Три дня из жизни L
Глава 1. Либен
Глава 1. Либен
От старого склада до общежитий рабов путь недолог, ровным шагом – всего-то минут пятнадцать, а бегом – ещё быстрее. Но бежать нельзя, так можно привлечь ненужное внимание.
Улица рабского района норовила подсунуть под ноги какую-нибудь каверзу – камень или трещину в асфальте.
Но Либен опасалась только одного – оказаться вне общежития после наступления комендантского часа.
Скудное освещение и обманчивая пустынность района не имели значения, ведь камеры не дремлют, да и патрули наверняка уже вышли на охоту.
Пусть и выдал ей Вольф для выполнения завтрашнего задания специальный плащ, делающий человека невидимым для камер и тепловизоров, но если нарваться на полицаев после десяти вечера, ареста не миновать.
Вдруг ты подпольщик или того хуже – партизан! Хотя, спустя восемьдесят лет после окончания Второй Мировой войны, в которой фашисты одержали верх над всем миром, партизаны были уже скорее легендой.
Развитие технологий, тотальная слежка, чипирование славян с совершеннолетнего возраста – всё это в совокупности делало повстанческое движение сложным. Но не невозможным.
Подполье продолжало существовать, вести антифашистскую и диверсионную деятельность, что всякий раз приводило власти в неописуемую ярость. За выдачу хотя бы одного подпольщика было обещано повышение со статуса «раб» до «рабочий», а это многое меняло.
У рабочих была зарплата и хоть какие-то права по закону. Рабочий мог жениться, родить детей и растить их.
Раб, неважно, мужчина или женщина, был собственностью Рейха, не имел никаких прав, жил там, где укажут, без разрешения государства не имел права заводить детей. Дети раба тоже рождались рабами.
На всей территории Германской Империи славянские имена запрещены. Все языки, кроме немецкого – запрещены. Песни, танцы, любое народное творчество, а также обучение, кроме трёх классов школы для рабов – запрещены.
К тому же, последние десять-пятнадцать лет детей рабов часто забирали у матерей – и больше их никто не видел.
Среди славян, которые давно перестали делить друг друга на русских, белорусов, украинцев, сербов, и так далее, ходили страшные слухи о новых генетических лабораториях. Якобы в них создаются препараты, поддерживающие молодость и здоровье долгие годы. Естественно – для высшей фашистской власти: Третьего Фюрера, внука самого Гитлера и его приближенных.
Ценой усилий организации подпольщиков, проникших за столько лет во многие структуры, для Либен удалось получить разнарядку на работу в такую лабораторию. Всего лишь уборщицей, но это было неважно.
«Свидание», то есть изучение задания, заняло весь вечер. Завтра утром, во время рабочей смены, Либен должна заложить взрывчатку в определенные точки здания лаборатории. Внутрь заряды пронёс другой человек, а Либен оставалось достать их из тайника в подсобке для инвентаря и по ходу уборки установить в нужных местах. Почему именно завтра – Либен не спрашивала, считая, что главе подполья виднее. А она ещё даже не агент, чтобы задавать руководству подобные вопросы, а всего лишь кандидат в агенты.
Либен шагала домой, стараясь не сорваться на бег, и её потряхивало от напряжения. Впервые командир доверил ей нечто настолько важное. Прокручивая в голове план раскладки взрывчатки, вызубренный наизусть, маленькая подпольщица нервничала всё сильнее.
Завтра. В 5.30 она проснётся, в 6.00 войдёт в лабораторию и до 8.00 успеет всё сделать. Она сможет. Главное – не выдать себя и следить, чтобы руки не тряслись.
Большинство точек минирования находились на первом этаже и в подвале. Но далеко не везде был свободный доступ у рабыни-уборщицы. В архив, например, так просто не попасть, как и в кабинет начальника лаборатории. Там убирались наёмные сотрудники. Не рабы. Их график работы был совершенно другим, не утренним, как у девочки, а вечерним, так что они даже никогда не пересекались.
Либен, мелкая и тощая, как десятилетний ребёнок, должна будет пролезть в вентиляционные системы, ведущие во все помещения здания, в том числе, и в недоступные кабинеты. Важно уничтожить и серверную, и бумажный архив, и биоматериалы.
***
Крошечная комната, где жили Либен и её мама, встретила привычной тишиной и запахом каши, которую выдавали порционно в пунктах питания для рабов. Готовить дома нельзя ничего, кроме чая – в рабских общежитиях кухни не предусматривались. Либен глянула на кашу и её замутило. Нет, лучше сразу лечь в постель. Ей хотелось бы рассказать матери о предстоящем деле, но нельзя. Болтать о задании – значит провалить его.
