Игра в догонялки

Александр Сордо

Игра в догонялки

Кто-то бабочке где-то помял ее хрупкие крылья

И не думал о том, что цветок где-то ждал ее пыли.

А цветок тот завядший – он не был подарен девчонке,

И, не встретившись с парнем, она не зачала ребенка.

И не вырос ребенок, светилом не стал медицины,

И от СПИДа не смог он придумать простейшей вакцины.

И гуляет зараза, а люди застыли в бессилье,

Оттого что когда-то помяли той бабочке крылья.

Чарльз Буковски. «Бабочка»

Взмахом крыла бабочки, с которого начался ураган, стал якут Байрам Денисов, случайно нашедший в ямальской тундре мумию мамонта. А может, Борисяковская экспедиция на Ямал, изучавшая находку Денисова. А можестет, глобальное потепление и отступивший от берега ледник. А может, сам древний мамонт, подцепивший неизвестный науке менингококк и благополучно похороненный в вечной мерзлоте. Цепочка событий началась десятки тысяч лет назад и привела к тому, что человечество закачалось на острие ножа.

Мы ужинали молча. Я ковырял вилкой салат, пытаясь не клевать носом. Думал только о том, что завтра мы инициируем сборку и к концу недели проверим эффективность новых частиц.

От одной мысли, что результаты окажутся отрицательными, по спине стекала капля ледяного пота.

«В Берлинской санитарной зоне число жертв превысило двести тысяч человек. В эфире кадры прощания больных со своими семьями». – На пленочном экране в половину стены гостиной возник пожилой светловолосый мужчина, лежащий на кровати. По шее и лицу его растекались багровые пятна, губы распухли, взгляд остекленел. Голова медленно запрокидывалась, точно он пытался рассмотреть спинку кровати.

По палате сновали врачи в «скафандрах» – средствах индивидуальной защиты, – подволакивая ноги от смертельной усталости. Я сейчас передвигаюсь точно так же.

Экран показал молодую женщину в зеленом платье и с растрепанными волосами. На ее лице проступала тупая обреченность, исчерченная дорожками слез. Камера отдалилась, в кадр попала зареванная девочка лет десяти, тянущая женщину за рукав. Камера оказалась позади них. Стало видно, как сотрясается спина женщины. На впечатанной в стекло ограждения руке побелели кончики пальцев.

Я вздрогнул.

– Ань, давай выключим?

– Я хочу знать, что происходит в мире, – механически возразила жена, поднося ко рту пустую вилку дрожащей рукой.

– Смерть происходит.

– Хочу знать, как она продвигается.

– Медленно и неотвратимо, Ань. Тяжелым шагом.

– Как мамонты? – тихонько спросила Василиса. – Ее ведь поэтому так назвали?.. Болезнь.

– Нет, не поэтому, доча, – вздохнул я. – А потому что первый раз ею заразились от мамонта.

– Как? Они же вымерли!..

Я через силу улыбнулся. Василиса моя такая смышленая для шестилетки. Все детские энциклопедии в своем брасфоне перечитала. Хочет палеонтологом стать, а меня теперь бросает в дрожь при мысли об этом.

Зато какая умница. Я-то без подсказки диплодока от брахиозавра на картинке не отличаю. Хорошо, Василиса объяснила: у брахиозавра шея крепится вертикально, а у диплодока – горизонтально. Дочка любит играть в древних ящеров. Забирается мне на спину, командует: «Диплодок!» – я нагибаюсь и катаю ее на спине. Кричит «Брахиозавр!» – я выпрямляюсь, и она висит у меня на плечах, как обезьянка. И хохочет.

Последние два месяца мы играем редко. Я работаю почти без выходных, иногда ночую в кабинете при лаборатории. Мы там все такие. Тридцать зомбей в лабораторных халатах. Пашем, чтобы в живых остался хоть кто-нибудь еще.

– Понимаешь, Василис, в Арктике мертвые мамонты хорошо сохраняются…

– В вечной мерзлоте! – просияла дочка. – Я читала! И картинки виде…

– …И бактерии в них тоже сохраняются. Но мерзлота эта – не такая уж и вечная. Ледники отступают. Люди находят под ними все больше останков.

– Это из-за глобального потепления! – важно сказала Василиса.

Я взглянул на жену. Аня слабо дернула уголком рта, не отрываясь от экрана. Там теперь показывали нас. Толком ничего не было видно – полдюжины «космонавтиков» в точно таких же скафандрах, как в предыдущем репортаже, корпели над пробирками и приборами за стеклом «Чистой зоны». Ведущий взял тон пободрее и стал призывать зрителей не отчаиваться и верить в проект «Икосаэдр».

Помню, как же. Мы не хотели выходить из «чистого» – снимать костюмы было слишком долго и небезопасно, а работа кипела… Но я все-таки согласился сказать пару слов, чтобы успокоить миллионы уткнувшихся в экраны испуганных людей.

