приходит сказать мне о том, что я и так уже знаю: что я умру. Были и другие, я помню как минимум шестерых. Большинство не продержалось и недели.

Она замолчала, и я решила воспользоваться этим моментом, чтобы наконец начать разговор:

– Почему?

– С не-не-некоторыми я отказалась общаться с с-с-самого начала: они все время говорили и говорили, я не хотела их перебивать.

Луна засмеялась:

– Ну, с одной вроде п-п-получилось наладить контакт. В первые дни казалось, что она искренне интересуется моими чувствами. Проблема возникла, когда она начала задавать вопросы.

– В чем же проблема, Луна? Наша работа как раз в том, чтобы задавать вопросы.

– Ей не нравились мои ответы.

Она снова неосознанно дернула плечами и почесала нос.

Я заметила выражение боли на ее лице.

– Этого не может быть, Луна. Мы, психологи, привыкли ко всем видам ответов, к любым реакциям. Это наша работа.

– Не все психологи г-г-готовы ко всем видам ответов, уверяю вас.

Мы обе замолчали. Она снова почесала нос и дернула плечами. Снова это выражение боли на лице.

Она слегка пошатнулась.

– Что ж, – я решилась прервать повисшее молчание, улыбаясь и стараясь не акцентировать внимание на том, что вижу, – значит, меня ждут непростые времена.

– Нет, думаю, что с вами б-б-будет по-другому.

– Почему? – спросила я удивленно.

– Потому что у нас с вами есть кое-что общее.

– Что же это? – снова спросила я, ожидая какой-нибудь совершенно невинный ответ. Но все получилось с точностью до наоборот. Именно тогда я поняла, что должна быть осторожнее с вопросами, которые я задаю этой девочке.

– Мы с вами пережили одинаковую боль, – сказала она, глядя мне в глаза. – Днем ее не так заметно, но к-к-каждую ночь она обязательно приходит навестить нас. Это боль утраты. Она никогда не проходит, потому что заменяет собой человека, который ушел.

Бумаги, которые я все еще держала в руках, упали на пол. Я застыла, пристально глядя на нее, не смея отвести взгляд, не смея даже моргнуть. Я думала, что если не буду моргать, то смогу скрыть слезы, подступившие к глазам.

Я медленно наклонилась, чтобы собрать бумаги. И там, скрывшись от ее взгляда, я позволила слезам и боли вырваться наружу.

Откуда эта девочка могла знать обо мне такое?

Семь лет назад

Черная, почти новая машина среднего размера едет по дороге, на которой, по крайней мере на данный момент, нет виноватых. Мать и сын возвращаются домой. Обычно их путь занимает всего полчаса. Пока по той же радиостанции, что и всегда, крутится одна и та же музыка, мать размышляет, как вместить в сегодняшнее расписание троих своих пациентов, бассейн ребенка и поход в супермаркет.

Ребенок, оставшись за рамками этой жизненной головоломки, сидит на заднем сиденье, любуясь пейзажем. Ему всегда нравилось наблюдать за тем, как за окном на полной скорости проносятся дома и деревья. Особенно он любит ездить на машине в дождливую погоду, потому что тогда он может рисовать прямо на окне, повторяя пальцами путь капель, стекающих по стеклу. Но сегодня дождя нет, светит солнце, видимость хорошая, так что даже погода не поможет смягчить ситуацию.

В тридцати километрах отсюда по встречной полосе едет другая машина, красная, чуть побольше и не такая новая, а ее скорость гораздо больше разрешенной.

На передних сиденьях едут мать и дочь. Дочь надела наушники, как только села в машину. Она ни на секунду не отрывается от видеороликов на телефоне и прямо сейчас слушает советы шестнадцатилетнего эксперта, как скрыть прыщи при помощи косметики определенной марки.

Мать левой рукой держит руль, правой – мобильный телефон. Ее внимание периодически переключается с дороги на рабочий чат, где присутствуют все коллеги, кроме начальника. Звуковые уведомления заставляют ее нервничать, но она не решается отключить их. Разговор коллег принимает направление, которое ей совсем не нравится.

Постепенно расстояние между двумя машинами сокращается.

Две машины, две истории, четыре жизни. Теперь их разделяет всего десять километров.

Откуда эта маленькая девочка могла знать обо мне такое?

Это было очень личное, об этом нигде никогда не упоминалось, даже в местных газетах.

Я медленно встала, повернулась к ней спиной и начала раскладывать бумаги, стараясь незаметно вытереть слезы.

Возможно, это была просто случайность. Возможно, девочка уловила в каком-то из моих выражений лица нотки грусти, не более того. Я аккуратно все разложила на столе и придвинула стул, чтобы сесть рядом с ней.

– Луна, ты знаешь, почему я здесь? – спросила я, глядя ей в глаза, не скрывая, что плакала.

– Да, чтобы сказать мне, что я умираю, – ответила она.

– Нет, я здесь для того, чтобы эти дни стали лучшими в твоей жизни.

– Понятно, – сказала она. Я заметила гримасу боли на ее лице. Это напоминало мне конец детского праздника, тот самый момент, когда в надувной замок перестают подавать воздух.

Она подняла одеяло и медленно легла, словно из нее выкачали всю энергию. Ее шляпа упала на пол, а вслед за ней и светлый парик. Я отвела взгляд: кожа на ее голове, на которой почти не осталась волос, представляла собой лабиринт из шрамов.

Она постаралась ухватить одеяло, но оно выскользнуло из пальцев. У нее не осталось сил, чтобы удержать его.

– Луна, что с тобой? Ты в порядке? – спросила я, помогая ей укрыться.

– Я устала, очень устала. Значит, скоро мне будет очень больно, всегда так. П-п-просто на этот раз все как-то быстрее. Может, п-п-потому, что на этот раз близко, совсем близко… на этот раз очень близко.

– Близко? Что близко?

– Мне больно, мне очень больно… – сказала она, подергиваясь от спазмов.

– Что у тебя болит, Луна? Что у тебя болит?

– В этом-то и проблема. Я не знаю, – ответила она, закрывая глаза.

В тот день я не поняла этой фразы, на самом деле, я вообще не понимала, что происходит.

