Мир в панельке

Глава 1

В то время мир казался мне вдвое, а то и втрое больше, но при этом он как будто умещался в пределах нашего городишки. Да, на карте России его легко не заметить, но для маленького пятилетнего человека это была целая вселенная, это и была Россия. Мой детский мозг требовал исследовать эту вселенную, каждый ее уголок и закуток, поэтому к миссии исследователя-завоевателя я подошла очень серьезно, решив для начала обзавестись картой. Забрав у родителей все черновики, то бишь неправильные документы с чистыми оборотами, и собрав все ручки и карандаши в доме, я принялась чертить. За несколько часов карта вышла очень даже внушительной из-за кучи склеенных между собой листов, так что я с гордостью могла сказать, что там были все уже знакомые мне места. Позже мама стала водить меня на всевозможные кружки, и моя карта мира успешно пополнилась новыми рисунками тропинок, детских площадок, магазинов и просто красивых домиков.

Но через пару месяцев это мне наскучило, и я переключила свое внимание с географии на другой аспект этого мира, а точнее на медицину. Собирать листики в огромную пятилитровую банку и с умным видом листать толстый учебник по ботанике в противной зелёной обложке оказалось не менее интересным занятием. Хоть я и не могла ничего прочесть, мне было достаточно пары слов, таких как "опыт" и ,"эксперимент". Эти слова мне очень нравились, может от того, как задумано они звучали, а может просто от того, что затрагивали интересную мне тему. "Не заходите! У меня эксперимент!", – кричала теперь я каждый раз, когда кто-то из соседей заходил в нашу комнату. Когда гости уходили, я закрывала дверь, при этом шутливо ворча на мамин манер, что тут "проходной двор", а после садилась рассматривать узоры листочков, в ожидании, когда ещё кто-нибудь придет и я вновь смогу рассказать о своих опытах.

Однажды, когда я в очередной раз вышла во двор за редкими листиками и цветками, ко мне подошли два пацаненка, на вид чуть старше меня. Они играли в племя индейцев и им – Виктору и Ярославу, как предводителю и его сильнейшему войну, был нужен врач, чтобы лечить раненых в бою. Братья быстро смогли уговорить меня на эту игру, пообещав сделать мне венец с перьями, как у индейцев и дать пострелять из рогатки. Мы тогда с мальчишками до самого заката шугали голубей и искали перья.

На следующий день мы с Витей и Ярославом, которых, к слову, в игре звали Пустынный Орёл и Смерч, встретились у высоких каменных ступенек соседнего дома.

– Теперь, Женька, твой солнечный головной убор готов и мы можем провести обряд посвящения, – важно произнес Витя, держа в руках длинную аляповатую ленту с приклеенными к ней перьями.

– А это как?, – не отрывая от нее глаз, тут же спросила я. От серьезного выражения лица старшего из братьев и слов, смысл которых мне пока был непонятен, стало немного боязно.

– Смотри, предводитель просто наденет тебе на голову венец, дотронется своей стрелой до твоих плеч и лба, а после даст тебе новое воинское имя, – активно жестикулируя пояснил Ярик и отправился в палатку воителей за стрелой могучего Пустынного Орла. Сам же Орёл забрался на самый верх каменных ступенек, а мне велел спуститься на несколько ниже, из-за моего большого роста.

Когда Ярослав вручил огромную заостренную палку брату, посвящение началось.

– Женя, отныне и навсегда ты принадлежишь нашему индейскому племени Огня. Поэтому ты должна усердно учиться стрельбе, охоте и врачеванию, беспрекословно выполнять приказы старших соплеменников и верой и правдой служить нам, – гремел властный голос Вити, пока Ярик завязывал мне на затылке ленту с перьями. Подняв высоко в небо стрелу, предводитель племени медленно опустил ее конец сначала на одно мое плечо, на другое и наконец коснулся лба, после чего громко провозгласил:

– Как нашему лекарю, я дарую тебе имя Ивушка".

В тот момент меня переполняла гордость, ведь теперь я была не просто врачом, а лекарем целого могучего племени. Мое лицо светилось от счастья, а руки горели от нетерпения и желания поскорее доказать свою полезность. Теперь я была не Женей, которая хотела жить в большом доме и работать в лаборатории. Теперь я была Ивушкой – целительницей племени Огня, спасающей жизни индейцев.

