Пять континентов любви
Javier Ruescas and Francesc Miralles
LOS CINCO CONTINENTES DEL AMOR
Copyright © 2020, Javier Ruescas y Francesc Miralles
Translation rights arranged by Sandra Bruna Agencia Literaria, SL
All rights reserved
Перевод с испанского Анны Берковой
Оформление обложки Владимира Гусакова
© А. В. Беркова, перевод, 2025
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025 Издательство Азбука®
Всякая любовь созидает новый мир. В этом ее трагедия и ее величие.
Ханна Арендт
1. Мрачное море сердца
Огни фейерверков всполохами освещали море, стелившееся перед Олимпией непроницаемым мрачным полотном. Несмотря на то что с полсотни друзей собралось на этом пляже, специально чтобы отпраздновать ее восемнадцатилетие, она остро, как никогда прежде, ощущала свое одиночество.
Одиночество и разочарование.
Улучив момент, когда все стянулись к костру – первый институтский красавец затянул под гитару «It’s so easy to fall in love»[1], – Олимпия босиком зашагала прочь, стараясь ступать по извилистой кромке холодного песка, на которую набегала морская пена.
Отойдя на приличное расстояние от шумного праздника, где она чувствовала себя чужой, как какой-нибудь инопланетянин, Олимпия опустилась на песок. Над пляжем Барселонеты[2] вдруг взметнулись три огненные пальмы, чтобы тут же рассыпаться дождем искр.
Ее день рождения приходился на Праздник святого Хуана[3], и всю жизнь, до настоящего момента, это казалось ей счастливейшим из совпадений. Легко было поддаться фантазии, будто весь город отмечает ее вступление в новую жизнь.
Однако в этом году день двадцать третьего июня со всей его впечатляющей пиротехникой представлялся ей жестокой насмешкой судьбы. Ее душили слезы; без сомнения, она бы тут же и разрыдалась, если бы не почувствовала за спиной чье-то присутствие.
Когда человек уселся рядом с ней на песок, Олимпия через силу улыбнулась. Альберт был единственным, перед кем она не стыдилась выказывать свои слабости. И никогда не чувствовала ни малейшего осуждения с его стороны.
– Привет, страдалица! Хочешь выпить? Есть шампанское, пиво, энергетики и диетический лимонад.
– Спасибо, ничего не нужно…
– Если мешаю, могу уйти…
Олимпия прижалась кудрявой головой к его плечу и, тяжело вздохнув, попросила:
– Пожалуйста, останься. Знаешь, я столько лет стремилась поступать по-своему, без оглядки на кого-либо, а сейчас вдруг поняла, что все-таки должна разгрести то безобразие, которое я тут устроила. Или, по крайней мере, хотя бы попытаться ради тех, кто пришел сегодня. Наверняка они считают меня занудой…
– Да пусть думают, что хотят! Да и тусовка получилась суперская.
Не успел Альберт договорить, как раздался оглушительный взрыв и в небе вырос гигантский огненный замок. Толпа на пляже разразилась бурными аплодисментами.
– Я рада, что они развлекаются на всю катушку, потому что я себя и сама с трудом выношу, особенно сегодня. Я чувствую…
Олимпия прикусила губу, сдерживаясь из последних сил.
– Опустошение?
– Да, можно и так сказать.
– Знаю, что тебе его не хватает, – произнес Альберт, обнимая ее за плечи. – Я тоже был уверен, что уж сегодня-то он появится. Наверное, у него есть причина…
– Нет никаких причин, – отрезала Олимпия. – Ничто не может оправдать отца, который пропустил совершеннолетие собственной дочери.
Альберт замолчал. До этой весны, собственно уже прошедшей, ее рассудительный и доброжелательный отец, экономист по профессии, готов был на все ради своей единственной дочери. Олимпия всегда видела в нем противоположность матери со взрывным капризным характером; в любую минуту девушка могла найти у отца и спокойствие, и понимание, которые сейчас растворились в беспросветно-черном море.
В буквальном смысле слова.
Без какого-либо предупреждения в середине весны он распрощался с семьей, оставив на столе письмо, и отправился на своей яхте в кругосветное путешествие; он не удосужился сообщить хотя бы приблизительно сроки возвращения. Странный поступок, который и сейчас, спустя два месяца, оставался для Олимпии совершенно непостижимым.
– Твоя мама по-прежнему считает, что у него завелась другая? – робко поинтересовался Альберт, боясь показаться бестактным.
– Да плевать, что там думает мама! Я в состоянии понять, что после стольких лет брака человек способен снова влюбиться.
– «Это так легко…» Вот только что спели.
– Легко для всех, но не для меня, – с досадой выпалила Олимпия. – В любом случае это не оправдание для отца, который никак не дал о себе знать в такой день, как этот. Даже сообщения не прислал! Вот ты бы не разозлился?
– Может, он пришвартовался где-то далеко, где не ловит телефон? – попытался утешить ее Альберт. – Откуда он тебе писал в последний раз?
– С острова Вознесения[4]. Если верить отцу, это просто скала на полпути между Африкой и Америкой.
Они помолчали. Глухой шум моря, сопровождаемый взрывами петард и ракет, вгонял Олимпию в состояние, близкое к панической атаке. Несмотря на теплый вечер, ноги девушки окоченели. Ей казалось, что и душа ее превратилась в кусок льда.
Повинуясь неожиданному порыву, она взяла друга за руку и вымолвила:
– Альберт, у меня к тебе просьба.
– Да все, что угодно, Оли…
Только ему позволялось называть ее этим именем.
– Я хочу смыться по-английски.
– То есть ты собираешься улизнуть с собственного праздника? – недоверчиво переспросил друг.
– Именно. Что-то мне совсем нехорошо.
Альберт озабоченно посмотрел на девушку и перевел взгляд на компанию гостей, отплясывающих вокруг костра.
– Ладно, сматывайся… – заключил он. – Я тебя прикрою. Подожду Дидака, думаю, мы и сами не задержимся. Остальным скажу, что тебе стало дурно от выпитого и я посадил тебя в такси.
– Спасибо. Ты не представляешь, как… – шепнула Олимпия, еле сдерживая подступавшие слезы.
– Вот кому понадобится такси после праздника, так это мне. Надо же как-то увезти отсюда всю эту кучу подарков! А завтра закину их к тебе домой.
Олимпия поднялась и крепко обняла Альберта. Каждый раз, вот так заключая его в объятия, она не могла не вспоминать то время, когда они были не просто друзьями. Все шло замечательно до того момента, как Альберт осознал, что его не слишком-то влечет к девушкам. И что он сам не понимает, почему ему понадобилось столько времени, чтобы признать этот факт. И уж совсем непостижимо, зачем он в свое время предложил Олимпии встречаться. Не иначе как помутнение рассудка. Пережить эту запутанную ситуацию было нелегко им обоим, но в конце концов душевное тепло и нежность помогли осушить слезы и смягчить боль. Через какое-то время Альберт познакомился с Дидаком: они подходили друг другу идеально, как слова и мелодия в хорошей песне.
Спокойный голос Альберта вернул ее к действительности.
– Давай уже уходи! Сейчас тебя застукают, и придется рассыпаться в объяснениях.
– Ты прав, – уныло выдавила Олимпия. – Не знаю, как тебя и благодарить…
Альберт прижал палец к ее губам, чтобы она замолчала.
Растроганно чмокнув его в щеку, Олимпия зашагала по песку, держа туфли в руках. Сейчас она шла прочь от моря, в сторону города, бурно отмечающего начало лета. Весь мир веселился, перед ней же маячила лишь бесплодная пустыня.
Дойдя до асфальтовой дороги, Олимпия ускорила шаг, направляясь к метро. Она и не догадывалась, что эта ночь для нее еще не закончилась.
2. Любовный атлас
В почтовом ящике ее ждала посылка – выступающий уголок сразу притягивал взгляд. Смутная тоска, которая гнала Олимпию домой, моментально развеялась, когда она увидела пакет в янтарном свете фонаря над входной дверью.
Прежде чем достать его, Олимпия поспешила выглянуть на улицу и посмотреть по сторонам в надежде, что оставивший посылку человек не успел далеко уйти.
Во-первых, она отметила немалый вес подарка. Во-вторых, она в любом уголке земного шара узнала бы почерк, которым были выведены ее имя и адрес. Поэтому она еще раз оглянулась, по спине побежали мурашки.
Такими же мелкими и изящными, слегка наклонными буквами были написаны задания в ее дневнике, когда она болела и не ходила в школу. Или пожелания хорошего дня на стикерах, которые она каждое утро находила на коробке с хлопьями. Или же заметки на полях в конспектах по математике, если она не понимала новый материал.
– Папа… – тихонько прошептала Олимпия, словно боясь, что произнесенное громким голосом желание никогда не сбудется.
Она задержала дыхание и, не выпуская из рук пакет, переступила порог квартиры-дуплекса[5] в престижном барселонском районе Эшампле. Повесив ключи на крючок в прихожей, девушка разулась и поднялась наверх, в свою комнату, стараясь не наступить на третью ступеньку, которая всегда громко скрипела.
