Три дня из жизни L
Глава 1. Либен
Глава 1. Либен
От старого склада до общежитий рабов путь недолог, ровным шагом – всего-то минут пятнадцать, а бегом – ещё быстрее. Но бежать нельзя, так можно привлечь ненужное внимание.
Улица рабского района норовила подсунуть под ноги какую-нибудь каверзу – камень или трещину в асфальте.
Но Либен опасалась только одного – оказаться вне общежития после наступления комендантского часа.
Скудное освещение и обманчивая пустынность района не имели значения, ведь камеры не дремлют, да и патрули наверняка уже вышли на охоту.
Пусть и выдал ей Вольф для выполнения завтрашнего задания специальный плащ, делающий человека невидимым для камер и тепловизоров, но если нарваться на полицаев после десяти вечера, ареста не миновать.
Вдруг ты подпольщик или того хуже – партизан! Хотя, спустя восемьдесят лет после окончания Второй Мировой войны, в которой фашисты одержали верх над всем миром, партизаны были уже скорее легендой.
Развитие технологий, тотальная слежка, чипирование славян с совершеннолетнего возраста – всё это в совокупности делало повстанческое движение сложным. Но не невозможным.
Подполье продолжало существовать, вести антифашистскую и диверсионную деятельность, что всякий раз приводило власти в неописуемую ярость. За выдачу хотя бы одного подпольщика было обещано повышение со статуса «раб» до «рабочий», а это многое меняло.
У рабочих была зарплата и хоть какие-то права по закону. Рабочий мог жениться, родить детей и растить их.
Раб, неважно, мужчина или женщина, был собственностью Рейха, не имел никаких прав, жил там, где укажут, без разрешения государства не имел права заводить детей. Дети раба тоже рождались рабами.
На всей территории Германской Империи славянские имена запрещены. Все языки, кроме немецкого – запрещены. Песни, танцы, любое народное творчество, а также обучение, кроме трёх классов школы для рабов – запрещены.
К тому же, последние десять-пятнадцать лет детей рабов часто забирали у матерей – и больше их никто не видел.
Среди славян, которые давно перестали делить друг друга на русских, белорусов, украинцев, сербов, и так далее, ходили страшные слухи о новых генетических лабораториях. Якобы в них создаются препараты, поддерживающие молодость и здоровье долгие годы. Естественно – для высшей фашистской власти: Третьего Фюрера, внука самого Гитлера и его приближенных.
Ценой усилий организации подпольщиков, проникших за столько лет во многие структуры, для Либен удалось получить разнарядку на работу в такую лабораторию. Всего лишь уборщицей, но это было неважно.
«Свидание», то есть изучение задания, заняло весь вечер. Завтра утром, во время рабочей смены, Либен должна заложить взрывчатку в определенные точки здания лаборатории. Внутрь заряды пронёс другой человек, а Либен оставалось достать их из тайника в подсобке для инвентаря и по ходу уборки установить в нужных местах. Почему именно завтра – Либен не спрашивала, считая, что главе подполья виднее. А она ещё даже не агент, чтобы задавать руководству подобные вопросы, а всего лишь кандидат в агенты.
Либен шагала домой, стараясь не сорваться на бег, и её потряхивало от напряжения. Впервые командир доверил ей нечто настолько важное. Прокручивая в голове план раскладки взрывчатки, вызубренный наизусть, маленькая подпольщица нервничала всё сильнее.
Завтра. В 5.30 она проснётся, в 6.00 войдёт в лабораторию и до 8.00 успеет всё сделать. Она сможет. Главное – не выдать себя и следить, чтобы руки не тряслись.
Большинство точек минирования находились на первом этаже и в подвале. Но далеко не везде был свободный доступ у рабыни-уборщицы. В архив, например, так просто не попасть, как и в кабинет начальника лаборатории. Там убирались наёмные сотрудники. Не рабы. Их график работы был совершенно другим, не утренним, как у девочки, а вечерним, так что они даже никогда не пересекались.
Либен, мелкая и тощая, как десятилетний ребёнок, должна будет пролезть в вентиляционные системы, ведущие во все помещения здания, в том числе, и в недоступные кабинеты. Важно уничтожить и серверную, и бумажный архив, и биоматериалы.
***
Крошечная комната, где жили Либен и её мама, встретила привычной тишиной и запахом каши, которую выдавали порционно в пунктах питания для рабов. Готовить дома нельзя ничего, кроме чая – в рабских общежитиях кухни не предусматривались. Либен глянула на кашу и её замутило. Нет, лучше сразу лечь в постель. Ей хотелось бы рассказать матери о предстоящем деле, но нельзя. Болтать о задании – значит провалить его.
