Расследование

Ульяна Хань

Мой отпуск прерывается совершенно неожиданным вызовом с работы. Я в «Щите» служу, сразу после Академии Разведки взяли, как одну из лучших. Нас двое стажеров, но Илью я недолюбливаю. Какой-то он слишком правильный, педантичный, раздражающий прямо. Еще и в пару нас поставили… Ну да ничего, стажировка всего три месяца, а потом раскидают по отделам, и я забуду, как его зовут.

Так вот, я лежу на пляже Миньянь, когда коммуникатор на руке издает громкую трель, привлекая мое внимание. Я, конечно же, сразу реагирую, а там даже не вызов, а сообщение: «Срочно прибыть на Главную Базу». И все, никаких деталей, ничего. Такое бывает, и значит это обычно, что случилось нечто экстренное, поэтому я резко вскакиваю и, одеваясь на ходу, скачу в сторону своего электролета. Нужно быстро добраться до орбиты, а там или рейсовым, или воспользоваться служебным пропуском.

Интересно, что могло случиться такого чрезвычайного в пору отпусков и экскурсий? Стоп, экскурсии. А вдруг… Но не было объявления о катастрофе – значит ли это, что наши обнаружили что-то до того, как произошло непоправимое? Я влетаю в свой электролет, плюхнувшись на сиденье. Не успевший высохнуть купальник неприятно холодит тело, но сейчас просто не до него.

– Подъем на орбиту, экстренно, код тринадцать, – сообщаю навигатору, все-таки воспользовавшись служебным положением.

В ответ меня вдавливает в спинку кресла – электролет стартует вертикально вверх и на максимально позволенном ускорении. Несмотря на использованный мной идентификатор и код, правила навигации никто не отменял, поэтому летим мы быстро, но в отбивную я не превращаюсь. Правда, купальник переодеть на таком ускорении невозможно. На корабле, значит, переоденусь.

– Запрос орбиты, – командую я навигатору электролета. – Срочный до Гармонии, Главная База.

– Запрос орбиты, – соглашается со мной умный прибор.

Тихо жужжит коммуникатор, я с трудом поворачиваю голову и понимаю: дело нешуточное, потому что теперь он показывает код общего сбора, а это может означать что угодно – вплоть до трех нулей, поэтому нужно поторопиться. Нажимаю сенсор подтверждения, и в этот самый момент ускорение исчезает, отчего я провисаю на ремнях, которыми электролет меня пристегнул сам.

– Специальный «Заяц» готов принять, – сообщает мне навигатор, на что я только киваю.

«Заяц» – автоматический почтовый. Его квазиживой разум водит, потому что это быстрые почтовые звездолеты. Ну, каюта одна есть, ма-а-ахонькая, как раз для таких случаев, а больше ничего – ни синтезатора, ни экрана, только вода, и все. Но мне пока хватит, тут до Гармонии час лету, не больше.

Спустя несколько мгновений я уже на борту. Электролет возвращается на планету, а я протискиваюсь тесным коридором к единственной каюте. Стены темно-зеленые, намекающие на военное прошлое «Зайца», экранов нет, иллюминаторов тоже, свет вдоль стен, и только чтобы не убиться. Дойдя до каюты, я устало падаю на койку, пытаясь собраться с мыслями. Со мной одна небольшая сумка, в которой смена белья и форменный комбинезон.

– «Заяц» приветствует стажера-щитоносца, – сообщает мне разум звездолета. – Вход в субпространство, время в пути пятьдесят три минуты.

– Благодарю, – киваю я, пусть он меня и не видит. Квазиживой, хоть и созданный, но такой же разумный, как и мы, поэтому вежливость никто не отменял.

Больше он меня не вызывает, а я принимаюсь переодеваться. Стянув с себя мокрый купальник, надеваю белье, а затем и форменный комбинезон с символом щита на груди. А вот шевроны у меня очень грустные – только по одной маленькой полоске на каждом. Но ничего, придет время, будут там и звезды, а пока я только стажер, то есть в самом низу пищевой цепочки, как шутит папа.

Времени у меня немного есть, и я просматриваю на коммуникаторе все пропущенные новости. Новый выпуск инженеров на Кедрозоре нас не касается, проблемы цветущих куанай на Миньтао тоже… а вот это что? На экране светится короткое сообщение о запрете всех детских экскурсий до особого распоряжения. Именно это как раз и может быть причиной общего сбора.

Итак, дело касается детей. Надо пригладить волосы, а то у меня ощущение, что они от подобного дыбом встали. Что можно предположить логически? Не зря же я читала все эти древние книги? Итак… дело касается детей, но отменены не занятия в школах, а именно экскурсии, значит, проблема в Пространстве или же в самих экскурсионных кораблях. Какие экскурсии у нас планировались незадолго до введения запрета? Записываю в вопросы, потому что в субпространстве информаторий мне недоступен.

Выяснить: какие экскурсии планировались, тогда можно вычислить, кого именно касается этот сбор. На самом деле, это больше привычка, воспитанная не самым приятным мне Синициным, он очень любит это дело, потому что те же книги в детстве читал. Наше соперничество началось еще в школе, там мы и на древние книги набрели. «Детективы» они назывались. Вот тогда Синицын и принялся мне создавать ситуации, в которых требовалось учитывать все возможные факторы. Я-то понимаю, что это больше игра была, но как же она меня бесила!

Наверное, нас пошлют куда-нибудь, чтобы под ногами не болтались. Надо Илью поймать и уломать его выделиться в свободную группу. Вопрос только в том, как его уговорить. А, знаю! Я его на «слабо», как древние говорили, возьму! Он, скорее всего, поддастся, а в статусе свободной группы нам дышать будет проще. Может быть… До расследования нас, по-видимому, не допустят, но хоть не будем карточки на Форпосту перекладывать.

Это старая шутка Наставника, о том, что на Форпосту буи автоматические пластиковыми картами программируются. Я, когда услышала, проверить захотела. И действительно, был такой способ еще в Темных Веках. Это же Наставник, он все-все знает. Винокуровы вообще легендарная семья: раз за разом нас всех проверяют на разумность, а приключения достаются им. Хотя эти приключения… Лучше бы и не было их, но ничего не поделаешь, не от нас Испытания зависят.

– Выход, – информирует меня разум звездолета.

– К Главной Базе, – прошу я его, но ответа не следует.

На мою просьбу и не нужно отвечать, он же щитоносца по срочной надобности везет, понятно, куда мне надо. Я вздыхаю, проверив сумку, куда затолкала уже ком своих пожитков. Потом буду разбираться, а сейчас надо спешить, все-таки общий сбор…

Илья Синицын

Когда-то я мечтал стать учителем, как Наставник, но на старших циклах школы встретил Улю, и… В общем, немного изменил свои планы. Любовь ли это, мне неведомо, да и признаваться я ни в чем не спешу, что-то мне подсказывает, что это плохая мысль. Дар у меня, прямо как у Наставника – направлен исключительно на мое выживание. Мое и моей семьи, при этом Улю он воспринимает именно как часть семьи, что необычно, конечно.

Эту библиотеку очень древних книг на доисторических носителях, я обнаружил случайно, когда искал ответ в мудрости древних. И вот захватили меня «детективы». Пришлось, конечно, многое изучить, потому что терминология за столько лет изменилась, но словари помогли, да и папа еще… Вот я познакомил Улю с этими книгами, что ее увлекло. Вместе мы разбирали разные случаи, вместе зачитывались, становясь хоть ненадолго ближе. Мне казалось, достаточно и этого, ведь даже просто чуть-чуть побыть с такой дорогой мне девочкой – уже счастье.

Вместе мы закончили Академию Разведки, и нас как лучших отобрали в щитоносцы. И вот теперь стажировка перед распределением по отделам. Кажется мне, что Уля ко мне не очень просто относится, а мне без нее совсем тоскливо. С чем это связано, даже не представляю, но спрашивать родителей пока не хочу. Пусть будет как будет, потому что так правильно.

Я сижу на веранде нашего дома, стоящего в лесу. На Чжэньлесе много деревьев, это практически цветущий сад размером с планету. Отсюда по многим планетам Человечества разлетаются фрукты, в том числе экзотические, потому что натуральные витамины полезны не только детям. Родители мои напланетники, они управляют системой садов южного полушария, а я вот всегда грезил детей учить, но теперь – щитоносец. В раздумьях сижу я, глядя в слегка зеленоватое утреннее небо, готовящееся принять в себя дневное светило вместо трех ночных, в руках у меня наладонник, в котором открыты очень древние справочные материалы по психологии преступников, но читать отчего-то не хочется. Уля, наверное, на пляже валяется, она море обожает, а у нас на Чжэньлесе морей совсем нет.

Вдруг коммуникатор на моей руке издает трель срочного вызова. Я, конечно же, сразу обращаю на него внимание, в первый момент даже не поняв, что он демонстрирует на маленьком экране, браслетом обнимающем мое запястье. Общий сбор и код высокой срочности. Не три нуля, конечно, но тем не менее. Вскочив с шезлонга, быстро мчусь внутрь, к своим вещам, ибо необходимо переодеться в форму. Одновременно посылаю срочный запрос на орбиту – мне нужен корабль до Гармонии по делам службы, так что имею право.

Наговорив короткое сообщение родителям, я выскакиваю из дому на посадочную площадку, где меня уже ждет небольшой катер курьерской службы. «Щит» – это очень серьезно, поэтому у меня сейчас приоритет максимальный, чем я и пользуюсь. Запрыгиваю в похожий на длинную иглу катер. Только когда меня обнимает со всех сторон мягкая подушка кресла, до меня доходит: это не катер. Это звездолет, предназначенный для экстренных случаев, потому он, кстати, и на планеты садиться может.

– Гармония, экстренно, – только и успеваю произнести я, а затем на меня наваливается тяжесть ускорения.

– Звездолет «Игла» следует к главному штабу Флота, – информирует меня мозг корабля, а я задумываюсь.

Звездолеты серии «Игла» появились с год назад. Они используют какие-то новые принципы Пространства, что позволяет быстрой одноместной машине двигаться с совершенно немыслимой скоростью. Используют их в качестве курьеров, медиков или… Да, по надобности «Щита», как сейчас. Странно, правда, что делает такой редкий звездолет в нашей системе? Впрочем, вполне может оказаться, что случайно – привез что-то или увозил…

– «Игла», а как ты здесь оказался? – интересуюсь я.

– Информация недоступна, – ехидно отвечает мне мозг корабля.

Правильно, вообще-то, отвечает, не моего ума дело, что он тут забыл. Хорошо, переключимся на мотив, по которому меня позвали. Что могло произойти? Такой уровень тревоги – он необычный, ибо общий сбор да еще и код говорят об очень серьезной проблеме. Но что может быть такой проблемой? Пока летим, у меня есть возможность подумать. С точки зрения всех моих знаний: что может вызвать такую тревогу?

«Опасность для Разумных» другой код имеет, как и для Человечества, кстати. Значит, налицо нечто, не являющееся опасностью для всех, при этом сообщение очень срочное, практически экстренное. Метод дедукции вариантов в Темных Веках не подводил, попробую и я его сейчас. Итак, дано: сигнал общего сбора повышенного приоритета, то есть «всем быть немедленно». О глобальной катастрофе я ничего не слышал, значит, или интуиты что-то вычислили, или… хм…

На самом деле, есть только один повод – катастрофа с детьми. Но так как траура нет, то ее удалось предотвратить. То есть окончательно имеем катастрофу, скорее всего, космическую, связанную с детьми. Теперь надо подумать: какой именно она может быть?