Олимпия прокралась по коридору, освещая себе путь экраном телефона. Отдаленное бормотание заставило ее задержаться перед полуоткрытой дверью в родительскую спальню.
Сердце зачастило, и Олимпии показалось, будто в комнате есть кто-то еще. Она вошла, мать была одна – лежала, свернувшись клубочком, и мерцание телевизора выхватывало из темноты ее разметавшиеся по подушке черные волосы. Олимпия прижала пакет к груди и горько вздохнула.
Она отодвинула подальше от края тумбочки недопитый стакан воды, чтобы мать во время своих ночных кошмаров случайно не сбросила его. Затем кнопкой на пульте выключила телевизор и, прежде чем выйти, поцеловала мать в лоб.
Добравшись до своей комнаты, Олимпия закрыла дверь и присела на кровать. Пакет она по-прежнему не выпускала из рук, словно не зная, что с ним делать; затем осторожно развязала бечевку и сняла толстую оберточную бумагу.
Внутри оказалась книга. Огромная старинная книга с золотым тиснением на кожаном переплете. Казалось, ей больше подходило место в какой-нибудь монастырской библиотеке, чем в руках восемнадцатилетней девушки. Настоящая инкунабула[6], пахнущая стариной и древними легендами.
К ней прилагалось письмо.
Моя дорогая Олимпия!
С днем рождения! Знаю, что не существует слов, способных заменить крепкие объятия, – и я должен был бы тебя обнять в день твоего совершеннолетия! Но я хочу, чтобы ты знала: я тебя не забываю. Ни на миг. Ни тебя, ни твою маму. Куда бы ни заносили меня морские ветра, вы всегда рядом со мной. Я скучаю по вам и ощущаю ваше присутствие в каждом новом созвездии на небе, в каждом порыве ветра и каждой волне на своем пути.
Поэтому, хотя сам пока не могу вернуться домой, я решил отправить тебе эту необычную книгу; она попалась мне в одной антикварной лавке на острове Идра[7].
Это единственный в мире подобный атлас. Хозяин лавки уверял, что он некогда принадлежал лорду Байрону: поэт окончил свои дни в Греции во время Войны за независимость.
В этом атласе ты не найдешь ни географических карт, ни сведений о флоре, фауне или политике; но в нем запечатлена любовь – так, как до того никто и никогда не делал.
Согласно заметкам, которые в свое время оставил его владелец, – кто знает, может, действительно сам лорд Байрон! – существует пять видов любви в соответствии с пятью континентами, известными в ту эпоху. Где бы человек ни родился, его сердце связано с определенным континентом; оно бьется в поиске своей особой формы любви.
Вместе с атласом я отправляю это письмо и задаю вопрос: хватит ли тебе отваги узнать, куда стремится твое сердце?
Пусть тебе это трудно принять, но мое сердце стучит только ради вас.
Я люблю тебя.
Целую с бескрайней, как море, нежностью.
Папа
Олимпия и не замечала, что плачет, пока крупная слеза не упала на последнюю строчку письма. Чернила расплылись по бумаге, напоминая абстрактную картину из тех, что рисовала ее мать.
Девушка утерла слезы и улыбнулась. Сколь необъяснимым ни казалось его бегство, какой бы ни была причина, внезапно она ощутила, что отец снова рядом.
Убрав письмо в ящик тумбочки, Олимпия взяла в руки атлас. Она бережно раскрыла его и погладила кончиками пальцев филигранные буквы на форзаце. Плотные пожелтевшие страницы, казалось, хранили вековые тайны. Неужели она действительно найдет здесь карту любви?
От одной этой мысли Олимпия недовольно засопела.
В ее представлении любовь была не просто непонятной загадкой, но и совершенно ненужным усложнением и без того непростой жизни. Обоюдоострое лезвие – им так легко пораниться, когда пытаешься всего лишь защититься. Кстати, на этом пути она чуть не потеряла человека, который лучше всех ее знал и которому она больше всех доверяла, – Альберта. И вряд ли эта книга заставит ее изменить свою точку зрения. Может, в эпоху лорда Байрона любовь и была другой, менее болезненной и простой, но Олимпия пребывала в убеждении, что в те времена, что выпали на ее долю, настоящая любовь – не более чем утопия.
Однако любопытство заставило ее перелистать страницы. Как и предупреждал отец, владелец книги надписал над пятью континентами следующие слова:
Европейский любовник
Американский любовник
Африканский любовник
Азиатский любовник
Океанийский любовник
На страницах атласа пером были выведены каллиграфические надписи на английском, украшенные старинными завитушками. Время от времени встречались рисунки от руки, изображавшие сердечки и человеческие фигурки в различных любовных позах. Женщины и мужчины, но также мужчины с мужчинами и женщины с женщинами. Фрагмент руки, нежно гладящей кожу. Губы, слившиеся в поцелуе. Глаза с расширенными зрачками в обрамлении длинных ресниц.
Исполненная любопытства, Олимпия собралась было почитать эти заметки, но дверь внезапно распахнулась, перепугав ее чуть не до смерти. Девушка едва успела спрятать атлас под простыню, как в комнату вошла мать с затуманенными сном глазами.
– Почему ты уже дома в такую рань?
– Я только пришла… – пролепетала Олимпия, смутившись. – На пляже было холодновато.
– Хорошо повеселились?
Она кивнула.
– Ну что ж, я рада.
– А ты, как… прошла ночь?
– Что? А-а, все в порядке… Что-то мне не спится. Думаю, пойду порисую.
Вид у матери был изможденный. Она наклонилась, чтобы поцеловать дочь в щеку: поцелуй отдавал слезами. Олимпия снова осталась одна. С тех пор как отец уехал, мать почти не выходила из дома, и круги под ее глазами становились все темнее. С каждым днем она дольше и дольше засиживалась в своей студии, но из-за депрессии уже давно не могла закончить ни одной картины.
Взволнованная всеми этими мыслями, Олимпия решила выключить свет и отложить на потом чтение необычной книги.
Уже лежа в постели, вглядываясь в полумрак комнаты, она отважилась повторить вопрос, заданный отцом: куда стремится ее сердце?
Быть может, ей никогда не суждено это узнать.
3. Кафе «Уолстонкрафт»
Звонок в дверь с ураганной силой вырвал ее из сна. Олимпия бросила беглый взгляд темно-зеленых глаз на будильник и тут же испытала новое потрясение.
Почти одиннадцать.
Не успев ничего накинуть на короткую ночную рубашку, Олимпия чуть не кубарем скатилась по лестнице и только внизу поняла, что зря торопилась.
Наступил понедельник, но занятия в школе закончились несколько дней назад. И только через два с половиной месяца каникул ей придется вновь спешить по утрам, чтобы не опоздать к началу университетских лекций на факультете английской филологии. Другое дело – чему посвятить эти два с половиной месяца свободы, если пока единственный план – это как-то пережить эмоциональные «американские горки», на которые их с матерью обрек внезапный отъезд отца.
Ответ на этот вопрос поджидал ее прямо за дверью.
Увидев Альберта, навьюченного пакетами, Олимпия вдруг сообразила, что почти раздета; быстро чмокнув друга в лоб, она унеслась наверх, успев крикнуть:
– Дай мне пару минут, чтобы привести себя в порядок! Пока можешь сварить кофе.
– Кофе будем пить в другом месте, – ответил Альберт в пустоту, не зная, услышала ли его девушка.
Через несколько секунд, натянув джинсы, но все еще растрепанная после сна, Олимпия высунулась на лестницу.
– Надо же! А я думала, что мы вместе посмотрим подарки и все такое…
– Может быть, позже… – загадочным тоном произнес Альберт, облокачиваясь на перила. – У меня есть новости, и я вот гадаю: ты меня теперь безумно полюбишь или до смерти возненавидишь?
Олимпия нырнула в комнату и вскоре появилась уже в легкой блузке, успев даже надеть лифчик. Она сбежала по ступенькам, топая «конверсами» с развязанными шнурками.
– Ну давай выкладывай. – Она уселась на нижнюю ступеньку, чтобы побороть непослушные шнурки. Краем глаза девушка поглядывала на ворох пакетов в прихожей. – Давненько мне никто не приносил хороших новостей.
– Я раздобыл тебе работенку на лето. То есть… место твое на восемьдесят процентов, если не облажаешься перед начальницей. Она хочет видеть тебя прямо сегодня утром.
– И ты заранее уверен, что мне это интересно?
– Очень интересно! Как ни старайся, в жизни не догадаешься, о чем речь.
С этими словами Альберт скрестил руки и замолчал.
Олимпии пришло в голову, что с тех пор, как Альберт открыто заявил о своих предпочтениях, он стал выглядеть как никогда мужественно и привлекательно. Под белой футболкой поло четко вырисовывался мускулистый торс пловца. Коротко стриженные темные волосы подчеркивали внимательный взгляд его больших черных глаз.
– Сдаюсь, – уступила Олимпия, поднимаясь. – Так что за работа?
– В «Уолстонкрафте».
– Ух ты!
