Замок проклятых

Клубы черного дыма обвивают металлические поручни поезда в метро. Я моргаю – они исчезают.

Мы едем в метро, в нашем вагоне двадцать шесть пассажиров, включая нас. Самой младшей семнадцать (это я), самому пожилому – восемьдесят с чем-то (старик позади папы).

Мы с родителями не садимся, как и две женщины в чистых строгих костюмах: они опасаются их испачкать, присев на бесцветные сиденья. Немецкие туристы устроились в конце вагона, от них несет пивом и табаком. Четыре девочки-подростка в плиссированных школьных юбках сидят напротив меня, тесно прижавшись друг к другу, и о чем-то перешептываются.

Я смотрю на них и думаю: понравилась бы мне их жизнь или нет? Каждый день вставать утром в школу, жить по расписанию, возвращаться каждый день в свою спальню…

– Что скажешь о них? – спрашивает папа.

Я выгибаю шею, чтобы разглядеть названия учебников, выглядывающих из сумки с накладными звездочками: «Физика», «Математика», «Политология».

– Старшеклассницы.

– Больше ничего не скажешь?

Папа будто бросает мне вызов, поэтому я приглядываюсь внимательнее. Школьницы смотрят в экран телефона, который одна из них держит под странным углом. Я поворачиваю голову и вижу в другом конце вагона целующуюся парочку.

– Они снимают вон тех людей…

Я замолкаю, потому что одна из девочек вдруг поднимает голову и смотрит прямо на меня. Меня поражает, какие темные у нее глаза – черные как смоль.

Она оглядывается, будто раздумывает, как бы ей сбежать. В отличие от своих подруг она не накрашена, не носит ни бус, ни серег, ее явно больше волнует сам телефон, чем влюбленная парочка, которую он снимает. Это устаревшая модель телефона с одним объективом для съемки.

– Они взяли телефон черноглазой девочки, – шепчу я папе, меня едва слышно. – Возможно, те три испытывают ее? Если она пройдет испытание, они примут ее в свою компанию.

Я смотрю на папу, чтобы узнать, что он думает о моих предположениях. Он приподнимает густую бровь и одобрительно подмигивает мне, я улыбаюсь в ответ.

– Она доминиканка по происхождению, – тихо объясняет он, – ее мать работает в школе, так что, скорей всего, она боится попасть в беду.

Он ловит мой удивленный взгляд и добавляет:

– Я слышал на платформе, как она разговаривала с матерью по-испански по этому мобильному телефону.

Я возмущенно скрещиваю руки на груди.

– По правилам нельзя использовать полученную заранее информацию, и потом…

– Платформа тоже считается, мы же не только в вагоне играем…

– Когда начнешь учить меня испанскому? – перебиваю я папу. – Вы с мамой используете его как секретный язык, чтобы я не понимала!

– Ты достаточно взрослая для этой игры? – спрашивает мама – она всегда меняет тему, когда я прошу научить меня испанскому.

Или когда я упоминаю Аргентину, откуда они с папой родом. Она меняет тему всякий раз, когда я говорю об их прошлом.

– «Достаточно взрослая?» – повторяет папа. – Лив, твоя дочь по-прежнему обожает играть в прятки, а список правил, которые она придумала для этой игры, длиннее Конституции!

Родители хихикают, и, хотя я привыкла к их насмешкам, сегодня мне неприятно.

Краем глаза я снова вижу черный дым, он окутывает пассажиров вагона. Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но дым испаряется в ту же секунду, так же быстро, как и в прошлый раз, как будто никакого дыма и не было.

Вероятно, у меня глазная мигрень. Я сама поставила себе диагноз. На прошлой неделе я начала боковым зрением видеть какие-то пятна и посмотрела симптомы в интернете. Приступы длятся недолго, можно и не обращать на них внимания.

Я разглядываю четырех школьниц. Не могу не заметить, как изящно облегает их тела школьная форма, как блестят их ногти, как красиво они причесаны. Я смотрю на вьющиеся кончики своих волос, собранных в хвост, на свитер, который мне велик, на слишком длинные мамины джинсы… и меня охватывает чувство обделенности чем-то, чему я не могу дать названия.

Старик позади папы кашляет в платок. На нем остаются красные пятна. Он сворачивает его и опасливо оглядывается на женщину рядом, но она слишком поглощена телефоном, чтобы что-то заметить. На вид она сильно моложе его, скорей всего, это дочь старика.

– Пап! – Мой мозг снова работает в полную силу, будто внутри него активизируется большее, чем обычно, количество нейронов. Папа считает, что у меня сильный исследовательский инстинкт. Он называет меня прирожденным сыщиком.

– Что, Стелла?

– Этот человек кашляет кровью.

Папа поворачивается в сторону старика.

– Какие-нибудь еще симптомы заметила?

– Рауль! – возмущается мама. – Не поощряй ее.

Я присматриваюсь к пожилому мужчине, отмечаю, как кренится вправо его голова, будто частично сдутый воздушный шарик. Кожа на его лице сильно обвисла, как будто он слишком быстро сбросил вес.

– Может быть, у него рак, – говорю я довольно громко, – или СПИД…

– Прибереги детективные приемчики хотя бы до отеля! – перебивает мама.

– Что там исследовать? – спрашиваю я. – Рисунки на обоях?

Мама криво усмехается.

– Тебе обязательно быть Шерлоком круглые сутки семь дней в неделю?

– Папа Шерлок. Я Ватсон.

Папа улыбается, на правой щеке у мамы появляются ямочки. Электричество мигает, но выражение лиц родителей не меняется.

– Вы это видели? – спрашиваю я. Вагон погружается в сумрак, будто кто-то приглушил свет. Или это у меня ухудшается зрение? – Мне кажется, у меня глазная…

Дым заволакивает вагон, превращает мои слова в пепел. Я задыхаюсь в этом дыму и ничего не вижу.

«Папа! Мама!» – Мой крик тонет в странном шипении воздуха. Я зажмуриваюсь, чтобы защитить глаза, морщусь от едкого запаха. Мой желудок сжимается от страха. Почему родители молчат? Кислорода в моих легких все меньше, сердце бешено колотится.

Дым неожиданно рассеивается. Я глубоко вздыхаю и открываю глаза. Все вокруг окутано серебристым сиянием. Оно настолько яркое, что я прикрываю глаза рукой, свет превращается в серый туман и исчезает, теперь вагон выглядит как раньше. Нет, не совсем…

Застывшие, окоченевшие позы, будто мы вдруг оказались внутри снежного шара и снежинки плавно оседают вокруг.

Школьницы по-прежнему смотрят в телефон. Больной старик сжимает в кармане носовой платок. Застывшие улыбки на лицах родителей.

Я касаюсь маминых пальцев, но они безжизненны. Я трясу папу за руку, царапаю ладонь, но он никак не реагирует.

– Что происходит? – Мой голос звучит пискляво и испуганно. – Очнитесь!

Поезд содрогается, я слышу визг тормозов – двадцать пять мертвых тел падают на пол.

ПРАВИЛО РАУЛЯ № 1:

«НЕ ДУМАЙ – ЧУВСТВУЙ!»

Глава 1

– Эстела Амадор?

В аэропорту нас встречает водитель такси с табличкой «Летиция Гуэрра» – это имя медсестры, сопровождающей меня, мое имя привлекло бы внимание зевак и посторонних.

Водитель, конечно, сразу же узнал меня и назвал по имени, меня часто показывают в новостях.

– А где доктор Бралага? – тревожно интересуется медсестра Летиция.

– Не знаю, я водитель такси, – отвечает он на хорошем английском с легким акцентом.

Я ни за что не догадалась бы, что этот человек – водитель. На нем узкие джинсы и темно-синяя куртка, которая застегнута до самого подбородка, на голове у него капюшон, на глазах солнцезащитные очки-авиаторы, и впридачу он носит синюю хирургическую маску.

Медсестра озабоченно хмурится. Она прилетела со мной в Испанию в качестве сопровождающего медработника, но на этом ее полномочия заканчиваются. Через пару часов у нее обратный рейс.

Я протягиваю ей руку на прощанье, чтобы она поняла, что все в порядке и она может уйти.

– Ох, да брось, – вздыхает медсестра и крепко обнимает меня, а я будто деревенею.

Мои первые объятья с тех пор, как… за последние семь месяцев.

– Ты такая юная, Эстелита, – шепчет она мне на ухо, – не разочаровывайся в жизни так скоро.

Она достает из кармана маленькую коробочку с лекарством и в последний раз протягивает мне таблетки. Я закидываю таблетки в рот и отпиваю воды из бутылки.

– Двадцать пять голосов замолкли навсегда, – говорит она неожиданно серьезно, – но ты все еще здесь.

Я иду вслед за водителем и у машины выплевываю таблетки на землю.

Как только замок появляется на горизонте, сгущается туман, который создает иллюзию, будто я во сне или в чьей-то фантазии.

Два часа мы едем по северной Испании, и вот наконец на горизонте возникает силуэт Кастильо-Бралага. Издалека он кажется темным пятнышком, которое я случайно уловила боковым зрением. Как жаль, что мы уже так близко!

В последний раз в автомобиле меня возили на допросы в полицию Нью-Йорка, в ФБР, в Центр контроля заболеваний и в кучу других ведомств. Везде я сообщала одно и то же: «Я Эстела Амадор. Моих родителей зовут Оливия и Рауль. Мы снимаем квартиру в Эшвилле, но при этом постоянно путешествуем. Мы приехали в Нью-Йорк, потому что я уговорила их привезти меня сюда».

Я уговорила. Я виновата!

Чувствую, как замедляется мой пульс, будто мое тело теряет энергию, отключается. Я опускаю окно чуть ниже глаз и прижимаюсь скулой к прохладному стеклу, ветер хлещет меня по лицу. Эти нежные пощечины будто пытаются привести меня в чувство… Но разве можно пробудить мертвое тело?

– Todo bien?[4]

Я удивленно гляжу на водителя через зеркало заднего вида. Я почти забыла о его существовании. На какое-то мгновение мне показалось, что я снова на заднем сиденье старенького «субару» родителей наблюдаю за миром с привычного ракурса.

– Necesitas algo?[5] – настойчиво спрашивает водитель.

Я не понимаю, что он говорит. В капюшоне, солнечных очках и хирургической маске он похож на Человека-невидимку. Сегодня совсем не солнечный день.

– Hay una gasolinera donde voy a llenar el depósito, y alli podra tomar algo, aunque sea un poco de aire.[6]

Я киваю, чтобы он просто оставил меня в покое. Меня раздражает, что он говорит по-испански, хотя в аэропорту прекрасно изъяснялся по-английски.

Наверное, последние несколько недель перед поездкой в Испанию мне следовало потратить на изучение языка, но, поступи я так, переезд стал бы реальностью, и тогда я вряд ли решилась бы.

Туман рассеивается, и открывшийся пейзаж напоминает зубастый рот: пологие холмы опоясаны лесами, а наверху, выше линии деревьев, чернеет маленькая точка – мой новый дом.

Отсюда не разглядеть городок Оскуро, но благодаря онлайн-поиску я знаю, как он выглядит: красочное лоскутное одеяло из домиков с покатыми крышами, прилепившееся к мрачному замку. Городок совсем крошечный, мне пришлось максимально увеличить изображение, чтобы его название возникло на карте.

Первое, что вылезло в интернете, когда я набрала название города, – его перевод. «Оскуро» с испанского переводится как «тьма». Я не смогла найти ни веб-сайт города, ни какую-либо еще информацию о нем, даже в социальных сетях. У него нет страницы в Википедии. А вот у замка есть!

«Кастильо-Бралага

Готический замок на севере Испании, построенный в конце 1200-х годов местным богачом, о котором не сохранилось никаких сведений, кроме имени.

Поместьем до сих пор владеют наследники древнего рода Бралага, оно никогда не продавалось, а передавалось по наследству из поколения в поколение на протяжении веков. За ним закрепилась зловещая репутация.

Местные жители окрестили замок словом „la Sombra“[7], потому что город Оскуро расположен в его тени. Ходят слухи, что обитателей поместья преследуют неудачи, что породило суеверие о том, что замок проклят».

В тексте только одна ссылка с гиперссылкой, и, если нажимаешь на нее, страница не загружается.

Раньше я бы только обрадовалась этой загадке, взялась бы ее разгадать. Кристи, Чандлер, Капоте… Мы с папой играли в такую игру: читали один и тот же детективный роман, и каждый обводил кружком номер страницы, на которой он понял, кто в романе совершил преступление. Потом мы менялись книгами и смотрели, кто из нас первым раскрыл дело.

Но сейчас я отдала бы все, чтобы обменять эту загадку на книгу-игру в стиле «выбери свое приключение» и чтобы кто-то другой принимал за меня все решения.

Твои родители умерли. Чтобы остаться в Центре психического здоровья для детей «Радуга» в округе Колумбия, откуда тебя выгонят через две недели, когда тебе исполнится восемнадцать, открой книгу на странице 6. Чтобы переехать в Испанию и жить с тетей, о которой ты раньше никогда не слышала, открой книгу на странице 23. Чтобы оказаться в машине времени и вернуться на семь месяцев назад… загляни в отдел научной фантастики.

– Ya podrá ver el castillo a lo alto. Es esa sombra lejana en la boca del bosque[8].

Водитель вновь напоминает о себе неожиданной и длинной фразой на испанском. Похоже, в этот раз он ни о чем не спрашивает, поэтому я не киваю в ответ.

Я не могу разглядеть его глаз в зеркале заднего вида, но большую часть поездки я чувствую на себе его взгляд. Медсестра Летиция предупредила меня, что, как единственная выжившая в трагедии, которую СМИ назвали «Метро-25» по количеству погибших, я буду привлекать к себе внимание. Но ее предупреждение не помогло мне легче переносить взгляды праздных зевак, которые таращились на меня в аэропорту, нацеленные мне в лицо камеры телефонов и бесконечное перешептывание пассажиров в самолете, которые знали мое имя, будто я какая-то знаменитость.

Демонстративно отворачиваюсь к окну, надеясь, что водитель поймет, что я не расположена вести беседу.

Я так долго и пристально всматриваюсь в даль, что замок из черной точки превращается в заостренную перевернутую каплю. Я видела его фотографию в Википедии, у него есть одна особенность: длинная черная башня, нацеленная вверх на звезды, будто стрела.

Учитывая отсутствие пробок, мы, вероятно, доберемся туда до захода солнца. Только я к этому совсем не готова.

Дом никогда не был для меня местом, в котором живут, там я бывала наездами, короткими, как одно мгновение.

Мои самые ранние воспоминания – поездки на заднем сиденье нашей машины и бескрайняя синева Тихого океана. Мама была журналистом-фрилансером, а папа – частным детективом. Они постоянно распутывали какое-то очередное дело или гнались за сенсацией, поэтому мы нигде надолго не останавливались.

Дорога была мне настоящим домом, путь вперед – вот все, что у меня было.

Я считала, что мама и папа слишком свободолюбивы и потому не способны вести обычную жизнь. Решила, что они не рассказывают мне о своих родителях или о прошлом, потому что порвали с ним, рассорились с семьями и ждут, когда я подрасту, чтобы рассказать все в подробностях.

Только когда они умерли, я поняла, какой была наивной.

Глава 2

– Эстелита, за тобой машина приехала.

Я отрываю взгляд от блокнота и смотрю на медсестру Летицию, которая стоит в дверях.

Когда я только приехала в центр, персонал относился ко мне с глубоким сочувствием и трепетом. Все выражали мне соболезнования, все, кроме медсестры Летиции. Она просила называть ее Летти, не Летиция. «Ты не так одинока, как тебе кажется», – вот что она сказала мне с улыбкой, когда мы встретились впервые.

Бебе, соседка по комнате, выглядывает из-за спины медсестры. Она возвращается в палату только по ночам, когда, как ей кажется, я сплю. Это мне подходит, у меня есть целый день, чтобы выплакаться.

Горевание происходит так же, как и изменение климата: рыдания накатывают циклами, шторм обрушивается без предупреждения и вырывает с корнем все мысли. Я чувствую, как боль постепенно превращает меня в кого-то другого.

– Бери, – говорит медсестра Летиция и кладет на край кровати джинсы и рубашку, – это твой размер.

– Приехал агент Наварро? – спрашиваю я и затаскиваю одежду под одеяло. – Что-нибудь случилось? Есть новости?

– Ах, Эстелита, тебе бы только забросать меня вопросами, – возмущается Летиция, пока я под одеялом стягиваю с себя хлопковую пижаму и надеваю джинсы. – Поторопись, и сама все узнаешь.

Бебе убегает сразу же, как только медсестра поворачивается, чтобы уйти. Она подошла, только чтобы не пропустить важную новость и сплетничать потом.

Эта одежда меньше по размеру, чем моя старая, поэтому она мне подходит. Наверное, сейчас я ем меньше, чем обычно. Сажусь в черный внедорожник, я одна на заднем сиденье. Агент Наварро не приехала.

Она была первым агентом ФБР, с которой я говорила после… после того, что случилось. В ней есть немного тепла, как будто дело, которое она расследует, не просто работа, которую нужно сделать, а нечто личное, важное. Она немного напоминает мне папу.

