История Лоскутного Мира в изложении Бродяги (часть вторая)
«Если уж рассказываешь историю с середины, то рассказывай её так, чтоб хотелось слушать, а не в морду тебе дать» – сказал однажды гоблин, прозываемый когда-то давно Пройдохой.
Я, пожалуй, попробую его советом воспользоваться.
Небеса. 31 год до Падения Небес.
Семипечатник.
История человечества – это история войн, ибо война есть высшее проявление деятельности человека. И нет достижения славнее, чем смерть в бою, с клинком в руках.
Нет способа вернее доказать то, что ты быстрее, сильнее, лучше, чем вогнать меч по самую рукоять в грудь противника.
Холодная полоса железа своим взмахом уравнивает богатых и бедных, глупых и умных, обращает вчерашнюю силу в остывающее тело, наполняет кубки жаждущих пьянящим нектаром победы, дарует ложе и даму на нём.
Презренный метал, золотом зовущийся, никчёмные стекляшки самоцветов – их и платой не назвать, ведь в обмен на них ты получаешь лучшее оружие, лучших воинов. И уже с ними находишь ты более сильных, славных противников, победа над которыми принесёт ещё больше ресурсов, пустив в дело которые ты сможешь найти ещё более великое сражение. И так, шаг за шагом – вверх, пока ты не станешь богом.
Станешь богом.
Или умрёшь.
Пока умирали другие, не я.
Ангелы, пытавшиеся помешать моей прогулке по Небесам, это могли бы подтвердить.
Я убивал их, стараясь не повторяться.
Этому разбил череп об угол мраморной скамейке.
Этот безуспешно пытается зажать рану на горле.
А этого я уже убивал, у Врат. Тогда я ослепил его ударом клинка и расколол череп на двое. Теперь же затолкал в рот его же меч.
Да, Ангелы повторялись – некоторых я убивал не по первому разу.
Всё дело в Троне Истины – древнем артефакте.
Наверное, даже древнейшем артефакте этого мира – после сожжения Библиотеки достоверно что-то утверждать об эпохе до Сожжения невозможно.
Минувшее.
Минувшее – оно ничего не значит.
Есть только здесь и сейчас.
Клинку противника нет дела до того, как ты был силён когда-то, если сейчас ты не способен его остановить.
Прошлое пусть остаётся мертвецам.
Живые смотрят на меч, что перед ними и на того, кто перед тем мечом.
Настоящее и будущее.
И я явился на Небеса, туда куда не ступала нога ни одного грязного, явился, чтобы возвестить о себе.
Радуйтесь!
Явился я, чтобы познали вы вкус поражения.
Переговоры?
Глупость.
Я даже слушать не намерен столь оскорбительное предложение.
Я пришёл убивать.
И я буду убивать.
Каждым своим ударом доказывая своё превосходство.
А после того, как пресыщусь кровью, я покину Небеса, чтобы готовиться к новому бою.
Я покину Небеса, и со мной их покинут те, кого нарекут сперва Падшими Ангелами, а потом и первыми из эйнхериев, те, с кем я поделюсь частичкой своей плоти.
Асгард. Год 3019 после Падения Небес.
Хлопанье крыльев.
Гулкое «кар».
Седобородый отмахнулся от врана – нужды вспоминать что-то не было – перед ним стояли его славные эйнхерии, значит нужно было сделать лишь одно – отдать приказ:
– Нагльфар – вернуть. Всех причастных к его похищению – убить.
«Старые шрамы, что старые друзья – и рад бы уже оставить всё в прошлом, да напомнят обязательно о былом». – так или примерно так записал Артемиус Чигин фразу Пройдохи в своём дневнике, который впоследствии стал основой довольно популярного в узкой среде «Сборника крылатых фраз и афоризмов Оричьих Болот, записанный и систематизированный достопочтимым Артемиусом Чигином».
Я соглашусь со старым гоблином.
И в очередной раз пожалею, что не довелось мне свести личного знакомства с Пройдохой.
Уж он-то, наверное, нашёл какое-нибудь ёмкое и ехидное описание всей моей жизни.
Новая Верона. Год 3002 после Падения Небес.
Альваро Ламбардоцы, внук Бертучио Ламбардоцы, сиятельного господина славной Новой Вероны, посрамил и фамилию свою, ведущую начало от почти легендарного полководца Диего Ламбардоцы, Пламенного Диего, и имя своего деда, увеличившего владения семьи почти вдвое, не пролив при этом ни капли крови – права на Новую Верону оказались проданы Империи, а сам Альваро Ламбардоцы оказался обладателем значительного вознаграждения в золотом выражении, которое почти полностью ушло на погашение его многочисленных карточных и не только долгов.
Гордые жители Новой Вероны предательства не оценили.
Первый имперский наместник на приёме в честь своего назначения допустивший неуместную шутку в отношении покойной жены Иохима Санчеса де Карркандза, оказался заколот стариком, показавшим всем имеющим глаза, что годы не имеют власти над истинным мастерством.
Второй и третий наместники продержались дольше первого, но жители Новой Вероны славны двумя вещами: своими женами и умением найти повод для дуэли. И не нужно говорить, что жена – не вещь – не давайте повод для дуэли.
К моменту возвращения Васко Калони к своего старому дядюшке Иохиму, Новая Верона третий год находилась в экономической блокаде – разрушать, беря в осаду, собственный город Империя пока не собиралась.
Альваро Ламбардоцы, окончательно похоронив свою добрую фамилию, присоединился к блокаде, а также убедил присоединиться и многих из своих друзей.
Васко Калони – имя которое в Империи не успели забыть. Легенды, если они настоящие, забыть сложно. Да и слава Святого Баско Избавителя, освободившего Лоскутный Мир от Многоликого, подкреплённая поддержкой Царствия Истины тоже сыграла не последнюю роль, позволив не только снять блокаду с Новой Вероны, но и получить городу статус вольного.
Межреальность. Нальгфар. Год 3018 после Падения Небес.
Каюта у меня была пусть не капитанская, но офицерская, что оказалось очень даже неплохо, особенно в сравнении с каморкой в борделе мадам Жоржет.
Для комфортной жизни имелись две полноценные комнаты, одна из которых за ненадобностью закрыта на ключ, в наличии также были личная ванная комната и санузел, и даже небольшой балкон, нужды в котором, как во второй комнате я не видел, но раз уж он был то пусть будет.
Раны давно затянулись, но от этого не перестали меньше болеть – тут главное было не вспоминать о них. Стоило забыть прошлое, и я вновь становился весел, травил байки, рассказывал истории, слышанные всеми много раз, но почему-то продолжающие вызывать улыбки слушателей, число которых постепенно росло: Лилит, вместе с Анатиэль просто однажды вышли на завтрак из пустовавшей до этого каюты, а там оно как-то само собой покатилось – кто-то кого-то пригласил, кто-то просто пробрался на борт во время стоянки корабля.
Нагльфар наполнялся жизнью, становясь в чём-то похожим на бордель мадам – не в части роскоши и изысканности предлагаемых удовольствии, а за счёт множества разных людей и не-людей, принесших с собой свои истории, мечты, желания.
