Хрупкие танки

© Оформление. ООО «Издательство Перо», 2025

© Шкляева Н.А., 2025

Глава 1

Я сидел напротив экрана и крутил в руках шарик-батарейку.

– Я не уверен, что готов, – наконец произнес я.

– Боже, дружище, – с усмешкой сказал Майкл, – и не будешь. Но мне надоело ловить тебя в игровых залах. Достало видеть это глупое выражение лица, – он тяжело вздохнул, – знаешь, ты ведь совсем не такой.

– А какой?

Между нами повисла пауза. К таким паузам я привык. В последнее время у меня было ощущение, будто кто-то остановил мою жизнь. И я завис напротив экрана и сижу тут несколько лет. Вот уже две недели я не решаюсь узнать, кто я такой. И то и дело слушаю, каким я был замечательным. Слушаю незнакомцев, которые когда-то были мне родными, но… Я не помню. Каждый день меня охватывает паника. Каждое утро мне страшно выходить в холл и слушать навязчивые приветствия, от которых звенит в ушах. Все они ждут от меня ответной улыбки, а я огреваю их грубостью, тенью своего страха…

– Ты такой, какой есть. Просто нужно себя узнать заново, – наконец ответил он, – пора.

И я кивнул. Пора.

– Ну здравствуй, красавчик, – сказала с улыбкой девушка с экрана.

От ее вида мне стало странно тепло, будто звон в моих ушах затих, и страх внутри меня на секунду задумался: «А стоит ли?» Она была не идеальной. Волосы, собранные наспех, прятали родинку на шее, которая показывалась с поворотом головы. Слегка напряженная улыбка и веснушки казались мне чем-то очень знакомым. Острые плечи выглядели такими хрупкими, будто из тонкого стекла. Возле ключицы виднелся волнообразный шрам. Не заметить его было невозможно, он сильно выделялся на белоснежной коже, но совсем не притягивал взгляд. Куда больше меня волновали ее глаза. Они были светло-зелеными и напоминали кошачьи. Улыбаясь, она прищуривалась, и в них появлялся игривый блеск.

От нее исходило невидимое сияние, и это было невозможно не почувствовать.

«Красивая», – подумал я, и сердце обожгло крутым кипятком.

– Скучал по мне? Да ладно, я шучу… Ты меня не знаешь, но я для того и здесь, чтобы помочь все понять. Меня зовут S-1. Это, конечно, не имя, а код…

S-1

Меня зовут S-1. Это, конечно, не имя, а просто код… Я – любимое творение создателя «Первой фабрики андроидов», Адольфа Гринберга. Он из тех, про кого люди говорят «неприятный тип». К несчастью, его инженеры вот уже семь лет наделяют нас способностью чувствовать. Чувствовать, страдать, удивляться, желать… Функции, которые не помогли в жизни еще ни одному человеку, не говоря уже о железяках вроде меня. Но, надо сказать, это уменьшило среднее число поломок андроидов во время защиты пояса.

Одни стали помогать другим из любви, выбирать верный выход, полагаясь на интуицию, и они берегли друг друга из страха перед одиночеством.

Страх – болезнь, от которой тяжелее всего избавиться. Из-за него многие люди не выходят из дома, потому что боятся жить. А некоторые живут с теми, с кем находиться опасно, из-за боязни хлопнуть дверью. Люди боятся менять свою жизнь к лучшему, боятся насмешить людей своим желанием просто быть счастливыми. От страха и до других слабостей они становятся хрупкими, как стекло: стоит посильнее надавить, как их души разлетаются на осколки. Я делаю вывод, что люди – космически глупые создания. А чувства – разрушающий механизм, и пока не ясно, что именно они делают человечество светлее и лучше.

Всячески стараясь блокировать все проявления человеческих слабостей во мне, я сохранила только агрессию и злобу на все происходящее с планетой. Мы – кучка роботов, созданных людьми для защиты того, где никогда не были. Я не знаю, как выглядит Земля, как солнце тонет в морских волнах, погружая города во тьму; как пахнет сирень, и как ветер поднимает дорожную пыль, и как кричат дети, когда рождаются. Но я знаю, что мы защищаем что-то прекрасное, потому что на поясе есть люди. Они говорят, что сделать из Земли своего рода Сатурн – это красиво. Они правы. Достижения техники – это красиво. Но самое красивое достижение – это Андроид.

Адольф вечно называет меня красивой. Это вызывает у меня бессилие и гнев. Но создатель – единственный, кому запрещено показывать свою злость. Поэтому я стараюсь смотреть в одну точку и представляю, будто запустила автопилот на своем аппарате. Вообразить мне это легко: я летаю ежедневно, каждое утро, даже если нет сигнала. Я сажусь в холодное кресло и щелкаю креплением. Нажатие на кнопку затягивает ремни. И я давлю на педаль. Какая-то странная жажда высоты отзывается дрожью в моем теле. Когда взлетаю, меня прижимает к аппарату, а я все прибавляю и прибавляю скорость. Когда высота становится рискованной, останавливаюсь и пытаюсь зависнуть вниз головой как можно дольше перед разворотом, а затем начинают резко терять высоту. Мне нравится ощущение падения. Я будто отпускаю все, что вызывает во мне гнев и страх. Никогда я так не чувствую саму себя, как в эти моменты, когда есть только я и головокружительная высота.

В другое время я ощущаю злость почти всегда, поэтому люблю бывать одна. От моего гнева нет другого лекарства. Я хочу мести…

Со мной происходило много неприятного из-за странностей других людей и андроидов. Много раз я на месяц-другой оставалась в отделе ремонта. Много раз меня собирали заново. Но не это причина моей обиды. Причина в создателе и в моей красоте.

О да, я очень красива. Так говорят все подряд. Красива… Это значит, что всякому хочется ко мне прикоснуться. Красива – это значит, что я себе не принадлежу. Это беда, к которой многие люди отчаянно стремятся, подписываясь на различные «жертвы», чтобы познать те проблемы, которых у них не было без так называемой красоты.

Если бы я выглядела иначе, он бы никогда не обращался со мной так… Не касался бы меня, не спросив, чего я хочу. Не отваливал мне эти гнусные комплименты и не отрывал бы от моего предназначения.

К счастью, люди смертны, и, может быть, мне не долго осталось терпеть его покрытые морщинами холодные Руки.

А сейчас я просто «включаю автопилот» и стараюсь смотреть на стену напротив, пока Адольф распускает свои щупальца. Над комодом висит портрет ослепительно красивой женщины, до ужаса похожей на меня…

Но все же я другая. В ее взгляде куда больше жизни и радости. К тому же, ей явно за тридцать, в то время как я вечно буду выглядеть на человеческие двадцать лет.

– Моя бывшая жена, портрет написан на ее тридцатипятилетие, – как-то сказал он, проследив за моим взглядом. И указал на портрет, – Адель уехала в другую страну, где полюбила другого.

– Она все еще с ним? – спросила я, хоть мне и было все равно.

– Нет. Я его застрелил.

Вот еще одна людская странность… Навредить счастью любимого человека…

«Красивое имя – Адель», – думала я, когда спускалась по крутой лестнице за очередным зарядом: при таких тренировках мне катастрофически не хватает этих несчастных трех раз в неделю.

Я села на мягкое кресло и вызвала раздатчика. Конечно, раздатчиками у нас служат люди. Андроидам запрещено самостоятельно открывать любые отсеки, даже с собственным аккумулятором, не говоря уже о тех, что расположены на других устройствах. Они садятся рядом и открывают маленькую «дверцу» на моей груди, а затем присоединяют кабель. И я наблюдаю, как улучшается фокус моего зрения, как пропадает странное ощущение в коленях, как просыпается новый гнев и желание мстить.

Но так нельзя. Поэтому я закрываю глаза и представляю портрет женщины на стене с аккуратно выведенной внизу датой:

05.04.2185.

s-1.

Раз в неделю я смотрю кино. Люди в фильмах иногда мне кажутся прекрасными. Они пытаются догнать поезд, знакомятся в электричках, едут друг к другу через целые страны и спасают любимых ценой собственной жизни. Они не боятся. Они избавились от разрушающей болезни, подхватив другой опаснейший вирус – любовь. Она делает людей хрупкими и глупыми, но бесстрашными настолько, что даже завидно.

Страх дышит мне в спину и когда я сбиваю инопланетные аппараты и встаю на пути оглушающей вражеской дроби, и когда я смотрю людям в глаза. В глаза смотреть даже страшнее. Способность считывать эмоции сыграла свою роль. Они смотрят пугающе: сколько же боли и сомнений пролетает каждое мгновение в их глазах. Наверное, так же смотрели бы мы, если бы в нас играла такая же жажда жизни.

У людей могут быть разные советы о том, как пробудить любовь ко всему, что окружает. Награждать себя походами в игровые бары меня научил Николас: юноша, который ежедневно осматривает и налаживает мой аппарат. Сначала я думала, что это не мое, но сейчас с трудом справляюсь с азартом. Пожалуй, это один из способов направить гнев в мирное русло.

Знакомых я там почти не встречаю. Да и вообще некоторые считают это мужским развлечением. Может, поэтому залы возле Первой фабрики тусклые и маленькие: Адольф чаще одобряет эскизы андроидов-женщин. Мне повезло, что на аппарате можно долететь до «танков» быстрее, чем сделать разминку.

Вторая фабрика по производству андроидов называется «Танке». Здесь вечно воняет каким-то бензином и дешевой экокожей, в которую они и наряжают своих парней.

Здесь все иначе. Сперва мне и вовсе эти места казались мрачными. Я не знала никого, когда пришла в первый раз. Почти все мужчины раньше вызывали во мне раздражение, даже не знаю, почему. Наверное, подсознательно каждая из нас видит в «танках» врагов. Причина тому – странная вражда между двумя ведущими фабриками, ненависть Адольфа к Никанору. Никто не знает, из-за чего это началось, но при этом остаются настороженными к тем, другим.

Однако мы не сильно отличаемся: один и тот же спектр чувств, возможностей и стойкий заряд. Мы уже не те, кого выпускали двадцать лет назад, и совсем не опережаем их.

Я так думала, пока не встретила его.

От некоторых отличий никуда не деться…

L-309

Мир казался мне диким. Вокруг столько шума, запахов, прикосновений, что можно сойти с ума, как говорят люди. Мне было четыре дня, когда я ее встретил. Тогда же сбил первый инопланетный аппарат.

Я шел по Краю Пояса и слушал уже пятьдесят четвертый инструктаж о том, как действовать после тревожного сигнала. С этими знаниями я появился здесь. Как говорят, «я знал это с рождения». Но до практики мне было нечем заняться: странное дело, но до тренировок нужно было еще добраться и продемонстрировать остальным, насколько я удачный проект. Вот только как это сделать, если летать все равно не дают?!

Все поглядывали на меня странно, а некоторые пытались со мной шутить. Я не смеялся: шутки мне не нравились. Во мне копились нетерпение и жажда показать себя. Я намеренно упускал возможность общаться и делиться тем, чего хочу. Наверное, из-за страха облажаться, ведь именно по общению меня и собирались судить. Я не давал такой возможности никому, кроме Владимира. Странный парень, который занимался обслуживанием аппаратов. Ему удалось меня разговорить.

– Ты можешь перевернуть? – часто дыша, спросил он и вытер пот со лба.

– Что?..

Он закатил глаза:

– Аппарат перевернуть. Надо кое-что подлатать.

– Так что ж ты сам тогда не…

– Так ты не можешь?

«Не можешь» со странным толчком отскочило от меня и пробудило раздражение. До чего же люди смешные. Я способен сломать ему позвоночник щелчком пальцев, но не могу сделать то, с чем легко справятся три человека?

Я молча подошел и слегка пнул аппарат. Он с грохотом приземлился вниз седлом. Я ухмыльнулся, а потом снова увидел, как парень закатывает глаза.

– Ты мог бы и поосторожнее показывать, какой ты крутой.

Он надел очки и принялся разглядывать отверстие, из которого показывались провода и лампочки. А я встал рядом, опершись на аппарат.

– Руки прочь, и проваливай, – рявкнул он.

Странный парень. И почему вовсе не боится меня? Я бы не стал так говорить с тем, кто в сто раз сильнее.

– Я мог бы быть тут на случай, если понадоблюсь.

Владимир поднял брови и ухмыльнулся:

– Так-то лучше. Как тебя зовут?

– L-309, выпущен в…

– Лучше имя, – усмешка на лице парня уже начинала раздражать.

– Мун, – выдавил я, – меня зовут Мун.

– Сейлор Мун? – шутку я не оценил, поэтому и он перестал так глупо улыбаться. – Я Владимир.

Мы пожали друг другу руки, как было принято у людей.

– Кстати, а ты знаешь, что на той стороне принято давать аппаратам имена? – улыбаясь, сказал он, а я не понял, почему «кстати».

Он был не от мира сего, но оказался хорошим парнем. Он часто бормотал себе под нос, мурлыкал какие-то песни и всегда держал в кармане арахис вперемешку с гайками. И когда он пытался вытащить что-то одно, оттуда вываливалось все подряд и барабанило и каталось по полу, а главной загадкой для меня было, откуда у него в кармане песок: я не видел здесь песка, кроме как в его карманах, однако он не удивлялся и, должно быть, не удивился бы, если бы там оказалась живая крыса, только равнодушно бы отряхнул руки, на выдохе сказал как всегда «вот дерьмо» и принялся бы собирать гайки и арахис.

Он смешил меня и очень любил поговорить. И за три дня даже успел надоесть. Но не всерьез, а так…

– Сделай-ка погромче, – просил он.

И я поворачивал колесико.

– Неужели ты не хочешь ничего посовременнее этого? – я брезгливо указывал на старый проигрыватель.

А он отвечал:

– Я же уже говорил, что музыке все равно, откуда звучать. Даже если бы она гудела из старого ботинка, она бы все равно могла подогреть кровь даже такой бездушной железяки, как ты.

Мысль была предельно ясна, но я все равно спрашивал вновь, чтобы послушать ее заново.

Я спросил об этом и в тот день, когда зазвучал сигнал.

– Музыке все равно, откуда…

Но договорить не вышло. Жуткий протяжный вопль сирены гудел в голове так, будто череп раздувается в деревянном ящике, где с каждым вздохом ему все теснее. Дрожь в теле усиливалась с каждым словом «внимание».

Я сел на плитку и убавил собственный слух.

На аппараты садились десятки таких же андроидов, как я. Напуганные люди давали сигналы к взлетам. В воздухе висел страх.

Я понял: что-то пошло не так, когда L-316 выбежал на Край и схватился руками за голову. Он кричал, причитал и показывал пальцем наверх.

