Тайны и легенды древнего края

Начало

Родился я в Средней Азии, в Ташкенте, в семье потомственного переселенца. Еще мой прадед пришел в Азию вместе с генералом Скобелевым , пришел как землепашец.

В 1985 в далекой Москве умер очередной Большой Раис, уже третий за неполные три года. Совсем больной был. Похоронили его по государственному обычаю – с пушками, с музыкой, с торжественными клятвами.

Вскоре после похорон там же, в Москве, в Большом Кремлевском сарае, состоялся курултай главных коммунистов, на котором они избрали нового Большого Раиса. На этот раз, похоже, решили не повторять прежних ошибок. Стариков беспокоить не стали, выдвинули молодого наследника: скромного, энергичного, приятного на вид, а главное – умеющего складно говорить без бумажки!

И в стране стали назревать события, перед которыми блекли все фантастические сюжеты.

В конце лета 1989 года я с семьей переехал в Ленинград. Следом прибыл и контейнер с домашними вещами, среди которых находились несколько картонных коробок с моим архивом

Здесь был другой мир, другая шкала ценностей. Азиатская экзотика никого не интересовала – ни в литературном, ни в житейском смысле. Город смотрел на мир только через то окно, которое прорубил когда-то на этих берегах император Петр. Город хотел, чтобы и весь остальной мир считал его натуральной Европой. Ну, по крайней мере, самым европейским городом необъятной страны под названием Россия.

Что ж, мне оставалось только с грустью констатировать, что мой человеческий и литературный опыт в значительной своей массе был здесь неприемлем, поскольку проистекал из жизни в Азии.

Эту Азию надо было быстрее сбрасывать с себя, соскребать и даже отдирать с кожей, быстрее приобщаться к новым стандартам жизни. В свете этого практически весь мой архив оказывался бесполезным. Одно время я размышлял, не выбросить ли мне его в мусорный контейнер? Однако в чулане нашлось место для этих коробок. Туда же я сложил книги по среднеазиатской тематике в полной уверенности, что они мне уже никогда не понадобятся для работы.

С каждым годом в Ташкенте оставалось всё меньше моих знакомых европейского происхождения, с которыми я вместе работал, дружил, пил водку… Одни оказались в Москве, другие в Германии, третьи в Израиле, четвертые в Америке, а кто-то и в Австралии…

В какой-то момент моя связь с Ташкентом прекратилась совсем. Азиатский период моей жизни отошел далеко в прошлое. Мне казалось, что я всё-таки сумел вытравить из подсознания Азию. Я даже гордился этим.

А затем случилось нежданное.

Без малейшей инициативы с моей стороны мне вдруг начали являться законченные сюжеты из моей азиатской жизни, но очень странные по форме и содержанию. Рациональная часть складывалась из тех реальных событий, которые когда-то происходили либо со мной, либо с моими хорошими знакомыми, либо с третьими людьми, о которых мне рассказывали надежные, вызывавшие доверие собеседники.

Самое удивительное заключалось в том, что практически я уже забыл про эти факты. И уж точно никогда не воспринимал их в виде последовательных сюжетов. Так, – какой-то калейдоскоп отрывочных событий, случайных совпадений… И вот вдруг оказалось, что они сами выстраиваются в моем сознании в четкую схему, имеющую некий подтекст.

Этот подтекст являлся по сути иррациональной, то есть, мнимой частью каждого сюжета, о чем никогда раньше я вообще не задумывался. Даже не подозревал о том, что за этими событиями стоит еще что-то другое. Но сейчас я чувствовал, что две эти части гармонично дополняют друг друга и невозможны одна без другой.

Сюжеты выстраивались передо мной с такой ясностью и полнотой, что мне оставалось просто записывать их. Они, что называется, неслись самотеком, будто поток, вырвавшийся из некой запруды.

Глупо было противиться этому напору – с такой энергией слова просились на бумагу. Я записывал их и удивлялся – неужели это происходило когда-то со мной, неужели я был свидетелем всех этих странных и загадочных событий, даже не подозревая о том, что за вереницей разрозненных совпадений скрываются пласты неких явлений?! Как такое вообще могло произойти?!

Не имея еще никаких конкретных планов, я просто записал эти истории, а затем расположил их в той последовательности, в которой они мне явились. Какое-то время уточнял сомнительные места по своим старым записям и по справочникам.

Долгое время я хранил эти наброски в ящике письменного стола, даже в мыслях не держа оформить их в виде книги. Ну, кого в наше время могут заинтересовать какие-то “диковины” Средней Азии?!

Однако вскоре произошли события, заставившие меня взглянуть новыми глазами на тексты, будто продиктованные или подсказанные мне из того ирреального мира, где легко извлекается корень квадратный из минус единицы. Я понял, что в действительности эти “диковины” касаются не только Средней Азии. Они имели более глобальный масштаб. Во всяком случае, некоторые из них.

И еще: многие истории, на первый взгляд, совершенно разноплановые, в действительности оказались тесно связанными друг с другом

В один из долгих зимних вечеров я выложил эти наброски перед собой и принялся выискивать в них обещанный ответ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЛУННЫЙ ПЕЙЗАЖ НА ЗЕМЛЕ

В этом разделе собраны истории, происходившие на территории Каракалпакии – одного из наименее заселенных и наиболее глубинных регионов бывшей единой страны. Средняя плотность населения не превышала здесь одного человека на квадратный километр. Но это в среднем. Фактически же почти всё население было сосредоточено вдоль берегов Амударьи и прилегающих каналов. За пределами этих оазисов лежал пустынный и пыльный, малоизученный край… Здесь в общей сложности я провел около года, забираясь порой в силу служебных обязанностей в самые глухие, неприспособленные для жизни уголки, где, казалось, само время застыло еще несколько веков назад. Однако же именно в этом пыльном краю я невольно прикоснулся к некоторым вещам, которые, быть может, относятся к тому же миру, что и иррациональные числа.

ГОРОД МЕРТВЫХ

Через некоторое время после получения диплома инженера-электрика я оказался на должности мастера в Ташкентской механизированной колонне номер 71. Эта организация, являвшаяся подразделением треста “Средазэлектросетьстрой”, строила высоковольтные линии и подстанции в благодатном ташкентском регионе. Из всех среднеазиатских мехколонн 71-я считалась самой благополучной. Однако в силу каких-то необъяснимых причин к этому столичному учреждению был прикреплен удаленный каракалпакский участок, расположенный в городе Тахиа-Таше, за тысячу километров от Ташкента. По традиции туда посылали либо проштрафившихся прорабов, либо начинающих мастеров. Но всё равно прикомандированные ИТР всеми правдами и неправдами удирали оттуда при первой же подвернувшейся возможности. Мое заявление о приеме на работу давало возможность руководству мехколонны хотя бы на время заткнуть вечно зиявшую кадровую дыру.

И всё же моя покладистость немало озадачила начальника мехколонны – видавшего виды проницательного еврея Хейфеца. Возможно, он принял мое согласие (без малейшей попытки сопротивления!) за проявление романтизма, еще бытовавшего в ту историческую эпоху.

Полагаю, Хейфец не стал бы так удивляться, знай он о тех двух козырях, которые я держал в своем рукаве.

В Тахиа-Таше жила мать моей жены со своим вторым мужем – главным механиком крупного управления механизации. Вдвоем они занимали 3-комнатную квартиру (плюс огромная лоджия, на которой мы позднее жарили шашлыки) в лучшей части города и давно уже зазывали нас в гости. Таким образом, бытовые тяготы нам не грозили.

Но главный мой секрет, побудивший согласиться на “ссыльную” командировку, заключался в другом. За месяц до этого я получил повестку в военкомат, где мне сообщили, что нынешним летом на основании закона о всеобщей воинской обязанности я буду призван на службу в качестве офицера-двухгодичника. В тот период обстоятельства складывались так, что я сам желал именно такого поворота в своей начинающейся трудовой биографии. Я только предупредил военкома, что летом, скорее всего, буду находиться на объекте, далеко от Ташкента. На что военком бодро ответил, что волноваться не нужно. Как только придет приказ, они свяжутся с руководством мехколонны и под личную ответственность начальника обяжут отозвать меня в кратчайшие сроки, хотя бы даже я находился у черта на куличках. (“У черта на куличках” – это военком как в воду смотрел!).

Поскольку более поздний разговор с Хейфецем состоялся у меня накануне майских праздников, то никаких особых тревог относительно своего будущего я не испытывал. Поездка в Тахиа-Таш виделась мне своего рода увеселительной прогулкой. Почему бы и не прогуляться недельку-другую по новым местам, перед тем как надеть погоны? Заодно бабка с дедом познакомятся с внуком. Кроме того, в Каракалпакии на все виды заработков накручивался коэффициент 1,35, что тоже было совсем нелишне.

Вместе со своим семейством я прибыл в Тахиа-Таш 9-го мая. Лето, как говорится, было на носу. Я даже опасался, что за оставшиеся две-три недели не успею ознакомиться с местной экзотикой.

Но всё сложилось непредсказуемо.

Урок номер один (очень старый урок): в этом мире всё относительно.

Из Ташкента Тахиа-Таш виделся страшным захолустьем, дальше которого “не пошлют”. Здесь этот городок был своего рода очагом цивилизации и комфорта. Строить объекты в его черте считалось привилегией, которую еще следовало заслужить.

А для начинающего мастера имелись более подходящие объекты. Например, высоковольтная линия к южному побережью Арала, где уже “сидела” бригада монтажников – бывалых, матерых мужиков, любителей выпить и пофилософствовать.

На этом объекте я проработал до конца июня, считая дни, когда придет долгожданный вызов.

Однажды днем Джура Аширов – водитель грузовика, доставлявшего на трассу всякую мелочовку, передал мне записку от начальника тахиаташского участка Власова – тот срочно отзывал меня с объекта в контору. Я воодушевился, решив, что пришел, наконец-то, долгожданный приказ, и военком трубит сбор. Значит, прощай, Власов, прощай, Тахиа-Таш, прощай, Каракалпакия, прощай, Азия! Буду служить где-нибудь в Европе!

Ничего подобного!

Оказалось, что наша мехколонна в срочном порядке приступает к строительству новой трассы на Устюрте, между двумя пунктами на маршруте завершенной недавно железной дороги. Чертежи получены, материалы уже в пути. Мне надлежало выехать на Устюрт завтра же для ознакомления со створом трассы и организации строительно-монтажных работ.

Оказывается, обитая в Тахиа-Таше и завершая трассу к Аралу, я и понятия не имел, что такое настоящая глухомань.

Но теперь мне предоставлялся шанс исправить это упущение. Меня ждал Устюрт. Территория, достойная того, чтобы без всяких скидок и поправок именоваться затерянным миром…

* * *

От полуострова Мангышлак на Каспии вглубь Азии на добрых четыре сотни верст – вплоть до Аральского моря с дельтой Амударьи – простирается гигантский каменно-гипсовый стол, приподнятый природными катаклизмами над окружающей местностью в среднем на полторы сотни метров. Это плато Устюрт, ландшафт которого – готовая декорация для киносъемок фантастических фильмов о безжизненных планетах. Здесь нет ни одной реки, ни ручейка, ни какого-либо природного источника воды. Нет здесь и оазисов, подобных тем, которые встречаются в самых безводных пустынях. Большая часть плато покрыта такырами и солончаками, лишенными всякой растительности. Местами можно увидеть чахлый полукустарник, приспособившийся к бедной почве, – солончаковый ежовик, восточную солянку (кейреук), раскидистую полынь… Единственная порода дерева, встречающегося на некоторых участках плато, – это черный саксаул, который кажется засохшим, потому что совершенно не имеет листвы. Черный саксаул растет быстро, но срок жизни ему отмерен короткий – не более пятидесяти лет. Причем, примерно до середины этого возраста дерево идет в рост, а затем медленно отмирает. Чрезвычайно скуден животный мир ареала: изредка пробежит в отдалении стадо сайгаков да прошуршит по выжженной солнцем земле четырехполосый полоз… Птицу в небе над плато увидишь нечасто. Летом здесь жара за сорок, зимой – морозы, сравнимые с сибирскими.

Устюрт – это та же пустыня, только не песчаная, а гипсовая – с огромными пятнами такыров и солончаков, еще менее приспособленная для жизни.

Расположенные по соседству неласковые пустыни Каракумы и Кызылкум по сравнению с плато Устюрт – прямо-таки райский сад!

Но есть всё же одна характерная особенность, которая роднит Устюрт с затерянным миром, созданным воображением Артура Конан Дойла. Это ЧИНКИ – обрывистые, зачастую совершенно отвесные склоны-стены, резко отделяющие плато от окружающего пейзажа. Есть места, особенно вдоль западного побережья Арала, где высота чинков превышает 150 метров, причем поверху они имеют нависающий известняковый козырек, что делает их совершенно неприступными. Извилистая стена чинков тянется до самого горизонта, растворяясь в белесой дымке. Глаз не находит ни одного прохода в ней. Такие же чинки не редкость и на сухопутных границах плато, в частности, там, где Устюрт круто обрывается к знойным барханам Каракумов.

* * *

За неимением других вариантов, наш лагерь разместился на разъезде Равшан. Здесь уже имелась “резиденция” начальника будущей станции, а фактически – путевого обходчика. Это был щупленький, но довольно бойкий русский старик, который даже в самый неистовый зной с подчеркнутой гордостью носил черную железнодорожную форму и фуражку с путевой эмблемой. Другим обитателем этой самой глухой из когда-либо виденных мною “станций” была жена “начальника” – крупная, рыхлая и весьма добродушная старуха, щеголявшая в синем домашнем халате и тапочках на босу ногу. Жили старики дружно, избегая каким-то чудом ссор даже в этом полном безлюдье и безмолвии. Рядом со своим жилищем – сборным щитовым домиком – они возвели два-три сарая из шифера и тарных досок, где развели курей и овец. На подоконнике их домика росли в горшках какие-то цветы. Полагаю, эти цветы, эти куры и овцы были единственными представителями одомашненной флоры и фауны на много десятков километров вокруг. Порой поглядывая на эту пару, более естественную для российской глубинки, я думал о тех неисповедимых путях, которые ведут человека по жизни вопреки его мечтам и надеждам. Одновременно передо мной был потрясающий пример выживаемости русского человека в самых неподходящих для себя условиях.

