Печаль Амелии

Глава 1

– Лот номер двадцать три! Картина Симона Карпова "Туман перед рассветом" с начальной ценой семьсот пятьдесят тысяч.

В передних рядах мужчина энергично поднял свой номерок. Рядом с ним сидела привлекательная девушка, неспокойно ерзающая на стуле. Она игриво теребила его за руку и с явным энтузиазмом шептала на ухо, желая, кажется, заполучить эту картину.

– семьсот пятьдесят раз! Семьсот пятьдесят два! Восемьсот! – громогласно объявлял аукционист, его голос заполнял зал. – Мистер под номером тридцать один предлагает восемьсот! Кто даст больше?

– девятьсот тысяч рублёв! – сразу отреагировал мужчина с девушкой, подняв руку.

Цена больше не поднималась, и картина наконец досталась довольной девушке.

В этот момент дверь зала открылась, и в светлый простор вошел молодой человек, одетый в скромный, но стильный костюм без галстука. Он не стремился привлечь внимание к себе, и это его вполне устраивало. Хотя большинство присутствующих знали, кто он – писатель и по совместительству редактор газеты «Санкт-Петербургские ведомости», Роман Вяземский, автор трех популярных романов. Расхваленные критиками и обычными читателями, его книги издаются уже в третий раз. Хорошо заработав на их продаже, он сейчас трудился над новым произвидением.

Однако в этом зале людей интересовали вещи, а не личности. На аукционе выставлялась коллекция не кого попало, а самого князя Бориса Ленского – человека, который всю свою жизнь собирал уникальные предметы со всего мира, расточая состояния своей семьи и погружаясь в долги.

Умер он при странных обстоятельствах. Его тело нашли в собственном загородном доме. Говорили будто он стоял на коленях и что кожа его высохла и мумифицировалась, будто с момента смерти прошло много времени. Но это всего лишь сплетни друзей, которые сами имели репутацию конспирологов и поклонников теорий плоской Земли, среди них были медиумы и экзорцисты.

После поспешных похорон семья Ленского решила распродать его коллекцию, чтобы рассчитаться с долгами.

Молодой человек в костюме, поправив воротник пиджака, оглядел зал. На рядах стульев сидели человек тридцать, еще пара мужчин стояла у больших окон. На небольшом подиуме, за столом, сидел аукционист, а за ним двое крепких мужчин переносили пронумерованные вещи покойного Ленского.

Не сразу Роман заметил в дальнем углу комнаты вдову Бориса Ленского, княгиню Елизавету Петровну. Ее лицо было скрыто черной кружевной вуалью, но без ошибок можно было определить, кто она. Руки её были сложены на коленях, а ладони сжимали черный бархатный платок. Казалось, она была лишь тенью, темной точкой в углу зала, никто не обращал на неё внимания, но она внимательно следила за всеми.

Роман почувствовал, как на него лег тяжелый взгляд, мурашки пробежали по его спине. В этот момент он даже забыл, зачем пришел, и желание покинуть эту комнату закралось в его мыслях. Однако это чувство быстро прошло, и Вяземский решился подойти к центру зала, заняв приготовленный для него стул, на котором лежал номер двенадцать.

Торги длились уже более полутора часа, а коллекция покойного Бориса Ленского всё не заканчивалась. Люди приходили и уходили, сменяя друг друга, потратив немалые суммы, они отправлялись отмечать приобретение новых сокровищ из обширной коллекции покойного. На аукционе уже было представлено множество диковин из разных уголков мира: от костей давно исчезнувших существ, когда-то населявших планету, до масок древних оборегенов и загадочных амазонок. Покойный Ленский действительно имел страсть к сборищу всевозможных вещей, как хороших, так и не очень, которые попадались ему на пути.

Роману вскоре стало скучно происходящим на сцене, и он решил, что не найдет для себя ничего интересного. Отвернувшись от шумной толпы, он уставился в окно, наблюдая, как по небу медленно и безмятежно проплывают осенние облака. Он перестал обращать внимание на окружающих, погрузившись в глубокие размышления. Между тем зал постепенно пустел, от былой толпы осталось лишь дюжина самых стойких поклонников аукционного искусства.

– Лот номер семьдесятчетыре! – проговорил уставшим голосом аукционист, его тон звучал уже не так бодро, как раньше. – Печатная машинка фирмы DAZUN в отличном состоянии, начальная цена – сорок тысяч!

Услышав это, Роман оживился и поднял руку. Он давно мечтал обновить свою старую печатную машинку, а не уходить же с пустыми руками. В зале больше никто не поднимал руки, и почти новая машинка ушла своему новому владельцу за стартовую цену.