Эта игра так сильно нам понравилась, что мы встречались каждый день во дворе и занимались своими племенными делами. Но вскоре пришла осень, и мы стали реже видеться, по большей части из-за того, что Вите и Ярославу нужно было ходить в школу, а после делать "сложные и очень скучные домашние задания". Пока их не было я все так же собирала листики для лечения и приводила в порядок нашу палатку – скрытый от чужих глаз островок земли под раскидистым боярышником, с веток которого свисал рваный пододеяльник с огромными пёстрыми розами. С каждым днём ветер завывал все сильнее и старательно сдувал наш лагерь, поэтому иногда я уходила на поиски крупных булыжников или побитых кирпичей, которые больше никому не были нужны. Так же наш предводитель Витя сказал мне сладить за порядком в палатке и, самое главное, охранять лагерь ценой жизни.

Исполнять этот приказ было легко, ведь к тому времени у меня уже появился свой лук, и взрослые дворовые мальчишки лишний раз боялись сюда соваться. Сам же лук был сделан из изогнутой в форме полумесяца палки, которую мы с папой нашли в листве, во время прогулки. Дома он проделал отверстия на ее концах и продел толстую леску, после чего с гордостью вручил мне и сказал, что я могу его украсить. Моему восторгу не было предела и, подпрыгивая, я тут же побежала за кисточкой и гуашью к соседке бабушке Тоне. По ее хмурому лицу и высоко сидящим на носу очкам было понятно, что наличие у девочки лука, а тем более навыков стрельбы, ее совсем не радовало, но в красках она мне все же не отказала.

Старательно вырисовывая полоски жёлтого, синего и красного цветов, я услышала недовольное бурчание бабушки в общем коридоре нашей коммуналки:

– Если ты не заметил, Влад, у тебя родилась дочка. Мало того, что дали имя пацанское, так ты её ещё и на всякие стрелялки подначиваешь. В наше время девушек учили шить, готовить, да хозяйство вести и, наверное, не просто так. Чему ты ее учишь-то?!

– В ваше время, Антонина Федоровна, все мужчины порядочными были, – явно с улыбкой произнес папа, шурша пачкой сигарет. – А сейчас, какую страницу ни открой, в газете сплошь одни грабежи и нападения. К тому же, даже самая женственная и красивая барышня должна уметь постоять за себя.

Из коридора потянул табачный дым и послышался усталый вздох ба в Тони. Тогда мне не особо было понятно, о чем говорил папа, но я знала, что он на моей стороне и это радовало не меньше, чем, теперь уже разноцветный, лук.

Я могла подолгу рассекать воздух, стреляя из лука и стараясь при этом ни в кого не попасть, или сидеть с карманным ножиком, который когда-то отдал мне папа и острить палки под стрелы. Я выходила рано утром во двор и ждала братьев до самого вечера, развлекая себя лазаньем по деревьям, раскопками и катанием на ржавых качелях, скрипящих так сильно, что закладывало уши. Иногда ребята приходили незадолго до заката и мы могли немного поиграть, но шли дни и Витя с Яриком совсем перестали появляться. Тогда я, наверное, впервые, почувствовала одиночество, хоть это и не было таким глубоким чувством, какое бывает в более взрослом возрасте.

Сейчас я понимаю, что мне не стоило превращаться в Хатико, для мальчишек, но это были на тот момент мои лучшие друзья и я хотела растянуть те приятные ощущения от наших встреч настолько, насколько можно. В свое оправдание скажу, что пару раз я пыталась подружиться ещё с кем-то, но это не длилось больше пары дней – все ходили либо в школу, либо в детский сад и играть во дворе многим не разрешали.

На самом деле, я тоже должна была быть в их числе, но, со слов мамы, она не могла позволить мне посещать заведение, которое ослабляет иммунитет ребенка и заставляет жить с мыслью, что все всё должны и всё всегда готово. Меня удивляло, что дети жалуются на свои садики, а их родители зачастую против их приключений на улице, тем более без контроля взрослых.

Ну как может быть плохим место, где есть вкусная еда, много игрушек и можно завести кучу друзей, с которыми ты видеться каждый день? Почему мамы не отпускают ребят гулять?