Впрочем, воды здесь было вдоволь. На запасных путях стояла цистерна с водой, которую заменяли раз в месяц. Вода считалась питьевой, но сильно отдавала горечью, которая отчасти улетучивалась после длительного кипячения. Зато принимать душ можно было без оглядки на экономию драгоценной в этих краях влаги.

Раз в неделю со стороны Кунграда локомотив прикатывал вагон-магазин, весь ассортимент которого состоял из хлеба, консервов, макарон, круп, сахара, соли и сигарет. Впрочем, столковавшись с продавцом, можно было приобрести у него бутылку-другую узбекистанского портвейна, ценимого любителями этого напиткам даже в Москве.

Чтобы не смущать покой “начальника станции”, свой лагерь мы разместили по другую сторону железнодорожных путей. Это было три вагончика на колесах – два жилых и склад инвентаря и инструмента. Металлические траверсы и фарфоровые изоляторы хранились под открытым небом. Упереть их отсюда было попросту некому.

Ближайший “населенный пункт” находился от нас на расстоянии примерно тридцати километров. По меркам Устюрта, это была действительно бойкое место. Там базировался студенческий строительный отряд из крупного ленинградского вуза (кажется, транспортного, хотя полной уверенности у меня нет). Примерно две-три сотни парней и девчонок. Они устраняли какие-то мелкие недоделки на железнодорожной колее, всё еще не пущенной в эксплуатацию. На Востоке местные жители предохраняются от теплового удара, как известно, нося ватные халаты и каракулевые шапки. Ленинградских студентов, похоже, тепловой удар не пугал. Напротив, они воспользовались возможностью, чтобы попутно загореть до черноты. Блондинки из северной столицы щеголяли в бикини, узковатых даже по сегодняшним меркам. Коэффициент площади загара определенно приближался к ста процентам. Надо ли говорить, что все без исключения наши шоферы, все эти усатые восточные джигиты, вывозившие на трассу детали опор и металлоконструкций, в обязательном порядке сворачивали в студенческий лагерь, имея целый набор предлогов (попросить воды, спичек, йода, чтобы замазать царапину на пальце и т.д.)?! Некоторые устраивали там же мелкий ремонт, стремясь хоть как-то продлить миг очарования…

Но после студенческого лагеря колея уже уводила от железной дороги, и теперь до самого Кунграда не было ничего, кроме однообразного, унылого пейзажа. И так – на протяжении трех часов езды. Впрочем, опытный шоферский глаз различал ориентиры и в этой кажущемся однообразии: холм особой формы, шест с выцветшей тряпкой на макушке, ржавая кабина, лысая покрышка… За несколько десятков километров до Кунграда в зоне прямой видимости оказывалась ретрансляционная вышка, установленная на краю города, у самой границы Устюрта. С наступлением темноты на ее макушке зажигались красные огни, не заметить которые было невозможно. Впрочем, даже бывалые водители ночью через Устюрт старались не ездить.

За всё время моего пребывания на Устюрте лишь однажды мимо нашего лагеря гордо прошествовали нежданные странники. Это была семейная пара кочевников, явившихся откуда-то из глубин Устюрта и направлявшихся неведомо куда.

Впереди размеренно шагал поджарый старик в пропыленном ватном халате и в высокой бараньей шапке, такой древний, что его загоревшее до черноты лицо казалось состоявшим из одних морщин. Он ступал с той неторопливой легкостью, какая отличает людей, привыкших ежедневно покрывать пешком многие километры. На поводу кочевник вел навьюченного двугорбого верблюда.

На втором верблюде величественно восседала полная женщина средних лет в длинном темном платье, в черном, расшитом серебряными узорами бархатном жакете и в коричневых ичигах – легких брезентовых сапожках. Ее волосы были повязаны большим цветастым платком, но широкое круглое лицо, не такое смуглое, как у старика, оставалось открытым, – у кочевников женщины никогда не носили чадру. Надо полагать, старик взял ее в жены еще девочкой.

Замыкал шествие третий верблюд, который нес на себе весьма объемистый груз. Султанмурат сказал, что это сложенная юрта.

Верблюды ступали след в след, хотя вокруг была необъятная ширь.

Кочевники так и не свернули к нашему лагерю, будто и не заметили нас вовсе. Молча прошествовали в некотором отдалении, бесстрастно пересекли линию железной дороги как некое досадное препятствие и вскоре исчезли за холмом.

Итак, неделя шла за неделей, а меня всё не отзывали на лоно цивилизации. Вот уже и лето прошло. К середине сентября я решил, что министерство обороны изменило планы в моем отношении, и встречать новый год мне придется здесь, на полустанке Равшан.

Давно устав надеяться, я целиком сосредоточился на проблемах стройки. Устюрт не давал скучать. Здесь, например, были очень странные почвы. Для установки железобетонной опоры требовалось пробурить в земле круглую дырку трехметровой глубины. Верхний слой почвы бур проходил легко, но затем резцы принимались скрежетать так надрывно, словно им встретился скальный монолит. Мы бочками лили в скважину воду, но это плохо помогало. На бурение одной ямы мы тратили три-четыре часа. Зато на следующем пикете, через каких-то 150 метров, бур попадал в рассыпчатый песок. Пробуренная яма тут же осыпалась, почти полностью исчезая из виду. Мы снова лили воду, в надежде, что та укрепит стенки, и мы успеем поставить опору, прежде чем яма снова осыплется.

По вечерам из глубины Устюрта доносился странный вой, звучавший, казалось бы, в разных точках.

– Что это? – спросил я за ужином, впервые обратив на него внимание.

– Шакалы воют, – ответил крановщик Яша Павлов.

– На Устюрте нет шакалов, – вздохнул бригадир, сердитый татарин Загидуллин. – Здесь вообще нет ничего живого. Даже змеи не выдерживают. Одни мы тут торчим.

– Это воют души тех, кто попал в Город Мертвых, – сказал вдруг подсобник Жакслык – самый молодой из нас. Он, да еще степенный Султанмирза – водитель-механик буровой установки, были в бригаде единственными представителями коренного населения, чьи предки жили в этих краях испокон веков.

Едва он произнес это, как Султанмирза бросил ему что-то резкое и суровое на местном диалекте.

Жакслык поперхнулся и покраснел.

– Что такое Город Мертвых? – спросил я, поочередно обращаясь к ним.

– Глупые сказки! – отрезал Султанмирза.

Как я ни старался, никто из них на эту тему больше не заговаривал.

Но это название – “Город Мертвых” – сразу же легло в мою память.

* * *

В тот самый период, когда я окончательно настроился на ударный труд на бескрайних просторах Устюрта, всё вдруг круто переменилось.

Был по-летнему знойный сентябрьский день, когда верткий синий самосвал прямо на трассу примчал ташкентскую бухгалтершу Валю с ее кожаной сумкой, где находилась наша зарплата. Да-да, зарплату в те времена привозили непосредственно на объект, где бы тот ни размещался. Причем, деньги везли аж из Ташкента. Сначала их, естественно, получали в банке, затем сотрудницы бухгалтерии разъезжались с конкретными сумами по участкам. Бедняжке Вале достался самый дальний – тахиаташский участок. То есть, в единственном числе, без всякой охраны, с деньгами для сотни монтажников и ИТР, она летела самолетом до Нукуса, в аэропорту пересаживалась на присланный за ней самосвал, на котором и объезжала в течение двух-трех дней все объекты, включая наш, устюртский. Подобный порядок существовал и во многих других организациях, имевшие свои подразделения в Каракалпакии. Заранее были известны маршруты передвижения кассиров, суммы, которые они имели при себе (подчас весьма внушительные!), и всё же никто не мог припомнить какого-либо ЧП, связанного с этими рискованными поездками.

Едва самосвал затормозил, как Валя высунулась из окошка и закричала мне:

– Ну, что же вы стоите?! Собирайтесь! Вас срочно вызывают в Ташкент!

“Вызывают в Ташкент…” – среди бескрайних такыров и пропитанного глинистой пылью жаркого воздуха это звучало сладкой музыкой.

– Собирайтесь! – заметно нервничая, повторила Валя. – Сейчас раздам зарплату, и тут же едем обратно! Иначе я опоздаю на самолет!

Я ждал этого момента, и всё же уезжать в спешке было неловко перед своими рабочими, да и невозможно. Я должен был передать бригадиру проектную документацию, объяснить, как вести отчетность…

Но и Валю нужно было понять.

Ситуация разрядилась наилучшим образом через четверть часа, когда на трассу прибыл трехтонный грузовик из Тахиаташа, на котором водитель Джура Ашуров – тот самый, что три месяца назад “вытащил” меня на Устюрт – привез уголки для траверс. В отличие от Вали, он никуда не спешил. Напротив, объявил, что после обеда должен заняться мелким ремонтом.

Успокоившаяся Валя умчалась налегке в сторону Кунграда. Я же поднялся в вагончик, пригласив с собой для обстоятельной беседы бригадира Загидуллина и предупредив Ашурова, что поеду в город с ним.

Ремонт самосвала затянулся. Затем Ашуров томительно долго доливал масло, набирал в канистру воду.

Когда тронулись в дорогу, солнце уже начало клониться к горизонту. Но Ашуров был опытный водитель. На Устюрте он работал и раньше – еще во времена строительства газопровода Бухара – Центр. На пути до Кунграда ему была знакома каждая кочка. Это был восточный мужчина цветущего возраста с черными смеющимися глазами, усиками щеточкой и большим разбойничьим носом. При этом его нрав был самый жизнерадостный и миролюбивый. Он постоянно острил, балагурил, рассказывал какие-то невероятные истории и сам же громко смеялся первым. Я никогда не видел его в унылом настроении. Вот и сейчас, узнав, что меня призывают на службу, он принялся вспоминать анекдотические истории из своей армейской жизни.

Какое-то время мы ехали вдоль железной дороги. Когда впереди показались строения и палатки студенческого лагеря с фигурками девушек в бикини, у моего Ашурова разгорелись глаза:

– Слушай, мастер, я тут занозу загнал, пока ремонтировался, а у них есть хороший доктор. Давай заскочим, а? На минутку?

Только теперь я понял, почему этот плут так долго собирался в дорогу. Он рассчитывал подъехать к студенческому лагерю в тот момент, когда девушки возвращаются с работы.

Что ж, Ашурова избавили от занозы – настоящей или мнимой, затем нас напоили ледяным компотом из холодильника, угостили пирожками с рисом. Не обошлось и без светской беседы.

К тому моменту, когда мы продолжили путь, над плато уже догорала последняя полоска вечерней зари. Стало ясно, что Кунграда мы достигнем в полной темноте. Впрочем, ни водителя, ни меня эта перспектива ничуть не тревожила.

Ашуров долго еще цокал языком, восхищаясь смелостью северных девушек, которые не боятся ходить перед парнями почти без одежды. Похоже, эта картина никак не отпускала его разыгравшееся воображение.

Но постепенно внимание водителя переключалось на дорогу.

Несмотря на то, что плато представляло собой вроде бы каменистую плиту, поверхность которой в основном напоминала асфальт, но встречались и здесь весьма опасные участки.

Главный враг здешних водителей – это пухляк.

Знаете, что такое пухляк?

Если тяжелый грузовик начнет пробуксовывать на такыре, то верхняя плотная корка и лежащий под ней рыхлый слой почвы быстро превратятся в мельчайшую, невесомую пыль, которая в руке течет как вода. В озерце такой пыли колесу не за что зацепиться, оно прокручивается вхолостую, лишь оседая еще глубже. Все водители знают это, и каждый стремится объехать опасное место по всё более крутой дуге, отчего пухляк расползается иногда на сотни метров. Бывает, перед иным пухляком колея ветвится на десятки рукавов, а после снова сходится в две ниточки. Только не зевай!

Впрочем, прозевать пухляк трудно – он виден издалека. Но опасность в том, что сегодня пухляк может оказаться там, где вчера на него не было и намека. Иной раз водителя может подвести именно его опытность. Полагаясь на знакомый участок дороги, он смело гонит вперед и вдруг увязает в пухляке.

Существует немало страшных историй о водителях, застрявших в коварном пухляке в глубине Устюрта, в стороне от “караванных” путей. Своими силами выбраться из глубокого пухляка невозможно, и если вовремя не подоспеет помощь, то дорожная неприятность может обернуться очень большой бедой…

Мы отъехали совсем недалеко от железной дороги, когда перед нами оказался довольно обширный пухляк.

– Днем я здесь едва не застрял! – пожаловался Ашуров. – Нехорошее место! Надо объехать его покруче!

Пухляк простирался далеко и охватывал подножье соседнего холма.

Объезжая “нехорошее место”, мы свернули за этот холм, вправо от которого уходила хорошо накатанная колея. По ней мы и помчались. Внезапно колея раздвоилась. Мне казалось, что нам следует брать левее, но Ашуров повернул на правую.

– Объедем пухляк с запасом, – объяснил он. – Пусть будет чуть дальше, зато надежнее.

Я пожал плечами, демонстрируя, что всецело доверяю его шоферскому мастерству.

Вскоре мы опять оказались на такырах и погнали дальше на полной скорости. Устюртские такыры – совершенно голые, они абсолютно лишены травы, даже из трещин не пробивается никакой растительности. Ашуров, не прекращавший балагурить ни на миг, стал теперь напевать какие-то местные частушки с повторяющимся рефреном, который он выкрикивал во весь голос:

– Ха-хой, бола!

Энергия жизни так и клокотала в нем.

Я же задремал, причем основательно.

Когда снова открыл глаза, вокруг царила темная ночь. Снопы фар вырывали из плотного мрака однообразную поверхность. Мой спутник молчал.

Я поискал глазами красные огни кунградской вышки, но не нашел их и решил, что еще рано. Но, взглянув на часы, удивился. Оказалось, что с момента выезда из студенческого лагеря прошло уже более полутора часов.

Я посмотрел на Ашурова и поразился перемене с ним. Таким я его еще не видел. На его напряженном лице не было и признаков беспечности. Он смотрел вдаль с какой-то обреченностью, так не свойственной его живой натуре… Наклонившись вперед и судорожно вцепившись в руль, он всматривался в ночь с таким страхом, будто ожидал появления из темноты каких-то ужасных призраков.