Нервозность не дала даже на миг сомкнуть глаза. Либен лежала без сна, а ночь, самая длинная в её жизни, всё тянулась, больше выматывая, чем принося отдых. Едва перевалило за пять утра, маленькая подпольщица подскочила и оделась, не имея уже никакого терпения ждать сигнала будильника. Голод и тошнота вцепились в её желудок одновременно. Но лучше потерпеть голод, чем сорвать весь план внезапной рвотой. Либен выпила воды и ей немного полегчало.
– Мам, я на работу!
В ответ тишина. Маленькая подпольщица вышла и тихонько закрыла дверь.
Мать перестала разговаривать год назад , после того, как её новорожденного сына забрали прямо из родовой. Даже не показали. Без всяких слов унесли и не вернули. Рабам не надо никаких объяснений. Дети рабов принадлежат Рейху – этот закон мог настигнуть беспощадно, в любое время – любую мать из сословия рабов. Женщины хотели бы не рожать, но зачатие производили искусственно, их мнения не спрашивали. Попытка спровоцировать выкидыш – расстрел без разбирательства. Заберут дитя или оставят – никак не предскажешь. Чаще всего забирали крепышей.
Либен всегда была слишком щуплой и не интересовала «врачей», поэтому благополучно дожила до своих четырнадцати лет с матерью. С семи до десяти лет дети учились самым основным знаниям – немецкому языку, немного – математике и, в общем-то, всё.
Русскому языку тайно учила мать. Не сразу, чтобы неразумное дитя чего не ляпнуло, а попозже, лет с восьми. Когда мама ещё разговаривала, она шёпотом называла Либен – Любушка, и от этого имени у девочки приятно теплело на душе.
***
На выходе из общежития Либен буднично поздоровалась с надсмотрщиком и вышла в сырое майское утро – весна в этом году сильно задержалась.
По утреннему холодку хотелось пробежаться быстрее, но Либен заставляла себя идти обычной размеренной походкой.
На входе в лабораторию она предъявила аусвайс и чинно прошествовала в каморку с инвентарём, изображая спокойствие.
Пора. Либен заглянула в хитро скрытый тайник, взяла первую партию взрывчатки, спрятала её в совок, прикрыла веником и тряпкой, наполнила водой ведро, поставила его на тележку уборщицы – огромную, неповоротливую – и выкатила всю конструкцию из каморки.
Следуя плану минирования, Либен перемещалась по зданию, раскладывая взрывчатку, и попутно тщательно проводила уборку. Халтурить нельзя. Всё должно быть, как обычно.
Очередь дошла и до подвала. В закрытые помещения ей надлежало попасть по вентиляционным ходам. Надо поторопиться! Время бежало будто вдвое быстрее обычного.
Девочка аккуратно сняла решётку и заглянула внутрь. Обычный вентиляционный канал. Либен залезла, установила заряд. Она собиралась уже вылезти и закрыть шахту, когда ей послышались странные мяукающие звуки, раздававшиеся прямо из вентиляции.
«Странно, – подумала Либен, – откуда здесь кот? »
Стараясь не шуметь, маленькая подпольщица пролезла немного дальше на звук, чтобы вытащить бестолковое животное и едва не вывалилась в небольшую подвальную комнату без окон. Всё помещение было плотно уставлено кювезами, в которых мяукали младенцы. Не коты. Крошечные человеческие дети! Их голоса сливались во вполне приличный мяв.
Девочка смотрела на это младенческое изобилие и холодела до шевеления волос на затылке. Она только что заминировала здание, в котором полно детей. Что делать? Что теперь с ними делать?! Знали ли подпольщики, планируя эту диверсию, что здесь будут младенцы? Она надеялась, что нет.
Либен пересчитала кювезы. Двенадцать. Вдох-выдох. Сердце тарабанило уже даже не в горле – прямо в голове, путая мысли. Детей надо спасти, вытащить из этого подвала и вынести из здания, которому осталось стоять меньше часа. Сделать всё так, чтоб никто не видел. Странно, что таких маленьких оставили одних, без присмотра, но ей некогда было обдумывать – почему. Либен метнулась к единственной двери в помещении, проверила – заперто на какой-то кодовый замок. Значит, вытаскивать всех придется через вентиляционный ход. По очереди. Двенадцать орущих младенцев! Задача невыполнима.
Либен пыталась придумать хоть какой-то план спасения детей, а время неумолимо наступало ей на пятки.
Сначала маленькая подпольщица заблокировала дверь, вставив промеж ручек металлическую ножку стула, одиноко притулившегося у небольшого столика. Значит ли это, что за младенцами всё-таки кто-то приглядывал? Отлучился? Этот человек может вернуться в любой момент и поднять шум!
