Егерь императрицы. Виват Россия!

Глава 1. На степном тракте

– Подмогните, братцы, сило́в уж нет! – Пожилой обозный помахал подходившей ротной колонне. – Ваше благородие, маненько бы только нас подтолкнуть, лошадки уж больно утомились, никак не вывозят.

– Эка же вас занесло-то, – укоризненно произнёс капитан Бегов. – Чего же в сугроб-то залезли?

– Да со встречной курьерской каретой разъезжались, ваше благородие, – стянув с потной головы егерскую каску и выдыхая, пояснил ветеран. – У них-то лошади о-го-го какие резвые, на кажном яме самых лучших, самых свежих себе в упряжку цепляют, вот и прут как оголтелые, не глядя, по дороге. Попробуй курьерским не уступи, государева служба ведь, вона как они спешат всё время. Я чуть было вбок свернул, им уступая, а тут вон правый полоз за набитую дорожную кромку ушёл, ну и потянуло туда весь воз. Мы уж и так и эдак с Микиткой тужились, да куды уж нам вдвоём его вытянуть, в него и снега с горкой набилось. Ехали ведь самыми задними, обоз на горку поднялся – и всё, скатился, и нет его, не докричишься отсель.

– Рота, стой! – скомандовал капитан. – Первый плутонг, вперёд, навались! А ну-ка, толкнули сани, братцы, подмогнём обозным!

– Подмогнём, подмогнём, – послышалось от окруживших повозку егерей. – Взяли, робяты! Горшковские, правый полоз поднимай! Хоро-ош! Толкай помалу! А ну поднажми!

– Заводи коней на дорогу! – Капитан Бегов махнул рукой, указывая обозному. – Давай-давай, тяни-и!

– И раз, и раз, и ра-а-аз! – покрикивали, поднатужившись, служивые. – Э-эх! Пошё-ёл! – И облепленный снегом воз со скрипом и скрежетом наконец выкатился на набитый ногами и полозьями тракт.

– Ох, спасибо, братцы! Благодарствую, господин капитан! – причитал обозный. – Так бы ведь и стояли себе дальше, ждали бы фуражные повозки Ускова, а они-то когда ещё появятся! Ох, спасибо вам, благодетели, выручили!

– Ладно, дальше сами уж, небось, оправитесь? – отмахнувшись, спросил Бегов. – А то ведь нам ход сбивать никак нельзя, совсем скоро рота капитана Тарасова нагонит.

– Сами-сами мы дальше, ваше благородие, – уверил офицера ветеран. – Сейчас только вот снег выгребем, внутри мешки поправим и дальше покатим.

– Ну ладно, бывайте тогда. Рота! – обернувшись к колонне, крикнул он громогласно. – Скорым ходом ма-арш! Пошевеливаемся, а то нам вторая уже в спину дышит!

– Ох ты ж ё-моё! – выругался, ударив ногой о боковую жердину, проходивший в колонне мимо саней Капишников. – Не напирай, ребята, тут узко!

– А ты проскакивай быстрей, Спирка, чего телишься?! – Лыков подтолкнул его в спину. – Ну дядька, всю дорогу перегородил, обходи теперь тебя!

Ряд за рядом колонна протопала по дороге дальше. Ещё полверсты – и она взошла на покатый холм, с которого открывался вид на окрестности.

– Степь да степь кругом, никакого края ей нет, когда уже к лесам выйдем, – проворчал, оглядываясь по сторонам с вершины холма, Дуров. – И как только тут калмыки живут? Летом здесь жар нестерпимый, ещё и суховей вечно пылью с песком глаза порошит, а уж зимой лютая стужа с бураном, укрыться негде.

– Ничего, немного нам уже до Дона осталось, Михаил Алексеевич, – ответил шагавший рядом со штабс-капитаном командир роты. – Сегодня, Бог даст, к вечеру Маныч минуем, а там два дневных перехода – и уже у Цимлянской станицы будем. Утром, на командирском сборе, Сергей Владимирович карту показывал, два дня нам по ней в степных оврагах осталось ночевать, а уж дальше, за Доном, населённая земля начинается. По всему тракту казачьи станицы вёрст через десять, самое большее через двадцать будут стоять, так что потерпим.

– Потерпим, чего уж там, – вздохнув, проговорил штабс-капитан. – А в Цимлянской-то, я слышал, обещали два дня отдыха для приведения в порядок полку дать?

– Квартирмейстер говорит, что да, целых два, – подтвердил Бегов. – Потом только лишь в Богучарах большой отдых будет, а после него в Воронеже. Вот уж где отдохнём как следует, как-никак, а ведь губернский всё ж таки город.

Натруженные ноги сами несли егерей под уклон.

– Эх, вот бы и всегда так бежалось, – произнёс, топая сапогами, Капишников. – А то к вечеру уже никакой прыти нет. Топать-то нам ещё три месяца, ох и умаемся.

– Так ты просился бы в эскадрон, Спирка, чего теперь жалишься? – проворчал шедший рядом Южаков. – В пехоте завсегда только лишь на свои ноги уповаешь, а уж тем паче в егерях. А может, тебе лучше в обозные податься?

– Не-е, ну чего я, Степаныч, совсем, что ли, немощный или калечный, чтобы в обозные уходить? – фыркнул егерь. – Это уже тебе али вон Тихону с Нестором можно в нестроевые, небось, послужили и побегали своё вволю, а я-то ещё молодой.

– Тьфу на тебя, дурень, – буркнул Южаков, поправив на плече фузею. – В обозные он нас хочет упечь. Чего сказал-то сейчас, сам подумал? Да мы тебя сто раз уделаем в ходьбе.

– Да ты не обижайся, Степаныч, я же это так, шутошно сказал, – произнёс Капишников. – Вы-то ещё о-го-го какие, куда уж мне до вас, до тёртых калачей! А в эскадронные – да, хотел я было попасть вслед за Чирковым с Ведуновым, ребятами из нашего учебного отделения. Дык не взяли меня ихние господа командиры. Не знай уж, чего им не понравилось. А может, оно это и к лучшему, Прошке-то Ведунову татарин ножом горло перерезал летом, а я-то вот с вами своими ножками сейчас иду. Так что ничего. Я сейчас из артели, коли предложат мне в конные перейти, ни за что не переметнусь. Чего я, дурной, что ли, с места на место скакать? Ну его, тут уж всё своё, родное, небось свыкся.