Аня щурилась, пытаясь среди одинаковых белых фигур узнать мою, а Василиса звякнула ложкой по тарелке.

– А почему их не лечат?

Тут я замолк. Подумал, как объяснить первокласснице про менингококковую инфекцию, новый штамм и его приспосабливаемость. Про отсутствие иммунитета. Про устойчивость к антибиотикам, про ее биохимические механизмы. И про то, что новейшие препараты не спасают от ямальского менингококка – смертельного, неуязвимого и передающегося воздушно-капельным путем легче, чем грипп.

– Потому что пока еще нечем, – как можно мягче ответил я, погладив Василису по волосам.

Я вспомнил первую научную передачу, в которой рассказывали об атипичном менингококке. Когда после первой сотни жертв всплыл факт стопроцентной летальности.

«Ранние периоды Земли отличались большой нестабильностью. Ледники, потепления, массовые вымирания… Геном древних микроорганизмов часто «сбоил». Устойчивые варианты закреплялись в популяции. Естественная стратегия для матери Природы: увеличивать разнообразие видов гораздо умнее, чем класть все яйца в одну корзину. Бактерия, которой много тысяч лет, способная быстро мутировать, обладающая высокой вирулентностью и абсолютно не знакомая человеческому иммунитету – прямо сейчас нам нечего ей противопоставить. Но…»

Никаких «но» скоро не осталось. Антибиотиков хватило на год. Пока удивительная вариативность проклятого ямальского менингококка не выдала нам штамм, устойчивый ко всему.

Люди гибли. По отработанной в начале века схеме всех сажали на карантины, везде трубили о гигиене и безопасности. Люди послушно прятались и намыливали руки до розовых цыпок. Все ждали новой вакцины.

Ее удалось разработать спустя полгода и полтора миллиона жертв. К тому времени болезнь разлетелась по всем материкам – изолировать ее не удалось. Смертельный маховик пандемии набрал силу. Едва люди вздохнули с облегчением, как поступили новости о повторных заражениях. Оказалось, что вакцина не давала стопроцентного иммунитета.

И тогда занавес опустился.

Поначалу передовые биотехнологические лаборатории судорожно искали новый антибиотик. Моделировали молекулы, искали пути синтеза, создавали новые рекомбинантные клеточные линии, но тщетно – замена пары-тройки метильных групп не давала ничего, ферменты менингококка перекусывали связи новых молекул, как кусачки проволоку. Надежда таяла. Население Земли – тоже.

В особо защищенных лабораториях, вроде нашей, выделяли и изучали штамм – искали новые рецепторы в клеточной оболочке. Пытались изобрести вакцину, пытались выделить антигенные участки и посадить их на аденовирусы… Ситуация усугублялась тем, что ученые и сами становились жертвами Ямальской смерти. Все больше исследовательских коллективов прекращали работу из-за потерь. Ученые гибли на фронте войны со стихийным явлением.

Врачи перестали лечить атипичный менингит. В приемных все работали в СИЗах. Первичные симптомы – жар, тошнота, головная боль – не обязательно означали менингит. Особенностью Ямальской смерти были распухшие до безобразия губы. Завидев их или получив анализы, врачи просто констатировали диагноз и сообщали: две недели. Или неделя, если наступала стадия геморрагической сыпи – багровые пятна на лице и руках красноречиво говорили о судьбе пациента. Как и спазм шейных мышц – без пяти минут мертвецы ходили, вжав в плечи затылок, будто в последние дни пытались насмотреться на небо.

«Попросите кого-то заняться похоронами и добро пожаловать в карантинную зону. С семьей попрощаетесь через стекло. Соболезнуем».

Некоторые семьи героически доживали последние недели в квартирах, отправив в специальные службы запись об адресе и прогнозируемой дате конца. Некоторые совершали суицид, не дожидаясь смерти.

Я вспоминал давнюю пандемию и содрогался. Когда я был маленьким, еще оставались магазины. Хорошо, что теперь все покупают дроны. Продавцы пакуют заказы, не контактируя с клиентами – отличный сдерживающий фактор.

Но проблемы множились. Как и во все времена, глупость не имела пределов.

Вжикнул на запястье брасфон. Я махнул по нему ладонью, из браслета выскочила пластинка дисплея. Звонил отец. «Принять».

– Леша, привет. – Папа сидел у себя на веранде, смотрел грустно и пристально. – Вы когда с девчонками старика навестите? Я ж соскучился.

Я тоже, на самом деле. Полгода у него не был. Знаю, что старик от скуки дуреет в своей деревне, а навестить не могу.

– Привет, пап. Сам скучаю. Но пока приехать не можем. Я в работе, а девочек катать лишний раз опасно.