Она обессиленно взяла меня за руку.

– Позовите медсестру… – прошептала она.

– Что?

– Позовите медсестру. Позовите медсестру… п-пожалуйста… кнопка, красная кнопка.

Я нажала на красную кнопку.

Она закрыла глаза, а я так и осталась стоять, сжимая ее руку.

Что у тебя болит, Луна?

В этом-то и проблема. Я не знаю.

Семь лет назад

Десять километров.

Это расстояние, разделяющее две машины, красную и черную, которые едут по одной и той же дороге навстречу друг другу. Видимость идеальная, движение свободное.

В одной из машин, в черной, женщина продолжает думать о том, как успеть все, что ей нужно сделать: возможно, если она сейчас сходит за покупками, она успеет не только сводить сына в бассейн, но и принять одного из пациентов.

Ребенок, наблюдающий с заднего сиденья за происходящим снаружи, вдруг говорит: «Мама, я сейчас описаюсь».

Она слышит его, но не отвечает, продолжая искать решение головоломки. Мальчик, нервничая, все сильнее сжимает колени, будто это может ему как-то помочь.

«Мама, я сейчас описаюсь», – повторяет он более настойчиво. Мать молча нажимает на педаль газа.

Ребенок, возможно, думая, что мать его не слышит, или, может, потому что он действительно больше не может терпеть, говорит: «Мама, я больше не могу!»

Именно в этот момент его мать кричит: «Я тебя слышу! Я тебя слышу! Я тебя слышу!»

Она кричит от злости, но не на него, а на весь мир, на приближающийся вечер, на жизнь, не оставляющую ей ни одной свободной минуты, на часы, которые невозможно остановить. Расплата не заставляет себя долго ждать: напуганный ее криком ребенок намочил трусы, штаны и сиденье автомобиля. Больше она не говорит ни слова.

В другой машине, в красной, девочка-подросток продолжает сидеть, уткнувшись в мобильный телефон. Ей надоело видео инфлюэнсера, и теперь она читает сообщения в группе друзей. Какой-то парень прислал ей фото в обнаженном виде. Она нервничает и быстро пролистывает изображение. Косится на мать: та ничего не заметила. Потому что, к счастью, голова ее матери занята другим.

Другое – это сообщения, не перестающие сыпаться в рабочий чат, оповещений о которых девочка не слышит из-за наушников и от которых ее мать переживает все больше и больше.

Она уже несколько минут ведет машину, держась за руль всего одной рукой: другой она пролистывает сообщения в телефоне. Краем глаза женщина видит, что одна из коллег, ее заклятый враг, пишет что-то, что ее непосредственно касается. Она начинает нервничать еще сильнее.

Между двумя машинами остается пять километров.

Польша

Пройдя под дождем множество улиц, женщина подходит к нужному дому, адрес которого отображается на карте в телефоне.

Она смотрит по сторонам, ей кажется, что она в реальности переживает то, что столько раз видела в интернете. Практически все совпадает, даже мельчайшие детали: цвет уличных фонарей, форма мусорных баков, тротуарная плитка. Она вдруг замечает, насколько похожи друг на друга дома в этом районе. Издалека она видит то, ради чего пришла: белый фасад, ограду с черными воротами и красным почтовым ящиком. Первый этаж, затем второй и мансарда.

Она поднимает голову и видит круглое окошко, украшенное изображением единорога. Она приближается к дому, проходит мимо фасада и замечает то, что ее поражает: прямо напротив припаркована та самая машина, на которой уехала девочка.

Она украдкой заглядывает в маленький садик, скрытый между оградой и внутренней частью дома: различает баскетбольный мяч, игрушечный грузовик и желто-синий велосипед.

Она идет по тротуару, пока не доходит до угла. Там она останавливается, не зная, что делать дальше. Смотрит по сторонам: вокруг никого, только дождь и холод, пробирающий до костей.

Она решает зайти в кафе.

Поворачивает обратно, пересекает улицу и останавливается перед дверью ближайшей кофейни. Уже заходя внутрь, она понимает, что девочка может быть там, внутри.

По ее телу пробегает дрожь.

Тут же пришла медсестра с небольшой тележкой, полной лекарств, проводов и мониторов. Она ни о чем не спросила, даже не посмотрела на меня, надела на палец девочки какой-то приборчик и стала наблюдать за индикаторами.

Взяла шприц и что-то ввела ей.

Затем она взяла девочку за руку, осмотрела ее шею, глаза. Пока лицо девочки не начало расслабляться, медсестра так и стояла рядом с ней.

– Не пугайтесь, иногда это с ней случается, но это нормально, и чем больше вы будете здесь находиться и видеть, что происходит… – сказала она мне, словно разговаривала сама с собой.

– Все случилось так внезапно, мы разговаривали и…

– Да, так оно и бывает, правда, на этот раз можно было это предвидеть, а никто ничего не заметил. Иногда мы так заняты попытками спасти одну жизнь, что забываем, что можем потерять другую.

– Что? – Я уже ничего не понимала.

– Ну, это сложно объяснить. Луна иногда испытывает боль, скажем так, особого характера.

– Да, она так и сказала, что ей очень больно, но она не сказала, что у нее болит, – продолжала я.

– Да, так и есть, – ответила медсестра.

– Но ведь это невозможно, она должна понимать, что у нее болит: рука, грудь, голова.

– Не всегда так. Бывают боли, которые приходят без предупреждения и начинаются ниоткуда. Вот, посмотрите сюда, видите? – спросила она, указывая на аппарат. – Напряжение, пульс, уровень кислорода. У нас есть все возможные показатели, но ни один из них не способен измерить боль, не говоря уже о боли, которую испытывает она. Думаю, у нас никогда не будет такого прибора, который смог бы измерить боль этой девочки. Есть люди, способные выносить такое, о чем ни вы, ни я даже не подозреваем. Луна одна из них.

– Ассоциированная гиперчувствительность? – спросила я. Мое образование требовало на все навесить ярлыки.

– Мы всегда стремимся всему дать название. Наверняка она бы объяснила это как-то по-другому, куда более удивительно и, конечно же, менее правдоподобно.