Неужели мы заплутали, мелькнула мысль, не вызвавшая, впрочем, никакой тревоги. Я знал, что в этом уголке плато заблудиться попросту невозможно. Под колеса летела хорошо накатанная колея. А все колеи тут вели в одно место – к единственному выезду с плато перед Кунградом. Город начинался сразу же за спуском. А где-то далеко за нашими спинами огромной дугой проходили ветки газопровода и линия железной дороги. Разумеется, площадь этого сектора была немаленькой, но опасность заблудиться в нем, повторюсь, исключалась полностью. Вдобавок, бензина у нас было под завязку. Была и питьевая вода. Однако же, странно, что до сих пор нет огней кунградской вышки.

Впрочем, нет, вот впереди проблеснули две красные точки. Только были они почему-то не в небе, а… на уровне плато. Очевидно, какой-то другой, тоже запоздалый шофер держит курс на Кунград, и мы видим задние огни его грузовика, подумалось мне.

– Джура! – окликнул я спутника. – Что случилось? Почему такой невеселый? Ведь скоро увидишь своих детей!

Он вздрогнул и воскликнул негромко, не оборачиваясь:

– Не шути так, мастер! Шайтан нас водит!

Я ничего не понимал.

– Джура, какая муха тебя укусила?!

Он вдруг вскрикнул и резко затормозил. И тут впервые в жизни я увидел, как у человека поднимаются дыбом волосы на голове.

– Город Мертвых… – прошептал он и добавил еще какое-то звучное слово, которое не удержалось в моей памяти.

Я посмотрел туда же, куда смотрел он.

В свете фар прямо перед нами поднимался глинобитный поселок. Но ведь только что впереди ничего не было! Или всё-таки разговор с водителем отвлек меня на какую-то минуту? Глухие стены без единого окна, купола, арки, ворота, узкие извилистые улочки… Над каждым строением поднимался высокий шест с привязанными к нему полосками ткани.

Только тут я сообразил, что это мазары – гробницы, а всё вместе – местное кладбище. Оно целиком занимало весь холм и, судя по всему, содержалось в образцовом порядке. Однако… Кладбище в безлюдной местности, на Устюрте?! Откуда?! (А красные-то огонечки горели внутри, за воротами, теперь это было очевидно!)

Впавший в транс Ашуров что-то нашептывал по-своему. Его жесткие черные волосы торчали вверх как наэлектризованные. У меня появилось ощущение, что я нахожусь во власти какой-то неведомой силы, которая бесцеремонно изучает… мои мысли. Я всё видел и слышал, но ничего не мог поделать. В ушах стоял какой-то нарастающий звон. Время словно остановилось.

Красные огоньки светились как бы внутри мертвого города, и в то же время казалось, что они мерцают где-то далеко-далеко и… манят к себе.

Ашуров явно пребывал в состоянии ступора. Внезапно он встрепенулся и включил скорость. Вытянув вперед шею и глядя не мигая на красные огни, он вел автомобиль точно к воротам глиняного города.

Меня и самого охватила некая неодолимая не сонливость даже, а покорность. Не знаю, каким чудом мне удалось стряхнуть ее с себя. Я с силой хлопнул Ашурова по плечу:

– Очнись, Джура! Сворачивай!

Мой водитель вдруг радостно вскрикнул и энергично нажал на газ, пускаясь в объезд этого таинственного холма.

Самосвал летел как на гонках. Вокруг не было видно ни зги. Красные огоньки по-прежнему дрожали впереди, где-то у самой земли, но они ничуть не рассеивали мрака. Лишь ветер гудел, хотя пыли я не видел. Я вдруг понял, что это не ветер, а тот самый вой, который мы слышали по ночам на полустанке.

А затем возникло ощущение резкого скачка. Словно бы мы пробили некую упругую преграду. Прыгнули и красные огни, вмиг сделавшись крупнее и ярче. Теперь они горели в вышине и, несомненно, размещались на вышке.

Еще через десять минут мы уже катили по окраинной улице спящего Кунграда.

Ашуров сиял.

– Аллах смилостивился над нами и вывел из Города Мертвых! – объявил он, всё еще пребывая в состоянии эйфории.

– Что за Город Мертвых? – спросил я. – Откуда на Устюрте такое кладбище?

– Это не кладбище, – покачал он головой. – Это Город Мертвых. Многие попадают туда, но редко кто возвращается. Нам повезло. Видать, на то была воля Аллаха! – и он, на секунду оторвавшись от руля, молитвенно сложил ладони перед собой.

– Объясни, Джура! – потребовал я.

Он энергично махнул рукой:

– Забудь, мастер! Помни только одно: ты родился в рубашке! Если бы не ты… – вместо продолжения он нажал на газ.

От Кунграда начинается асфальт. Ночное шоссе было практически пустынным, и наш грузовик летел, как на крыльях.

Километрах в тридцати перед Тахиаташем расположен такой же по величине город Ходжейли. В центре города тогда имелся довольно приличный ресторан, работавший допоздна. Впрочем, даже после закрытия выпивку всегда можно было достать у вахтера. К этому ресторану и свернул Ашуров, даже не предупредив меня. Остановил машину в переулке, сбегал и вернулся с бутылкой водки.

– Должны же мы отметить твой отъезд, мастер, – только сейчас объяснил он свою инициативу. Однако же мне показалось, что он хочет отпраздновать что-то другое.

Мы продолжили путь. Немного не доезжая до Тахиаташа, Ашуров свернул в рощицу. Здесь мы и отметили то ли мой отъезд, то ли наше чудесное спасение.

Когда шофер слегка захорошел, я снова вернулся к ночному происшествию. Но зашел с другой стороны.

– Послушай, Джура! Как могло случиться, что ты, такой опытный водитель, заплутал на крохотном пятачке?

– Я не плутал, – покачал головой честный малый. – Это он меня вел!

– Кто – он?

– Не спрашивай! Если бы ты не ударил меня по плечу, мы давно были бы уже в Городе Мертвых! Навсегда!

– Но где находится этот Город Мертвых? Я ведь спрашиваю не из праздного любопытства. Я должен знать, Джура, чтобы в следующий раз держаться от этого места подальше!

– Его нет! – покачал головой мой собеседник. – И он везде! Когда приходит твой последний час, то перед тобой возникает Город Мертвых, и ты входишь в его ворота даже помимо своего желания. Тебя ведет сила, которой простой смертный не может противиться. Я думаю, он хотел забрать меня к себе за то, что я смотрел на девушек нескромными глазами. Но, видимо, твой час еще не настал, и потому он позволил продлиться и моей жизни, позволив свернуть от страшных ворот…

Тут Ашуров вдруг протрезвел, и более уже не касался этой темы.

* * *

Через несколько лет, уже после службы в армии, я снова оказался на какое-то время в Тахиаташе, и целенаправленно расспрашивал многих местных о Городе Мертвых. Никто не ответил мне даже намеком, но в глазах я читал тщательно утаиваемый ужас. Искал я и Ашурова. Выяснилось, что вскоре после моего отъезда он уволился и вместе с семьей переехал к родственникам куда-то под Казалинск. Это удивительно, потому что местные редко трогались с места, да еще всем домом.

Мазары я видел не раз и прежде. Немало их находится вдоль железной дороги Ташкент-Москва, по которой я путешествовал практически ежегодно. Но эти мазары всегда находились в относительной близости от жилья.

Откуда же взялось ухоженное кладбище на Устюрте? Откуда оно появилось в местности, куда и кочевники не заглядывали десятки лет? Кто доставлял туда материалы для строительства? Возвести такой “город” из привозных материалов под палящим солнцем совсем непросто. Наконец, как объяснить дрожащие красные огоньки, которые я видел собственными глазами сначала внутри Города Мертвых, а затем на открытой местности?

И еще: как могло случиться, что я на долгие годы забыл эту историю, сам же постарался вычеркнуть ее из памяти? Я даже убедил себя, что эти огоньки померещились мне в полудремотном состоянии. А намеки Ашурова и Жакслыка приписал суеверности местного населения.

Таково, очевидно, свойство нашего разума: столкнувшись с чем-либо, выходящим за пределы обыденной повседневности, он наводит нас на единственно доступный ответ: померещилось!

Но ответ может быть и другим – из мира “иррациональных чисел”.

Однако еще не время делать выводы. Прежде я должен обрисовать другие странные происшествия, память о которых вернулась ко мне столь нежданным образом.

НЕОБЪЯСНИМОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

Этот случай, закончившийся гораздо трагичнее предыдущего, произошел на строительстве магистрального газопровода Средняя Азия – Центр, примерно в том же углу Устюрта, где позднее находился наш лагерь, о котором я рассказал выше. Железной дороги в ту пору еще не существовало.

Изложение этого происшествия я слышал от самых разных людей. Разночтения, конечно, имелись, но совпадающих деталей было все-таки больше. Историю эту я услышал уже после того, как едва не угодил с Ашуровым в Город Мертвых (хотя хронологически она произошла на несколько лет раньше). Но, быть может, только поэтому она и легла в мою память. Но даже тогда, по первому впечатлению, я не считал, что она имеет мистические корни, а относил ее на счет неизученных загадок природы.

Между прочим, об этой истории в свое время писали даже некоторые центральные газеты. Помнится, в какой-то подшивке (кажется, это была “Комсомольская правда”) мне однажды попала на глаза большая статья о строителях газопровода, где этой истории посвящалось несколько абзацев.

Но что же это за история?

* * *

Жара и пыль не менее опасны для техники, чем влага и морозы. Все механизмы, работавшие на прокладке газопровода, нуждались в регулярном профилактическом обслуживании. Этим занимались опытные прикомандированные механики, которые небольшими звеньями, а чаще вдвоем с водителем, передвигались вдоль трассы от бригады к бригаде в специальных автомастерских – небольших грузовиках повышенной проходимости ГАЗ-66 с будкой.

…В тот знойный июльский день такыры и солончаки раскалились так, что на их поверхности свободно можно было жарить яичницу, словно на сковородке.

Закончив работу на одном из пикетов, автомастерская двинулась к следующей бригаде, которая вела прокладку в трех километрах впереди. Отсюда хорошо просматривались не только стрелы работавших там автокранов, но и фигуры строителей.

Чтобы попасть к ним, автомастерская должна была объехать высокий холм (вроде того, который объезжали мы с Ашуровым), подступавший к трассе с правой стороны. Туда вела довольно накатанная колея, по которой раньше перевозили трубы и другие материалы. Никаких пухляков там не было и в помине. По этой колее двинулась и автомастерская.

Все строители, работавшие на пикете, видели, как она скрылась за крутым горбом холма. Но до второй бригады грузовик технической помощи так и не доехал. Он бесследно исчез вместе с водителем и механиком. За холмом, диаметр которого в основании едва ли превышал сотню метров. Ну, от силы – полторы. Этот холм был единственной высоткой на прилегающей местности. Повсюду, насколько хватало глаз, простиралось ровное, как стол, плато. Но люди и грузовик исчезли. Будто провалились сквозь землю.

Спохватились их, правда, не сразу. Ведь в первой бригаде никто и мысли не допускал, что машина не доехала до соседей. А во второй бригаде посчитали, что у соседей произошла какая-то крупная поломка, и оттого автомастерская задержалась там до вечера. Мобильников в ту пору, понятно, еще не было. Правда, в бригадах имелись рации, но они, как правило, были рассчитаны на связь с диспетчером. Притом, никто и не собирался бить тревогу.

Лишь вечером, в жилом лагере, выяснилось, что машина куда-то подевалась. Кто-то высказал предположение, что экипаж техпомощи, спасаясь от жары, решил передохнуть в ближайшем городке, да там и заночевал. Вообщем, загуляли ребята. Но эта версия выглядела натянутой. И водитель, и механик были дисциплинированными, совестливыми работниками, не склонными к легкомысленным выходкам. Притом, ближайший (и единственный!) “городок” – Кунград – лежал в полутора сотнях километров от трассы. Вдобавок, любой транспорт, передвигающийся по плато, поднимал за собой целое облако пыли, которая долго еще кружила в белесом воздухе. Но никто из строителей не мог припомнить, чтобы видел после отъезда техпомощи такое облако где-нибудь в стороне. Машина словно испарилась, растворилась в пространстве.

Едва рассвело, организовали поиск. Первым делом осмотрели холм. С его плоской верхушки плато проглядывалось далеко во все стороны. Заблудиться здесь было физически невозможно. По левую руку тянулась глубокая траншея с частично уложенными трубами. Переехать через нее можно было только по специальным мостикам, устроенным в местах дислокации бригад. Да и гул работавшей на трассе техники был слышен далеко окрест. Почва у подножья холма была каменистой. Песок, занимавший небольшой участок, лежал плотным и твердым слоем. Следов, оставленных автомобильными шинами, повсюду было великое множество, и разобраться, какие из них принадлежат техпомощи, не представлялось возможным. Да и не было такой необходимости. Ведь полностью отсутствовали признаки, которые могли бы навести на мысль о какой-нибудь странной, совершенно невообразимой аварии. Ничего подобного не отмечалось за весь период строительства газопровода.

Где же машина? Что случилось? Ведь люди-то пропали!

Во второй половине дня к поиску подключились вертолеты. Погода стояла ясная, солнечная, безветренная. Видимость была идеальной. Вертолеты постепенно расширяли зону поиска, снижаясь всякий раз, когда замечали внизу автомобиль с будкой. Но всегда оказывалось, что это другой транспорт, ведь на строительстве трассы работали сотни единиц техники.

Группы поисковиков на вездеходах буквально проутюжили всю местность на сотни квадратных километров вокруг, расспрашивая всех встречных. Но никто не видел ни пропавший ГАЗ-66, ни членов его экипажа. Проверили Кунград и примыкающие к нему поселки, навели справки у путейцев на маленьких железнодорожных станциях… Не появилось даже малейший зацепки.

Напряженные двухнедельные поиски, в которых участвовали десятки специалистов и сотни добровольцев, так и не принесли результата.

В конечном итоге решили, что под влиянием нещадного зноя люди направились к Амударье, до которой было около двухсот километров. Очевидно, по причине усталости водитель не справился с управлением. Машина сорвалась с крутого обрыва и быстро затонула вместе с людьми. Это было единственное внятное объяснение случившегося. Вывод же делался такой: не шутите с природой, строго соблюдайте все правила и инструкции, и тогда с вами не случится никакой беды!

А кто же с ней шутил, с матушкой-природой?

* * *

Этот случай много лет хранился где-то в дальних уголках моей памяти.

Я никогда не вспоминал о нем. До той поры, пока неведомый голос не реанимировал его во всех деталях. Этот же голос подсказал, что очень скоро я услышу частичное объяснение этого таинственного происшествия.