Я еще размышляю об этом, когда разум «Иглы» сообщает мне об успешном прибытии, буквально извергая меня наружу, да так, что я едва могу на ногах удержаться. С трудом выпрямившись, оглядываюсь. Я нахожусь на причальной палубе Главной Базы, вокруг много народа, куда-то спешащего, впрочем, я понимаю, куда именно они спешат. Направляюсь в ту же сторону, куда и основная масса разумных. Палуба заставлена различными кораблями, потому двигаться надо осторожно, чтобы случайно под гравитаторы не влететь. Убиться не убьюсь, но приятного мало.

Я двигаюсь вперед, вызвав на коммуникаторе меню новостей, одна из которых выделяется желтым цветом. И насколько я понимаю, именно она намек на то, что происходит, – запрет всех экскурсий. Учитывая, какой у нас нынче месяц, на экскурсии могут вывозить младший и средний цикл. А о чем это говорит? Ну же, стажер Синицын, напрягись!

Неужели котята? Ну, в смысле, раса Ка-энин, усыновленная Человечеством в полном составе, хотя их там оставалось всего ничего, но тем не менее. Принимая во внимание, что их не мнемографировали, вполне мог затесаться сюрприз. Несмотря на то, что я воспитан Человечеством, древние книги дали мне некую долю подозрительности, поэтому я уже раздумываю над тем, как этот самый сюрприз теперь искать. Надо будет Улю уговорить зарегистрироваться свободной группой, тогда у нас руки будут развязаны. Вот только как ее уговорить?

Ульяна Хань

Меня кто-то мягко поддерживает, стоит мне только выскочить из почтовика. Механически поблагодарив, я в первый момент и не понимаю, кто это, лишь затем сообразив: Илья, моя личная головная боль. Сначала задавшись вопросом, что он-то здесь делает, я затем вспоминаю: сбор общий, поэтому, поздоровавшись, принимаю независимый вид и направляюсь к подъемнику.

На самом деле, очень детское у меня поведение, но я ничего не могу с собой поделать. Мне очень с Ильей интересно, но он иногда ведет себя, как папа, наверное. Но он-то мне никто, да и я уже не маленькая девочка! Но сейчас мне нужно же его уговорить на самостоятельное плавание, а если я себя так веду, то не выйдет ничего – он просто обидится. Илью очень сложно обидеть, но у меня пару раз получалось, и больно от этого почему-то было обоим.

Зайдя в подъемник, я оказываюсь почти прижатой к нему, но Илья как-то умудряется сделать так, чтобы вокруг меня было пустое место, хотя подъемник забит до упора – не только нам пришел этот вызов. Иногда мне кажется, он меня оберегает, заботится, но именно это и раздражает больше всего. Впрочем, сейчас подобное поведение напарника «в струю», как говорили древние.

– Илья, – негромко обращаюсь я к нему, пока подъемник тащится по этажам, – а что, если нам в свободное плавание попроситься? Или забоишься?

– Ну отчего же сразу забоюсь, – мне кажется, в его глазах мелькнула радость. – Я очень даже не против. Сразу можем и зарегистрироваться.

Как-то слишком легко у меня получилось его уговорить. Может быть, и он о том же думал? Да нет, вряд ли. Илья любит соблюдать инструкции и правила, а в свободном плавании надо полагаться только на себя. Практически, зарегистрировавшись, мы досрочно прекращаем стажировку, утверждая тем самым, что можем справиться. И вот если у нас не получится – могут и отчислить. Переведут в разведку… Позор страшный для меня лично, ну и отметка в личном деле о переоценке своих возможностей. То есть риск большой. Почему же он тогда согласился?

Подъемник останавливается на нашем этаже. Илья будто вынимает меня из его переполненного чрева, но я в этот момент не обращаю внимания на происходящее – к терминалу спешу. Регистрация свободной группы, так как мы стажеры, – дело очень простое, если не стоит запрет куратора. А откуда бы ему взяться? Вот и терминал.

– Регистрация свободной группы, – сообщаю я матово отсвечивающему в свете ламп экрану. – Ульяна Хань и Илья Синицын, группа расследований.

– Приложите пропуска, – просит нас разум, управляющий всем, что в «Щите» происходит.

Я сразу же прикладываю свой идентификатор, а Илья – коммуникатор. Так тоже можно, просто я не подумала, а он опять сообразил вперед меня. Обидно немного, но я сама виновата, в следующий раз умнее буду. На экране зажигается символ синхронизации – он проверяет, нет ли запретов, нужно просто подождать. Вот бегут буквы с результатами проверки, затем показывается идентификатор группы, что значит – все получилось. Я скашиваю глаза, чтобы заметить, как меняет форму и цвет шеврон на форме. Все правильно.

Сразу же жужжат наши коммуникаторы, показывая, что явиться нам обоим нужно аж к Феоктистову. Страшно немного, но я справлюсь. Где начальник всего «Щита» сидит, мне известно, поэтому, кивнув Илье, поворачиваю в правый коридор. Здесь стены светло-коричневые, и напрашивается некрасивое сравнение, озвучивать которое будет сильно неправильным. Нам нужно дойти до конца, судя по всему.

– Оп-па! – громко удивляется кто-то незнакомый, стоит мне только шагнуть в большую комнату совещаний. – А зелень тут что делает?

«Зелень» – это мы с Ильей. У стажеров шеврон зеленый, а у нас теперь желтый – потому что мы сделали свой выбор. Это от стола видно не сразу, поэтому ориентируются по возрасту, а вот именно по нему мы совсем еще юные.

– Самостоятельный полет, – улыбается товарищ Феоктистов, сидящий за большим столом. – Поэтому совещаются вместе с большими начальниками.

– Смело, – заключает тот же голос. – Ну садитесь, юные коллеги.

Странно, больше шуток нет, нас принимают вполне серьезно, я же вижу. Что бы это значило? Я ожидала уже шуток всяких, но их просто нет. Илья приглашает меня за стол, и я решаю сейчас не показывать свое раздражение его древними жестами. Все-таки вокруг много людей, и выглядеть в их глазах ребенком мне не хочется. Интересно, почему это меня беспокоит сейчас?

– Собрались, товарищи, – серьезно произносит глава «Щита». – У нас возможный кризис.

– Насколько серьезный? – интересуется кто-то.

Я здесь никого, кроме нашего куратора и товарища Феоктистова, еще не знаю. В голову заползает малодушная мысль: может, зря я так поспешила с объявлением группы? Но сейчас уже ничего не изменить, поэтому нужно сосредоточиться, а потом перезнакомиться со всеми.

– Прошу внимание на экран, – произносит глава «Щита». – Это мнемограмма сна Ксии Винокуровой, она имеет дар творца.

Ну куда же мы без Винокуровых… Кажется, везде они, но завидовать нехорошо, неприлично это, значит, надо просто посмотреть. На экране тем временем появляется обычный экскурсионный звездолет, судя по маркировке по бортам – младший цикл средней школы, то есть десять-двенадцать лет. Сквозь иллюминаторы видны дети, что, в принципе, естественно. Вот он выходит из субпространства, направляясь к планете, знакомой очень… Я морщусь, пытаясь вспомнить.

– Кедрозор, – шепчет Илья.

Ну вот, опять он не дает мне вспомнить! Мог бы думать потише, я же вспоминаю! Впрочем, спасибо ему… Итак, это Кедрозор, что логично – большая часть экскурсий там проходит. Звездолет подходит по обычной орбите, я даже начинаю недоумевать: в чем проблема? Он медленно входит в атмосферу, и тут вдруг активируется основной маршевый двигатель, заставляя меня вскрикнуть – экскурсионный корабль падает вниз, откуда затем в верхние слои атмосферы поднимается облако дыма.

Я замираю, не в силах пошевелиться, ведь это не просто катастрофа – это детская смерть! Ужас просто! Меня трясет от того, что я вижу, но тут меня обнимают кажущиеся какими-то очень надежными руки, а затем смутно знакомый голос начинает тихо уговаривать:

– Это всего лишь запись мнемограммы, катастрофы не было, – я слышу его и успокаиваюсь.

Но стоит только прийти в себя, как до меня доходит: меня Илья обнимает! Но как он посмел без спросу? И как мне теперь реагировать?

Илья Синицын

Решив срезать расстояние до входа в коридор, чтобы поскорей оказаться у подъемника, я делаю то, что не рекомендуется – прохожу прямо по причальной палубе, но места для парковки обхожу, чай, не самоубийца. И вот тут буквально рядом со мной на очерченное место падает курьер. Ого, интересно, кто это? Я останавливаюсь, но в тот же момент мягко придерживаю чуть не упавшее на пол тело юной девушки, лишь затем сообразив, кто это.

От Ули пахнет морем, и этот запах, неуловимо смешиваясь с ее духами, заставляет меня чуть улыбнуться. На душе становится спокойнее, как будто доселе я о ней беспокоился, не осознавая этого. Учитывая, что это наша стремительная Хань, курьер уже даже не удивляет. Тут другое может удивить – она не встала в позу обиженного подростка, хотя я подсознательно этого ожидал.

Подъемник набит так, что вдохнуть сложно, но я исхитряюсь сотворить пустое пространство вокруг Ули – упираюсь намертво руками, и более старшие коллеги не возмущаются, значит, меня понимают. Вот и хорошо. Как же все-таки уговорить ее? «Одиночное плавание», как в древности говорили, штука небезопасная, не справимся – отчислят обоих. Если бы речь шла только обо мне, даже не задумывался бы, но Уля так мечтает быть настоящим щитоносцем… имею ли я право рисковать ее мечтой?

– Илья, – совершенно неожиданно обращается ко мне та, о которой я думаю, причем необыкновенно мягким голосом, – а что, если нам в свободное плавание попроситься? Или забоишься? – совсем по-детски интересуется Уля.

Это она что, мысли прочитала? Постановка вопроса соответствует тому, что мы в одной книге встречали. Называлось это в древности «брать на слабо», то есть провоцировать на определенные действия, усомнившись в каких-то качествах. В данном случае – заподозрив в трусости. Уля, хитрюжка, сама сделала шаг в нужном мне направлении. Показывать радость нельзя, поэтому я отзываюсь максимально медленно, как будто задумался.

– Ну отчего же сразу забоюсь, – отвечаю, увидев удовлетворение в глазах хитрой, по ее мнению, девушки. Надо «ковать железо, пока горячо». Тоже, на самом деле, древнее выражение. – Я очень даже не против. Сразу можем и зарегистрироваться, – провоцирую я ее, на что Уля просто кивает.

Очень интересно. Она что же, серьезно решила рискнуть всем? Непохоже на Улю, честно говоря. Ну что же, посмотрим, во что это выльется. Но посмотреть мне не удается: едва выскочив из подъемника, она регистрирует группу, введя меня в кратковременный ступор, потому что так не бывает. Надо проверить, не сплю ли я, а пока мы, как самостоятельная единица, отправляемся на совещание командного состава. По инструкции мы с Улей сейчас старшие командиры, несмотря на то, что звание не присвоено. Инструкции пишут кровью, и добровольно их никто нарушать не будет, если ты не Винокуров, конечно.

Странно, кстати, что Улю это так удивляет, но я молчу, усаживаясь с ней за стол. Замешательство старших товарищей, кстати, понятно – мало кто отважится с ходу решиться, но и особо странного здесь ничего нет, бывает и такое. Вот мотив сбора мне особенно интересен. Впрочем, очень скоро мне представляется возможность увидеть… Надо сказать, что мнемограмма ребенка – сам по себе необычный случай, да еще и Винокуровой, но, видимо, другого выхода не было.

Не принято делать мнемограммы детей, это считается не самым безопасным занятием, поэтому у нас совершенно точно эксцесс, заставляющий меня собраться. На записи хорошо видно срабатывание сначала двигателей ориентации, а потом маршевого, да к тому же корабль старался противодействовать, значит, дело не в мозге звездолета, а в чем-то другом.

