Мои невероятные друзья – птицы

© Юрий Полуэктов, 2025

ISBN 978-5-0067-1561-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Небесная вертикаль и степная горизонталь

Юрий Полуэктов…

Это имя известно не только читателям Оренбургского край, но и за его пределами. Читатели успели узнать и полюбить Юрия Леонидовича, как многожанрового и умеющего удивлять автора. Такая разножанровость вытекает из многогранности натуры Юрия Полуэктова. То он создаёт роман об «эре ковида», начало которой застал почти на «родине ковида» – в Китае. То пишет цикл патриотической лирики «Донбасская тетрадь». А то уводит нас в «бактрийский горизонт» археологических изысканий на тему Тамерлана и Тохтамыша… Однако при всей своей широкой творческой палитре Юрий Леонидович остаётся верен одной теме. Точнее, верен ТЕМ, кто, собственно, в своё время и привёл его в литературу. Речь о птицах, творческий тандем с которыми у Полуэктова начался с эссе о пернатых, обитающих в Оренбуржье и… конца краю не видать, прямо как в оренбургских степях: линия горизонта, земная горизонталь, удаляется по мере приближения к ней.

Эта книга Юрия Леонидовича Полуэктова уникальна, несмотря на её логичность и закономерность, и ещё это очень долгожданная и для автора, и для нас, его коллег, книга! Она существует на стыке сразу нескольких, как минимум, трёх, литературных жанров – просветительского, натуралистического, художественного. Она будет интересна и детям, и взрослым, и «физикам», и «лирикам», и горожанам, уставшим от благ цивилизации, и сельчанам, живущим в непосредственной близости к природе…

Когда-то, начав писать о птицах своего сада, птицах своей малой оренбургской родины, Юрий Полуэктов вышел сначала на всероссийские обобщения и наблюдения за птицами большой Родины – России, а потом и до международных высот добрался, ведь птицы – создания общепланетные. Это тот случай, когда автор не только помогает расти и развиваться читателю, но и растёт сам в процессе создания книги! Этим в первую очередь интересна эта книга – книга-движение, книга-динамика. «Птичья» тема Юрия Полуэктова – не просто художественное оформленное повествование о природе. Это гимн родному краю, крылатому краю, ибо в изначалье существования России «птичья» тема была основополагающей. Не случайно, говоря об удалом мужчине, на Руси говорили и говорят: «Вот сокол!» или «Настоящий орёл!». А о красноречивом человеке говорят: «Заливает, как соловей!» или «Каркает, как ворона!». Говоря о любимой женщине, применяют образные ласковые «птичьи» определения – голубушка, горлинка… А чего стоит весенний обряд выпускания птиц на волю!

Не стану утверждать, что на этом «птичьем» пути постижения родного края и родной стороны Юрий Полуэктов первопроходец. У многих наших писателей – и натуралистов, и авторов художественной литературы – так или иначе тема птиц присутствовал и ранее. К примеру, у Тургенева есть рассказ «О соловьях», где наш классик подробно разбирает песню лесного маэстро. Тем не менее, автор книги «Мои невероятные друзья – птицы» Юрий Полуэктов рассказывает о птицах совершенно по-своему, хотя и опираясь на литературный опыт славных предшественников.

Эта книга интересна именно подробностями, частностями, ведь на поверку большое живёт в малом, в капле виден океан, а в маленькой птичке-невеличке, если смотреть на неё внимательным взглядом художника, как это делает Юрий Полуэктов, можно увидеть не только раздольный наш оренбургский край, но и огромную нашу страну. Исконно Русь-Россия предпочитала птиц государственным гербом: сокола династии Рюриковичей сменил орёл династии Романовых. И эта «смена караула» ещё раз подтверждает, сколько значима для менталитета нашего многонационального народа небесная вертикаль.

Диана Кан, член Союза писателей России

Вступление

Острые зелёные лезвия прорезали мягкие ослабевшие берёзовые почки, замерли, осматриваясь и привыкая. Если приглядеться, то именно в это время заметно, что чёткая графика голых зимних ветвей потеряла резкость, размылась в дымке, внезапно затянувшей повислые кроны. Привыкнув к яркому пьянящему свету, зелёные братцы спохватились, заспешили подрасти, встать на черешок, заблестеть восковидной кутикулой, радуя безупречным глянцем листвяного рождества. Больше всех доволен ветер, играет не наиграется мягкими изумрудными прядями:

– Весна!

