Благое дело

Глава 1

Он снова бежал и падал, привычно сгруппировав мышцы, превращался в целенаправленный механизм из плоти и крови. Движения его были мягкими и стремительными одновременно. Именно так преследует свою жертву гепард – неумолимо и торжественно.

Воздух, выдыхаемый разгоряченными легкими, заставлял трепетать крылья тонкого носа – Матвей никогда не позволял себе дышать распахнутым ртом, как бы тяжелы не были нагрузки. Хриплое дыхание, пот, застилающий глаза, – все это было в его жизни, но не во время учебных тренировок.

Полоса препятствий с неизменной стрельбой по движущейся мишени, с рукопашным боем, прыжком с пятиметровой высоты, с метанием ножа в самом конце пробежки была для Матвея скорее развлечением, чем трудоемкой работой. Он вентилировал легкие короткими, частыми вдохами, упорно сцепив зубы. Сердце бухало в ребра с намерением выскочить наружу, а тело наполнялось ликованием от сознания собственного совершенства.

– Аз есмь, Бог!!!

После этого Матвей обычно просыпался…

Он лежал в темноте с закрытыми глазами, дышал коротко и шумно, как в только что пережитом сновидении – готовился к следующему этапу текущей ночи. Он знал, что ему присниться дальше – слово в слово, жест в жест…

Было время эти сны мучали его еженощно. Он бесновался, крушил мебель; пробовал напиваться до бесчувствия – не помогало. От большого количества водки его неудержимо рвало до полного очищения организма от отравляющей субстанции. Однажды выпил снотворное, предложенное сердобольной соседкой (старушке, наверное, надоели Матвеевы ночные разборки с предметами интерьера) – вырубился сразу… да так, что сон был сродни смерти – полное забвение и ощущение потерянного безвозвратно времени. Больше медикаментов он не употреблял, справился собственными силами. Принял навязчивые сны как часть своего нового бытия. Даже сумел стать ироничным, говорил на ночь:

– Посмотрим фильм «Последнее дело Благого».

Или «Крах императора Благого», или «Ошибка Благого», или «Благой говорит «прощай». И сны отступили. Теперь они снились ему нечасто, раз или два в году. И называл он их теперь иначе: «Привет от Благого». Даже ностальгировал в некотором роде…

Вот и сегодня был как раз такой сеанс сновидений… Матвей тряхнул головой и быстро сел на постели – не будет спать! Позволит воспоминаниям не прикрываться маской лживого сна…

Всё было не так в этот день! Споткнулся на ровном месте и уронил автомат, уже на плацу лопнул ремешок на часах – такой прочный, безо всяких видимых повреждений… Пришлось засунуть «командирские» в карман. Это сейчас он понимал, что Судьба посылала ему Знаки, которые он не смог (или не захотел!) тогда понять. А уж чего проще! – додумать, сиди нынче, Благой, дома. Не твой час демонстрировать умение перед заезжим командованием!

Он не понял. Да, по правде говоря, в ту пору он не верил ни в какие Предсказания и Указующие Персты. Собственно, и сейчас не верит, хотя и признаёт – существует в природе нечто, неподдающееся человеческому пониманию.

А хорош был Матвей Благой тогда на полигоне… чудо, как хорош! – хоть в Голливуд крупным планом в какой-нибудь блокбастер. Подумал о себе в третьем лице, потому как не пришло еще время воссоединиться сегодняшнему Матвею Благолепову и прошлому Матюхе Благому в один организм, связанный нервными окончаниями и душевными переживаниями напрочь. Он приближался этот момент воссоединения, и в преддверии его, как всегда, заныло сердце…

Рукоятка ножа тяжело и весомо легла в ладонь, он ласково погладил пальцами её отполированную поверхность – жест уже автоматический, выработанный годами. Солнце било прямо в лицо, мишень свою – Алешку Ремизова с пришпиленным на груди бутафорским сердцем, он не видел – лишь различал силуэт, темный контур, но и этого для него было достаточно. Сейчас он поразит начальство своим умением владеть ножом «вслепую» (терпеливо дождался, когда завяжут глаза плотным черным шарфом), выслушает похвалу – сухую и скупую, как и положено по уставу, немного устало и с ленцой – красуясь! – ответит: «Служу России»… А после будет с Алешкой глушить пиво под сушеную тарань и восторженное хихиканье каких-нибудь веселых девчонок.

Матвей четко помнил, что именно такие мысли витали у него в голове – глупые, ненужные. Расслабился, так непростительно…

Впрочем, как оказалось в последствии, какие бы мысли не витали в тот момент в его голове, ничего исправить он уже не смог бы… никогда! Тьма поразила его в момент броска. Он уже почти выпустил нож. В долю секунды он четко осознал, что кидать нож «вслепую» и кидать нож слепым – всё равно, что плясать с ногами и без ног. А в следующую долю секунды понял, что убивает своего лучшего друга Алёшку прямо сейчас… Кончики пальцев уже расстались с рукояткой… Все, что мог Матвей – крикнуть со всей мочи:

– Лёха, падай!

Дальше всё завертелось, как в калейдоскопе. В полнейшей темноте он ощущал этот нескончаемый калейдоскоп движений вокруг себя потоками порывистого воздуха и нагромождением звуков. Чей-то истерический вопль у самого лица…

– Пьян, сукин сын! Пьян!

Чьи-то пальцы стиснули его плечо, скорее ободряюще, чем враждебно…

– Я его убил? – почти безразлично спросил эти руки Матвей.

– Плечо разрубил, – голос принадлежал Косте Зубову (Матвей узнал!) – Он упал, тебя послушался… тем и спасся.

– Чего тогда орут?

– Крови много, генерал форму испачкал, забрызгался…

– Зачем близко лез?

– Селфи хотел сделать… на память, мать его!

Они переговаривались вполголоса, не обращая внимания на сумятицу. Зубов слегка тряхнул его вялую руку, которая – Слава Богу! – не стала рукой братоубийцы (небеса знают – Алёшка был ему за брата!).

– Ты что? Что с тобой, Благой?

– Не вижу ни хрена…

На этом обычно вторая часть сновидения заканчивалась – покрывалась кромешным мраком, вязким и от того устрашающим. Всегда после таких ночей холодный пот пробивал мышцы, а руки и ноги ходили ходуном. Справился и с этой напастью: холодный душ, интенсивный массаж конечностей и постоянная, невидимая для посторонних тренировка мышц тела. Он напрягал и расслаблял мышцы, играл ими, как бодибилдер на подиуме. Это стало привычкой, второй натурой. Чтобы скрыть свои упражнения, носил мешковатые костюмы, просторные брюки, очень похожие на изделия незабвенной фабрики советских времен под названием «Большевичка». От этого казался мужчиной полным. О том, что под одеждой скрывается крепкое, мускулистое тело знало только зеркало в его спальне. Матвей каждое утро придирчиво оценивал свою обнаженную плоть – стать толстым и рыхлым было его фобией номер один. Впрочем, неверно! Просто он не хотел быть толстым и рыхлым. У него не было никаких фобий, после знаковой беседы с главным врачом госпиталя все его фобии объединились в одно целое и превратились в «пшик». Ибо, нельзя повешенному бояться – утонуть в реке!

Глава 2

Крики постепенно затихли, приезжему начальству объявили, что виновник отправлен на «губу» и будет наказан по всей строгости. На самом деле Матвея увезли в госпиталь.

Зрение вернулось к нему через три часа. Сразу. Будто кто-то взял и включил изображение твердой рукой. Матвею даже почудился щелчок.

Эти три часа не прошли даром. У него взяли все анализы, какие только смогли; стаскали на рентген и даже свозили в частную клинику на томограф. Он провалялся в этом громоздком аппарате около часа, абсолютно голый, уже зрячий, но никому не было до этого дела. Люди в белых халатах сосредоточенно копошились над снимками, шушукались и не обращали внимания на то, что пациент стучит зубами от холода. Поэтому на обратном пути, согревшись в войсковой газели, Матвей заснул, так и не успев оповестить о своём исцелении. Проспал он до следующего утра и проснулся в дурном расположении духа от того, что впервые увидел сны, к которым потом привык, и по которым теперь даже скучал, если их не было достаточно долго.

Медсестра принесла ему «утку», как немощному старику. Благой гаркнул на неё так, что стеклянные переборки стен, отделявшие палаты друг от друга, задрожали.

Примчалась хорошенькая врачиха, тоненькая: рыжеволосая коса, толщиной в девичью руку, моталась у неё на груди ярким, раздражающим Матвея фактором. Докторша явно его боялась. Матвей на секунду устыдился и спросил уже нормальным голосом:

– Что с Алёшкой Ремизовым?

От этого простого вопроса женщина впала в мандраж – губы у неё задрожали, а пальцы вцепились в кончик косы, намереваясь растрепать прическу. Благой опять взбесился.

– У вас тут все суки тряхонутые?! – это были самые приличные слова, извергшиеся из его горла. Остальное можно было заносить в энциклопедию русского мата, как вновь возникшие идиомы ненормативного русского языка.

– Что это вы бесчинствуете, голубчик?

На месте докторши возник старикан: розовощёкий, весь кругленький и гладенький – прямо Айболит!

– Елена Николаевна – достойная женщина, врач. Да и звание у неё старше вашего…

Матвей заткнулся, он как-то очень быстро начал сейчас соображать.

– Неправильный тон, товарищ подполковник медицинской службы, – сказал он, обретая спокойствие. – Таким разговаривают лишь с умирающими. Вы должны были заорать в мою наглую морду: «Стоять! Молчать! С кем разговариваешь?!» Вот тогда бы я поверил, что моему здоровью ничего не угрожает.

– Я не собираюсь от вас ничего скрывать, молодой человек.

– Это радует, – хмуро откликнулся Благой. – Значит, вы расскажите мне об Алёшке Ремизове.

– Лейтенант Ремизов отправлен воздушным транспортом в столицу. У него разрублено плечо, практически отделено от скелета. Ему предстоит сложная операция, которую наши врачи выполнить не в состоянии, просто нет специалистов такого уровня. Парню повезло, что при инциденте присутствовал столичный генерал – подключил свои связи. Прогноз, в принципе, позитивный, хотя всегда есть вероятность непредсказуемых осложнений. Думаю, вы это понимаете… Ничего более конкретного сказать не могу – просто не знаю – а предсказаниями никогда не грешил и не грешу.

Он присел на край кровати и вытянул из кармана пачку помятого «Беломорканала», протянул Матвею, угощая. Привыкший к более изящному куреву, Благой кобениться не стал, закурил. Они замолчали. Матвей терпеливо ждал пока главврач насладится ритуальным действом, не торопил события. А куда торопиться? – похоже, все ответы за спиной, как горб у верблюда – и никуда от тебя не денутся. Узнать неприятные новости пятью минутами раньше или позже… Может быть, не стоит ничего узнавать? Уйти в счастливом неведении, и пусть жизнь катит до установленного Всевышним срока…

– Ты ослепнешь, – сказал «добрый доктор Айболит» жёстко. – Когда, целиком и полностью зависит от тебя самого.

Такого Благолепов не ожидал. Даже, если бы услышал – тебе жить осталось две минуты – и тогда не был бы так ошарашен. Он бросил моментально потерявшую вкус папиросу на первозданно чистый кафель пола больничной палаты и сосредоточился на струйке дыма, потянувшейся вверх тонкой нитью.

– Со спецназом своё будущее не связывай, тебя комиссуют. Я уже подписал все необходимые бумаги, – продолжил врач. – Никакой деятельности отягощённой ответственностью за человеческие жизни. Ну, ты понимаешь. Шофёр, летчик, строитель – всё не для тебя. Никаких чрезмерных физических нагрузок. Хотя поддерживать себя в тонусе нужно, излишняя полнота тоже чревата последствиями. Никакого запредельного секса. Раз в месяц, тихонечко, по-коммунистически – без ажиотажа и взрывных страстей.

– Не верю ушам, – тоскливо протянул Благой, – картина для столетнего старца… Док, мне четыре дня назад исполнилось тридцать.

– Почти возраст Христа… Самое время начать новую жизнь! – эскулап наполнился энтузиазмом. – Смотрел твои данные: незаконченная аспирантура – без пяти минут доктор исторических наук! Можешь стать преподавателем. Детишки, студенты всякие… непривычная стезя, конечно… – голос старика затих, он сам не верил в нарисованную картину.

– То, что вы предлагаете – не жизнь вовсе, существование.

Папироса на полу погасла, дымок иссяк…

– Всё для того, чтобы жрать, спать и срать… по расписанию! – Матвей захохотал и резко оборвал смех. – Не хочу!

– Выбора у тебя нет.

– Выбор есть всегда («застрелюсь» – констатировал спокойно рассудок). Просто нужно мужество…

«Айболит» посмотрел на него понимающим взглядом.

– То, что ты назвал сейчас мужеством – просто бегство. Трусость, короче! Судьба готовит тебе настоящее испытание, проверяет из чего ты сделан: кремень – мужик, как говорят, или так – дешёвка.

– Ладно, Айболит, – Матвей панибратски хлопнул подполковника по плечу. – Умерь красноречие, я еще не ослеп. А курок и в кромешной темноте отыскать сумею.

Ушел из госпиталя сразу же, безо всяких формальностей. Никто его не задерживал. Это добило Благого – его уже не считали военным человеком, не требовали соблюдения субординации и остальных, милых сердцу именно сейчас, проявлений дисциплины и армейского порядка.

В казарме было тихо. Собственно, это была не казарма в привычном смысле слова, скорее, общежитие коридорного типа – с комнатами на два койко-места для холостых спецназовцев. Матвей зашел в свою комнату, глянул на кровать соседа, ощетинившуюся голым каркасом пружинной сетки. Не удивился, нет. Конечно, Ремизов выбыл из части – место его свободно. Вот так же через пару дней (пока не подготовят все нужные документы!) ощетинится и кровать Благого… Матвей двинул сооружение ногой – и раз, и два. Кровать ответила неожиданным гулом.

– Обиделась, что ли? – спросил Благой ворчливо. – Зря.

В голове было пусто, думать не хотелось, и Матвей заснул, во всём обмундировании растянувшись на обиженной кровати.

Проснулся, почувствовав на себе внимательный взгляд.

– Чо надо? – спросил грубо, не открывая глаз.

– Так докторишко присоветовал приглядывать за тобой, – как всегда скаля в улыбке зубы, отозвался Ухватов Пашка.

– А ты, значит, сторож и конвоир – един в лицах?

– А, как хошь назови…

Благой хмыкнул. Пашка пришел в отряд недавно и заметно отличался от других новобранцев исключительной бесшабашностью и махровым пофигизмом.

– Башку тебе проломлю и в окошко выброшу, – все еще не открывая век, ровно оповестил Благолепов.

– Ага, – Пашка весело хекнул, – все так и сказали – пересрали. А я, Матюха, ничего не боюсь. «Дэффект» у меня такой от рождения.

Про «дэффект» Матвей знал. Сам и пустил это выражение применительно к Ухватову.

Дедовщины в отряде не было, но субординация между «старичками» и «салагами» соблюдалась. А тут объявился Ухватов со своими нестандартными взглядами на жизнь и с обостренным чувством юмора. Короче, хотели парня бить, чтобы поучить порядку. Тому бы стерпеть пару тумаков (бить-то по-настоящему и не хотели вовсе), выказав желание подчиниться правилам. Ан, нет! – один против пятерых… Дров наломали бы: в телегу не загрузить! – а только накатать, эту самую «телегу». Пришлось Матвею вмешаться. Врожденный «дэффект» глупости – его диагноз – удовлетворил противоборствующие стороны, и все закончилось смехом, совместными посиделками в ближайшем пивном баре. После этого Благой, вроде как, опекал парня – само собой сложилось и утвердилось в отряде.