Уля реагирует с ужасом, оно и понятно – дети. Гибель детей это жуткая катастрофа, но я запрашиваю информаторий о том, кто еще был на планете. Товарищ Феоктистов все видит, поэтому молча на второй экран выводит данные. Это логично, выяснили уже все. И вот я смотрю на цифры, понимая: здесь что-то не так. При этом обнимаю Улю, которая дергается в моих руках, отстраняясь от меня.

– Товарищ Феоктистов, а по народам и расам разделить детей на звездолете и планете можно? – задаю я вопрос, даже не успев его обдумать.

– Молодец, лейтенант, – кивает он мне, и картинка на втором экране меняется.

Я уже хочу возразить, мол, я стажер еще, не лейтенант, но тут вижу, что шеврон Ули уже изменился. Так как мы в одинаковых условиях, то и у меня тоже, а это значит – да, лейтенант, поэтому закрываю открытый было рот, вглядываясь в цифры. Выходит, до тысячи жертв, преимущественно Ка-энин, то есть – котята.

– Получается, целили в котят? – озвучиваю я свое удивление.

– Получается, – кивает глава «Щита». Что интересно – остальные хранят молчание, а вот мне становится совсем нехорошо.

– Мозг корабля сопротивлялся, – продолжаю я озвучивать отмеченное.

– Как так? – удивляется наш куратор.

– Разрешите? – следуя традиции, интересуюсь я у старшего по званию.

Товарищ Феоктистов кивает, приглашающе махнув рукой. Я поднимаюсь и подхожу к экрану. Управление у него, как у наладонника, поэтому я отматываю запись на начало эволюций звездолета, пустив медленное воспроизведение, чуть ли не по кадрам. Причем делаю это молча, давая товарищам самим увидеть дернувшиеся эмиттеры гравитаторов.

– Маршевый двигатель работает на разгон, – показываю я на экране. – А в это время двигатели ориентации и эмиттеры гравитатора развернуты… Видите?

– Действительно, – соглашается со мной кто-то, кого я не вижу. – Молодец, зелень, верно подметил.

– Это значит, – заканчиваю я свое выступление, – что разум звездолета пытался сделать все возможное, чтобы не допустить столкновения.

– Отличные выводы, – кивает мне товарищ Феоктистов. – В таком случае, группа Петрова работает со звездолетами, группа Хуань – с котятами. Подумайте, как обосновать мнемографирование старших и взрослых разумных. Группа Си… – я делаю незаметный жест, в ответ получая понимающую улыбку. – Группа Хань – работает самостоятельно. Вопросы?

Вопросов у меня, конечно, тысяча, но сначала я хочу ознакомиться с тем, что есть уже, а потом уже и спрашивать. Обернувшись на Ульяну, вижу ее глубокую задумчивость. Что же, это даже хорошо, потому что, за что с ходу хвататься, я себе и не представляю. Очень нужно ознакомиться со всеми материалами, и только потом уже делать выводы. Как вообще можно так активировать маршевый?

Ульяна Хань

Илья лезет вперед, демонстрировать чудеса своего интеллекта. Я все еще раздражена оттого, что он ко мне без спроса прикоснулся, но, конечно, слушаю. Вот он переводит экран на медленное воспроизведение, а я все не понимаю, зачем он хочет мне показать опять тот же ужас. Нравится ему, когда я плачу, что ли?

Что? Лейтенант? Эта новость меня удивляет так, что я даже не сразу понимаю, о чем спрашивает Илья. А вот затем мне становится совсем нехорошо, потому что хотели убить детей еще и кошачьего народа. Соотношение показывает, что людей умерло бы два десятка, а вот котят больше тысячи. Это не просто ужас, это катастрофа! Но напарничек мой не останавливается, увеличивая на экране двигательный блок звездолета, и тут до меня доходит: разум звездолета сопротивлялся, пытался спасти корабль и детей!

Значит, что-то воздействовало на двигатель, минуя разум, напрямую. Что это могло быть? Кто-то на борту? Самоубийцу выявить довольно просто, мы умеем, и дети проходят обследование довольно регулярно. Поэтому вряд ли. Квазиживой тоже может включиться в цепи напрямую. Нет, не верю… Что же тогда? Что?

– Отличные выводы, – кивает товарищ Феоктистов, начиная раздавать распоряжения. – В таком случае группа Петрова работает со звездолетами, группа Хуань – с котятами. Подумайте, как обосновать мнемографирование старших и взрослых разумных. Группа Си… – он запинается, удивляя меня, потому что логично в таком случае поставить старшим Илью, хоть и обидно, ведь я же его склонила… – Группа Хань – действует самостоятельно. Вопросы?

Как так? Я сильно удивлена, потому что товарищ Феоктистов переменил решение на лету, старшей сделав меня. Это совершенно невозможно, потому что ему-то какая разница? А Илья еле заметно улыбается, я его хорошо уже изучила. Не дай звезды, узнаю, что он подстроил! Хотя нет, как он мог это подстроить? Кто мы, а кто глава «Щита»… Значит, дело в чем-то другом.

– Нам материалы нужны, – кляня себя за робкий тон, произношу я, на что коммуникатор сразу же отзывается вибрацией.

Эти два события точно связаны, в чем я и убеждаюсь, взглянув на браслет. Опустившись туда, где сидела до сих пор, я изучаю пришедшее на браслет, совсем не заметив, каким образом передо мной оказывается наладонник. Краем глаза замечаю, что Илья занимается тем же самым, а полукруглая комната совещаний погружается в полумрак. Свет есть только над нами, впрочем, я на это внимания пока не обращаю, знакомясь с материалами.

Развернутая мнемограмма содержит больше информации, чем нам показали на экране, тут, правда, понятно, почему: девочка эта, Ксия, из того же народа, а еще она симпатизирует мальчику, что вызывает у меня грустную улыбку. Обо мне бы кто-нибудь так заботился… Но в любом случае почему именно она, теперь объяснимо. Хорошо, что еще можно вытянуть из сна?

– История ее известна? – механически спрашиваю я Илью, забыв, что сержусь на него. Привыкли мы так при разборе древних «детективов».

– Четвертая запись, – коротко отвечает он. – Она в школу творцов еще в детстве пробилась, при этом увидев что-то… Нехорошее.

– Значит, с ней пока все, – понимаю я. – Творец – история сложная. Стоп! А сколько среди котят творцов мы знаем?

– Все, – лаконичный ответ меня заставляет замереть. – Да, историю я тоже помню.

Совсем недавно мы с ним сдавали Историю Человечества, где о Враге много чего сказано. Но вот как раз мотив того, что «чужие» яростно бросались именно на нас, я вспоминаю мгновенно. И если нацелились на котят… А только ли на котят?

– Информаторий, – командую я коммуникатору голосом. – Раскладку по дарам у детей, что должны были находиться на экскурсионном бэ-эм тридцать два и на планете в указанный период времени.

– Подтверждаю доступ, – также голосом отвечает мне мой браслет.

– Считаешь, большинство творцы, – понимает меня напарник. – Имеет смысл, но тогда это Враг и у нас три нуля.

Мне становится холодно от одной мысли об этом, но тут выдается информация, из которой следует, что я хоть и не полностью права, но очень близка к истине. Что делать в таком случае, я знаю – инструкция есть. Поэтому я вызываю товарища Феоктистова напрямую по коду три нуля. Во-первых, имею право, а во-вторых, если я права, то ситуация совсем невеселая.

– Слушаю, – отзывается коммуникатор голосом старшего начальника.

– У нас выходит информация три нуля, Игорь Валерьевич, – признаюсь я, отправляя массив информации.

Пауза затягивается, но я думаю о другом: если это Враг, то нужно сначала осмотреть все корабли, а затем найти абсолютно всех, кто к ним имеет доступ, и под мнемограф, ибо не шутки уже. Илья подсовывает мне протокол осмотра именно того звездолета, выведенный на наладонник. Раньше, до этих древних книг, я бы не поняла, что он имеет в виду, а вот теперь мне ясно: мина, активирующаяся по времени. То есть врага на самом экскурсионнике не предполагается.

– Код три единицы, – делает вывод товарищ Феоктистов, объясняя мне: – Непосредственной опасности нет, но ситуация грозная. Даю вам синий знак, работайте.

Я ошарашенно замираю. «Синий знак» это неограниченные полномочия, я даже оглядываюсь на свой шеврон, чтобы убедиться. Он действительно глубокого синего цвета, значит, не шутка. Хотя шуток со стороны товарища Феоктистова я раньше не видела, так что надо работать.

– Нужно получить список всех, кто доступ имел к кораблям на этом уровне, – замечает будто совсем не удивившийся Илья. Вот же толстокожий! Я тут чуть ли не в панике, а он…

– Сейчас запрошу, – киваю я. – Но еще должен быть опыт подобных действий, да и понять, отчего именно котята.

Я накидываю запрос прямо на наладоннике, сразу отправив его. На запросе уже синяя метка стоит, поэтому лишних вопросов не будет. Нам нужно ответить на следующие вопросы: почему котята, почему именно сейчас, кто это мог проделать? Не понимая, почему котята, мы не узнаем, по какой причине именно сейчас. Ну мне, по крайней мере, так кажется, надо мнение Ильи спросить, а то обидится. Мальчики вообще жуть какие обидчивые, а мне не нужна война с напарником, хоть и переношу я его с трудом.

В этой истории мне странным кажется совершенно все, еще и потому, что я не могу понять: как подобное вообще возможным стало? Илья о чем-то напряженно думает и, насколько я его знаю, он что-то понял. Теперь информацию надо из него вытрясти, если сам не признается. А еще поесть очень стоит…

Илья Синицын

Пока рассматриваю материалы, выстраиваю логическую цепочку. Итак, что нам известно? Ксия Винокурова увидела сон, после которого были запрещены экскурсии. Так, а кем? Наставником, ожидаемо. Кто был этим фактом недоволен? Не указано, значит, записываю в вопросы. Нужно еще раз внимательно пересмотреть мнемограмму, что-то меня в ней цепляет.

Перебрасываясь фразами с Улей, я напряженно думаю. Что-то же зацепило… Вот только что? Стоп, вот приложение более ранних воспоминаний, может быть, ответ там, а не в блоке непосредственных событий? Напарница идет немного другим путем, что правильно, так в книгах написано было. Запрашиваю блок и внимательно отмечаю ключевые слова. Получается, фанатики? Странно… Но чем им могли помешать дети?

– Информаторий, – запрашивает Уля, – раскладку по дарам у детей, что должны были находиться на экскурсионном бэ-эм тридцать два и на планете в указанный период времени.

И вот тут до меня доходит.

– Считаешь, большинство творцы? – озвучиваю я свою догадку, после которой картина складывается полностью. – Имеет смысл, но тогда это Враг и у нас три нуля.

Три нуля – опасность для Разумных, куда входит не только Человечество. Если это действительно Враг, то нужно мнемографирование вообще всех, кто мог приближаться к звездолетам, да и рядом стоять просто, ибо у Врага, насколько я помню, были возможности напрямую вторгаться в работу мозга. Нужно докладывать, вариантов нет.

По-моему, у защитника что-то прослеживалось. Я запрашиваю исторический архив, сразу же наткнувшись на нужную мне информацию. Хотя дар у меня формально слабый, но он выводит меня на необходимый блок: химия в крови, мнемоблок в памяти. От сложившейся картины мне становится совсем нехорошо, да и товарищ Феоктистов…

Что?! В древности выданные нам полномочия назывались «белой картой», и значит это, что, по мнению отца-командира, мы не ошибаемся. Новость из категории сильно так себе. Значит, нужно запрашивать, о чем я напарнице и рассказываю. Надо ее покормить, да и меня тоже. Все-таки, как древние говорили: «Война – войной, а обед по расписанию».