Зеваки вокруг, решив, что уже ничего интересного не будет, медленно поднимались со своих мест. В этот момент на подиум вышли двое крепких мужчин, которые, тяжело дыша и кряхтя, начали поднимать что-то тяжёлое, накрытое белой тканью. Роман, разглядывая их труд, подумал, что это небольшая статуя высотой около метра полутора. И он не ошибся: дотащив до места, один из мужчин сдернул белое покрывало, открыв статую девочки.

Она мгновенно привлекла внимание Романа. Девочка сидела на коленях, опустив голову; её длинные волосы частично закрывали лицо, но всё же он смог уловить еле заметный печальный взгляд, устремленный вниз. Руки девочки нежно лежали на коленях, пальцы сжаты в маленькие кулачки. Она была облачена лишь в легкую ночную рубашку, её плечи были оголены, а босые ноги свисали с камня, на котором она сидела.

Вечерело, и свет, проникая через окно, играл красками на теле девочки. Серый камень, из которого она была сделана, вдруг стал тёплым и приятным на вид, как будто сама девочка ожила на глазах Романа. Казалось, что она вот-вот поднимет голову, и печаль сойдет с её лица, уступив место светлой улыбке. Однако, несмотря на старания солнца, окутывающего её своими лучами, девочка оставалась грустной.

– Лот номер семьдесят пять! – ещё более усталым голосом произнес аукционист, не оборачиваясь, он продолжал читать заранее написанный список. – Печаль Амелии, статуя XVII века с часовым механизмом, автор неизвестен. Только теперь Роман оторвал взгляд от странной девочки и заметил, что в камне, на котором она сидит, встроен циферблат. Но привычных цифр он не увидел: прямо на золотом ободке были выбиты загадочные символы или иероглифы на языке, незнакомом ему. Две стрелки, почерневшие от времени, указывали на половину двенадцатого.

– Механизм часов не в рабочем состоянии – продолжил аукционист. – Начальная цена…

Он посмотрел вокруг и увидел, что в зале, кроме Романа, не осталось никого. Все уже покинули это место. Уменьшив громкость голоса, он произнес:

– двести пятьдесят тысяч.

Воцарилась гробовая тишина. Аукционист, сосредоточив на Романе взгляд, ожидал хоть какую-либо реакцию. Цена выглядела непомерной для только что ставшего известным писателя, который ещё не привык тратить крупные суммы на вещи, которые будут пылиться у него в квартире. Но неведомое чувство охватило Романа в этот момент: возможно, это была игра света и тени, или просто усталость сказалась на его богатом воображении. Однако он точно знал, что не он, а некая незримая и ужасная сила подняла его руку.

– Продано! – резко произнес аукционист, ударив по молотку. Звонкий звук, подобный раскатам грома, вывел Романа из раздумий. Он огляделся по пустому залу. За окном облака, словно нарисованные, собрали воедино остатки солнечного света. Теперь статуя казалась холодным и безжизненным куском камня. Роман вытер пот со лба и невольно бросил взгляд в дальний угол комнаты. Стул, на котором сидела вдова Ленского, оказался пуст.

Роман, по отчеству Николаевич Вяземский, вышел из здания, где проходили торги. Это была одна из усадеб покойного Ленского, величественный белокаменный трехэтажный дом, украшенный роскошными белыми колоннами и мраморными ступенями. Вокруг дома раскинулся ухоженный сад с множеством плодовых деревьев, а также маленький фонтанчик, который, к сожалению, забросили, и его вода покрылась зелёной плёнкой из водорослей. Ленский ушёл из жизни не в этой усадьбе, а в своём загородном доме, откуда и привезли на продажу часть вещей, в том числе статую Амелии.

Свежий воздух и живописный вид на сад помогли Роману прийти в себя. Он огляделся и, доставая из пиджака карманные часы, удивился, обнаружив, что время близится к шести вечера.

Хотя конец сентября радовал тёплыми и солнечными днями, к вечеру уже начинало ощущаться дыхание приближающих холодов. Роман поспешил покинуть это место, пока не стемнело.

До шумных городских улиц было совсем недалеко – всего двадцать минут пешком. И вот он уже оказался среди ярко освещённых тротуаров, сверкающих витрин магазинов, ресторанов и театров. Вокруг гудела живая и беспечная толпа людей – как красные кровяные тельца, которые бесконечно сновали по улицам, как по венам.