Беглым взглядом Либен окинула стеклянный шкафчик, забитый аптекарскими флакончиками. Должно же быть здесь какое-то успокоительное! Названия были написаны на неизвестном Либен языке, и абсолютно ничего не говорили, а вот пометки , сделанные тонким маркером прямо на этикетках, девушка смогла прочесть.
«При нервной возбудимости 5 кап.», – гласила одна из них.
«Годится», – решила Либен и обошла все кроватки, капая каждому ребёнку из флакона прямо в крошечный орущий ротик. Руки безбожно тряслись и подпольщица боялась, что лекарства попадёт слишком много. Но время поджимало. Препарат оказался очень даже действенным, и через несколько минут младенчики умолкли, наступила оглушительная тишина.
Либен сновала туда-сюда, как челнок, протаскивая детей по вентиляционному ходу, и складывая их в тележку уборщицы. Первые две ходки дались нетрудно, но она ужасно боялась, что не успеет до возвращения сотрудника лаборатории. Поэтому, третьего и четвертого младенца она решила тащить одновременно.
Не получилось. Ползти с двумя занятыми руками, постоянно наваливаясь на живые свёртки оказалось крайне неудобно, к тому же Либен боялась придавить малышей. Пришлось оставить одного посередине пути и всё равно тащить их по-одному. После шестого она уже еле дышала. Каждый последующий ребёнок казался тяжелее предыдущих, руки свело от напряжения.
Только половина! А она уже похожа на выжатую тряпку! Либен постаралась успокоиться, медленно дыша. С трудом распрямила уставшие руки. Локти и колени болели от непрерывного ползания по металлическим внутренностям вентиляционного канала. Так она ничего не успеет! Девочка вернулась в комнату, схватила простынь с одной из пустых кроваток, связала между собой два кулёчка со спящими детьми. Запихнула обоих в трубу, залезла сама и так и ползла, подталкивая их впереди. Распутывать узлы было некогда и она так и сгрузила их спелёнутыми вместе. Получилось! Но надо сделать ещё две таких ходки.
Руки и ноги уже не просто болели, они немилосердно тряслись от напряжения. В довершение, снова начало подташнивать, да так, что заныло в животе. В голове шумело.
Время! Скатившись в комнатку, Либен повторила трюк с простынёй, спеленав попарно всех четверых оставшихся младенцев. Решила – будет толкать двоих впереди себя а двоих держать в одной руке и так ползти. Как же тяжело! На середине пути она уже пыхтела, как престарелый паровоз, а руки потеряли чувствительность, став непослушными, скрюченными и не желали разгибаться.
Всё! Либен кое-как выползла из вентиляции, уложила последних малышей в тележку, замаскировала всю коллекцию младенцев ветошью, мусорными пакетами, и, навалившись всем тоненьким телом, покатила немалый груз к чёрному ходу, как будто она везёт мусор к контейнерам.
Охранник не обращал на неё особого внимания, и Либен выкатила тележку подальше, за территорию здания лаборатории, где спрятала её в кустах, молясь, чтобы дети не проснулись.
Потом вернулась в рабочую каморку, сняла униформу, переоделась в свою одежду, и покинула здание, как полагается – через пропускной пункт.
Стараясь не бежать, девочка дошла до кустов, вытащила тачку на дорогу, достала из сумки плащ-невидимку. Надела. Отличная вещь! Теперь на камерах её не опознают, в записи будет казаться, что тачка катится сама по себе.
Для верности Либен проехала мимо своего общежития. Никому не было дела до маленькой уборщицы. Что может быть у неё в тележке? Пакеты с мусором, метла и прочий инвентарь… Сделав круг, она подкатила к общежитию рабов с задней стороны, где не было видеокамер.
Затаскивать сопящие свёртки с детьми Либен пришлось, используя открытое окно в чьей-то пустой комнате на первом этаже. Через вход нельзя, там надсмотрщик.
Пустую тачку она укатила к дальним мусорным бакам. Будет казаться, что уборщик улиц работает где-то неподалёку. Ничего лучше на тот момент не пришло ей в голову.
Либен зашла, как положено, через центральный вход, поздоровалась с надсмотрщиком и поднялась к себе. Двенадцать детей крепко спали на материнской кровати, уложенные поперёк аккуратными сопящими батонами.
Либен жадно съела холодную задубевшую вчерашнюю кашу и уснула прямо на стуле, положив голову на стол. Усталость оказалась столь бесконечной, что её хватило бы на тысячу человек.