Сейчас запрос пройдет, и предложу ей поесть, потому как она-то точно голодная, прямо с пляжа сюда прискакала. Мне падает сообщение на коммуникатор, немного меняя планы. Я внимательно вчитываюсь в него, вначале даже не понимая, что означает полученное мной.

– Смотри, – показываю я данные Ульяне, а потом вывожу на наладонник. – Судя по звездолетам, получается вот этот период времени в третьем доке, видишь? Но вот какой смысл минировать автоматы?

– Внешняя программа! – восклицает напарница. Она у меня умная, поэтому и догадывается. Теперь главное не показать, что я ее вывел на догадку, потому что обидится. Но мне очень важна почему-то ее вера в себя. – Если робот, или…

– Враг умел манипулировать сознанием, – не выдерживаю я. – То есть кто-то мог сделать это, не отдавая себе отчета, понимаешь?

– Ой… – негромко произносит Ульяна, когда до нее доходит суть сказанного мной.

Это действительно «ой», но круг поисков сужается. Что делают остальные группы, я даже не знаю, скорее всего, работают квадратно-гнездовым методом – кстати, тоже термин из древних книг. Дело вовсе не в том, что они знают меньше нас, просто у современного Человечества нет подобного опыта, вот и все. Прочитанное в древних книгах для нас с Улей стало откровением.

– Давай поедим? – предлагаю я напарнице как можно более спокойным голосом, чтобы она не подумала о нарушении личных границ.

– Хорошая мысль, – отвечает мне Уля. – Часов пять уже сидим.

Да, действительно, я и не заметил пролетевшего времени. Зато теперь мы почти точно знаем и временной интервал, и с чем имеем дело, и какой может быть разгадка. Интересно, ночевать будем тут или по домам полетим?

Хорошо, что я догадался заранее изучить, что где находится на Базе по голограммам, так что вполне уверенно веду Улю в сторону столовой нашего уровня. Далеко нам идти не надо – на каждом уровне своя столовая есть. Поэтому мы спокойно топаем в ту, что… Ага, вот и она.

– Тебе что хочется? – интересуюсь я у напарницы, направляясь к синтезатору.

– Борща… – выдыхает она, но я не улыбаюсь, хотя выглядит Уля сейчас донельзя милой. Нельзя улыбаться, разозлиться может мгновенно и непонятно отчего.

Я подхожу к синтезатору, одним движением вызывая меню. Стоп, это что такое? «Борщ по-винокуровски», «салат по-винокуровски» и тому подобное соседствует в меню с обычными блюдами. Любопытно становится, просто жуть как, поэтому, переглянувшись с напарницей, выбираю «винокуровские» блюда. Интересно все же, чем они отличаются. Вот того, что самая известная семья Галактики еще и кулинары, я не знал. Синтезатор выплевывает из своего нутра поднос с выбранными нами блюдами, который я подхватываю, не позволяя взять его Уле.

Ну что сказать… действительно, вкус отличается. Обычный борщ – это еда, а «винокуровский» – просто торжество вкуса. Наслаждение, можно сказать… Такое только руками приготовить можно. Винокуровы действительно великие люди, умудрившиеся запрограммировать синтезатор на такой шедевр.

– Но Враг не мог достучаться до кого-то из… – начинает Ульяна, проглотив последнюю ложку великолепнейшего борща.

– Ты поняла, – киваю я.

На мгновение на ее лице мелькает злость, но затем напарница задумывается. На самом деле выбор у нас небольшой – это мог быть только кто-то из Ка-энин. Других вариантов просто нет. Но коммуникаторы есть у всех, я это совершенно точно знаю. Значит, нужно запросить протоколы передвижения тех, кто имел право находиться в двигательных отсеках звездолетов. То есть совершеннолетние, имеющие допуск к кораблям. Сколько у нас таких?

Ульяне эта мысль тоже приходит в голову, потому что напарница сразу же хватается за коммуникатор, посылая запрос другой группе. Но что-то мне подсказывает, что не более десятка таких разумных у нас. А это означает, что мы практически нашли. Интересно, старшие товарищи сообразят, что нужно не только установить, но и глубокое мнемографирование провести?

Спустя полчаса мы двигаемся в направлении зала совещаний, когда нам обоим приходит сообщение о раскрытии дела. Однако кажется мне, что старшие налажали, поторопившись. Вопрос теперь только в том, дадут ли нам возможность открыть рот или заткнут?

Заходим мы в зал совещаний под тихий звон коммуникаторов, оповещающих о начале нового дня. Намекают нам умные приборы о необходимости отдыхать, но пока никак.

Ульяна Хань

Неужели вся наша работа Ка-энин под хвост? Сидели, пыжились, а на деле нас все равно обскакали в одном шаге от разгадки! Мне становится очень грустно, даже заплакать хочется, но Илья только головой покачивает, чему-то едва заметно улыбаясь. Первую свою реакцию – накричать на него, я подавляю, потому как хорошо напарника знаю: он понимает нечто, мне пока недоступное. Вот в таком настроении я и вхожу в зал совещаний.

– Присаживайтесь, товарищи, – приглашает нас Игорь Валерьевич, показывая на место недалеко от себя. – Старшие товарищи считают, что дело раскрыто.

Вот тут я настораживаюсь – товарищ Феоктистов не зря рассказывает о происходящем именно в такой форме, значит, он, как и Илья, что-то тайное знает, мне пока неясное. Но я разберусь. Видимо, рано вешать нос. Что же, послушаем.

– Прошу вас, товарищ Петров, – с почти незаметной улыбкой приглашает он главу группы расследований к большому экрану. – Расскажите о ходе расследования кратко, а затем и о его результате.

– Нами установлено, – начинает говорить товарищ Петров, начисто игнорируя нас с Ильей, – что двигатели были изменены одним и тем же разумным вот в этот период времени, – он показывает на экране.

Я с трудом сдерживаюсь – ведь мы запрашивали именно его с просьбой проверить звездолеты, а старший товарищ рассказывает так, как будто мы вообще ничего не делали и совершенно ни при чем. Мне опять хочется плакать, но тут Илья кладет свою руку поверх моей, и это… Почему-то не вызывает обычной резкой реакции, только на душе чуть легче становится.

– А почему именно этот промежуток? – интересуется поглядывающий на нас товарищ Феоктистов.

– Другого быть не может! – уверенно заявляет товарищ Петров.

– Не обосновала группа Хань, посылая вам запрос, – кивает Игорь Валерьевич, с улыбкой глядя на подчиненного. – Алексей, у нас ситуация три единицы, у ребят синяя карта. Все их запросы фиксируются, понимаешь?

– Виноват, – традиционным словом отвечает начальник группы расследований, кинув на нас удивленный взгляд. – Разрешите продолжать?

– Продолжайте, – вздыхает товарищ Феоктистов.

– Удалось установить, что в это время в данном месте находился только один разумный – Винокуров, – послушно продолжает глава группы расследования. – Значит, он и виноват!

– Очень интересно, – кивает глава «Щита». – А что нам расскажет группа Хань?

– Илья? – я понимаю, что в моем голосе мольба, но я просто до ужаса боюсь выходить в перекрестье взглядов старших товарищей, а напарник точно ответить может.

И действительно, он поднимается со своего места, спокойно подойдя к экрану. Внимательно посмотрев в глаза главе отдела расследований, Илья вздыхает, будто не зная, с чего начать, но я осознаю: он ищет такие слова, чтобы его не прервали, во-первых, и не возненавидели, во-вторых. Сейчас я понимаю: он о нас обоих заботится… значит, и обо мне? Почему мне тепло от этой мысли? Почему?

– В древности, – начинает он, – было такое изречение: «После этого, значит, поэтому», и в ряде учебников оно постулировалось как пример грубой логической ошибки.

– Что вы себе позволяете! – выкрикивает моментально озлившийся товарищ Петров, но тут встает со своего места Игорь Валерьевич.

– Отставить, – коротко командует он, и наступает полная тишина. – Продолжай, Илья.

– Есть, – традиционно отвечает мой напарник, а я чуть расслабляюсь, потому что мне страшно отчего-то становится. Этот Петров еще как отомстить может. – Итак, по условиям задачи, у нас имеется манипулирование цепями контроля маршевого двигателя. Кроме того, установлено, что были таким же образом изменены двигатели еще четырех кораблей, включая почтовый автомат. Эта информация нам понадобится.

Илья как-то очень просто собирает в единую цепочку все наши размышления, указывая на то, какие и сколько было бы жертв, какова причина этого и каков мотив уничтожения. Я вижу, как краснеет товарищ Петров, не задавшийся этими вопросами. Ему что же, стыдно? Или он от ярости? Страшно на самом деле очень.

– Таким образом, установить, кто это сделал, недостаточно, – продолжает мой напарник. – Как мы смогли выяснить, в деле замешан Враг, а он, согласно протоколу Защитника, часть четвертая, мог манипулировать сознанием. На это указывает минирование почтового автомата, объективно бессмысленное.

Его, конечно, спрашивают о том, что такое «минирование», но вот с тем, что манипулировать почтовым автоматом бессмысленно, согласны все. Товарищ Феоктистов уже улыбается открыто, кивая на каждое слово Ильи. Это что-то значит, но вот что именно, я потом разберусь. А сейчас я уже понимаю, что и как он предлагать будет, потому что действительно все просто получается.

– Уважаемый товарищ Петров, – ровно произносит Илья, никак не провоцируя, по-моему, совершенно красного указанного товарища, – точно выявил подозреваемого. Теперь я предлагаю углубленное мнемографирование с целью установить суть программы, как и время, когда она была установлена.

– Отличное расследование! – хвалит нас товарищ Феоктистов. – А товарищу Петрову стоило бы вспомнить еще одну деталь. Старшая дочь Наставника – Мария Винокурова, глава группы Контакта – чем известна?

– Телепат… – поникнув, отвечает глава группы расследований.

И тут до меня доходит: Мария Сергеевна врага бы учуяла моментально, значит, в мыслях кота совершенно точно не было зла. И именно этот факт как нельзя более точно подтверждает нашу версию. Мне бы вспомнить это самой… Но выходит, товарищ Феоктистов тоже проводит свое расследование. Значит, хотя бы здесь мы не налажали. От этой мысли грустное настроение уходит, позволяя мне выпрямиться.

– Группа Хань – за мной, – приказывает глава «Щита». – Остальные отдыхать!

Все ясно. Нам с Ильей покой только снится, как в древности говорили. Но товарищ Феоктистов прав: нужно поскорее установить истину, потому что ситуация может быть очень неожиданной, да и как бы не пришлось проверять вообще всех, а это задача класса глобальных. Для начала мы все-таки посмотрим сына Наставника, которого сейчас, как нам сообщает товарищ Феоктистов, доставляют на «Панакею». То есть на корабль – космический госпиталь.

– Если у него память блокирована была, то он вспомнить может и понять, что натворил, – замечаю я, лишь затем поняв, что сказала.

Как отреагирует парень, узнав, что чуть не убил множество детей, включая свою сестру?

Илья Синицын

Есть еще деталь, которую понимаю я и почему-то совершенно не осознает товарищ Петров: двигатели звездолетов Ка-энин устроены иначе. Для того чтобы быстро разобраться, а согласно протоколу сын наставника находился внутри каждого корабля не более десяти минут, нужно быть гением. Значит, был кто-то, кто знает, как устроены наши корабли. Кто же это мог быть?

– Товарищ Феоктистов, а кто еще из технического персонала был в доке в это время? – интересуюсь я, чувствуя уже усталость.

– Молодец, – отвечает он мне. – Догадался.

– И все же? – спрашиваю я, чувствуя удивление Ульяны. Интересно, раньше на уровне ощущений я ее не воспринимал. Что же изменилось?

– И все же – достаточно подать команду ремонтному комплексу, – объясняет мне глава службы «Щита». – А вот почему, выпуская его из дока, начальник дежурной смены не поинтересовался протоколом, разберется группа Петрова, как раз для них задача.