Так как я несовершеннолетняя, по закону мое имя не должно разглашаться в прессе, но один репортер выведал, кто я, и написал в газете. Агент Наварро так возмутилась этим поступком, что выступила перед журналистами и назвала этого репортера позором рода человеческого.

Я взяла с собой блокнот, в котором веду собственное расследование. В этом блокноте каждый лист исцарапан каракулями вдоль и поперек, чернила растеклись в тех местах, куда капнули слезы. Сотрудники центра разрешали мне иногда смотреть новости, чтобы я была в курсе расследования, если я докажу им, что могу с этим справиться. Мы договорились: как только им покажется, что новости плохо на меня влияют, смотреть их мне больше не дадут.

Сквозь тонированное стекло я наблюдаю, как яркую зелень жилых кварталов сменяют тусклые серые здания центра города. Центр «Радуга» – это лечебное учреждение для детей политиков, знаменитостей и богачей. В этом месте можно получить профессиональную помощь и спрятаться от любопытных взоров. Мое лечение оплачивает правительство, а это означает, что обо мне хотят не только позаботиться, но и не выпускать меня из виду.

– Привет, Эстела! – говорит агент Наварро, как только я выхожу из внедорожника.

Она ждет меня на улице, рядом с ней парни, которые привезли меня в это здание впервые несколько недель назад.

Я надеялась доказать им, что могу быть полезна в расследовании, что предоставлю подробные сведения о каждом пассажире. Для папы любая мелочь на месте происшествия была важна. Агент Наварро и ее коллеги с интересом отнеслись к тому, что я им рассказывала… пока я не упомянула черный дым.

Никаких улик, подтверждающих версию пожара или использование какого-либо химического оружия, на месте происшествия найдено не было. Именно тогда мне сообщили, что у меня посттравматическое стрессовое расстройство и мне нужно пройти лечение, тогда я смогу ясно осознать, что случилось на самом деле.

Поскольку у меня нет родственников и некому обо мне позаботиться, правительство штата взяло меня под свою опеку, поместив в Центр психического здоровья для детей «Радуга», Вашингтон, округ Колумбия.

– Какие-то новости? – спрашиваю я вместо приветствия. – У вас есть подозреваемый?

– Пойдем внутрь, – произносит она как-то странно и совсем не доброжелательно.

Я иду за агентами мимо охраны и металлодетекторов, но в этот раз меня не проводят в кабинет к начальству, как героя Америки, я оказываюсь в комнате для допросов.

У меня пересохло в горле. Опускаюсь на стул, а агент Наварро садится напротив. Кроме нас, никто в комнату не заходит.

Ее лысая голова цвета красного дерева блестит в свете флуоресцентных ламп. Она кладет на стол бумажный пакет.

– Я думала, мы договорились не обманывать друг друга, – начинает она, и все внутри меня сжимается в предвкушении беды. – Ты помогаешь мне выяснить, что случилось с твоими родителями, а я держу тебя в курсе расследования.

– Да, – соглашаюсь я и с напряжением жду, каким будет ее следующий пас.

– Почему же ты сказала мне, что твой отец был полицейским в Лос-Анджелесе?

Я растерянно смотрю на нее. Я ожидала чего угодно, думала, она заговорит о кочевом образе жизни, который мы вели, о дальних родственниках, с которыми я никогда не общалась, о налогах. Но я совершенно не ожидала, что главная загвоздка в профессии отца.

– Он был полицейским, – произношу я, когда вновь обретаю дар речи, – семь лет.

– Но в полиции Лос-Анджелеса нет о нем никаких сведений.

Я бледнею от ужаса, земля будто уходит из-под ног, мне трудно дышать. Я всегда знала, что мой отец детектив, это то, на чем я построила собственное мироощущение. Вселенная не может отнять у меня еще и это!

– Папа точно был п-п-полицейским.

Я стараюсь говорить уверенно, но на последнем слове у меня дрожит подбородок.

Лицо агента Наварро выражает сочувствие, хочется верить, что оно искреннее.

– Да, он был полицейским, – соглашается она, и мне становится чуть легче дышать, – только не в этой стране. Ты не гражданка США. Твои родители не успели оформить необходимые документы.

– Ничего не понимаю. Я здесь родилась! – Я уже сама не верю в то, что говорю.

Агент Наварро не отвечает. Она просто достает из бумажного пакета три паспорта. Видно, что они выпущены одной и той же страной.

Я не могу прочесть называние этой страны на обложках, буквы расплываются у меня перед глазами.

Неужели это происходит на самом деле? Родители не могли обманывать меня! У нас не было секретов друг от друга. В «субару» для них не было места.

«Только вот прошлое было секретом», – шепчет тихий голосок у меня в голове.

– Аргентина, – наконец выдавливаю я из себя. Мне трудно говорить, будто что-то застряло у меня в горле.

– Нет.

– Что? – Я удивленно моргаю, по щекам текут слезы.

– Ты из Испании.

Агент Наварро выходит из комнаты посовещаться с коллегами, а я сижу в каком-то ступоре.

Я едва могу отдышаться, мне нужно собраться с мыслями, чтобы понять, что происходит. Меня привезли сюда, потому что подозревают мою семью? Или меня? Но какой в этом смысл? Какое оружие мы использовали? В чем наш мотив?

Меня, скорее всего, депортируют! Соединенные Штаты не обязаны теперь опекать меня…

Дверь щелкает, агент Наварро возвращается в комнату. Она снова садится напротив и говорит:

– Видимо, ты ничего об этом не знала.

– У меня есть родственники? – спрашиваю я в надежде, что не окажусь в каком-нибудь испанском учреждении для сирот, прежде чем меня выкинут на улицу.

– Мы обратились в испанские агентства, чтобы найти кого-то из твоих родственников, – отвечает агент уже чуть более доброжелательно. – И пока мы не узнаем больше, для тебя ничего не изменится. Ты останешься в том же центре, пока врачи не скажут, что тебя можно выписать. Эта страна – единственный дом, который ты знаешь, и мы будем по-прежнему заботиться о тебе.

Я выдыхаю, но расслабляться рано. Из суровой и сердитой она вдруг превратилась в чрезмерно дружелюбную. Это фальшивое обаяние не идет ей, и его легко отгадать.

– Вам что-то от меня нужно? – спрашиваю я.

Агент Наварро в удивлении приподнимает брови и с интересом смотрит на меня, будто наконец сумела оценить мою смекалку.

– Что мне нужно сделать? – спрашиваю я, с трудом сдерживая раздражение.

Она опирается на стол и смотрит на меня в упор.

– Нам нужно, чтобы ты присутствовала на пресс-конференции.

Мне пресс-конференции совсем не нравятся, но пару недель назад я присутствовала на нескольких. Как только журналист выяснил, кто я такая, правительство тут же этим воспользовалось и выставило меня напоказ публике.

– Что я должна сказать?

– Ничего. Ты не будешь выступать.

От этой инструкции мне становится не по себе, но я не возражаю, мне совсем не хочется общаться с кем бы то ни было.

Потом меня проводят в помещение, где перед директором ФБР и другими высокопоставленными лицами собрались представители прессы. Меня подводят прямо к директору, он кладет большую руку мне на плечо и улыбается.

Я оглядываю собравшихся репортеров и чувствую их жгучее нетерпение. Правительство, должно быть, собирается сделать важное заявление.

– Ровно месяц назад двадцать шесть человек спустились в метро и сели в поезд, – торжественно произносит директор, – в 16:06 в одном из вагонов произошло нечто, от чего сердца двадцати пяти человек перестали биться в один и тот же миг. Это случилось в Нью-Йорке, но не только с жителями Нью-Йорка. Это случилось с Америкой. Это случилось со всем миром.

Он смотрит на меня и торжественно кивает. В комнате повисает напряженная тишина, время от времени щелкают фотоаппараты, и эти звуки разносятся эхом по всему пространству, будто взрывы бомб.

Я жду, затаив дыхание. Такое ощущение, что весь мир жаждет поймать злодея, виновного в трагедии «Метро-25». На прошлой неделе Германия предложила лучших следователей в помощь американским правоохранительным органам. Некоторые пострадавшие в том вагоне были гражданами Германии, поэтому многие считают, что у этой страны есть веские основания предложить помощь. Может быть, именно об этом ФБР собирается сделать заявление?

– Сегодня мы знаем причину гибели этих двадцати пяти пассажиров.

В комнате раздаются удивленные вздохи, я, не удержавшись, вскрикиваю от неожиданности. Я не могу ни дышать, ни моргать, ни думать. Я вся превращаюсь в уши.

– Изучив все улики, мы можем с уверенностью заявить, что это не было ни террористической атакой, ни нападением. Линия метро, о которой идет речь, старейшая из действующих, и власти Нью-Йорка систематически выводят старые поезда из эксплуатации и заменяют их новыми. Поезд, в котором произошла трагедия, был старой модели, и, к сожалению, в одном из вагонов произошла утечка газа.

Утечка газа? Я ничего не понимаю. Тогда почему я не умерла?

– Именно благодаря показаниям Эстелы мы смогли раскрыть это дело. – Директор сжимает мое плечо. – Она видела, как мужчина кашлял кровью в носовой платок за несколько мгновений до того, как все произошло. У Эстелы возникли небольшие галлюцинации, но она вдохнула совсем немного газа и потому выжила. В данный момент она все еще нездорова и находится под наблюдением врачей, поэтому не будет отвечать на вопросы.

Он снова смотрит на меня и говорит:

– Вся страна, весь мир, скорбит вместе с тобой, Эстела! Мы благодарим тебя за помощь в установлении причины этой трагедии.

Я буквально теряю дар речи. Мне хочется крикнуть: «Он лжет!» Правительство просто придумало собственную версию произошедшего, основанную на понятных им фактах. Этот вариант они могут контролировать. И если ничего не изменится, мы никогда не узнаем, что случилось на самом деле. Нужно что-то сказать!

Агент Наварро сжимает мое плечо. Мне хочется закричать, замотать головой, сказать что-то. Но тихий голосок в мозгу шепчет: «А ты уверена?» Вслед за этим вопросом возникает еще один: «У тебя есть теория получше?»

Я не успеваю решить, как поступить, агент Наварро уводит меня. Я пытаюсь что-то сказать, но у меня не получается.

Когда внедорожник высаживает меня у центра, от меня прежней больше ничего не остается. Я все оставила в машине, на заднем сиденье: свой блокнот, свои надежды получить ответ на загадку смерти родителей и свой голос.

Пустота

Эстела больше не разговаривает. Она вяжет себе саван из тишины. Ей говорят, что она страдает от ПТСР, чувства вины выжившего, генерализованного тревожного расстройства, клинической депрессии и многого другого. Ей дают лекарства, которые смягчают грани окружающего мира, но не приглушают его красок. Или прошлого. Или боли. Мир по-прежнему слишком громкий.

Она везде видит собственное лицо, которое будто насмехается над ней. В телефонах медсестер, когда те думают, что Эстела не смотрит. На экране телевизора в холле, пока кто-то из персонала не замечает ее и не переключает канал. На страницах газет и журналов, которые получают привилегированные пациенты.

Раньше она тоже была особенной пациенткой, пока не перестала говорить. Это называется «замкнуться в себе». Ее как будто нет, на нее не действует лечение – это худший вариант развития событий. Она превратилась в пустую оболочку.

Эстела ко всему потеряла интерес. Она покинула свое тело и существует вне времени и пространства, не понимая, почему ее оболочка по-прежнему здесь, хотя самой ее уже нет.

Она хочет полностью раствориться в пустоте своего разума… Но чей-то ядовитый голосок не позволяет ей этого.

– Сегодня еще кое-что о твоих родителях рассказывали.

Голосок ее соседки по комнате Бебе, она известная актриса-подросток и до приезда Эстелы была самой большой знаменитостью центра.

– Ты знала, что они были нелегальными иммигрантами?– злорадствует Бебе.– Это значит, что и ты тут незаконно.

Каждую ночь, когда Эстела лежит в постели и мечтает заснуть, Бебе в темноте нашептывает ей новые кошмары.

– Некоторые говорят, что именно твои родители и организовали нападение, они намеренно пожертвовали собой. Тебя тоже считают террористкой, поэтому правительство тебя прячет. Представляешь, что бы случилось, если бы все узнали, что ты здесь?

Однажды Бебе приносит Эстеле артефакт из внешнего мира. Это всего лишь клочок газеты, но несет он с собой страшные вести: «Из надежных источников нам стало известно, что Эстела Амадор проходит лечение в психиатрической больнице, проблемы с ментальным здоровьем возникли у нее из-за газа, которым она отравилась. Представитель правительства, имя которого мы разглашать не будем, сообщил: когда девушке исполнится восемнадцать, ее переведут в психиатрическую лечебницу для взрослых. Он выразил сомнение, что она когда-нибудь выйдет из нее».

Эстела хочет забыть об этом клочке газеты, но не может. Заметка будто притягивает к себе, заманивает в ловушку. Теперь ей не затеряться в глубинах своего разума, ведь мир никогда не перестанет звучать и мучить ее.

Ей нужно что-то предпринять. Эстела знает расписание работы медсестер и запомнила пароль от шкафчика, где хранятся лекарства. Она всегда продумывает путь отступления. Сегодня мир будет так же молчалив, как сама Эстела.

Она приходит в себя в изоляторе. Три дня за Эстелой наблюдают. Ей дают большие дозы антидепрессантов. Когда она возвращается в свою комнату, Бебе больше с ней не разговаривает.

Проходят недели, а Эстела все так же молчалива. Она видит, как другим пациентам становится лучше после курса терапии и лекарств, но она, независимо от того, как врачи корректируют дозировку препаратов, которые она принимает, ничего не чувствует, будто ее мозг заволокло туманом. И она этому рада.

Шаг за шагом она приближается к абсолютной пустоте. Заторможенная, она не способна сосредоточиться и строить планы. Не способна помнить.

А потом приходит письмо.

Глава 3

Сегодня я не вставала с постели. Мало-помалу я исчезаю. Теперь мне удается это легче, потому что на меня перестали обращать внимание.

– Тебе сообщение от агента Наварро.

Это сестра Летиция. Я не реагирую на ее слова.

– Им удалось найти в Испании твоих родственников. У тебя есть тетя!

Я не особенно понимаю, что она говорит, улавливаю лишь слово «тетя». Чуть двигаю подбородком. Медсестра показывает мне вскрытый конверт. Она достает из него сложенное письмо.

– Я прочту его тебе, – предлагает она, замечая, что я никак не реагирую на письмо.

«Querida Estela:

Soy su tia Beatriz, la hermana de su madre. Vivo en Espana, en nuestra residencia familiar, el castillo Bralaga. Si le apetece, la invito a vivir aqui conmigo.

Con carino,

Dra. Beatriz Bralaga»[9].

Медсестра Летиция ждет, но я по-прежнему никак не реагирую на ее слова.

– Ты говоришь по-испански?

Я молчу.

– Беатрис пишет, что она сестра твоей мамы, и приглашает тебя пожить с ней в Испании в вашем родовом замке. ФБР уже проверило ее, говорят, что она врач в маленьком городке, руководит местной клиникой. Агент Наварро считает, что эта Беатрис способна позаботиться о тебе как в медицинском, так и в финансовом отношении, но выбор за тобой.

Как бы я ни старалась заставить мир замолчать, прошлое никак не умолкает.

– Я же говорила тебе, Эстелита, – шепчет медсестра Летиция, – ты не одинока!

Прежде чем уйти, Летти кладет конверт на покрывало. Я смотрю на бумагу и вспоминаю, какова она на ощупь и вес. Вспоминаю, что слова, написанные на бумаге, обладают силой притяжения. Я прячу конверт под матрас. Несколько дней не вспоминаю о нем, пока Летти не говорит, что я должна принять решение.

Я открываю конверт в туалете. Достаю письмо и просматриваю его, хотя оно написано на незнакомом языке. Потом я бросаю его в унитаз. Я собираюсь бросить туда же конверт, но что-то вдруг выскальзывает из него. Я ловлю почти истлевший клочок бумаги: фотография.

Бум! Я чувствую удар в груди и от неожиданности наклоняюсь вперед. Бум! Похоже, мое сердце только что пробудилось от спячки. Бум! И оно отчаянно хочет вырваться из грудной клетки. Так много времени прошло с тех пор, как я в последний раз чувствовала биение своего сердца, что теперь наслаждалась приливом крови, как измученный странник, наткнувшийся в пустыне на родник с ключевой водой.

На фотографии мама-подросток. Густые ресницы и ямочка на правой щеке – эти черты я унаследовала от нее. Рядом с ней девочка, очень на нее похожая, наверное, сестра. Она явно младше мамы, у нее такие же густые волосы и тип фигуры «песочные часы».

Но не девочки производят на меня впечатление, а комната, где они сфотографированы. Я буквально ощущаю обои с пурпурным рисунком под пальцами и ледяной каменный пол под ногами.

Сердце бьется все быстрее, и будто искра вспыхивает у меня в мозгу, остаток когда-то пылавшего в нем лесного пожара, меня поражает неоспоримое осознание: что-то невероятное произошло со мной в этой пурпурной комнате.

Мы съезжаем с дороги, хотя еще не доехали до замка. Мы на заправке у придорожного мотеля с баром.

– Solo tardare un momento[10].