Я включил звук, и раздался грохот. Летели осколки, гремели батарейки, и, наконец, с громким треском прокатился по всей взлетной площадке упавший аппарат со сломанным пилотом-андроидом, зацепив за собой бедного L-316. С каким-то странным визгом он согнул ноги в коленях и попытался остановить скольжение поломанной машины. И он непременно бы докатился бы до самой фабрики, если бы мне не удалось обогнать его, упасть на пол и, сидя спиной к приближающемуся аппарату, во всю силу опереться на руки. Я слышал, как треснуло кресло, и аппарат разлетелся на детали. Я боялся открыть глаза и увидеть, что L-316 пострадал, и теперь ему придется торчать в ремонте, не прожив еще и двух дней. Каждая секунда тишины казалась мне вечностью, я не шевелился и ждал знака. Из-за волнения фонарик на запястье стал истерично мигать: это значило, что от напряжения мое тело нагрелось выше нормы. И, наконец, я услышал голос:

– Мун, ты цел?

Испуганными глазами все уставились на меня. Люди собирали по кусочкам сломанную машину. От какого-то неизведанного гнева я не мог разжать челюсть и ответить на вопрос. Гул со стороны края не давал слышать работу собственной вентиляции: проклятый инопланетыш продолжал крутиться перед глазами, и кто-то с протяжным воплем стаскивал со сбитой машины сломанного андроида.

И я не думал, просто делал. Злости было слишком много, и она выплеснулась наружу: прыгнув в кресло, я не вспомнил о плавном разгоне и обо всех правилах. Не позаботившись даже о креплении, я набирал высоту.

Тот аппарат был гораздо новее и быстрее моего. Взгляд еле успевал фокусироваться на нем. Вывод был прост: силой своей машины мне сбить его не удастся. И я сделал ставку на свой вес. После дерзкого обгона и достижения той высоты, на которой у меня снова загорелся фонарик на руке, нужно было выключить аппарат и только лишь управлять падением. Я бы успел уничтожить его новую машину: пусть даже самого робота-чужестранца наверняка бы спасли, куда ценнее было лишить его главного оружия, чем жизни.

Да, такова была логика, но что-то не давало мне покоя, и на душе кровоточащей раной отзывался тот душераздирающий вопль, с которым убирали, возможно, навсегда сломанного нашего солдата. И убийца летал прямо подо мной. Я видел, что это мужчина. Он был создан так же, как и мы, но все же не так напоминал человека, а мне он и вовсе казался чудовищем. А я все думал, чего же я медлю? Оставалось только отпустить все и уничтожить проклятый аппарат. Тут он остановился и с вызовом, с полуулыбкой поднял голову и посмотрел на меня.

Я не знаю, почему я так сделал, но я направился на чужака и видел, как его обе руки переместились на рычаг: еще чуть-чуть, и он бы перевернулся, а я бы врезался в литую, тяжелую деталь и раскрошил бы свой аппарат в осколки. Поэтому я попрощался с ним заранее: пришлось спрыгнуть, оставшись без надежного седла. Незащищенный и легкий, я приземлился за спину инопланетного робота и дотянулся до руля. В моей голове образовался новый, странный и безумный план. Собственным лезвием из левой ладони мне нужно было перерезать крепления и резким разворотом вытряхнуть пилота на Край. Я сделал это. С высоты суетящийся и напуганный робот смотрелся как букашка, что на секунду вызвало на моем лице злую улыбку. Дальше все было жестоко и страшно. Разогнавшись, я первый раз врезался в крошечного инопланетыша носом аппарата. С треском он повалился, а по его груди забегали серебристые искры. Я сделал так восемь раз, хотя хватило бы и четырех. Убедившись, что он не подлежит восстановлению, я поставил новый аппарат рядом с нашими, резким пинком сбросил врага с края, а затем вернулся в небо на обновке.

Летал он превосходно, но самое главное, что нисколько не настораживало инопланетных пилотов: родная расцветка и красиво выведенная надпись «Вильям», как они думали, не представляет опасности. Всего шесть выстрелов из этого красавца повалили чужой аппарат, и гнев во мне утих. Пора было возвращаться домой.

L-309

Владимир похлопал меня по плечу.

– Я видел, это было круто. Но, если будешь и дальше так, то долго здесь не проживешь. Такие быстро ломаются. Береги себя.

Не знаю, зачем он так сказал. Разве у нас есть смысл беречь себя? Мы для того и существуем. За этим нас так много. Чтобы не жалко было умирать. С другой стороны, еще больше было непонятно, зачем нас делают такими разными. Почему мне нравится красный цвет, a L-305 его ненавидит?

Зачем некоторым нравится заряжаться по утрам, а другим – после тренировки? В чем замысел? Кто-то играет в нас, как в компьютерную игру. Мы все – случайные комбинации пристрастий, внешних черт и голосов.

Мы по-разному реагируем на одинаковые обстоятельства, по-разному относимся к одним и тем же людям. Если подумать, мы совсем как люди, но гораздо долговечнее и совершеннее.

Я сидел на зарядке рядом с Владимиром. Вид у него был напуганный настолько, что даже я забеспокоился за хрупкого человека:

– Что с лицом?

Он напрягся и почесал затылок: странная человеческая привычка.

– Скорее удивительно, что ты так быстро успокоился. Я даже закрыть глаза боюсь. Уж больно явно вырисовывается картина, где ты бьешь носом аппарата несчастного андроида.

Я не понял его, и, должно быть, это было написано на моем лице. Он обратил внимание и принялся оправдываться:

– Нет, не подумай, дело не в том, что мне его жалко. Но все же это жутко, потому что…

– Но он же железяка. Не человек. Его сделали так же, как и нас. Для того, чтобы он сражался с нами за своих создателей, а мы сражаемся за своих, при том, что некоторые люди вообще не подозревают, что где-то здесь есть какая-то война. Они не знают, как мы выглядим и какое у нас оружие, потому что мы для этого мира – никто. И это нормально. Мы – устройства. Мы – батарейки. Никто не плачет, когда их выбрасывают. И мы не должны. Так что не выдавливай из себя бессмысленную грусть.

Как ни странно, мне самому было горько от сказанных слов. В глазах Владимира я увидел тень разочарования, но так и не понял, что его вызвало. Если это из-за моих слов, должно быть, он просто глупец.

– Ты не прав, – наконец, сказал он, – здесь твой мир. И он настоящий. Это не чья-то игра. Ведь ты мог остаться сидеть здесь, а не лететь сломя голову и бить чужаков. Ты мог выбрать себе другой смысл, и никто бы не упрекнул тебя за это. Ты бы мог осматривать аппараты вместе со мной или относить андроидов в ремонт. Но ты не хочешь. Ты хочешь быть героем, потому что это твой мир, твой выбор. И гнев этот тоже был твоим, а не выдумкой. Тебя беспокоит, что люди не знают о тебе? Тогда ты полный идиот, потому что некоторые из людей не знают, кто такой Аристотель. По-твоему, они знают всех на Земле? Тебе было спокойнее, если бы тебя знал какой-то неизвестный тебе парень из Лондона? Это было бы утешением для твоего эго? Или все же тебе приятно, что ты принес своей армии новое оружие и отомстил за товарища? А раз он тоже просто железяка, зачем ты кинулся уничтожать его убийцу?

Я не знал, что ответить. Владимир во всем был прав, и я чувствовал себя полным идиотом, как он и сказал.

– А если ты не понимаешь, зачем в тебе чувства и пристрастия, то ты бесполезная консервная банка!

Я не все понимал, это правда. Вернее, теоретически мне всегда было все ясно, но я не мог понять это всем сердцем. Не мог понять это как человек. Есть многое в человеческом, что мне хотелось бы познать. Недавно я изучал теорию чувств. Я понял, как проявляются любовь, ненависть, жажда мести. Я знал, что у меня есть возможность ощущать это. Непонятно только, зачем люди искренне хотят это испытывать. Они бывают голодны до любви, впечатлений, до печали, до ласки. Что это значит?

Разве любовь не вносит новые трудности в жизнь и боль в человеческую душу?

Да, я не мог понять. Но чувствовал, что если пойму, в моей голове все будет иначе. Я был очарован людьми. Они прекрасны в своей нелогичности, жизнелюбии, уязвимости. Они живут просто чтобы жить. Жить, любить, смотреть, искать себя и создавать. Они устают, хотят спать, болеют и каждый день любят.

– Ты прав, – ответил я, – я не понимаю, но мне самому от этого горько. Поверь, я пытаюсь понять.

Владимир грустно вздохнул и покачал головой. Он так делал, когда сомневался. До чего же он странный… Ведь мог бы просто сказать о сомнениях словами.

– Слушай, – начал я, – а я банка со шпротами или тушенкой?

Пару секунд он сохранял серьезное выражение лица, но все же смех победил его усилия. Умение шутить считается больше человеческой фишкой, но я старался.

– Ты дурак, – ответил он.

В тот вечер мы впервые решили пойти в игровой клуб. Странное место, как мне сперва показалось. У неприметного входа стоял смуглый парень с кудрявыми волосами.

– Есть жетоны? – спросил он.

Я вопросительно посмотрел на Владимира. Он ударил себя по лбу и сказал:

– Черт, а я и думаю, что такого я забыл. Где здесь ближайший салон?

Парень закатил глаза.

– Справа от черного выхода.

Салон представлял собой зал со стеллажами, заставленными до небес жетонами и карточками. На каждом жетоне был изображен персонаж: женщина или мужчина, которых можно было выбрать для игры; а на обратной стороне – характеристика и возможности. Полки пестрили разными лицами и фигурами. Первым в мои руки попросился жетон с ледяным эльфом. Худой эльф с белоснежной кожей и белыми волосами держал в одной руке сюрикен-снежинку, а другую сжимал в кулак, над которым кружила воронкой ледяная вьюга.

– Отличный боец, – послышалось за моей спиной, – если вы здесь впервые, я помогу подобрать карточки к нему.

Консультант доброжелательно улыбнулся.

– А что на карточках?

– То, что можно докупить в качестве оружия или снаряжения для своего персонажа. Ну или декорировать его.

Я глядел на жетоны с огненными войнами, лесными ведьмами, магами и всадниками. Но сильнее всех меня привлекал все тот же эльф. Я схватил его, и мы зашагали к стеллажу с карточками.

– Может, вас заинтересует огнестрельное оружие? У него такого нет. Или, может, ледяные мечи? Ремни? Снежная бомба?

– Меня интересует все! – решительно ответил я.

За сбитый аппарат, завоевание Вильяма и убийство пилота мне перечислили недельную норму на свои расходы, и я решил закончить этот день еще одним успешным боем, пусть даже виртуальным. А учитывая то, что я ни разу не играл, шансы на успех были маленькими даже в сравнении с сегодняшней катастрофой. Так что набить персонажа всеми возможностями из предложенных – то, что было нужно.

Я нес к кассе стопку карточек, а консультант все посмеивался:

– Я только второй раз вижу того, кто так любит выигрывать, что набрал половину салона.

Я развернулся, чтобы спросить, кто первый, и тут мое плечо ударилось обо что-то так, что стало даже больновато. Девушка возникла ниоткуда. Она прижимала руку к щеке и гневно прикусывала губу. Золотые волосы были собраны в хвост, белая форма пахла морозной свежестью. Странное сочетание бледной кожи и накачанных рук было не самым удивительным в ее облике: когда она посмотрела на меня, ее зеленые глаза будто светились. Своими словами она заставила меня очнуться:

– Ты что, слепой? Или решил начать биться прямо здесь? Тебя собрали из металлолома, поэтому ты такой идиот?

Я не знал, нужно ли отвечать, так что просто уставился на нее и слушал.

– Ты глухой?

– Нет. И не идиот.

Ее мои слова не убедили, так что она замахнулась на меня. И непременно бы ударила, будь я человеком: к счастью, я успел крепко схватить ее руку. Ее это разозлило еще больше: я видел, как фонарик на ее руке стал быстро мигать. Я не хотел ее злить, поэтому не стал останавливать в этот раз. Другой рукой девушка схватила меня за горло и прижала к стеллажам. Жетоны шумно посыпались с полок, и она начала что-то кричать. Я отключил звук. Не хотел ее слушать, только смотреть.

Странные ощущения будоражил ее вид. Какой-то кипяток шумел в груди, и я почувствовал не знакомое ранее облегчение. Она не хотела сделать больно, только выпустить пар.

Наконец, она разжала руку, еще раз наградила меня злым взглядом и быстро зашагала к выходу. Интересная девушка.

Грустный вздох консультанта привел меня в себя: бедняга поглядывал на все жетоны, которые ему придется собирать с пола. И я вспомнил свой заготовленный вопрос.

– Ну так кто первый?

Он кивнул в сторону двери:

– Она.

L-309

Мы с Владимиром вышли из салона. Он молчал, но видок был грустный: ему удалось купить только жетон без всяких карточек, а от моей помощи он наотрез отказался.

Я читал описание своего персонажа на обороте жетона: «1. Персонаж не может управлять общей погодой, не может сохранять вьюгу на протяжении всей игры.

2. Персонаж способен влиять на основное и карточное оружие соперника, включая заморозку (см. ниже).

3. Главный ходовой прием персонажа – способность сделать предметы хрупкими как стекло за 10 секунд.

4. Способность передвигаться под водой лучше огненной ведьмы, лесной чародейки, горного мага, звездной феи и прочих подобных. Хуже: морской владычицы, болотного призрака, пирата, кобры и прочих подобных.

5. Эффективность оружия в воздухе: 100 %.

6. Коронный номер: заморозка соперника на 5 секунд. Но только один раз за игру.

7. Количество жизней: 8».

Наконец, когда мы почти подошли к парадному входу в клуб, он выдавил из себя:

– Здорово, что у тебя столько обновок… Первый раз тебе запомнится, – он сделал паузу, – а что за незнакомка с тобой говорила? Я слышал голоса.

Перед моими глазами вновь возник портрет девушки, и я ощутил на щеках мурашки.

– Я ее не знаю. Никогда здесь не видел.

Девушки в нашей стороне появляются редко, так что я непременно бы запомнил.

Несмотря на неприметность снаружи, внутри клуб был очень ярким. Вокруг были экраны, гудящие рекламами и видеорядами о персонажах и игроках. Здесь служила чуть ли не сотня людей: разносили напитки, инструктировали новичков, комментировали большие игры.

К нам подошел тот самый парень, что стоял у входа, и опустил руку на мое плечо:

– Новенький?

– Ага.

– Люди играют с людьми, андроиды – с андроидами. Драться здесь нельзя. За воровство карточек и прочего можешь лишиться возможности управлять аппаратом. Для приятеля бар здесь. Для железяк на втором этаже есть дурманящие заряды.

– Дурманящие?

– Вместо выпивки, – пояснил он.

Владимир быстро переместился в сектор с сольными играми: он не хотел демонстрировать своего персонажа в серьезных сражениях. А я решил попытать удачу.

Решительными шагами я шел к автоматам, где десятками скопились такие, как я. Танксов было больше, чем людей. Но было и несколько девушек с Той стороны. Мне хотелось выбрать самую популярную игру, чтобы не ошибиться и не уйти с неоднозначным мнением. Этот день должен быть крутым до конца.