Дочери мадам Жоржет, и обличённые в плоть и кровь, и лишённые их, по моей просьбе принявшие на себя роль стражников, теперь приглядывали за порядком.
Пётр, взявший в помощники Дымягу Тони, занимался любимым делом – готовил еду, угощая всех желающих блюдами, за которые совсем недавно посетители «Фонаря Мертвеца» отваливали честно заработанные месяцы и годы.
Скульд и тройняшки-гарпии Аэллопа, Окипета и Келайно, когда не занимались оттачиванием своего воинского искусства, даже учили чему-то желающих. Желающих было немного. Таланта, судя по крикам, у тех желающих было ещё меньше, чем самих желающих.
Реда как для тосийца и своих лет ставший выглядеть довольно бодро организовал занятия, на которых рассказывал о методах выживания в любых условиях, обучая, как из подручного мусора изготовить и оружие, и лекарства, и много чего ещё полезного. Я регулярно к нему заглядывал – крысомордый обитатель Канализации, не без тлетворного шёпота со стороны Зова Бездны, конечно, за считанные десятилетия набрался такого, о чём я не узнал за свои сотни лет странствий.
Ладо-Лидо-Лей, ссылаясь на то, что и люди, и не-люди их изрядно успели утомить, избегали любых контактов, довольствуясь разговорами между собой.
Анатиэль, незнакомая со стеснением, откровенно насмехалась над происходящим, часто вспоминала времена Каравана, непременно указывая, что победнее у нас тут, да и в развлечениях мы ничего не понимаем, вот Тринитас понимал, Милитэль тоже знала толк в развлечениях; ещё когда Королевством правила знала, как веселиться, а уже когда стала Королевой Боли, так развернулась по полной – ей мать рассказывает по ночам истории, и даже то, что Город закрыт, суккубарам не помеха – общаются, по ночам, во снах.
Анатиэль, благодаря этому своем умению, о котором раньше не спешила распространяться, стала источником новостей со всех концов Лоскутного Мира.
Это от неё я узнал, что Хенью уже следовало б прозывать Хель.
К Седобородому ушла.
Место достойное заняла.
Роль важную, наравне с самим Хрофтом, а может и поважнее его, в запланированной Гибели Богов получила.
Такое я никогда не смог бы ей дать.
Счастлива, наверное.
Надеюсь, счастлива.
Я тоже счастлив, наверное, – стольким жизни сломал, стольких погубил, а жив, верю, что исправить хоть что-то успею.
Все, кто погрузился на корабль, тоже верят.
Каждый в своё.
Каждый хочет лучшей доли.
Исправить что-то, в себе, в других, в родном мире.
Искренние остаются – остальные пропадают – в бесчисленных коридорах корабля, в тенях его тёмных, живут Гадюки – их клинки также смертоносны, как когда-то были стрелы, – это важно, ведь иногда на Нагльфар проникают и те, кто пытается меня убить. Желающих хватает.
Недавно прилетали Брунхильда и Яниссия, принявшая роль валькирии Гунн, – официально по поводу украденного мной судна, а по факту – одна отомстить за неприятности, в которые Фриг из-за меня попала, вторая – тоже отомстить, но за Тринитаса.
Всадили мне в живот свои копья. А я ведь уже не тот, не встану после смерти.
Хорошо, что Скульд с подружками-гарпиями успела вовремя, вмешалась – иначе причин для сожалений у меня стало бы больше.
А так ничего – выжили валькирии.
Подлечили их немного и отравили обратно, в Асгард.
Меня тоже подлечили.
Бок, правда, до сих пор тянет и прихрамываю немного, но, если не приглядываться, оно и незаметно.
А кому я нужен, чтобы ко мне приглядываться?
То-то и оно, что никому…
Новая Верона. Год 3018 после Падения Небес.
Небольшая компания почтенных стариков грела кости на солнце, неспешно смакуя вино и негромко споря.
Следовало выбрать то, что будет подаваться на дне рождения дочурки Ревуна, на дне рождения «нашей Веги».
Шутливое «наша Вега», принадлежавшее Иохиму Санчесу де Карркандза, просто и понятно описывало отношение к дочери их общего друга и самого Иохима, не имевшего детей, и Васко Калони, решившего, что поздно ему уже искать избранницу, и даже редкий для этих краёв представитель тосийцев, Миклош, не стеснялся подобного обращения. Лишь самый молодой, по меркам почтенных стариков и искренне уверенный, что и так получил куда больше, чем заслужил, Мирослав Створовски избегал «наша Вега», всё же предпочитая senorita Вега.
Черноволосая, гибкая как речной камыш, звонкая, как славный клинок, обращению с которым её обучал сам маэстро Карркандза, Вега пошла в мать, руку которой во времена её весны просил даже один граф, поэтому ничего удивительного, что дом семьи Токи осаждался толпами юнцов, а под окнами вечерами пелись серенады, не было. На большее, чем томные взгляды и песни никто не решался – опасались крестных отца и деда малышки известных далеко пределами Новой Вероны Святого Баско Избавителя и Иохима Санчеса де Карркандза, мастерство владения клинком которого превратилось в легенду, опасались и кровного отца Ревуна Токи, ради шутки гнувшего подковы и поднимавшего над землёй жеребцов, стереглись и крысомордого Миклоша, десяток лет как являющегося главой городской гильдии воров. Побаивались и Мирослава Створовски, обладателя редкого таланта попадать в разного рода странные истории, впрочем, больше ничем особо не примечательного, кроме того, что на равных мог он фехтовать с маэстро Карркандза, бороться с Ревуном и трепать шерстяную шею Миклоша, разве что стоит припомнить ходившие когда-то слухи о том, что именно гражданин Створовски стоял за пропажей дворян, как со стороны Империи, так и со стороны Новой Вероны, которые были против предложенных Васко Калони почти два десятилетия назад условий снятия блокады с города и признания его вольным.
– Capitano, вы же знаете – меня этот сироп не берёт. – пробасил Мирослав.
– Куда там вину до сливовицы, которую ты с нашей Вегой недавно выдул? – сощурился Васко, отчего его и без того морщинистое лицо расцвело ещё большим букетом морщин.
– Если спиртное не горит, то и спиртным его считать не следует. – попробовал оправдаться Мирослав.
Нельзя было сказать, что senorita Вега вила верёвки из Створовски, но сил отказать малышке он не мог найти, что с пугающим постоянством приводило к историям, в которых больше подобало бы участвовать школярам-забулдыгам, чем юной дочери уважаемого семейства и пожилому мужчине с оркоидными модификациями, который с каждым прожитым годом становился больше орком, чем человеком.
Некоторое время спустя истории становились такими вот подколкам со стороны старших товарищей.