Я совсем не понимаю, что говорит водитель, но, как только он открывает дверь, делаю то же самое. Не знала, что мы остановимся на заправке, но рада размять ноги и спину.

Бодрящий прохладный ветерок напоминает, что осень скоро превратится в зиму. Смесь ароматов сосны, дуба, эвкалипта ударяет в нос, вдалеке слышится шепот леса. И все-таки мне кажется, будто это происходит не со мной, не на самом деле. Словно это сон, а настоящая я все еще в центре «Радуга», в блаженной дреме под действием таблеток.

Я поднимаюсь на холм и прохожу через рощицу за заправкой. Когда заросли редеют, передо мной впервые открывается вид на Кастильо-Бралага. Замок из черного камня на краю утеса сумрачной тенью нависает над деревушкой Оскуро, заслоняя собой горизонт. Он будто сошел со страниц какой-то готической сказки. Бугристый ландшафт вторит ему, тянется к его каменным стенам. Самая высокая точка Ла Сомбры – ее единственная башня, такая архитектурная асимметрия придает зданию необычный вид. Кажется, стоит лишь ветру дунуть сильнее – и замок сорвется с утеса! И тогда у него отрастут крылья летучей мыши, и он полетит.

– Эстела!

Водитель окликает меня, но я не обращаю на него внимания. Мне не хочется возвращаться к машине. Может, просто сбежать навстречу закату, посмотреть, как долго я смогу идти пешком, притвориться кем-то другим, попасть туда, где меня не знают? Но мое лицо – ходячий рекламный щит. Мир никогда не позволит мне забыть прошлое.

Я внимательно разглядываю готическое сооружение сплошь из тонких колонн и стрельчатых арок. Я объездила, кажется, все Соединенные Штаты, но никогда не видела ничего подобного.

Когда в центре мне начали давать серьезные лекарства, я перестала видеть сны. Если мне что-то и снилось, то на следующее утро я ничего не помнила. Все изменилось, когда я увидела фотографию. Мне приснился такой яркий кошмар, что он больше походил на воспоминание, чем на сон: я совсем маленькая, мне лет пять, стою в пурпурной комнате и вижу тот же черный дым, какой заметила в метро.

Я проснулась вся мокрая от пота, сердце бешено колотилось. Мне казалось, что я умираю. Только я продолжала дышать и в конце концов поняла, что все наоборот – я чувствую.

На следующее утро я записала этот сон и показала врачам. Они сказали, что письмо тети, вероятно, пробудило подавленные воспоминания, а черный дым – это метафора, которую я придумала, чтобы справиться с травмой, пережитой в раннем детстве. Они даже выдвинули версию, что я видела черный дым в метро, потому что так мой мозг реагирует на опасность. Они считали, что это прогресс.

И тогда я решила больше не принимать лекарства, ведь бесчувствие не спасало меня. Мне хотелось снова слышать биение своего сердца.

С симптомами синдрома отмены, такими как потеря аппетита и усталость, справиться было намного легче, чем игнорировать шум жизни, неожиданно обрушившейся на меня, и множество возродившихся мыслей.

Я слышу, как сзади подъезжает машина, водитель высовывает голову из окна. Отблески заходящего солнца отражаются в его темных очках.

– Lista?[11] – спрашивает он.

Я вздыхаю.

«Чтобы оказаться в проклятом замке, переверни страницу».

Глава 4

Машина останавливается перед запертыми железными воротами, по обеим сторонам которых красуются близнецы-гаргульи. Водитель шепчет что-то похожее на молитву или проклятье, понять трудно.

Он выскакивает из машины и открывает багажник. Пока я отстегиваю ремень безопасности и вылезаю, он успевает вернуться обратно на водительское сиденье. Он уже вынул мою сумку из багажника и положил на землю.

Машина быстро уезжает, водитель как будто боится находиться на территории замка, думаю, тетя заранее оплатила его услуги. Он поэтому скрывал лицо за темными очками и капюшоном? Хотел обезопасить себя? Он считает, что замок проклят?

Я поворачиваюсь к воротам, на них висит тяжелый замок на цепи. Нет ни дверного звонка, ни какой-либо другой кнопки, которую можно нажать. И тут я осознаю: вот он – момент свободы. Можно убежать прочь и больше никогда не вспоминать ни о тете, ни о замке. Так сделали мои родители.

Через черную решетку виден заросший сад, похожий на сад мисс Хэвишем из «Больших надежд» Чарльза Диккенса. Среди высохших неухоженных растений стоит замок с высоченными – размером с деревья – дверями и дверными молотками, напоминающими толстых ламантинов.

Где-то внутри я слышу голосок прежней Эстелы, вопросы не дают ей покоя. Почему мама никогда не рассказывала об этом месте? Что случилось в комнате, которую я увидела на фотографии? Какая она, моя тетя, и что она от меня хочет? Если я уйду сейчас, никогда не получу ответы на эти вопросы.

Закинув сумку на плечо, бреду вдоль решетки по неухоженной дикой траве. Зачем тетя пригласила меня сюда, если она не собирается даже открывать ворота, чтобы впустить меня?

И тут я замечаю незаметную маленькую дверцу. Поворачиваю ручку – не заперто, я захожу внутрь.

Иду по мощеной дорожке, почти заросшей сорняками, и оказываюсь у гигантских шестиметровых арочных дверей. Приглядевшись внимательнее, я замечаю в них несколько дверей высотой с обычный человеческий рост.

Двери деревянные, но такие же черные, как и камень, из которого построен замок, будто нашли специальное дерево такого цвета.

Я разглядываю дверные молотки в виде гаргулий, которые выглядят как гоблины с клыками, но, не успеваю протянуть руку и постучать, дверь открывается сама.

Замок будто выдыхает какой-то до боли знакомый аромат. В нем прячутся забытые воспоминания, и меня неожиданно охватывает мучительная тоска по чему-то родному, знакомому мне с младенчества. С этим странным чувством не вяжется ни один образ. Это просто запах, мускусный аромат чего-то древнего, могущественного и живого, будто это не замок-тень, а призрачная живая сущность. Здесь ощущается не мертвое прошлое, а чье-то живое присутствие.

Навстречу мне выходит высокая женщина, но в огромном дверном проеме она кажется карликом. У нее фигура в форме песочных часов, как у мамы, такие же резкие черты лица, высокие скулы и прямой нос, но на этом их сходство заканчивается.

Мама носила джинсы и яркие блузки с затейливыми узорами, волосы носила распущенными, а тетя стягивает кудри в тугой пучок на затылке.

На Беатрис черное платье в пол с длинными рукавами, плотно облегающее фигуру, – именно так должна была выглядеть владелица этого замка несколько столетий назад.

Она одаряет меня поцелуями – по одному в каждую щеку.

– Bienvenida[12], Эстела!

Должно быть, выражение моего лица достаточно красноречиво, потому что тетя быстро переходит на английский, она говорит с легким акцентом:

– Наконец-то ты дома.

Мой желудок сжимается в напряжении. В ее словах слышится нечто больше, чем просто приветствие. Как будто я не просто приехала, а мне суждено здесь остаться.

Тетя видит у меня в руках единственную сумку и осматривается в поисках остального багажа. Но когда постоянно путешествуешь, учишься обходиться без лишних вещей. Они мешают двигаться вперед.

Беатрис смотрит на улицу, и мне интересно, не ищет ли она водителя. Через мгновение она жестом приглашает меня следовать за ней.

Беатрис держится отстраненно и холодно, и последние надежды на то, что мамина сестра будет такой же, как она, терпят крах.

Я оказываюсь в холле Ла Сомбры и останавливаюсь, мне требуется несколько секунд, чтобы привыкнуть к полумраку. Освещают замок только свечи, закрепленные высоко на стенах. Непонятно, настоящие они или электрические, потому что их пламя прячется за толстыми стенками кристаллических подсвечников. Их красноватый огонь, нарастающий и убывающий с удивительной неспешностью и спокойствием, напоминает мне свечение старинных лавовых ламп, которые я разглядывала когда-то в коттедже, когда мы жили в Орегоне.

– Я спросила, как прошла поездка, хорошо доехала?

Беатрис выжидающе смотрит на меня, а я и не заметила, что мы ведем беседу.

– Эстела? – Она наклоняет голову, в ее голосе слышится беспокойство. Разочарование сквозит в ее взгляде – так смотрели на меня врачи в центре «Радуга», будто я бракованная модель. – Вижу, они не шутили, когда сказали, что ты не разговариваешь.

Еще какое-то время она разглядывает меня, потом ведет в соседнюю комнату, и я чуть не вскрикиваю от неожиданности. Я никогда прежде не бывала в такой величественной зале, воздух в ней будто окрашен в красный цвет. Ребристые своды высокого арочного потолка перекрещивают друг друга, мы будто находимся внутри огромной грудной клетки, в самом сердце замка.

На одной из стен красуются витражи от пола до потолка. Массивный камин – единственное освещение залы, в которой расставлены многочисленные удобные бархатные кресела и кожаные диваны. Над камином висит причудливый герб кроваво-красного цвета – полная луна над черным замком в обратном, зеркальном отражении.

Пламя в камине отбрасывает тени на потолок. Огонь спрятан в специальном куполе из кристалла, точно так же, как и пламя светильников, установленных на стенах. Из-за этих фильтров, в которые запрятан огонь, создается эффект, будто вся зала залита кровью…

– Это наш семейный эскудо, – говорит Беатрис, и я моргаю, будто выхожу из транса.

– Герб, – подбирает она нужное слово на английском, – он висит здесь с тех пор, как построен замок, вот уже восемь столетий.

Силуэт замка напоминает Ла Сомбру, но интересно, что означает полная луна.

Когда мы идем по очередному темно-красному коридору, меня охватывает чувство, будто я ходила уже здесь когда-то. Такое дежавю, смешанное с ностальгией. И в то же время я вижу все это первый раз. Несочетаемые ощущения!

Я холодею при виде пары огромных гаргулий, которые встречают нас у подножия лестницы, роскошной лестницы, разветвляющейся в форме буквы Y. Существа сидят на земле, словно охраняют ступени, а их крылья расправлены и устремлены вверх, они превращаются в парящие над ступенями перила, которые тянутся до следующего этажа.

Я изучала готическую архитектуру и читала, что гаргулий устанавливали, чтобы отгонять злых духов. Чаще всего их размещали в храмах на фасаде здания, это означало, что демоны снаружи, а спасение внутри, поэтому встреча с этими чудищами внутри замка совсем не радует меня.

Беатрис ведет меня дальше, мимо лестницы, и мы оказываемся в обеденной зале с деревянным столом, за который можно усадить человек двадцать. Но в конце стола стоят только два стула.

– Хочешь умыться? Ванная комната справа.

Я беру сумку с собой в ванную, когда я возвращаюсь, на столе уже стоит еда. Я сажусь напротив тети на стул с высокой спинкой, передо мной тарелка красного супа. Еще на столе три маленькие тарелки: одна с оливками, другая с сыром, третья с колбасой чоризо, блюдо с дюжиной фрикаделек в панировке и половина буханки хлеба.

– Ты пробовала когда-нибудь гаспачо?

Я киваю. Родители любили этот испанский томатный суп, мы часто ели его.

– Он холодный, – говорит она, когда я начинаю дуть на ложку.

Наверное, я слишком нервничаю, я ведь знаю, что суп едят холодным.

– То, что на маленьких тарелках, называется тапас, а в большом блюде крокеты, – говорит тетя, указывая на фрикадельки в панировке, – часть из них сделана из хамона серрано, часть – из сетас.

Я знаю, что хамон – это ветчина, но совершенно не представляю, что такое сетас. Я доедаю суп и съедаю пару крокетов, пробую оба вида и догадываюсь, что сетас – это грибы.

– Я управляю местной клиникой, – объясняет мне Беатрис, она не говорит с набитым ртом, сперва тщательно прожевывает пищу, – которая основана нашей семьей, и в округе на много километров вокруг больше нет лечебных учреждений.

Она будто рекламирует свои услуги, видно, что работа для нее – источник гордости.

– Твой врач прислал мне информацию о лечении, которое ты проходила, поэтому я буду продолжать давать тебе лекарства.

Похоже, кроме нее, в замке никто не живет, у нее на пальце нет обручального кольца, нас никто не обслуживал во время ужина, ни на стенах, ни на каминной полке нет ни одной фотографии в рамке.

– Если ты закончила, пойдем со мной, – произносит тетя и забирает мой стакан с водой.

Я хватаю сумку и иду за ней обратно к разветвляющейся в форме буквы Y лестнице с гаргульями. На этот раз тетя поднимается по лестнице, после секундного колебания я иду за ней.

Гаргульи будто не спускают с нас глаз. Я дохожу до площадки в середине лестницы, насчитав десять ступенек, потом мы поднимаемся еще на двенадцать по правой стороне буквы Y и сворачиваем в малиновый коридор.

– Это жилая часть дома, – говорит тетя, остановившись у закрытой двери, – большая часть здания в аварийном состоянии и закрыта для посещения, поэтому надо соблюдать определенные правила, когда живешь здесь.

Она мрачно смотрит на меня, и я вспоминаю фотографию в пурпурной комнате. На фотографии Беатрис выглядит моложе мамы, но сейчас она обогнала по возрасту свою старшую сестру.

– Правило номер один: нельзя исследовать замок за пределами той комнаты, которую я тебе показываю,– произносит тетя, подняв палец.– Правило номер два,– она поднимает второй палец,– нельзя никого приглашать в гости. Está claro?[13]

Я киваю, у меня нет сил спорить или что-то обсуждать.

– Я нашла тебе преподавателя по испанскому, по утрам будешь учить язык. Я теперь не сомневаюсь, что это тебе нужно. Днем ты станешь помогать мне в клинике, а вечером мы вместе будем возвращаться домой и ужинать. Bueno?[14]

Мне хочется отрицательно мотнуть головой, но проще раствориться в воздухе, чем противоречить тете. Я снова киваю, хотя мысленно уже спускаюсь по ступенькам к входной двери. Мобильника у меня нет, но в городе наверняка найдется телефон-автомат. Возьму такси до аэропорта и улечу обратно в Вашингтон. Не сомневаюсь, что Летти позволит мне вернуться в центр. До восемнадцатилетия еще есть пара недель, я успею придумать какой-нибудь другой вариант…

– Моя комната через две двери дальше по коридору, – говорит тетя, подавая мне стакан с водой. Я беру его, а она раскрывает передо мной ладонь и что-то протягивает мне.

Она сказала, что продолжит давать мне те лекарства, которые прописали в центре. Видимо, ей сообщили, что мне нельзя давать целый пузырек, только несколько таблеток. Но то, что она дает, не похоже на таблетки – это нечто черное и сморщенное, напоминающее семечко больного дерева.

– Это аналог того лекарства, которое ты принимаешь, – произносит тетя с ноткой нетерпения в голосе.

Я не реагирую на ее слова.

– Что-то не так? – спрашивает она.

Я разглядываю семечко на ее ладони. Это точно не лекарство – больше похоже на яд. Я смотрю на нее и не знаю, чего в моем взгляде больше – гнева или недовольства. А есть ли разница? Она воспринимает выражение моего лица как отказ.

– Твои врачи сомневались, что ты справишься с переездом, – говорит она и сжимает кулак. – Если это так, нам придется найти другое решение.

Удивительно, что можно так быстро, едва познакомившись, невзлюбить сестру своей матери. Я знаю ее всего пару часов и уже терпеть не могу.

Я все равно выплюну таблетку, поэтому протягиваю руку, чтобы взять то, что мне предлагает тетя. Хотя мне очень хочется поймать ее на слове и заставить прямо сейчас позвонить в центр. Сомневаюсь, что она пригласила меня сюда только для того, чтобы через несколько часов отправить обратно.

Я кладу черное семечко в рот и делаю вид, что запиваю водой. Тетя примирительно улыбается и произносит:

– Buenas noches[15].

Она показывает мне мою комнату, я проскальзываю внутрь и тут же выплевываю таблетку в руку. Потом засовываю нечто, похожее на семечко, во внутренний карман спортивной сумки, чтобы позже внимательнее изучить его.

Моя новая спальня размером не меньше целой квартиры, здесь есть отдельная ванная и пустой чулан, в котором могла бы поместиться еще одна спальня. Мы с родителями удобно устроились бы здесь.

Трудно представить, что мама выросла в этом замке. Еще труднее вообразить, что я росла бы тут, может быть, в этой самой комнате, если бы не случилось что-то, что заставило родителей собраться и уехать. Они изменили мою национальность, язык, воспитание… и даже не потрудились рассказать мне об этом. Я отгоняю от себя злые мысли и пытаюсь сосредоточиться на чем-то другом.

В ванной комнате стоит изгибающаяся, похожая на коготь ворона ванна без душа. Я поворачиваю латунный кран, чтобы наполнить ее горячей водой. На фарфоровой полке расставлены разнообразные шампуни, кондиционеры, гели для тела, увлажняющие кремы, бомбочки для ванн. Все они не распакованы.

Уже несколько месяцев я не мылась без присмотра, у меня вообще не было возможности уединиться. Меня охватывает ощущение нереальности происходящего. Я могу делать что захочу, и никто меня не остановит. Могу задержать дыхание под водой и сидеть так до бесконечности, пока не лопнет последний мыльный пузырь.