Наконец, я буквально стал пролезать через толпу: танксы образовали тупик. Несчастные инструкторы еле успокаивали народ: многие переговаривались, выкрикивали слова поддержки, просили передать напиток. И вот за моей спиной нарисовался мужчина, человек. Он был выше всех присутствующих людей и андроидов. На его груди виднелся бейдж «Управляющий. Билли». Громким голосом он спросил у меня:

– Новенький?

– Да.

– Хочешь сыграть?

Я неуверенно закивал.

Тогда он резко взял меня за руку и распевно проговорил:

– У нас новый игрок.

Все на секунду замолчали и стали на меня подглядывать. Мне даже показалось, что взгляды эти были вроде как сочувственными.

Я шаг за шагом пробирался к автомату. Волнение нарастало, а фонарик на руке снова стал истерически мигать. Я старался глубоко дышать, чтобы успокоиться. Как только сел в кресло, из колонок зазвучал женский голос:

– Добро пожаловать в игру.

Перешептывания вокруг отнюдь не успокаивали меня. Жестом я подозвал к себе управляющего и спросил:

– Чего мы сейчас ждем?

– Вашего напарника, – ответил он и указал на кресло напротив.

– А что за правила?

Он взглянул на меня как на сумасшедшего, будто хотел сказать: «Что ты тут вообще делаешь, раз не знаешь?!»

– Это бой. Здесь минимум правил. Помещаешь свой жетон и карточки в персональный отсек, надеваешь шлем и управляешь персонажем.

– Как управляешь?

Я снова разглядел удивление на его лице.

– Мыслями. Головой. Так все и делаешь. Включая применение всех карточек.

Все выглядело не так уж сложно. Передо мной овальный черный стол, покрытый стеклом. Уверенность испарилась окончательно. Я все прикидывал, приду ли снова, если проиграю. И насколько велик будет мой позор. В конце концов, я стал заранее оправдывать себя: я здесь первый раз, да и вообще растерял энергию после боя, да и вообще «никогда не отличался везением» (так говорят люди, чтобы объяснить свои неудачи). Да и, может, мой напарник тоже будет из новичков. Тогда шанс появится.

Вдруг раздались аплодисменты и громкая маршеобразная музыка. На экранах показалось разрастающееся пламя. И голос из колонок проговорил:

– Сегодня у нас снова будет Большая игра. Кажется, за первым столом намечается битва неизвестного андроида с восемнадцатикратной чемпионкой клуба. Хотите посмотреть, чем окончится бой? – В ответ толпа загудела и завизжала. А у меня затряслись колени. – Что ж, – продолжал голос, – время делать ставки и переходить к нужному сектору или подключаться к трансляции. Иначе упустите возможность посмотреть на то, что вытворяет на площадке Огненная ведьма.

Оглушительный вопль толпы перекрикивал клип, начавшийся на экране: персонаж девушка бежала по крыше здания за Лесной чародейкой и меняла оружие с колоссальной скоростью. Техника кувырков была безупречной, ну а заключительным аккордом она одним взмахом огненного меча отрубила обессиленной волшебнице голову. Картинка растворилась, красивым курсивом стала выводиться надпись «Огненная ведьма», а затем приближалось фото игрока.

Я не сразу сфокусировался или не поверил увиденному, но не узнать девушку было невозможно. Это была Она. Та девушка, что некоторое время назад душила меня в салоне с жетонами. И вот она появилась в зале и шла по коридору, ведущему ко второму креслу. Я машинально вскочил и, поймав вопросительные взгляды, вновь приземлился на место.

Она меня заметила.

– Ты?

К моему облегчению, она спросила без прежней злости.

– Я.

Девушка кивнула и равнодушно заняла свою позицию. Управляющий принялся зачитывать инструктаж. Я не мог сосредоточиться, весь на нервах, а девушка была спокойна и вращала в руке свой жетон. Я был уже тогда уверен – Она убьет меня. Не задушила в реальности, так уничтожит в игре. Но меня это не беспокоило: я готов был умереть и в реальности, если так нужно, но и опозориться перед ней не хотел. Трудно будет подойти к ней с разговором, если слишком сильно облажаюсь.

– Надеть шлемы, – скомандовал голос.

После того как мой жетон звонко опустился в стоящую рядом серебряную коробку, я опустил карточки. Девушка нагнулась ко мне, протягивая игральную кость:

– Пусть местность выберет новичок.

На долю секунду мне даже показалось, что она улыбнулась.

Я кинул кубик, и он показал серую сторону. Стекло со стола исчезло, будто растворилось в воздухе, а черная поверхность оказалась глубокой дырой, откуда вдруг вырастал современный земной город. Вышки, небоскребы, ограды, мусорные баки, автомобили – все это в миниатюре возникало на игровой площадке.

– Индустриальный пейзаж, – объявили из колонок, и раздались аплодисменты.

Мгновенно на моей половине возникла крупная снежинка. В следующую же секунду она стала вращаться с воющим вихрем, пока не возник ледяной эльф. Мой боец встал прямо у самой большой вышки. Ее же огненная ведьма появилась миниатюрным взрывом. Вокруг нее вспыхивали и тут же гасли искры, в руке был факел. Она размахивала им так, что я боялся за стоящую рядом деревянную заброшку.

– Бой, – скомандовал голос.

И ведьма нанесла первый удар: ее факел за долю секунды преобразился в кистень с огненными шипами. Бегала она очень быстро: я не успел оглянуться, как ее оружие вращалось уже рядом с моей вышкой. Движения кистеня навели меня на решение. Я направил на врага морозный смерч. Шипы мгновенно погасли. Оружие стало неуправляемым, да и, к тому же, тяжелым. Эльф переместился на ее половину, и начался пятисекундный град. Волосы ведьмы намокли, она морщилась от колких льдинок. Затем в меня полетело горящее копье, и я умер. В толпе зашептались. Игра только началась, а я уже теряю жизни. Эльф встал и упал вновь. Копье на этот раз вонзилось с другой стороны. Свою следующую жизнь я берег гораздо сильнее, поэтому принял форму ветра и беспощадно кидался сюрикенами. Огненной ведьме они не пришлись по душе: они то и дело гасили пламя и пару раз остановили раскаленные ядра. Она сменила оружие на новое: кнут с каждым ударом мог брызгать лавой.

Она не нарочно продемонстрировала это на стоящем рядом грузовике. Бедная машина тут уже взорвалась, как в плохом человеческом кино. Я оценил длину кнута. Выход был один: набрать такую высоту, чтобы ведьма не могла меня достать. На одной из моих карточек, к счастью, был сноуборд «Вихрь». Судя по описанию, доска должна была неплохо летать. Мне это удалось: хоть удерживать персонажа в полете собственными мыслями трудно, это явно не так страшно, как оседлать аппарат. Ведьма растерялась всего на секунду. Стоило сверкнуть пламенному бумерангу в ее руке, я не стал ждать, когда он окажется в воздухе, и спустил дождь из ледяных глыб. Его можно было использовать всего раз, и, наверное, это был тот момент, когда он необходим. Она погибла, льдина попала прямо ведьме в голову. Дождь забрал у нее три жизни. Чтобы бой был честным, мне пришлось спуститься: судьи уже неодобрительно поглядывали на мой полет. Раньше сойти на землю я не мог: нужно было закончить одно дело. Я оказался внизу как раз тогда, когда ее оружие окончательно обледенело по истечению десяти секунд, я ударил по нему снежным молотом и отлетел на свою половину. Осколки с оглушительным звоном рассыпались по миниатюрной вертолетной площадке. Когда она бросила в меня горящим ядром, я накрылся куполом, он мгновенно раскрошился, это отняло у меня жизнь. Новый кнут не доставал до меня с того края поля, но ведьма не перемещалась, а экономила время. И не напрасно. Одним ударом кнут уронил вышку. Провода затрещали, и она упала в четырех сантиметрах от меня (это примерно полметра, будь игровая зона реальной). Стоило моргнуть, как ведьма уже стояла надо мной, занося огненный гарпун. На этот раз ледяной купол подействовал, а затем я использовал телепорт. Она увидела меня не сразу: я скрывался за заброшкой, тем самым выиграл время. Оттуда отлично получалось метать ножи ей в спину. Она умерла еще дважды.

– У нее осталось еще две, – шептали вокруг.

Я умер снова, когда она меня заметила: радость от ее смертей усыпила бдительность, и в грудь попало пламенное копье. Я уже уставал от этой игры. Какое-то время мы носились друг за другом без толку, пока я не потратил еще один телепорт на то, чтобы оказаться рядом и снести смерчем стоящий небоскреб. Ведьма успела отскочить, ну а в моего эльфа только попал большой осколок стекла. Теперь он не мог активно использовать левую руку. Очередной смерч запустился с двойной силой: уж очень мне не понравилась травма моего героя. И вот вокруг летали доски и фонари, воняло бензином. Я вызвал ледяной ветер, против которого ведьме было тяжело идти. Когда она запустила еще одно ядро, я отбил его куском какой-то ограды и попал в нее. Она снова потеряла жизнь и разозлилась не на шутку. С глазами, полными ярости, она двигалась прямо ко мне. Неизведанный ужас охватил меня. И я прыгнул в стоящую рядом машину, не осознавая, насколько это глупо. Однако она не спешила убивать меня простым взрывом. Ведьма буквально вытряхнула меня из машины, и в меня вонзились красные иглы. Эльф скорчился от боли. У него начались судороги. На лице выступили вены. Мое сердце бешено колотилось, а на мигание фонарика уже показывали андроиды из толпы.

Я не хотел идти этим путем, но мне пришлось. Щелкнув пальцами, я заморозил своего врага. У меня было всего пять секунд, но мой персонаж двигался ужасно медленно. Он еле поднялся на ноги, глазные яблоки стали совсем белыми, и трясущимися руками мой герой вонзил синий кинжал в сердце ведьмы. Над городом появилась крупная серая надпись «Игрок Огненная Ведъма погиб», и площадка вновь стала обыкновенным столом.

Повисла тишина. Я смотрел на Ее лицо. Она сверлила меня взглядом, и мне казалось, что я уменьшаюсь до молекулы. Наконец, управляющий объявил:

– Победитель – ледяной эльф.

Все стали аплодировать и лезть в мою сторону с рукопожатиями. Чемпионка прервала всеобщую радость. Она встала с кресла и одной рукой легким движением опрокинула игровой стол. Он с грохотом приземлился на пол, а через долю секунды Она уже вышла, хлопнув дверью.

L-309

Я понимал, что если мы расстанемся вот так, то так все и закончится. Может, это было наивно, но я отчего-то был уверен, что если смогу заставить ее улыбнуться, это принесет больше радости, чем сбитый аппарат. Пока она злилась на меня, но злилась как-то не так, не по-настоящему, будто и не на меня вовсе. Иначе зачем она улыбнулась тогда? Или мне все-таки показалось? А если нет, ее так задел мой выигрыш, что это была последняя улыбка, которую она подарила мне.

Я было стал задаваться вопросом, зачем я ее догоняю. Я ведь мог бы просто караулить ее у зала: туда-то она рано или поздно придет…

Но потом я понял, что это самая глупая мысль, которая могла прийти в голову. Если мне не удастся ее догнать, то ее обязательно догонит кто-то другой. И именно он заставит ее улыбнуться, а не я. Этого нельзя допустить.

«Если догоню ее, – думал я, – то должен объяснить, что это она победила меня сегодня. Победила, сразила наповал, и теперь я пребывал в плену».

Я позорно проиграл.

Мы так могли бежать вечно. Мне повезло, что она остановилась, прежде чем понадобилась зарядка. Девушка мгновенно развернулась лицом ко мне.

– Дальше бежать нельзя. Я не поведу тебя к своим вот так просто.

– Мне и не нужно. Только поговорить.

– Да? Ты бежал, потому что хочешь поговорить, при этом даже не подумал, что я могу и не хотеть этого?

Она была права, я ни о чем не думал и был будто одурманен волшебным зарядом. Что я мог ответить? Хоть люди устроены странно и смешно, мне пришлось кое-что перенять и из их поведения. А именно: когда не знаешь, что сказать, лучше сказать правду, то, что на душе.

– Не подумал. Но знаю, что вот так уйти нельзя. Ты пришла в зал не для того, чтобы тебе испортил настроение новичок вроде меня. Ты ведь чемпионка, а я никто. Но на самом деле это ты…

– Все нормально, – вдруг перебила она, – не переживай. Все в норме. Дело не в тебе, просто настроение бывает разное…

– Как у людей, значит?

Она взглянула на меня печальными хрустальными глазами и ненадолго замерла. А потом вздохнула и сказала:

– Да, как у них.

Она стала разглядывать меня, так что я решил молчать и не мешать. Она смотрела на мою форму, кисти рук, браслеты, фонари, вглядывалась в мои глаза. В какой-то момент я снова заметил лукавую улыбку. Она наклонила голову набок и спросила:

– Всех танков делают такими уродцами?

Хоть это явно не мой конек, я старался быть по возможности остроумным:

– Да, но надо мной постарались особенно. Ты еще не видела моих родинок.

– Как-нибудь покажешь, – сказала она и подмигнула.

Я боролся с тем, чтобы на лице не выступила глупая улыбка, но когда она потрогала рукой мои волосы, на это не было уже никакой надежды.

– На ощупь ужасные.

– Да, наверное.

– Но не ужаснее, чем твоя улыбка.

– Ну уж извини, – сказал я, не меняя выражения лица.

Она громко засмеялась. В кино так смеялись только дети.

– Ты уже не злишься? – спросил я.

– Нет, но все равно будь осторожен.

– Мы еще встретимся?

Она вдруг сделалась серьезной и отвела глаза в сторону.

– Ты мог бы сыграть со мной, если захочешь. Но дружить нам не нужно.

– Почему?

– Потому что я так сказала, – отрезала она, – потому что у нас нет права на такую роскошь. Нельзя тратить на это силы, которые можно вложить в предназначение, сам знаешь. У нас нет друзей. К тому же, откуда ты знаешь, что у тебя получится? Люди, и те не всегда умеют дружить. Мы можем тратить на это время и силы, а так и не образовать стоящий союз. Лучше быть просто железом.

– Не лучше!

Я понял, в чем было Ее «но». Она, так же как и я, боялась быть похожей на человека. Это не говорит ни о чем таком, что может разочаровать: наверное, у нее не было такого Владимира, который мог бы все разъяснить; и тогда, в салоне, с ней не случилось того же, что со мной: у нее в груди не было никакого кипятка, да и, может, она и вовсе искренне хотела задушить меня. Я не знал, с чего начать, но все, что она говорила, было не более чем тенью страха. Наверное, тем, кто всего боится, и вовсе нельзя к кому-то привязываться. Тот, у кого не хватает сил бороться со страхом для себя, не найдет в себе ничего, что можно бы дать другим. Выходит, дружба и вовсе не для трусливых. Не говоря уже о любви. Нет такого союза, где один спасает другого; каждый должен уметь спасти себя сам, а вместе двое должны суметь спасти и весь мир.