Вот и провожать Благолепова отправился только Пашка. Рано утром тащился к автобусу, подволакивая ноги, то и дело тыкаясь плечом в плечо своего наставника. Матвей был не в обиде, он и сам не хотел никого видеть, а к Пашке отнесся, как к неизбежному злу. Вид у парня был унылый – совсем, как у Матвея в душе! – поэтому они на разговаривали. И лишь, когда осталось Благому – вскочить на подножку трогающегося «Икаруса», Ухватов пробормотал, не поднимая глаз:

– Я того… Матюха, переберусь на твою кровать…

То ли спрашивал, то ли утешал… Благой смачно сплюнул, хлопнул парня по плечу и ответил бодро:

– Кровать – не баба, пользуйся… – запрыгнул в салон автобуса и не оглянулся назад туда, где Пашка Ухватов стоял, высоко запрокинув голову, и ловил конопушками щек лучи утреннего солнца.

Глава 3

На порог родительской квартиры ступил, как эмигрант на территорию чужой страны – сделал шаг и замер, не зная, что предпринять дальше. Встречающих не было, да и не могло быть, родители умерли – отец давно, а мама два года назад. Сестра была жива, но обитала где-то в запредельном для осознания Матвеем месте. Хилок! – одно название вызывало приступ неудержимого смеха, то ли диагноз, то ли образ жизни. Катерина обижалась на такую оценку, нахваливала свое «болото», говорила, что интересней и красивей мест не сыскать, звала в гости, обещая разрушить его стереотипы. Он соглашался… но так и не собрался, а теперь уж не соберется никогда.

Постояв в нерешительности, втянул застоявшийся воздух нежилого помещения, чихнул и, напомнив себе, что, по сути, человек военный – всегда человек военный, принялся действовать, как будто получил четкий приказ от командования обеспечить Матвея Благолепова условиями гражданского существования в полном объеме.

Во-первых, распахнул настежь все окна, впуская в помещение живое дыхание подступающей золотой осени. По ходу этого занятия, срывал запылившиеся от времени шторы и складывал прямо в чрево чугунной ванны, здраво рассудив, что это хранилище будет самым побудительным мотивом для незамедлительного привидения занавесей в порядок. Захочет же он вечером принять душ?.. Или примет его среди вороха бархата и скользящей тюли…

После этого задвинул чемодан и спортивную сумку под стол – весь свой багаж и, прихватив папку с документами, отправился по казенным инстанциям. Занятие то ещё! Он убил на это мероприятие весь день, но результата добился – свои приватные потребности привел в четкое соответствие с государственным законодательством. В этой суматохе как-то забыл, что хлеб насущный стал тоже его личной прерогативой.

Вновь замер на пороге квартиры, соображая, в какое место направиться, чтобы пожрать. Втянул ноздрями воздух и возмутился:

– Пылью все равно пахнет!

Сказал громко и неожиданно услышал ответ:

– Конечно, пахнет. Уж два года никто не живет – редиску по плинтусам, наверное, можно сеять.

Он повернулся на голос и увидел из темноты своей прихожей на освященном пятачке лестничной клетки женщину, молодую и смутно знакомую.

Представив, что сейчас придется заняться уборкой, Матвей не воодушевился и тихонько выругался – для внутреннего пользования, не на публику, но был услышан.

Женщина зацокала каблучками и присоединилась к его сумеркам.

– Матвей, ты что ли?

– Наташа? – ответил он вопросом. Вспомнил, соседка сверху.

Она кивнула. Огляделась…

– Тут работы непочатый край, тебе не справиться. – Еще покрутила головой. – Ты надолго?

– Думаю, навсегда.

– Знаешь, оставь на завтра. У меня подруга – менеджер в клининговой компании, позвоню ей. Попрошу, недорого возьмет… – Женщина протянула руку и включила свет. – А ты, пошли. У меня переночуешь, – уголки её губ чуть дрогнули. – У меня и простынь чистая найдется.

Именно это несмелое дрожание губ убедило Матвея, что предложение является ПРЕДЛОЖЕНИЕМ. Он скользнул быстрым взглядом по фигуре: просторная футболка могла скрывать, что угодно, хотя беленые джинсы сидели на бедрах, как влитые и не обещали разочарования. Он медлил с ответом.

– Я, конечно, долго здесь не жил, – сказал неторопливо, – но точно знаю, что ты замужем.

Она и не возражала, вздохнула:

– Только на бумаге. Пьёт он, ему – что я, что стенка – едино. Года полтора уж не спим вместе. А сегодня так и вообще с участковым подрался, теперь в «обезьяннике» до утра продрыхнет.

«Читай – домой не заявится», – подумал Матвей. И еще подумал – не хочется спать на пыльном диване и затхлых простынях – ну, совсем не хочется. Улыбнулся:

– Ужином покормишь?

– Конечно. У меня на ужин котлеты и салат, но для тебя могу еще картошечки отварить.

– Салата с котлетами будет достаточно.

Ужинали мирно. Наташа болтала, рассказывала о соседях. Некоторых он помнил, а некоторые имена были совсем не знакомы – Матвей не стал вдаваться в уточнения, просто слушал и наблюдал за женщиной. Беззаботное щебетание время от времени сопровождалось резкими движениями ладоней, будто хотела спрятать их под мышки и останавливала себя. Выходило, нервничает…

Поблагодарив за еду, Матвей поднялся:

– Позволишь мне принять душ? Весь день на ногах сегодня – вспотел.

Наташа метнулась в комнату и принесла ему большое полотенце.

В постели Благой сделался ироничным. Вспомнил подполковника медицинской службы – «Айболита».

– Как относишься к классической позе? – спросил женщину с усмешкой.

– Нормально отношусь, – откликнулась подрагивающим голосом и прижалась всем телом.

Он точно уловил момент, когда ей стало хорошо, а потом «несказанно хорошо» и после этого остановился, откатился в сторону. Наташенька тоже замерла и затихла.

– Что? – спросил он осторожно.

– Так. Мысли… Подумала, не предохранялись…

Матвей протянул руку и прижал женщину к себе, чмокнул в макушку.

– Ничего не будет.

– А вдруг?

Он улыбнулся.

– Наташа, я же сказал – ничего не будет.

Она поняла.

– Ты не кончил…

– Но ведь у тебя все получилось?

– Да.

– Вот и славно. Обо мне не беспокойся, день сегодня напряжный – вот и не смог расслабиться. Расслаблюсь в следующий раз, когда мы оба будем готовы к ситуации.

Слезы блеснули у женщины в уголках глаз, она умилилась:

– Ты обо мне заботишься…

Конечно, Матвею было не все равно. В этом плане он был очень ответственен, и беспокоился в данный момент не только о партнерше, но и о своем душевном равновесии.

Наташа неожиданно резко приподнялась, нависла над ним и прошептала:

– А как ты относишься к альтернативным способам… расслабления?

– У меня нет предрассудков, – ответил он с улыбкой.

– И у меня их нет… Веришь?

Ночь прошла нескучно.

Утром Благой засобирался быстро, в три глотка прикончил чашку чая, наскоро приложился губами к щеке подружки и пошел к дверям. Наташа задержала его робким вопросом:

– Можно, я буду к тебе приходить?

Он подумал и ответил серьёзно:

– Если про мужа не соврала, приходи…

– Я не врала! – горячо перебила женщина.

Матвей продолжил:

– … раз в неделю, по пятницам. – Прозвучало цинично, он чуть скривил губы в улыбке, смягчая, – По пятницам я наиболее активен. (Слова «Айболита» все еще терзали его возможными угрозами и возводили барьер между «могу» и «хочу»).

Глава 4

Он оставил Наташеньке ключи от квартиры для произведения обещанной уборки, вышел на улицу и позвонил профессору Ивану Никитичу Прохорову. Не был уверен, что добьётся этим звонком… да, вообще не был уверен, что ответят на звонок! С профессором они расстались некрасиво: не понял Иван Никитич внезапного желания своего аспиранта посвятить жизнь служению Отечеству. Считал блажью и даже предательством, в некотором роде – связывал с Матвеем свои надежды и планы на будущее… Кричал громко, а Матвей вообще сдержанностью не отличался, а тогда тем более, сказал: «Да хоть лопните! Решение своё не изменю». И дверью шандарахнул так, что оставил позади звон какого-то разбитого стекла.

Благолепов и сейчас не раскаивался, что сделано – то сделано. Наверное, можно было сделать все тише, благопристойнее, что ли… Так он и пришел тогда на квартиру к профессору, чтобы объясниться, а тот не дал шанса. Или это Матвей не дал профессору шанса себя услышать?

В тот год у Матвея умер отец. Он долго болел, истончался все больше и больше, но никогда не жаловался, не поддавался боли, терзавшей ежедневно, старался не залеживаться на кровати – вел полномасштабную войну с недугом, как и полагалось офицеру российской армии. Да, отец Благого был генералом, и это никогда не имело для Матвея значения… до последнего дня. В тот вечер он заскочил к родителям на минутку, оставил Светку в такси: чмокнул в щёчку и сказал: «Только скажу отцу «привет» и вернусь». Уже несколько месяцев он жил отдельно – у Светланы, и дело неминуемо приближалось к свадьбе. Поэтому настроение у Матвея было хорошее, он поцеловался у порога с мамой, помахал отцу рукой в открытую дверь спальни, и уже собрался уходить… Отец поманил к себе. Матвей посмотрел на ботинки, потом на маму. Мама махнула рукой – не снимай! – и он подошел к постели отца, розовощекий с морозца, большой и чуть неуклюжий из-за теплой куртки, присел на краешек и накрыл сухую ладонь своей ладонью.

Отец поднял вторую руку и коснулся его щеки, погладил (что было совсем ему не свойственно! – почему Матвей тогда этого не понял?) и сказал:

– Из тебя получился бы прекрасный офицер…

Он никогда не оспаривал решение Матвея посвятить себя изучению истории, только иногда посмеивался, проча сыну растолстеть от сидячей работы и облысеть от чрезмерного количества исторических фактов, застрявших в голове. А эти слова говорили, что решение сына было ему совсем не безразлично… И это были его последние слава, сказанные Матвею. Ночью Артёма Ивановича Благолепова не стало.

Мама с горем справиться не могла – она кричала, тонко и больно. Соседки, друзья и знакомые охали, уговаривали, суетились… В голове Матвея места тишине совсем не осталось (может быть, именно поэтому позднее он был так резок с профессором?), ночь тоже не принесла облегчения – спать он не мог. И все время слышал:

– Из тебя получился бы прекрасный офицер…

На похоронах подошел к генералу Муратову, отцову другу, который все ещё был в строю защитников Отечества, командовал одной из военных частей Центрального военного округа, сказал твёрдо:

– Из меня получится прекрасный офицер.

Тот понял:

– Набираю хороших ребят в спецназ, пройдешь проверку – не откажу.

– Вы знаете, Максим Максимович, размазней я никогда не был, а драться вы сами меня учили.

Да, Матвей всегда поддерживал себя в форме, про спорт помнил, отдавая предпочтение волейболу, не забывал и о контактных видах: кикбоксинг, самбо и даже айкидо – всего понемногу. А после принятого решения отдался тренировкам полностью, забросил учебу и, как результат, прошел проверку, разругался с профессором и превратился в Матвея Благого. И никогда ни о чем не сожалел!

Со Светой они расстались – не смогла понять и принять обновленного Матвея. А вот маме от его решения стало легче, она воспряла духом и даже не страшилась того, что жизнь-то у сынка стала совсем не спокойная.

Первый год своей жизни на гражданке Матвей вспоминать не любил, еще и потому, что это был год сплошных воспоминаний и экскурсов в прошлое. Будто он сделал временную петлю и вернулся в начало своего преображения, и снова «лепит» себя нового, но теперь уже в противоположную сторону.

И ведь вылепил!

Профессор Прохоров трубку взял и ответил охотно, обрадовался – встречу назначил, на кафедре, из чего Матвей заключил, что преподавательскую деятельность Иван Никитич все ещё ведет. Да и встреча прошла хорошо, никто из них не вспоминал пресловутую сцену «расставания», будто её и не было. Благой притворяться не стал, сказал, что службу закончил и готов соответствовать гражданскому статусу. Прохоров тоже не стал прикидываться непонимающим:

– Восстановиться хочешь? Знаешь ведь про пятилетний срок?

Матвей знал, с момента ухода из аспирантуры должно пройти не более пяти лет. Лимит он превысил, ненамного, но всё же… невысок порог коли есть росток, а коли ростком мал – с порога и упал! Он кивнул головой:

– Понимаю.

Иван Никитич неожиданно весело рассмеялся:

– Ничего ты не понимаешь! Можешь восстановиться. Я тебе вначале оформил академический отпуск в виду прохождения службы в Вооруженных Силах РФ, на год. Думал: попробуешь, не понравится – вернешься. Уж извини за самоуправство. Так что, у тебя есть возможность восстановиться, если сделаешь все быстро. А я ведь – и помогу!

Так что и этот день Благой провел среди бюрократических заковырок, но про хлеб насущный на этот раз не забыл – зашел в супермаркет и накидал в корзинку то, что готовится в течение пятнадцати минут – получаса. В основном это были консервы и полуфабрикаты. Понимал, что пищи такая – дрянь, но утешался тем, что это лишь на первое время.

Подходя к квартире, издали расслышал отзвуки скандала: грохотал руладами мужик, а женщина огрызалась намного тише, но вполне бойко. Матвей послушал – послушал и решил вмешаться, тем более что платформой для дискуссий служила его собственная квартира. Зашел, аккуратно поставил пакет с покупками на стол и посмотрел на спорщиков внимательно. Щека у Натальи была красна – к утру созреет приличный бланш. Мужик был здоровый, помятый и несвежий, видимых повреждений на нем не наблюдалось.

– Значит так, – сказал он, втыкая указательный палец мужику чуть не в нос, – жену больше и пальцем не тронешь. Никогда!

– Да ты кто-о-о… – начал вопить амбал.

Благой не впечатлился. Слегка отвернул голову в сторону Наташки.

– Зовут как?

– Олег, – ответила она тихо и опустила глаза к полу.

– Оле-е-г… – Матвей полностью сконцентрировался на оппоненте. – Хорошее имя, вот только… рыхлое какое-то. Понимаешь? А я сегодня до того зол, что и зашибить могу. Понимаешь?

Олег понял, заткнулся.

– Жене твоей – спасибо. Помогла по-соседски, – протянул раскрытую ладонь, в которую Наташенька быстро опустила связку ключей. – Все очень чисто, качественно. Покажешь? – Он сделал жест рукой в сторону кухни.

А на кухне сказал тихо:

– Судя по риторике ваших дебатов, это ТЫ не спишь с ним полтора года…

– И что?

– Свидания по пятницам отменяются.

Она обиделась, глаза сделались колючими и заискрили чуть не изумрудами. «Сейчас по роже схлопочешь», – меланхолично подумал Благой, но уклоняться не стал, хотя и смог бы (при желании!)

Она не ударила, просто обошла его, как табуретку и направилась к выходу. Муж затопал следом и спросил тихо, но достаточно для того, чтобы Матвей расслышал:

– Он тебе понравился?

– Да.

– Не надо, Наташенька… я пить брошу.

– Я слышала это тысячу триста тридцать три раза…

Слова, удаляясь, затихли, и Матвей остался в квартире один…

Глава 5

Поняв, что больше не заснет, Благой поднялся и, не открывая глаз отправился в ванную. Он уже давно практиковал перемещение по квартире «вслепую», приучая себя привыкать к расположению вещей и предметов. Практика не хорошая в смысле моделирования ситуации. Получалось, он своим поведением программировал будущее. А с другой стороны, нужно быть готовым к жизни, где царствует мрак, и не метаться в этой жизни кротом, вытащенным на свет. Взвесил все эти психологические установки и решил, что предпочитает быть, не то, чтобы фаталистом – реалистом! – готовым во всеоружии встретить свое «мрачное» будущее. Он даже повязкой для глаз обзавелся, в которой учился готовить на ощупь. Правда, преуспел пока только в приготовлении яиц всмятку и картошки «в мундире».

Из ванны поволокся было на кухню, но остановился – лопать в три часа ночи глупо, вернулся в спальню и, рухнув в разверстое чрево кровати, вновь предался воспоминаниям.