– Я не понимаю.

– Если вы умеете слушать, в конце концов она заговорит, – ответила она, осторожно опуская руку Луны на кровать. – Сегодня, когда вы вошли, произошло что-то необычное. Она обычно почти ни с кем не разговаривает в первый день, и вдруг сегодня… это очень странно.

Я не знала, что сказать.

– Ладно, уже поздно. Луна наверняка проспит несколько часов. Лекарство, которое я ей дала, довольно сильное, так что возвращайтесь завтра, – сказала медсестра.

Я вышла, и Айла погасила свет.

В тот день по дороге домой я не переставала думать о фразе, которую она произнесла: «Мы с вами пережили одинаковую боль». Откуда она могла знать?

Я решила вечером попробовать поискать в интернете, была ли где-нибудь опубликована информация о том, что произошло, упоминалось ли где-нибудь мое имя, имя моего бывшего мужа… его имя.

Он… Как всего две буквы могут причинять столько боли?

Я сидела в машине, пытаясь найти хоть какой-нибудь способ изменить прошлое.

Семь лет назад

Пять километров разделяют две машины и четыре жизни.

В одной из машин женщина раскаивается в том, что накричала на своего сына: он ведь ни в чем не виноват. Отчасти она понимает, что сделать ему больно – значит сделать больно самой себе. Она еще незнакома с теорией Луны, но уже подспудно переживает ее в своем сознании. «Как только вернемся домой, я попрошу у него прощения, обниму его, укушу за ушко, за шею, за нос, защекочу его всего, а потом мы вместе будем смеяться, и все останется в прошлом», – думает она.

Но проблема в том, что наши планы всегда зависят от событий будущего, и это то, что мы меньше всего можем контролировать.

Малыш тихонько плачет, стараясь не издавать ни звука. Он не понимает, почему его мать, которую он безоговорочно любит, вдруг накричала на него. Он не знает, как скрыть то, что с ним произошло. Через несколько секунд это уже не будет иметь значения.

В другой машине девочка-подросток продолжает жить в своем виртуальном мире, не обращая особого внимания на то, что происходит в мире реальном, если быть точнее – слева от нее. Там, на той стороне вселенной, ее мать приходит в ярость из-за негативного комментария о ее работе. Она просто не может в это поверить, ей нужно срочно ответить!

Она берет в руки телефон, чтобы написать все, что думает. Она бросает взгляд на дорогу, но видит лишь черную машину где-то вдалеке.

Польша

Она открывает дверь и заходит внутрь.

Украдкой оглядывает интерьер кафе.

Смотрит на барную стойку, на места возле окна, на столики в дальнем углу. Ничего. В зале почти никого нет, ни следа девочки.

Она вздыхает: все же так намного лучше.

Она оставляет зонтик у входа и подходит к стойке, где официантка коротает последние рабочие часы перед тем, как отправиться домой. Это молодая девушка, которой нравится аромат свежеиспеченного хлеба, улыбки незнакомцев, которым она придерживает дверь, выражения лиц клиентов, которые вдруг замечают, что им нарисовали сердечко на кофейной пене.

При этом она терпеть не может запах табака, людей, которые не здороваются, и матерей, которые кричат на своих детей просто так, без всякой причины, только потому что день не задался.

Она от рождения наделена особым кулинарным талантом, но так и не может решиться начать свое дело – всю жизнь она работает на других. Когда-нибудь, продолжает она говорить себе на протяжении уже пяти лет.

Женщина, которая только что вошла, пытается говорить по-английски.

– A сaffelatte, please[1], – произносит она с улыбкой, вытирая капли дождя, все еще стекающие по лбу.

– Ок, one moment[2], – также улыбаясь, отвечает официантка.

Женщина осматривается: нет, девочки нет.

Буквально через минуту на стойке появляется чашка с кофе.

Она берет ее и ищет место, где можно присесть. Выбирает небольшой столик в углу, рядом с креслом. Она вешает пальто на спинку кресла, садится и руками обхватывает теплую чашку.

Она подносит чашку ко рту, собираясь подуть на кофе, и в этот момент замечает, что на пенке нарисовано сердечко. Улыбаясь, она смотрит в сторону бара.

Официантка улыбается в ответ.

Держа чашку в руках, она наблюдает за людьми вокруг. Замечает двух женщин, которые болтают, постоянно перебивая друг друга. Как будто цель этого разговора не в том, чтобы пообщаться, а в том, чтобы произнести как можно больше слов, пусть даже их не услышат.

Справа, примерно через три столика, молодой мужчина неотрывно смотрит в экран своего телефона. Он быстро двигает пальцем по стеклу, возможно ища что-то важное.

Проходят минуты.

Заходит мать с ребенком, заказывает еду навынос. Две женщины продолжают оживленно беседовать, не понимая, кто кого перебивает. Пожилая пара неторопливо уходит, оставив несколько монет на барной стойке.

Именно в этот момент входит пожилой мужчина в черном пальто, доходящем почти до пола, и военных ботинках, слегка запачканных грязью. Он оставляет зонтик у входа и подходит к барной стойке.

Он вежливо обращается к официантке, и через пару минут она подает ему кофе. Он оглядывается и выбирает столик напротив той женщины, которая шпионила сегодня за маленькой девочкой в школе.

Мужчина смотрит на нее.

Женщина смотрит на него.

И что-то происходит.

В стенах больницы становится темно.

С наступлением ночи постепенно стихают последние звуки: тележки с остатками ужина, прощания медсестер при передаче смены, стоны, преисполненные боли, усталости и безнадежности, которые теряются среди коридоров, постепенно наполняющихся сумерками. Теперь все палаты могут отдохнуть.

Но одна палата не отдыхает, потому что девочка, находящаяся в ней, кажется, оправилась от приступа боли. У нее не так много сил, и все же она намерена сделать то, что стало для нее привычной рутиной перед сном. Она садится на край кровати, свесив ноги. Она смотрит на них, как человек, смотрящий на море с высоты скалы. Глядя на нее, сидящую в таком положении, никто бы не подумал, что этой девочке с каждым днем становится все труднее ходить.

