Почему я застрелил Лермонтова и сделал бы это снова
Почему я застрелил Лермонтова и сделал бы это снова
Пьеса
Действующие лица:
НИКОЛАЙ МАРТЫНОВ – неудачливый писатель;
МИХАИЛ ЛЕРМОНТОВ – писатель и поэт, литературная звезда;
НАТАЛИ МАРТЫНОВА – сестра Николая Мартынова, светская особа;
ЭМИЛИЯ ВЕРЗИЛИНА – светская особа;
ВЕСТАЛКА – мистическая женщина, предсказывающая будущее;
МИХАИЛ ГЛЕБОВ – молодой повеса, тусовщик;
АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЧИКОВ – молодой повеса, тусовщик;
СЕРГЕЙ ТРУБЕЦКОЙ – молодой повеса, тусовщик;
АЛЕКСЕЙ СТОЛЫПИН – культуртреггер, владелец литературного клуба, тусовщик;
ЕЛИЗАВЕТА МИХАЙЛОВНА МАРТЫНОВА – мать Николая Мартынова, помещица;
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА АРСЕНЬЕВА – бабушка Михаила Лермонтова, его личный агент;
ДЕВУШКИ и ЮНОШИ на вечеринке.
Мальчишник в квартире Глебова. Друзья проводят тёплый вечер в общении и забавах. На диванах и креслах расположились Лермонтов, Мартынов, Глебов, Васильчиков, Трубецкой и Столыпин, они одеты в стильные молодёжные прикиды – брендовые штаны, кроссовки, футболки и бейсболки. На столе – бутылки с жидкостями, банки энергетиков, недоеденная пицца. Постоянное движение – молодые люди встают, наливают сок, нажимают на кнопки пульта музыкальной системы, пишут в телефоне сообщения, смеются. Негромко звучит музыка – что-то из французского рэпа.
ЛЕРМОНТОВ (читая по телефону): А вот послушайте, господа! Из нового… В глубокой теснине Дарьяла,/ Где роется Терек во мгле,/ Старинная башня стояла,/ Чернея на черной скале./ В той башне высокой и тесной/ Царица Тамара жила:/ Прекрасна, как ангел небесный,/ Как демон, коварна и зла… Что думаете?
Все, за исключением Мартынова, аплодируют.
ВАСИЛЬЧИКОВ: Уау, круто!
ГЛЕБОВ: Новый стопудовый хит!
ТРУБЕЦКОЙ: Блеск! И тема Кавказа раскрыта с романтической стороны. Это правильно в настоящий момент.
СТОЛЫПИН: Темища! А давай в клубе презентуем! В субботу.
ЛЕРМОНТОВ: Замётано.
Лермонтов вглядывается в Мартынова, ожидая от него реакции, но тот молчит.
ЛЕРМОНТОВ: Мартыш, а ты что думаешь?
МАРТЫНОВ (после лёгкой паузы): Нормалёк.
ЛЕРМОНТОВ: Ну, блин, одарил! «Нормалёк» – это не о чём. Скажи что-нибудь конструктивное.
МАРТЫНОВ: Меня несколько смущает твоё желание угождать самым низменным мещанским вкусам. Но, принимая во внимание, каков сейчас уровень публики и что она ждёт от авторов – то да, это вполне качественная, коммерческая попса, которая непременно отыщет своих почитателей.
ЛЕРМОНТОВ: «Несколько смущает…» «Угождать низменным вкусам…» «Попса…» Никто не может так изящно опустить, как мой друг Мартынов!
Лермонтов подходит к Мартынову со спины и довольно агрессивно начинает массировать ему плечи.
ЛЕРМОНТОВ: Друг! Дружбанище! Мартышка!
МАРТЫНОВ: Миша, я бы просил тебя…
ЛЕРМОНТОВ: Мы с ним чуть ли не с детства знакомы. Сколько грога выпито, сколько кальяна выкурено! Вместе в армии служили, в горячей точке. Не отмазывались, как некоторые. Такое там повидали, что и не каждому решишься рассказать. Не поверите, мы даже спали вместе! Конечно, без всякой эротической этимологии, просто потому что была одна кровать на двоих. Но, знаете ли, это тоже влияет на восприятие. Начинаешь относиться к человеку с особой нежностью. Блин, как же я люблю этого парня!