Аспирантуру он закончил и, не без помощи профессора Прохорова, остался преподавателем в вузе. К работе подходил ответственно, старался вещать с кафедры образно, интересно, но порой впадал в такую смертную скуку, что готов был сорваться от любого пустяка. Студенты – народ ушлый, через некоторое время разобрались в его приступах меланхолии и в такие дни сидели ниже травы, тише воды. Он был за это им благодарен. И на экзаменах был справедлив – всегда позволял исправить оценку дополнительными каким-нибудь заданиями.

С личной жизнью он завязал, довольствовался временными связями. Партнерш специально не искал, но, если завязывалось знакомство в баре, куда он время от времени заглядывал, пропустить рюмочку -другую, не отказывал случаю. В процессе не безумствовал не потому, что помнил слова «Айболита» – просто не находил повода для ажиотажа и бурной страсти.

Его приверженность к мешковатым костюмам и отпущенная курчавая бородка делали Матвея в глазах студенток человеком глубоко среднего возраста. Именно поэтому объектом обожания он себя не ощущал и не возражал – ни капли! Так ему было комфортнее, так было проще.

С Наташей держался ровно, хотя и понимал: позови он, – она придет! Олежек, конечно, пить не бросил, но и дебошей больше не устраивал. По крайней мере, битой Наталью Благой не видел.

«Вот так ты и прожил на гражданке целых три года… – тоскливо подумал Матвей. – Пусто, нудно… уж лучше бы сразу помер». Он закрыл глаза и усмехнулся:

– И в самом деле, можно и вовсе их не открывать.

В довершение этой длинной ночи ему приснилась вторая часть сна, которую он честно воспроизвел в своей памяти в здравом рассудке. Морфей намекал, что не намерен менять установленный порядок: две серии сновидений с коротким антрактом посередине.

Не удивительно, что с утра Благолепов был максимально раздражен. Таким и заявился в учебное заведение – на экзамен! Ибо, сегодня третий курс сдавал экзамены. Понимание, что обречен практически все рабочее время слушать «беканье-меканье» несчастных студентов, не добавило Матвею стабильности и это четко проявилось на его физиономии. В аудиторию идти не спешил, надеясь, что сумеет справиться с клокочущим внутри недовольством – и почти преуспел… но ненадолго. Подходя к ворчащей тихим шепотом классной комнате, услышал, как один из студентов громко оповестил:

– Пипец, пипл! Видел Матвея, он сегодня – не благой, а бешённый.

Зашел и сказал громко, приближаясь к кафедре:

– Ошибаешься, Егоров. Я сегодня – Благой, как никогда. (И эти слова были чистой правдой!) И если бы вы только знали, как меня все это достало… – Он закрыл глаза и закончил себе под нос, – бежали бы без оглядки.

– Что, что он сказал? – зашептали задние ряды в панике.

– Спасайся, кто может, – мрачно оповестил всё тот же Егоров, решив, что хуже для себя уже не сделает.

Благолепов засмеялся. Скоро у него день рожденья – возраст Христа! А он все на том же месте, безо всякого озарения, без жажды жизни… Сказал громко:

– Ну, что пиплы? Займемся нашими баранами? И считать мы их сегодня будем особым образом. – Опустился на стул, достал авторучку и раскрыл экзаменационную ведомость. – Егоров, ко мне! Зачетку на стол! – Быстро сделал росчерк в документе побледневшего студента. – Егоров получает у нас пять баллов – за храбрость.

– Не х.. себе, – пробормотал совсем растерявшийся парень и робко потянул зачетку за уголок, не веря своему счастью.

– Да, ты прав, – негромко ответил Благой, – без этого предмета у нас ничего не делается. Руки – в ноги, и вали отсюда, пока я не передумал.

– Остальные! – Матвей окинул взглядом замерших студентов. – Кто готов удовлетвориться тройкой, встали! – Командовал, как на плацу перед новобранцами, с большим желанием закончить все быстро и безболезненно для всех участников экзамен-шоу.

Основная часть вскочила и замерла, каким-то шестым чувством понимая, что нужно вести себя тихо, чтобы не спугнуть удачу.

– Фамилии – четко и громко, без суеты! В порядке посадочных мест, отсчет справа, снизу! Староста – собирай зачетки!

Благой лепил в ведомости тройки напротив звучавших в воздухе фамилий со скоростью автомата, задержался только один раз, по вполне уважительной причине, которую озвучил после завершения процедуры.

– Все, чьи фамилии прозвучали, кроме госпожи Анисимовой, приносят мне завтра краткую хронологию основных событий правления Николая Первого. Никаких вольностей: просто даты и знаковое событие. Формат – один лист А4. Свободны! Зачетки будут у старосты. А вы, Анисимова, присядьте.

– Ой, а чой-т ко мне такое вниманиё-то? – жеманно пропела девушка, взбивая свои рыжие кудри ладонями и аккуратно опускаясь на скамейку.

– Объясняю: за весь семестр я наблюдал вашу персону на своих лекциях всего лишь дважды. Хочу понять, почему?

– Так, Матвей Артёмович, я перекрасилась недавно, может быть вы меня пе-ере-епууутали… – дула губки девушка.

– Маринка, заткнись, – шикнули на неё сбоку, – сейчас все испортишь.

– А-а! – засмеялся Благой. – Не испортит ничего, решение по поводу вас, возомнивших, что достойны высоких оценок, я уже принял. Сколько вас? Шестеро… плюс Анисимова. Неплохо. Думаю, материал вы знаете, но этого мало. Вы должны доказать, что умеете быть убедительными. Даю вводную: вы расскажите мне об основных событиях правления Николая Первого с позиции человека того времени, не обязательно, конкретного человека – любого! Допустим, Матыцин, вы конюх фрейлины Нарышкиной. Вот и расскажите, как воспринимал этот конюх то, что вокруг него происходило. Фантазию вашу не ограничиваю, единственное условие – вы рассказываете о конкретном событии. Времени вам – полчаса.

– Хватит, чтобы добежать до канадской границы… – пробормотал Стас Матыцин, погружаясь в размышления.

Марина Анисимова хмыкнула:

– А, допустим, я – новорожденный младенец эпохи Николая Первого…

– Значит, должны «проагукать» так, чтобы я понял суть вашего выступления – конкретно! – хладнокровно откликнулся Матвей.

Он лукавил, поставил бы всем хорошие отметки, несмотря ни на что – просто внезапно захотел понять, способны ли его студенты раздвинуть границы своего видения, восхититься эпохой и поделиться своим восхищением с другими. Сам он когда-то умел… может быть, и сейчас не потерял этой способности? Ответ был спрятан глубоко внутри, под слоем Матюхи Благого, которого он не мог, да и не хотел отделять от Матвея Благолепова.

Они его удивили – честно! Через положенные полчаса первым решился Стас, потер переносицу, сдвигая очки на кончик чуть крючковатого носа, и сказал:

– Я подумал: если быть, то быть первым. Перед вами, дамы и господа, Император Всероссийский Николай Первый Павлович.

Все загудели и, не сговариваясь, потянулись в первый ряд.

– Как я понял, – улыбнулся Матвей, – экзамен наш плавно перешел в «капустник».

Анисимова решилась выступить предпоследней и то лишь потому, что Наденька Скворцова умоляюще на неё смотрела. Марина подошла к Благолепову и объявила:

– В 1843 году Николай I подписал указ, согласно которому женщины получили право торговать своим телом на вполне законных основаниях. – Пригнулась к его уху и прошептала. – Я – проститутка времен Николая Первого.

Благой усмехнулся, обвел заинтересованные лица других студентов, которые после выступления не торопились покидать аудиторию и объявил:

– Этот ответ будет конфиденциальным. – Дождавшись, когда все вышли, продолжил. – Слушаю вас. А вы, Скворцова, не держите уши топориком, готовьтесь.

Он внимательно и вполне серьёзно выслушал откровения дерзкой Анисимовой, вынес своё суждение тоже вполне корректно:

– Уверен, все те вещи, о которых вы рассуждали, были известны и во времена Николая Первого. Ваше смелое выступление я готов был бы признать состоявшимся, если бы вы не злоупотребляли неологизмами. Условием было – слияние с эпохой, этого я не увидел. Поэтому, вы пересдадите мне в общепринятом формате, в течение четырех дней. Не уложитесь, останетесь с «хвостом» – через четыре дня я буду вне зоны доступа. (Конечно, точно будет «вне зоны»! – через четыре дня он вступит в возраст Христа).

Маринка вылетела из аудитории, пылая ярко щеками, ругаясь сквозь зубы.

Благой повернулся к Наденьке, такой напуганной и от того похожей на школьницу, сказал, переходя на «ты»:

– Скворцова, давай зачетку. На четверку согласна?

Надя подумала, округлила глаза, в которых заплясали веселые чертенята, и нагло ответила:

– Хочу «пять».

– Не перебарщиваешь?

– Не-а, вы уже наслушались.

Благой засмеялся:

– В точку попала! После Анисимовой – только в бордель, или дрочить…

Скворцова еще больше округлила глаза:

– А правду говорят, что вы – спецназовец и у вас Орден Мужества есть?

– Два Ордена, Скворцова. А третий мне, наверное, за Анисимову дадут – посмертно.

Глава 6

Все четыре дня Анисимова пряталась; завидев издали фигуру историка, шмыгала в первый попавшийся закуток и замирала запечной мышью. Потом выплывала из подполья и расцветала полуденной розой. Наденька возмущалась:

– Сколько ты собираешься от него бегать? Оценка сама в зачетке не нарисуется. Иди, помекай чонть! Он – нормальный мужик, к тому же, симпатичный.

– Когда разглядеть-то успела? – ворчала Маринка.

– А вот когда ты ему про «позишен намба ван» чирикала, тогда и разглядела. Удивляюсь, как он это стерпел? Кстати, а почему «позишен»?

– А-а, подумала, песня его юности, – отмахнулась Анисимова. – Тюфяк недоделанный…

– Дура ты, Маринка! Он не такой старый и у него два Ордена Мужества, с тюфяком рядом он точно не стоял, не сидел и не лежал. Думаю, и про «позишены» порассказал бы тебе кой-чего, если бы захотел.

Марина возмутилась:

– Это ты сейчас вот этим меня подбодрить решила?! Точно не пойду пересдавать! – девчонка сморщила нос, отчего ее личико стало лукавым, милым и забавным.

– Вот! – восхитилась Наденька. – Запомни это выражение, с ним и вали к Благолепову. За одну только возможность похихикать над тобой, поставит тройбан. Смотри, сегодня последний день! – и тот уже заканчивается. А может быть, ты к нему на дом хочешь… пересДАТЬ? Только, не слышала, что он это практикует.

Анисимова топнула ногой:

– Надька! Не беси меня! Я ж – ни бум-бум… чего ему рассказывать буду?

– Ни бум-бум, а про Указ о проститутках складно пела, – огрызнулась подружка.

– Так это… анекдот про блох вспомнила, вот и занесло меня.

– Не кощунствуй, «про блох» – это не анекдот, а золотое правило студента: вали все знания в кучу, авось, препод зерно и отыщет.

– Так я так и делала…

– Тему не правильную взяла!

– А чо делать, если я только в этой теме и смыслю?

– Чо делать, чо делать… – забормотала Наденька и вдруг «озарилась» пониманием. – За «базар» отвечать! – выпалила она азартно.

– Ой, Скворцова… – ужаснулась Маринка и попятилась, – чего удумала-то?

– Счас идём, ловишь его в укромном месте… и домогаешься!

– С ума сошла?!

– Чтоб отстала, он тебе «пятёру» нарисует!

– Ага… – сардонически хмыкнула Марина. – А если не откажется?

– Тем более «пятёру» нарисует!!

Девчонки засмеялись во все горло и, на самом деле, пошли искать Благолепова. Не для того, конечно, чтобы домогаться – проблему оценки нужно было решать. Наткнулись на препода в коридоре. Матвей Артёмович куда-то спешил, в руке держал сверток…

Благой заметил Анисимову с подружкой издали и закатил глаза к потолку – сейчас начнется вынос мозга! Но физиономию корчить не стал, демонстрируя доброжелательность, хотя шаг ускорил, в надежде, что студентка заценит его озабоченность и не затянет с демонстрацией своих знаний слишком надолго. Да, собственно, он торопился на самом деле. Только что залил рубашку кофе и решил переодеться – благо, что прихватил сегодня с собой футболку и шорты: собирался поиграть в волейбол в спортклубе. Вот и пригодилось. Сейчас, поменяет рубаху на футболку, под пиджаком сойдет! Тем более, что рабочий день уже заканчивается…

Приближаясь к девушкам, еще раз зорко взглянул на Анисимову, оценивая перспективу развития событий, и сразу разочаровался: выражение лица у девчонки было упрямым – малой кровью не отделаться! Может быть, просто подписать зачетку? – и ну её к чертям! Не педагогично… да и на шею усядется, ножки свесит… В общем, решил принять, как данность и на решительную фразу (вместо приветствия!): «Я не согласна с вашим решением о моей переэкзаменовке», ответил:

– Мотивируй (тоже пропуская вежливое «здравствуй»).

– По факту, мы идеализируем события прошлого, по объективным причинам, конечно.

– Вот как?

– А вот так! Представьте, человек пишет мемуары, желает представить свою личность потомкам – конечно, выставляет себя с хорошей стороны. Разве можно доверять в полной мере этим записям?

– Можно сопоставить мемуары со свидетельствами других людей, касательно этих же событий.

– Которые тоже написаны людьми и, значит, являются просто их личным взглядом на события.

Матвей остановился потому, что пришел к месту своего назначения – туалету, где собирался переодеться.

– Если я правильно вас понимаю, Анисимова, вы ставите под сомнение существование истории, как науки?

– Верно. Нет такой науки, а значит сдавать экзамен по этому предмету – не правомерно!

Благой засмеялся – ну, до чего хитра! – и не глупа, еще бы чуточку усердия… Махнул рукой, решаясь:

– Готовьте зачетку, – и скрылся за дверью туалетной комнаты.

Маринка замешкалась – не бежать же за ним следом! Но тут Наденька весомо тыкнула в бок:

– Иди следом, пока не передумал!

– Туалет же!

– Тем и хорошо, не будет затягивать.

Марина выдернула из сумочки зачетку, заторопилась – а вдруг, на самом деле передумает?

– А-а! Ручка где? – закопалась в недрах своего ридикюльчика.

– Да на-на! – Надюша совала в ладонь свою авторучку.

Отчаянно скакнула внутрь и дверь приткнула плотно, чтобы не дать себе передумать.

Благой повернулся на шум, он уже снял рубаху и светил первозданным торсом (таким явственным в своем великолепии!) с татуировкой в виде мишени для стрельбы на левой половине груди. Он усмехнулся, приближаясь:

– Я глуп, подумал: лист ДСП сможет послужить для вас препятствием. – Вынул из рук онемевшей девушки авторучку с зачеткой. – Ставлю свою роспись, знания свои оцените сами. – Сделал и протянул документ обратно. – Что-то ещё?

А Маринка просто остолбенела от обилия и совершенства всех этих трицепсов, бицепсов… Она прошептала почти с благоговейным ужасом:

– Мать… Пресвятая Богородица… – и потянулась потрогать ладонями это совершенство.

Ладони девчонки были горячими, и пахло от неё почти неуловимо шиповниковым цветом… Благой понял, что момент ажиотажа и бурной страсти наступил. Пальцами свободной руки провел по её губам (в другой всё еще сжимал зачётку), чуть надавил на подбородок, понуждая рот приоткрыться… попросил тихо:

– Анисимова, останови меня.

– Матвей Артёмович, остановитесь… – послушно повторила девушка, но интонации её голоса не соответствовали просьбе.

– Не зачёт, Анисимова… – укорил Матвей и поцеловал.

