Нарисуй мне счастье

Глава 1. Флешбеки на фоне фуршета

Небо над Москвой казалось картонным. Оно висело, словно элемент декора, но не для того, чтобы вдохновлять, а чтобы оттенять торжество стекла, бетона и целеустремлённости. И сегодня всё сияло особенно ярко: зал был наполнен людьми, цветами, вспышками камер и шампанским, словно глянцевая обложка с ожившей мечтой.

Лена стояла в идеально сидящем платье цвета утреннего персика. Стройная, с мягкими чертами лица и выразительными глазами орехового цвета, она выглядела безупречно – почти так же, как и в рекламных буклетах, которые сама же курировала. Её русые, чуть вьющиеся волосы были собраны в небрежный пучок – как и положено женщине, которая всё держит под контролем, но не забывает быть естественной. В руке – бокал. В голове – белый шум.

– Ты только посмотри, как он на тебя смотрит! – шептала ей коллега, толкая локтем в бок. – Сейчас будет! Я уверена.

Лена улыбалась. Автоматически. Как репетиция. Как всё, что происходило вокруг в последние несколько месяцев: работа, фотосессии, стратегия запуска нового продукта, встречи с инвесторами, салоны красоты, вечеринки, семейные звонки с одинаковыми вопросами. Особенно от мамы: "Ну что, Андрей когда уже решится?"

Андрей Лисицын, её жених, находился в центре зала. Высокий, с идеальной укладкой, в безупречном костюме, который, казалось, шили прямо на его самоуверенность. Он выглядел так, будто только что вышел из рекламы дорогих часов – что, в общем-то, было недалеко от правды. Его белоснежная улыбка и отточенные жесты казались врождёнными, но на самом деле были тщательно выверены. Андрей любил быть в центре внимания, умел блистать, очаровывать, убеждать. И за всем этим сиянием Лена давно научилась различать нечто другое – лёгкую фальшь, ускользающую теплоту, пустоту, прикрытую пафосом.

Он вышел на сцену. Камеры застучали затворами, гости притихли.

Андрей говорил красиво. Что-то о совместном пути, об идеальном союзе ума и страсти, о том, как много она для него значит. В зале кто-то уронил салфетку и с шумом попытался поднять. Кто-то всхлипнул. А у Лены в голове вдруг всплыло: "Сны с лестницами всегда про страх. Особенно, если не можешь подняться…"

Она вспомнила, как записала это в блокнот лет в восемь, когда после очередного сна бабушка объясняла, что подсознание никогда не врёт.

– Елена Артемьева… – Андрей повернулся к ней, блестя кольцом в коробочке. – Ты выйдешь за меня?

Все обернулись к ней, как по команде. Лена улыбнулась. Широко. Красиво. Как надо. И кивнула.

Аплодисменты были как шторм – оглушающие. Только внутри было странно тихо. Как в зале ожидания между двумя пересадками.

Она сказала «да». Всё шло по плану. Всё было правильно.

Вот только внутри что-то не пело, а дрожало.

***

Поздним вечером, уже дома, она включила тихую музыку, расстегнула молнию на спине платья и прошла босиком на кухню. Платье соскользнуло по телу, словно вода.

На столе лежал её старый блокнот – в кожаной обложке, с детскими рисунками в начале. В этом блокноте, который она вела с самого детства, Лена собирала сны и мысли, словно это были коды доступа к истине, которую пока не могла выразить словами.

Она открыла случайную страницу.

"Мне приснилось, что я стою на мосту. Внизу – река, но без воды. Все говорят: прыгай, ты же хочешь быть свободной. А я не знаю, хочу ли. Просто страшно остаться одной на этом мосту".

Она села, обняв себя за плечи.

Возможно, сны действительно что-то подсказывают. Или просто дают право сомневаться.

Завтра нужно будет сказать маме, что приедет. Где-то на недельку. Отдохнуть. Перезагрузиться. Как раз перед свадьбой.

И, может быть, попытаться понять: а если это не "надо", а "не хочу" – что тогда?

***

Утро пахло кофе и внезапной свободой.

Лена сидела на подоконнике в уютной пижаме, свесив ноги вниз. За окном – Москва, как всегда: спешит, мигает, гудит. А внутри – какая-то звенящая пауза. Словно кто-то нажал «плей», но забыл включить звук.

Телефон завибрировал. Мама. Как по расписанию.

– Ленусь, доброе утро, – раздался бодрый голос. – Ну, как оно? Вся в облаках?

– Почти, – Лена потянулась. – Мам, я, собственно, по делу звоню. Я приеду. Завтра.

– Приедешь? – в голосе матери короткая пауза. – К нам? А как же платье, салон, репетиция причёски?