Лермонтов целует Мартынова в темечко и отходит в сторону.
ТРУБЕЦКОЙ: Господа, а что вы думаете о свадьбе цесаревича Александра?
СТОЛЫПИН: В смысле самой церемонии или выбора невесты?
ТРУБЕЦКОЙ: Мне интересны все смыслы.
ВАСИЛЬЧИКОВ: Мои батюшка с матушкой там присутствовали. Всё на высшем уровне: миллиардеры на «Гелендвагенах», цветы прямиком из Голландии, шампанское из Франции, лакеи из Пруссии, чёрная искра, ещё пару часов как плескавшаяся в каспийских осетрах. Выступал Элтон Джон.
ГЛЕБОВ: Говорили, что будет Леди Гага.
ВАСИЛЬЧИКОВ: Да, изначально планировалась Леди Гага, но императору Николаю Павловичу она показалась слишком распущенной особой. Остановились на старичке Элтоне. Либерально, продвинуто, но в то же время умеренно. В общем, все довольны.
ТРУБЕЦКОЙ: Ну а невеста? Максимилиана Вильгельмина Августа София Мария Гессенская и Прирейнская. Как её поименовали в православном крещении? Мария Александровна?.. Что вы о ней скажете?
СТОЛЫПИН: Вы хотите спросить, что мы скажем об очередной немке в царской семье? Ну что тут скажешь… Это печально.
ВАСИЛЬЧИКОВ: Геополитика, не более и не менее. Установление необходимых связей с Европой.
СТОЛЫПИН: Ох, и тяжко же отзовутся на наших потомках эти связи!
ТРУБЕЦКОЙ: Мне рассказывали, что она была зачётной тусовщицей в Германии. Ни один кислотный фест не обходился без её участия. Вроде бы даже какие-то компрометирующие фотки прорывались в печать. Но сейчас, конечно, у неё совершенно другой статус, в клуб её не затащишь.
ГЛЕБОВ: Ей всего шестнадцать лет. Почему бы нет?
ЛЕРМОНТОВ: Шестнадцать лет? У-у, да она ещё совсем сладкая пипочка! У вас были шестнадцатилетние, господа?
МАРТЫНОВ: Мы с радостью послушаем очередную твою историю о покорении шестнадцатилетней девственницы.
ЛЕРМОНТОВ: Язва! Циник! Нет, ну правда же, ради чего ещё жить на этой печальной земле, если не для плотских удовольствий? Вот ты, Мартыш, что ты вспомнишь на смертном одре, кроме своего брюзжания и недовольства жизнью?
МАРТЫНОВ: Вспомню раздумья, сомнения. Вспомню проблески истины и тихого счастья, опускавшиеся на меня порой. Вспомню общение с близкими людьми. Вспомню детей, если Бог позволит появиться им на свет.
ЛЕРМОНТОВ: Господи, как же у тебя всё запущено и уныло! Нет, не эти цензурированные проблески сердобольного счастья хочу вспоминать я перед мраком могилы. Хочу вспоминать попки! Хочу вспоминать сиськи и алые губы! Хочу вспоминать жар ночных утех и триумф дневных литературных побед. Хочу вспоминать многотомное собрание сочинений и кучу бабла, вырученного от издания своих книг. Хочу вспоминать брызги шампанского, восторги и крики одобрения, хочу вспоминать себя на Олимпе!
МАРТЫНОВ: Уверен, именно это ты и будешь вспоминать перед смертью!
ЛЕРМОНТОВ: Спасибо, брат! Я воспринимаю твои слова не как выпад, а как пророчество.
ГЛЕБОВ: Господа, кто куда собирается на лето? В Европу, в Америку, в Азию, или останетесь в матушке-России?