От восторга Олимпия не находила слов. К заядлым читателям она себя не относила, но все же это был ее любимый книжный магазин, и она не раз в мечтах представляла себе, что там работает. Словно прочтя ее мысли, Альберт понизил голос и продолжил:
– Не слишком-то радуйся, место пока еще не твое. Ты должна познакомиться с хозяйкой: ее зовут Лола, она приятельница моего дяди. Сегодня утром он мне позвонил, потому что они ищут на лето кого-нибудь молодого, и я сказал, что ты идеальная кандидатура… – Он сделал паузу, чтобы перевести дух, волнуясь даже больше, чем она сама. – Сразу предупреждаю, есть одно но: придется не только книги продавать.
Олимпия разгладила рукой джинсы и блузку, вероятно недостаточно официальные для собеседования при трудоустройстве, и спросила:
– А что еще?..
– Они открыли кафе, – перебил Альберт. – В разделе комиксов и графических романов поставили столики и ищут студента, чтобы подавать чай, кофе и пирожные. Не думаю, чтобы платили много, но, скорее всего, раз уж ты будешь работать в этом отделе, тебе придется и за книги отвечать. Но ты ведь разбираешься в комиксах, правда?
– Само собой! – обрадованно выпалила Олимпия.
Будучи дочерью художницы и вечно юного душой экономиста, она училась читать по выпускам «Мафальды»[8], «Астерикса и Обеликса»[9], «Кальвина и Хоббса»…[10] А вскоре после этого открыла для себя Нила Геймана, Алана Мура, Айснера, Фрэнка Миллера[11] и совершенно невероятные японские манги.
Внезапно до Олимпии дошло, почему Альберт, узнав об этой работе, сразу подумал о ней.
– Я бы согласилась, будь это даже фруктовой лавкой. Мне нужны деньги, впереди еще целое лето – не сидеть же дома, умирая со скуки? – Озаренная неожиданной мыслью, девушка дотронулась до его руки и попросила: – Ой, подожди секундочку, хочу кое-что тебе показать.
– Что ты на этот раз забыла? – возмутился Альберт, увидев, как она снова бежит на второй этаж. Но ответа он не получил.
4. Неопытная исследовательница
Книжный магазин располагался на задворках фешенебельного бульвара Пасео-де-Грасия и имел свою постоянную клиентуру – хипстеров, университетскую публику и фанатов из числа оторванных от жизни интеллектуалов. На стенах висели портреты британской писательницы и философа Мэри Уолстонкрафт[12], в честь которой заведение получило свое название; среди прочих заслуг – именитая мыслительница была матерью Мэри Шелли[13], в восемнадцать лет написавшей «Франкенштейна».
Магазин больше напоминал барахолку – хаотическое нагромождение книг, где представлялось невозможным найти что-то конкретное. Но зато посетитель никогда не покидал лавку без какой-нибудь удивительной неожиданной находки.
Анфилада помещений завершалась застекленной галереей – истинным раем для поклонников графических романов и комиксов в духе экзистенциализма, а не просто любителей выпусков о супергероях. Именно там эксцентричная (если верить тому, что о ней говорят) владелица заведения и решила обустроить кафе.
– Лола задерживается, – предупредил их худосочный бледный юноша; казалось, с пеленок сама судьба определила его для работы в «Уолстонкрафте». – Ей пришлось нести кошку к ветеринару, так что понятия не имею, когда она появится.
– Ничего страшного, – решительно заявила Олимпия. – Мы подождем.
Продавец пожал плечами и удалился за кассу, оставив их в галерее.
В центре отдела комиксов и графических романов стояли шесть металлических столиков с легким налетом ржавчины. Хотя никакого кафе еще и в помине не было, за одним из столов расположился кудрявый парень в клетчатой рубашке и очках. Он спокойно сидел, положив руки на блокнот «Молескин», словно поджидая несуществующую официантку.
Олимпия бросила взгляд на маленькую стойку. Туда уже поставили кофемашину, завезли коробки с чаем и даже пару стеклянных колпаков, чтобы закрывать будущую выпечку.
– Ты идеально сюда впишешься! Это место тебе подходит лучше некуда! – вывел ее из размышлений Альберт. – И вмиг научишься подавать напитки и сладости. Самым сложным будет находить то, что люди ищут, сами того не зная. А с учетом этого бедлама…
Олимпия вновь посмотрела на юношу за последним столиком. Он успел открыть свой блокнот и что-то выводил перьевой ручкой, почти уткнувшись носом в бумагу.
– Вряд ли он пишет графический роман, – проронила Олимпия.
– Как знать… – Вдруг Альберт вспомнил: – А что ты хотела мне показать? Я уже заждался.
Нервным движением Олимпия вытащила из тканевой сумки этот странный «Атлас любви» и положила на стол.
– Его купил папа на одном греческом острове.
Альберт погладил пальцами тисненые буквы на переплете и с почтением открыл фолиант. Он всегда любил раритеты, собственно, поэтому и решил изучать историю. Дойдя до карты Европы, он недовольно поморщился:
– Да тут все исчиркано!
– Да… Но эти надписи выглядят очень старыми. Смотри, их делали пером.
Она уже собиралась упомянуть лорда Байрона, но тут юноша с блокнотом заинтересованно поднял голову, и Олимпия предпочла промолчать.
С энтузиазмом археолога, пытающегося расшифровать загадочные письмена, Альберт начал читать маленькие заметки, рассеянные по всему старому континенту.
– Эта книга – настоящее сокровище! – зачарованно вымолвил он, перелистывая страницы и убеждаясь, что действительно ко всем континентам любви прилагаются продуманные наблюдения и даже советы, помещенные под гравюрами.
Шепотом Альберт прочитал вслух описание европейского любовника:
– «Склонен к фантазиям и переносит на любимого человека свои желания и ожидания. Как падающая звезда, которая непременно должна сгореть». Ага, эдакий настырный романтик. Видал я парочку таких.
Олимпия засмеялась, а Альберт между тем продолжал переворачивать страницы. Иногда он одобрительно кивал, а порой таращил глаза, как всегда, когда его что-то полностью захватывало.
– Это потрясающе! Я балдею…
– Письмо пришло вместе с атласом, – сказала Олимпия, когда Альберт закончил листать книгу, и протянула ему записку. – Он купил его у одного антиквара и считает, что в свое время этот том мог принадлежать…
– Подожди-ка, и тебе хватит смелости? – взволнованно прервал Альберт, впрочем тут же понизив голос.
– Смелости для чего?
– Для того, что предлагает твой отец в записке… Смелости узнать, куда стремится твое сердце! Ты же свободна как ветер, Оли, и ты не позволяла себе влюбляться с тех пор… ну, когда мы были вместе. Может, посвятишь лето исследованию этих пяти континентов любви?
– Что ты имеешь в виду под «исследованием»? – с досадой поинтересовалась Олимпия.
Альберт озорно рассмеялся:
– Это будет зависеть от того, на что тебя вдохновит каждый континент. Все великие путешественницы умеют импровизировать. Подобная авантюра – это и вызов, и отличная практика, не правда ли? Хотя для этого тебе придется распрощаться со своим страхом.
– Каким таким страхом? – спросила она еще более раздраженным тоном.
Альберт указал на кудрявого парня, который опять углубился в свои записи.
– Вот, например, с таким… – шепнул он. – Хватит духу заговорить с ним, чтобы выяснить, с какого он континента?
– Да я же его совсем не знаю!
– Вот об этом-то и речь! О том, чтобы знакомиться с новыми людьми… И возможно, найти любовь. Только так ты сумеешь выяснить, с каким типом любовников ты чувствуешь наибольшую связь.
– С тех пор как у тебя появилась родная душа, ты стал невыносим!
– Невыносимо влюблен, ты хочешь сказать? – поправил Альберт с лукавой улыбкой. – Ладно, дело обстоит так: у тебя впереди целое лето, а ты не раз признавалась, что хотела бы полюбить, правильно?
– Ну да не знаю… Наверное… Но не первого же попавшегося!
– Само собой. Но чтобы это произошло, тебе всяко придется знакомиться с кем-то, да? А этот «Атлас любви» кажется мне прекрасным поводом. – Олимпия бросила на друга скептический взгляд, и тот вздохнул. – Ладно, это все пустая болтовня. Ясно, что тебе не хватит духу…
– Думаю, ты меня недооцениваешь, – хмыкнула Олимпия, быстро вскакивая с места.
Пока она заставляла себя передвигать непослушные ноги к последнему столику, ей казалось, будто пол качается, – так, верно, ощущает себя исследователь дальних стран, ступивший на твердую землю после долгого и изнурительного плавания.
ЕВРОПЕЙСКИЙ ЛЮБОВНИК
Ему ведомы секреты соблазнения.
Время над ним не властно.
Склонен к фантазиям и переносит на любимого человека свои желания и ожидания.
В силу этого он страстен, но не отличается постоянством.
Как падающая звезда, которая непременно должна сгореть.
Пока длится влюбленность, европейский любовник будет с пристальным вниманием продумывать детали: тщательно выбирать обращенные к избраннице слова и жесты, создавать незабываемую обстановку и яркие впечатления, лично или в длинных письмах, в которых выразит всю глубину своих чувств.
Европейский любовник постоянно умирает от любви или во имя любви.
5. Письма к утраченной любимой
– Извини, тебе помочь?