– Всё будет, мам. У меня есть чуть больше недельки. Просто… мне надо немного передохнуть. Сбежать. Ну, в хорошем смысле.

– Лен, ты чего? Ты не заболела? У тебя что-то случилось с Андреем?

– Нет, с Андреем всё… в порядке. Просто я хочу тишины. И пирожков твоих. И запаха яблонь из окна. Это преступление?

Мать выдохнула. Потом – тот самый голос, знакомый с детства. Стратегический.

– Ладно. Приедешь – всё обсудим. Я напеку. Папа в гараже до вечера. Только предупреди заранее, чтобы я встретила.

Лена улыбнулась.

– Спасибо, мама. Я сообщу время приезда.

***

В тот же вечер она выбирала билет, будто от него зависела её судьба. Кинешма – маленький городок, где всё ещё помнили её девичью фамилию и почему-то верили, что если ты уехал в столицу – значит, у тебя всё сложилось.

Лена решила оставить свою машину и выбрала поезд. Внутри – хотелось ехать. Медленно. Смотреть в окно. Слушать гул колёс, чтобы хоть на немного отключиться от "надо".

Выбрала утренний поезд. С боковым местом, чтобы никто не мешал. Чтобы можно было просто быть. Или не быть.

Пока подтверждала оплату, пришло сообщение от Андрея:

"Малышка, сегодня было невероятно. Ты у меня лучшая. Всё идёт по плану. Осталось немного – и ты официально миссис Лисицына!"

Она прочла сообщение дважды. Потом просто выключила экран и уронила телефон на диван.

Всё идёт по плану.

Но кто вообще составлял этот план?

***

Поезд замедлил ход, будто сам не хотел выпускать её на перрон. Серая платформа, знакомая до каждой трещины, встретила её глухим эхом шагов. Город не изменился. Те же облупленные скамейки, цветы в бетонных вазах и бабушка у киоска с пирожками, как хранительница местного времени.

Мама стояла у выхода из вагона, как генеральный инспектор счастья. Пальто на ней старое, любимое, в клетку. Губы сложены в напряжённую улыбку. Глаза будто бы сканируют дочку сверху вниз.

– Худая опять. Ты же теперь не студентка, можно и поесть, – выдала сразу. Потом обняла. Тёпло. По-настоящему.

– Привет, мам.

– Привет-привет. Пойдём, папа машину прогревает. На автобус мы с тобой не поедем, не в девяностые живём.

Уже в машине, пока папа что-то бурчал про новый термостат, Лена откинулась на сиденье. За окном мелькали улицы – родные, но чужие. Как будто это всё из старого сна, который вспоминаешь только по запаху.

На кухне всё было как всегда: фирменный яблочный пирог, чайник, свистящий как паровоз, и голос мамы, раздающийся с трёх направлений сразу.

– Я уже составила список. Надо определиться с букетом. И торт – вот честно, в столице торты какие-то бездушные. Всё в декоре, а вкуса ноль. Мы тут у тёти Нади заказали на свадьбу Светки – пальчики оближешь!

Лена сидела за столом, глядя, как мама мечется между плитой и блокнотом. Пахло ванилью и жареным луком. Душно. Слишком.

– Мам, – тихо.

– Что?

– Давай без списка. Ну хотя бы пока. Просто чай и пирог. Без свадеб.

Мама обернулась. Прищурилась. Оценивала, как портной ткань перед тем как кроить.

– Ты не радуешься. Вся какая-то… как будто не невеста, а бухгалтер с отчётом. Случилось что?

– Нет, – слишком быстро.

Мама села напротив, налила себе чаю. Помолчала. Потом осторожно:

– Лен, я понимаю. Это страшно. Я, когда за отца выходила, думала – сбегу. Он тогда как раз с усами ходил, а я усы терпеть не могла.

Лена хмыкнула.

– У Андрея не усы. У него… всё слишком правильное.

– Ну, он тебе не подходит? Или ты просто боишься, что ошибёшься?

Лена опустила глаза. Подцепила край салфетки ногтем.

– Я не знаю, мам. Я… я очень старалась. Старалась захотеть этого. А теперь… всё кажется таким… чужим. Как будто это не моя жизнь.

– Так, – мама отставила чашку. – Ленусь, ты не в булочную за батоном собралась. Это муж. Это… надолго. Тут надо не стараться. Тут должно быть внутри как печка – тепло. Даже когда страшно.

Молчание. Только часы тикали на стене. И где-то вдалеке – собака залаяла.

– Может, тебе и правда надо просто выдохнуть. День-два, побродить, подумать. Без платьев и планов.

Лена кивнула.

– А пирожки?