СТОЛЫПИН: Сейчас не особо попутешествуешь по Европам и Америкам. Везде русофобия, везде смотрят искоса. Пожалуй, я проведу всё лето в своём клубе. Много чего интересного намечается. Сейчас, дай Бог не ошибиться, литературное оживление. Вслед за Пушкиным и Гоголем встаёт новое интересное поколение. Присутствующий здесь Михаил Юрьевич в представлении не нуждается. А ещё полно безумно талантливых ребят, за которыми будущее: Григорьев, Майков, Аксаков. Ещё я слышал про некоего молодого прозаика Достоевского. Так вот, говорят, он и вовсе порвёт всех в ближайшие десятилетия. (Встречает взглядом Мартынова). Ну и да, Коля Мартынов наверняка нас ещё чем-то порадует.
ТРУБЕЦКОЙ: Аналогично. Лето в столицах. Если, разумеется, не случится чего-то экстраординарного.
ВАСИЛЬЧИКОВ: А я, господа, всё же рвану в Европу. Этак в августе, в бархатный сезон. На воды, в музеи, на дискотеки. Кто-нибудь бывал на Ибице?
ГЛЕБОВ: А-а, да-да. Крутяк. Как-нибудь и я туда смотаюсь. Но пока, скорее всего, в имение, в деревню. Миша, Коля, а вы куда?
ЛЕРМОНТОВ: Признаться, хочется куда более острых ощущений, чем клубы и дискотеки. Может, снова подамся на войну.
ГЛЕБОВ: Куда именно?
ЛЕРМОНТОВ: Ну да, слава Богу, войн везде предостаточно. Отчаянно привлекает меня эта стихия. Кровь, жестокость, смерть. Есть в них что-то величественное и, вне всякого сомнения, поэтичное.
МАРТЫНОВ: Да, война – прекрасная возможность забыться. Объективно оценить себя на фоне истории. В конце концов, принести пользу государству.
ЛЕРМОТНОВ: Мартыш, как у тебя дела с повестью «Гуаша»? Что Смирдин говорит? Когда пойдёт в печать?
МАРТЫНОВ: Ничего не говорит Смирдин. Похоже, он просто избегает меня. А вот один из его помощников высказался предельно ясно: «Гуаша» – это подражание лермонтовскому «Герою нашего времени». На хрена мы должны издавать вторичный продукт?
ЛЕРМОНТОВ: Нет, ну а ты объяснил, что это не подражание, а скорее полемика.
МАРТЫНОВ: Этот господин не видит разницы в словах «полемика» и «подражание».
ЛЕРМОНТОВ: Ну а брательник что? Ты обращался к Михаилу Николаевичу?
МАРТЫНОВ: К Загоскину? Нет, конечно.
ЛЕРМОНТОВ: Почему? Чего ты стесняешься?
МАРТЫНОВ: Я не уверен, что он поддержит меня. Кто я такой на его фоне?
ЛЕРМОНТОВ: Надо попытаться! Господа, представляете, у этого чела двоюродный брат – знаменитый беллетрист Загоскин, а отчество Соломонович – и он не может договориться об издании книги.
МАРТЫНОВ: Соломон – это имя в святцах. Им наградили моего батюшку. Вот и всё. Ты прекрасно знаешь, что к иудейскому племени с его мифическими возможностями я не имею никакого отношения.
ЛЕРМОНТОВ: Нет, ну всё равно надо что-то делать! Шевелиться, трясти людей. Лёша наверняка будет не против, если ты снова выступишь в его клубе.
МАРТЫНОВ: Вот уж не знаю.
ЛЕРМОНТОВ: Монго, ты не против?
СТОЛЫПИН: Честно говоря, предыдущее выступление Коли прошло совершенно незамеченным. Пришли три нетрезвые дамочки и два задумчивых чахоточных парня. Дамочки хихикали в углу, парни сидели за барной стойкой. По сути, Коля выступал для себя самого.
МАРТЫНОВ: Да, именно так всё и было.
ЛЕРМОНТОВ: Это ни о чём не говорит!.. Хотя, конечно, говорит о многом. Может быть, литература – это просто не твоё?
МАРТЫНОВ: Я тоже прихожу к этому выводу, спасибо.
ЛЕРМОНТОВ (хлопая Мартынова по плечу): Не расстраивайся! Как говорится, не везёт в любви – повезёт в картах.
