Призрак Викария

Размер шрифта: 13

Le Bureau des affaires occultes

Eric Fouassier

Le fantome du Vicaire

Пролог

С приближением сумерек поднялся ветер. Теперь кроны деревьев заунывно стонали под его натиском, листья заполошно перешептывались, наполняя ночь тревожным гомоном, а всклокоченные облака толпились в небе, бросая на землю зыбкие тени.

– И все-таки дрянное местечко для стрелки, не могу от этой мысли отделаться, так и свербит. Ты уверен, что мы ничего не перепутали?

– Хватит нудеть. Я заставил его два раза повторить, как нам добраться. Этот тип осторожничает, вот и все. Хочет получить товар в укромном уголке.

– Все равно место дрянное, говорю же. По ночам этот сад становится каким-то зловещим. Поскорей бы дельце обделать, только тогда вздохну спокойно.

Два силуэта, повыше и пониже, медленно скользили в темноте. Два человека крадучись ступали по аллее, и земля у них под ногами в изменчивом лунном сиянии казалась присыпанной пеплом. Оба жались к кустам, где застоялись тени, – шли тихонько, опасаясь попасться сторожам на глаза.

Тот из двоих, кого эта ночная эскапада нервировала больше, был высоким – настоящий верзила, в картузе, какие носит рабочий люд, и бесформенном пальто, из слишком коротких рукавов которого торчали здоровенные кулаки. Кисти у него были белые, с неестественно длинными, узловатыми пальцами, и как будто бы жили собственной жизнью, отдельно от него. Время от времени они произвольно вскидывались на уровень глаз, и верзила недоверчиво их рассматривал, словно сам удивлялся, что такие ухватистые руки душителя могут принадлежать именно ему. Сейчас его кустистые брови сошлись на переносице, отчего узкий лоб пропахала тревожная вертикальная морщина, а все лицо постоянно кривилось и подрагивало в нервном тике. На парижском дне этого человека знали под кличкой Образина, и дурная слава вышибалы в публичном доме на улице Дюфо бежала впереди него. Он был из тех незамысловатых дуболомов, у которых вызывает восторг перспектива хорошей поножовщины, но вскипают мозги от сложных преступных комбинаций.

Спутник Образины был слеплен совсем из другого теста, хоть и с примесью той же грязи. Этот одевался с вульгарной претензией на элегантность, носил редингот [2]с широкими лацканами, алый шейный платок и низкий цилиндр с золоченой пряжкой на ленте. Он был худосочен и узок в плечах, но физическая слабость в нем восполнялась весьма изворотливым и зловредным умом, делавшим его человеком скрытным, лживым и глубоко порочным, готовым продать отца и мать ради наживы. Хитрый и проворный, как лис, он был из тех, кто станет улыбаться вам в лицо и толкнет в капкан при первой же возможности, стоит вам зазеваться. Знакомые обращались к нему «Бордосец» – только потому, что, по его же словам, он родился в городе Бордо. Просто Бордосец, и всё. Ни имени, ни другой клички у него не было. Незнакомцы же, которым доводилось встретить этого гражданина на пути, едва заметив алчный взгляд, задержавшийся чуть дольше, чем нужно, на их булавке для галстука или на цепочке от часов, предпочитали и вовсе не выяснять его имени и спешили поскорее убраться восвояси.

– Слышь, Бордосец, а ты не думаешь, что этот тип заподозрит неладное, когда увидит, что с нами нет пацаненка?

Тощий лис в рединготе, шагавший впереди, резко остановился, испустил вздох и обернулся к спутнику, вперив в него сердитый взгляд:

– Хорош делать себе мóзги, Образина, я тебе уже сто раз все объяснил. Так уж и быть, повторю в сто первый и в последний, поэтому расставь уши пошире. Мы по-любому не можем на него наброситься в саду – слишком рискованно. Если нарисуются сторожа, пиши пропало. Фокус в том, чтобы искомого типа успокоить и убедить его последовать за нами к карете. Там я открою дверцу, чтобы вроде как показать ему товар, то бишь пацаненка, а когда он наклонится и заглянет внутрь, ты огреешь его дубиной по кумполу. – Бордосец указал подбородком на трость со свинцовым набалдашником, которую его подручный держал под полой пальто.

– Так ведь я ж говорю: а если он что заподозрит и откажется с нами пойти? – не унимался верзила. Он сплел пальцы и громко похрустел суставами. – Тогда ж придется разбираться с ним на месте…

– Ни в коем разе! Заказчик настаивал, чтобы мы доставили этого типа живым. Всю сумму нам заплатят только при таком условии. Так что надо с человечком быть поубедительнее, вот и вся недолга. Но ты не дрейфь, просто дай мне самому с ним потолковать.

Дальше парочка продолжила путь в молчании. Однако не успели они пройти и десятка шагов, как справа от них раздался какой-то шорох, а затем последовал целый шквал пронзительных криков, от которых у обоих волосы зашевелились на голове. Первым в себя пришел Бордосец и указал напарнику пальцем на длинную конструкцию из металлических прутьев, поблескивавших в лунном свете. За решетчатыми стенками можно было различить какое-то мельтешение, занимавшее все пространство внутри.

– Да чтоб этих пернатых тварей всех пополам разорвало! – проворчал человек в рединготе. – Мы подошли слишком близко к клетке с охотничьими птицами. Давай-ка поживее свалим подальше, а то эти паршивые стервятники сейчас всех сторожей перебудят.

Два ночных посетителя, отринув излишнюю осторожность, бросились бежать по аллее, пересекли ближайшую лужайку и, нырнув в рощу, присели с бьющимся сердцем за купой деревьев, чтобы переждать птичий переполох. Когда наконец снова воцарилось спокойствие, Образина шепнул на ухо подельнику:

– Вроде обошлось пока. А ну как тот тип струхнет и вообще не придет на встречу?

– За это можешь не переживать, – хмыкнул Бордосец. – Такие затейники, как он, не могут сопротивляться зову плоти. Я ему посулил первосортный товар, расписал всеми красками: мол, блондинчик, десяти не исполнилось, и нетронутый еще. Видел бы ты этого старого развратника! Аж слюни пустил, гад. Он придет, можешь не сомневаться.

– Ну, раз так… А далеко до того места, где он должен нас ждать?

Тощий приподнял шляпу, чтобы вытереть вспотевший лоб, затем отвел рукой ветки деревьев и указал на большое строение в форме звезды, темной массой высившееся в сотне шагов от них. Луна то и дело заглядывала в прорехи без устали летевших по небу облаков, и окна отблескивали в ее свете.

– Видишь ротонду вон там? Надо ее обогнуть, и вроде как за ней должна быть бревенчатая хижина с соломенной крышей. Туда этот тип и велел явиться.

Они подождали еще несколько минут в полной тишине, чтобы удостовериться, что путь свободен. Наконец, решив, что опасность миновала, Бордосец хлопнул спутника по плечу и выпрямился:

– Пошли. Нельзя его упустить. Потому что еще немного, и мы с тобой отхватим один большой куш на двоих!

Парочка покинула свое укрытие под деревьями и торопливо направилась к ротонде, выделявшейся на фоне ночного полумрака плотной тенью. Тем временем к причитаниям ветра, метавшегося в роще, добавились какое-то глухое звериное ворчание и приглушенный топоток. Вдруг показалось, что ночная темень населена множеством незримых созданий. Сейчас уже трудно было представить, что этот сад находится в центре большого города. Наоборот, возникало впечатление, что они ступили на дикую территорию, заблудились в архаической глуши ночных страхов, куда обычно можно попасть лишь во сне, когда обитатели кошмаров гурьбой вырываются из глубин подсознания, норовя изгнать спящего из-под теплого одеяла.

– А это еще что такое? – пробормотал Образина, тараща и без того большие, навыкате, глаза и стараясь хоть что-то рассмотреть в ночном мраке. – Там вроде кто-то бродит, совсем рядом.

– Да звери там, в ротонде, живут, – пожал плечами его спутник. – Должно быть, гвалт, который птицы устроили, кого-то из них разбудил. Сейчас обратно заснут. Давай уже, соберись, тряпка, и завали хлебало, а то из-за тебя нас услышат.

Образина смущенно потупился, как мальчишка, которого уличили в трусости. В этом великане был туаз [3]роста, и он никогда не упускал случая поработать кулаками, если затевалась драка, однако с самого детства панически боялся темноты. Образина не дрогнув вышел бы с голыми руками против трех-четырех таких же громил, но одна лишь мысль о том, что придется спать без света ночника, могла превратить его в перепуганного несмышленыша. Он не признался бы в этом ни за что на свете из боязни сойти за слабака, тем не менее темнота начисто лишала его сил и присутствия духа.

Верзила опасливо покосился на спутника, но тот, похоже, не заметил всей глубины его замешательства и зашагал вперед, сделав ему рукой знак не мешкать. Он повсюду таскался за Бордосцем чуть больше года, хотя тот подобной преданности, казалось, ничуть не ценил. Пожалуй, даже в грош не ставил напарника. Если так подумать, Бордосец даже выказывал к нему презрение, и в его отношении было столько злобы, что порой верзиле от этого делалось не по себе. Зато в изобретательности тощему лису трудно было отказать – умел он придумывать выгодные махинации. Как сегодняшняя, к примеру. Дельце было не слишком сложное и сулило нехилый навар. Во все подробности Бордосец не удосужился его посвятить, но главное верзила знал: некий заказчик пообещал им кругленькую сумму за поимку и доставку к нему старого «тётки» [4], который увлекается малолетками. Задачу выследить и приманить «тётку» и взял на себя Бордосец. Как ему удалось? Загадка. Но этой беспримерной способностью недомерок и был ценен – он чуял выгодные предприятия и умел организовать дельце к их с Образиной взаимной выгоде. Тем не менее доверять ему было нельзя. Образина хоть и слыл полудурком, годившимся лишь на то, чтобы размахивать дубиной, но при этом был не лишен чутья. А чутье подсказывало, что рано или поздно ему придется-таки сомкнуть пальцы душителя на костлявой шее своего зловредного напарника… за секунду до того, как тот решит воткнуть нож ему в спину. Однако момент еще не настал.

Ворча себе под нос проклятия, Образина поспешил вслед за тщедушным силуэтом, который уже огибал ротонду.

Как и говорил «тётка», назначивший им встречу, за ротондой обнаружилась хижина с соломенной крышей, стоявшая в той части сада, что примыкала к посадкам Ботанической школы. Скорее даже не хижина, а блиндаж – бревенчатые стены без окон были врыты в землю и обмазаны глиной с соломой. Впереди, чуть поодаль, за деревьями, в стеклянных панелях оранжереи отражалось растревоженное небо, на котором всклокоченные тучи играли в прятки с ночным светилом.

– Мы на месте, – шепнул Бордосец, встав на цыпочки, чтобы дотянуться до уха спутника, иначе бы тот не расслышал его за воем ветра, который усилился. – С этого момента ни слова. Разговаривать с ним буду я, ты не вмешивайся. Но если увидишь, что дело принимает скверный оборот, – твой выход, крути нашего человечка в бараний рог, не стесняйся.

Образина кивнул с одобрительной улыбочкой. Когда речь заходила о том, чтобы кого-нибудь скрутить, он чувствовал себя в своей тарелке.

Не медля более ни мгновения, два плохих парня один за другим переступили порог хижины, и в нос им ударил тяжелый, мускусный, звериный запах. Дикая вонь заполняла все пространство маленького строения, она была такой ядреной, что казалась почти осязаемой. Это было до того неожиданно, что напарникам понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя и осмотреться.

Они находились в тесном помещении без мебели, если не считать притулившегося в углу маленького кривоногого столика. У стены в полном беспорядке были свалены ведра, метлы и грабли. Среди всего этого вполне обыденного инструментария выделялся один предмет: длинная жердь с петлей из железной проволоки на одном конце – похоже на силок для ловли птиц, только гигантского размера. Рядом с этой кучей в деревянном настиле пола обнаружился люк с поднятой крышкой, и под ним виднелись верхние ступеньки лестницы. На крюке, вбитом в стену, висел кенкет [5]; пламя в нем плясало и чадило от порывов ветра, залетавшего в незатворенную дверь.

Бордосец снял лампу с крюка, присел на корточки рядом с люком и опустил ее в проем, освещая подземелье. Лестница внизу заканчивалась у массивной деревянной двери, обитой железными планками. Видимо, обычно ее запирали на солидный навесной замок, который сейчас, открытый, висел на кольце, вделанном рядом в стену.

Мужчина выпрямился; уголки его рта кривились в недоброй усмешке. Приложив палец к губам, он снова сделал спутнику знак следовать за ним. Оба по очереди осторожно шагнули в люк и спустились по каменным ступенькам. Мускусная вонь под землей не исчезла, наоборот, еще больше сгустилась и сделалась удушающей. Странное звериное зловоние наводило на мысль о дыхании собаки, наевшейся падали. Не сумев сдержать дрожь отвращения, доходяга толкнул тяжелую створку, ступил за порог – и, к своему удивлению, оказался на свежем воздухе.

Первое впечатление было даже приятным – вонь рассеялась, по-весеннему пахло мокрой травой и нарождавшейся листвой. Бордосец сделал несколько шагов по утоптанной земле и огляделся. Они стояли на окруженной высокими стенами прямоугольной площадке – десяток метров в длину и примерно четыре в ширину. В центре лежали несколько крупных камней и бревно. Больше там не было ничего и никого, за исключением их самих.

– Странно, – процедил сквозь зубы Бордосец. – Он уже должен ждать здесь.

– А куда это мы вообще попали? – тихо спросил Образина (им овладела дурнота при виде высоченных стен со всех сторон). – Как будто… ну да, точно, котловина или яма какая.

Бордосец не ответил. Его внимательные шустрые глазки только что приметили низкий лаз в стене напротив двери, через которую они вошли. Похоже было на вход в пещеру. Этот черный провал казался необычным и внушал смутную тревогу. Он уже собирался подойти поближе и рассмотреть его получше, когда вдруг позади раздался стук, заставивший их синхронно обернуться. Тяжелая, обитая железом дверная створка резко захлопнулась. Бордосец отреагировал мгновенно – ругнувшись, подскочил к ней и задергал ручку. Но створка не поддалась. Обратный путь в хижину оказался отрезан – было ясно, что кто-то повесил на дверь с другой стороны замок.

Образине понадобилось чуть больше времени, чтобы сообразить, что случилось. Но едва до него дошло, что теперь они оба застряли на дне какой-то явно негостеприимной ямы под открытым небом, он бросился на подмогу напарнику – шумно отдуваясь, как заправский лесоруб, рванул дверь на себя со всей дури, а затем принялся толкать ее и снова дергать, пробуя расшатать в петлях. Но и его усилия оказались тщетными. Створка осталась, цела и невредима, на своем месте – судя по всему, она была нарочно сделана так, чтобы выдержать натиск и помощнее.

Пока верзила попусту растрачивал силы, Бордосец отошел от двери. Выражение лица у него было озабоченное, лоб прорезала морщина, мозг работал на всех оборотах с удвоенной скоростью, а пристальный взгляд снова был устремлен на черную дыру в противоположной стене ямы. Дыра тянула его к себе неумолимо, и одновременно где-то внутри нарастала глухая тревога. Это уже нельзя было назвать смутным безотчетным страхом – черный проем теперь казался ему разверстой пастью тьмы, чудовищной, алчущей, готовой его проглотить.

И вдруг он понял.

По позвоночнику сразу будто прокатилась ледяная волна. Возникло ужасное ощущение, что все его кости размякли, обратились в жидкость. В мгновение ока разрозненные детали обрели смысл, сложившись в единую картину: столь необычное место для встречи, отсутствие того, кто их сюда привел, и эта звериная вонь, терзавшая его обоняние…

– Мать твою поймать! – взвыл Бордосец голосом, который паника превратила в фальцет. – Оставь эту чертову дверь, Образина! Становись к стене, живо!

Образина бросился выполнять приказ без лишних вопросов, и в этот момент за спиной у них раздался мощный рев. В яме было слишком темно – на расстоянии нескольких шагов удавалось различить лишь неясные тени. Однако Бордосец, ставя ногу на сцепленные в замóк руки напарника, не удержался и бросил взгляд назад поверх плеча. Он мог бы поклясться, что из черной дыры только что вырвалась тень. Бесформенный сгусток тьмы, плотнее ночного мрака, рыча, быстро надвигался прямо на них.

Кровь заледенела в жилах Бордосца. Он даже перестал дышать – грудь свело от неведомого ужаса.

Однако страх одновременно придал ему сил; с энергией отчаяния он влез на плечи напарника, выпрямился и вслепую вскинул вверх руки – пальцы ухватились за край в тот самый момент, когда внизу, прямо у него под ногами, раздался удар. Точка опоры внезапно исчезла, и он повис в пустоте, думая лишь о том, чтобы не разжать руки. Из ямы неслась кошмарная какофония: рычание, стоны, удары, треск ткани. Затем весь этот шум перекрыл один жуткий предсмертный вопль.

Через несколько секунд Бордосцу удалось ухватиться крепче, перестать дергаться и раскачиваться. Теперь он мог наклонить голову и посмотреть вниз, себе за спину. Масляная лампа опрокинулась, но фитиль еще горел, и в тусклом свете взору Бордосца открылась чудовищная картина.

Изувеченное тело Образины лежало в алой луже, рядом валялась его сломанная трость со свинцовым набалдашником. На лице мертвеца застыла уродливая гримаса смертельного ужаса; изо рта торчал раздутый синий язык; налитые кровью глаза, казалось, норовили выкатиться из орбит. В низу живота разверзлась огромная рваная рана, через которую вывалились кишки и змеились рядом на утоптанной земле.

Бурый медведь монструозных размеров неспешно обходил труп по кругу. Время от времени зверь тыкал в мертвеца когтистой лапой, будто проверял, окончательно ли его покинула жизнь. Из оскаленной, вымазанной кровью пасти с желтоватыми клыками все еще вырывались свирепые взрыкивания.

Несмотря на свою деликатную позу, Бордосец испустил вздох облегчения. Ему удалось уцелеть. Замешкайся он секунды на две, лежал бы сейчас там, рядом с этим тупорылым верзилой. А ведь олух еще считал себя неуязвимым, гордо поигрывал мускулами, дебил! И что теперь? Превратился в жалкую сломанную куклу.

Должно быть, он и понять-то даже не успел, что с ним случилось…

Тощий мошенник нервно хихикнул. Слава богу, сам он родился под счастливой звездой – уберегла. Теперь оставалось только подтянуться на руках – ничего сверхчеловеческого, если учесть его малый вес. Через мгновение он будет спасен.

– Какое щекотливое положеньице! Весьма невыгодное. Того и гляди мышцы одеревенеют, долго ждать не придется. Да-да, воистину, положеньице прескверное.

Сначала раздался этот тихий, преисполненный фальшивого сочувствия голос, а потом над краем ямы показался человек. Снизу Бордосец мог рассмотреть лишь неясный силуэт верхней части тела, склонившегося над парапетом, – плечи и голова с трудом различались на фоне ночного неба в лохмотьях туч. Тем не менее у мошенника не возникло ни малейших сомнений, кто стоит там, наверху, спокойно и непринужденно, наверняка с легкой иронией поглядывая на него. И злость мгновенно уступила место страху.

– Матерь божью в душу, – выдавил он сквозь сведенные судорогой челюсти. – Ты самая подлая мразь из всех, кого я знаю!

Тень наверху поцокала языком, и снова раздался приторно-слащавый низкий голос:

– Неужто, сын мой, вас не научили в детстве, что сквернословие – дело дурное? Едва ли Господь простит вас за то, что вы всуе поминаете Его Матушку в скудоумных речах своих. Пожалуй, я даже совершенно убежден в обратном. А так уж вышло, что перед вами не кто иной, как смиренный и преданный служитель Его… покорный исполнитель высочайшей воли. – Говоря это, темный силуэт вскинул руки над головой, снял с шеи большой золоченый крест, а потом, забормотав какой-то псалом на латыни, перегнулся через перила и, воспользовавшись крестом как молоточком, принялся методично колотить по пальцам бедолаги, цеплявшегося за край ямы.

Глава 1
Своеобычный дуэт

– Овощи свежи́! Ешь, не тужи!