– Это да-а, – протянул Южаков. – Человек, он к своей общине, к миру привычен, не зря же толкуют: ты за мир, а мир за тебя, с ним и беда не в убыток.

– Посторонись, православные! Дорогу, братцы! – донеслось сзади.

– Вправо принять! – раздалась команда старшего унтер-офицера роты сержанта Милушкина. – Правее к обочине, а то стопчут!

С левой стороны, объезжая ротную колонну, прокатились те самые сани, которые только недавно вытаскивали из снега.

– Смотри не застрянь, дядька! Более вытягивать не будем! – напутствуя ездового, прокричал вслед штабс-капитан Дуров.

– Выровняли ряды! – скомандовал егерям командир роты. – Скорым ходом марш! Поспешим, братцы, до яма вёрст пять осталось. Вот около него и будет сегодня ночёвка. Вечереет уже. Шире шаг!

Цимлянская была большой, располагавшейся на возвышенном, правом берегу Дона станицей. В давние времена тут высились стены старинной хазарской крепости Саркел, взятой приступом князем Святославом и переименованной после этого в Белую Вежу. Позже, в начале тринадцатого века, она была оставлена из-за натиска степняков, но уже в шестнадцатом веке эти места вновь были заселены казаками, которые и основали тут укреплённое поселение, получившее своё название из-за впадающей поблизости в Дон реки Цимлы. Место было удобное, с него контролировался большой соляной шлях от Маныча, реки изобиловали рыбой, в степи разводили скот, а плодородные земли давали богатые урожаи. По всему югу России за Цимлянской ходила слава как за местом, где выращивают виноград и умеют делать из него прекрасные вина. Ещё Пётр Первый, проезжая по этим местам, пережидал в станице непогоду и, собрав стариков, рассказал им о виноградниках, которые видел за границей, а также какой хороший доход можно извлечь, занимаясь выращиванием лозы. Несколько кустов, по местному преданию, он собственноручно после своего рассказа тут же и посадил. Казаки – народ предприимчивый, уходя в походы, они везли черенки из Османской империи, из Персии, Венгрии и даже с далёких берегов Рейна. Уже к концу восемнадцатого века в окрестностях Цимлянской росло около 30 тысяч кустов винограда. А вина, производимые в станице, знали даже в столице.

– Господа, за личным составом глаз да глаз, – наставлял офицеров при подходе к месту квартирования Егоров. – Чтобы двухдневный отдых в пьянку и дурь не превратился. Нам вот только ещё жалоб на непотребство при постое не хватало в Военную коллегию. Так что в каждой роте один офицер и три унтера состоят всё время в дежурных. Места квартирования каждому подразделению при заходе укажет Александр Павлович, он уже целые сутки готовит нам постой.

Как ни смотрели командиры за своими людьми, однако полностью избежать нарушений не удалось. Оно и понятно: почитай, у каждой хаты здесь был свой приличный садик, а у многих хозяев было вкопано или стояло в особых погребах по несколько винных бочек. У служивых водилось серебро, у местных был товар, да и люди шли с войны усталые, а впереди у них была дальняя дорога.

– Два плутонга в полном составе, ваше превосходительство, под арестом, – докладывал уже перед выходом полка Хлебников. – Те, что в первую ночь меж собой передрались. И ещё дюжина человек из других в нарушителях. Всего пятьдесят семь рядовых, ну и унтеры.

– Построй их отдельно, Вячеслав Николаевич, – попросил Егоров. – Сейчас мы с квартирмейстерскими и интендантскими офицерами закончим, и я выйду. Продолжайте, Сергей Владимирович, – обратился он к Гусеву.

– Как я уже только что докладывал, ваше превосходительство, до Воронежа нам ещё около шести сотен вёрст пути. – Главный полковой квартирмейстер, расправив карту, указал на отметку. – А если точнее, то пять с половиной сотен. Причём пути непростого, Алексей Петрович, месяц март начинается, вы и сами видите – с крыш начинает капать. А совсем скоро весеннее солнышко так хорошо пригреет, что и дорога наша поплывёт. Значит, и скорость марша начнёт резко падать.

– До Воронежа нам кровь из носа на санном ходу нужно проскочить, – перебил докладывающего Рогозин. – На колёсный ход нам именно там при запланированном долгом постое нужно будет вставать. Город большой, каретные и тележные мастерские в нём есть, на них мы быстро с этим делом справимся. А если где-то в степи застрянем, у какой-нибудь малой станицы, вот там уж долго будем ковыряться.

– Можем не успеть до схода снега дойти, Алексей Петрович, – заметил, вглядываясь в карту, Гусев. – На пути ещё около десятка больших и малых речек, а сколько ручьёв! Если бы просто по прямому тракту топать, а тут ведь ещё и переправы.

– Неужто вскроются реки, рано ведь? – недоверчиво проговорил Живан. – Ты же, Сергей Владимирович, сам в Кизляре говорил, что только в апреле будет ледоход.

– В апреле, – подтвердил Гусев. – А уже в конце марта сам лёд истончится. Или мы хотим людей и казённое имущество на переправе утопить?

– Так никто и никого утопить не хочет. – Командир полка хлопнул ладонью по столу. – У всех у нас одно только желание – это осилить дорогу без всяких потерь. Как и планировали, к двадцать восьмому, самое позднее к тридцатому марта наш полк, господа, должен зайти в Воронеж. Чтобы поддержать хороший темп движения, предлагаю создать особую рабочую партию из тех егерей, кто будет готовить дорогу для колонн. Где-то им придётся накидать фашинника в низинах или даже настелить брёвна, где-то поставить шесты, указывая удобное место для переезда на реке, чтобы сани не провалились на тонком льду. Где-то расчистить перемёт после последнего бурана перед проходом обоза и рот. Работы для этой партии будет с избытком. Старшим я предлагаю назначить в ней Радована Милорадовича, командир он деятельный, живой, в помощь ему дадим ещё пару офицеров из рот и несколько унтеров, ну и опытных пионеров с обозными при санях.

– Это нужно тогда полную роту туда определять, – заявил Рогозин. – Своих-то я за ней тоже, конечно, закреплю, и саней пять освободим. Потом, если что, как устанут, другой ротой их поменяем.