– И всё же, упившись сливовицы, заявиться с нашей Вегой громить лавку, в которой по слухам стали приторговывать гнилушками…
В лавке действительно приторговывали гнилушками, и все причастные, в том числе из городских стражников, получили жестокое наказание, но всё же Миклош был огорчён. Огорчён не тем, что допустил появление на улицах города запрещённых веществ (рано или поздно бы сеть всё равно была раскрыта и все причастные получили бы по заслугам), а тем, что малышка потом ещё несколько недель дулась на дядюшку Миклоша, который не уследил за свои хозяйством.
– Возьму на себя долг напомнить – мы здесь, чтобы вино выбрать, а не в очередной раз обсуждать выходки юнцов. – вмешался Иохим, который, больше походил на обтянутый тонкой кожей скелет, чем на человека.
– И всё же нормальной выпивки тоже надо будет взять. Праздник ведь. – опять послушался баз Мирослава. – Capitano, хоть вы им скажите.
– Возьмём, но сперва вино. – за Васко ответил Иохим.
Вино и, разумеется, сыр – это была вторые две вещи, после женщин и умения находить повод для дуэли, которыми гордился каждый уважающий себя житель Новой Вероны.
Местных сортов вина, как впрочем, и сортов сыра, имелось просто невообразимое количество, и споры о том, какое из вин к какому сыру или другой еде лучше подходит регулярно оканчивались дуэлями, поэтому каждый знаток вин в первую очередь был отличным фехтовальщиком, а уже во вторую очередь знатоком вин. Но не стоит им об этом говорить – и куда более безобидные вещи приводили к дуэли.
Межреальность. Нальгфар. Год 3018 после Падения Небес.
Надо быть слепым, чтобы в присутствии Ладо-Лидо-Лей, не восхититься их притягательной, возбуждающей красотой и даже постоянные их изменения каким-то загадочным образом подчёркивали эту красоту, наделяя шлейфом какой-то мистической привлекательности.
Ладо-Лидо-Лей – ещё одно напоминание о моих грехах.
В Лоскутном Мире вообще трудно отыскать хоть что-то, что не могло бы напомнить мне о моих ошибках, моих грехах.
– Выпьем? – заметив, что мой взгляд слишком долго задержался на них, предложила Ладо показывая бутылку, которую я почему-то не заметил.
– Выпьем. – неожиданно сам для себя ответил я.
Видимо, последствия того, что мне печень наконечник копья совсем недавно пробил, сказываются.
– Из запасов самого Мери-О-даса. – похвалилась Лидо, демонстрируя два высоких бокала, которые держала в руке, в котором только что была бутылка.
Откуда у Ладо-Лидо-Лей есть бутылка из запасов самого Мери-О-даса я уточнять не стал – узнать, что они каким-то образом добрались до тех скромных запасов, которые Пётр прихватил с собой, оставляя «Фонарь Мертвеца», мне не хотелось.
– Есть тут недалеко место одно, тихое. – предложил я, решив, что наслаждаться таким сокровищем, да ещё и в такой компании лучше без лишней суеты рядом.
– Если под тем место ты подразумеваешь свою каюту, то ты слишком переоцениваешь моё желание выпить в компании с ровесником. – не смолчала Лей.
Нет, свою каюту я не подразумевал.
Тесно там для таких гостей. И простенько, если подумать.
А вот в нескольких палубах от нашего с ней места положения достойное, на мой взгляд, место как раз имелось.
– Может лучше всё же каюта? – спросила Лей, когда мы всё же добрались до места.
К счастью, протянувшая мне бокалы Лидо, была настроена куда благосклоннее:
– Чего-то такого от тебя и стоило ожидать.
Сюда, в сердце Нагльфара, чтобы посидеть под ветвями могучего ясеня особо никто и не захаживал.
Ладо, под какую-то глупую, ничего не значащую историю, разлила вино по бокалам.
Я шутил, вспоминая старый времена.
Ладо-Лидо-Лей даже иногда улыбались.
Я шутил, зная, хотя, наверное, надо было извиниться за то, что я тогда, в Королевстве, сделал с ними.
Я ведь бы причиной того, что все трое оказались в одной месте и времени, вынужденные выбирать, кто из них в конкретный данный момент будет присутствовать физически.
Да, они не хотели стареть, хотели оставаться вечно такими же красивыми, но я ведь мог и промолчать. Оно многое в этом мире могло сложиться куда лучше, ели б я научился молчать, не лезть в чужие дела со своими советами, да ещё и с теми, которые могут привести вот к таким вот последствиям.
– А что там между тобой и Лилит в Городе произошло? – вдруг спросила Ладо.
– Да я ж вроде уже всем это рассказал… помешал я ей богом стать, хотя там не факт, что оно б у неё что и вправду вышло или если б вышло то опять же не факт, что вышло именно то, что она хотела, а не что Тёмные боги задумали.
– В общем, всё как обычно, с тобой. – констатировала Лей.
– И больше ничего? – следом спросила Ладо.
– Не знаю… тогда я не в себе был… я ж уже говорил… Эйн погибла… Хенья ушла…
– Ты подумай и попробуй исправить, а то Лилит уже серьёзно начинает меня да и многих из нас пугать – боится она тебя, боится так, что старается не спать вовсе, приходишь ты за ней во снах. Анатиэль думает, что через эти сны ты скоро и к остальным суккубам наведываться будешь. Не хочет она также по ночам в кошмарах тонуть, не хочет бояться.
– И вообще подумай – ты ж валькирий недавних чуть ли не на куски разорвал. – опять Лей влезла.
Попросить бы приглядеть за мной, чтоб если что подобного больше не допустить, да не ребёнок.
Да и пригляд приглядом, а сотворённое надо попробовать как-то исправить.
– Только ты прежде чем что-то делать – поговори с кем-нибудь. – попросила Ладо.
– Нужен я кому-то… у всех своих проблем хватает и многие из тех проблем через меня случились… – не нравилось мне куда разговор сворачивал.
– Бедненьк… – не смолчала Лей.
Не успела договорить – сомкнулись пальцы у неё на горле.
Хрипит.
– Не бедненький. Я сам это сотворил. И со всеми вами, и с самим собой. Не бедненький.
Ещё немного.
Не шаг даже.
Несколько мгновений, и я смогу больше не сожалеть о былом, не мучиться от того, что не всё исправить можно.
Монстры не сожалеют о былом.
Монстры не мучаются.
– Не бедненький. – повторяю я, разжимая пальцы.
Новая Верона. Год 3018 после Падения Небес.
День рождения малышки Веги, приготовления к которому в этом годы заняли куда больше времени, чем обычно, обещал стать поистине грандиозным празднеством.
Список приглашённых оказался столь обширен, а люди, присутствующие в нём, столь имениты, что вполне могли бы присутствовать на коронации.
Вилла «Лучезарная Слеза», несколько лет назад полученная Васко Калони по наследству от его приёмного отца Арчибальда Калони, поживавшего бы и до сих пор, не реши тот объездить не в меру горячего жеребца, гудела подобно улью, если бы тот населяли двуногие и крикливые обитатели Новой Вероны.
Самого Святого Баско Избавителя нигде видно не было, а это значило, что скорее всего он с каким-то своим старым другом в погребе занят дегустацией вин. Погреб, по солидарному мнению многих его посетивших, был самым нужным и важным местом на вилле.