Нервозность не дала даже на миг сомкнуть глаза. Либен лежала без сна, а ночь, самая длинная в её жизни, всё тянулась, больше выматывая, чем принося отдых. Едва перевалило за пять утра, маленькая подпольщица подскочила и оделась, не имея уже никакого терпения ждать сигнала будильника. Голод и тошнота вцепились в её желудок одновременно. Но лучше потерпеть голод, чем сорвать весь план внезапной рвотой. Либен выпила воды и ей немного полегчало.
– Мам, я на работу!
В ответ тишина. Маленькая подпольщица вышла и тихонько закрыла дверь.
Мать перестала разговаривать год назад , после того, как её новорожденного сына забрали прямо из родовой. Даже не показали. Без всяких слов унесли и не вернули. Рабам не надо никаких объяснений. Дети рабов принадлежат Рейху – этот закон мог настигнуть беспощадно, в любое время – любую мать из сословия рабов. Женщины хотели бы не рожать, но зачатие производили искусственно, их мнения не спрашивали. Попытка спровоцировать выкидыш – расстрел без разбирательства. Заберут дитя или оставят – никак не предскажешь. Чаще всего забирали крепышей.
Либен всегда была слишком щуплой и не интересовала «врачей», поэтому благополучно дожила до своих четырнадцати лет с матерью. С семи до десяти лет дети учились самым основным знаниям – немецкому языку, немного – математике и, в общем-то, всё.
Русскому языку тайно учила мать. Не сразу, чтобы неразумное дитя чего не ляпнуло, а попозже, лет с восьми. Когда мама ещё разговаривала, она шёпотом называла Либен – Любушка, и от этого имени у девочки приятно теплело на душе.
***
На выходе из общежития Либен буднично поздоровалась с надсмотрщиком и вышла в сырое майское утро – весна в этом году сильно задержалась.
По утреннему холодку хотелось пробежаться быстрее, но Либен заставляла себя идти обычной размеренной походкой.
На входе в лабораторию она предъявила аусвайс и чинно прошествовала в каморку с инвентарём, изображая спокойствие.
Пора. Либен заглянула в хитро скрытый тайник, взяла первую партию взрывчатки, спрятала её в совок, прикрыла веником и тряпкой, наполнила водой ведро, поставила его на тележку уборщицы – огромную, неповоротливую – и выкатила всю конструкцию из каморки.
Следуя плану минирования, Либен перемещалась по зданию, раскладывая взрывчатку, и попутно тщательно проводила уборку. Халтурить нельзя. Всё должно быть, как обычно.
Очередь дошла и до подвала. В закрытые помещения ей надлежало попасть по вентиляционным ходам. Надо поторопиться! Время бежало будто вдвое быстрее обычного.
Девочка аккуратно сняла решётку и заглянула внутрь. Обычный вентиляционный канал. Либен залезла, установила заряд. Она собиралась уже вылезти и закрыть шахту, когда ей послышались странные мяукающие звуки, раздававшиеся прямо из вентиляции.
«Странно, – подумала Либен, – откуда здесь кот? »
Стараясь не шуметь, маленькая подпольщица пролезла немного дальше на звук, чтобы вытащить бестолковое животное и едва не вывалилась в небольшую подвальную комнату без окон. Всё помещение было плотно уставлено кювезами, в которых мяукали младенцы. Не коты. Крошечные человеческие дети! Их голоса сливались во вполне приличный мяв.
Девочка смотрела на это младенческое изобилие и холодела до шевеления волос на затылке. Она только что заминировала здание, в котором полно детей. Что делать? Что теперь с ними делать?! Знали ли подпольщики, планируя эту диверсию, что здесь будут младенцы? Она надеялась, что нет.
Либен пересчитала кювезы. Двенадцать. Вдох-выдох. Сердце тарабанило уже даже не в горле – прямо в голове, путая мысли. Детей надо спасти, вытащить из этого подвала и вынести из здания, которому осталось стоять меньше часа. Сделать всё так, чтоб никто не видел. Странно, что таких маленьких оставили одних, без присмотра, но ей некогда было обдумывать – почему. Либен метнулась к единственной двери в помещении, проверила – заперто на какой-то кодовый замок. Значит, вытаскивать всех придется через вентиляционный ход. По очереди. Двенадцать орущих младенцев! Задача невыполнима.
Либен пыталась придумать хоть какой-то план спасения детей, а время неумолимо наступало ей на пятки.
Сначала маленькая подпольщица заблокировала дверь, вставив промеж ручек металлическую ножку стула, одиноко притулившегося у небольшого столика. Значит ли это, что за младенцами всё-таки кто-то приглядывал? Отлучился? Этот человек может вернуться в любой момент и поднять шум!