Когда же точно наступает весна? Неисчислимо количество знаков, сопровождающих её ежегодное шествие, бесконечно число точек отсчёта, когда можно радостно воскликнуть:

– Весна пришла!

Шафран (крокус) весенний

Кажется, за один только вчерашний день выскочили из земли и опушились тоненькими листьями-иголочками побеги адониса весеннего, и уже крошечная, похожая на ёлочку кочка сплошь покрылась, загорелась золотистыми ромашковыми солнышками. За то и называется в народе горицветом. Адонис приехал в сад из цветущей оренбургской степи. Когда-то я его аккуратно, с земляным комом, вырыл на каменистом косогоре, посадил в саду, и теперь он благодарно преподносит мне удивительно длительное цветение.

Разомкнулись над землёй разноцветные ладошки крокусов, потянулись к небу голубые звёздочки хионодоксы, распустились колокольчики неуверенной в себе пролески. Все эти весенние эфемероиды, бросая вызов памятливой зиме, вышли из не до конца оттаявшей земли, рассыпались цветными пятнами по саду:

– Весна!

Весенние приметы щедро разбросаны на каждом шагу – не ленись, примечай! Совсем, кажется, недавно я наблюдал забавную сценку, главными действующими лицами которой были две сороки. На оживлённой городской улице рядом с пешеходным переходом, за невысокой зелёной изгородью, растёт небольшое ясеневое деревце, на котором две сороки, заметно торопясь, будто срок сдачи уже сегодня, строили гнездо.

Весенняя лихорадка так сильно подействовала на птичьи мозги, что известные своей осторожностью представители врановых совсем не обращали внимания на прохожих, сновавших в разные стороны буквально в нескольких метрах от стройки: с ожесточением ломали клювом толстые ветки кустарников, пристраивали их в развилке ствола неосмотрительно низко над землёй. И я один меж торопливой толпы стоял в недоумении, пытаясь расшифровать для себя, что бы значило это совершенно нелогичное и непонятное явление.

Посередине большого города сороки почти не гнездятся, правда, неподалёку находилось старое, заросшее кладбище, откуда они, скорее всего, в любовном порыве и прилетели на этот перекрёсток и, не осмотревшись, затеяли гнездование. Строительную площадку более неудачную и опасную найти невозможно. Столь необычную патологию птичьего поведения можно объяснить тем, что сороки обычно строят несколько гнёзд, значит, я стал свидетелем возведения заведомо непригодного жилища с единственной целью – ради удовлетворения таким экзотическим способом созидательной страсти.

На следующий день гнездовая напасть себя исчерпала: сорок на месте не оказалось, за ночь на них снизошло просветление. Не зря же сорока считается едва ли не самой умной средь класса «птицы» царства животных. Говорят, встретить одну сороку – плохая примета, ничего хорошего тебя не ждёт; если двух – значит, удача спешит тебе навстречу. Может быть, сороки затеяли свой строительный экзерсис, чтобы подать мне некий знак? Как бы то ни было, именно с предчувствия удачи, чего-то необыкновенного и начинается для многих людей весна.

Весна приносит ощущение самого благотворного времени. Самые-самые романтики вообще замечают одни только чудеса. Природа изо всех сил стимулирует жизнь. Всё-всё живое выстроилось в очередь за своим счастьем пробуждения, цветения, рождения. Нет отбоя от жаждущих сопереживать, соучаствовать, любить. Весной более всего дозволено явиться сладостному чувству безграничных возможностей.

Что же за истории я предлагаю вниманию читателя? За несколько лет их накопилось довольно много. Все они о жизни. О жизни растений, птиц, людей. О первых встречах, знакомствах с разнообразными пернатыми, обитающими в моём саду. О непостижимых для человеческого разума тайнах птичьего мира. Некоторые рассказы в какой-то своей части выбрались за пределы садовой территории. Но главное, по-моему, – здесь ничего не придумано. Правда, некоторые читатели отдельные фрагменты книги имеют право отнести к жанру фантастики или даже детектива, кому как захочется.