И вот однажды, поздним вечером, уже готовясь выключить телевизор, я начал переключать каналы в поисках прогноза погоды на завтра.

Тут-то и произошла очень странная вещь, из серии тех совпадений, которые проявляются вдруг, принося ответы на давние загадки и многое расставляя по своим местам.

Шел американский или английский фильм о зыбучих песках. Там рассказывалось о случаях, когда зыбучий песок поглощает людей и животных. Еще секунду назад я не собирался смотреть эти сюжеты. Однако же, рука сама отложила в сторону пульт, а из тайников памяти вдруг сами собой выплыли воспоминания о пропавшем за устюртским холмом автомобиле. Казалось, нет никакой связи между этим давним случаем и тем, что происходит на экране. Но меня не покидало ощущение, что, быть может, сейчас я узнаю разгадку. Было, однако, неясно, при чем тут зыбучие пески? Диктор рассказывал, что песок проявляет свою зыбучесть только в присутствие воды. Да и то не всякий песок. Ведь песчинки не все одинаковы. Всего насчитывается более сорока их разновидностей. В любой песчаной почве можно найти несколько видов песчинок. Большинство из них имеют неправильную форму, острые края и выступы, которыми сцепляются между собой и создают весьма плотную, твердую массу. Но порой встречаются песчинки почти идеально круглой либо овальной формы. Вот они-то легко скользят друг относительно друга. При этом чем мельче размер “круглых” песчинок, тем активнее их текучесть.

Зыбучий песок можно приготовить самому в тазике, взяв нужные пропорции “круглого” песка и воды. Тяжелый предмет, установленный на поверхность такой смеси, постепенно утонет в ней. Но и здесь необходимым компонентом должна быть вода.

И вдруг…

С экрана прозвучало, что зыбучий песок встречается и в пустыне! В условиях полного отсутствия воды! Ее роль выполняет, например, вибрация, возникающая при землетрясении. Участок “круглого” песка приходит в движение и поглощает жертву, случайно оказавшуюся в этот момент на поверхности. Тут важно отметить, что участок пустынного зыбучего песка может занимать совсем небольшую площадь. В обычных условиях этот песок ничем не отличается от песка на соседних, “нормальных”, участках. Вы могли только что танцевать на нем целой компанией. И ничего, он всех выдерживал, даже самых толстых. Но если в следующую секунду песок по какой-то причине начнет вибрировать, то вам конец – и толстым, и тонким.

Теперь мне стало ясно, как всё это могло происходить в тот далекий знойный день.

За холмом располагался участок зыбучего песка, быть может, совсем небольшой, всего-то в несколько квадратных метров.

Да, Устюрт – это не пустыня. Но песчаные участки на плато тоже встречаются. Я сразу вспомнил, как мы бурили котлованы под опоры в районе полустанка Равшан, и как на три каменистых котлована приходился один песчаный.

Итак, за холмом, несомненно, имелся участок зыбучего песка. А на самой трассе работала техника, включая мощные экскаваторы. В какой-то момент, на беду ремонтников, эта техника расположилась так, что вибрация от нее передавалась зыбучему песку с максимальной амплитудой. Совпало множество факторов, вызвавших своего рода цепную реакцию.

Машина забуксовала. Водитель, надо полагать, пытался дать задний ход, затем принялся переключать скорости, усугубляя эффект вибрации. Когда они поняли, что дело неладно, было уже поздно.

Машина ушла в неведомые глубины вместе с людьми, а продолжавшаяся вибрация разгладила песок поверху, распределила его равномерно по всей поверхности, так что никому и в голову не могло придти, что трагедия разыгралась именно здесь.

Через какое-то время экскаватор переехал на новое место, и участок зыбучего песка снова сделался проходимым.

Когда назавтра здесь появились поисковики, то они могли тысячу раз пройти и проехать по этому песку, даже не догадываясь, что предмет их поиска покоится у них под ногами. Ну, а вертолеты лишь попусту бороздили небо.

ДЕЙГИШ

Если бы мои записки подчинялись хронологическому порядку, то начать их мне следовало бы с истории, о которой пойдет речь только сейчас. Но я уже объяснял, что в основе этой рукописи лежит иной принцип. Пускай же всё идет своим чередом.

Изложенная ниже история повествует об упущенных возможностях, о ложных страхах, которые порой мешают нам принимать выгодные для нас решения.

Итак, первой трассой, которую я осваивал в качестве молодого мастера на каракалпакской земле, была высоковольтная линия напряжением 35 киловольт Шахаман – Казахдарья.

Казахдарья – это рыбацкий поселок, располагавшийся на южном берегу Арала.

Шахаман – такой же крупный старинный поселок, расположенный на краю обжитого Чимбайского района.

Расстояние между двумя этими пунктами всего-то около сорока километров, но даже самый надежный вездеход преодолевал его не менее чем за два часа. На этом пути не было ни пухляков, ни зыбучих песков, ни опасных косогоров. Как поется в известной песне, степь да степь кругом. Но вся эта степь была покрыта твердыми как железо кочками. Иногда по телевизору показывают полигоны с бугристой поверхностью, где проходят испытания на выносливость новейшие грузовики. Так вот, по сравнению с ездой из Шахамана в Казахдарью, эти полигоны просто игрушки!

Проблема усугублялась тем, что условная колея, по которой проехали несколько раз, не сглаживалась, а делалась еще более кочковатой. Поэтому водители всякий раз старались проехать по не пройденному маршруту. В результате всё пространство между Шахаманом и Казахдарьей напоминало сплошную полосу препятствий. Лишь несколько лет спустя здесь, кажется, проложили сносную асфальтированную дорогу. Но в те времена тутошняя езда требовала незаурядного терпения и от водителей, и от пассажиров. Особенно сильное впечатление производил вид переваливающегося с боку на бок грузовика, кузов которого был набит женщинами в национальных одеждах, направляющимися на знаменитый чимбайский базар.

Строительство трассы мы начали с Шахамана и находились здесь до той поры, пока не выставили половины опор в направлении Казахдарьи. Теперь разумнее было перебазироваться в Казахдарью.

Но среди нас были и противники переезда.

Бульдозерист Геннадий Петров, ссылаясь на некую медсестру Иду – близкую знакомую его жены, упорно твердил, что вдоль южного побережья Арала, в этих глухих, нетронутых цивилизацией местах, еще встречаются прокаженные. Недаром же на острове Барсакельмес расположен секретный лепрозорий! Иногда прокаженные бегут оттуда и селятся небольшими группами в прибрежных камышах, промышляя ловлей рыбы и охотой на птиц. Хотя у нас и утверждают, что проказа побеждена, вещал далее Геннадий, но если заболеешь, то вылечить тебя не смогут. Так и проведешь остаток жизни в лепрозории, без выпивки и табака. Пускай говорят, что вероятность заражения ничтожна. А лучше все-таки не рисковать. Тем более что в начальной стадии признаки болезни незаметны. Ты будешь общаться с человеком, не подозревая, что он носитель страшной, неизлечимой, заразной болезни. Нет, уж лучше потратить лишнее время на тряскую дорогу по кочкам, чем рисковать неизвестно ради чего!

С Геннадием спорили, но он твердо стоял на своем. Откровенно говоря, мне тоже приходилось слышать про лепрозорий на аральском острове. Но тот остров был далеко. Да и вряд ли такую серьезную лечебницу могли оставить без надзора. Геннадий, конечно, фантазировал. Но на какой-то период его поддержало большинство.

Однако же, кочковатая дорога на трассу и обратно изматывала нас всё больше с каждым днем.

Наконец, доводы рассудка победили, и мы решили съездить в Казахдарью всей бригадой, чтобы осмотреться, а может, и выбрать место для лагеря.

Казахдарья оказалась крупным разбросанным поселком, почти лишенным растительности. Народ здесь жил исключительно рыбным промыслом и подсобным хозяйством. В море впадала река – с тем же, что и поселок, названием – Казахдарья. Устье реки терялось в густых камышовых зарослях, где, как рассказывали, обитали дикие кабаны. Но в этих краях на кабанов, как понятно, не охотились. На берегу реки, чуть выше по течению, был расположен старый рыбозавод, представлявший собой обыкновенный старый сарай, крытый камышом. Пол в дальней его части был выложен глыбами льда, на которых и хранили живую рыбу. За чисто символическую плату нам предложили купить огромных сазанов и жерехов.

Улицы поселка отличались своеобразием, которого я не замечал ни в Шахамане, ни в других местах этого края. Дома с приусадебными участками тянулись вдоль одной стороны улицы, а сараи и хозяйственные постройки – вдоль другой. То есть, чтобы попасть в свой же сарай, каждому хозяину нужно было перейти улицу. При этом большинство сараев не уступало своими размерами жилым домам, весьма просторным.

В поселке имелся даже аэропорт – спланированная земляная площадка, куда два-три раза в неделю садился кукурузник из Нукуса. Как раз этот АН-2 готовился к взлету.

Осмотр поселка и его окрестностей, как и здоровый вид жителей, произвели, похоже, благоприятное впечатление даже на нашего скептически настроенного бульдозериста. Геннадий уже не напоминал нам о проказе и явно склонялся к согласию на переезд.

Нас ожидал еще один приятный сюрприз.

Наискосок от аэропорта размещалась небольшая пекарня. Здесь, к нашему удивлению, пекли не лепешки, как повсюду в сельской местности Средней Азии, а хлеб кирпичиком. В небольшой очереди мы увидели пилота – определенно с того самого кукурузника. Здесь же находился плотный усатый абориген в дорогом импортном костюме. Блуждающая улыбка, похоже, никогда не покидала его смуглого круглощекого лица. Едва мы подошли, как он приветствовал нас, будто старых знакомых. Спросил, не те ли самые мы парни, что строят к поселку ЛЭП? Затем объявил, что его зовут Амангельды, что он ответственный работник из Нукуса, а сюда регулярно прилетает с целью проведать родственников. Чего-чего, а общительности ему было не занимать.

В этот момент румяный пекарь вынул из печи поддон с горячим хлебом, который разошелся мгновенно. Четыре буханки взял летчик, а остально забрал Амангельды. Складывая хлеб в большую полотняную сумку, он разъяснил нам, что в Казахдарье пекут такой замечательный хлеб, равного которому не найти во всей Каракалпакии и даже в Хиве. Лично он, возвращаясь домой, всегда покупает несколько буханок для своих столичных друзей. Затем, очевидно, для вящей убедительности, он продемонстрировал нам качество этого хлеба. Сжал одну буханку в ладонях так, что те почти сошлись. Когда же он ослабил усилие, хлеб занял первоначальный объем. Мы восхитились мастерством пекаря. Он пожелал нам успехов и еще раз посоветовал обязательно купить и отведать местный хлеб.

Он говорил бы и еще, но тут пилот поторопил его, и они оба направились к самолету.

Поскольку выпеченный хлеб закончился, мы оставили нашего водителя возле пекарни с наказом дождаться следующей партии, а сами разбрелись по поселку, который, как я уже говорил, занимал немалую площадь и отличался значительной разбросанностью.

Я пошел куда глаза глядят и вскоре оказался возле лавчонки с вывеской на русском языке “Книги”. Надо сказать, что в ту пору всякая хорошая, а в особенности популярная книга являлась дефицитом. Даже в таком заштатном городке, как Тахиаташ, книжные новинки исчезали с прилавков практически мгновенно. Однако в отдаленных крупных поселках с преобладанием местного населения всегда можно было рассчитывать на самый неожиданный сюрприз по части приобретения книг. Многие любители чтения, выезжая по делам службы в сельскую глубинку, непременно старались посетить тамошние книжные магазинчики и почти всегда возвращались оттуда с желанной добычей.

Вот и я, заметив вывеску “Книги”, никак не мог пройти мимо и почти бегом устремился к маленькому магазинчику. Как же было не заглянуть в него?

В тесном помещении, где с трудом могли бы повернуться два-три покупателя, царили полумрак и прохлада. Не успел я оглядеться, как за спиной раздался голос:

– У нас есть русские книги тоже.

Я повернулся и невольно вздрогнул.

Передо мной стоял то ли человек, то ли призрак.

Всё его лицо, кроме глаз, было перебинтовано, но и глаза закрывали глухие синие очки, а широкополая шляпа была глубоко надвинута на лоб и, по сути, упиралась в оправу очков. Длинный плащ, нелепый в жаркую погоду, скрадывал особенности его тщедушной фигуры.

Мысль о проказе неодолимо вспыхнула в моем сознании, Я невольно отступил, упершись в прилавок.

– Я ждал вас, – сказал этот странный человек, шевеля неестественно узкими губами и блестя железными зубами.

– Ждали?

–Да! Я знал, что вы придете ко мне. И что мы сможем поговорить. Но важно, чтобы нам не помешали, – он сделал шаг и быстро закрыл дверь на крючок. И сам встал у двери, прижавшись к ней спиной.

– Но позвольте! – я хотел было отстранить его и выскочить на солнечный свет, но упорно засевшая в мозгу мысль о проказе не давала шевельнуть рукой.

– Не волнуйтесь! – он обвел рукой свое лицо. – Это результат несчастного случая. Я вынужден бинтоваться…

Но я успел уже заметить, что у него и с руками не всё было в порядке. Кожа была местами розовой, как у младенца, а местами смуглой и усеянной подозрительными оспинками.

– Вы ведь мастер из Шахамана, так? – продолжал между тем допытываться он. – Вы уже построили половину трассы, и теперь намерены вести вторую половину из Казахдарьи. Поэтому вам удобнее жить здесь. Но сначала вы должны выбрать место для лагеря. Верно? Вот видите! Поэтому я и сказал, что ждал вас. Я также знаю, что вы – любитель чтения. Поэтому, оказавшись в Казахдарье, обязательно зайдете в книжный магазин. А поскольку я – единственный его продавец, то мы обязательно встретимся.

Что ж, его логика была безупречной.

– Но я вижу вас впервые, – сказал я. – Мы никогда не встречались. Откуда же вы знаете про меня и про мои планы?

– Узун-кулак, – рассмеялся он. – В степи по-прежнему можно узнать все новости. В степи говорят, что вы – серьезный, грамотный и спокойный человек. Именно такой мне и нужен.

Я смотрел на него, по-прежнему думая лишь о том, как выйти наружу, не прикасаясь ни к этому человеку, ни к тем предметам, которые он трогал. Мне не хотелось обижать его или причинять ему страдание, он и так был обижен судьбой, но неотвязчивая мысль о том, что я нахожусь в опасности, что передо мной прокаженный, была сильнее любых доводов рассудка.

