Ловушка для Крика

Внутренние иллюстрации – Nicta

© Хеллмейстер С., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Плейлист

00 | Second Chance – Darkhaus

01 | You Can't Take Me – Bryan Adams

02 | Heart-Shaped Box – State Of Mine

03 | Hard Drive – Griffinilla

04 | Who Taught You How to Love – King Dude

05 | Dangerous – Perturbator, Kabbel

06 | Stripped – David Pataconi

07 | Join Me in Death – Hit Crew Masters

08 | Thy Sleep Shall Be Sweet – Efisio Cross

09 | Red Death – Brann Dailor

10 | Invincible – Nitroverts

11 | Lie To Me – Chris Isaak

12 | Run To You – Bryan Adams

13 | You & Me – Memphis May Fire

14 | To the Moon and Back – Mason Watts

15 | Love to Hate – Battlejuice, Power Rob

16 | Suffer – Hurts

17 | Ride the Lightning – Warren Zeiders

18 | Fainted (Slowed) – Narvent

19 | Sweater Weather – RhythmRebel

20 | Lose Your Heads – YONAKA

21 | Self Control – Ruin Of Romantics

22 | Bad Bad Bad – Temple Balls

Пролог

Коридоры центральной больницы Скарборо были пусты: ночью всё здесь замирало до поры до времени, пока не наступал час планового обхода и проверки пациентов, особенно таких, как пациент в палате эф-четырнадцать – тяжелораненый. Его прооперировали в другом штате, здесь же он являлся объектом пристального врачебного наблюдения и радовал своих докторов тем, что быстро шёл на поправку.

Полы были уже чисто вымыты, посетители – давно выпровожены, с пациентами тоже полный порядок, а потому дежурный персонал мог расслабиться: следующий обход по графику не раньше трёх часов: теперь поспать бы, пусть и недолго…

Пациент в той самой палате, отключённый от кардиомонитора уже сутки, тоже был погружён в дрёму, но беспокойную. Под голубой больничной рубашкой он весь вспотел. Кожа лоснилась и поблёскивала в слабом свете ночника; тёмно-каштановая коса, убранная на подушку, упала ему на плечо. Он рвано, поверхностно дышал, крепко сжав левую руку в кулак. Под закрытыми веками заворочались глазные яблоки. Он двигал ими, будто смотрел вправо и влево, не пробуждаясь. Затем напрягся всем телом. Пошевелился под тонким пледом. Издал тихий, болезненный стон. Там, в мире грёз и кошмаров, его потревожил вороний грай, резкий и острый, будто осколки. В этом тревожном сне он снова видел, как его кромсают ножом в лесу, под набухшей жемчужиной нью-джерсийской луны.

Удар за ударом; его плоть раскраивали на лоскуты. Лезвие хищно погружалось в тело и пило его кровь. Казалось, лезвие было живым и пульсирующим. Оно хотело ещё, и ещё, и ещё…

Виктор Крейн метался в постели, когда что-то влетело в окно – бам! – и с глухим стуком ударило снова.

Бам!

И тогда он вздрогнул и проснулся, весь в холодном поту.

Стояла глубокая ноябрьская ночь. Деревья за больничным окном, казалось, закоченели, покрылись тонким инеем. В коридорах была такая тишина, что Вику чудилось – умер целый мир, и только он очнулся от вечного сна. Он устало провёл рукой по лицу, желая стереть лекарственный морок, когда…

Бам.

Ему не приснилось. В окно снова ударили. Тогда он медленно повернул голову на звук.

Тьма за стеклом была непроглядной бездной. Она, казалось, дышала, будто огромное затаившееся чудовище. Вик, слабо придерживаясь за железную ручку больничной койки, встал. За ним от капельницы протянулась прозрачная тонкая трубка; Вик сделал шаг к окну. Он не совсем понимал зачем: стук пугал его.

Но Виктор Крейн привык смотреть туда, где страшно.

Ноги почти не держали: он слишком ослаб. В мутном после сна разуме кошмары из потустороннего мира подсознания казались плотски ощутимыми и реальными, и он, стараясь унять бешено колотящееся сердце, навалился на узенький подоконник, чтобы подавить желание как можно скорее вернуться в кровать и забыться новым тяжёлым сновидением. За окном, кажется, ничего не было: только пустота и тьма, которые смотрели на него и пугали больше, чем любые монстры и чудовища. Вик не понимал, почему по его плечам пробежали мурашки, как от предчувствия чего-то злого… И, когда он прислонил смуглую ладонь к холодному стеклу, всматриваясь в вязкую ночную мглу, похожую на пролитые чернила, из этой мглы выступила потрескавшаяся, старая маска убийцы с кровью, въевшейся в щёки, подбородок и губы, с ножевидным рисунком под глазами, с ремнями по обе стороны, прижимавшими маску к лицу под капюшоном. Она слегка улыбалась уголками чёрных губ, почти как живая.

По ту сторону хрустальной зыби к его руке убийца приложил свою, в чёрной перчатке, и постучал по стеклу бритвенно-острой рукоятью охотничьего ножа.

Вик сглотнул. Он пристально смотрел на маску убийцы, а она смотрела на него. Он склонил голову вбок, вправо: маска, будто в насмешку, отзеркалила его движение. Вик убрал руку от стекла. Убийца по ту сторону окна убрал руку с ножом, а затем медленно поднял кулак и стукнул им по раме.

«Открой мне», – безмолвно потребовал он.

Виктор Крейн едва покачал головой. И тогда маска заговорила с ним сама.

«Я сделал бы это с тобой прямо сейчас, – сказала она, не размыкая чёрных губ. Голос доносился так тихо и был таким глухим, что Вик едва различал слова. – Если бы не одно обстоятельство. Ты же знаешь, о чём я говорю? Да, ты знаешь… маскот[1]. Или нет?»

Виктор Крейн тихо сглотнул: дёрнулся его кадык. Свежие раны, только начавшие затягиваться, разнылись, напомнив о себе. Убийца выдержал паузу, наблюдая за своей жертвой. Цвет его тела слился с цветом ночи, и казалось, весь мир за окном и был его телом, а он сам – бездной и тьмой, и у тьмы этой, невообразимо громадной и беспредельной, оказалось ужасающее лицо.

«Ах, она тебе не сказала, – насмешливо произнёс Крик. – Она не доверила тебе свой маленький секрет?»

– О чём ты? – прошептал Виктор Крейн.

«Всё тебе скажи, – ответила маска. Убийца под ней улыбался. – Знаешь, завалить такого полуживого зверя, как ты, сейчас проще некуда, только тогда я стану ей навсегда врагом… А я этого не желаю. Убить тебя – значит потерять её. А я, так уж вышло, привязываюсь к людям, которые мне дороги. И стараюсь их не разочаровывать».

Вик уставился в пустые глазницы маски. Под ними совершенно точно не было видно глаз. Его охватил страх – больший, чем он испытывал за себя. Лесли? Эта тварь по ту сторону ночной пустоты говорит о Лесли? Либо это так, либо он сошёл с ума. Из самой глубины его груди поднялся горячий ком: он обжёг лёгкие, развернулся огненным цветком у самого сердца, опалил горло и вырвался наружу вместе с хриплыми словами:

– Ты её не тронешь.

«Кого не трону? Твою Лесли? Или мою? – удивилась маска и вдруг улыбнулась ему. Там, под плотно сомкнутыми пластиковыми губами с потрескавшейся от времени чёрной краской, Вик увидел ряд мелких, острых, хищных зубов, и ему стало дурно. – Время идёт, Кархаконхашикоба. Дыши, пока дышится. Живи, пока живётся. И не старайся изменить будущее: его предопределило прошлое. Ведь они во всём виноваты сами».

Вик медленно сделал шаг назад. Он неотрывно смотрел, как убийца поднял руку, затянутую в перчатку: большая ладонь легла на его маску, и пальцы обхватили её, будто паучьи лапы. Сердце у Виктора Крейна заколотилось сильнее прежнего. Во рту стало сухо. Убийца стянул её с лица и опустил руку, и из-под капюшона на Вика взглянула…

…пустота.

Тот, кто охотился за ним и убивал в Скарборо, застыл на целый миг – сгустившийся мрак, сама тьма древнее библейского ада, бездна, посмотревшая в ответ, – а потом отступил обратно в пелену ночи и растворился в ней, словно его и не было.

Чак Делори был опытным сталкером, но не ожидал, что преследователь окажется настолько шустрым. Он перепрыгнул с крыши на крышу и выдохнул. Здесь, между домами, было порядка двадцати – двадцати пяти футов, и вряд ли даже этот приставала за ним последует. Но человек в чёрном прыгнул очень легко эти двадцать грёбаных футов, будто каждый день такое проворачивал, и вгляделся в полумрак. Лицо его было скрыто капюшоном, и сперва Чак не заметил под складками в его тени маску. А когда к нему повернулось белое бесстрастное лицо, разукрашенное чёрными поблёкшими полосами и совсем свежими – алыми, прошедшими под глазами и по подбородку, Чак похолодел и, попятившись, бросился бежать.

Убийство на рассвете. Как поэтично.

Крик обожал вид на утренний Скарборо, а отсюда он был чудесным. В этом старом долгострое на западе города он хотел покончить с одним из тех оставшихся в живых людей, которые давно должны были примерить деревянные костюмы. Они это заслужили, но правосудие вряд ли настигло бы их. А значит, это сделает он – своими силами.

Крик смотрел в спину парня в зелёной куртке: тот был неплохо подготовлен физически. Страх добавлял ему скорости. В два прыжка он забрался на недостроенный этаж и исчез среди балок и внутренних перегородок, пробегая сквозные помещения с пока что не возведёнными стенами. Но зря он надеялся сбежать. Крик с весёлой улыбкой перемахнул следом и помчался параллельно беглецу по внешнему узкому выступу здания. Здесь не было ограждения и перил, просто полоска бетона вдоль окон по левую руку, а по правую – обрыв высотой в семь этажей, вполне достаточный, чтобы кто-то не такой дьявольски ловкий упал и свернул себе шею.

Крик бежал за своей жертвой. Ветер свистел в ушах и почти сбивал с головы капюшон. Никто не знает, что Чак Делори здесь. Никто не придёт к нему на помощь. Есть только он и его убийца, и верный нож в руке – тоже неизменный свидетель чужих смертей. А разве нужен кто-то ещё?

Крик знал, что в Скарборо до сих пор установлен комендантский час. Хотя в Санфорде было хорошо сработано с этой сволочью Колчаком, но Чак был не из тех, кто соблюдал правила и закон. Крик хорошо знал каждый его проступок, большой и малый, потому был и судьёй, и присяжной комиссией, и обвинителем. Адвокатов ублюдкам не положено иметь! Он развеселился ещё больше и обещал себе, что прикончит Делори, и с этого момента разматывающаяся ниточка клубка будет крутиться так быстро, как только сможет, потому что дальше копам некуда бежать и нечего отрицать, а ещё им придётся снять свои покровы, обнажив всю гнилую суть – свою и своих хозяев, которым они по-настоящему служат.

Откос заканчивался, бежать дальше было некуда. Розовое небо словно в отместку казалось слишком прекрасным, чтобы сорваться и погибнуть – и Крик вспомнил руки Лесли в ту ночь, когда он встал перед ней на колени. Внизу живота остро потянуло, глаза заволокло дымкой от острого желания. Это было некстати, но он ничего не мог с собой поделать. Тогда он быстро посмотрел вбок, и в голову ему пришла чудная мысль.

Через секунду перед лицом Чака, как от взрыва, разорвалось стекло, брызнув осколками, и в окно влетел убийца. Он прыгнул на Чака Делори и повалил его на грязный бетонный пол; ловкий, как кошка, оседлал, заломил руки за спину и защёлкнул на них пластиковые наручники. Всем своим немалым весом он придавил Чака к полу так, что тот не смог двигаться, и обратил к нему жуткую маску, похожую на лицо покойника. Она была разукрашена чужой кровью. Под глазами – старые бурые пятна крови, на губах – свежая алая полоса… Потом – бум! – Крик ударил Делори в нос, и тому почудилось, что в его лице что-то взорвалось.

– Нет, б… б-бостой! – в ужасе завопил Чак, сильно гнусавя. Из сломанного носа хлестала кровь.

– Ты недавно слышал примерно те же самые слова, – шепнул хриплый голос под маской.

Крик больно впился пальцами в череп Чака и сжал так, что Делори подумал, что у него раскололась пополам голова. Он застонал и забился под убийцей, но тот не отпускал.

– Ты был на моём месте, кусок дерьма, и не остановился. Свою судьбу ты предрешил уже давно. Что ты плачешь? Разнюнился, сучонок? У всех действий есть свои последствия, но тебя этому не учили, жалкий ты кусок дерьма?

Чак Делори не понимал, о чём именно он говорит, и оттого дрожал ещё сильнее: он не понял, за что умрёт, потому что поводов для самосуда над ним было много, соразмерно его грехам и преступлениям. Он насиловал и грабил. Он убивал… чаще тех, на кого укажут и за кого заплатят. Крик вперился в него взглядом. В прорезях маски глаза были тёмными, как грозовое небо, скрытое тучами.

– Но знаешь… – продолжил яростно убийца, и у Чака затряслись поджилки. – Я буду не так жесток, как ты. Ты прострелил ей лёгкое, избил до неузнаваемости и после изнасиловал, а у меня даже при себе нет пистолета. Ты побледнел, дружок? Понял, о ком я? Взгляни на меня. Смотри. Смотри.

Он сел на бёдра Чака, провёл ладонью по его кудрявым каштановым волосам. Зубы Чака отстукивали дробь. Он предвидел, что с ним будет, – и забился, и завыл, пока его не ударили по уху кулаком. С него на щёку тут же потекла кровь.

– За-мол-чи. Я тебя пока ещё не выпотрошил. Чего ты испугался? Всё будет быстро. Чик – и ты труп, не то что она: мучилась четыре часа, пока твой подельник вытаскивал ей зубы наживую. Пока вы сдирали с её пальцев ногти. Пока кололи иглами в уши и загоняли иглы в живот и груди. О, а вот это мне нравится.

Он вонзил свой обычный охотничий нож в пол близ его головы – всего в паре дюймов, и Чак от страха вскрикнул, – а потом вынул из специального крепежа на ноге складной хороший нож с узким острым лезвием. Чак попытался лягнуть, но притих, когда Крик прислонил острую грань ножа к горлу. Он с усмешкой наблюдал, как Делори набрал в лёгкие воздуха, тяжело задышал и вдруг завопил что есть сил:

– БОМОГИТЕ! Бомо…

– Ш-ш-ш, – Крик покачал перед его лицом пальцем и щёлкнул по носу. Чак тотчас заткнулся. – Не нужно кричать, тебя всё равно никто не услышит. Ты подписал контракт со смертью, когда уехал в Огасту. А теперь смотри. Смотри внимательно, тут как в шатре у фокусника, следи и наблюдай. – Он показал лезвие, элегантно поигрывая им между пальцами. Оно порхало, как серебряная стрела молнии, из одной руки в другую. – Как думаешь, куда прилетит?

Крик легко перехватил нож правой рукой и всадил его по самую рукоять под грудь Чаку, а затем одним рывком сломал, оставив лезвие в ране.

– А-а-а-а-а! Уб-лю-док!

Вой был нечеловеческим.

– Нет приметы хуже, чем сломанный под рёбрами нож, – равнодушно улыбнулся Крик.

Он отбросил рукоять в сторону, слушая стоны и рыдания человека, не желавшего умирать. Чак бился под ним до последнего, даже когда Крик рывком вынул из пола большой охотничий нож, высекая лезвием искры о камень, и приложил к паху своей жертвы.

– Брошу, – сквозь боль взмолился Чак Делори. – Божалуйста, долько не это!

– Не – что? Дорожишь своими яйцами или стручком? Давай выберем, что оставить. По считалочке.

– Уболяю, – прорыдал Чак. Слёзы бежали из-под его век, расчерчивая дорожки на грязном лице. – Оставь меня в бокое.

– Чёрта с два, сука!

Крик медленно поднял его футболку лезвием и срезал брючный ремень. Затем сделал длинный неглубокий надрез на коже ниже живота: там всё густо поросло тёмными волосами. Стройку огласил новый вопль, и маньяк мрачно хмыкнул:

– Ты настолько омерзителен, что тебя даже потрошить противно, ублюдок. Хотел бы сказать: чего ты разнюнился, как девчонка, но я не грёбаный мизогинист и не стану оскорблять женщин, сравнивая с тобой. Считай, сегодня ты выиграл лотерею: даю тебе шанс, глядишь, и выживешь. Хочешь жить, Чак Делори? Отвечай поскорее, у меня мало времени.

И тот, рыдая и с пеной на губах, образовавшейся от криков, полных боли, проговорил, едва ворочая языком:

– Зах-хочу… одбусти бедя…

Крик с безмятежным наслаждением углубил надрез в паху, отчего Делори завопил. Плоть медленно расползалась, нож не торопился сечь, живот и ниже жгло от сильной боли. Убийца в белой маске с безжалостно сомкнутыми чёрными губами глядел двумя безднами вместо глаз. А потом сказал:

– Ты знаешь, я влюблён в женщину. В молодую женщину. Она моложе, чем была Селия, но у той на руках был ещё маленький ребёнок… которого вы убили!

– Божалуйста, де дадо, – всхлипнул Чак.

– Нет-нет, не беспокойся, это хорошая история; это поучительная история, – спокойно продолжил Крик. – Так вот, я влюблён, друг мой, и знаешь? Моя девочка учит быть великодушным, где надо и не надо, и доверяет мне. Она всегда делает усилие над собой. Следит за благородством души, понимаешь ли. Считает, каждый имеет шанс на спасение. Это библейская тема, по типу покайся – и воздастся. Я хочу ей соответствовать. Тоже сделать над собой усилие. Быть, знаешь ли, лучше.

Он молниеносно выбросил руку вперёд и схватил Чака за горло. Другой разжал его плотно сомкнутые губы. Чак не знал, что будет дальше, но догадывался – ничего хорошего. Он попытался укусить Крика и снова стиснуть челюсти, разводимые силой, но тот был куда сильнее:

– Так что была не была. Если выдержишь то, что я тебе уготовил, так и быть – отпущу на все четыре стороны. И даже не стану преследовать. Представляешь – никогда больше не появлюсь у тебя на горизонте. Веришь в это? Нет? Ладно, тогда ответь на другой вопрос. Ты в курсе, что нож при себе иметь необязательно, когда дело касается языка? Язык вырвать голыми руками очень непросто. Так мало кто умеет. Но не переживай! Тебе повезло! Я один из редких знатоков этого старинного искусства.

Чак выпучил глаза и яростно забился. Тогда убийца вскинул кулак. Один удар – и перед глазами поплыли звёзды с американского флага: с мускулистой руки истязателя на чёрную футболку Чака натёк пот. Крик ласково похлопал Делори ладонью по щеке и продолжил:

– Ты же знаешь, мой хороший. Убивать и калечить – тоже работа. Думаешь, треплюсь зря? Вообще, я не любитель трепаться, но знаю, что ты теперь никуда от меня не денешься. И хочу потянуть время, чтобы ты лежал и думал, как Селия, когда же тебе будет очень, очень больно. Я покажу, как это делается. Так умеют лишь те, кто часто свежует туши и с мясом… ну вот таким, как ты… хорошо знаком.

Он рассмеялся и раскрыл Чаку рот пошире. Тот пытался сомкнуть челюсти. Крик с силой их раздвинул.

– Я мог бы вырезать в твоём языке дырку, просунуть туда крепкую леску или верёвку и подвесить тебя к во-о-он той балке…

Он ухмыльнулся, указав пальцем на потолочную перекладину. У Чака от ужаса по загривку пробежала дрожь, и он вперемежку с рыданиями застонал. Крик отмахнулся:

– Но подумал, что это чересчур. Леска быстро его оборвёт, и дальше всё будет неинтересно. Так пытали своих пленников мафиози или боевики ещё лет десять или двадцать назад… Но я же не такой, как они. Я борец за добро и, мать вашу, сука, справедливость. Без пяти минут чёртова почти-что-Сейлор-чтоб-её-Мун!

Он крепко схватил Чака за кончик языка и зажал его большим пальцем на уровне нижней губы, а потом проник рукой глубже в рот и надавил на корень. Чак едва не сблевал, инстинктивно рванувшись вперёд.

– Тихо-тихо, все рвотные массы держим при себе, – предупредил Крик, – будь спокоен, я сделаю всё быстро. Некоторые дилетанты тянут с этим долго, нередко приходится работать двумя руками…

Боль, когда он рванул язык на себя, невозможно было описать. Если бы Чак мог, сказал бы: когда его резали ножом, боль была размером с прибрежную гальку, а сейчас – с астероид. Чака словно пронзило раскалённым железом от висков до груди. Всё онемело и снова вспыхнуло, разожглось мучительным очагом. Крик тянул, тянул и тянул язык. Под челюстью стреляло, рот стал кровавым месивом, полость наполнилась слюной, окрашенной в багровый цвет. Плоть всё же надорвалась. Треснула подъязычная кость…

Вопль, полный нечеловеческих мук, огласил стройку с такой силой, что Крик отпустил Делори и нанёс ему короткий удар в челюсть, сразу сворачивая её.

Со стоном тот ненадолго провалился в беспамятство. Сквозь полусон он слышал треск, чувствовал рывок. Кость дёрнуло, челюсть стала нарывать, лицо превратилось в пламенеющий ад. И снова – рывок, рывок, рывок, осторожный, по чуть-чуть, и плоть отделилась от плоти, а рот наполнился тёплой солёной кровью, которой Чак едва не захлебнулся, когда она пошла в горло.

Со свороченной челюстью он не мог больше даже вопить: просто мычал и стонал, чувствуя, как каждый зуб взрывается маленьким болезненным вулканом и боль отдаёт стреляющей судорогой в переносицу. Лицо у него стремительно отекло и онемело, как при уколе ледокаином у стоматолога. А потом в руке у Крика, в чёрной перчатке, он увидел довольно большой красный влажный ошмёток. Это и был его оторванный язык.