Как-то грустно это прозвучало. Грустно и едко одновременно, но суть мне понятна: кто-то или что-то объяснил подозреваемому, что конкретно нужно сделать, после чего тот механически повторил эти действия на всех доступных ему звездолетах, что и говорит о заданности действий. То есть он не осознавал, что делает. Пожалуй, именно это и есть самое главное.

– Подозреваемый не понимал, что делает, – минуту спустя доходит и до Ули.

– Почему вы называете его подозреваемым? – спрашивает ее товарищ Феоктистов.

– Потому что в отношении него есть подозрение, но оно не доказано, – объясняет ему напарница моя, как нечто само собой разумеющееся. Ну да, у нас же подозреваемых не бывает – мнемограф очень быстро ставит точку.

Интересно, Уля повторила то же, что говорила совсем недавно, просто другими словами, а Игорь Валерьевич отреагировал только сейчас. Впрочем, это неважно, ибо сейчас мы как раз проходим галерею, чтобы попасть на «Панакею». Наш госпиталь обеспечен очень хорошо, а подозреваемого группа Петрова уже доставила, поэтому можно начинать процесс мнемографирования. И обязательно фиксировать результаты.

Едва мы только входим в палату со светло-зелеными, как везде на этом звездолете, стенами, к товарищу Феоктистову буквально бросается офицер с отметками группы расследований на шевронах. Видимо, у него есть какая-то информация, с которой нас сейчас ознакомят. Я же, взглянув на Улю, понимаю: ей бы отдохнуть. Планетарное время разное, а на кораблях мы живем по всеобщему. Организм, конечно, перестраивается, но она больше шестнадцати часов на ногах, напарнице сложно уже. Да и мне не сильно весело, на самом деле.

Пока нашего начальника знакомят с информацией, я делаю шаг назад – к автоматическому распределителю медикаментов. Быстро набрав хорошо известный мне код бодрителя, получаю два стаканчика с ярко-красной жидкостью. Трогаю Улю за рукав, указываю обернувшейся напарнице на автомат, увидев в ответ благодарный кивок, и беру одновременно с ней стаканчик. Жутко кислая жидкость устремляется в желудок, даря нам два часа максимальной бодрости. В голове мгновенно проясняется.

– О начальнике позаботьтесь, – просит нас товарищ Феоктистов, а затем отвечает офицеру: – Ребят ознакомь.

– Есть, понял, – традиционно отвечает тот, поворачиваясь к нам. Тут только он обращает внимание на шевроны, отчего лицо его делается очень удивленным. Но выучен он хорошо, потому продолжает: – Обследование котят установило у определенной части, прошедшей через орбитальную платформу, закрытые области сознания, в которых содержится приказ на самоуничтожение.

– То есть опять Враг, – делаю вывод я, нечто подобное ожидавший, а вот Уля моя просто округляет в ужасе глаза. – Давайте работать, времени мало.

Товарищ Феоктистов, получив стаканчик от автомата распределения медикаментов, которые есть на каждом корабле и в любом помещении, кивает. Он, как и я, вполне понимает, что мы найдем. Переглянувшись с Улей, делаю шаг к большому шару мнемографа, чтобы понаблюдать и, если надо, поправить. Я чувствую – надо будет, ведь врачи не знают всего того, что известно нам.

Уля явно чувствует себя получше, она делает шаг ко мне и оказывается рядом. Ее движения становятся привычно-уверенными, при этом напарница не отрываясь смотрит на наладонник, где у нее подсказка по процедуре. Процесс начинается, я же отслеживаю зоны памяти. Спасибо офицеру группы расследований, мы уже знаем, что конкретно искать, поэтому я останавливаю врача.

– Вот этот период времени с учетом двойного-тройного блока, – прошу я специалиста.

Спустя полчаса мы видим то, что я подсознательно ожидал найти. Я останавливаю врача еще раз, а затем, подняв голову, внимательно смотрю в глаза своему начальнику. Я вижу, товарищ Феоктистов отлично понимает, с чем мы имеем дело, да и что происходит, тоже.

– То есть внешнее управление с восьмилетнего возраста, – понимающе кивает он. – А сейчас просто автономность закончилась, но это значит…

– Орбитальная платформа, – произношу я.

И тотчас же начинается очень активное движение, какие-то запросы, подготовка к трансляции, а я чувствую накатывающую усталость – действие бодрителя заканчивается. Еще полчаса, и я упаду на месте, таков уж его принцип действия, тут ничего не поделаешь.

– Стоп! – громко произносит врач. – Лейтенанты – спать немедленно! Прошу следовать за мной!

Товарищ Феоктистов подтверждает приказ, поэтому мы с Улей покорно идем за доктором. Он выпроваживает нас из палаты и, проведя совсем недолго, показывает рукой на дверь каюты. Пантомима мне понятна, поэтому я пропускаю напарницу вперед в открывшуюся дверь. Кровать тут только одна, так что я нацеливаюсь на пол, но дернувшая меня за рукав Ульяна качает головой.

– Ложись уж на кровать, – вздыхает она. – Нам понадобится очень много сил, насколько я понимаю.

– А тебя это не смутит? – интересуюсь я, но встречаю полный скептицизма взгляд. Да, она права.

Поняв, что до душа не доползу, падаю на кровать прямо в комбинезоне, ощущая рядом с собой девичье тело. Волнующе это, на самом деле, еще как волнующе, но сил просто нет. Ни сил, ни желания, ни возможности, поэтому я кладу руку так, чтобы успеть отреагировать, если что, после чего просто отключаюсь. Я вообще уже больше ничего не могу, и последнее, что я ощущаю – это прижавшееся ко мне тело Ульяны. Надеюсь, при просыпании драться не будет, ибо с нее станется.

Ульяна Хань

Просыпаюсь я с трудом, что после бодрителя дело обыкновенное, но вот что меня смущает… Даже не Илья рядом, очень бережно и как-то невесомо меня обнимающий, а часы на экране коммуникатора. Месяц у нас кратерий, а вот дата… Выходит, я почти сутки спала! Илюша-то ладно, его если не будить, он будет спать и спать, но я!

Почему-то у меня нет негативной реакции на его объятия. Это непонятно, потому что я же не терплю именно его прикосновений, они меня раздражают. Раздражали… А теперь почему-то нет. Это надо будет обдумать позже, потому что сейчас надо вставать. Я медленно соскальзываю с кровати, стараясь не разбудить напарника, что мне не удается, но, поздоровавшись, ускользаю в душ. Во-первых, надо мыться, несмотря на то что комбинезон чистит тело сам, во-вторых, надо подумать ту мысль, что возникла еще вчера… Точнее, выходит, позавчера.

Итак… Сыном Наставника управляли извне, и откуда именно, нам известно. Туда, по идее, эвакуатор направился с «Юпитером» на пару, поэтому любителей удаленного управления доставят и допросят. Но тут у меня вот что выходит: нужно погружение во времени, перед тем как убили, судя по всему, «экспериментальный материал». Раз их уничтожали на глазах не помнящего об этом сына Наставника, то вполне можно принять за истину.

– Илья! – обращаюсь я к сервирующему завтрак напарнику, едва только выскочив из душа. – Нужно погружение.

– Нужно, – соглашается он со мной. – Новости у тебя на наладоннике, посмотри, пожалуйста.

– А можешь кратко рассказать? – прошу я напарника, чем сильно его удивляю. Ну да, мое поведение изменилось, и сильно, а вот почему, я понять не могу. Маму надо спросить, но пока нет такой возможности.

– Конечно, – как-то он это мягко говорит, почти ласково, но мне не хочется реагировать как всегда. Что со мной? Неужели картины убийства детей так повлияли? – Корабль, который управлял не только сыном Наставника, а еще четырьмя котами, попытался напасть на эвакуатор, но был иммобилизован. На борту обнаружена принимающая решения особь Врага и законсервированные остатки его подельника, послужившего едой.

– То есть опасности больше нет, – понимаю я, чувствуя себя немного неуверенно. Отчего-то хочется странного, непонятного мне.

– Сильно тебя вчерашние картины ударили, – вздыхает Илья и вдруг очень бережно обнимает меня. – Это пройдет, и Уля снова у нас будет боевой.

Как он меня назвал? Уля? Как мама называет… У него так ласково получилось, даже возражать не хочется. Что со мной происходит? Но долго размышлять у нас времени нет. Надо быстро позавтракать – что у нас, кстати?

И тут я вижу, что Илья знает обо мне многое. Передо мной лежат оладьи, политые моим любимым вишневым вареньем. Сметану я не люблю, хоть и ем, конечно, но он-то откуда это узнал? Отпив кофе с молоком, понимаю, что и он сделан именно так, как мне нравится. Это что-то важное значит, только я не понимаю, что именно. Любовная лихорадка подросткового периода меня как-то обошла, поэтому опыта взаимоотношений с противоположным полом совсем нет. Но вот явная забота Ильи, знание о том, что я люблю – это же не просто так?

– Спасибо, – тихо благодарю его, а Илья умудряется меня мягко очень обнимать даже в таком положении. – Мы почти сутки проспали, ты знаешь?

– Феоктистов распорядился, чтобы не мешали, – отвечает он.

– Вовремя, – вздыхаю я, думая о том, что нам сегодня предстоит.

– Сейчас поедим и сразу к нему, – извещает меня напарник. – Вызов есть.

– Перекинь ему наши выводы, пожалуйста, – прошу я Илью, наслаждаясь завтраком.

– Уже, – отвечает он. – С твоего наладонника.

И я чувствую смущение, хотя, если подумать, ничего особенного не произошло – ведь Илья известил начальника с наладонника командира группы, но я чувствую при этом горячую, просто обжигающую благодарность, отчего, наверное, краснею. Мне приятна забота Ильи. И я, конечно, понимаю, что он так заботился обо мне последние пару лет, но вот именно сейчас она мне приятна. Я не готова делать какие-то шаги, просто осознаю: что-то меняется во мне самой.

Доев, я некоторое время сижу спокойно – беру себя в руки, усилием воли подавляя нежданные эмоции. Мне очень важно сейчас собраться, ведь совершенно непонятно, что у нас дальше. Несмотря на то, что дело раскрыто, оно не закрыто еще. Нужно убедить товарища Феоктистова послать корабль в прошлое – спасти детей, да и разобраться все же, что это за «тайное место» на планете, о котором краем уха услышал основной наш фигурант.

– Пошли? – спрашиваю я Илью.

– Пойдем, Уля, – кивает он мне.

Мы выходим из комнаты отдыха, направляясь на базу, ведь сейчас мы еще на «Панакее». Нужно дойти до подъемника, опуститься на пять уровней и пройти галерею, соединяющую звездолет с Главной Базой Флота. При этом я не погружаюсь в свои мысли, а краем глаза за напарником наблюдаю: как он идет, как по сторонам смотрит… И вот кажется мне, что он меня будто защищает от всего вокруг, словно я ему… дорога? Тогда нельзя на него злиться, потому что могу ранить ненароком. Ну, если это чувства, конечно. Вот и галерея, кстати.

– Одно из двух, – замечает Илья. – Или нас пошлют отдыхать, или же история не закончена.

– Даже не знаю, что лучше, – признаюсь я ему. – С одной стороны, хочется… А с другой…

– Да, – соглашается напарник. – Очень уж страшно.

Действительно, страшно видеть то, что мы увидели вчера. Для Человечества дети превыше всего, и смотреть, как их убивают, при этом не быть в состоянии что-то сделать – жутко, на самом деле. Я понимаю: не будь рядом Ильи, я бы разревелась, а он меня успокоил просто присутствием своим. Но почему? Ведь раньше такого не было!