Миловидная зеленщица шагала по набережной Орфевр, толкая перед собой тачку, с горкой наполненную листьями салата, луком-пореем, кочанами капусты, репой и редиской, – все это девица везла на продажу, к своему обычному месту на площади Дофины.

– Овощи свежи́! Ешь, не тужи! Налетай, не зевай! Овощи све…

Она оборвала себя на полуслове и принялась ворочать тяжелую тачку, чтобы откатить ближе к фасадам. На обветренном лице девицы, привыкшей работать на свежем воздухе, фарфоровыми блюдцами поблескивали огромные бледно-голубые глаза; сейчас ее взор был устремлен на пригожего молодого человека, который шагал по тротуару навстречу. Зеленщица специально освободила ему дорогу, что было отнюдь не в ее правилах. Обычно, особенно в дождливую погоду, она даже находила злорадное удовольствие в том, чтобы подрезать какого-нибудь пузатого буржуа, забрызгав ему грязью штанины или испортив начищенные лакированные штиблеты. Но этим утром сияло ослепительное солнце, а гражданин, приближавшийся к ней, не имел ничего общего с богатенькими пузанами.

Это был стройный денди в отлично скроенном рединготе, подчеркивавшем широкие плечи и узкие бедра. Панталоны сидят как влитые. Расшитый шелковый жилет, цилиндр от Бандони, перчатки из жемчужно-серой замши и трость с серебряным набалдашником из бутика Томассена дополняли рафинированный наряд. Но не столько элегантная одежда и аксессуары неумолимо притягивали внимание к незнакомцу, сколько лицо редкой, сбивающей с толку красоты – благородной, почти совершенной, но отмеченной печатью пронзительной меланхолии. При этом пылающий взор странных, меняющих оттенок от серого до зеленого, в зависимости от падавшего света, глаз вступал в противоречие с нежными ангельскими чертами, приоткрывая душу, словно закаленную в огненном горниле, как сталь, из которой отливают самые страшные, разящие клинки.

Зеленщицу так впечатлило это зрелище, что она и не подумала подобающим образом потупиться, пока мужчина быстро приближался, – так и стояла, будто завороженная небесным явлением, смотрела на него, вытаращив глаза и разинув рот. Когда же она спохватилась вдруг, что со стороны, должно быть, выглядит смешно в этом своем экстатическом оцепенении, тотчас стушевалась, покраснела и принялась перекладывать овощи, чтобы скрыть смущение. А потом почувствовала себя совсем уж глупо, обнаружив, что незнакомец даже и не заметил ее присутствия. Он с озабоченным видом попросту прошел мимо, слегка задев девицу, но не замедлив шаг и не удостоив ее взглядом.

Взволнованная зеленщица некоторое время ошеломленно смотрела ему в спину и впала в еще большее замешательство, увидев, как он решительным шагом поворачивает на улицу Иерусалима и исчезает в подъезде бывшей резиденции председателей Парижского парламента [6]. Теперь в этом здании располагались службы префектуры полиции, и девица пригорюнилась от одной мысли, что у ее равнодушного Аполлона могут быть неурядицы с силами правопорядка. Глупо, опять же, но, взявшись за ручки тачки с овощами, она невольно взмолилась о том, чтобы пригожий молодой человек не стал жертвой несправедливых нападок со стороны полицейских.

Ей и на секунду не пришло в голову, что столь изысканный господин может сам работать в префектуре, как обычный чиновник. А между тем сумрачного красавца, вошедшего в присутственное место, уже приветствовали, отдав честь по уставу, двое дежурных в полицейской форме, стоявшие на страже в приемной.

Занятый своими размышлениями, он и этих чуть было не проигнорировал, – опомнился, лишь когда поравнялся с обоими, и небрежно ответил, ограничившись тем, что поднес набалдашник трости к полям цилиндра, после чего продолжил путь. Дежурные обменялись многозначительными взглядами, вполне выражавшими то, что оба о нем подумали. Более мстительный по натуре из этих двоих все же не удержался от комментария, проворчав себе в усы:

– Разоделся, что твой принц, и мнит себя выше других! Нечего ему делать среди таких, как мы.

Но у молодого человека не было шансов это услышать, потому что он уже стремительно, одолевая сразу по три ступеньки, поднимался по лестнице на последний этаж.

Там, на антресолях [7], было несколько комнат, когда-то служивших жильем прислуге, а теперь переоборудованных в хранилища документов. Не в пример нижним этажам, где всегда кипела бурная деятельность, архив оставался царством пыли и паутины. Исключение составляли лишь первые два помещения, недавно отведенные под рабочие кабинеты. На обеих дверях с облупившейся краской, настоятельно требовавших малярной кисти, висели одинаковые таблички с туманной надписью: «Бюро темных дел».

Молодой человек без стука вошел во второй кабинет. Через окно-фрамугу с замшелым стеклом просеивался зеленоватый аквариумный свет. В воздухе витал запах дорогого табака с отдушкой из пряностей и меда, и эта дурманящая роскошь вступала в противоречие с тесным пространством и скудной меблировкой.

Молодой человек оставил редингот и цилиндр на неустойчивой напольной вешалке и расположился за письменным столом, пребывавшим в таком плачевном состоянии, что даже самый ушлый старьевщик не выручил бы за него и десяти лиардов [8]. На означенном столе молодого человека ждала копия свежего рапорта из тех, что составлялись каждый день доверенными сотрудниками префекта полиции. В рапортах можно было прочесть о положении дел в столице и о результатах ежедневной работы разных полицейских служб: там фиксировались общественные настроения, количество произведенных арестов и выданных паспортов, особенности снабжения площадных и крытых рынков, поднятие цен на товары первой необходимости и т. п.

Молодой человек пробежал рассеянным взглядом этот образчик административной прозы и сосредоточил внимание на свежих газетах, также предоставленных в его распоряжение. Начал он с благосклонной к республиканским идеям «Насьональ», чьи авторы неустанно сокрушались в своих заметках о бездеятельности властей. После Июльской революции [9], которая возвела на трон Луи-Филиппа, прошло восемь месяцев, и журналисты хором упрекали банкира Лаффита, назначенного главой кабинета министров и, на минуточку, сторонника демократической эволюции режима, в неспособности добиться проведения необходимых стране реформ. «Увиливание» и «малодушие» – эти два слова чаще всего срывались с их пера для осуждения политики правительства.

«Газетт де Франс» выражала свою враждебность к новому королю французов [10]более откровенно. Этот печатный орган легитимистов [11]оставался верен старшей ветви Бурбонов. В новом выпуске редакция возвращалась к антиклерикальным волнениям, охватившим столицу месяц назад. В середине февраля поминальная служба в день очередной годовщины гибели герцога Беррийского [12]вызвала гнев у некоторых парижан. Страсти так разбушевались, что противники легитимистов бросились громить церковь Сен-Жермен-л’Осеруа [13], Архиепископский дворец и городскую церковную казну. Журналисты «Газетт» клеймили позором действия, очевидным образом оскорблявшие чувства верующих, и видели в этом народном буйстве неспособность новой династии вести королевство к миру и процветанию. Луи-Филиппа они упрекали прежде всего в том, что он вследствие означенных пагубных событий слишком легко уступил требованиям разбушевавшейся черни и в тщетной попытке утихомирить волнения согласился убрать лилии Бурбонов с королевского герба и государственной печати.

Третьим ежедневником, которым хозяин кабинета закончил свое утреннее знакомство с прессой, был «Журналь де деба» [14]братьев Бертен. На сей раз он ограничился тем, что пробежал взглядом заголовки. В выпуске говорилось о политической напряженности в других странах, возникшей в результате французских «Трех славных дней». Объявление Бельгией независимости и варшавское восстание против русского царя продолжали возбуждать страсти и раскалывать общественное мнение. Те, кто ностальгировал по 1792 году и освободительной поступи революционных воинств, требовали протянуть руку помощи дружественным народам, тогда как их оппоненты пугали всех риском новой большой войны в Европе, если нарушится равновесие, установленное после падения Наполеона. Но большинство статей было посвящено внутренней обстановке во Франции и мятежным настроениям, возобладавшим в Париже. Авторы означенных статей подсчитывали шансы на то, что Луи-Филипп распустит в ближайшее время палату депутатов или отправит своего премьер-министра Лаффита в отставку. Один из авторов вспоминал недавнее выступление с трибуны депутата Гизо [15]и приводил резюме его речи как констатацию поражения политики нового режима: «Франция нуждается в управлении и ощущает отсутствие такового». В целом на основе обзора прессы складывалось впечатление сумбура и нервозности в обществе, не суливших в будущем ничего хорошего.

Устало вздохнув, человек с лицом молодого греческого бога отодвинулся на стуле подальше от стола, вытянул ноги и долго массировал веки.

В свои двадцать четыре года Валантен Верн, чья должность формально именовалась «инспектор полиции», занимал весьма своеобразное положение в префектуре. По факту он был главой Бюро темных дел – официально не существующего подразделения, основанного в ноябре 1830 года для раскрытия невероятных преступлений, зачастую таких, в которых на первый взгляд есть что-то сверхъестественное, и для выслеживания преступников нового типа, пользующихся ради совершения злодеяний доверчивостью людей и достижениями научного прогресса, еще неведомыми широким массам. В этом качестве молодой сыщик напрямую подчинялся префекту полиции и только ему обязан был отчитываться. Такое положение можно было бы назвать привилегированным, даже весьма завидным, не будь оно столь ненадежным. Полномочия и служебные ресурсы Валантена были ограничены, а само функционирование бюро держалось на честном слове – в зависимости от политических пертурбаций его гипотетически могли упразднить одним росчерком пера.

Впрочем, с подобной угрозой Валантену уже неоднократно приходилось сталкиваться не только в теории, но и на практике всякий раз, когда на улице Иерусалима менялось руководство, а в эту пору политической нестабильности такое происходило нередко. С тех пор как он приступил к выполнению обязанностей в самостоятельном бюро, то есть за последние четыре месяца, инспектор уже имел дело с тремя префектами полиции. Каждый новенький начальник поначалу приходил в изумление, обнаружив у себя в ведомстве некую службу, которая по сути таковой не являлась, ибо состояла из одного-единственного инспектора Верна. Однако успехи последнего всякий раз побеждали изначальные колебания и настороженность вышестоящих. Более того, обезвреживание им автомата-душителя и разгадка тайны поющего паука побудили очередного префекта, Александра Франсуа Вивьена, удвоить штат бюро. Таким образом, в начале марта Валантен обзавелся подчиненным, отныне помогавшим ему в расследованиях.

Означенный помощник, Исидор Лебрак двадцати лет от роду, покинул родную Пикардию сразу после июльских революционных дней, не имея за душой ничего, кроме юношеского энтузиазма. Так или иначе, прозябать долее на обочине Истории, шагающей вперед полным ходом, он был не намерен и потому решил податься в столицу, чтобы вступить в Национальную гвардию Парижа. Личность ее предводителя, харизматичного Лафайета, совершенно завораживала Исидора. Но увы! Юноша столкнулся с непреодолимой бюрократической волокитой системы, которая находилась в разгаре реструктуризации. Принужденный к нескончаемому ожиданию Исидор изнывал, скрипел зубами, глядя, как мало-помалу тают его скудные средства, и спускался все ниже по социальной лестнице, ведущей от более или менее пригодных для жизни недорогих гостиниц к самым замызганным меблирашкам квартала Сент-Авуа.

Когда в конце концов Исидору сообщили, что его ходатайство о зачислении в Национальную гвардию отклонено по причине отсутствия у него постоянного места проживания, Лафайета к тому времени уже отправили в отставку, а надежды, разгоревшиеся в обществе после бурных летних волнений, растворились в первых осенних туманах. Вместо чудесного новенького мундира, о котором он мечтал, наивный провинциал обзавелся люстриновыми нарукавниками и местом письмоводителя в Префектуре полиции на улице Иерусалима.

«На безрыбье и рак щука», – утешал он себя, пока на него не обрушились новые разочарования. Рыжий, неказистый, тщедушный писарь быстро стал любимой мишенью для зубоскальства у хищной стаи шпиков и полицейских, населявших местные коридоры. Но именно на редкость уродливый облик и положение мальчика для битья привлекли к Исидору внимание Валантена Верна. Когда префект Вивьен предоставил главе Бюро темных дел возможность самостоятельно найти себе будущего сотрудника, инспектор, не колеблясь ни секунды, остановил свой выбор на ничтожном писаре. У этого далеко не очевидного и даже удивительного решения были две основные причины. Во-первых, Валантен сумел распознать живой ум за внешней кротостью страстотерпца. А во-вторых, ему нужен был послушный и неопытный подчиненный, которого он сам воспитает и научит всему по собственному разумению.

В других бригадах уже и так наперебой судачили про особое подразделение, предназначенное для расследования запутанных дел с налетом мистики, но появление своеобычного дуэта превратило сложившееся поначалу настороженное отношение к бюро в затаенную враждебность. Верн был нелюдим и недоверчив с первого дня службы в префектуре, а красота грозного архангела и унаследованное от отца состояние ставили его вне круга простых полицейских. Что же до Лебрака, его продвижение по карьерной лестнице пришлось не по душе тем, кто до этого травил юношу, – а таких было немало! – озадачив их вопросом, на ком же теперь срывать раздражение. В результате двое столь непохожих друг на друга молодых людей навлекли на себя всю злость и зависть, на которые только были способны их коллеги.

Обо всем этом угрюмо размышлял Валантен, когда в дверь его кабинета постучали.

Глава 2
Дама в беде и перстень-печатка

Инспектор выпрямился на стуле и одернул жилет, чувствуя, как сердце вдруг ускорило биение. В столь ранний утренний час его крайне редко беспокоили на рабочем месте. Лебрак быстро усвоил, что шефу после прихода в бюро нужен недолгий период спокойствия, чтобы собраться с мыслями и заново освоиться в образе полицейского, который был ему, казалось бы, совершенно чужд. Рыжий юноша как верный сторожевой пес охранял кабинет начальника от любого несвоевременного вторжения и всегда выжидал не менее часа, прежде чем заглянуть туда самому.

Почему же сегодня все пошло иначе? Валантен подумал, что это может быть связано с делом, которое заботило его сейчас более всего и над которым он работал втайне. Быть может, ему наконец принесли ту самую весть, что он нетерпеливо ждет со вчерашнего дня? Хорошо, если так. Ибо охота на Зверя затягивалась. Пора было уже с этим покончить.

В ответ на его приглашение войти порог переступил взъерошенный Исидор Лебрак. Было видно, что ему ужасно неловко. Поприветствовав шефа, он неуклюже протянул визитную карточку, изготовленную типографским способом:

Мадам Фердинанд д’Орваль
Имение «Буковая роща»
Сен-Клу

Слово «мадам» было приписано от руки чернилами.

– Я предложил ее выслушать, – попытался оправдаться Лебрак, – но она настаивает на том, чтобы поговорить с вами лично. Мадам д’Орваль уверяет, что много времени у вас не займет и что ей больше не к кому обратиться. Она считает, что вы ее последняя надежда.

– Как же выглядит эта мадам д’Орваль?

– Весьма благопристойная особа, и есть в ее облике что-то беззащитное. А еще она совершенно очаровательна.

Валантен жестом разрешил Исидору привести посетительницу в кабинет. Это и правда была прелестная женщина, бледная и тоненькая, с изящными, точеными чертами лица и золотисто-каштановыми локонами.

Вокруг глаз у нее залегли тени, а двигалась она с медлительностью выздоравливающего человека, который отважился на первый выход из дома после долгой и мучительной болезни.

Валантен вышел из-за стола, чтобы пододвинуть для нее стул. Мадам д’Орваль грациозно села и склонила голову, внимательно рассматривая хозяина кабинета. На ее губах играла ласковая и немного печальная улыбка.

– Я благодарна, что вы согласились уделить мне время. – Голос у нее был хорошо поставленный и на удивление уверенный, хоть и довольно тихий. – Мы с вами незнакомы, но мне известно, кто вы. Я следила за вашими недавними расследованиями по газетным статьям.

– Стало быть, вы читаете прессу?

– Вас это удивляет? Понимаю. Женщине из приличного общества не подобает интересоваться подобными вещами. Говорят, она должна присматривать за хозяйством, заботиться о благополучии близких и прежде всего о своем муже. Но именно забота о нем и привела меня сегодня к вам.

Валантен постарался выкинуть из головы все посторонние мысли, чтобы лучше сосредоточиться на разговоре. Однако это было не так-то легко – со вчерашнего дня его не отпускала тревога, – поэтому пока он машинально пробормотал только:

– Я вас слушаю, – и умолк.

– Меня зовут Мелани д’Орваль. Думаю, это имя ни о чем вам не говорит. Три года назад мой будущий муж удалился от дел и переехал из своего парижского особняка в принадлежащее ему небольшое фамильное имение на холмах Сен-Клу. Несчастный тогда безутешно скорбел по первой супруге, безвременно покинувшей этот мир. В ту пору мы с ним и познакомились. Мне казалось, он совершенно утратил вкус к жизни, и могу сказать, что лишь присутствие его единственной дочери Бланш, еще отроковицы в то время, помешало ему совершить непоправимое. Именно глубочайшее отчаяние этого человека и привлекло к нему мой интерес. Я желала только одного – вернуть немного радости его потухшему взору, вырвать добрейшего и достойнейшего любви мужчину из объятий небытия. И думаю, можно с уверенностью утверждать, что мне это удавалось – по крайней мере до тех пор, пока в прошлом году не случилась ужасная трагедия.

«Его единственная дочь… еще отроковица…» Валантен с бóльшим вниманием всмотрелся в лицо женщины, сидевшей напротив него. Платье и шляпка, изысканные и строгие, были в темных тонах, что явно ее старило, ибо, присмотревшись получше, инспектор пришел к выводу, что ей никак не больше тридцати. Это означало, что муж должен быть лет на десять-пятнадцать старше. Мысль о том, что она, вероятно, явилась сюда просить помощи из-за какой-нибудь вульгарной любовной интрижки, раздосадовала Валантена. Если так, придется эту мадам поскорее выпроводить. Однако хрупкая красота Мелани д’Орваль и страдание во взоре вызывали неодолимое желание взять ее под защиту. Любой нормальный мужчина при виде такой женщины немедленно проникся бы стремлением позаботиться о ней.

– Трагедия, стало быть? – произнес инспектор только для того, чтобы нарушить образовавшееся молчание, которое уже становилось неловким. – И что же именно произошло?

– Трагедия, я не преувеличиваю. Это, к сожалению, единственное подходящее слово. Полгода назад у бедняжки Бланш случился судорожный припадок. Наш семейный врач не сумел определить его причину. Неделю спустя это повторилось, и рецидив оказался для Бланш смертельным. Мы нашли ее уже мертвой, ранним утром на полу у кровати. Несчастный мой Фердинанд! Этот новый удар судьбы окончательно его сломил. Ни один отец не должен подвергаться столь жестокому испытанию!

Валантен нахмурился:

– Вы сказали, внезапная смерть постигла девушку полгода назад. Почему же вы ждали так долго, прежде чем обратиться в полицию?

Взгляд посетительницы дрогнул, зрачки расширились, она поднесла руку к груди, затем с некоторой даже горячностью покачала головой. Однако когда она снова заговорила, ее голос звучал с прежним спокойствием и уверенностью, что не могло не привлечь внимание Валантена.

– Полагаю, вы неправильно поняли, господин инспектор. Меня привела к вам вовсе не смерть падчерицы. Вернее, она имеет к этому лишь косвенное отношение. При всей трагичности, кончина была вызвана вполне естественными обстоятельствами. Но, как я уже сказала вам, мой муж тяжело пережил это новое испытание. Он отказывался смириться с гибелью единственного дитя и обратился за помощью к своего рода… медиуму. В результате некий господин, именующий себя Павлом Облановым, весьма сомнительная личность, всего за несколько недель сделался завсегдатаем в нашем доме. Он убедил моего бедного Фердинанда, что может вступать в общение с духом умершей.

Я боюсь, что этот человек попросту пользуется отчаянием моего мужа, чтобы втереться к нему в доверие с дурными целями.

– Что заставило вас так думать?