– Ну да, не меньше роты нужно, – согласился с ним Гусев. – Только ей ведь впереди нужно следовать, дня за два до прохода основной колонны, значит, и саней нужно больше, чтобы работных развозить по участкам дороги, а как поработали, так и опять вперёд потом ехать. Какую роту первой определять, Алексей Петрович? – поинтересовался он у Егорова.

– Никакую, – покачав головой, произнёс Алексей. – У нас уже есть сборная команда. Пойдёмте на улицу.

Глава 2. Штрафная команда

– Равня-яйсь! Сми-ирно! – гаркнул подполковник. – Равнение на середину! – И, подойдя строевым к генералу, вскинул ладонь к каске. – Ваше превосходительство, нарушители внутреннего полкового порядка и армейского устава в количестве шестидесяти двух человек построены! Докладывает подполковник Хлебников.

– Хороши-и, – оглядывая замерших в строю егерей, проговорил Алексей. – Гвардейцы, особые егеря, гордость армии. Турок били, ляхов били, персов и их прихвостней тоже, а теперь, стало быть, и другу дружку начали лупить? Совсем недавно под Дербентом и Алпанами друг за друга насмерть стояли, спину прикрывали товарищу из другой роты, а теперь ему же морду в кровь кулаком?! Так?!

Егеря стояли молча, понурив голову.

– То, что вы дисциплину нарушили, – плохо. То, что не послушали, что вам командиры при заходе на постой говорили, – худо, но вот то, что, как позорные псы, здесь, в этой станице, друг с дружкой сцепились, перепившись, – совсем отвратительно. Как вас теперь держать таких в полку?! Как вам доверять в бою?! Вы же потом и на войне так же подвести сможете! А может, вас лучше вообще из полка погнать? Отправить вон в мушкетёры или в крепостную команду, попробуйте-ка там побезобразничать. Пару раз через строй прогонят под шпицрутенами, и загнётесь в гнилом сарае от горячки. Ну что, списываем из егерей?! Чего хмуришься там, Лыков? В каком пехотном полку служить желаешь? – Генерал выхватил взглядом во второй шеренге знакомое рябое лицо. – Не слышу тебя! Отвечай!

– Никак нет, виноват, ваше превосходительство, не надо бы ребяток из полка гнать! – выкрикнул тот, вытянувшись и задрав вверх подбородок. – Не виноваты они, из-за меня всё случилось, меня наказывайте, хоть до самой смерти, всё по делам! Я их в свару вовлёк, моя вся вина!

– Это уж, братец, моё дело как полкового командира решать, кто виноват и кого как наказывать, – сощурив глаза, проговорил Егоров. – Все в пьяной драке участвовали, значит, всем и отвечать. А уж кто более другого виноват и кто зачинщик, это вы сами потом определите и отмерите ему по заслугам. Моё же слово будет такое: даю всем стоящим штрафное испытание на весь оставшийся до столицы путь. Будете своим горбом и потом рассчитываться за дурь. Искупите честной работой свою вину, значит, останетесь в полку, ну а будете лодырничать, значит, вылетите из него пулей! Унтер-офицерам выйти из строя!

Четверо стоявших на фланге капралов и фурьер вышли на два шага и застыли перед общим строем.

– Напра-аво! Встали отдельно от рядовых! – рявкнул Егоров. – О вашем дальнейшем командирстве тоже потом решим, будете отдельной группой покамест работать. Общая команда для всех: волчьи хвосты с касок и правый погон с плеч – долой!

Медленно, словно бы не веря происходящему, руки егерей потянулись к гордости всех служащих в этом полку – знаку принадлежности к особой касте отборных, особых, гвардейских стрелков – волчьим хвостам, нашитым с левой стороны касок. Послышался треск.

– Подпрапорщик Иванов, собрать у штрафников знаки особой доблести и погоны! – рявкнул генерал.

Командир комендантского плутонга подошёл к проштрафившимся унтерам. Фурьер Балакин протянул ему волчий хвост, затем вложил в протянутую ладонь жёлтый погон, следом за ним то же самое медленно проделал капрал Горшков и все остальные командиры. Подпрапорщик сделал два приставных шага вправо, и сорванное начали передавать рядовые егеря.

– Ваше превосходительство, дозвольте помощь испросить, не умещаются у меня, а ронять в грязь не хочу? – обернувшись к командиру полка, попросил Иванов.

– Дозволяю.

– Метелин, Сухоткин, ко мне! – скомандовал командир плутонга, и два комендантских капрала бросились к нему.

Прошло минут пять, и всё было закончено. Егеря, отсвечивая ссадинами и синяками на лицах, понуро стояли в строю, словно битые рекруты, только что пригнанные в полк из депо.

– Капитан Милорадович! – выкрикнул Егоров. – Назначаетесь старшим над работной командой штрафников. Попрошу быть к ним особенно требовательным! Вам в помощь будет ещё два офицера и пять унтеров. Свою задачу, господин капитан, вы уже знаете, поставите её потом перед всеми в команде. Посчитайте с главным полковым интендантом, какой вам будет нужен инструмент, сколько потребуется саней и вьючных лошадей. Сегодня же в ночь, не дожидаясь выхода полковых колонн из станицы, убываете к месту проведения работ. Всё, занимайтесь! – И, козырнув, пошёл к штабной избе.

– Работная команда, смирно! – послышалось за его спиной. – Вольно! Ну что, злодеи, будем искупать прегрешения? Не слышу!

– Так точно, вашпревосходительство! – разнёсся громкий отклик.

– Во-от, другое дело, теперь услышал!

Алексей потянул на себя дверь и вместе с заместителями зашёл внутрь избы.

– Так, господа, подсаживайтесь. – Он кивнул на стоявшие у стола скамьи. – Давайте посмотрим, что у нас с припасами. Александр Павлович, зачитай, что по провианту и фуражу. Да, и пока я не забыл, пробегите со своими людьми ещё по зажиточным станичникам, выкупите у них с десяток саней, пусть даже и не новых, можно волокуш, на которых они грузы возят, да хоть с тех же соляных промыслов. Без пары десятков саней нашей работной команде делать на дороге нечего, они и отладить её не успеют до прохода полка.

– Сделаю, Алексей Петрович, – пообещал Рогозин. – Сейчас же пойду к чумакам.