Она смотрит на цифры, недавно нарисованные на доске за дверью: пока что ни в одной из них нет символа бесконечности.

Она медленно усаживается в позу лотоса на середине кровати и надевает на голову шляпу, чтобы полностью утонуть в ней. Она погружается в свой мир.

Мир, где невозможно отличить вчерашний день от завтрашнего, где не нужны часы, где можно в мгновение ока переместиться из одного места в другое, иногда совершенно неожиданное. Лабиринт, из которого можно выбраться, следуя только за своими ощущениями.

Она проводит так два часа, хотя ей кажется, что прошло всего несколько секунд. Когда она наконец возвращается, она чувствует, что у нее, как всегда, кружится голова от смены реальностей.

Ей кажется, что теперь у нее достаточно сил, чтобы прожить этот вечер. Но как только она встает, она понимает, что ошиблась и сегодня ей снова придется воспользоваться инвалидной коляской.

Все же она добирается до шкафа самостоятельно.

Оттуда она достает рюкзак, спрятанный какое-то время назад.

Одним движением, стараясь не упасть, она высыпает все содержимое на кровать: флакон туалетной воды, наушники, спички, ракушка, банка с песком, несколько пачек печенья, конфеты и коробка в форме сердца.

Именно ее она берет с особой осторожностью, поскольку знает, насколько хрупким является ее содержимое. Это единственная вещь, которую она не возьмет с собой, а снова спрячет в глубине шкафа.

Все остальное она соберет обратно в рюкзак и повесит его на спинку коляски. Теперь она готова.

Она садится и достает свой мобильный, чтобы войти в приложение.

Ждет несколько минут. Готово.

Руками она приводит колеса в движение и выезжает в коридор, который в эти часы уже спит.

Наступает ночь.

Семь лет назад

Черная машина едет по шоссе со скоростью девяносто километров в час. Примерно в пятистах метрах красная машина движется по другой полосе на скорости около ста десяти километров в час. При таких скоростях до их встречи остается примерно девять секунд. В случае, если один из автомобилей вылетит на встречную полосу, время, оставшееся до их встречи, не изменится, а вот последствия будут совершенно иными.

В черной машине царит неловкая тишина: мать чувствует себя подавленной из-за того, что накричала на сына. Она думает, что, как только они вернутся домой, все обязательно уладится, ведь в таком возрасте дети не знают, что такое обида.

В красной машине девочка-подросток грустит, потому что никто не ставит лайки под фото, которое она только что выложила в сеть. Она не понимает почему. Шикарная фотография, где она широко улыбается, стоя рядом с подругой. «Может, – думает она, – надо было надеть кофту с декольте поглубже или облегающую футболку без бюстгальтера, чтобы было видно соски, или выложить ту фотку, где я летом в бикини на пляже». Она еще не знает, что именно эта фотография, которую она опубликовала только что, получит больше всего лайков, потому что станет последней.

Раздраженная женщина за рулем, ее мать, читает сообщения, появляющиеся в групповом чате. Она не может согласиться ни с одним из них, поэтому решает ответить прямо сейчас, одним глазом следя за дорогой.

Фраза слишком длинная, и автокорректор добавляет слово, которое она не собиралась писать. Именно в этот момент, когда она решает удалить лишнее слово и написать все заново, она отвлекается от дороги примерно на две секунды. Их оказывается достаточно, чтобы на скорости сто десять километров в час вылететь на встречную полосу ровно в тот момент, когда приближается черный автомобиль.

Женщина за рулем черной машины яростно жмет на клаксон и пытается уйти от столкновения, поворачивая резко направо, к обочине. Мальчик, сидящий сзади, видит, как внезапно меняется картинка за его окном. Он очень напуган. Но это лишь секундный испуг: смерть окажется намного быстрее страха.

В красной машине девочка-подросток даже не успеет оторвать взгляд от своего телефона, не успеет снять наушники и посмотреть на мать… но фотография уже опубликована. Когда ее увидят, никто даже не будет знать, что эта девушка теперь существует только в виртуальном мире, поскольку в мире реальном ее больше нет.

Женщина, которая писала сообщение, уже ничего не может сделать, у нее не осталось времени даже на то, чтобы нажать на тормоз. У нее осталась лишь секунда, чтобы увидеть, как огромное темное пятно занимает все пространство вокруг.

Красная машина с силой врезается в заднюю часть черного автомобиля, как раз там, где сидел маленький мальчик.

Две машины замирают в смертельном объятии: железо и плоть, кровь и скорость, жизнь и смерть – все сплетается в единый клубок катастрофы.

Польша

Когда их взгляды пересекаются, что-то происходит.

Она вспоминает необыкновенный мир Луны, все те правила, с помощью которых она находила объяснения даже самым странным моментам в жизни.

Почему к одним людям вы испытываете привязанность, едва познакомившись с ними, а к другим нет? Что объединяет людей? Почему, лишь посмотрев друг на друга, они начинают улыбаться? Почему люди влюбляются? Почему одни люди тебе интересны, а другие нет?

На эти вопросы у Луны всегда были ответы. В ее мире, в том, что родился внутри больничной палаты и поселился в огромной шляпе, все ответы были возможны, все ее рассуждения имели смысл. Но принять реальность снаружи было намного сложнее.

Женщина снова смотрит на незнакомца, который отвечает ей улыбкой. В течение многих минут они украдкой наблюдают друг за другом, по очереди отводя взгляд.

Он ищет предлог, чтобы подойти. Она смотрит на него, потому что его лицо кажется ей знакомым.

Так проходит весь вечер: молодой парень продолжает нервно листать экран телефона, официантка убирает столики в зале. Две женщины, которые разговаривали, не слушая друг друга, уже ушли, а пожилой мужчина в черном пальто почти допил свой кофе.

То, что происходит дальше, не имеет никакого объяснения для женщины, привыкшей к реальности, основанной на правилах и нормах. Но это происходит.

Она вдруг с удивлением смотрит на мужчину, потому что ей кажется, что все это уже было раньше. Почему-то она знает, что сейчас он достанет из кармана несколько монет, положит их пирамидкой на стол, и, когда в руке останется последняя монета, он подбросит ее в воздух, а затем поймает, чтобы посмотреть, что выпало: орел или решка.