Мне вот напротив было запрещено не гулять, так как в то время моя мама училась на последнем курсе универа и, чтобы пятилетняя я не отвлекала ее, меня выводили на улицу или отправляли к бабе Тоне, когда у нее выпадал свободный от работы денёк, но это было не часто. Хоть и была пенсионеркой, она до последнего продолжала работать на кондитерской фабрике. "Надо же вас чем-то кормить", – с грустным вздохом говорила она, собирая очередную крышечку от коробки шоколадного ассорти. Бабушку редко отпускали среди недели с фабрики, поэтому она договаривалась и брала работу на дом. Сама Антонина Федоровна была глазуровщицей и занималась шоколадным покрытием у конфет, но помимо нее некоторые девушки из других цехов там подрабатывали, поэтому иногда, вместо муравления, ей разрешали остаться дома и клеить коробки для этих конфет. В силу возраста, бабе Тоне все же позволяли такие поблажки, да и на фабрике все равно никто не горел желанием этим заниматься. А вот маленькая я бралась с огромным энтузиазмом.

Коробочки были самых разных форм и размеров, и каждая с красивым рисунком, от чего было интересно их разглядывать в свете тусклой настольной лампы, слушая бубнеж толстого телевизора или истории бабушки "о том, что было в наше время". В такие моменты она спускала очки на самый кончик носа и можно было увидеть ее разноцветные глаза, с добротой и теплом смотрящие на меня. Это отвлекало от скучных и холодных дней на улице и от переживаний о редких встречах с лучшими друзьями.

Вообще, как мне тогда казалось, с бабушкой Антониной мы проводили довольно много времени вместе и каждый раз делали что-то невероятно интересное. Бывало, мы с ней лепили целую гору пельменей под советские песни, льющиеся из радиоприемника, и это могло занять почти весь день. Зато потом все наши соседи по коммуналке собирались вместе на общей кухне и ужинали. Кто-то навесу, сидя на маленькой деревянной табуреточке, кто-то ставил тарелку на подоконник, между рассадой, и задумчиво ел, глядя в окна, обклеенные газетой, а кто-то ухитрялся есть прямо с кастрюли, зависнув над плитой, детям же позволяли кушать за небольшим столом в углу комнаты. Да, соседей у нас было очень много – целых 6 хотя комнат в квартире всего 4, не считая кухни и ванны. Позже у Славика и Оли – молодой пары с четырехлетним Тимуром, живущей буквально за стенкой от нас и известной своей любовью заливать за воротник, стали появилась еще дочка и вскоре в нашей коммуналке теснилось уже 10 человек.

И с каждым баба Тоня носилась, как курица с яйцами и это-то при том, что она слыла довольно грубой и крайне недружелюбной женщиной. Но, видимо, ко мне и остальным детям она относилась более лояльно, хотя и могла за ухо дёрнуть за проказы. В целом Антонина Федоровна была той самой золотой серединой человеческих качеств: она была строгой, но справедливой, острой на язык, но прямолинейной, угрюмой, но достаточно вежливой. Обычно люди старались как можно реже пересекаться с Антониной из-за саркастичных колкостей в их сторону, но те, кто жил с ней достаточно долго, знали, что это лишь оболочка, за которой прячется милая бабулька с сияющими глазами и непреодолимой любовью к печенью.

Пожалуй, это не распространялось лишь на вышеупомянутых Олю и Славика – с ними бабушка Тоня всегда обращалась по-салдофонски. И по началу я действительно не понимала такого к ним отношения, ведь изредка играла с ними и это были довольно приятные люди.

– Баб Тонь, а за что ты Славу не любишь?, – спросила я, когда она в очередной раз, с криками "адзынь" и "брысь отсюдова", выгнала его с общей кухни, где мы вязали шарфы на зиму.

– Да за что его любить-то? Что он, что Ольга – два сапога пара. Пьют, как черти, а дети это все видят. Ни работы, ни образования, а как есть захочут, так "баба Тоня, дай". Не могу я таких любить, Мышка. Вот не лезут к тебе и Тимурке и спасибо, – зло, но с некоторой грустью ответила она, садясь обратно за пряжу.

Здесь, пожалуй, стоит упомянуть, что Антонина Федоровна не была мне или Тимуру родной бабушкой. После переезда в наш город (в бородатые восьмидесятые) ей дали комнату в этой коммуналке, с тех пор она тут и живёт. За 20 с лишним лет тут побывало много самых разных людей и ко всем она хорошо относилась и часто помогала, кому советом, а кому с детьми посидеть. Наверное, именно из-за этого она и была для всех нас как родная. Но, несмотря на всю ее любовь к соседям и внешнюю хрупкость, рука у нее все-таки была тяжёлая и под эту руку мог попасть каждый.