Девочка спала и не слышала, как вернулась домой мать.
Не слышала, как та хлопочет с непонятно откуда взявшимися детишками, которых надо всех покормить, сменить пелёнки, а где взять питание и тряпки на подгузники – много питания и тряпок – неизвестно.
Либен не проснулась даже тогда, когда грохнул взрыв, и здание лаборатории по переработке младенцев в жизнепродлевающие препараты взлетело на воздух…
Глава 2
Глава 2. Двенадцать
Либен проснулась от звуков, которые меньше всего ожидала услышать – тихого пения. Мама ходила по комнатке и тихо-тихо, едва слышно напевала старинную русскую колыбельную, покачивая на руках младенца.
«Баю-баюшки-баю
Не ложися на краю.
Придёт серенький волчок
И укусит за бочок…»
Либен улыбнулась спросонья, вслушиваясь в смысл такого родного, но запрещённого проклятыми фашистами языка. Волчок из песни представлялся ей добродушной собакой, охраняющей сон младенца. Вряд ли бы он стал кого-то кусать.
«Откуда у нас младенец?» – подумала Либен. Мысли устало ворочались в голове, уговаривая поскорее уснуть обратно. И вдруг её словно молнией пронзило: «Дети!»
Целых двенадцать маленьких кулёчков притащила она в свою комнату из генетической лаборатории! Как глупо было уснуть и оставить их вот так. А если бы они начали плакать?
Следом пришло осознание – мама снова говорит! Да уже хотя бы ради этого чуда Либен готова спасти хоть сотню младенчиков!
Она подскочила со стула, на котором проспала не меньше получаса, так и не добравшись до постели. Мама как раз вернулась из столовой и принесла завтрак.
– Мамочка! – Либен кинулась к матери, обнимая ту, и слёзы потекли из глаз совершенно неожиданно. Мать не говорила так долго, что Либен уже стала забывать тембр её голоса – мягкий, нежный, с лёгкой вибрацией, такой родной, успокаивающий.
– Мама, – маленькая подпольщица плакала, размазывая слёзы по чумазому лицу.
Лизхен обняла дочку, прижимая её свободной рукой:
– Тсс, не плачь, Любушка, нам нельзя плакать! И нельзя, чтобы хоть кто-то из них, – она кивнула на сопящих малышей, – заплакал, ты же понимаешь!
Она аккуратно положила свёрток с младенцем обратно на кровать. Остальные малыши крепко спали, видимо, действие успокоительных капель ещё не кончилось, а этот вот раскричался, наверное, голодный.
– Мамочка, прости, я не могла их там оставить! Они бы все-все погибли! – Либен всё равно плакала, но уже шёпотом, и никак не могла остановиться. Слёзы словно смывали напряжение безумной ночи.
– Это ты меня прости, доченька, – так же шёпотом, прижимая девочку к груди, отвечала мать, и голос её перетекал к Либен, словно из души в душу. – Прости, что я всё это время была не с тобой, позволила себе утонуть в своём горе.
Лизхен тяжело вздохнула. Слова давались трудно, будто за год молчания её язык одеревенел и теперь ворочался с усилием, сплетая кружево русской речи:
– Я словно жила в другом месте, где нет боли, нет рабства. Прости, что ты была одна всё это время, родная моя! Я догадалась, откуда появились эти детки, но ты мне ничего не говори! Не надо. Сейчас главное – куда их определить, чтобы не нашли! Ты же понимаешь, что мы сами не справимся, их нельзя здесь оставлять, нам нужна помощь! И как можно скорее!
Словно в ответ на её слова в раскрытую форточку влетел комок. Либен инстинктивно отклонилась, иначе бы он залепил ей прямо в лоб.
В небольшую бумажку был завёрнут камешек, для утяжеления, а сама записка состояла всего из двух слов: «Явка немедленно». И подпись: W.
– Мам, мне надо срочно бежать! Я не могу сказать – куда, прости. Но как ты тут управишься? – Либен принялась наспех приглаживать руками растрёпанные с ночи, тусклые, светлые, почти белые волосы, утягивая их в привычный, тонкий, как у мышки, хвост. Наскоро умылась.
Маленькая подпольщица не слишком огорчалась, что у неё столь непримечательная внешность: тощее безгрудое тело, никаких женских форм, блёклые волосы, узкое простое лицо без ярких бровей, ресниц и прочих аксессуаров красавиц.
Зато к ней никогда не приставали ни фашистские солдаты на улицах, ни полицаи. Это большой плюс!