1. Первые встречи

Съездить в сад давно уже не терпелось. Душа истомилась средь стен городских многоэтажек, истосковалась по открытым просторам, по чистым запахам в степном воздухе. Тело давно забыло осеннюю усталь. Весна набирала темп, хотелось ещё больше ускорить её пришествие: снять укрытия с растений, ежегодно рискующих жизнью в нашем резко континентальном климате, освободить от пут кроны хвойников, стянутые на зиму ради сохранения формы, поднять пригнутые веточки форзиции.

Из-за весенней распутицы в первых поездках в сад обычно приходилось пользоваться электричкой. Город в это время уже освободился от снега, вне его пределов всё по-иному: овраги набиты влажной ледяной массой, в перелесках – сугробы. И железнодорожный полустанок с кое-как из бетонных плит сооружённой платформой тоже пребывал в околозимней дрёме. Остатки снега истекали из-под плит последними робкими ручейками. Деревья вдоль железной дороги стояли плотной озябшей шеренгой, по колено в снегу. Бетонные опоры контактной сети возвышались над ними, как головы баскетболистов над коренастыми пассажирами, застывшими в ожидании поезда.

На степном полустанке, построенном специально для нашего садового товарищества, кроме меня, никто из вагона не вышел. Садовая улица местами, между особенно высокими заборами, «заросла» сугробами: ноги в них проваливались выше колена. Пока доберёшься до сада, все грехи свои вспомнишь.

За калиткой меня обязательно встречают птицы. Вот и в этом году, едва я ступил на участок, из вороха обрезанных осенью веток выскочили и взлетели на иву две невеликие, размером с воробья, пичуги. Присмотревшись, на одной из них я различил яркое красное пятнышко. Это коноплянки. За пристрастие к семенам репейника их ещё зовут реполовами. Обычно они самые первые мои гости. Но гости – это только в человеческом представлении. Коноплянки в наших краях зимуют, кочуя неподалёку, и в сад прилетают гораздо раньше меня, ещё по снегу, разбирают самые укромные, самые удобные для гнездования места. Именно поэтому сами они считают себя полноправными владельцами местных угодий, а меня терпят как неизбежную, но неопасную напасть.

По влажной, не просохшей до конца дорожке я пробрался к расположенному в глубине сада домику. Перед домом компактно растут четыре туи. Они сплелись ветвями и превратились в единый, очень густой и разновысокий куст. Впереди – две крупные, в человеческий рост, шаровидные, сзади – две пятиметровые колонны. Из туй выскочил и уселся на трос, поддерживающий электрический кабель, протянутый к домику, ещё один красногрудый красавец. И тут же начал меня всяко порицать за нежданное вторжение: решил, что мешаю серьёзной весенней работе.

Коноплянки могут прожить до девяти лет, если ничего не случится. Похоже, меня встречал действительный старожил, не стеснялся, резал всю правду в глаза. За годы проживания пернатых в саду я привык выслушивать подобные реприманды. Но и выговоры исполняются артистично, звучат музыкально; разве можно на это обижаться? Среди настоящих певцов вздорных крикунов нет, их искусство не позволяет опускаться до уровня кухонных перебранок.

Есть такая особенность у коноплянок: чем ярче и крупнее красные пятна на груди у самца, тем старше и авторитетнее их носитель. Тот, у калитки, определённо молодой – новичок. Робок ещё. Грудь у него скорее розоватая, а вот узурпатор околотуйной территории носил просто пылающую грудь. В птичьем мире так: самые беспросветные заросли достаются исключительно по заслугам – старейшим. Птах выглядел настоящим героем: как же, защитник семейных ценностей. Я не стал с ним препираться, мне хотелось, чтобы птицы не рассердились и не улетели.

На садовом участке частенько квартируют сразу несколько семейных коноплянковых пар. Случаются в это время и конфликты. Первыми пару себе подбирают самцы постарше. Оно и понятно: красавцы, опять же, образованные, с жизненным багажом. Молодые, оставшись без пары, пытаются отбить дамочку у ветеранов птичьего сообщества. Кончается такой заход для них, как правило, плачевно: получают по загривку и улепётывают куда подальше. Но случается и дипломатическое разрешение конфликта. Однажды мне удалось сфотографировать момент общения двух таких «переговорщиков». На снимке хорошо видно, кто есть кто и что происходит. Молоденький самец слишком близко подкатился к туям – очень уж ему нравились густые вечнозелёные хвойники, где счастливая семейная пара плела свой весенний очаг. Старший тут же подлетел к молодому, начал объяснять коллеге, что непрошеный гость не прав во всех жизненных случаях. И, как и полагается бывалому педагогу, проводя профилактическую воспитательную работу, выглядел спокойно, уверенно, точно старший офицер на плацу.