– Послушайте, – сказал он вдруг уже каким-то иным тоном, – вы даже не представляете, как вам повезло! Я знаю, что вы человек порядочный, и уже решил довериться вам во всем. Но я не хочу, чтобы вы считали меня сумасшедшим. Потому что уже встречал людей, тоже из числа образованных, которые видели во мне прежде всего безумца.

(Нет, я не считал, что он безумец, он говорил весьма логично. Но я считал его прокаженным, то есть, более опасным, чем безумец!)

– Я дам вам одну вещь, – продолжал он далее. – Когда будете в Ташкенте, покажите ее кому-нибудь, кому вы бесконечно доверяете, и кто разбирается в подобных изделиях. А позднее, когда вы снова вернетесь в Казахдарью, мы побеседуем более предметно.

Тут он запустил руку в карман своего необъятного плаща, вынул оттуда кулак, протянул тот ко мне и только после этого разжал пальцы.

На ладони у него лежала крупная монета. Несомненно, старинная. Возможно, золотая. Кажется, на ней был изображен тигр или барс. А может, восточный царь в головном уборе в виде головы барса. Монета вроде бы была не совсем ровной по краям и заметно выпуклой.

Я говорю об этом в приблизительной форме, потому что никак не мог сосредоточиться и смотрел не столько на монету, сколько на его руку, на которой не хватало двух пальцев. Ладонь тоже была в странных, белесых пятнах.

Проказа! Несомненно, это была проказа!

– Возьмите ее! – сказал он. – Только не показывайте завистникам.

Никакая сила в мире не заставила бы меня потянуться за этой монетой, будь она даже осыпана бриллиантами.

В этот момент раздался сильный стук в дверь. Кто-то заговорил на местном. Голос показался мне знакомым.

Стук повторился. Затем стучавший перешел на русский:

– Кенжи! Открой! Я знаю, что ты там!

Теперь я узнал голос. Это был тот самый чиновник, что покупал хлеб в пекарне. Но ведь он уже отправился в самолет, готовившийся к взлету! Сейчас он должен был находиться где-то над Шахаманом! Я ведь своими глазами видел, как он поднимался в кукурузник! Однако он здесь… История принимала какой-то мистический оборот.

– Это он! – воскликнул прокаженный, кусая свои тонкие губы. – Не надо, чтобы он видел нас вместе… – Продавец книг указал тонким, как веточка, пальцем на другую дверь в углу помещения: – Идите туда! Пройдете через двор, тропинка выведет вас к магазину, а там уж недалеко до пекарни. Мы еще увидимся… – всё это он говорил шепотом. – Но и вы подготовьтесь к встрече. Если не хотите брать монету сейчас, воля ваша! Но прочитайте историю хорезмшаха Мухаммеда Второго. Это поможет нашей следующей беседе. Я очень надеюсь, что вы мне поверите! Буду вас ждать!

Последние его слова я слушал, уже пробираясь по темному проходу, ведущему куда-то вглубь дома. Столбняк, который нашел на меня, когда прокаженный закрыл дверь на крючок, миновал, и теперь мною владело одно желание – быстрее покинуть это нездоровое, опасное место! Всякий раз, натыкаясь на углы, я шарахался, воображая, что снова коснулся предметов, которые, возможно, тоже являются носителями бацилл проказы.

Наконец, я оказался на солнечном свету и, повинуясь инстинкту самосохранения, поспешил туда, куда несли меня ноги. Инстинкт не подвел, и вскоре я оказался возле автомашины, куда уже стекались с разных концов поселка другие члены нашей бригады.

Судя по разговорам, других прокаженных в поселке не было. Даже Гена Петров выглядел умиротворенным. Я не стал нарушать этой идиллии. Мешок со свежим хлебом уже лежал в кабине. Мы заняли свои места и двинулись в обратный путь, в Шахаман, решив обсудить проблему перебазирования на досуге.

По дороге я размышлял о случившемся. Теперь, когда паническое состояние прошло, я сочувствовал человеку, с которым судьба обошлась так жестоко. Очевидно, думал я, он очень одинок. Ему не хватает обычного человеческого общения, и вот, узнав, что в поселок должны приехать монтажники, он решил навести мосты с их руководителем, прельстив меня старинной золотой монетой. А может, это и не монета вовсе. Так, свинцовая отливка, раскрашенная под золото. Приманка, чтобы заинтриговать редкого гостя. Ведь сюда, в этот поселок, расположенный в самой глухомани, люди со стороны, надо полагать, попадают чрезвычайно редко. Эх, бедняга!.. Кажется, он ссылался на династию каких-то восточных владык? Хорезмшах Мухаммед Второй… В ту пору я мало интересовался историей, но всё же нетрудно было догадаться, что хорезмшахи правили Хорезмом. Кажется, где-то я о них читал. Но где и что?

Затем я начала размышлять о том, как мне вести себя с прокаженным в дальнейшем. Ведь он обязательно придет ко мне, по крайней мере, хотя бы раз. А может, он и не прокаженный вовсе, думал я. Носителю столь страшной болезни вряд ли разрешили бы торговать в магазине.

Я решил, что не буду рассказывать нашим об этой странной встрече, пока не наведу подробных справок о бедняге.

Тут ход моих мыслей был прерван видом облака пыли, двигавшегося нам навстречу. Вскоре стало ясно, что это грузовик ЗИЛ-130 с прицепом, который везет на нашу трассу со склада в Тахиаташе очередную пару “свечек” – стоек железобетонных опор. За рулем находился Юлдаш – спокойный, рассудительный узбек. Мы бы и сами остановились, но Юлдаш всё равно просигналил, и это означало, что у него есть какая-то важная информация.

И точно, Юлдаш сообщил, что начальник участка велел передать, чтобы я срочно, прямо сейчас возвращался в Тахиаташ для новой работы. Мы договорились, что я соберу вещи, а он после разгрузки опор подъедет к лагерю, чтобы забрать меня.

* * *

В Тахиаташе оказалось, что получено указание срочно приступить к строительству трассы на Устюрте – той самой, с которой я начал эти записки. Мне надлежало ознакомиться с документацией и уже завтра выехать на пустынный полустанок для организации там лагеря.

Вот так, нежданно для меня, решилась проблема моих новых контактов с прокаженным, с этим “человеком без лица”.

В Казахдарью я более не возвращался.

Однако же, мое любопытство было разожжено.

В один из выходных дней я поехал в Нукус, записался в республиканскую библиотеку, где работали милые русские женщины, и с их помощью разыскал литературу по интересующему меня вопросу.

Среди хорезмшахов было несколько известных исторических личностей. В частности, Мухаммад Второй, описанный В.Яном в книге “Чингисхан”. Правда, по Яну, Мухаммад был весьма ничтожной и трусливой личностью. Но оказалось, что это не совсем так.

У меня и поныне хранятся записи, сделанные много лет назад в нукусской библиотеке. Вот некоторые выдержки из них:

Мухаммад, сын Текеша, правил Хорезмским государством в течение двадцати лет (1200-1220). При этом он значительно раздвинул границы своих владений. В 1203 году он полностью завоевал Хорасан, в 1207 – подчинил Бухару, а в 1210 разбил на берегу реки Талас войска кара-китайского гурхана. И хотя это сражение окончательно не решило участи кара-китаев – извечных соперников хорезмийцев, но после этой победы имя Мухаммада стало упоминаться в официальных документах с титулом “Искандари дуюм” (“второй Александр”, то есть, его уподобляли Александру Македонскому).

Позднее Мухаммад присоединил к своему государству Афганистан и практически всю территорию Ирана. Граница его владений проходила по реке Инд, а имя хорезмшаха читалось на хутбе даже в отдаленном Омане.

Как жили люди в этом государстве?

Роптали, стонали под гнетом или бунтовали?

Вот что писал арабский путешественник Якут, делясь своими впечатлениями о поездке в Хорезм в 1219 году, буквально накануне монгольского нашествия:

“Я не видел никогда области более обитаемой, чем он (Хорезм). И не предполагаю, что в мире есть области, по благосостояния превосходящие Хорезм, и более населенные, чем он… Большинство селений Хорезма – города, имеющие базары, много жизненных благ и лавок. Всё это при общей безопасности и полной безмятежности”.

В 1218 году войска Чингисхана почти без сопротивления заняли Семиречье и Восточный Туркестан и вплотную подошли к границе Хорезма.

Но Мухаммада это не волновало. Он считал себя более сильным. Его больше беспокоили внутренние распри. Его мать – Туркон-хотун, властная и энергичная женщина, настраивала против своего сына сильную дворцовую группу кипчакских военачальников.

Но, конечно, Мухаммада сильно раздражало, что какой-то Чингисхан, этот степной варвар, осмеливается засылать в его владения своих шпионов под видом купцов.

В том же 1218 году с его молчаливого согласия в пограничной крепости Отрар на берегу Сырдарьи воинами Хорезма был разграблен посланный Чингисханом богатый караван купцов, заподозренных в шпионаже. Караван и вправду был богатый. 500 верблюдов привезли золото, серебро, шелковые ткани, пушнину. Было перебито 450 купцов, товары продали, а вырученные деньги отослали в столицу.

В ответ Чингисхан потребовал выдать ему для расправы наместника Отрара, полагая, что тот действовал по собственной инициативе.

Однако посол Чингисхана, доставивший это требование в хорезмийскую столицу, был казнен, а его спутникам обрезали бороды. (К слову говоря, казнить послов было у хорезмшахов чем-то вроде семейной традиции. Отец Мухаммеда – Аллоуддин Текеш казнил в свое время посла кара-китаев, прибывшего в Хорезм для сбора податей.)

Это стало последней каплей.

Чингисхан тщательно подготовился к вторжению. Его шпионы сообщили полные сведения о расположении хорезмийских крепостей и гарнизонов. А вот Мухаммад о численности и тактике монгольских войск не знал ничего.

В сентябре 1219 года монголы подошли к Отрару. После яростного штурма город был взят и разрушен до основания, а все его защитники перебиты. Затем монголы последовательно заняли города, расположенные на Сырдарье, – сначала в ее низовьях, затем в верхнем течение.

В начале 1220 года пала Бухара.

В марте 120 – Самарканд.

Трудно понять, почему Мухаммад, всё еще носящий титул “Искандари дуюм”, имея более многочисленное обученное войско, выбрал тактику пассивной обороны, отказался от генерального сражения. То ли он был убежден, что монголы, убоявшись огромных расстояний, уйдут, в конце концов, восвояси добровольно, то ли утратил свою былую воинственность, убаюканный лестью царедворцев… Тут крылась какая-то загадка…

Во время осады Самарканда Мухаммад ожидал исхода битвы на берегу Амударьи. Когда город пал, он бежал в пределы Ирана – в Табаристан, где скрылся на одном из островов в южной части Каспийского (Абескунского) моря, а затем, по злой иронии судьбы, стал жертвой обитавших там прокаженных.

Перед тем, как бежать, Мухаммад спрятал основную часть своей казны в надежном месте. Везти золото с собой было опасно. Знать, чиновники, военачальники, купцы и верхушка духовенства могли предать его в любую минуту.

Интересно, подумал я, а кто владел в ту пору территорией, на которой ныне располагается Казахдарья?

Я разыскал карту Хорезмийского государства в границах до монгольского нашествия и не без удивления выяснил для себя, что во владения хорезмшахов входило всё восточное и южное побережье Арала. Следовательно, и Казахдарья.

Выходит, теоретически Мухаммад мог спрятать свои сокровища где-то здесь, в этих безлюдных краях?

Я подумал о том, что Кенжи из Казахдарьи, как человек, знавший, несомненно, историю края, мог сочинить подходящий сюжет, связанный с тайной клада хорезмшаха Мухаммада. Наверняка, он большой выдумщик, этот Кенжи. Однако вряд ли мы с ним встретимся еще когда-нибудь.

Меня, наверняка, в ближайшие дни или недели призовут в армию, а уж после нее я вряд ли вернусь в Каракалпакию, тем более в Казахдарью.

Примерно так я рассуждал в тот летний день, еще не подозревая, как всё сложится на самом деле.

* * *

Человек предполагает, а бог располагает…

Через три года я снова оказался на некоторое время в Каракалпакии, на том же тахиаташском участке. Работал в “столичном” регионе, на трассах между Тахиаташем и Нукусом. Среди моих рабочих были и некоторые члены бывшей бригады, с которой я строил трассу на Казахдарью. Как бы между прочим, я поинтересовался, не случилось ли там после моего отъезда каких-либо чрезвычайных событий? Судя по недоуменному выражению лиц монтажников, мой вопрос поставил их в тупик. Что, мол, могло случиться в такой глухомани?

Не появлялся ли рядом с лагерем странный человек в широком плаще и с перебинтованным лицом, конкретизировал я свою мысль. Они развели руками. Никогда не видели такого типа!

Тут была какая-то загадка. Но не настолько жгучая, чтобы немедленно браться за расследование. Да и забылось уже всё это, быльем поросло. Мало ли что происходит вокруг! Казус он и есть казус.

В один из будних дней я отправился к нашему нукусскому заказчику, чтобы согласовать ряд вопросов по новому объекту. Круглощекое и улыбчивое лицо начальника отдела показалось мне знакомым.

– Здравствуйте! А я вас сразу узнал! – приветствовал он меня и напомнил: – Казахдарья, пекарня…

Теперь и я узнал его.

– Амангельды!

Мы обменялись крепким рукопожатием.

Амангельды первым завел разговор о событиях в приморском поселке.

– Полагаю, в тот день вы оказались пленником нашего Кенжи, верно? – поинтересовался он.

– Отчасти. Но каким образом вы появились у книжной лавки? Ведь вы должны были улететь в Нукус? А вместо этого пришли к Кенжи.

– Пассажиры уже сели в самолет, когда пилоты получили указание от диспетчера задержать рейс на два часа, – объяснил мой визави. – Ждали какую-то важную птицу из Ташкента, а в таких случаях они всегда освобождают воздушное пространство. Вот я и решил воспользоваться случаем и сходить домой, чтобы взять еще кое-что из вещей. Дом моего среднего брата как раз за книжной лавкой. Когда проходил мимо, заметил, что дверь лавки закрыта изнутри. Ну, думаю, значит, Кенжи опять затащил к себе гостя. Я расспросил мальчишек, и они описали вас. И тогда я понял, что вас надо выручать.