Чака обуял ужас, слёзы потекли из глаз. Случилось необратимое: теперь он навеки искалечен. От шока он даже забыл о своей боли, и она ощущалась глухо, будто звуки, доносящиеся из-под воды.

– Какой длинный, – заметил Крик и бросил за плечо свой страшный трофей. – Посмотрим теперь на кое-что другое? Быть может, оно будет чуть покороче… надрез-то я уже сделал.

Когда страшная догадка, что сейчас произойдёт, пронзила Чака, он рванулся наверх всем телом, не желая сдаваться без сопротивления. Но маньяк уже взялся за нож и с размаху всадил лезвие в его колено. Он приколол Чака к полу, как бабочку булавкой. Гортанный горловой рёв не остановил его. Крик спокойно спустил с жертвы спортивные штаны и боксёры, холодно разглядывая скукожившийся, обмякший от пыток и страха член.

Чак часто дышал, доживая последние минуты своей жизни, испытывая ужас и безнадёгу от своей страшной кончины и смаргивая слёзы, которыми глаза жгло от боли и страха. Он не знал, что его спрятанный труп найдут местные ребята, которые порой приходили на старую стройку, чтобы порисовать граффити, выпить пива и спрятаться от взрослых, – здесь, изуродованным, зверски убитым, оскоплённым. Но это произойдёт через неделю после его смерти: а пока… пока Крик, размяв шею и хрустнув костяшками пальцев, бодро сказал:

– Ну что ж, эта штучка не такая здоровая, как твой болтливый язык. Управимся побыстрее?

Глава первая. Рамона

– Что скажешь, Вик? Пойдём туда вместе?

Он неторопливо качнул головой. Что сказать Рамоне – белой девочке из приличной семьи, дочке врача и юриста, его старой подруге, его первой любви?

Вику было семнадцать, и он ни черта не знал, как ответить правильно. Рамона – его ровесница, рыжеволосая бестия с волнистой копной роскошных кудрей и мягкой улыбкой, – кажется, в отличие от него уже понимала, что он скажет, потому что положила ладонь ему на щёку. Вик растерялся.

Он всегда терялся, когда ему задавали такие вопросы, потому что знал: ничего хорошего от этого не жди. В Скарборо было мало детей, которые хотели бы играть с плохо одетым смуглым мальчиком Виктором Крейном. Родители смотрели так, словно он был грязным, вшивым или заразным. Иногда он слышал: «Господи, Энди, Тедди, Джон, Джордж или Френк, или бог знает кто ещё, не подходи к нему: в чём, чёрт возьми, у него руки?» Вик мог бы ответить, в чём. Чаще – в пыли: он лазал везде, куда можно было залезть. А ещё – в синяках, ссадинах и царапинах, и не только руки. Он частенько ходил битым. Его колотили и ровесники, и ребята постарше. Иногда и взрослые прогоняли из продуктового или хозяйственного магазина. Бывало, он ходил за покупками один, если бабушка чувствовала себя дурно. И бывало ещё, возвращался с пустыми руками, растерянно выкладывая из нашитого кармашка за пазухой рубашки деньги, до которых дело не дошло. Тогда Адсила Каллиген тихо ругалась на цалаги[2], и Вик опускал взгляд, но запоминал каждое изощрённое грязное выражение. Она ругалась со всеми. Со школьным советом, с продавцами, с хозяевами магазинов, с водителем автобуса, который частенько пропускал остановку у озера Мусхед, просто не доезжая до неё, и Вик вынужден был бежать в школу на своих двоих и, конечно, часто опаздывал, а потому получал от учителей нагоняй. Здесь, на клочке земли чероки, которых местные жители пытались выгнать из Скарборо, но так и не смогли, остались только старики, а их дети и внуки разлетелись, словно птицы; покинули старые трейлеры, натыканные посреди леса, будто сигнальные флажки на егерской охоте. Вик часто думал, что это место похоже на кладбище, только вместо надгробий – трейлеры: «Хобби» и «Табберты», симпатичные «Джейко» и купленные через бог весть сколько рук «Клаусы». Автодома-развалюшки – прицепы, которые уже никогда и никуда не поедут, так же как и их едва живые хозяева, покинутые целым миром.

В школе у Вика тоже не клеилось, и с годами всё стало только хуже. Ребята дразнили его. После спортивных занятий мальчишки дружно воротили от Вика носы, когда он появлялся в раздевалке. Пахло от него точно так же, как от каждого пацана, вымотанного на футбольном поле или после пробежки, но ему громко говорили, что он воняет, потому что воняют все индейцы – так говорили взрослые. Когда он заходил в душевую, ребята разворачивались и напоказ покидали её. Даже проказа не заставила бы их бежать прочь с такой же прытью. Когда Вик в старших классах стал квотербеком[3] в школьной команде по футболу, ему частенько советовали «намылить задницу получше и отскоблить всё своё дерьмо». Вик был смуглым и загорелым, и он знал, что от шутки с дерьмом страдали все латиносы и чёрные в школе. Но он не был просто мексиканцем. Он был индейцем. Красной тряпкой для быка. Существом бесправным и ещё более презираемым.

С Виком мылись только ребята вроде Рори Джонса: он был близоруким «четырёхглазым» занудой в толстых очках в роговой оправе. Или Дад Тейлор, местный дурачок с фермы за городом, неспособный связать нескольких слов в простое предложение. Вик страдал в такой компании. Он старался быстро намылиться, смыть с себя пену и покинуть душевую, потому что боялся подцепить от них смирение своей чёртовой судьбой неудачников, будто заразу. Сам он не считал себя неудачником.

Если кто-то всё-таки общался с Виком нормально, к делу подключалась компания Палмера. Старший сынок шерифа, Люк, со своими ребятами не давал ему прохода. Люка бесил Виктор Крейн со своей дурацкой косичкой, со своей мерзкой надменной бабкой, со старой холщовой сумкой с аккуратно подшитым ремнём, в которой он носил школьные принадлежности, с непокорным гордым взглядом, хотя он нищеброд и красный ублюдок, – бесил до такой степени, что он не мог не травить его. Если и был у Вика самый главный враг, так это он. Люк Палмер. Вик готов был клясться: отстань от него Люк, и отстали бы все, но легче было поверить в инопланетян или второе пришествие, чем в это. Ненависть между ними год от года росла и крепла. Если и была в мире стабильность, так только в том, что Виктор и Люк ненавидели друг друга стабильно сильно. Они дрались почти каждый день, и Вик в средней школе ходил постоянно битым. В старшей он, как нарочно, вымахал за первое же лето и стал особо выделяться среди ребят ростом. Худощавый и нескладный прежде, дразнимый за это в шестнадцать, он вдруг стал рослым и жилистым. Из длинного и носатого его лицо стало длинным, носатым, но интересным. Девчонки иногда посматривали на него по-особенному. Что уж говорить о Рамоне Монаган, с которой он проводил почти что каждый день.

Рамона была для Вика всем. Уж если нашлось чего хорошего в его не самой простой юности, так это она: маленькое рыжее солнышко, тёплый лучик. Она переехала в Скарборо из Нью-Йорка, когда Вику было двенадцать. В свой первый же день подошла к нему в столовой, опустила поднос на его стол и села рядом, точно её место всегда было рядом с ним. Она с интересом спросила, индеец ли он, и не стала смеяться, когда он с вызовом ответил дрожащим голосом: «Да». Кажется, проронила только – «круто» и предложила прогуляться по городу после школы, быть может, Вик знает какие-нибудь прикольные места. С тех пор они были неразлучны.

Маленькой она не обращала внимания на слухи, которые о нём ходили, и не понимала дурацких шуток о нём. На косые взгляды и сплетни закатывала глаза, считая дикостью, что можно гнобить человека за его цвет кожи и происхождение. В школе все любили её: и учителя, и одноклассники, и она была из категории крутых ребят и дружила со всеми, но с ним – особенно. Родители устраивали ей регулярные головомойки: им не нравилось, что она спуталась с Виктором Крейном. Ясно почему. Он жил небогато, с ворчливой старухой, которая вела себя так горделиво, точно была ни много ни мало индейской королевой. Ходили слухи, что там, на индейской земле, торгуют наркотой и палёным алкоголем. Вик мог бы ответить, что старики, которые остались в трейлерах, заняты совсем другими делами, и у них нет лишних денег на наркотики, разве на дешёвое пиво, но этих людей было не переубедить. Он знал, что всё было немного иначе. Это у чёрных дилеров в промышленном квартале Скарборо можно было купить травку или чего похуже. Но в чём-то скарборцы из благополучных районов всё же были правы. Индейские ребята, не успевшие сбежать к лучшей жизни, которая их, собственно, нигде не ждала, на крохи заработанных денег спивались и кололись наркотиками, потому что знали, что будет дальше.

Ничего хорошего.

Так или иначе, Рамона Монаган и Виктор Крейн подружились. Оба были слишком упёртыми. Оба оказались нужны друг другу. Никто не смог этому помешать. Это был факт, который предстояло принять как данность – и в школе это приняли, пусть и с неохотой.

Благодаря Рамоне Вик держался и каждый день находил повод чувствовать себя счастливым, даже если это было очень маленькое и хрупкое счастье. Разумеется, он с первой встречи по уши влюбился в Рамону, потому что иначе не могло быть с мальчишкой, которого все до этого дружно ненавидели.

Когда Чеза Наварро, его семнадцатилетнего соседа, вытащили из петли фиолетовым, с запавшим языком и мокрыми штанами – перед смертью он обмочился, – а потом похоронили, Вик благодарил Рамону за то, что она была рядом, и у него не было ни единой мысли поступить, как Чез, который бросил школу ещё в средних классах и старался никуда не выходить за пределы индейских территорий. Он не выдержал того, что выдерживал Вик. Он очень устал быть тем, кем был, и долго дёргался в петле, прежде чем сломал себе шею. Старик Тед Наварро не плакал на погребении. За всю жизнь у него не осталось слёз, и он мучительно тёр сухие заплывшие глаза платком, надеясь выжать вместе с влагой хоть каплю внутренней боли. Но она была запечатана так глубоко, что он не стал бороться с ней. Набрал камней в карманы старой куртки, зашел в Мусхед[4] и там остался. Чез был у Теда один: сын работал в Бангоре на металлургическом заводе и пять лет назад свалился в раскалённую печь. Говорили, он был пьян, потому так всё и случилось. Кто-то видел, что к печи его толкнули, но сказать, что он напился водки, было гораздо проще. Потому что он был индеец, а они, как знали все белые, много пьют.

И вот Вику и Рамоне исполнилось по семнадцать, и тем октябрём они пришли на пляж. Это было их место. Рамона знала: родителям очень не понравится, если узнают, что она снова тусуется с Крейном, но разве ей было до них дело? До них – нет, но до другого человека, который очень ей нравился, – вполне даже…

Она бросила рюкзак на песок и попробовала залезть на парапет. Вик положил свой рюкзак рядом. Он не мог ни в чём ей отказать: он любил Рамону. Она это хорошо знала и, Вику казалось, этим его чувством в последнее время вволю пользовалась. Он не возражал. Она была одной из самых популярных старшеклассниц – и его лучшей подругой, хотя все из её компании считали его кем-то вроде её диковатой собаки или личной тени. Вот только она ему – больше, чем просто подруга, снизошедшая из жалости до такого маскота, как он.

– Ну пойдём, – настаивала она. – Там будет весело.

Вик помог ей взобраться на парапет. Она держалась за его руку и до забавного важно шагала, пока холодный ветер трепал её волосы и красивый бежевый плащик. Вик улыбнулся. Он не мог сказать ей «нет», когда она была такой смешной.

– Затея т-так себе, – всё же признался он, сунув руку в карман мешковатой вельветовой куртки.

– Ты с ними говорил? Ты с ними был в одной компании? Они тебя знают лично?

– Нет.

– В том и дело, ворчун. Как ты можешь сказать, что тебе что-то не нравится, пока не попробовал это? – рассудила Рамона. – Тебе полезно общаться с кем-то, кроме бабушки.

Она подошла к краю парапета. Вик со вздохом подхватил её под бёдра и поставил на песок, заметив:

– И тебя. П-плюс в школе мне хватает о-о-общения.

– Я говорю про нормальное общение, Вик, и нормальную компанию.

Они побрели по пляжу. Рамона закинула руку ему на талию и медленно шагала, утопая в песке. Вик задумчиво смотрел себе под ноги. Они дошли до старого топляка, и Вик сел возле него первым, прислонившись спиной к когда-то размокшей и вновь высохшей коре, ставшей жёсткой, как наждак. Рамона сморщила нос.

– Я в юбке. Ты не против…

Вик знал, что она сделает это, но всё равно его бросило в жар. Раньше они были детьми, и симпатия между ними была детской, но теперь оба выросли, и что-то зрело между ними в последние несколько недель. Что-то особенное. Он чувствовал это, мучительно-сладко, до боли в костях, и кивнул. Рамона шутливо, совсем как прежде, оседлала его колени, раздвинув ноги в складчатой юбке, и пристально посмотрела в смуглое лицо.

– А ты туда п-пойдёшь?

Рамона улыбнулась. Вик помрачнел.

– Хочешь, чтобы я гуляла только с тобой? Нет, Шикоба, прости, у меня другие планы на сегодня.

– Дразнишься, – упрекнул он. – Как т-тебе не стыдно. Я же буду б-беспокоиться, я совсем н-не знаю т-тех ребят.

Рамона сощурилась. Осеннее солнце бликами играло на её веснушчатых щеках. Она поправила воротник старой куртки Вика, невозмутимо отряхнула от песчинок его джемпер на груди. Оставила там ладонь. Вик поднял на неё взгляд. Он делал вид, что спокоен, но Рамона слушала удары его сердца и знала, что это не так.

– Мне совсем не стыдно, – шепнула она и наклонилась к Вику.

Он не отстранился и не вздрогнул: миг, когда она потянулась к нему и коснулась губ, он запомнил навсегда. Рамона прикрыла глаза, Вик не стал. Он видел её бледные перламутровые веки, видел выпуклые глазные яблоки под тонкой кожей. Чувствовал запах кардамона и гвоздики от кожи, и таким же по вкусу был их поцелуй. Рамона, его Рамона, доверчиво прижалась к груди и запустила пальцы в его тёмные гладкие волосы. Между его прядей они казались тонкими и фарфоровыми. Когда она отодвинулась, её губы были розовее обычного.

Вик молчал, разглядывая её лицо так, словно видел впервые. Каждую веснушку, и рыжие брови-полумесяцы, и светло-зелёные колдовские глаза. Вздёрнутый нос и приоткрытые пухлые губы. Это был его первый поцелуй с ней, не считая тех, что она дарила ему раньше на каждое Рождество в щёку, когда они обменивались подарками, и он не понимал, как она могла достаться ему. И даже не удивился бы, если бы сейчас из-за бревна кто-нибудь выскочил с воплями: «Это розыгрыш!» В последнее время она отдалилась от него, они перестали часто видеться после школы. Он много работал на спортивную стипендию, чтобы потянуться следом за ней в колледж, а она проводила всё больше времени со своими новыми друзьями. Но теперь, в эти несколько недель, всё изменилось.

– Тебя хватил удар? – усмехнулась Рамона. – Или ты так удивлён?

– В-второе, – сказал он коротко, потому что не мог совладать с голосом и сдал бы себя с потрохами.

– Тогда удивлю тебя ещё больше.

И она снова его поцеловала. Этот поцелуй был совсем другим. Она раскрыла языком его рот, сжала волосы на затылке. Вик забыл всё, чего боялся. Теперь и он смежил веки, крепко обнял Рамону за талию, и его ладони скользнули на бёдра девушки, прижав до стона крепко к себе – почти с отчаянием. Рамона вздрогнула, когда он легко закусил кончик её языка и вобрал его глубже. Она не ожидала от него такого. Она думала, что знает его как облупленного и он на это не способен.

«Был у него кто-то до меня? Или всё же нет?» – промелькнула у неё мысль, и она упёрла ладонь ему в грудь и мягко отстранилась. Его тёмно-серые глаза лихорадочно блестели, словно он был болен.

Болен ею. И наконец узнал свой диагноз.

– Ну что, – шепнула она, погладив его по скуле большим пальцем, – и ты отпустишь меня туда одну?

Вик мягко обнял её и покачал головой. После того, что случилось, он не мог так поступить, и Рамона знала это.

– Тогда вместе?

«Вместе». Какое хорошее слово, и как приятно оно звучало. Лицо Вика просветлело, и он кивнул. Рамона поцеловала его щёки, рассмеялась и слетела с рук.

Этот день Вик провёл рядом не со своей подругой, а, возможно, с любимой девушкой. Они много говорили, и всё было, как и прежде, хорошо, за исключением одного. Она теперь принадлежала ему, а он – ей, и Виктор Крейн, кажется, впервые так долго улыбался, радуясь, что всё в его жизни сложилось.

Почти.

Ветер крепчал, и Вик знал: ещё пара часов – и быть дождю. Он грозил излиться из мрачного неба, низко нависшего червлёными закатными облаками. Вик, волнуясь, сжал руку Рамоны в своей. Он шагал за ней и озирался, хорошо зная эту часть города. Его небезопасную часть. Чувство, что он опять делает что-то не так, поднялось из глубины живота, и он почти физически ощутил боль, которая будто скрутила желудок. Но Рамона вела его всё дальше к западному Скарборо, туда, где отстраивался солидный новый район и где целая улица была несданным замороженным объектом.

Близ трейлера, в котором в пересменок когда-то собирались строители, тусовалась молодёжь. Охраны здесь всегда не хватало. Ребят шугали, если заставали на этом месте, но всё бесполезно. Слишком большая территория для патруля: дорогую стройку остановили, зарплаты задерживали, а охранников нанимали очень неважных, так что парни и девушки большой шумной компанией частенько собирались там, чтобы отдохнуть, пообщаться, выпить пива, покурить и посмеяться над общими шутками.

Делать всё то, чем Вик никогда прежде не занимался.

– Не волнуйся так, – ласково улыбнулась Рамона, – расслабься. Всё хорошо.

Вик нервно улыбнулся. Он был начеку, и не зря – даже сглотнул, когда они с Рамоной спустились с шоссейного съезда и увидели три большие железные бочки, в которых горело яркое оранжевое пламя. Вокруг него были чёрные тени, много теней. Вик тревожно присмотрелся и понял, что это всё люди.

– Эй, Клара! – обрадованно помахала Рамона, и какая-то девушка махнула рукой в ответ.

Некоторые ребята повернулись, чтобы разглядеть, с кем она пришла. Вик услышал тихие смешки.

Он окончательно понял: прийти сюда – очень плохая идея, и остановился.

– Рамона, п-пошли домой, – попросил он почти с мольбой. Она потянула его следом. – Рамона?

Он взглянул на ребят. Парней было больше, чем девчонок. Он прикинул: порядка двадцати человек… Рамона выразительно изогнула бровь и повернулась к нему.

– Хочешь – возвращайся домой, я пойду одна, – сказала она и подмигнула.

Вик сжал челюсти, опустил глаза. Он не мог так поступить. Рамона упрямая. Что вобьёт себе в голову, то и сделает.

– Ладно, – буркнул он и поплёлся следом.

Они подошли. Свет от бочки выхватил из полутьмы длинную фигуру Вика, осветил его бронзовое лицо. Он быстро осмотрелся и выдавил очень тихо: «Привет», пока все здоровались с Рамоной. Она обнялась с одним парнем, с другим и ещё с какой-то девчонкой. Вик удивился. Когда она успела стать здесь своей? Может, в те дни, когда он потел на футбольном поле, она гуляла с этими ребятами? Почему тогда не рассказывала ему об этих друзьях?

Потому что вы отдалились друг от друга, мягко подсказал внутренний голос.

– Эй, Майки! – Рамона обняла за шею одного из крепких высоких парней.

На вид он был старше неё и Вика: наверное, уже студент. Чёрные волосы зализаны назад по моде, под курткой – футболка и распахнутая джинсовая рубашка. Он с хмурым видом переместил сигарету в уголок рта и процедил сквозь зубы:

– Привет, крошка. А это кто такой?

– Мой друг, Вик. Я вам о нём рассказывала. Мы учимся вместе.

– Ага, тот самый клёвый парень, – сощурился Майк, затянувшись.

Ребята вокруг него рассмеялись. Слово «клёвый» Майк произнёс как-то нехорошо, с насмешкой. Он протянул Вику руку и стиснул ладонь до резкой, острой боли. Было чувство, что Вик попал в железные зубы капкана, как в ловушку. Он взглянул Майку в лицо и сразу опустил взгляд. Его жизненного опыта хватало, чтобы понять: ловушка это и была. Голос разума очень просил свалить отсюда, и как можно скорее. Но был и другой голос, тот, что беспокоился за Рамону и верил ей. В нём и была проблема.

– Что ж, располагайся, – сказал Майк. – Выпьешь?

– Нет, с-спасибо. – Вик отказался от пива и сунул руки в карманы.

– Он не будет, – улыбнулась Рамона. – Он спортсмен, идёт на стипендию, все дела.

– Помним, помним.

Вик посмотрел на неё. Когда и почему она говорила о нём с этими людьми? Их лиц он почти не разбирал, они были для него мутными тенями где-то на периферии зрения. Вик чувствовал нутром, что здесь опасно и ему нужно уходить. Он знал, что наживёт неприятности, с той секунды, как пришёл. В таких местах парням вроде него не место.

– Не похож ты на белого, – тут же сказали ему.

Вик не посмотрел в лицо говорившего. Только сейчас он заметил на нём тёмно-зелёный свитер с поплывшей от времени надписью «Стипендия Аркетта».

– Ты каким из этих будешь? Сиу? Навахо?[5] – спросили у него.

На лице Вика появилось насмешливое выражение, но показывать, что он тихо вскипает, было нельзя. Он спрятал подальше страх и гнев, а потом бросил:

– Могавк[6].

Майкл покачал головой и после затяжки бросил окурок на землю, растоптав его подошвой.

– Могавк? Ирокез, значит. А о Битве тысячи убитых знаешь?

О господи, опять. Вик посмотрел в огонь. Одно и то же. Почему всегда с ним приключается эта ерунда?

– Читал.