Но иногда, вопреки всей логике, как всякому подростку четырнадцати лет, Либен хотелось выглядеть красиво. Она мечтала, чтобы у неё были пышные каштановые кудри, как раньше у мамы. А ещё – чёткие брови и длинные, загнутые ресницы, как у куколки, которую Либен один раз нашла валяющейся на улице. Обронил кто-то из детей фрицев, а она подобрала. Нельзя было нести её к себе, рабам вообще не положено такие игрушки, но кто ж узнает. Вечерами, подолгу глядя на расписное кукольное лицо, Либен мечтала вырасти и стать красивой.
Она встряхнулась, разметав несвоевременные глупые мыслишки. И чего размечталась? Её срочно вызывает сам Вольф – командир подпольщиков, для отчёта о задании.
– Иди скорее, какое-то время я продержусь! У нас есть немного сухого молока, я припрятала, – тем временем засуетилась Лизхен. – Я разведу его тёплой водой и напою малышей с ложки, потихонечку по капле. Но ты же помнишь, что скоро у меня рабочая смена? Мне придётся идти, иначе мой прогул вызовет подозрение, а нам это совсем ни к чему! Я боюсь и так, что за тобой придут фашисты! Любушка, я понимаю, что ты делаешь очень важное дело – для всех нас! Но как же мне за тебя страшно! Если что-то случится с тобой, я не переживу! Пожалуйста, будь осторожней! Выходи сейчас не через центральный вход, чтоб тебя не видел надзиратель и камеры. Там в конце коридора, в душевой на первом этаже открывается окно…
– Да я знаю, ма! – улыбнулась Либен. – Как бы я, по-твоему, пронесла всех этих малявок через проходную?
– Совсем взрослая! – С каждой фразой речь давалась Лизхен всё лучше. – А знаешь, дай-ка мне эту записку.
Либен протянула матери смятый клочок. Та взяла, аккуратно расправила, перевернула, затем достала из крошечного ящичка в прикроватной тумбочке бережно хранимый огрызочек карандаша, и что-то написала.
– Передашь это ему! – велела она, протягивая сложенную вчетверо записку дочери.
– Кому? – недоумённо спросила Либен.
– Ты знаешь – кому. Я увидела подпись на бумажке, передашь ему.
Либен неуверенно кивнула и спрятала записку в карман.
Затем порывисто обняла маму.
– Мы ведь ещё поговорим? – спросила она, заглядывая ей в глаза.
– Обязательно, – обняла её Лизхен в ответ и расцеловала впалые бледные щёки дочери, – беги.
Либен взяла плащ-невидимку, спасающий от вездесущих камер – после выполнения задания его надо вернуть – и вышла из комнаты.
В окно душевой она вылезла аккуратно, чтобы не порвать и не испачкать одежду. За ненадлежащий вид может остановить патруль.
Немного отойдя от общежития рабов, Либен не удержалась, достала записку из кармана. Развернула и прочла:
«Сбереги нашу дочь».
Всего три слова. Внезапно их смысл дошёл до сознания, и Либен чуть не задохнулась. Сердце бешено заколотилось. «Нашу дочь» – написано «нашу», значит ли это, что её отец – Вольф?!
Но у рабов нет отцов – это известная истина. Как же это возможно? Неужели её мать и Вольф… Но как им удалось, ведь все контакты под строжайшим запретом.
Обнаружив себя стоящей столбом посреди тротуара, Либен поспешно сложила послание в карман и быстро зашагала по улице.
Всё-таки Вольф был её командиром, и дал ей приказ явиться немедленно, а она тут стоит, как памятник.
Но Вольф и мама – как они смогли?!
Следом Либен накрыла волна незнакомого восторга – у неё есть отец! Настоящий отец, как было у всех детей в старину! И она сама – не из непонятных «семенных материалов», она тоже – настоящая!
Либен понятия не имела, должно ли это как-то отличать её от других детей, но мысль, что у неё есть отец, согревала, словно второе солнце.
Её лицо разрумянилось, глаза зажглись, плечи распрямились.
В таком приподнятом настроении Либен потянула за ручку торцевой двери постройки, расположенной особняком в конце рабского жилого квартала.
Здесь располагался склад серо-коричневой одежды, грубой чёрной обуви, простого белья, посуды, типовой мебели, самой дешёвой бытовой химии, и прочих вещей первой необходимости, которыми Германская Империя облагодетельствовала низший слой населения – рабов.
Дальняя торцевая дверь обычно была заперта и открывалась только в то время, когда назначена явка – у Вольфа имелся ключ.
Центральный же вход был открыт строго в рабочее время, и там глазела на посетителей склада единственная камера. Кроме того, путь преграждала конторка заведующего всеми этими бесценными сокровищами – вредного пожилого деда из класса рабочих.