Как психолог, она знает, что дежавю – это всего лишь ловушка сознания, технический сбой в работе мозга. Если верить одной из основных теорий, ощущение дежавю возникает, когда происходящее сохраняется сразу в долговременной памяти, из-за чего кажется, будто это событие мы уже переживали раньше. Но она-то знает, что это не дежавю, потому что еще ничего не произошло. Потому что сейчас, если это действительно случится, это будет больше похоже на предсказание будущего.

И пока она продолжает прокручивать в голове невозможные сценарии, мужчина достает из кармана несколько монет, кладет их одну за другой на стол, возводя небольшую пирамидку, и, прежде чем положить последнюю монету, он подбрасывает ее в воздух, чтобы тут же поймать. Он смотрит на монетку и улыбается. А затем кладет поверх остальных.

Мужчина нашел предлог, чтобы приблизиться к ней. Вот почему он встает, надевает пальто и, вместо того чтобы идти к выходу, направляется прямиком к женщине, которая изо всех сил сжимает чашку с кофе, пытаясь скрыть дрожь в руках.

Под покровом ночи девочка в инвалидном кресле выезжает из своей палаты, чтобы попасть в соседнюю. Она всегда сначала заходит сюда, потому что именно тут ей придется потратить больше всего сил.

Луна въезжает и медленно закрывает дверь. Едва завидев ее, женщина тут же поднимается с кровати. Сначала она ее не узнает и смотрит с недоверием. Но Луна уже к этому привыкла, она просто улыбается и открывает свой рюкзак.

Достает несколько вещей и медленно, с неимоверным усилием, встает на ноги. Она смотрит на свои ноги, как будто уговаривая их: это всего лишь на минутку.

И в следующие минуты происходит волшебство.

После, измученная, она снова садится в кресло. Ей понадобится некоторое время, чтобы прийти в себя.

Наконец, набравшись сил, она снова открывает дверь и выкатывает кресло. Никто ее не видит.

Луна проезжает несколько метров вперед, чтобы попасть в палату, на двери которой нарисована большой красный круг. Он служит подсказкой для женщины, каждую секунду забывающей о настоящем.

Она спит, но Луна знает, что в любой момент она может проснуться с криками, в гневе. Сегодня она постарается этого избежать.

Визит сюда длится не более минуты. Иногда, если женщина не спит, бывает дольше.

Но сегодня не такая ночь.

Луна выезжает оттуда и двигается дальше, заглядывая по очереди в разные палаты на этаже, пока не добирается до лифта. На нем она отправляется в детское отделение: место, где должна находиться и она сама. Она заглядывает в несколько палат – каждый раз в разные, – оставляя конфеты в обмен на бумажки. Их она чуть позже спрячет в коробке в форме сердца.

Спустя несколько минут она снова поднимется на лифте, чтобы заглянуть в последнюю на сегодня палату: 444. Палату, которую она всегда оставляет напоследок.

После разговора с Луной, едва вернувшись домой из больницы, я тут же принялась искать информацию о себе, о моем бывшем муже, о моем сыне, об автомобильной аварии, сломавшей мою жизнь.

Каждый поисковый запрос пробуждал воспоминания, а каждое воспоминание, в свою очередь, приносило боль. Потому что боль от потери части себя никогда не проходит.

Через несколько часов я просмотрела сотни страниц и едва смогла отыскать четыре или пять статей, где вскользь упоминалось о том, что произошло: столкновение двух автомобилей на шоссе, не более того. Нигде не говорилось о погибших. Нигде не упоминалось мое имя. Ничего.

Откуда эта девочка могла знать обо мне такое?

Двенадцать лет назад. Луна начинает говорить

Девочка, которая, в отличие от других, не плакала при рождении, продолжает расти не совсем так, как другие дети, потому что все в ее жизни происходит не вовремя. Она научится произносить множество разных слов, прежде чем ей исполнится год, но в течение нескольких месяцев никто, даже ее мать, не будет понимать, что она говорит. Девочка будет выдавать слова, между которыми не будет никакой связи, издавать звуки, делая разные ударения, выражаться странными синтаксическими конструкциями. На самом деле, она не сможет произнести ни одной целой фразы на протяжении долгого времени.

В полтора года обеспокоенная мать отведет девочку к логопеду и на этот раз узнает удивительную правду: дело не в том, что девочка плохо говорит на этом языке, а в том, что она говорит на трех языках одновременно. Один язык, ее родной, это английский, другой – русский, третий – немецкий.

Логопед объяснит, что если ребенок слышит слова на других языках, то вполне нормально, что он будет включать их в свой словарный запас. Ненормально то, что он будет включать их настолько быстро. Мать ответит врачу, что она понятия не имеет, где девочка может слышать русскую и немецкую речь.

И хотя это кажется невозможным, Луна будет продолжать говорить на трех языках все лучше и лучше.

К пяти годам она будет в совершенстве владеть четырьмя языками.

В шесть лет языков станет пять.

И так будет продолжаться, пока к тринадцати годам она не заговорит свободно на десяти разных языках.

День 2-й. Больница

На следующий день, поднявшись на этаж, где была палата Луны, я подошла к дежурной стойке у входа и увидела черный бант.

– Она ушла, – сказала медсестра, едва сдерживая слезы.

Я подумала о Луне, и сердце мое бешено забилось.

– Кто? – испуганно спросила я.

– Миссис Паркер.

Я сразу почувствовала эгоистичное облегчение, которое мы испытываем, когда умирает кто-то чужой. Потому что смерть причиняет нам боль в зависимости от того, насколько близкой была наша связь с тем, кого уже нет. В то время я была еще незнакома с теорией Луны, но так мы живем изо дня в день.

– Она была у нас почти полгода. Мы сделали все возможное, но ее легкие не выдержали.

– Мне очень жаль, – сказала я не совсем искренне, ведь, когда вы не связаны с ушедшим человеком, это чувство сожаления длится всего несколько секунд.

Молчание.

Я стояла и смотрела на черную ленту на стене.

– Это то, что мы делаем уже много лет. Мы все здесь как одна семья. Несмотря на то что большинство пациентов неизлечимо больны, мы всегда заботимся о них и поддерживаем.