В этот раз даже Мирослав Створовски соглашался с тем, что винный погреб – место важное и нужное. Причиной тому было, что с самого утра Васко, сам попивая вино, усилено накачивали его разного рода напитками, содержание спирта в которых было куда выше, чем то мог бы признавать пристойным любой достойных жилет Новой Вероны.
Створовски периодически порывался бросить это грешное дело и выйти подышать, но как он мог оставить своего капитана?
– Capitano, ещё по одной, но только по одной. – соглашался зелёнокожий здоровяк, который, в отличии от своих товарищей, с каждым прожитым годом становился всё крепче, больше и веселее.
Подарок, для драгоценной senorita Вега лежал рядом, на бочке.
Эту шпагу Мирослав, обнаруживший в себе талант кузнеца, выковал сам.
Непревзойдённое качество клинка подтвердили и в гильдии кузнецов, и сам маэстро Карркандза, попросивший выковать клинок и ему.
– Capitano, пропустим ведь всё. – в очередной раз попробовал свернуть попойку Мирослав, организм которого отказывался пьянеть выше достигнутого состояния.
Орки они вообще плохо пьянеют, если не пьют сваренное по особому рецепту грибное пиво или ещё какой пойло, одно запаха которого довольно, чтобы свалить с ног здорового мужчину.
– По-зо-вут. – по слогам протянул Васко.
Старик был изрядно пьян, но крайне доволен шалостью, в которой ему была отведена важная роль.
Сбежал бы Мирослав, увидь, орк к чему на самом деле готовились наверху.
Позволить же сбежать орку никак нельзя было – какая свадьба, если жених сбежал?
Межреальность. Нальгфар. Год 3019 после Падения Небес.
Я просил прощения.
Много раз.
Меня не хотели слушать.
Меня боялись.
Теперь не только Лилит и Ладо-Лидо-Лей, но и Анатиэль, к которой с недавних пор тоже стали приходить кошмары.
Но кто бы их не спрашивал о причинах тех кошмаров и страхов – врали, винили Тёмных богов.
И мне долгое время хотелось верить, что они покрывали меня не из страха.
Но то была лишь иллюзия, которой суждено было разрушиться, когда за нами пришли посланные Всеотцом эйнхерии, из числа сотворённых Семипечатником Падших.
Наверное, лучшие из виденных мной когда-либо воинов, и уж точно сильнейшие из тех, с кем мне когда-либо приходилось сражаться.
Они убили бы меня, а затем перебили бы всех обитателей Нальгфара.
Этого нельзя было допустить.
Поэтому все эйнхерии умерли, ведь Смерть, она снова была со мной.
Моя кровь, моё существо, разбитое печатью Семипечатника, перемешанное с существом Бога Сотворённого, находилось в самом центре сотворения Лоскутного Мира, что потом долгие сотни лет не позволяло мне умереть, теперь, отравленное Смертью, проклинало меня могуществом, которое из известных мне существ было доступно, наверное, лишь Великом Пустому.
– Видите, если б я действительно хотел кого-то убить. Я бы убил. Убил и никто не смог бы мне ничего противопоставить. – зная, что меня услышат лишь те, кому эти слова предназначались, прошипел я. – А раз вы все ещё живы, что бы я там не говорил или делал… если вы живы, значит, я хочу, чтобы вы жили…
Кровь капает по подбородку Лилит – прокусали она губу, но нашла в себе силы не рухнуть на палубу, как её подруги.
Конец сомнениям – теперь они будут врать о причине своих кошмаров из-за страха перед тем, что я сотворю с ними, со всеми окружающими, с самим Лоскутными Миром, а не по каким-то иным причинам, как это могло быть до этого момента.
Межреальность. Трактир «Расколотый череп». Окрестности вольного города Верона. Год 193 после Падения Небес.
Бродяга. Он сидит у очага, греется.
Жуёт мясо.
Мясо – сплошь какие-то жилы, но и за это хозяину трактира Он был благодарен.
В последние годы Он всё чаще был благодарен людям, и всё реже убивал их за отказ поделиться едой или дать позволить переночевать под крышей.
Молчаливую спутницу Его не видно – на кухне помогает, в уплату за мясо, что Он жуёт, за похлёбку, что насытила их раньше, и за право остаться под крышей на ночь.
Бродяга вслушался в гул, обычный для вечернего времени, когда трактир наполняется народом, – в нём появилось что-то, что мешало размышлениям.
Бродяга не любил, когда мешали Его размышлениям.
Десятилетия поисков ни к чему не привели – следов Бога Сотворённого и Десницы обнаружить пока не удавалось. Создавалось впечатление, что они скрылись где-то, изолировав себя от Мира.
Возможно, следовало изменить подход к поискам, сделать так, чтобы ими занимались другие.
Эту мысль стоило обдумать.
Позже.
Если ещё несколько десятилетий не дадут никаких результатов, а пока Он окинул трактир в поисках того, кто помешал Его размышлениям.
Виновник нашёлся быстро.
Небольшой отряд наёмников, все из грязных. Не местные. Местные давно уже так себя не вели – грубость в отношении незнакомца, которым вполне мог оказаться Он, всегда заканчивалась смертью.
А эта троица позволила себе выгнать из-за стола компанию подмастерий, из толковых, – «Расколотый череп» в кругах понимающих людей имел определённую славу. Всё благодаря настойкам, рецепты которых ещё дед нынешнего трактирщика принёс собой из дальних краёв. Ну, а что с готовкой были не лады, то дело десятое – понимающие люди ходили сюда не брюхо набивать, а проезжающие и не такое, небось, ели.
Подмастерья, не смотря на численное преимущество, в драку лезть не спешили, но и уйти после того, как их за шиворот повыкидывали из-за стола, на котором уже стояли заказанные бутыли с «Жгучей змей», «Захлёбом» и «Горлодёром», тоже не могли решиться.
Заезжие же наёмники, уже разливая по чаркам настойку, скомандовали трактирщику тащить съестное да по лучше, иначе… что иначе главарь троицы наёмников договорить не успел – нож из перевязи, что скрывалась под плащом Бродяги, пробил его череп.
Второй тоже не успел ничего понять, а горло его уже оказалось перерезано быстрым ударом клинка.
Последний из отряда лишился головы, так и не выхватив меч.
– Уважение, – в повисшей тишине произнёс Бродяга, – без уважения мы уподобимся животным. Негоже нам, людям, уподобляться животным. Не для этого мы тогда сражались.
То были времена, когда Тринитас ещё тратил время на слова, а Хозяин Дорог только начинал обретать плоть в историях людских.
То были времена, когда Бродягой звался не тот, кто им зваться будет позже.
Межреальность. Год 311 после Падения Небес.
– Думается мне, если уж происходит подобное, наверное, мы просто слишком далеко ушли от пути, указанного нам Истинным. – дослушав мой рассказ о нескольких происшествия свидетелем которых я оказался, вздохнул проповедник.