Впрочем, справедливости ради, надо заметить, что раньше у меня настолько стрессовых ситуаций не было. Экзамены, тренировки, практика – все это кажется такой ерундой по сравнению с тем, что мы увидели. Вот где настоящий ужас, к которому я, положа руку на сердце, оказалась не готова, и если бы не Илья, кто знает, чем для меня закончилось бы.

Подъемник возносит нас на третий специальный уровень, который сто три, где в кабинете полтораста нас уже ждут. Интересно, что не в рабочем Феоктистова, а в «малом зале» так называемом. То есть для небольшой толпы предназначенном, но защищенном, как сейф. Интересно, почему именно там?

Илья Синицын

Красивая Уля очень, когда спит. Так бы и прижал к себе, защитил ото всех бед, тревог, от едва не пролившихся вчера слез. Но нельзя, она у меня свободолюбивая очень. Не хочу потерять нашу дружбу, хоть она для меня уже, кажется, больше чем просто дружба.

Мы идем по галерее, соединяющей госпитальный корабль с Главной Базой, а я все думаю о своем отношении к Уле. Я вспоминаю, как она спала, как тихо хныкала во сне, пока я ее не обнял, и будто сердце сжимается. Тяжело ей дались картины гибели детей, но ведь проблема еще и в том, кого мы мнемографировали. Тут нужно Наставнику решение принимать, ибо сын его и с ума сойти может от открывшихся картин. Я бы такую память заблокировал, но возможно ли это для нас технически? Чего не знаю, того не знаю.

Подъемник уносит нас туда, где нас ждут, я же замечаю, что Уля исподтишка наблюдает за мной. Интересно, что еще пришло в голову напарнице? Иногда ее очень сложно понять, а иногда и невозможно. Но пока буду себя вести как всегда, а там посмотрим. Вчера я просто выпил успокаивающий набор перед просмотром, потому воспринял не так болезненно, как Уля, все что мы увидели. К тому же она у меня эмоциональная очень, оттого и чувствует себя сейчас не очень уверенно.

Выйдя из подъемника, мы молча идем к обозначенному в приглашении кабинету. На самом деле приглашение, а не приказ, с указанием «как проснетесь» – само по себе событие необычное, но я уже не задумываюсь, потому что количество странностей зашкаливает. Кстати, Уля на мое сокращение своего имени реагирует улыбкой, а не раздражением, что само по себе необычно. Вот и нужная дверь, моментально убравшаяся в стену перед нами, что означает – допуск у нас есть.

Пропустив Улю вперед, я захожу вслед за ней, моментально скопировав ее позу. «Смирно» это называется по традициям Флота, ибо внутри не только товарищ Феоктистов, но и целый адмирал, как бы не командующий. Мы, разумеется, сразу же по традиции докладываем о себе, точнее это делает Уля как командир нашей группы, обращая на нас внимание старших товарищей.

– Уже прибыли, – удовлетворенно произносит наш начальник. – Молодцы!

– Во имя Разума! – отвечаем мы хором традиционной фразой.

– В группе Петрова госпитализации, – вздыхает товарищ Феоктистов. – Мы уже и за вас опасались, но вы показали себя отлично, поэтому следуйте за нами.

Он направляется мимо нас к выходу, молчаливый командующий тоже, а от нас ответа не требуется. По-моему, это главный флотский начальник, но я его в лицо просто не помню. Раз молчит, значит, нас его присутствие не касается. «Отцы-командиры» двигаются вперед, мы за ними, держа дистанцию. Свое недоумение я прячу – все, что нужно, нам расскажут. Уля моя и радостна, и не очень. Причины этого мне, например, ясны, но тут ничего от нас не зависит.

Командиры молчат, нам говорить команды тоже не было, поэтому в подъемнике, а затем и в галерее не нарушаем тишины. Странно, зачем нам на «Панакею»? Пройдя по галерее, товарищ Феоктистов вдруг сворачивает влево, демонстрируя мне другую такую же галерею, немного странную, ибо она менее функциональна – выглядит так, как будто это подземный ход: корешки какие-то торчат, светлячки летают… Видимо, галерея принадлежит звездолету, создающему комфортные условия… Для кого? Вариантов два – дети и возможные друзья. Если первое, то варианта три, а если второе, то один. Крейсер группы Контакта легендарен, как и сама группа.

– «Марс», что ли? – решаю я выбрать второй вариант, на что командующий флотом усмехается.

– Умные они у тебя, – сообщает он нашему командиру. – И зачем мы туда идем? – задает он вопрос мне.

– Единственный вариант – Трансляция, – пожимаю я плечами. – Доложить по расследованию для Трансляции.

– Отлично, – кивает командующий и замолкает.

Трансляция – это доведение информации до Человечества или всех Разумных, то есть включая наших друзей. Так как решения у нас принимаются сообща, то важно мнение каждого разумного, вне зависимости от расы, а тут у нас три единицы, поэтому трансляция предполагается. Мы идем на «Марс», и это значит, что нам с Улей предстоит встреча с легендарными личностями. Не напугали бы мне напарницу, ей хватит стресса.

Темно-зеленые стены военного корабля подтверждают мои выкладки, а впереди подъемник, выглядящий иначе, чем на Главной Базе. Тут явно все заточено именно на скорость, поэтому кабина напоминает контейнер пневмопочты. Оценивая скорость, я только убеждаюсь в своей правоте: несколько мгновений, и мы уже на командном уровне, о чем говорят указатели на стенах.

Мария Сергеевна, глава группы Контакта, выглядит улыбчивой женщиной, с очень добрым, даже каким-то ласковым взглядом. Легкой улыбкой поддержав нас, она приветствует старших товарищей, которые сразу же переходят к сути нашего визита. Сначала, разумеется, здороваются, затем товарищ Винокурова приглашает всех за стол, а вот потом…

– Наши следователи дадут краткую выжимку, – сообщает товарищ Феоктистов, – а вот после поговорим.

– Сначала трансляцию проведем, – поправляет его Мария Сергеевна. – А там и поговорим.

– Ты чувствуешь, – командующий Флотом констатирует факт, показывая тем самым, что проблему он понял.

Нам дают слово, при этом Уля как-то беспомощно на меня оглядывается, вызывая искреннее беспокойство. Для нее подобное поведение совершенно нехарактерно! Что с ней? Надо будет после обязательно поговорить, а сейчас я, мимолетно погладив ее по руке, начинаю свой рассказ. Наладонник мне в этом помогает, благо цепочку событий я выстроил заранее.

– Враг уничтожает творцов, – объясняю я Марии Сергеевне то, что она, по идее, и сама отлично знает. – Поэтому задачей его было программирование Ка-энин на уничтожение максимального числа оных, без различия расы. Но так как цель в данном случае была определена, то…

Я объясняю ей, почему не виноват сын Наставника и что сейчас нужно сделать, чтобы он смог пережить открывшееся. Ну а дальше рассказываю обо всех наших шагах на пути к решению. Несмотря на то, что Враг обнаружен, у нас остаются еще дети, которых спасти можно, причем это спасение никак не повлияет на основную историческую линию.

И тут вступает Уля. С болью в голосе, со слезами на глазах она рассказывает главе группы Контакта то, чему мы стали свидетелями. Она уже готова заплакать, когда Мария Сергеевна останавливает нас, кивнув, а вот в глазах командующего флотом сочувствие. Он все отлично понимает и сопереживает нам, даря понимание – все сделано правильно.

Ульяна Хань

Почему-то поначалу я чувствую неуверенность, но Илья все понимает, начав доклад. Я слушаю, что он говорит, осознавая: подозревали мы не того. Правда, подозревать ребенка мы и не смогли бы. Напарник мой выстроил все находки в единую схему, а я пытаюсь представить этого ребенка, которого приняли, полюбили, а он в ответ… Стоп! А ребенок ли?

– Таким образом, согласно медицинскому заключению, мозг Ти-касс третьего необратимо поврежден, – заключает Илья. – Он, конечно, враг, но…

– Решать будет Человечество, – вздыхает Мария Сергеевна. – Давайте готовить Трансляцию. Кстати, а как именно вам пришло в голову заподозрить пилота?

– Это Ульяна, – удивляет меня напарник. Я уже хочу возразить, но он останавливает меня взглядом. – В мнемограмме юноши был тот самый тяжелый момент. В какой-то момент взгляд его, видимо, на мгновение остановился на пилоте своего звездолета. Он улыбался, проявляя эмоции, то есть точно не был под контролем. Ульяна обратила мое внимание на этот факт, и картина сложилась.

Да? А я и не помню совсем. Я стараюсь те картины не вспоминать, а Илья, оказывается, меня очень внимательно слушает, это приятно. Я, по-моему, немного даже краснею, на что Мария Сергеевна только кивает, по-доброму улыбаясь. Она о чем-то на мгновение задумывается, затем вздохнув.

– Интересный дар, – делает вывод глава группы Контакта. – Впрочем, сейчас нужно заниматься другим.

Судя по всему, сейчас момент, как древние говорили: «Мавр сделал свое дело, мавр может уходить». Мне уже становится грустно, но тут внезапно оказывается, что реагирую я опять рано. Нас никто не собирается отпускать, просто переводят на другой звездолет. При этом, что интересно, синюю карту никто отменять не собирается. То есть мы как представители «Щита» летим в прошлое на «Альдебаране». Меня эта новость ставит в тупик, а Илья просто кивает.

Я верила в то, что Человечество не бросит детей, верила! Напарник мой только улыбается, я же облегченно вздыхаю, вызывая понимающие взгляды старших товарищей. Нас выпроваживают, но почему-то не сразу на корабль. А куда?

– Сначала отправитесь на Кедрозор, – объясняет мне Мария Сергеевна. – Ваших родителей доставят туда же, чтобы вы могли неделю-две провести с ними, а затем уже и отправитесь. Вы отлично поработали и заслужили отдых, ибо, с чем вы столкнетесь… там… сказать не может никто. Все ясно?

– Есть, понял, – немного ошарашенно отвечает Илья, а я вообще теряю дар речи.

Мне действительно очень надо с мамой поговорить, хоть я и не уверена, что решусь обсуждать Илью и… себя, но попробовать стоит. К тому же действительно отдохнуть стоит, но вот почему нас отправляют в одно место, я не понимаю. На Кедрозоре кроме Лукоморья есть и другие заповедники да базы отдыха, вот только кажется мне, что конкретно нас с Ильей ждет Лукоморье. Причины своей уверенности я не знаю.

– Пойдем, Уля, – мягко произносит занимающий мои мысли напарник. – Пойдем, нас рейсовый ждет.

– Не нужен вам рейсовый, – сообщает в ответ товарищ Феоктистов. – К вам «Эталон» прикреплен, но отправитесь вы только после трансляции.

«Эталон»? Я удивленно вскидываю глаза, и тут действительно есть чему удивляться – новейший скоростной звездолет, рассчитанный на «убежать», поэтому пушек не имеет, а вот защитные поля как раз да. Уровня чуть ли не эвакуатора, кстати, что очень сильно, таким образом он получается самым защищенным звездолетом из военных. Среди гражданских «Варяг» лучше всего защищен, но это традиция, а вот «Эталон»… Интересно, за что нам такой подарочек?

Нам дают возможность передохнуть, пока с кем-то связываются, кого-то вызывают и готовят помещение к трансляции. На это время нас с Ильей отводят в комнату отдыха, где наличествует диван, стол со стульями, экран, конечно же, ну и синтезатор, чтобы перекусить, если нужно. Илья сразу же направляется к нему, возвращаясь с двумя высокими фигурными стаканами, наполненными рубиновой жидкостью. И хотя я понимаю, что в них, все равно поражаюсь: он опять принес мне именно то, что я люблю. Черешневый сок, мягкий, сладкий, чуть терпковатый, просто идеальный. А что любит он – знаю ли я?

– А как ты понял, что это именно он? – интересуюсь я у Ильи. – Я вообще не помню, чтобы обращала внимание на детали.