– Читал, – ухмыльнулся Майк. – Эта глава в учебниках называется «Разгром Сент-Клера». Там была реальная бойня, чувак.

– М-может быть. Но меня т-там не было, – хрипло сказал Вик и добавил, не сдержавшись: – Чувак.

Рамона почувствовала странное напряжение между парнями и что-то лениво бросила про «сменить тему», но Майк качнул головой:

– Что тогда, что сейчас – одна хрень. Все красные – головорезы. К ним спиной поворачиваться нельзя, понимаешь, о чём я? А то. Конечно, понимаешь. Ты живёшь на озере?

– Какая разница, – тише буркнул Вик.

– М-м?

– К-какая разница, говорю.

– На озеро не пройти просто так, – вмешался парень в бейсболке, из-под которой торчали русые кудри. – Ваши старики постоянно нас оттуда гоняют.

– Не гоняют, если н-не делаешь какого-то д-дерьма.

– Заикаешься, парень? – перебил Вика Майк. – Врождённое?

Вик чувствовал в каждом вопросе подвох. Этот парень всё искал его слабые места. Пытался уколоть и подкопаться. Вик поморщился. Какого чёрта, чего он здесь ждёт? Пока его не поколотят? Он буркнул Майку «да», чтоб тот отвязался, и шагнул к Рамоне.

– П-пойдём отсюда, – тихо сказал он. – Мне здесь не нравится. П-пожалуйста.

– Брось, Вик, – ответила она так, чтобы слышали все. – Сейчас будет самое веселье.

– П-просто…

Он обвёл ребят глазами. С первого взгляда ясно, это не его компания. Он всегда обходил такие стороной, был осторожен, тогда какого чёрта пришёл сейчас? Вик знал, какого: у чёрта были рыжие волосы, чёрта звали Рамона. Он ещё уговаривал себя, будто она не специально привела его сюда. Пытался себя убедить, что она просто не понимает, какими могут быть последствия. На деле же Вик чувствовал, что его ждёт большое разочарование, и обмануть себя не получалось, пусть он был бы рад.

– П-просто ч-что? – нарочно заикаясь, громко переспросил Майк.

– Просто дождь скоро будет, – растерянно ляпнул Вик первое, что пришло в голову. И покраснел. Дебильная отговорка, он и сам понял.

Кто-то что-то сказал про «человека дождя». Ещё один парень, с бородкой, посмеялся, что среди них есть теперь шаман и метеопредсказатель. Вик уже побагровел, но промолчал, хотя ответить хотелось – и ответить грубо… Но их было много, а он – один. Это помогло снова прикусить язык.

Это, а ещё знакомые лица, появившиеся из темноты.

Например, лицо Люка Палмера, который донимал его больше всех и был нападающим в команде по футболу, где Вик играл в надежде получить чёртову стипендию в колледж.

Люк усмехнулся, обошёл горящую бочку стороной. Он поигрывал бутылкой с тёмным пивом, которую держал в руке. За ним из-за чужих спин вышли другие ребята из школы: всех он прекрасно знал, а главное, они знали его. И кажется, сейчас ему должно бы полегчать, что он не один среди незнакомцев… но в момент, когда он встретился с Люком взглядом, понял: без драки точно не обойдётся. Бежать уже поздно.

– А перестрелка при Вундед-Ни в семьдесят третьем? – всё не унимался чёртов знаток истории, закурив новую сигарету. – Эй, красный. Ты, наверно, много чего знаешь от своих обезьян из резервации, так каково это было – убивать таких, как я? Вы же нас до сих пор ненавидите.

– Я н-ничего не знаю, – пробормотал Вик. Всё его внимание теперь занимал Палмер со своей компанией. – Я необразованный д-дикарь, п-помилуй, куда мне.

– Что ты сказал?

– Скучно, смените тему, – потребовала блондинка в короткой юбке, кинув окурок в бочку.

Рамона молчала, задумчиво разглядывая пивную бутылку в своей руке.

– Вот как? Никто из ваших, хочешь сказать, не был там? И никогда не делал ничего плохого против белых, а?

– Майки, угомонись.

Вик с облегчением понял, что не всем хотелось слушать эту ерунду, но большинство заскучало, а Вик их, получается, развлекал. Тогда Палмер подошёл к Рамоне так близко, что коснулся её спины своей грудью. Вик тотчас подобрался, сжал руки в кулаки. Преображение вышло моментальным. Ему хватило бы секунды, чтобы оттолкнуть Люка, но Рамона откинула голову тому на плечо.

– Привет, Люк.

Вик тогда ничего особенного не почувствовал: только ледяную пустоту, а ещё – обречённое спокойствие; в тот миг он хорошо понял, как чувствует себя человек, которому выстрелили в грудь. Он никогда бы не подумал, что два простых слова могут убить. И что ещё хуже – получается, Палмер не случайно здесь оказался. Он смотрел на Вика в упор и пялился своими холодными змеиными глазами, растягивал полные губы почти в оскале. Он положил руку Рамоне на талию и стиснул её в тугое кольцо. Без слов сказал Вику, что девчонка принадлежит ему, а весь концерт на пляже был разыгран специально, чтобы идиот Крейн припёрся один-одинёшенек к недругам на чужую территорию и забрёл подальше от оживлённой части города.

Но как же так. Столько лет… Вик ни черта не понимал. Ему стало горько и обидно. Он посмотрел Рамоне в глаза, но не увидел там ничего знакомого, никакого тепла, никакого участия. Взгляд был чужим и насмешливым. Таким, как она когда-то глядела на его, Вика, врагов. Но в какой момент всё изменилось? Когда он успел ей надоесть? Что такого сделал, чтобы заслужить это? В груди ныло от боли, и Вик вспыхнул и огрызнулся, выместив свою злость на Рамону на Майке:

– Если на то п-пошло, вы сами за каким-то чёртом пришли на эту землю, куда вас никто не звал. Вы здесь чужие, сколько бы н-ни твердили п-про американскую исключительность. И вы тоже убивали нас, в-вы отняли у нас всё…

«Даже мою подругу, – горько добавил он про себя. – Мою единственную подругу».

– Прямо всё? – спросил Люк.

Ребята грохнули со смеху. Вик обозлился, его лицо потемнело, и то, с каким запалом он заговорил, вдруг заставило их заткнуться:

– Да. Всё. Это ты живёшь в грёбаном б-богатеньком д-доме. Твой папаша получает оклад и премии, у н-него на накопительном счёте лежат д-деньги на т-твоё поступление в колледж, и т-твоя единственная забота – на какую тусовку сходить и какую девчонку уложить в постель. Какая из них станет в этот раз твоей с-сучкой? Д-догадайся, Рамона.

Люк переменился в лице. Рамона склонила голову набок, посмотрев с любопытством. В её глазах блеснуло что-то нехорошее, и Вик отвернулся. Ему стало стыдно, что он так её назвал, но грудь жгла ревность, и он продолжил, хотя голос дрогнул:

– Т-ты хочешь стипендию ради престижа, а я хочу ради того, чтобы н-не жить, где живу сейчас. А живу, кстати, на земле резервации, в маленьком д-доме с одной общей комнатой. Туда не ездит даже ч-чёртов школьный автобус! По выходным я собираю на свалке за городом лом. За него н-неплохо дают, если ты белый, но если ты индеец, дают в-вполовину м-меньше денег, а если возмущаешься, говорят – катись к дьяволу, п-парень. Они т-так делают, п-потому что я красный, и если думаешь, что мне это нравится, то глубоко ошибаешься.

Кто-то снова рассмеялся. Счёл его долгую речь забавной. Но всё смолкло, когда Вик побледнел и шагнул к Палмеру ближе. Он игнорировал Рамону, точно её не было между ними – хотя она была, и это распаляло ещё больше.

– А ты, – тихо сказал Вик, не сводя пристального взгляда с посерьёзневшего Люка, – ты отобрал ещё и её. И я н-никогда этого не забуду.

Он отвернулся, сунул руки в карманы джинсов и медленно обвёл ребят глазами, видя в отсветах костра их улыбающиеся лица. Так улыбаются те, кто принадлежит стае и чувствует за собой её силу. Вику было больно, и он знал, что сделал большую глупость. Но он дружил с Рамоной так долго. Он думал, что в этом жестоком и несправедливом мире она – его лучший друг. Его маленькое личное солнце. И он не мог уйти просто так.

Сутулясь, Виктор Крейн направился было прочь с пустыря, но остановился и внезапно повернулся, посмотрев назад. Рамона перестала улыбаться. Она знала: у Вика есть своя чаша терпения, и только что она переполнилась.

– Ты пойдёшь со мной? – прямо спросил он, пристально глядя на Рамону. Он дал ей последний шанс вновь стать «его».

И хотя она так поступила с ним и заманила сюда, хотя она предпочла ему Люка, предала его, как бы он хотел услышать «да». Какой-то частью себя он ждал, что она одумается, возьмёт его за руку, и они уйдут отсюда вдвоём, потому что здесь ему не место и добром это не кончится. Он бы простил её. Он бы обязательно сделал это! В жизни случается всякое. Она не могла быть такой сволочью, как эти типы, она не могла сама до такого додуматься. Наверняка это всё задумал Палмер, да, он… он ведь каждый раз подтачивал их дружбу и его любовь к ней, он ошивался вокруг Рамоны, пока Вик корпел на подработке или выкладывался на футбольном поле.

А ещё пять лет рука об руку не выкинешь так сразу. И Вик с болезненной надеждой ждал её ответа. Кто-то рассмеялся. Рамона сузила глаза.

– Нет, – презрительно бросила она.

Так звучал голос предательства.

Вик отвернулся, медленно моргнул. Ну и хорошо. Позади него засвистели, но его это вообще не задело. На душе и так было слишком скверно.

И пусть он боялся поворачиваться спиной к целой толпе, но был зол. Злее, чем мог себе представить. Он удалялся прочь от блёклого и кривого, как клякса, пятна фонарного света, сглатывая обиду и стараясь не думать о том, что произошло. Это было так мерзко и так нелепо, что он хотел уйти – и всё. Просто уйти. Просто…

– Говорят, вас не зря зовут редишами[7], – громко бросил Люк.

Виктор Крейн с досадой прикрыл глаза, замедлив шаг и наконец остановившись. Люк Палмер затянулся, взяв почти прогоревшую сигарету у Майка, и швырнул окурок на землю – так далеко, что почти попал в Вика. Тусклая искорка с шипением упала у самых его ботинок.

– Знаешь же почему?

Вик сжал челюсти. Он знал, потому что часто слышал о себе это слово, плохое слово, брошенное вскользь, мимоходом, как о плешивой собаке. Но отвечать Люку не стал. Много чести.

– Редиш – это не только цвет кожи таких ублюдков, как ты, но и в принципе одна интересная штука, связанная с историей, – пояснил Люк, взвесив в руке бутылку с пивом, и небрежно оттолкнул от себя Рамону. Она недовольно поморщилась, но послушно отошла в сторону. Ребята вокруг притихли, вслушались. – Дело было давнее. В то время индейцы жутко обнаглели. За их грабежи, мародёрство и набеги правительство обещало вознаграждение: неплохие деньги за каждого пойманного ублюдка. Они ценились не живьём – попробуй довези их до участка; они хитрые, как дьяволы, отвернись – сбегут или тебя самого прирежут. Потому с них на месте сдирали кожу.

– Прямо живьём? – хмыкнул кто-то из темноты.

– По-всякому. Говорят, у них высокий болевой порог, так что любую боль стерпят, – деликатно уклонился от ответа Люк и с улыбкой прибавил: – Кстати, у нас есть на ком это проверить.

Кругом зароптали.

– Ну залечил.

– Да уж…

– Ерунду порешь, брат, – недобро сказали некоторые ребята.

Но были и те, кто поддержал его, засмеявшись, и Вик совсем не удивился – людям чужды чужие страдания, он только вздрогнул и сжался, когда мимо него пролетела бутылка с пивом, вдребезги расколовшись о землю.

В животе от страха сжался какой-то маленький противный червяк, но Вик постарался не подать виду, что испугался. Тогда кто-то бросил вторую бутылку.

Пиво плеснуло на него, бутылка разбилась ещё ближе – и он шагнул назад и бегло осмотрел ребят. Сколько их выступило ему навстречу? Восемь? Чёрт. Некоторые из них были пьяны, другие – из компании Палмера – ненавидели его.

– Э, пинто![8] – обращаясь к Вику, зачмокали они губами, прямо как лошади. Это оскорбление и значило пятнистую лошадь, такую масть ценили индейцы. – Пинто, пинто, иди сюда. Подойди, пинто, мы тебя не обидим. Мы тебе дадим немного выпить, если будешь хорошим пинто. Мы тебя угостим.

Вик попятился. Он понял, что боится их. Боится их всех. Сердце гулко забилось: он же здесь совсем один. Никто не знает, куда он ушёл вместе с Рамоной. А если и узнает – что дальше? За него некому заступиться.

Третья брошенная бутылка стала сигналом к наступлению.

Люди – странные создания, повинующиеся общим инстинктам и желаниям быть как все, в массе своей подавлять то чужое и инородное, что посмело существовать, нарушая привычную систему. И Вик был тем, кто её нарушал.

За пару секунд, что он мешкал, бутылка попала прямо в него. Вик едва успел прикрыться – она, брошенная с сильным замахом, разбилась. В плече возникла острая боль, и Вик почуял, как по руке течёт кровь.

А дальше пивные бутылки швырнули сразу двое, и никто их не остановил.

Вик припал к земле на колено, сжался и крепко обхватил руками голову. Знал, что не успеет отскочить или убежать. Битое стекло зазвенело по асфальту, пьяная молодёжь гулко шумела. Не все получали удовольствие от этой выходки. Кто-то сразу ушёл, кто-то не стал участвовать в травле, кто-то даже хотел остановить этих восьмерых, впрочем, безуспешно, – однако Рамона была там. Она смотрела на Виктора Крейна неотрывным долгим взглядом. Его одежда и волосы уже были насквозь мокрыми и провоняли дешёвым пивом. Рамона равнодушно глядела и думала, когда их дружба стала такой неважной для неё и как так вышло, что они друг от друга отдалились и он ей стал безразличен – в тот ли момент, как Люк Палмер два месяца назад после вечеринки у себя дома, куда Вику Крену было не попасть, дал ясно понять, что она ему нравится, очень сильно нравится? Или когда мать в сотый раз после очередной ссоры раздражённо крикнула, что от индейского мальчишки одни беды и что она хлебнёт с ним проблем, и Рамона наконец устала получать за него нагоняй? А может, когда ей самой надоел его вечно спокойный, вечно печальный взгляд? Взгляд затравленной собаки, которую пинал кто ни попадя. После того как Люк дал ему хлебнуть воды из бассейна, Вик стал заикаться. Казалось бы, та, прежняя, Рамона его пожалела бы… но эту, уже взрослую, Вик вдруг начал страшно раздражать.

Рамона не могла назвать того дня, когда всё точно решила и согласилась привести Виктора Крейна сюда. Но этот случай должен был стать её пропуском совсем в другую жизнь. Жизнь, где она могла быть вместе с Люком: он ей нравился, он подавал большие надежды.

Улучив миг, когда перестали швырять бутылки, Вик осторожно посмотрел между пальцев – и тут же близ него разбилась новая бутылка. От неожиданности он разжал руку, и осколки брызнули в лицо, а следующая бутылка попала прямо в голову. Его оглушило так, что он опрокинулся ничком и замер, словно мёртвый, на земле.

– Вот чёрт! – воскликнул кто-то. В голосе был испуг. – Он что, помер?!

– Ты с такой силы залепил! Может быть.

– Пойди посмотри!

– Сам иди! А если он труп?!

В тишине было слышно, как ветер треплет языки костра из бочки с мусором… а потом Вик подскочил, и ребята от неожиданности остолбенели. Пошатываясь, не помня себя от боли и обиды, ослеплённый своим страхом, не чувствуя стекающей на лицо крови из разбитой головы, он помчался прочь отсюда, бросив всё: и своих врагов, и Рамону, и проклятый трейлер за спиной.

– И мы его просто так отпустим? – разочарованно спросил Эдди Уиллоу, один из «Пум».

– А сам как думаешь? – усмехнулся Люк, с места пускаясь рысью. – Кто хочет развлечься?..

Вик понял по топоту ног: его преследуют. Он посмотрел через плечо и выругался. Проклятье! Теперь их девять! Бегут, улюлюкают, свистят вслед. Голова раскалывалась, из-под волос на лоб текла полоска крови. Он обернулся снова и разглядел среди бегунов Люка, Эдди, Тейлора, Майкла… последний был не слишком трезв, но это не мешало ему быстро двигаться.

Вик понял, что зря разглядывал их, когда споткнулся о лежащую на земле балку и боком полетел по склону неглубокого строительного котлована, кувыркаясь и переворачиваясь на земле. Наконец, он упал в самом низу, подняв тучу пыли: всё тело болело, проволочившись по жёсткой почве и камням. Теперь весь он был в синяках, порезах и ссадинах. Откуда-то сверху, кажется, очень далеко от него, послышался рой чужих голосов. Вик раскашлялся и, едва приподнявшись на локтях, дрожащей рукой ощупал себя, чтобы понять, всё ли в порядке. На миг его лицо накрыла тень. Он поднял взгляд и оторопел. Ему почудилось, это была тень огромной паучьей лапы, как душное напоминание ночного кошмара, который он всё никак не мог запомнить, но видел почти каждую ночь – паутина, в которой он бьётся, стараясь спастись, но всё без толку… Вик встряхнулся, и всё пропало. То была тень строительного крана.

В некоторых местах из вывороченной строительными ковшами земли торчала арматура: жутко повезло, что он не упал на неё, иначе – конец. Но от мыслей о везении Вика отвлекли:

– Эй, маскот!

Он застонал. Маскот – спортивный термин, символ и талисман команды, но когда так говорят об индейце, все знают, что имеют в виду нечто бесполезное, лишнее и ненужное. Короче говоря, пушечное мясо. Так его звали на каждой чёртовой тренировке, на подработке, на школьном дворе. Всюду. Он ненавидел до глубины души эту кличку.

– Маскот! Эй! – Люк стоял наверху котлована и махал рукой. – Крейн! Ты, ворона задохлая, оставайся там, сейчас мы к тебе спустимся… только никуда не убегай!

Ребята расхохотались. В темноте их голоса звучали особенно жутко, отдаваясь эхом от стен котлована. Вик утёр порванным рукавом куртки кровь со лба и, тяжело дыша, посмотрел на компанию. Парни искали способ спуститься по сыплющейся земле не кувырком, как Вик. Они смеялись и улыбались, они шутили и улюлюкали. Их улыбки были хищными и злыми. И Вик понял, что его непременно поймают и тогда не пощадят и не отпустят. Его идут бить, и бить будут больно и долго.

Бедро и плечо сильно болели. Он покачнулся, подошёл к склону и задрал подбородок вверх: ему по этой круче так быстро не забраться. Вик растерянно опустил руки. Его охватили слабость и дрожь, и он вспомнил, как ребята из команды по футболу в прошлом году налегли на него со всех сторон, чтобы он погрузился в бассейне под воду, с головой погрузился – и начал тонуть. Они держали его силой, даже когда он закричал там, в ядовито фильтрованном голубом безмолвии, и из его рта вырвались крупные пузыри.

– Смотри! Он боится. Ему страшно! – вопили они прямо сейчас, но Вику казалось, что они говорили всё то же в день, когда его топили.

– Да не бойся, пинто, мы просто немного поиграем с тобой!

– Не убегай, костяной томагавк!

Что-то заставило Вика снова посмотреть вверх, но теперь – на огромное двадцатичетырёхэтажное здание, ещё не сданное строителями, с краном, где стрелка отходила ко второму недостроенному корпусу. Тогда в его голову и пришла опасная мысль. Другого варианта всё равно не было. Он побежал к невысокому ограждению, перекрывающему вход внутрь, и, подпрыгнув, ловко уцепился за край стального забора, перемахнув через него. Правда, с забора он слетел уже кубарем, потому что оступился.

– Краснокожий! Погоди, ты куда так улепётываешь!

– Стой, трус!

Их было девять на одного, и Вик плевать хотел на их издёвки. Он бежал, потому что очень боялся боли и хотел жить. Вход был заперт, но дверь показалась ему хлипкой. Вик решительно взлетел по ступенькам и с силой ударился плечом в единственную преграду к спасению… И вынес дверь.

БАМ! – она слетела с петель. Вик прыгнул через ворох чёрных проводов, скупо выдохнул, щадя дыхание и горевшие лёгкие, и буквально взлетел на пролёт второго этажа, чувствуя, что ребята уже перелезли через ограждение. Они были очень близко.

Ещё несколько секунд – шум их голосов и топот ног гулко раздались в пустом строящемся здании. Местные говорили, что власть имущие в Скарборо отмыли на нём кучу денег. Вику всегда было на это плевать, а сейчас – подавно. Он пробежал по пустому коридору, подёргал одну из многочисленных дверей, но она была заперта. Он в отчаянии продолжил дёргать ручки в поисках места, где спрятаться, но в коридоре всё было как на ладони. Голоса становились громче. Тогда он выбежал на лестничный пролёт и помчался ещё выше.

Вдруг в окна полыхнула такая яркая молния, что на миг стало светло как днём, а затем дом содрогнулся до основания от гулкого раската грома. Вик испуганно вздрогнул и посмотрел вниз. На него в ответ взглянули искажённые бешенством лица, которые он посчитал пугающе одинаковыми, почти нечеловеческими:

– Ау-у-у-у-у! Улепётываешь, сучий сын?

– Спускайся, маскот! Потолкуем!

– Вот он!

Его охватил страх загнанного животного. Боль в висках отдавалась пульсацией, а сердце стучало с такой силой, что запросто могло выпрыгнуть из груди. Вик летел вверх, вверх, вверх, не разбирая дороги. Преследователи гомонили и торопились. Люк был в числе первых, как и Майк.

Задыхаясь, Вик остановился на восемнадцатом этаже и упал на перила грудью, устало глядя через один лестничный пролёт вниз на Майка. Тот оскалился. Стала видна чёрная щербинка между передними зубами. Майк сплюнул на пол:

– Ты заколебал драпать. Я думал, будешь как нормальный парень драться с нами, но нет – ты трус и ничтожество. Ты такой, да?