Молодой вынужден был терпеть менторский тон бывалого товарища. Ему явно было не по себе от этой проповеди. Когда птички ощущают дискомфорт, чуют опасность, у них на голове приподнимаются перья. По тому, как у младшего по званию взъерошился чубчик, было очевидно, что мысли его не самые жизнерадостные. Что тут скажешь? Иерархия незыблема. В молодости многим из нас подобный старый хрыч настроение портил.

Воспитательная беседа

Самое популярное птичье место в саду – тот самый электрический провод, протянутый от уличного столба к домику, стоящему в глубине участка. Это и подиум, где они всегда любили покрасоваться, и сценическая площадка, откуда певчие и чирикающие демонстрировали свои вокальные дивертисменты, и место любовных свиданий, и сторожевая вышка. Провод натянут невысоко, рядом с основной дорожкой, и фотографировать пернатых на нём очень удобно. Ещё одна арена, где частенько фотообъектив отлавливал пернатых актёров и случайных залётных гастролёров, – шпалера для разнообразных лиан. (Есть у меня такая прихоть – выращивать вьющиеся сорта жимолости и клематисы). Верхняя перекладина шпалеры сделана из тонкой стальной трубки: удобная птичья лавочка.

Самка коноплянки

Под кустами ещё лежал снег, и летний сезон стартовал с приборки в доме. Я возился на веранде и подглядывал за коноплянками. Самчик на проводе успокоился и запел настоящую лирическую песню. Песня коноплянки, нежная и чистая, входит в топ-список у любителей этого старинного жанра. Вторым голосом вступил обосновавшийся у входа в сад, послышались ещё голоса. Душа моя ликовала: коноплянки любят петь хором, а я люблю хоровое пение.

Самочка сновала по земле, по голым ещё кустарникам и периодически с травинками в клюве ныряла в туи. Строительство у коноплянок – на даме, гнездо она складывает очень аккуратное и очень уютное. Пока дачники пребывают в раздумьях, впрягаться или ещё потянуть резину, коноплянки уже вовсю плетут первое летнее жилище. За время нашего сожительства я обнаружил уже больше десятка отслуживших коноплянковых хаток.

Работа самца во время строительства, что называется, непыльная, но очень ответственная: распевать любовные ариозо и оповещать конкурентов о том, что здесь именно он хозяин территории, занятый строительством семейного очага, и посторонних просит не соваться. Новосёл сада заливался красиво и разнообразно, импровизируя от души, даже хохолок на голове изредка появлялся. Пение периодически «разбирало» самку: она подскакивала на провод, крутилась возбуждённо около кавалера, что-то нашёптывала ему. А он весь такой отстранённый певун, и только в песне его жизнь. Подружка не отступала, настаивала напористо, и… парочка стремительно слетала в кусты. Где и терялась. А ведь действительно не только у людей прекрасный слабый пол любит ушами. Через несколько минут пение и строительство возобновлялись с прежним усердием.

Счастливая и весёлая жизнь коноплянок продлится недолго. Через пару-тройку недель прилетит самец варакушки. Он тоже любит мой сад и уступать обжитое уютное пространство не захочет. Варакушка – это просто паралич какой-то для окружающих пернатых «партнёров». Чтобы прогнать коноплянку, она будет третировать несчастную птичку, воспроизводя самые тревожные, самые отчаянные крики, какие только возможны в словаре коноплянок. Варакушке это легко: она прямо-таки мастерски подражает голосам самых разных птиц, великий полиглот пернатого царства. Бедные коноплянки в такие минуты едва с ума не сходят от страха и отчаяния.

Самец варакушки

А куда деваться? Самка-то уже на гнезде. Самец уходит на дальние, растущие по меже сирень и калину, сидит понурый, поёт невесёлые песни. На проводе появляется редко и в сторонке от домика. Короче, живут коноплянки в постоянном стрессе – боятся, но терпят. И лишь когда у варакушки всё утрясётся и подружка снесёт яйца, буян добреет. Птенцов у варакушек высиживает только самка. Самец, как настоящий мужик, охраняет дорогую подругу, а потом кормит маленьких отпрысков. Иногда согревает голеньких, только что вылупившихся птенчиков, когда самка слетает за кормом. Словом, не до коноплянок ему, потому как своих родительских хлопот полон рот.