– Мне жаль, – повторила я и направилась к палате Луны.

Я прошла несколько метров по коридору, где лежали в основном взрослые больные. Я не понимала, почему Луну не поместили этажом выше, в детском отделении.

Я прошла мимо нескольких палат, пока не остановилась возле одной, на двери которой был нарисован большой красный круг. У двери стояла пожилая женщина, опираясь на ходунки.

– Вы мать Луны? – спросила она меня.

– Мать? Нет-нет, – вежливо ответила я.

– Вы уверены? – переспросила она, пристально глядя мне в глаза, как будто не веря тому, что я говорю.

– Да, конечно, я уверена, – улыбнулась я.

– Мы почти всегда уверены в том, в чем уверены, и почти никогда не уверены в том, в чем не уверены, – сказала она мне.

– Извините, я не мать Луны, – повторила я.

– Надо же, как жаль, – ответила она мне, меняя выражение лица.

Я чуть отступила в сторону, чтобы пройти.

Я шла по коридору, пытаясь вспомнить, что мне было известно о матери девочки. Сообщалось, что она умерла около шести или семи лет назад, также от рака.

Я уже отошла на несколько метров, когда снова услышала:

– Вы мать Луны?

– Нет, извините.

Я пошла дальше. Дверь в палату Луны была почти закрыта. Я медленно открыла ее, и увиденное меня очень удивило.

Польша

Мужчина в кафе подходит к женщине, которая изо всех сил сжимает в руках чашку.

Она смотрит на него, сама того не желая. Я его откуда-то знаю? Она думает, что это невозможно, тем более за столько километров от дома. Что, если он видел меня возле школы?

Мужчина подходит к столику.

Женщина подносит чашку к лицу, словно этот жест может защитить ее от какой-то угрозы.

Он улыбается и говорит ей что-то на незнакомом языке.

– Sorry, I don't understand[3], – отвечает она.

– Oh, ok… it's your coat, it's on the floor[4]. – Он указывает на пол.

– Oh, thanks, thanks[5], – нервно отвечает она, ставит чашку на стол и поднимает упавшее пальто. Мужчина улыбается, разворачивается и уходит.

Женщина снова берет чашку, делает глоток и говорит себе, что всему есть логическое объяснение, что нет никаких кроличьих нор, никаких шляп, которые делают тебя маленьким только изнутри, но не снаружи. Возможно, существуют фокусы, но не волшебство, никакого волшебства. И все же она продолжает думать об этой пирамидке из монет.

Мужчина выходит из кафе и направляется к дому, у которого останавливалась женщина, прежде чем войти в кафе. Он спрашивает себя, что могло ее так заинтересовать. Он достает небольшой блокнот и записывает адрес и имена, указанные на почтовом ящике.

Идет вниз по улице.

Он пытался рассмотреть ее лицо, прежде всего лоб. Но было слишком темно, он ни в чем не был уверен. Придется попробовать еще раз.

Он поворачивает за угол и ждет, когда женщина выйдет. Он последует за ней, чтобы узнать, куда еще она ходит, с кем встречается, в каком отеле живет.

Пока он ждет, он снова достает письмо, которое получил несколько дней назад. На конверте был нарисован символ бесконечности, внутри лежала фотография женщины, на обороте были указаны координаты и время. Не было только даты, поэтому он приходил к школе каждый день в одно и то же время в течение последних двух недель, пока наконец не увидел ее.

Луна сидела на кровати в позе лотоса. Ее руки лежали на бедрах, шляпа полностью закрывала голову. Она сидела неподвижно, настолько неподвижно, что на мгновение я испугалась, что она не дышит.

Я осторожно постучала в дверь, чтобы не напугать ее и чтобы дать ей знать о моем присутствии. Я подошла к письменному столу, положила сумку и достала несколько документов.

Я продолжала наблюдать за ней какое-то время: маленькое тело, скрытое огромной шляпой.

Я воспользовалась возможностью, чтобы осмотреть всю ее палату. Почему ее поместили на этаже со взрослыми?

Я обратила внимание на висевшую на стене большую карту мира, где кнопками были отмечены разные страны. Чего я не заметила в тот день, так это маленькой доски, расположенной сразу за дверью. Эту доску я обнаружила чуть позже.

Спустя время Луна подняла руки, медленно приподняла шляпу и высунула голову наружу.

– Привет, – сказала она, открывая глаза.

– Привет, – ответила я с улыбкой. – Почему ты сидела в этой шляпе?

– Ну, эта шляпа с-служит мне для м-м-многих целей. Иногда это щит, иногда это место, где я исчезаю, а иногда она с-с-становится моим домом, – ответила она мне, почесав нос.

– Твоим домом? – улыбнулась я.

– Да – ну! – я там чувствую себя в безопасности. Но с каждым днем она с-с-становится все м-м-меньше.

– Шляпа?

– Да, конечно. М-м-может быть, моя голова растет, но я ее измеряла и знаю, что это шляпа уменьшается. Н-н-но только изнутри, с-с-снаружи она всегда такая, как и была.

Молчание.

Со временем я стала лучше понимать мир этой девочки. Мне стало ясно, что эта шляпа была для нее кроличьей норой Алисы. Она просто хотела найти для себя другой мир, пусть и не чудесный, но хоть немного лучше настоящего.

– И что там внутри? – спросила я.

– То, чего нет снаружи, – улыбнулась она. – Там, внутри, у меня нормальная голова, без шрамов, с такой гривой красивых и вьющихся волос. Иногда я блондинка, а иногда – ну! – брюнетка – так! А один раз у меня даже были рыжие волосы. В-в-внутри я гуляю по улицам, и никто н-н-на меня не оборачивается. Там я здорова. Там никто на меня не тычет пальцем, никто н-н-не смотрит косо. Там в-в-внутри я тоже хожу в школу, много школ. Н-н-но в этих школах одноклассники надо мной не смеются. Н-н-никто меня не обижает, потому что у меня есть друзья.

Она вздохнула.

Я крепко стиснула зубы.