Да не поцеловал – а сжёг! – язык его был завоевателем и данником одновременно… Девушка застонала и эти воркующие звуки беспрепятственно проникли вглубь Матвея, превращая поцелуй в уже начавшееся соитие. И все же он нашел силы прекратить накатившее безумие, отодвинулся, закрыл глаза и сказал твёрдо:

– Смотри, Анисимова, я закрыл глаза. Через десять секунд я их открою и не увижу тебя рядом. Поняла?

Глава 7

Он не открывал глаз больше десяти секунд, давая возможность девушке не только выскочить за дверь, но и убежать, как можно дальше. Услышал, как Скворцова ужаснулась:

– Маринка, что с тобой?

Услышал, как Анисимова горячечно забормотала в ответ:

– Во, попала, так попала…

Зажмуренным натянул футболку, пиджак и только после этого открыл глаза. Анисимову он не увидел… Он не увидел ничего! Замер, еще не веря, что судный день настал. Стоял недолго, просто приказал своему разуму, упорно отказывающемуся признавать очевидность:

– Ты готовился к этому три года, покажи, что кремень-мужик, а не дешёвка. Сумеешь добраться до тумбочки с пистолетом?

И тут же Благой внутри него усмехнулся:

– Сумею и не промахнусь.

И пошел – спокойно и размеренно так, как практиковал в течение долгого времени: пешком, дворами – с закрытыми глазами. Разница была лишь в том, что сейчас не смыкал веки, а наоборот широко распахивал в надежде, что зрение вернется.

До квартиры было недалеко, и он не торопился: сумел усмирить панику и даже выстроить четкий план действий. У него есть неделя, взятая на работе в счет будущего отпуска. Целая неделя, чтобы понять – ослеп навсегда, или заветный «щелчок» снова случится. Матвей даже усмехнулся: судный день длиною в неделю – повезло!

Дорога до дома была выстроена достаточно безопасным маршрутом, только в одном месте нужно было пересечь полосу движения автомобильного транспорта. Там присутствовал светофор, который издавал для пешеходов звуковые сигналы при включении зеленого света. Правда, он довольно часто не работал – Благолепова не волновало, готов был на этот момент отдаться на волю Всевышнего: задавят, значит так тому и быть. В первое время своих тренировок, он считал шаги, чтобы не сбиться с выверенного пути, потом дошел до автоматизма: просто понимал, в какой именно момент нужно свернуть… Если бы не тянущая сегодня душу тоска, которую он старательно гнал прочь, можно было посчитать, что все нормально и идет своим чередом.

Дорогу перешел беспрепятственно: только споткнулся на ступеньках, ведущих к пешеходному переходу – сам не понял, как. Просто ноги вдруг дрогнули и подогнулись на третьей ступеньке, пришлось сделать огромный шаг, чтобы преодолеть две оставшиеся. Думал – упадет, но удержался и пошел на звук запищавшего светофора, убыстряя шаг. Наверное, мог и не торопиться потому, что звуков подъезжавших автомобилей не услышал ни с одной стороны. Теперь осталось только дойти до подъезда и подняться по ступеням на родной третий этаж. Матвей вздохнул и удивился: в ноздри проник неожиданно крепкий и сладкий аромат созревших яблок. Выходит, верно говорят: отсутствие одного из органов чувств обостряет деятельность других… Он еще раз «затянулся» сладким воздухом, да так, что ударило в голову, как от изрядная доля алкоголя. Матвей пошатнулся и едва не упал.

– И-и, батенька мой, – услышал сбоку от себя. – Еще не вечер, а вы уже на бровях-с.

Голос был скрипучий и ехидный, и Благой узнал этот голос – Хрусталёв, старикан, что всегда по утрам сидит на раскладном стульчике рядом с киоском Роспечати. Газеты не покупает, а прочитывает, не отходя от точки распространения. Все время твердит при этом ехидным своим голосом: «Имею право просматривать перед покупкой». Тетка, что торгует прессой всегда начинает с ним ругаться и всегда замолкает через несколько минут, из чего становится ясно: перебранка эта для обоих сродни утренней зарядке.

– Проваливай, дед, – буркнул Матвей, но был подцеплен под локоток весьма решительно.

– Как можно-с, провожу до самой Екатерины Артёмовны.

«Катя приехала? – подумал Матвей удивленно. – Ничего не говорила. Решила мне сюрприз на день рождения сделать?». Под эти размышления не заметил, как по ступенькам дотопал к месту жительства, Хрусталёв тёрся о его бок и продолжал что-то бормотать – Благой особо не прислушивался, соображая, как рассказать сестре о своей напасти.

– Вот-с, Екатерина Артёмовна… – льстиво оповестил старикашка и выдвинул Матвея вперед, как на блюдце положил…

– Во-о-он как… – протянула Катя, и голос не обещал ничего хорошего. – Ты… – она замешкалась (припоминая, как зовут непрошенного добродетеля?), но ненадолго, закончила решительно. – Дед! – проваливай.

Благой засмеялся – все же есть у них с сестренкой общие черты!

– Что, и на пивасик не подкинете? – изумился Хрусталёв.

– Бог подаст, – Екатерина была неумолима.

Старикашка поволокся прочь, о чем свидетельствовали удаляющие шаркающие звуки. Оставшись без направляющей руки, Матвей сделал шаг, памятуя, что в прихожей у него вся малочисленная мебель расставлена по стенкам, и тут же наткнулся на что-то, зацепился и пролетел вперед наподобие тарана. «Должно быть, Катька чемодан не убрала…», решил Благолепов, охнув от боли в бедре… «а тут-то, что раскидала?..»

– Во-о-он как… – Вновь возмутилась Катенька.

Матвей разозлился – и чего за«вон»кала?

– Как твой Хилок? – спросил агрессивно и вместе с тем с намёком – мол, пора перейти к обсуждению транспортных коллизий и прекратить оценивать его способность передвигаться.

На удивление, разозлил сестру еще больше, она завопила с нотками истерики в голосе:

– Я просила тебя прекратить употреблять это прозвище применительно к Вольдемару! Да, он не так родовит, как нам хотелось бы. Но, если уж смотреть честно, и наша фамилия кровей не царских. Не зря наш пра-пра-хрен-знает-какой-дедушка был – Благолепов! – явно топоним поповского происхождения. Хвала ему – выбился в люди, дворянством потомков осчастливил. Да только твоей-то заслуги в том нет – нечем и чваниться!

«Что за цирк?» – удивился Матвей. И от удивления сказал то, о чем и не думал прежде говорить.

– Я интересовался, Катя. Наша фамилия идет от слова «благолепие» – красота, великолепие, то бишь. Наши предки были величественно красивы, а поп-расстрига тут совсем не причем.

– Вот! – взвизгнула сестра. – В этом – весь ты! Только себя превозносить и умеешь.

– Абсурд какой-то, – бормотнул Матвей и сказал во всю мощь своего голоса (не заорал, как хотелось – не мог же он орать на сестру после стольких лет разлуки?) – Стоп! Я не знаю, что за бред ты несешь, но точно знаю, что не хочу его слышать.

Получилось очень внушительно – аж где-то поблизости что-то откликнулось хрустальным перезвоном.

– Мэтью… – сбавила тон сестра и прозвучало с укоризной.

Это выхолощенное «Мэтью» подвело Благого к рубежу терпения.

– Всё, Катя, всё. Я – ничего не вижу, и хочу сейчас только одного – покоя.

– Не видишь? – переспросила Екатерина удивленно и вдруг заголосила, как торговка на рынке. – Наталья!

Едва переливы её голоса отзвучали в стенах комнаты, послышалась легкая рысь женских шажков.

– Екатерина Артёмовна? – спросила Наташа (да-да, та самая Наташа – этажом выше!)

– Давала Матвею Артёмовичу капли?

Абсурд не закончился, а набирал обороты…

Глава 8

Благой хлопнул себя по щеке раскрытой ладонью, может быть он с ума сходит… или спит! Конечно, он спит. А раз спит, можно все… он хекнул и произнес:

– Главное слово в этой фразе – «давала».

– Не обращай внимания, он – пьян, – отчеканила сестра. – Так что с каплями?

– Закончились они, Екатерина Артёмовна, ещё перед его отъездом.

– И ты молчала?!

– Так Матвей Артёмыч запретили, сказали – хватит уже.

– Наталья, ты – глупа! Зови Олега, пусть машину готовит.

А потом налетела на поверженного Матвея потому, что подняться с пола он не решился, во избежание новых падений.

– Ты – нарочно! Я знаю! Чтобы бал отменить – куда ж без именинника! А я уже все приготовила, всем приглашения разослала. Даже Великий князь обещал с невестой…

Какой красочный сон! С интригой…

– Ну, застрели меня, Катя…

Сестра затопала ногами и, не удержавшись, ткнула туфелькой ему под ребра.

Матвей зашипел – больно! И уверенности, что это – сон, стало меньше.

Тяжелый топ, от которого подрагивал пол, оповестил, что увеличилось число участников балагана.

– Олег, – командовала Катерина. – Помоги ему, крепче держи – да не урони, черт неуклюжий!

Невидимый Олег сграбастал его, как младенца и, крякнув от усердия, – понёс, на самом деле!

Благой принялся смеяться – его осенило! Это розыгрыш. Катя решила устроить розыгрыш на день рожденья, подговорила соседей… Он забормотал:

– Ладно, ребята, хорош! Я посмеялся, весело – правда!

Его никто не слушал. Катерина деловито бормотала, как видно, Олегу:

– Скажешь доктору, к вечеру завтра – чтоб, как огурчик был…

– Зелёный, что ли? – несмело гукнуло над головой Благолепова.

– Мать!.. моя ошибки любит! – взъярилась Екатерина. – С кем я разговариваю?! Забудь, сама скажу.

Что это Катенька все время ругается? Теперь вовсе не походило на сон. Чем бы это ни было, Матвею надоело. Он угрожающе шевельнулся в сковавших его объятьях и сказал ровно:

– Ну-ка, отпусти меня, рыхлый…

– Уже и дошли, Матвей Артёмович, – откликнулся Олег, бережно опуская его ноги на земную твердь.

Катя уже была рядом, засуетилась, хватала за рукав пиджака, просила:

– Пригнись, пригнись… ударишься.

Благой шевельнул рукой и наткнулся на гладкий бок… автомобиля?

– Мэтью, садись, садись, – не унималась сестра.

– Сесть мы всегда успеем, – хмуро поправил он Катьку, но она не поняла справедливости замечания, продолжала теснить его к гладкой поверхности.

Он подумал – не все ли ему равно? – пригнулся и задвинул свое тело в салон неизвестного транспортного средства.

– Интересно, сколько в этой телеге лошадиных сил … – пробормотал он себе под нос.

Катерина ответила совсем рядом, под боком (из чего заключил, что к неведомому доктору отправились всем составом):

– Ты прав, лучше бы заложить карету, но время такое – пробки!

– Вот сейчас – обнадежила, место, где есть пробки, не может находиться в жопе мира. – Сказал, что подумал, без фильтров.

– Ах, оставь свой гвардейский юмор, мон шер, и помолчи – позвоню.

Через минуту она защебетала:

– Модест Генрихович, дорогой, у нас несчастье… Да, да!… Мы уже едем… Спасибо… спасибо.

Щебетанье сменилось металлом:

– У него окно – через полчаса, потом полная запись. А нам еще невесть сколько тащиться… Олег, переходи на «воздух»!

– В копеечку встанет, Екатерина Артёмовна…

– Ты еще мои деньги считать начни! – возмутилась Катя.

Благой не поверил – колымага чихнула, взвыла как-то весело и поднялась в воздух, и так рванула, что в ушах засвистело.

Минут через пятнадцать они прибыли, и Благолепова препроводили в кабинет доктора. Пахло антисептиком самого дешевого пошиба (но при этом самым действенным!) – хлоркой и, от чего-то, лавра-вишневыми каплями. Его ждали.

– Ну-те-с, ну-те-с, – запел тенорок доктора, и лавра-вишневый аромат стал отчетливее. – Позвольте взглянуть…

Веко Матвею оттянули, перед глазом ярко пыхнуло, потом перед другим…

– Реакция на свет есть. Страшного ничего не вижу. Сейчас прокапаем, токсинчики выведем, зашлакованность ликвидируем… к утру, как огурчик будет.

– Зелёный что ли? – вспомнив Олега, регокнул Матвей.

– А вечером сможет на бал пойти? Должен смочь, Модест Генрихович!

– Не переживайте, голубушка Екатерина Артёмовна. Видите, он весел, шутит-с… Глазки тоже прокапаем, к вечеру, может в беркута и не превратиться, но дам от кавалеров отличить сможет.

– Ох, гора с плеч…

Его веки снова теребили, загибали, будто хотели вывернуть глаза наизнанку.

– Что же вы, Матвей Артёмович, при вашем заболевании без дисциплины никак нельзя. Сказал ведь вам – капельки каждый день всенепременно, не то придется очки носить… те самые, как у зашоренной лошади.

– Ох, это Наталья виновата! – за сокрушалась сестра. – Такая бестолковая баба… Не могли бы вы, Модест Генрихович, одну из ваших помощниц к нам определить, пока братец не привыкнет. Я в долгу не останусь…

– Конечно, голубушка, конечно. Я распоряжусь. Сейчас отправим братца вашего в палату, назначения я сделал. Интенсивная терапия, покой – к утру – огурчик! Вы уж извините, не могу долее задерживаться, Анастасия Марковна на приеме ждет.

Благолепов услышал шуршание, которое могут издавать только купюры, и догадался, что Катерина произвела расчёт. Кресло, в котором он сидел, завибрировало и покатило само собой, а цоканье каблучков справа оповестило, что сестра не отстает от этого начавшегося передвижения. Пункт назначения оказался почти рядом. Мягкий женский голос поинтересовался:

– Сможете сами перелечь на кушетку?

– Конечно, – он быстро поднялся. – Куда?

– Два шага вперед, присаживайтесь, вот так… Сейчас разденемся.

– Зачем это?

– Поставим капельницу.

– Для этого нужно раздеваться?

– Таковы правила.

– Плевал на них! Сниму пиджак и всё. Вены на руках у меня хорошие.

Катерина вмешалась.

– Не хочет, не настаивайте. Накинете на него простынь, кому какое дело, что там под ней – тело или грязная одежда. Он и так сегодня на удивление покладист.

– Вот за это люблю, сестренка, – обрадовал Матвей. – Знаешь, чем меня успокоить.

– Вы, главное, с ним не спорьте, – тихо шептала Екатерина медсестре. – Поддакивайте, и делайте свое дело, к утру он станет менее раздражен. Модест Генрихович обещал…

Благой расслабился на кушетке… Неведомый доктор пообещал, что к утру он – огурец-молодец! Вдруг, так и будет?.. Или ты, Матюха Благой, – просто-напросто проснешься… от этого странного сна.

Глава 9

Видимо, в капельницу добавили и снотворное, потому что Матвей почивал до самого утра следующего дня (своего дня рожденья, кстати!), ни разу не шелохнувшись. Но, даже когда спал, помнил – нужно соблюдать осторожность. Поэтому, покинув объятия Морфея, оповестить о том не торопился, решив для начала покопаться в своих внутренних ощущениях. Первое, что он понял: на глазах повязка, не тугая, но плотная… начало – так себе! Вокруг тихо, но вдали смутно слышатся шевеление и голоса – в агломерации неизвестного назначения жизнь существует – уже «плюс». И тут совсем рядом раздался, тщательно опускаемый до шепота, женский голос.

– Модест Генрихович, стойте, куда же вы? Он сейчас проснуться должен.

– И что, вас смущает? Вы же не из Отряда Добровольной помощи, вы – носите высокий чин Сестры милосердия, поэтому не должны бояться.

– Модест Генрихович, вы же помните, в прошлый раз что было-то…

– В прошлый раз! Ишь чего вспомнили! – забормотал доктор несколько смущенно, а потом решительно закончил, – у вас, госпожа Мастепанова, на такой случай шокер есть.