Эта фраза сложилась у Олимпии в голове где-то между четвертым и пятым шагом по направлению к молодому человеку. А дальше, увы, сплошная импровизация.
Юноша поднял глаза; казалось, ему требуется время, чтобы вернуться к реальности, словно записи уносили его далеко за пределы и этого кафе, и этой эпохи. А потом он улыбнулся, но ничего не сказал.
– Видишь ли… я собираюсь здесь работать, – добавила Олимпия. – В этом кафе. С графическими романами и все такое… ну, не знаю… хочешь, я тебе что-нибудь порекомендую? Нет, если я мешаю, то могу уйти, – закончила она, чувствуя, как кровь приливает к щекам.
Прежде чем девушка отвернулась, юноша закрыл ручку колпачком и с французским акцентом произнес:
– Спасибо, что отвлекла. Все равно в голове ни единой мысли. И что ты порекомендуешь?
Олимпия не ожидала такого ответа. На самом деле более логичными выглядели бы слова: «Нет, спасибо, все в порядке». А теперь, стоя так близко, девушка подумала, что его глаза своим ярко-голубым цветом напоминают волны на побережье Коста-Брава.
Олимпия сглотнула и бросила взгляд на Альберта. Ее приятель делал вид, будто по уши занят своим телефоном. И только его вопросительно поднятые брови явно говорили о том, что он внимательно прислушивается к беседе.
– Мм… А что тебе нравится? – поинтересовалась Олимпия.
– Я предпочитаю истории о любви. И чем необычнее, тем лучше.
Почти комичная уверенность его тона заставила Олимпию улыбнуться. Она попросила молодого человека подождать, пока отыщет что-нибудь подходящее.
Когда она проходила мимо столика Альберта, ее друг поднял голову и одобрительно кивнул с гордым видом. Олимпия лишь пожала плечами. Она ведь даже еще не начала тут работать! Если хозяйка магазина вдруг появится именно сейчас, то наверняка разозлится и наймет кого-нибудь другого.
Пока Олимпия терзалась сомнениями, ее внимание привлекла книга на самой верхней полке. Это был графический роман, тот же самый, что мать подарила ей несколько месяцев назад, еще до исчезновения отца. Назывался этот опус «Океан любви», и в нем описывалась история моряка: он пропал в океане, а жена делает все возможное и невозможное, чтобы найти его.
Все это в высшей степени походило на дежавю, когда происходит нечто, о чем раньше уже читал или писал.
Замечательным в этой книге было то, что там почти отсутствовал текст: сплошные рисунки, словно в немом кино. Что полностью соответствовало просьбе юноши о «необычном», а вдобавок речь шла о жертвенной любви.
– Вот это… – Она плюхнула немалого размера комикс на стол француза, и тот сразу принялся листать его.
– Очень занятно, – высказался он. – Кстати, меня зовут Бернар.
– Олимпия. Все, больше тебе не мешаю, пойду…
– Ты мне вовсе не мешаешь, – возразил он, убирая рюкзак с соседнего стула, чтобы она села. – Итак, ты собираешься стать продавщицей?
– Да, очень надеюсь! Совсем скоро у меня собеседование с владелицей магазина. Честно говоря, я жутко боюсь.
– Тогда я ей скажу, что ты дала мне отличный совет. И вообще, я собираюсь купить эту книжку, но подожду с оплатой до прихода хозяйки, годится?
Олимпия расхохоталась:
– А если комикс тебе не понравится?
– Это будет моя жертва любви, и классно, если благодаря этому тебя возьмут на работу!
Олимпия снова покраснела. Жертва любви? Олимпии казалась очаровательной манера Бернара говорить с таким забавным французским акцентом, но не меньше ей нравилась и его театральная жестикуляция. Иногда он придвигался к Олимпии почти вплотную, словно их связывала некая близость, существующая далеко за пределами сегодняшней встречи, отчего сердце девушки стучало, как барабан.
Она уже начинала понимать, что перед ней – чистейший образчик европейского любовника, и тут же в памяти всплыли предупреждения из атласа.
– Это мой любимый книжный магазин, – сообщила Олимпия, слегка успокоившись.
– А я вот здесь впервые. Искал какое-нибудь тихое кафе, и по дороге попалось это… Случайностей не бывает. Так или иначе, если ты будешь тут работать, то этот магазин станет и моим любимым.
Олимпия опять почувствовала, как розовеют щеки, но сейчас уже по другой причине. Это что, флирт? Ведь они совсем друг друга не знают. Вот именно так дела и делаются на этом первом континенте? Или ей все только померещилось? Альберт был прав: со времени их недолгой связи она не могла похвастаться ничем похожим на свидание, и уж тем более незнакомцы никогда не пытались с ней заигрывать… Да и она, по совести, тоже не собиралась ни с кем заигрывать.
– Ну, не стану тебя больше отвлекать, – смущенно промолвила Олимпия, намереваясь вернуться к их с Альбертом столику.
– Пожалуйста, не уходи, – попросил Бернар, понизив голос и умоляюще глядя на нее голубыми глазами. – Я еще успею дописать свое письмо!
Олимпия с удивлением посмотрела на него:
– По-моему, я впервые вижу человека, который пишет письма… И кому же оно предназначено?
– Если честно, то я не уверен, хватит ли у меня духу вырвать листки, чтобы отправить это письмо. Только знаю, что не могу не написать его… Вообще-то, у меня их много, – добавил Бернар, демонстрируя Олимпии заполненные словами страницы блокнота. – Они для моей бывшей девушки.
Олимпия не горела желанием обсуждать эту тему, но Бернару, похоже, было необходимо выговориться.
– Мы расстались несколько месяцев назад. Наша любовь превосходила все границы разумного. Может быть, поэтому в конце нам пришлось пойти разными путями. Она сделала этот решительный шаг…
– Сочувствую…
– Нет, сейчас все в порядке. И я в порядке. Этими письмами я хочу сказать, что прощаю ее, она не виновата в том, что наша совместная история подошла к концу. Скажем, это мой способ исцелить свои раны. Звучит очень банально?
– Банально? Нет… вовсе нет. И кто знает, – добавила Олимпия, искоса взглянув на Альберта, – вдруг вы в будущем сможете остаться друзьями?
Бернар смотрел на девушку с таким восхищением, словно она только что произнесла блестящую речь, а не просто выдала расхожую фразу, слышанную тысячу раз.
Волшебство развеялось, когда в помещение вошла женщина лет сорока с ярко-рыжими кудрявыми волосами. Одета она была довольно-таки своеобразно: из-под алой куртки выглядывало синее платье, вызывающе подчеркивающее пышный бюст, а тонкие чулки украшал рисунок в виде черных кошек. Туфли ее воскрешали в памяти образ Джуди Гарленд из страны Оз.
– Добрый день, добрый день! – проворковала она, опуская на пол переноску. – Оскар! Не хочешь познакомиться с Минервой?
Бледный продавец вошел в зал в тот момент, когда экстравагантная дама открывала дверцу переноски. Из нее пулей вылетела полосатая кошка, быстро лизнула переднюю лапу и одним прыжком взлетела на верхнюю полку стеллажа, посвященного жанру манга.
Похоже, в глазах хозяйки этот скачок восстановил порядок в мироустройстве; она повернулась к Олимпии и, забавно ткнув в ее сторону пальцем, проворчала:
– Я знаю, кто ты. Итак, собираешься стать моей новой сотрудницей? – продолжала она, подходя к столу. – Ты и не представляешь, какие муки тебя тут ожидают… Как тебя зовут?
– Олимпия, – ответила девушка, вставая, чтобы пожать протянутую руку.
– Замечательное имя, мне нравится.
Вслед за тем она устремила проницательный взгляд на Альберта, словно не заметив француза с его блокнотом, заполненным письмами.
– А ты, наверное, племянник моего друга… Приятно познакомиться. Я Лола. – И, снова повернувшись к Олимпии, хозяйка добавила: – Надеюсь, ты без ума от комиксов и графических романов!
Как если бы эти слова заставили сработать тайную пружину, Бернар подал голос:
– Она мне порекомендовала книжку.
Лола бросила на него испепеляющий взгляд: мол, я не спрашивала твоего мнения, заткнись. Олимпия тихо продолжила:
– Моя мать – художница, у нас всегда в доме была куча комиксов.
– Хорошо, хорошо… А официанткой ты когда-нибудь работала?
– Ну… признаюсь, нет.
– А, без разницы! Опыт – это не то, что происходит с человеком, а то, что человек делает с тем, что с ним происходит, как говаривал Олдос Хаксли[14]. А почему ты считаешь, что подходишь для этой работы?
Вопрос застал Олимпию врасплох. Наверное, ей следовало бы заготовить какие-то фразы к собеседованию, но все происходило в такой спешке…
– Я не знаю, подхожу ли, – начала она, пытаясь упорядочить скачущие мысли, – но я быстро учусь, не боюсь тяжелой работы и люблю преодолевать трудности. Кроме того, я с пеленок знаю «Уолстонкрафт»; по-моему, это отличное место, чтобы провести лето.
– А меня она уговорила купить этот комикс! – снова вывернулся Бернар из-за ее спины.