– Честно говоря, до прошлой недели я не слишком беспокоилась. Говорила себе, что блажь Фердинанда пройдет сама собой – рано или поздно он поймет, что этот мнимый славянин не обладает никакой сверхъестественной силой. Однако затем произошли один за другим два инцидента, разбудившие во мне подозрения и страхи. С тех пор я потеряла сон и аппетит.

– Расскажите об этих инцидентах.

– Первый имел место семь дней назад. Должна сказать, мы часто принимаем у себя месье Обланова – несколько раз в неделю он ужинает с нами, а каждую субботу и воскресенье остается ночевать в усадьбе. Нет смысла уточнять, что мой муж не дает себе труда посоветоваться со мной, прежде чем приглашать в дом нежеланного гостя. Так вот, в прошлую субботу я застала этого гнусного субъекта в кабинете Фердинанда. Он тотчас заявил, что заглянул туда в поисках хозяина дома, однако не сумел скрыть некоторого замешательства. Я абсолютно уверена, что он солгал и на самом деле явился в кабинет ради несгораемого шкафа, в котором хранятся мои драгоценности, а также изрядная сумма в золотых монетах. После этого я расспросила слуг, и многие из них сказали мне, что мошенник уже не раз пытался выведать у них сведения о нашем образе жизни и финансовом положении. Теперь что касается второго инцидента. Именно после него я и решила обратиться к вам за помощью. Это было три дня назад, вечером среды. Обланов уговорил Фердинанда организовать сеанс спиритуализма [16], чтобы вызвать дух Бланш. После ужина мы все разместились за столом в полумраке. Замечу, что это был солидный круглый стол на четырех основательных ножках, а не простой геридон [17]. Нас было пятеро: Обланов, Фердинанд, я и двое наших давних друзей, барон де Лонэ и его супруга. Мы сели в круг и взялись за руки, положив их на столешницу. Обланов забормотал себе под нос какие-то заклинания, затем повысил голос, призывая Бланш. Несколько минут он не мог добиться ответа, а потом вдруг ощутимый удар сотряс стол. Это был не просто толчок, отнюдь! Именно удар – стол подскочил. А дальше завязался диалог – Обланов задавал вопросы, а «дух Бланш» ему отвечал. Один удар означал «да», два удара – «нет». Все продолжалось минут десять.

– А не мог ли Обланов сотрясать стол, просто ударяя по нему снизу коленом?

– Нет, это было бы невозможно! Обланов сидел между мной и мужем, я глаз с него не спускала. Если бы он пошевелил ногами, я непременно бы это заметила. К тому же сомневаюсь, что ему удалось бы таким образом столь сильно раскачивать стол. Однако я уверена, что речь идет о каком-то мошенничестве, и, если никто не вмешается, эта история закончится весьма плачевно. – Мадам д’Орваль вовсе не пыталась произвести на слушателей драматический эффект, наоборот – она произнесла все это с трогательной улыбкой, как будто для того, чтобы смягчить прозвучавшее в ее словах недоброе предчувствие.

– Вы поделились своими страхами с супругом? – спросил Валантен.

– Об этом и речи быть не может! С тех пор как Фердинанд поддался вредоносным чарам этого мнимого колдуна, у него словно пелена упала перед глазами, он и слышать ничего не желает. Прогнать медиума мой муж согласится лишь в том случае, если кто-нибудь предоставит ему доказательства, что все это не более чем фарс и что он стал игрушкой в руках негодяя, чья единственная цель – воспользоваться отцовским горем, чтобы его ограбить. Потому я взываю к вам о помощи. Вы моя единственная надежда!

– Чего именно вы от меня ждете?

– Я уже говорила, что читала в газетах статьи о ваших расследованиях, и не сомневаюсь, что вам достаточно будет поприсутствовать на одном из пресловутых сеансов спиритуализма, чтобы разоблачить обман. Вы могли бы прийти к нам на ужин, к примеру в ближайшую среду. Я представлю вас как своего дальнего родственника. Прошлый сеанс так впечатлил супругов Лонэ, что они хотят повторить эксперимент во время своего следующего визита.

У Валантена, как и всякий раз, когда он чувствовал досаду, возникло неприятное покалывание за левым ухом; он с трудом сдержался, чтобы не почесать зудящую кожу, и сокрушенно качнул головой:

– К сожалению, я никак не смогу быть у вас в среду. В данный момент я очень занят другим расследованием, скорое завершение которого требует от меня постоянного внимания, всех моих сил и времени.

При этих словах бескровное лицо Мелани д’Орваль исказило выражение мучительного отчаяния. Ответ инспектора настолько разочаровал бедную женщину, что на нее стало больно смотреть, и это огорчило Валантена больше, чем можно было ожидать, – инспектор тотчас полностью капитулировал перед ней и указал на юного Лебрака, который в продолжение всего разговора стоял в сторонке, у самой двери, и внимательно слушал.

– Однако мой заместитель справится с этим делом не хуже, чем я сам, смею вас заверить. Его наблюдательность ни в чем не уступает моей. Ни единая деталь не ускользнет от его внимания, и по возвращении он предоставит мне подробнейший отчет. На основании этого отчета я смогу разработать план наших дальнейших действий.

Последние слова Валантена были встречены лучезарной улыбкой – казалось, посетительница сейчас захлопает в ладоши от радости. Она даже чудесным образом помолодела и выглядела бодрее, чем в начале визита.

– Это замечательно! – воскликнула Мелани. – Я так боялась, что вы примете меня за сумасшедшую! Но вы меня успокоили. Как только вы изобличите шарлатана, Фердинанд тотчас выгонит его из усадьбы без всяких сожалений, я в этом не сомневаюсь.

Валантен всплеснул руками, будто таким образом хотел выразить, что разделяет это спонтанное проявления радости со стороны мадам д’Орваль, а затем начал было вставать из-за стола в знак того, что беседа окончена, однако снова откинулся на спинку стула, вспомнив, судя по всему, о чем-то важном.

– Последний вопрос перед вашим уходом, – проговорил он, будто между прочим. – Не могли бы вы описать мне перстень таинственного медиума?

Мелани д’Орваль широко раскрыла глаза и как будто бы растерялась. Инспектор уже думал, что она выразит свое удивление в устной форме, но она тотчас совладала с собой, и ее красивое лицо снова сделалось непроницаемым.

– Сейчас, когда вы об этом заговорили, – начала она, слегка нахмурившись, – я вспомнила, что перстень у него и правда весьма примечательный. Это массивное кольцо с печаткой, которое он носит на среднем пальце левой руки. На печатке выгравированы странные знаки: семь пересекающихся окружностей, шесть из которых расположены парами вокруг центральной розетки.

– Несомненно, речь идет об алхимических символах, – авторитетно покивал Валантен. – Если я правильно понимаю, окружности и розетка – это семь металлов, соответствующих семи небесным светилам. В центре находится Солнце, которое управляет золотом. Вокруг него – меркурианская ртуть и трансмутирующее в нее юпитерианское олово, чуть выше должен быть свинец Сатурна, противостоящий лунному серебру, но отлично с ним ладящий, как ладят и марсианское железо с венерианской медью.

– Вы меня поражаете, – тихо промолвила Мелани д’Орваль, на чьем лице теперь отразилось некоторое смятение. – Однако все это выше моего понимания. Неужели перстень так уж важен?

Валантен ответил не сразу. Он встал, неспешно обошел свой рабочий стол, чтобы проводить посетительницу к выходу, и, уже взявшись за дверную ручку, сказал напоследок, чеканя каждый слог:

– Я почти уверен, что этот перстень-печатка – ключ ко всему. Можете спокойно отправляться домой. Если мои соображения верны, дело очень скоро разрешится к вашему полнейшему удовлетворению. Даю слово.

Глава 3
«Корзинка принцев»

– Как вам это удалось, месье?!

– Что именно, Исидор?

– Я конечно же о перстне-печатке! Как вы про него догадались? Это ведь просто поразительно!

Эхо шагов Мелани д’Орваль еще не стихло на лестничной клетке, а юный Лебрак уже дал волю восторгам и засы́пал шефа вопросами.

Валантен, напустив на себя скромный вид, пожал плечами:

– Не вижу тут ничего экстраординарного.

– Не видите? Правда? – иронично воскликнул помощник. – Да полно вам! Вы шутите, инспектор? Это же уму непостижимо! Женщина делится своими подозрениями по поводу совершенно незнакомого вам человека, о котором она и сама ничего толком не знает, кроме имени, а вы вдруг ни с того ни с сего спрашиваете о перстне-печатке! Она дает вам описание сего предмета, весьма лаконичное и туманное, заметьте. И что же? Вы мгновенно расшифровываете нанесенную на него символику, а в довершение всего преспокойным образом заявляете, что это ювелирное украшение позволит нам решить ее проблему! На месте мадам д’Орваль, не зная вас, я бы подумал, что вы надо мной смеетесь.

Валантен дружески похлопал юношу по плечу:

– И ты был бы категорически не прав, дорогой мой Исидор. Просто, пока я слушал рассказ очаровательной мадам д’Орваль, мне на ум пришла одна гипотеза, которая неожиданно оказалась перспективной.

– Стойте! – пылко перебил его Лебрак. – Ничего не говорите, дайте я сам догадаюсь! Вы знали, что это за перстень, или видели похожий раньше. Погодите-ка, погодите… Эта вещица может служить условным знаком для распознавания своих, неким символом принадлежности Павла Обланова к разбойной банде, с которой вы уже сталкивались… Ну же, шеф, не томите, скажите, насколько я близок к разгадке!

Инспектор ответил не сразу. Он взял со стола шкатулочку, инкрустированную перламутром, открыл ее и протянул собеседнику. Внутри лежали тонкие дорогие сигары, чей изысканный пряный аромат тотчас приятно защекотал ноздри.

– Угощайся, Исидор. Это должно пойти тебе на пользу. Некоторые полагают, что курение десятикратно увеличивает активность мозговых клеток и стимулирует воображение. На мой взгляд, физиологические обоснования подобного тезиса довольно сомнительны. Но кто знает? В сомнениях рождается истина…

– Иными словами, я попал пальцем в небо…

Валантен раскурил обе сигары, отдал одну Исидору, затем вернулся за стол и принялся с интересом наблюдать за поднимающимся к потолку облачком.

– Я бы не выразился так тривиально, однако должен признать, что ты весьма далек от истины.

– Стало быть, мы вернулись к моему первому вопросу. – Лебрак по неопытности затянулся сигарным дымом и попытался сдержать кашель. – Как вам все-таки удалось?

– Я же только что сказал тебе: простое предположение попало в цель. Следи за ходом моей мысли. Не нужно быть экспертом в медицине, чтобы знать, что мертвые не встают из могил и не заводят беседы с живыми. Спиритуализм, вошедший нынче в моду у англосаксов, – пустое баловство, не более. Значит, наш Обланов не кто иной как шарлатан, равно как и прочие его собратья по ремеслу. Сеанс, который произвел такое впечатление на нашу посетительницу, был надувательством.

– Но она ведь нас заверила, что все время наблюдала за медиумом, – наивно заметил Лебрак. – Сказала, что глаз с него не спускала.

– Верно, но ее внимание было сосредоточено не в том месте. Она смотрела под стол, а все интересное происходило на столешнице. Этот трюк используют некоторые мошенники в Америке, они придумали, как «разговорить» духов и заставить трястись стол. Их метод, более изобретательный и впечатляющий, чем банальный удар коленом снизу, действует безотказно. А нужно всего-то закрепить на поверхности столешницы маленький, согнутый под прямым углом винтик. При условии, что отверстие для него вы проделаете заранее, вставить винтик можно будет всего за несколько секунд, а в полумраке, которого от хозяев обычно требуют мнимые чародеи, ссылаясь на то, что им так, дескать, легче будет сосредоточиться, его никто не заметит. Когда участники сеанса кладут ладони на стол, лжемедиуму достаточно подцепить горизонтальную часть согнутого винтика кольцом на своем пальце. Держаться он будет крепко и, опять же, незаметно. Все остальное – не более чем актерская игра. Вы делаете вид, что пытаетесь удержать трясущийся от потусторонних ударов стол на месте, а на самом деле сами заставляете его подпрыгивать.

Лицо Исидора Лебрака расплылось в блаженной улыбке:

– Поразительно! Стало быть, когда вы спросили о перстне…

– Я всего лишь забросил рыболовный крючок наугад. Однако ответ Мелани д’Орваль позволяет сделать вывод, что я, скорее всего, не ошибся.

– А как же узоры на печатке? Каким образом вы поняли их смысл так быстро?

– Элементарная логика, Исидор. Шарлатан, претендующий на обладание сверхъестественной силой, наверняка интересуется оккультными науками, прежде всего астрологией и алхимией, которые тесно связаны между собой. Я и сам обладаю в этих областях начальными знаниями. Композиция из семи кругов, символизирующих металлы и планеты, встречается не так уж редко. К примеру, ты можешь ею полюбоваться в нескольких шагах отсюда, на портале Непорочной Девы в соборе Парижской Богоматери. Круги вытесаны на саркофаге, который изображен на среднем ярусе тимпана [18].

Исидор покачал головой – его явно впечатлили дедуктивные способности и эрудиция начальника, но при этом возник и новый вопрос.

– Кое-что ускользает от моего понимания, – сказал он. – Из нас двоих, как вы только что блистательно продемонстрировали, разоблачить мошенника Обланова лучше всего удастся именно вам. Так почему же тогда в имение д’Орвалей вы посылаете меня? Зачем вам выдумывать несуществующее дело, от которого вы якобы не можете отвлечься, вместо того чтобы спокойно пожинать лавры, чего вы несомненно заслуживаете?

На мгновение глаза Валантена потемнели, а челюсти крепко сжались. Он подумал о тайном расследовании, которое занимало в последние дни все его мысли. Естественно, помощнику он ничего об этом не рассказывал. Дело было сугубо личное, и Валантен собирался решить его по-своему, не стесняя себя официальными правилами и ограничениями. Ради достижения цели он готов был свернуть с хоженых троп и даже действовать за гранью закона. Лебрак, юноша честный и простодушный, не смог бы этого принять.

– Тебе нужно набираться опыта, Исидор, – ответил наконец инспектор. – В имении ты сможешь отточить свою наблюдательность. Вечер в обществе представителей высшего света сулит таинственные и – чем черт не шутит? – опасные события. Для тебя это будет возможность раз и навсегда заткнуть рты тем олухам, которые кричат, что ты не годишься в полицейские, мол, ни умом, ни статью не вышел. – Он сделал паузу и иронично усмехнулся. – Кроме того, сдается мне, ты не остался равнодушным к утонченному шарму мадам д’Орваль. По-моему, в роли странствующего рыцаря, спешащего на помощь к попавшей в беду прекрасной даме, ты будешь великолепен!

Лебрак покраснел до корней рыжих волос и поспешил покинуть кабинет шефа, смущенно пробормотав себе под нос слова прощания. Валантен, который только того и ждал, нарочно спровоцировав юношу, не сумел сдержать улыбку. Однако озабоченное выражение тотчас вернулось на его лицо, и он посмотрел на карманные часы. Стрелки еще не доползли до десяти утра. Он поднес «луковицу» к уху, словно хотел убедиться, что механизм работает. Мелькнула мысль, что, если в кратчайший срок ему не принесут долгожданные известия, ближайшие часы грозят обернуться мучительным испытанием.

Это опасение, увы, оправдалось.

Когда, наскоро перекусив, инспектор решился покинуть префектуру, чаша его терпения была исчерпана до дна. Чего уж тут говорить о благоразумии – он больше не мог пребывать в изматывающей неопределенности, ломая голову над тем, что могло случиться с Бордосцем и Образиной. Две ночи и один полный день Валантен постоянно гадал, почему два бандита не дают о себе знать. Определенно произошло что-то непредвиденное. И ему необходимо было выяснить, что именно. Немедленно! К черту осторожность!

Погруженный в свои мысли Валантен, не замечая других прохожих, перешел Сену по Пон-Нёф – на левый берег ему нужно было лишь для того, чтобы заскочить домой за оружием. Он занимал роскошные апартаменты в четвертом этаже буржуазного здания на улице Шерш-Миди – простому полицейскому такое жилье, разумеется, было бы не по карману, но Валантен после трагической гибели своего приемного отца, Гиацинта Верна, случившейся пять лет назад, унаследовал изрядное состояние, а разумные инвестиции на бирже обеспечили ему приличную ежегодную ренту, которая вполне могла бы избавить от необходимости зарабатывать на жизнь. Могла бы, будь на то воля Валантена. Но в полицию он пошел вовсе не ради жалованья.

В свое время молодой человек бросил научные штудии и отказался от учебы в Политехнической школе [19], чтобы заняться изучением права и добиться должности инспектора в Префектуре полиции – только потому, что хотел продолжить дело своего благодетеля. Валантен до сих пор с глубочайшим волнением вспоминал, какое он испытал потрясение, когда, разбирая бумаги покойного отца, нашел упоминание о преступнике, выслеживанию которого Гиацинт Верн посвятил свои последние годы. В тот миг целый пласт его, Валантена, собственной жизни, похороненный в глубинах памяти, внезапно и сокрушительно вырвался из небытия.

Забытый период его прошлого был связан с конкретным местом на земле. С уединенным домиком неподалеку от нищих предместий Парижа. Там был сырой погреб с толстыми стенами из песчаника, с оконцем, наглухо заколоченным досками, и массивной, обитой железом дверью. В погребе койкой служила деревянная доска, привинченная к стене, и там была клетка, врытая в земляной пол. Сваренная из толстых стальных прутьев, она была чуть больше собачьей конуры. Тесное подземелье тонуло в полумраке, пропитанном вонью перегноя и плесени. В подземелье царил затхлый могильный дух. Как в склепе. В этом месте можно было пропасть навсегда, сгинуть, раствориться в томительном ожидании и собственных страхах. Вдали от рода людского. Вдали от всего человеческого.

У того периода его прошлого было лицо. Лицо Викария – омерзительного преступника, которого отец Валантена выслеживал семь долгих лет в самых скверных кварталах Парижа. Лицо монстра, который, как людоед из страшных сказок, на своем пути оставлял мертвых детей. Лицо жестокого извращенца, того, кто оставил на сердцах Гиацинта Верна и его сына кровавый отпечаток, будто заклеймил их каленым железом, и с тех пор они оба были одержимы стремлением заглянуть в глаза Злу с большой буквы, чтобы его уничтожить.

Викарий… Его длинные белые кисти в набухших венах, будто обвитые под кожей змеями, костлявое, узкое, как лезвие ножа, лицо, блестящий лысый череп, глубоко посаженные порочные глаза до сих пор преследовали молодого инспектора в кошмарных снах. Именно для того, чтобы положить конец злодеяниям демона в сутане, Валантен и поступил на службу в полицию. И его решимость достигнуть своей цели усилилась прошлой осенью, когда он узнал, что этот негодяй еще и заказал убийство его отца, чью внезапную гибель до тех пор все считали несчастным случаем [20].

Той осенью, благодаря сведениям, раздобытым Видоком, прежним начальником Сюрте [21], Валантен оказался в двух шагах от поимки своего врага. Он проник в последнее известное убежище Викария, находившееся в загаженном переулке квартала Сен-Мерри. Но увы! Птичка в очередной раз успела упорхнуть, а в клетке остался лишь изуродованный труп очередной невинной жертвы.

После того прискорбного эпизода Викарий растворился во мраке – исчез в бедняцких кварталах Парижа, как крыса в сточной канаве. Но Валантен знал, что рано или поздно злодей высунет нос на поверхность – инстинкты и неутолимый голод хищника в конце концов заставят его потерять осторожность. Потому инспектор связался со всеми своими осведомителями и пообещал щедрое вознаграждение из личных средств тому, кто приведет к нему Викария или как-то поспособствует его задержанию. Четыре дня назад он почти поверил в успех, когда к нему явился некий субъект, называющий себя Бордосцем, и заявил, что они с напарником по прозвищу Образина знают, как поймать зверя, и сделают это своими силами. Но с тех пор от них не было ни слуху ни духу. Похоже было, что два бандита, на которых он возложил столько надежд, попросту его кинули и теперь можно не ждать от них вестей.