Вход с торцевой двери вёл сразу на лестницу, и Либен поднялась на третий этаж, а потом ещё выше – на технический. Пошла по коридору, чуть наклонив голову – потолок был низким, повсюду тянулись трубы и провода.
Либен вспомнила, как впервые, пробираясь по хитросплетениям этажа, удивлялась слову «подпольщики». Правильно было говорить «надпольщики» или «подкрышники» – место сбора находилось прямо под крышей.
Наверное, раньше, подобные тайные организации прятались под полом – в подвале, отсюда и слово.
Либен прошла узкий коридор до самого конца, где притаилась железная лестничка в несколько ступеней. Если подняться по ней, там дверца на крышу, а слева от ступеней – вход в маленькое помещение, где вчера Либен виделась с Вольфом. Явка. Комнатка без окон, почти пустая, с низким потолком. Здесь удобно было сидеть и совершенно невозможно стоять. Даже Либен с её детским ростом едва не касалась макушкой старой, сыпучей побелки. Тусклая лампочка без плафона послушно зажглась, когда маленькая подпольщица щёлкнула допотопным выключателем.
В углу притаились сваленные в кучу старые стулья, будто тоже часть склада. Зачем было придумано такое помещение? Либен не знала.
Либен вытянула из кучи один из стульев и уселась в ожидании встречи. С отцом.
Спина застыла в напряжении. Губы подрагивали, пальцы обеих рук сплелись, ладони вспотели, а правая нога затряслась, выдавая нервозность.
Вольф появился, как всегда, неожиданно, неслышно, словно материализовавшись из другого пространства. Либен аж подпрыгнула, когда рядом раздалось вместо приветствия:
– А ты молодец! Справилась безупречно!
Либен зарделась, ибо столь высокая похвала впервые слетела с его губ.
Она смущённо кивнула, затем вспомнила, что надо отдать записку. Обмирая от внезапно нахлынувшего страха – а вдруг он разозлится и откажется от неё – Либен достала из кармашка и протянула командиру бумажный квадратик.
– Что это? – удивился Вольф.
– Это от мамы, она очень просила, чтобы вы прочли, – смущённо пробормотала маленькая подпольщица.
Вольф помедлил, словно сомневаясь, брать или не брать, потом всё-таки протянул руку, взял послание, развернул, прочёл.
Либен нервно вглядывалась в его лицо, в надежде увидеть реакцию на неожиданную новость. Но ничего не изменилось. Не дрогнул ни один мускул. Не нахмурились брови. Но и радостная улыбка не появилась.
Либен даже усомнилась, а понял ли он то, что имела в виду её мама?
Заново изучая черты Вольфа – худое, бледное лицо с острым подбородком, некрупный нос, светлые брови, прямые, почти белые волосы – Либен узнавала в них себя. Теперь понятно, в кого она такая невзрачная мышь. Не сказать, что серая – скорее уж белая, лабораторная, над которыми любят ставить опыты учёные.
Так и не дождавшись какой-то реакции, Либен, внезапно вспомнив о главном, спросила:
– А с младенцами теперь что делать?
– Что? – вышел из задумчивости Вольф. – Какими младенцами?
– Ой! – пролепетала Либен, я же забыла рассказать!
И она в подробностях отчиталась о выполнении своего первого боевого задания, глядя, как расширяются по мере её доклада глаза руководителя подпольщиков, наконец допустившего на своё лицо эмоцию.
– Ну я же не могла их там оставить! – воскликнула Либен, видя, что он молчит. Значит, недоволен?
– Тише, тише, девочка! – заговорил, наконец Вольф. – Ну и умеешь ты преподнести сюрприз! Да ещё и не один! Не волнуйся, сейчас подойдут мои товарищи, вместе всё решим! Действовать надо быстро. Сейчас посиди тихо, а я подумаю.
Либен вновь застыла на стуле, глядя на своего новообретённого отца.
«А ведь он не из рабов», – подумалось ей.
Командир подполья и правда был другим. Костюм хорошо сшит. Не то что мешковатая, мрачная рабская униформа. Наверное, Вольф даже не рабочий – слишком аккуратные руки. Неужели он из научников? Либен вздохнула. И почему она раньше не обращала внимания, как выглядит её командир?
***
Послышались осторожные шаги, и в комнату вошли ещё двое: первым еле протиснулся в низкий проём гигант богатырского сложения, а следом за ним, почти не наклоняя головы от нависающего потолка – миниатюрная рыжеволосая женщина. Вольф поприветствовал их, подождал, пока они усядутся на скрипучие стулья, и произнёс:
– Ева, Адам, знакомьтесь с нашим самым юным агентом. Я хочу, чтобы вы тоже стали её кураторами, если со мной вдруг… – командир подполья не закончил фразу, но Либен поняла так, что Вольф хочет ограничить личное общение с ней.