– Уж не знаю, кто ты такой, – ехидно отрезала Лола, – но явно не член отборочной комиссии. В любом случае, – она вновь обратилась к Олимпии, – думаю, что место твое. Собственно, это было ясно еще до нашего знакомства. Добро пожаловать в семью «Уолстонкрафт»! Оскар научит тебя управляться с кассой, чтобы ты могла содрать деньги со своего поклонника.
Вместо того чтобы разозлиться, Бернар с гордой улыбкой прошествовал за Олимпией к прилавку, где тощий продавец без малейшего энтузиазма объяснил девушке, что нужно делать.
– Вот, готово, – нервно сказала она, протягивая Бернару пакет с книгой. – Надеюсь, ты получишь удовольствие. И… спасибо тебе.
– Нет, это тебе спасибо! Только вот еще: можешь записать свой телефон на чеке? Мало ли захочется обменять этот роман на что-то другое, или…
Олимпия оставила свой номер, а в это время Альберт за спиной француза вскинул руки в победном жесте. С удивлением девушка подумала, что этот древний атлас ведет ее по новому и очень волнующему пути.
6. «Big Bang» – Большой взрыв в отношениях
Полуденный свет проникал сквозь жалюзи, рисуя полоски на лице Олимпии, лежащей на диване с закрытыми глазами. Она уже довольно долго молчала.
Казалось, это совершенно не волнует Мерседес, психотерапевта Олимпии. Сидя в метре от пациентки, она рассматривала ее как какое-то диковинное, единственное в своем роде человеческое существо. В какой-то миг рев проносящегося по улице мотоцикла вырвал ее из раздумий:
– Я так понимаю, что ты все еще сердишься на отца.
– Уже нет, – сухо ответила Олимпия.
– Вот как? И почему?
– Моего отца не существует… хотя он и пишет мне письма без обратного адреса из разных уголков земного шара. Для меня он стал призраком. А как можно сердиться на призрака?
– А, ну так-то конечно…
Мерседес провела рукой по серебристым, рано поседевшим волосам. Несмотря на свои сорок с лишним лет, она сохранила наивный, почти детский блеск в глазах. И, как маленький ребенок, от души развлекалась, задавая вопросы, которые никто, кроме нее, не осмеливался озвучивать.
– Если он призрак, то почему ты так напрягаешься, когда о нем заходит речь?
Олимпия ответила не сразу.
– Мне не нравятся призраки. А кстати, я устроилась на свою первую работу, – добавила она, меняя тему. – В кафе при книжном магазине.
– Фантастика!
Подобный энтузиазм врача слегка сбил девушку с толку. Может, она всегда считала, будто Олимпия – никчемная неудачница, которая все лето и палец о палец не ударит. Так подумала Олимпия перед тем, как перейти ко второй новости.
– Еще у меня свидание с парнем, правда… ну ладно, я немного побаиваюсь. Если честно, я его совсем не знаю.
– Все истории большой любви и тесной дружбы начинались со встречи незнакомцев. Каждые отношения – это вселенная перед Большим взрывом, Олимпия. Там, где раньше была пустота, внезапно над головой возникает и ширится небесный свод. И подобное может произойти в любую минуту.
– А с тобой такое случалось?
Мерседес потеряла дар речи от столь прямолинейного вопроса, впрочем ненадолго.
– Ну конечно, за всю жизнь у меня было полно первых свиданий.
– Я хочу сказать… Вот ты долго ни с кем не встречаешься, а потом вдруг оказываешься рядом с человеком, о котором и представления не имела… и все это только потому, что он обратил на тебя внимание.
– Надеюсь, что и ты обратила на него внимание! – воскликнула Мерседес.
– Ну да, так-то он симпатичный… И романтичный. А еще он пишет письма своей бывшей. Вот к этому я еще не решила, как относиться. Вообще-то, это все, что мне о нем известно.
Мерседес расхохоталась, хотя Олимпия не видела в их разговоре ничего смешного.
– Ты мне напомнила об одном моем ухажере, когда я была примерно в твоем возрасте. Он тоже много писал. Даже если мы должны были встретиться вечером, накануне ночью он брался за перо, а письмо оказывалось в ящике через пару дней. В первое время это казалось мне очаровательным.
– А потом?
– Под конец такая куча писем мне надоела. С учетом того, что он еще и вообразил, будто я стану на них отвечать.
– Ну да, это же гигантский труд…
– Именно так, хочешь верь, а хочешь нет. Зато эта переписка позволила нам очень близко узнать друг друга, мы и сейчас хорошие приятели. – Сменив легкомысленный тон на более серьезный, Мерседес продолжила: – Но мы здесь не для того, чтобы говорить обо мне. Что ты чувствуешь?
Олимпия неспешно приподнялась, села посередине дивана и посмотрела на доктора. На первых порах ей казалось забавным лежать и не видеть, с кем разговариваешь. Именно так подобные сеансы выглядели в старых фильмах. Теперь, однако, девушке разонравилось быть объектом наблюдения и при этом не видеть выражение лица Мерседес. Такое положение представлялось уязвимым.
– Что я чувствую по отношению к чему? – негодующе спросила она. – К завтрашнему свиданию? К новой работе? К призракам?
– По отношению к себе самой, Олимпия. Хотелось бы узнать, как ты себя ощущаешь в собственной шкуре теперь, когда ты уже совершеннолетняя и можешь делать со своей жизнью все, что пожелаешь. Тебя пугает такая свобода?
«Мне кажется, будто я не в себе, а вокруг одна чернота», – подумала юная пациентка; однако ей вовсе не хотелось высказывать подобные признания вслух.
– Я не столько боюсь, сколько сбита с толку. Словно пролежала долго-долго в летаргическом сне, а потом все одновременно завертелось. Несколько недель назад мне пришлось определяться с выбором факультета, неожиданно нашла работу, потом появился этот парень… Для меня все это в новинку.
Со вздохом Мерседес ответила:
– Увы, отныне все так и будет. Быть взрослым, знаешь ли, это подразумевает.
– Что подразумевает?
– Не иметь ни малейшего представления о том, что произойдет дальше. Словно до этого момента ты двигалась по проторенной дороге, которую наметили твои родители, а сейчас настала твоя очередь выбирать путь. И нет на свете карты, которая бы рассказала о том, что у тебя впереди. Ну разве это не захватывающе?
– А если бы у меня была карта? – спросила Олимпия и, заметив удивленный взгляд Мерседес, пояснила: – А если бы существовал атлас, в котором некто намного более мудрый, чем я, сумел постичь непостижимое?
– А что для тебя означает «непостижимое»? – заинтересовалась Мерседес, и в этот миг раздался стук в дверь.
Дверь приоткрылась, и какой-то юноша смущенно предупредил:
– Вас ждет следующий пациент, доктор.
– Спасибо, что сообщили, – промолвила Мерседес, глядя на часы. – Я немного увлеклась.
Тем временем Олимпия оставила на столе деньги за визит и двинулась к выходу, мысленно отвечая на вопрос психотерапевта: «Любовь. Самое непостижимое в нашей жизни – это любовь».
Когда Олимпия оказалась в дверях, Мерседес ей пожелала:
– Счастливой новой вселенной!
7. Вечер живых поэтов
Олимпия подошла ко входу в кинотеатр «Верди» за несколько минут до назначенного часа. Тем вечером бульвар Пасео-де-Грасия бурлил от пестроты нарядов и гула голосов. Жители Барселоны и иностранцы болтали на всевозможных языках, ходили по барам, гуляли по боковым улочкам, не имея представления о том, насколько важен был этот вечер для Олимпии.
Достав из кармана мобильник, девушка посмотрела на время. Без одной минуты семь. А вдруг он не придет? Вдруг вообще решил ее кинуть? А вдруг с ним что-то случилось и он не может предупредить, что не придет, а она так и будет торчать тут всю ночь, как героиня всех этих трагических песен?
– Привет…
Это слово прервало ее тягостные размышления. Бернар подошел к ней со спины и сейчас улыбался, слегка склонив голову набок.
– Привет! – воскликнула она в ответ чуть громче, чем собиралась.
– Я рад, что ты пришла.
Не давая ей времени произнести дежурное «И я тоже», Бернар нагнулся и четыре раза, как принято в Париже, расцеловал ее в обе щеки.
– Хочешь посмотреть какой-нибудь фильм или… – поинтересовалась Олимпия, слегка задохнувшись от подобного приветствия.
– Нет, но хорошо, что мы встретились здесь, потому что я люблю кинотеатры. Знаешь, по-моему, они немного похожи на книжные магазины. Эдакие кладовые разных историй. Здания, видевшие столько проявлений чувств… Вот мы с тобой наверняка запомним, что наше первое свидание состоялось у дверей кинотеатра.
Олимпия сглотнула слюну, не зная, что ответить. Бернар так страстно говорил обо всем, что оставалось только слушать его.
– Мне бы хотелось посидеть в открытом кафе, на какой-нибудь террасе, – сообщил он. – Отличная погода, правда?
Не дожидаясь ее ответа, юноша зашагал вперед, и Олимпия последовала за ним. В глубине души ее тоже не слишком прельщала перспектива сидеть в темном зале с тем, с кем едва знакома.