Только, ради бога, не демонизируйте варакушек: это не монстры. Никого не бьют и, тем более, не убивают. Просто в борьбе за территорию прибегают к услугам личной гортани. Если бы хомо сапиенс для достижения собственных целей использовал только парламентские дебаты, на земле, по крайней мере, не было бы войн. Варакушки на самом деле очень милые птички, и разговор о них я поведу в других рассказах.

После того как варакушка угомонится, коноплянка оживает, смелеет, снова выскакивает на сцену с нежными песнопениями, намекая хлопочущей где-то по соседству самке, что он готов к утешительной пахоте на ниве умножения популяции реполовов. Горести позабыты, начинается вторая серия любовной истории с новыми композициями, с поцелуями на проводе. Прозаически выражаясь, зачатие нового в это лето выводка. Вот так и здравствуем, словно в большой коммунальной квартире, где всё на виду, вперемешку – с любовью и склоками.

Закончив дела в домике, я приступил к весенней уборке сада. Неожиданно на яблоне приметил незнакомую пернатую парочку. Они у меня появились впервые, и как их звать-величать, я не знал. Самец, яркий, зеленовато-оливкового цвета, бросился в глаза издали. В бинокль были видны толстый, типичный для зерноядных птиц светлый клюв и серые бакенбарды по щекам. В крыле заметны жёлтые перья. Самочка поскромнее, более буренькая, но тоже с заметной прозеленью. Птички сидели спокойно, отдыхали, слушали пламенные певучие речитативы коноплянок, наблюдали идиллическую картину птичьего бытия в моём расчудесном саду. Возможно, размышляли, не бросить ли здесь якорь, – места-то всем хватит.

Вечером я, конечно, узнал их имя. Зеленушки. Птички распространены широко. На севере – перелётные, на юге, в том числе и у нас, – кочующие. Зовут их ещё лесным кенарем. Гнездятся на опушке леса или в садах, гнездо вьют на приличной высоте – от двух до четырёх метров. Мой сад вполне подходил для того, чтобы в нём обосноваться: и яблони высокие, и, самое заманчивое, туи рослые и густые. Привязанность к привычным для обитания местам (в науке это называется филопатрия) у них выражена слабо, так что клюнуть на мои туи вполне могли. Именно в таких густых хвойниках они и размножаются. Жаль, что сад невелик, забегая вперёд, скажу, что больше я их в саду не увидел. Да и коноплянки активно намекали на то, что наличествующая жилплощадь не резиновая.

Зеленушки

Самочка-коноплянка около калитки тоже бегала с травинками и пушинками в клюве и уносила свои стройматериалы в кустарниковую кучу. А я планировал сжечь этот прошлогодний хворост. Гнездо не достроено, яичек, тем более, в нём нет. Большого урона коноплянкам я бы не принёс – построили бы новое гнездо, это часто случается. Но получилось бы совсем негостеприимно. Птички-то доверились мне, не подозревая подвоха. Пришлось перенести уборку кучи на июнь, когда птенцы покинут гнездо.

На обратном пути к железной дороге я решил проведать широкую и густую лесополосу, составленную из клёна и тополя, где надеялся встретить какую-никакую пичужку. Подойдя к посадке, с удивлением увидел сугроб высотой не менее двух метров, следствие длинной, надоевшей нескончаемыми снегопадами зимы, набравшей не только рекордное количество осадков, но и несчётное чередование оттепелей и заморозков, отчего снег слежался так, что наст держал человека не хуже асфальта.

Ошарашенный, я шёл по снежному валу, накопленному лесополосой за эту необыкновенную зиму, запросто мог рукой достать до гнезда сороки и гнал перед собой стаю птиц, как мне показалось, с красными грудками, но не коноплянок. Коноплянки посубтильнее, лётный почерк у них особенный, порхающий, легко отличимый. Да и, как я недавно убедился, реполовы уже завязали со стайным зимним сосуществованием – разбились на пары, предавались любви и строительству. Это было самое настоящее зимне-весеннее чудо. Снег очевидно здорово сел. Я даже представить не мог, каким же был сугроб в разгаре зимы. В безлистном лесу птицы хоть и пытались спрятаться в переплетении веток, но внимательному взору нет-нет да и открывались их простенькие убежища, а место следующей после перелёта посадки было видно издали. В стайке получилось заснять овсянку, щегла, но основными моделями стали зяблики.

