Отделение патологии

Пролог

В каждом городе страны есть больница, роддом, морг и кладбище. В каждой большой больнице крупного города есть отделение патологии беременности. Это отделение обычно при роддоме. Наша история будет происходить как раз в таком месте.

В отделении девять палат. Четыре палаты в середине предназначены для женщин на поздних сроках, чья беременность видна невооружённым глазом, а их дети уже готовы появиться на свет.

Три палаты в конце коридора борются за жизнь эмбрионов и тех малышей, которым в этот мир слишком рано. Чаще всего сюда попадают женщины, чья беременность ещё не заметна и до конца не осознана ими самими. Услышать на УЗИ биение маленького сердечка для них – надежда на новую жизнь. Этот момент ждут сильнее, чем заветные две полоски, потому что в этом отделении две полоски не всегда предвещают начало жизни, иногда они предвещают её конец.

Сюда попадают всегда одинаково. В любое время суток, в любой день недели в дверь отделения заходит фельдшер скорой или испуганный муж, а следом идёт женщина. Всегда медленно, осторожно ступая, почти крадучись. Она садится на краешек кушетки, свернувшись в комочек, и отвечает на вопросы. Прилежно, подробно, как на экзамене. По лицу её чуть заметно текут тонкие мокрые струйки. Или ещё не текут, но обязательно будут. По-другому здесь не бывает.

После медсестра провожает женщину в палату. В палате в этот момент всё стихает, даже если секунду назад шла оживлённая беседа. Медсестра оставляет сумку и уходит, а женщина заправляет кровать и ложиться. Спиной к целому миру. Спиной к своим страхам. Плечи её начинают бесшумно подёргиваться, а подушка становится мокрой и солёной. Вскоре она засыпает в полной тишине, так, будто вокруг никого нет.

О том, кого кладут в первые две палаты, врачи не говорят. Впрочем, у них и не спрашивают, потому что все всё понимают. Здесь всегда тихо. Сюда молча приходят в строго назначенную дату и время, и также молча уходят, не задерживаясь дольше двух дней. Здесь берёт начало смерть, которой не дали шанса стать жизнью.

Глава 1. Экстренная

Так уж повелось в нашей стране, что с приближением Нового года в людях оживает ген украшательства, и даже самые серые и убогие госучреждения начинают шуршать мишурой, пахнуть мандаринами и светиться приклеенными на скотч китайскими гирляндами.

В отделении патологии о приближении праздника напоминала крохотная искусственная ёлочка, скромно стоявшая в углу письменного стола на посту медсестры и мишура, которой кто-то наспех обклеил абажур настольной лампы.

Аня сидела на скамейке в углу тёмного коридора, сжимая колени и опустив голову. Растрёпанные волосы, наспех собранные в высокий пучок и завязанные как попало, то и дело лезли в глаза, раздражая и щекоча, но она этого будто не замечала. На ней были чужие зимние ботинки на пару размеров больше. Тяжёлые, массивные, зато удобные. И пуховик, тоже огромный. Аня надела его, но не стала застёгивать, а запахнула на груди, как халат. Всё тело пробирал озноб, и она куталась в пуховик, как в одеяло, стараясь унять дрожь.

Аня ждала, еле слышно всхлипывая носом. Глаза периодически заволакивало пеленой, и она вытирала их чужим рукавом, который пах женскими духами и сигаретным дымом. В дрожащей ладони сжимала телефон и машинально кусала палец до тех пор, пока на нём не показалась алая капелька.

На противоположной стене громко тикали старые часы. В тишине этот звук казался настолько звонким, что каждый удар секундной стрелки отдавался в висках пульсирующей болью. До субботы осталось меньше часа, а за ней будет воскресенье – это значит, что ближайшие два дня пройдут в состоянии неопределённости.