Я погружаюсь с головой в воду и в наступившей тишине жду, что будет дальше.

Проходят секунды, и мир становится слишком тихим. Отсутствие звуков кажется невыносимым, а может, это и есть смерть – оглушительная тишина целую вечность? Я выныриваю и хватаю ртом воздух.

Закончив мыться, я вытираюсь полотенцем и натягиваю черные легинсы и худи. А потом я нарушаю первое правило Беатрис, предварительно надеваю носки, но не обуваюсь.

Пробираясь по ледяному коридору, я стараюсь держаться ближе к мебели и другим тяжелым предметам, под которыми пол твердый: вероятность, что он заскрипит, меньше. Я спускаюсь до середины Y-образной лестницы, а после поднимаюсь на двенадцать ступенек влево.

Темнота здесь кажется еще гуще. Я пользуюсь маленьким фонариком, такой обычно прикрепляют на цепочку для ключей, чтобы осмотреть облупившуюся краску на стенах и затянутые паутиной углы. Папа говорил, что фонарик необходим для расследования. Мурашки пробегают по шее и затылку, но это не из-за паутины, а потому, что я чувствую на себе чей-то взгляд. Машу фонариком вокруг себя, но никого нет. Я иду вперед, заглядывая по дороге в спальни и ванные комнаты, и ощущение, что за мной наблюдают, только усиливается, но шагов не слышно.

Вдруг что-то касается моей щеки! Резко втянув в себя воздух, я свечу фонариком во все стороны. Он то горит, то мигает, а потом окончательно гаснет. Я нажимаю на кнопку, пытаясь включить фонарик, но он, похоже, сломался. Теперь понятно, почему местные жители считают, что в этом замке обитает зло.

Мне нужно вернуться в комнату, но страх, подкрадывающийся все ближе, слишком будоражит меня. Я чувствую, как тревожно стучит мое сердце, и мне не хочется идти обратно.

В конце коридора застыла огромная страшная тень, но, когда мои глаза привыкают к темноте, я понимаю, что это еще одна гаргулья из черного камня, и она будто не сводит с меня глаз. За спиной чудища я различаю неприметную дверь.

Я распахиваю ее и попадаю в серебристый водоворот света. В комнате огромное витражное окно, и звездный свет проникает сквозь него. Он напоминает мне о другом серебристом свечении.

Первые недели после трагедии в метро, до того, как лекарства заглушили мои сны, ночь за ночью меня посещало одно и то же видение. Мне не снились двадцать пять трупов, не снился черный дым, не снились даже родители. Я видела взрыв серебристого света перед тем, как снова разглядеть вагон и замерших в нем пассажиров.

Так начинался этот сон. А потом свечение превращалось в два одинаковых круга – в пару глаз.

У него были темные волосы, точеные скулы и взгляд, полный звезд. Должно быть, я придумала его, чтобы он присматривал за мной по ночам.

Просыпаясь, я не могла вспомнить, что мы делали вместе во сне, я помнила только его лицо и танцующие вокруг него тени, причем не людей, а чудовищ. Я считала его ночным стражем, гаргульей с лицом ангела, защищающим меня от ночных кошмаров. Он был верным мне чудовищем-тенью.

Серебристый свет, наполняющий эту комнату, льется со звездного неба, проникает внутрь сквозь витражи. На окнах толстый слой пыли, но рисунок витража я могу разглядеть: восемь фаз луны.

В этой комнате меня охватывает странное ощущение, что когда-то она была святилищем. Чем-то вроде лунного храма для призыва богов… или демонов.

Стены как будто поцарапаны, я подхожу ближе и вижу слова. Даже не читая, я знаю, что написано. Одна и та же фраза на камне снова и снова, разным шрифтом, то четко, то неразборчиво: «No hay luz en Oscuro» – «Нет городка Оскуро темнее». Эти слова – заклинание, произнеся их, я переношусь назад во времени в пурпурную комнату, и воспоминание овладевает мною.

Черный огонь полыхает в комнате, подпаливает обои, порождает клубы дыма. Я слышу крик и вижу маму в дверном проеме, она тянет ко мне руки, ужас отражается на ее лице. Она как будто отчаянно пытается дотянуться до кого-то сквозь черное пламя…

До меня.

Мне пять лет, и я сгораю заживо.

Глава 5

Всю ночь во сне я сгораю заживо в пурпурной комнате. Необходимо узнать, что произошло в этой комнате помимо сверхъестественного пожара, рожденного моим воображением. Что-то подсказывает мне, что именно после этого события родители уехали из Испании, чтобы больше никогда не вернуться.

В ванной я мочу волосы в раковине. Они так отросли, что свисают ниже груди. На полочке, среди туалетных принадлежностей, несмываемый кондиционер, я размазываю его пальцами по каштановым кудрям. Еще я обнаружила, что шкафчик в ванной буквально забит косметикой. Большая ее часть выглядит неиспользованной и даже просроченной. У меня такие густые ресницы, что кажется, будто я накрасила их тушью. Так же было и у мамы. Она никогда не пользовалась косметикой, и я не крашусь.

Я одеваюсь не спеша, мне не хочется снова уныло поедать что-то вместе с Беатрис за издевательски огромным столом. Я натягиваю джинсы и топ, застегиваю худи и влезаю в громоздкие черные ботинки, которые практически никогда не снимаю. Папа называл их ботинками истинного воина.

Вспомнив, что на улице холодно, я закутываюсь в шарф.

К счастью, Беатрис нет в обеденной зале, и стол не накрыт. Я прохожу сквозь дверь в дальнем конце залы и оказываюсь в просторной кухне с обычными окнами, пропускающими много света. В глаза бросается гладкий серебристый холодильник, он выбивается из общей атмосферы древнего средневекового замка. К нему магнитом прикреплена записка, на которой аккуратным почерком тети написано:

«Эстела,

в холодильнике для тебя pan con tomate[16]. Увидимся в клинике в 15.00. Иди по дороге в сторону города.

Утром зайди в „Либроскуро“, тебя там ждет учитель испанского языка.

Беатрис».

На столешнице лежит большой ключ, должно быть, от входной двери, рядом корзина с буханкой пшеничного хлеба. На столешнице у корзины я вижу зазубренный нож.

Я внимательно изучаю лезвие, будто это какой-то тест. Потом подношу нож к лицу и жду, когда появится медсестра и вырвет его у меня из рук.

Мне страшно весело воображать полные ужаса взгляды врачей центра «Радуга», как бы они смотрели на меня сейчас! Потом я представляю, с каким разочарованием взглянула бы на меня медсестра Летиция, и убираю нож от лица.

Я аккуратно отрезаю два куска хлеба и кладу их в тостер. Потом открываю холодильник и достаю оттуда стеклянную банку, наполненную томатным пюре. Я мажу его на тосты. Запах от еды такой свежий и приятный, я неожиданно понимаю, что проголодалась.

Я отрываю лист бумажного полотенца и заворачиваю в него получившийся сэндвич с помидорами. Съем позже, я хочу поскорее покинуть это мрачное место.

Сегодня утром замок выглядит по-другому. Я думала, что днем он не будет меня пугать, но солнечный свет рождает новые тени, резко подчеркивает размер и древность крепости.

Из обеденной залы можно пройти в еще один кроваво-красный коридор, который ведет куда-то в глубины Ла Сомбры. Я изучаю темноту, и она изучает меня в ответ. У этого замка есть глаза.

Бродить здесь в одиночку, когда никто не услышит, даже если я закричу, слишком опасно. И я иду в противоположную сторону – к парадной двери, физически ощущая, как стены Ла Сомбры давят мне на плечи. Я останавливаюсь полюбоваться большой залой с ребристыми сводами и гербом рода Бралага – днем он выглядит еще эффектнее.

За порогом меня встречает серое утро, гораздо более холодное, чем я ожидала. Я мерзну даже в худи и в шарфе. Возвращаться в замок за курткой не хочется, и я устремляюсь вперед.

Сквозь заросший сад иду к воротам, которые охраняют гаргульи, а потом шагаю по мощеной дорожке, что ведет, как я понимаю, в город. Отсюда четко видно, почему жители Оскуро прозвали замок Ла Сомброй: тень от него накрывает весь городок.

На пути вниз по склону – неровные ряды домов, они стоят под наклоном, балконами и косыми крышами упираясь друг в друга, а автомобили припаркованы только на одной стороне улицы. В некоторых домах окна приоткрыты, я чувствую запах кофе и свежеиспеченного хлеба, и у меня урчит в животе.

Я разворачиваю салфетку и откусываю хлеб с томатным джемом. Не знала, что у помидоров может быть такой аромат! Я с аппетитом жую, и тепло разливается по телу, а по подбородку стекает томатный джем.

Когда я дохожу до главной площади Оскуро, от моего завтрака остаются лишь крошки. Я вижу ресторан, рынок, круглосуточный магазин продуктов, лавку подержанной одежды, которая предлагает услуги по пошиву и ремонту, и еще несколько небольших домов.

Клиника – самое внушительное здание на площади, которое словно пытается вытеснить другие строения. Его как будто засунули на площадь в самый последний момент, после того как все уже было построено. Второе по величине здание – Ayuntamiento de Oscuro[17]. Оно выглядит несколько заброшенным, невольно задумаешься, точно ли там располагается администрация городка.

Посреди площади, к которой ведут четыре улицы, расположился неработающий фонтан: человек из кувшина льет воду в бассейн. Эта статуя ассоциируется у меня со знаком зодиака Водолеем. Голубовато-зеленый Водолей похож на андрогина, у него длинные волосы, большие глаза, носит плащ с капюшоном.

На скамейке в тени статуи сидит старушка, она сыплет семечки голубям. Больше никого на площади нет. Я не спеша прогуливаюсь вдоль магазинчиков, разглядываю витрины и останавливаюсь, когда вижу книги за стеклом.

Я толкаю входную дверь, вдыхаю знакомый аромат, который обычно исходит от старых книг, и у меня поднимается настроение. Наконец-то я могу вздохнуть свободно!

В детстве, когда мы с родителями приезжали в новое место, я первым делом заходила в местный книжный. Иногда, чтобы добраться до книг, приходилось ехать на автобусе, а то и на двух, но каждый раз, оказавшись в книжном, я ощущала одно и то же: я в убежище для тоскующих по домашнему уюту библиофилов.

Мне кажется, что в библиотеках это ощущение было бы еще сильнее, потому что ты становишься частью определенного сообщества. Каждый раз, если мы оставались где-нибудь дольше нескольких недель, я подумывала обзавестись читательским билетом. Но меня пугала мысль, что карточки будут накапливаться в моем кошельке, создавая коллекцию «неродных мест», и она начнет давить на меня со временем. Я решила, что запишусь в библиотеку, когда родители обзаведутся собственным домом, тогда бы я точно почувствовала себя местной.

Этот книжный не похож ни на один из тех, которые я когда-либо посещала. Доски, которыми он обшит внутри, необработанные, будто сделанные давным-давно, когда еще не было деревообработки. Полки, на которых расставлены книги, тянутся почти до самого потолка, загораживая свет. Я дотрагиваюсь до сучковатого дерева, и у меня возникает ощущение, что этот магазин такой же древний, как и замок.

Пробираюсь сквозь плотно стоящие стеллажи, будто через дремучий лес, и выдыхаю с облегчением, когда оказываюсь наконец на открытом пятачке. Здесь стоит пара кресел и стол. Отсюда разбегаются дорожки, на каждой обозначено, куда она ведет: ficción, referencia, juvenil[18].

– ¿Busca algo en particular?[19]

Я замираю, услышав сиплый мужской голос. Обернувшись, вижу яркие, светящиеся янтарным блеском глаза и кривую ухмылку. На вид парню около восемнадцати, он одет в джинсы и темно-серую футболку, поверх которой наброшен тонкий черный блейзер. На футболке что-то написано, я могу разобрать только «Ла Сомбра».

– Это ты!

Увидев мое лицо, он переходит на английский, его глаза вспыхивают еще ярче.

– Как здорово! Я Фелипе.

Он так по-свойски обращается ко мне, будто мы давно знакомы. Наверное, здесь так принято. Он приближается, как будто собирается прикоснуться ко мне в знак приветствия, и мой желудок нервно скручивается. Я знаю, что здесь принято целоваться при встрече, но невольно отшатываюсь.

Фелипе испуганно замирает.

– Eh, perdón. Прости, – говорит он и засовывает руки в карманы.

Полы блейзера раздвигаются, и я читаю полностью надпись на его футболке: «LA SOMBRA DEL VIENTO»[20]. Это известная книга испанского писателя Карлоса Луиса Сафона. Мама любила его цикл романов.

Я продвигаюсь в глубь магазина в надежде, что парень затеряется среди стеллажей, но слышу сзади его тихие шаги. Я иду быстро, мне хочется поскорее наткнуться на другого покупателя или продавца, и оказываюсь в задней части магазина, осматриваюсь: дверь, лестница, экран на стене. Не нужно оборачиваться, чтобы понять, что Фелипе стоит у меня за спиной.

Пока я соображаю, как бы мне сбежать, мой взгляд натыкается на полку над экраном на стене. На ней написано: «LEYEDAS LOCALES»[21]. Книги выстроены в ряд лицевой стороной, и на каждой обложке изображение одного и того же замка.

– Ты там живешь. – Его сиплый голос звучит громко. Он стоит совсем близко. – Вместе с la doctora, – добавляет парень.

Непонятно, спрашивает он меня или просто констатирует факт. Я разворачиваюсь и делаю решительный шаг в сторону Фелипе, меняя таким образом наши позиции. Этому трюку меня научил папа. Теперь Фелипе прижат к стенке.

– Не волнуйся, – говорит он, темные волосы падают ему на глаза, – этот магазин – бизнес моей семьи. Я здесь хозяин. Ты ведь пришла ко мне.

Я хмурюсь, не знаю, что сказать на это.

– Уроки испанского? Твоя тетя сказала, что ты придешь.

«Либроскуро» – всплывает памяти слово из записки Беатрис. Я увидела книги в витрине и сразу же заскочила в магазин, не посмотрела, как он называется.

– Поработаем в офисе, – говорит парень и идет к лестнице. Я смотрю туда, куда он поднимается, и вижу залитую светом мансарду.

Я жила когда-то в перестроенной мансарде в Дареме, что в Северной Каролине. Мама писала статьи об успешном сезоне женской футбольной команды Дьюкского университета. В мансарде было маленькое треугольное окошко, и мне нравилось наблюдать сквозь него, как ветер шепчется с золотистыми верхушками деревьев, разбрасывает по округе листья медного цвета.

Я смотрю, как Фелипе растворяется в лучах солнца, и вспоминаю Алису, спускающуюся в кроличью нору. Только в реальном мире девочки не лазают за незнакомыми парнями на мансарду.

Я беру с полки с надписью «Местные достопримечательности» одну из книжек, она тонкая и глянцевая. Все книжки на этой полке очень тонкие. Это скорей буклеты в твердых обложках.

Я перелистываю страницы. На них в основном фотографии замка и городка Оскуро. Информации почти нет, как и в статье из Википедии. Этот городок существует несколько столетий, а известно о нем не больше, чем о магазинчиках на его главной площади. Я чувствую какое-то странное щекотание в животе, когда думаю о том, сколько вокруг меня тайн, сколько…

– Хочешь узнать настоящую историю Ла Сомбры?

Может быть, я говорю вслух сама с собой и даже не замечаю этого? Тут я смотрю на Фелипе и вспоминаю, что он не просто странный мальчик, он еще и книготорговец, и киваю в ответ.

– У нас есть книги об этом, но они не продаются. Это частная коллекция моей семьи. Я покажу их тебе, если поднимешься на мансарду.

Он снова взбирается по лестнице, заслоняя головой свет. У меня возникает странное ощущение дежавю, но я отмахиваюсь от него. Фелипе, возможно, моя первая зацепка.

Я поднимаюсь на пятнадцать ступенек, и вот передо мной письменный стол, диван, картотечные шкафы, кухонька и книжные полки, заставленные ветхими томами, у которых совсем непрезентабельный вид, такие не продашь. Мансардное окно над головой освещает каждый уголок.

Фелипе садится на один из двух табуретов у высокого стола на кухне. Кухонька состоит из раковины, микроволновки и холодильника. Я сажусь на табурет рядом с ним и вижу, что на столе уже лежит книга. Я автоматически беру ее в руки.

Блеклая черная обложка без текста и изображений. Я открываю книгу и листаю шероховатые страницы. У книги нет ни названия, ни автора, не указано даже издательство или авторские права.

– Она сделана из кожи, натянутой на деревянный переплет, – говорит Фелипе, и я киваю, будто понимаю, что это значит.

Книга выглядит потрепанной и старой, но при этом не кажется хрупкой. В ней чувствуется какая-то удивительная прочность, будто она переплетена в те времена, когда слова имели большой вес.

– Можем заниматься испанским здесь, если хочешь, – говорит Фелипе, и я кладу книгу обратно на стол. – Это первый опубликованный текст о Кастильо-Бралага. Он датируется 1600-ми годами.

Мы перелистываем несколько пустых, пожелтевших от времени страниц. Затем натыкаемся на первую строку, написанную чернилами: «La maldición del castillo».

Я постукиваю по предложению, жду, когда он переведет.