Зяблик из лесополосы

Птицы никак не подпускали меня на хорошее расстояние, фотографировались издали, в гуще кустов. Я даже взмолился всевышнему, чтобы он посодействовал моей фотоохоте. Вскоре нашёлся один красногрудый красавец, который никак не хотел покидать любимое дерево. Долго, мне показалось, что полчаса, он позировал, пел весенние песни. Я и поснимал вволю: на веточках, на снегу, чего мне очень хотелось (зяблики на снегу!), и записал на диктофон его соло; получил все возможные удовольствия.

В конце я понял причину нашего затянувшегося рандеву: на дереве зяблик отыскал что-то вкусненькое и не торопился покидать трапезную. Скорее всего, он наткнулся на прошлогодний клад семечек, который собрал заботливый поползень на соседнем поле подсолнечников, а за зиму никто из птиц тайник не нашёл.

После такой удачи я совершенно распоясался: начал передразнивать лесных говорунов, освистывать. Лесополосный птичник в долгу не остался, так что мы очень полезно провели время.

Заметны были только красногрудые яркие красавцы. Если все самцы, значит, возможно, это пролётные особи, а потому рассмотреть их особенно интересно – назавтра они будут уже далеко. Птицы явно устали с дороги, перелетали от меня неохотно, недалеко и сразу в изнеможении ложились животом на толстые, раскинутые параллельно земле ветви. Наконец, плюнули на свою стайную систему безопасности, успокоились, стали допускать меня на приличный фотовыстрел.

Зяблик на снегу

Вспомнились встречи с зябликами в Санкт-Петербурге. Один раз это случилось в Александровском саду, прямо напротив Адмиралтейства. Я заметил нарядную птичку с красно-коричневой грудкой, в серо-синей шапочке, с румяными щеками, светло-розовым брюшком, зелёной поясницей, которую прикрывали гармоничной раскраски крылья. Тихонько, чтобы не шокировать гуляющую столичную публику, посвистел пичуге. Она среагировала очень благожелательно, подбежала совсем близко – рассмотреть и послушать неожиданного собеседника. Второй раз свидание с зябликом было ещё более радостным. На пустынной тропинке Крестовского острова, под такие же тихие призывы, птичка бегала едва не по моим кроссовкам.

А вдруг это питерские знакомцы? Далеко ещё им путешествовать, надо спешить. С дороги нужно будет отдохнуть, настроить голосовые связки, застолбить свою территорию, которую зяблики охраняют весьма ревностно, – могут и оттрепать слишком навязчивого соперника. Бывает, что в пылу яростного поединка оба борца в изнеможении падут на сыру траву, а хозяином земли себя объявляет третий самец: садится над головами поверженных соперников и запевает победную песню. С прилётом самочек и вовсе передохнуть самцу некогда, все знают, сколько хлопот у молодожёнов. А уж какой зяблик ухажёр! Ни на шаг от подружки не отступает: травиночку подносит (правда, сам в строители не суётся), пением утешает, на гнезде кормит, любовь-морковь, само собой, и даже на первом месте.

Здесь же, в оренбургской лесопосадке, птицы меня хоть и терпели, но озирались подозрительно, готовые при любом неосторожном движении сорваться и улететь. Интересно, что привычка возвращаться «с югов» в мужской компании дала повод Карлу Линнею в его единой классификации растительного и животного мира назвать зяблика (на латыни, конечно) «холостым» вьюрком. Остроумный дедушка.

2. Жаворонковое поле

Весна только-только заявила о своих правах, а первые певчие птички уже рады приветствовать её приход, не жалея ни голоса, ни времени. Коноплянки, которых я встретил в своём саду, не единственные, кто уже прилетел на летнее поселение. Через несколько дней после открытия дачного сезона, по дороге в сад, я сошёл с поезда, не доехав одну остановку, чтобы два километра прогуляться нехожеными весенними тропами. По пути находилось давно примеченное жаворонковое поле, и мне очень хотелось полюбоваться весенними токовыми полётами, насладиться журчащими переливами птичьих мелодий. Пеший переход был в радость. Ноги ощущали зыбкую пружинистость влажной почвы, но стопа не проваливалась – поверхностный слой успел подсохнуть. Примятые снегом, бурыми мазками стелились по земле присмиревшие волны ковыля, овсяницы, других степных злаков.