– К-к-каждый день там, внутри, другой мир. Сегодня, например, я была в таком месте, где никто – черт! – не смотрел на меня. Там, внутри, мы все не похожи друг на друга, поэтому н-н-никто меня не трогает.

– Во внешнем мире, – я хотела добавить «в реальном», – мы тоже все не похожи друг на друга.

– Да, только одни больше н-н-не похожи, чем другие.

Я пыталась представить, через что ей пришлось пройти в детстве: нервные тики, судороги в плечах, постоянное почесывание носа, заикание, ее пальцы, инвалидное кресло…

Несколько минут мы стояли молча.

– Тебе уже лучше? – спросила я.

– Лучше? – Она почесала нос.

– Да, вчера ты меня здорово напугала.

– Ах да, спасибо, боль прошла. Шляпа очень помогает.

Я не знала, что ответить на это.

Между нами снова повисло молчание.

Я не понимала, с чего начинать терапию. Эта девочка была совершенно не похожа на всех моих предыдущих пациентов.

Я психолог, специализирующийся на неизлечимых больных. Я провела много лет, помогая людям принять смерть, ведь никто нас к этому не готовит. С момента нашего рождения тема смерти становится табу, ее избегают, о ней не говорят в семье, особенно в присутствии детей. Нас не учат осознанию того, что смерть – это часть жизни.

И если здоровым людям невыносимо думать об этом, то для неизлечимых больных все гораздо сложнее: они должны принять, что конец для них наступит раньше, чем ожидалось. К этому нужно добавить ухудшающееся качество жизни, постоянные боли, потерю самостоятельности, ограничения социальной жизни.

Моя работа состоит в том, чтобы сопровождать пациента на протяжении всего процесса, от принятия до скорби, пока он задается вопросами, на которые невозможно найти ответ: «Почему это случилось со мной? За что? Что я сделал?»

– Луна, я здесь, чтобы помочь тебе, если ты, конечно, захочешь. Но я прошу тебя быть со мной честной, я прошу, чтобы ты откровенно рассказывала мне, что ты чувствуешь, что ты думаешь обо всем происходящем, как это влияет на тебя. Если эта шляпа нужна тебе для того, чтобы сбежать от реальности… я бы хотела, чтобы ты сказала мне правду.

– Правду? Какую правду? – удивленно спросила она, открыв глаза так широко, что мне показалось, они вот-вот вылезут из орбит. Она снова почесала нос.

– Что ты имеешь в виду?

– Правд много, вы про к-к-какую спрашиваете? Мою? Вашу? Ту, что у врачей, или у той женщины снаружи, которая спросила, моя ли вы мать?

– Откуда ты знаешь? Как ты смогла услышать это с такого расстояния? – спросила я.

– Это не важно, долгая история. Д-для этой женщины вы моя мать, и это ее правда. Чью правду вы хотите узнать?

– Твою, – ответила я.

– Ладно, н-н-но при одном условии.

– Слушаю.

– К-к-когда я расскажу свою правду, вы не уйдете, к-как другие психологи, не оставите меня снова одну. Вы не будете считать меня ненормальной. К-к-когда я расскажу свою правду, вы пойдете домой. Сегодня вы не будете меня оценивать или осуждать. Можете сделать это завтра, но сегодня – нет. А завтра вы вернетесь, д-д-даже если только для того, чтобы попрощаться, но вы вернетесь.

Я согласилась:

– Договорились.

– Договорились, – ответила она и снова почесала нос.

И следующие несколько минут стали самыми сюрреалистичными за всю мою жизнь.

Польша

Женщина так и сидит, сжимая чашку в руках и пытаясь осмыслить произошедшее. Просто ее пальто упало на пол, не более того.

Это правда, что после знакомства с Луной ей трудно перестать искать тысячи объяснений каждому моменту в жизни, но в конечном итоге реальность всегда берет верх.

Она думает о стране чудес, которую придумала девочка. Она знает, что у нее не было злого умысла: Луна никогда не хотела обмануть ее. Луна просто верила в то, что говорила, это была ее правда. К сожалению, за пределами ее мира эта правда превращалась в ложь.

И, даже зная об этом, женщина все равно была сейчас там, в далеком уголке Северной Европы, в Польше, разыскивая ребенка и пытаясь доказать самой себе, что все это было ложью.

– Правда… правда в том, что, когда я надеваю шляпу, я могу жить жизнями других людей, – сказала она совершенно невозмутимо, без тени улыбки, с тем выражением на лице, которое обычно замечаешь у человека, говорящего правду.

– В каком смысле? – спросила я удивленно.

– Ну, это если в двух словах, конечно.

Я попыталась разглядеть в ее лице хотя бы намек на шутку, какой-нибудь подвох, специальный розыгрыш для нового психотерапевта, но нет.

– Когда я попадаю внутрь, – она натянула шляпу на голову, – я переношусь в другую жизнь. Я могу лазить по горам, нырять в море, бегать по лесу под дождем. Я могу переходить реки, прыгая с камня на камень, могу кататься на лыжах. Однажды я даже прыгнула с парашютом. Мы были недалеко от пляжа, и я чуть не приземлилась прямо на воду.

Здесь, внутри, я танцевала часами, путешествовала по многим странам, занималась разными видами спорта: футболом, бейсболом, теннисом. Я даже как-то видела себя с мячом для регби в руках! Здесь меня обнимали, как обнимают тех, кого любят, а не тех, кто умирает. Здесь я тысячу раз целовалась, и, хоть это и звучит невероятно, я даже влюблялась, а другие влюблялись в меня в ответ.

Пока Луна говорила, у меня сжималось сердце. Потому что эта девочка не могла в действительности жить чужой жизнью, не могла оказаться в чужих головах. Она просто рассказывала мне о том, что могут делать нормальные люди и что ей не было суждено пережить никогда. Возможно, она пыталась убедить саму себя.

Это был не первый случай, когда я сталкивалась с подобным поведением у неизлечимо больного человека – создать для себя выдуманную реальность, чтобы убежать от своей собственной.