Свободный столик нашелся на Пласа-де-ла-Виррейна[15]. Девушка заказала лимонад, а Бернар пил кофе со льдом.
– Знаешь, этой ночью я глаз не сомкнул, – признался француз. – Я так ждал сегодняшней встречи! Все мои мысли были о тебе; и тут мне пришла в голову идея, и я даже встал, чтобы записать ее. Вдохновение, видишь ли, озаряет не по расписанию…
– Ну конечно, – согласилась она, ощущая неловкость. – А… можно почитать?
– Когда-нибудь потом. А то если я все секреты выдам тебе сегодня, чего ради тебе встречаться со мной дальше?
– Ради того, что всегда найдутся новые истории, чтобы рассказывать друг другу.
– Тouché[16].
Олимпии потребовалось несколько секунд, чтобы распознать выражение, столь безупречно прозвучавшее с французским прононсом, и она невпопад рассмеялась, тут же решив, что не следовало хохотать так громко. У нее вспотели руки. Почему у нее потеют руки? Она всегда все портит. У нее нет такой фантазии, такого темперамента, как у него. Она никогда не думала про романтику дверей кинотеатров, да и засиживаться до рассвета за записями ей не доводилось. Максимум – чтобы досмотреть сериал. На какой-то миг, впервые в жизни, ей захотелось иметь талант и страсть к живописи, как у матери. Или же увлекаться оригами. Да все равно чем! По крайней мере, так она смогла бы поддержать разговор.
К счастью, Бернар с удовольствием говорил о себе любимом: о том, как ему нравится Барселона и какой это жизнеутверждающий опыт – жить здесь.
Впрочем, иногда он задавал Олимпии вопросы про ее жизнь, но то ли ответы были слишком туманные, то ли она в принципе была не в состоянии рассказать ничего интересного – так или иначе, разговор опять возвращался к его персоне.
Бернар всего два года жил в Испании, но за это время успел увидеть больше городов, чем она за все свои восемнадцать лет. «Как? Ты там не была? Обязательно нужно съездить!» – то и дело повторял он, сверкая голубыми глазами.
Единственное, что оказалось способно прервать его страстный монолог, – это регулярно вспыхивавший экран мобильника, когда приходило очередное сообщение. Олимпия попыталась было разглядеть, кто ему так часто пишет, но француз перевернул телефон экраном вниз и продолжил разливаться соловьем.
Когда стемнело, Бернар предложил новый план:
– О, я тут подумал… Хочешь, сходим в мое любимое место?
– Ну… конечно!
Все-таки хотя бы что-то она умудряется сделать нормально, утешала себя Олимпия. Вроде он не так скучает, как она опасалась. Скучал бы, так не предложил продолжить вечер в другом месте, правда?
– Позволь, я угощаю, – добавил Бернар, когда она потянулась за кошельком. – Я настаиваю. А потом как-нибудь заплатишь ты, если захочешь.
Рассчитавшись, они зашагали по направлению к району Эшампле. Бернар, не умолкая, рассказывал ей о секретах тех улиц и площадей, по которым они проходили. Он упоминал совершенно неизвестные ей здания и заведения; казалось, это она иностранка, а он местный уроженец.
Олимпия поинтересовалась, откуда он столько всего знает о Барселоне, и выяснилось, что его бывшая девушка работала на фудкорте «Тайм-аут» и всегда была в курсе последних новостей.
Может, это просто игра воображения, но Олимпии показалось, что при упоминании этой незнакомой девицы глаза Бернара загорались. Возможно ли испытывать ревность к бывшей подружке парня, с которым едва знакома?
– Это ей ты тогда писал письма?
Бернар помрачнел и кивнул:
– Видишь ли, она причинила мне много боли. Знаю, что не умышленно. В конце концов… я надеюсь, что у нее все хорошо. И изо всех сил стараюсь забыть ее.
Казалось, воспоминания привели его в полное уныние. Олимпия корила себя, что задала злосчастный вопрос. Как можно быть такой тупицей? Если бы здесь присутствовал Альберт, он наверняка схватился бы за голову. Говорить о бывших подружках – это всегда табу, запретная тема. И в Барселоне, и в Восточном Китае. Даже атлас не нужен, чтобы понимать столь очевидные вещи.
– Пришли, – объявил француз, останавливаясь перед дверью какого-то заведения.
Над входом висела табличка: «Эль Эспинарио».
Когда они вошли, Олимпию сразу же поразила царившая в помещении тишина. Посетители, сидевшие в креслах у стены, вокруг низких столиков или у стойки, переговаривались тихим шепотом.
Бернар поздоровался с барменом, и тот, по-видимому признав его, ответил приветственным кивком. Похоже, француз был здесь завсегдатаем. Бернар и Олимпия проскользнули в зал и отыскали два свободных места.
В глубине была видна небольшая сцена с микрофоном.
– Здесь выступают артисты с монологами? – поинтересовалась Олимпия.
– Намного круче! Раз в месяц тут проходит «Вечер живых поэтов»: любой может прийти и прочитать свои сочинения. Я в восторге от этого места! Люди так искренне обнажают свою душу, что… Прости! – Бернар оборвал свой рассказ, чтобы подозвать официанта. – Мне пива и куриные крылышки; платит девушка, нужно пользоваться случаем!
От этих слов Олимпия поперхнулась, надеясь, что ее спутник шутит. Однако, если ей придется раскошелиться, то денег хватит в обрез, потому что в книжном магазине ей заплатят еще не скоро. На всякий случай она заказала только стакан холодной воды. Поесть можно и дома, когда вернется.
Едва официант скрылся, над сценой зажегся прожектор, и в конус света ступила девушка с флейтой. Представившись, она поднесла инструмент к губам и, наиграв мелодию, начала декламировать стихи, посвященные ее коту.
По окончании выступления публика одобрительно похлопала. За ней на сцену поднялись двое слегка нетрезвых юношей; они подготовили диалог, который, судя по всему, должен был считаться юмористическим. Затем вышел мужчина, с унылым видом зачитавший несколько страниц своего дневника. Следующим выступал подросток: со страстными завываниями он представил поистине жуткую поэму, где главный герой – гниющий на обочине труп.
– Посвящается Бодлеру, – добавил он в завершение.
– Merveilleux![17]– завопил Бернар, прихлебывая пиво и грызя очередное крылышко. Заметив, что Олимпия искоса поглядывает на его тарелку, он предложил девушке угощаться. – Слушай, я же пошутил про то, что платить тебе!
Олимпия улыбнулась, слегка расслабившись, и утащила с его тарелки кусок цыпленка.
– Спасибо.
Закончив трапезу, Бернар схватил горсть бумажных салфеток, сунул парочку Олимпии и, вытерев губы, вскочил с места.
– Уже уходим? – удивленно спросила девушка.
– Останься, пожалуйста… – попросил он, вытаскивая из кармана сложенный листок бумаги. Затем француз уверенно зашагал к опустевшей эстраде и встал перед микрофоном.
Олимпия оцепенела. Что он делает? Неужели собирается… Перед всеми этими людьми? Ее сердце учащенно забилось в груди.
– Здравствуйте! – начал Бернар, убедившись, что микрофон работает. – Для этого вечера я заготовил текст, который исходит из самой глубины моего сердца. Мне бы хотелось поделиться им с вами, но прежде всего с той, кто вдохновил меня на эти строки, – Олимпией!
И, словно этого было мало, Бернар указал на нее вытянутой рукой; все присутствующие обернулись и посмотрели на нее. Съежившись, она отпила воды, надеясь, что никто не заметил залившего щеки багрового румянца.
Бернар прочистил горло и начал декламировать:
– Нам всегда хочется находиться там, где нас нет; быть или хотя бы казаться теми, кем мы не являемся… Пока в конце концов мы не встречаем человека, который заставляет нас ощущать себя особенными, уникальными, совершенными… В моей жизни появился такой человек; работает эта девушка в необычном книжном магазине, и ее мечты звенят в унисон с моими.
Олимпия все глубже вжималась в спинку кресла, будто каждое слово Бернара каменным грузом ложилось ей на плечи. Он говорил для нее. Эти слова рассказывали о ней. Когда он успел их написать? Они же едва знакомы! «Склонен к фантазиям, страстен, но не отличается постоянством, пока длится влюбленность…» Фразы из атласа крутились в ее голове, вторя голосу француза.
– Ее глаза напоминают мне о зеленых лугах Нормандии, земли моих предков. Мы не познакомились – мы вспомнили друг друга. Мы не встретились – мы вновь обрели друг друга. Мы не узнали друг друга, а заново открыли. Прошлое – это лишь карта, приведшая нас сюда. А будущее – оно уже было предопределено нашим первым взглядом, первым общим вздохом, первым приветствием в кафе среди книг и рисунков. Это будущее уже ждет нас в первом поцелуе – прелюдии нашей бесконечной вселенной для двоих.
Заполнявшая бар публика немного замешкалась с реакцией, но после нескольких робких хлопков разразилась настоящей овацией. Только одна девушка, сидевшая недалеко от Олимпии, поднялась с места, весьма громко процедила: «Ушам своим не верю! Вот козел!» – и направилась к выходу.