Очнувшись от своих размышлений, Валантен обнаружил, что он уже добрался до перекрестка Круа-Руж. Сейчас, в разгар субботнего дня, здесь было довольно оживленно – кареты знатных особ, после революции обосновавшихся в особняках богатого пригорода Сен-Жермен, едва разъехавшись на перекрестке, спешили дальше – к Марсову полю, садам Тюильри или к Елисейским Полям. Воздух полнился перестуком лошадиных подков и лязгом железных ободов на колесах экипажей. Чуть поодаль в эту какофонию вносил свою лепту точильщик, скрежетавший точильным камнем и пронзительно зазывавший клиентов. Инспектор на ходу засмотрелся, как ловко этот мастер заостряет лезвие топора, когда его вдруг окликнул знакомый голос:

– Эй, Иерусалим! Немного солнца на ваши ботинки?

Валантен обернулся в ту сторону, откуда прозвучал вопрос. Чистильщик обуви, мальчишка в криво нахлобученном на голову картузе, великоватом для него, махал инспектору рукой, и тот, сразу заулыбавшись, зашагал к нему, роясь по карманам в поисках мелких монет:

– Как твои успехи, Клоп? Еще не стал миллионером?

Валантен, человек по натуре замкнутый и осторожный, тяжело сходившийся со взрослыми людьми, не питал подобных предубеждений к детям, наоборот – ему нравилось с ними общаться, и он всегда легко находил слова, позволявшие завоевать их доверие. Этого мальчишку в обносках, бродившего со своими щетками и банками ваксы в окрестностях его жилища, он давно взял под крыло. Беспризорник лет десяти поначалу дичился, и Валантену понадобилось употребить все свое терпение, чтобы потихоньку приручить его. В итоге он нашел способ помогать пацаненку, не ущемляя его самолюбие, – нанял шустрого чистильщика в качестве осведомителя, чем тот, похоже, даже гордился.

– Ну, знаете, на те жалкие гроши, что вы мне подбрасываете, зáмок в Испании не построишь! Известное дело – все вы, буржуи, жадины!

– Так ведь зевать не надо, и глаза разуй, вот и будешь больше зарабатывать, – с притворной суровостью проворчал Валантен, – а то от иных рыб толку больше, чем от тебя, – болтают так, что не остановишь.

Мальчишка пожал плечами:

– Да что я сделаю-то? Этот ваш паршивый Викарий будто сквозь землю провалился. Зато я могу пока начистить вам ботинки так, что солнечных зайчиков гонять будете.

– В следующий раз, Клоп. – Валантен положил на ладонь мальчика монету. – У меня дела.

– Тогда удачи в фараонской работе, Иерусалим! Но не сильно там лютуйте с нашим братом мазуриком [22]. Когда господа набивают себе карманы, рядом завсегда должен быть добрый бедняк с ловкими руками, чтобы немножко облегчить ношу. Так уж повелось испокон веку!

Мальчишка заговорщически подмигнул инспектору и зашагал прочь, насвистывая. Валантен был рад, что его встретил, – бодрая трескотня отвлекла его от забот. Он быстро забежал в свои апартаменты – сменил парадную трость на ту, что являла собой грозное оружие, поскольку служила ножнами для отточенного стального клинка, и прихватил бундельревольвер Мариетта – «пистолет-перечницу» с пятью вращающимися стволами, весьма эффективный на короткой дистанции при столкновении сразу с несколькими противниками в замкнутом пространстве. Экипировавшись таким образом на все случаи жизни, он покинул квартиру, подозвал извозчика на улице Гренель и велел отвезти его к королевской церкви Марии Магдалины, еще не достроенной. Там Валантен вышел на бульвар и свернул на улицу Дюфо, которая вместе с улицей Нёв-де-Люксамбур ограничивала особый район, служивший местом встреч мужчин с определенными предпочтениями.

Сейчас, в самом начале вечера, народу здесь было мало, но с наступлением сумерек, когда тени поползут по фасадам, захватывая территорию, на означенных улицах возникнет оживление, начнется замысловатый балет, поставленный по строгим правилам. Чувственные силуэты заскользят, заколышутся, завладеют мостовыми. Стреляя глазами по сторонам, запорхают от фонаря к фонарю, словно ночные бабочки, корветы [23]в поисках клиентов. Здесь, в месте средоточия мужской проституции Парижа, и надлежало искать обоих бандитов, с которыми связался Валантен.

Инспектор остановился у скромной вывески на одном из домов. На простой, сколоченной из досок панели были неумело намалеваны корзинка с цветами и корона над ней. Заведение под названием «Корзинка принцев» во всем проявляло эту внешнюю скромность и по виду ничем не отличалось от обычных доходных домов на той же улице. В отличие от традиционных домов терпимости, контролируемых государством и обязанных держать все окна освещенными от заката до рассвета, бордели, где мужчины проводили время с мужчинами, не подчинялись никакой регламентации. Будь это притоны засекреченные, в самых грязных кварталах, или же респектабельные, вроде «Корзинки принцев», пользовавшиеся преступным попустительством, ибо туда наведывались сливки общества, считалось, что официально они не существуют. Гражданские власти предпочитали закрывать на все глаза и отрицать их реальность, а полицейские службы, даже зная местонахождение подобных заведений и ведя тайное наблюдение за ними, воздерживались от формальных рапортов на их счет.

По звону колокольчика безмолвный слуга распахнул двойные, обитые железом дверные створки и проводил Валантена в вестибюль, декорированный малиновым бархатом. Та же бархатная тишина царила во всем здании – этому способствовали мягкие ковры, тяжелые драпировки и портьеры, за которыми скрывалось множество внутренних дверей. Представившись и назвав свою должность в полиции, Валантен последовал за слугой через анфиладу небольших салонов, пустых еще в этот час. Статуи эфебов в каждом из них, импозантные хрустальные люстры, пьянящие ароматы цветов, которые были там повсюду, обилие зеркал, отражавших все это в бесконечном головокружительном мизанабиме [24], вызвали у инспектора приступ тошноты. Как и лицемерно-слащавая улыбочка хозяина – усача с глазками-угольками, облаченного в шелковый домашний сюртук.

Еще будучи инспектором службы надзора за нравами, Валантен пару раз сталкивался с этим гражданином, в официальных бумагах проходившим как Жоашен Ферран, но завсегдатаям «Корзинки принцев» он был известен под прозвищем Крутобедрая Тата. И Валантену этот гражданин не нравился. Во время разговоров со скользким как угорь, лукавым и уклончивым Ферраном у него всегда возникало впечатление, что он держит в руках переполненный ночной горшок.

В этот раз Тата вел себя не менее гнусно и на вопросы отвечал через губу. Знает ли он, где найти Бордосца и Образину? Нет, он не имеет об этом ни малейшего понятия. Не является ли Образина одним из его сотрудников? Действительно, означенный субъект служит здесь подсобным рабочим и заодно присматривает за порядком, чтобы какие-нибудь скандалисты не испортили репутацию заведения, однако вот уже два дня, как он не появлялся на рабочем месте и даже не потрудился предоставить объяснения. Часто ли означенный субъект себе такое позволяет? Еще чего не хватало! Персонал «Корзинки принцев» проходит тщательный отбор, к сотрудникам предъявляются строжайшие требования, и, если этот увалень не явится на службу в ближайшее время, Крутобедрая Тата сочтет себя вправе вышвырнуть его манатки за дверь. Стало быть, Образина живет здесь же, при заведении? Можно ли в таком случае осмотреть его комнату?

Последние два вопроса Феррана разозлили, его лицо сделалось непроницаемым, а напускная елейная вежливость дала сбой.

– Даже не мечтайте, – отрезал он. – Если только у вас нет официального разрешения на обыск в этом доме. А я сомневаюсь, что оно у вас есть, – всем известно, что вы более не числитесь в службе надзора за нравами. Забота о безупречной репутации нашего заведения не позволяет мне предоставлять первому встречному возможность бродить тут, где ему вздумается.

При обычных обстоятельствах Валантен не спустил бы Феррану столь презрительного тона – он терпеть не мог подонков, которые слишком много о себе мнят. Однако сейчас молодой человек позволил отвести себя к выходу без возражений. Короткого визита хватило, чтобы подтвердились его наихудшие опасения. Дело определенно приняло скверный оборот, Бордосец с Образиной совершили ошибку и поплатились за нее. Судьба обоих бандитов его ничуть не волновала, но исчезновение этих двоих могло означать только одно – что поганый Зверь ускользнул от него в очередной раз.

И от этой мысли у Валантена на душе кошки скребли.

Глава 4,
в которой речь идет о женщинах и женских чаяниях

На следующий день, будь у него возможность, Валантен с самого утра начал бы расследовать таинственное исчезновение Бордосца и Образины. Однако он уже пообещал посвятить всю первую половину воскресенья Аглаэ Марсо.

После того как вместе они прошли через опасные испытания и Валантен приоткрыл хорошенькой актрисе тайну своего прошлого – прошлого ребенка, пережившего насилие [25], – их отношения приняли двусмысленную форму любви-дружбы, когда каждый, из страха оттолкнуть другого, боялся совершить шаг, который можно было бы истолковать как слишком явную попытку сближения. Девушка продолжала играть в театре мадам Саки на бульваре Преступлений [26]– благодаря своим талантам она блистала в кровавых мелодрамах, пользовавшихся большой популярностью. Валантен регулярно бывал на ее спектаклях, аплодировал от души, а после вел Аглаэ ужинать в лучшие рестораны столицы. Этим их общение и ограничивалось, несмотря на очевидное взаимное влечение. Оба старались избегать интимных моментов, и оба надеялись, что время потихоньку само рассеет чувство неловкости, которое – как опять же казалось каждому из них – другой должен испытывать в его или ее присутствии.

Аглаэ особенно боялась торопить события, чтобы случайно не обидеть Валантена и не разрушить тот образ, который он позволил ей увидеть одним глазком, – образ обольстительного мужчины, кому она могла бы отдать свое сердце, если бы он был способен полюбить; образ человека с украденным детством, пребывающего во власти внутренних демонов, терзаемого гневом и виной, умеющего быть жестоким, но также ранимого, готового отдать свою жизнь ради победы над злом и защиты слабых. Девушка не знала, найдет ли он когда-нибудь успокоение, но хотела бы оставаться рядом с ним, когда и если это случится. Возможно, тогда ей удастся убедить его, что она – единственная, кто сможет ему помочь окончательно исцелиться от ран.

Она очень настаивала, чтобы в это воскресенье Валантен сходил с ней на улицу Тэбу, где состоится выступление ораторов, объявивших себя наследниками сенсимонизма [27]. Инспектор особого энтузиазма не выказывал с самого начала. Планы Аглаэ казались ему слишком скучными для погожего весеннего утра, и он считал, что лучше уж совершить речную прогулку до Отея, чтобы погулять там на природе и полюбоваться сельскими пейзажами. Но Аглаэ стояла на своем. Она хотела познакомить его с новыми подругами: «Это удивительные женщины! Вот увидите! Я уверена, вас тоже увлекут их идеи – они хотят возродить дух эпохи Просвещения и ведут борьбу за освобождение женщин от цепей, в которые их заковало общество!»

Когда Валантен утром заехал за девушкой, он как будто бы и не заметил, что она принарядилась специально для него. А между тем Аглаэ была в новеньком платье, заказанном у модной портнихи, которая согласилась взять гонорар контрамарками в театр для себя и своего кавалера. По снятым с актрисы меркам платье было идеально сшито из легкой набивной ткани, с окантовкой выреза линоном – тонким батистом, – и выгодно подчеркивало восхитительные округлости ее фигуры. Свои роскошные темные волосы она собрала в пучок, оставив завитые на английский манер локоны на висках.

Однако Валантен, к величайшей досаде юной актрисы, не догадался сделать ей ни единого комплимента, хуже того – посоветовал прикрыть обнаженные плечи крепдешиновой шалью, поскольку утро выдалось прохладным.

Когда он подавал ей руку, чтобы помочь сесть в фиакр, Аглаэ уже не могла сдерживать обиду и выразила ее в иносказательной форме:

– Знаете что, мой добрый друг? Пора бы вам уже обзавестись женщиной, которая будет о вас заботиться, иначе скоро вы превратитесь в закоренелого холостяка из тех, с кем никто не хочет общаться, потому что одиночество делает их ужасными растяпами, которые дальше собственного носа ничего не видят.

– Забавно, что вы об этом заговорили, – отозвался Валантен, словно и не заметив недовольного тона спутницы. – Я как раз недавно решил нанять служанку, чтобы занималась всякими домашними делами.

– Служанку? Вы серьезно? – с некоторой холодностью взглянула на него Аглаэ.

– Ну конечно! Надо было озаботиться этим раньше. Мне нужно, чтобы кто-нибудь стирал белье, делал уборку и заставлял меня худо-бедно соблюдать режим питания. В общем, я обратился в бюро по найму прислуги, и уже завтра утром мне должны прислать кандидаток. Очень рассчитываю, что вы согласитесь помочь мне с выбором. Честно признаться, я не имею ни малейшего понятия, какие вопросы следует задавать и каких критериев придерживаться, чтобы определить идеальную домработницу.

Аглаэ издала глубокий вздох – полуразочарованно, полусмиренно:

– Что ж, если только этим я могу вас порадовать…

– Дорогая моя! Не просто порадовать – вы тем самым снимете с моих плеч тяжелое бремя! В настоящее время у меня голова занята совсем другим, и нет возможности отвлекаться на домашние хлопоты. – Словно для того, чтобы подтвердить это заявление, Валантен погрузился в свои мысли и до конца поездки не произнес больше ни слова.

Аглаэ поглядывала на него краешком глаза. Она не могла не заметить озабоченную морщинку, появившуюся у молодого человека на лбу, и то, что его зеленые глаза приняли стальной оттенок, обычно свидетельствовавший у него о сильных переживаниях.

Когда кучер высадил их на улице Тэбу, зал, где должно было состояться выступление сенсимонистов, уже заполнился слушателями. Публика являла собой смешение разных социальных слоев – рабочие в блузах соседствовали с буржуа в рединготах, – но главной особенностью было изрядное количество женщин, пришедших поодиночке или небольшими компаниями послушать правильные речи. Аглаэ, взяв Валантена за руку, потащила его за собой в эту пеструю, бодро гомонящую толпу с целью пробиться поближе к помосту, на котором сидели ораторы. Она указала ему на мужчину лет тридцати пяти – тот как раз заканчивал экзальтированную речь, стоя за трибуной.

– Это Проспер Анфантен, верховный отец сенсимонистского движения! [28]– с сияющими от возбуждения глазами шепнула юная актриса. – Какая жалость, что мы прибыли только к концу его выступления! Он человек выдающегося ума!

Валантен, неприятно задетый ее восторженным тоном, присмотрелся к докладчику более внимательно. Проспер Анфантен и правда был не лишен обаяния – высокий, статный, интеллигентного вида, с красивыми волнистыми волосами. Но инспектору совсем не понравился его горячечный взор [29].

Опасаясь обидеть спутницу, он, однако, позволил себе замечание лишь по поводу курьезных облачений ораторов:

– Какие у них занятные балахоны! Такое впечатление, что там собрались безумные банкиры, которых упаковали в смирительные рубашки, чтобы они не спалили деньги своих клиентов.

Все мужчины на подиуме действительно были в одинаковых серых блузах без пуговиц, надетых поверх приличных выходных костюмов. Аглаэ, опьяненная атмосферой зала, пояснила дрожащим от избытка чувств голосом:

– С тех пор как движение, благодаря Анфантену, обрело религиозную наполненность, все его последователи носят такие блузы, которые застегиваются на спине. Это символ братства и способ напомнить, что каждый из них зависит от ближнего своего.

– Оригинальная находка, должен заметить. Однако, согласитесь, это несколько непрактично.

Аглаэ, захваченная происходящим на подиуме, не обратила внимания на иронию в голосе Валантена и указала на миниатюрную женщину, которая только что подошла к трибуне:

– А вот и Клэр Демар! Я привела вас сюда главным образом для того, чтобы вы послушали именно ее! Она… она просто необыкновенная! По силе убеждения с ней никто не сравнится. Впрочем, вы сейчас сами увидите, как она умеет воодушевлять толпу.

Валантен не смог скрыть сомнения. В отличие от Анфантена новая докладчица особого впечатления не производила – хрупкая брюнетка лет тридцати с правильными, но суровыми чертами лица. Она тоже в первую очередь привлекала взгляд эксцентричностью своего наряда, каковой состоял из красного берета, юбки того же цвета, широкого кожаного пояса-портупеи, перекрещенного впереди, и такой же серой блузы, как у ее соратников-мужчин, с той разницей, что у Клэр Демар была крупными буквами вышита на ней фамилия. Пока все выглядело так, как будто несколько актеров в костюмах комедийных персонажей сбежали из бродячего театра в разгар спектакля. Впрочем, инспектор не стал делать выводы на основе первого впечатления. Его опытный взгляд быстро распознал в докладчице женщину беспримерно решительную. Весь ее облик, начиная с пламенного взора, выдавал характер чрезвычайно страстный.

И как только с трибуны зазвучали ее первые слова, Валантен получил тому подтверждение. Речь Демар была резкой, корявой, отрывистой, но в голосе было столько искренней убежденности, что она немедленно завладела вниманием аудитории. Глухой гомон, до того волнами прокатывавшийся по залу, почти сразу стих, а все взгляды устремились к миниатюрной брюнетке, словно притянутые магнитом.

– Я хочу говорить с народом. Слышите меня? С народом! Это означает, что я обращаюсь как к мужчинам, так и к женщинам, ибо в порядке вещей забывать всякое упоминание о женщинах, когда речь идет о народе, забывать о женщинах, при том что они составляют бóльшую часть народа, служат народу, опекают его в детстве и в старости, ублажают и питают в пору зрелости, бурнокипящей или стылой [30].

Из всех присутствовавших в то утро в зале на улице Тэбу Валантен был самым рассеянным слушателем Клэр Демар. Его внимание неумолимо отвлекалось на Аглаэ, которая стояла рядом и, в отличие от него, не упускала ни слова из зажигательной речи своей вдохновительницы. Актриса трепетала всем телом в унисон ораторше, а на самых громокипящих пассажах невольно крепче сжимала локоть спутника со всем пылом. Валантен был немало озадачен зачарованным восхищением, которое читалось в ее глазах цвета золотистого каштана. Он уже видел у нее этот завороженный взгляд несколько месяцев назад, когда Аглаэ спасала его от полиции, устроившей на него облаву по ложному обвинению в преступлении, и отлично знал, что если на лице этой девушки появляется такое выражение, значит, она готова на самые отчаянные, безумные поступки.

Тем временем Клэр Демар продолжала выступление, постепенно повышая голос:

– Социальный индивид – это не мужчина как таковой и не женщина как таковая. Социальный индивид – это мужчина и женщина. Но мы остаемся в рабстве у мужчин, являясь их матерями, сестрами, супругами, и более не желаем быть для них смиренными служанками.

Валантен ненадолго отвлекся от наблюдения за Аглаэ, чтобы взглянуть на подиум. Он заметил, что некоторые мужчины из окружения Анфантена морщатся на самых смелых словах ораторши. В рядах слушателей тоже кое-где слышался шепот неодобрения, заглушаемый, однако, аплодисментами и возгласами поддержки со стороны женского большинства.

Клэр Демар, равнодушная к реакции аудитории, чеканила речь с той же убежденностью и жаром, приближаясь к кульминации:

– Противникам тиранической эксплуатации женщин в угоду мужчинам следует помнить, что истинные республиканцы – те, кто не желает ущемления в правах ни единого члена общества. Необходимым, неотъемлемым, священным условием должно стать участие женщин в учреждении любых законов. Необходимым и священным должно быть требование рассматривать их принадлежность к слабому полу не как препятствие к законодательной деятельности, а как напоминание о том, что любой закон, касающийся женщин и принятый одними мужчинами, окажется тяжким и губительным бременем для их плеч.

Аглаэ даже подпрыгнула от избытка чувств, неистово захлопав в ладоши. Она в буквальном смысле не могла устоять на месте.

– Говорила же я вам, что Клэр просто необыкновенная! – выпалила юная актриса, повернувшись к Валантену; лицо ее разрумянилось от ликования. – Идемте! Я вас с ней познакомлю. Ну же, скорее!

