Неопаляющий огонь

Если Альдеберт всегда с нетерпением ждал начала занятий, выполнял каждое задание и на отлично знал все уроки, то я испытывал невыразимое отвращение ко всему, что было связано со школой. Неудивительно, что я оставался круглым двоечником. Да и на какую иную оценку можно было рассчитывать, сдавая на проверку свои домашние работы, заляпанные чернилами, покрытые жирными пятнами и водяными разводами. Я не мог запомнить простейшие двустишия, был не в состоянии выучить законы и правила, которые знали все мои сверстники.

Школьный учитель, Сидуан Кюх, не любил ни меня, ни моего брата. И он удивлялся, как мне удавалось выдерживать его взгляд, которым он словно пожирал учеников. Впрочем, причина его неприязни к нам, возможно, объяснялась просто: в молодости эта лысая хитрая обезьяна была безумно влюблена в нашу мать. Считая себя полиглотом, он придумал такую издевку: вызывал меня к доске, и после первых же моих ошибок – ждать которых не приходилось долго, поверьте! – начинал обзывать меня разными обидными словами на английском, немецком, испанском и французском. Он, несомненно, пускал бы в ход и кулаки, но я однажды пригрозил, что пырну его циркулем, если он посмеет прикоснуться ко мне.

Впрочем, Кюху не было нужды самому избивать меня. В его любимчиках ходил Гласс, мальчик тупой и ограниченный, но первый силач в классе. Его успехи мало отличались от моих, однако Кюх почти не делал ему замечаний, не оставлял после уроков, а иногда даже хвалил. Если случайно мне удавалось правильно решить задачку, Гласс тут же поднимал меня на смех, а на переменах нещадно колотил меня. Я пытался сопротивляться, но справиться с такой горой мускулов было выше моих сил.

Однако я нашел способ вырываться из того ада, в который превратились для меня школьные занятия – начал их прогуливать. Надо сказать, эти прогулы не приносили мне удовольствия, поскольку я проводил их в полном одиночестве, прячась где-нибудь в густых зарослях старого ботанического сада или в полуразрушенном сарае, где с помощью крошек и кусочков печенья пытался приручать мышей.

Но Кюх не дремал. За кружку пива он нанял некоего Кнопса, негодяя и пьяницу, следить за мной. Кнопс быстро пронюхал про мои убежища; обнаружив меня, он хватал меня за воротник и тащил в школу, осыпая по дороге руганью и награждая пинками.

Думается, любой другой ребенок на моем месте сошел бы с ума от безысходности. Я же, как ни странно, никогда не испытывал к своим мучителям ни ненависти, ни даже чувства обиды. Я с рабской покорностью подчинялся судьбе, ощущая в своем сердце лишь нечто похожее на жалость к своим мучителям, словно заранее угадывая, какая судьба уготована им…