– Ты мне на него кивнула, – объясняет напарник. – Когда пыталась не расплакаться.

– Спасибо… – тихо говорю я ему, вдруг осознавая, что он для меня сделал, да и делает.

– Загрустила Уля, – как-то напевно произносит Илья, вдруг обнимая меня, а я…

Мне совсем не хочется злиться, нет раздражения, желания отбросить его руки, сказать что-то обидное, как раньше. Вместо этого я просто прикрываю глаза, отдаваясь своим необыкновенным ощущениям. Эти объятия совсем не такие, как у мамы или папы, от них веет не столько теплом и надежностью, сколь чем-то другим, очень смутно уловимым. Я будто полнее становлюсь, когда меня Илья обнимает, более цельной, и вот данный факт меня удивляет. Надо будет обязательно маму спросить, что это значит. Вдобавок то, что нас опять направили в одну каюту, а не в две разные, что-то да и значит, но что?

– Не надо грустить, – мягко говорит мне Илья. – Ты придешь в себя, снова будешь раздражаться и блюсти свое личное пространство.

– Не хочу, – неожиданно даже для себя признаюсь я ему. – Я не знаю, что произошло, но я… мне комфортно так. А ты? Я тебя не… не принуждаю?

– Ты не можешь меня принудить, – он прикасается своими губами к моей макушке, отчего мне вдруг становится теплее, совсем как в папиных руках. – И нет никого дороже тебя.

Меня успокаивают его слова, хотя в этот миг я, кажется, еще не осознаю, что именно он сказал. Мне просто комфортно в его руках, при этом я совершенно не понимаю почему. Но размышлять отчего-то тоже не хочется, и я просто наслаждаюсь сейчас этим покоем.

Я понимаю: это ненадолго, совсем скоро начнется трансляция, на которой придется говорить и нам. Говорить со всеми Разумными, объясняя им произошедшее и что именно необходимо, по нашему мнению, делать. Нам нужно быть уверенными и убедить Разумных разрешить погружение, чтобы спасти детей. Кроме того, есть у меня ощущение, что и с детьми нас ждут сюрпризы… Вот еще что странно. С момента начала расследования я стала больше чувствовать, но…

И у Ильи, и у меня дар очень слабый и однобокий, но именно в последние дни я вижу очень многое, как будто потенциал моего дара вырос во много раз, сделав его универсальным. Возможно ли такое?

Илья Синицын

Что-то необъяснимое происходит. Я начинаю все сильнее ощущать Улю – ее эмоции, чего быть не может даже теоретически – у меня дар другой. Но тем не менее я именно что чувствую ее грусть, неуверенность, усталость, отчего обнимаю мою хорошую девочку, подсознательно ожидая агрессивной реакции, но… Ее не следует, напротив, на нас обоих сходит умиротворение, как будто именно так и правильно.

Странно еще и то, что меня совсем не пугает подобное ее состояние, а за возможность подержать Улю в объятиях еще хоть немного я пойду на что угодно. Не знаю, что с нами происходит, но потерять эти мгновения я не соглашусь ни за что на свете. На первый взгляд кажется, что она дремлет, но я чувствую – это не так. Она тоже что-то ощущает, просто не может пока сформулировать, что именно. И тут почти беззвучно открывается дверь.

– Ага, – задумчиво произносит Мария Сергеевна, с интересом глядя на нас. – Ну что, готовы?

– Готовы, – киваю я, думая о том, не взять ли Улю на руки.

– Пойдем, – с явным сожалением в голосе говорит она, выбираясь из моих объятий.

– Очень интересно, – замечает глава группы Контакта.

Что именно ей интересно, спросить я не успеваю. Она выходит из каюты, мы движемся за ней, судя по всему, в зал совещаний или подобное место. Зайдя внутрь, я вижу уже готовую для трансляции… хм… область. Как выглядит официальная трансляция, я много раз видел, но вот то, что камеры берут только определенную область пространства, не знал. Впрочем, все логично.

– Слушайте, Разумные! – начинает трансляцию Мария Сергеевна.

Она рассказывает о сне Ксии, затем о том, что показала мнемограмма, следом наступает очередь ребенка. Я вижу, как девочка держится за своего мальчика, слегка завидуя ему – они совершенно точно едины и смотрятся невероятным чудом. Просто невозможным. Я бы тоже так хотел… Стоит только так подумать, и я чувствую прикосновение Ули. Повернув голову, вижу смотрящую на меня с совершенно нечитаемым выражением в глазах напарницу, и улыбаюсь ей.

– Мы готовы лететь, – твердо произносит Ксия, глядя прямо перед собой. – Мы готовы ради тех детей, что все равно находятся в опасности!

Умница какая, просто героическая девочка! Такой можно и нужно гордиться, и я вижу гордость в глазах родителей этих юных героев. Но вот наступает и наша очередь. Переглянувшись с Улей, я ощущаю ее желание спрятаться, поэтому выступаю вперед, прикрывая ее собой от камеры. Краем глаза заметив понимающую улыбку товарища Винокуровой, начинаю свою речь. Я рассказываю обо всем, что удалось узнать, о том, как подозревали не того, каким образом выяснилось, кто действительно виновен. Я говорю о мнемограмме, свидетелем которой мы с Улей стали, насколько она страшна, медленно переходя к причинам этого.

– Обнаружив у детей развивающийся дар творца, коты создали религию, говорящую о том, что это проклятье, – спокойно произношу я, хотя кто бы знал, насколько сложно оставаться таким в этих условиях. – Было это очень давно, но как это произошло и как с этим связан Враг, нам еще только предстоит узнать.

Нам действительно предстоит узнать многое, и, кроме нас, расследование никому не поручить, мы понимаем это очень хорошо. Даже если бы не синий щит на рукавах, мы все равно были бы единственными, потому что таких знаний, почерпнутых нами из древних книг, у коллег просто нет.

– А теперь прошу высказываться и голосовать, – усталым голосом завершает информационную часть трансляции Мария Сергеевна.

В первую очередь разумным очень интересен ход расследования, о котором я и докладываю. Естественно, я опасаюсь вопросов о нашей молодости, но, видимо, унижать нас никому в голову не приходит. Многие видят отметки у нас на шевронах, наверное, именно поэтому. Мы не дети, но выглядим, конечно, очень молодо. Лишь допросив нас как следует, разумные готовы перейти к голосованию, хотя мне результат ясен и так. Именно то, насколько детально нас расспрашивали, и дарит понимание – дети будут спасены.

– Разумные! – прерывая шумную дискуссию, до нас доносится очень пожилой голос незнакомого мне человека. – Мы занимаемся не тем. Интуиты у нас Винокуровы, и другой возможности они не видят. Котенок у нас тоже Винокурова, так что, выходит, член семьи. Тем не менее ничего не стали делать в кругу семьи, а обратились к нам – зачем?

– Этическая проблема… – произносит женский голос. – Разумные, мы обязаны поддержать Винокуровых!

И вот тут доходит даже до меня: Винокуровы показывают, что они не внутри своей семьи, а такие же разумные, как и все. И беда, пришедшая к котятам, тоже касается абсолютно всех. Начинается голосование, а товарищ Феоктистов объясняет суть наших с Улей расчетов. Он пользуется именно моими выкладками, отчего мне хочется улыбнуться, ибо это доверие.

– Суть задачи такова, – негромко объясняет Игорь Валерьевич. – Нужно погрузиться до вот этой отметки, – и показывает на экране, насколько я вижу, рассчитанный по мнемограмме период, – отследить звездолет, но отпустить его, иначе нарушим ход истории.

– А как мы тогда предотвратим программирование? – интересуется сотрудник группы Контакта, тоже, наверное, Винокурова.

– Подменив аппарат «диагностики» на орбитальной платформе, – объясняет уже командующий Флотом. – Под маскировкой «Меркурий» зайдет вот сюда…

«Меркурий» – корабль небольшой, я о нем читал, но есть возможность разместить и десант, так что предложение очень даже хорошее. Да и так решится проблема программирования котят, не меняя ход истории. Очень важно не изменить ход истории, но при этом еще проскользнуть под носом наших кораблей, потому что петля времени никому не нужна.

– Разумные, мы благодарим вас! – ознакомившись с результатами голосования, восклицает Мария Сергеевна.

– Удачи вам! – доносит до нас связь чей-то возглас, после чего зеленый сигнал трансляции на аппаратуре гаснет.

Мария Сергеевна отходит к родителям детей, а я вопросительно смотрю на командира. Товарищ Феоктистов делает незаметный жест, что означает – «оставаться на месте», продолжая свой разговор с командующим, я же поворачиваюсь к Уле. Она, по-моему, стыдится своего кажущегося малодушия, поэтому я просто мягко обнимаю ее за плечи.

– Да, Игорь Валерьевич, вашим сотрудникам пора отдохнуть, – слышу я голос главы группы Контакта. – Им еще состояние своего дара осознавать.

– Не возражаю, – отвечает ей товарищ Феоктистов, а я пытаюсь понять, что именно меня зацепило в ее фразе.

Дар! Не «дары», а «дар» – в единственном числе. Но что это значит?

Ульяна Хань

Все же, что со мной происходит? Я раздумываю над этим все время, пока мы летим на Кедрозор, где нас ждут родители. При этом мне комфортно находиться рядом с Ильей, но осознать происходящее со мной не могу. Мне очень уютно вдруг стало находиться рядом с ним, и забота его приятна, хотя раньше я ее не замечала, но вот причины этого, почему для меня все так переменилось, я не понимаю.

Нам дают не две недели, конечно, а всего несколько дней, но именно для отдыха, при этом у меня все еще много вопросов. В основном это вопросы к себе, при этом я не сильно понимаю происходящее. Илья временами поглаживает меня по голове, как маленькую, и острой реакции это почему-то не вызывает. Раньше я бы взвилась, конечно, почему тогда сейчас нет?

– Пойдем, Уля, – ласково говорит мне Илья, показывая, что нам к лифту пора.

И вот эта его ласка – почему я не реагирую агрессивно? Ведь он вторгается в мое личное пространство! Но стоит мне только подумать о том, чтобы наорать на напарника, и я понимаю: просто не могу. Нет никаких сил, да и внутреннего желания, как будто он вдруг встал на один уровень с родителями. Но такого просто не может быть! Или… может?

– Пойдем, – соглашаюсь я, вставая со своего кресла.

Корабль у нас небольшой, но Лукоморье – заповедник, посадка там разрешена только в крайнем случае, поэтому мы по старинке, электролетом или лифтом. Интересно, мама с папой встретят нас уже внизу или… Двинувшись вперед, я почти сразу получаю ответ на свой вопрос: улыбающаяся мама в конце переходной галереи смотрит на меня так, что хочется, как в детстве – взвизгнуть, подбежать и обнять ее. Я даже слегка дергаюсь, но остаюсь на месте, идя рядом с Ильей. Почему я так поступаю? Почему?

– Ну, наконец-то, – совершенно непонятно произносит мама, стоит нам приблизиться.

– Что «наконец-то»? – удивляюсь я, попадая в ее объятия.

– Подумай, – знакомо-знакомо говорит мне она, обнимая и Илью.

Это значит, я что-то банальное упустила, что видно совершенно всем. Именно эта мамина реакция погружает меня в еще более глубокие размышления, поэтому я не замечаю ни электролета, ни самой посадки, ощущая только мамины объятия и прикосновение Ильи. От этого мне почему-то совсем не размышляется, но я стараюсь.

Что же такое я пропустила? Не понимаю совершенно, но почему-то совсем не раздражаюсь. А передо мной, ведомой мамой, внезапно появляется изба, как в древних сказках, за открытой дверью которой я вижу Илюшиных родителей и папу, поэтому некоторое время мы просто обнимаемся. Желая похулиганить, я здороваюсь с печкой, хоть и знаю, что тут всем квазиживой разум управляет.