«Неопределённость» – Аня мысленно повторила это слово, и сердце судорожно заколотилось где-то в горле, не давая сделать глубокий вдох. Всего несколько дней назад всё было иначе. Тогда было конкретно, – Она смотрела на экран монитора УЗИ и буквально светилась от счастья. Она примеряла на себя новый статус и наслаждалась тем, что, наконец, получилось. У неё были только положительные результаты анализов и горошинка на экране, а мысленно она уже держала на руках младенца и гуляла с коляской в парке. И вот опять неопределённость. Это прокля́тое слово преследует её, будто маньяк, выслеживающий жертву.

Мельком глянув в телефон, Аня набрала номер. «Возьми трубку» – сквозь зубы шептала она и слушала длинные гудки, а после женский голос сообщил: «абонент не может ответить на ваш звонок». Она отключила вызов и набрала снова. Вновь без ответа.

Аня злилась на абонента, который не догадывался о том, что с ней сейчас происходит, который где-то там, спасает кого-то другого. Потому что ей нужно было на кого-то злиться, потому что смирение – это не решение проблем. Так поступают слабые, а Аня не слабая, она прошла долгий путь. Долгий и мучительный, чтобы сидеть сейчас здесь. Не заниматься приятными хлопотами, которыми занимаются обычные женщины в канун Нового года. Женщины, которым неведомы трудности зачатия, те, кто не знают, как это, когда в твоей карте стоит диагноз «бесплодие». А сидеть здесь, на лавочке в коридоре отделения патологии беременных, потому что для Ани беременность – это самая важная борьба в жизни. Это борьба со своим телом, борьба с природой и обществом.

Аня злилась, а сердце сильнее стучало в горле, пока голова не закружилась, и картинка перед глазами не поплыла. Она расставила ноги пошире, откинулась назад и обеими руками вцепилась в скамейку. Очень хотелось закричать, но не получалось даже вздохнуть. Костяшки пальцев побелели, а телефон с грохотом свалился на пол. Кровь подкатила к лицу. Только без паники. Аня закрыла глаза и досчитала до пяти. Через секунду сердце вернулось на место, и она сделала вдох. Тело задрожало и обмякло. Стало чуть легче. Опять. Надолго ли?

Всё это иллюзия. Иллюзия спокойствия, иллюзия счастья, иллюзия безразличия. Если кто-то скажет, что притворятся легко, Аня рассмеётся этому человеку в лицо, потому что ей известно, как тяжело смотреть на счастливых беременных подруг и не тянуться руками к животику, а после – на их малышей, пахнущих молоком и счастьем. Как тяжело хотеть прикоснуться к крохотным сморщенным ручкам и тонким пальчикам, вдохнуть этот сладкий младенческий запах и прижать к сердцу кряхтящий комочек. Как тяжело хотеть, но не держать, не вдыхать и не чувствовать. Как тяжело сохранять маску равнодушия, когда так хочется кричать: «я тоже так хочу, я тоже хочу быть матерью».

 Аня терпит, потому что она сильная, потому что, когда ты говоришь, что хочешь и не можешь иметь детей – это вызывает у людей жалость, а Ане меньше всего хочется вызывать у кого-то жалость, чтобы за её спиной шептались и лезли с советами, которых она, Аня, не просила. И она врала и терпела, проглатывая слёзы, как жидкий металл каждый раз, когда кто-то из знакомых сообщал о пополнении.

Даже вчера Аня терпела, чтобы не закричать на весь мир, что у них, наконец, получилось, чтобы не спугнуть, не разрушить хрупкое долгожданное счастье. А сейчас Аня злится, потому что он не берёт трубку. Да, он не всесильный, и в этой ситуации не помощник, но он мог бы просто быть рядом. Мог бы дать свою руку, чтобы Аня сжала её до боли, когда очень захочется закричать, мог бы забрать часть этой боли себе, потому что Ане не вынести её одной. Мог бы обнять за плечи и прижать к груди, когда у неё начнут подкашиваться ноги, когда начнёт перехватывать дыхание и не останется сил. Он мог бы прожить эти минуты вместе с ней, чтобы ей не пришлось проживать их в одиночку.