Не дав спутнику времени возразить, она схватила его за руку и увлекла за собой к лестнице, ведущей на помост. Возле ступенек Клэр Демар уже принимала жаркие похвалы от двух своих поклонниц. Одна из них была блондинка, вторая – брюнетка; объединяли девушек одежда простых работниц и крайне юный возраст. Валантен дал бы обеим не больше двадцати на вид. Светловолосая, заметив пробиравшуюся к ним сквозь толпу пару, широко заулыбалась.

– Кого я вижу! – воскликнула она, бесцеремонно их разглядывая. – Ты тоже была на выступлениях, Аглаэ! А красавчик у тебя на буксире – наверное, тот самый сказочный Валантен, о котором ты уже несколько недель болтаешь без умолку, все уши нам прожужжала. Как чудесно! Ведь мы про него до сих пор только слышали и ни разу не видали, уже даже начали подозревать, что ты его выдумала!

Аглаэ представила всех друг другу. Бойкую блондинку звали Мари-Рен Гендорф, и она работала белошвейкой неподалеку от площади Руаяль. Ее приятельница Дезире Вере, более сдержанная и чуть постарше на вид, трудилась портнихой в ателье на равнине Иври. Обе недавно приняли решение присоединиться к борьбе, которую Клэр Демар, покорившая их своей харизмой, вела за эмансипацию женщин. Бывали они периодически и в доме Анфантена на улице Монтиньи – в штаб-квартире сенсимонистов, где лидеры движения создали небольшую коммуну, чей уклад жизни поистине бросал вызов буржуазной морали той эпохи. Это место было похоже на открытый всем ветрам улей, где разнообразные идеи циркулировали не менее вольготно, чем его обитатели. Инспектор вспомнил, что еще в те времена, когда он работал в службе надзора за нравами, ему попадались рапорты, в которых упоминались многочисленные жалобы соседей, и враждебность их вызывали не столько вольные мысли учеников Анфантена, сколько их вольные нравы.

Мятежный дух привлекал Валантена в Аглаэ не в меньшей степени, чем ее очаровательная внешность, тем не менее ему не понравилась новость о том, что актриса тоже успела несколько раз побывать на улице Монтиньи. Впрочем, именно там она и познакомилась с тремя женщинами, две из которых – юные Мари-Рен и Дезире – стали, по ее же словам, для нее самыми близкими подругами.

– Мы рассчитываем на повсеместное распространение сенсимонизма, чтобы вызволить женщин из домашнего рабства, – пояснила актриса своему спутнику, поглядывая при этом на Клэр Демар, будто искала ее одобрения.

– Когда удастся привлечь к нашему делу достаточное количество умов, – подхватила Мари-Рен с еще большим воодушевлением, – мы добьемся преобразования семейного уклада, возвращения разводов, равенства для обоих супругов и обоих родителей, а также прáва для женщин получать образование, соответствующее их умственным способностям.

– Но и этого всего будет недостаточно, – холодно вмешалась в разговор Клэр Демар. – Наша высшая цель – добиться гражданского и политического равенства с мужчинами. Мы станем требовать для женщин допуска к свободным профессиям, а также возможности для представительниц нашего пола, называемого слабым, участвовать в судах присяжных и политических собраниях наравне с теми, кто причисляет себя к сильному полу.

Валантен не мог не признать, что огненная энергия, исходившая от этой хрупкой особы в красном берете, произвела впечатление и на него самого. Тем не менее огонек ревности, не дававший инспектору покоя с начала этого собрания, и свойственное ему неприятие любой пропаганды, заставили его бросить Клэр Демар вызов.

– Стало быть, путь к цели вам предстоит неблизкий, – усмехнулся он. – По крайней мере, если судить по августейшему ареопагу, захватившему власть на этих подмостках. Я там вижу сплошь бороды да бакенбарды, брюки да штиблеты, а юбок что-то не наблюдается…

Клэр Демар устремила пронзительный взгляд полыхающих огнем глаз на красивое лицо Валантена – у него тотчас возникло неприятное ощущение, что она читает его, как открытую книгу, и уже догадалась об истинной причине прозвучавшего сарказма.

– А что вы хотите? – пожала плечами Клэр. – Мужчины склонны побаиваться умных женщин. Мы им категорически не нравимся. Впрочем, большинство женщин нас тоже недолюбливают.

– Да что вы? Отчего же?

– И те и другие в глубине души опасаются, что общественный уклад, который их вполне устраивает, может пошатнуться. Столетия патриархата превратили каждого мужчину в потенциального тирана, а многих женщин – в покорных рабынь. – Произнося последние слова, она смерила взглядом Аглаэ, затем резко положила конец беседе: – А теперь прошу меня извинить, сегодня вечером я должна участвовать еще в одном собрании, и мне нужно набросать план выступления.

Мари-Рен и Дезире, словно по тайному сигналу, тоже удалились, оставив Аглаэ и ее спутника одних.

Актриса подступила к Валантену, пунцовая от стыда.

– Что за муха вас укусила?! – выпалила она, испепелив молодого человека взглядом. – Я представила вам самую потрясающую женщину во всем Париже, а вы не нашли ничего лучше, как попросту обидеть ее самым непозволительным образом!

– Я всего лишь констатировал факт…

– Не разыгрывайте из себя святую невинность! Вы хотели дискредитировать этих чудесных женщин в моих глазах и не придумали ничего лучше! Не знаю, что такое с вами творится последние несколько дней, но вы, похоже, прямо-таки находите удовольствие в том, чтобы быть неприятным!

В глубине души Валантен знал, что Аглаэ права. Ей так хотелось познакомить его со своими новыми подругами, а он все испортил глупейшим образом. И, рассердившись на себя за эту оплошность, молодой человек прибег к единственному средству, находившемуся в его распоряжении, чтобы избежать дальнейших упреков. Валантен решил поделиться с девушкой секретом, который до сих пор ревностно хранил при себе:

– Он вернулся.

По тому, как внезапно изменилось ее лицо, и по взметнувшейся ладони, прикрывшей рот, инспектор понял, что уточнений не требуется. Аглаэ и так всё поняла. Гнев мгновенно уступил место страху в ее глазах.

– Он? Вы хотите сказать… Викарий?

Глава 5
Опасности на улице

После полудня Валантен проводил Аглаэ до ее дома, предварительно постаравшись хоть немного успокоить – без особого успеха, надо сказать. Затем он отправился на остров Сите, к набережной Марше-Нёф. Там, в трущобах, среди замызганных домишек с меблированными комнатами, находилось самое отвратительное место столицы – парижский морг. Сюда привозили все неопознанные трупы, найденные на улицах и выловленные в Сене.

Даже если шанс найти там Образину и Бордосца был ничтожно мал, им стоило воспользоваться. Так что инспектор провел больше часа в помещении, провонявшем карболкой и гниющей плотью, изучая собранную за два предыдущих дня жатву. Служители морга лениво, без особого рвения, подвозили к нему одну разболтанную громыхающую каталку за другой. И всё безрезультатно, увы. Останки, которые ему предъявляли, не соответствовали приметам искомых бандитов.

На обратном пути Валантен пытался привести мысли в порядок. Пять дней назад пресловутый Бордосец явился на улицу Иерусалима. До него, мол, дошли слухи о щедром вознаграждении, обещанном инспектором за поимку Викария, и так уж вышло, что Зверь вылез из берлоги, а он, Бордосец, дескать, знает, как устроить ему ловушку. Валантен был наслышан о репутации этой сомнительной личности. Бордосец слыл редкостным мерзавцем, но наживу чуял безотказно, и в том, что он сделает свою работу, чтобы получить деньги, можно было не сомневаться. В итоге Валантен решил ему довериться. Когда же инспектор попытался выяснить подробности и выразил сомнение, что Бордосец способен в одиночку потягаться с Викарием, ушлый тип замкнулся в себе, словно устрица захлопнула раковину. Выудить хоть что-то о том, как именно он намерен заманить добычу в сеть, из него не удалось. Чтобы успокоить полицейского, он лишь соизволил сказать, что будет действовать не один, а возьмет в подручные Образину.

Через два дня Валантен получил условный сигнал. В целях конспирации передача пойманного Зверя должна была состояться глубокой ночью, и не в Префектуре полиции, а в доме Валантена на улице Шерш-Миди. Да только вот инспектор всю ночь прождал напрасно – к нему никто не пришел. И тот факт, что с тех пор Образина не появлялся в «Корзинке принцев», наводил, к сожалению, на мысль, что случилось худшее. Два бандита, должно быть, недооценили противника и поплатились за это жизнью. С тех пор Валантена более всего занимал вопрос: каким образом выследить Викария теперь, когда он будет вести себя еще осторожнее, чем раньше? Впервые с того дня, как началась эта охота, молодого человека стал преследовать страх поражения. Победа была ему совершенно необходима, ибо покарать он собирался не только собственного мучителя, но и убийцу своего обожаемого приемного отца.

Когда Валантен проходил мимо церкви Сен-Жермен, его отвлекло от мрачных мыслей необычное оживление, царившее на улицах. Люди собирались группами возле подворотен, что-то обсуждали, спорили с удрученным или растерянным видом. Женщины высовывались из окон, криками зазывая домой своих отпрысков. На площади Сен-Сюльпис мимо инспектора по направлению к Палате пэров рысцой пробежал вооруженный отряд Национальной гвардии. Атмосфера была так наэлектризована, что, казалось, малейшей искры будет достаточно, чтобы народ устроил манифестацию, а то и сразу мятеж.

Валантена обогнала бегом компания молодых людей, и он успел ухватить одного за рукав. Незнакомец со щербатым от оспы лицом – студент, судя по внешнему виду, – выругался и смерил его враждебным взглядом.

– Спокойно, приятель, – велел Валантен, сунув ему под нос бляху инспектора полиции. – Пара вопросов, и я тебя отпущу. Что за суета тут творится?

– Народу опять хотят заткнуть рот! Вот что творится! А если уж даже вы, полиция, не в курсе, это доказывает, что новым властям наплевать на общественные институты!

Парня переполняли эмоции – он говорил заикаясь, брызгал слюной и никак не мог отдышаться. Валантен нетерпеливо встряхнул его за плечо:

– Ты о чем? Что, черт возьми, происходит? Объясняй нормально, олух.

– Король только что заставил уйти в отставку премьер-министра Лаффита и поручил Казимиру Перье сформировать новое правительство. У нас во второй раз пытаются отобрать достижения Июльской революции. Нельзя им это позволить!

Валантен, не ожидавший такой новости, отпустил студента, и тот помчался догонять товарищей. Банкир Жак Лаффит олицетворял собой все движение преобразований, он был сторонником социальных и экономических реформ, а также поддержки народов Европы в их борьбе за независимость. Коллега Лаффита, Казимир Перье, в отличие от него, был консерватором, лидером партии противодействия, провозглашавшей возвращение к порядку, к политике умиротворения в Европе и сохранению равновесия, установленного после падения наполеоновской империи. Из слов студента, которого Валантен расспросил, было ясно, что такая замена главы правительства свидетельствует о решительном отречении Луи-Филиппа от республиканских идеалов. Это усилит тех оппозиционеров, которые давно кричат, что новый король французов допустил Лаффита к власти лишь для того, чтобы поскорее его дискредитировать. В лучшем случае отставка премьер-министра приведет к беспорядкам на улицах Парижа, в худшем – обернется восстанием, если либералам удастся поднять народ на борьбу. Но лично для Валантена это прежде всего означало, что грядет новый период нестабильности, который затруднит проведение расследований. А если во главе полиции опять сменится префект, само существование Бюро темных дел в очередной раз может оказаться под угрозой.

Молодой инспектор озабоченно ускорил шаг, с трудом прокладывая себе дорогу в толпе недовольных, которые всё прибывали. Гомон на улицах нарастал. До ушей Валантена то здесь, то там долетали слова, не предвещавшие ничего хорошего: «измена», «тиран», «манифестация», «баррикады»…

Вернувшись в свои апартаменты, он помедлил в прихожей, раздумывая, не велит ли ему долг полицейского немедленно отправиться в префектуру. Но кое-что его сдерживало – внутренняя убежденность в том, что это не его борьба и что он ничего не выиграет, если очертя голову ринется навстречу наступающей эпохе смуты. Подождать и посмотреть, какой оборот примут события в ближайшие часы, представлялось более разумным решением.

А пока надо было чем-то занять время. Валантен подошел к книжному шкафу в своей библиотеке, наклонил стоявший среди других изданий томик «Опытов» Монтеня – и вся секция полок со скрипом повернулась, открыв проход в потайную комнату. Там, в этом убежище, Валантен часто искал покоя и отдохновения, когда его одолевали приступы меланхолии. На стенах висели два портрета – Гиацинта Верна и его жены Клариссы, которая умерла совсем молодой от первых родов. Валантен ее не знал. В этой комнате без окон инспектор хранил свое прошлое – вещи из того периода его жизни, когда он мечтал поступить в Политехническую школу и начать карьеру ученого под руководством профессора Пеллетье [31], большого друга его приемного отца.

Взгляд Валантена скользил по этим свидетелям времени, утраченного навсегда: на полках хранились гербарии, коллекции насекомых и минералов, прозрачные банки с формалином, в котором плавали причудливые желеобразные сгустки, вызывающие неприятный холодок. Там же был представлен и весь богатый инструментарий химика – кюветы, медные реторты, стеклянные змеевики, перегонные кубы и пробирки.

Валантен отказался от своего желания заниматься наукой, но порой ему случалось проводить здесь разные эксперименты, если того требовали расследования. Токсикология и химия стали ценными союзницами в борьбе с преступностью. Кроме того, манипуляции с тиглями и колбами были отличным способом расслабиться и очистить разум от навязчивых мыслей. Работая в этой домашней лаборатории, Валантен забывал обо всем остальном, на время внешний мир переставал для него существовать.

Сейчас молодой человек сел за длинный деревянный стол, изъеденный кислотами и реактивами, и установил металлический сосуд в водяную баню. Его друг Видок изобрел бумагу, которую якобы невозможно подделать, и недавно попросил подвергнуть ее серии научных тестов, чтобы проверить свойства. Валантен рассчитывал, что химические опыты, если выполнить их по всем правилам, займут у него добрых два часа, а именно такая передышка и нужна была, чтобы обрести подобие душевного покоя.

Кропотливая работа, напоминавшая о беспечных годах жизни, отлично выполнила свою роль – когда инспектор отложил наконец инструменты и реактивы, он чувствовал себя гораздо лучше. Теперь надо было набросать Видоку короткий ответ и подтвердить свое изначальное положительное мнение о его изобретении. Смекалки этому прохвосту решительно было не занимать. Бывший преступник Видок много раз совершал побеги из каторжных тюрем Бреста и Тулона, был замечен властями еще при Империи [32]и работал на них сначала как шпик, потом как глава особой полицейской бригады Сюрте. Эта новая служба безопасности и сыска творила чудеса – туда набирали исключительно бывших уголовников, которые с легкостью проникали в преступную среду и совершали беспримерное количество арестов. Видок, получивший помилование от Людовика XVIII, вскоре стал жертвой «оздоровления» полиции, а попросту чисток в рядах служителей порядка. Ему вынесли скупую благодарность в 1822 году и выставили вон, но он сумел удержаться на плаву, открыв небольшую бумажную фабрику и наняв нескольких «литературных негров» для сочинения мемуаров от его имени, которые были успешно изданы. Мемуары – скорее их можно было назвать биографическим романом – имели громкий успех. Валантену не нравились грязные методы и вульгарные манеры Видока, но безмерно восхищала его способность всегда падать на четыре лапы. Как будто у этого канальи было, как у кошки, девять жизней. Кроме того, бывший каторжник сохранил обширные связи и в преступном мире, и в различных подразделениях полиции, так что представлял собой бесценный источник информации.

Когда Валантен покинул наконец свою потайную комнату, библиотека была залита золотистым закатным светом. Каминные часы из бронзы и драгоценного дерева прозвонили шесть. Инспектор выглянул в окно разведать обстановку – к его великому облегчению, дневная ажитация на улицах вроде бы стихла. Люди разрозненными небольшими группами еще бродили по тротуарам, но никто уже не демонстрировал открыто ни злости, ни враждебности. Похоже, горожане попросту вышли из домов узнать новости. Ни выстрелов, ни шума разъяренной толпы не было слышно даже издалека. Должно быть, недовольные уже разошлись по домам. Париж словно затаил дыхание в ожидании первых решений нового правительства.

Если бы Валантен оглядел улицу повнимательнее, он, вероятно, все-таки заметил бы опасность. Она приняла форму высокой темной человеческой фигуры, затаившейся в подворотне на другой стороне мостовой. У этого человека было костлявое и узкое, как лезвие ножа, лицо, лысый череп и недобрый взгляд, устремленный в точности на окна квартиры молодого инспектора. Да-да, если бы Валантен получше вгляделся в сгущавшиеся сумерки, его наверняка поразило бы жестокое выражение этих маленьких, поблескивающих во мраке глаз, и кровь заледенела бы у него в жилах.

Ибо эти глаза до сих пор каждую ночь преследовали Валантена в кошмарных снах. Эти глаза принадлежали абсолютному Злу. А Зло носило прозвище…

Викарий.

Глава 6
Эжени

– Вы сможете получить ответ через несколько дней в бюро по найму. Нам еще нужно побеседовать с другими соискательницами, – с такими словами Аглаэ проводила к выходу молодую бретонку с обветренным лицом и обширной грудью. Едва дверь кабинета закрылась, актриса повернулась к Валантену: – Ну? Что вы думаете об этой?

– Право же, не знаю, что сказать, – развел он руками. – По-моему, она справится. По крайней мере у нее, в отличие от первой кандидатки, уже есть опыт работы в домах…

– Ну вот что! Хорошо, что вы попросили меня помочь. Вы внимательно прочитали ее рекомендательные письма? Раньше эту женщину нанимали только как кормилицу и няньку. Так что ответ очевиден, если, конечно, вы не желаете есть жидкую кашку на завтрак, обед и ужин…

Сегодня утром, когда молодой человек проснулся, первым делом его посетили две страшные мысли. Сначала возникло опасение, что за ночь волнения в городе могли усилиться и на улицах уже начались вооруженные стычки, но оно быстро рассеялось: достаточно было выйти из дому и убедиться, что в городе царит обычная для начала недели суета, не больше и не меньше. Описав круг по кварталу, Валантен, однако, отметил для себя усиленные наряды городовых и гвардейцев на крупных перекрестках. Второй страх касался Аглаэ и ее отношения к нему. Валантен до сих пор злился на себя за то, как повел себя в зале для собраний на улице Тэбу. Просто ему очень не понравилось тогда, что Аглаэ близко общается с Анфантеном и его учениками, которые исповедуют свободную любовь. Это нелепое чувство ревности заставило его вести себя вызывающе и произносить слова, о которых он быстро пожалел. Но что еще хуже, чувство вины оттого, что он обидел девушку, было настолько острым, что он тотчас бросил ей в лицо имя Викария, не придумав ничего лучшего в качестве отвлекающего маневра. Бросил, не подумав о том, какой ужас это у нее вызовет. В итоге лекарство оказалось страшнее недуга.

Тем не менее, когда актриса в назначенный час позвонила в дверь его квартиры, во всем ее облике не было и намека на переживания по поводу вчерашнего. Аглаэ выглядела как обычно, а в выражении ее лица было что-то бунтарское – вернулось то самое дерзкое выражение, которое столь очаровало Валантена при их первой встрече. На самом деле девушка еще не оправилась от новости о Викарии, которой ее вчера огорошил инспектор, но решила не подавать виду, чтобы не обременять еще и собственными тревогами того, кого она любила, не осмеливаясь ему в этом признаться. Если Валантен готовится к новой битве с давним врагом и со своими демонами из прошлого, ему не нужны лишние переживания по поводу подруги – она должна запрятать свои страхи подальше и делать все для того, чтобы поддержать любимого мужчину в его борьбе.

Что касается самого Валантена, тот и не подозревал, что творится в хорошенькой голове. Он лишь испытал облегчение оттого, что их вчерашняя размолвка, похоже, забыта, а значит, можно положиться на помощь Аглаэ в собеседованиях с полудюжиной кандидаток на должность домработницы, терпеливо ждавших в гостиной.

– Позвать следующую? – спросила Аглаэ, весело наблюдая за Валантеном, которого ее слова о молодой бретонке явно повергли в смущение.