– Проклятие замка, – говорит Фелипе. – Maldición значит «проклятье».

Я переворачиваю страницу, и Фелипе объясняет:

– Это предисловие автора, но в таких книгах авторы никогда не раскрывают своего имени. В предисловии обычно рассказывается, что эта книга – результат многолетних исследований и опросов, что она составлена из рассказов очевидцев, выдержек из дневников, новостных статей и личной переписки.

Несколько часов подряд мы изучаем это предисловие. Испанский язык в этой книге настолько архаичен, что Фелипе лишь иногда останавливается, чтобы подчеркнуть какое-нибудь слово или фразу, в основном он просто переводит содержание текста. Я сомневаюсь, что такое устаревшее построение фраз пригодится мне сегодня. Наконец-то мы добираемся до первой главы.

– «Глава первая, – переводит Фелипе, – самый ранний письменный документ, который я смог найти, – это дневник примерно 1300-х годов». Есть хочешь?

Я хмурюсь, не понимая, почему автор так странно пишет. Потом поднимаю взгляд от страницы и вижу, что это Фелипе задает этот вопрос мне. Я мотаю головой, но мой желудок при этом громко не соглашается со мной.

Фелипе усмехается и достает из холодильника сэндвич, поделенный на две части. Он отдает мне половину и принимается за еду, при этом не отрываясь от книги. Он мысленно переводит каждую строчку, прежде чем перевести мне вслух.

Я смотрю на багет, который лежит передо мной на маленькой тарелочке: начинка из ветчины, помидоров и сыра. Я вдыхаю запах еды, я голодна, но на выдохе меня подташнивает. Так уже у меня довольно давно.

– «В дневнике описывается черный замок, – переводит Фелипе, показывая на страницу со словами castillo negro, – на вершине скалы. До 1500-х здесь ничего особенного не происходило, – читает он, – но потом замок прославился тем, что туда приглашали гостей для праздников в полнолуние – fiestas de luna llena, – которые продолжались по несколько дней».

Фелипе замолкает, дожевывает сэндвич и читает дальше:

– «Никому так и не удалось узнать, что происходило на этих праздниках, – переводит он, проглотив то, что жевал, а потом смотрит на меня, и я улавливаю тревогу в его взгляде, – потому что никто с этих праздников в честь полнолуния не возвращался».

Я чувствую какую-то странную сухость в глазах и заставляю себя моргнуть несколько раз. Фелипе захлопывает книгу.

– Думаю, мы не с той книжки начали. У меня есть рабочие тетради…

Я энергично хлопаю ладонью по обложке книги.

– Хотя можно и по этой учиться, – говорит он, морщась, как будто я его только что ударила, – осторожнее. Это старинная книга.

Смутившись, я убираю руку.

Он снова открывает книгу на том месте, где мы остановились, и читает про себя. Проходит несколько секунд, но он молчит, не переводит.

– После того как это случилось, – тихо произносит Фелипе, глядя мне прямо в глаза, – о тебе рассказывали во всех новостях.

Не нужно объяснять, что он имеет в виду под словом «это». Я почти рада, что худший день в моей жизни уместился в этих трех буквах.

Он смотрит на меня, будто ждет чего-то, и мне страшно, что он ждет моей реакции. Я киваю в знак того, что понимаю, о чем он.

– Все в деревне начали шептаться о la doctora, – продолжает Фелипе, к моему облегчению, – вот тогда-то я и понял, кто ты.

Кривая усмешка появляется на его губах.

– Я не сомневался, что ты вернешься. Просто нужно было подождать немного. Ла Сомбра – твой дом.

Фелипе не просто так произносит эти полные радушия слова, за ними будто скрывается что-то. Подобное просквозило и при встрече с Беатрис. Они, похоже, и не сомневаются, что я останусь здесь навсегда.

Неожиданно для самой себя в назначенный час я оказываюсь в клинике тети.

– Как урок с Фелипе? – спрашивает Беатрис, когда я захожу.

Я киваю, мол, все в порядке, и с интересом разглядываю рабочее место тети. В отличие от узких и темных залов замка и книжного магазина комнаты в клинике просторные и светлые.

– Эта клиника была основана нашей семьей, – говорит Беатрис, когда мы идем через приемную с белыми стенами и высокими потолками. В медицинском центре еще есть офис, операционная и комната с койками для пациентов, разделенными между собой специальными занавесками.

– Заниматься медициной – это традиция семьи Бралага, – объясняет тетя. – В каждом поколении нашей семьи кто-то становился врачом – это у нас в крови.

Думаю, все традиции рано или поздно сходят на нет.

Я чувствую на себе внимательный взгляд Беатрис, но не оборачиваюсь, делаю вид, что разглядываю оборудование у одной из кроватей.

– Здесь, – говорит она, – наш склад.

Мы в небольшом помещении, здесь довольно прохладно и полно оборудования, в стеклянных шкафах поблескивают ряды пузырьков с лекарствами, металлические морозильники рядом с ними.

– Это наше наследие, – произносит тетя и как будто раздувается от гордости. – Мы небольшая община. Население городка 852… вместе с тобой 853 человека. До ближайшей больницы ехать несколько часов. Еще до появления медицинского страхования один из наших предков придумал, чтобы каждый житель Оскуро вносил плату в городской фонд здравоохранения. Мы тратим его на лекарства и специалистов, когда они необходимы. В нашей клинике полноценная операционная и собственный банк крови.

Я удивленно наклоняю голову. Мне, наверное, послышалось. Банк крови?

– Все жители сдают кровь по нескольку раз в год, – говорит она и открывает дверь морозильной камеры. Из морозилки вырываются клубы ледяного пара, внутри я вижу ряды пластиковых пакетов, наполненных темно-красной жидкостью.

– Кстати, – говорит тетя, захлопывая морозильник, – я собиралась взять кровь и у тебя, чтобы и у тебя в клинике была медицинская карта.

В центре «Радуга» у меня часто брали кровь, так что я к этому привыкла. Но медсестра Летиция говорила мне, что мою медицинскую карту они отправили тете, а это значит, что у нее должны быть результаты моего обследования трехнедельной давности. Зачем ей снова брать у меня кровь?

Беатрис ведет меня обратно в главное здание клиники, где значительно теплее, и усаживает на стул рядом со стеклянными склянками.

– Закатай рукав, – велит она, натягивая одноразовые перчатки.

Она не обнимала меня ни разу и собирается теперь взять кровь. Мне не хочется выполнять ее приказ, и я не двигаюсь.

– В чем дело? – спрашивает она, застыв с иголкой в руке.

Мне хочется ответить: «У вас уже есть мой анализ крови».

Я жду, когда слова заставят зашевелиться мой язык, но они будто застряли где-то внутри.

– Ко мне пациент скоро придет, – говорит она, и я чувствую себя маленьким ребенком. Бессмысленно спорить, поэтому я закатываю рукав.

Беатрис берет меня за локоть, и я сжимаю кулак при ее прикосновении. Я едва чувствую иглу, когда она проходит сквозь мою кожу, будто тетя делала это миллионы раз.

– Прекрасно, – говорит она, когда склянка наполняется темно-красной жидкостью, – расслабь руку, Телла… – Она нервно откашливается: – Эстела.

Я чувствую болезненный укол, и не игла в этом виновата, а прозвище, которое только что произнесла тетя. Сколько я себя помню, родители называли меня Стеллой. И все же что-то шевельнулось во мне, когда я услышала «Телла» – меня когда-то так называли.

Беатрис закупоривает бутылочку с моей кровью, но не вынимает иглу из моей руки. Она тянется за новым пузырьком…

Я высвобождаю руку.

– Ты что делаешь? – вскрикивает тетя, когда игла выскальзывает из моей кожи и на пол капает кровь.

Я встаю и пячусь, пока не оказываюсь у входной двери. Если она пойдет за мной, я выскочу на улицу.

– Возьми себя в руки! – произносит Беатрис, ее взгляд полон возмущения. – Я спрячу твою кровь в морозильную камеру, а потом объясню тебе, в чем будет заключаться твоя работа.

В ответ я скрещиваю руки на груди.

Она уносит бутылочку с моей кровью, а когда возвращается, на ее лице не отражается никаких эмоций.

– Ты будешь заносить данные пациентов в этот компьютер.

Я поворачиваюсь и вижу стол в центре офиса. На нем стоит старая модель компьютера, такой он является особенно по сравнению с теми с плоскими мониторами, которые стояли в центре «Радуга», но в древнем городке Оскуро и этот выглядит суперсовременным.

Беатрис подходит к шкафу и выдвигает первый ящик. Он набит разноцветными папками.

– Начни с Анхеля, Альберто Кастаньо Круса.

Она вынимает из ящика толстую синюю папку и садится за компьютер.

– Программа уже открыта, – говорит Беатрис, и на черном мониторе загорается разноцветная таблица. – Кликни здесь, чтобы создать новую карту пациента, и вбивай в пустые окошки информацию, которую найдешь в папке.

Тетя набирает данные пациента, показывает, как работает программа, потом я занимаю ее место. Я работаю до вечера, пока Беатрис не выходит из своего кабинета и не сообщает:

– Пора домой.

Прежде чем запереть клинику, она включает охранную сигнализацию, нажимает специальным ключом на датчик, после чего мы молча возвращаемся в замок.

Сегодня на ужин gambas al ajillo. Креветки в ароматном чесночном соусе подаются в керамической оранжевой миске. От их запаха у меня текут слюнки, и я вдруг вспоминаю, что сегодня ничего не ела, кроме хлеба с томатным джемом. Когда-то, живя с родителями, я любила вкусно поесть, часто просила добавки, накладывала себе в тарелку еще и еще. А теперь съедаю шесть креветок и чувствую себя так, будто объелась. Я все еще дышу, но большая часть меня умерла в тот день в метро, и свой аппетит я оставила там же.

Беатрис заканчивает есть и встает, я поднимаюсь вслед за ней.

– Твоя молчаливость беспокоит меня, – говорит она и протягивает мне черную таблетку. Она внимательно наблюдает, как я запиваю ее водой.

Я ухожу к себе в комнату, там выплевываю семечко и засовываю его в карман сумки, где лежит вчерашнее лекарство.

Сегодня ночью я иду по замку в новом направлении. В носках без обуви спускаюсь по парадной лестнице на первый этаж, прохожу через обеденную залу и оказываюсь в кроваво-красном коридоре, в который побоялась зайти сегодня утром.

Свет здесь приглушенный, коридор освещает лишь тусклое красноватое пламя свечей. Почему Беатрис не гасит на ночь?

Коридор раздваивается. Я останавливаюсь перед развилкой и поворачиваю налево. Иду по длинному узкому коридору и внезапно оказываюсь в великолепной комнате, полной серебристого света. Лунный свет льется сквозь витражи, с потолка свисает огромная сверкающая люстра, будто сделанная из звезд. Я не могу оторвать от нее взгляда: гигантский сверкающий осьминог, чьи кристальные щупальца тянутся к стенам комнаты. Кажется, люстра вот-вот рухнет на пол. Я прижимаюсь к стене рядом с окном, чтобы щупальце не дотянулось до меня, и вдруг вижу в комнате еще одну девушку. Мое сердце замирает. Девушка тоже застывает, увидев меня.

Мы двигаемся синхронно, и тут я понимаю, что в комнате только одна стена с окнами, а напротив нее – зеркало. Противоположная стена – одно большое зеркало, в некоторых местах оно треснуло, в некоторых почернело, не все углы у него целы.

Я замечаю что-то боковым зрением и поднимаю голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как с люстры падает кристальная слезинка. Она вдребезги разбивается об пол, разлетаясь осколками в разные стороны. Я приседаю и внимательно разглядываю пол – он усыпан осколками разбившихся кристаллов, а на мне нет обуви. Нужно идти осторожно!

Лунный свет, отражаясь в зеркале, так ярко освещает комнату, что я смогу пересечь ее, не поранившись. Я вижу дверь в стене, и мне интересно, куда она ведет.

Глядя под ноги, делаю первый шаг по блестящему «минному полю». На цыпочках я преодолеваю опасные участки, но мне приходится остановиться, когда я добираюсь до середины комнаты, уж очень много тут осколков.

Серебристый лунный свет тускнеет, и я жду, когда облака рассеются. Но становится все темнее и темнее, будто кто-то гасит звезды. Я вижу, как тень скользит по стене и витражам. Темнота заволакивает комнату, как дым, что-то проносится у моего уха. Это не ветерок – это чей-то голос: «No hay luz en Oscuro»[22].

Не уверена, что этот голос реален. Я разворачиваюсь, чтобы вернуться тем же путем, каким пришла сюда, но двигаюсь я неуклюже и постоянно наступаю на что-то острое, чувствую уколы сквозь носки. Я вижу свое отражение в пыльном зеркале, а за ним чей-то высокий плечистый силуэт. Я оборачиваюсь, но за мной никого нет. А большая тень в зеркале, похожая на человека, придвигается все ближе и ближе ко мне.

Бум! Сердце бешено колотится, сотрясая грудную клетку. Не знаю, что пугает меня больше – чье-то присутствие или тень. Месяцами я не чувствовала своего сердца, даже волновалась, что оно больше не бьется. И вот теперь оно колотится в груди, в доказательство того, как я ошибалась: бум! бум! бум!

Я уже почти бегу, но наступаю на острый осколок кристалла.

– А-а-а! – Я вскрикиваю от боли, и это первый звук, который я издаю за несколько последних месяцев. Мой крик не похож на крик человека, скорее на вой животного.

Я поджимаю ногу, как фламинго, проверяю, не застряло ли чего в моей стопе. Порез неглубокий, я смогу идти дальше.

В зеркале больше нет тени. Лунный свет снова наполняет комнату, я смотрю под ноги и пробираюсь, обходя осколки и не оглядываясь, к выходу. Потом я все же оборачиваюсь и застываю на месте…

Существо из плоти и крови стоит посреди комнаты и разглядывает что-то в своей руке: окровавленный осколок кристалла, на который я наступила. Когда оно поднимает голову и встречается со мной взглядом, комнату заливает серебристый звездный свет. Это лицо из моих снов! Мой зверь, мое чудовище-тень.

Глава 6

Я сижу на постели. Даже не знала, что умею бегать с такой скоростью! Я прижимаю колени к груди, пытаюсь отдышаться, успокоиться. Но, сколько я ни моргаю, вижу перед собой глаза, полные лунного света. Они наблюдают за мной. Я с тревогой смотрю на дверь. Кто бы это ни был, это вряд ли живой человек. Может быть, это мое воображение?

«Он найдет меня снова!» – С этой мыслью приходит уверенность в том, что жить мне осталось недолго. Вряд ли удастся убежать от чудовища-тени, неважно, реальное оно или воображаемое.

Дверь я заперла, но продолжаю тревожно поглядывать на нее. Сомневаюсь, что деревянной перегородки достаточно, чтобы сдержать это существо. Нужно связаться с медсестрой Летицией. Может быть, я смогу отправить ей e-mail с компьютера в клинике. Очевидно, нельзя было уезжать из центра.

«А вдруг я здесь не случайно», – шепчет голосок у меня в голове, тот, который постоянно спорит со мной. Я будто постоянно выступаю сама перед собой в роли адвоката дьявола. Папа называл это мое свойство инстинктивным стремлением бросать вызов всему на свете. Он говорил, что это поможет мне сохранить непредвзятый взгляд и стать хорошим следователем.

Правило Рауля № 2:

Лучший ориентир детектива – его интуиция.

Фраза возникает у меня в голове, будто папа прошептал эти слова мне на ухо. Я подхожу к сумке, роюсь в ней и достаю со дна рамку. В нее вставлено не фото, а список папиных правил, озаглавленный «Правила Рауля», они записаны от руки на толстом картоне. Папа постоянно повторял эти правила, когда вел очередное дело. Некоторые из них он произносил так часто, что мы с мамой заканчивали хором фразу за него. Вот почему, когда папе исполнилось тридцать пять лет, я взяла плотный лист красивой цветной бумаги синего цвета и записала на нем двенадцать самых частых его высказываний.

Всякий раз, когда мы устраивались на новом месте, он торжественно ставил этот список в фоторамке на какой-нибудь стол, обозначая таким образом свое рабочее место. Он говорил, что ему нравится держать список под рукой, когда он работает над очередным делом. Я чувствовала гордость в этот момент, как будто в каком-то смысле помогала ему вести расследование.

Я ставлю рамку на отделанный золотом столик у окна, и мне сразу же бросается в глаза первое правило: «Не думай – чувствуй!»

Когда папа приступал к новому расследованию, он сопереживал всем, кто имел к делу хоть какое-то отношение, даже преступнику. Папа не сомневался, что лучшие следователи – те, кто в первую очередь люди и только потом детективы. «Убийцы тоже люди», – иногда шутил он.

Но после смерти родителей меньше всего мне хотелось чувствовать: это самое последнее, к чему я сейчас стремлюсь.

Я просматриваю список дальше в надежде, что папа подскажет мне, как поступить.

Правило Рауля № 3:

Сохраняй непредвзятость.

Значит ли это, что я должна воспринимать черный огонь, дым и чудовище-тень как реальность, как нечто, существующее на самом деле? Я почти прыснула от смеха, хотя в моей жизни сейчас мало смешного. Я понятия не имею, как отличить фантазию от реальности.