– Теперь по провианту. Имеем мы с собой в обозе десятидневный сухарный запас и пятидневный в виде крупы-дроблёнки, – зачитал он с серого исписанного листа. – На три дня у нас ячменного толкана. Тут, в Цимлянской, уже прикупили топлёного масла, свиного сала, разделанных туш баранов, немного квашеной капусты, лука и моркови. По дороге до Воронежа имеется два армейских магазина, заложенных для проходящих на Кавказ войск ещё в прошлом году. Так что пополнить запас той же самой крупы у нас есть чем. Что-то, наверное, будем ещё подкупать в станицах и городках…

Под вечер, когда оранжевый диск солнца зацепился за дальнюю черту горизонта, в дверь избы постучали.

– Заходи, кто там?! – крикнул Алексей.

– Ваше превосходительство, караульный Камышов! – представился заглянувший в дверь егерь. – Тут унтер-офицер до вас просится из первой роты капитана Бегова. Прогнать?

– Отчего же? – хмыкнул Егоров. – Если проштрафившаяся рота, то и сразу гнать служивых можно? Пусть заходит.

– Заходь, – послышалось из-за двери, и в открывшийся проём шагнул немолодой егерь с унтерскими галунами.

– Ваше превосходительство, командир первого плутонга первой роты второго батальона фурьер Кожухов! – громогласно представился он, вытянувшись по струнке. – Дозвольте просьбу, ваше превосходительство?

– Хм, ну говори. За своих ходатайствовать, небось, хочешь, Лука Назарович?

– Никак нет, ваше превосходительство! – рявкнул тот, глядя в потолок. – За себя.

– О-о как интересно. – Егоров отложил в сторону писчее перо. – За себя, значит?

– Так точно, ваше превосходительство, – подтвердил ветеран. – За себя. Прошу вас зачислить меня в штрафную команду к своему плутонгу. Не дело это, все там, только одного лишь командира в штрафных нет. Хочу нести наказание вместе со всеми. Сам виноват, что не углядел за своими людьми.

– Нда-а, – почесав в щеку, протянул Егоров. – Вина командира всегда есть, если его подчинённый набедокурил, с этим я, конечно, согласен, – проговорил он задумчиво. – Опять же, был бы ты, Лука Назарович, при плутонге, уверен, такой бы дури точно бы не произошло. Выяснили, ты к нему от оружейников с ремонтной фузеей Лошкарёва, уже когда драка в самом разгаре была, подошёл. Разнимать было начал, да куда уж там супротив пяти десятков пьяных мужиков, самому вон даже попало. Хмельного в рот не брал, однако в твоём плутонге, в твоём хозяйстве сие непотребство случилось, тут отчасти я с тобой согласен. Так что, коли уж сам испрашиваешь наказание, ну что же, твоё решение уважаю и личную просьбу удовлетворю. Подойди к капитану Милорадовичу Радовану, скажи, что я определяю тебя шестым в унтерскую штрафную команду, будешь в ней за старшего. Да, и хвост с каски, погон с плеча не спарывай. Такое моё решение. Так что ты уж блюди себя, старайся мундир не грязнить.

– Спасибо, ваше превосходительство, – дрогнул голос у ветерана. – А вы уж не серчайте сильно на ребяток, виноваты, конечно, но егеря-то все ведь хорошие, в огонь и в воду за вас всегда, не предадут, не отступят.

– Знаю, Лука Назарович, – проговорил, вздохнув, Алексей. – Ну ты же все турецкие кампании со мной прошёл, помнишь, было как-то такое. У всех старослужащих в мозгу зарубка осталась, только вот немного уже таких. Нельзя никак без наказания, сам пойми. На войне потом беда может быть. Мне ли тебе рассказывать?

– Это да-а, Алексей Петрович, понима-аю, без наказания никак, – протянул ветеран. – Всё правильно, всё верно. Разрешите идти до капитана Милорадовича?

– Ступай, Лука Назарович. Напомни только ему, чтобы он не затягивал с выходом, в полночь работная команда должна выехать из станицы.

Первые две сотни вёрст штрафные разгребали снежные намёты в низинах, застилали переезды через малые речки жердинами и плетёным из лозы фашинником, заготавливали в местах ночёвок для артелей дрова. За станицей Верхне-Ольховой была первая приличная переправа через реку Калитву.

Старший от полковых пионеров сам прошёл с шестом весь переезд, приказал вырубить в пяти местах лунки и промерил в них толщину льда.

– Крепкий пока, – вынес он свой вердикт. – Ваня, вы тут вот очистите от снега переезд, чтобы он поширше был, а тот вот съезд подровняйте, срежьте бугор, видишь, он словно бы косым горбом там стоит. Пентюх какой из наших обозных будет ехать, свой воз может перевернуть, сам ведь знаешь – есть там такие. Лука Назарович, а вы слеги поставьте по бокам из горбыля, глянь, я прутики малые натыкал, и с правого края почаще, там промоина совсем близко, а лёд течением утончает.

– Поняли, сделаем, Ильич, – сказали Южаков с Кожуховым. – Пошли, братцы!

Егеря распределились по переезду. Кто-то железной киркой разбивал смёрзшийся за зиму горб, кто-то деревянными, сделанными по большей части из осины лопатами начал откидывать вбок снег и береговую наледь. Среди поросли вербы застучали топоры унтерской команды, срубая длинные жердины.

Через час место переезда через реку было не узнать, к подскакавшему верхом Милорадовичу подбежал Уфимцев и доложился. Тот слез с коня, сам прошёл весь подготовленный участок, потопал ногой по льду, зашёл за воткнутые вехи и посмотрел на ближайшую промоину.

– Фурьер Кожухов! – Он махнул рукой, подзывая старшего унтерской команды. – Останетесь со своими здесь, встанете с этой стороны с верёвками и длинными шестами. Ежели, не дай Бог, какие сани провалятся, чтобы ездовых можно было быстро вытянуть. А так смотрите, чтобы не подъезжали близко к вам. Шесты у вас есть в руках, вот ими по горбу дурню, чтобы он видел, куда править нужно. Потом, как только полк реку пройдёт, прыгайте в сани и догоняйте нас, мы в сторону Богучар поедем, эскадронные из передового дозора доложились, что там, в низине, прошлым бураном тракт сильно завален, а проезд совсем узкий. Расчистим его – и на ям, на ночёвку будем вставать. Отряд, в сани! – Он махнул рукой, призывая штрафников. – Быстрее-быстрее, скоро колонна покажется! Прохор, два воза для унтерских тут остаются, потом они на них нас нагонят!