Будто колючей веткой по душе царапнуло.
– Ну, начнём! – Командир повернулся к Либен, – В присутствии членов подпольной ячейки города, я объявляю тебя действующим агентом с присвоением позывного «Сурок». Агент Сурок, поздравляю с успешным выполнением первого боевого задания! – И Вольф торжественно стиснул ладонь Либен.
Кураторы тоже пожали ей руку: Адам – осторожно, словно боялся сломать тонкие белые пальчики девочки-подростка, а Ева неожиданно крепко для такой хрупкой женщины.
Маленькая подпольщица, отогнав неприятные мысли, почувствовала настоящую гордость, что такие важные люди самолично поздравляют её с выполнением сложного дела.
«Интересно, имена у них настоящие, или это тоже позывные, вроде агента Сурок», – размышляла Либен, исподволь рассматривая новых кураторов.
Похоже, они тоже не из рабов. Нет в них вечной усталости, опущенных под грузом беспросветной жизни плеч, ранней седины; и главное, взгляды – они смотрят не в пол, как с пелёнок приучены рабы, а в глаза собеседнику.
– Давайте не будем терять время, – свернул торжественную часть Вольф, – Ева, для тебя есть задание. Агентом Сурок спасено двенадцать детей младенческого возраста. Их необходимо срочно вынести из женского общежития рабов, и как можно быстрее переправить из города.
Либен заметила, как удивлённо раскрылись и без того большие глаза женщины.
Похоже, эта новость поразила её не меньше, чем до этого Вольфа.
«А что я его дочка, так и не сказал», – колючая ветка уже вонзилась в девчоночье сердечко и заныла там болючей занозой.
Их внезапное родство с Вольфом так и осталось без какой-либо реакции с его стороны.
«Наверное, командиру просто не хочется, чтобы у него была дочь-рабыня», – Либен мрачнела с каждой секундой. В груди противно свербело, хотелось спрятаться и плакать.
***
Эйфория от обретения отца и поздравлений с первым заданием улетучилась с лица маленькой подпольщицы, но Вольф, не замечая этого, обратился к Адаму:
– Ты принёс препарат?
Адам кивнул, повернулся к Либен, и, глянув ей в глаза, попросил:
– Не бойся, пожалуйста. Я сделаю тебе укол. Это нужно для дела.
Мягким тоном Адам втолковывал ей, что она теперь не просто девочка, она агент подполья, а это очень ответственно! Она отлично выполнила задание, но теперь сто́ит подготовиться к допросу в Гестапо. Нельзя допустить, чтобы Либен каким-либо образом выдала причастность к взрыву. Все дознания сейчас проводятся с применением детектора лжи. Поэтому он, Адам, вколет Либен специальную инъекцию, и она в течение часа постепенно забудет задание, и всё, что с ним связано. Возможно, она забудет ещё что-нибудь в пределах до месяца своей жизни. Это не должно её пугать. Это ненадолго. Память вскоре вернётся, он не может сказать точный срок, потому что препарат испытан только на взрослых, он очень надёжный, но пока что экспериментальный. Он также поможет пережить боль, если это будет необходимо.
– Я понятно объяснил? – монолог Адама внезапно закончился, и Либен, всё ещё пребывая в растрёпанных чувствах, поняла, что пропустила большую его часть мимо ушей.
Она молча закатала рукав серого платья. Укол так укол. И почему она сама не подумала о том, что будет, если гестаповцы начнут дознание? Ей внезапно стало жутко – страх выдать организацию был даже сильнее страха перед Гестапо.
Адам достал из футляра шприц, аккуратно и быстро сделал ей инъекцию в тонкую голубую венку.
– Ну вот, умница, – похвалил он Либен. – Настоящий боец! Посиди немного, голова может начать кружиться, но ты не пугайся. Мы отвезём тебя домой.
Однако головокружение оказалось настолько сильным, словно стены, пол и потолок постоянно менялись местами. Либен даже слегка затошнило, и она крепко зажмурилась. Звуки теперь доносились глухо, будто сквозь вату в ушах, но Либен всё равно пыталась разобрать, как командир Вольф, Ева и Адам решают судьбу двенадцати спасённых ею младенцев.
– Среди них могут быть клоны самого фюрера, – гудел могучим шёпотом Адам.
Либен подумала, что таким голосом можно объявлять утреннюю побудку.