– Не лучше. Никому не хочется спасать мир, в котором нет ничего любимого. Героями становятся те, кто умеет любить. Те, кто не умеет, становятся уродами.

Она задумалась, глядя куда-то вниз. Я боялся пошевелиться и помешать Ей: ее взгляд был будто стеклянным, мне уже начало казаться, что она смотрит с ненавистью. Еще бы! Парень, имени которого она даже не знает, пытается перечеркнуть принципы новой теорией! И кем я себя возомнил?! Я продолжал что-то бормотать, глядя на нее. Должно быть, что-то бессмысленное, но каким-то образом демонстрирующее большое значение человеческих чувств и отношений. Она молчала и не шевелилась.

Я не вытерпел.

– Скажи что-нибудь!

Мне показалось, будто мой голос прозвучал как-то хрипло и жалко.

Девушка ожила от оцепенения и пожала плечами.

«То, что она не стала душить меня снова, – уже хорошо», – подумал я.

И тут она протянула руку.

– Аврора.

– Что?

– Меня зовут Аврора.

Мой мозг окончательно отключился, и снова замигал фонарик. Я должен быть пожать руку и сказать, что это лучшее имя из тех, что я слышал. Но вместо этого стоял как истукан до тех пор, пока ее взгляд не сменился на раздраженный и вопросительный.

Я коснулся ее ладони. Она была теплая и мягкая. В голове не умещалось то, что этой рукою Она может кинуть аппарат или задушить человека.

– Может, и у тебя имя есть? – усмехнулась Она.

– Мун.

Глава 2

s-1

В тот день я была не уверена, что хочу играть. После известии о перестрелке на той стороне я никак не могла успокоиться. Где-то было сражение в то время, как я, должно быть, была в режиме сохранения энергии. То есть просто дремала. Когда я вышла из корпуса на очередной заряд, чем ближе к краю я подходила, тем больше прохожих гудели о том, что какой-то парень из танков украл инопланетный аппарат. Я слышала, как s-8, которая родилась в тот же день, что и я, говорила, как умер тот пилот: танке давил его носом машины как семечку. Я с завистью подумала, что не смогла бы так. Вид крови меня все еще пугает. А когда я узнала, что андроид, убивший врага, можно сказать, только что родился, я разозлилась. Какая-то незнакомая горечь прожигала изнутри. Я здесь уже семь лет и только-только избавилась от беспокойного мигания фонарика. В первые пару лет стоило мне начать целиться для выстрела, как меня охватывал дикий ужас. А он просто взял и раздавил его, украл аппарат и даже не моргнул. Сколько бы я ни спрашивала, никто не знал его имени. Я не могла понять, завидовала ли я ему до боли или была в безумном восхищении. Скорее всего, он стал моим кумиром и врагом одновременно. Сколько, должно быть, в нем злости на весь мир.

Я думала, что когда я дорасту до жестокого убийства, позабочусь о том, чтобы мое имя знали все.

Аппараты были начищены и ослепительно блестели. Николас сказал подождать несколько минут, прежде чем s-203 вернет моего любимца на площадку. Я не любила седлать других. Красный аппарат под номером девять был особенным и очень удачливым.

Я села на скамью и уставилась в сторону Края. С каждым проносящимся андроидом холодные потоки воздуха трепали мои волосы.

Чья-то теплая рука опустилась мне на плечо. Запахло печеньем и клюквой.

«Человек», – подумала я. Я знала, зачем Чарли снова пришел. Чарли – дворецкий нашего создателя. Адольф хочет меня видеть.

Я еле переставляла ноги: так бывает, когда идешь куда – то без желания. Но в последнее время я старалась отключать сознание даже раньше, чем дойду до его кабинета, но сегодня мысли о новом герое из Танке не давали мне покоя. Я щелкнула по фонарику: он не любит, когда что – то мелькает и мешает его наслаждению. От того, что он выбрал меня, мне было мерзко и страшно. За семь лет я привыкла бояться и уже стала думать, что это нормально.

Я – ошибка. Служащий, что создал мой портрет и передал его инженерам, наверняка был вдохновлен портретом Адель: хоть я и не ее копия, но все же сходство неоспоримо. Художника отстранили от работы, никто так и не знает, куда он пропал. Адольф, должно быть, возненавидел его, как ненавидит всех, кто задерживает взгляд на этом портрете. Безумный и жестокий Создатель выделял меня сразу после рождения. Я объясняла это тем, как выкладываюсь на тренировках: мне никогда не жалко было своего заряда и времени. Потом я решила, что дело в большом количестве сбитых…

Помню, что как-то после своего «юбилейного» двадцатого аппарата я снова шла вот так по коридору за Чарли. И была уверена, что услышу слова гордости. Адольф сидел в своем жутком кресле. Стоило мне подойти ближе, он встал, подошел вплотную ко мне и коснулся моей щеки. От него пахло водкой и потом.

Дрожащим голосом я выдавила:

– Я сегодня сбила еще одну машину.

– Когда собьешь штук десять, куплю тебе индивидуальный аппарат, – сказал он и поцеловал меня в губы. Я отключилась и запустила автомат, как только почувствовала его язык.

И больше никогда не делилась своими успехами.

Помню, как мне было горько тогда. Я не могла понять, в чем причина того, что он выбрал меня. Если это из-за того, что я напоминаю ему бывшую, то люди еще глупее и злее, чем я представляла.

И сейчас все то же. Я шагала к Адольфу, стоило ему послать за мной.

Портрет Адель в его кабинете грустно смотрел со стены.

– О, вы уже пришли? – спросил Создатель.

Человеческие вопросы меня удивляют. Зачем спрашивать о том, что уже видишь своими глазами?

– Что нового?

Когда он начинал простой разговор, он никогда не смотрел на меня: его глаза беспокойно гуляли по комнате в то время как он переставлял стопки бумаг с места на место. Этот мини-спектакль я наблюдала, когда бы ни пришла.

– Говорят, кто-то из танков сегодня захватил аппарат.

– Угу.

А дальше выключилась.

Те несколько раз в начале моей жизни, в которые я сохраняла сосредоточенность с Адольфом, были тем, что люди называют душевной травмой. Каждая деталь тех воспоминаний пробуждает во мне леденящую дрожь. Запах сигарет, пористое красное лицо и то, как он трогал мою шею, сейчас вызывает рвотный рефлекс. А тогда во мне не было ничего, кроме ужаса. Никто не смеет притрагиваться к андроидам, когда они того не хотят. Никто, кроме него. Он – единственный, кому нельзя дать отпор. Страшно представить, как расправлялись бы с такими бунтарями. С одной стороны андроид – самое мощное, что изобрел человек, а с другой – наибольшая сила по-прежнему в деньгах и власти. Адольф несколько раз весьма ярко это доказывал.

s-1.

Тот ужасный день звучит в моей голове как вой сирены. Она гудела так истерично и так сильно, что стоять у Края было тяжело не только новособранным, но и нам: гул вибрации мощно дробил наши виски; огни машин слепили людей: стоящие рядом со мной Николас и Анна то и дело закрывали лицо руками. Наконец на электронной доске стали появляться имена. Стоило заметить букву «s», как я напрягла все имеющиеся шестьсот сорок пять мышц. S-2, s-8, s-15 и я, наконец. По сигнальному выстрелу я села на аппарат и пристегнулась. Это была, пожалуй, страшнейшая перестрелка на моей памяти.

Андроиды, которым не было еще и двух дней сидели у Края. Среди них был и U-23. До чего он был странным… Слишком сочувствующий и боязливый для новичка. Многие узнали о нем в тот же день, как он пришел к Краю. Парень был с браком… За один вечер он признался в любви нескольким андроидам. Его пытались игнорировать, а он плакал. Его ремонт был запланирован как раз на тот ужасный день.

Он сидел на скамье и беспокойно вертел головой, пока на Край не приземлился чужестранец. Инопланетный робот направил пушку на выстроившихся в ряд наших бойцов. Те, кто вооружен автоматами, включая меня, были вынуждены приземлиться, дабы защитить безоружных.

Я помню, как стояла ровно за его спиной и направляла оружие ему в затылок. Было страшно недооценить его реакцию. Мы не знали, успеет ли он убить пару из нас уже после того, как я выстрелю. Пара секунд длилась как вечность. Наконец он развернулся ко мне, и я успела его разглядеть: вместо глаз был прямоугольный экранчик, на котором возникла белая надпись на английском языке. Послание было о том, что им поручено забрать троих из нас, если перестрелка не прекратится. Получив пленников, они обещали сами прекратить стрельбу из любого оружия.

Я оглянулась. Бой отнюдь не близился к концу. Правильно ли будет жертвовать собой? Никого из нас не убедит бросить оружие даже команда сверху: ярость каждого андроида была на пределе.

Было достаточно тех десятков потерянных аппаратов и людей. Следовало положить этому конец.

И я сказала:

– Возьмете только одного. Но можете увезти меня вместе с машиной.

Снова пахло людской кровью и страхом. Каждый смотрел на меня так, будто я умираю. Удивительно: существуют моменты, в которые даже эти железки ведут себя как люди.

На экранчике инопланетыша снова возникла надпись.

«Только если они не будут стрелять». Он показал рукой за спину, где стояла сотня андроидов. Я посмотрела на них, и на меня напали сомнения: могу ли я ручаться, что они не откроют огонь? Я, пожалуй, даже была уверена, что пальбы было бы не избежать, если бы не риск, что робот убьет своего пленника.

– Они не будут стрелять, – наконец сказала я и села на колени. Я сомкнула руки перед собой, и он направил на меня голубой луч.

Он собрался в идеальный круг, который повис на уровне моих глаз, а затем заключил мои руки в светящиеся оковы. На его прямоугольнике вновь загорелась надпись: «Машина мне не нужна».

Я села на его аппарат. Полет был неприятный: машина отчего-то сильно шумела. К тому же, я сидела близко к носу, поэтому единственное, что удерживало меня, – руки робота, сидящего позади: он держал руль так, что я оказалась зажатой между ними.

И тут начался еще больший кошмар.

U-23 вскочил со своего места, подбежал к аппаратам и мгновенно взлетел на одном из них. У Края началась беготня. Десяток андроидов брали автоматы и садились на машины. Неисправный новособранный в небе, да и, к тому же, вряд ли он собирался беречь патроны.

Как же сильно он все усложнил… Все должно было быть не так: он думал, что спасает меня, но все было спланировано и на такой случай. Андроиды годами разрабатывали планы выкупов из плена или побега. Это было бы просто: я обещала, что никто не откроет огонь сейчас, но не обещала, что они никогда не выстрелят ради моего спасения. Нам был нужен только повод проникнуть к краю чужестранцев, только возможность посылать оттуда сигналы.

А теперь все возможности обмануть растворились в воздухе как дым.

Бездействовать было нельзя: U-23 находился довольно близко и уже начинал целиться.

Как бы я ни старалась, разделить руки было невозможно, но до рычагов я отлично доставала; резким движением я опустила их вниз до щелчков, и машина перевернулась. Раздались два выстрела, ядрышки просвистели над перевернутым аппаратом.

– Что за черт?! – крикнул робот за моей спиной, и я даже не успела удивиться, что у него есть голос.

Кивком головы я указала ему на U-23. В следующий же миг неисправный андроид выстрелил в моем направлении красным лучом. Я закрыла глаза. Как глупо умереть из-за его безумия.

Однако я недооценивала его меткость: лазер удивительно точно перерезал мои «наручники». Робот с ужасом посмотрел на мои руки. Я не успела моргнуть, как он приставил автомат в моей груди. Оружие было направлено точно в центр, где располагается аккумулятор.

Безумец U-23 остановился. Его глаза болезненно дрожали, фонарик мигал с пугающей скоростью, из ноздрей пошла кислота. Легкий для андроида автомат он сжимал с такой силой, что на руках выступили все мускулы, он дышал как человек-марафонец, беспокойно и часто. Я не видела раньше более грустного зрелища: не успел прожить и недели, как уже умирает.

– Если дернешься, застрелю твою подружку! – сказал чужак.

Но безумный будто не слышал. Он часто моргал и поглядывал на меня.

– Прошу, не надо, – шептала я, – прошу, остановись.

От тишины можно было сойти с ума. Но я слышала звук двигателя.

«Километров сорок», – только и успела подумать я. И ухватилась за ствол чужака.

– Убери руки, – забасил он.

Но слушаться его было нельзя.

Он повторил:

– Убери.

Я закрыла глаза. Думать надо было еще быстрее, чем действовать. Мысленно досчитала до трех и изо всех сил подняла и оттолкнула оружие влево. Но как я ни старалась, это было чудовищно медленно по сравнению с выстрелом: хоть он и не убил меня, зато про левое ухо можно было забыть. На его месте теперь плясали голубые искры.

Выбить автомат из его рук было не сложно: оказалось, что инопланетыш не отличался внимательностью. Зато дрался он превосходно. Настолько устойчиво находился на аппарате и наносил удары, будто и вовсе не боялся упасть. Я же, наоборот, после второго же удара в горло буквально висела на руле. Последнее, что мне удалось сделать: ударить его в грудь обеими ногами так, что он сам едва не соскользнул.

«Меньше километра», – подумала я.

И через пару секунд меня подхватил s-89 на своем аппарате. Я обхватила его как ребенок и почувствовала облегчение.

– Не спеши так, – усмехнулся он, – сейчас примешь управление.

Я было хотела объяснить, что из меня сейчас не лучший рулевой: из-за ранения в глазах темнело, а руки едва меня слушались. Но на капризы не было времени, поэтому я послушно кивнула.

Мы подлетали к Краю спина к спине: я вела машину, a s-89 стрелял в чужака. Мои руки отпустили рычаги, я была в полуобмороке, мы теряли высоту. Последнее, что я смогла позже вспомнить: s-89 положил свои руки поверх моих, громко прокричал: «Да, я его застрелил!» – и стал управлять сам.

Не менее страшный кошмар начался позже.

Я очнулась в отделении ремонта. Рядом со мной никого не было. Я посмотрела в зеркало напротив и обнаружила, что вместо моего прежнего уха стоит временный протез белого цвета. Я вскочила и направилась к выходу. Дверь оказалась закрыта, что так сильно меня разозлило, я выстрелила в нее. Раздался железный грохот, и стало понятно, что я слышу только правым ухом.

Выбить дверь было легко. Я шагала к Краю уверенно и быстро. Оттуда слышались шум и голос Адольфа.

– Вопиющий случай, – говорил он, – андроид нарушил договоренность, завалил подготовленную операцию… Это еще не говоря о том, что он и вовсе не должен был в ней участвовать. Новособранный!!! Будто это бракованное железо не знает правил. Так нет же. Бунт! Бунтари хуже чужаков. Разве это не очевидно?! Бунтари рушат систему своих команд. Бунтари – мусор! Металлолом. Особенно тогда, когда подвергают опасности бойцов. Лучших бойцов, которые каждую перестрелку приносили новые сбитые аппараты. А что сделал тот бунтарь для своих земель?!