– Понял, ваше благородие, слушаюсь – двое саней оставить! – отозвался с правого берега пожилой ездовой. – Ваня, Никифор, слыхали, что господин капитан приказал? Ваши санки полегче, останетесь тут при Назаровиче, чтобы побыстрее нагнать.

Егеря, собрав лопаты и весь инструмент, положили всё в сани, расселись в них и укатили по тракту. На речном переезде осталось только лишь шестеро унтеров-штрафников.

– Говорят, за Богучарами таких вот рек с избытком будет. – Антонов притопнул по льду ногой. – Один Дон чего только стоит. Ох и намаемся мы там. Всё, сухие места по степям ведь прошли, а вот теперяча что ни переход, то переправа.

– Лишь бы жара не встала и дожди не зарядили, – глядя на серое небо, проговорил Горшков. – А не то низины деревом и фашинником устанем обкладывать, гать стелить. Капитан говорит, что позарез нужно через две недели полку в Воронеже быть, а снег-то вон уже и оплывает. Ладно, хоть ночью пока ещё подмораживает и последняя пурга хорошо снега подбросила. А что потом будет?

– Видать, всё, это последний буран был, – поправляя веху, проговорил Кожухов. – Теперь только один дождик с небес будет сыпать. Чу, робяты! Тихо! Слышите, топот с южной стороны? Вроде кони скачут? Ну точно – кони, – стянув с головы каску и вслушиваясь, произнёс он встревоженно. – Похоже, эскадронные в голове колонны подходят. Встаём, братцы. Давайте по всему переезду, по своим местам, расходимся.

Первым на лёд выскочил эскадрон Воронцова, конные егеря спешились и, распределившись, с промежутками между отделениями начали переходить на противоположный берег.

– Здорова, братцы! Как вы, тяжко? – перекрикивались они со штрафниками. – Умаялись, небось?

– Ничего-о, слу́жим – не ту́жим! – отвечали те. – Как вам дорожка-то тут? Хороша?

– Ох и хороша, постарались, порадели, сердешные, благодарствуем, – кивая, высказывались довольные эскадронные. – Сейчас следом за нами и пешие роты подойдут, а там уж обоз. Кучно все держатся, велено было не растягиваться и друг за другом поспевать, так что глядите.

Прошло минут десять, и действительно с берегового обрыва спустилась дозорная рота. Разведчики шли весело, перешучиваясь между собой и штрафными. К Кожухову вынырнул из строя старый знакомец сержант Лужин.

– Здорова, Лука! – Он хлопнул его по плечу. – Извиняй, поручкаться не могу, вишь, как у тебя всё занято, и верёвку с крюком держишь, и жердину. Стережёте?

– Стережём, Федя. Велено было промоину смотреть, вон она, зараза, в пяти саженях за спиной. – Кожухов мотнул назад головой.

– Работы-то много? – поинтересовался разведчик.

– Хватает, – пожав плечами, не стал скрывать штрафник. – Тут-то ещё ладно, не шибко досталось, а вот с утра низинный проход у кривого оврага ох и долго от снега очищали. Намахался до седьмого пота там лопатой.

– Да-а, видал его, проходили, – проговорил со вздохом Лужин. – Кормят-то вас хорошо, не голодаете?

– Не-ет. Ты чего! Капитан, который у нас за главного, младший Милорадович, он двойной приварок для нас вытребовал, так что грех жаловаться.

– Ну вот и верно, это правильно, на пустое брюхо много не наработаешь, – заметил Лужин. – Ладно, на вот ещё держи. – И сунул Кожухову под локоть узелок. – Держи, держи, Лука, это от нас вам гостинец.

– Да не надо! Хватает! – воскликнул тот.

– Ты не ерепенься, говорю же, от общества гостинец! – буркнул Фёдор. – Там шмат сала большой и о́корок запечённый. Ладно, побёг я, мои уже на тот берег все вышли. – И, хлопнув по плечу товарища, поспешил перебежать по льду.

– Благодарствую, Федя! – крикнул ему вслед Лука. Тот, не оборачиваясь, помахал над головой рукой и прибавил ходу.

В Богучарах, небольшом сонном городке, полку дали однодневный отдых. В одном переходе к северу был Дон. Работная команда трудилась на переправе через большую реку двое суток. Места эти изобиловали поросшими лесом балками, в них рубили небольшие деревца, которыми и устлали весь переезд. Беды не случилось, и полк организованно перешёл на правый берег. Впереди была река Осередь и стоящий на ней уездный городок Павловск.

– Шипов лес. – Рогозин кивнул на обступающие дорогу вековые дубы. – В Богучарах правитель уездной канцелярии рассказывал мне об этих местах. Именно здесь по повелению Петра Алексеевича наши первые боевые суда строились, чтобы потом на Азов с войском пойти. Вот тут, в этих самых местах, как раз и зарождался наш русский флот. Заметили, господа, какие названия у сёл, через которые мы проходим? Гвазда, Пузево, Клёповка, Чернавка. Села эти работный люд, переселённый сюда в начале века, основал, и величал он их согласно тому делу, которое в них велось. В Гвазде ковали гвозди, в Клёповке – клёпки для бортов, в Чернавке гнали смолу, ну а в Пузеве делали «пуза», то есть корпуса для кораблей. Дон совсем рядом, с левой стороны верстах в пяти он от нас, вот с Осереди и сплавляли потом корпуса к Павловской верфи, где их далее оснащали.

– Смотри-ка, до моря о-го-го сколько, считай, из глубины земли корабли выходили, – заметил Хлебников. – Неужто у Азова нельзя было их собирать?

– Нельзя, – покачав головой, произнёс Егоров. – Устье Дона турки запирали надёжно. Батареи стояли на всех протоках донской дельты, а степь была под рукой у крымских ханов, вассалов османского султана. Попробуй ты эту верфь у моря заложи, спалили бы её на раз.

Девятнадцатого марта хлынули дожди, и в Павловске полк только лишь сделал ночёвку, а уже затемно с утра следующего дня вышел на тракт. Терять время было нельзя, впереди было ещё сто шестьдесят вёрст сильно разбитого пути до Воронежа. В помощь работной команде дополнительно определили по десять человек из каждой роты. Вывозили людей и распределяли по самым сложным участкам дороги, в том числе конными эскадронами. Работа была привычная, и егеря работали споро. Неприятность произошла только лишь при переправе через реку Икорец. Копыто одной из лошадей, запряжённых в сани фуражного обоза, соскочило с настила, и она резко встала, возничий выматерился и хлестнул её что было сил, понукая. Резко рванув, лошадь вынесла повозку с подготовленной дороги вбок. Раздался треск, и сани вместе с ней скрылись в образовавшейся полынье, а в воде барахтался только лишь один ездовой.