МАРТЫНОВ: А знаешь, в картах тоже что-то не везёт в последнее время. Уж думаю, не сглазил ли кто меня. Может, застрелиться?
ЛЕРМОНТОВ: Ну вот, нагнал тоску! А ты знаешь, что это заразительно? Особенно в компании. Один сказал – и сразу другим хочется.
МАРТЫНОВ: Вот уж вряд ли! С чего бы таким успешным и счастливым думать об избавителе-пистолете?
ТРУБЕЦКОЙ: Просто Коля до сих пор не ходил к Весталке – в этом вся причина.
МАРТЫНОВ: Да ну, брось глупости говорить!
ГЛЕБОВ: И вправду, к Весталке стоит сходить. Всё будет именно так, как она скажет. Если есть талант – она его обозначит, заставит пробиться, и свет его примет. Если нет – значит всё, пиши пропало.
ВАСИЛЬЧИКОВ: Весталка – это да, это объективно. Жуковский сходил к ней в семнадцать лет, Баратынский – в восемнадцать, Пушкин – и вовсе в четырнадцать. Она предсказала им блестящее будущее. Так оно и вышло.
СТОЛЫПИН: А Мишель Лермонтов сгонял к ней в пятнадцать. Правда, Маёшка?
ЛЕРМОНТОВ (как-то неохотно): Да, было дело.
СТОЛЫПИН: Что она тебе поведала?
ЛЕРМОНТОВ: Это личное. Там было много туманностей, двусмысленных трактовок. Но в целом – да, успех, почитание, поклонники.
ТРУБЕЦКОЙ: Обязательно сходи, Коля!
МАРТЫНОВ: Ну, схожу я к этой колдовской бабе, а Смирдин как об этом узнает?
ТРУБЕЦКОЙ: Уж поверь мне, узнает! В свете такие вещи моментально разносятся, сами по себе. Словно кто-то на небесах пальцами щёлкает. Если Весталка скажет, что тебя ждёт успех – Смирдин на коленях будет выпрашивать твою повесть.
МАРТЫНОВ: А если она скажет другое: бездарь, осёл, лузер. Что тогда?
ТРУБЕЦКОЙ: Вот тогда и успокоишься.
МАРТЫНОВ: Неправильно это как-то – верить предсказаниям, мистике всей этой. Разве человек не сам определяет своё будущее?
ВАСИЛЬЧИКОВ: Как сказать! Вот я на что человек продвинутый, а всё равно верю в предсказания и на кофейной гуще гадаю: что там впереди, каково оно, это каверзное будущее?
МАРТЫНОВ: Прекрасно знаю, что скажет мне колдунья… Вот если только и впрямь сходить ради того, чтобы успокоиться. Да как-то и в успокоение уже не верится.
ЛЕРМОНТОВ (прерывая не совсем приятный для него разговор): Я знаю, что нам сейчас надо! Господа! Ребзя! А поехали тёлок драть! У меня есть на примете одно чудное бордельеро с очаровательными малышками в распашонках.
ТРУБЕЦКОЙ: Я за! Пришла пора распоясать чресла!
СТОЛЫПИН: Присоединяюсь! Девочки чистые, надеюсь?
ЛЕРМОНТОВ: Как утренняя роса!
ВАСИЛЬЧИКОВ: Ну да и я с вами. Возможно, и мне вспомнится перед тьмой могилы пара впечатляющих округлостей.
ГЛЕБОВ: Господа, я пас. Ранним утром отправляюсь в семейное имение. Матушка срочно пожелала, чтобы я предстал пред её очами.
ЛЕРМОНТОВ: Мартыш, ты с нами?
МАРТЫНОВ: Вынужден отказаться. Есть неотложные дела.
ЛЕРМОНТОВ: Это какие? Тосковать и кукситься?
МАРТЫНОВ: Мои финансы пришли в некоторое расстройство, требуется срочная ревизия.
ЛЕРМОНТОВ: Я заплачу, я же друг. Не переживай.
МАРТЫНОВ: Нет, Миш, спасибо! Неважно себя чувствую, пора мне баиньки.
ЛЕРМОНТОВ: Как знаешь!