– Батюшки! – охнула несчастная Мастепанова. – Да разве такого бугая шокером завалишь?! – И тут же решительно заявила, уже перестав шептать, от осознания серьезности ситуации должно быть. – К тому же, разряд электрошокера может спровоцировать спазм всех без исключения мышц организма, и это негативно отразится на восстановительном лечении. Вы сами так говорили, Модест Генрихович.

– Ишь, как складно выучила, – пробурчал доктор. – Да не бойся, я на пять минут отойду, надо рецепт для госпожи Растопчиной подписать.

Голос эскулапа начал отдаляться, а торопливое топанье каблучков говорило, что сестра милосердия устремилась следом.

– Эй, – подал голос Благой, – Повязку с глаз снимите… не то и шокер вам не поможет… – ему внимала тишина. – Разнесу все к чертям собачьим! – сделал еще одну попытку, но только голосом, не шелохнулся – помнил про осторожность.

Минут через десять – не через пять, как обещал, вернулся Модест Генрихович и, судя по звукам, не один: шуршало и топало (Матвей призадумался) … не меньше пяти пар ног. Делегация целая…

– Ну-тес, посмотрим, – деловито оповестил доктор, привнося под нос Благолепову аромат лавра-вишневых капель. – Матвей Артёмович, я сейчас сниму повязку, но вы дадите слово, что откроете глаза только, когда я разрешу.

– Если Словом разбрасываться по таким мелочам, обесценится сама сущность этого понятия, – сухо ответил Благолепов. – Я не открою глаз без вашего разрешения. Этого будет довольно?

– Посмотрим… – в голосе доктора сквозило сомнение.

«Интересно, а что здесь было в прошлый раз?» – подумал Матвей уже как-то привычно – будто втянулся в происходящее и стал не статистом в пьесе абсурда, а её полноценным участником.

Давление на глаза прекратилось, и Матвей непроизвольно дернул веками, собираясь открыть их. Сдержался, ведь обещал…

– Хорошо, хорошо, – подбодрил доктор, – сейчас я сделаю вам инъекцию… Нет-нет, не в склеру – думаю, обойдемся в этот раз без них. Просто в мягкое место.

Благой подумал, что неизвестное количество неизвестных индивидуумов вокруг напрягает, и предупредил:

– Модест Генрихович, самое мягкое место у меня – плечо.

– Голубчик, я и с прошлого раза это запомнил, – поспешно откликнулся эскулап.

Укол был болезненным.

– В ягодицу было бы легче, – оповестил докторишко, заметив, что пациент сморщился. – Сейчас минут через десять мы попробуем открыть глаза, а пока ожидаем, решим практический вопрос. Екатерина Артёмовна настоятельно просила отправить с вами сестрамилу.

– Обезьяну, что ли? – не понял Матвей.

– Но почему, сразу, обезьяну? – обиделся доктор. – Они все вполне симпатичные дамы. Здесь четыре сестромилы, все они выразили согласие поработать у вас некоторое время.

До Благого дошло: сестромила – сокращенное от сестры милосердия.

– Не нужно никого, – буркнул Матвей.

– Боюсь, это непременное условие вашего возвращения к нормальной жизни, Матвей Артёмович.

– Кто постановил?

– Сестра ваша, Екатерина Артёмовна.

– Она обладает таким правом? – подумав, решил прояснить ситуацию Благолепов.

– В рамках подписанного вами контракта о неукоснительности лечебного графика. В начале вашей болезни вы дали «карт бланш» на осуществление всех необходимых процедур, а гарантом этих обязательств поставили Екатерину Артёмовну.

– Это я дурака свалял.

– Это было моим непременным условием, иначе ничего у нас с вами не получилось бы. А сейчас, смотрите, мы сумели предотвратить рецидив «малой кровью». А если бы вы, Матвей Артёмович и дома неукоснительно придерживались моих назначений, никакого рецидива и не случилось бы. Поэтому, вы выбираете сестромилу, и дело с концом!

– Тогда придется их ощупывать! – усмехнулся Благой, окончательно определив, что с ума нужно сходить весело. – Глаз открыть вы мне не позволяете… Должен я хоть как-то оценить ваших протеже.

– В этом есть зерно истины… Екатерина Артёмовна предупреждала о вашей приверженности к эстетическому обличию окружающих людей. Чуть позже мы что-нибудь придумаем… А сейчас тихонько открывайте глаза… Что видите?

Матвей открывал глаза – тихонько, замирая душой… Он видел!

– Пятна цветные вдали…

– Прекрасно! Сейчас я поднесу к вашим глазам, совсем близко, руку. Что видите?

– Пальцы.

– Сколько?

– Три.

– Отчетливо?

– Да.

– Прекрасно. Прикройте, прикройте глаза. Не нужно пока излишнего напряжения. Сейчас и дамочек рассмотрим…

– Части тела мне под нос совать будете? Начните со щиколоток, я очень эстетически требователен к женским щиколоткам. (Да, с ума нужно сходить весело!)

Доктор чем-то пощелкал и произнес:

– Голубчик, вы клизму Корецкому сделали? Ах, только собираетесь… заберите у меня из тумбочки очки для господина Благолепова и зайдите в пятнадцатую. Да мигом, голубчик!

– Ах, такой нерасторопный у меня помощник, – это было уже предназначено для Матвеевых ушей.

Каким бы ни был нерасторопным по докторским меркам помощник, прискакал он быстро, и Матвею под нос были подсунуты очки, которые с трудом можно было таковыми назвать. Это был какой-то монстр – помесь очков аквалангиста, токаря и шор для пугливых лошадей.

– Да-а-а… – Протянул Благой растерянно.

– Я знаю, – заторопился Модест Генрихович, – вы отказываетесь их носить…

– Ещё бы!

– … но это на несколько минут, чтобы решить вопрос с сестромилой.

– С такими очками впору фамилию менять на Овсов, – проворчал Матвей, водружая конструкцию себе на нос. – Вам бы, доктор, доработать ваш прототип до стандартных контактных линз.

Зря ворчал. Поднял руку, взглянул и восхитился – четкость восприятия наступила полная. Перевел взгляд на доктора и радость померкла. Потом посмотрел на медицинских работниц, выглядели они забавно: униформа, состоящая из курточки и штанов, была коричневого цвета; на головах глухие косынки сестричек времен Первой мировой войны, а впереди белые фартуки с большими накладными карманами. Все были миловидны, а одна из них была – Светлана…

– Модест Генрихович, я вам больше не нужен? – подал голос ассистент, привлекая к себе внимание.

Доктор не успел ответить. Благой опередил:

– Стоять! – сказал тихо и твердо так, что все услышали.

И замерли, предвкушая… интересно, что? – лица стали у всех напряженные. И Матвей не разочаровал.

– Значит так, Айболит (ибо, это и был Айболит – товарищ подполковник медицинской службы!), гони своих тёлок к едреней фене – ни одна не годится. Вот этого перца возьму, – он кивнул на ассистента в такой же, как и у барышень форме, только без фартучка.

Модест Генрихович замялся:

– Дело в том, что он – не медбрат. Он – практикант…

– Вы откажете мне, Матвею Артёмовичу Благолепову? – удивился Благой.

– Нет!.. – открестился доктор чуть не с ужасом, улыбнулся и рассудительно закончил. – Я, как куратор практики, могу направить адепта на любой фронт работ. Сейчас сделаем, оформлю бумажки… – Он заторопился. – Девочки, пошли! А ты, голубчик, останься, принесу тебя бумаги, инструкции и рекомендации.

Они утопали, а «голубчик» вертел головой и растерянно улыбался. Под косынкой, повязанной на голове банданой, волос не было видно, но щеки лучезарили весёлыми конопушками.

– Ухватов? Пашка? – спросил Благой.

– Павел Петрович, если позволите… – несмело подтвердил практикант.

– Не позволю, – откликнулся Матвей. – Западло мне, Пашка, называть тебя Петровичем. Смирись. Не знаю, что здесь творится, но ты, Ухватов, точно не будешь заниматься клистирными трубками.

Глава 10

Айболит не подвел: быстренько притащил увесистую папочку с обещанными бумагами. Благой пока безобразные очки не снимал, решил, что наблюдение за этими странными людьми предпочтительнее имиджа, по крайней мере, сейчас. Подумал, пока Ухватов внимательно разглядывал-перекладывал листочки: «Инструкции весом с хороший кирпич – забавно!».

Ошибся! Из последующей беседы практиканта с куратором выяснилось, что «кирпич» – трудовой договор на предоставление господином Ухватовым медицинских услуг стороннему лицу, который означенный Ухватов и должен подписать.

– Модест Генрихович, вряд ли это законно… то, что вы мне предлагаете, – пролепетал бедный Пашка. – Я должен набираться опыта у практикующего врача, а не нянькаться с упёртым самодуром.

«Вон как! Ну, погоди, салага, покажу я тебе упёртого самодура» – улыбнулся Матвей, улыбнулся радостно потому, что привычные черты неугомонного Ухватова, проявившиеся неожиданно в робком практиканте, радовали.

– Ты не дрейфь, парень, – решил Благой не смолчать. – Я тебе такой опыт предоставлю, на десять профессоров хватит.

– Вы, голубчик, – тихо прошептал практиканту Айболит, – на последний листочек взгляните… (Ухватов быстро перевернул страницы) Екатерина Артёмовна на братце не экономит, а я со своей стороны обещаю поставить вам по всем графам вашего «Журнала отчёта итоговой практики» положительные отзывы.

Ухватов задумался, но лицо его выражало такое открытое сомнение…

Модест Генрихович вздохнул и добавил уже совсем другим тоном – холодным и уверенным:

– В противном случае, в моем отделении вы будете специализироваться исключительно на проведении процедур очистительного характера. Вы и представить себе не можете, голубчик, сколько возможностей в себе таит примитивная Кружка Эсмарха.

– Это – шантаж, профессор.

– Да, голубчик, неприкрытый и грубый.

Матвей заметил, глаза у Пашки загорелись огнём… тем самым, с которым он готов был драться со «старичками» отряда. И вмешался, сказал неспешно:

– Модест Генрихович, обращение «голубчик» неприятно режет слух, а некоторыми людьми вообще может быть неправильно понято, что грозит большими неприятностями. Вам бы исключить это слово из своего лексикона.

– Вы так думаете? – удивился доктор.

– Уверен в этом.

– Хорошо-с, Матвей Артёмович, приму к сведению. – Корректно пообещал и даже чуть поклонился, а, повернувшись к практиканту, продолжил, – Все слова, что сказал прежде, за исключением обращения, остаются в силе.

– Ухаживать за глазами лучше, чем за жопами, – меланхолично изрек Благой.

Ухватов «пыхнул» щеками и подписал бумаги.

– Вот и славно, уважаемый, Павел Петрович, – обрадовался профессор. – Инструкцию по правильному уходу за зрением господина Благолепова я отправил вам на мобильное устройство, чаще сверяйтесь, во избежание ошибок. Ещё одной госпитализации… этого пациента… я вам не прощу.

– Из сказанного заключаю, – подвёл итог Благой, снимая надоевшие своей тяжестью очки, – что выписка моя состоится незамедлительно.

Так и вышло, никто Матвея больше не задерживал. Ухватов подошел к кушетке и заявил скучно:

– Поскольку вы, Матвей Артёмович, назначили меня сесторомилой, соблаговолите слушаться.

– Да не бухти ты, соблаговолю, – ворчливо откликнулся Благой. – Зрение мне дорого, именно потому, что дает возможность самому ухаживать за своей задницей. Особых противоречий у нас с тобой не будет.

– Интересно знать, что вы включаете в понятие «не особых противоречий».

– Интересно, значит – узнаешь.

После пробного «бодания» перешли к практическим действиям.

– Помещу вам на глаза повязку, следуя инструкции, конечно. До обеда вы в ней, с периодическими вливаниями на роговицу изотонического раствора. Потом повязку снимаем и переходим к почасовому вливанию.

– Час капать будешь?

– Каждый час по пять капель.

– Научись четко выражать свои мысли и общение станет проще… мямлишь, как турок.

Причем здесь турок? – Матвей и сам сказать бы не смог…

Повязка была определена на место и агрегата, в который был погружен, Благой снова не увидел. Не расстроился, надеясь, что все предстоящие вливания благотворно повлияют на его зрение. Чтобы скоротать время в пути и обрести хоть какое-то понимание происходящего, решил разговорить Ухватова.

– Рассказывай, что обо мне знаешь?

Парень замешкался, а потом не охотно буркнул:

– Не много, не интересовался вашей персоной… желания не испытывал.

Матвей вздохнул:

– Какие вы тут все… со словами не аккуратные! Суесловие – грех, Ухватов. Лишнего не говори – не труби про свои желания, или не желания – не спрашивали про них. А про что тебя спрашивали?

Пашка вздохнул и промямлил:

– Норов у вас дикий, бояться вас в госпитале. Говорят, в прошлый раз разнесли весь процедурный кабинет голыми руками. А Модест, так и вовсе, на вас молиться готов – лишь бы слово против не сказали. Его предшественника ваша сестрица должности лишила, пожаловалась, что без должного почтения отнеслись к персоне вашей. – Парень хмыкнул и съёрничал. – Не спросили-с позволения портки снять для проведения инъекций, своей волей сняли-с.

– Снять с Матвея Благого портки без разрешения дорогого стоит, – усмехнулся Благолепов. —Только, брешешь ты! Похож я на дурака, который не понимает, что уколы через штаны не делают?

Ухватов вздохнул:

– Чуточку всего и соврал… Врач принимающий виноват был – ну, это я так считаю. Вы в возбуждении большом были, не удивительно: вдруг, ослепнуть! Да, говорят, еще и приятель ваш как-то при этом пострадал… Вы рвались узнать всё ли с ним в порядке. Вот принимающий и разозлился – заорал на вас и приказал санитарам укол вам вкатить, чтобы успокоились. На самом деле, это неплохая тактика, срабатывает: врач подавляет волю пациента неожиданным агрессивным поведением… С вами не сработало, санитары и шага сделать не смогли…как вы разгулялись!

Пашка неожиданно хохотнул:

– А сестрица ваша, как увидела результат вашего бесчинства и претензии доктора выслушала (мол, за всё заплатит!), завопила: «камня на камне не оставлю!», характер у неё – вашему под стать! Только, умнее она вас: вы кабинет раскатали, а она замминистра. Когда замминистра приехал (быстро прикатил, по «воздуху»), спокойная стала, бровки выгнула и холодно так, выговорила: «Запятнать честь внезапно ослепшего человека не сложно, достаточно проявить небрежение к его воле и неуважение к его достоинству». Вышгородский пятнами пошёл: «Екатерина Артёмовна, разве возможно запятнать честь вашего брата?! Его заслуги перед Отечеством…» Она его заткнула: «Видимо, не достаточны для того, чтобы персонал подведомственного вам учреждения помнил о них». Вышгородский тут же всю смену по госпиталю уволил, начиная с уборщицы. И денег с вас за разгром не потребовал, наоборот, обещал компенсацию за моральный ущерб. Так Екатерина Артёмовна его добила, улыбнулась мягко так и с укоризной: «Сергей Владимирович, остановитесь, Благолеповы честь деньгами не измеряют».

– Как, говоришь, замминистра звали?

– Вышгородский Сергей Владимирович.

Благой улыбнулся: раскатать замминистра с такой фамилией у Катеньки было полное право – жених он её, несостоявшийся.

– Я ничего этого не помню, – сказал Матвей, потому что ничего этого и не помнил – не было такого в его жизни! – А Катерина мне ничего такого не рассказывала.

– То, что вы не помните – объяснимо: стресс, повышенная возбудимость… да и дозу вам снотворного вкатали лошадиную. Екатерина Артёмовна не рассказала – её выбор. А другие и рассказать не могли – уволили всех.

– Ну, ты ведь знаешь, и весь медперсонал знает, как я успел понять.

– Такие истории распространяются сами собой – фольклор местный, этого не избежать. Рассказывают полушепотом и передают из поколения в поколение, еще и приврут по ходу… А то, что я вам так подробно… так это Модест вчера всех собрал и поведал «подлинную историю» – так и выразился. Чтоб понимали всю серьёзность ситуации, лишнего не болтали, ну и не противоречили вашим закидонам.