Встрепенувшись, он взмахнул рукой в знак согласия:

– Если вы считаете, что это необходимо, я всецело положусь на ваше мнение. Однако боюсь, что такими темпами мы и до полудня не управимся.

Аглаэ пожала плечами, мысленно вздохнув: «Типично мужское отношение! Как будто выбрать себе домашнюю прислугу – дело не важнее, чем купить пару перчаток или новую шляпу!»

Она пересекла прихожую и остановилась на пороге гостиной, где Валантен заблаговременно расставил дополнительные стулья для соискательниц. Однако ее ждал сюрприз: вместо шести потенциальных служанок, чинно сидевших рядком еще десять минут назад, в комнате осталась всего одна: дородная женщина лет шестидесяти, в чесучовом платье, которое, казалось, настолько ей мало, что вот-вот затрещит по швам. Тонкие губы женщины нисколько не соответствовали прочим чертам ее лица и внешности в целом, ибо у нее были щеки хомяка, накопившего достаточно запасов, чтобы пережить целую зиму, широкий, приплюснутый нос, круглые плечи и полные руки. Седые, похожие на паклю волосы были закручены в какое-то невероятное нагромождение пучков и «улиток» из кос, так что прическа напоминала гигантский торт, порожденный фантазией нетрезвого кондитера. Зато маленькие глазки толстухи, хоть и были красными, и как будто даже на мокром месте, смотрели настороженно и внимательно, выдавая живой ум, который с первого взгляда в ней трудно было угадать.

– Вот это да! – удивилась Аглаэ. – А куда подевались остальные?

Единственная кандидатка на пост домработницы прервала свое деликатное занятие – вышивание, помогавшее ей скрасить время, – окинула гостиную шустрым взглядом и с напускным простодушием улыбнулась Аглаэ:

– Право слово, по-моему, и так все понятно. Они ушли.

Голос у нее был не менее странный, чем внешность: гнусавый и при этом писклявый, слишком тоненький для особы таких габаритов.

– Ушли? – еще больше удивилась Аглаэ. – Как это – ушли? Почему?

– Коли уж вы настаиваете на объяснении, они решили, что им не нужна эта должность.

– Все? Как такое возможно?

Пожилая женщина с грацией мастодонта встала со стула, в результате чего Аглаэ обнаружила, что у нее не только вес немалый, но и рост соответствующий. Дама неспешно и с превеликим спокойствием сложила канву, моточки ниток и иголку в стоявшую у ее ног плетеную корзинку, затем выпрямилась с тяжким вздохом и закусила нижнюю губу, как маленькая девочка, которую поймали на шалости.

– Я бы покривила душой, если бы сказала, что мне об этом ничего не известно, – игриво сообщила она. – И хотя моя покойная, увы и ах, матушка взрастила меня в священном страхе перед всякой ложью, я считаю, что при нынешних суровых временах, когда так трудно найти приличное место работы, не грех приврать чуток ради дела. И уж поверьте, я это осуждаю всей душой, однако даже мудрость народная гласит, что порой цель оправдывает средства. В общем и целом, одним словом, без экивоков, это я убедила их смотать удочки.

На мгновение Аглаэ показалось, что она неправильно расслышала. Ее собеседница поникла головой, потупила взор и всем своим видом являла воплощение раскаяния, которое совсем не вязалось с ее обликом бонвиванши. Все это было настолько гротескно и удивительно, что Аглаэ некоторое время не знала, что делать – рассердиться или расхохотаться. Она молчала несколько секунд, показавшихся ей вечностью, а потом все же решила выяснить побольше:

– Но как же, черт возьми, вам удалось их всех выпроводить?

В глубоко посаженных глазках мастодонта затеплился лукавый огонек. Толстуха всплеснула руками, отчего ее телеса, туго обтянутые чесучой, заколыхались.

– В бюро по найму мне сообщили, что домашняя прислуга требуется молодому господину из высшего общества, да еще и холостяку. Так что, увидав тут целую толпу непуганых мамзелек лет этак двадцати, не более, набежавших раньше меня, я заявила себе, что мои шансы получить эту работу могут сравниться разве что с шансами когда-либо увидеть женщин-врачей или женщин-адвокатов. Если, конечно, я не обращу свои недостатки в преимущество.

– Как же это?

– Я скроила удрученную мину и сказала этим свистулькам, что, должно быть, времена и правда настали ужасные для простого народа и все они впали в крайнюю нужду, раз уж пришли искать заработка здесь, учитывая, что наниматель – известный потаскун и лезет под юбку каждой девчонке, которая переступает его порог. Уж мне-то, сказала я им, к счастью, уже можно не опасаться, что он меня обрюхатит, в отличие от двух последних его служанок, которым он заделал детишек и выставил за дверь без зазрения совести. Едва услышав это, мамзельки недолго думая повскакивали все как одна и были таковы. Смею вас заверить, я этим не горжусь. Наоборот, мне кажется весьма прискорбным, что честнейшим женщинам, вроде меня, приходится идти на подобные хитрости только для того, чтобы получить возможность работать и не сдохнуть с голоду на улице!

Аглаэ слушала и ушам своим не верила – не каждый день доводится встречать столь самонадеянных особ. И в то же время девушка невольно прониклась симпатией к этой незнакомке с характером не менее своеобычным, чем ее внешность. А уж намек на то, что общество отказывает женщинам в доступе к некоторым мужским профессиям, просто не мог ей не понравиться.

– Как вас зовут? – спросила Аглаэ.

Толстуха изобразила некое подобие реверанса.

– Меня зовут Эжени Пупар. Мадемуазель Пупар, – сочла она необходимым уточнить, вскинув подбородок, будто носила титул старой девы даже с некоторой гордостью и ухарством. Затем добавила скромно: – Но все мои прежние наниматели имели обыкновение обращаться ко мне просто Эжени.

– Что ж, Эжени, – сделав ей знак следовать за собой, сказала Аглаэ, – думаю, я не слишком потороплю события, если уже сейчас заверю вас, что эта должность – ваша. Только одна маленькая рекомендация: впредь постарайтесь воздержаться от каких бы то ни было хитростей и обманов. Ваш новый наниматель, месье Верн, служит в Префектуре полиции. Правда для него священна, он предан ей душой и телом. Вместо того чтобы задирать юбки кому бы то ни было, месье Верн посвятил себя поискам истины с тем же самоотречением, с каким иные посвящают себя своим возлюбленным.

Гладкое лицо толстухи расплылось в лукавой улыбке.

– Спасибо за совет. Постараюсь об этом не забывать. Впрочем, от своей покойной, увы и ах, матушки я усвоила, что хорошая кухарка способна привязать к себе мужчину покрепче, чем иная любовница, а уж управляться с кастрюльками я умею как никто, скажу без ложной скромности. Ваш месье Верн будет в восторге от моей стряпни, в этом я уверена так же твердо, как и в том, что меня зовут Эжени!

Глава 7
Грозный Гронден

Впоследствии, когда инспектор Верн будет мысленно восстанавливать ход событий, чтобы определить точный момент, положивший начало всему кошмару, цепочка умозаключений неумолимо приведет его к понедельнику 14 марта. А между тем начало того дня сулило только хорошее: Аглаэ не держала на него зла за вчерашнее поведение на улице Тэбу, даже помогла нанять идеальную домработницу, лучшую из лучших, в лице фантасмагорической, феерической, раблезианской Эжени Пупар, каковая, едва ей было предложено приступить к работе, соорудила для них обоих роскошный завтрак. Чудо расчудесное это было, одним словом! В результате Валантен, усадив Аглаэ в фиакр, отправился пешком в префектуру сытый, довольный и повеселевший.

В небе с самого утра копились облака, и всю дорогу инспектора сопровождал мелкий весенний дождик, не лишенный даже приятности – легкая, как вуаль, водяная взвесь висела в воздухе, наполняя его ароматами загородных просторов. На набережных Сены, правда, запах цветущих лип был слегка подпорчен размокшим конским навозом, но так или иначе атмосфера в самом центре столицы была по-провинциальному благостной, а приступ мятежной лихорадки, охватившей парижан накануне вечером, казался теперь далеким воспоминанием.

На улице Иерусалима, во владениях Префектуры полиции, напротив, царила необычная для этих мест ажитация. В кабинетах шли бурные дискуссии, в коридорах сотрудники собирались тесными компаниями. Нетрудно было догадаться, что все строят предположения по поводу того, какие последствия для работы полицейских служб возымеют новые преобразования в правительстве. Некоторые даже заключали пари, через сколько дней снимут префекта Вивьена. Ведь он, в конце концов, был уже пятым из правоведов и государственных советников, занимавших этот пост со дня восшествия на престол Луи-Филиппа восемью месяцами раньше, и все указывало на то, что чехарда чиновников не остановится.

В кабинете под самой крышей щуплый Исидор Лебрак дожидался начальника с плохо скрываемым нетерпением. Но его душевное волнение было связано вовсе не с последними политическими пертурбациями. Молодому человеку чрезвычайно польстило, что ему доверено расследование дела д’Орвалей, потому все воскресенье он провел, собирая сведения о главных действующих лицах этой истории, и сейчас умирал от желания поделиться с Валантеном плодами своих изысканий. Инспектор, по правде сказать, уже и думать забыл об их субботней посетительнице, но сделал вид, что слушает очень внимательно, чтобы не охладить расследовательский пыл подчиненного.

– Проще всего было разузнать о самих д’Орвалях, – начал Исидор, поглядывая в свои записи. – Этот род мелкопоместных аристократов ведет происхождение из Берри. Дворянство мантии [33]было получено ими при Людовике Пятнадцатом. Фердинанду д’Орвалю сорок шесть лет. Репутация безупречна. Унаследовал отцовское состояние, обретенное благодаря торговле мукой. У означенного Фердинанда было две мукомольни под Буржем и особняк в Париже, в пригороде Сен-Жермен, но он все продал осенью тысяча восемьсот двадцать седьмого года после смерти первой жены по имени Гортензия. Насколько я понял, она была его дальней родственницей.

– Причина смерти?

– Последствия перенесенной предыдущей зимой пневмонии, от которой она так и не оправилась. Став вдовцом, глубоко скорбевший Фердинанд д’Орваль удалился от дел и уединился в унаследованном от матери имении «Буковая роща» в Сен-Клу. Вчера я туда наведался. Местные жители, согласившиеся со мной побеседовать, сказали, что в ту пору на несчастного было страшно смотреть: бедный месье д’Орваль, раздавленный горем, жил только ради единственной дочери, Бланш, которая была лучиком солнца, согревавшим его истерзанное сердце… до тех пор пока не появилась новая мадам д’Орваль.

– Та самая прелестная дама, которая удостоила нас позавчера визитом? Думаю, не ошибусь, если скажу, что и тебя она не оставила равнодушным. – Валантен нарочно подразнил помощника, да еще и заговорщически подмигнул, мысленно усмехнувшись при виде румянца на его щеках.

– Да, речь именно о ней, – кивнул Исидор, перекладывая свои бумажки, чтобы скрыть смущение. – Мелани д’Орваль, урожденная Пассегрен, появилась на свет двадцать восемь лет назад в Анжере. Ее дед разбогател на работорговле с Америками и имел долю в одной африканской фактории, но семья все потеряла во времена революции. Перебравшись в Париж, Мелани поступила в услужение к будущему мужу вскоре после того, как он переехал в «Буковую рощу». Фердинанд д’Орваль нанял ее в качестве гувернантки и компаньонки для дочери. Девочке тогда было четырнадцать, и отец, должно быть, понимал, что не вправе обречь ее на жизнь затворницы, в которой есть только воспоминания о ее покойной матери.

– Однако присутствие женщины в доме пошло на пользу не только Бланш. Обаяние Мелани, судя по всему, не замедлило возыметь благотворное воздействие и на безутешного вдовца. Право слово, я вполне могу его понять.

– Все так и было. Через год после переезда в Сен-Клу Мелани стала новой мадам д’Орваль. Соседи говорят, что это была идеальная пара, несмотря на разницу в возрасте. А Бланш, судя по всему, была рада, что отец снова обрел счастье. С мачехой она быстро сдружилась, и новый статус Мелани ничего не изменил в их отношениях. Казалось бы, в семье все наладилось, они уже собирались вернуться обратно в Париж. Но внезапная смерть девушки в сентябре прошлого года снова повергла Фердинанда д’Орваля в пучину скорби.

Валантен задумчиво покивал и, взяв со стола перо, принялся вертеть его в руках.

– Мелани д’Орваль сказала, что у Бланш случились два судорожных припадка, – напомнил он. – Ты смог выяснить что-нибудь о ее недуге?

– Их семейный доктор живет в Севре. Сначала он хотел назначить мне встречу на неделе у себя в медицинском кабинете между консультациями, однако в ответ на мои заверения, что много времени я у него не отниму, согласился принять меня у себя дома. Он хорошо знает д’Орвалей. Его батюшка пользовал еще отца и деда Фердинанда. Насколько я понял, этот врач переживает как личное и профессиональное поражение внезапную смерть Бланш. На основании симптомов, которые наблюдались у девушки во время первого приступа, притом что не было никаких оснований подозревать у нее какой-либо тяжелый недуг, он сделал вывод, что у Бланш случился приступ падучей [34]. По его словам, случаи неожиданного проявления этой болезни в отроческом возрасте не так уж редки. Еще он сказал, что безвременная смерть дочери пагубным образом сказалась на состоянии духа Фердинанда д’Орваля.

Инспектор невольно вспомнил, в какое беспросветное уныние повергли его самого две потери, случившиеся одна за другой – сначала погиб приемный отец, а вслед за ним умерла Эрнестина, служанка Гиацинта Верна, опекавшая Валантена с двенадцати лет.

– Что ж, это совершенно не удивительно, – проговорил он, выпустив из рук перо. – В течение двух лет лишиться двух самых дорогих людей – такое может сразить и самого сильного человека.

Исидор покивал:

– Врач считает, что без поддержки и самоотверженной любви молодой супруги Фердинанд д’Орваль, вероятно, не пережил бы новую утрату и уже покинул бы этот мир.

Валантен встрепенулся, прогоняя из головы гнетущие образы своего прошлого, встал со стула и прошелся до приоткрытого окна-фрамуги, скудно освещавшего помещение. По замшелому стеклу струился дождь, и на стенах качались зеленоватые тени. Сегодня больше, чем когда-либо, кабинет Бюро темных дел был похож на запущенный аквариум.

– Итак, резюмируем, – сказал инспектор, устремив взгляд в потолок. – Те сведения, которые ты добыл, полностью подтверждают рассказ, услышанный нами от Мелани д’Орваль. Собственно, я бы удивился, будь оно иначе. А что насчет Павла Обланова? Тебе удалось узнать что-нибудь интересное об этом так называемом медиуме?

Юный Лебрак смущенно наморщил нос и нервно взъерошил рыжую шевелюру, и без того пребывавшую в беспорядке.

– Тут мне понадобится побольше времени, шеф. Но кое-что я все-таки выяснил: во всей Префектуре полиции нет ни одного досье на эту фамилию. Чтобы найти его место проживания, придется обойти все постоялые дворы и меблированные комнаты в городе. Иными словами, мы будем искать иголку в стоге сена.

– Весьма вероятно, что это не настоящее его имя. Мелани д’Орваль дала понять, что сомневается в славянском происхождении медиума. Наверное, лучше будет осторожно проследить за ним, когда он покинет «Буковую рощу» после очередного визита туда, если мы хотим выяснить его адрес.

Это замечание Валантена, похоже, воодушевило Исидора – его глаза азартно заблестели.

– Стало быть, вы тоже обратили внимание, что она назвала Обланова мнимым славянином? Я вспомнил об этом, когда гулял по Сен-Клу, – там мне на ум пришло одно соображение. Дело в том, что большинство людей, решающих обзавестись фальшивым именем, как правило, предпочитают сохранять старые инициалы – это уменьшает риск запутаться.

– Очень дельное соображение, – похвалил Валантен, которому забавно было наблюдать, как бывший письмоводитель превращается в заправского сыщика.

– И еще я сказал себе, – воодушевленно продолжил Исидор, – что, если наш шельмец и правда мошенник, он должен был какое-то время наблюдать за будущей жертвой, прежде чем вступить с ней в контакт. Поэтому я отправился на почтовую станцию в Сен-Клу и просмотрел списки пассажиров дорожных рыдванов из Парижа.

– И ты нашел там что-то любопытное?

– Представьте себе, некий Пьер Оврар, обозначивший себя как «бродячий артист», в течение месяца после смерти дочери Фердинанда д’Орваля посетил Сен-Клу четыре раза, а в последний раз даже оплатил проживание на постоялом дворе станции за трое суток.

Приятно удивленный такой инициативностью юного сотрудника, Валантен уже собирался горячо поздравить его с успехами, но не успел. В коридоре загрохотали тяжелые шаги, и дверь кабинета резко распахнулась – створка не замедлила выразить протест грохотом от жестокого удара о стену.

Столь грубое и несвоевременное вторжение учинил некий дородный красномордый субъект. Густые бакенбарды, похожие на две здоровенные котлеты, обрамляли лицо в красных прожилках, и в отсутствие шеи казалось, что они стоят прямо у него на могучих плечах. На субъекте был измятый редингот, из-под которого торчал туго натянутый жилет в пятнах сомнительного вида, а пуговицы на означенном жилете грозили разлететься при первой же возможности под давлением выдающегося чрева.

– Что за новости, Верн?! – негодующе возопил носитель бакенбардовых котлет. – С какой стати вы суете нос на мою делянку? Вы кем себя возомнили?! Что за самоуправство?! В этом учреждении свои правила, и я намерен вам их напомнить, если у вас память дырявая!

Под напором этого урагана слов и шквала воздушных потоков, поднятого новоприбывшим, Исидор Лебрак попятился и как будто даже съежился – было ясно, что, если бы он сейчас мог провалиться сквозь пол, охотно так и поступил бы. Валантен, сжалившись над молодым помощником, сделал знак, что он может удалиться. Что касается самого инспектора, его это агрессивное вторжение и проявление враждебности со стороны визитера ничуть не смутили.

– Комиссар Гронден! – воскликнул Валантен с широкой улыбкой, раскинув руки так, будто предлагал дружеские объятия. – Желаю доброго здравия! Что за великая нужда заставила вашу августейшую особу взобраться в наш скромный чертог, а вернее сказать, на чердак?

Гронден возглавлял Второе бюро Первого отделения префектуры – проще говоря, службу надзора за нравами. Валантен с первого своего дня в полиции работал под его началом чуть больше года. Этого времени ему хватило, чтобы составить о своем шефе весьма неблагоприятное мнение. Гронден был заурядным чиновником, помыкал нижестоящими и бессовестно обогащался за счет большинства из тех, за кем ему надлежало надзирать. Взятки от многочисленных сутенеров и хозяек домов терпимости обеспечивали комиссару изрядный годовой доход. На улице Иерусалима все про это знали, но удивительное дело – пока префектов увольняли одного за другим, непотопляемый Гронден оставался на посту во главе своего подразделения.

– Бюро темных дел, пф-ф! Курам на смех! – презрительно бросил комиссар, не менее презрительно оглядевшись. – Бюро ничегонеделания, вот что это такое. Берегитесь, Верн! Даже если вы какое-то время пребывали в фаворе у высшего руководства, это не убережет вас от расплаты.

Валантен, у которого фальшивая улыбка не сходила с лица, уселся на свое место за столом, непринужденно откинувшись на спинку стула, прислоненную к стене. Когда он снова заговорил, его голос звучал беспечно и ровно, будто коллега заглянул к нему с визитом вежливости.

– Не яритесь попусту, комиссар. Лучше скажите, какие именно у вас ко мне претензии.

Сбитый с толку этим явным спокойствием хозяина кабинета, Гронден тоже понизил тон беседы, но гневный румянец по-прежнему пылал на его грубоватом лице.

– Не разыгрывайте святую невинность, вы и сами всё знаете. Вы ворвались в «Корзинку принцев» и угрожали ее владельцу, месье Жоашену Феррану. Совершенно недопустимо так себя вести в одном из достойнейших заведений города! Кроме того, оно находится в моей юрисдикции, и у вас нет полномочий проводить там разыскные мероприятия.

– В вашей юрисдикции? – переспросил Валантен. – Вы, вероятно, хотели сказать, под вашим покровительством? А что такое? Крутобедрая Тата приходил сморкаться в вашу жилетку?