Не в характере Вика было убегать. Он покачал головой, отчаянно глядя на Майка, будто умолял его: «Прошу, оставь меня в покое. Одумайся». Весь этот год, особенно как Крейн из заморыша вырос, превратившись в крепкого парня, его жизнь была адом. В школе его колотили не переставая. Он знал, что ему никто не поможет, и пытался терпеть, потому что драться с ними всеми один уже не мог – и не очень-то умел.

Что он сделал бы им? И что сделает против девятерых?! Его сил не хватит, как бы ни хотелось размозжить им головы о камни, чтобы они больше никогда его не преследовали. Не двигались. Сдохли, мать вашу, сгинули! Все они!

Скрипнув от досады зубами, он поплёлся ещё выше, отчаянно стремясь к конечной точке, но не представляя, что будет делать дальше. Он шёл как сомнамбула. Первый всплеск адреналина прошёл, и стало хуже. Ему разбили голову, и он, задыхаясь, подумал, что грудь уже не выдерживает таких надрывных ударов сердца. Рана на виске пульсировала, она казалась живой и тёплой.

Оказавшись на двадцать четвёртом недостроенном этаже, Вик посмотрел в огромный разлом в стене – там бушевала буря. Молния расчертила небо: сначала хлестнула одна, затем другая и третья, похожие на серебряные трещины, расколовшие чёрные тучи. Гром рокотал, и лил дождь, ровный как стена. Вик в панике посмотрел на зияющую дыру вместо окна и строительный кран, примкнувший к зданию. Стрелка протянулась между двумя корпусами и, озаряемая молнией, вся блестела от дождя и стонала от порывов ветра.

И за спиной даже в этой какофонии Вик услышал резкий звук взводимого курка. Он медленно сглотнул, поднимая руки на уровень груди.

– Обернись, – грубо сказал Люк.

На лице его было выражение торжества: наконец-то он прищучил эту индейскую скотину. Наконец-то загнал его в угол. Как же этот ублюдок его бесил. Вик медленно повернулся и увидел, что Майк целится в него из травматического пистолета.

– Хватит уже бегать, маскот.

– Теперь ему некуда бежать, – глумливо заметил Эдди. – Разве что из окна прыгнуть. И сплясать нам перед этим.

– А что, это мысль! – откликнулся Майк.

Без сомнений, он был пьян; возможно, даже более пьян, чем остальные незнакомцы. Трезвой там была только компания Палмера. Лицо Вика лоснилось от пота и крови. Он сглотнул ком в горле, глядя на то, как Майк мотнул чёрным дулом:

– Эй, рэднек. Покажи, как ты умеешь плясать.

Остальные пытались отдышаться после гонки за чёртовым Крейном – а быстрый он! – или улыбались, опьянённые не только алкоголем, но и охотой. Всё это было для них игрой без последствий, где нужно поймать и выпустить внутреннего зверя на одного маленького мерзкого индейца, которого ненавидели их родители и почему-то ненавидели они сами. Потом грянул выстрел, и двое ребят отшатнулись назад, мигом протрезвев.

Пистолет стрелял резиновыми пулями, и одна такая больно впилась Вику в ногу, когда он замешкался. Он громко закричал и согнулся пополам, схватившись за ляжку. Дружки Палмера рассмеялись, за ними неловко потянулись остальные. Захохотав, Майк прищурился и прицелился, а потом опять спустил курок.

Он палил по ногам, и Вик, хотя ногу страшно жгло и он почти её не чувствовал, смешно высоко подскочил, как Хитрый Койот из мультиков Луни Тьюнс: другого выхода всё равно не было. Он почти ничего не видел: перед глазами плыли мушки, разбитая голова была залита кровью. В волосах блестели бутылочные осколки. Майк выстрелил ему под подошвы ботинок. Вик снова подпрыгнул и вскрикнул от страха, а потом отступил к самому краю этажа, туда, где спину ему вылизывал ветер, а внизу дышала тёмными объятиями пропасть. Но даже это его не пугало так сильно, как безжалостные люди напротив.

– А теперь повыше возьми, – сказал Люк, и Майк хмуро взглянул на него. – Чего ты пялишься? Их же кастрировали в восьмидесятые. По программе принудительной стерилизации… Жаль, что твой папаша под неё не попал, слышишь, Крейн?

– Нет, это уже слишком, – поморщился Тейлор.

– Не слишком! – вмешался Люк. – Да эта обезьяна спит и видит, как бы засадить свою штучку моей девчонке, Тей! Ты думаешь, мне это нравится?

– Я так не думаю, – твёрдо сказал тот. – Но…

– Значит, мы позволим маскотам трахать наших женщин, да? Жить в нашем городе? Ходить с нами в одну школу, а потом на одну работу? Хочешь, чтоб он потом наплодил такую же шваль? Меня это всё достало. Он наглый грязный засранец. Он почти животное. Хуже, чем животное.

– Да, это так, но…

– Погоди ты со своим «но». У меня есть пушка покруче. Погляди.

Люк сунул руку в карман джинсовой куртки, и оттуда показалась воронёная сталь. Вик медленно поднял на Люка Палмера глаза. С брови на пол капнула натёкшая кровь. Другая капля попала на ботинок. Вик сощурился, зная, что Люк уговорит Майка выстрелить, и после этой ночи он, Виктор Крейн, позавидует вздёрнувшемуся Чезу Наварро.

– Отстрели ему всё к хренам собачьим, Майки, – сказал Люк. – Не твоими резиновыми пульками, а вот этим.

Майкл сглотнул, не решаясь взять пистолет, но не в силах отвести от него взгляд, совсем как зачарованный. Вик сжал руки в кулаки; в голове его всё звенело, и он понимал: Люк Палмер провел между ними черту невозврата.

Их голоса донеслись до него как сквозь вату. Все его чувства обострились. По спине пробежали мурашки. И боли – что в ноге, что в голове – он теперь совсем не чувствовал.

У каждого человека есть свой предел. Каждому дана мера терпения, и, кажется, к тому моменту он свою исчерпал.

Дождь хлестал так, что с куртки и волос текла вода. Молнии полосовали небо, гром сотрясал воздух. На сердце у Вика тоже было неспокойно, и вдруг он почувствовал: эта буря была не просто так ему ниспослана.

Воздух напитался озоном, горечью асфальта и свежестью, пахнущей сыростью и холодной водой. Майк медлил, занеся руку над пистолетом.

– Возьми пушку, – хладнокровно приказал Люк Палмер.

Вик спокойно сморгнул с века дорожку собственной крови, сосредоточившись на падении дождевых капель, доносимых порывами ветра и кажущихся серебряными брызгами; на стоне хрупких стен, качаемых ураганом; и на скрипе стрелы…

И тогда он вспомнил.

Было у него одно преимущество: то, что отличало его от белых. Всё это время он не признавал в себе того, кем родился. Он всегда говорил о себе так тихо, что едва слышал собственный голос. Глядясь в зеркало каждый чёртов день, он мечтал срезать эту смуглую кожу и эти длинные волосы. Он был бы рад скальпировать себя, снять свою шкурку и надеть другую. Ту, в которой жить будет попроще.

Но пришло время всё изменить.

Майк взял пистолет у Люка и нацелил его на Виктора Крейна. Люк улыбнулся, медленно кивая ему. «Давай, – молча подначил он этими кивками и отступил назад. – Сделай это. Сделай – потому что краснокожий ублюдок этого заслуживает».

В тот момент Вик, сталкивавшийся с ненавистью и небрежением целую жизнь, вдруг понял, как выглядит нечеловеческая жестокость.

– Бам, – прищурившись, сказал охваченный чувством непререкаемой власти над чужой судьбой Майкл и спустил курок.

Ещё одна пуля взвизгнула и отрикошетила от стены чуть левее Крейна. Эта пуля была не резиновой, что привело в восторг всех, кто его травил и гнал, как зверя. Но Виктор Крейн больше не прыгал, не увертывался, не плясал. Он лишь холодно посмотрел на Майка, Эдди, Люка и других, на все эти радостные, озарённые азартом лица, до которых ещё не дошло, что они хотели натворить.

И, развернувшись, он коротко разбежался и прыгнул прямо на кран. Обошёл кабину по внешнему краю, по узкому откосу шириной меньше чем полстопы, с такой лёгкостью и быстротой, что кто-то выкрикнул вслед:

– Мать твою!

– Ничего себе…

Люк скрипнул зубами и выхватил у оцепеневшего Майка пистолет. Он подскочил к краю пропасти и дважды выстрелил по убегающей в дождь фигуре. Ему не повезло. Промазал! Косой дождь прикрывал Вика Крейна, ветер заслонял его ливневой пеленой. Вик не бежал: летел, не боясь сорваться. Он знал, что гонка продолжилась. Только теперь это гонка не на жизнь, а на смерть.

И тогда Майк подался следом. Он часто лазал по заброшкам и был неплохо подготовлен физически, так что перескочил кабину, пусть не так легко, как Вик, но умело, и помчался за ним. Он достал из кармана куртки простой складной нож с чёрной рукояткой.

Вслед ему кричали: «Не надо, остановись, вернись, ты сорвёшься…», но он не слушал. Его обуяли азарт и гнев. Он гнался за призраком, в которого превратился несущийся по стреле индейский парень, набравший внушительную скорость, и предвкушал, как схватит его за плещущую по спине косу и обреет, изобьёт, сделает из его лица кровавую кашу, размозжит ему голову, раздавит яйца, превратит нос в осколок посреди физиономии. А потом сможет утолить нечеловеческую ярость внутри себя. Что будет после, Майк даже не думал.

Им овладел свирепый инстинкт охотника.

Они летели по качающейся мокрой и скользкой стреле, не боясь сорваться. Вик был уверен в том, что делает. Его охватило странное чувство: будто когда-то он уже бежал так, только не здесь, не в этом месте, не в этом времени. За его плечами тоже выл ветер и били молнии. Он услышал, как Майк закричал, пытаясь заглушить дождь:

– Когда догоню, сволочь, – зарежу!

Но двигался Вик не как до этого, на стройке. Что-то придало ему сил. Бег стал техничным и ровным. Он заметно ускорился, и, разогнавшись по сужающейся стреле, где места в ширину хватало только для одной ступни, посмотрел вниз и не дрогнул от страха. Он знал, что сегодня не сорвётся.

И, разбежавшись, Вик на вдохе затаил дыхание и оторвался от стрелы. Он прыгнул так сильно, как мог, оттолкнувшись ногой от края, и только спустя секунду запоздало понял, что летит…

Пропасть накрыла его своими объятиями. За спиной раздался нечеловечески страшный крик, но Виктор Крейн не испугался. Его ничто больше не пугало с того самого дня.

Время, казалось, растянулось и замерло. Дождь летел в лицо, и Вик почувствовал невероятную лёгкость в самой глубине груди, там, где глубоко и ровно билось его сердце. Даже если бы он упал, он был бы всё равно счастлив.

В той пропасти было не меньше семнадцати футов в длину и около ста тридцати в высоту. Вик видел перед собой обрывистый балкон строящегося дома, ещё ничем не огороженный, и ударился о него грудью. Удар был жёстким. Воздух вытравило из лёгких, Вик громко застонал и заскользил пальцами по скользким от дождя кирпичам… но что-то подсказало ему, что нужно не только цепляться пальцами, но извиваться всем телом и ползти выше, подтягиваясь дюйм за дюймом.

Виктор Крейн – маскот Вик, чёртов рэднек и красный дьявол, заика-Вик и ублюдок – прыгнул со стрелы крана на дом. Он схватился за торчащую из пола арматуру и едва вполз на безопасную площадку, тяжело дыша и скользя глазами по стреле и вокруг себя. А где Майк?..

Медленно, точно начиная понимать, Вик поднялся и встал на самый край. Он выпрямился и опустил взгляд. Далеко внизу, на изломе, неестественно вывернув руку и ногу и угодив на несколько острых арматур, лежал его преследователь.

Притихшие загонщики на соседнем доме смолкли, затравленно глядя на своего разбившегося товарища, проткнутого металлическими штырями. Смерть прошла по касательной и не задела больше никого… пока что. Но теперь все они посматривали и на Вика с омерзением, ненавистью и… страхом.

Вик Крейн своей вины не чувствовал.

Он поднял спокойный, холодный взгляд от тела, пронзённого арматурой, словно копьями, и молча усмехнулся, глядя в лица тех, кто его травил. Он с наслаждением заметил даже через такое расстояние, что все они, и даже Палмер, отпрянули от края, и тогда распрямил плечи, хотя всё тело страшно ломило от боли. Блеснувшая молния озарила его высокую фигуру. Он подставил лицо дождю и улыбнулся.

С этой минуты он понял, кем был.

Он был избит и вымотан. Впереди его ждало полицейское разбирательство, и он ещё не знал, что весь остаток этого года проведёт в исправительной школе для трудных подростков, потому что гибель Майкла Уолша признали несчастным случаем и смертью, случившейся по неосторожности, но тем не менее косвенно виновным обозначили его, Виктора Крейна. Он не знал, что в той школе его начнут лупить так жестоко, что он будет мочиться кровью. Не знал, что научится драться отчаянно, по-уличному, с бешенством дикой кошки. Не знал, что словами можно не ранить, а убить, а безразличием – размазать по стенке. Но ни разу больше никому Виктор Крейн не плакался и не доверял, и, вернувшись в Скарборо, прошёл мимо Рамоны, точно её не существовало в его жизни. Именно там, вдали от дома, понял, что грубые, нелюдимые, асоциальные ребята, попавшие в исправительную школу, на самом деле были такими же, как он. Многим из них точно так же однажды не повезло. Первому же скарборскому задире Вик отбил всякую охоту приставать к себе. Он врезал так, что к нему ещё месяц боялись подойти, а если били, только сколотившись в группу – и то с опаской. Мало кому хотелось лечь на больничную койку с сотрясением мозга, которое Вик гарантированно устраивал своим обидчикам.

Вик не знал, что жизнь покатилась ещё быстрее под откос в ту самую минуту, когда ветер рвал его одежду и волосы. Но барахтаться было хуже, чем тонуть – и той ночью он молча развернулся и ушёл прочь, растворившись в темноте недостроенной высотки.

– Убит мужчина. Белый. Тридцать восемь лет. Рост – шесть футов два дюйма. При нём найдена карнавальная белая маска и два охотничьих ножа «Кершоу 7100»: и на том и на другом – следы крови. Их отправили в лабораторию на экспертизу. Убитый подвешен на цепи к крюку люстры, предположительная причина смерти – перелом шейного отдела позвоночника. При нём – документы на имя Чарльза Колчака и полицейский жетон штата Мэн, город Скарборо. Господи Иисусе…

Гостиницу оцепили, натянули чёрно-жёлтые ленты. Патрульный, проговорив всё это в рацию, вытер губы тыльной стороной ладони, а затем прошёл от машины обратно в дом и, встав рядом с напарником, внимательно посмотрел на покойника. Внушительной комплекции, мускулистый, с узким лицом, кажущимся хищным даже после смерти, этот Чарльз Колчак определённо не казался просто жертвой.

– Ты представляешь себе, какой силы должен быть человек, который вздёрнул его тушу на балке под потолком? – задумчиво спросил патрульный.

Офицер оторвал взгляд от документов и мрачно добавил:

– Лучше спроси, что Колчак забыл в Санфорде с оружием и маской. Она подходит по описанию под того паршивца, которого ищет Палмер. Как его там…

– Крик. Салли из скарборского отделения говорил, этот ублюдок называл себя так. Палмер, конечно, всё отрицает.

– Да, чёрт бы его побрал.

Они вышли из номера, спустились по лестнице и через холл оказались на улице. За жёлтой лентой стояла машина – некстати заблокированная фургоном службы доставки «Федекс» и мопедом здешней пиццерии.

– Да уж, – поёжился офицер. – В этом деле предстоит разобраться, только вряд ли дело заведут. На Крика не завели же.

– Откуда имя-то узнали?

Напарники переглянулись. После увиденного очень хотелось закурить, но на службе не полагалось.

– Он написал его кровью на телах тех сосунков, которых первыми завалил. Хотел, чтоб о нём заговорили, паскуда. Думал, наверное, стать суперзвездой. А шериф ему всю радость обломал. Надеюсь, у нас будет здесь тихо и этот говнюк не добавит работы.

– А что, если он и есть тот скарборский убийца? – патрульный кивнул себе за спину, в сторону висельника, возле которого трудилась оперативная группа. – Допустим, он сбежал из города, а его нашли и вздёрнули свои же. Там много чего творится… – он поёжился. – Кто его знает, может, продался кому-то другому. Вся эта хрень из-за денег. Или из-за очень больших денег.

– Всё может быть. Если хочешь знать моё мнение, так оно и было, и вряд ли эта гнида работала одна. Не зря их шериф лютует: не хочет, чтоб правда выползла наружу. Когда среди его парней завелась такая гнида, он это мог приказать и всё сделал правильно, даже если… – Офицер понизил голос и не договорил то, что и так было ясно: «Даже если копы его и прикончили». – Иначе было бы плохо абсолютно всем. Сам подумай: что скажет общественность? Полицейский слетел с катушек и убивает простых горожан. А может, ему кто заплатил и он убирает свидетелей. В городишках вроде Скарборо это может привести к очень… нехорошим последствиям.

– Несомненно.

– Ты же знаешь, какие деньги там отмывали? – понизил голос офицер. – Говорят, бандиты из Бангора с ними даже не поделили что-то.

– Кто знает, может, это сделали и они. Когда ты продаёшься, случается всякое, знаешь ли, и я предпочитаю в это дело не лезть.

– Вот-вот.

Это были, конечно, только догадки. Запрос из Санфорда в полицейский участок Скарборо был отправлен спустя два часа после обнаружения тела. Он был сделан приватно, без огласки, но слухи поползли уже наутро. И в Скарборо начали говорить, втайне и шёпотом, что убийцу по прозвищу Крик – которого шериф так тщательно скрывал от догадывавшихся обо всём жителей – видели в Санфорде и, кажется, нашли.

Мёртвым.

Глава вторая. Вечеринка на пляже

Но я не верила, что он был мёртв. По городу расползались слухи, а мне до них – никакого дела. В жизни появилось много странностей, начиная с того сна, оказавшимся настоящим настолько, что наутро, убирая вместе с матерью вороньи трупы в чёрный пакет и ужасаясь их количеству, я подумала – как хорошо, что в том кошмаре он был со мной рядом.

Нет, он не мог погибнуть в каком-то Санфорде, тривиально пойманным в петлю. Сплетники шептались: повесили копа. Копа с маской убийцы в кармане пальто. Никто из них, вероятно, кроме полицейских, которые знали явно больше, чем говорили открыто, не догадывался, что Крик не просто психопатичен: он мстителен, и это происшествие – его рук дело. От собственных мыслей было странно и страшно, но я чувствовала, что он жив. Я не хотела, чтобы его нашли, и не хотела, чтобы убили, хотя и понимала: если это случится, правосудие свершится молча, никто не откроет газетчикам и горожанам правду. Как говорит наша доблестная полиция? «Никакого убийцы нет: нужно свести все факты в одно общее дело, чтобы объявить, что в Скарборо появился свой маньяк, а мы такими сведениями не обладаем – это вам не голливудский фильм и не «Ганнибал», ребята».

Так я размышляла, пока ехала в автобусе в городскую больницу. Я ненавидела больницы. Боялась их настолько, что от одной мысли о них дрожали руки, а во рту всё пересыхало – но желание увидеть Вика Крейна было сильнее страха.

Тем ноябрьским днём, за час до этого, я бросила в рюкзак плитку шоколада для медсестры, которая всегда была очень добра к Вику, и быстро выбежала из дома, пока меня не хватились. Настроение было приподнятым, потому что уже завтра его должны выписать. Я целый месяц ждала, когда с него снимут повязки и отпустят.

В те дни моя жизнь не казалась легче, но стала приятнее прежнего. В школе меня часто обсуждали за спиной. Дафна говорила, слухи ходили о разном, и то были нехорошие слухи. Я старалась осторожничать, но, верно, недостаточно… так что в один из дней мисс Бишоп забрала у меня пропуск с письменным разрешением на посещение больницы, с сочувствием сказав, что директор лично попросил об этом. Другой пропуск мне помогла раздобыть Аделаида Каллиген, но в городе уже шептались, что Виктор Крейн, школьный уборщик и нищий индеец из трейлера, за мной ухлёстывает. Пока эти сплетни не дошли до матери, однако я знала, что однажды это случится и мне будет очень худо, а пока пользовалась моментом и старалась не думать о последствиях.

У меня и без них было полно других тревог.

Несколько раз в палату приходили ребята из лагеря: «красные» несли Вику сладости, фрукты и книжки, но он как-то попросил взять небольшой деревянный брусок и перочинный нож: мы пронесли их втайне. С тех пор Вик любил неторопливо резать по дереву в свободное время. Лицо его в такие минуты было добродушным и умиротворённым, и я любила наблюдать за ним в окно палаты. Стоило зайти, как он откладывал свою работу в сторону. Мы проводили всё отпущенное нам время за разговорами. Вик много спрашивал и мало рассказывал о себе. Ему было интересно, как я жила в Чикаго и как живу здесь. Какие у меня отношения с матерью и сестрой. Скучаю ли я по старому дому. Чем хочу заняться после школы. Мы говорили, говорили и говорили. В какой-то момент я поняла, что речь идет только обо мне, но он морщился: «Чикала[9], я п-просто школьный уборщик, что именно т-ты хочешь знать? «Ваниш» или «Мистер Проппер?» – отшучивался, конечно, но меня это не останавливало. Я хотела знать о нём всё, однако он был немногословен.

От системы его отключили две недели назад. Он пришёл в норму поразительно быстро. Доктора удивлялись, что у Вика невероятно выносливый организм. Он шутил, что натренировал себя ежедневной уборкой в школе: я могла только молиться и радоваться за него – что оставалось? Так проходил день за днём; ночи я коротала в страхе, потому что Крик может наведаться к Виктору Крейну в больницу и довести до конца то, что не довёл кто-то куда менее упорный и профессиональный, чем он, но было слишком поздно. Даже пожелай я оттолкнуть Вика, он сам не дал бы мне этого сделать. Я первый раз ощутила себя настолько беспомощной, что впервые жила без плана, одним моментом, боясь даже заглядывать в будущее.