– Здравствуй, девица, – отвечает мне печь, маскирующая синтезатор. – Тяжко пришлось тебе?

И вот тут до меня что-то доходит… Я усаживаюсь с родными, с ходу начиная говорить о том, что мы видели в мнемограмме. Отчего-то доверяя и родителям напарника, я рассказываю, неожиданно даже для себя заплакав. И тут же руки Ильи дарят мне уверенность, отчего слезы будто сами высыхают, а родители переглядываются.

– Скажи, Уля, – мягко произносит мамочка, – когда ты с Ильей, тебе легче думается?

– Как будто дар какой-то просыпается, – киваю я. – Или мой усиливается…

– Погодите… – с задумчивыми интонациями говорит Илья. – Вы хотите сказать, что мы резонируем?

Это легенда, просто сказка, на самом деле, о том, что особые чувства могут создать резонанс душ и даров. Старая сказка из давних времен, когда люди о дарах не знали еще ничего, зато с удовольствием фантазировали на эту тему. Я поворачиваюсь к напарнику, наблюдая его ошарашенный взгляд.

– А после того, как ты увидела гибель… детей, – это папа Ильи в разговор вступает, он мастер-психолог, один из лучших во Флоте, – тебе больше не хочется раздражаться от заботы твоего напарника?

– Да… – кажется, удивиться больше невозможно, но у меня получается: он же совершенно точно угадал мои ощущения.

– Тогда надо просто расслабиться и принимать все так, как оно идет, – советует мне он. – Придет время, и ты осознаешь. А сын уже понял?

– Папа, но это сказка! – восклицает Илья, а я недоумеваю: о чем это он?

– Сказка, – соглашается его отец, но ничего больше не объясняет.

Чуть позже я, конечно, увожу маму в лес, чтобы поделиться своими переживаниями. Она совершенно точно понимает, что происходит, но почему-то хочет дать нам возможность понять самим. Вот только есть ли у меня желание понимать? Нет, мне, пожалуй, просто расслабиться хочется и ни о чем не думать. Получается, папа моего напарника прав. Значит, так и буду делать.

– Рано или поздно, доченька, ты осознаешь это полностью, – вздыхает мама, обнимая меня, как в детстве. – Но я помогу тебе. Когда ты себя стала необъяснимо, по твоим словам, вести?

– После мнемограммы, мамочка, – выдаю я заготовленный ответ, ибо думала уже над этим.

– А как изменилось поведение Ильи? – интересуется она.

– Знаешь… Наверное, никак, – вдруг понимаю я. – Разве что я начала лучше понимать его заботу и… принимать ее.

– Ты начала принимать его заботу, больше проводить времени с ним, – кивает она мне. – С чем это может быть связано?

– Компенсация эмоционального шока? – строю я догадки.

Но мамочка только улыбается, позволяя мне додумать самой. На самом деле, я испытала очень большой шок дважды: когда увидела гибель экскурсионного звездолета и когда… ну в той мнемограмме. Ксия Винокурова после первого-то намертво запечатлелась на своего мальчика, а я, выходит, после второго? Проверка импринтинга – школьная задачка, и у меня именно его нет. Я могу сомневаться в Илье, могу ему противоречить, могу спорить, значит, это не импринтинг. Любовь? Но у меня отсутствуют многие симптомы этой самой любви, описанные в литературе. Чем же это тогда может быть?

Наверное, мамочка права: придет время, и я все пойму сама. Ну, или вытрясу версию из Илюши, мне он сопротивляться не может. Кстати, действительно, почему он ведет себя со мной так, как будто я драгоценность? Это, наверное, тоже объясняется, но я пока не знаю как. А вот что я знаю… Что любит Илья? Что ему нравится? Ведь он обо мне все знает, а я о нем?

Задумавшись, легко нахожу ответы на эти вопросы. Но вот когда я успела все это узнать – ведь Илья меня раздражал еще со школы – как я запомнила, что ему нравится, а что нет? Это, пожалуй, самое загадочное во всем, что с нами произошло, даже загадочнее моих ощущений.

Илья Синицын

Пока Уля гуляет со своей мамой, я оказываюсь один на один с отцом. Он, конечно же, знает, как я к напарнице своей отношусь, и я ожидаю от него ребусов типа «догадайся сам», хотя практически уже догадался. Принцип Оккама, описанный в одной из древних книг, мне очень в этом помогает: исключив другие варианты, я получаю единственно возможный, хоть и сказочный.

– Сын, случаев единения с пороговым усилением дара известно всего два, – произносит папа наконец. – И оба у наших друзей, поэтому среди людей вы с Ульяной первые.

– А это точно единение? – ради приличия интересуюсь я, хотя уже и сам все понимаю.

– Мария Сергеевна подтверждает, – отвечает он, лишая меня аргументов.

Товарищ Винокурова – это серьезно, и раз она подтверждает, то вариантов нет. Один из сильнейших интуитов, телепат… Да, пожалуй, это доказательство. Я задумываюсь о том, что Улю в последние дни из крайности в крайность не бросает, но еще не вечер, как говорили древние, вполне может взбрыкнуть.

– И что теперь? – интересуюсь я.

– Как проходит единение у людей, не знает никто, – вздыхает папа. – Поэтому просто учитывай этот факт, ну и имей в виду, что тебе потом описывать…

Да, он прав, мне потом описывать для людей, что это такое и как именно проявляется, потому что мы с Улей, получается, первые. Надо же, бардак, а Винокуровы ни при чем… Но раз такое дело, то с «Альдебараном» действительно только нас послать можно, ибо вместе с Улей мы формируем совершенно новый дар, только в чем он состоит, мне непонятно. Пока непонятно, конечно, вот вернемся…

А пока можно просто подумать, но что-то не особенно мне думается, потому как подсознательное беспокойство о напарнице не оставляет. Наверное, это и есть ответ, потому что ставить опыты типа «представь, что ее нет», я не буду – не всякое остановившееся сердце можно запустить заново, а пугать мне сейчас никого не надо. Я уже понимаю, что принял точку зрения отца: это действительно сказочное для нас единение.

История данного понятия уходит к нашим друзьям – энергетическим формам жизни. Для них единение – это объединение контуров жизни, позволяющее слиться, создав нечто новое, при этом чувства и эмоции совершенно запредельные, а у обладающих телом может быть взаимный импринтинг, как наиболее близкая форма, а вот единение… Выходит, через некоторое время станем мартышками в зоопарке, а пока что нужно расслабиться и получать удовольствие, как папа говорит.

На пороге появляется задумчивая Уля, буквально сразу же сделавшая шаг ко мне. Я и сам не понимаю, как оказываюсь рядом, мягко, очень бережно обнимаю ее, в этот момент просто всем своим существом понимая: я поступаю правильно. Действительно, очень правильно ее сейчас обнимать и сразу же поинтересоваться, не голодна ли она, отчего наши родители понимающе переглядываются. Я теперь знаю, почему они переглядываются именно так, но мне… Мне все равно, ибо главное сейчас – вот эта девушка, волшебное мое чудо.

Пожалуй, как раз в этот момент я понимаю: Уля мое чудо, и жизни без нее я себе не представляю. Не знаю, осознает ли она, но по моим внутренним ощущениям – еще нет. Впрочем, все логично, ведь напарница моя вообще не терпит «всяких любовей» еще со школьной скамьи. Впрочем, если подумать… Возможно, потому, что объединяющее нас «явление» возникло намного раньше?

Впрочем, данную тему я в разговорах не поднимаю, а Уля постепенно снова становится уверенной в себе, целеустремленной девушкой. Вот только раздражаться от моего присутствия она не спешит. Пожалуй, это самое заметное изменение ее поведения – она теперь принимает мою заботу, а я все так же просто хочу защитить ее от всех бед и забот. Для меня, кажется, не изменилось ничего, хотя мы чаще проводим время вместе. И не от того, что я нахожу новую интересную книгу, а просто нам комфортно друг с другом, хоть я, по папиному совету, и не тороплю события.

Вызов приходит на третий, кажется, день, но не «явиться немедленно», а с указанием даты и времени. А это означает, что еще три дня, почти до самого конца кратерия, у нас есть. Вот мы и уходим с Улей «погулять». Родители, кстати, не обижаются – они понимают. Нам бы с напарницей все так же понимать… Но это придет с опытом, я верю. Итак, мы идем по «сказочному» лесу, в котором можно есть ягоды прямо с кустов, а ничего опасного для ребенка в принципе не может быть. Мы-то, конечно, уже не дети, но в эти минуты я ощущаю себя как-то очень легко и спокойно.

– Мне комфортно, когда ты рядом, – сообщает мне Уля. – Не хочу думать о том, что это значит.

– Не надо думать, – соглашаюсь я. – Просто расслабься и не думай ни о чем. Хочешь, на берегу посидим?

– Хочу… – негромко отвечает она мне.

Я понимаю, моя милая девочка уже немного готова говорить о своих ощущениях, но пока еще не может полностью открыться. Так бывает, нервничать незачем, а нужно просто сидеть и смотреть на воду. Мы как-то незаметно для нас двоих усаживаемся. Некоторое время просто сидим, а затем Уля подает голос, выводя меня из задумчивости:

– Нас впереди ужасы ждут, – негромко произносит она. – Скажи, а ты…

– Я всегда буду рядом, – отвечаю ей, даже не дослушав, а просто почувствовав, что она хочет спросить. – Всегда-всегда.

– Спасибо… – шепчет Уля и вдруг укладывается головой на мои скрещенные ноги.

Она смотрит, кажется, даже не на меня, а просто в небо, я же любуюсь ею. Вот в такие моменты она настолько прекрасна, что прямо дух захватывает. Впрочем, что со мной происходит, я теперь уже понимаю и не сопротивляюсь этому. Мы становимся ближе друг другу. Почти незаметно становимся ближе, и я чувствую это. Наверное, скоро будет трудно разобрать, где чья эмоция.

Но пока мы просто отдыхаем у озера, в тишине, нарушаемой лишь шелестом находящегося за нашей спиной леса, журчанием воды и негромким пением какой-то пичужки. Я чувствую наши объединенные эмоции, как будто мы уже «слились», но это, конечно, не так. Нам предстоит пережить Улины взбрыки, сопротивление самой себе и, наверное, много еще сверх того. Но у меня терпения хватит, я верю, ведь на самом деле мы уже едины, и изменить этот факт не сможет ничто.

Совершенно незаметно для меня моя милая девушка засыпает, позволяя мне, тем не менее, невесомо гладить ее прекрасные волосы. По-моему, это наивысшая степень доверия – уснуть вот так. Раньше я был бы просто до визга счастлив, а сейчас… Я тоже счастлив, но даже пошевелиться боюсь, чтобы не разрушить это очарование.

Ульяна Хань

Простившись с родителями, мы отправляемся на орбиту, где ждет звездолет, что унесет нас на «Альдебаран» – новейший линкор флота. Я уже не задумываюсь о том, как отношусь к Илье, стараясь вернуть наши отношения в рамки деловых, хотя мне временами бывает просто холодно, непонятно отчего, а он… Мне кажется, он все понимает и не старается нарушить мое личное пространство, что я подсознательно ожидаю. Он просто волшебный какой-то, хотя мысли об этом я себе запрещаю. У нас впереди не самое простое дело.

Отчего мне так с ним комфортно, я и не знаю, но пока об этом не гадаю, потому что сейчас мы с ним разбираем вовсе не детектив. Илья случайно наткнулся на рассказ об опытах над людьми, которые в Темные Века творило дикое человечество, и вот теперь мы с ним обсуждаем прочитанное.

– Значит, им доставляло удовольствие слышать крики и плач? – не могу осознать я мотива именно такого отношения, ведь для нас подобное просто непредставимо.