Какой-то мальчишка со стойкой газет в руках пытался перекричать толпу:

– Свежие вести! Трагедия на первом Российском празднике воздухоплавания! Погиб покоритель неба Мациевичь! Свежие вести! Свежие вес…

– По чем газета малец?

– Дак.. Пять копеек Ваше Благородие!

Роман полез рукой в карман пиджака и достал от туда две манетки.

– Вот держи!

– Но тут больше Ваше Благородие! А у меня указ, одна газета в одни руки!

– Оставь себе. За голосистость!

– Примного благодарен Ваше благородие! – Мальчика в спешке поклонился и побежал дальше по улице, продолжая перекрикивать шум толпы.

Роман сложил экземпляр газеты в двоя, положил её в карман пиджака и пошёл дальше по улице.

С самого утра до поздней ночи здесь бурлила жизнь, и это Роману было по душе. Он обожал жизнь, обожал людей и всем сердцем желал быть частью этой толпы. Однако не сегодня.

Примерно раз в неделю он навещал своего старого приятеля Михаила Фёдоровича Соловьёва, с которым познакомился ещё в молодости во времена университетской жизни.

Теперь же Михаил работал преподавателем в ВУЗе, он был очень начитанным и эрудированным человеком. Он пользовался уважением у коллег и любовью своих студентов. Редко встретишь человека, о котором его окружение говорит только хорошее, но Михаил Фёдорович был именно таким. Несмотря на то, что он был всего на три года старше Вяземского, ему удалось сделать карьеру и защитить докторскую диссертацию, а так же войти в узкий круг учёного общества.

Роман в шутку называл Михаила «моей энциклопедией». Вот и сегодня он решил заглянуть к нему, особенно учитывая, что аукцион его так утомил, что сил на театры и рестораны уже не осталось.

Обойдя стороной самые шумные улицы, что было нехарактерно для Романа, он приближался к дому Михаила.

Если бы он мог взглянуть на себя со стороны, то не узнал бы своего поведения в этот вечер. В его голове ещё не утихли воспоминания о той статуе с загадочными часами, и он по-прежнему не мог понять, зачем же он её купил. Даже когда он подписывал чек за статую Амелии и печатную машинку, ему казалось, что это делает не он, его голова была в тумане, а по телу пробегала дрожь, противиться чему-то было невозможно. Ему казалось, что какая-то невидимая сила схватила его руку, сжала пальцы вместе с перьевой ручкой и нацарапала на бумаге его фамилию. Это странное, пугающее чувство безвольного подчинения чьей-то чужой воле лишь усиливало его растерянность. Однако с каждым шагом это ощущение растворялось, подобно туману на рассвете, разгоняемому свежим ветром.

Подойдя к дому Михаила, Роман решил, что, вероятно, всё это было лишь игрой его богатого воображения, порождённой впечатлениями от красоты, и поэтому он не смог совладать с собой.

Глава 2

В доме Михаила Фёдоровича горел свет – тёплыми лучами, словно большими фонарями, он разгонял наступающий мрак ночи перед фасадом здания. Роман постучал в дверь и почти сразу услышал шаги, приближающиеся с другой стороны. Дверь открыла женщина невысокого роста. Седые волосы были аккуратно собраны в пучок на макушке, а лицо, покрытое морщинами, излучало доброту и заботу. Это была Наталья Викторовна, домработница хозяина. Она жила и работала у Михаила Фёдоровича много лет, став ему почти второй матерью. Увидев Романа, она улыбнулась, впустила его и сообщила:

– Михаил Фёдорович в кабинете наверху. – Сразу же она направилась на кухню, чтобы приготовить гостю чай.

Роман поднялся на второй этаж. Пройдя по знакомому коридору, он открыл дверь справа. Михаил сидел за массивным столом в кресле, погружённый в чтение книги. Он не сразу заметил, что в кабинет вошли. Лишь подняв глаза, он словно стряхнул с лица задумчивость, и его лицо озарилось улыбкой. Обменявшись приветствиями, они перешли в гостиную, где уже дымился чай и лежало печенье, заботливо испечённое Натальей Викторовной.

– Знаешь, Михаил, день был таким странным, что я бы не отказался от чего-нибудь покрепче, – взглянув на печенье, произнёс Роман.

– Что ж, друг, сразу бы сказали! Натальюшка, принесите-ка нам коньяка! Рюмочка перед сном не повредит, – тепло отозвался хозяин дома.