Сплошная дрянь. Безумен и глуп. Он – большая ошибка. Прилюдно извлечь аккумулятор и перерезать провод памяти – единственный выход, который я вижу. Затем предателя отправят на свалку.

Я вздрогнула.

U-23 сидел рядом в стеклянном ящике и напоминал аквариумную рыбу. Он не дрожал и не плакал: только беззвучно уставил в пол. Должно быть, его охватило болезненное отчаяние.

– Но он же неисправный, – послышался мужской голос из толпы.

Адольф яростно завопил:

– Кто это сказал?

– Я.

Николас вышел вперед.

– Человек?!

Злости Создателя не было предела. Он был настолько разгневан, что на лбу выступила вена, а глаз дергался как сумасшедший.

– Что ты хочешь этим сказать?

Все мигом посмотрели на Николаса. Еще бы! Нам было за него страшно.

А вот он сам напуганным вовсе не выглядел. Он глубоко вздохнул и стал говорить:

– Я хочу сказать, что U-23 не виноват во всем, что вы сказали. Виной всему, должно быть, какая-то техническая ошибка на производстве. Он не делал бы ничего из этого, если бы на вашей фабрике не случился какой-то сбой.

– Что ты говоришь?! – орал Адольф.

– То, в чем вы сами боитесь признаться.

По Краю протекло эхо безумного смеха Создателя.

– И кого же мне бояться, щенок? Не тебя ли?

Николас улыбнулся и ответил:

– Чужих сомнений в вашей системе. Боитесь, что U-23 – только начало, да? Поэтому избавляетесь от него как от хлама? Ни один андроид такого не заслуживает.

Николас был прав. Мы сильные, прекрасные и самые умные изобретения человека. Хоть безумец и отличался от нас, он стремился быть героем ради тех же людей, которые хотят от него избавиться. К тому же, он подвергался ремонту…

– Защищаешь железяку как родного брата?! – сквозь злобный смех проговорил Адольф. – Может, ты хочешь быть на его месте? Хочешь пережить его наказание, да?

Раздался выстрел, которого никто не ожидал. Создатель стрелял в U-23 цепкими пулями. Боль от них безумная, а стоит убрать их с тела, как от раны не останется и следа. Андроид душераздирающе завопил.

– Давай же, отстоишь все за него.

– И что это докажет?

– То, что ты сейчас откажешься! То, что ты бунтарь. А бунтари часто смелы только на словах. А на деле трусливые крысы. При малейшей опасности такие твари бегут с тонущего корабля. Давай же, – и он выстрелил в Николаса, тот упал на колени и скрючился от боли, – можешь доказать, что ты другой.

Он продолжал стрелять. Никому не пожелаю наблюдать картину. Одно только воспоминание о том, как он отвернулся в позе эмбриона, и раздавался режущий крик, когда он принимал пули в спину. В конце концов он лег на живот и отключился: его тело мгновенно побледнело, пальцы рук стали темно-фиолетовыми.

– Разбудить, – скомандовал Адольф.

Несколько андроидов, включая меня, подбежали к Николасу. Мы перевернули его, поили водой и били по щекам, s-8 применила все загруженные знания первой помощи. Он открыл глаза и с болью и усталостью посмотрела на Создателя.

Тот дико, по-бесовски засмеялся:

– Может, тебе и удалось переубедить меня. Может, не стоит его выбрасывать, если человек, – он иронично выделил последнее слово, – чуть было по глупости не умер от боли ради него.

U-23 разобрали и выбросили через два дня…

s-1. Настоящее время

Я шла оттуда с гневом и горечью. Когда-то я думала, что если буду усердно трудиться, то забуду обо всем человеческом во мне, что мешает жить: обиды, горечь, жажда славы и похвалы; но чем больше я выкладывалась, чем сильнее изводила батарею, тем больше во мне было злости оттого, что судьба не сделала мне никакого подарка. По правде говоря, я не знала, чего бы сама хотела, но меня всегда преследовало ощущение, будто то, что мы делаем, – не настоящее, и однажды наступит другая жизнь: та, в которой нам тоже будет за что бороться.

Я оседлала аппарат и разогналась.

Руки дрожали, мысли были где-то в кабинете: я представляла себя человеком. Может быть, люди гораздо лучше нас. В них нельзя взять и заложить программу. Подростки прогуливают школу, взрослые могут бросить работу, сменить город; а некоторые вообще пытаются сбежать из тюрьмы. Они могут сойти с ума и поддаваться любой безумной мысли, возникающей в воспаленном сознании, с каждым поступком пьянея от ощущения свободы и счастья. Они живы, поэтому любят так, что пересекают города и страны, чтобы увидеть человека, казалось бы, похожего на соседа по лестничной клетке; бросают курить, ночуют в обнимку в холодной палатке, а когда ссорятся, бьют тарелки и указывают на дверь, надеясь, что их во что бы то ни стало ослушаются.

Такой роскоши я не могу себе позволить, иначе Адольфа давно бы уже не было. Я много раз представляла, как уничтожила бы его и систему, которую он создал. Иногда я думала, что он уже забыл, за что мы боремся: мы знаем сотни техник, как убивать, но никто не потрудился заключить в нас любовь к прекрасной Земле. Все наши знания – результат общения с людьми, влюбленными в планету и до боли скучающими по ней. Они сражаются за запах свежескошенной травы и кустов сирени, за возможность лежать на песке и смотреть на море. Каждый день где-то человек старается описать красочную картину роботу вроде меня, но в ответ получает только железные поддакивания, которые, наверное, кто-то вписал в инструкцию по общению с людьми.

Я бы убила Адольфа, если бы не этот вечный звон в ушах. Мы бы спустились на Землю, а затем были бы влюблены в нее до дрожи и жара в груди. А потом бы вернулись и бились так, что не жалко было бы никакого аппарата. Я бы поставила его на колени и заставила умолять. Люди так не хотят умирать, что готовы на любое унижение. Унизить, поставить на то же место, на котором был когда-то Николас. Не стоит убивать одним выстрелом. Я бы задушила его. Я бы обязательно выбрала такой путь, чтобы углядеть тот момент, как он посмотрит в лицо Смерти и испугается. Наслаждение от возможности видеть его страх горячим бальзамом разлилось бы в моей железной душе. Я бы не побрезговала сделать это голыми руками, без перчаток. И это было бы последним прикосновением к поганому телу.

Но ничего. В полете гнев утихнет, и я буду в полном порядке.

S-1.

Когда я приблизилась к Краю, на меня нашло какое-то бессилие. Я смотрела на выстроенные в ряд аппараты, но они совсем не манили меня, как пару часов назад. Нужда в подзарядке тоже давала о себе знать: я перестала ощущать кончики пальцев и распознавать запахи. Поэтому о том, что Николас стоит за моей спиной, я узнала по его голосу.

– Полетишь? – спросил он.

Я оглянулась, а в глазах потемнело окончательно.

– Знаешь, я… Наверное… Сегодня…

– Плохо выглядишь.

Я услышала улыбку в его голосе.

– Я, конечно, могу понести тебя и делать вид, что мне не тяжело.

– Не можешь, – я посмеялась и дала ему руку.

Он довел меня до зарядки и подключил к моей груди. Тьма стала рассеиваться, и я увидела родное лицо.

– Уже гораздо лучше, да? – спросил Николас.

– Да, но я не уверена, что сегодня хочу…

Я не могла себе в этом признаться. За мои семь с лишним лет это был первый раз, когда я отказывалась от тренировки. Даже в голове это звучало дико: на долю секунды у меня закралась мысль, что я неисправна, но еженедельный техосмотр предугадал бы возможность поломки…

– Не хочешь летать?!

Я не знала, как ответить. Повисла пауза.

– Давно не видела тебя таким удивленным, – наконец, сказала я, – и да, я сегодня не хочу…

– А чего хочешь?

– Наверное, ничего не хочу.

Он уставился на меня опечаленным взглядом.

– Не пялься так. Просто… – я зависла, глядя на подключенный ко мне провод. – Просто я все думаю про того парня, который раздавил чужака и украл аппарат…

Я чувствовала, как снова накатывает горький гнев: он как цепкий репейник прилепился к груди. Я все думала, как избавиться от него, но ни разу у меня не получалось сделать это быстро.

Злость сжирала меня, сколько я себя помню: удивительное дело, как ее кислота жрет даже железо, оставляя дыры, словно какая-то моль. В моей груди было несколько таких дыр. Они болели с каждым воспоминанием, увеличивались с каждой неудачей. Это причина моей энергии и жажды побед, но именно они порождают страх собственных чувств. На что способен такой убийственный прибор, как я, на самом деле? Могу ли я убить невиновного? Могу ли бросить то, для чего создана, из-за своей ярости? А может, я и вовсе получала бы удовольствие от чужой боли…

Честно говоря, я не знаю, что хуже: хотеть причинить боль или быть равнодушным. Люди, в которых я замечаю последнее, пугают меня гораздо сильнее. Садизм – это своего рода болезнь, следствие травмы и опасная странность, – что может быть более человеческим? Что касается равнодушия… У равнодушного человека уж очень много сходств с мертвецом. Не чувствовать – значит, не жить, разве не так? Иначе в чем суть такой короткой людской жизни? Люди такие хрупкие и устроены так неловко, что единственная сила, пожалуй, в чувствах.

Некоторые из них, наверное, представляют угрозу и для нас. Человеческое имеет свойство обезоруживать, накрывать своей штормовой энергией. Волна Их тепла вызывает небывалую дрожь, бьет электричеством куда-то в живот и дарит какую-то сладкую боль, которую хочется испытывать снова и снова.

В последнее дни я все чаще ловила себя на мысли, что восхищаюсь людьми. Вот, например, удивляюсь, почему Николас тогда решил возразить? Он умный и, наверное, понимал, что может получиться… Беда в том, что он об этом не думал: любовь к справедливости кипятила кровь в его теле так, что от него повалило жаром, который плавил весь металл вокруг. Расплавило тогда и меня, и его чувства стали еще одной моей дырой: почему мы не могли так же?!

Мне уже начинало казаться, что во мне рождается человек, но я гнала эту мысль: как ни крути, нам это не освоить. Люди родились с феноменальными способностями, а сами не понимают этого и даже не пытаются ценить. Одно только умение вызывать слезы радости вдохновляет меня. Подумать только: одна лишь энергия, один лишь свет в чужой, неизведанной душе, которая, быть может, и вовсе никогда не откроет свои тайны, заставляет человеческое сердце пылать и вдохновляет на великие вещи.

И они сражаются с фортуной вместе, выигрывая эту жизнь, в то время, как мы смертельно одиноки и имеем право только на проигрыш.

Первый мой проигрыш рождается во мне уже сейчас: никто не знает, до чего меня доведет эта растущая во мне жажда жизни, и какую волю мне придется проявить, чтобы снова жить своим предназначением.

Тот парень явно был охвачен гневом, потому и победил так дерзко и безрассудно. Он явно не думал о том, как стать человеком…

– Я пойду играть, – наконец проснувшись, сказала я.

– Играть? – переспросил Николас.

– Да. Уничтожу кого-нибудь вдребезги.

Я выжимала из себя улыбку как могла, но он все равно смотрел с недоверием.

Наконец, он кивнул, и я отправилась в путь.

s-1

У меня было полно карточек, но сегодня я хотела не просто победить, а разбить кого – то быстро и феерично, поэтому жалеть оружия было нельзя.

Лабиринт из стеллажей в салоне я знала как свои пять пальцев. Остановившись на нарядах, которых у меня было меньше всего, я стала набирать карточки в корзину. Хоть я и знала, что редко «переодеваю» своего персонажа, меня захватило проснувшееся во мне позерство. Вот еще одно мое сходство с простым смертным человечком.

– Там внизу новинки, если что, – вяло подсказал консультант.

Я опустилась на корточки и стала разглядывать холодное оружие. Мои мысли уже были в игровом зале и заказывали дурманящие заряды. Сегодня мне хотелось забыться и не думать ни о чем, кроме игры. Сейчас это сделать было трудно: в голове звучал голос Адольфа, да и в салоне тоже мешали лишние разговоры: какому – то парню – новичку объясняли суть жетонов. Я закатила глаза и отключила звук. Теперь, сидя на полу в тишине, я ощущала себя гораздо спокойнее. В моей корзине уже было несколько находок, когда я стала подниматься.

Голова закружилась от жесткого удара по щеке, казалось, внутри что – то трещит как сломанные ветки.

Парень схватился за плечо и торопливо растирал его. Откуда он вообще взялся? На его лице застыло вопросительное выражение. Он на секунду он показался мне знакомым. От обиды я прикусила губу. Еще и жутко раздражало его противное лицо.

Гнев укусил меня за горло, и я стала палить слова, не думая ни секунды:

– Ты что слепой? Или решил начать биться прямо здесь? Тебя собрали из металлолома, поэтому ты такой идиот?

S-1.

Парень выиграл меня в этом бою. А хуже всего то, что он был новеньким и дрался честно. Давно я не злилась настолько сильно.

Я бежала из клуба как ненормальная. В голове гудели мысли о том, как жалко, должно быть, я выглядела в зале и каким мерзким, все-таки было лицо этого парня.

То, что он преследует меня, я поняла не сразу. Но это меня и не испугало. Я думала, парень быстро сдастся и отстанет от меня, но он оказался весьма настойчивым.

Через каких-то десять минут он уже мне надоел. В конце концов, у меня стали появляться мысли, что он просто хочет попасть на мою сторону. Пришлось остановиться… Не хотелось тащить этот грязный танк к своим.

Вблизи его лицо оказалось совсем другим. Темные густые волосы, высокий лоб, карие глаза и острый лисий нос: все это отдавало чем-то по-человечески теплым. Его кожа была гораздо смуглее моей. Форма ему была великовата: темно-зеленый рукав спускался чуть ниже запястья. Кисти рук сильно отличались от всех, что я видела: они выглядели сильнее и, пожалуй, теплее. Теперь, когда он смотрел на меня в упор, его взгляд был уверенным, но при этом будто детским. Он ждал каждой моей реакции, каждого ответа так неравнодушно, будто это моего одобрения ждал маленький ребенок. Он стал что-то говорить о человечности, которую не надо выкидывать из нашей железной жизни, но я почти не слушала. Ему не стоило думать, что он пытается меня убедить: я все это знала и думала так же. Но, наверное, мне нравилось говорить аргументы в противовес, чтобы наблюдать за его попытками со мной «спорить». На мое имя парень отреагировал как какой-то блаженный… Хоть и пытался это скрыть. Уж не знаю, какие имена здесь у этих танков, но от моего он явно пришел в восторг. Еще более забавным оказалось то, что его зовут Мун.