Много десятилетия назад отобранный для проекта Vigilo Confido, но так и не сумевший стать паладином, теперь вёл он в монастырь Грегориат неофитов, в надежде, что хоть кто-то из них хотя бы выживет, став, как и он сам – странствующим проповедником, поставляющим подающих надежды детей для проекта Мудреца.
– Следуя чужим путём, святой отец, можно потерять свой собственный. – осторожно произнёс я. – Но потерянное, обычно, можно найти. Пусть это будет уже не совсем то, что было потеряно, но всё равно ж лучше, чем вообще ничего.
Безымянка промолчала, видимо, всё верно я сказал.
– Кто другой, отрок, сказал бы, что слова твои пахнут опасной ересью, но помню я, что Истинный даровал всем нам пути разные, но все пути те ведут к нему.
Дабы не разочаровывать старика и не привлекать к себе лишнее внимание, я сотворил знамение, а потом быстро пробормотал пару строк восхваления Истинного.
– Вижу рвение в тебе, и веру твою вижу – и радуется сердце моё.
Я смущённо улыбнулся – той самой улыбкой которой улыбался, когда меня хвалили за враньё, принимая его за правду.
В этот раз враньё моё касалось отряда отца Жиллимана, который за последние несколько лет стал довольно известен в этих местах, а недавно пропал без следов, породив тем самым массу слухов, а также став причиной того, что маршруты движения последователей Истинного изменились, чтобы пролегать через эти края. Это осложняло жизнь грязным, таким, как я, если они, конечно, не умели врать, как умел это я.
Отряд отца Жиллимана, в общем-то ничем плохим и не занимался. Даже, если подумать, так делал дело нужное – очищал окрестности от всякого рода нечисти, демонстрируя всем желающим мощь Царствия Истины, тем самым готовя земли к тому, что скоро они, и обитающие на них грязные станут частью Царствия.
Всё в чётком соответствии с доктринами, разработанными Мудрецом. Царствие под его руководством, пережив Падение Небес, и потери первых веков, стремилось не только вернуть утраченные территории, а вмести с ними власть, но и захватить новые, заняв лидирующую позицию в Лоскутном Мире. И это у них выходило, что пугало меня, но ни о каком организованном противостоянии с моей стороны происходящему речи быть не могло, да и Безымянка не позволила бы, правда, стоит признать, что всё же то тут то там выходило, что выходило.
Отряд отца Жиллимана пропал не без причины – перед этим они в поселении, где мне позволили на некоторое время остаться, едва не сожгли старуху-знахарку, не без оснований уличив ту в связях с демонами и в том, что старушка не только добро творила, лечила-помогала, но и порчу наводила-травила. Сожгли бы, не реши они сперва избавиться от демонов, этих отродий Пустоты, у которых я часто пропадал истории разные, когда слушать, когда рассказывать.
Тогда я ещё что-то помнил из того, что знали те я, которыми мне никогда не стать, умирать не очень хотелось, а вновь просить о помощи Безымянку желания не было, вот и получили демоны информации сверх всякой меры, в основном из закромов Семипечатника, самые ранние его наработки, эволюционировавшие за два тысячелетия в его Асгард.
Отряд отца Жиллимана прекратил своё существование, а по окрестностям стали расползаться истории, мол у дорог местных есть хозяин, что не даёт творить несправедливость, и нет ему разницы истинные, грязные, демоны или кто ещё творит ту несправедливость – нарушитель просто однажды сгинет, не оставив после себя и следа.
Пройдёт ещё почти тысяча лет и демоны те, как я и ставшие плотью историй о Хозяине Дорог, образуют Новый Дом.
Межреальность. Год 437 после Падения Небес.
Человек оказался крепким – стоило отдать ему должное, что Ухтхаакх и сделал, испросив у шамана разрешение на ритуал.
Выживший из ума много лет назад старый ворчун, у которого по нелепому стечению обстоятельств даже росло нечто вроде бороды на его мерзком морщинистом лице, своё разрешение дал, обещался даже станцевать, для лучшего урожая, над получившейся топью, чтоб, значит, орки потом из неё народились не только сильные, но и умные. А то ведь сильных орков много да умных среди них не сыскать – оно и понятно, зачем придумывать хитрости всякие, механизмы там, заклятия, если врата крепостицы высаживаются и без всего этого мудрства.
Пальтишко погибшего Ухтхаакх забрал себе – чего добру пропадать?
И чего с того, что лопнуло оно на спине, а рукава пришлось оборвать – не вмещали они могучих орочьих лапишь? Не пропадать же добру.
Добро Ухтхаакх, как и любой орк, ценил.
Тем более добро с человека, которому удалось свалить в бою семерых бойцов.
Такое добро удачу приносит.
История опять же, чтоб у костра рассказывать.
Чтоб кто знал, те не забывали, а кто не знал, так узнали, – Ухтхаакх завалил в бою человека, убившего семерых.
А когда пойдёт с этой топи новые орки, так уже они, впитавшие и память Ухтхаакха, и погибшего, будут рассказывать о той победе.
Сильные орки так ведь и родятся – от сильной орочей крови и сильного противника.
Ритуал, на которое было испрошено разрешение, шёл хорошо – тело под ударами мощных ног орка быстро обращалось в бесформенное месиво, а окружающая земля – в грязь, вязкую, топкую.
После того, как Ухтхаакх щедро разбрызгал свою кровь, дело пошло ещё веселее, и кровавая лужа стала обращаться в настоящую топь да так быстро, что орк не мог не загордиться и силой крови своей, и силой убитого им человека.
Явившейся шаман отогнал орка, сказав, что работа того окончена, поэтому Ухтхаакх принялся искать каменюку какую, на которую можно усесться.
Негоже после такой славной победы на землю садиться. Да и пусть остальные видят его.
Видят и знают.
Каменюка нашлась.
Не близко.
Ухтхаакху даже пришлось покинуть пределы лагеря, но так надо было.
На земле он теперь сидеть не будет, а своей торбы пока у него нет, как и дерева, которое можно было б свалить.
Поэтому и пришлось шагать до каменюки.
Забравшись на небольшую скалу орк довольно поглядел на огонёк лагеря – он был едва заметен.
Далеко ему отойти пришлось.
Но не сидеть же на земле?..
Ухтхаакху захотелось жрать.
После боя ему всегда хотелось жрать.
Но он был слишком занят мыслями о поисках каменюки, поэтому не подумал прихватить что-то из общего котла.
А право он-то теперь имел – без очереди лапу в котёл запустить.
Решив проверить содержимое карманов пальто на предмет съестного, орк нашёл сухарь, чему обрадовался, и потрёпанную книжку, чего огорчился.
Книжку нельзя было съесть в отличии от сухаря.
Но Ухтхаакх всё ж на всякий случай проверил – книжка действительна была несъедобна по причине чего было отложена в сторону.
Некоторое время спустя из-за скуки, вызванной невозможностью, потолкаться с другими бойцами, орк открыл книжку.
Как и все, виденные им книжки, в этой были слова.
Но, в отличии от других, виденных орком книг, слова эти были написаны на разных языках, разными руками и в разное время.