Жаворонок

Заканчивалась первая неделя апреля, поля вокруг уже совершенно очистились от снега. Начали пробуждаться жуки и мухи: порой при моём приближении они, полусонные, едва успевали уступить мне дорогу, вяло перелетая по высоким сухим травинкам. Ожил первый степной муравейник: несметное число насекомых копошилось сразу в трёх соседних ямках, отогреваясь на припекавшем солнце. Из-под ног метнулась испуганная ящерица – очевидная примета весны. Изредка пролетали бабочки: белые с зеленовато-бурым крапом – белянки, рапсовые и кирпично-красные с чёрными пятнами – крапивницы. В детстве они назывались просто: капустницы и мартыны.

На середине пути заставили остановиться, оглянуться лебединые клики. Лебеди, лебеди… родные братья невинных весенних облаков спешили на север. Их чистые, подсвеченные солнцем перья блестели празднично, казалось, солнечный ветер подгоняет белую стаю, подталкивает, понуждает ускорить полёт. Сильные звонкие голоса звучали пламенно, слышалась радость возвращения на родину – единственную и любимую, чувство, недоступное оседлому населению планеты. Звучало, без сомнения, лучшее стихотворение весеннего дня.

Железка тянулась по краю сакмарской поймы. Удаляясь от неё, я неспешно восходил на увалистое степное плато и погружался в сладкозвучное жаворонковое пение. Солнце уже поднялось над припавшей к горизонту неплотной пеленой облаков, далёких, ненадёжных, неверных. Было очевидно, что день будет солнечным, и птичьи трели сообщали долгожданные послезимние радости. Я присел на окраине поля, в тени лесополосы, и стал наблюдать. Прямо передо мной, практически вертикально, часто трепеща крылами, в токующем полёте поднимался жаворонок. Звонкие свисты, трели звучали напористо и вдохновенно. И само пение в этот момент менялось: поднималось выше, делалось пронзительнее и откровеннее. Не оставалось никаких сомнений, что это обещание единственно возможной, нежной и восторженной, неземной любви. Поднялся медленно и не очень высоко. Когда накал эмоций стал совсем уже нестерпимым, завис в верхней точке, распластал крылья. Серенада тоже достигла апогея: горло закурлыкало металлическими шариками, которые вдруг начали перекатываться в захлебнувшейся песней гортани. Потом плавно начал опускаться. В мелодии появились новые неожиданные темы: неуверенность и мольба – всё это вызывало жалость и неистощимое желание утешать. На половине спуска – срыв в стремительное падение, и у поверхности земли – горизонтальный полёт, который издали-то незаметен, скрывает истинную точку приземления, расположение будущего гнезда. У самой земли навстречу кавалеру приподнялась самочка, и они вместе, лавируя среди высокой сухой травы, отлетели в сторону и спрятались среди мёртвых прошлогодних побегов. Власть весенней страсти была так сильна, что птицы не обращали внимания на сидящего человека. Любовная прелюдия развернулась близко. Я хорошо всё видел, будто сидел в первом ряду партера, наслаждаясь нюансами игры пернатого актёра.

Неподалёку поднимался другой страстный выразитель своего безмерного чувства, и третий, и пятый… И вокруг каждого из них невидимым циркулем была очерчена зона, куда посторонним вход запрещён. И право на место обитания свято, и никем не нарушалось. За окраиной поля я видел, как высоко в небе кружилась одинокая неприкаянная птица, которая периодически пыталась подобраться поближе, но полевые квартиры были уже распределены. Каждый раз при её приближении местные проживающие усиливали звук своих голосовых инструментов, поднимались в воздух, обозначая собственное исключительное «гражданское» право. Несчастный опоздал на родимую поляну и никак не хотел с этим смириться. Бывает. Придётся ему всё-таки отыскивать другое пристанище.

Это на моих глазах всё было так распрекрасно распределено, можно сказать, культурно, и даже чужак изгоняется одним только словесным поношением, то есть вполне цивилизованным манером. А совсем недавно здесь происходили самые настоящие гладиаторские бои за каждый клочок земли, так что перья летели во все стороны, да и за самками кавалеры гонялись не совсем по-джентльменски.