– Выручать из рук прокаженного?

Он удивился:

– Проказу в наших краях ликвидировали еще до войны. Правда, говорят, что на островах есть лепрозорий, но туда везут больных из других регионов. – Он сощурился: – Так вы решили, что Кенжи – прокаженный? Ну, подумайте сами, разве могли доверить место продавца в книжном магазине, куда ходят дети, прокаженному?

– Так он не прокаженный?

– Нет, конечно!

– Почему же вы бросились меня выручать?

– Он не прокаженный. Он чудаковатый. Хотя и совершенно безобидный. Любит поговорить. А это не всем нравится. Но, с другой стороны, люди не хотят его обижать, жалеют…

– Что же с ним произошло?

– Это долгая и грустная история, – вздохнул мой собеседник. – Он образованный человек, историк. Работал учителем. Но учителя в наших краях зарабатывают мало. Он хотел жениться. Для этого следует уплатить калым, устроить пышную свадьбу. Тогда он закончил курсы сварщиков, и после работал в городе. Сначала на строительстве Тахиаташской ГРЭС, после – на плотине. Зарабатывал хорошо, часть денег откладывал. Но затем случилось несчастье. Кто-то, не заметив таблички, включил рубильник, и ему в лицо ударила электрическая дуга. Он схватился руками за лицо, пострадали и руки. Жизнь ему спасли. И глаза тоже. А вот с лицом проблема. Он вернулся в Казахдарью. Его старые родственники к тому времени умерли, и он остался один в доме. Семья моего среднего брата по-соседски помогала ему, чем могла. У властей он попросил дать ему работу, учитывая его внешность. Наконец, ему предложили место продавца в книжной лавке. Никто не хотел туда идти из-за маленькой зарплаты, другого же дохода на книгах в наших местах не сделаешь. Но он – человек образованный, вот ему и предложили. Он согласился и свои обязанности выполнял хорошо…

Мой собеседник сделал паузу, после которой продолжил:

– Но, очевидно, это происшествие повлияло на его психику. Через какое-то время он начал чудить. Начал заводить с приезжими людьми странные разговоры. Сначала пристал к летчикам. Сказал им, что знает, где лежит клад последнего хорезмшаха. Обещал дать им много золота, если он поедут в Ташкент или в Москву и договорятся с хорошими врачами, чтобы ему за любые деньги сделали новое лицо, с которым было бы не стыдно свататься. Летчики, конечно, поняли, что перед ними тихий сумасшедший, и всё рассказали мне, поскольку я часто летаю по этой линии, и уже сдружился с ними. После этого я строго поговорил с ним, предупредил, чтобы он не докучал чужим людям, если не хочет оказаться в психушке.

– И что он вам ответил?

– Сказал, что он не сумасшедший. Что действительно нашел сокровище Мухаммада или же кого-то из его приближенных. Нашел, когда работал в управлении ирригации. Экскаватор, мол, копал глубокую канаву и в какой-то момент ковшом вскрыл тайник, с самого края. Земля тут же осыпалась, и никто не заметил тайника, кроме него. Вечером он пришел с лопатой, подкопал немного и обнаружил золото. Много золота. Целую неделю перепрятывал его по ночам. Затем подал заявление на увольнение. Хотел начать подготовку к свадьбе. Ведь теперь он был богатым человеком. И еще размышлял, что делать с таким количеством золота. Может, оставить себе немножко, а остальное сдать государству? И вот в последний день работы с ним произошло это несчастье. Словно злой джинн наказал его за то, что посмел прикоснуться к чужому золоту. Скажите, мог ли я поверить в такие вещи?

– Один вопрос: чем он объяснил, что не доверился вам сразу? Почему обратился к летчикам?

– Он сказал, что это золото заколдованное. Ведь едва он успел перепрятать его, как тут же потерял свое лицо. По его мнению, если бы он доверился мне или кому-то из надежных знакомых, то всех нас постигла бы страшная участь. Он решил для себя, что золото может дастся в руки лишь человеку пришлому, человеку другой веры. Поэтому, добавил Кенжи, мне лично он больше ничего не скажет, ради моей же пользы и пользы моих родственников, иначе, мол, на него ляжет тяжкий грех. Но если ему удастся сделать себе новое лицо и жениться, то он впоследствии облагодетельствует весь поселок, поскольку будет уверен, что чары злых сил развеялись. В Нукусе я поговорил со знакомым врачом-психологом, и тот сказал, что это мания, вызванная сильным стрессом после неизлечимой травмы, усугубленная постоянным желанием вернуть себе потерянное здоровье. Такие вещи случаются.

– Он не показывал вам золотую монету?

– Нет. Он ведь не нуждался в моей помощи. Он искал человека со стороны.

– Вы и сейчас считаете его сумасшедшим?

– После того, что случилось позднее, я уже не могу считать иначе.

– Что же случилось?

Мой собеседник, чьего имени я так и не спросил, долго молчал, затем проговорил, тяжело роняя слова:

– В один из дней, вскоре после вашего отъезда, Кенжи отправился куда-то на своем мотоцикле. Вернулся только к вечеру в страшном волнении. На нем не было ни плаща, ни шляпы, без которых он никогда не появлялся перед людьми. Бинты, которыми он маскировал свое лицо, наполовину размотались. Мотоцикл он бросил посреди площади, а сам принялся бегать кругами, комкая какой-то лист бумаги и выкрикивая: “Дейгиш! Дейгиш! Я знаю, его наслал джинн!” Кенжи пробовали успокоить, но он продолжал кричать, не узнавая никого из односельчан. И тогда все поняли, что этого человека охватило безумие, и что надо срочно везти его в больницу, в Чимбай…

– Дейгиш? – переспросил я. – Что означает это слово?

– Нужно родиться в наших местах, чтобы понимать, что такое дейгиш, – сказал мой собеседник. – Это процесс разрушения берегов Амударьи. Вы, наверняка, знаете, что река течет в глинистом русле и сама несет много тяжелой глины. Пласты глины вдоль берегов размягчаются, становятся податливыми и, наконец, сами текут, как вода. В результате меняется русло на определенном участке реки. Эти процессы продолжаются на протяжении веков. Никакие дамбы не могут остановить дейгиш. Единственный способ – прокладка прямого канала в самом русле. Но вы же понимаете, что это очень дорогой способ. Поэтому Амударья до сих пор, хотя и нет в ней уже былой мощи, ведь половину воды разбирают на поливы в среднем течении, еще способна обрушить целый участок берега вместе с дамбами, садами и постройками и унести прочь, в открытое море. Это и есть дейгиш.

– Это означает, – предположил я, – что Кенжи спрятал клад где-то на берегу Амударьи, а река вдруг унесла весь этот берег вместе с кладом?

– Похоже, что так.

– А что за бумагу он комкал в руках?

– Это была схема, на которой он обозначил место захоронения клада. Впрочем, теперь в этой бумажке нет никакого смысла. Мощное течение существует даже у дна. Оно свободно влечет даже тяжелые предметы. Но если даже часть монет задержатся у какой-нибудь коряги, то очень быстро утонет в глине. Амударья – одна из самых мутных рек на планете, в ней не могут работать ни аквалангисты, ни водолазы. – Он помолчал и добавил: – Тысячелетиями на берегах Аму возникали и гибли великие цивилизации, здесь проходил участок великого шелкового пути. Множество сокровищ зарывали, а то и бросали в воду, чтобы уберечь их от разбойников. Быть может, когда-нибудь, когда будет создана подводная техника нового поколения, удастся исследовать русла реки, как существующее, так и бывшие, и тогда сделанные здесь находки потрясут воображение современников и, кто знает, заставят иначе взглянуть на историю древних веков.

– Вы-то сами верите в это? – спросил я. – То есть, в то, что Кенжи действительно нашел клад хорезмшаха?

– Кто знает! – пожал он плечами. – В наших пустынных краях возможны еще и не такие диковины.

* * *

Вскоре я услышал про дейгиш еще раз – от речника с буксира “Новороссийск”. Этот буксир проводил 500-тонные баржи с материалами для строящейся Тахиаташской плотины. Утром бакенщик прошел на катере по реке, выставляя свежие вешки из травы и лозы. Менее чем через два часа буксир “Новороссийск” с баржами, шедший по этому же фарватеру, прочно сел на мель. Буквально на глазах речников дейгиш намыл огромный остров посреди реки.

СЛУЧАЙ НА ПОНТОННОМ МОСТУ

Ключевой персонаж описываемой ниже истории – второй муж моей тещи Олег Васильевич Иванов (в семье которых мы жили в Тахиаташе) работал главным механиком в крупном управлении механизации. В описываемый период это был зрелый, энергичный, неусидчивый мужчина того возраста, который еще рановато называть предпенсионным, притом что и на здоровье Олег Васильевич не жаловался. Характер у него был импульсивный, чтобы не сказать взрывной, а настроение менялось под влиянием момента. Он то благодушно посмеивался и напевал какие-то куплеты, умышленно перевирая слова, то ходил мрачнее тучи, смотрел на всех исподлобья и непроизвольно скрипел зубами.

Как главный механик крупного автохозяйства, Олег Васильевич отличался строгостью и требовал от подчиненных технически грамотного ухода за машиной. Нерях и бездельников наказывал беспощадно. Впрочем, все знали, что он отходчив, и камня за пазухой ни на кого не держит.

Дома за Олегом Васильевичем закрепилось прозвище Дед, на которое он охотно откликался.

В редкие часы досуга Дед, затаив дыхание, любил смотреть фильмы про разведчиков, телепередачи типа “Клуб кинопутешественников”, а также документальные ленты из жизни реальных космонавтов и конструкторов космических кораблей. Но ни фантастики, ни мистики он совершенно не воспринимал, именуя произведения этого жанра “сказками для маленьких детей”. Он твердо стоял двумя ногами на грешной земле, свято верил, что дважды два всегда и при всех обстоятельствах – только четыре и вряд ли стал бы тратить свое время на рассуждения о скрытом смысле корня квадратного из минус единицы.

Именно поэтому я не сомневаюсь в достоверности его рассказа, имевшего весьма странное продолжение.

Но прежде чем перейти к изложению этой удивительной истории, мне придется коротко обрисовать геонрафию той местности, в пределах которой всё это происходило.

Сейчас русло Амударьи перегорожено в районе Тахиаташа высотной плотиной. Неподалеку над рекой нависает железнодорожный мост, по которому поезда идут с левобережья в Нукус и далее.

Но в мае 1971 года, когда я впервые приехал в эти края, не было еще ни плотины, ни железнодорожного моста.

В ту пору берега Амударьи соединялись в районе того же Тахиаташа понтонным мостом, единственным на всю автономную республику. Весь транспорт, которому нужно было попасть с одного берега могучей реки на другой, стекался к этой переправе. Правда, кое-где существовали и паромы, но на их долю приходилась мизерная доля перевозок, притом, что паромные переправы действовали только в дневное время, да еще зависели от капризов погоды.

Этот километровый мост состоял из сотен сомкнутых стандартных понтонов военного образца, покрытых сверху настилом из толстых досок, и обеспечивал двухстороннее движение на переправе круглые сутки. По обе стороны вдоль настила тянулось металлическое ограждение со светильниками. На каждом въезде имелся пост, где несли постоянную вахту стрелки военизированной охраны, а также работники ГАИ.

Нередко возникала необходимость перевезти через мост какой-либо сверхтяжелый груз – мощный экскаватор, трансформатор и т.д. Такие перевозки осуществлялись по заранее поданной заявке в строго согласованное время. Движение с обеих сторон перекрывалось, и тягач с нагруженным трейлером в гордом одиночестве преодолевал мост на пониженной скорости. Поскольку это занимало довольно много времени и могло привести к образованию «пробок», то перевозки подобного рода планировались, как правило, на ночь, когда движение через мост становилось менее оживленным.

Эти подробности весьма важны для лучшего понимания того таинственного, основанного на удивительных совпадениях случая, который произошел на понтонном мосту в одну из июньских ночей 1971 года.

Но прежде еще несколько обязательных деталей.

Единственная железная дорога в этих местах проходила тогда по левобережью – через Тахиаташ до Кунграда. Курсировавший по ней пассажирский поезд Ташкент-Кунград всегда был переполнен. Тахиаташ – довольно значительный населенный пункт, но по какой-то странной прихоти железнодорожных властей поезд следовал через этот город без остановки, несмотря на наличие станционного здания. Пассажиры, следовавшие до Тахиаташа, а таких было немало, лишь провожали взглядом огни своего города и начинали готовиться к выходу на станции Ходжейли, расположенной в тридцати километрах далее по ходу движения. Расписание было крайне неудобным. В Ходжейли поезд приходил около часу ночи.

Здесь на привокзальной площади пассажиров поджидал автобус, который вез их в Нукус – естественно, через Тахиаташ и через понтонный мост. Обычно автобус набивался до отказа, так что при езде заметно накренялся на одну сторону.

Помимо автобуса, прибытия поезда на привокзальной площади ждал и другой транспорт: десятка три легковушек и самосвалов. Одни водители встречали своих родных и знакомых, другие рассчитывали заработать. Присутствие самосвалов не должно смущать. В малонаселенной республике с ее обширной территорией в качестве такси использовался всякий транспорт. Случалось, к поезду подъезжали и на колесном тракторе. А уж самосвалы – эти быстроходные, вместительные, безотказные, юркие машины пользовались здесь особой популярностью.

Спросите, кто их выпускал ночью из гаража? Да в гараж они и не заезжали с вечера. В ту пору, по умолчанию, многие водители оставляли на ночь свой транспорт у дома, имея запас чистых бланков путевок с печатями.

Похожая картина наблюдалась и на площади перед нукусским аэропортом. Правда, все рейсы прилетали обычно днем. Но ведь случались и задержки, и нелетная погода вмешивалась, и тогда пассажиры прилетали в Нукус поздно ночью. При этом было немало авиапассажиров, которым требовалось попасть из Нукуса в Тахиаташ или Ходжейли. Расстояние-то здесь незначительное, так чего же всю ночь сидеть в аэропорту?

Таким образом, нередко возникали ситуации, когда на понтонном мосту встречались ночью две машины из одного гаража: одна из них, например, везла пассажира из аэропорта в Тахиаташ, а другая – с вокзала в Нукус.

Вот такого рода совпадение и позволило однажды проявиться то ли тщательно охраняемой государственной тайне, то ли загадке иного рода.