Ухтхаакх не был грамотен, но смысл написанного он понял.
Понял и заулыбался.
Книжонка-то не простая и пальтишко непростое.
Вон чего человек с ними смог наворотить.
А он, Ухтхаакх, чего сможет наворотить?
Приставка Великий точно пойдём к его имени – так решил орк и, поднявшись с каменюки, пошёл прочь, искать великих свершений.
Великим Ухтхаакха не стали называть.
Стал он сперва Ухтхаакх Приносящий бурю, а потом, как и все до него, кто носил в пальто с чужого плеча старую книжонку, просто Буревестником.
Вербург. За несколько десятилетий до Падения Небес.
То, что что-то пошло очень сильно не по плану, Лилит поняла сразу как они вышли из портала.
Вербург был мёртв.
Архангел, возглавлявший отряд Ангелов, осуществлявших её транспортировку в изолятор класса Легион, среагировал с опозданием – это стоило ему жизни – нечто со взглядом, в котором плескались безумие и ненависть снесло Архангелу часть черепа.
За своим командиром пали и подчинённые – разрубленные, разорванные, растоптанные.
Лилит визжа от ужаса забилась в дальний край клетки, закрыв лицо руками – как будто это могло спасти от смерти, что безумствовала снаружи.
Это и не спасло б – просто Великий Пустой, справился с приступом гнева, из-за того, что кто-то помешал его размышлениям до того, как настала её очередь.
– Читал о тебе. – разламывая клетку, произнёс он.
Кровь, пропитавшая его одежду, капала вниз, на залитые этой же кровью плиты.
– Удивлён, что такая, как ты, смогла так долго выживать в этом мире. – оглядывая Лилит поделился своим мнением Великий Пустой.
Лилит вжималась в угол клетки всё сильнее, стараясь хоть на волосок отстраниться от ужаса, стоявшего рядом.
– Удивлен и признаю, что у тебя свой путь, не лучше и не хуже моего, но также, как и мой, ведущий, возможно, не туда, куда нужно нам, а куда им, – он кончиком сапога легонько пнул чью-то отрубленную конечность, – было нужно, поэтому я не могу позволить тебе жить в одном мире с теми я, которыми я когда-нибудь смог бы стать.
Кровь начинала по сочилась по её лицу – так сильно впились ногти в кожу.
– Но, если хочешь, я позволю в том мире жить твоим детям.
Тёмный мир. Толоб. Год 2012 после Падения Небес.
Басиль Штерн не любил города. Больше городов он не любил лишь людей. А больше людей Басиль не любил общаться с людьми, но общаться с ними нужно было – так велел лечащий врач.
Молодого, не к месту улыбчивого доктора Казакова, нужно было слушать, чтобы порча Тёмных Богов, угнездившаяся глубоко в мозгу Басиля не вырвалась наружу кровавых безумием дара Третьего, Разбивающего Черепа.
Разочаровывать старшего боевого товарища, Ивара Лонгроуда, тоже не хотелось.
Вот и терпел Басиль.
Взгляд прохожего.
Усмешка?
Басиль стирает ту улыбку одним движением своей лапищи превращая голову незнакомца в месиво.
В некоторые дни походы в офис превращались в сплошную пытку.
Сегодня ему повезло.
Сегодня был дождь. Даже не дождь. Ливень.
В такую погоду прохожих было меньше, а значит идти было чуть проще. Спокойнее. Если бы ещё вода не хлюпала в правом ботике, который давно пора было бы выбросить в мусор, да бережливость, граничащая у Басиля с патологической жадностью, мешала это сделать.
Он в очередной раз дал себе обещание, что сегодня выкинет наконец эти ботинки. Дал обещание, сам зная, что вечером, поставив обувь на просушку решит – не всё так и плохо, можно походить денёк-другой, если в лужи стараться не вступать.
Люди стоят под навесом, ждут, когда ливень утихнет.
За дурака, промокшего до нитки, принимают его что ли?
Летит в людей тяжёлая урна, зашибая сразу двоих.
Выжившие после первой атаки пытаются бежать, сквозь ливень, но им не уйти.
Басиль свернул в парк – в такую погоду там точно никого не будет. Да и посмотреть на памятники тоже неплохое дело, полезное.
Жаль, что сейчас осень, не весна, – тогда б можно было б ещё полюбоваться на цветущую сирень.
Басиль печально вздохнул – до весны ему точно не дадут прожить на служебной квартире, отправят куда-то.
Но однажды, лет семь назад, он был в парке, когда цвела сирень. Она цвела и пахла. Пахла изумительно. Сладко и спокойно.
Слабые люди прятались в своих домах.
Следовало ворваться в их дома.
Выбить ударом кулака жлезную дверь и начать их убивать. Люди рождены для того, чтобы их убивали такие, как Басиль.
У скульптуры рабочего, который силился поднять огромный камень, Басиль задержался. Автор явно переоценил возможности тщедушного тела мужчины, а, может быть, всё так и было задумано – показать, что воля человека столь сильна, а стремление его к переменам столь необоримо, что готов тот, жертвуя собой оторвать тот камень от земли и метнуть его в служителей Тёмных Богов.
Если верить табличке – где-то в этом районе началось то самое восстание, которое при поддержке сил Федерации и привело к освобождению этих земель от гнёта Тёмных Богов. Басиль был склонен верить табличке.
В десятке-другом метров от скульптуры рабочего стояла стена с выбитыми на ней именами людей. Имён было много. Если бы тогда, давно, Басиль оказался на стороне восставших, имён было бы меньше.
Остановившись у дороги Басиль оценил расстояние до ближайшей машины и пошёл на другую сторону улицы.
Остановиться, позволив тонне метала врезаться в себя.
Ощутить, что кости и мышцы крепче машины.
Офис располагался в старом здании.
Не так чтобы совсем старом, помнящем ещё времена восстания, но старом.
Охранник в специальной будочке вроде как должен был проверить удостоверение Бесиля, прежде чем позволять тому войти, но не стал себя утруждать этим действием.
На стойке регистрации, где Басиль надеялся узнать – кто и зачем его вызвал – ему вручили чёрный конверт.
Смотреть, чьё имя находится на карте в том конверте не было смысла – там могло быть только одно имя.
Имя его друга – Ивара Лонгроуда, Людоеда.
Легенда. Эпоха после Сожжения Библиотеки. 121 год до Падения Небес.
Тот, кого ещё не скоро нарекут Великим Пустым, утратив способность отличать прошлое от будущего, то что будет от того, чему не быть никогда, кутался в своё безумие, как замерзающий путник в дырявый плащ – вкладывая в это последние остатки своих сил и с каждым мгновение всё отчётливее понимая – ему не спастись.
Аверс.
Прошло почти три тысячи лет. Три тысячи лет с того момента, как были открыты Свитки Мёртвых.
Три тысячи лет с того момента, как лопнула тонкая пленка, позволявшая Легенде Изначальному Миру не касаться друг друга.
Облик Мира изменился.