Из всех моих фантазии получилась бы целая библиотека.

Я читаю следующую строку.

Правило Рауля № 4:

Записывай ход расследования.

Папа всегда именно так вел каждое расследование – записывал все в блокнот, в котором потом не оставалось свободного местечка. Я спросила его как-то, зачем он так делает, он ответил: «Легче разгадать головоломку, если перед глазами все кусочки, из которых она состоит». Эта фраза могла стать почетным тринадцатым правилом.

Беатрис положила мне на стол блокнот и ручку, видимо, чтобы я занималась испанским. Сев на стул с прямой спинкой, пролистываю блокнот почти до середины, мне хочется спрятать то, что я в нем напишу, не выставлять на первую страницу.

Я прижимаю кончик ручки к бумаге, записываю в углу листочка сегодняшнюю дату. Затем записываю необъяснимые происшествия, случившиеся со мной, в хронологическом порядке:

• 12 лет назад – выжила в черном пожаре в пурпурной комнате.

• 7 месяцев назад – выжила в черном дыму и серебристом сиянии в метро; потом мне приснился чудовище-тень с серебряными глазами.

• Сегодня ночью за мной гнался чудовище-тень из моих снов.

– Я нашел более современную книгу для наших уроков, – говорит Фелипе, как только я захожу в магазин и поднимаюсь за ним в мансарду. – В ней рассказывается история Оскуро, – объясняет он, когда мы усаживаемся за стол, как вчера. – К 1700-м годам праздники в Ла Сомбре закончились. Тогда и начали вести записи.

Из книги торчат разноцветные стикеры, прикрепленные к определенным страницам, – очевидно, Фелипе заранее просмотрел книгу и сделал закладки в самых интересных местах. Он либо дотошный преподаватель, либо исключительно увлечен своим предметом.

Он открывает книгу на первой закладке и читает: «De a poco, se fue formando un pueblo a la sombra del castillo». Я узнаю слова sombra и castillo, но все остальное мне непонятно.

«Постепенно в тени замка начал формироваться город», – переводит Фелипе. – Formar означает «форма», поэтому formando – это нечто, что находится в процессе формирования.

Фелипе сегодня в ударе. Он останавливается после каждого предложения, объясняет смысл новых слов и спряжение глаголов. Я должна быть ему благодарна, ведь я столько лет просила родителей научить меня испанскому, но сейчас для меня важнее найти информацию. Мне важно понять, есть ли хоть какой-то шанс, что дым, черное пламя и призрачный монстр настоящие.

«Это записи о новых постройках, фиксирующие разрастание города», – Фелипе тянется к следующей закладке, а я разглядываю список объектов недвижимости Оскуро. Мой взгляд натыкается на Кастильо-Бралага. В 1712 году он принадлежал человеку по имени Хуан Карлос Фернандо Бралага. В 1733 году замок унаследовал Рохелио Антонио Бралага. В 1750 году хозяина звали Маурисио Омеро Бралага. Я просматриваю имена владельцев, и холодок пробегает у меня по спине.

Зловещее предчувствие охватывает меня, так же не по себе мне было от радушных приветствий Беатрис и Фелипе. Теперь я как будто понимаю почему. Судя по историческим записям, моя родословная связывает меня с Ла Сомбра. Из-за этого мама сбежала отсюда? Из-за этого Беатрис пригласила меня сюда? Я что, новая наследница замка?

Смущает меня не только фамилия Бралага, но и даты вступления в наследство. Продолжительность жизни владельцев поразительно коротка. Фелипе указывает пальцем на другой объект недвижимости по адресу: улица Нубе, 32. Рядом с адресом стоит дата – 1705 г. – и имя владельца – Луис Гарсия Сармьенто. Следующая запись сделана пять десятилетий спустя: 1758 г., Анхело Крус Сармьенто. 1812 г., Санчо Аурелио Сармьенто. 1860 г., Романо Эктор Фелипе Сармьенто.

«Это предки Фелипе», – понимаю я. Продолжительность их жизни явно больше, но фамилии у всех одинаковые. Я просматриваю бухгалтерские книги, в которых отмечены и другие здания города: каждое из них передавалось по наследству в каждой семье из поколения в поколение. Городок Оскуро – осколок прошлого, прекрасно сохранивший себя и семьи, которые когда-то в нем поселились.

– Вот что еще интересно, – говорит Фелипе и, не позволив мне как следует изучить страницу, помеченную второй его цветной закладкой, переходит к третьей. Прежде чем я успеваю разглядеть, что там написано, он закрывает страницу рукой. – Ты заметила, какого здания не хватает в Оскуро? – спрашивает он.

Я когда-то играла с папой в эту игру. Он говорил, что увидеть, чего не хватает, труднее всего, поэтому, если мы возвращались в город, в котором уже бывали, он просил меня сказать, что изменилось с тех пор, как мы покинули это местечко.

Так чего же не хватает в Оскуро? Много чего. Например кинотеатра. Мы с мамой любили ходить в кино в середине дня, пока все остальные жители города работали или учились. Не хватает библиотеки, художественной галереи, школы… Но в библиотеку и школу жители ездят в соседний большой город.

Чего же здесь не хватает, что не могли не построить в этом городе? Обычно я хорошо справляюсь с такими загадками, но, видимо, я еще слишком напугана после вчерашней ночи, в голове пустота, будто я выпила кофе сверх меры, сосредоточиться не получается. Я пожимаю плечами в надежде, что Фелипе просветит меня. Он убирает руку, и я вижу крест среди развалин. Ответ очевиден. В Оскуро нет церкви.

– Не знаю как в Америке, – говорит он, – но в Испании на главной площади каждого города стоит церковь. Особенно такого города, где есть еще и замок. Поселяясь где бы то ни было, люди в первую очередь строят церковь.

Мое воспитание не было религиозным, но помню, что у всех городков Америки, в которых мы оказывались, было нечто общее – место, где можно было помолиться.

– На каждой странице, отмеченной цветными стикерами-закладками, описаны попытки строительства церкви в Оскуро, – объясняет Фелипе, он пролистывает страницы и не переводит с испанского на английский, а просто резюмирует: – Каждая попытка строительства заканчивалась трагедией.

Не знаю, что пугает меня больше: слова Фелипе или то, как он их произносит. Блеск его янтарных глаз напоминает мне о некоторых обитателях центра «Радуга», так у них светились глаза во время очередного приступа безумия.

– Ла Сомбра – наш священный символ, – говорит Фелипе, – святая обитель!

Я недовольно щурюсь, мне не нравится то, что он сказал.

– Раньше я не был уверен, – шепчет Фелипе, – но после того, что с тобой случилось, я поверил.

Мне хочется уйти, не слышать, что он скажет, но я не могу пошевельнуться под его пристальным взглядом.

– Ты здесь, потому что замок захотел, чтобы ты вернулась.

Я выхожу из спальни, решив, что Беатрис наверняка уже спит. Сегодняшний урок Фелипе выбил меня из колеи. Простейшая работа, которую поручила мне тетя в клинике, сегодня давалась мне с трудом. Я заносила в компьютер данные Анхеля и вспомнила, что видела его фамилию в списке жителей городка Оскуро. Трудно поверить, что все в этом городке связаны между собой кровными узами. Папиной фамилии Амадор нет в картотеке клиники, значит, он был здесь чужим. Интересно, поэтому мы уехали из Оскуро?

Я опять выбираю, в какую сторону повернуть в коридоре. Прошлой ночью я пошла налево и обнаружила там зеркальную комнату. Мне очень хочется узнать, что будет, если ее пересечь, но боюсь поранить ноги, поэтому поворачиваю направо.

Икры напрягаются, пока я иду по спускающемуся куда-то коридору. Воздух кажется все более затхлым, и в какой-то момент я оказываюсь в пыльной гостиной без мебели и украшений. Царапины и следы от гвоздей на стенах говорят о том, что помещение не всегда пустовало.

Я считаю шаги, пересекаю еще одну комнату, такую же пустую, потом еще и еще. Эти пустые пространства, полные эха, трудно назвать комнатами, в них нет ни дверей, ни окон, лишь проходы со стрельчатыми арками.

Ледяной пол под моими ногами вдруг заканчивается, я ступаю на старый колючий ковер. Жесткая ткань царапает носки, это даже неприятнее, чем холодный камень. Малиновый ковер заканчивается у деревянной двери на металлических петлях. Я поворачиваю ручку и вхожу. За дверью то, что по-иному, как собор без окон, не назовешь.

Вытянутое пространство. Ряды каменных колонн, плавно переходящие наверху в ребристые своды арочного потолка. Светильники, напоминающие свечи, закреплены высоко наверху, вся нижняя часть собора не освещена. И, пока я иду сквозь него, гаснет даже этот красноватый свет надо мной. Я делаю шаг – гаснет следующий светильник. Я останавливаюсь – и гаснут все светильники разом.

Я слышу свой крик, когда темнота заполняет пространство вокруг меня. Жду, когда мои глаза привыкнут к темноте, и чувствую, что чудовище-тень уже рядом. Я не вижу его, но чувствую: это верный знак того, что он – моя фантазия.

От этого чувства волоски по всему моему телу встают дыбом, и я бросаюсь бежать, вытягивая руки перед собой, чтобы не врезаться в колонну. Мне хочется поскорей покинуть эту комнату.

С разбегу я упираюсь ладонями в холодный камень, значит, я добежала до конца и уперлась в стену. Это тупик!

Серебристая вспышка освещает комнату, ослепив меня на несколько секунд. Свет чуть тускнеет, и я вижу, как черная тень обретает очертания: это ожившая гаргулья.

Красноватые светильники снова вспыхивают и освещают чудовище. На вид подросток, ну или молодой человек чуть старше двадцати, но в его глазах будто целая вселенная из множества звезд и галактик. Они мерцают, загораются и тускнеют, будто питаются от собственного источника света. На нем строгий костюм, который одновременно и подчеркивает его мускулистую фигуру, и скрывает ее, ткань настолько чернильно-черная, что отбрасывает тени вокруг него. Он либо очень богат, либо сам дьявол.

Мое лицо тоже вызывает у него интерес, он пристально разглядывает меня и как будто тоже меня узнает. Я знаю, что он ненастоящий, но сердце от страха бьется прямо в горле. Бум! Он щурит серебряные глаза. Бум! Острая, как бритва, линия подбородка застыла под углом 45 градусов. Бум! Он смотрит на мою грудь, будто слышит биение моего сердца.

– Me estás viendo[23].

«Изысканно» – я никогда раньше не употребляла это слов, но сейчас, когда я слышу его речь, оно приходит мне на ум. Мало того что он красив, безупречно сложен и носит дорогую одежду, у него низкий, доносящийся будто откуда-то из-под земли голос, успокаивающий, как океанский прибой. Он невозможно прекрасен! Несомненно, он моя лучшая фантазия! Хотела бы я знать, что он сказал.

– Ты меня видишь, – на этот раз он говорит по-английски. Думаю, мое желание для него закон.

Это не вопрос, но я киваю в ответ. Чудовище-тень удивленно приподнимает брови.

– Ты меня еще и слышишь?

Я снова киваю. Выражение его лица становится жестким, и тут я понимаю, что зря я кивала.

– Это была ты! – В его ровном голосе слышится резкость. – Не знаю, каков был твой план, но мне все равно. Сейчас же сними свое заклятье, или тебе конец.

Я гляжу на него, раскрыв рот от удивления. В центре меня предупредили, что, помимо черного дыма, могут появиться и другие видения, нельзя терять бдительности. Я стараюсь сосредоточиться на успокаивающих мантрах, которым меня научили в центре «Радуга»: «Не позволяй втянуть себя в игру. Сосредоточься на том, что реально. Чудовище-тень – это иллюзия, а иллюзии не могут навредить…»

– Раз, – открывает он счет.

Я не представляю, как бороться, а тем более как победить собственный разум. Не могу ни шевельнуться, ни думать. Чувствую, как колотится сердце. БУМ! БУМ! БУМ!

«Успокойся, Эстела! – мысленно кричу я самой себе. – Его не существует, он не может ничего тебе сделать». Нужно постараться замедлить пульс, дышать, сосредоточиться…

Стальные тиски сдавливают мне горло, воздуха в легких все меньше. Боль пронзает меня, в глазах темнеет, я понимаю, что задыхаюсь, сейчас я погибну.

Из последних сил я втягиваю в себя воздух и слышу свой сиплый, до неузнаваемости изменившийся пищащий голосок, такой шепот-крик: «Стой!»

Глава 7

У меня першит в горле и покалывает язык. Слезы застыли на моих ресницах. Я заговорила! Я так потрясена этим, что даже не сразу понимаю, что все еще жива. Он больше не сжимает мою шею, просто стоит и смотрит. Он остановился.

– Сними заклятье! – требует чудовище-тень, его голос звучит обворожительно и угрожающе одновременно, удивительное противоречие.

Почему же я чувствую его прикосновение, если он существует только в моей голове? Или у меня такие сильные галлюцинации, что способны обмануть все чувства? Чудовище угрожающе движется в мою сторону, сокращая расстояние между нами.

– Какое заклятье? – У меня неожиданно хриплый и высокий голос.

Несмотря на то что мне грозит смертельная опасность, я чувствую большое облегчение, что все еще жива. Дело не только в этом. Я поняла кое-что, чего раньше не осознавала: я хочу жить.

– Не играй со мной! – Серебристые глаза чудовища темнеют, будто облака заслоняют от меня звезды. – Я знаю, кто ты, bruja. Освободи меня или умри.

Bruja – знакомое слово: «ведьма».

– Но я не… – Я прокашливаюсь, чтобы избавиться от першения. – Я просто девочка…

Тени вокруг него расплываются, заполняя пространство комнаты, как дым.

– Врунья!

Его шепот повсюду – вокруг меня, в моих волосах, ушах, пальцах! Я бегу вдоль стены в другой конец комнаты… Но он уже там! Его тени обступают нас дымной взвесью, его серебряные глаза – наш единственный источник света.

– Пожалуйста, – молю я, сердце колотится где-то в горле, мешает говорить. – Я не понимаю… о чем ты…

– Твое лицо преследовало меня. Я думал, что схожу с ума.

Только в моем воображении этот парень мог быть одержим мной.

– Возможно только одно объяснение, – продолжает он, – ты та самая bruja, из-за которой я здесь.

Я не понимаю, о чем он говорит, но после боли, что он причинил мне, готова подыграть ему. Его лучше не злить.

– Меня показывали в новостях, – объясняю я, горло болит с непривычки, когда я произношу слова. – Случай… в метро.

Будто электричество вспыхивает в его глазах.

– Это и есть то заклятье, о котором я говорю, – произносит он к моему изумлению.

Я долго удивленно таращусь на него, не в силах пошевелиться, пока тихий голосок в моей голове не напоминает мне: «Ты сама его выдумала».

Какая-то часть моего мозга в отчаянии пытается найти объяснение тому, что случилось с родителями, только делает это своеобразным способом. Такого не произошло бы, останься я в медицинском центре. Определенно, мне нельзя было уезжать.

Я вдыхаю аромат холодной ночи, и мне кажется, будто я снова на ледяной горе в Монтане, где мы с родителями однажды провели зиму. Слой снега был таким толстым, что поглощал все сладкие растительные нотки земли, ее запах. Не ощущался даже мускусный запах мелких животных. Помню, я подумала тогда, что единственный запах, который остался, – аромат звезд.

Именно этот запах я чувствую сейчас, когда ко мне наклоняется чудовище-тень так, что приходится запрокидывать голову, чтобы встретиться с ним взглядом.

– Мне… мне нужно время, чтобы разобраться в заклятье, – говорю я, надеясь, что это хоть как-то успокоит его. – Убьешь меня… и не сможешь никогда освободиться от него.

Он пристально смотрит на меня, словно пытается отгадать – лгу я или говорю правду.

– У тебя время до следующей ночи.

Его голос – тихий раскат далекого грома приближающейся бури.

– Освободи меня или умри!

Я бегом возвращаюсь к себе в комнату, потом иду в ванную и рывком открываю ящик, который доверху забила прокладками и тампонами. Я вытаскиваю из ящика блокнот – я спрятала его туда прошлой ночью – и кладу его на стол.

Я нахожу список странных происшествий, который записала вчера. На следующей странице я ставлю сегодняшнюю дату и начинаю новый список. Озаглавливаю его так: «Чудовище-тень».

Затем я кратко излагаю то, что мне известно на данный момент:

• Видела его во сне несколько месяцев назад.

• У него серебряные глаза.

• Кажется, он управляет тенями.

• Говорит, что оказался в замке в день несчастного случая в метро.

• Утверждает, что я наложила на него заклятье.

• Причинил мне физическую боль.

• Считает меня ведьмой.

Из всех безумных пунктов в этом списке самым невероятным мне кажется последний. Он мне не доверяет, и это в каком-то смысле даже лестно.

Просыпаюсь я в залитой солнечным светом комнате, на груди у меня лежит открытый блокнот. Перед глазами всплывает лицо чудовища-тени, все остальные детали сна ускользают, как вода сквозь пальцы.

Я помню, что он преследовал меня, охотился за мной по всему замку, как в какой-то извращенной игре в прятки. Каждый раз, когда он находил меня, кошмар возобновлялся, погоня начиналась снова.