Маленькая женщина в белом халате вышла из дальней комнатки и бесшумно проплыла по тёмному коридору в Анину сторону. Это Асима Мансуровна. Она села рядом, взяла Аню за руку. Её рука оказалась очень холодной. Аня поёжилась, будто это не врач, а смерть прикоснулась к ней, чтобы сообщить, что неопределённости нет, есть только реальность, которую Аня отрицает.

– Сейчас выйдешь на улицу, пройдёшь в соседнее здание. Дверь с торца, без вывески – это дежурный вход, – говорила Асима Мансуровна, не переставая сжимать Анину руку. Не сильно, но достаточно, чтобы усмирить внутреннюю буру, и заглушить истерику, которую непременно нужно было заглушить. – Оттуда по коридору до конца. Вторая дверь справа. – Она опять сделала паузу, чтобы Аня смогла запомнить, а ещё чтобы дольше держать её руку, потому что это помогает успокоиться.

Говорить женщине, которая вот-вот может потерять ребёнка, о том, что нужно успокоиться бесполезно. Беременные как дети, они ничего не слышат. Нужно показать примером. Своим примером. Только так они понимают. Не вербально. Асима Мансуровна знает, не раз уже срабатывало. Работать в роддоме нужно хладнокровно, слишком многое здесь на кону.

– Это хирургическое отделение, – продолжила Асима Мансуровна, – там принимают экстренных. Я позвонила, тебя ждать будут. – Она опять выдержала длинную паузу и тихо добавила: – Это единственный вариант, где нам ночью в выходной УЗИ могут сделать.

– Ясно.

– А ты понимаешь, для чего нам УЗИ нужно?

Аня кивнула. Конечно, Аня понимает, она неглупая. Она понимает даже больше. Сейчас стоит вопрос не в том, сохранится беременность или нет. Вопрос в другом: останутся ли силы продолжать попытки или так всё и закончится.

– Нам нужно знать, есть ли за что бороться, – на всякий случай сказала Асима Мансуровна.

– Я понимаю, – тихо проговорила Аня, глубоко вздохнула и вытерла рукавом солёные ручейки.

– Жди здесь, я медсестру с тобой отправлю, – сказала Асима Мансуровна и ушла.

Асима Мансуровна татарка, но из-за бледности, сильной худобы, маленького роста и лёгкой улыбки, похожа на девочку из рекламы корейской косметики. За это в отделении её прозвали корейкой. Правильным будет «кореянка», но в отделении прижилась «корейка».

О том, что за глаза Асиму Мансуровну называют корейкой, она не догадывается, потому что медперсонал её немного побаивается. Впрочем, не без основания. Когда Корейка подзывает к себе сестёр, никогда не понять, собирается она их ругать или хвалить, а неопределённость пугает кого угодно.

«Тихий омут, полный чертей» – такую устную характеристику дал Асиме Мансуровне главврач с прежнего места работы, но это только на словах, на бумаге же она была ценным сотрудником и специалистом высшей категории.

Когда Асима Мансуровна сообщила, что хочет уволиться, потому что переезжает в большой город, главврач выдохнул с облегчением. Единственная больница в городке на сто тысяч жителей потеряла ценного сотрудника. В таких местах кадрами разбрасываться не принято, только если эти кадры не угрожают тёплому, насиженному креслу главврача. Корейке было всё равно, она хотела помогать людям, а не считать деньги.

Ещё она хотела сбежать от осуждающих взглядов, разговоров за её спиной и фальшивых улыбок, потому что в маленьком городке, как бы ты ни пыталась что-то скрыть об этом непременно будет знать каждая дворняга. Сбежать туда, где её никто не знает, где людям всё равно, где она может быть просто хорошим врачом, а не плохой бывшей женой и не ужасной матерью.

В отделении патологии Корейка чуть меньше года, но коллеги знают о ней не больше того, что указано в личном деле. Подруг в больнице так и не завела, держится холодно и отстранённо. Впрочем, это не мешает ей быть отличным врачом, ведь с пациентками проще – они не пытаются с ней дружить.