Стоял удивительно тёплый солнечный ноябрь. Я оставила куртку в гардеробе и накинула на плечи халат. Затем прошла по коридору к палате и совсем не удивилась, когда увидела там Аделаиду. Она, нахохлившись, сидела в кресле и что-то строго выговаривала внуку, пока тот спокойно дожидался перевязки. Голубая больничная рубашка была сверху расстёгнута, обнажая смуглую гладкую грудь и длинную сильную шею. В его вену на руке был вставлен катетер, подсоединённый к капельнице: Вика до сих прокапывали лекарствами. Оба повернулись, когда я открыла дверь. При виде меня Вик с облегчением выдохнул.

– Наконец-то моя девочка пришла! – провозгласила Аделаида. – Образумь же этого глупца!

– П-привет, Лесли, – сдержанно поздоровался Вик.

– Добрый день, Аделаида, – я подошла к ней и мягко обняла за плечи, метнув на Вика короткий взгляд. Он лишь закатил глаза. Аделаида похлопала меня по руке и тепло обняла в ответ. – Как себя чувствуете?

– Он сведёт меня в могилу! – возмутилась она.

– Она хочет м-моей смерти, – заявил Вик.

Я присела на краешек стула возле его койки и терпеливо стала ждать, пока оба выговорятся. Начала Аделаида Каллиген:

– Предположим, моё желание отпраздновать твой день рождения вполне законное, учитывая, что недавно ты едва не помер. Если не думаешь о себе, подумай хотя бы обо мне. Это, в конце концов, мой последний праздник, а ты эгоист и не хочешь уступить бабушке.

– Что за г-глупости? – проворчал Вик. – Ты п-проживёшь ещё сто лет и повидаешь п-правнуков.

Я промолчала, хорошо зная, что он лжёт ей в лицо. Иногда ложь бывает во спасение, но это явно не тот случай.

– Да от вас двоих дождёшься, – фыркнула она. Вик вскинул брови. Я с улыбкой посмотрела на него. – Что ты корчишь мне рожи, Шикоба? В вашем возрасте мы с твоим дедушкой не вели себя как два старика, оставь нас наедине.

– Так м-мы сейчас и не н-наедине, ба, – парировал Вик.

– А моё мнение кто-нибудь хочет услышать? – подала я голос.

– Бабушка не хочет ничьего мнения! Бабушка хочет праздника! – Аделаида стукнула тростью об пол и нахмурилась. – Но, видимо, о нём думаю только я одна. Пожалуй, ты прав. Пойду, не буду мешать молодёжи.

– Д-да какая из меня м-молодёжь!

Вик цокнул языком и попробовал встать, но Аделаида смерила его взглядом, и он остался на месте. Она выпрямилась, приняв вид оскорблённой добродетели:

– Но ты, мой милый, знай: у тебя жестокое сердце, раз не хочешь напоследок порадовать человека, который тебя воспитал как собственного сына.

Вик громко расхохотался, наблюдая за тем, как Аделаида, поджав губы, медленно пошла к двери. Видя, что манипуляция не удалась, старая индианка совсем разобиделась и больше к нему не повернулась.

– Ба… – он перестал смеяться и кашлянул в кулак, подавляя улыбку. – Б-ба, серьёзно, ну, н-не драматизируй.

Она с гордым видом вышла из палаты. Я укоризненно посмотрела на Вика, и он вздохнул:

– И ты мной н-недовольна, чикала.

Я потянулась к нему и щёлкнула по носу с заметной горбинкой:

– Почему же, довольна. Просто не вижу ничего страшного в желании Аделаиды отпраздновать твой день рождения.

– Он уже давно п-прошёл. – Вик притянул меня за запястье. – И я ни-никогда не праздную.

– Почему?

Он тепло усмехнулся, откинув голову на подушку.

– Не праздную, и всё. Не раздумывай над этим. Я не расстроен, что п-провёл тот день в больнице. П-под наркозом выспался лет на двадцать вперёд.

– Но Аделаида расстроена не только из-за этого. – Я села на край постели и положила щёку ему на плечо, а руку – на живот, устраиваясь удобнее в его объятиях. – Может, расскажешь почему?

– Ну… – он забавно поморщился. – Обычная история, не б-бери в голову.

– И всё же?

– Ей не нравится, что я так живу.

– В каком смысле – «так»?

Он задумался, помолчал немного. Потом неохотно ответил:

– Во всех смыслах. Паршиво, как она говорит. Она н-настаивала, чтобы я уехал в Бангор, когда только вернулся из армии. Там мне п-предлагали хорошую работу.

– Правда? И кем бы ты был?

– Ну…

Он со вздохом взял мою ладонь в свою. На сердце стало тревожно и тепло, когда я увидела их разницу в размерах. На фоне натруженной мужской руки моя казалась почти кукольной, какой-то ненастоящей. Вик ласково погладил мои пальцы.

– Предлагали заработок в одном местечке, может, слышала – «Энтити Корп». В службе безопасности.

Я покачала головой. Нет, не знала о таком.

– Там недурные условия, – продолжил Вик. – Нормальная зарплата, п-приличный соцпакет. Специалист вроде меня был бы н-нарасхват, особенно п-после службы. Но Адсила осталась бы совсем одна, – он опустил глаза. – К тому времени она была серьёзно больна. Мне не хотелось её п-покидать, а нанять сиделку оказалось дорогим удовольствием. Да и она бы отказалась от неё.

– Но ты мог бы заработать там и оплатить услуги здесь.

– Это с-случилось бы не сразу, – помедлив, сказал Вик. – И я не м-мог бросить её. Не хотел, чтобы она оставалась без меня. П-понимаешь? Принял решение.

– А забрать Аделаиду с собой?

– Здесь её земля. – Он явно осторожничал. – Она бы н-никогда отсюда не уехала. Из всех, к-кто жил здесь раньше, остались только мы с ней. Остальных не стало. А если и мы уедем, местные б-быстро приберут Мусхед и землю к рукам.

– Разве это так важно, – усомнилась я. – Земля. Вы могли бы продать её. Выручили бы много денег.

– Продать, – горько сказал Вик и покачал головой. – Чикала. Когда-то наш н-народ умирал за землю, а ты говоришь – продать. Аделаида никогда на это не пойдёт. И я знаю, что не смогу п-покинуть это место потом так же, как она. Я теперь п-привязан к нему. Понимаешь почему?

Я задумчиво кивнула, осмысливая всё, что удерживало Вика здесь, в Скарборо, и постаралась не хмуриться, когда он положил ладонь на мой затылок и поцеловал в лоб:

– Моя ты п-понимающая умница.

Тут в дверь постучали.

– Чёрт.

Вик выпрямился и выпустил меня из рук, а я тут же подошла к сумке, оставленной на стуле, и нарочно зашуршала упаковкой сухофруктов, которую принесла с собой. Мы сделали наш обычный вид «как-ни-в-чем-не-бывало», хотя понимали, что люди многое видят даже за закрытыми дверьми. Но затем в палату заглянули, и у Вика потемнело лицо. Я протянула ему передачку. На руке, что брала у меня пакет, выступили под кожей вены. Вик не сводил с двери глаз, и я тоже обернулась.

– Доброго вам дня, мистер Крейн, – поздоровался высокий мужчина со светлым ёжиком на голове и загорелым, обветренным лицом.

Тонкие губы у него были изрезаны морщинами, но зелёные, удивительно яркие глаза казались очень молодыми: они были глазами хищника – пронзительными, с цепким взглядом. Под халатом я заметила полицейскую форму и металлическую звезду на груди. Так я впервые встретилась с шерифом Скарборо Эриком Палмером лицом к лицу.

Его напарника я узнала сразу. Кареглазый брюнет, волчий взгляд: депьюти[10] Стивенс. Он сделал несколько шагов по палате, сунув руки в карманы халата. Невзначай заглянул тут и там. Мельком посмотрел на меня.

– Здравствуй, Лесли, – произнес он с лёгкой усмешкой. – Как мама? Сестра? Хорошо тогда повеселилась на вечеринке?

Виктор посмотрел на него, и смуглое лицо его стало похожим на холодную, непроницаемую маску. Я повесила на плечо сумку и тихо ответила:

– Всё в порядке.

– Вот и славно, что в порядке. Лесли, – депьюти остановился у окна и взглянул между наполовину опущенных жалюзи, – скажи, ты здесь уже закончила… по школьным делам?

Шериф молчал, но пристально наблюдал за нами.

– Да. Конечно. – Я неуверенно взглянула на Вика.

Он кивнул.

– Спасибо, Лесли. Передавай ребятам большой привет. И спасибо им… за всё. Скоро увидимся в школе.

– Да, Лесли Клайд. Будь добра, оставь нас наедине, – попросил шериф. – Нам нужно кое о чём потолковать с мистером Крейном.

У меня было противное чувство, что он всё знает, обо всём догадывается. Буквально видит, мать его, своими глазами-сканерами сквозь стены.

– Что ж, – спокойно сказал Вик. – Д-давайте потолкуем, шериф П-палмер.

В глазах его был непривычный, недобрый холод. Он сжал челюсти, сел выше на койке и выпрямился. Копы подошли вплотную. Вик нарочно перевёл взгляд на больничный плед, всем видом дав понять: он занял глухую оборону. Предчувствуя новые проблемы, я вышла из палаты и, с нарочитым щелчком закрыв дверь, оказалась в пустом коридоре одна.

Но чёрта с два ушла оттуда.

Я осмотрелась. Никого вокруг. Затем прижалась к полотну близ скважины ухом. Это была обычная дешёвая дверь, почти картонная, но шериф говорил очень тихо, и сначала я могла уловить лишь отдельные фразы:

– Когда пришло время платить… это не было случайностью… лагерь проверили службы… Все помнят тот год…

Вик резко спросил:

– Вы всех п-потерпевших так допрашиваете?

– Вы – не все, мистер Крейн.

– О, спасибо. Чем же я за-заслужил такое в-внимание?

Потом они опять заговорили тише. Я вслушивалась, но тщетно: слов было не разобрать. Наконец послышался тихий смешок, и шериф сказал:

– Стивенс, вы слышали? Это смешно, Крейн. Если ты продолжишь гнуть свою линию, я найду, на что надавить. Например, уточню твоё алиби на момент убийства мистера Пайка, вашего школьного коллеги.

– Оно у меня есть, – холодно ответил Вик. – Вы его знаете, и я его знаю. Я работал в п-полицейском участке, когда был убит мистер Пайк. И работал в школе, когда кто-то убил Кейси Кокс с компанией… Все эти смерти, которые вы так д-долго замалчивали, – вы п-планировали п-повесить их на какого-то н-неудачника типа меня? Или найдёте ещё кого-то, ч-чтобы сказать, что мы д-действовали в сговоре? Тогда к чему шептались у людей з-за спинами? Зачем всё п-покрывали? Скрутили бы меня сразу, да и дело с концом.

– Не заговаривай мне зубы, Крейн. Кто всё это может подтвердить?

Я задохнулась, прижав ладонь ко лбу. Они хотят обвинить в убийствах Вика?! Вика, которого чуть было не убили там, в Бангорском лесу?

– В первом случае – д-дежурная полиция, во втором – завуч и школьный охранник, – голос Вика был хрипловатым и низким и бритвенно острым. Совсем чужим и в то же время знакомым. – Вы н-настолько не д-доверяете своим же сотрудникам, шериф Палмер? Или в-вам просто нужно кого-то обвинить, потому что запахло жареным? Особенно в т-тот момент, когда весь Скарборо гудит, что в Санфорде нашли мёртвого убийцу из ваших? П-поэтому вы и п-помалкивали, не так ли? П-потому что убивали в-ваши люди? Тогда вопрос, за что…

Копы рассмеялись в ответ. Смех был злым, а не весёлым. Вдруг в конце коридора из-за поворота вывернули врач и санитар, и я прислонилась к стене, сделав вид, что роюсь в телефоне. Обсуждая состояние одного из поступивших в больницу с тяжёлой черепно-мозговой травмой, они торопливо прошли мимо, а я вернулась к двери и услышала сердитый голос Эрика Палмера, и говорил он совсем по-другому:

– А это уже не твоё дело, Крейн! Меня не слишком устраивает, если ты будешь об этом трепаться.

– Я н-не из трепливых. Но п-про ваши делишки в Б-бангоре не знает т-только ленивый.

– Закрой рот, говнюк. Хорошо, предлагаю в последний раз: давай решим всё по-хорошему и я отстану от тебя и забуду, что нам нужно искать убийцу и найти его мы можем недалеко от озера Мусхед. Возьми деньги. Знаю, ты нуждаешься, и очень. Твоей бабке они нужны на лечение, например. Забери и уезжай отсюда. Тебе эту землю всё равно не сберечь, а тут только задаток.

Что-то тяжело упало на твёрдую поверхность. Вик молчал.

– Здесь семь тысяч. Бери и заткни свою вонючую пасть. Мы будем добрыми друзьями?

– Да, – тихо сказал Вик. – Б-будем, шериф Палмер.

Неужели взял? Я ощутила неприятный холодный укол выше сердца. Что такого знал Вик, чтобы сам шериф пытался его подкупить?

– Ну же. Что ты. Давай, не стесняйся. Я же помню, Виктор. Всё помню.

– Вот как.

Вик громко хмыкнул. Стивенс что-то начал говорить, но его перебили. Голос у Вика был высоким и чётким:

– Я б-больше не в старшей школе учусь, шериф Палмер, и ваш строгий тон и звезда на груди меня не п-пугают. Как не пугали, в-впрочем, ни-никогда. То, что вы сейчас п-предлагаете, – взятка и соучастие в преступлении, а я не преступник. И в деньгах ваших не н-нуждаюсь, моей бабушке уже не п-помочь: мы давно п-прервали лечение. Так что, считайте, вам не п-повезло. Мы не будем д-добрыми друзьями, потому что вы не успели откупиться.

– Подумай лучше, сынок. Кто знает, может быть, мои ребята не подтвердят твоё алиби. Вспомни-ка, разве ты действительно работал в полицейском участке в ночь, когда прирезали Кейси Кокс с компанией?

– Что вы, шериф, к-конечно. А как же отметка в журнале? К-камеры наблюдения? И потом, разве вы з-забыли? Кейси и её друзей п-порешил какой-то обкуренный ублюдок: так же вы говорили в-всем в Скарборо, не правда ли? А может, они сами друг друга ножиком п-перетыкали.

Шериф молчал. Вик неприятно рассмеялся, и ответом ему была тишина.

– Сами знаете: меня н-не в чем обвинить. Хотя избавиться от м-меня хотите, п-потому что нужно местечко у озера, к-которое вы уже обещали отдать под элитное строительство т-тем ублюдкам из Бангора, да? А ещё я встрял в ваши отношения с сыном… да-да, п-помню, помню.

– Ты не туда полез, мальчик мой, – холодно сказал Палмер. – Да, ты просто оказался не в том месте, малыш. Мне жаль, что ты отказываешься от денег: не знаю, зачем тебе далось это мнимое геройство и кому ты сделаешь легче, но, когда тебя наняли на ферму Лоу и ты услышал то, что слышать было не нужно, у тебя теперь нет особого выбора. Здесь ты мне не враг. Я бы хотел, чтобы ты облегчил нам участь и никто не брал грех на душу. Но, понимаешь ли, с Джонни ты полез вообще не в своё дело. Мы с ним разберёмся дома, без посторонних. И без тебя, сопливый выродок индейской шлюхи и бродяги с севера. А если ты будешь болтать лишнее, я получу ордер на досмотр твоего дома…

– Дома у меня н-нет, – хмыкнул Вик. – И я ни в чём не виноват, так что м-можете хоть котлован под трейлером вырыть и взорвать его к чёртовой матери. Но вот в-вы ответите, шериф, сами знаете, по какой статье. Озвучить перед вашим коллегой или не стоит?

– Я в курсе всего, Крейн, не распаляйся, – предостерёг Стивенс.

– Тогда хорошо. Жестоко и регулярно избивать собственного ребёнка – это срок, для вас, шериф. Конец к-карьеры, а ещё – тюрьма, и если Д-джонни расскажет обвинителю, что такого вы с ним сделали на прошлый Д-день благодарения, клянусь: я п-поеду в Бангор или Огасту с ним, и тогда на парне наверняка н-найдутся ваши биологические следы. Уж мы п-постараемся это доказать.

Я медленно прислонила ладонь к пересохшим губам и отошла от двери, словно она была измазана дерьмом. Не могу поверить в это: собственный отец истязал Джонни. Всё встало на свои места. И почему Джонни так болезненно и агрессивно нападал на всех, кто ему не нравился, и странные выпады на Вика и тех, кто не может ему ответить. У Джонни психологическая травма, но вряд ли он может выместить зло на отце – и вымещает на слабых, пинает лежачего, чтобы заглушить свою боль. Хуже того. Выплёскивает боль на старого врага папаши.

– За ту штуку с к-кислотой я, так и быть, ничего не предъявлю, мы с Джоном всё вы-выяснили, я не в обиде на него. – Вик говорил так безжалостно и зло, что я даже не могла представить выражение его лица. Так, значит, это был всё же Джонни. – И д-даже рад, что п-после этого у нас состоялся разговор. Но т-требую, чтобы вы оставили своего сына в п-покое.

– И как же я должен это сделать? – усмехнулся шериф. – Стивенс, видал? Он ставит мне ультиматум. Знаешь, что такое ультиматум? Это когда либо по-твоему, либо никак. Да уж. Наш команчи серьёзно настроен, Стивенс…

– Могавк, – вкрадчиво перебил Вик. – У индейцев не одно п-племя, они все разные, мистер П-палмер, и люди там тоже все разные. Я же не называю в-вас датчанином или испанцем, мне, в общем-то, всё равно, кто вы. Белая собака на моей земле – она так и так б-белая собака…

Бам!

Шериф куда-то с грохотом впечатал свой кулак. Воцарилась тишина. Потом Палмер яростно сказал:

– А теперь послушай меня, ты, дерьмо Чингачгука. Я – шериф Скарборо, законный представитель власти, и, если потребуется, мои люди докажут, что это ты зарезал всех, кто участвует в деле Крика. Этот неуловимый-мать-его-подонок убил двух полицейских: прямой путь за решётку в камеру смертника, где тебе было место ещё в семнадцать лет. Ты, кажется, забыл, что одно убийство уже висит на твоей совести?

Мои руки стали ледяными, а сердце сжалось так, что я задохнулась и облизнула губы, схватив воздух ртом. Вик – убийца? Этого быть не может. Он не способен. Шериф просто врёт!

– Тебе напомнить, Крейн?

– Нет.

– Ах, нет? Но, ублюдок, я напомню. Майкл Уолш, забыл? Он из-за тебя пролетел двадцать четыре этажа и превратился в бекон на шпажке. Это я, а не ты, индейская мразь, смотрел в глаза его матери, когда сообщал, что её единственный сын мёртв, потому что погнался за каким-то подонком и сорвался со стрелки. Это не ты боялся, что она задохнётся насмерть от горя. Не ты слушал, как она воет у себя дома.

– Майклу Уолшу не стоило т-травить беспомощного п-пацана, угрожая его искалечить. Девять на одного, думаете, это честно? – огрызнулся Вик. – Думаете, его матери сказали о таком? А о том, что он стрелял в меня б-боевыми па-патронами? Нет. Раз Майкл Уолш был ангел, тогда п-почему он упал со стрелки, но не полетел?

– Мудак.

Я услышала хлёсткий звук и не сдержалась, резко открыв дверь. Руки у меня дрожали. Я застыла на пороге. Шериф Палмер резко обернулся, рука его была сжата в кулак. На щеке у Вика багровел след от удара.

– Вон! – рявкнул шериф, багровея.

– Выйди, Лесли, – твердо сказал Вик. – Выйди.

Я помедлила. Стивенс смотрел пристально и внимательно, так, словно я была куропаткой, а он – охотничьей собакой, и хотел здорово цапнуть меня зубастой пастью, только если хозяин скажет «фас». У шерифа на виске пульсировала жилка.

– Лесли, – холодно повторил Вик. – Ты, верно, что-то з-забыла здесь?

Копы слушали и наблюдали, что я сделаю дальше, и я поняла одно: мой поступок вышел опрометчивым, и лучше бы мне сейчас не ошибиться. Вик поднял что-то в руке.

– Да, – тихо сказала я и опустила глаза в пол. – Забыла. Именно. Простите.

Я стремительно прошла к его койке и взяла то, что он протягивал, даже не посмотрев, а затем развернулась и вышла из палаты. Почти бегом я покинула больницу и пошла по аллее к выходу за ворота, с содроганием вспоминая последние слова Вика. Мир вокруг стал туманным и зыбким, он качался, словно я каталась в луна-парке на огромной лодке, похожей на маятник с равномерным движением вверх и вниз. Так же билось моё бедное сердце. Вверх и вниз. Взмывало и падало. Похоже, то, в чём Вика обвинял шериф, было несчастным случаем. Кто-то разбился насмерть по его вине. Хуже того: его травили, загоняли, как дикого зверя, и во время этого погиб человек. Я посмотрела наконец на то, что он мне отдал, и дышать стало сложнее. Это была резная деревянная статуэтка.

Вик вырезал из куска дерева меня.

Я крепко сжала её в руке, вспомнив след от пощечины у Вика на лице и его глаза, полные отчаяния. Сколько всего он пережил? И во что его пытаются втравить теперь? Почему шериф хочет от него избавиться? Из-за земли? Какое дело шерифу до индейской земли у озера? Тело скрутило от фантомной боли за любимого из-за того, что не в моих силах было что-либо изменить. Но пока я шагала в сторону автобусной остановки, у меня созрел план.

– А гирлянды куда деть? – растерялся Джонни, с трудом пытаясь развернуть длиннющий провод с белыми лампочками.

– Себе на голову их накрути и включи, – посоветовал злой как чёрт Бен.