Лермонтов, Столыпин, Трубецкой и Васильчиков забирают телефоны, наплечные сумки, надевают на головы бейсболки и отчаливают развлекаться.
ГЛЕБОВ: Чего не поехал, Колян? Развеялся бы. А то действительно какой-то сумрачный.
МАРТЫНОВ: Я не против общения с девушками, но вокабуляр господина Лермонтова и пункт назначения этого вояжа меня несколько смутили.
ГЛЕБОВ: Причуды гения!
МАРТЫНОВ: Ты уже записал его в гении? Не рановато ли?
ГЛЕБОВ: Но согласись, он очень талантливый и яркий человек.
МАРТЫНОВ: Разве талантливый и яркий в творчестве человек не должен быть добродетелен в жизни?
ГЛЕБОВ: Вот уж не обязательно! Жизнь и творчество – разные субстанции.
МАРТЫНОВ: Я много думал об этом и порой был готов согласиться с твоим суждением. Но в конце концов во мне победила другая точка зрения: талант не может и не должен быть порочен в жизни.
ГЛЕБОВ: Это не математика и не физика. В таких вопросах не бывает точно отмеренных пропорций. Романтические натуры подвержены сильным эмоциям, страстям. А оттого совершают порой не самые благовидные, по мнению окружающих, поступки.
МАРТЫНОВ: Ах да, романтические натуры! Мне прекрасно известна эта человеческая прослойка, этот психотип. Этакая романтическая натура в возвышенном порыве и при безусловном наличии таланта пишет изумительные стихи, посвящённые Прекрасной Даме. Стихи настолько пронзительные, что слёзы на глаза наворачиваются: «Как мимолётное виденье, как гений чистой красоты…» А потом эта же романтическая натура деловито осведомляется в частном письмеце: «Помнишь ли ты, друг мой, ту самую Анну Керн, которую я намедни загнул?..»
ГЛЕБОВ: А, ты про эту историю с Пушкиным? Да, озорник был ещё тот. Но зато талантлив как дьявол! А за это всё простительно.
МАРТЫНОВ: Так уж и всё?
ГЛЕБОВ: Ну, кроме убийства, насилия или совершенно явной подлости.
МАРТЫНОВ: Как дьявол… Очень показательное сравнение! Может, в этом и кроется вся суть? Что талант – он не от Бога, а от дьявола?
ГЛЕБОВ: Никак не согласен! Талант – это божественная искра.
МАРТЫНОВ: С дьявольскими нашёптываниями.
ГЛЕБОВ: Может, и не без этого. Но без них, без этих самых нашёптываний, всё было бы в творчестве, да и в жизни тоже, совершенно пресно и безыскусно. Скучно было бы! А писатели на то и призваны, чтобы эту извечную человеческую скуку рассеивать и окрашивать в разноцветные жизнерадостные картины.
МАРТЫНОВ: Больно уж гладкое и не в меру оптимистичное определение, ну да ладно. Наверняка ты прав, а я опять ошибаюсь… Вот сейчас кто-то совершенно явственно нашёптывает мне, что необходимо отрубиться и немного поспать. А то завтра я буду никакущим.
ГЛЕБОВ: Прикинь, и я слышу такие же нашёптывания? Ты выбираешь диван или кресло?
МАРТЫНОВ: Мне хорошо в этом кресле, я останавливаюсь на нём.
ГЛЕБОВ: Тогда меня призывает диван. Спокойной ночи!
МАРТЫНОВ: Точнее, утра! За окнами уже рассвет.
Глебов укладывается на диван, Мартынов закрывает глаза в кресле. Французский рэп всё ещё доносится из колонок.
Жилище Весталки. На подставках горят свечи и дымятся благовония, на полу постелены циновки, стены разукрашены причудливыми картинами со сценами из восточной мифологии. Молодая женщина в цветастом балахоне, с распущенными волосами и тесёмкой на голове подносит зажигалку к очередной ароматической палочке. В центре комнаты стоит странное кресло, сваренное из ржавых листов металла и гнутой арматуры – словно мечи на железном троне заменили металлоломом.