Странное столкновение солнца и луны в игровом зале, учитывая его победу, и вовсе тянуло на «солнечное затмение».

s-1

Странное дело. Этот Мун засел у меня в голове. Воспоминания о его бурных речах почему-то заставляли меня улыбнуться. Ему так хотелось доказать мне, что мы можем дружить… Я вела себя нелогично и странно: мне и самой хотелось видеться с ним, но я всем видом показывала свое сопротивление, вот до чего мне хотелось, чтобы этот парень убеждал меня. В какой-то момент у меня даже появилась мысль: «Если я и соглашусь, то это должно выглядеть так, будто я делаю ему одолжение». Какая глупость. Как и то, что я вообще говорила с тем, кто меня сделал в честном бою. Я отлично себя знаю… Единственное, чего бы мне хотелось раньше, это уничтожить соперника, выпустить гнев наружу, а после этого долго летать, наслаждаясь своей свободой от прожигающей злости. Это все как раз те чувства, в которых я живу. Вечный круговорот: во мне просыпается злоба, а потом я пытаюсь от нее избавиться… Но не сегодня. Сегодня я проснулась с незнакомым ощущением: казалось, будто я только что дважды использовала дурманящий заряд. Воздух снаружи моей комнаты, как мне показалось, приобрел новый запах: опьяняющая свежесть, от которой кружилась голова, была словно из хрусталя, и я боялась лишний раз шуметь или шагать слишком громко, чтобы не спугнуть прекрасный аромат свободы. Но во мне было столько энергии, что идти спокойно просто не получалось. Я понеслась сломя голову. До Края было слишком близко, поэтому я сделала несколько кругов вокруг корпусов, но странное чувство все не утихало. Я бы давно начала бояться, если бы это не было так приятно. Как же это вредно и опасно, должно быть, вот так сломаться, как я. Один лишь день, даже несколько часов, и вот уже и андроид чувствует себя…

Счастливым?..

L-309

На следующий день я был занят новой работой. Вернее, работой Владимира. Странно, но после вчерашнего он не собирался вставать, хоть и время это считалось для людей послеобеденным. Но он еле открывал глаза. Должно быть, вчерашний поход в игровой зал и его разговоры в баре его слегка утомили. Так или иначе, если бы аппараты не обслуживались, то наверняка моему несчастному приятелю не поздоровилось бы. Я легко находил неполадки и переворачивал машины, не говоря уже об их заправке. В этот день мне хотелось улыбаться. Аврора всеми силами старалась показать, что не захочет снова сыграть со мной. Она пыталась меня обмануть, а выглядело это мило и забавно. Зачем говорить имя тому, с кем не собираешься общаться? Вот почему я думаю, что мы с Ней хотим одного и того же. Вот только Она затеяла какую-то игру, а я был не против играть по ее правилам и охотно подчиниться ее капризу. Должно быть, первый ход за мной… Все усложняет то, что Она живет на той стороне.

Когда я стал говорить об этом с Владимиром, он посмеялся.

– А возможно, именно поэтому она тебя и интересует, – сонным голосом сказал он.

– В смысле?

– Ну как? Так ведь интереснее. Мало того, что она ведет себя как ведьма, так до нее еще и добираться тяжело. Чем тебе не захватывающая игра? Азарт так и прет.

– Все равно не понимаю.

Владимир закатил глаза и вздохнул:

– Если бы Аврора жила здесь, возможность ее увидеть была бы для тебя так доступна, что ты мог бы делать это хоть каждый час, и это перестало бы казаться игрой. Почему-то никто не восхищается тем, что все время находится рядом. Привычное становится незаметным и блеклым, даже если это корзина с рубинами. Ты же не радуешься тому, что у тебя есть глаза, хотя без них ты бы ни черта не видел.

– А я радуюсь своим глазам. И намерен радоваться, пока есть возможность видеть Аврору, например.

Он посмотрел на меня и поднял одну бровь:

– Смотри не помешайся.

Он продолжил возиться с аппаратом, а я все думал, почему я не должен помешаться на другом андроиде. Тем более, что у нас одно предназначение. Единственная причина, почему так мог сказать Владимир, – должно быть, он боялся, что я буду попусту тратить заряд. Тут он прав. Но я почему-то тогда об этом не думал. Скорее наоборот, мне хотелось тратить всего себя и гореть, откуда-то взялась ужасающая жажды жить по-человечески, жажда, опасная для таких, как я. И все же внутри горела уверенность, что я легко совмещу и свою миссию, и то новое и большое, что упрямо занимает сегодня мои мысли. Хоть я и не умею чувствовать, и теперешняя попытка, должно быть, выглядит нелепой и жалкой, но интуиция твердила, что, возможно, эта девушка и научит меня ощущать.

Научиться бы этому и всем людям. Возможно, тогда бы они с большей отдачей защищали свою Землю, и мы бы уже сто лет как были бы не нужны.

L-309

Владимир был прав, когда говорил, что прийти на ту сторону сложно. В отличие от нас, Первая фабрика не любит гостей, поэтому их часть более похожа на крепость, чем уютный дом гостеприимного народа. Их корпуса и тренировочные площадки опоясывала белая стена, сквозь которую могли проходить только их андроиды. Вдоль белых дорожек, ведущих к ней, были расположены камеры, да и вокруг стоял их народ в светлой форме. В этом белом мире танки вроде меня были явно лишние, а вот Она вполне вписывалась. Для того, чтобы туда попасть, у меня было слишком мало информации. Но и вариант, где я караулю Ее у игрового клуба без всякой гарантии, что Она появится, мне категорически не нравился. Да и, к тому же, если уж она позвала меня в игру, я буду игроком, достойным ее ответного хода. Мое ожидание будет означать явный и жалкий проигрыш, не говоря уже и о том, что, возможно, кто-то еще ведет такую же игру, как и я; и мне же хуже, если он живет на ее стороне.

– Возможно, и есть способ, – сказал как-то Владимир, – но тут надо пораскинуть мозгами…

– Чего?!

– Я говорю, нужно придумать какой-то план.

– Я и пытаюсь, – печально ответил я.

– А вот тебе как раз лучше совсем не пытаться. Твои идеи слишком резкие и отчаянные. Я уж боюсь, как бы ты не предложил раздавить одного из фабричных, чтобы натянуть на себя его форму… Да и голову заодно. Чего мелочиться?

Должно быть, это была какая-то человеческая ирония, которую я еще не научился считывать. Так что я спросил у него:

– Ты считаешь меня ненормальным убийцей?

Он снова закатил глаза.

– Я считаю тебя слишком глупым для мощнейшего устройства, созданного человеком, но не более того. Ты не можешь составить план с холодной головой. Хотя звучит это очень уж странно, ведь ты андроид…

– Да… – я задумался. Я должен был получиться гораздо более рациональным и вдумчивым, чем был Владимир, но оказалось, что я машина для уничтожения консервных банок. Может, нам и нравится думать, что мы – разум, но на деле мы – оружие во власти чужого ума. – Я думаю, все, что касается этого плана, можно доверить тебе.

– А с чего ты взял, что я хочу этим заниматься?

Я посмотрел на его фирменную ухмылку, и моя интуиция считала ее дружелюбную иронию.

Тогда я ответил:

– Ну а как ты можешь не хотеть помочь любимому Другу?

Он рассмеялся.

Главное, что я был прав. Странно, что я доверял такое дело человеку, но у меня было хорошее предчувствие: во-первых, я живу слишком мало, чтобы обзавестись еще каким-то доверенным, кроме него, а значит, выбора у меня просто не было; во-вторых, у Владимира явно уже были наметки плана, а его мыслям можно было доверять целиком и полностью. Ну и, наконец, отчего-то он вел себя так, будто все это дело важно для него самого. На равнодушных помощников надежды, как известно, нет, а это было совершенно не о нем.

Этим я себя успокоил. Было ощущение, будто начинается что-то новое.

Владимир

Я не наблюдал ни одной нормальной истории о любви. Все они были какими-то больными и заканчивались печально. Быть может, если бы жил среди людей, то у меня не сложилось бы такого боязливого отношения к чувствам.

Я живу в корпусах «Танке» с рождения: здесь работали мои родители, когда еще выпускались андроиды поколения «Ь». Естественно, они погибли. Но ужас даже не в этом, а в том, что когда это случилось, я ничего не почувствовал. Мы жили не по-настоящему, а может, и не жили вовсе. Дни были похож один на другой: здесь нет ни выходных, ни праздников – это все земные штучки, о которых я узнал из кино. В детстве меня расстраивало, что у меня, оказывается, есть день рождения, которые Там люди отмечают каждый год; но сейчас мне стало все равно, и, наверное, я уже даже не хочу знать, в какой день я родился. Помню, пытался выяснить это у мамы. А она только спросила:

– А зачем тебе это?

Думаю, она и сама могла не помнить. Жизнь у многих людей идет в перерывах между работой и работой, а у нас и вовсе стоит на месте. Целыми днями я сортировал детали и протирал фары на аппаратах. Вечером возвращался в корпус, и мы открывали банки с питанием. Содержимое выглядело не так, как еда в фильмах: напоминало пюре, но было белого цвета. Двух приемов пищи в день хватало, чтобы получить все необходимое организму, чтобы мы могли работать. Но там явно не хватало того, что могло заставить радоваться. Мы даже не разговаривали, не слушали музыку. Я и сейчас не знаю, что любили мои родители и как случилось, что они нашли друг друга.

В день их смерти я остался в корпусе и собирал у андроидов форму, чтобы отнести в прачечную. Когда возвращался в комнату, меня перехватил один из раздатчиков и сказал, что родители мертвы. Инопланетный аппарат прорвался к Краю и палил кругом, не разбираясь. Они тогда инструктировали новособранных. В итоге погибли и они, и те, кто получал инструкцию.

Я ничего не чувствовал. Да и моя жизнь, можно сказать, вообще не изменилась. Я молча приходил с работы, ел и ложился спать. А потом смотрел в потолок и думал, что мне сделать, чтобы начать жить. Это были бесполезные размышления. Здесь они вообще не нужны. Чтобы начать жить, не нужно думать о том, какой ты несчастный и что тебе нужно, чтобы что-то ощущать. Надо действовать так, как будто ты уже давно счастливее всех: улыбаться этому проклятому миру, смотреть, как каждый день меняется небо, слушать музыку и, наконец, есть то, что имеет вкус. Беда в том, что это сложно сделать, когда в тебе крепко спят любые человеческие желания. Стыдно признаваться, но через год после того, как остался один, я стал неожиданно оживать. До этого я смотрел кино раз в месяц, в зале, с персоналом. Теперь же фильмы так захватывали меня, что я глядел их через день, а после в мою душу ворвалась музыка.

Я все думал, чего музыка дает больше: вопросов или ответов. Кажется, ответы дают только пословицы; здесь же штука куда сложнее. Композиторы, пожалуй, пишут притчи, которые помогают задать себе правильный вопрос. Ноктюрн – не басня о любви с выводом и моралью, а маленькая история о том, как кто-то когда-то любил. Чей-то опыт, который заключен в музыке, мы используем как урок или как пример, а главное, учимся задавать себе вопросы. Начало всегда дает мысль: «А что же я чувствую и вижу теперь?» – но самокопание под музыку – гораздо более глубокая терапия, чем рисование картинок в своем воображении. Мы слушаем одно и то же, а вопросы меняются. Человек растет и задает себе другой вопрос. Ребенка интересует, почему солнце светит, а взрослого – зачем и для чего оно светит Ему.

Я пытался ответить на вопрос, зачем я здесь. И думаю, со мной все очевидно: я каждый день вкладываю свой труд в защиту планеты. Пусть мой вклад и не велик, но все же… Но отчего-то мне стало казаться, что одного смысла недостаточно, чтобы быть счастливым. Умение радоваться – это искусство, которое вырастает из ничего, а не «потому что». Человек может восхищаться собой и этой жизнью просто так. Глупо думать, что для этого надо стать космонавтом.

Потом, когда мне было лет пятнадцать, наше питание здесь изменилось: содержимое банок стало меняться, и их подписывали названиями блюд. Мне полюбились бобы с перепелиными яйцами. А позже в банки стали помещать и десерты. Но оказалось, что я не сладкоежка. У меня начал появляться вкус к жизни. Тогда я и начал попытки общения с андроидами. В детстве они пугали меня: никогда не знаешь, чего ждать от тех, кто сильнее тебя в сотни раз, да и знает побольше. Позже я понял, что тем они и лучше людей, что их возможности не опьяняют их и не порождают самодовольство и жажду власти. Нет причины их бояться. Они наши защитники и солдаты, а с некоторыми и поговорить можно.

Мне нравится наблюдать за их полетами. Они взлетали в темную бесконечность и казались такими смелыми и свободными, что от этого зрелища по телу бегали мурашки. Хотя я не знаю, кто мог бы назваться менее свободным, чем андроиды: они не живут для себя и даже с трудном распознают свои желания. Единственное, что в них загружено в качестве цели, – предназначение защищать Землю, с которой они не знакомы.

Владимир

Потом в моей жизни появился L-309, Мун. Почему-то мне казалось, что он отличается от них и чем-то напоминает ребенка: этот андроид наблюдал за всем с какой-то особенной детской жаждой. Я казался ему странным, поэтому он задавал вопросы обо мне, о том, что я слушаю и как работаю. Я отвечал на них с нескрываемым удовольствием: возможно, такое было впервые в моей жизни, я был предметом чьих-то вопросов и наслаждался еще одной маленькой ролью его друга.

Конечно, я сомневался, что я им являюсь для него. А вот меня покорить было уж очень легко: стоит только кому-то начать со мной говорить, как на следующий день этот кто-то будет героем первой же утренней мысли. Я благодарен L-309 даже не за то, что он начал со мной разговаривать, а за то, что после этого разговоры перестали быть для меня событием: в эту же неделю я стал общаться почти со всеми андроидами, которых обслуживал. Оказалась, многие умеют шутить. Да и вообще я сказал бы, что только у Муна были проблемы с юмором, но я ему об этом не говорил: ему же всю жизнь мучиться с тем, что он зануда, а не мне.

Он начал раздражать меня на второй же день. Все спрашивал одно и то же и просил повторить понравившиеся фразы. Он знал все обо всем, кроме простого и человеческого, кроме чувств и намеков, и не мог отличать плохую музыку от хорошей. Так что с ним нужно было много работать, чтобы получился нормальный человек. Ну, вернее, андроид. Ну, такой, чтобы с ним можно было общаться. Он был физически и, как выяснилось позже, морально мощнее, чем многие устройства его поколения.

Он здорово напугал меня в тот день. Пожалуй, он выглядел безумным: столько злости было в этом убийстве, что потом от него еще долго многие шарахались. Честно говоря, удивительно, что его не сочли неисправным: андроиды, конечно, могут быть убийцами, но в том, как это делал тогда Мун, явно было что-то нездоровое. То ли дело в том, что робот был чужаком, поэтому все закрыли на это глаза, то ли все устали замечать, как андроиды становились похожими на людей далеко не в лучших моментах: в них просыпалось желание вредить и уничтожать живое, даже когда нет необходимости, нет инструкции. Это далеко не первый случай. Они стали друг друга обижать, обкрадывать, зародилась конкуренция. Вот взять, например, ту Огненную ведьму из игрового клуба. А ведь это была всего лишь игра…

Помню, был случай, когда двое из «Танке» подбили инопланетного андроида так, что он не мог двигаться. И они еще долго летали с ним, нарезая круги с бешеной скоростью, и перекидывали с аппарата на аппарат, будто бедняга был им вместо мяча. Он при этом молчал и изредка с ужасом закрывал глаза. Вряд ли он боялся высоты.