Он отвечал за закупку продуктов и подъехал на машине прямо к пляжу, ужасно уставший от хождения по магазинам. Единственное, что его успокаивало, – присутствие Дафны. Эти двое в последнее время редко разлучались, так что мы с Дафной почти не оставались наедине. Но в тот день, занятые и свободные, прежде – каждый сам по себе, а теперь, будто команда друзей, сплочённые, все мы собрались на пляже Мусхед ради одного человека.

Вик родился в ночь на тридцать первое октября, в канун Хэллоуина. Месяц назад ему исполнился тридцать один год, но на свой день рождения он едва живым попал в больницу. Поэтому мы с ребятами и Аделаидой решили совместить приятное с полезным и устроить Вику то, чего у него никогда не было.

Вечеринку.

Ребята сколотили прямо на озёрном пляже, недалеко от воды, простенькие деревянные опоры для полога, а к столбам привязали потрёпанные белые занавески, которые Дафна нашла у себя на чердаке. Старый большой стол из дома Аделаиды вкопали в песок, и мальчишки привезли откуда-то раскладные стулья. Джонни притащил из дома дорогое барбекю и с гордостью сообщил, что старший брат даже не хватится его: он вообще готовить не умеет и с ними давно не живёт, и просто купил его в подарок на День благодарения, чтоб было.

Мы с Джесси и Дафной помогали с оформлением простенькими сухоцветами, расставили обычные свечи в плошках и одноразовую посуду. Стояло раннее утро, день обещал быть солнечным. Мы были с пяти часов на ногах и в шесть уже закупились в супермаркете – в целом удачно, несмотря на ворчание Бена. Вика из больницы выписывали в десять, так что нам хотелось успеть подготовиться до его возвращения.

Приглашения на праздник мы отправили матери Вика и мисс Бишоп. Аделаида сразу сказала, что дело тухлое и Селена не придёт, но мы подумали, попробовать стоило. Конечно, нам никто не ответил. Мисс Бишоп извинилась, что не сможет прийти: излишним панибратством она никогда не отличалась и держала дистанцию. Пока мы работали над украшениями на пляже, Бен съездил по нужному адресу за Цейлон и вернулся с ней глубоко потрясённым.

– За собакой присматривала семейка Аддамс, – восторженно заявил он. – Прям один в один. У них дом как готический замок, с башенками даже, в подвале – морг, а на первом этаже – похоронное агентство. Вы в курсе?!

– Да, Аделаида говорила что-то такое. – Я пожала плечами.

Пока Цейлон гонялась по пляжу за палкой, которую ей бросала Джесси, мы с чувством выполненного долга окинули взглядом стол, который был почти накрыт.

Полог, увитый гирляндой и украшенный сухоцветами, красиво развевался на свежем осеннем ветру. Вдоль побережья носилась с радостным лаем Цейлон. У съезда на пляж Бен оставил машину; туда мы сложили спальные мешки и палатки, чтобы в них переночевать возле озера, как ночевали когда-то в лагерных домиках. Мне же поручили самое важное: привезти Вика.

Ровно в десять я была возле больницы и смотрела, как он спускался по широкой лестнице, выложенной гранитными плитами. Я не предупредила, что заеду за ним, и знала, что для него это будет сюрпризом. Так оно и вышло. Поправив сумку с вещами на плече, он уставился на меня, а затем с широкой улыбкой подошёл, подхватил в объятия и крепко обнял, подняв от земли. Вид у него был счастливый.

– Ты как з-здесь оказалась, чикала? Я же н-не сказал, когда…

– Тебя сдал лечащий врач, – рассмеялась я. – Отпусти! Не поднимай тяжёлое, пока рано!

– Ты не тяжёлая совсем, – возразил он, но осторожно поставил меня на ноги и пригладил волосы, накрыв макушку большой тёплой ладонью. – Только лохматая н-немножко. Что случилось-то?

Вик был усталым и бледным. Кажется, он плохо спал этой ночью и выглядел похудевшим. Я поправила воротник его куртки и притворно всплеснула руками:

– Знаешь, сегодня утром действительно пришлось повозиться.

Он тут же посерьёзнел:

– В чём дело?

– Цейлон, – я покачала головой. – Сбежала от семьи, у которой была на передержке. Мне позвонила Дафна и сказала, что видела, как Цейлон гоняет по пляжу вдоль берега.

– Господи, – выдохнул Вик. – Я думал, что-то реально страшное. П-прямо сейчас поеду и заберу эту негодяйку. Я в-вызвал такси, как знал…

За нами приехал белый «шеви»; мы сели на заднее сиденье, и Вик, взяв меня за руку, стал тихонько поглаживать тыльную сторону ладони большим пальцем. Водитель молча покосился на нас. Вик медленно прищурился в ответ. К нам сразу потеряли всякий интерес.

Я с улыбкой шепнула ему:

– Ты, кажется, не такой уж и тихий.

– Да ну?

– Угу. Я думала, мистер Крейн – большой скромник…

– Мистера Крейна не н-надо трогать, – заметил он, – и мистер Крейн б-будет паинькой.

Машина остановилась близ пляжа. Вик помог мне выйти и снова закинул сумку на плечо. Он взял меня за руку и стремительно поспешил на выручку Цейлон, сбежав по деревянным ступенькам к песку.

– Моя д-девочка, совсем без меня с ума сошла. К-конечно, никто её не выгуливает, как п-положено, и вряд ли занимается д-дрессировкой. – Он дождался меня и потянул за руку. – Только бы её сразу найти. Надеюсь, она н-никуда не убежала, и… и какого чёрта?

Он запнулся, когда наконец заметил нашу импровизированную беседку, вокруг которой суетились ребята. Вик понял, что угодил в ловушку, но было уже поздно. Я как ни в чём не бывало пошла вперёд, только перед этим крепко обняла его за талию и повела за собой, чтобы он не вздумал улизнуть.

– Что вы удумали?

– А сам как считаешь?

Дафна заметила нас первой и крикнула, радостно захлопав в ладоши:

– Эй! Они здесь!

Вик растерянно разглядывал накрытый стол, кресло-качалку, которое Бен приволок из домика Аделаиды специально для неё, два ящика с банками содовой, барбекю и пакет с углём. На песке возле Аделаиды, лениво виляя пушистым чёрным хвостом, лежала Цейлон. Завидев нас с Виком, она радостно залаяла и бросилась к нему на грудь, подпрыгивая и пытаясь лизнуть в лицо розовым влажным языком. Вик растерянно терпел собачьи поцелуи – ему доставалось то в нос, то в щёку – и прожигал ребят долгим пристальным взглядом. Дафна, Бен, Джонни, Джесси. Они собрались здесь, чтобы порадовать Вика, и, бросившись к нему, стали крепко обнимать со всех сторон.

– Зачем же… в-вы что… н-не стоило…

– С днём рождения! – выкрикнул Джонни, а мы подхватили.

Аделаида весело вторила нам. Даже Цейлон – и та решила, что все вопят и можно побрехать, пока разрешили, так что залилась весёлым лаем.

Вик прижал ладонь ко лбу, покачав головой. И впервые за этот день улыбнулся так искренно и широко, что мы сразу поняли: ему всё нравится.

Последний день уходящего ноября выдался таким аномально тёплым, что, когда начало пригревать солнце, мы поснимали куртки и остались в толстовках. Скоро Джесси и Джонни уселись на пледе, который мы разложили возле вынесенного водой чёрного бревна. Они уселись там, играя в карты, и тихо разговаривали друг с другом. Вик подошёл ко мне, наклонился и, обняв за плечи, шепнул:

– Смотри-ка. Спелись.

– Они ещё в лагере спелись. – Я помолчала. Потом, зябко поёжившись, добавила: – Только с чего бы? Палмер был настоящим ублюдком. Но он очень изменился в последнее время.

– Каждый м-может измениться, – спокойно ответил Вик. – И каждый иногда становится ублюдком: смотря чем его д-довести до ручки. Всё в п-порядке.

– Ты не держишь на него зла за раздевалку?

– Лесли. – Он ласково боднул меня лбом в висок. – Если бы этот д-дурачок не отметелил меня, мы бы не п-познакомились. Я благодарен Джонни-чтоб-его-Палмеру.

– О, раз так, мистер Крейн, это всё объясняет!

Ближе к обеду Вик отобрал у мальчишек купленные шницели, не в силах смотреть на тщетные попытки приготовить их. Видимо, он был из тех, кто не терпел, когда на его глазах переводили еду. Он взял сумку-холодильник, поставил её на дощатый стол и велел принести все овощи и приправы, которые мы купили. Затем хорошенько помыл руки, снял куртку, оставшись в тёмно-зелёном джемпере с высоким воротником и молнией на груди, и разложил на гриле шницели и колбаски. Я возилась с продуктовым пакетом, исподтишка подглядывая за ним. Нетрудно догадаться, что готовить он умеет, и очень даже неплохо.

– Нарежь перец, – попросил он, заметив, что я наблюдаю. – И баклажан.

– Кулинар из меня неважный. – Я почувствовала, как кровь прилила к лицу, потому что он легко поймал меня на слежке. Опять.

– С этим ты справишься, – хмыкнул Вик и притянул за запястье к себе. – Давай. Бери нож и работай, чикала: видела «Женщина идёт впереди»? Могавки тоже любят трудолюбивых.

Мы готовили бок о бок, неторопливо разговаривая. Раскладывали колечки овощей на гриле и наслаждались аппетитными ароматами, исходившими от гриля. Смеялись и не вспоминали ни о чём плохом. Даже о проклятом шерифе Палмере, хотя Вик понимал: я слышала почти каждое слово, произнесённое в тот день.

Когда всё было готово, мы в полном составе сели за стол и насладились обедом. Цейлон грызла лакомую косточку и ворчала, довольно хлеща себя хвостом по бёдрам. Дафна уплетала барбекю за обе щёки; Бен уточнил – а разве она не сидит на диете? – и получил затрещину.

После еды Джесси осталась под пологом с Адсилой. Она с интересом наблюдала, как та вяжет, и, позаимствовав крючок и клубок, попробовала научиться. Джонни предложил остальным перекинуться в карты, и мы, расстелив на песке два больших пледа, сев в круг, играли на коробку сливочной помадки, но боролись за неё с остервенением, хотя Джонни и подначивал сыграть на поцелуй. Тогда Бен пригрозил: может статься, что в игре останутся он и Джонни, и тогда они будут вынуждены целоваться. Джонни сразу смолк и согласился на помадку.

Чудесный день, каких было мало в моей жизни, перевалил за половину. Я ни о чём не беспокоилась: наврала матери, что пойду с ночёвкой к Дафне. По случаю дня рождения Вика обман был жизненно необходим: с точки зрения моей матери, школьный уборщик Виктор Крейн из трейлера – сплошной красный флаг, и неважно, каким именно человеком он оказался: с таким, как он, у меня не может быть прекрасного благополучного будущего. Потому я лгала, лгала и лгала напропалую, боясь даже думать, что будет, если однажды попадусь. Я беспечно отмахнулась от этих мыслей: сейчас у меня есть дела поважнее, и от судьбы нужно брать то, что она даёт. Отец говорил: трус умирает всю жизнь, храбрец – лишь единожды.

Очень скоро на рано потемневшем небе показались звёзды. Они светили очень тускло и рассеивали едва заметный слабый свет, готовый вспорхнуть за тучи, как стайка светлячков, но озеро всё равно чутко отражало их в зыбкой ряби, возникшей из-за ветра. Пахло водой и песком. С приходом темноты пришёл и холод, и мы вспомнили про куртки. Вик, поискав в сумке, достал ветровку и чёрную бейсболку: их и нацепил на меня, напоследок шутливо щёлкнув по козырьку. Потом заботливо накрыл пёстрым индейским одеялом плечи Аделаиды. Она мирно покачивалась в кресле и вязала, постукивая спицами и напевая что-то на родном, не знакомом никому из нас, кроме внука, языке.

Мы с Виком сели на старый топляк бок о бок, наблюдая за ребятами. Они разбились по парам, словно так и задумывалось. Бен и Дафна тихо разговаривали и танцевали в тишине. Джесси решила пройтись вдоль полосы прибоя: я проследила взглядом за Джонни. Он свистнул Цейлон и поспешил за ней. Вик устало сгорбился, с прищуром глядя на озеро. Интересно, сколько лет он приходил сюда в одиночестве, чтобы посидеть у воды, помолчать и подумать?

– Спасибо за п-праздник, чикала, – сказал он. – Я не д-думал, что будет так хорошо.

– Я тоже.

Он обнял меня за плечи, привлёк к своей груди и задумчиво положил подбородок на макушку. Помедлив, я призналась ему, взяв длинную каштановую косу и перебирая её в пальцах:

– Только мне неспокойно.

– Что так? – мягко спросил он, очевидно, и так догадываясь обо всём.

Я пожала плечами. Говорить об этом – значило вспоминать плохое и страшное. Из мира грёз, тепла и доброты мне пришлось бы вернуться обратно в реальность. Теперь мне казалось, этот пляж существует вне места и времени, как самое безопасное место в мире. И ещё казалось, стоит покинуть его, как обязательно случится что-то нехорошее.

Могу ли я довериться Вику и рассказать о Крике? Я помедлила, колеблясь, потому что недавно и так едва не потеряла его.

– Что тебя тревожит? Ну же, – он стиснул мою руку в своей. – Я всё п-постараюсь понять. И если ты про ту историю с П-палмером…

Но даже мне было сложно себя понять. Сердце тревожно ёкнуло. Вот сейчас я откроюсь ему, и он сочтёт меня сумасшедшей. А ещё хуже – поверит, и тогда будет в опасности. Конечно, Крик не умер. Жители Скарборо, больше любого маньяка боявшиеся лишиться спокойного уклада размеренной жизни, выдохнули, поверив этому: но я знала, что изловить его гораздо труднее и он точно не тот человек, которого с маской убийцы отыскали в чужом городе. Крик говорил мне однажды, в густой мгле, что убивает только тех, кого сочтёт виновным. Виновен ли Вик? И если да, в чём: только в своей привязанности ко мне или в том, что случилось в его прошлом, за которое так ухватился шериф Палмер, готовый оболгать Вика и сбросить на него всю вину за убийства, если тот не поддастся шантажу и не примет деньги? Где в этом клубке ниточка, которая привела бы меня к правде, понять пока сложно, но одно я знала, как святую молитву: мой Крик не пытался убить Вика Крейна, иначе он довёл бы всё до точки. Мой Крик не оставил бы после себя живых свидетелей. Мой Крик не был продажным копом на побегушках у шерифа Эрика Палмера. Кто бы ни скрывался там, под окровавленной маской, он был злодеем не большим, чем многие люди вокруг.

«Разве что… экстремально справедливым?» – шепнул внутренний голос, и я испугалась этих слов.

Мир сейчас казался таким ярким и прекрасным, что даже воздух пьянил, и я не хотела всё портить. Но нечто незримое уже отравило это место. Я знала, что Крика не поймали, потому что он не был тем человеком, Чарльзом Колчаком. Даже не так.

Чарльз Колчак не мог быть им. И отчего-то это меня ободрило.

– Лесли? – Вик осторожно приподнял моё лицо, взяв за подбородок. Его глаза были такими светлыми и добрыми, окружёнными мягкими лучистыми морщинками от сотен улыбок, которыми он улыбался целую жизнь. Я полюбила эти глаза всей душой… но помнила и другие, обжигающие тёмной волнующей жаждой, голодные глаза хищника. Я ощутила странное волнение в груди. В тот миг мне казалось: в объятиях любимого мужчины я изменяю, вспоминая того, другого, кому обещала отдать себя без остатка.

– Просто думаю, в безопасности ли мы здесь, – медленно сказала я. – И можешь ли ты рассказать мне о том разговоре с шерифом.

Вик с облегчением улыбнулся и крепче прижал меня к груди, покачивая так, словно баюкал.

– Чикала. П-пока я здесь, никто тебе н-не навредит. Будь спокойна. – Он вздохнул. – И пусть п-пройдёт немного времени: тогда я всё объясню. Не хочу п-подвергать тебя хоть какому-то риску, тем более т-ты мне в этом деле не помощник.

– Но я волнуюсь за тебя…

– Всё наладится, – настаивал Вик и мягко растёр моё плечо. – Н-не о чем б-беспокоиться. С шерифом я справлюсь, а убийцу уже нашли, т-так ведь? Поверь. Всё кончилось.

– Да, – солгала я, обняв его за талию и обратив лицо к небу. – всё кончилось.

Когда совсем стемнело, Дафна и Джесси захватили сумку-холодильник из машины Бена. В ней мы спрятали небольшой торт, отчаянно надеясь, что он не испортился за целый день втиснутым между пакетами с сухим льдом. Мы с Беном тем временем зажгли бенгальские огни, и Цейлон залаяла, сунув любопытный нос к дрожащим в воздухе снопам белых искр. Вик, до этого безмятежно болтавший с Аделаидой, обернулся. Дафна несла торт с зажжёнными свечами. Все мы держали в руках по бенгальскому огню. Вик с удивлением покачал головой:

– Н-ну вы даёте…

Потом Джесси затянула «С днём рождения тебя», и мы дружно подхватили. Цейлон завыла, наверное, думая, что это будет очень кстати. Мы поставили торт на стол перед именинником, чтобы он задул свечи, однако Аделаида категорично придвинула тарелку к себе:

– Нет, нет и нет. Ты глупый и не знаешь, чего конкретно хочешь, так что бабушка задует свечи за тебя.

Тогда мы грохнули со смеху, и Вик, улыбнувшись, смиренно развёл руками. На пляже стало очень, очень тихо, пока Аделаида, повозившись в кресле, улыбнулась самой себе и что-то прошептала. Одно дуновение – и тридцать один огонёк погас. Все захлопали в ладоши, Джонни засвистел; он уселся рядом с Джесси, а после небрежно положил руку на её плечо. Джесси выглядела очень спокойной. Бросив на неё быстрый взгляд, я подумала, что она очень изменилась за последнее время, хотя внешне выглядела как всегда и одевалась так же. Но что-то в выражении её лица и – самое главное – глаз стало другим. Гораздо, гораздо более уверенным. Эта новая Джесси мне определённо нравилась.

Вдруг Аделаида жестом остановила нас и медленно встала. Мы замолчали. За её спиной чёрным зеркалом поблёскивало озеро Мусхед, небо раскинулось беззвёздным покровом над головой. Она казалась уставшей, но очень довольной; волосы, заплетённые в тугие косы, немного растрепались от ветра. Она опиралась на свою трость, налегая на неё всем весом. И, как следует присмотревшись, я поняла, что она выглядела гораздо хуже, чем месяц назад.

Аделаида неторопливо прочистила горло, поправила на плечах шаль и сказала:

– Шикоба, сынок.

Вик быстро поднялся, однако она велела ему сесть, и он сразу послушался, с тревогой наблюдая за ней.

– Я стала уже совсем старой, мой дорогой, – улыбнулась она, и при этом её влажные тёмные глаза цвета озёрных вод мерцали. – Быть может, не такой старой, какими были мои бабушки и дедушки, когда приходило их время, но определённо дожила до того возраста, когда могу сказать депьюти Стивенсу, что он дурак, а потом притвориться, что у меня деменция.

Мы рассмеялись, но невесело. Только сейчас я по-настоящему увидела Аделаиду Каллиген. В суете прожитого дня – и многих дней до него – сделать этого раньше не довелось. Сегодня она нарядилась в своё лучшее платье и бархатную куртку. На плечах был красивый пёстрый платок. На груди и в ушах поблёскивали крупные серебряные украшения. И я поняла, что это торжество мы сделали не для Вика. Она не шутила, когда говорила тогда, в больнице, про себя.

Она знала, что это её последний праздник.

– Я не была так счастлива, как сегодня, уже много лет, да и ты тоже. Не отнекивайся, я знаю. У тебя выдалось так мало солнечных дней, Пёрышко, – её голос задрожал. Она кашлянула и, коснувшись кончика носа тыльной стороной ладони, очень постаралась взять себя в руки и унять дрожь. – Ты всякое повидал. Тебя помотало по свету. Ты взлетал и падал много, много раз. Но никогда не сдавался. И вот теперь – что я вижу?

Она мягко улыбнулась, положив одну ладонь на мою макушку, а другую – на макушку Дафны.

– У тебя появились добрые друзья и любимая девушка. Не делай такие страшные глаза, тут собрались не слепые люди!

Мы рассмеялись, и Аделаида продолжила:

– У тебя есть возможность что-то изменить, прежде всего – в себе, чтобы жить иначе. Не так, как жили те люди, которых рядом с нами больше нет. Я не знаю, как сложится твоя жизнь дальше, сынок. Потому что не увижу этого.

Улыбки пропали с наших лиц. Джонни поставил локоть на стол, спрятал рот под ладонью, буравя взглядом стол. Бен задумчиво опустил взгляд. Дафна молча потёрла щёку.

Вик внимательно смотрел в лицо бабушки. У него немного дрожали губы, но больше он ничем не выдал своих чувств.

– Поверь, я буду счастлива, когда покину этот мир. Потому что тебе было дано нечто очень важное, что нельзя упустить, иначе упустишь самого себя.

Вик медленно моргнул, и из-под ресниц по щеке прокатилась слеза. Во влажных глазах было тускло и темно; он сглотнул комок в горле, незаметно стараясь пережить своё горе, смешавшееся со счастьем.

– За полосой тьмы всегда следует рассвет, а мир не приносит только боль и разочарование. Я рада, что ты нашёл таких людей, как они, и хочу, чтобы всегда держался за тех, кто тебе дорог. Не подводи их, Шикоба. И они не подведут в ответ.

Ночью ребята остались на пляже, а мы с Виком отвели Аделаиду домой. Идти здесь было не очень далеко. Вик предложил взять такси, но она захотела прогуляться: сказала, что давно не ходила этой дорогой, только одна её уже не осилит. Мы держали её под руки, я справа, Вик – слева, и вот так, медленно и тихо, дошли до домика за ивой. Напоследок Аделаида сунула Вику в руку маленький свёрток в обёртке и шепнула что-то на чужом мне языке. Он молча поклонился, поцеловал её в обе щеки, заботливо обняв за плечи. Запахнул на её груди платок – и, придержав вот так, с болезненным трудом отпустил. Мы смотрели ей вслед, пока дверь в дом не закрылась.