– Тебя послушать, выдержки у меня – ноль.

– Неуравновешенность вашей психики очевидна.

– Ухватов, хорош лепить горбатого, – разозлился Благой. – Меня Шукюр расстреливал, я бровью не повёл! – а ты про нестабильность моей психики втираешь.

– Кто такой Шукюр? – поинтересовался практикант со скучающей вежливостью.

И так он это произнес, что Матвей уверился, наконец, – нет никакого сна! нет никакого розыгрыша! Есть факт: Матюха Благой – в конкретной реальности, и реальность эта далека от привычной его жизни, как Земля от Альфы Центавры расстоянием размером в 4,36 световых года.

Глава 11

И что делать? Посыпать голову пеплом… рвать волосы на макушке? Благой жестко усмехнулся – принять, как данность! – жить. И не ставить под сомнение свою правомерность существования в качестве Матвея Артёмовича Благолепова. На вопрос Ухватова про Шукюра он не ответил: может быть, ЗДЕСЬ и нет никакого Шукюра…

На пороге их встретила Катерина и, вместо приветствия, спросила удивленно:

– Модест Генрихович не прислал помощницу?

Матвей, определив направление по звуку, чмокнул сестру в щеку (и не промахнулся – три года тренировок не прошли даром!) и поправил:

– Сестромилу – обезьяну такую…

– Какую еще обезьяну? – растерялась сестра.

– Обезьяны нет, есть – обезьян… Павел Петрович Ухватов, – весело расшаркался Пашка.

– Да ну тебя! – рассердилась Катя на брата. – Вечно балаган устроишь… Вы – медбрат? – голос сомневался.

– Он – без пяти минут доктор, не обижай его, Катя. Лучше придумай, где его разместить.

– Не поняла…

Чего она не поняла? Он не понял, чего она не поняла и, решил пояснить свою мысль, добавив категоричности в тоне, чтобы не возникло сомнений в неоспоримости его предложения.

– Ближе ко мне, Катя, чтобы парень мог выполнять свои обязанности в полном объеме.

– Да, – подтвердил Ухватов, – так было бы удобнее. Первое время придется закапывать глаза и в ночное время.

– Как скажешь, но ты же знаешь: на твоём ярусе только одно свободное помещение – кладовка, которую ты не позволяешь мне привести в порядок уже много лет. Чтобы освободить её понадобится месяц и десяток наёмных рабочих.

Благой вздохнул:

– Решим это завтра, Айболит обещал, что завтра я буду полноценно зрячим. Смогу сам оценить обстановку. А сегодня брось парню тюфяк у моей кровати, небось не принцесса-на-горошине.

Екатерина фыркнула рассерженно:

– Не люблю твой армейский юмор! Не беспокойтесь, Павел Петрович, я придумаю что-нибудь, а завтра уж Матвей Артёмович сам…

– Вот этого и опасаюсь, – чуть слышно откликнулся Пашка.

– Наталья! – опять завопила Катерина. – Проводи, да скажи Олегу, чтобы ширму принес из подвала. Да завтрак Матвею подай, и Павла Петровича накорми.

Мягкие шаги Наташи замерли перед Благолеповым.

– Смотрю, без тебя – никуда, – сказал несколько виновато, поведение сестры с её громогласными выкриками смущало. – Не суетись сильно, я не голоден, в госпитале овсянку съел. Вот от душа не отказался бы…

Она взяла его за руку, как маленького ребенка.

– Идемте, я помогу раздеться.

Матвей сопротивляться не стал и даже руку не отнял, понимал, что вокруг обстановка, полная для него неожиданностей. Шли минуты три и явно поднимались вверх, хотя ни одной ступеньки не встретилось… По прибытии Матвей перехватил проворные руки женщины, уцепившиеся за лацканы пиджака:

– Сам справлюсь, просто отведи меня в ванную… Ухватов! Повязку могу намочить?

– Мочите, Матвей Артёмович, – откликнулся из глубины комнаты практикант. – После глаза закапаем и новую наложим.

В ванной Матвей повел по стене рукой, наткнулся на ворс мягкого полотенца и сказал женщине, чье присутствие ощущал за своей спиной:

– Как бы всё не было здесь кучеряво устроено, я разберусь. Поухаживай за Пашкой, кофеем напои, что ли?

Избавившись от свидетелей, все ощупал, сориентировался: вода была на фотоэлементах и сразу подавалась комфортной температуры. Принял душ и, обернув бедра полотенцем, вышел.

Пробормотал:

– Халат хотя бы предложили…

– Держите, – Ухватов набросил ему на плечи что-то скользящее и приятное коже. – Забавная у вас наколка… – Он говорил о татуированной мишени.

Матвей засунул руки в рукава предложенной одёжки и хмуро поинтересовался:

– Чем же?

– «Яблочком». Это шрам от пули? Пару сантиметров в сторону – и со святыми упокой. Тот самый Шукюр, о котором вы говорили?

Благой скривил губы в усмешке:

– Любил пошутить, сука…

И шутил изобретательно. Уж как получилось, что они с Ремизом к нему попались?! Да вот попались! – жизнь она не боевик про крутых парней, которые везде и во всём молодцы…

– Перед выбором любил ставить…

Прочертил черту:

– На той стороне: вы – трупы. Шаг сюда – вы со мной, и живы. На раздумье – пять секунд.

Благой почувствовал, как напрягся Алёшка… и понял, что не хочет участвовать в этом представлении. Сказал напарнику:

– Что бы ты не решил, осуждать не буду. Выбор за тобой, и только Бог – тебе судья. А я свой выбор сделал и далеко не сейчас.

Он встал напротив Шукюра, усмехнулся, сплюнул в сторону проведенной «границы» и перевел взгляд на небо, синеющее первозданной чистотой, на дуло пистолета, направленное в свою грудь, он не смотрел. Даже выстрела не расслышал, почувствовал только боль и понял, что не умер. Накрыл ладонью рану, прохрипел: «стрелять научись, сука» …и медленно сполз по каменной кладке стены.

Алёшку Шукюр стрелять не стал, велел тащить полумертвого Благого на своём горбу пять километров, до ближайшего селения. Предупредил, если уронит – обоим кранты. Ремизов дотащил. Почему не добил его? Милосердие проявил? До сих пор у Матвея не было на это ответа. А Шукюр тогда скрылся.

– И что с ним стало, с Шукюром? – проявил любопытство Ухватов, осторожно закапывая в глаза пациенту жгучие капли.

– Пристрелили…

– По приговору?! У нас мораторий на смертную казнь…

– По закону ведения боевых действий. Приговоры – в судах, у нас – проще и честнее.

Дело приближалось к обеду, Матвей валялся на кровати, проведенные исследования – на ощупь! – показали, что сооружение это: весьма обширно, квадратно по своей форме и достаточно жестко по своему наполнению. Короче, к кровати у Благого претензий не было. Вокруг Матвея кипела жизнь: Катерина ходила и громогласно, как всегда, отдавала распоряжения. Командовала Олегом, мужик что-то таскал, двигал, ровнял и всё время вызывал недовольство своей руководительницы. Благой вначале не обращал на них внимания, развлекался тем, что принюхивался и оценивал витающие вокруг ароматы. Больше всего ему понравилось, что доминировал запах спелых яблок, будто где-то в углу притулился целый мешок только что собранных плодов.

Вскоре голос сестры стал его раздражать мелочностью придирок. Когда в очередной раз она приказала: «Ещё на пять сантиметров передвинь!», он не выдержал:

– Чем бы ты там не занималась, не нужно воображать, что работаешь фармацевтом в дежурной аптеке за углом.

– Что, прости?

– Миллиграмм туда, миллиграмм сюда… Ты будто порошки для эпилептиков крутишь, а не перестановку делаешь! – потерял сдержанность Благой.

– Что-что?! – Катерина подошла к нему совсем близко, о чем свидетельствовал тонкий запах лаванды, идущий от её тела.

– А хуже того, твоя сексуальная неудовлетворенность очевидна и неприлична своей очевидностью.

– Во-о-н как, – снова за«вон»кала сестра, не предвещая тем ничего хорошего. – Пошёл отсюда!

– Надеюсь, это ты не мне? – холодно поинтересовался Матвей.

– Да, Боже упаси, – не менее надменно откликнулась Екатерина Артёмовна и, дождавшись, когда тяжелые шаги Олега затихли, продолжила. – А скажи, Мэтью, кто в том виноват? Ты не даешь своё разрешение на мой брак с Вольдемаром…

– Записала себя в монашки? – удивился Благой.

– А вот сейчас перегибаешь, можешь и по роже схлопотать, не смотря на свой недуг. Твои намеки на Трубецкого не уместны.

– Чем плох Трубецкой?

– Тем, что не зовёт замуж!

– Так не иди за него замуж! Развлекись, потрахайся в своё удовольствие.

– Потрахайся? Где ты подцепил это странное слово? Не скажу, что я не поняла его значения – в контексте твоей речи оно очевидно…

Благой засмеялся:

– Ты и представить себе не можешь, сколько существует названий этому действу в недрах нашего богатого русского языка. Шпилиться, пороться, чпокаться, ломать кровать и даже – дружить организмами.

Катя засмеялась, опускаясь на край его постели, и сквозь смех, удивительно чистый, серебристый, вымолвила:

– Дружить… организмами с Трубецким… я не намерена.

Благолепов понял:

– Ждёшь, чтобы созрел до нужной кондиции… Зачем тогда пресловутый Вольдемар… как его там?

– Хилкевич…

– (Ах, вот откуда ноги растут! – Хилок!) Запасной аэродром?

– Нечестно так говорить о мужчине, имеющем честные намерения.

– Честнее его обманывать… наверное, поэтому я и не даю своего согласия, Катя?

– Да брось, ваш брат – тоже не дурак, обманывать доверчивых женщин.

– Вышгородского вспомнила? Кстати, ты поэтому в прошлый раз в госпитале тарарам устроила?

– Тебе рассказали… – Екатерина Артёмовна лукаво улыбнулась (он понял это по голосу). – Причины были – три. Во-первых, я никому не позволю обижать своего брата. Во-вторых, Вышгородский променял мою любовь на большие деньги. Не могла же я упустить возможность хоть частично с ним поквитаться? В-третьих, я не хотела оплачивать ущерб, нанесенный тобою имуществу госпиталя.

– А вот это – нехорошо. Я должен был оплатить разрушения.

– Вот ещё! Наша семья и так немало для них сделала. Если бы ты хоть раз удосужился прочесть наши семейные хроники, у тебя и мысли не возникло бы.

– Так расскажи мне.

Глава 12

– Наш пра-пра-прадедушка, когда начал слепнуть, все лекарство искал. Познакомился с уездным докторишкой, поддержал его практику, деньгами помогал, а тот его лечил. Наш пра-прадедушка это начинание продолжил и купил землю под больницу. Со зрением у него, слава Богу, все было в порядке, но про недуг он помнил, опасался, поэтому поощрял изыскания, прежде начатые. Наш прадедушка уже развернул это дело на широкую ногу, больницу отстроил, приглашал знаменитостей и для работы, и для консультаций. Он и познакомился с Евстратовым – знаменитым на весь мир теперь ученым. Так и появился наш госпиталь с четким офтальмологическим уклоном. Прадедушке повезло меньше, он тоже начал слепнуть – и отдал свое естество в полное распоряжение Евстратова. Обоим им за труд и упорство – благодарность! Семейный недуг мужской половины Благолеповых – внезапная слепота, стал поддаваться лечению.

– Интересно. А дедушка чем отличился?

– Своей прозорливостью, по большей части. Когда в народе начались волнения, бомбисты, разговоры о демократии, предвосхитил указ императора о национализации половины собственности в пользу государства – передал госпиталь городу. Впоследствии, в период национализации, Реформационный Комитет отнесся к нашей семье очень лояльно. Так что благосостоянием своим мы обязаны дедушке. Папа, сам знаешь, был у нас верный слуга Отечества, инвестиций в семейный бюджет не внес – только покрыл славой достойное имя Благолеповых. Вот и ты – весь в папеньку!

– Очень интересно слышать семейную сагу в твоей интерпретации. Мог бы, наверное, с тобой поспорить, но не стану. В конце концов, не всё ли равно? Было и быльём поросло. А за свои поступки, всё же, нужно отвечать.

– Заплатить за своё своими деньгами? Чёрта лысого! – и не спорь, финансовый менеджер у нас – я.

– Наверное, поэтому ты так деспотична с окружающими. Всех строишь… Но я-то тебе, Катюша, не по зубам. Перестань пытаться меня контролировать.

– Вот сейчас назвал белое – черным! Это ты меня контролируешь, даже с женихом моим знакомиться не желаешь.

– Фамилия мне его не нравится – Хилок! Непонятно – то ли заболевание, то ли образ жизни… – усмехнулся Благой, памятуя о той, другой Екатерине… Зря увлекся воспоминаниями!

– Не называй его этим дурацким прозвищем! – взвизгнула Екатерина Артёмовна.

Они вернулись к тому, с чего начали – почти ссоре.

– Матвей Артёмович, пора повязку снимать и переходить на почасовое капанье. – Весьма кстати вклинился практикант Ухватов.

– Надо, значит, надо. Ты не могла бы, Катя, оставить нас одних?

– Удивительно, – возмутилась Екатерина Артёмовна, – застеснялся!

И почти ушла, но вернулась.

– Через час вызвала тебе цирюльника, приведёт тебя в порядок, и начнешь одеваться. Наталья поможет.

– Что значит приведёт в порядок? – спросил Благой зацокавшие к выходу каблучки.

– Ты зарос совершенно неприличной бородой, как извозчик. Нужно исправить.

– Я не согласен. Моя борода, мне и решать. Помнится, ты утверждала, что мы из поповских. Считай, это моя дань уважения к пращуру – попу-расстриге.

Каблучки зацокали мелкой дробью, приближаясь, лавандовый аромат ударил в ноздри – сестра оказалась в непосредственной близости.

– Мэтью, – сказала она голосом железной леди. – Ты обещал. Это твоя обязанность, в конце концов! После смерти папеньки мы ни разу не устраивали приёмов – три года, это много! И вот теперь, когда я все устроила, ты идешь на попятную. Снова пойдут разговоры, что ты не способен возглавлять корпорацию. Ты должен показать, что здоров; как всегда – смел и безразличен к сплетням.

– А вот это я могу, показать, что безразличен! – вспылил Матвей. – Своей бородой, в том числе!

– Далась вам эта борода?! – удивился над ухом Матвея Пашка. – Отрастет! Дайте мне делом заняться.

Благолепов одумался – ты, очумел, человек-два-уха! – сейчас тебе вернут зрение, а ты о бороде?

– Катя, прости, – сказал покаянно, – всё сделаю, как обещал. Только и ты пообещай, не дергать меня по пустякам.

– Уточни.

– Ну, там… не так пошел, не то сказал…

– Да, твори ты, что хочешь, Мэтью! Только покажи всем, что имеешь на это право.

Матвей усмехнулся:

– Позволь, начну прямо сейчас. Трубецкому приглашение отправь!

– Я посылала, ты знаешь. Он отказался.

– Великий князь за честь почёл, а он отказал? Мне? – Матвею Благолепову! Хочет сказать – смелый человек? Дай-ка, я сам его приглашу… – Матвей импровизировал, с какой-то непонятной уверенностью, что говорит слова правильные.

– Тихо-тихо. Я сейчас напишу ему, что отказа его ты не принял. Этого будет достаточно. Он придет.

– Я уже могу делом заняться, Матвей Артёмович? Екатерина Артёмовна?

– Всё, ухожу – священнодействуйте тут…

Практикант облегченно вздохнул и принялся скручивать повязку с глаз Благолепова.

– Вы сразу глаза не распахивайте, я закапаю, минут 5 полежите, потом проморгаетесь и уж тогда – открывайте.