– Хватай верёвку! Держись за шест! – голосили подбежавшие штрафники. – Хватайся скорей, дурень, утонешь!

Перепуганный обозный из последних сил ухватился за верёвку, и его голова ушла в воду.

– Тяни-и! – что есть сил рявкнул Кожухов. – Тонет!

На помощь подбежало ещё несколько человек, поднатужившись, егеря́ подтащили воющего ездового к ледяной кромке.

– Ложись! Ползком только, братцы, а то сами провалимся! – рявкнул фурьер. – Там лёд тонкий! Руку давай, руку нам тяни!

Двое подхватили обозного под локотки, а Кожухов изловчился и схватил его за воротник шинели. С матерком, кряхтя и покрикивая, они выволокли бедолагу по льду к настилу.

– Дурень, вам же говорили верхнюю одёжу на переезде с себя скидывать! – выругался, тяжело дыша, Антонов. – А ты ещё и в валенках даже был! Тяжёлое ведь всё в воде, сковывает, утоп бы, как лошадь!

– Оставь его, Наум, видишь, он не в себе, – вытирая мокрое лицо, произнёс Кожухов. – Чудом вытянули.

– Хапучий, – фыркнул сидевший на льду Горшков. – Вон как схватился за верёвку, до сих пор кулаки не разжимает.

– Видать, привык в обозных всё хватать и к себе тянуть, – хохотнув, предположил Балакин. – А ты ему ещё, Назарович, такой горланишь: «Руку давай, руку давай!» Ага, конечно, как же, даст он тебе руку, когда обеими за ту верёвку ухватился!

И все сидевшие у настила расхохотались.

– Ох, начальство бежит, встали, братцы, – вытирая слёзы, проговорил Кожухов. – Сейчас подполковник ругаться будет, что сани утопли. А нам бы костёр скорее нужно развести, мы сами подмокли, а утопленник наш вообще насквозь. Бедолага, видать, отпускать только начало, вон как его трясёт.

Первого апреля, к вечеру, под моросящим дождиком первым в Воронеж зашёл эскадрон Воронцова, роты и полковой обоз втягивались в него по грязи всю ночь. В этом огромном городе егерям надлежало простоять долго.

Глава 3. Домой

– Ваше превосходительство, разрешите! – Приоткрыв дверь, внутрь заглянул Вьюгов.

– Заходи, Семён, – подписывая провиантский запрос, пригласил Егоров. – Подожди немного, сейчас вот только с бумагами закончу – и с тобой обсудим. Так что, ты говоришь, Иван Николаевич? – обратился он снова к стоявшему напротив Коллеганову. – Нашли, где разместить наш заказ?

– Так точно, ваше превосходительство, – подтвердил тот. – В пекарнях купцов Лушникова и Черникова обязались хлеб на весь полк, пока в Воронеже будем стоять, выпекать. И в дорогу на три дня тоже обещали его наготовить. У местных гарнизонных узнавал, так-то они хвалили их, говорят, что купцы серьёзные. У Черникова я пекарню сам глядел, большая, и амбары при ней с мукой. Всё чисто, не заветренно, плесени нет. Завтра с утра к Лушникову пойду.

– Сразу обговаривайте по качеству хлеба, Иван Николаевич, – передавая подписанные листы, наставлял провиантмейстера Егоров. – Если будет худо испечён или с недовесом, грози немедленно арестом и судом. Скажи, генерал с самим губернатором разговаривал и тот обещал всяческую поддержку для государевой гвардии.

– Не сомневайтесь, ваше превосходительство, уж я-то найду, как убедить купцов быть серьёзней, – дал обещание Коллеганов. – Да им и самим такой казённый заказ терять не хочется, всё-таки объём здесь приличный. Жду Черникова, обещал с родственником подъехать, говорит, у того большая бойня в восьми верстах на реке Усмани. Заверил, что договорится на поставку нам мяса и сала для приварка с приличной скидкой. Так-то в этих местах много скотины выращивают, я уже посмотрел закупные цены, под казённую вилку мы вполне даже укладываемся, ещё и по самому нижнему пределу.

– Очень хорошо. Занимайся, Иван Николаевич. Можешь идти. Ну что, Семён, начали работы по переобувке обоза? – посмотрел он на стоявшего Вьюгова.

– Так точно, ваше превосходительство. Я как раз к вам с этим. Ещё со строительства петровских кораблей тут много мастерового люда и мануфактур. Верфей сейчас нет, так что кто на что горазд, тот тем и занимается. В трёх каретных мастерских сейчас обозные повозки чиним. Ваша уже готова, господин генерал, и три лёгких. С десяток завтра на колёсный ход встанут.

– Ого, быстро, это, считай, половина суток только прошла, – покачав головой, заметил Алексей. – Так уж большой нужды с ремонтом спешить нет, всё равно раньше десятого апреля полк на дорогу не выйдет, сейчас там самая грязь после обильных дождей. Если выйдем, то первым же эскадроном и ротой совсем её размесим, а всем остальным по колено в жиже придётся брести, ну а телеги вообще вручную вытягивать. Вы, главное, смотрите, чтобы надёжно всё делали. Сам знаешь, до Санкт-Петербурга больше тысячи вёрст пути. Чтобы не развалилось всё.

– Так точно, смотрим, ваше превосходительство. Все мои люди вместе с мастеровыми работают, так что не извольте беспокоиться, всё на совесть сделано будет. Так мы вашу что, подгоняем?

– Нет, Семён, на своей мы с Сергеем Владимировичем не поедем, – покачав головой, ответил генерал. – Ты посмотри-ка те лёгкие, которые уже отладили, и на две сверху кожаные козырьки приладьте, вот на них и отправимся. На моей тяжёлой точно далеко не уедешь, на первой же низине по самые оси сядем.

– Без всяких удобств ведь, ваше превосходительство, – произнёс Вьюгов. – Как ни укрывай их кожей, ветер всё одно с дождём будет продувать. Весна-то ведь только-только начинается.