– Пойдём? – только тогда я осторожно дёрнула его за рукав куртки.

– Да. Только забежим в т-трейлер, – сказал Вик. – Возьмём пару одеял и т-тёплый свитер для тебя.

Вик провёл меня по короткой дороге через пролесок, открыл замок в двери старого трейлера ключом и помог подняться по узким ступенькам, подав мне руку. Мы не стали запираться и не включали свет. Чертыхнувшись и стукнувшись головой об откос, Вик наклонился к корзине с бельём и взял оттуда два пледа и свитер. Повернулся ко мне.

– А теперь д-давай вернёмся…

Я молча встала на носочки и, обняв его за шею, притянула к себе. Он выронил пледы из рук и подхватил меня под колени; легко поднял и усадил себе на бёдра. Теперь я смотрела на него сверху вниз, обвив ногами талию. Ладонью я коснулась его горла и почувствовала, как сильно оно пульсирует, словно в нём отдаётся тревожное биение сердца.

От волнения мои пальцы легко подрагивали, но я нащупала на груди молнию джемпера и помогла Вику выпутаться из него. Он остался в простой чёрной футболке; от ткани пахло водой и песком. Я нетерпеливо потянула вверх и её, а потом сняла с него, чтобы наконец коснуться обнажённой смуглой кожи, очень тёмной в слабом свете луны и маленького уличного фонаря под козырьком трейлера.

Он всё ещё был перевязан, и повязка на торсе белела в темноте. Я провела руками от затылка до лопаток, плавно разогревая мышцы и лаская грудь и спину. Припала губами к шее. Поцеловала. Жадно прикусила кожу. Вик коротко застонал и мазнул виском мне по щеке, доверчиво прижавшись.

«Пока охота ведётся на самого охотника, он не придёт. А если и придёт… – мелькнула у меня мысль. Я любила Виктора Крейна и знала, что он меня не отпустит. – Мы ходим по лезвию ножа, но расстаться не можем. Что будет дальше? Всё так запуталось…»

Я положила руки на его грудь и провела до шеи, бережно обняв за длинную сильную шею с выступающим загривком. Мне хотелось большего: когда его ласковый поцелуй стал жарким, я обняла его так крепко, как могла.

– Ляг, прошу.

И он послушался. Трейлер был тесным и маленьким: Вик шагнул к кровати и осторожно опустил меня на прохладное покрывало. Я прошептала:

– Нет… на меня. Пожалуйста.

Мне не хватало тепла и тяжести, хотелось почувствовать вес его тела. Мне нужно было то самое ощущение окутывающей заботы, абсолютной защиты. Я хотела стянуть толстовку, но Вик остановил меня и бережно разложил по подушке мои волосы. Я удивлённо вскинула брови. В ответ он только нежно погладил меня по голове и с улыбкой шепнул:

– Кхеноронкхва, чикала.

Не поняв его, я нахмурилась. Догадка, что значило это слово, конечно, была. Она смущала меня и теснила грудь, и я прислонила ладонь к его лицу, поглаживая губы большим пальцем:

– Ты сказал, что любишь?

Только эти слова все любовники мира говорят с такой нежностью, но всё же я осмелилась спросить, не желая вести с ним жестокие игры бездушного флирта. Это было бы очень нечестно с таким человеком, как Вик. Это было бы нечестно по отношению к тому, что мы пережили вместе и на что обрекаем затем.

Он светло улыбнулся и коснулся моего подбородка:

– В твоём п-понимании – да.

– Что это значит?

Он медленно поцеловал меня в лоб, в кончик носа и горло, запрокинув рукой мою голову и скользя губами до ключиц.

– Это значит, я хочу твою душу, – шепнул он в мою шею и отстранился.

Никогда до этого момента меня не охватывало такое сильное желание, которое охватило тогда, – даже то нездоровое влечение к Крику, даже та опаляющая страсть, которую он мне давал, стала лишь эхом призрачной тяги, которая вторила настоящему чувству, пока что хрупкому, но набирающему силу с каждым мгновением. С Виктором Крейном всё было иначе.

Когда я взялась за ремень его джинсов и быстро скользнула между тканью и пахом, Вик поднял на меня взгляд. В тот же момент я наткнулась пальцами на продольный рубец, рассекающий кожу, и остановилась, испуганно расширив глаза.

– Не бойся, мне не б-больно, – заверил Вик, но убрал мою руку наверх и сплёл с ней пальцы. – Пока подожди. Н-не нужно этого делать. Тебе самой не нужно.

Я крепче стиснула его ладонь:

– А тебе?

Вик усмехнулся. В его небольших тёмных глазах было что-то, что охладило моё желание и заставило вслушаться в его слова:

– А мне д-достаточно т-того, что есть сейчас. П-поверь: твоя жизнь будет беззаботна, пока мы не перейдём некоторую черту. Я не хочу, чтобы ты п-переходила её вот так. И п-потом, мы так до сих пор н-не были ни на одном свидании…

Я рассмеялась и погладила его по плечу:

– А ты хочешь свидания?

– А т-ты нет?

Он едва заметно коснулся моих губ своими. Я успела шепнуть в них:

– Хочу…

– Тогда мы можем считать это за свидание?

– Вполне.

Он повеселел.

Вик оказался прав: это был лучший вечер. Разлёгшись на постели в его трейлере в ночной зыбкой тьме, мы говорили, говорили и говорили. Он неловко спросил, как моя рука: не беспокоит ли после того, как её цапнула Цейлон? Нет, не беспокоит: она давно прошла, ещё в лагере. А не мучают ли его боли после тех ран? Нет, не мучают: теперь всё, кажется, осталось позади – и когда он так сказал, я в это свято поверила. Мы были рядом и разделили тепло на двоих, погрузившись в беспримесно чистую влюблённую радость, и вернулись на пляж спустя пару часов, держась за руки и зная, что больше не разлучимся, – а потом с трудом попрощались и разошлись по палаткам.

Ночь прошла спокойно: на свежем воздухе мы спали как убитые и проснулись ранним утром, когда над озером Мусхед висел густой седой туман.

Из остатка продуктов Вик приготовил нам завтрак и угостил кофе. Он уже сходил к себе в трейлер и принёс чайник, который разогрел на костре. Все собрались за столом, болтая ни о чём, когда сверху, со стороны дороги, прикрытой деревьями и песчаной насыпью, послышался звук двигателя.

– Кого это сюда занесло, – удивился Бен.

– Даже интересно, – ухмыльнулся Джонни. – Неужели мисс Бишоп решила подъехать?

Мы пили кофе, обжигая пальцы о кружки, когда на песок неторопливо спустилась незнакомка. Яркие рыжие волосы пламенели на фоне пасмурного неба. Она была одета в изящный плащ и небесно-голубой костюм под ним, на сгибе локтя – кожаная сумочка.

– Кто это? – спросила Дафна.

Я заметила, как окаменело лицо Вика, а рука его больно стиснула мою руку под столом.

Незнакомка радостно улыбнулась, точно увидела кого-то, кого давно искала и наконец нашла, и поспешила к нашему столу.

– Вик! – воскликнула она очень громко. – Господи, ты!

Он смотрел так, словно увидел призрака. Дёрнул щекой. И совсем ничего не ответил.

– Сколько лет мы не виделись?! Ты был… Ох, да это неважно. Я заехала к тебе домой, раз уж снова здесь, в Скарборо, и миссис Каллиген сказала, ты на пляже. – Она, продолжая улыбаться, подошла к самому столу.

– Салют, – сухо приветствовал Вик.

– Ну, – бодро сказала Дафна, – нам, похоже, нужна ещё одна кружка.

– Не нужна, – спокойно сказал Вик. На его челюстях заметно выделились желваки. – Т-ты надолго здесь?

– Проездом, – невозмутимо сказала незнакомка. – Вернулась домой, чтобы уладить кое-какие дела. И навестить старых друзей. Например, тебя.

Глава третья. Пропавшие без вести

– К-какими судьбами, Рамона?

Сунув руку в карман куртки, Вик сжал в ней мою ладонь, чтобы согреть, и потянул за собой, прогуливаясь по берегу вдоль воды. Ребята остались позади: они собирали вещи, складывая коробки и пакеты в машину Бена, а Вик предложил мне пройтись до дома пешком, пообещав, что исчезнет, как куперовский могиканин, при малейшей угрозе обнаружения моей мамы Натали Клайд. От такого я заулыбалась, даже перестав досадовать по поводу появления таинственной Рамоны, кем бы она ни была.

Но она шла рядом, неловко улыбаясь и потирая озябшие ладони, – шла, хотя Вику это явно не нравилось. За ночь заметно похолодало, от её губ шел лёгкий пар, и она безуспешно куталась в свой совершенно не согревающий плащ.

– Вот так сразу к делу? И не хочешь спросить, как у меня дела? – неловко улыбнулась она. Вик промолчал. Тогда она всплеснула руками. – Ладно, ладно. Меня сюда привели семейные заботы. Ничего особенного. Кое-какая возня с документами по дому, ты же знаешь, что мама умерла в этом году. Не знаешь? Что ж… увы, так вышло, я не успела на погребение, но приехала теперь и подумала, а как там живёт мой старый добрый друг…

Вик кивнул, спокойно глядя под ноги. Он не пытался ни ответить, ни оспорить её слова. Просто молчал, с виду совершенно непоколебимый, но крайне задумчивый.

– Ты не злишься на меня? – осторожно спросила Рамона, с любопытством взглянув на него. Потом – мельком, но как-то с досадой посмотрела на меня.

Он покосился в ответ.

– А нужно?

– Ну… – она многозначительно помолчала. Я чувствовала, что здесь и сейчас была откровенно лишней, но Вик так явно не думал. – Мы друг другу совсем не чужие люди, а я слишком давно не видела тебя. Сколько лет прошло?

– М-мы раньше учились вместе, – пояснил он мне, обняв за плечо, а затем наклонился и притянул ближе. – Дружили в школе.

– Дружили, – криво улыбнулась Рамона и опустила взгляд. – Да. Притом очень близко.

Интересно, в каком смысле? Они когда-то встречались?

– Чего т-ты хочешь? – не вытерпел Вик.

Мы шли всё дальше по пляжу, оставляя топляк и машины позади. От воды туман сгущался и наползал на берег. В пасмурное серое небо с гвалтом взвилась воронья стая с той стороны озера, из-за крон тёмного леса. Рамона с невозмутимым видом пожала плечами. Она мне не нравилась, и вовсе не потому, что я ощущала уколы ревности, а она была чертовски собой хороша и её с Виком явно объединяло общее, незнакомое мне прошлое: просто есть в таких людях, как она, что-то неприятное и опасное, ядовито-сороконожье.

– Это вопрос очень личный, – намекнула Рамона.

– От Лесли у меня н-нет секретов.

– О, вот оно как. – Она улыбнулась, пристально всмотрелась в моё лицо. От этого изучающего взгляда мне стало не по себе. – А эта Лесли у нас, значит, новая я?

– Нет, – резко осёк её Вик. – П-послушай, если тебе что-то нужно, говори здесь и сейчас. А если т-ты просто приехала повидаться – что ж, мы повидались. Всего хорошего.

Чтобы не смущать ни его, ни её, я отвернулась к озеру, к серебрящейся водной глади, и удивилась, какой густой туман движется с той стороны берега, наползая ровной непроглядной стеной.

– Лесли, – мягко позвала Рамона. – Не могла бы ты на минуту оставить нас наедине?

И пусть мне не нравилась эта идея, но я кивнула, потому что иначе посупить не могла:

– Конечно.

– Т-ты не обязана, – нахмурился Вик.

Я небрежно пожала плечами, сделав безразличный вид:

– Ничего страшного, я всё понимаю. Пойду-ка посижу немного наверху. Как закончишь здесь, подходи, ладно?

Он кивнул, тяжело вздохнув, и отпустил мою руку. Тогда я неспешно поднялась на косогор и по-турецки села прямо на песок, уловив краем уха:

– …это должно остаться в тайне, если ты действительно не хочешь проблем. Мистер Палмер сказал… почему ты не взял деньги? Тебе… пойми, им не нужны лишние свидетели… я беспокоюсь… что ты будешь делать здесь, в Скарборо? Неужели ты действительно решил похоронить себя в этом городишке?

Какой интересный разговор. И как жаль, что я не могу расслышать всего! Ветер донёс до меня обрывки её новых слов:

– Не держись за свою гордость и уступи им. Это славное место, представь, каких оно стоит денег? Или ты хочешь выручить с компании больше? Но больше ты не получишь и только потеряешь время… и не только его: я говорю тебе это потому, что… да, потому что меня попросили. Ты же никого не слушаешь. И если откажешься от денег, сам знаешь, что будет. Чиркнут спичкой, разведут костёр: кто владеет этой землёй? Старуха, которая вот-вот умрёт. И ты… Не разрушай свою жизнь, у тебя всё впереди, и тебе дадут денег на простенькую квартирку где-нибудь в Огасте или Олбани, если скажешь да. Если думаешь, что оплата слишком маленькая, что ж, назови свою цену. Семь тысяч – только задаток. Хотя они могли бы взять всё и бесплатно, поверь, они найдут способ.

– Это н-несправедливо, – резко ответил Вик.

– И что с того? Ты всё говоришь о какой-то справедливости. Много раз справедливо поступали с тобой?

– И это н-не по закону.

– Ты и сам знаешь, кто здесь закон.

Он промолчал и резко выпрямился. Рамона что-то продолжила выговаривать ему, Вик отвечал. Наконец я услышала:

– Сделай это по-хорошему, ты же не хочешь, чтобы с тобой случилось что-нибудь не то? В вашем городе в последнее время люди мрут как мухи. Говорят, это дело рук профи из Бангора, но я скажу по секрету: Эрик Палмер найдёт на кого повесить всё это дерьмо, чтобы под него не начали рыть в управлении…

– Эрик П-палмер мне не указ, пугать меня не стоит, и денег его я не возьму!

Что здесь происходит?! Творится что-то тёмное и очень, очень непонятное: Вика вынуждают продать землю у озера, которая принадлежала ему и Адсиле. Хотела бы я узнать подробности, но не уверена, что Вик расскажет, а расслышать, о чём они говорят, находясь на таком расстоянии, больше невозможно. Я задумчиво прислонила костяшки пальцев к губам. Рамона что-то тихо говорила Вику, эмоционально жестикулируя. Рыжие пряди растрепались у её узкого лисьего лица. Вик сложил руки на груди, с холодным выражением глаз наблюдая за ней, и в тот момент я вдруг подумала, как красиво они смотрятся рядом. Я могла бы легко представить, что они пара. Внезапно, кончив говорить, Рамона шагнула к нему и положила ладонь на его скрещённые поверх груди запястья. Он отстранился и, напоследок бросив что-то такое, от чего лицо Рамоны вытянулось, направился ко мне: песок так и брызгал из-под подошв его ботинок.

– Привет, – хмуро сказал он. – М-мы уходим.

– Поговорили?

Он покачал головой:

– Неудачно.

Затем подал мне руку и помог встать. Мы молча стали подниматься наверх, к деревьям – каждый погружённый в свои мысли. Берег медленно накрывало молочно-белым туманом, плотным и густым, как дым.

– Ты точно ничего не хотел бы рассказать мне? – наконец осмелела я и остановилась.

Вик замер. Он покачал головой и, повернувшись, сжал мои предплечья в ладонях, с тревогой заглянув в глаза.

– Н-не сейчас, чикала. Я обещаю, что в-всем с тобой поделюсь, просто п-пока что мне трудно это объяснить, – он сглотнул. – Это к-касается Адсилы, и я должен разобраться во всём сам, п-понимаешь?

– Да.

– Вот и хорошо.

Вдали шумели и посмеивались ребята. Их голоса тонули в тумане. Рамона поднялась с пляжа к своей машине, беспокойно оглянувшись возле неё на нас двоих. Её волосы на фоне хмурого неба казались ещё более рыжими, чем были на самом деле. Наконец она села в тачку, завела её и укатила отсюда, оставив нас наедине.

Вик был взволнован. От былой весёлости и ласковости не осталось следа: теперь что-то терзало его, но что – непонятно. Я встрепенулась, некстати вспомнив, что во вчерашней суете не отдала подарок, и сунула руку в карман куртки.

– Эй. У меня кое-что для тебя есть.

Вик удивлённо вскинул брови и посмотрел на бархатный коричневый мешочек. Я вложила его в смуглую ладонь и накрыла своей сверху.

– С днем рождения, Шикоба.

– Это… – он помедлил, – … от тебя?

– Нет. От президента Соединённых Штатов.

Он ухмыльнулся, развязал чёрную ленточку и вытряхнул небольшую коробку.

– В упаковке ещё упаковка! Чикала! – он выпучился на меня. – Ты серьёзно п-подошла к делу!

Я пихнула его кулаком в плечо. Вик искренне засмеялся:

– Я восторжен к-как ребёнок. Что там?

– О боже. – Я закатила глаза. – Открой и узнаешь, гений.

У воды Дафна достала смартфон и громко попросила Бена сфотографировать её на фоне озера. Я посмотрела на друзей с высоты песчаной насыпи. Джесси нашла руку Джонни и крепко стиснула её, съёжившись перед густой белёсой стеной. Она повернулась к озеру и тревожно вглядывалась в даль.

Вик приоткрыл коробку и тут же со щелчком захлопнул её. Он серьёзно посмотрел мне в глаза:

– Надеюсь, там не кольцо?

– Прекрати надо мной издеваться! – возмутилась я.

Вик рассмеялся, решительно поднял крышку и тут же присвистнул:

– Вот это да.

В смуглых пальцах запуталась чёрная бархатная лента: на ней медленно раскачивался серебряный ворон, отпечатанный на червлёной монете. Вик посмотрел на меня так, словно я подарила ему золотой слиток.

– Это очень к-красиво, чикала. Я н-не ожидал. Ты сама выбирала?

Я кивнула.

– Подумала, тебе понравится. Если хочешь, помогу примерить.

– Да. П-пожалуйста.

Он поднял косу и наклонился ко мне. От его тела веяло теплом и пахло сырым песком. Я завязала ленточку с кулоном на шее, и Вик с интересом приподнял край монеты, лёгшей под кадыком: я обняла его так крепко, как могла, и он обнял в ответ.

– Спасибо. Правда, с-спасибо. Напоминает мой старый армейский жетон: я потерял его когда-то давно, и мне дали д-другой. Но тот было т-так жалко…

Неожиданно над озером прокатился крик. Это была Дафна – я могла бы поклясться, что она. Мы подняли головы: пустой пляж был почти весь окутан туманом. Плотная стена его двигалась по поверхности озера; он быстро наступал, словно живой. Его дымная полоса застыла на границе песка и воды. Дафна закричала ещё раз там, за этой полосой, надрывно и визгливо, и в голосе её прорезалась плачущие нотки. Мы с Виком инстинктивно взялись за руки.

– Что п-происходит? – нахмурился он и окрикнул: – Д-Дафна?!

Я посмотрела под ноги и увидела, что из рощи на песок наползал туман: мы с Виком стояли у него на пути. А потом, подняв взгляд, увидела Бена: Бена, выступившего из этой пелены, Бена, показавшегося у воды. Он стоял там и тихо хрипел, выкашливая на футболку и песок кровь.

Его грудь пронзила длинная оперённая стрела.

– О мой бог.

Я ощутила, как Вик стиснул мою ладонь в руке так крепко, что до самой кости заломило от боли. Кто-то с тихим плеском шёл там, из тумана, по озёрной воде: тень вместо плоти, вокруг которой клубился густой дым, расщепляясь на отдельные языки, подобные всполохам чёрного пламени. Это был рослый мужчина с платком мексиканской расцветки, повязанным на лице. В руках его был лук, а за плечами – колчан. Волнистые чёрные волосы падали на плечи, укутывая их, точно покрывало.

– Лесли, – Вик больно сжал мои пальцы, – беги отсю…

Но закончить он не успел. Что-то из тумана подсекло ему ноги и уволокло в молочную пелену, вырвало из моих рук с такой силой, что я упала на песок. Вик опрокинулся на спину и пропал, даже не вскрикнув – лишь громко вдохнул, перед тем как раствориться в седой дымке.

– Вик!!! – я отчаянно завопила не хуже Дафны и тут же вскочила на ноги. Меня охватила паника. Я была совсем одна и, хуже того, потеряла Вика. Нет, этого просто не могло случиться! Всё это происходит не по-настоящему, так?!

Дафна выла и стенала, вцепившись в плечи хрипящего Бена: он схватился за стрелу, словно пытался вытащить её из груди – но всё было тщетно. Пёстрое оперение на другом конце выглядывало у него между лопаток, белую майку пропитывала червоточина растущего кровавого пятна. Рослый человек шёл из воды прямо на них двоих, медленно и неотвратимо. Он бесстрастно наблюдал за тем, как Бен упал на колени, согнулся и склонил голову на грудь. Глаза у парня застыли, на лице замерло изумлённое выражение. Безжизненно скрючившись, он коротко вздохнул и больше не шевелился.

Песок брызнул из-под кроссовок, когда я слетела по насыпи и врезалась в Джесси и Джона, застывших с ужасом на лицах. Дафна, отступив от Бена, подбежала к нам, дрожа всем телом.

– Нам нужно уходить, – выпалила Джесси.

– Пока он не убил ещё кого-то… – быстро добавил Джон.

– Тогда чего мы ждём?

– Кто он?!

Мы паниковали не больше нескольких секунд: сразу после бросились наверх. Тень высокого человека скрылась в белой пелене, набежавшей на берег, точно пылевая буря. Я только видела, как он склонился над Беном и легко, точно труп ничего не весил, приподнял его за шиворот и вытащил из тела стрелу. Потом туман поглотил их обоих, а следом – нас, и мы окунулись в него, потеряв направление и застыв на месте.

За моим плечом, справа, кто-то зашептался. Голосов было множество, и все они звучали знакомо. Я резко обернулась.

– …очень голодна…

– …это одиннадцать…

– …неволей иль волей, вы будете мои…

Кто это сказал?!