Говорил он как-то неуверенно… Благой подумал над этим и спросил:

– Ты сомневаешься?

– Скорее, опасаюсь…

– Чего?

– Что мои сомнения окажутся справедливыми, и вы взбеситесь.

Матвей вздохнул:

– Если взбешусь, это улучшит ситуацию? Шансов прозреть станет больше?

– Нет.

– Зачем же я буду беситься?! – взбесился Матвей.

– Вот об этом я и говорил…

– Ладно. Я понял. Капай.

Капли на этот раз были не едкими – водичка, да и только.

– Скажи, – Матвей продолжил разговор, – в том талмуде, что дал тебе Модест на подпись есть пункт о конфиденциальности?

– Буду ли я разглашать сведения о вашем состоянии сторонним лицам?

– Да.

– Есть.

– И?

– Не буду. Это кодекс врачебной этики, между прочим.

– Но Модест пункт в договор включил?

– Да. Имел право.

– Вот и славно, Айболит мудрым оказался. Потому как без тебя, Пашка, – никак!

– О чём это вы, Матвей Артёмович?.. Если вы кого грохнули, я буду обязан сообщить в правоохранительные органы…

– Пока не грохнул, но очень к этому близок… – пробормотал Матвей себе под нос. – Ну что, моргаю? – спросил громко и осторожно захлопал ресницами.

Давай, Матюха – осторожность и осмотрительность – твой новый девиз! Проморгавшись, осторожно повернул голову из стороны в сторону – он видел. Изображение было не особенно чётким, будто смотрел сквозь изрядный слой воды… Но он видел!

– Ну, как? – голос Ухватова раздавался из-за спины и звучал глухо.

– Ты спрятался, что ли? – изумился Благой.

– Зачем сразу – спрятался? – оправдывался не очень убедительно Пашка. – Пошел относить лекарство в холодильник… – но возвращаться не торопился.

– Ну-ну…

Благолепов осмотрелся, поднялся и сделал несколько шагов для увеличения обзора… присвистнул. Теперь он понял, что таили слова Екатерины – «на твоём ярусе». Его комната размерами была с полноценный этаж современного панельного дома, то есть: все двушки, трёшки, однушки – в одном флаконе. И в таких хоромах Катя не могла найти место для практиканта? Громоздила что-то странное, судя по проводимым манипуляциям…

– Ты где? —позвал он Пашку.

Повернулся в предполагаемую сторону, сделал несколько шагов, наткнулся на препятствие и, низко согнувшись, приблизив глаза к объекту, определил – бильярдный стол. Судя по звукам, где-то за ним и сныкался практикант. Обойдя преграду, уткнулся носом во что-то шаловливое из рисовой бумаги и гнутой проволоки, ярко-желтой расцветки с непонятными красными пятнами на всем протяжении. За этой странностью ощущалось неспешное копошение полу-доктора. Матвей решительным жестом снес хлипкую конструкцию и увидел расплывчатую фигуру своего помощника, чинно раскладывающего вещи в прикроватную тумбочку.

– Что это было? – спросил Ухватова, кивая в сторону порушенного сооружения.

– Ш-ширма.

Оказывается, «это» Катька таскала по всей агломерации, вымеряя с помощью Олега пресловутые сантиметры? Он даже засмеяться позабыл, потому что и не хотелось ему смеяться. «Мышиную нору для парня сооружала, что ли?»

– Смотри, Павел, здесь места – десантную роту (80 человек!) разместить при желании можно, а по необходимости – две. Идешь в любой закоулок и выбираешь себе место дислокации, двигаешь туда этот диван, – он кивнул на предмет мебели рядом с тумбочкой. – Если сам не допрёшь, скажи, я помогу.

– А Екатерина Артёмовна, что скажет?

– Обрадуется, что мой здравый смысл проснулся вместе со зрением.

– Вы видите? Хвала Всевышнему!

– Чего обрадовался? Вижу, да. Но вижу нечетко – и это меня бесит!

– Какое человек – суетное существо… – пробормотал Ухватов удивлённо.

– Чем же?

Вопреки предложению «помочь, когда попросит», Матвей завалил Пашкин диван на бок и двинул во след практиканта, направившегося на поиски своего «угла».

– Пять минут назад, уверен, молились – хоть что-нибудь увидеть, а теперь критикуете качество изображения…

– Так в этом и состоит суть прогресса – человеку всегда мало, ждёт и ищет большего. Не будь в природе нашего недовольства – загнили бы на корню.

– Да неправда это! Вот я – всем доволен!

– Сейчас, возможно.

– Да я и был доволен!

– Был бы доволен, продолжал бы клизмы ставить…

– Хотите сказать, я с собой нечестен?

– Да. Боишься признавать свои желания потому, что признать мало – нужно их реализовать. А этого ты боишься еще больше.

– Бред! – разозлился парень, топнул ногой, – Хочу здесь спать – у окна с видом на сад!

– Спи, – Матвей ткнул диван в сторону окна. – Я не возражаю.

– Интерьер вам испорчу!

– Да по-фиг. Вселенная не против.

– А-а! Тогда, хочу на вашей кровати спать.

– Вот тут промазал. Конфликт интересов, слышал о таком?

– И на чью же сторону встанет Вселенная?

– На сторону того, чьё желание тверже в своём убеждении. Вот я убеждён, что буду спать именно на своей кровати. Да и ты в этом убеждён, только снова обманываешь себя.

– Правду про вас говорят: и голова дурна, и язык востёр.

Матвей засмеялся:

– «Острый язык змею из гнезда выманит» – не так ли?

Глава 13

На том и успокоились. Пришел парикмахер: солидный, пожилой, неспешный. Матвей сказал:

– Просто побрей.

– О, я бы не советовал, – мягко возразил цирюльник. – Борода у вас давно, сбрею, будет выделяться светлой кожей – некрасиво… Да и шрам на подбородке будет заметен.

Шрам? У Матвея не было никакого шрама на подбородке…

– Убедил. Твори, что хочешь, – он закрыл глаза потому, что не мог смотреть в зеркало на свои размытые черты.

Мастер возился долго и неспешно, казалось, каждую волосинку стрижёт по отдельности. Когда закончил, Благой, не открывая глаз, сказал:

– Уверен, получилось на «ять». Я тебе что-то должен?

– Нет, Екатерина Артёмовна обо всём позаботилась.

– Я и не сомневался.

Пришла Наташа, несла на вытянутых руках чехол с одеждой, положила на кровать и напомнила:

– Пора одеваться, Матвей Артёмович.

– Подожди, – вклинился Ухватов, – через пять минут закапаемся, и можешь наряжать.

– Звучит забавно: куклу наряжать – в дочки-матери играть, – заметил сухо Благолепов.

– Обидеть не хотел, просто установил очередность, – буркнул Пашка чуть слышно.

На слух Матвей никогда не жаловался, поэтому откликнулся:

– Если не решаешься высказаться вслух, не сотрясай понапрасну воздух.

– Вы всё равно услышали! – возмутился практикант. – К чему упрёки?

– К тому, что сейчас мы с тобой, Ухватов, вырабатываем модель отношений. И я хочу, чтобы ты запомнил: мне ты можешь говорить всё, в рамках разумного, конечно. – Он засмеялся. – И в рамках не разумного – тоже, но за базар тогда ответишь.

– Базар! Ой, базар!! – всколыхнулась Наталья. – На Петровской сегодня базар: нужно телятины прикупить и творог монастырский… – зачастила она, скорехонько направляясь к двери, и уже оттуда махнула Благому рукой, – Матвей Артёмович, справляйтесь сами, а платок вам Екатерина Артёмовна повяжет, я ей скажу…

– Спасибо, что разрешила, – хмыкнул Матвей и потянулся было к чехлу, но на полдороге замер. – Пардон-те, очерёдность чуть не нарушил. Давай, «эскулап – ½», капай.

– Не согласен, – огрызнулся Ухватов, отмеряя капли в уголки глаз пациента, – я – врач на три четверти.

– Голова – одна четвертая часть твоего организма, не вошедшая в состав докторского естества, – подначил Благой своего лекаря.

– А вот тут – соглашусь, – не обиделся Пашка, – ещё не все необходимые знания загрузились в мою голову… Вы, Матвей Артёмович, алгоритм действия не забыли? Сначала ждёте, потом…

– Да помню я, помню…

Проморгавшись, Матвей восхитился – четкость изображения заметно улучшилась, он взглянул на себя в зеркало… Что там сотворил куафёр-то? Или правильнее барбер? Или всё вместе разом: куабер? барфёр?

Лучше бы и не смотрел! Все то, что он не уважал во внешнем облике мужчины, смотрело на него из зеркала: лёгкая небрежная небритость, гладкие «зализанные» пряди волос – полумеры! (то ли «ещё не!», то ли «уже не!»).

– Кузей-Гюней… мать вашу… – сказал мрачно и отвернулся.

Одежде тоже не обрадовался: Матюха Благой во фраке – как вам?! Пингвин с хвостом ласточки…

– И что это? – спросил еще мрачнее.

Пашка почесал затылок, растерянно брякнул:

– Так по протоколу… господа во фраках, госпожи в кринолинах…

– Ладно… – Матвей сбросил халат, в котором так и прохлаждался после душа. – Главное не форма, а содержание…

Фрак сидел, как влитой, к телу был приятен… Матвей чуть-чуть смягчился: «Главное, чтобы костюмчик сидел!» – вспомнил фразу из старого фильма и снова расстроился. «Возможно, тут и фильма такого нет». Ну, не хочет он всего этого – не интересно ему! Жаль, непонятно, кому претензии предъявлять.

Пришла Екатерина с шелковым шейным платком и заколкой в виде чёрной жемчужины на длинной серебряной ножке.

Ну уж, нет – «душить» себя он не станет!

– Дорогая, – сказал Матвей твёрдо, вытаскивая платок из пальцев сестры и, отбрасывая далеко в сторону, – считаю, простой белой «бабочки» будет достаточно.

– Как же так? – она протянула заколку. – Это мой подарок тебе на день рождения. Я заказала его у Cartier и рассчитывала, что ты им похвастаешь.

Матвей улыбнулся, разглядывая сестру, как в первый раз. Короткая стрижка странно топорщилась мелкими зубчиками, глаза были темны и глубоки от умело наложенного макияжа, кожа сияла розовым, будто подсвеченная изнутри лампочками дневного освящения. Эта его сестра была несомненной красавицей, в отличии от той Екатерины – милой, доброй и домашней.

– Твой подарок прекрасен, и я, несомненно, им похвастаюсь, – он взял изделие и, проколов атласный лацкан, закрепил украшение.

– Мэтью! – ахнула сестра, – никто так не носит!

– Матвей Благолепов носит.

Екатерина Артёмовна развела руками:

– И ведь не поспоришь.

– Катя, проблема в другом, – Благой ткнул пальцем в сторону притихшего Ухватова. – Этот перец должен идти со мной, по той простой причине, что капли каждый час никто не отменял. Да и вижу я все ещё недостаточно чётко, вдруг, кого пропущу из твоих гостей сослепу? Найдешь для него подходящий прикид?

– Стоп! – Катерина вновь «включила командира». – Не будем путать определения, все гости на предстоящем празднике – НАШИ! Это раз. А второе… обслуживающий персонал дресс-коду не подвержен, Павел Петрович может надеть всё, что пожелает… Достаточно, чтобы выглядело респектабельно.

– Извини, – не согласился Матвей, – ты хочешь всем показать, что без обслуги я и шага ступить не могу? Или ты хочешь, чтобы мы с ним были порознь, а потом бегали друг за другом в поисках мест для уединения?

– Боже, ты прав, это будет выглядеть странным. Что предлагаешь?

«Отменить всё, к едреней фени», – зло подумал Благой, а вслух произнес:

– Он будет рядом, чтобы вовремя исполнять свои профессиональные обязанности. Любопытным я представлю его как своего друга. Соответственно, ему нужен фрак.

– Хорошо, отправлю Олега к Кавошиной, или пусть вместе съездят, чтобы с размером не промахнуться. Идемте со мной, господин практикант.

– Катюша, – сказал во след Матвей, немного подумав, – жилет и бабочка должны быть белого цвета, не забудь, пожалуйста.

– Скажу Олегу, чтобы от Кавошиной, заехали в «Мюр и Мерилиз». – Согласилась сестра. – А ты не расслабляйся, они «воздухом» поедут, уже через полчаса вернутся.

Матвей удовлетворённо вздохнул: угадал, где еще можно найти фрак любого размера, как не в пафосном ресторане, там для официантов это – униформа. Только по жилету и бабочке отличить можно дворянина от халдея – смешно, честное слово. Подумал об этом и хмыкнул: вот уже и мыслить начинает новыми категориями…

Во фраке Ухватов выглядел нелепо и понимал это.

– Как корове седло, – хмуро сказал он развеселившемуся Матвею.

– Забудь, – Благой убрал улыбку с лица. – Такая же одежда, как и вся прочая, даже универсальная, если хочешь: движения не сковывает, прочная. Я тут небольшой тест-драйв произвел: если сделать подходящего цвета, можно и в «поля». – Он остановился: опять забылся – Пашка здесь – лекарь, не соратник по оружию. Закончил речь скомкано, – В общем, представь, что это – новая униформа. Ходи прямо, не тушуйся: наша сила не во внешнем обаянии. Просто, сегодня мы сыграем по их правилам, а завтра не забудем про свои.

Про тест-драйв не соврал, на самом деле размялся в новом прикиде, чтобы понимать свои возможности на случай каких-нибудь непредвиденных обстоятельств.

После очередного закапывания пришла сестра. В розовом, пышном многослойными юбками, платье выглядела, как выпускница школьного бала. Если бы не богатое бриллиантовой россыпью колье на шейке – так и не отличить…

– Прекрасно выглядишь, – сказал Матвей, – извини, не смог рассмотреть деталей, но уверен – всё великолепно.

Он решил не афишировать перед сестрой, что зрение почти восстановилось: кто знает, с кем ему придётся общаться на этом приёме? Оставил себе лазейку для нештатных ситуаций – можно будет объяснить: пардон-те, не рассмотрел, микроскоп дома забыл…

Катя засмеялась:

– Хороший человек в любой одежде хорош?

– Что такое? Ты себе не нравишься? – удивился Благой. – Перестань! «Курочку не накормишь, а девушку не нарядишь». Стремление стать совершенством тем и прекрасно, что навсегда остается стремлением. Достигни ты этого – жизнь потеряет смысл.

– Значит, твоя жизнь – изначально бессмысленна. Ты совершенен с самого рождения. Все наши тётушки, бабки-няньки тобой умилялись, все барышни тобой восхищались…

– Скажи, как при таком раскладе, я до сих пор не женат – свободный человек? – Спросил Матвей, решив уточнить свой семейный статус. Вдруг, сейчас услышит: «отец семейства» … с десятком спиногрызов в анамнезе?

Екатерина Артёмовна снова засмеялась:

– Потому что отец наш – был мудрым человеком. Предоставил тебе свободу, но ограничил волю. Ты свободен в своём выборе, но не волен ему следовать. Будь твоя воля, ты уже лет пять был бы женат на Наташке.

«Намекает, что у меня отношения с горничной? Да что там, намекает – прямо говорит».

Благой посмотрел в лицо сестренки пристально и произнес жёстко:

– Не следует так говорить. Мои намерения могут не совпадать с моими поступками, да только и запреты я устанавливаю сам. А уж из династических побуждений я не женюсь даже на принцессе.

Катерина быстро замахала ладошками.

– Всё-всё, давай перестанем вести этот разговор. Иначе, ты сейчас разозлишься и будешь копить злость, пока не взорвёшься. И не дай, Боже, взорвёшься на приёме!

– Катя, разозлить меня, конечно, можно, но обязательства свои я выполняю – твоему приёму ничего не грозит, я буду тих и деликатен.

– Вот сейчас – вообще испугал… – бормотнула сестра тихонько и громко заявила, – Удивишь, если так.

– Я удивлю, Катя. Кстати, который час? Мы не слишком рано собрались?