Со временем эта рука стала подниматься все чаще и чаще и всегда, чтобы огреть полотенцем тощую спину Вячеслава, а заодно и Оли. И нельзя сказать, что это было незаслуженно, так как пьянки у них, из нескольких в неделю, постепенно слились в один сплошной кутеж, длинной в дней этак пять, если не больше. Из-за этого приоритет в виде заботы о четырехлетнем сыне Тимуре становился все туманнее, пока и вовсе не исчез из их жизни. Конечно, подобное поведение «родителей» было недопустимо, но бороться с их зависимостью было бесполезно и оставалось лишь позаботиться о мальчишке, которому так не повезло в жизненной лотерее.

К сожалению или счастью, Тимура не сдали в детский дом, и он так и продолжил жить в нашей маленькой коммунальной квартире и этого низкого для своего возраста черноволосого мальчишку любили все, и каждый старался помочь ему по мере возможностей, но, из-за работы многие не могли дать ему самое важное – свое время, поэтому его воспитанием занимались в основном я и бабушка. Через несколько недель, в течение которых Тимур успел переехать в комнату Антонины Федоровны, а я ежедневно развлекала его сказками вслух и ладушками, стало понятно, что родители не горят желанием забирать его обратно (если вообще о нем помнят) и бабушка решила взять отпуск.

С тех пор начались наши упорные попытки обучить Тимурку или, как звала его бабушка, Цыплёнка, хоть чему-то. Несмотря на возраст, приближающийся к 5 годам, он с трудом мог самостоятельно есть, из-за чего тарелка с кашей частенько оказывалась перевернутой, а словарный запас не превышал и двадцати слов, и то, мало кому понятных. Позже мы привыкли к дефектам речи Тимура и даже пытались это исправить, но шли месяцы и ничего не менялось. Помимо естественного для всех детей неумения выговаривать буквы «л» и «р», мальчик отличался шепелявостью и, в целом, странным произношением слов. Так он говорил «чичац», если хотел послушать сказку или «ешть», когда был голоден и, дальше односложных просьб и ответов, его навыки составления слов в предложения не заходили. Поначалу это казалось просто последствиями того, что родители им не занимались, но после осмотра врача стало понятно, что с этим уже ничего не сделаешь.

В тот день бабушка, держа за руку громко шлепающего по лужам Тимурчика, вернулась еще более мрачной, чем была, когда собиралась с ним в поликлинику. Она неспешно, даже немного растерянно, переодела мальчика, посадила за стол на кухне и, все так же молча, стала накладывать всем обед. Для резкой и громкой Антонины Федоровны такая смена эмоций была слишком несвойственна и от этого было страшно. Собравшись с духом и подождав, когда она отвернется, я все же спросила, что случилось. «Умственно отсталый он у нас», – через минуту глухо произнесла бабушка. Как оказалось, что Оля, что ее муж, еще задолго до рождения сына баловались алкоголем, хоть и не в таких количествах и, как следствие, Тимур родился далеко не здоровым ребенком.

Конечно, иногда даже у меня закрадывались мысли о возможной болезни Тимурки, уже успевшего стать мне младшим братом. Но думать, что это просто задержки из-за нехватки воспитания, боясь увидеть правду и иметь четкий ответ с неутешительным прогнозом совсем разные вещи. «Особенности» и «сложности» Тимура резко преобразились в четкое слово «болезнь» и, дополнительным ушатом ледяной воды на голову стало осознание, что этот диагноз всегда будет жить в его карте. Тяжелее этого было принять только огромную жестокость и несправедливость этой жизни, где почему-то люди, разгоряченные легкодоступным алкоголем, веселятся и мало о чем заботятся, а их маленький ребенок размазывает варенье по скатерти, бубня что-то невнятное и пытаясь поесть.

Но довольно быстро забота о Тимурке вытеснила нас из тяжелого и молчаливого состояния. Было грустно и обидно, но эти эмоции заставляли нас стараться еще больше и не позволяли даже думать о том, чтобы опустить руки. Так что вскоре мальчонка выучил еще с десяток новых слов, мало по малу смог сам держать в руках ложку и даже научился одеваться, хоть пуговицы и шнурки до сих пор ему не давались.