Я сажусь на кровати и чувствую, как стучит сердце, блокнот падает мне на колени. Я читаю последнюю фразу, которую написала прошлой ночью: «Вы понятия не имеете, что значит сомневаться во всем, даже в самом себе»[24].

Это строчка из «Дракулы». Я прочла роман в центре «Радуга», и эти слова нашли отклик в моей душе. Думаю, они так меня впечатлили, что я до сих пор не могу их забыть.

Придется снова пить лекарства. Я клянусь себе, что обязательно так и сделаю, и сжимаю кулаки так сильно, что ногти оставляют на ладонях глубокие следы в виде полумесяцев. Но черные семена Беатрис я принимать ни за что не буду. Мне нужны обычные таблетки. Я напишу медсестре Летиции и расскажу ей, что тетя не заботится обо мне так, как обещала, когда забирала из центра. Я прячу блокнот в ящик с тампонами и прокладками, потом переодеваюсь и выхожу из комнаты.

–Buen día![25] – говорит Фелипе, когда я захожу в книжный.

Невозможно не заметить, что он сияет, увидев меня. Еще ни один парень так открыто не радовался моему появлению, и мне становится веселее.

– У меня есть кое-что для тебя, – говорит он, когда мы поднимаемся в мансарду. Он берет со стола маленький прямоугольный предмет и протягивает его мне.

Это небольшая карточка, на которой написано «Librería Libroscuro» и контактная информация магазина. Только поверх слова «libreria»[26] напечатано слово «biblioteca»[27]. Я в смущении разглядываю карточку.

– Переверни ее, – велит Фелипе.

На другой стороне напечатано мое имя и девичья фамилия мамы: Estela Amador Brálaga.

– Это твой читательский билет. – Он хитро ухмыляется. – Это значит, что ты можешь прийти сюда и почитать любую книгу, какую захочешь, когда захочешь, бесплатно.

Я с трепетом взираю на карточку, не знаю, как объяснить Фелипе, как тронул меня его подарок. Мои губы приоткрываются, и я слышу свой голос: «Спасибо».

Он удивленно глядит на меня, а я чувствую огромное облегчение. Ночью только чудовище-тень слышал мой голос, и я до сих пор не была уверена, что на самом деле заговорила.

Фелипе молчит несколько мгновений, что для него совсем нетипично, потом произносит:

– Не… не за что.

– Значит, librería – это «книжный магазин», а biblioteca означает «библиотека»? – спрашиваю я.

– Así es[28], – улыбаясь, отвечает Фелипе.

– А на английском все наоборот, – говорю я, – librería больше похожа на library – «библиотека», а слово biblioteca напоминает bookstore – «книжный магазин».

– Что ж, восприму твои слова как знак того, что мои уроки приносят пользу.

Я чувствую, как приподнимаются уголки моего рта. Я так давно не улыбалась, что эта мимика очень непривычна.

– Hoyuelo[29], – шепчет Фелипе.

Не знаю, что это значит, но замечаю, что он смотрит на мою правую щеку. У меня, как и у мамы, на правой щеке ямочка, когда я улыбаюсь.

Сегодня мы читаем черную книгу, которая выглядит не такой старой, как предыдущие. Отличается она еще и тем, что у нее на обложке картинки, точнее сказать, гравюры: луна, звезды, крест и челюсти с острыми клыками.

– Это антология, – объясняет мне Фелипе, когда мы устраиваемся на привычных нам табуретах, – сейчас это считается беллетристикой, но изначально эта книга публиковалась как сборник правдивых историй.

Я открываю содержание – в книге тринадцать глав.

– «Трагедии семьи Бралага в замке Ла Сомбра», – переводит название Фелипе.

Несколько часов мы читаем эту книгу. Все тринадцать семей, о которых рассказывается в антологии, умерли неестественной смертью: неудачный экзорцизм, смертельные кровавые заклятья, призраки, убийства-самоубийства, сделки с демонами (demonios), нападения оборотней (lobizones), фей (hadas) и других существ.

Тринадцатая сказка – самая любимая у Фелипе, потому что в ней рассказывается о магической Книге, с большой буквы К. Ее привез в Ла Сомбру враг Бралаги – хозяина замка и поручил одной семье спрятать Книгу подальше от замка и беречь ее, но, прежде чем кто-либо из них успел открыть Книгу, появился дух Бралаги и убил всех. Потом Бралага уничтожил Книгу.

Фелипе ставит на стол тарелку с бокадильо[30], и я с удовольствием вгрызаюсь в маленький сэндвич с хамоном серрано.

– Испугалась? – спрашивает он и садится ко мне так близко, что наши колени соприкасаются.

– Чего? – спрашиваю я, поджимая ноги. – Это все сказки.

Фелипе вздрагивает, как будто я оскорбила его лично. Я жду, что он что-нибудь скажет или пойдет за новой книгой, но Фелипе просто водит пальцем по рисунку. На нем изображен мужчина, держащий в руках Книгу из тринадцатой сказки, на обложке Книги герб Бралага.

– Что не так? – спрашиваю я.

– Ничего, – отвечает Фелипе и пожимает плечами.

– Ты расстроился, что Книгу уничтожили и ты не успел ее прочесть? – Я пытаюсь как-то разрядить обстановку.

– Я не ожидал от тебя такой недоверчивости после того, что тебе довелось пережить, – говорит он немного сердито.

Внутри у меня все сжимается, я напрягаюсь.

– Ты хотел сказать «скептицизма»? Ну да, я скептик, прости. Жаль, что разочаровала тебя.

– Скорее удивила, не разочаровала.

– Почему?

– Ты видела черный дым, и, хотя доказательств, что ты реально его видела, не было, ты хотела, чтобы все тебе поверили. С чего ты решила, что твои предки тебя обманывают?

Я открываю рот, но ничего не произношу. Дело не в том, что мне нечего возразить, а в том, что он вспомнил пережитое мной. Он попал в самое больное место. Скорее всего, Фелипе поступил так, потому что принимает близко к сердцу все, что мы только что прочли. Но он ведь не Бралага, почему же мои слова так его задели?

– Ты считаешь, что все это правда? – спрашиваю я, игнорируя насмешку, прозвучавшую в его вопросе. – Ты веришь, что все сверхъестественное, описанное в книге, происходило в действительности?

– У меня пока нет точных ответов, только размышления, – говорит он, не глядя мне в глаза, – но не уверен, что ты готова их услышать.

– Поделись размышлениями, – умоляю я, мой взгляд готов прожечь дыру в его голове.

Наконец он поднимает голову.

– Мой прадед, – начинает он, – рассказал мне кое-что перед смертью. У него не было никаких доказательств. – Глаза Фелипе сверкают в возбуждении. – Но он никогда не лгал мне.

До сих пор Фелипе охотно делился со мной знаниями. Но этот, настоящий секрет он никому еще рассказывал. Что бы ни поведал ему прадедушка, Фелипе, без сомнения, в это верит.

– Что же он рассказал? – спрашиваю я.

У него пересохло в горле, я слышу, как он сглатывает.

– Что некоторые из рода Бралага особенные. – Фелипе произносит это так, будто неуверен, верное ли слово он подобрал, – в полнолуние они способны творить колдовство.

Я смотрю на изображение герба замка на обложе Книги, и странная мысль приходит мне в голову: «Может быть, луна символизирует колдовство?»

Либо я, так же как и мои предки, обладаю глубокой восприимчивостью к сверхъестественному, либо у меня психическое заболевание, которое передалось мне от тех же предков по наследству.

– У тебя есть лунный календарь? – спрашиваю я и прямо-таки физически ощущаю, что интуиция в этот раз меня не подводит.

Фелипе подходит к столу и роется в бумагах, пока не находит что-то.

– Маленькие черные кружочки в этом календаре обозначают полнолуние, – говорит он, протягивая мне календарь.

Я возвращаюсь на семь месяцев назад.

И вижу черную точку.

«Метро-25» случилось во время полнолуния.

ПРАВИЛО РАУЛЯ № 5:

НЕТ СОВПАДЕНИЙ,

ЕСТЬ ТОЛЬКО УЛИКИ

Глава 8

По дороге домой мы с Беатрис заезжаем в ресторан, чтобы забрать паэлью[31], которую она, по ее словам, заказывает раз в месяц.

Я твердо решила расспросить тетю сегодня вечером о пурпурной комнате. Теперь, когда я вновь обрела способность говорить, узнаю все, что мне интересно.

– Надеюсь, занятия с Фелипе тебе нравятся, – говорит она, когда мы ужинаем. Блюдо из риса с морепродуктами вкусное и очень сытное, поэтому я съедаю только половину своей порции.

– Фелипе – хороший мальчик, но… – Она отпивает вина из бокала. – Он тот еще фантазер.

Не понимаю, к чему тетя это говорит, и мне интересно, почему она употребила союз «но», как будто быть фантазером плохо. Должно быть, удивление написано у меня на лице, потому что Беатрис отвечает на мой молчаливый вопрос:

– Фелипе увлекся романами сразу же, как только научился читать. Человек с бурной фантазией, он всегда слишком погружался в художественный вымысел, книги стали для него настоящим наркотиком. Думаю, что его уже не спасти.

Тетя, словно забыв о моем присутствии, смотрит куда-то вдаль, и мне интересно, зачем она это сказала. Что она имеет в виду и о ком думает, когда говорит о спасении? Но у меня есть более насущный вопрос к Беатрис.

Я засовываю руку в карман толстовки и достаю фотографию, которую она мне прислала, на которой они с мамой – подростки – позируют фотографу в пурпурной комнате. Я кладу фотографию на стол между нами. При виде фото Беатрис морщится, будто проглотила что-то кислое. Я откашливаюсь и собираюсь спросить у тети, что случилось в этой комнате.

Я не успеваю задать вопрос, когда Беатрис говорит:

– Твоя мама на этой фотографии моложе, чем ты сейчас. Оставь себе. Это подарок.

Она придвигает к себе мою тарелку, собираясь убрать посуду со стола и таким образом положить конец нашей беседе. Я пытаюсь выдавить из себя хоть слово, но голосовые связки больше не повинуются мне. Горло не издает ни звука, челюсть не разжимается.

Но я не паникую и переворачиваю фотографию. Папа говорил, что всегда необходимо иметь в запасе план Б. На оборотной стороне фотокарточки я написала другой вопрос из четырех слов: «Где находится эта комната?»

Я не свожу с тети глаз, даже не моргаю, чтобы не пропустить ее реакцию. Ее волосы стянуты в тугой пучок на затылке, это сильно натягивает кожу, и потому трудно понять по выражению ее лица, что она чувствует. Но я вижу ответ в ее глазах.

Правило Рауля № 6:

Важный ответ кроется в мелких деталях.

Глаза Беатрис на мгновенье расширяются, будто она пугается, что ее тайну раскроют. И тогда я понимаю, что в этой комнате произошло что-то ужасное.

– Я тебе уже объясняла, что замок обветшал, – Беатрис встает, со скрипом отодвигая стул, – во многие его помещения сейчас невозможно войти.

Я тоже вскакиваю, мне не хочется так легко отпускать ее, но язык будто приклеился к небу. Тетя уносит на кухню тарелки, блюда и пустой бокал из-под вина, а я остаюсь в комнате и пытаюсь выдавить из себя хоть слово. Я хватаю со стола стакан с водой, фотографию и топаю за ней, полная решимости получить ответы на свои вопросы. На кухне она поворачивается ко мне и протягивает руку.

На мгновенье, на совершенно ошеломительное мгновенье, мне кажется, что она хочет обнять меня. Но потом я подхожу ближе и вижу у нее на ладони черную таблетку, напоминающую по виду семечко.

Я не беру таблетку.

Я снова показываю ей фото.

– Будешь и дальше так себя вести, придется мне положить тебя в больницу, где за тобой будут лучше следить. – В ее голосе не слышно беспокойства – это угроза.

Так как я все равно выплюну таблетку у себя в комнате, я кладу ее под язык, как делала уже два раза, потом отпиваю воды для вида.

Костлявые пальцы тети сжимают мне запястье. Она хватает меня так резко и неожиданно, что я сглатываю, и таблетка попадает мне в горло. Тетя отпускает меня и принимается мыть посуду как ни в чем не бывало.

Я прижимаю руку к груди, чувствую, как таблетка опускается все глубже, и бегу вверх по лестнице. В голове крутится лишь одна мысль: «Тетя только что силой заставила меня выпить таблетку». Неудивительно, что мама сбежала отсюда. Ее сестра – настоящий монстр.

Я спешу выплюнуть то, что она мне только что дала, захлопываю дверь в свою комнату… И тут из темноты навстречу мне выходит чудовище-тень, будто специально поджидавшее меня здесь.

Вздрогнув, я отступаю к стене. Чем ближе чудовище подходит ко мне, тем прерывистее мое дыхание, его присутствие опьяняет – так же было и во сне.

– Кажется, я дал тебе выбор, – произносит юноша таким же леденящим душу голосом, как и прошлой ночью. Все в этом чудовище-тени острое, как клинок: скулы, холодный взгляд…

– Сними заклятие или умри! Каково твое решение?

После ужина с Беатрис я не уверена, что могу говорить.

– Я… – В горле першит, я откашливаюсь. – Я не ведьма. Я обычная девочка.

– Тогда твоя жизнь кончена!

Как я разберусь, что здесь случилось, если мой разум порождает чудовищ, которые ненавидят меня? Если эта галлюцинация представляет подавленную часть моего «я», то лучше подружиться с ней, а не враждовать.

– Я… я помогу тебе, – говорю я дрожащим голосом, когда существо подходит ближе. – У меня есть друг, который знает все о колдовской истории этого замка. Завтра я могу спросить его о заклятье.

Серебряные глаза так близко, что я не вижу ничего, кроме них.

– Немного наивно с твоей стороны, – шепчет он, – предполагать, что у тебя есть еще и завтрашний день.

Бум! Бум! Бум! Мое сердце бешено колотится, и, честно признаться, мне совсем не хочется, чтобы оно перестало биться.

– Нам… нам лучше сотрудничать, – произношу я, мой голос дрожит от волнения, когда тени заслоняют от меня свет. – Если что-то случилось с нами обоими, значит, каким-то образом мы связаны. – Я говорю первое, что приходит мне в голову, мой главный план – заболтать его. – Скажи хотя бы, как тебя зовут?

– Зачем? – шепчет юноша, я чувствую его дыхание на своем лбу.

– Чтобы я знала, как к тебе обращаться, и понимала, кто меня убьет.

Я морщусь от неожиданной боли в голове. Он что же, собирается меня убить с помощью аневризмы головного мозга?

– Ты прекрасно знаешь мое имя, bruja, – говорит он, отстраняясь, чтобы заглянуть мне в глаза, – меня зовут Бастиан.

– Я не знаю тебя, и я не ведьма, – настойчиво повторяю я, глядя ему в глаза и четко произнося каждое слово. Не помню, чтобы придумывала имя чудовищу-тени, поэтому непонятно, откуда именно Бастиан. – Это сокращенный вариант имени Себастиан?

– Ты мне скажи, – говорит он, пристально вглядываясь в меня, так же как я в Беатрис за ужином. – Ты наверняка знаешь, кто я, раз привела меня сюда.

Значит, он признает, что я выдумала его?

– Я тебя не знаю, поэтому не буду так называть. – Мне не хочется так быстро соглашаться, что все это лишь плод моего воображения. – Я буду звать тебя Себастиан.

Неожиданно для себя я произношу это имя с испанским акцентом. Чудовище-тень не отвечает, и я снова чувствую сильный болевой спазм в голове, будто кто-то безжалостно скручивает мне мозг.

– Перестань! – прошу я, потирая виски. – Если убьешь меня, мы оба будем мертвы. Единственный твой шанс – это сотрудничество со мной.

Я слышу вдруг слабое сердцебиение, будто звучащее в моей голове, – слишком тихое, это не мое сердце. Оно возникает за каждым третьим ударом моего сердца.

– А что ты делаешь? – спрашиваю я, замечая, что верхний свет мерцает, создавая стробоскопический эффект.

У меня вдруг закружилась голова, я моргаю, чтобы избавиться от головокружения.

– Я пока даже не начинал, – отвечает он, отодвигаясь, чтобы дать мне больше пространства. – В чем дело? Ты позеленела.

– Там что-то происходит.

Я бросаюсь к двери и распахиваю ее. В коридоре сердцебиение становится громче. Я иду, ведомая бьющимся пульсом, и чувствую, что Себастиан идет следом, его тень зловеще ложится на стены. Я торопливо спускаюсь по лестнице и прохожу мимо обеденной залы. К счастью, Беатрис там нет. С каждым шагом биение сердца становится громче.

– Куда ты идешь? – спрашивает Себастиан, вокруг нас мерцают красные огни.

– Ты издеваешься надо мной? – спрашиваю я его.

– Что за представление ты устроила? – огрызается он.

– Ты что, не видишь?

– Что я должен видеть?

Либо меня разыгрывают, либо я снова вижу нечто, что не видит никто другой. Ни один из вариантов меня не устраивает.

Мы доходим до развилки, и я перевожу взгляд с одного багрового коридора на другой. Тот, что ведет в зеркальную комнату, освещен тускло, а в том, по которому я вчера вечером попала в собор, освещение мерцает.