В комнату, осторожно оглядываясь по сторонам, входит Мартынов.
ВЕСТАЛКА: Заходи, касатик, заходи! Давно тебя дожидаюсь.
МАРТЫНОВ: Я, собственно, не вполне уверен, что попал в нужное место. Мне сказали, здесь живёт этакая мистик-вуман. Лицензированная, я надеюсь, прорицательница. И она якобы согласится осветить, так сказать, моё будущее. Вы не знаете, как её найти?
ВЕСТАЛКА (показывая на кресло): Вон на тот трон, Николай! Через минуту я твоя.
МАРТЫНОВ: Так это вы? Такая молодая?.. И откуда вы знаете меня?
ВЕСТАЛКА: Разве порядочные мужчины говорят о возрасте женщин?
МАРТЫНОВ: Извините! Просто Пушкин приходил к вам в четырнадцать лет, а вы до сих пор такая…
ВЕСТАЛКА: Какая?
МАРТЫНОВ: Свежая.
ВЕСТАЛКА: Спасибо! Хорошее слово подобрал. Ты мне нравишься. Присаживайся, не стесняйся.
Мартынов усаживается на трон из металлолома и болезненно морщится – отдельные его детали впиваются в спину и ягодицы.
Весталка заканчивает с ароматическими палочками и, играя зажигалкой, подходит к нему со спины.
ВЕСТАЛКА: Откуда я тебя знаю, спрашиваешь? Да все вы мне хорошо известны – бумагомаратели, музыканты, актёры, режиссёры, философы. Поломанные творческие личности с раздутыми амбициями и причудливым взглядом на мир. Наивные искатели славы и восторгов. Все рано или поздно ко мне являетесь.
МАРТЫНОВ: Я могу уйти, если не вовремя.
ВЕСТАЛКА: Да вовремя, вовремя. Всегда вовремя. Всем даю ответы, всем предсказываю будущее. И никогда не ошибаюсь, потому что вижу вас насквозь.
МАРТЫНОВ: Вы знаете, я к вам пришёл с большими внутренними сомнениями, потому что не считаю себя достойным вашей аудиенции. Кто Пушкин и кто я… Просто как-то хочется разрубить этот узел. Определиться наконец, стоит ли мне продолжать литературные забавы, или пора закругляться.
ВЕСТАЛКА: Эх, знал бы ты какая мелюзга ко мне заваливается! Бывают и такие, что двух слов связать не могут. Слово «инфлюенсер» с ошибкой пишут. А всё туда же – в славу, в богатство, в почитание. Но и им не отказываю. И им будущее приоткрываю. Потому что все должны знать, кто они такие в этом мире.
МАРТЫНОВ: Честно говоря, я тоже не знаю, как правильно писать слово «инфлюенсер». Наверное, я точно такая же мелюзга.
ВЕСТАЛКА: Нет, Николай, ты рыба гораздо крупнее.
МАРТЫНОВ: Вы серьёзно?
ВЕСТАЛКА: Это видно с первого взгляда. В тебе есть стать, есть упорство. А самое главное – злость. Нет в творчестве ничего важнее злости. Только она все механизмы приводит в движение. Человек без злости – пустышка.
МАРТЫНОВ: Довольно спорное суждение, на мой взгляд, но как вам угодно.
ВЕСТАЛКА: Это не суждение, это холодная объективность. Смирный добряк ничего в жизни не добьётся. Только тревожные неврастеники, кипящие внутри злостью и неудовлетворённостью, могут взойти на Олимп. Другое дело, что платят они за это высокую цену, да и не вполне он стоит, этот Олимп, тех удовольствий, какие ему приписывают. Однако это мало кого останавливает. Вот ты что готов заплатить за правду о себе?
МАРТЫНОВ: Заплатить?.. Ну, у меня есть с собой рублей двенадцать. Или четырнадцать. Пожалуйста, извольте.
Начинает торопливо шарить по карманам.
ВЕСТАЛКА: Я не про деньги. На что ты готов пойти ради восхождения на Олимп?
МАРТЫНОВ: А какие есть варианты?
ВЕСТАЛКА: Ребёночка мне сделаешь?