Ежедневно Асима Мансуровна имеет дело с беременными, рожающими и только что родившими женщинами – контингент не всегда адекватный, подверженный истерикам, страхам, эйфории и боли практически одновременно. И на фоне этих эмоциональных качелей безэмоциональность врача играет скорее на руку. Корейку непросто вывести из себя, смутить или застать врасплох. Одним и тем же тоном она может сообщить мужчине о том, что он стал отцом и вдовцом, и в обоих случаях тон этот будет уместен.

Лицо полыхало огнём. Аня закрыла его руками и слегка надавила пальцами на опухшие глаза, мысленно считая до пяти.

– Пойдём, – шёпотом сказал кто-то и слегка потянул её за рукав.

Аня вздрогнула. Перед ней стояла Наташа в куртке и сапогах поверх сестринской формы.

Наташа помогла Ане подняться и пошла вперёд, уверенно спускаясь в темноту. Аня смотрела ей в затылок и шла следом. Плечом она скользила вдоль стены, мысленно считая ступени.

Лязгнул массивный железный засов. Дверь заскрипела и подалась вперёд. В помещение проник свет от уличного фонаря, а в лицо дунул колючий декабрьский ветер.

– Осторожно, ступени скользкие, – предупредила Наташа.

Аня натянула на голову капюшон и шагнула в бушующую непогоду.

Женщины спустились с занесённого снегом крылечка, завернули за угол. Внезапный порыв ветра чуть не сбил Аню с ног, она поскользнулась, в ужасе раскинув руки в разные стороны. Куртка распахнулась, и стая ледяных снежинок тут же устремились под свободную футболку, обжигая грудь и живот, а по спине пробежал холодок. Словно костлявая положила ладонь на спину и слегка подтолкнула. Просто так, ради смеха, будто ей наскучило ломать деревья, и она принялась за людей.

– Что с тобой? Тебе нехорошо? – затараторила медсестра, крепко схватив Аню под руки.

Аня не ответила, запахнула куртку и пошла вперёд. Дошла до занесённого снегом небольшого крылечка, остановилась.

– Сюда-сюда, – спешно обойдя по сугробу, Наташа подошла к двери и с усилием потянула на себя ручку.

 Дверь отворилась, сдвинув в сторону свежевыпавший сугроб.

За дверью небольшой тамбур, а дальше длинный, узкий коридор. Две убогие лампочки Ильича мерцали тусклым светом. Серый бетонный пол с белыми частыми вкраплениями, а-ля советское терраццо. Стены, выкрашенные до середины бледно-голубой глянцевой краской. Краска местами потрескалась и отвалилась, оставив после себя белые пятна штукатурки. Несколько невзрачных дверей и пожарный щит замаскированы в цвет стен. В нос бил резкий запах хлорки и медикаментов. И веяло обречённостью, как бывает в местах, доступных не всем.

Аня была благодарна этой трагической подвальной безнадёжности. От неё несло правдой, а не ложными надеждами.

– Вы из гинекологии? – спросил невысокий, коренастый мужчина лет сорока. Сделал он это скорее для галочки, потому что кроме него, Ани и медсестры в коридоре никого не было.

 Аня кивнула.

– Пойдёмте со мной.

Они зашли в маленький кабинет.

– Пелёнка есть?

 Аня отрицательно покачала головой и уставилась в пол. Он открыл ящик стола и достал одноразовую.

– Вот, постелите и ложитесь.

– Раздеваться? У меня просто сильно… – недоговорив, она замолчала и почувствовала, что краснеет.

– Нет, не нужно. Только футболку поднимите и штаны чуть вниз опустите, я так посмотрю, – проговорил врач, не отрывая взгляда от монитора.

Аня легла на кушетку. Капли холодного геля брызнули на тёплую кожу. Она вздрогнула. Датчик УЗИ плавно заскользил по животу. Аня повернула голову и уставилась в монитор. Доктор сосредоточенно вглядывался в картинку на экране, медленно перемещая датчик из стороны в сторону. Аня задержала дыхание, с надеждой разглядывая серую рябь.