Как раз в те дни я прибыл из Шахамана на отгулы. Мы работали так называемым вахтовым методом: десять дней на трассе от зари до зари, четыре дня дома.

Дома мне сразу же сказали, что Олег Васильевич еще в начале недели отправился с отчетностью в Ташкент, но уже сегодня должен был вернуться. Однако в справочной ответили, что рейс задерживается на шесть часов. То есть, прибытия Деда следовало ожидать ночью.

Олег Васильевич с отчетностью ездил в Ташкент периодически. Надо сказать, что в тот период легковой персональный транспорт полагался только начальнику и главному инженеру управления. Но в условиях разбросанности объектов в мобильных средствах передвижения нуждались и нижестоящие начальники. Роль этих средств передвижения выполняли всё те же самосвалы. Естественно, и у Деда, как у большого (по местным меркам) начальника, имелся “свой” персональный самосвал, который, в частности, доставлял его к самолету и привозил обратно. Какой бы длительной ни была задержка рейса, верный водитель всегда ждал до конца, не ропща, ибо понимал, что Дед и его не оставит в обиде. В любом гараже всегда есть свои правила игры. Были они и в управлении механизации.

В эту ночь Дед заставил всех нас изрядно переволноваться. Справочная, наконец, ответила, что самолет из Ташкента приземлился в час ночи. Но вот уже пробило два, а Деда всё не было, хотя вся езда по ночному шоссе тянула от силы минут на двадцать. Дорога на Ходжейли проходила под окнами нашего дома, и мы то и дело выглядывали за занавеску.

Дед прибыл в начале четвертого, злой, как бобик. Долго чертыхался и костерил авиационные и милицейские порядки. Из его отдельных реплик можно было лишь понять, что он бестолково простоял больше двух часов перед мостом. Впрочем, с его импульсивностью дома уже свыклись. Дед мог взорваться по любому поводу, но быстро остывал и начинал подлизываться. К особенностям его характера мы относились спокойно, и Дед, похоже, ценил нашу деликатность.

Когда успокоившиеся женщины отправились досыпать, мы с Дедом уединились на кухне. Он выставил на стол привезенное из Ташкента пиво и снял с гвоздя копченого усача, после чего уже гораздо внятнее рассказал мне о странной стоянке у ночного моста.

– Само собой, самосвал терпеливо ждал меня на площади. Водителем был молодой парень из местных казахов. Я зову его Жора, и он не обижается. По дороге расспросил его о новостях в гараже. Всё было в порядке. Ну и хорошо!

От Нукуса до Тахиаташа, ты знаешь, не будет и пятнадцати километров. Дорога была практически свободна, лишь изредка попадались встречные. Мы летели стрелой.

Впереди показались спящие саманные домики поселка Кызкеткен, сразу же за которым начинался подъезд к мосту…

Мысленно Олег Васильевич видел себя уже дома. Машинально взглянул на часы: ровно час ночи!

Вот и мост, освещенный фонарями. А на той стороне, сразу же за обвалованным берегом, начинается Тахиаташ.

Внезапно откуда-то сбоку появился гаишник и резко взмахнул своим полосатым жезлом. Одновременно перед мостом опустился шлагбаум.

– Эх, застряли! – с досадой крякнул Олег Васильевич. По опыту он знал, что мост закрыли для пропуска какого-то тяжелого груза. Значит, придется ждать полчаса, а то и больше. Вот не повезло!

И тут он не без изумления разглядел на гаишнике майорские погоны. Невероятно! Обычно движение регулировали сержанты.

Майор подошел к самосвалу со стороны водительского окошка и тихим, но твердым голосом приказал Жоре выключить двигатель и погасить фары до особого распоряжения.

Минут через пять к шлагбауму подъехала черная «Волга». Из нее вылез плотный человек в очках с золотой оправой, в котором Дед с возрастающим изумлением узнал министра внутренних дел автономной республики полковника Золотова. Золотов подозвал к себе вытянувшегося в струнку майора и что-то строго выговорил ему. Майор повернулся вполоборота, сделав какой-то знак. Тотчас из темноты выдвинулись несколько милиционеров, вооруженных автоматами. Выслушав команду, они цепью встали за шлагбаумом.

Встречных машин не было. Ясно, что движение было перекрыто и с другого конца моста.

В этот момент со стороны поселка Кызкеткен послышался гул. Вскоре показалась небольшая автоколонна. Первым ехал автомобильный подъемный кран КрАЗ большой грузоподъемности, за ним грузовик, который тянул за собой пустой трейлер, замыкал колонну еще один грузовик с тентом, там сидели люди в погонах. Но сколько их и какая на них форма, рассмотреть было невозможно.

Шлагбаум поднялся на короткое время. Все три подъехавших автомобиля двинулись через мост. Золотов, проводив колонну взглядом, сел в «Волгу». Та последовала за колонной.

– Эти проедут быстро! – воскликнул Олег Васильевич, обращаясь к Жоре. – Не пойму даже, зачем перекрыли движение? Груза-то у них нет. Может, деньги везут к поезду? Золотов, автоматчики… Но тогда зачем кран? Ладно, начальству виднее. Подождем. Скоро начнут пропускать, вот увидишь!

И тут вдруг погасло освещение вдоль моста. Всё вокруг погрузилось в непроглядную темень.

Прошел час, час с четвертью… Несмотря на ночное время, за самосвалом выстроилась длинная очередь автомашин разных марок. Шлагбаум не поднимался. Это было неслыханно! Никогда на памяти Деда мост не закрывали на столь долгий период. Разве что для ремонтных работ. Но о ремонте всегда объявляли заранее и никогда не делали из этого секрета. Может, какая-то из машин колонны заглохла на мосту? Иначе чем объяснить эту задержку? Олег Васильевич хотел было по-свойски расспросить майора и уже вылез из кабины, но гаишник даже не стал его слушать, жестко посоветовав вернуться назад.

Ожидание длилось два томительных часа. Наконец, снова вспыхнуло освещение. Появился транспорт с того берега, но на этом конце очередь всё еще держали.

В первой же встречной, идущей с того берега, Олег Васильевич узнал другой самосвал из своего гаража. За рулем сидел Артыков – водитель несерьезный, любитель подхалтурить. В кабине находилась еще какая-то пожилая пара.

– Куда это он направляется на ночь глядя? – пробормотал Дед. – Но не останавливать же его на мосту? Ладно, завтра разберемся…

Тут шлагбаум подняли и с этого берега. Истомившийся Жора нажал на газ.

– Сколько лет езжу через мост, но такой странной стоянки у меня еще не было, – закончил свой рассказ Олег Васильевич.

Честно говоря, я не знал, что ответить Деду. Да и глаза уже слипались. Мы допили пиво, пожелали друг другу спокойной ночи и отправились спать.

Кстати говоря, впереди была суббота.

Наутро Дед был бодр и энергичен, пел куплеты и острил, и, казалось, напрочь забыл о своих вчерашних злоключениях. После обстоятельного завтрака они с тещей отправились на базар.

Вернулся Дед какой-то взвинченный.

Оказалось, что на базаре он встретил Артыкова – того водителя, с которым они нынешней ночью разминулись у моста. Дед, конечно, не утерпел и выговорил ему за левый рейс. Тут опять же вступали в силу тонкие правила игры, принятые в гараже. Дед не был против, когда халтурили “исправные” водители. Но Артыков, по его мнению, был балаболкой и права халтурить еще не заслужил. Таких водителей Дед не уважал и, общаясь с ними, сопел и придирался по мелочам. Дед также жутко не любил, когда плохие водители в свое оправдание несут околесицу. Именно это якобы и пытался сделать Артыков при сегодняшней встрече, чем, собственно, и раззадорил Деда еще больше.

Расказал же ему Артыков следующее.

Вернулись из отпуска его родственники, живущие в Нукусе. Приехали они ночным поездом и позвонили ему с вокзала, зная, что он ставит машину дома. Пожилые люди, не отказывать же им! Пришлось ехать на вокзал в Ходжейли, а затем везти их в Нукус. Рассчитывал управиться быстро, да как нарочно прямо перед носом надолго перекрыли мост, чтобы провезти ту самую «дуру».

– Какую «дуру»? – удивился Олег Васильевич.

– Как – какую? – удивился и Артыков. – Ту самую. Мимо вас ее и должны были провезти.

– Стоп! А ну-ка, давай подробнее… – сощурился Дед, уверенный, что сейчас услышит очередную байку водителя.

И тут Артыков рассказал, как после двух часов ожидания на мосту вновь началось движение. Сначала проехал большой автокран, за ним – тягач с трейлером, на котором под брезентом лежало что-то громадное, с обтекаемыми формами, затем прошла машина под тентом, а последней – черная «Волга». Вся колонна направилась в сторону Тахиаташа. Наконец, милицейский капитан, который распоряжался возле поста, отдал команду. После этого зажегся свет на мосту. Шлагбаум подняли и начали пропускать транспорт в сторону Нукуса. Но с другого берега, как понял он, Артыков, машины держали еще какое-то время. Очевидно, чтобы дать возможность колонне с «дурой» отъехать подальше. Ясно ведь, что перевозили секретную технику. Но только какую? Никогда он не видел здесь ничего подобного.

По Артыкову получалось, что колонна въехала на мост с одного конца без груза, а выехала с другого с «дурой». Причем, громоздкой “дурой”, едва уместившейся по габаритам на трейлере. Ясно, что такой груз лежать на мосту не мог. Вот и выходит, что Артыков снова соврал, пытаясь оправдаться за очередную левую ходку. Да хотя бы врал как-нибудь складно! Он – что, считает своего начальника идиотом?

До конца дня Дед все ворчал, костеря беднягу Артыкова и других незадачливых водителей, из-за которых гробятся хорошие машины. Ладно, этому парню еще достанется на орехи! Лишь к вечеру Дед успокоился и, похоже, выбросил в своей манере из головы историю, в которой концы не сходились с концами.

Я тоже не особенно о ней задумывался, полагая, что неизвестный мне Артыков и впрямь присочинил к ней свой “хвост” в силу своего характера. Возможно, этот парень действительно был “балаболкой”.

В понедельник утром, придя на участок, я первым делом отправил свою бригаду в Шахаман, после чего поехал на грузовую станцию, чтобы организовать вывоз на трассу железобетонных ригелей, которые только на днях поступили в наш адрес, и отсутствие которых сдерживало нашу работу.

Среди стропальщиков грузовой станции был некий Раим, татарин по национальности, личность весьма неординарная. По сути, это был бродяга-философ, который путешествовал по Союзу, нигде не задерживаясь надолго. Запас его жизненных наблюдений был неисчерпаем. Подобно всем истинным философам, он довольствовался малым, исходя из древнего принципа «всё свое ношу с собой». Не имел он и собственного угла. Начальство, ценя его за трезвость, разрешило ему ночевать в вагончике-бытовке на территории базы. Он сам готовил себе на костре, а большую часть свободного времени проводил в размышлениях о смысле жизни.

В то утро с погрузочным краном случилась небольшая поломка, и пока крановщик устранял неисправность, Раим рассказал мне историю, которая удивительным образом перекликалась с противоречивой информацией о ночном происшествии на мосту.

Вот суть рассказа Раима.

Уже под утро, в четвертом часу, его разбудил непривычный шум на проходной.

Ворота открылись, и во двор друг за дружкой въехали черная «Волга», автокран, грузовик под тентом, а также тягач с трейлером, на котором лежала под брезентом какая-то огромная круглая штуковина.

Зажглись прожекторы, и в их свете Раим увидел, как из «Волги» выбрались несколько человек, среди которых он узнал директора грузового двора.

Из грузовика начали выпрыгивать люди в милицейской форме. Сроду не бывало на базе таких клиентов!

Заинтригованный стропальщик выскользнул из вагончика наружу, стараясь не шуметь и держаться в тени. Расстояние было велико, но всё же ему удалось расслышать несколько фраз. Один из приехавших – сановитый мужчина в золотых очках – спросил директора: «Платформу подогнали?» «Так точно, товарищ Золотов, вот она!» – директор указал на железнодорожную платформу, стоявшую на отдельной свободной ветке.

Началась погрузка. Любопытно, что брезент так и не снимали. Просто завели снизу тросы с проушинами, за них и поднимали. Штуковину уложили на платформу, плотнее закрепили брезент, да еще прикрутили его к стойкам стальной проволокой. Затем на платформу поднялись несколько автоматчиков и расселись по углам. Тем временем со стороны станции подкатил тепловоз. Платформу подцепили к нему, и короткий состав двинулся в обратном направлении. Милиционеры постояли еще немного, перекуривая и что-то тихо обсуждая между собой, затем опять расселись по машинам и уехали.

Наутро, увидев во дворе директора, Раим, свободный от всяких комплексов, подошел к нему и поинтересовался, что за важный груз обрабатывали нынче на рассвете. Директор как бы даже испуганно посмотрел на него и посоветовал забыть о том, что он видел. Но Раим ничего ему не обещал. С какой стати? Он – свободный человек!

В первый момент меня поразило совпадение многих деталей в рассказах Олега Васильевича (точнее, в переданном им рассказе Артыкова) и Раима. Вывод напрашивался такой: откуда-то с правобережья доставили к железной дороге некий груз. Не исключено – образец военной техники, коли уж были приняты максимально возможные меры скрытности. Груз провезли мимо Олега Васильевича, который на какой-то момент, следует признать, задремал после всех переживаний, связанных с задержкой полета. Надо полагать, задремал и Жора, водитель его самосвала. А к Артыкову Дед просто придирается, вот и принял в штыки его рассказ.

Я решил, что при первой же возможности сообщу Олегу Васильевичу информацию, полученную от Раима. Но в тот же день я уехал в Шахаман, а когда вернулся через десять дней на очередные отгулы, то эта история уже утонула в потоке текучки. Не вспоминал о ней и Дед. А затем меня перебросили на Устюрт. А затем призвали на военную службу. Уже после службы я на несколько месяцев вновь оказался в Каракалпакии. Еще через два-три года Дед с тещей, благодаря невероятной удаче, обменяли Тахиаташ на Ташкент, причем в силу удивительного стечения обстоятельств обосновались по соседству от нас с женой, буквально через дом. То есть, встречались мы с Дедом регулярно еще на протяжении многих лет, нередко вспоминали Каракалпакию, но вот какая странность: ночной инцидент на понтонном мосту в наших беседах почему-то не возникал ни разу. Так и не знаю, получил ли Артыков от Деда “на орехи” или же они нашли всё-таки взаимопонимание?