Обвинение в мздоимстве не прозвучало напрямую, но активно подразумевалось, и Гронден чуть не задохнулся от негодования.

– Я… я вам не позволю, Верн! Прекратите гнусные инсинуации! Вы об этом еще пожалеете! Я найду способ с вами поквитаться, зарубите себе на носу!

– Ой, боюсь. Аж мурашки по коже. – Валантен сделал вид, что собирается задрать рукав, чтобы это проиллюстрировать.

Гронден скривил рот в неприятной усмешке.

– Зря вы так со мной, Верн. До меня дошли слухи, что вы завели знакомство с некой молодой актриской, у которой, в свою очередь, скажем так… несколько сомнительные связи. Говорят, она часто бывает в одном доме на улице Монтиньи, где шайка вольнодумцев живет коммуной, и нравы там весьма далеки от того, что одобряет общественная мораль. Если вы продолжите совать свой нос куда не следует, мне придется попросить своих инспекторов заняться означенной особой поплотнее. Ведь для того, чтобы окончательно испортить ей репутацию, много усилий не понадобится…

По мышцам на левой щеке Валантена пробежала едва заметная судорога, его лицо посуровело, глаза сузились, и цвет их сменился с зеленого на серый. Эта ледяная ярость охватывала его всякий раз, когда он сталкивался с абсолютным Злом в любых его проявлениях, и распространялась по телу волной все разъедающей кислоты до нервных окончаний. Кулаки сжались сами собой так, что побелели костяшки пальцев. И когда он наконец заговорил, в голосе слышались металлические отзвуки, отчего ответ казался страшнее, чем грубое рычание его собеседника.

– Я категорически не советую вам, Гронден, к ней приближаться. И если вы сию же минуту не покинете мой кабинет, я спущу вас с лестницы таким пинком под зад, что вы будете лететь до первого этажа.

Комиссар вздрогнул, будто получил оплеуху, и невольно отшатнулся, поднеся ладонь к лицу.

– Вы… вы не посмеете!

– Уверены? – процедил Валантен сквозь зубы, опершись обеими руками на столешницу и привстав на стуле. – Если вы настаиваете, я немедленно докажу вам свои намерения.

Гронден, убедившись в решимости противника, сдался. Прорычав под нос что-то неразборчивое, он пятился до самой двери, не спуская глаз с Валантена, словно боялся, что тот воспользуется малейшей возможностью, чтобы наброситься на него. Выругавшись напоследок у порога, толстяк без дальнейших разговоров вывалился всей тушей за порог и был таков.

Через пару секунд в кабинет заглянул Исидор Лебрак – вид у него был довольный и одновременно удивленный.

– Вот это да! Как вы с ним справились, месье? Я только что чуть не столкнулся с комиссаром Гронденом у лестницы – он улепетывал, как перепуганный кролик. Можно подумать, ему явился дьявол во плоти!

– Возможно, впервые в жизни у Грондена случился проблеск разума, – сказал Валантен, чувствуя, как вскипевшая от ярости кровь потихоньку остывает. – Тебе что-то нужно?

Рыжий юноша качнул головой:

– Комиссар полицейского участка двенадцатого округа прислал к нам своего сержанта, и, поскольку вы были заняты с месье Гронденом, я принял у него сообщение. Они нашли два изувеченных трупа в Саду растений [35].

– Два трупа, говоришь? И какое это имеет к нам отношение?

Исидор замялся, выдержал паузу и поскреб в затылке, прежде чем ответить:

– Возможно, вы были знакомы с жертвами. Известно только, что в кармане у одного трупа лежало запечатанное письмо на ваше имя.

Глава 8
Послание Валантену

День уже клонился к вечеру, когда Валантен в сопровождении верного Лебрака приехал в Сад растений. Это место инспектору было хорошо знакомо с тех времен, когда он постигал премудрости химии экстрактивных веществ под руководством профессора Пеллетье. Тогда он прилежно наведывался в ботанический сад, изучая многочисленные образцы тропической флоры в теплицах, устроенных там еще Вайяном и Бюффоном [36]. И он до сих пор помнил свое восторженное изумление, когда ему впервые открыли доступ к знаменитому Восточному гербарию, хранящемуся в библиотеке Музея естествознания. В ту пору Валантен, страстно увлеченный научным прогрессом, был буквально заворожен этой работой Турнефора [37], медика и ботаника Людовика XIV, описавшего более 1400 видов лекарственных растений.

Но сейчас Валантен был от всего этого уже очень далек. И когда он с помощником подходил к решетчатой ограде на площади Валюбера, мысли его были заняты только двумя трупами и адресованным ему таинственным письмом. Обоих полицейских встретили на входе в сад двое мужчин, разительно отличавшихся друг от друга. Первый был не кем иным, как Жоржем Кювье, анатомом, занимавшим пост директора Музея естествознания. Невысокий, субтильный ученый, которому в ту пору было за шестьдесят, носил узкий сюртук с высоким воротником и двойным рядом пуговиц. Вид у него был потрясенный и растерянный. Он то и дело нервно проводил рукой по пышным седым волосам, завитым на старомодный манер, а его глаза навыкате пребывали в постоянном движении за толстыми стеклами лорнета, отчего казалось, что в глазницах перекатываются бильярдные шары. Чуть поодаль от него держался молчаливый великан в фартуке, какие носят садовники. Кювье представил его как работника зверинца, отвечающего за хищников, не назвав имени.

– Чудовищное происшествие, совершенно чудовищное, – то и дело повторял субтильный директор, когда вел за собой полицейских к ближайшим строениям. – Право слово, чудовищное. Ничего подобного в истории зверинца раньше не было, хвала Господу.

Четверо мужчин прошли мимо здания, где содержались дикие животные, обогнули ротонду и приблизились к медвежьим ямам. Там у хижины-землянки с соломенной крышей их ждали комиссар полицейского участка двенадцатого округа и несколько его сержантов. Комиссар был в высоком цилиндре, из тех, что называют «печными трубами», в уставном сером рединготе и с напомаженными усами. Спасаясь от холода и сырости, главный страж порядка пританцовывал на месте и похлопывал себя по предплечьям. Звали его то ли Кола, то ли Колен. Он заявил, что не собирался беспокоить молодого коллегу по пустякам, но ему показали письмо, найденное на одном из трупов, и он счел за лучшее отправить к инспектору Верну своего человека. Затем, не оставив Валантену времени задать ни единого вопроса, комиссар во всех подробностях изложил свое мнение о случившемся, высокомерничая, пыжась и всячески выказывая превосходство профессионала, который оказался здесь первым и уже узнал все, что можно было узнать.

По предварительным данным, жертвы проникли на территорию ботанического сада тайно. По всей видимости, это произошло в ночь с четверга на пятницу, поскольку на следующее утро сторож обнаружил, что висячий замок на воротах Константина взломан. Мотивы вторжения, как и личности преступников, остаются неизвестными. Не ясно также, что заставило их совершить столь безумную глупость – залезть в яму к медведям. Но так или иначе, все закончилось бойней.

– Зрелище совершенно чудовищное, – счел необходимым в очередной раз подчеркнуть Кювье неприятно плаксивым голосом.

Валантен воспользовался вмешательством директора музея, чтобы положить конец разглагольствованиям Кола или Колена, и успел вставить вопрос, где находятся найденные останки.

Комиссар презрительно указал подбородком на хижину с соломенной крышей:

– Вон в той землянке служители хранят инвентарь, там мы и положили носилки. Я жду, когда сад закроют для публики на ночь, чтобы их вынести. Мало ли что. Лучше не рисковать, а то кто-нибудь непременно грохнется в обморок или ударится в панику.

– А письмо? Могу я на него взглянуть? – сухо осведомился инспектор, нетерпеливо протянув руку.

Комиссар полез за пазуху, порылся пару секунд во внутреннем кармане редингота, извлек означенное письмо и не без некоторых колебаний протянул инспектору. Это оказался обычный лист бумаги, сложенный и запечатанный черным воском. На печати был выдавлен крест. Внутри лежал какой-то твердый предмет – Валантен прощупал его сквозь бумагу и подумал, что это маленький ключ. После этого он перевернул послание. Несмотря на сгущавшиеся в саду тени, инспектор различил на другой стороне свое имя, аккуратно выведенное пером. Почерк был не лишен изящества, но ему не знаком.

С тех пор как комиссар участка упомянул в своем рассказе ночь с четверга на пятницу, Валантена не покидало дурное предчувствие, которое лишь усиливалось от общей нервозности, овладевшей им. Он сунул письмо в карман и решительным шагом двинулся к хижине. Исидор Лебрак и высокий тип в фартуке последовали за ним, тогда как Кола-Колен остался на месте, рядом с Кювье, явно обиженный тем, что его профессиональные качества не оценили по достоинству.

Внутри хижина-землянка была скудно освещена двумя фонарями с побуревшими от пламени внутри стеклами. Густой, почти удушающий смрад заполнял все помещение. На грубо обтесанных досках пола лежали две пары носилок, прикрытые простынями.

Валантен, взяв фонарь, присел на корточки рядом с носилками, окинул взглядом проступающие под простынями очертания тел и приподнял край полотна на ближайшем. Лебрак, наклонившийся было у него над плечом, чтобы лучше видеть, зажал рот рукой, бросился к дверному проему, и его вырвало. То, что лежало там, под простыней в страшных бурых пятнах, нельзя было назвать трупом. То, что там лежало, ничем не напоминало человека. Это была груда окровавленных кусков мяса и наполовину обглоданных костей, среди которых кое-где виднелись лоскуты кожи и клочья волос, да обрывки кишок перламутрово поблескивали сквозь прорехи в одежде.

Сдержав рвотный позыв, Валантен откинул простыню на других носилках, открыв точно такую же отвратительную картину, с той лишь разницей, что второе тело принадлежало настоящему великану – оно было в два раза длиннее того, что находилось рядом. И голова у второго пострадала меньше. Валантен поднес поближе фонарь – и сразу понял, с кем имеет дело. Лицо казалось темным и как будто смазанным, как краска на холсте, из-за глубоких царапин от медвежьих когтей и запекшейся крови. Видны были только очертания челюсти, форма лба и основание свернутого набок носа. Однако сомнений у инспектора не возникло. Перед ним лежал бандит по прозвищу Образина.

– Где именно их нашли? – спросил Валантен человека в фартуке, выпрямляясь.

Служитель зверинца указал на открытый люк в полу:

– Это ход в самую большую из наших медвежьих ям. Медведи гуляют по ней, а живут в специально обустроенной пещере. Мы чистим тут все раз в неделю. Сегодня была моя смена, и я нашел трупы.

Валантен видел, что Лебрак уже пришел в себя, но все же посоветовал ему выйти на воздух, подышать, после чего последовал за служителем, который спускался в люк. Лестница с неровными ступенями уходила глубоко в землю, и свет фонарей заставлял тревожно колыхаться тени на земляных стенках. Здесь к трупному зловонию примешивался звериный дух. И теперь Валантену сделалось совсем нехорошо. Каждый раз, когда он оказывался в замкнутом пространстве под землей, у него начиналось сильное головокружение, воспоминания о мучениях, которым он подвергался много лет назад в погребе Викария, лавиной вырывались из памяти. Вот и теперь в приступе невыносимого ужаса у него сдавило горло, и внезапно оказалось, что он не может нормально дышать. Пришлось остановиться, прислониться спиной к стене и развязать галстук.

Высокий служитель в фартуке неправильно понял причину его слабости.

– Да не бойтесь, – решил он успокоить инспектора, – медведей уже перевели в другую яму. Директор говорит, завтра придется забить их насмерть. Жалость-то какая! Звери у нас славные, месье, и совсем они не агрессивные, если знать, как с ними общаться.

– Как же вы тогда объясните, что они разорвали в клочья тех двух бедолаг? – поинтересовался Валантен, оттягивая пальцем воротник рубашки.

Служитель пожал плечами с некоторой обреченностью:

– Так не надо было в яму-то лезть ни с того ни с сего. Это же все равно что голову в пасть ко льву совать.

– Разве хижина не запирается на ключ? Так было бы проще избежать несчастных случаев.

– Люк запирается, так что посетители сада вниз попасть не могут. Но при всем моем уважении, месье, эта бойня не была несчастным случаем.

– Что вы имеете в виду? – нахмурился Валантен.

– Честное слово, я уже пытался это объяснить вашему сослуживцу наверху. Тому, у которого усы за метр воняют помадой с ладаном. Но он, похоже, решил, что я просто хочу отвертеться от ответственности. В общем, он не захотел меня слушать, хотя, конечно, может, это я сам виноват, что не сумел ему правильно все растолковать, вы уж отметьте у себя, пожалуйста.

– Давайте, дружище, рассказывайте уже. Почему вы считаете, что это не мог быть несчастный случай?

– Потому что те бедолаги, которых вы видели там, наверху, они той ночью в парк притащились не вдвоем. С ними был еще по меньшей мере один шутник.

– Что навело вас на эту мысль?

– Видите дверь в низу лестницы? Она закрывается на висячий замок. И я нашел ее запертой, когда спустился сюда, чтобы вычистить яму. А поскольку те двое, которыми поужинали мои мишки, не могли сами навесить замок с этой стороны, значит, с ними был кто-то третий. Хотите знать мое мнение? По мне, так это был дурацкий розыгрыш, который вышел им боком.

Валантен задумчиво покивал. От комментариев он, однако, воздержался и начал подниматься по ступенькам обратно в хижину.

– Вы что, не хотите взглянуть на яму и пещеру медведей?

– В этом уже нет необходимости. Вы сказали мне все, что я хотел знать.

В хижине Валантен поставил фонарь на стол, оказавшийся там единственным предметом мебели, перевернул пустое ведро и уселся на него, как на табуретку. Затем он достал из кармана таинственное письмо, найденное на трупе, и развернул его. Как он и подозревал, внутри лежал латунный ключик. Послание было не слишком длинное – всего два-три десятка строк. И от первых же слов кровь заледенела у Валантена в жилах.

Дорогое мое дитя, я давно уж отчаялся тебя найти. А между тем сил на поиски я не жалел! После твоего побега я мир вверх дном перевернул ради воссоединения с тобой. Увы, тщетно… Ты исчез, будто ангелом вернулся на Небеса. Однако же смириться и забыть тебя я не мог. Как же мне тебя не хватало все эти годы! Годы, прошедшие в бегах и для меня самого, заставившие научиться скрываться. Ибо неведомо откуда появился человек, начавший на меня неутомимую охоту. Он преследовал меня без передышки, и мне понадобилось употребить все силы своего разума и воображения не только на то, чтобы от него ускользать, но и чтобы выяснить, кто он такой. Впрочем, кому, как не тебе, знать, что кладезь терпения и решимости, потребных для достижения цели, у меня неисчерпаем. В конце концов я узнал его имя – Гиацинт Верн. Нашел, где он живет, изучил его привычки. За врагом всегда нужно какое-то время следовать в его тени, перед тем как нанести удар.

Я так и сделал!
Но на место Гиацинта Верна пришел другой. Его сын. Сначала я не понимал причину столь неистового упорства, им проявляемого. Не понимал до тех пор, пока не взглянул тебе в глаза. Ибо, несмотря на столько минувших и потерянных лет, я узнал тебя мгновенно. Стало быть, и ты меня тоже не забыл. Я оставил в тебе столь глубокий след, что мы навсегда связаны вне времени и пространства, и у тебя не было иного выбора, как в свой черед начать меня искать. Не волнуйся, дитя мое, скоро мы будем вместе. Но разумеется, ты не можешь не понимать, что я не вправе закрыть глаза на твои проступки – на непростительное бегство и на то, что ты натравил на меня этих двух паршивых псов. Придется мне тебя за это наказать.
Ибо кого любишь, того и наказывать дóлжно. А уж Господу ведомо, сколь велика и горяча моя любовь к тебе!
До скорой встречи, дитя мое.
Викарий

Глава 9
Силовое вторжение

Удар опрокинул человека на паркет. Пока он приходил в себя, Валантен просунул руку в смотровое окошко, открыл дверной засов изнутри, ворвался в «Корзинку принцев» и встряхнул его за шиворот.

– Не люблю просить дважды, – процедил инспектор сквозь зубы, – но тебе повезло. Нынче вечером я сделаю для тебя исключение. Немедленно отведи меня в комнату, где жил Образина, будь так любезен!

Портье борделя на улице Дюфо застонал, вытирая тыльной стороной ладони разбитый рот – набалдашник трости выбил ему два резца, из нижней губы текла кровь.

Письмо от Викария повергло Валантена в омут смятения, он словно оказался в черном туннеле, где плясали языки всепоглощающего пламени, качались страшные тени и скалились призраки из его прошлого. На выходе из Сада растений инспектор расстался с помощником, уклонившись от ответов на его вопросы о содержимом послания: «Ничего существенного, Исидор! Всего лишь записка от моего осведомителя, который просит защиты от заподозривших что-то бандитов. Это позволит нам установить личность одной из жертв, но не более того. Сейчас мне нужно будет составить рапорт, а ты пока сосредоточься на деле д’Орвалей и продолжай собирать информацию – найди все, что можно, на Обланова-Оврара».

Юный Лебрак не обратил внимания на отсутствующий взгляд шефа, на его окаменевшее лицо и просто откланялся, пожелав ему спокойной ночи. А Валантен все с тем же застывшим лицом поблагодарил его кивком, прекрасно зная, что этой ночью не сможет сомкнуть глаза ни на мгновение.

Его нервы натянулись до предела, разум мутился от осознания страшной угрозы, таившейся в письме Викария. Ему казалось, что этот жалкий листок бумаги с черной восковой печатью, лежащий во внутреннем кармане редингота, жжет грудь огнем. Встряхнувшись, инспектор зашагал во тьму в поисках фиакра. Подобру-поздорову или иначе, но Крутобедрой Тате придется допустить его к вещам покойного Образины…

– Вставай и показывай дорогу!

Минуту назад портье не хотел пускать его в «Корзинку принцев», а точнее, пребывал в замешательстве, не зная, прогнать или уступить. Валантен не стал тратить время на долгие объяснения. Слепая ярость, охватывавшая его всякий раз, когда кто-то чинил препятствия на его пути к отправлению правосудия, лишала инспектора всяких угрызений совести, которые неизбежно возникли бы у него при обычных обстоятельствах. Поэтому он нанес удар изо всех сил, не заботясь о причиненном ущербе. И теперь его жертва валялась на полу с покалеченной нижней частью лица.

– Не мо… не могу, – жалобно простонал портье. – Хозяин… хозяин мне не простит. Это… это он приказал вас не пускать.

Валантен наклонился и без лишних слов выкрутил ему руку, заставляя встать.

– Ну и к чему тебя привело послушание? Теперь, если не хочешь, чтобы я переломал тебе все кости, в твоих интересах будет выполнять мои приказы, а не его.

Задыхаясь и охая, портье побрел в глубь здания впереди Валантена, который держал его за кисть вывернутой за спину руки. Таким образом они пересекли затянутый малиновым бархатом вестибюль и углубились в анфиладу салонов первого этажа, осиянных приглушенным светом. В эти первые ночные часы лупанарий уже заполнился посетителями. На обитых шелками диванах, обнявшись, распивали шампанское парочки, многочисленные «заклёпки» [38]флиртовали с респектабельными господами в ожидании, когда освободится комната и можно будет увести клиента на второй этаж.

Внезапное бесцеремонное вторжение Валантена и его проводника стало громом среди ясного неба в этом тихом заведении, гордившемся своей репутацией, построенной на соблюдении конфиденциальности и хорошем вкусе. При виде залитого кровью лица портье многие клиенты растревоженно закудахтали, а некоторые завизжали и в панике устремились к выходу. Двое-трое менее пугливых завсегдатаев Крутобедрой Таты сделали вид, что готовы прийти на помощь плененному портье и освободить его. Но к действию никто перейти не решился – бешеного взгляда Валантена и трости с тяжелым набалдашником у него в руке хватило, чтобы они передумали.

Молодой полицейский был полон решимости не покидать борделя, пока не получит то, что ему нужно. Так что хватку на вывернутой кисти портье он не ослабил и толкнул его по направлению к лестнице, внимательно наблюдая при этом за окружающими, чтобы вовремя отреагировать на любую угрозу.