На экране появилась чёрная горошинка.

– Вот он, на месте, – сказал врач, тыкая пальцем в экран.

Аня выдохнула.

Буквально вчера она также лежала на кушетке и смотрела на серый экран, в центре которого находилась чёрная горошина. Тогда вокруг была красивая мебель, современное оборудование и свежий ремонт, а Аню переполняли радость, восторг и эйфория. В голове был пьянящий дурман. Она улыбалась до боли в щеках и готова была обнять целый мир. Сейчас была ночь, подвал и облегчение. Прошёл день, а как всё изменилось.

– Значит, всё в порядке? – с надеждой спросила она, вытирая живот пелёнкой.

– Пока рано утверждать, матка сильно сокращается. Вам сейчас тревожно, и вас можно понять, – говорил врач мягким гипнотическим голосом психотерапевта. Аня ни разу не была у психотерапевта, но была уверена, что именно таким голосом говорят все мозгоправы.

– Вашему малышу сейчас нужно, чтобы вы справились со своими эмоциями, – продолжал врач шаблонно-заученную фразу.

 Аня посмотрела в уставшие равнодушные глаза под зелёной шапочкой, потом проскользнула взглядом ниже. Доктор продолжал монотонно говорить. Она заглядывала в его рот и представляла, как движения губ вырисовывают каждую букву, связывают невидимыми узелками в слова и выплёвывают на чистый, пахнущий хлоркой пол. Слова вскакивали и разбегались в стороны, а доктор всё говорил и говорил. Аня старалась уловить каждое слово, в итоге не запомнила ничего. Так бывает, когда у тебя сильный стресс или тебе не говорят ничего конкретного.

– … там и будет понятно наверняка, – закончил доктор.

Аня кивнула и вышла из кабинета.

Наташа ходила взад вперёд по коридору и переписывалась в телефоне с одногруппником. Он прислал фотку с дежурства в травме. На ней половина окровавленной руки. Вторая половина с перерезанной болгаркой костью безжизненно болталась, как кровавый мешочек. Следом другая фотка с той же рукой. Синей, опухшей, собранной и зашитой большими грубыми стежками. И приписка: «Правда красиво получилось?». Забавный парень, этот одногруппник, и явно подкатывает. Жаль, не в её вкусе, но переписываться с ним Наташе нравится. Особенно фотки с травмы.

Ей девятнадцать и неведомы все трагедии отделения патологии. К детям Наташа относится как к расплате. «Вы моя расплата за любовь» – всегда говорил папа, в одиночку воспитавший их с братом. У него могла быть беззаботная жизнь, успешная спортивная карьера, но все перечеркнули две полоски. Он не сдался – спортсмены не сдаются. С малых лет Наташа ощущала груз на его плечах, видела, как жизнь гнёт его к земле, а он отчаянно сопротивляется, стараясь дать своим детям лучшее. Поэтому Наташа не понимает, как можно добровольно желать загубить своё будущее.

Наташа жалеет этих женщин, потому что они не знают, а она знает, что дети – это не свобода, трудности и нищета. Но у Наташи есть эмпатия, она умеет сострадать людям. Это у неё от мамы. Маму она не помнит, но раз папа так сказал, значит, так и есть. Наташа может выслушать, помочь, поддержать. Поддержать может буквально, она КМС по боксу. А ещё она студентка медицинского. Хочет стать травматологом, а в гинекологию попала случайно, но она не жалеет. Быть медсестрой в травме – это мыть бомжей, выносить утки и менять гнойные повязки. В гинекологии чище, а скандалы и истерики – они есть в любом отделении.

Телефон ещё раз пиликнул. Наташа посмотрела на экран. Пришло видео, где бомжа вырвало на медбрата. Она громко хихикнула, но встретившись с Аниным взглядом, тут же сделала серьёзно-виноватое лицо и поспешила спрятать телефон в карман.

Обратно шлось легче.