Лишь много лет спустя, уже в Питере, когда Деда не было в живых, три разных рассказа о ночном происшествии на понтонном мосту (Олега Васильевича, Раима и Артыкова в интерпретации Деда), вдруг ясно ожили передо мной до мельчайших нюансов и интонаций.

И хотя никаких новых фактов к тому, что я когда-то знал, не прибавилось, у меня всё же появилось ощущение, что анализ имеющейся информации дает возможность обосновать целый ряд вполне реальных гипотез.

Одно уточнение: может, Артыков и был “балаболкой”, но про “дуру” он сочинить не мог. Шоферские байки обычно носят более фантастический характер. Что же касается Раима, то словам этого человека я всегда доверял полностью.

Итак: груз могли поднять только из воды. Точнее, с баржи. В ту пору Амударья в среднем и нижнем течении была еще судоходной. В туркменском городе Чарджоу существовало даже управление Среднеазиатского пароходства, которое подчинялось Министерству морского флота СССР. Суда и баржи пароходства перевозили грузы по Амударье от таджикской пристани Пяндж до каракалпакского порта Муйнак, а затем и далее вдоль восточных берегов Арала. Объем перевозок достигал полутора миллионов тонн. Между прочим, в числе основных перевалочных пунктов были пристани в Тахиаташе и Ходжейли. Значительную часть грузов для строящейся Тахиаташской плотины перевозили водным путем – на самоходных судах и баржах.

И вот что у нас получается.

Ночью к мосту доставили на барже какой-то секретный груз (не будем пока уточнять, какой именно), встречать который выехало важное милицейское начальство. Для перегрузки подогнали кран и трейлер, а также машину с людьми. Персонал подобрали не случайный, а из своих кадров. Перекрыли движение. Свет погасили, чтобы никто случайно не увидел с берега баржу. Груз накрыли брезентом и хорошенько увязали. Потому и пришлось ждать так долго…

Те, кто ждал на правом берегу, ясно видели, что через мост прошла порожняя колонна. То есть, предположение о том, что Дед и Жора могли одновременно задремать, да еще очень крепко, отпадает. Когда Дед находился во взвинченном состоянии, то он не был способен задремать даже на минуту. Итак, мимо него прошла порожняя колонна. Для Деда это было как дважды два четыре.

Те же, кто ждал на левом, включая Артыкова, ясно видели, что мимо них в сторону Тахиаташа провезли «дуру». Естественно, они считали, что “дуру” везут откуда-то с правобережья. Никому из них и в голову не могло бы придти, что груз взят с баржи. О тайной погрузке на мосту никто никогда не узнал бы, если бы по чистой случайности среди обеих групп ожидающих не оказалось знакомых между собой людей.

Так что же могло произойти в ту ночь на единственной переправе в малонаселенной республике, которая даже по азиатским меркам слыла глухой провинцией? Что конкретно везли под брезентом?

Версия первая.

За период с 1962-го по 1978-й гг. в Советском Союзе было запущено свыше тысячи искусственных спутников Земли одной только серии «Космос». А еще взлетали аппараты серий «Протон», «Зонд», «Салют», «Молния», «Луна» и др. То есть, на рубеже 70-х интенсивность космических запусков была весьма велика. Понятно также, что на многих этих спутниках устанавливалась аппаратура разведывательного характера, которая постоянно модернизировалась. Львиная доля этой техники стартовала с космодрома Байконур, от которого напрямую до низовьев Амударьи всего-то порядка семисот километров – сущий пустяк для космических скоростей.

И вот однажды произошел неудачный запуск. Ракета, несущая на борту секретную аппаратуру, взлетела, но вскоре связь с ней прервалась. Предпринятый поиск показал, что ракета не взорвалась в воздухе, а разделилась на части. Верхняя ее ступень, нашпигованная шпионской техникой, упала на отмель в русле Амударьи, среди тростниковых зарослей. Достать ее можно было только с воды.

По ряду причин операцию поручили местному МВД, обязав его руководителей обеспечить максимальную секретность действий.

У них-то и возникла оригинальная идея использовать для перегрузки понтонный мост, который находился в ведении системы. И в самом деле, именно этот вариант создавал наиболее плотную завесу секретности. Если бы, скажем, ступень доставили на грузовую пристань в том же Тахиаташе, где круглосуточно находился дежурный персонал, то избежать утечки информации было бы гораздо сложнее. В реальности же ни один посторонний так и не узнал, на каком из буксиров был доставлен к ночному мосту этот необычный груз. Оно, это судно, в буквальном смысле слова осталось в тени. Практически без накладок произошла перегрузка ступени с трейлера на железнодорожную платформу. Руководители операции, несомненно, приняли во внимание тот факт, что на участке железной дороги, проходящем через Тахиаташ, в тот период пассажирская станция не функционировала (но имелся целый ряд веток к крупным предприятиям и грузовым дворам).

Надо полагать, секретный груз, мало кем замеченный, в итоге благополучно прибыл в Байконур, и специалисты смогли определить причины аварии.

Версия вторая.

Воды Амударьи отличаются значительной замутненностью. В некоторые периоды мутность воды в реке зашкаливает за две тысячи граммов на кубический метр. Это больше чем даже в Амазонке. То есть, видимость под горизонтом Амударьи практически нулевая. Зато именно в таких условиях лучше всего проводить испытания специальных оптических систем, предназначенных для использования в сходных заморских акваториях. Предположим, подобные испытания проводились здесь с помощью батискафа, который потерпел аварию где-то на глубине. Берега вокруг могли быть глинистые, осклизлые, поросшие тростником и камышом. Проще всего было подтянуть батискаф к мосту, а затем погрузить на трейлер. Тогда всё описанное является следствием спасательной операции, также проведенной под грифом «совершенно секретно».

Наконец, гипотеза третья, самая экзотическая.

В пойме Амударьи были обнаружены части ракеты неизвестного происхождения (не обязательно внеземного, но годится и такой вариант). Тогда попытки предельно засекретить акцию становятся еще более понятными. Логично и то, что для выдвижения груза на единственную железнодорожную магистраль автономной республики был выбран грузовой двор именно в Тахиаташе. Как я уже отмечал, этот крупный населенный пункт не имел пассажирской станции, зато располагал разветвленной сетью подъездных путей, что позволяло “вытолкнуть” короткий эшелон на основную колею, не привлекая внимания случайных свидетелей. Собственно, этот план целиком оправдал себя. Никто ничего и не заметил. То есть, никто не заметил ничего странного. За исключением Олега Васильевича, водителя Артыкова и стропальщика Раима. Но поскольку каждый из них владел лишь кусочком тайны, но свести свои разноплановые наблюдения воедино они не могли.

По прихоти обстоятельств эта возможность была предоставлена мне. Но и я обратился к ней, к этой возможности, как видите, не сразу. Прошло много лет, прежде чем я увидел скрытый смысл цепочки странных событий.

Таким образом, ночное прохождение небольшой автоколонны по понтонному мосту, случившееся 35 лет назад, имеет целый ряд правдоподобных объяснений.

Удивительнее, однако, та подсказка, которая воскресила в памяти давно, казалось бы, забытой происшествие. К ней, к этой подсказке, я еще вернусь.

ПОСЛЕДНЯЯ РЫБАЛКА ХУДОЖНИКА

Недавно на одном из прилавков главной питерской книжной ярмарки в “Крупе” (ДК имени Крупской) мне попалась на глаза книга под названием «Рыбы Каракалпакии». Раскрыв ее на середине, я увидел то, что и ожидал – цветной рисунок гигантского сома. В долю секунды память перенесла меня почти на треть века назад и до мельчайших подробностей оживила таинственную историю с детективной подоплекой, разгадка которой так и не была найдена.

* * *

В тот знойный июльский день я встретил на центральной улице Тахиаташа своего знакомого Владимира С., коренастого энергичного брюнета с мягкой улыбкой под шелковистыми усиками на круглом лице. Под мышкой он держал книгу большого формата, которую тут же протянул мне со словами:

– Только что купил. Нет, ты посмотри, какое замечательное издание! Кажется, они научились, наконец, выпускать хорошие книги!

Книга называлась «Рыбы Каракалпакии». Из вежливости я перелистал ее. Суховатый текст, насыщенный цифрами и таблицами, адресовался, несомненно, специалистам рыбного хозяйства. А вот блок цветных иллюстраций, наверняка, был интересен всем. На фоне глубокой синевы изображались рыбы, обитающие в водах южной части бассейна Аральского моря.

Замечание же Володи относилось, конечно, всецело к полиграфическому качеству издания. Вообще, в этом смысле нукусское издательство “Каракалпакстан” редко баловало своих читателей. Книги издательства обычно печатались на желтой бумаге, имели аляповатые иллюстрации и такую склейку, что издание быстро рассыпалось в руках. Но та книга, что была сейчас передо мной, действительно являлась приятным исключением из общего правила. Конечно, я имею в виду только полиграфическое исполнение.

Володя бережно взял у меня книгу и раскрыл ее на середине. Я увидел усатого, с большой сплющенной головой сома, нахально вытянувшегося вдоль обеих страниц центральной вкладки.

– Сом… – мечтательно произнес Володя. Затем заговорил, словно цитируя: – Местное название – лаха, жаин, лапыш. Ночной хищник. Питается рыбой, ондатрой, птицами, а также крысами в период их миграции с берега на берег. Легко ловит кур, сбивая их в воду хвостом… Известны случаи поедания крупным сомом овец и собак, а также нападения на детей. Благодаря особенностям строения тела и верткости легко переползает по росной траве из водоема в водоем… Минутку… Вот, самое важное! В 1951-м году в Амударье поймали сома весом более ста килограммов. Его длина составляла 258 сантиметров!

Тут Володя захлопнул книгу и горячо продолжил, как бы расширяя рамки темы:

– В 30-х годах в Днепре выловили сома весом 420 килограммов и длиной свыше 5 метров! Этот не рыбацкая байка, а факт, засвидетельствованный членом-корреспондентом украинской Академии наук, известным ихтиологом Мовчаном! – Усмехнулся: – Днепр! Река, где рыбаков всегда было больше, чем рыбы!

Володя пристально уставился на меня и произнес, как нечто заветное:

– А вот здесь, в низовьях Амударьи еще сохранились совершенно нетронутые уголки… Представляешь, какой сомище мог вырасти в каком-нибудь тихом омуте под глинистым обрывом! – И добавил загадочно: – Очень может быть, мы вскоре узнаем об этом…

Владимир, что называется, оседлал любимого конька. Но я торопился домой и вынужден был попрощаться с приятелем.

* * *

Наша компания состояла в основном из недавних выпускников вузов, направленных по распределению в этот жаркий и пыльный, малообжитой край. Молодые прорабы, инженеры-технари: энергетики, наладчики, дорожники…

Владимир был среди нас «белой вороной»: более старший по возрасту, он являлся художником по оформлению зданий общественного назначения. Здесь, в Тахиаташе, он создавал панно во всю боковую стену нового дома культуры. Здание это поднималось по соседству с участком нашей мехколонны. Его инструментом были не краски и кисти, а цветная мастика и скребок. Сначала он наносил на часть стены пять слоев цветной мастики, а затем с помощью специального скребка снимал в нужных местах еще сырую мастику до заданного слоя. В результате получался фрагмент будущего цветного панно. Судя по отдельным репликам Володи, этой технологией владели единицы. Здесь он взял двух помощников из местных, которые выполняли всю черновую и подготовительную работу. Всю художественную часть Володя делал сам.

Когда он впервые назвал нам сумму своего гонорара, за столом повисла тишина. Слишком уж заоблачной казалась цифра. Она превышала наши инженерные оклады со всеми надбавками и коэффициентами в десятки раз. То есть, по тогдашним меркам Володя вполне тянул на роль миллионера из провинции.

Должен подчеркнуть, что о своих баснословных гонорарах Володя говорил не из желания похвастаться, а в силу своего добродушного, в чем-то наивного характера. Это был парень с открытой душой, живущий в своем придуманном мире, бесконечно далеком от бытовых разборок и мелкой зависти.

И всё же за общим столом кто-то из наших по-дружески предостерег его:

– Володя, ты бы немного поосторожнее. Тахиаташ всё-таки город сложный. Вольные поселенцы, летуны, бывшие зэки… Смотри! Найдутся охотники до чужого добра.

В своей манере Володя перевел разговор на любимую тему.

– Я же не держу свое добро под подушкой, – улыбнулся он в ответ. – А вообще-то, парни, я охотно уступил бы свое место на недельку-другую любому желающему, а сам отправился бы с удочкой на озера.

Он и вправду здорово выматывался, находясь на строительных лесах от рассвета до заката, почти без выходных и праздников. Объяснял, что обязан укладываться точно в жесткий график, что панно должен сдать в срок, иначе понесет немалые убытки.

Тем не менее, несмотря на занятость и усталость, он хотя бы раз в неделю выезжал на своем мотоцикле на ночную рыбалку, которая была его неодолимой страстью.

* * *

Существует особый тип любителей рыбалки. Это рыболовы-сомятники. То есть, те, кто ловит только сомов. Вот к их-то плеяде и относился наш общий друг Володя.

Чаще всего он привозил рыбин весом 8-10 килограммов, которых снисходительно именовал «мелкими сомиками». Примерно через два похода на третий его добычей становились двухпудовые сомы, а однажды под утро он привез усатого гиганта, который едва умещался в коляске мотоцикла. Посмотреть на улов сбежалась половина микрорайона. Когда этого зверюгу взвесили, в нем оказалось без малого 70 кило! Когда Володю спросили, как же он справился в одиночку с этим гигантом, художник с виноватой улыбкой ответил, что повозиться, конечно, пришлось, но, если честно, эта рыбина вовсе не гигант и это еще не настоящая рыбалка. Но, быть может, скоро ему выпадет настоящая рыбалка… Целую неделю общежитие, где жил художник, питалось деликатесными котлетами из сомятины.

Не было для Володи более желанной темы, чем особенности рыбалки на сома или соминые повадки. Вот только заинтересованных собеседников он находил себе с трудом. Ну, не было среди нашей компании других заядлых рыболовов! Тратить дефицитное свободное время на ужение обитателей речных глубин казалось нам просто глупо. Тем более что на местном рынке живой, а также копченой и вяленой рыбы было в избытке.