– Информация о том, что их должны доставить в город, сегодня утром поступила в нашу Pharma-Labor. Но я и представить не мог, что они уже с ночи окажутся в той генетической лаборатории…
Либен мысленно выдохнула. Подпольщики не знали о детях!
– Мне вообще не нравится вся эта история с внезапно возникшими младенцами, – голос Вольфа тихо зашуршал, как перекат морской волны по гальке. Чувствовалось, что он раздражён и обеспокоен. – Мы планировали уничтожить лабораторию, документацию и биоматериалы. Но младенцы?.. Нет, на такое мы не подписывались. Я должен выяснить, это ошибка информаторов или…
Вольф на секунду умолк, нервно потёр рукой лоб, нахмурился так, что светлые брови сошлись в сплошную линию.
– Я начинаю подозревать, что вся эта операция по подрыву лаборатории, куда, как оказалось, уже привезли клонов и генетически подходящих для лечения фюрера младенцев – кому-то нужна была лишь для того, чтобы уничтожить шансы нынешней власти на дальнейшее правление. Причём сделать это руками подпольщиков, – нашими руками! А потом объявить нас убийцами детей, организовать всеобщую облаву и разделаться, так сказать, одним махом – и с наследниками Гитлера, и с подпольем.
Ум Либен, обычно такой живой и быстрый, вдруг забуксовал, и она забыла, о чём думала секунду назад. Она уже с трудом понимала, о чём рассуждают подпольщики.
– Я могу провести анализ ДНК каждого спасённого ребёнка у себя, в фармацевтической лаборатории, – предложил Адам, – тайно, разумеется. У клонов идентичный ДНК. Но то, что мы сорвали чей-то план – это однозначно! Теперь у фашистов нет новорождённых клонов, а старый вот-вот отдаст богу душу.
– И, пока они не прознали, что клоны и остальные дети спасены, их надо вывезти и распределить по другим городам, – подытожил Вольф.
Информация, что во главе Рейха стоит не внук Адольфа Гитлера, а его третий клон, была общеизвестна в узких кругах научного сообщества.
Официально – детей у Гитлера не было. Первый фюрер был просто помешан на сверхспособностях и всячески поддерживал исследования и опыты в этом направлении. Хотел получить генетически усиленные копии себя. Первые два клона, созданные ещё при жизни Гитлера и названные сыновьями, были неудачными, прожили всего-то около пяти лет один, и около восьми – другой.
Причина ранней смертности клонов – их стремительное старение, оно происходило намного быстрее, чем у обычных людей. Когда Гитлер умер, тело его было заморожено для новых экспериментов. Сколько было неудачных попыток клонирования – засекречено.
Третьему клону сейчас едва за пятьдесят, а выглядит он, как столетняя мумия, и жизнь в нём поддерживается только с помощью спецпрепаратов из генетических лабораторий!
– Девочка! – сказал Адам, с восхищением глядя на Либен, – ты не просто выполнила задание, ты преподнесла настоящий подарок нашей организации!
Вольф был всё так же мрачен и радости товарища он не разделял. Ева обеспокоена размещением такого количества детей.
«Какой подарок?» – эхом промелькнула в голове у Либен туманная мысль, и тут же выветрилась, будто её сдуло сквозняком. Препарат, вколотый Адамом, действовал неумолимо, стирая образы, воспоминания.
В плавающих вокруг звуках голосов, подгоняемая кружением стен и стульев, в голове юного агента Сурок одиноко крутилась мысль: в Гестапо её допросят и отпустят. А что она знает?.. Кажется, уже ничего…
***
Либен не запомнила, как её отвезли домой. Как, воспользовавшись тем же потайным окном в душевой, подпольщики вынесли из их с мамой комнаты свёртки с детьми. Как тревожно перешёптывалась с Евой мама Либен:
– Что с ней? Что вы сделали с моим ребёнком?
– Не волнуйтесь, пожалуйста, это пройдёт, так нужно для её же безопасности! – убеждала Ева. – Вашу девочку обязательно заберут на допрос, как сотрудницу сгоревшей лаборатории, но Либен не вспомнит о взрыве, и детектор не уличит её во лжи. И тогда её отпустят!
Адам авторитетно подтвердил её слова:
– Небольшая блокировка памяти, это временная мера, но необходимая.
Наконец, Либен и её мама остались одни. Лизхен засобиралась на смену. Обняла дочку, прижала к себе:
– Как же мне за тебя страшно! Я люблю тебя, Любушка, родная! – прошептала мама едва слышно. – Больше всех! Помни это!
Сердце Лизхен разрывалось, но надо было идти. Опаздывать категорически нельзя.
Завтрак так и остался на столе нетронутым.
Через час Либен арестовало Гестапо.