– Мэтью, но ты же знаешь: нужно всё проверить лично. Доверяй, но проверяй! – эта истина первой инстанции. Я должна убедиться, что всё идеально.

– А я тебе чем помощник в этом инспекторском мероприятии?

– Нет-нет, не увиливай, мы едем вместе. Олег уже подал экипаж, идём! Павел Петрович, не отставайте…

Екатерина Артёмовна заскользила бальными туфельками по паркету почти не слышно – будто поплыла – лебёдушкой. Матвей восхитился: по одной только грации движения можно понять, что перед тобой дама кровей благородных… Интересно, а на самом деле-то, какой в Благом процент дворянской крови? В той, привычной жизни это не имело никакого значения…

Глава 14

По пандусу, связующему все части жилища, спустились вниз. Благолепов насчитал, по меньшей мере, три этажа, но понимал, что это – не предел. На выходе оглянулся… Привычная пятиэтажка преобразилась в громадный особняк с четырьмя жилыми уровнями современного дизайна: зеркальные фронтоны, расположенные под углом друг к другу, отражали раскинувшейся вокруг яблоневый сад так, будто плодовые деревья росли и по стенам. Благой не стал удивляться, просто отметил, что стал понятен этот неповторимый яблоневый аромат, прежде сразивший его не хуже изрядной порции алкоголя. Оно и понятно, не привыкший к таким восторгам, организм обалдел просто…

Яблоки разной расцветки, конфигурации громоздились на ветках и было их нескончаемо много.

– Много яблок… – сказал Благой хмуро.

– Мы раздаём, Мэтью, всё, как ты хотел, – сдержанно откликнулась Екатерина. – Завтра придут волонтёры, отгрузим большую часть Пустовойтову. Сегодня я попросила нас не беспокоить, но у западного входа садовник продолжает раздавать урожай соседям.

– У западного входа, говоришь… – протянул Матвей в раздумье: выходило, особняк еще больше, чем он себе представил. (Непременно! – совершить прогулку по саду; осуществить привязку к местности с целью идентификации объектов окружения). – Так и живем одни-одинёшеньки?

– Ты всё же успел разозлиться, – констатировала сестра. – Я приглашу на завтра управляющего и стряпчего. Они предоставят тебе полный отчет, и ты убедишься, что твои поручения исполняются.

– К чему такие формальности? Достаточно и твоих слов.

– Я не тороплюсь со сдачей западного крыла – хочу выбрать вариант лучший, чтобы и нам с тобой было комфортно соседствовать… раз уж ты решил, что пустующие площади в эпоху глобальной не хватки жилых помещений – асоциальны. Думаю, и тебе не безразлично, кто будет жить в родительской части дома.

– Хорошо, – нейтрально откликнулся Матвей и подумал, что разговор с Ухватовым откладывать нельзя.

Они вышли за кованную ограду, отделяющую сад от улицы, и взгляд Благого наткнулся на… экипаж… в шесть лошадиных сил, в прямом смысле этого слова.

– Гужевой транспорт, – сказал он с выражением «надкушенной недозрелой антоновки» на лице. – Этого мне не пережить… Катя, я застряну в этой спичечной коробке. – Он кивнул на короб пассажирской повозки, весьма симпатичной, кстати, со всеми подобающими украшениями, окошечками и занавесками.

– Не будь ребёнком, – хладнокровно возразила сестра. – Ты знаешь, места там достаточно.

Матвей придвинулся к сестре вплотную и прошептал на ушко:

– А мой личный обезьян, как же?

– Ему придётся сесть с форейтором, – так же тихо ответила Катерина.

– Нет. Это невозможно, что люди скажут? – возмутился Благой громко и снова тихонько прошептал. – Может, мы с ним своими ножками, бодренько – раз, два, раз, два. Думаю, быстрее получится, чем на несчастных животных.

– Наша конюшня – лучшая в городе, и лошади наши хорошо содержатся. Отчего они несчастные, Мэтью?

– Да от того, что я не люблю ездить в коробушках, как царевна-лягушка! – вспылил Матвей, взмахивая руками.

Екатерина Артёмовна смягчилась:

– Я тоже не люблю, но по этикету мы должны показать, что имеем собственный выезд. У входа будет пресса, мы должны выйти из кареты, а они заснять.

Матвей взглянул вдаль проезжей части, наполненной автомобилями разных фасонов и цветов.

– Чем плох автомобиль? – поинтересовался сухо и тут же догадался. – Тем, что есть у всех и каждого, не так ли? А гужевой транспорт – только у избранных! Это снобизм, дорогая.

– Не я это придумала, таков этикет. Даже Великий князь сегодня приедет в карете.

– Сочувствую и ему, и тебе. Даже не сходя с этого места, вижу, что на дороге эта кавалькада будет плестись со скоростью беременной черепахи.

– Тут ты прав. Выделенной полосы передвижения для нас не предусмотрено.

– Катя, к чертям! Я на этом не поеду.

– Ладно. – проворчала Екатерина. – Пройдешь дворами, действительно – путь короче. Знаешь, кофейню в проулке у Благородного собрания? Там тебя ждать буду, или ты меня там ждать будешь… как повезёт. Оттуда подъедем в экипаже – вместе!

– Вот видишь, выход всегда есть – только захотеть! – восхитился Матвей и помог сестрице войти в малиновое чрево кареты.

В след отъехавшему экипажу Пашка кивнул головой:

– Зря отказались. Я бы с удовольствием прокатился в такой исторической атрибутике.

– Тебе все равно там места не было, – буркнул Матвей. – Бежал бы сбоку, как шелудивая собачонка… Скажи лучше, ты знаешь, как пройти к этому Благородному собранию? Я – не знаю.

– Вот тебе – на тебе! – возмутился Ухватов. – Я тоже не знаю.

– Доставай своё мобильное устройство, – посоветовал Благой. – Что там у тебя есть? Какой-нибудь пешеходный навигатор: «Яндекс. Карты», ДубльГис, на худой конец…

– Ну, эт у в вас в Европах, должно быть, такие навороты, – Пашка достал из кармана круглый диск в пластиковой белой оболочке, чем-то щелкнул и закрепил на запястье. – У нас просто – «Иду домой». Куда, сказали, идти надо?

– Ты слышал – Благородное собрание.

– Это у Центрального фонтана, что ли?

– У вас, что здесь – несколько Благородных собраний? Если так, пойдём к каждому.

– Матвей Артёмович, я чего-то не понимаю? Вы знаете, где чествовать вас будут?

Благолепов положил руку на плечо собеседника:

– Самое время прояснить ситуацию, Ухватов. Пойми и прими: провалы у меня в памяти. И об этом никому знать не нужно, особенно Екатерине Артёмовне. Без твоей помощи мне не обойтись, поэтому знай: если я говорю, что не знаю, то я – не знаю. Если говорю: не помню, то я – не помню.

– Да как же так-то?

– Ну, чего всполошился? Ты мне и поможешь – все покажешь, всё расскажешь, по-дружески… И не забудешь при этом, что бумажку подписывал о неразглашении сведений о состоянии здоровья своего подопечного. А то ведь – и засужу.

– Что-то вы, Матвей Артёмович, всё в одну кучу валите – и кнут, и пряник. Обидно!

– "На обиженных воду возят…

– … а на добрых сами катаются".

– Вот и договорились. Что там у тебя показывает? – Матвей потянулся к браслету на руке парня, но передумал. – Всё равно не увижу.

– Я увижу, а толку-то? У меня – топографический идиотизм, я в этом помощнике никогда разобраться не мог.

– Включи голосовой помощник. Пусть говорит, сообразим как-нибудь.

Ухватов засмеялся:

– Включаю. – И принялся тарабанить металлическим голосом. – 500 метров прямо, поворот налево…

«Голосовые функции не предусмотрены? Странно… кривое приложение», – подумал Благой уже с меньшим энтузиазмом, а вслух ровно произнес:

– Видишь? – просто. Идём 500 метров по нашей Рождественской. Налево? Это на Покровскую уже? Или раньше, во дворы?

– Не знаю, можем рулетку взять. Измерять будем…

– Отставить рулетку, глазомер развивать будем. А ещё коммуникативные способности… – Матвей прибавил шаг и догнал впереди идущего мужчину. – Уважаемый, не подскажите, как покороче к Благородному собранию пройти?

– Подскажу. Дворами – заплутаете, если прежде не ходили. Проще, дойти сейчас до Покровской, потом налево до Преображенской, опять налево до Петровской. Там сегодня – ярмарка. Базарную площадь пересечь нужно, и тогда уже шпиль Собрания виден будет.

– Шпиль с медведем?

– Да-да, с медведем.

– Благодарю вас, – Матвей остановился, поджидая Ухватова, пробормотал, – Исторический краеведческий музей… мог бы и догадаться… – И громко. – Выключай свою тряхомудию ненадежную, сам найду. Озарение случилось – вспомнил.

Они бодро зашагали, Благолепов с любопытством взирал на окрестности: вроде и не большое несоответствие с привычным интерьером. Разве что, фронтоны домов более чисты и краски ярче… и кое-где незнакомые здания авангардной архитектуры высятся… Впрочем, праздное любопытство – побоку!

– Павел, ты моё имя склонял в связке с Европами, почему?

– Так вы, Матвей Артёмович, службу там завершали, в управлении по обслуживанию дипломатического корпуса. Не помните?

– Нет… Выходит, я мог встречаться с Великим князем… как его там?

– Дмитрий Николаевич… наверное, могли. Вас это беспокоит?

– Ничуть, вряд ли мы пили с ним на брудершафт… А субординация существует всегда, поэтому и беспокоиться не о чем. Скажи, кто сейчас возглавляет Императорскую семью России?

– Георгий Михайлович… император… – Ухватов побледнел и остановился. – Матвей Артёмович, прекратите это. Ещё минута и я подумаю, что вы – не Матвей Артёмович.

Благой засмеялся:

– Вот в этом можешь не сомневаться! Я – Матвей Благолепов, хоть режь меня, хоть расстреливай, хоть на хлеб намазывай… И будет гораздо лучше, парень, если ты станешь просто отвечать на мои вопросы, и перестанешь пытаться объять необъятное.

Базарную площадь на Петровской пересекали в молчании, ещё и потому, что Матвей увлекся разглядыванием разношерстной толпы. Удивляло, – не будь в голове четкой уверенности, что мир, в котором волей непонятного случая он очутился, – другой, созерцая толпу, такого не подумал бы. Одеты люди были обыкновенно: мужчины в штанах, джинсах, рубахах… женщины в ярких платьях и легких курточках, много было дам и в брюках, и в джинсах, и в шортах… стиль, скорее – оверсайз. Ничего вычурного, или старомодного он не увидел. Червь сомнения вновь шевельнулся в душе – зачем же ты, Матюха Благой, сейчас во фраке?.. игры пошатнувшегося разума?

Глава 15

– Взгляни, Машенька, это – он.

Человек в легком сером плаще, чуть развернул свою спутницу в пелеринке такого же светло-серого цвета, из-под которой пушились воланы длинной светло-жёлтой юбки. Взгляд его был направлен на Благолепова.

Женщина, сияющая молодостью, улыбнулась, играя ямочками щёк:

– Кто?

– Мужчина, ради которого Эльжбета Завадская готова была лишиться рассудка.

– О! – Машенька близоруко прищурилась, вглядываясь. – Он красив.

– Говорят, что красота – далеко не единственное его достоинство.

– Говорят? Ты с ним не знаком?

– Скажем так, он не был мне представлен, но я его видел… единожды, при обстоятельствах для него неблагоприятных, из которых он вышел с достоинством.

Весёлый смех разлетелся в воздухе колокольчиком:

– Дмитрий Николаевич, сказать так о человеке – всё равно, что ничего не сказать!

– Ты хочешь посплетничать?

– Умру сейчас от любопытства! Ты же не допустишь, чтобы твоя невеста скончалась от недостатка информационного потока?

Великий князь Дмитрий Николаевич приобнял Марию Аксёнову и мимолетно коснулся устами нежной щёчки:

– Спрашивай.

– Выходит, слухи, что Эльжбета была увлечена офицером службы безопасности дипломатического корпуса не беспочвенны?

– Скорее – да, чем нет. Его заставили уйти в отставку – это самый весомый аргумент в пользу достоверности истории. И одновременно, это – самый весомый аргумент против.

– Как же так? Ты меня запутал.

– Случилось, я присутствовал при разговоре консула с Благолеповым. Совершенно случайным образом, мне позвонили, я вышел на террасу. Тут и пришел Благолепов. Консул был в двусмысленном положении: вроде бы, слухи… которые беспокоят императора, и которые рекомендуют пресечь кардинальным способом. Он потребовал от офицера объяснений, прямым текстом – без всяких иносказаний. В этом, считаю, был прав – ситуация требовала конкретики. А Благолепов оправдываться не стал: посчитал унизительным … Сказал два слова: «честь имею». Но как сказал, Маша! Консул тут же пятнами пошел, приказ достал и подмахнул с горячей руки, и приписку сделал «вступает в действие с момента подписания». И сказал железно: «Вашу просьбу об отставке по состоянию здоровья я удовлетворил. Потрудитесь облечь вашу устную просьбу в письменный документ». Благолепов написал. А консул опять: «Конкретизируйте ваши последующие действия». И получил отпор.

– По роже схлопотал? – Ужаснулась Мария.

– Можно сказать и так: Благолепов приказ забрал и спокойно ответил: «С этой секунды, как лицо частное, никому отчета в своих поступках и намерениях давать не обязан. Дозвольте удалиться». Консул смутился, а мне пришлось сделать вид, что я ничего не слышал.

– Но ты сказал, что Эльжбета была готова к безумствам?.. Твои слова не могли возникнуть из пустого места, слишком они важны своей оценочной стоимостью.

– Я заинтересовался моментом, не скрою… И кое-что мне удалось узнать. Вечером Рафал пришел к Завадской и застал её в дорожных сборах. Спросил: «Уезжаешь? Куда собралась?». И в ответ услышал: «С ним хоть на край света!» После этого горничную выставили за дверь и продолжения ей не удалось услышать.

– Но Эльжбета не уехала…

– Не уехала. Благолепов вернулся в Россию следующим утром, а в генерал-губернаторстве Варшавском было объявлено о помолвке Эльжбеты Завадской и Рафала Каминского.

– Выходит, было предательство…

Великий князь улыбнулся:

– Или хорошо разыгранная шахматная партия умной женщины…

– Вот как?! Где же правда?

– Знают двое: он и она. Она заинтересована в молчании, а он – «честь имеет». Так что, Машенька, перед тобой – самый загадочный господин нашего кулуарного общества.

– Почему мы приняли приглашение на этот бал? Ведь это было рядовое приглашение, которыми заваливают канцелярию Георгия Михайловича чуть ли ни каждый день. Тебе нужно разгадать тайну их отношений?

– Нет. Эльжбета – внучатая племянница императрицы, благополучно и благопристойно сочеталась вторым браком с Рафалом, господином благородных кровей… Очередного мезальянса не случилось. Чего больше желать? У меня к Благолепову интерес другого рода – умолчу пока об этом, возможно, передумаю… В любом случае, мне захотелось взглянуть на него поближе. Поэтому мы и приняли это приглашение на бал, дорогая. К тому же, время от времени стоит показывать людям, что их чаянья нам не безразличны. Екатерина Артёмовна Благолепова – сестра нашего героя, от его имени пригласила на бал по случаю дня рождения… Императорский дом откликнулся, всё очень демократично.

Машенька Аксёнова сморщила носик и хмыкнула:

– Уверена, господин Благолепов был не в курсе предприимчивости своей сестры.

– Почему ты так решила?

– Взгляни, он совсем не похож на радостного именинника. Будет отбывать повинность и лицемерить улыбками направо и налево.

Дмитрий засмеялся:

– Я бы на твоём месте не торопился с выводами. Уверен, скучно не будет. Матвей Благолепов – непредсказуем, этот подтвердили все эксперты, которых я загрузил составлением его психологического облика.