– Будут. Только с картошкой или с капустой?

– Можно с вишней? – спросила Лена и впервые за долгое время улыбнулась по-настоящему.

Глава 2. Нити прошлого

Ирина появилась, как и полагается старым подругам, – внезапно и с пирожком в руке.

– Ленка?! – раздалось сзади, когда Лена стояла у витрины с вареньем в местном продуктовом магазине, разглядывая этикетки, будто от них зависел её душевный баланс. – Ты же это ты?

– А ты – всё та же, – Лена повернулась и расплылась в улыбке.

Объятия. Смех. Пирожок, торжественно вручаемый, как трофей мира.

– Вишня. Твоя любимая, – сказала Ирина. – Я ж тебя насквозь знаю.

Ирина Полякова была всё той же: невысокая, с веснушками и вечно растрёпанной косой, которая всегда норовила выскользнуть из заколки. Глаза у подруги детства тёплые, как печёные яблоки, улыбка – почти всегда. Она работала в районной библиотеке, подрабатывала репетитором, писала стихи в старую тетрадь в клетку и верила, что добро обязательно возвращается. В ней было что-то от старых сказок – не наивность, а редкое умение не усложнять очевидное. Простота, за которой прятался удивительно прочный внутренний стержень.

Лена закусила губу. Пирожок вишнёвый. Как у мамы. Как внутри, где только-только начало оттаивать.

– Пойдём на лавочку у школы? Там, где мы контрольные прогуливали.

– Где тебя потом завуч ловила, а ты сваливала через забор? – уточнила Лена.

– Именно. Легендарное место.

***

Школа стояла всё так же – будто из советского кино. Облупившаяся краска, гордая вывеска и воробьи, устраивающие концерты под крышей. Они сели на лавку, и солнце мягко легло на лица. Весна пахла асфальтом и прошлым.

– Рассказывай, как там, в столицах. Не женишься ли? – Ирина подмигнула, отломив кусочек второго пирожка, как будто весь разговор – это просто продолжение детства.

– Почти. Через две недели свадьба. Платье, банты, белые голуби. Всё как в сказке. – Лена сжала пирожок. – Только сказка какая-то… чужая.

Ирина смотрела внимательно. Но не жалела, не давила, а просто ждала.

– Мне вроде бы должно быть хорошо, – продолжала Лена. – Андрей – идеальный. Всё при нём. Только с каждым днём я всё больше чувствую, что мне в этом "идеальном" дышать нечем.

– А ты ему говорила?

– Он не слышит. Он планирует. Андрей строит нашу жизнь, как бизнес-модель. А я… я просто "персонаж в презентации". Симпатичный, но без голоса.

– М-м, – протянула Ирина, глядя в небо. – Есть у нас тут один… ну, как сказать… специалист. Художник. Только не кисти и мольберты, а вроде как души чинит.

– Души?

– Картины пишет. Особенные. Говорят, кому-то здоровье вернул, кому-то – смысл жизни. Даже развод один предотвратил. Хотя, может, и сплетни. У нас тут это как спорт.

Лена рассмеялась, но звук получился странный. Словно натянутый.

– И ты хочешь, чтобы я пошла к нему с заявкой "излечите мою предсвадебную тоску"?

– Ну а что? – Ирина пожала плечами. – Худшее, что может случиться – он нарисует тебе кактус. Или скажет: "Женись давай, не выдумывай".

– А он хоть нормальный? Или очередной странный дядька с эзотерикой и ароматическими палочками?

Ирина загадочно улыбнулась – та самая улыбка, с которой она читала стихи детям по пятницам или находила забытые книги на чердаках.

– Он… не такой, как все. Умный. Спокойный. Ходит слух, что был раньше очень успешным, да после аварии всё бросил. Живёт теперь на даче за городом, рисует. И, говорят, видит людей насквозь.

– Прекрасно, – хмыкнула Лена. – Я только этого и ждала: чтобы кто-то увидел меня насквозь.

– А ты боишься, что увидит что?

Лена замолчала. Смотрела, как ветер треплет почки на деревьях.

– Боюсь, что увидит пустоту, – прошептала она.

Ирина положила руку на её плечо – тёплую, крепкую, настоящую.

– Пустоту невозможно нарисовать. Там обязательно что-то есть. Главное – найти того, кто сумеет это увидеть.

Лена кивнула. Неуверенно, но будто внутри что-то щёлкнуло.

– Найдём его? – спросила она.

– Найдём, – уверенно ответила Ирина. – У меня связи: соседка многие связи “подкармливает”.

Они обе засмеялись. Но внутри у Лены впервые за долгое время стало чуть легче. Как будто в этом странном городе и в этой странной идее с художником было что-то… живое.