L-309 не особо лучше их. Хотя меня он не пугает. Скорее, он мне кажется ребенком, который еще не умеет распознавать собственные эмоции и уживаться с ними. Однако позже он много раз угадывал мое состояние, так что в какой-то момент мне казалось, что Мун – неплохой эмпат, хотя каждый раз я вспоминал, что хорошая чуйка дана ему, как и всем хищникам Земли, для охоты и драк. Меня это не пугало, но я не мог выбросить это из головы. Было интересно, зачем вообще ему друг вроде меня? То есть, конечно, это можно объяснить тягой к изучению людских чувств и реакций, но ведь при этом совсем не обязательно говорить о дружбе: я бы и так неосознанно с этим помог. Все же, наверное, мы были нужны друг другу. Да и вообще, он перетаскивал аппараты одной рукой! То, зачем я ему, может, и вообще не важно.

История началась с Нее. С этой Огненной ведьмы из зала… Вернее даже, изменения начались с похода в салон. Помню, Мун вышел оттуда совсем другим: этот потерянный взгляд и вялая походка… После сражения он выглядел куда лучше. Но при этом настроение его было приподнятым. Тогда я вообще ничего не понял. И не спросишь же: «Отчего ты выглядишь как идиот?» Эта ведьма… Сразу понятно, что он вроде как помешался на ней. Выглядело это нелепо и глупо. Во-первых, у этого несчастного все было написано на лице: дурацкое выражение глаз при любом упоминании об этой Авроре меня не раздражало, но смешило. Вот уж чего точно не стоит делать, так это вот так выдавать себя с потрохами. Кто угодно поймет, что у него либо не все дома, либо девушка ему до ужаса нравится. Судя по кино, им такое не слишком то нравится: юношам следует казаться равнодушными и крутыми, чтобы произвести впечатление. Хотя, не знаю, нужно ли полагаться на фильмы: ни разу не видел, чтобы в жизни хоть одна женщина так глупо и навязчиво смеялась, как на экране. Во-вторых, он без конца стал говорить о том, что будет с ним дальше. И вообще, половина наших разговоров стала сводиться к тому, как прекрасна эта жизнь.

Короче говоря, мой друг сошел с ума. Меня это беспокоило, и, оглядываясь назад, могу сказать, что я, наверное, был эгоистом. Я много думал о том, что не смогу с ним общаться как раньше, когда любовь окончательно и на совсем поселится в его сердце.

Снова остаться одному мне не хотелось. Теперь я понимал, что вся моя жизнь, наверное, началась с общения, и дружбы мне будет не хватать. Лучше не начинать то, что скоро может оборваться. Хотя никто этого не может предугадать, особенно когда речь идет о нестареющих машинах. Но их любовь могла бы стать источником вдохновения: прекрасные и вечно молодые, они бы были как Ромео и Джульетта, только не погубили бы друг друга из-за своей же глупости. Они бы, быть может, стали причиной объединения двух прекрасных фирм по производству андроидов. Может, именно это спасло бы нашу Землю. И я бы смог там побывать. Наверное, нельзя недооценивать такие чувства, как у этих двоих. То, что они вообще есть, уже удивляет меня. Хоть я и знал, что андроиды способны на все человеческое, все же было интересно, как это выглядело бы со стороны. Оказалось, что у них все как в детских играх: наивно и искренне, так, будто ребенок с куклой в руке слегка переигрывает и говорит не своим голосом.

Удивительно, как эти устройства похожи на детей. Знают все, но не могут как следует объясниться. Вообще-то, если говорить честно, люди точно такие же. Мало того, что других не понимаем, еще и в себе не можем разобраться. Вечно ищем какой-то смысл жизни. Все спрашиваем, зачем живем. При том, что и жить-то не умеем. Не выполняем для себя даже программу минимум. Нас останавливают глупые мысли «А вдруг я пожалею», «Вдруг я сделаю хуже». А если в чем-то и есть смысл, то точно не в том, чтобы корчить из себя философа. Жить надо просто так, а не зачем-то. Мы боимся добавлять пряности в этот безвкусный больничный бульон, потому что так спокойнее и безопаснее. Боимся вынимать блоки из своего комфорта, потому что башня Дженга может с грохотом повалиться на пол. А нужно толкать себя в пропасть и собираться снова. Иначе появляются люди, для которых все прошло мимо. Мы забываем, что счастье – это и есть риск. У счастливого есть то, что можно отнять; есть те, кто может его обмануть. Кто не рискует, тот никогда не станет счастливым. И шампанское тут ни при чем. Хотя никакие из этих громких слов не избавляют меня он вопросов, которые, как бы я ни сопротивлялся, возникают в моей голове. Наверное, я просто человек… Люблю порассуждать ни о чем и противоречить сам себе. Эх…

В общем, с тех самых пор все изменилось. Я стал думать, как помочь L-309 проникнуть на территорию Первой фабрики. Казалось, это невозможно: это ведь настоящая крепость. Непонятно, чего так сильно боялся их создатель, что охраняет своих созданий пуще, чем сейфы самых крутых банков.

Кстати, о его творениях. Они и правда были удивительно хороши. Мне всегда казалось, что женщин там гораздо больше, чем мужчин. Это почти правда, но мужчин там представляют явно не такими, как танки. У нас нет ни одного робота, который пах бы розами. А эти всегда выглядят так, как будто только что из мойки. Еще эти волосы! Может, нашим парням тоже не помешает научиться пользоваться расческой… Как почти любой андроид, первофабричные мужчинки были награждены создателем телами, называемыми «эстетически совершенными», но я бы просто сказал, что они выглядели так, как будто каждый день бегут марафон, параллельно жонглируя летательными аппаратами. В общем, на вид легко определялось, что любому из них не составит труда свернуть тебе шею двумя пальцами. Кроме того, говорят, что у них не повторяется узор глазной сетчатки. Не знаю, правда это или легенда. Уж что-что, а над такими вещами в Танке не заморачиваются. Спасибо и на том, что не все ходят кареглазыми, как создатель.

В общем, над эстетикой тут стараются не меньше, чем над безопасностью. Значит, сделал большой шаг: мне удалось наблюдать. С Края оставался незащищенный угол. Это место, при наличии качественной камеры, легко позволяло бы разглядеть и фактуру из корпусов. Моя же техника помогла лишь вглядеться в лица. Естественно, я не занимался только тем, что разглядывал здешних девчонок: это я делал только первые два дня. Дальше я занялся схемой расположения людских точек. Через людей договориться было бы куда проще. Во всяком случае, мне.

Конечно, я понимал, что нельзя взять и попросить у людей предоставить нам доступ: никто из нас бы ее дал его. Но две вещи явно работали на меня: их хозяин был весьма добр к ним; это значит, что никто не смог бы отказать мне под угрозой расправы создателя; и люди, работающие со сражающимися андроидами, склонны к сочувствию (потому что хреново, наверное, быть предназначенным для битвы за то, до чего тебе и дела нет). План был в том, чтобы разузнать о ком-то из людей, а дальше все просто и очевидно.

Люди, которых я там видел, вряд ли могли помочь: я хотел найти женщину, с ней шанс на успех был бы больше. Но попадались одни мужики, вроде Николаса. А он чем-то был похож на солдата-андроида, которому не досталось силы: был на все способен и ничего не боялся. Этот точно откажется помочь. Да и я не был готов с ним сближаться.

Владимир

Мун не торопил меня, но я знал, что ему не терпится. Он нарезал круги на аппарате и без пользы ходил в игровой клуб. Она ни разу не пришла, и это не удивительно: за один только месяц на той стороне было пять стычек с инопланетными андроидами. Но я не терял времени даром и нашел нужную раздатчицу. Вернее, я не был уверен, что она нужная, но почему-то наблюдать за ней мне было особенно интересно.

Ее окно можно было увидеть только со стороны Края и только с определенной точки, поэтому вряд ли на этом свете есть кто-то, кто бы так же пялился туда, как я. Я изучил ее режим и график работы, видел, что она ест, когда принимает душ. Я видел, как она смеется, и мне было до боли грустно, что я этого не слышу: уверен, если бы солнце было человеком, оно бы выглядело вот так, как она, когда заливается смехом. Дома она распускала свои черные волосы до плеч, и я мог рассмотреть, как они блестят на свету. Она не всегда носила форму и завтракала в мятой рубашке на голое тело. Она садилась за столик в своей комнате и подворачивала под себя ноги. Она держала чашку почему-то двумя руками. И разбавляла кофе молоком до тех пор, пока, наверное, он не становился совсем холодным. Когда я наблюдал за ней в третий раз, она забыла об этом и обожглась: девушка резко поставила чашку на блюдце, оставив пару капель на белой блузке, и стала дуть на свои пальцы. Разглядывая ожог, она прикусывала губу и мотала головой. Этот момент зачем-то и по непонятной причине впечатался в мою память. Какая-то незнакомая мне мелодия откуда-то взялась в моей голове и теперь не давала мне покоя. Девушка посмотрела на настенные часы, встала со стула и стала торопливо расстегивать пуговицы блузки. Ее кожа была ослепительно белой. На теле не было ни одной родинки, кроме той, что на груди. Она надела форму, подошла к зеркалу и улыбнулась самой себе. А затем аккуратно накрасила губы алой помадой и выбежала, хлопнув дверью. Тогда я поймал в себе странное волнение, которое никак не мог объяснить.

Позже я узнал, что девушку звали Анна. Редкое имя на поясе. Здесь дают обычные незвучные имена, которые похожи на титры к американскому фильму. Если у нее те же корни, что и у меня, то это было бы вдвойне удивительно. Особенно, если девушка говорит по-русски. Хотя, зачем мне, собственно, это нужно? Сам я ни слова на нем не знаю: уже с рождения мои родители приучали меня исключительно к английской речи.

После наблюдений за Анной все мое тело сопротивлялось работе: незнакомое напряжение не давало сфокусироваться. Тогда я подумал, что чересчур серьезно отношусь к этому плану: к чему так волноваться, если Мун уже смирился, что все будет не быстро, да и мне это совсем не нужно, наверное.

Однако скоро я стал признаваться себе в том, что мне самому не терпится попасть на сторону Первой фабрики. Там все начало казаться каким-то сказочным и нереальным. Эти белые костюмы и идеальные стены, которые блестят так, что можно разглядеть свое отражение, пафосная речь андроидов и, видимо, красивые раздатчицы. Конечно, и здесь у нас неплохо, но красоты не хватает.

Я уже начал размышлять, как лучше отправить сообщение этой Анне, когда L-309 стал спрашивать о том, как двигаются дела.

– Я еще не встречал ее в зале. Там, говорят, ее вообще не было. А я вот это… Все думаю, что ей сказать. Ну, вот встретились мы, и как быть?

Я и сам не знал ответа, но не хотел подавать виду.

– Само как-нибудь получится, – ответил я.

Мун вздохнул и посмотрел на меня щенячьими глазами.

– А когда получится?

Я не хотел его разочаровывать и говорить, что я в тупике. Мысли бегали вы моей голове: хотелось ответить так, чтобы не промазать.

– Наверное, через пару недель. Когда смогу пообщаться с одним человеком, – произнеся это, я почувствовал какой-то укол в груди. Не то оттого, что я так и не мог решить, что отправлять, не то из-за того, что приходилось приукрашивать ситуацию для друга, – надо только решить, как это все начать…

Мун улыбнулся и сказал:

– Ты сам знаешь. Само как-нибудь получится.

От его доверия моим словам мне стало еще хуже. Он продолжал:

– Через пару недель – это очень хорошо. Надеюсь, к тому времени я смогу найти нужные слова.

Глава 3

Владимир

Я тормозил и трусил. И вроде бы все было понятно: я вычислил адрес, на который можно было бы отправить ей письмо. Оставалось только написать пару слов, а дальше все бы зависело от нее. Но как только я представлял это жуткое и томительное ожидание ответа, мне становилось дурно: было страшно, что Она не обратит внимание на это, ведь, должно быть, в этом я не первый; или мои слова вызовут смех или презрение, тогда мой план с треском провалится. А может, сама ее реакция может ранить меня сильнее, чем план. Пожалуй, так оно и есть. И это странно, учитывая, что я даже ни разу не говорил с ней.

И, видимо, чтоб меньше бояться (хоть это и не помогало) я ничего не отправлял, а продолжал без толку пялиться на нее с привычной точки.

Вот она снова вернулась в комнату, поставила сумку у входа и, не снимая даже белой куртки, села на кровать. Пустым взглядом обвела комнату и потерла глаза. Я старался пропускать те моменты, когда она переодевается: после этого мне становилось паршиво и от дикого волнения, и от ощущения, что шпионские дела отшибли во мне совесть, и я лез с ними во все, что можно, а главное, во что нельзя. В тот раз я тоже закрыл глаза и отсчитал три минуты. И точно, дальше я смотрел на нее, когда она была уже в шортах и рубашке. Она нажала на клавишу чайника, достала яблоко и нарезала его на дольки. Чашку с кофе она снова держала двумя руками. Должно быть, в этот момент ее отвлек какой-то звук: она оглянулась и встала, суетливо что-то ища глазами. Плохим решением было подбегать к сумке с чашкой в руке. Учитывая то, сколько раз я видел спектакль «Анна разлила кофе», с координацией у нее не все хорошо. А сейчас и вовсе все еще хуже: чашка, конечно же, полетела на пол и шумно разбилась. Навязчивый неутихающий звонок не дал ей отвлечься. Когда она говорила по телефону с отсутствующим выражением лица, ее печаль ледяными волнами снова и снова достигала меня. Мое первое искреннее сочувствие случилось к человеку, которого я даже не знаю, и из-за какой-то чашки.

Она собрала осколки в какую-то коробку и вытерла пол. А потом вышла. А я отчего-то остался смотреть на комнату. Раньше я никогда не замечал, как криво висит «Девочка с персиками» над ее кроватью. Она была чем-то похожа на нее, только старше. Я подумал об этом и улыбнулся. Покрывало в мелкий горошек лежало с крупными складками. Рядом на полу валялась расческа. В углу зеркала была маленькая трещина.

Комната добавляла ее портрету много деталей.

Я осматривал ее и думал, что не смогу пережить, если вдруг перестану каждый день наблюдать за тем, как она пьет кофе.

Владимир

Я хотел отправить ей чашку дроном, но подумал, что его могут принять за нечто вроде инопланетного оружия. Мыль быстро крутилась в моей голове, но никак не могла поймать нужную задумку. Каждая содержала в себе какой-то риск или была глупа во всех отношениях вообще. Хоть я и старался больше обычного, мой мозг отказывался эффективно работать: то и дело он требовал передышки или и вовсе подкидывал мне картину с Анной, сидящей на своем стуле.