В отделении Наташа получила указания от Корейки и поспешила в процедурку. Послышалось журчание воды, стук металлических шкафчиков, звон склянок.

Когда вошла Аня, возле кушетки уже стояла приготовленная капельница и Наташа, державшая в руке готовый шприц с лекарством.

– Сначала укол поставим, – сказала она и выпустила струйку через иголку, стравливая воздух.

Аня оперлась о кушетку и получила укол в мышцу, потом медленно легла и вытянула вперёд руку. Наташа придвинула систему, протёрла сгиб её локтя спиртовой салфеткой и ввела в вену иглу. Капельница заработала.

– Ляг набок, только не засыпай, может тошнить из-за препарата, – Асима Мансуровна присела на краешек кушетки и взяла Аню за руку. – Доза большая, нужно кровь остановить. – Она сделала паузу. – Когда капельница закончится, иди в палату, а утром я зайду. – Она говорила медленно, глядя в глаза. – Сейчас мы больше ничем тебе помочь не можем, срок очень маленький.

Аня кивнула.

Асима Мансуровна встала и бесшумно вышла из кабинета, оставив дверь открытой. Наташа села на дальнюю свободную кушетку и погрузилась в телефон. Всё стихло.

Аня нехотя вдыхала запах антисептиков, слушала, как на стене в коридоре монотонно тикают часы, а в процедурке нервно моргает неисправная люминесцентная лампа, будто мотылёк бьётся крыльями о плафон уличного фонаря. Смотрела, как из прозрачной бутылочки медленно, капля за каплей вытекает жидкость, опускается по трубке и расходится по венам.

Аня вспомнила, как совсем недавно трижды в день ставила сама себе уколы в живот. Иногда по несколько препаратов сразу. Уже к четвёртому дню её живот был похож на одну огромную гематому, а впереди была ещё неделя.

– Ты уверена, что это всё так необходимо? – с недоумением спрашивал Костик. Он отворачивал взгляд и жмурился каждый раз, когда Анины руки иглой протыкали Анино тело. Она морщилась, но тянулась за следующим препаратом.

– Уверена. – твёрдо отвечала Аня, делала вдох и точным быстрым движением втыкала в себя иглу. Сейчас ей казалось, что с тех пор прошла целая вечность.

Руку с капельницей нужно было держать неподвижно, вскоре она начала неметь. Аня ощутила лёгкое покалывание в кончиках пальцев. Они были ледяными и слегка синими. Аня старалась унять дрожь в теле и заворочалась на кушетке.

Наташа отвлеклась от телефона и окинула её взглядом. Задержалась на руке.

– Синеет. – Она подошла ближе. – Тебе плохо?

– Холодно.

– А почему молчишь? Я сейчас. – Она выбежала из кабинета. Вскоре вернулась с шерстяным одеялом и закутала Аню как ребёночка.

Стало тепло, дрожь прошла, а пальцы порозовели.

Спустя полчаса Наташа помогла Ане встать. Руки и ноги затекли, поэтому слушались плохо. Пытаясь побороть тошноту и головокружение, Аня медленно прошла в палату.

Девочки уже спали. Тусклый свет пробивался меж занавесок, подсвечивая шкурки мандаринов на тумбочке, пересекая кровать и растворяясь в дальнем углу палаты. За окном в пучке света одинокого фонаря медленно крупными хлопьями падали снежинки, покрывая белой искрящейся пеленой деревья и дорожки в сквере напротив. Ветер стих.

Аня закрыла шторы, села на край кровати и набрала номер Костика. Он не ответил. Она написала СМС, легла, обняла колени руками. Лежала и смотрела в экран телефона, ожидая, что он прочитает, но он не прочитал.

Тогда Аня написала Нютке. Тут же у сообщения поменялся статус – «прочитано», а следом «Нютка печатает…» Не дожидаясь ответа, Аня выключила звук и положила телефон на тумбу, потом натянула на голову одеяло, уткнулась лицом в подушку и, тихонько всхлипывая, уснула.