Подруги недолго раздумывали: Ирина нашла через знакомую номер телефона художника. Позвонили.

Голос Ивана был спокойный, немного усталый.

– Простите, но я не смогу вас принять, – сказал он после короткого рассказа Лены. – У меня всё расписано на несколько месяцев вперёд. К тому же… это не та ситуация, где я действительно могу быть полезен.

Он повесил трубку вежливо, но окончательно. Лена почувствовала досаду, смешанную с облегчением. Значит, не судьба.

Но уже на следующее утро телефон Ирины зазвонил.

– Это Иван Морозов. Освободилось окно. Я готов взять вас, если вы всё ещё хотите.

– Почему вы передумали? – удивлённо спросила Ирина.

– Не знаю. Просто… проснулся сегодня с ощущением, что должен. Видимо, интуиция.

Когда Лена услышала это, у неё внутри будто что-то повернулось. Решение пришло само собой.

Принцип работы Ивана был необычным и почти сакральным.

Он просил, чтобы человек, для которого предназначалась картина, провёл с ним семь дней. Пять дней он "наблюдал душу" – не писал, не делал набросков, просто разговаривал, задавал вопросы, смотрел, как человек двигается, смеётся, плачет, готовит чай, читает. Иногда просил рассказать о снах, иногда – молчать рядом с ним на веранде под дождём. Говорил, что «душа говорит через детали».

– Картина не копирует человека. Она отражает его суть, – объяснил Иван по телефону. – А чтобы её уловить, нужно замедлиться и почувствовать. Только тогда кисть сама знает, куда лечь.

На шестой день он начинал писать. Работал прямо при человеке, не прячась, как будто между ними не было преград. На седьмой день – финальные мазки. Часто это было что-то неожиданное: пейзаж, животное, деталь из прошлого. Но в каждой картине будто был ответ – на внутренний запрос человека.

– Картина не даёт решений, – говорил Иван. – Она открывает глаза. А дальше – дело за тобой.

Лена выслушала его и согласилась. В глубине души она уже знала, что едет не просто к художнику. Она едет к себе, или, может быть, к той, кем могла бы стать.

Глава 3. Встреча с художником

Когда Лена свернула с асфальта на просёлочную дорогу, навигатор немедленно растерялся и замолчал. За окном расстилались только поля, торчали редкие деревья и путались колёсные следы в пыли. Воздух в машине пах тревогой и пластиком от дешёвого ароматизатора. В голове крутилось: что я вообще здесь делаю?

Дом художника оказался неожиданно уютным: бледно-зелёный, с резными ставнями, облупленным крыльцом и почтовым ящиком, в который явно давно никто не заглядывал. На двери – кованая ручка в виде кисти. Слишком символично, чтобы быть случайным.

Она только подняла руку, чтобы постучать, как дверь сама отворилась.

– Елена? – голос был глубокий, чуть хрипловатый, с мягкой усмешкой в интонации.

На пороге “стоял” мужчина. Высокий, с открытым лицом, в простой льняной рубашке и… в инвалидной коляске. У него была густая русая борода и те редкие глаза, в которых хочется остаться – серо-голубые, тёплые, внимательные. Спокойный взгляд – без оценки, но с ощущением, что он уже понял о тебе больше, чем ты сам.

Лена опешила. Ирина об этом ничего не говорила о его физической особенности, но быстро взяла себя в руки.

– Да. Здравствуйте. Я – Лена. Вы – Иван?

Он кивнул, прищурился, будто изучал её сквозь невидимый объектив.

– Проходите. Осторожно, порог злой, как соседский кот.

Она шагнула внутрь, всё ещё чувствуя, как внутри щёлкают какие-то замки. Не от смущения, а будто бы от неожиданного спокойствия. От этого мужчины, в котором сочетались сила и тишина, живой юмор и какая-то отстранённая бережность. Лена поймала себя на странной мысли: если бы тишина умела говорить, то у неё был бы именно такой голос.

Дом внутри был не похож ни на мастерскую, ни на жилое пространство. В каждой детали – порядок и покой. Чисто, но не стерильно. Стены увешаны картинами: пейзажи, портреты, абстракции. Всё дышало чем-то… настоящим.

– Покажу вам Вашу комнату. Дом старый, но держится, как и я, – усмехнулся он, обернувшись. – Если что-то неудобно – сразу говорите. Жалеть не стану, но прислушаюсь.

Иван подхватил её чемодан, легко развернувшись на коляске, и повёл Лену по узкому коридору. Он двигался с точностью и лёгкостью, словно техника стала продолжением его самого. В нём не было ни жалости к себе, ни желания впечатлить, а лишь тихая уверенность.