Тот, кто не был так близок к смерти, никогда не сможет этого понять. Возможно, потому, что большинство из нас не осознают, что у нас все есть. Что мы можем выйти на пробежку, когда захотим, хоть и не делаем этого. Что мы можем перейти реку, прыгая с камня на камень, хотя нам это не интересно. Что мы можем отправиться на прогулку в горы и насладиться природой, хотя у нас нет на это времени. Большинству из нас знаком вкус поцелуев, ощущение бабочек в животе, которые начинают порхать от одного прикосновения, одного взгляда, одного произнесенного шепотом слова. Большинство из нас влюбляются, большинство из нас любят в ответ.

Как разум может защитить тех из нас, кому не суждено пережить ничего подобного? Единственным доступным ему способом – заставив нас поверить, что все это уже было.

Луна продолжала рассказывать мне обо всем, что пережила внутри своей шляпы, пока внезапно не замолчала. Она медленно подняла голову и посмотрела на меня, ища в моих глазах что-то, что помогло бы сохранить ее воображаемый мир. Я поняла это.

– Как давно это происходит с тобой? – спросила я.

– После смерти моей матери. Спустя несколько д-д-дней у меня н-н-начались – так! – сильные головные боли. Как-то утром я проснулась, вся дрожа. К-казалось, словно какой-то великан размозжил мне череп. Когда я открыла глаза, я испугалась по-настоящему: я ничего не видела. Я думала, что ослепла, что – дерьмо! – боль забрала последнее, что у меня осталось.

Это был один из худших дней в моей жизни. В течение нескольких часов я видела только темноту. Потом п-п-постепенно я начала различать тени и вдруг заметила, что глаза как будто открылись внутри моего сознания. Уже ночью, когда совсем стемнело, я начала видеть то, чего никогда не видела.

– В моей г-г-голове постоянно мелькали тысячи образов. Я н-н-не могла открыть глаза от боли. Днем мне нужно было находиться в темноте, но даже так ночью начиналось самое ужасное. Как только я засыпала, мне начинали сниться сны. Я просыпалась, засыпала, снова просыпалась и снова засыпала. И знаете, что самое удивительное? На следующее утро я помнила почти все, что видела во сне.

В первые – так! – дни я сходила с ума, потому что мое тело уже н-н-не могло понять, что реально, а что нет. Я уже не знала, мне это только приснилось или действительно п-п-произошло.

Мне н-н-начали давать лекарства, не понимая, что со мной происходит. Были дни, когда я не могла встать с кровати, едва могла пошевелиться. В конце концов после многих анализов объяснение нашлось: у меня оказалась опухоль в мозге. Но я-то знала, что дело было не только в этом: просто всю энергию м-м-моего тела забирал мой разум, п-п-потому что я проживала жизнь множества других людей.

Слушая ее, я боялась самого худшего. Согласно результатам последних обследований, болезнь достигла той стадии, когда опухоль начинает захватывать все: воспоминания, переживания, даже реальность.

Рак мозга может провоцировать депрессию, галлюцинации, паранойю различной степени тяжести. Мне встречались случаи, когда опухоль прорастала в те области мозга, которые отвечают за восприятие звука. Были и такие, когда опухоль полностью меняла личность пациента.

Если такое происходило с самыми обычными людьми, безусловно, это могло случиться и с такой одаренной девочкой, как Луна.

Мне было страшно, но я старалась сделать все, чтобы она этого не заметила. Я хотела понять ее, хотела узнать, что она чувствует.

– Как эти воспоминания приходят к тебе? – спросила я.

– Как с-с-сгусток энергии. Это как п-п-поток холода или тепла. Я не знаю, как это объяснить.

– Откуда приходит эта энергия?

– Отовсюду и ниоткуда. Я не могу сказать, откуда именно это начинается, и не думаю, что есть какая-то финальная точка. Я просто чувствую, что это проходит через меня.

Она молча посмотрела на меня:

– Мне жаль, но я не м-м-могу объяснить это по-другому.

Она почесала нос, а затем продолжила говорить:

– Несколько месяцев спустя я поняла, что у меня не могло быть с-с-столько мыслей, что они не могли быть только моими, потому что я не переживала всего этого. Они должны были принадлежать другим людям, не мне.

Я стояла молча.

– Это и есть моя правда.

Я не знала, что сказать. Я взяла свою сумку и убрала в нее документы.

– Большое спасибо, Луна, что рассказала. – Я поцеловала ее в лоб.

– До завтра, – сказала она.

– До завтра.

Как и обещала, я вышла из палаты, не задавая вопросов, не осуждая ее. Уже в коридоре, когда она не могла меня видеть, я расплакалась.

Мне хотелось пойти домой, сесть на диван и больше никогда не выходить, но у меня была назначена встреча с директрисой больницы. Она ждала моего отчета о том, как прошли первые два дня. В свое время она предупреждала меня, что придется набраться терпения, что Луна особенная, другая, но теперь я поняла, что было еще много вещей, о которых она мне не рассказала.

Пройдя несколько коридоров, я наконец добралась до ее кабинета. Дважды постучав в дверь и услышав приглашение, я вошла.

Польша

Женщина бредет по вечернему городу. В какие-то моменты, поворачивая за угол, глядя на фасады зданий или проходя мимо площади, она испытывает странное чувство, словно она уже была здесь. Чувство, которое ей совсем не нравится, потому что она его не понимает. Реальность должна подчиняться правилам, думает она.

Вот почему она ищет объяснение, которое все расставило бы на свои места: перед тем как приехать, она долго изучала город, просматривала в интернете туристические путеводители, маршруты и достопримечательности. Возможно, в ее подсознании сохранились образы, которые она теперь соотносит с реальностью.

Она ищет в путеводителе адрес одного из самых посещаемых ресторанов, в котором готовят лучший свекольный суп и пероги – популярные в этой стране вареники из тонкого теста с разной начинкой.

Чтобы добраться до места, понадобится около пятнадцати минут. Несмотря на дождь, здесь очень многолюдно.

Женщина входит, садится за столик у окна, как ей всегда нравилось, и делает заказ. Она снова заглядывает в телефон, чтобы посмотреть прогноз на завтра: будет дождь.

Но она все равно снова пойдет к школе.

Пока женщина ужинает, мужчина наблюдает за ней снаружи, скрываясь под навесом у входа.