– Что за чёрт, – шепнул Джон, прижавшийся к моему плечу. В беспроглядном тумане их с Джесси волосы одинаково серебрились, и они стали отчего-то похожи на брата с сестрой.

– Этот урод убил Бена, – шепнула в ответ Джесс пугающе ровным голосом, прильнув к нему. – И я видела в воде…

Она запнулась и покачала головой. Я беспокойно взглянула на неё.

– Что? Договаривай.

– Я видела, – сказала она. – Это. Оно похоже на… огромные паучьи ноги. Там. Из тумана. Торчали, словно телеграфные столбы.

– Я тогда не поверил тебе, – едва промолвил Джонни. – Идиот…

Я же вздрогнула, вспомнив, как что-то большое и сильное уволокло Вика. Это было оно? То, о чём говорит Джесси? Жив ли Вик сейчас?! Нет, если я буду думать об этом, то запаникую. Нам нужно выбираться с пляжа, и поживее!

В беспроглядной молочной пелене переливчато рассмеялись, и смех был женским. Послышался топот множества ног, и я вспомнила о жутковатых сороконожках или пауках. Кто это? Взявшись за руки, мы с ребятами шли в прежнем направлении, но, по моим расчётам, должны были таким образом уже выйти к машинам. Тогда почему мы до сих пор бредём по песку? Пляж не такой и большой. Куда подевалась роща?

– Где Вик? – вдруг спросила Дафна и внимательно посмотрела на меня. Я облизнула пересохшие губы.

– Что-то утащило его, – собственный голос показался мне чужим и холодным. – Утащило туда. В туман.

Подавленно смолкнув, я направилась дальше по склону, увязая в песке. Сказать точно, в каком направлении мы двигались, было нельзя: мы утратили чувство пространства, блуждая в непроглядной молочной пелене. Воздух казался густым, как желе. С каждым вдохом в лёгких скребло, будто кто-то насыпал туда толчёного стекла. Очень скоро мы выдохлись и как по команде остановились.

– Мне страшно, – произнесла Дафна, вытерев ладонью заплаканные глаза. – Я бросила Бена… бросила там…

– Мы его бросили, – отрезал Джонни. – Но только потому, что ничем бы не помогли. Тот человек… просто пристрелил Бена. Из, мать его, чёртова лука!!!

– Теперь уже это неважно. Стоять на месте нельзя, – покачала головой Джесси. – И разбредаться – тоже. Давайте просто пойдём вон туда, видите? – она указала левее меня. – Там что-то есть. Мне кажется, дорога ведёт наве…

Послышался тугой свист, туман набежал на нас, точно живой, и Джесс странно всхлипнула. В следующую секунду она повалилась на песок со стрелой, пронзившей глазницу, из которой по лицу потекла струйка крови.

– Джесси?! Джесс! Нет!

Джонни бросился перед ней на колени, пытаясь поднять, хотя всё бесполезно – Джесс была мертва, как был мёртв и Бен.

– О господи! – повторяла Дафна, испуганно озираясь и пятясь. – Господи боже! Что же это такое?!

Оторопевший Джонни оставил Джесси на песке, и она осталась лежать там. Взгляд её был пустым, на лице застыло удивлённое выражение. Она выглядела совсем как кукла, с которой наигрался жестокий ребёнок, а испортив, грубо швырнул оземь. Джон, сжав кулаки, яростно крикнул в туман:

– Выходи, мразь! Выходи, и я разделаюсь с тобой!

Я услышала свист слева и тут же упала на песок, сбив с ног Дафну. В воздухе над нами что-то почти неуловимо промелькнуло. Джонни повалился рядом, испуганно прикрывая руками голову.

– Что за чёрт?! – задыхаясь, выдавил он. – Он в нас стреляет!

Вдруг земля под нашими ногами содрогнулась, будто по ней шагал гигант: от поступи этой, медленной и зловещей, почва откликалась гулким эхом. Мы переглянулись и, не сговариваясь, вскочили, несмотря на страх погибнуть, готовые к бегству в любой момент. Но что-то, что шевелило туман, отчего он вился клубами и таял, наплывая в воздухе слой за слоем, заставило нас оцепенеть. Увиденное было таким странным и диким, таким невообразимым человеческому разуму, неподвластному столкновению с исполинским существом родом из самых глубин подсознательных воспалённых кошмаров, что мы просто замерли там, где стояли, глядя на огромные паучьи ноги ростом с очень высокие деревья, с пятиэтажный дом. Они терялись где-то там, в молочной пелене, будучи футах в двадцати от нас, влажно поблёскивая гранями хитинового покрытия наподобие того, что покрывает конечности насекомых. У меня перехватило дыхание. Я задрала подбородок и там, в тумане, увидела две оранжевые точки с ровным свечением, плавающие в воздухе, точно светлячки. Они были похожи на автомобильные фары, на тусклые городские фонари, на угли из печи… Свет моргнул, множась и расплываясь шестью пятнами – подобное от подобного. И тогда меня осенило. Нет. Никакие это не фонари: это походило на…

На глаза.

Что-то задело мои волосы по левую сторону: это стрела просвистела в нескольких дюймах от лица. От неожиданности я вскрикнула и попятилась – тогда глаза-фары монструозного гиганта из тумана мигом обратились ко мне.

– Бегите!

Из тумана выплыл тот самый стрелок и нацелился вновь. Тогда – за миг до того, как он выпустил ещё стрелу, – кто-то сбил его с ног и повалил на землю. Пока друзья бросились прочь, я разглядела того, кто напал на лучника, – и всё внутри меня замерло.

Это был Крик – Крик в своей рваной безрукавке и накидке на плечах, в потрескавшейся от старости, как во сне, жуткой маске под глубоким капюшоном. Между ними разразился молчаливый смертельный бой. Крик, оседлав лучника, занёс над ним лезвие, но тот ловко пнул противника в живот и сбросил с себя. Впрочем, оба тотчас вскочили и закружили друг против друга, словно два диких хищника, два страшных зверя, и в тусклых туманных сумерках глаза обоих показались мне фосфоресцирующими точками. Человек под банданой крепче сжал свой лук со стрелой, наложенной на тетиву. Пока она смотрела в землю, как и нож Крика, который тот держал обратным хватом.

Кроме нас троих, здесь не осталось никого. Дафна и Джонни исчезли в тумане, как и гигантские паучьи ноги, просто перешагнувшие через нас. Скорее всего – и я старалась не думать об этом, – исполинская тварь преследовала их. Я должна была тоже бежать, но от страха не могла даже пошевелиться, потому что понимала: рядом с Криком безопаснее, чем без него.

Он бросился на лучника прежде, чем стрела нацелилась на него в ответ. Между убийцами завязалась драка. Крик рассёк воздух полукругом и полоснул ножом по груди стрелка. Тот блокировал удар дугой своего лука. С замиранием сердца я следила, как он перехватил руку Крика с ножом и сжал его запястье, но тот ловко вывернулся и сделал подсечку. Стоило стрелку упасть на песок, быстро перекатившись на колено, как Крик воспользовался секундным замешательством, бросился на него сверху и придавил всем своим немалым весом, нанося один удар за другим – сперва оглушил кулаком, впечатав его в лицо, затем ударил ножом.

Он бил так быстро и яростно, что лезвие стало в его руке похожим на серебряную молнию. Он жестоко и безжалостно кромсал им тело своего врага, наотмашь: грудь, живот, лицо, руки и шею – после такого никто не выжил бы. Но из тумана сверху – там, где в его покровах прятался огромный паук, – шёпотом донеслось:

– Это восемь. Восемь. Встань и забери детей, она голодна. Это один. Один! Он станет таким же… со временем. Пока что он сопротивляется, но дело всегда только во времени. Главное, я нашёл вас. Ты видишь, Паучиха? Она тебе нужна. Бери её, потому что он придёт за ней. Тогда-то капкан и замкнётся. Это пять. Пять!

– Она – моя! – услышала я громкий рык.

С ним Крик яростно всадил в висок стрелка свой нож по самую рукоять, но тот с силой столкнул его с себя – тогда убийца отлетел на дюну и упал на спину в паре футов от меня. Окровавленный и исколотый ножом, лучник поднялся и прямо так, с ножом в виске, безразлично прошёл мимо нас к безжизненному телу Джесси Пайнс. Он схватил её руку и поволок за собой по песку вслед уползающему туману – вниз, к озеру, точно ни одна нанесённая рана не причинила ему вреда. Вокруг нас туман медленно рассеивался.

Лучник с ножом в страшной ране, после которой не выжил бы ни один человек, прошёл до кромки озера и поднял за горло Бена. Он легко взвалил его себе на плечо и поторопился зайти в Мусхед, разрезав своим телом воду. А потом, уходя всё дальше и дальше, растворился вместе с туманом, словно его и не было.

– Ты это видел?! – воскликнула я, резко обернулась к Крику и смолкла.

Он тоже исчез.

Я стала озираться. Теперь вокруг нас был только пляж, ставший по-прежнему небольшим и обыкновенным, и больше – ничего. Неподалеку Дафна и Джонни в ужасе вжимались спинами в машину, глядя наверх. Они держались за руки, но, увидев, что туман сошёл, быстро разомкнули их. Я добежала до воды и сложила руки рупором.

– Вик! – громко крикнула, надеясь, что если он жив, то услышит. В ответ лишь гнетущая тишина. Дафна добрела до меня, положила руку на плечо. От этого жеста всё внутри меня перевернулось. – Вик!!!

– Бен мёртв, – невпопад сказала она и посмотрела на бурый след крови на песке, по которому плескала вода Мусхеда, навсегда смывая кровь и последние следы пребывания Бена на этой земле. – Мы должны немедленно рассказать об этом полиции. Мы должны… Но что именно мы скажем?!

Она подошла к месту, где был убит парень, в которого она влюбилась, и долго смотрела на тёмные пятна у подошв кроссовок.

– Рассказать о чём? – услышала я за спиной, и Джонни, спустившись к нам, выглядел… вполне безмятежно.

– О Бене, – медленно сказала я и сглотнула. – И о Джесси. То, что мы видели на пляже, убило их, и…

– О ком ты говоришь, Лесли? – Джон удивлённо вскинул брови. – И где, кстати, мистер Крейн? Мы наконец-то поедем сегодня домой, а?

Сказав это и насмешливо улыбнувшись мне, словно ничего и не было, он направился к машине, держа в руках коробку гирлянд. Мое сердце гулко колотилось в груди. Я не могла поверить, что Джонни мог так глупо подшучивать: вовсе нет. Кажется невероятным, но он забыл о случившемся кошмаре.

– Дафна, – окликнула я подругу, сжав вспотевшие руки в кулаки. – Дафна! Послушай, Бен…

Она подняла на меня взгляд, утёрла слёзы, посмотрела на руку, а потом словно смутилась, не понимая, отчего плачет. Совершенно спокойная и невозмутимая, она растёрла плечи, прошла мимо меня и хмыкнула:

– Какой? Камминг? Хватит, Лесли, этой шутке уже пара месяцев. Поехали, пока тебя дома не хватились.

В отчаянии я бегло осмотрела опустевший пляж и тёмное озеро, уже не понимая, не схожу ли с ума – и не привиделось ли мне всё это, но Бен и Джесси… Куда подевались они и почему Дафна и Джон не помнят их? Вдруг шагах в тридцати к западу я заметила в рыхлой песчаной дюне движение и бросилась туда. Так быстро я ещё никогда не бежала. Когда мне оставалась самая малость, на локтях из песка медленно поднялся Вик. Он был весь засыпан им и кашлял, а потом, тряхнув головой, едва не упал. В глазах моих от тревоги плыло. Я налетела на него и крепко обняла, рухнув рядом на колени. Где-то вдалеке, за рощицей, за деревьями, Дафна и Джонни громко переговаривались у машины. Никому до нас не было дела.

– Всё в п-п… – он задыхался, продолжая кашлять, и еле ответил: – Всё в п-порядке.

Я не могла ничего ответить, только разрыдалась, и Вик, непонимающе взглянув на меня, обнял в ответ.

– Ты жив, – выдохнула я и прижалась губами к его шее. – Ты жив, боже. Вик. Я чуть с ума не сошла. Мы…

– П-почему ты плачешь? – спросил он и поднялся, отряхнувшись и отстранив меня. – Лесли?

Глядя в его абсолютно недоумевающее лицо, я похолодела. Нет, не может быть, чтобы и он ничего не помнил. Вик вскинул брови. Кажется, у него полностью отрубило кратковременную память и он совершенно позабыл поинтересоваться, как вообще оказался погребённым под песком.

– Бен и Джесси, – тихо сказала я. – Мы их потеряли. Их больше нет. Вик, нам нужно что-то сделать.

Но Вик лишь непонимающе покачал головой и задал единственно важный вопрос:

– П-постой… о ком ты говоришь, Лесли?

Был полдень, когда ребята подбросили меня до дома и я открыла дверь своим ключом, по-прежнему растерянная, всё ещё изумлённая случившимся. Ни Вик, ни Дафна, ни Джонни ничего не помнили, как я ни пыталась расспросить их о трагедии на пляже, – и вели себя так, словно никогда и не было никаких Бена и Джесси, а память услужливо заменила этих ребят на других. Но как же так? Разве такое возможно?

Не могла же я сойти с ума и не будут же они разыгрывать меня, когда на их глазах убили ребят?

Стоило мне появиться дома, как с порога на меня налетела мама: я сразу поняла, что обман вскрылся, – очень некстати, но так всегда и бывает, ведь беда не приходит одна. Рванувшись ко мне, она выхватила из руки сотовый телефон и спрятала его в кармане домашнего свитера, а затем тряхнула меня за плечо.

– Да что происходит, ма?! – воскликнула я и тут же осеклась, когда встретилась с её взглядом, полным ярости.

– Я не ожидала, что ты будешь лгать мне, чтобы сбежать к нему на ночь, – тяжело проговорила она. – Ты наказана. Ты – под домашним арестом!

– Чёрт возьми. – Меня вдруг охватил гнев. Доведённая до крайности всем случившимся за несколько последних месяцев, я повысила голос: – Мама, мне уже восемнадцать, и твой гнев меня не пугает! Хватит уже. Объясни, в чём дело!

– В моём доме ты живёшь по моим правилам! – вспыхнула она. – И я не позволю тебе превращаться в какую-то шлюху, которая таскается с такими чёртовыми ублюдками, как он!

– Не говори так про него! – ощетинилась я и этими словами выдала себя с головой.

Мама побелела, поджала губы; её лицо, казалось, излучало ненависть и страх. Страх этот плескался в глубине её глаз, и мне было жаль, что она боится – за меня, я понимала, однако всё, что происходило, и так выбивало из колеи. Мне нужно было разобраться сперва со своей жизнью и только после этого бороться за неё.

– Чтобы больше я этого маскота возле тебя не видела. Я позвонила матери Дафны, и она проговорилась, где и с кем ты была. И… Господи, Лесли. Что скажут люди?

– Тебе важно только это?

– Конечно, да! Да! Ведь ты моя дочь, и я имею право знать, что с тобой происходит, потому что сегодня же поеду в полицию и заявлю на него! Он что-то с тобой сделал? Он принудил тебя к чему-то? Что он тебе сказал?

Я вздрогнула, растерянно пробормотав:

– Пожалуйста, не цепляйся к нему. Ничего дурного не было: мы с ребятами просто устроили небольшую ночёвку на пляже. Мам, ну прошу! Не создавай ему проблем: с ним и так обходятся очень жестоко.

– Ах, жестоко? – она недобро усмехнулась. – То, что было прежде, покажется ему шуткой, потому что теперь я не собираюсь спускать дело на тормозах. Он же был там, с вами? На этом чёртовом индейском пляже?

Она была разъярена. Она ненавидела, когда я лгу, и боялась за меня. Пришлось взять себя в руки, чтобы не усугублять и без того ужасную ситуацию:

– Да, с нами, – честно ответила я и терпеливо продолжила: – Но мы были там не одни, а с ребятами.

– С какими?

– С Дафной Льюис. С… – я решила не приплетать Джонни к делу: кто знает, быть может, это сработает против Вика. Затем, поняв, что пауза затянулась, всё же добавила: – С Беном, парнем из моего класса. С Джесси Пайнс.

– Ох, Лесли, ты совершенно завралась, – нетерпеливо воскликнула мама. – Я, к твоему несчастью, знаю твоих одноклассников. Зачем ты всё это придумываешь?

Так вот оно что. Получается, моя мама тоже не помнит этих ребят. Выходит, их как по щелчку забыли все в Скарборо? Все, и даже их родные, с той секунды, как они исчезли в тумане? Думать об этом долго я не могла: мама требовала ответа, и я жалко выдавила:

– Прости, мам. Я солгала тебе, потому что ты никогда бы не отпустила меня с Виком. Сейчас я честна с тобой, насколько вообще это возможно.

Она вспыхнула как спичка и резко взмахнула рукой.

– Конечно, не отпустила бы! Он грязный выскочка. Он никто. Никто! – покачав головой, добавила: – Нам нужно было действительно уехать из этого города. Это моя вина: я притащила вас с Хэлен сюда. Думала, так будет лучше нам всем… и проще, чем в Чикаго. Но ты совершенно отбилась от рук, влипаешь в одну историю за другой и спуталась с каким-то мерзавцем!

– Мама, он не мерзавец! – выпалила я, сжав руки в кулаки. Меня бросало то в холод, то в жар.

– Да неужели?! – она побелела. – Знаешь, что такие, как он, делают с такими хорошими домашними девочками, как ты?! Он окрутит тебя, попользуется как пожелает и в итоге сломает жизнь. Что он может тебе дать, кроме проблем? Господи, Лесли, если ты думаешь, что я старая вредная грымза, пойми – я просто боюсь за тебя! Ты должна думать сейчас об учёбе, о своём будущем, о колледже… да что там, пускай даже о мальчиках! Но о нормальных мальчиках из нормальных семей! Зачем, зачем тебе он?

– Мам, – я беспомощно заглянула в её глаза, надеясь найти в них хоть что-то кроме злости, и увиденное меня поразило: они блестели, совсем как от слёз, и в них был уже не гнев, а боль и растерянность. У меня сжалось сердце. – Мама, ну пожалуйста, прошу тебя. Не плачь. Я не могу видеть, как ты плачешь. Я понимаю, почему ты беспокоишься, но со мной не случится ничего плохого. Вик – хороший человек.

– Все глупые девчонки с запудренными мозгами так говорят, – сказала она горько, покачав головой. – А потом они просто рушат себе жизни. Ну чего ты хочешь? Навеки застрять в этом городишке?

– Я не застряну! Это же не помешает ни моему поступлению в колледж, ни…

Мама усмехнулась, покачала головой и прибавила очень тихо, но решительно:

– Не раздевайся. Мы едем в больницу.

Меня охватило нехорошее предчувствие, и я с подозрением спросила:

– О чём ты?

Она крепче сжала челюсти, будто решаясь сказать что-то, что её мучило, и отвернулась от меня. А когда посмотрела мне в лицо снова, я увидела так много боли в её взгляде, что стало не по себе:

– Мы поедем к гинекологу, Лесли. Я не узнаю тебя: где моя умница-дочка? Где моя девочка? Я должна понимать, что он вытворял с тобой. Я должна знать, что ты не пострадала. И что он не воспользовался тобой. Ты понимаешь, о чём я говорю?

– Он не такой, – я устало покачала головой. – И пока что только с ним обходятся хуже, чем с бездомной собакой. Помнишь то утро, мам? Утро, когда он убирался у нас и не взял денег?

Она вздохнула, отвела взгляд, и вдруг в лице её мне привиделось слабое эхо стыда:

– При чём здесь это?

Я настояла:

– Нет, ответь. Я вижу, что помнишь и что тебе совестно. Почему тогда ты унизила его у меня на глазах?

– Я не унижала. И мне не совестно.

– Правда?

– Да, – она с вызовом взглянула на меня, однако покраснела. – Я всего лишь указала ему его место. Он должен знать его, как знает каждый из нас своё. И то, что вы сидели рядышком на ступеньках и потягивали кофе из наших кружек, не значит, что он стал таким же, как мы. Ты знаешь, как он живёт? Знаешь, сколько получает и что собой представляет? С кем якшается? Что о нем говорят в Скарборо?

– Знаю, – тихо ответила я и сощурилась. – Он живёт в маленьком старом трейлере. И там очень чисто и уютно. Он служил в армии, а в школе был скаутом, как наш папа. Боже, да я не лучше тебя, – в глазах у меня защипало, и я заметила, что мама покраснела ещё гуще, слушая каждое моё слово и не перебивая. – Он столько раз говорил мне об этом, а я не слушала, потому что не думала о нём как о человеке, который хочет быть услышанным! Но нас отличает только одна вещь. Я не хочу, чтобы он так жил, мам. Не хочу, чтобы он видел перед собой сплошь закрытые двери. Не хочу видеть его несчастным. Но я уже видела, как он ел тот завтрак, чувствуя ком в горле: ты подсластила ему горькую пилюлю, правда? Такое не каждый мужчина проглотит, а он глотал всю жизнь. И боль, и обиду, испытывая безнадёгу. И мне страшно за него, потому что он…

Мама хотела сказать что-то, но я выпалила так громко и отчаянно, что с её лица вдруг схлынули краски:

– Он дорог мне!

– Он не может быть тебе дорог! – беспомощно сказала она, разведя руками. – Нельзя любить такого человека, Лесли, если хочешь, чтобы твоя жизнь стала лучше! Чтобы в ней были хоть какие-то перспективы! Ты добрая, ты сильная, у тебя большое сердце, но всё, что он сделает, – утянет тебя на дно, где живёт сам. Такие, как он, могут быть хорошими людьми, и он хороший человек, я не спорю. Но он – один из тех, кто будет только работать на тебя, здороваться по утрам, стричь газон летом и чистить его от снега зимой. И кому-то он будет однажды, может, хорошим мужем, но не тебе; тебе – только мистером Крейном, разнорабочим из маленького городка, в котором ты живёшь до того, как уехать в колледж. Потому что вы с ним из разных миров, и будущее у тебя – другое. Но пока ты так молода, он может добиться того, чего хочет… назвав это в твоих глазах любовью. Он может просто воспользоваться тобой. Я вижу, как он смотрит на тебя.