– Ничего, – отмахнувшись, сказал Егоров. – Не ногами ведь топать или верхом на коне скакать.

Четвёртого апреля, передав дела Милорадовичу, командир лейб-гвардии егерского полка генерал-майор Егоров вместе с квартирмейстером Гусевым выехали на двух лёгких пролётках из Воронежа в сторону Ельца. Здесь с большого Московского тракта было ответвление на Ливны и Орёл, а там открывался прямой путь на Белёв и Козельск. Именно у Белёва и было принято решение переправиться на пароме через только что освободившуюся ото льда Оку.

– Второй день только, как переправа заработала, – пояснял Дубкову пожилой паромщик. – Лёд сошёл, а вода-то, она вона как быстро поднимается. За ночь чуть ли не на аршин её прибыло. Снега в эту зиму ох и много было, хорошие дожди хлынут, и река вообще из берегов выйдет. Не знай, как оно пойдёт, вот немного поработаем, пока можно, а там, небось, опять на пару недель встанем, течение-то страсть какое сильное весной становится, с верховьев чего только им не несёт. Так что, считай, повезло вам – успеете Оку проскочить.

– Мы-то успеем, а сколько очередников на берегу стоят ждут. – Макарович кивнул за спину. – Неужто так и до мая все простоят?

– А чего делать? – налегая на рулевое весло, вопросил паромщик. – Ока – река длинная, попробуй ты её объедь. Всё равно переправляться нужно, а тут вот у Белёва для этого самое удобное место, течение после больших изгибов здесь чуть-чуть потише. За прошлый сезон раза два только лишь канат рвался, не то что у других. И у нас ведь на берегах ворот лошадки тянут, вращают его, натягивая канат на барабан, а кое-где его всё так же по старинке, как и раньше, вручную тягают.

Пристань на левом берегу затопило, и съезжали с парома по накинутым бревенчатым мосткам в воде.

– Тпру-у, не бои-ись, родимые! – успокаивал лошадей шедший впереди Никита.

– В сторону! А ну сдай назад! – кричал на берегу управляющий посадкой мордатый мужик. – Дай людям съехать, коли затор будет, никто не переправится! Смелей, смелей, не боись, служивые! – Он махнул рукой, разглядев погоны у Никиты и Макаровича. – Тут настил хороший, не гляди что в воде, заводи лошадей на подъём!

– Хоть бы ограду какую выставили, – проворчал Никита, выводя из воды лошадей. – Вбок чуть сдашь – и того.

– А ты не зевай, небось, не болван без глаз, сам куды идёшь, глядеть должон! – буркнул мужик и, разглядев сидевшего в пролётке Егорова, зажал рукой рот. – В сторону, в сторону! – гаркнул он, оттесняя приказчика купца. – Дай государевым людям проехать! Наше почтение, господин барин! – Он стянул с головы шапку и поклонился.

Одна за другой обе пролётки поднялись на возвышенный берег и покатили по дороге.

– Генерал, что ли? – посмотрев им вслед, произнёс огорошенный мужик. – В шляпе с перьями, важный, пуговицы золотом блестят, но не в карете. Странно как-то.

– Захар Лукич, пропускай уже, ну чего застыл! – Приказчик тронул его за плечо. – А то сейчас опять кто-нибудь из государевых оттеснит. Чего зря, что ли, тройную цену за переправу дали?

– Наум, слышишь меня?! Запускаю? – Встрепенувшись, тот помахал паромщику.

– Запускай, Лукич! – отозвался тот. – Только две повозки, как и договаривались, не больше!

– Но-о, пошла! – Приказчик запрыгнул в повозку, а его кучер, схватив поводья, повёл коней по подтопленным сходням к парому.

Ехать по плохой дороге в ночь не рискнули и, заночевав в Белёве, отправились в сторону Козельска утром. У усадьбы заляпанные грязью пролётки оказались уже под вечер. Передать словами восторг близких было невозможно!

– А я ведь как чувствовала, – прижавшись к Алексею и утирая слёзы, прошептала Катарина. – Со вчерашнего дня места себе не нахожу. Велела кухаркам побольше наготовить, а зачем – и сама не пойму.

– Ну-у и не говори! То и дело на улицу выскакивала, – подтвердила счастливая Милица. – Ночью спать не пошла, всё при свечах сидела вышивала.

– Вот и мне не спалось, – улыбнувшись, заметил Алексей. – Вроде бы и усталость, во сне бы забыться, да всё никак, чем ближе к дому, тем больше душа мается.

– Папенька, а ты мне гостинцы и подарки привёз? – Четырёхлетний Лёша дёрнул его за полу шинели.

– Конечно, сынок, всем привёз, – подхватив малыша на руки, подтвердил тот. – Пойдёмте в дом, родные, там мы с дядей Серёжей всех вас одарим.

– Сначала мыться, – остановила Йована. – Вы вон какие с дороги грязные, все с головы до ног заляпаны. В баню пока зайдите, она хоть и не топленая, но тёплую воду всегда для малышни и постирушек греем. А мы пока на стол соберём.

После ужина засиделись за чаем дотемна, рассказать было о чём.

– Сами боевые действия, Олег Николаевич, совсем недолгие были, – прихлёбывая из кружки, отвечал на вопрос Кулгунина Алексей. – Едва ли полгода весь поход наш продолжался. Считай, в мае мы под стенами Дербентской крепости были, а уже в декабре обратным маршем из-под Аракса к Кизляру пошли. Если бы не императорский приказ, небось, сейчас бы к Решту или к Тебризу выходили, а уж пла́товская конница под Тегераном бы рейдовала.

– Да-а, странно всё это, – покачав головой, произнёс тот. – Столько войск отправили, припасов, оружия, и так вот одним росчерком пера – «отменить». В правлениях уездов и в наместничестве чиновники мечутся, говорят, переустройство всей власти на земле грядёт, а какое – пока вообще непонятно. Треть наместников уже в опале, остальные по себе высочайшее решение ждут. Январским указом Павел Петрович екатерининскую Жалованную грамоту дворянству[1] отменил, теперь, выходит, нас, так же как и простолюдинов, даже и сечь можно.