Олимпия тут же обернулась, но все происходило настолько быстро, что так и не удалось выяснить, говорила ли соседка о французе или о ком-то другом. Кроме того, в этот миг Бернар вернулся со сцены и встал перед ней на колени. Не дав ей времени прийти в себя, под громкие аплодисменты зрителей он поцеловал Олимпию в губы.
8. Ночь, день… и ночь
На Олимпию накатила безудержная зевота. Она навалилась на стойку кафе, почти безлюдного в этот ранний час. С десяти утра, с момента открытия, зашли только три клиента. Заплатив за кофе, какой-то длинноволосый парень просмотрел целую кучу комиксов, не купив ни одного. А потом парочка девчонок лет пятнадцати долго сидела и болтала, разделив на двоих одну морковную булочку.
Подобное затишье погрузило Олимпию в свинцовое забытье, где впечатления прошлого вечера – она не знала, что и думать! – словно парили над пустыми столиками. Девицы с булочкой ушли, а мысли Олимпии так и продолжали бесцельно блуждать в каком-то дремотном оцепенении.
Ее глаза уже закрывались, когда на стойку приземлился круассан с хамоном и сыром.
Запах горячей еды тут же пробудил чувства Олимпии, и она удивилась, обнаружив перед собой угловатое лицо Оскара. Застегнутая под горло полосатая рубашка делала его еще более высоким, а глаза, увеличенные толстыми стеклами очков, придавали сходство с симпатягой- филином.
– Откуда ты это взял? – спросила Олимпия, жадно вдыхая запах дымящегося круассана.
– Сбегал в соседнее кафе, – сообщил он так тихо, что Олимпии пришлось придвинуться поближе. – Я тут подумал, что среди всей этой кучи пирожных и маффинов тебе наверняка захочется чего-нибудь горячего и соленого.
Сказав это, молодой продавец замолк, словно у него сели батарейки. Ускользающей тенью он удалился через секцию комиксов и занял свое место за кассой. Олимпия надкусила круассан с начинкой и задумалась об этом странном юноше, внимательном и почти всегда молчаливом, который, казалось, угадывает ее желания прежде, чем они успевают оформиться. Полная противоположность Бернару: тот, должно быть, пробудился от своего поэтического сна, ибо начал забрасывать ее сообщениями в Ватсапе со скорострельностью автоматической винтовки.
Она уже собиралась открыть сообщения в мессенджере, когда в кафе вошел Альберт с влажными волосами и в облегающей футболке с номером 15 на спине, как у звезды Кубка мира по футболу Меган Рапино[18].
– Ты откуда? – поинтересовалась Олимпия, выходя из-за стойки, благо ни одного клиента так и не появилось.
– Из спортзала. Вот заскочил узнать, как прошло свидание с европейским любовником.
Олимпия с приятелем уселись за ближайший к стойке столик; ее смартфон пропищал еще пару раз. Это не ускользнуло от Альберта, и он с улыбкой заявил:
– Похоже, прошло отлично! Ну и как все было?
Девушка быстро огляделась и, убедившись, что они одни, поведала все подробности вчерашнего вечера – от встречи перед кинотеатром до первого поцелуя в «Эль Эспинарио».
– А потом что? – нетерпеливо подбодрил Альберт.
– Мы вернулись пешком по бульвару Пасео- де-Грасия и посидели за разговорами пару часов на Пласа-дель-Соль, там куча народа зажигала с выпивкой…
– Звучит не слишком романтично…
– А вот он считает, что романтично, – возразила Олимпия. – Хотя Бернар и увлечен поэзией девятнадцатого века, он говорит, будто у него душа городского поэта. Город вдохновляет его; он считает, что только в толпе можно ощутить истинное одиночество.
– Ну-у… – протянул Альберт с лукавой улыбкой. – Но что еще ты делала вместе со своим лягушатником? Я имею в виду, помимо беседы о высших материях…
– Слушай, ничего такого, от чего нужно так возбуждаться! – возмутилась Олимпия. – Если хочешь знать, целовались ли мы, то да, целовались! Но поначалу это было… как-то странно. То есть не странно, а неожиданно. Это случилось в баре, он там читал текст, на который я его вдохновила…
– Это еще как понимать?
– Так, как слышишь. Теперь я его муза. Что скажешь?
– Похоже на какую-то фигню из сериала. А как он целуется?
– На самом деле очень хорошо. Но дальше дело не пошло. Около двух он проводил меня домой, и у двери…
– Что?!
Вот тут-то Олимпия уже начала злиться.
– Ну что ты привязался! Немного постояли обнявшись, а на прощание он выдал мне избитую фразочку.
Альберт заинтригованно смотрел на нее в ожидании продолжения.
– Прошептал мне на ухо нечто вроде: «Мне бы хотелось зайти к тебе домой и до утра целоваться, пока наши губы не сгорят от жара страсти, но я знаю, что это невозможно…»
– И ты, конечно же, сказала, что он ошибается и это очень даже возможно, правда? Если твоя мама дома, то можно заниматься этим на лестнице.
– Естественно, нет! – возмущенно отрубила Олимпия. – Я заявила, что он прав, что мне нужно выспаться перед работой.
– Что, серьезно? Вечно такая холодная и практичная, ко всему научный подход… Так в результате тебе понравилось свидание с европейским любовником или нет?
После некоторого раздумья Олимпия ответила:
– Что-то он во мне разбередил, только не пойму, что именно… Он мне нравится, но уж очень экстравагантен… Думаю, все происходит слишком быстро или слишком интенсивно.
– А что, страсти положено иметь какую-то определенную интенсивность?
– Ну да, ту, которую в состоянии выдержать твой партнер. Для меня же все это – декламации в баре, преклонения колен перед всей публикой, его слов – too much, уже перебор. Может, я мало смыслю в этих делах, но не могу избавиться от впечатления, что он совершает спринтерский забег, а я еле-еле ползу на четвереньках. Даже если такой подход типичен для европейского любовника, то уж я-то точно к ним не отношусь.
– Дай ему время.
– В том-то и дело: похоже, у нас его совсем нет, хотя я в восторге, что он мне пишет. Пока я добиралась до работы, мы все время обменивались сообщениями. Не знаю, что и думать…
Друзья вместе быстро пролистали штук двадцать бессвязных посланий. Присутствовали признания в любви (типа «Ты, я и вечность»), стихи (явно слишком хорошие для того, чтобы их автором оказался Бернар), но фигурировали и целые водопады мемов из интернета, и лавины смеющихся смайликов (причем с обеих сторон).
Последнее сообщение оказалось на редкость лаконичным:
БЕРН
Мне необходимо увидеть тебя завтра вечером.
Взгляд Альберта загорелся, как у болельщика, предвкушающего кульминацию состязания. Заметив его интерес, Олимпия, в свою очередь, закатила глаза, потом игриво посмотрела на приятеля и при нем набрала ответ:
ОЛИМПИЯ
И мне тоже.
Где?
9. Все кошки серы
– Опять уходишь?
Услышав голос матери, Олимпия чуть не подпрыгнула. Она настолько сосредоточилась, подводя глаза, что не заметила, как та подошла.
– Да. У меня… встреча.
– С кем? – настойчиво продолжала выспрашивать мать.
– С другом.
– Олимпия, у тебя появился парень?
– Мама! – От волнения ее рука дернулась, и теперь девушка походила на енота. – Я же сказала, с другом!
– Ладно, ладно, – сдалась мать. – Я собиралась предложить устроить девичник, как прежде…
«Прежде» – это было очень давно. «Прежде» – это было тогда, когда мать с восторгом окуналась в суету работы, выставок и переговоров с арт-дилерами. Тогда, когда отец еще был с ними. Олимпия отложила карандаш и обернулась, устыдившись. Точно, сегодня вторник. Но уже столько месяцев они не устраивали девичников по вторникам, что Олимпия и думать забыла. Под взглядом матери девушка почувствовала себя виноватой. Но сейчас, когда наконец у нее назначено свидание, она не могла найти в себе сил, чтобы возобновить традицию.
– Мне очень жаль, – промолвила она. – Давай как-нибудь в другой раз…
– Да ладно, не важно. Конечно, в другой раз. Пойду в студию, нужно сделать рывок с новой выставкой.
Олимпии было прекрасно известно, что для матери это очень даже важно и что ее улыбка столь же хрупка, как и холсты, на которых она создавала свои картины. Пожалуй, стоит написать Бернару и отменить встречу. Однако, взяв в руки телефон, Олимпия обнаружила еще дюжину посланий от француза – нечто вроде обратного отсчета до назначенного часа вперемешку со стихами; от волнения по спине пробежали мурашки, и девушка улыбнулась. Маму она успеет порадовать как-нибудь потом.
Они договорились встретиться у Триумфальной арки. Когда Олимпия пришла, Бернар уже был там. Завидев ее, он бросился к ней, распахнув объятия и наградив долгим поцелуем в губы.