На втором этаже декор был еще более помпезным и недвусмысленным. В многочисленных зеркалах, размещенных со знанием дела, отражались расписной потолок с развратными сценами и развешанные на стенах литографии с такими сюжетами, из-за которых владельца заведения уже сразу можно было паковать и отправлять в тюрьму за оскорбление общественной морали. По обеим сторонам коридора дюжина дверей, расположенных одна напротив другой, вели в номера. В конце его виднелось начало второй винтовой лестницы, по которой, вероятно, можно было попасть на мансардный этаж, где находились комнаты обслуги. Валантен и его проводник зашагали в том направлении. На этом этаже, казалось, никто и не услышал суматохи, поднявшейся внизу. В тишине с обеих сторон лишь поскрипывали кровати и доносились стоны, пока Валантен и его пленник шли по коридору.

Они уже приблизились к ступенькам, ведущим на чердак, когда прямо напротив них открылась дверь. На пороге вырос субъект с широченными плечами и голым торсом, заросшим черными волосами. Из одежды на нем были только кальсоны, а в руке он держал нечто похожее на мартинет – многохвостую плетку. Позади него в дверном проеме была видна огромная кровать под расшитым золотыми нитями балдахином. На кровати растянулся ничком седовласый господин, его раскинутые руки и ноги были привязаны шелковыми шнурами к четырем столбикам, а на голых ягодицах проступили красные полосы.

– Что за безобразие тут творится? – выпалил Пэр-Фуэтар [39], уставившись во все глаза на разбитое лицо коллеги.

– На помощь, Гийом! – взвыл портье. – Этот легавый сломал мне челюсть!

Глядя на могучего Гийома, который напружинил крепкие ноги и заиграл мускулами на груди, Валантен понял, что драка неизбежна. Однако сражаться с таким бравым парнем и одновременно удерживать пленника, чтобы не сбежал, было бы не слишком удобно. Поэтому инспектор без зазрения совести перехватил руку портье покрепче, докрутил ее до нужного положения и остановился, когда громкий хруст возвестил о том, что сустав локтя провернулся. Портье с душераздирающим воплем рухнул коленями на ковер.

В то же мгновение силач бросился на Валантена, замахнувшись плеткой так, чтобы хлестнуть его по глазам.

Инспектор парировал нападение, выставив перед лицом трость. Кожаные ремни со свистом обмотались вокруг деревянной палки. Одно резкое движение кисти – и противник Валантена внезапно остался безоружным. Однако поражение Гийом признавать не собирался. Отскочив назад, он обеспечил себе нужное расстояние для разбега и со звериным рычанием снова бросился на Валантена, разведя руки в стороны – похоже, собирался провести борцовский прием: обхватить его за талию, навалиться всем телом и обездвижить. Но полицейский и во второй раз оказался быстрее. Совершив пируэт, он уклонился от мчавшейся на него туши и одновременно с изяществом тореро нанес страшный удар локтем по затылку быка в кальсонах. Оглушенный, тот растянулся во весь рост на полу рядом со своим невезучим приятелем.

Несмотря на скоротечность, схватка не прошла незамеченной. Повсюду начали открываться двери – из комнат опасливо выглядывали озадаченные лица. Не дожидаясь, когда все проститутки со своими клиентами выскочат в коридор, вереща о смертоубийстве, Валантен наклонился к портье, который, подвывая и баюкая вывихнутую руку, сидел на полу, взялся за лацканы его сюртука и безжалостно встряхнул.

– Я думаю, конура Образины где-то наверху. Которая по счету дверь в коридоре?

Еще раз прибегать к насилию не пришлось – портье понял, с каким хладнокровным животным он имеет дело, и перестал изворачиваться.

– Тре…тья дверь слева.

– Спасибо, друг. Если бы ты с самого начала проявил готовность сотрудничать, избавил бы себя от страданий. Помни об этом, когда в следующий раз Крутобедрая Тата будет давать тебе неправильные приказы.

Не теряя больше времени, инспектор бросился к винтовой лестнице и взбежал по ней, перепрыгивая через несколько ступенек. Как и ожидалось, дверь каморки Образины была заперта, но засов из гнилой деревяшки поддался от первого удара плечом. Комната оказалась тесная и скудно обставленная. Ни платяного шкафа, ни комода здесь не было, только простой сундук, какими пользуются мореходы. На сундуке висел замок. Валантен достал завернутый в письмо Викария ключ, и тот идеально подошел к замочной скважине, легко повернувшись внутри.

Рыться в содержимом сундука не пришлось. Второе письмо, с такой же черной восковой печатью, ждало его на самом виду, уложенное поверх одежды покойника.

Дорогое мое дитя, если ты читаешь мое новое послание, стало быть, я не ошибся: именно ты поручил этим двум жалким тварям меня поймать. Можно было не сомневаться: обнаружив то, что осталось от их трупов, ты поспешишь прямиком сюда. Надо ли говорить, что я глубоко разочарован? Как ты мог вообразить хоть на секунду, что этим ничтожествам удастся одурачить такого человека, как я? Их ловушка была расставлена слишком топорно, я сразу догадался, что на самом деле они охотятся за мной.
Право слово, меня раздосадовало, что ты до такой степени недооценил мои способности. Мы так давно играем в кошки-мышки с твоим отцом и с тобой, что я рассчитывал на большее уважение с твоей стороны. Но чтобы ты знал, зла я на тебя не держу. Просто я решил, что дальше мы станем играть по моим собственным правилам. О, это будет увлекательно, смею

тебя заверить. Заодно посмотрим, не привирают ли репортеры в реляциях о твоих недавних успехах. Ибо не факт, что полицейские, даже самые блистательные, умеют видеть скрытые загадки. Ты же помнишь про сапожника без сапог?
Теперь твой ход! Придется тебе доказать свою прозорливость, но в итоге твои усилия будут вознаграждены сторицей. Если ты пройдешь все испытания, обещаю: мы снова воссоединимся. Я знаю, в глубине души ты всегда только об этом и мечтал.
До скорой встречи, дитя мое. Позволь пожелать тебе удачи. Ибо, поверь мне, она тебе ох как понадобится…
Викарий

Валантен сложил лист бумаги, устремив взгляд в пустоту. Лицо его было мертвенно-бледным. Что означает вся эта чертовщина? Какую цель преследует Викарий, обращаясь к нему таким образом? Неужели монстр думает, что сможет манипулировать им, как тряпичной куклой, которую дергают за веревочки? Если так, он совершает большую ошибку. Валантен уже давно перестал быть беззащитным мальчишкой, которого Викарий когда-то полностью подчинил своей власти. Те времена прошли безвозвратно. Но если и правда этот злодей решил возобновить свои садистские игры, что ж, тем лучше – гордыня его и погубит. Рано или поздно он сделает промах, и тогда настанет час правосудия.

В то же время, несмотря на твердую решимость довести дело до конца, инспектор не мог совладать с собственными воспоминаниями, которые начали накатывать на него удушливыми волнами. Тьма, погреб, сырая земля, холод, собачья миска, клетка, снедающий его страх, руки Викария, бесконечная ночь… Все эти образы и чувства закружились бурным водоворотом, заставив его пошатнуться. Валантен ощутил приступ дурноты.

– Не двигаться! – рявкнул кто-то у него за спиной. – Один подозрительный жест, и я стреляю!

Круговерть образов резко оборвалась. Валантен медленно повернулся на каблуках. У порога каморки стоял Жоашен Ферран, по прозвищу Крутобедрая Тата, и держал его на мушке карманного пистолета. Домашний сюртук из набивного шелка, расшитый кружевами, категорически не вязался с его воинственным поведением. За ним в дверном проеме была видна толпа полуодетых мужчин в коридоре – они вытягивали шеи, стараясь не упустить ничего из разыгрывавшегося здесь спектакля. Слышны были перешептывания и всполошенное кудахтанье.

– Инспектор Верн! – изобразил удивление владелец борделя. – Вы ли это? Вот уж не ожидал! Мне доложили, что какой-то разъяренный псих решил тут все разнести к чертовой бабушке! На каком же основании вы ворвались в это заведение и избили моих сотрудников? Вы понимаете, что я имею полное право пристрелить вас, как простого грабителя?

Валантен не обратил на угрозу внимания. Его стальной взгляд был прикован к лицу Крутобедрой Таты, и, когда он заговорил, в голосе было то особое спокойствие, которое предвещает самые страшные бури.

– Кто мог побывать в этой комнате за последние три дня?

Вопрос совершенно сбил с толку хозяина «Корзинки принцев». На его лице отразилось смятение.

– Что?.. О чем вы говорите?

– Я спрашиваю, знаете ли вы людей, которые могли получить доступ к сундуку Образины в течение последних трех дней.

Пришедший в себя Ферран качнул дулом пистолета.

– Откуда я могу это знать? – суровым тоном осведомился он. – Мне плевать, что тут происходит у прислуги на чердаке. И вообще это дело десятое! Вы с применением насилия вторглись на частную территорию. Не важно, полицейский вы или нет, это вам дорого обойдется. Посмотрим, как вы запоете, когда сюда прибудут ваши коллеги. Имейте в виду, я их уже вызвал!

Валантен, небрежно пожав плечами и по-прежнему не обращая внимания на направленный ему в грудь пистолет, двинулся к двери.

– Ни шагу больше! – скомандовал Крутобедрая Тата, взводя курок. – Предупреждаю: я выстрелю без колебаний!

Но инспектор, опять проявив полнейшее безразличие к угрозе, стремительно приближался к владельцу борделя. Пренебрежительным жестом оттолкнув пистолет одной рукой, второй он с размаху влепил Феррану две пощечины и продолжил путь в коридор, пока содомит верещал, как боров под ножом.

Любопытствующие обитатели борделя, столпившиеся за дверью, резко перестали кудахтать и прянули в стороны, освобождая полицейскому дорогу.

Глава 10
Похмелье без пира

На следующее утро Валантен проснулся поздно, и к горлу сразу подкатила тошнота. Ощущение было такое, что голову сжимают раскаленные тиски, как будто накануне он напился до посинения. Сев на кровати, молодой человек потер лицо обеими ладонями и на некоторое время застыл, вспоминая события предыдущего дня. От этих мыслей его отвлек, вернув к реальности, неожиданный и очень приятный аромат кофе с поджаренным хлебом.

Эжени Пупар завладела кухней, как завоеванной с боем территорией, и теперь царствовала там единовластно со знанием дела и чрезвычайным благодушием. Валантен смог в этом убедиться, к собственному удовлетворению, когда наконец добрел до ее владений. При виде хозяина – помятого, с потухшим взглядом – толстуха всплеснула руками и бросилась готовить гоголь-моголь по собственному рецепту, чтобы привести его в чувство.

– Секрет в том, чтобы хорошенько нагреть молоко с корицей, не доводя при этом до кипения. И конечно же не забыть добавить добрую порцию рома. Этот ром мне каждый год присылает один родственник из Сан-Доминго. Один-единственный глоток такого нектара вернет вам силы – будете как новенький, слово Эжени!

Валантен не мешал ей хлопотать вокруг себя, как тяжелобольной, которого всячески окружают заботой. Какая все-таки молодец Аглаэ, что уговорила его нанять эту славную шестидесятилетнюю особу! Характер – кремень, а за чрезмерной фамильярностью скрываются золотое сердце и беззаветная преданность…

Инспектор долго сидел на теплой кухне, потягивая целительный напиток из чашки, которую он держал в ладонях, ощущая исходивший от нее приятный жар, и смотрел, как мастодонт в юбке ловко управляется у печи. Этот домашний уют, от которого он давно отвык, приятно контрастировал с состоянием его духа и ума. Ибо дух его пребывал в смятении, а в голове царила полная неразбериха. Сознание Валантена в тот момент было подобно саду диких трав, заросшему ядовитым плющом и колючей ежевикой.

Вернувшись домой накануне поздно ночью, он не мог заснуть и перечитывал раз за разом оба письма Викария. Некоторые фразы оттуда до сих пор вертелись у него в мозгу, кружили, как хищные птицы над падалью. Его приемный отец, Гиацинт Верн, почти семь лет неустанно преследовал клыкастое чудовище, от которого Валантен сумел сбежать в свои двенадцать. Сам он пошел на службу в полицию лишь для того, чтобы продолжить дело отца, найти монстра, свершить правосудие и возмездие. А теперь вдруг соотношение сил переменилось – из охотника он превратился в дичь. Викарий увидел его, узнал и перестал скрываться. Так дикий зверь, которого обложили со всех сторон, вдруг разворачивается мордой к преследователям и скалит клыки. Валантен часто представлял эту встречу лицом к лицу, мечтал о ней. Но раньше, когда он об этом думал, в его воображении все было по-другому: он сам устанавливал правила, а монстр являл собой затравленного беглеца. Теперь же он понял, насколько заблуждался. Викарий был уверен, что по-прежнему держит его железной хваткой, что, как и раньше, способен подчинять его своей воле, и потому бросил ему вызов. Битва, к которой они оба готовятся, будет смертельным поединком. И впервые с тех пор, как принял эстафету из рук приемного отца, Валантен усомнился в том, что сумеет выйти из этого поединка победителем.

Когда, уже ближе к полудню, инспектор решился покинуть свои апартаменты, первым делом он отправился на поиски Клопа. Застать маленького чистильщика обуви удалось в тупике Вьей-Тюильри у фонтана Нептуна. Местечко было не простое, а стратегическое – из-за того, что здесь нескончаемыми вереницами шастали водоносы и уборщицы с полными ведрами, эта мощеная площадка и прилегающий участок улицы Шерш-Миди в первые же утренние часы превращались в трясину, и многочисленные буржуа охотно расставались с несколькими су, чтобы вернуть перепачканной в грязи обуви приличный вид.

1 Текст под названием «Цветы» предназначался Виктором Гюго (1802–1885) для 3-й части романа-эпопеи «Отверженные», но в итоге был изъят им из рукописи. Во Франции издавался отдельно. – Здесь и далее, кроме оговоренных случаев, примеч. пер.

2 Редингот – длинный двубортный приталенный сюртук с фалдами.

3 Туаз – старинная французская мера длины, около 1,9 метра.

4 Во Франции XIX века так называли взрослых состоятельных мужчин, предпочитавших сексуальные отношения с юношами.

5 Кенкет – лампа, в которой горелка находится под резервуаром с маслом, стекающим по трубке.

6 Парижский парламент – высший судебный орган в дореволюционной Франции, упраздненный в 1790 году.

7 Антресоли – верхний этаж с низкими потолками в зданиях XVIII–XIX веков.

8 Мелкая медная монета, четверть су. – Примеч. авт.

9 Знаменитые «Три славных дня» в июле 1830 года, когда Карл X [последний из правивших во Франции представителей старшей ветви Бурбонов] вынужден был отречься от престола и впоследствии отправиться в изгнание. – Примеч. авт.

10 Король французов – официальный титул, принятый Луи-Филиппом (1773–1850), герцогом Орлеанским из младшей ветви Бурбонов, вместо старорежимного «король Франции и Наварры».

11 Легитимисты, или карлисты – сторонники свергнутого Карла X, считавшие, что Луи-Филипп занимает престол незаконно.

12 Речь идет о Шарле Фердинанде д’Артуа, сыне Карла X, – младшем, тем не менее самом перспективном члене королевской семьи [старшей ветви Бурбонов]. Был зарезан рабочим-бонапартистом 13 февраля 1820 года. – Примеч. авт.

13 Сен-Жермен-л’Осеруа – средневековая церковь на Луврской площади, ставшая с XIV века приходским храмом французских королей.

14 Полное название – «Газета дебатов политических и литературных».

15 Франсуа Пьер Гийом Гизо (1787–1874) – французский историк, депутат Национального собрания, сначала министр внутренних дел, затем министр образования в правительстве Луи-Филиппа, теоретик либерального консерватизма.

16 В середине XIX века по отношению к спиритическим практикам использовали термины «современный спиритуализм» или «магнетические явления». Слово «спиритизм» было введено в обиход только в 1857 году Алланом Кардеком. – Примеч. авт.

17 Геридон – маленький круглый столик на одной ножке.

18 Тимпан – в архитектуре внутреннее поле треугольного фронтона здания.

19 Политехническая школа – высшее учебное заведение в Париже, специализирующееся на естественных науках; основано в период Французской революции математиками и геометрами Гаспаром Монжем и Лазаром Карно.

20 См. роман «Бюро темных дел» того же автора.

21 Сюрте (фр. «безопасность») – изначально полицейская бригада уголовного розыска, сформированная в 1811 году бывшим каторжником Эжен-Франсуа Видоком (1775–1857) из таких же, как он, бывших преступников.

22 Мазурики – мелкие жулики, карманники (жарг.).

23 Так называли юношей-проституток. – Примеч. авт.

24 Мизанабим (фр. mise en abyme – «помещение в бездну») – повторение образов, «эффект матрешки» в искусстве.

25 См. роман «Бюро темных дел».

26 Так в те времена репортеры называли парижский бульвар Тампль, где находилось много театров, ставивших криминальные мелодрамы.

27 Это философское учение, достигшее в ту пору расцвета, провозглашало «нравственный индустриализм» и строительство общества, основанного на идее всеобщего братства. Его основатель Клод-Анри де Рувруа де Сен-Симон скончался в 1825 году. – Примеч. авт.

28 Французского философа-утописта Бартелеми Проспера Анфантена (1796–1864), чье учение представляло собой смесь религиозных, моральных, научных и фантастических воззрений, последователи удостоят официального титула «верховный отец» только в январе 1832 года, но и до этого сенсимонисты именовали своих лидеров «отцами», а лидеры обращались к своим адептам «сыновья».

29 В 1831 году Проспер Анфантен, возомнивший себя потомком апостола Павла, стал идеологом мистического поворота в сенсимонизме. После Июльской революции 1830 года у него прибавилось сторонников, и он предпринял попытку придать движению структуру религиозного ордена, навязывая всем правила и ритуалы, количество которых быстро росло. – Примеч. авт.

30 Фрагменты речи Клэр Демар взяты из брошюры, опубликованной в 1833 году под названием «Обращение женщины к народу с призывом об освобождении женщин», в которой она, в частности, требовала распространения на женскую половину общества «Декларации прав человека и гражданина». – Примеч. авт.

31 Пьер Жозеф Пеллетье (1788–1842) – французский фармацевт и химик, преподаватель, а впоследствии директор Фармацевтической школы. Реальная историческая личность и один из персонажей первого романа цикла «Бюро темных дел».

32 Имеется в виду Первая империя – период французской истории с 1804 по 1815 год, времена Наполеона Бонапарта.

33 Дворянство мантии приобреталось в дореволюционной Франции гражданской службой, в отличие от родового дворянства шпаги, как называли старую рыцарскую знать.

34 Более распространенный в ту эпоху термин для обозначения эпилепсии. – Примеч. авт.

35 Сад растений – ботанический сад в Париже, основанный при Людовике XIII для лекарственных растений. В конце XVIII века там был обустроен зверинец. С 1793 года Сад растений входит в структуру Национального музея естествознания, учрежденного декретом революционного Конвента.

36 Себастьен Вайян (1669–1772) – французский ботаник. Жорж-Луи Леклерк, граф де Бюффон (1707–1788) – французский биолог, естествоиспытатель, математик и писатель, интендант Королевского ботанического сада, как в его времена назывался Сад растений.

37 Жозеф Питтон де Турнефор (1656–1708) – французский ботаник, объездивший многие страны Европы, Леванта, Малой Азии и собравший обширные коллекции растений.

38 «Молодые гомосексуалисты» на арго той эпохи. – Примеч. авт.

39 Пэр-Фуэтар – персонаж французского фольклора, старик с розгами или плеткой; в отличие от Пэр-Ноэля, аналога Деда Мороза, Пэр-Фуэтар в Рождество наказывает детей, которые плохо себя вели весь год.

Продолжить чтение

Призрак Викария

Пролог

Глава 1Своеобычный дуэт

Глава 2Дама в беде и перстень-печатка

Глава 3«Корзинка принцев»

Глава 4,в которой речь идет о женщинах и женских чаяниях

Глава 5Опасности на улице

Глава 6Эжени

Глава 7Грозный Гронден

Глава 8Послание Валантену

Глава 9Силовое вторжение

Глава 10Похмелье без пира