– Что ты видишь? – спрашивает Себастиан, когда мы идем по восточному крылу сквозь череду пустых комнат.

– Свет мигает!

Как только я это говорю, мигание прекращается. Мы останавливаемся перед двойными дверями, которые ведут в собор без окон.

– Что-то меня привело сюда, – говорю я и берусь за ручку.

Себастиан распахивает двери и входит в собор, его тень заполняет все пространство, зал погружается в чернильно-черную ночь. У меня возникает чувство, что он исследует каждый миллиметр в этом помещении.

– Здесь ничего нет, – говорит он, вновь возникнув передо мной.

Тени отступают, и собор вновь наполняется тускло-красноватым свечением.

– И все же эта комната хранит секреты, – хмурится он.

– Вроде потайной двери? – спрашиваю я, мне интересно, вдруг это и есть пурпурная комната.

Себастиан, склонив голову, наблюдает за мной.

– Зачем ты привела меня сюда?

Я явственно слышу приближение смерти в его голосе и понимаю, что в моем мозгу маловато места для нас обоих. Мы с чудовищем-тенью не можем сосуществовать.

– С чего ты взял, что это я bruja, а не моя тетя? – дерзко спрашиваю я.

– Она не чувствует моего присутствия, и я не могу к ней прикоснуться. Только ты видишь меня, значит, ты и сотворила заклятье.

Как удобно – я создала существо, которое только я и могу видеть. Себастиан сжимает мне шею, будто железными тисками, боль пронзает меня. Бум! Бум! Бум! Серебряные глаза мечут молнии, мой пульс учащается. Страх озбуждает его.

– Твои последние слова? – шепчет он, наши носы почти соприкасаются.

Я чувствую, как лунный свет его взгляда щекочет мне кожу. Хоть в этом соборе и нет окон, ночное небо еще никогда не казалось мне таким близким.

– Если ты собираешься убить меня, – с трудом выдавливаю я, – могу я хотя бы выбрать комнату?

Возможно, я выдумала чудовище-тень, чтобы оно оградило меня от правды, возможно, от него я получу ответы на свои вопросы.

Я вижу, как сжимаются его челюсти, но он отпускает мою шею.

– Выбирай!

Я массирую горло, пытаюсь отдышаться. Перед глазами все плывет, в голове пульсирует, но я использую оставшиеся силы, засовываю руку в карман и достаю фотографию.

– Вот.

Он тянется за фотографией, но я не выпускаю ее из рук, чтобы он ее не отобрал. Наши пальцы соприкасаются.

У меня мурашки бегут по телу, когда он смотрит на меня. Потом он смотрит на фото. Он смотрит так долго и сосредоточенно, что я могу спокойно и не спеша рассмотреть его. По гладким, ровно вылепленным чертам его лица трудно понять, какого он возраста, нет ни морщинки, ни изъяна. Но его тело разглядеть невозможно, оно будто укутано самой ночью. Плотная темная ткань скрывает его фигуру и создает тени вокруг него. И все же эта чернота не такая уж непроницаемая – внутри нее мерцает свет, и у меня возникает ощущение, что если я буду внимательна, то, возможно, смогу разглядеть его руки, когда они сомкнуться на моей шее.

– Нет, – коротко произносит он наконец, я моргаю, позабыв, о чем его спрашивала.

– Я исследую замок каждую ночь, но этой комнаты не видел… хотя она кажется мне знакомой. – Последнее предложение он произносит совсем тихо, будто это мысли вслух.

Он внимательно смотрит на меня.

– Откуда у тебя эта фотография?

– Из-за этой фотографии я и приехала в замок. Уверена, что в этой комнате со мной что-то произошло, но не знаю, что именно. Мне нужно ее найти.

Он следит, как шевелятся мои губы, и тепло разливается по моему телу. Собственная галлюцинация соблазняет меня, похоже, я точно сумасшедшая. Закрываю глаза, чтобы не видеть его, но я будто вижу его даже сквозь закрытые веки. Когда я открываю глаза, его уже нет. Он исчез вместе с моей фотографией!

Я просыпаюсь раньше обычного, поэтому сталкиваюсь с Беатрис на кухне.

– Сегодня я пойду с тобой, – говорит она.

На ней новое платье, такое же черное и старомодное, как предыдущее.

Я хотела перед выходом заглянуть в собор и поискать фотографию, которую потеряла прошлой ночью, придется пока это отложить. Всю дорогу до города мы молчим. Это неловкое, напряженное молчание. Когда доходим до книжного, тетя заходит вместе со мной.

– Buen día[32], doctora,– здоровается с тетей Фелипе. Он не просто удивлен, он как будто нервничает.– Cómo la puedo ayudar?[33]

– Quería asegurarme de que todo iba bien con la tutoría[34].

– Su sobrina es una estudiante excelente[35].

Оба поворачиваются ко мне, а я бессмысленно таращусь на них в ответ. Фелипе улыбается, Беатрис растягивает губы в притворном добродушии.

– Bueno,– говорит она, повернувшись к нему,– también te quiero recorder que tienes cita para donar sangre mañana[36].

– Ahí estaré[37].

– Nos vemos por la tarde[38], – говорит мне Беатрис и выскальзывает за дверь.

– Что она говорила? – спрашиваю я Фелипе.

– Она спрашивала, как продвигаются наши занятия. Я сказал, что ты быстро учишься, – отвечает он, и мы оба ухмыляемся.

Фелипе поднимается по лестнице, я иду следом, и он бросает через плечо:

– Еще она напомнила, что мне нужно завтра сдать кровь.

Мурашки бегут по моей левой руке, я вспоминаю, как Беатрис протыкала ее шприцом.

– Часто тебе приходится сдавать кровь?

– Несколько раз в год. – Он пожимает плечами. – Когда она говорит, что пора, тогда и сдаю.

Как только мы усаживаемся за стол, я спрашиваю:

– Можешь что-нибудь рассказать мне о моей семье?

– Бралага – это древнейший род в Оскуро…

– Нет, – перебиваю я его, – что-то о моих родителях. Ты помнишь что-нибудь о том времени, когда мы здесь жили?

Он смотрит на меня так, будто боится подвоха.

– А ты? Ты что-нибудь помнишь?

Я раздраженно хмурюсь.

– Я первая спросила.

– Я ничего не знаю, я же был маленьким и мало что помню. – Он замолкает, как будто внимательно прислушивается к чему-то, возможно к голосам покупателей. – Но о замке постоянно, уже много лет ходят слухи, – продолжает он почти шепотом, – говорят, что вся ваша семья проклята каким-то особым проклятием замка. Сначала ты исчезла в одну ночь вместе с родителями, потом умерла твоя бабушка, вскоре после нее – твой дедушка. А потом… трагедия в метро.

Ему больше не хочется ничего объяснять, и я только рада.

– Доктор осталась одна, когда умерли ее родители, она уволила всю прислугу замка и никого никогда больше не пускала в Ла Сомбру.

Я поверила всему, что он сказал, кроме последнего предложения.

– Это все-таки преувеличение. Замок древний. Хотя бы рабочих она вызывает иногда, чтобы починить водопровод или проводку, например.

– Говорят, даже в самые сильные снежные бураны электричество в Ла Сомбре никогда не отключалось. А ты видела, в каком состоянии сад? Она никого не нанимает, чтобы привести его в порядок.

Я вспомнила о холодильнике на кухне замка – такой модели пять лет назад явно не существовало.

– Хочешь сказать, что суперсовременный холодильник она затащила в замок в одиночку?

Он пожимает плечами.

– Если он новой модели, то наверняка на колесиках. Или у вас кухня не на первом этаже?

– На первом, – отвечаю я и думаю о том, что он наверняка это запомнил, точно так же, как я запоминаю улики, архивируя их в своей памяти. Фелипе это тоже для чего-то нужно. Последние несколько дней я была самым голодным посетителем в его «закусочной», и он скармливал мне информацию, а теперь выяснилось, что у него самого тоже прекрасный аппетит.

– Помнишь, ты как-то сказал, что твой прадедушка считал, что люди из рода Бралага умеют колдовать?

Нехорошо потворствовать безумным фантазиям, но что, например, случилось вчера с моей фотографией? Я уронила ее, или Себастиан существует? Его хватку я чувствовала по-настоящему, даже шея до сих пор болит.

Я не знаю, чему верить. Могу ли я доверять собственным ощущениям?

Фелипе подходит к столу. Он отпирает ящик и достает брошюру, напечатанную на толстом пергаменте. Он держит ее очень осторожно, когда несет мне. Бумага похожа на старинную, и запах у нее соответствующий. В верхней части буклета изображен герб рода Бралага: полная луна и силуэт Ла Сомбры перевернутые, будто в зеркальном отражении, на кроваво-красном фоне.

В буклете всего четыре строки, выведенные чернилами каллиграфическим почерком. Фелипе читает вслух:

«Disco que asombra,

Río rojo más puro,

Castillo de las sombras,

No hay luz en Oscuro».

Последняя строка отдается как будто у меня в желудке.

– Что это значит?

– Как думаешь, сможешь сама перевести, если я буду тебе подсказывать? – спрашивает Фелипе, он решил все-таки провести занятие.

Я разглядываю первую строчку.

– Disco? Это танец?

Фелипе фыркает.

– Нет, это переводится как диск.

Я тоже улыбаюсь.

– Что ж, это логично. Значит, диск, который… asombra? Что-то связанное с тенью?

Он снова хихикает.

– Asombra переводится, как «изумляет» или «поражает».

– Значит… «диск, который поражает».– Он кивает, и я продолжаю: – Río… «Река»? Красная… самая… чистая? «Красная река самая чистая»?

– Да, – радостно улыбается Фелипе. – А последние две строчки?

– «Замок, полный теней… Нет света в Оскуро».– Я повторяю все, что перевела, на английском и пытаюсь произнести это в рифму, как на испанском: – «Диск поражает красотой, / Река краснеет чистотой, / Замок полон теней, / Нет городка Оскуро темней».

Я смотрю на Фелипе и по-прежнему ничего не понимаю.

– Но что это значит?

– Думаю, это что-то вроде загадки.

Загадки я когда-то любила.

– «Замок полон теней» – это Ла Сомбра,– говорю я и начинаю расхаживать по мансарде, так – в движении – я обычно решаю загадки.– «Река краснеет чистотой» – это, наверное, про кровь?

Я останавливаюсь и поворачиваюсь к Фелипе, он кивает, соглашаясь с моими размышлениями. Я вспоминаю герб рода Бралага и рассуждаю дальше:

– А слова «диск поражает красотой», скорей всего, про луну. Что получается в результате? Полнолуние, кровь, Ла Сомбра и… ночь?

Фелипе удивленно вскидывает бровь.

– Быстро ты разобралась.

– Но если это разгадка, то на какой вопрос она отвечает? – спрашиваю я, продолжая расхаживать по комнате.

– А вдруг это заклинание?

Я леденею, стоит ему только произнести это слово, чувствую, как расширяются от ужаса мои глаза. Если – если!– Себастиан существует, если на самом деле существует какое-то заклятье, если – если! – люди из рода Бралага и правда колдуны…

– Думаешь, моя тетя – ведьма? – отвечаю я Фелипе вопросом на вопрос.

Улыбка исчезает с его лица. Сразу исчезла маска дружелюбного книготорговца, и теперь я вижу его настоящее лицо.

Интерес, который я замечала у него и раньше, кажется теперь смешным по сравнению с хищным любопытством, проявившимся в его чертах. Он не просто ясноглазый парнишка, который учит меня испанскому последние несколько дней, в его взгляде таится опасность, о которой упоминала Беатрис. Фелипе – настоящий сыщик, он готов рискнуть всем, чтобы раскрыть тайну.

Он напоминает мне… меня.

– Никто не знает, чем занимается доктор Беатрис в Ла Сомбре, – тихо произносит он, – ты первая подобралась так близко. Если кто и может это выяснить, так это ты.

– Покажи мне еще раз лунный календарь, – прошу я.

Фелипе берет его со стола, и я смотрю, на каком дне в этом месяце нарисован черный кружок. Думаю, скоро мне удастся все выяснить, потому что полнолуние наступит через три ночи.

Глава 9

Ужинаем остатками паэльи. После странного поведения Беатрис прошлым вечером мне не хочется есть вместе с ней. У меня плохо получается быть рядом с ней. В клинике проще, там мы работаем в разных помещениях. Сидеть за одним столом с ней просто невыносимо.

Единственный звук в комнате – скрежет ее вилки по фарфоровой тарелке. Я шумно ставлю на стол чашку с водой, пожалуй, слишком шумно. Раздается глухой стук, тетя вопросительно поднимает бровь и тянется к бокалу с вином. Она подносит бокал к губам, и я нарушаю молчание:

– Долго еще мы будем общаться в таком духе?

Вопрос внезапно срывается с моих губ, я не успела обдумать его.

– Она разговаривает! – восклицает тетя и ставит бокал на стол.

Похоже, эта новость доставила ей меньше радости, чем можно было ожидать. Кажется, после вчерашнего вечера ей уже не хочется отвечать на мои вопросы.

– Где находится пурпурная комната? – перехожу я сразу к делу.

– Ее больше нет, – отвечает Беатрис и отправляет очередную порцию риса себе в рот.

– Комната тоже сбежала? – Это дешевый прием, но таков мой ответ на ее постоянную ложь.

– Я же тебе объясняла, замок сильно обветшал. В некоторые его части просто опасно заходить.

– Тогда зачем ты отправила мне фотографию?

– Чтобы ты знала, что у тебя есть тетя.

– Но почему фотография сделана именно в этой комнате. Что там произошло?

Беатрис пристально смотрит на меня, и у меня возникает чувство, что и она хочет понять что-то, вглядываясь в мое лицо.

– Я звонила в больницу в соседнем городке, у них есть свободное место, – Беатрис так резко меняет тему, что я не сразу понимаю, о чем она говорит, – продолжишь задавать вопросы – и окажешься там.

Она кладет передо мной на столешницу черную таблетку.

– Прими лекарство.

Мне хочется засунуть это семечко ей в ноздрю. Но я понимаю, что лучше не враждовать с тетей так откровенно. Кладу таблетку в рот и бросаю на нее сердитый взгляд, прежде чем удалиться в свою комнату.

Этим вечером свет в коридорах замка кажется еще более кровавым, чем обычно. Я спешу выплюнуть семечко, вчера вечером мне не удалось этого сделать, потому что меня отвлек Себастиан. Похоже, у него это получается лучше всего. Сегодня ему лучше не появляться, но он в моей комнате. Стоит у стола и читает мой дневник. Я хорошо спрятала его, так что догадаться, где его искать, Себастиан мог, только если я его придумала. Он поднимает голову и нахально, без тени стыда смотрит на меня. Что он, что моя тетя, они постоянно мучают меня.

– Верни фотографию!

Слова вырываются неожиданно, против воли, так же как случилось во время разговора с Беатрис. Чудовище-тень злобно смотрит на меня. Сомневаюсь, что ему понравился мой тон.

– Что такое черный пожар? – спрашивает Себастиан – он прочел список странных происшествий, который я составила.

– Довольно! – Я хватаюсь за голову, страстно желая, чтобы он исчез. – На этот раз тебе придется выбирать: или ты покажешь пурпурную комнату, или убирайся к черту из моей головы!

– Я же сказал тебе, что не знаю. Ты не веришь мне?

– А почему я должна тебе верить? Я ничего о тебе не знаю. Откуда ты взялся? Почему ты здесь? Кто ты такой?

– Я Себастиан.

– Великолепно! – Я устала от игр собственного разума. – Понимаю, что тебя нет в действительности, но где-то глубоко в моем мозгу спрятана информация, которая мне очень нужна, так что выкладывай уже, где комната!

Он хмурится, будто я говорю на непонятном языке.

– Ты явно нездорова.

– Догадался наконец.

Себастиан удивленно таращится на меня, как мне кажется, целую минуту. Затем раздается ужасный вой, и черты чудовища искажаются от боли, будто его подстрелили. Я шарахаюсь в сторону, когда он сгибается пополам. Себастиан не в силах поднять голову и взглянуть на меня.

– Что происходит? – спрашиваю я.

Он не отвечает. Его глаза превратились в щелочки, рот открыт. Видимо, он испытывает сильнейшую боль. Вот что происходит, когда приказываешь галлюцинации исчезнуть!

– Где болит? – спрашиваю я, это то, что приходит мне в голову.

– В-в-везде, – выдавливает он из себя. У него вовсе не хриплый голос. Он издает какой-то прерывистый странный звук, напоминающий вой или помехи в радиоприемнике, или…

– Ты так смеешься?!

Себастиан снова издает нечто, похожее на громкое завывание, теперь ясно слышно, что это смех.

– Ты… – Он с трудом пытается что-то сказать: – Ты решила, что выдумала меня?

Я присаживаюсь на край кровати. Не знала, что монстры бывают веселыми и умеют хохотать, и теперь понимаю, почему. Это выглядит жутковато.

Себастиан все еще стоит, согнувшись пополам, но, похоже, он выдохся и неловкое зрелище вот-вот подойдет к концу. Мне все равно, насколько это для меня опасно, но я страшно на него сержусь:

– Какого черта ты…