Кровавое безумие, вырвавшееся из Свитков Мёртвых, и захлестнувшее Изначальный Мир, давно схлынуло, оставив об истинных людях лишь легенды, отдав на откуп потомкам обитателей Легенды будущее.
Три тысячи лет войны с Небесами, отказавшимися принимать облик нового человечества.
Люди, не видевшие Мира без этой войны.
И отцы их не видевшие.
И деды их не видевшие.
И Боги, что нужны такому Миру и таким людям, – они уже рождены и дарую своё благословение не первую сотню лет.
На окраине Города, обещавшего поставить точку в войне с Небесами, но обратившегося в нечто совсем иное, поднимая в воздух тучи мусора и пыли, приземляется челнок.
– Чует моё сердце: надо было снять все деньги со счета и пропить их. – расстроено пробурчал Сабон.
– Сердце у него чует, – недовольно прогудел Сержант, – скажи уж лучше: обделался со страху.
Сабон, конечно, ответил бы Сержанту, но в тот момент, когда его рот уже открылся, чтобы извергнуть трёхэтажное творение разума, челнок тряхнуло. Через мгновение Сабон всё же выругался, но уже в адрес матери пилота.
– Твоя мать будто лучше? – хихикнул худой парнишка, сидевший рядом с Сабоном.
– А кто тебя рожал вообще не ясно. – рыкнул обиженный Сабон на своего соседа.
В ответ маленький дампил улыбнулся, обнажив скромные клыки.
– И не надоело вам, мальчики, грызться? – мурлыкнула из дальнего угла миниатюрная особа, которая до того спала, завернувшись в свой плащ.
– Горбатого могила исправит. – пожёвывая ус, высказал своё мнение Сержант, человек уже преклонных лет, и оттого ещё более опасный, когда Сын-Амок одаривает ветерана благословением боевого безумия.
Нет сомнений в том, что вечноломодой парнишка-дампил нашёл бы, что ответить старому вояке, но челнок тряхнуло во второй раз. О да, они умели меняться быстро, эти солдаты удачи, рождённые безумным миром и считающие его своим домом. В раскрывающемся чреве челнока уже не было сонной особы, закутавшейся в свой мягкий и тёплый плащ, её место заняла Лиса, маг из тайного ордена, поклоняющегося Неназываемому, исповедь которого и легла в основу Свитков Мёртвых. Не было и смешливого парнишки, а был дампил, существо возможности которого мало чем уступали возможностям вампиров, а во многом и превосходили их. Оборотень, под шерстью которого играли бугры мышц, занял место Сабона. И лишь Сержант, который иногда в пьяном угаре затягивал странную песню, в которой над ним кружил чёрный ворон, ожидая поживы… лишь Сержант остался прежним, закованным в биокибернетический доспех ветераном-дезертиром, в одиночку уничтожившим отделение, посланное на зачистку поселения, отказавшегося платить Сбор.
– Да прибудет с вами Топор-Отец в силе своей. – на прощание благословил команду пилот. – Да не оставит Мать-Прах вас в своей милости, дав рану малую иль смерть быструю.
Четыре солдата удачи, четыре солдата этой капризной девки по имени Фортуна стояли на стальной площадке, ожидая, когда же из челнока выползет сетевой червь. Таких используют симбиоты, хакеры и некоторые кибернетические создания, чтобы перемещаться в сети Канализации.
Дампил со странным для парня прозвищем Искра сделал несколько взмахов руками, и наблюдавшему со стороны его жесты могли показаться сродни жестам дирижёра, управляющего оркестром. Повинуясь приказу хозяина, червь слегка раздвинул пластины панциря, позволяя героям занять место меж пластинами и нежным тельцем. Трое заняли свои места под спасительным панцирем, Искра же, оседлав своего питомца на подобии того, как осёдлывают коней, направил его к колодцу, ведущему в Канализацию.
Поднималась в небо стальная птица. Поднимались тучи пыли. Дампил, выпестовавший Сетевой Облик, позволяющий своему хозяину свободно передвигаться в Канализации, вёл своего червя вниз, в самые старые участки Канализации, к старому исследовательскому комплексу.
Поток информации, способный в одно мгновение разорвать любое существо на множество составляющих и сделать их частью себя, став тем самым ещё сильнее, этот поток, что сперва назывался рекой Смерти, и лишь позже, значительно позже стал именоваться Сетью, не причинял Искре никакого вреда даже наоборот, наполнял его силой, расширял сознание, позволяя безошибочно выбирать направления и лавировать между смертоносными обитателями Канализации.
Червь был оставлен за спиной, и четвёрка двигалась к шлюзу, который не открывали вот уже… да, что сорок два года… с тех самых пор, как Город, отказавшись принимать внешние управляющие команды начал разрастаться, поглощая благодаря армиям червей-строителей, застроившим почти всю поверхность планеты и уже готовящих жерла пусковых установок, чтобы отправиться дальше, в бесконечность космоса.
Пока всё шло хорошо, но никто не решался высказаться по этому поводу, боясь прогневить Старуху, мать Топор-Отца, пожирающую удачу своим беззубым ртом.
Для Искры не составило проблем подключиться к системе запирания шлюза, слишком древней, чтобы составить проблему для опытного хакера. И это заставляло его нервничать, поминая Смотрящего-в-оба-глаза чаще, чем следовало бы.
Потратив ещё триста двадцать четыре секунды, дампил завладел и центральным компьютером комплекса, который всё ещё исправно функционировал. Всё было слишком просто, поэтому Искра выделил на поиск скрытых подпрограмм ещё две сто две секунды. Ничего не обнаружил. Настроение дампила ухудшилось.
Стерильность помещений раздражала. Оборотень внюхивался, пытаясь различить хотя бы малейший намёк на врага, на тех, кто должен был проходить тут до них, но его старания были тщетны. Настроение оборотня ухудшалось с каждым сделанным шагом.
Лиса, последняя из жриц Неназываемого, нервничала – она не чувствовала опасности. И это пугало больше, чем пугали бы любые создания, решившие напасть их отряд.
Солдаты удачи заходили всё глубже в нутро комплекса, ещё веря, что цель близка, что им удастся выполнить задание, веря во всё, что позволяло им двигаться дальше, а не бежать прочь, ещё веря, но ещё не зная, что Город выстроил внутри себя десятки таких комплектов и, заманивая туда не только людей, но и Ангелов, отбирал сильнейших, тех, кто станет основой для новых его конструктов, тех, чьи действия позволят разработать более эффективных методы противодействия угрозам.
Чудовищная улыбка расплывалась на губах дампила, когда тот поднимал взгляд на яркое пятно света, возникшее под потолком. Первый из появившихся Ангелов умер, лишившись головы. Второй упал рядом, кровь хлестала из разорванной грудной клетки. За вторым последовал третий, а за третьим – четвёртый. Кружились в воздухе белые перья, танцевал безумный дампил, забывший обо всём на свете… обо всём, кроме одного: он не пустит Ангелов дальше этой комнаты.