Беглым взглядом Либен окинула стеклянный шкафчик, забитый аптекарскими флакончиками. Должно же быть здесь какое-то успокоительное! Названия были написаны на неизвестном Либен языке, и абсолютно ничего не говорили, а вот пометки , сделанные тонким маркером прямо на этикетках, девушка смогла прочесть.
«При нервной возбудимости 5 кап.», – гласила одна из них.
«Годится», – решила Либен и обошла все кроватки, капая каждому ребёнку из флакона прямо в крошечный орущий ротик. Руки безбожно тряслись и подпольщица боялась, что лекарства попадёт слишком много. Но время поджимало. Препарат оказался очень даже действенным, и через несколько минут младенчики умолкли, наступила оглушительная тишина.
Либен сновала туда-сюда, как челнок, протаскивая детей по вентиляционному ходу, и складывая их в тележку уборщицы. Первые две ходки дались нетрудно, но она ужасно боялась, что не успеет до возвращения сотрудника лаборатории. Поэтому, третьего и четвертого младенца она решила тащить одновременно.
Не получилось. Ползти с двумя занятыми руками, постоянно наваливаясь на живые свёртки оказалось крайне неудобно, к тому же Либен боялась придавить малышей. Пришлось оставить одного посередине пути и всё равно тащить их по-одному. После шестого она уже еле дышала. Каждый последующий ребёнок казался тяжелее предыдущих, руки свело от напряжения.
Только половина! А она уже похожа на выжатую тряпку! Либен постаралась успокоиться, медленно дыша. С трудом распрямила уставшие руки. Локти и колени болели от непрерывного ползания по металлическим внутренностям вентиляционного канала. Так она ничего не успеет! Девочка вернулась в комнату, схватила простынь с одной из пустых кроваток, связала между собой два кулёчка со спящими детьми. Запихнула обоих в трубу, залезла сама и так и ползла, подталкивая их впереди. Распутывать узлы было некогда и она так и сгрузила их спелёнутыми вместе. Получилось! Но надо сделать ещё две таких ходки.
Руки и ноги уже не просто болели, они немилосердно тряслись от напряжения. В довершение, снова начало подташнивать, да так, что заныло в животе. В голове шумело.
Время! Скатившись в комнатку, Либен повторила трюк с простынёй, спеленав попарно всех четверых оставшихся младенцев. Решила – будет толкать двоих впереди себя а двоих держать в одной руке и так ползти. Как же тяжело! На середине пути она уже пыхтела, как престарелый паровоз, а руки потеряли чувствительность, став непослушными, скрюченными и не желали разгибаться.
Всё! Либен кое-как выползла из вентиляции, уложила последних малышей в тележку, замаскировала всю коллекцию младенцев ветошью, мусорными пакетами, и, навалившись всем тоненьким телом, покатила немалый груз к чёрному ходу, как будто она везёт мусор к контейнерам.
Охранник не обращал на неё особого внимания, и Либен выкатила тележку подальше, за территорию здания лаборатории, где спрятала её в кустах, молясь, чтобы дети не проснулись.
Потом вернулась в рабочую каморку, сняла униформу, переоделась в свою одежду, и покинула здание, как полагается – через пропускной пункт.
Стараясь не бежать, девочка дошла до кустов, вытащила тачку на дорогу, достала из сумки плащ-невидимку. Надела. Отличная вещь! Теперь на камерах её не опознают, в записи будет казаться, что тачка катится сама по себе.
Для верности Либен проехала мимо своего общежития. Никому не было дела до маленькой уборщицы. Что может быть у неё в тележке? Пакеты с мусором, метла и прочий инвентарь… Сделав круг, она подкатила к общежитию рабов с задней стороны, где не было видеокамер.
Затаскивать сопящие свёртки с детьми Либен пришлось, используя открытое окно в чьей-то пустой комнате на первом этаже. Через вход нельзя, там надсмотрщик.
Пустую тачку она укатила к дальним мусорным бакам. Будет казаться, что уборщик улиц работает где-то неподалёку. Ничего лучше на тот момент не пришло ей в голову.
Либен зашла, как положено, через центральный вход, поздоровалась с надсмотрщиком и поднялась к себе. Двенадцать детей крепко спали на материнской кровати, уложенные поперёк аккуратными сопящими батонами.
Либен жадно съела холодную задубевшую вчерашнюю кашу и уснула прямо на стуле, положив голову на стол. Усталость оказалась столь бесконечной, что её хватило бы на тысячу человек.
Девочка спала и не слышала, как вернулась домой мать.
Не слышала, как та хлопочет с непонятно откуда взявшимися детишками, которых надо всех покормить, сменить пелёнки, а где взять питание и тряпки на подгузники – много питания и тряпок – неизвестно.
Либен не проснулась даже тогда, когда грохнул взрыв, и здание лаборатории по переработке младенцев в жизнепродлевающие препараты взлетело на воздух…