Расположившись у пылающего камина на широком диване, они дождались, пока Наталья Викторовна принесла коньяк и рюмки. Сделав первый глоток, Роман начал рассказывать о дне: аукционе и странной статуе девочки Амелии, которую он неожиданно приобрёл. Михаил Фёдорович слушал молча, лишь раз встал, чтобы подбросить в камин берёзовых полешек. Те, треща, вспыхнули на углях, и свет пламени осветил мрачное, задумчивое лицо Романа с каплями пота на лбу.

– Друг мой, не переживай ты так, – начал Михаил, когда рассказ закончился. – Ничего сверхъестественного здесь нет. Говорю как человек, посвятивший жизнь науке. Люди порой действуют спонтанно, а потом не понимают – зачем? Ты и я – не исключение.

Роман, немного успокоившись – то ли от слов, то ли от того, что выговорился, – откинулся на спинку дивана и теперь внимал Михаилу.

– Но должен тебе кое-что открыть, – продолжал тот. – Статуя действительно необычна. Вокруг неё ходит множество слухов. Хоть я и считаю их выдумками для накрутки цены, истории эти… жуть берёт. Видел я её в загородном доме Ленского.

– Правда? – удивился Роман.

– Да. За два месяца до смерти он пригласил меня перевести арабский текст. Тогда же привёз и статую. Меня поразил не образ девочки, а содержание рукописи…

Михаил замолчал, уставившись на огонь. Лицо его исказилось, будто от приступа тошноты, но он взял себя в руки:

– Не стану описывать ужасы, написанные безумцем. Скажу лишь: я бы никогда не взялся за перевод, если бы не нужда в деньгах для научного эксперимента. Иначе сжёг бы эти страницы.

– Прости за любопытство, но о чём там талковали?

– В двух словах: на первых трёх страницах – обряд вызова существа, столь древнего, что дух захватывает. Оно не от мира сего, быть может, даже не из нашей Вселенной. Описано столь подробно, что лишь одержимый дерзнёт исполнить сие. Далее же – твари с щупальцами, бесформенные, многоглазые… Рта им не надобно – жертву в себя вбирают, а разум порабощают, дабы добыча сама в пасть шла

– Неуж то такое возможно?

– Если подобное и водилось, надеюсь, вымерло. Люди исследовали планету – никто не встречал такого.

– Охотно верю…

– Ленский также просил расшифровать иероглифы на часах Амелии. Но я не видел ничего подобного. Возможно, это не циферблат, а фантазия мастера: часовой механизм не работает, да и добавлен через сто лет после создания статуи.

– То есть изначально изваяли статую, а спустя столетие ухитрились превратить её в часы?.. Любопытная вышла механика!

– Именно так–с! После первого упоминания она исчезла на столетие, а потом нашлась в подвале английского замка с часами, которые не шли. Мастера бились, но даже открыть их не смогли. Подлинность подтвердили: копий статуи никогда не существовало.

– А что же с ней сталось дальше?

– Оная статуя являлась то в лондонских особняках, то в парижских отелях – словно сама выбирала, кому явиться. Ничего примечательного… Пока её не приобрёл некий французский Ротшильд. Иногда просачивались слухи… Все один к одному: слуги находят господина… На коленях перед ней. Лица – будто видели само нутро ада. А статуя… Она всегда оказывалась лицом к трупу.

– Боже правый! Такие же истории рассказывают о гибели Ленского! Неужели это правда? – голос Романа дрогнул.

– Чепуха! Да брось ты кормить меня этими бабьими сказками! Милейший! Если пустить слушок, будто статуя эта – та самая Психея из коллекции графа Орлова? На сколькотогда взлетит цена? Ты же писатель, должен понимать, как это работает.

– Ты прав, Михаил… Но откуда вообще взялась эта статуя?

– Хм… Будь вы сочинителем ужасов, а не сентиментальных романов, уж давно бы гремели в литературных кругах! Сия история всплыла на свет Божий по милости публикации рукописей из архивов Ватикана. Книжицу отпечатали малым тиражом, однако спустя полгода все до единого экземпляры были выкуплены обратно. Безо всяких объяснений, можете себе представить!..

– Изволите говорить о сокрытом умысле?..

Михаил усмехнулся.

– Да разве ж стали бы князья церкви суетиться из-за простых бабьих россказней?.. Полгода… ровно полгода – и вот она, Амелия, явилась из небытия. Не в Риме, не в Иерусалиме – а в сыром подвале старого Нортумберлендского замка. Совпадение? – он резко ткнул кочергой в угли, и пламя взвилось с шипением, будто в ответ.