– В голове каша, – со вздохом сказал я, когда мы с L-309 обсуждали план.

Он сидел молча, пока я накидывал идеи в свой блокнот. Как будто боялся спугнуть. Но пугать было нечего. С началом обеденного времени я совсем не мог сосредоточиться.

– Может, тебе отправиться туда самому и просто как-то перекинуть подарок до ее дома. Ты же говоришь, ее комната у Края. И балкон есть.

– Перекинуть чашку…

– Ну, вернее, запустить как-то. Есть же способы. Миниатюрные модели капсул или самолеты.

Я отмахнулся от него, но сам все же стал жевать новую мысль. Капсулы. Это звучало интересно. Конечно, и у этого способа были свои проблемы: например, опять же, вряд ли она почувствует исключительную радость, когда обнаружит на своем балконе капсулу, взявшуюся ниоткуда. Я мог бы использовать более интеллектуальную модель, которая дистанционно управляется голосовыми командами: тогда можно было бы заставить ее раскрыться. Другая проблема: как найти такую модель, в которую поместилась бы чашка? И где вообще эти чашки берутся?

Я даже не помню, как у меня появилась посуда. Мои одна тарелка, приборы и единственная кружка… Ее я, конечно, не мог подарить. Я знал, как заменить ее, но для этого нужна была причина. Каждый раз, заменяя какой-то бытовой предмет из квартиры в хозяйственной части, нужно было аргументировать необходимость получить новый. Так мне приходилось объяснять, как я порвал одну из своих трех простыней и сломал микроволновку. Решение пришло само собой. Я понимал, что теперь, когда пришел к этому, я еще долго не смогу пить кофе, да и вообще держать кружку в руках.

Я с сильным размахом бросил ее в пол. В первого же раза она разлетелась на несколько кусков. Конечно, не вдребезги, но тоже подойдет для моей цели. Да и повезло, что вообще вышло: стенки были такими толстыми, что я легко бы взял ее в качестве оружия и заменил бы бейсбольную биту.

Я шел на замену в приподнятом настроении: мне нравилось, что в этом плане действительно было меньше дыр, чем в предыдущих, и я был доволен, что уже делаю первые шаги. Мун был бы в восторге от того, что мы приближаемся к Той стороне. Иногда он начинал крутить шарманку: «Нам не стоит воевать, ведь мы делаем одно и то же дело». Я не знал, что на это ответить. То, что он говорил, звучало более чем логично. Но я видел логику и в том, как тяжело было бы двум лидерам уживаться в мире и согласии на одной территорией. Пожалуй, это породило бы еще большую нагрузку на психологический климат.

В хозяйственной части все было серым. По ту сторону окон для выдачи сидели уставшие люди в потрепанных формах. Я занял очередь в третье окно. Стоял там и думал о том, какую кружку мне дадут вместо этой. Очевидно, она не будет такой же, как ее изящная чашка с узором, зато она будет новой и, наверное, такой же прочной.

Так и оказалось. Когда подошла моя очередь, меня спросили:

– Что хотите заменить?

Я молча вывалил осколки кружки перед парнем-сотрудником. Он посмотрел на меня, прищурившись.

– Как это случилось?

Тут я осознал, что не придумал легенду. Хотя ответ был очевиден.

– Мне позвонили. Я отвлекся и уронил ее на плитку в ванной.

– На плитке есть царапины? Желаете заменить?

– Нет, царапин нет.

– У-ди-ви-тель-но, – медленно произнес он.

Я ответил уверенно:

– И не говорите.

Пару секунд он еще недоверчиво глядел на меня, а потом резко развернулся и скрылся за стеллажами. Когда он вернулся, в его руках была белая кружка. Она была такая же, как моя: без каких-то узоров и очень плотная; но она была новой, ее даже упаковали в блестящую голубую коробку.

– Пользуйтесь с удовольствием, – выдавил из себя парень. Откуда ему знать, что мне из нее не суждено даже один раз кофе попить.

Владимир

С капсулой возни было гораздо больше. Для того, чтобы приобрести новую, пришлось потратить все, что было. Зато она и правда была самой новой модели, и управлять ею можно было только четко произнося команды. Не всякие капсулы могли открываться таким образом: некоторые требовали делать все своими руками, чтобы появилась возможность извлечь содержимое. Я опробовал ее несколько раз: она послушно летала по площадке и открывалась спустя секунду после команды. Она была маленькой, но кружка в нее вполне влезала.

План нужно было исполнить как можно скорее: с каждым днем Мун выглядел все хуже и хуже. Его влюбленный меланхоличный взгляд начал меня раздражать. И тут мне стало казаться, что это и не план вовсе.

Что будет дальше?! Вот она видит чашку у себя дома, и что? Вряд ли она будет играть в детектива и попытается выяснить, откуда она: судя по всему, свободного времени у нее не так много. Да и будь я на ее месте, охотно бы стал думать, что мой тайный поклонник – кто-то из близких, коллег. Как тот парень, который намывает их аппараты. Он выглядит так, будто вышел из какого-то сериала Netflix. Да, точно. Если бы я был ею, то общение с таким, как я, было бы последним пунктом в списке моих желаний: никто не ездит на троллейбусе, если под окном стоит «Феррари». Оставалась только надеяться, что она из тех, кого подкупит само ощущение загадки. В любом случае, я все больше думал о том, что мне таки придется оставить подпись.

– Напиши ей, что она тебе нравится, – сказал Мун.

Я посмотрел в его придурковатые глаза и ответил:

– Ты совсем лишился разума… От незнакомца это как-то жутко.

– Жутко не это, а то, что ты даришь кружку, которая у нее недавно разбилась. Разве не похоже на то, что ты за ней шпионишь? Ты бы не испугался на ее месте?

Я задумался. Это были не глупости. Может, с моей стороны все выглядит так, будто я решил о ней позаботиться, но она вполне может подумать, что я бешеный маньяк. Еще и эта кружка…

– Надо сделать так, будто это все случайное совпадение. Будто ты и не знал, что у нее больше нет чашки, – прервал мои размышления L-309.

Мой мозг отказался работать. Если честно, разбирать аппараты было гораздо проще, чем оказывать знаки внимания девушке. Да и опыта у меня было в этом куда меньше.

Если честно, мы оба со стороны смотрелись как двое недотеп, которые собрались разрешить неразрешимое, хотя это было странно: я мог с аппарата выстрелить в муху и попасть, а Мун – вообще андроид, недавно раздавивший инопланетыша. Но вот подобраться к какой-то там раздатчице у нас не было сил; это казалось более опасным. Я стал ловить себя на мысли, что, возможно, подхватил ту же болезнь, что и мой приятель: я туго соображал всякий раз, когда речь заходила об Анне. Это было странно и глупо: она даже не знает о моем существовании, не говоря уже о том, чтобы говорить со мной, а я уже чувствую себя так, будто в ее руках моя судьба.

Необходимость написать ей для меня была смертельным номером.

– А можно ли вообще подобрать такие слова, которые бы не выставили меня маньяком?

Андроид засмеялся:

– Я не уверен. Да и это не ко мне. Тебе лучше удастся, ты ведь можешь представить, что сам бы хотел прочесть…

– Ничего. Я ничего не хотел бы прочесть. Я вообще не люблю переписки.

Мун вскочил и дал мне подзатыльник, от которого перед глазами заиграли искры. Он шумно приземлился на стул и, нахмурившись, поглядел на меня.

– Не строй из себя идиота. Если не соберешься, мы так и будем по эту сторону вечно.

Силу он явно не рассчитал: перед глазами висели густые ватные облака. Обида горько обожгла желудок.

– Я должен беспокоиться, что ты не встретишь свою девчонку еще раз?! – закричал я. – Да если бы она хотела встречи, давно бы нашла тебя сама, и ты это знаешь! Им-то можно выходить. Отчего ты вечно надеешься, что план сработает?! Почему тебе просто не работается, как раньше?!

Его выражение лица сменилось на разочарованное. Он как-то по-человечески вздохнул и почесал затылок.

– Потому что ты и сам не можешь иначе. Или хочешь вечно вылизывать эти аппараты?

– А ты хотел бы, чтобы я вылизывал соседнюю раздатчицу?!

Повисла пауза. Я глядел на его растерянное лицо и чувствовал, как несчастный андроид пытается сдержать улыбку. Я воспринял это как соревнование: пусть он засмеется первым. Еще минуту я буравил взглядом его глаза.

– Вылизывать? – спросил он.

И он выиграл воображаемое состязание. Я смеялся.

Владимир

Я не знал, что ей написать. В голове поселилась уверенность, что это не последний подарок. Я где-то слышал, что заинтересовать девушку не так просто. Особенно если она не видит твоего лица. А с моим лицом и подавно – лучше использовать то время, пока она его не знает. В глубине души я понимал, что вряд ли стану человеком, ради которого она пойдет практически на преступление и проведет нас на Первую фабрику. В конце концов, я сдался: откуда во мне взяться остроумному романтику?! Чем проще, тем лучше, так подумал тогда я. Но все же решил оставить краткую записку.

«Ради этого я отказался от утреннего кофе. Но ты того стоишь».

Корявая фраза. И написана коряво.

Анна

Я говорила по-английски хуже, чем по-русски: хоть это и не одобрялось, но мои родители не сразу учили меня английскому. Может быть, поэтому мои чувства всегда «звучат» на русском, ведь я не знаю, как описать их иначе.

Однако на другие темы я могу думать на обоих языках. Когда я гасила свет в своей комнате, то часто ложилась на кровать и смотрела в темноту. Всех раздражает, что иногда я мечтаю «попусту», но по-другому я просто не могу справиться с ощущением пустоты. А стоило только щелкнуть выключателем, и вот я уже держу за руку любимого человека и счастлива с ним просто так. Или выгуливаю свою собаку, вывожу ее в поле, и она бегает так далеко и быстро, что я иногда теряю ее в высокой траве; но как только я зову ее – вот она уже здесь, лижет мне руки, а я запускаю руки в густую шерсть… Я представляла все то, что, как я думала, никогда не смогу почувствовать; все то, что впечатляло меня в фильмах и книгах. Я очень редко бывала одна, но никогда не ощущала себя с кем-то. В мире не было человека, с которым я могла расслабиться и, скажем, есть так, как мне удобно. Того, с кем я могу смеяться, не закрывая рот рукой, с кем можно плакать, не беспокоясь о том, насколько покраснело мое лицо, того, кто пах бы для меня домом.

Это все, пожалуй, даже казалось мне чьей-то выдумкой. Будто все это придумали только для того, чтобы легче жилось. Ожидать, когда все станет лучше, куда приятнее, чем жить без надежды.

Когда вся эта история только начиналась, у меня был ужасный период. Даже сейчас, когда печатаю, дрожат руки. Порой случались такие вечера, что я боялась остановиться: боялась прекратить что-то делать, чтобы, не дай Бог, не проскочила тревожная мысль и вновь не притянула за собой поезд страха и панических атак. И вот, стоило лишь случайно взглянуть в зеркало, как состав шумно останавливался и с грохотом оттуда выгружались железные и тяжелые домыслы. В желудке жгло огнем и ядом, и я добивала горечь слезами и вопросами без ответов. Три раза посмотреть, закрыто ли окно, пять раз проверить температуру в комнате, восемь раз взглянуть на часы, и прочие «радости» моего расстройства. Порой ночью приходили кошмары. Я открывала глаза с ощущением, будто меня уже нет. В одном из таких снов я умоляла некое существо, чтобы оно прикончило меня, ведь мне надоело блуждать по лабиринту из страхов, сомнений и тоски, которая каждую секунду била по мне так, что, должно быть, на каждом ребре остались трещины. Они болели при любом воспоминании о времени, когда, как мне думалось, мне было хорошо. Хотя это была одна большая иллюзия.

Наверное, надо поменьше мечтать и рисовать людям нимбы. Наверное, надо меньше переживать о том, что о тебе думают: вдруг потом выяснится, что тот, перед кем ты боялась лишний раз чихнуть или глупо рассмеяться, и вовсе ничего о тебе не думал.

Одна большая история странной дружбы и… не то чтобы разбитого сердца, а, скорее, еще одной маленькой трещины.

Анна

В общем-то, тут и рассказывать нечего.

Мне было четырнадцать, когда я оказалась в одной группе с Алексом Коулом на обучении механике. Больше всего меня беспокоила его непринужденность. Именно так. Именно беспокоила. Я не могла спокойна жить, пока он так непринужденно и спокойно общался со всеми, отшучивался в разговоре с профессорами, улыбался, стоя за дверью перед экзаменом. А я всегда психовала. Я нервничала так, что мой желудок скручивался в комок, и я без конца ощущала холод. Он подходил ко мне так близко, что я начинала смущаться. И смотрел так, что поначалу я не испытывала к нему ничего, кроме гнева. Этот парень буквально залезал в душу наглым взглядом глаза в глаза. И как-то обезоруживал. Казалось, что у меня нет права его отталкивать. Нет права и думать, что он мне не нравится. От него исходила возмутительная уверенность. Он буквально всегда был неотразим. Два года я наблюдала, как он поправляет свои черные кудри и рассказывает анекдоты, заменяя имена героев на мое и его. А потом произошло это.

Помню, как в зале было холодно. Мы с однокурсниками пошли в кино, а Алекс сел рядом со мной. Руки замерзали так, что я еле шевелила пальцами. Я нервно терла их о свои колени. И тут этот парень просто резко и даже как-то раздраженно схватил мою руку и сжал так, что зарябило в глазах.

– Дай лучше я, – и он стал торопливо выдыхать горячий воздух на мот пальцы, прислонив их к своим губам.

Почему я тогда ничего не сказала? Как я вот так просто позволила ему это? Он даже не был моим другом.

Дальше хуже. Когда жар прилил к моим рукам, он сжал мою ладонь и положил на подлокотник. Весь фильм я краем глаза видела, как он смотрит на меня. Я не хотела смотреть в ответ: боялась увидеть его «улыбающийся» взгляд; это бы добило меня. Сразило наповал. Всего за неделю до этого этот парень сказал мне весьма запоминающийся комплимент: «Прекрасна как выходной, но и как катаклизм». Странно, но я отчетливо прочувствовала, что он хотел выразить. Не знаю, понравился ли он мне тогда, но не было и пяти минут, чтобы я не думала о том, что он сказал.

Если бы я посмотрела на него, мой мир бы пошатнулся окончательно. Я так думала, пока не почувствовала, как моего подбородка осторожно коснулись чьи-то пальцы. «Ну вот и все», – подумала я, и внутри началось землетрясение. Он просто повернул мое лицо так, что мы легко потерлись носами. Мы целовались. И в этом не было ничего общего с кино или книгой. В ушах звучал стук колес, по голове кто-то хорошенько ударил гаечным ключом.