– Я постоянно думаю о тебе, представляешь? – выпалил он, когда они разомкнули руки. – Ты будешь в восторге от места, которое я забронировал. Наверняка ты не видела ничего подобного…
От Триумфальной арки они прошли по бульвару до ресторана, уворачиваясь от скейтеров, парочек, фотографирующихся в закатных лучах, и гигантских мыльных пузырей.
У дверей заведения Бернар остановился, чтобы сделать селфи с Олимпией на фоне пальм на бульваре. Когда он прильнул к ней с поцелуем, прежде чем нажать на иконку, она почувствовала, что все это выглядит глуповато; в то же время ее взволновала пришедшая в голову мысль: она ведь давно решила, будто ей никогда не доведется испытать подобные ощущения, и уж тем более с молодым человеком, с которым знакома лишь пару дней.
Сделав фото, Бернар незамедлительно переслал его Олимпии в мессенджере. Пришлось признать, что выглядели два сияющих лица в этот момент довольно неплохо.
Ресторан носил название «Dans le Noir»[19]. Перешагнув порог, Олимпия поняла, что место и вправду весьма своеобразное.
В вестибюле с окнами, затянутыми черными портьерами, служащий объяснил им и другим гостям, что их ожидает незабываемый опыт. Им предстоит ужин в непроглядной темноте. Даже не будет видно, что им подают. Официанты также окажутся невидимыми, и впервые в жизни гости испытают полное отсутствие привычного чувственного восприятия. Кроме того, он предупредил, что нужно стараться говорить потише, поскольку обычно, не сумев оценить расстояние до других столиков, посетители начинают кричать.
Олимпию охватило необычайное волнение: интрига одного из ее любимых фильмов – «Бойфренд из будущего»[20]– завязалась как раз в подобном ресторане.
Когда подошла их очередь, они встали друг за другом и двинулись вперед; цепочку возглавлял слепой юноша, представившийся как Феликс. В ресторан они прошествовали, положив руку на плечо идущего впереди.
В коридоре освещение постепенно тускнело, пока в конце, за тяжелым занавесом, не исчез малейший лучик света.
Первой мыслью Олимпии было развернуться и бежать без оглядки, но она продолжала идти вперед. Собственное дыхание вдруг показалось ей слишком громким, а ткань футболки на парне, на чьем плече лежала ее рука, обрела выразительную текстуру.
Когда в полной темноте гости расселись, Феликс предупредил, что они не должны вставать с места, не известив его, чтобы дело не кончилось несчастным случаем. Затем он налил каждому по бокалу вина, которые все схватили на ощупь. Лишь основательно вцепившись в хрустальные ножки, гости осмелились чокнуться.
– Какое необычное место! – произнесла Олимпия, и ее голос странно прозвучал в этом мраке, будто она вещала из морских глубин.
– Да, ты поняла? На моем месте сейчас мог бы быть любой, и на твоем тоже… но твой голос, запах, связующая нас невидимая нить убеждают меня, что ты здесь, рядом…
Внезапно пальцы Бернара, изучающие скатерть, коснулись ее руки. Но не остановились; невидимая рука продолжала свой путь, гладя ее предплечье, пока с неловким смешком девушка не отстранилась.
– Перестань, щекотно!
Именно в этот миг появился официант и объявил, что принес первое блюдо. Олимпия с облегчением выдохнула. Она вовсе не чувствовала обещанного расслабленного покоя. В отличие от Бернара она нервничала оттого, что он рядом, а она его не видит.
Феликс объяснил, что блюдо состоит из трех компонентов; есть можно руками, но также можно рискнуть и отважиться на вилку с ножом. Олимпия даже и пытаться не стала: она брала еду пальцами, наугад определяя какой-то пирожок с соусом, овощной рулетик и сливки в стаканчике, который она осушила одним глотком. Тем временем Бернар, похохатывая, наслаждался каждым новым вкусом.
– Правда, как будто открываешь для себя еду в первый раз?
– Не знаю… – ответила Олимпия, ощущая растущую скованность. – Но вкусно.
– Восхитительно!
Когда принесли горячее, дело пошло веселее. Олимпия распознала, хотя и не сразу, свиную рульку и картофельное пюре. К этому времени ее пальцы покрылись липкой пленкой; она чувствовала себя маленькой девочкой, которая ест руками и никто ее не ругает. Бернар же не замолкал ни на минуту: описывал, как легко он справляется со столовыми приборами, читал наизусть стихи, сыпал анекдотами про свою бывшую, излагал пламенные теории о любви…
– Кстати, – вдруг заявил он, когда принесли десерт, – хочу попробовать поцеловать тебя в темноте.
Как обычно, ответа он дожидаться не стал. Олимпия услышала какой-то шорох над столом и в следующий миг ощутила, как губы Бернара ищут ее губы. Но это было не единственное, что она заметила. Руки француза, пока он искал ее рот, пропутешествовали по ее плечам до шеи. И там не остановились. Пальцы скользнули по ключице, затем осуществили вертикальное падение и схватились за грудь.
– Это что еще такое?!
Олимпия влепила удар куда-то в темноту, заехав Бернару по рукам, которые моментально втянулись обратно, как щупальца. Попутно она задела бокалы, и в падении они увлекли за собой тарелки, расплескивая содержимое и обрушиваясь на пол дождем невидимых осколков.
Люди за соседними столиками в испуге спрашивали, что происходит. Олимпии показалось, что заодно со светом ее лишили и воздуха, стало трудно дышать. Вопреки указаниям официанта она вскочила на ноги.
– Олимпия, куда ты? – возопил Бернар. – Прости, я думал, что…
Но она не ответила. Ей было необходимо выбраться оттуда. Видеть. Бежать. Все происходящее совершенно перестало походить на ее любимый фильм.
Она стремилась на ощупь найти занавес, отделявший зал от коридора, но по пути обнаруживала лишь головы перепуганных людей, издававших недовольные или жалобные вопли, и стулья, за которые цеплялась носками туфель.
– Сеньорита, стойте! – прокричал голос, похоже принадлежащий Феликсу.
И вновь Олимпия, проигнорировав приказ, продолжила свои поиски, пока наконец не нашла долгожданный занавес. Резким рывком она отдернула его в сторону и, хватаясь руками за стены, добралась до вестибюля.
За ней слышался гул голосов, в том числе и Бернара – он умолял ее вернуться, но Олимпия не остановилась. В отличие от Орфея она уходила одна и назад не смотрела.
10. Необъятная глубина сердца
Пока Бернар не успел выбраться из чернильного мрака ресторана, Олимпия заспешила вперед по бульвару Пикассо. Ее терзали смешанные чувства – злость, печаль и стыд. Этот гад вообразил, что может ее лапать, не спросив согласия! Бернар ей нравился, но своим поведением перешел все красные линии. Как-то она прочитала фразу Гермеса Трисмегиста, возможно самого древнего учителя человечества: «Что внутри, то и снаружи»[21]. Олимпии весьма скоро предстояло убедиться в том, насколько верна эта истина.
Вероятно, бушевавшая в душе буря подтолкнула ее действовать именно так, как она действовала в следующий момент. Олимпия стояла перед входом в парк Сьюдадела[22]. Все произошло в мгновение ока, но в ее глазах представлялось последовательной сменой кадров в киноленте.
Высокая стройная девушка скандинавской наружности беззаботно болтала по телефону, когда приближавшийся со спины велосипедист почти задел ее, объезжая справа. Прежде чем он успел сдернуть сумку с плеча девушки, Олимпия уже знала, что именно это он и сделает.
Говорят, будто выдающиеся футболисты отличаются от прочих тем, что видят реальность, как при замедленной съемке, и это позволяет им с поразительной легкостью предугадывать атаки соперников, выхватывать у них мяч и обманывать противника. После кошмарно проведенного вечера Олимпии было суждено испытать подобное озарение.
Ни секунды не раздумывая, она боком толкнула велосипедиста, когда тот мчался мимо нее.
Падая, воришка вытянул вперед обе руки, чтобы смягчить приземление. Сумку при этом пришлось отпустить: ее тут же поймала Олимпия и, как в регби, перебросила подбегавшей законной владелице.
Кое-как подняв велосипед, потерпевший поражение хулиган выхватил нож и, сверкнув глазами, пригрозил девушке:
– Ща порежу!
Оцепенев от шока, Олимпия выдержала его взгляд.
Бритоголовый мерзавец развернулся и укатил, крутя педали, а девушка почувствовала, что силы оставляют ее. От наступившей слабости она бы опустилась прямо на землю, но хозяйка сумки поддержала ее с неожиданной силой. Ее акцент лишь подтвердил догадку Олимпии, что она иностранка.
– Спасибо, спасибо, спасибо! – воскликнула она со слезами на глазах. – То, что ты сделала, впечатляет! Представляешь, в этой сумке у меня и паспорт, и деньги, и камера… да что там, вся моя жизнь! – Поддавшись порыву, она крикнула вслед удаляющемуся вору: – Выкуси, сволочь! – И тут же, не отпуская Олимпию, заявила: – Ты – мой герой! Сама-то как?
Как она? Только что ей грозили смертью, а до этого она помешала ограбить незнакомку. Смесь адреналина и страха оттого, что гнусный тип может вернуться, окончательно подкосила Олимпию, и она уселась на землю, чтобы восстановить дыхание.