– Неужто возможны столь странные совпадения? Со стороны сей случай более походит на начало кошмарной повести, достойной пера господина Гофмана или Эдгара По! – голос Романа стал призрачным, будто звучал не из этой комнаты. – А что же значилось в сей книге?

–Говорят, будто бы в ней описана единственно история явления сей статуи. Но, признаться, столь странные подробности, да ещё в таком изложении, наводят на мысли о некоей… нечистой силе. – Пламя внезапно рванулось ввысь, осыпая решётку искрами. Краем глаза Роман заметил, как тень Михаила на стене исказилась, став похожей на коленопреклонённую фигуру. – В одном городе жил купец. Имя его, разумеется, кануло в Лету. Сей муж, по делам своим коммерческим, частенько колесил по Европам – то в Париж, то в Вену, то в иные города. Однажды, возвращаясь домой, он нашёл брошенную посреди дороги корзину, а в ней – новорождённую девочку. Родителей нигде не сыскалось, и купец, будучи человеком не без сердца, взял её с собой, в свой дом, в свой город. Назвал Амелией. Шли годы. Девочка росла, купец её любил, как родную, баловал. Но грусть, словно тень, не покидала её лица. Частенько она пропадала – отец же, забеспокоившись, неизменно находил её где-нибудь в укромном уголке: сидит, слёзы катятся по щекам,

– Неужто потому и изваял он её в сем обличье?.. Странная мысль – запечатлеть скорбь в камне. Или… – Роман не отрывал взгляда от Михаила. Горло пересохло от волнения, и голос его звучал тихо, с хрипотцой.

– Весьма возможно. Однако тайна эта покрыта мраком – никто из ныне живущих не ведает, чья рука высекла сей странный образ. Мастер не оставил ни клейма, ни письменного свидетельства… Будто сам дух скорби изваял себя в мраморе.

Дальше Роман слушал Михаила не перебивая, пытаясь представить в голове каждое слово.

– То, что я поведаю вам теперь, – не более чем предание, истасканное языками за многие годы… Когда Амелии минуло двенадцать, на город обрушился Божий гнев – один за другим пришли кары Господни. Сперва – скот. Коровы издыхали в стойлах, куры падали замертво на дворах, козы рождали уже неживых козлят. Потом пришла очередь людей. Детская чума – страшнее костлявой старухи с косой: младенцы угасали на третий день, отроки – к полнолунию. За два месяца город вымер. Улицы завалены покойниками – не успевали жечь, хоронить в братских могилах… Больные молили о смерти – ибо врачевания не было. А посреди этого ада – она. Амелия. Нетронутая. Бродила меж трупов, как тень, смотрела в стеклянные глаза умерших сверстников… И ни страха, ни слёз – лишь то самое странное выражение, лишь печаль…

В это время воображение Романа рисовало жуткие картины. Он будто шёл по зловонным улицам, где люди с лицами, обмотанными тряпьём, сваливали разлагающиеся тела в груды. Из окон лились стоны и плач. Воздух гудел от смрада. Дети, покрытые чёрными язвами, сидели на тротуарах. Их кожа слезала лоскутами, а в потухших глазах светилась лишь жажда смерти. И среди этого кошмара, босая и безмятежная, шагала Амелия. Она смотрела на тех, кто ещё недавно насмехался над её странной внешностью. Теперь же её обидчики гнили заживо.

Роман побледнел. Его взгляд уставился в угол комнаты, но видел он не стены – лишь образы, рождённые разумом.

– О, Господи… – прошептал он, и голос задрожал.

Михаил Фёдорович изучающе взглянул на него: Роман вжался в диван, его трясло, как в лихорадке.

– А не пора ли, друг мой, оставить мрачные повести до завтра? Иль…

– Ни в коем разе!

– Добро… – Михаил тяжко перевел дух, и голос его дрогнул. – Перед самым рассветом в соседнюю деревеньку дополз единственный оставшийся в живых. Чудом уцелевший, он лишь успел прошептать, что град опустел, а Амелия покарала всех за грехи их. Те же, кто осмелился туда направиться, узрели зрелище, коему нет описания. На площади народ стоял на коленях, приникнув челом к земле. Тела их обратились в мумии: кожа, словно пергамент ветхий, обтянула кости иссохшие. Лица застыли в последнем ужасе, а очи… очи выгорели, оставив после себя лишь черные провалы. Вокруг же тлели останки костра, где угли да пепел перемешались с костями почерневшими. А посреди всего пекла возвышалась девичья фигурка – словно изваяние скорбное, с ликом печальным да очими, полными не то жалости, не то укора вечного…