Температура пулемётов уже почти достигла критической, но времени на охлаждение не было. Были твари, были пули, а времени не было. Это Сержант понимал, поэтому и включил осадный режим. Это было безумием, не оставляющим ему ни единого шанса на жизнь. И смеялся он, благословенный Сыном-Амоком, смеялся, зная, что ни за что не пропустит преследователей.
Оборотень умер, приняв в себя яд заклинания, предназначавшийся Лисе, которая предпочла бы смерть от яда той участи, что приготовил ей Город.
Реверс.
Капельки пота, покрывшие лицо проповедника, яркий свет солнца обратил в драгоценные камни. Властный голос истинного человека проникал в души грязных. Раскалённый воздух дрожал от звуков, вырывавшихся из глотки оратора. Толпа в священном экстазе качалась в такт речи.
Ещё немного и все они, поглощённые раскаянием за грехи предков своих, свои собственные и грехи своих потомков, начнут убить друг друга, а потом, когда убивать будет уже некого, выжившие прекратят и своё полное греха существование.
Соединивший Легенды и Изначальный Мир, оказался глупцом, – у грязных, бывших не больше, чем персонажами книг, что писались по велению Небес, не было и шанса.
Это был просто вопрос времени, когда грязные своими же руками уничтожат самих себя, исключив тем самым и причину по которой Небеса терпели существование истинных людей.
Изначальный Мир будет очищен он грязи, называемой людьми, – нужно было просто подождать.
Ребро.
– Отводи эльфов! Отводи! Мои демоны долго не продержатся. Отводи!
– Драконами их, драконами!
– Прорываться надо, командир, к своим!
– Нет, идём в атаку!
– В атаку!
– Враг в замешательстве! Резерв, резерв в бой.
– Вы что собираетесь жить вечно? В атаку!
– Давай, давай героев в клин и в лобовую атаку!
– В атаку!
– Не зевай!
– Руби их! Руби!
– Всех, всех в бой!
– Всю кровь до последней капли!
– Рубить их!
Крутится монета на ребре.
Всё упасть не может.
Боится выбор сделать.
Монета крутится, кровь льётся.
Будущее и прошлое мелькают в том кружении.
Монета крутится на ребре.
Крутится, но когда-то ей придётся упасть.
Что выпадет?
Аверс ли?
Реверс ли?
Добр-Янка. Год 47 после Падения Небес.
Грязные, его собратья, отказавшиеся внимать голосу разума, пошли в атаку незадолго до рассвета.
Буревестник в иной ситуации без особых проблем справился б с кучкой головорезов – снежная буря разметала бы их, посекла, обратила льдом их тела, но призвать бурю здесь и сейчас – значило погубить не только грязных, решивших захватить селение, но и истинных людей, жителей Добр-Янки.
Когда полыхнуло в Атталине, Буревестник, как и многие иные, думал, что это очередной местечковый конфликт. Он, как и иные, ошибался. Грязные, его собратья, ведомые лозунгами о своей богоизбранности, желанием отмщения за творимое с их предками во времена Легенды, и банальными жаждой славы, денег и рабов, хлынули на земли Царствия Истины.
Современники будут писать о кровавом безумии, захлестнувшем грязных, заставляющем даже простого крестьянин с вилами и топорами идти в далёкие земли, чтобы грабить и убивать таких же простых крестьян. Исследователи грядущего будут искать оправдание в вирусе, в заклинании, в харизме лидеров, противостоять которым у простых людей не было сил, будут писать о том, что потери со стороны истинных людей и иных рас, подвергшихся геноциду, явно завышены и записаны со слов пострадавших, которые жаждут выглядеть таковыми, хотя таковыми не являются, ведь у конфликта всегда минимум две стороны; будут утверждать, что не всё так однозначно, что есть письма, документы, оправдывающие начавшееся с Атталина безумие. Они будут писать, изучать и находить доказательства тому, чему будут хотеть найти доказательства.
Буревестнику не было известно грядущее, да и будь известно – он бы просто посмеялся над теми оправданиями, что придумают через века.
Буревестнику было известно другое – если он уйдёт, сдаст селение, самое позднее к вечеру в Добр-Янке не останется ни одного живого истинного, всё мало-мальски ценное перекочует в обоз, а головорезы, попировав пару дней, продолжат свой путь, оставив после себя пепелище и трупы.
И не то чтобы Буревестнику нравились истинные… как могут нравиться люди, которые даже видя, что ты их спасаешь, отказываются с тобой общаться, не предлагают еду или крышу над головой… К подобному отношению Буревестник попривык уже, поэтому особо не обращал внимание – брал, что нужно, а если нужно было нужно, то и спал, где посчитал нужным.
«Во времена всеобщей слепоты должен быть хоть один зрячий, что будет кричать иным, пытаясь отвратить бег тех к пропасти». – вот во что верил Буревестник.
И он кричал.
Как умел.
Своими клинками.
«Ну кто-то ж должен делать то, что иным не нравится – иначе ж придётся врать о былом, а то уж больно скучным будет оно без таких выходок» – взглянув на исписанный лист вспомнил Дымяга Тони слова своего Босса, который предупреждал об опасности осуждать тех, чьи действия могут казаться опасными и нелогичными.
Помнил Дымяга также и другое предостережение Босса на эту же тему: «Немало славных парней погибло потом как какой-то дурак решил, что умнее других – увидишь такого дурака без лишних слов в морду ему бей, может, ума у него прибавится, а у тебя проблем убавится».
Где-то в Легенде. До сожжения Библиотеки, задолго до Падения Небес.
Заплёванный пол таверны. Ноздри, судорожно втягивающие воздух, в котором появился запах крови. Глаза, в которых отражаются алые ручьи, бегущие из разбитого носа паренька. Глупый парнишка, подумавший, что способен защитить девушку. Он в двойне глуп, ведь сегодня увидел её впервые. В этом мире за всё надо платить, тем более за глупость.
Парень даже не успел заметить удара. Кинжал вошёл ему в живот, вошёл по самую рукоять, и его остриё показалось из тощей спины глупца. Парень пошатнулся и, роняя алые капли, опустился на пол.
Десятник громко расхохотался. Кто бы сомневался, что этим всё и закончиться?
– Может ещё кого о помощи попросишь? – улыбнулся он девушке, из-за которой всё это и началось. – Или попробуешь что-то сколдовать?
Улыбнулся и несильно ударил её по лицу. Несильно, ведь удар его ломал челюсти даже закалённых в боях ветеранов. Несильно, ведь ей ещё предстояло ответить на вопросы об истоках своих мерзких сил, прозываемых магией, напасти в последние годы поражавшей всё большее количество людей.
В действительности же дело было не в том, что магия пришла в это мир, а в том, что из-за ошибок в текстах, в этот стерильный мир магия начала в него возвращаться – ненадолго – Авторы уже работали над новыми сценариями.
Монах в одеянии чернее ночи, склонился над умирающим парнем.
Глупый, он шевелил губами, думая, что произносит слова. Глупый, он силился подняться. Глупый, ему показалось, что монах, склонившийся над ним, плакал. Плакал он нём, глупом оборванце, который за всю свою жизнь даже одно доброе дело довести до конца не смог.
Он умер, а монах остался.