Полевой жаворонок немногим больше воробья, буроватый, с пестринами и небольшим хохолком, который он приподнимает, почуяв опасность. Наряжен скромно, но, на мой взгляд, со вкусом. Различить его в сухой прошлогодней траве трудно, выручал бинокль.

Хорошо помню, как в голодные послевоенные годы на Жаворонки мама выпекала невероятно вкусных птичек. Я бегал по комнате, подбрасывал ещё обжигавшего ладони жаворонка к потолку и кричал:

«Жаворонки, прилетите,

Студёну зиму унесите,

Тёплу весну принесите:

Зима нам надоела,

Весь хлеб у нас поела!»

И, кажется, во всём детстве вкуснее лакомства не было. А живых жаворонков по-настоящему рассмотрел только на жаворонковом поле.

Заглядывал я сюда не только весной, но и летом, благо сад расположен совсем рядом. Ехал я однажды в середине августа вдоль лесополосы, окаймляющей жаворонковое пристанище, и приметил на тополе сокола.

Чеглок неистовый

Остановился, конечно, вышел из машины с фотоаппаратом, начал снимать птицу, оказалось, что это чеглок. Вдруг на меня спикировал второй сокол, не долетая буквально нескольких метров, притормозил и взмыл кверху. Мне стало немного не по себе, сокол – птица крепкая, ударить может так, что мало не будет. Не очень-то ты, брат, вежлив, думаю, но бить как будто не собираешься, хотел бы – ударил, значит, прогоняешь. Второй сокол сорвался с тополя, присоединился к первому, атакуют страстно, по очереди, получается настоящая, почти смертельная карусель. А и во мне азарт проснулся, я-то тоже охотник, хоть и с приставкой «фото», никогда так близко соколов не видел, отступать неохота. Снимаю, камерой прикрываюсь, а и её тоже жалко, недешёвый аппарат. Стою, не шевелясь, не переминаясь, причина атак очевидна: соколята-слётки ушли из гнезда, но летать толком не умеют, притаились где-то в траве рядом со мной, ждут, когда родители прогонят надоедливого фотографа. Много сделал кадров, наконец, решил угомониться, уехал. Дома радостно смотрел фотографии, редактировал, всё хорошо получилось.

Совсем молодой соколик

Через день решил снова наведаться к тополю, проверить соколов. К взрослым птицам добавились окрепшие слётки, над лесопосадкой кружила уже целая соколиная стая. Никакой агрессии не было, чеглоки спокойно летали надо мной, позировали на ветках деревьев, особенно старались молодые, иногда даже демонстрировали групповые полёты. Фотографий получилось больше, чем в предыдущий съёмочный день. Вечером я перебирал, сортировал снимки и вдруг подумал о жаворонках, вспомнил, что ни одного из них за эти два дня мне не встретилось. На следующее утро полетел на жаворонковое поле проверить свои опасения. Любимых моих певцов не было… Чеглок – самый быстрый из соколов, такой же, как сапсан; охотится на лету, предпочитает некрупных птиц – скворцов, жаворонков, даже самая стремительная мелочь (ласточки и стрижи) не может спастись от этого хищника. Оставалось надеяться, что кто-то из пернатых артистов схоронился на соседних полях, в лесопосадках, хотя ясно было, что далеко не многие. Расстроился я, да ничего не поделаешь, дикая природа живёт по своим законам. Три года после этой трагедии по весне заезжал я на жаворонковое поле, но никого из них не нашёл. Крепко запомнили птицы суровый чеглочий урок.

3. Варакушки. Первые знакомства

Задорное время первоцветов плавно сменяла пора ликующего цветкового половодья. Долгожданное солнце ласкало полянку, полную гордых бело-кремовых улыбок ветреницы. К ветренице тянулись и не могли дотянуться восхищённые ладони курчавых синих мускари, обречённых на вечную неразделённую любовь к заносчивым длинноногим соседкам, и ветер множил их сладкую горечь едким дыханием костра из тлеющих прошлогодних листьев. Форзиции справились с долгим бесснежьем сурового января. На фоне наряженного в белое сливово-вишнёвого населения сада горели они тремя золотистыми кострами, особенно приметными ещё и потому, что листва не поспевала за кудрявым цветочным нарядом. В наших краях нежная южанка цветёт, только перезимовав под снегом, поэтому каждую осень приходится вырезать старые негнущиеся ветки, а молодые низко пригибать к земле, прятать под пушистое одеяло.