– Ну ты уж не сгущай краски, Олег Николаевич, – произнёс Алексей. – Телесные наказания дворянству только лишь за убийство, за разбои, тяжёлые служебные преступления, за разврат и пьянство на службе положены. Неужто сам не видел, какой бардак в армии творится, а уж тем паче в столичных, гвардейских частях и в больших штабах? Вон Сергей Владимирович подтвердит, небось, вдоволь по своей квартирмейстерской линии на это насмотрелся. В войсках злоупотребления, воровство, взяточничество, в строевых полках огромный некомплект личного состава, требования уставов выполняются кое-как, да и уставы-то все старинные, ещё с петровских времён. Дисциплина и боевая подготовка в армии чрезвычайно низкая, артиллерия, передовая при Елизавете Петровне, сейчас вновь уступает иностранной, особенно французской, одних калибров только в ней с десяток можно насчитать. Вся эта дурь у нас, как обычно, геройством солдат и офицеров да гением полководцев только лишь сглаживается. Но порядок-то ведь всё одно нужно наводить. Впереди большие войны, и необходимость реформ в армии для меня совершенно очевидна. Лишь бы перегибов вот только не было, а то у нас, как обычно, любят ломать через колено, и хорошее и плохое – всё под раздачу попадает.

– Вот то-то и оно! – воскликнул Кулгунин. – Нельзя у нас в России сплеча рубить! А уж тем более срубать тот столб, на котором вся власть держится! Тут недавно слух из столицы долетел, что при коронации государь Манифест о трёхдневной барщине издал, и теперь ты крепостного даже не моги больше указанного времени к труду приставлять, а ещё и в воскресенье обязательный выходной ему должен предоставить. Хлебная повинность отменяется, продажа крепостных сильно ограничивается, а за жестокое обращение с ними можно и вовсе под суд загреметь. И самое главное… – И Кулгунин, понизив голос, прошептал: – Крестьян допустили к личной присяге императору. Представляете! – Он обвёл взглядом сидевших за столом. – Этим ведь нас, дворян, на которых вся власть в стране держится, с подлым сословием враз уравняли!

– Тихо-тихо, Олег Николаевич, ну что ты, право слово, так раздухарился. – Алексей поднял руку, успокаивая его. – Барщина у нас с самого начала в поместьях отменена, давно ведь по совету сведущих людей мы на оброк перешли. Землю в аренду рачительным хозяевам даём. Крестьян не продаём, о разлучении семей уж и тем более речи нет. Вспомни вообще, когда у нас тут крестьян секли? Сами же говорите: штраф, порицание, перевод на время на более тяжёлый труд – вот и все наказания. Так-то это у нас что же получается, всё и так давно по этому манифесту выполняется? И чего же тогда волноваться?

– Ну не скажите, Алексей Петрович, личная воля помещика и государев манифест – дело разное, – не согласился тот. – Эдак мы скоро вообще можем до отмены самой крепости докатиться. И как же жить тогда? Как же сама сословность, на которой всё у нас зиждется? Весь государственный уклад ведь тогда сломается? Крестьянам жаловаться на своих помещиков даже разрешили, прошения наверх подавать! Плевать они на нас скоро начнут, эдак мы до пугачёвского бунта докатимся! Снова усадьбы по всей стране запылают!

– Тихо-тихо вам, спорщики! – воскликнула Анна. – Коля, ну успокойся ты уже! Аж покраснел!

– Мужчины, ну что вы, право слово! – вторила ей Катарина. – Неужто нельзя о чём-нибудь добром и нейтральном поговорить? Вечно вас то к политике, то к войне тянет. Уж лучше бы о своих заводах, о плотинах и мастерских беседовали.

– Да наговоримся ещё, – усмехнувшись, заметил Алексей. – По моим подсчётам, полк только-только вот готовится на тракт из Воронежа выходить. Месяца полтора у нас есть с Сергеем погостить, а уж потом вдогонку за егерями припустимся. Подлейте-ка ещё чайку лучше да расскажите, чем нас детки порадовали?

Глава 4. Хозяйские хлопоты

– Половодье пройдёт, большая вода схлынет, и будем затвор закрывать. – Чуканов показал на плотину. – Так-то всё уже готово, Алексей Петрович, посмотрим на половине напора, как колесо будет работать, а потом ещё уровень поднимем, и тогда уж оно в полную мощь заработает.

– А малую плотину на низинной речушке не успели сладить? – поинтересовался Егоров. – Я смотрю, на ней вовсю топорами стучат.

– Да нет, тут другое, – виновато проговорил мастер. – Когда лёд выпускали, чуть-чуть не рассчитали, ну и порушили маненько ворота. Но два дня – и всё поправим, даже не сумлевайтесь. Главное, что колесо с валом не свернуло, повезло, что оно подливное, нижнебойное. Теперь уже на будущее осторожнее станем. Лучше уж побольше в половодье стравливать, чем потом чинить.

– От ветряков-то хоть какой-нибудь толк есть? – решил узнать, как обстоят дела, у главного механика поместья, Бочарова Степана, Алексей.

– А как же, конечно, – подтвердил тот. – С осени оба запустили. На большом цеху семь станков от них сейчас работают. В малом – четыре. В основном пока только лишь одни ружейные стволы обрабатываем, для дальнейшей сборки их готовим. Так что работают у нас сейчас машины для сверления стволов, для шустовки и обтачивания, ещё для нарезки в них каналов и для выделки казённика. Но как только водяное колесо на плотине закрутится, тут же привода и ко всем остальным станкам подключим. Тогда уж в полную силу сможем трудиться. Пока же на ветряках это никак не получится. Пойдёмте, сами поглядите, Алексей Петрович, как оно там внутри, все станы, доставленные к заводу, уже на свои места у нас встали, каждый отладили и вал к нему подвели.

В огромном здании было довольно сумрачно, солнце проникало сюда через верхние, установленные на высоте человека окна. Только у немногих работающих станков было чуть посветлее, два, а то и три установленных рядом с ними масляных фонаря давали хорошее световое пятно.

– Темновато здесь, – проговорил Алексей, оглядываясь. – Я как-то по-другому себе внутри представлял. Может, крышу сделать со съёмной частью, а на зиму застеклить?

– Это вы, Алексей Петрович, на казённом заводе не бывали али на частной железоделательной мануфактуре, – усмехнувшись, произнёс Бочаров. – Вот уж где темно. На стенах всюду пыль и сажа с полпальца толщиной, в оконца еле свет снаружи проникает, только и надёжа на масляные лампы. Стекло-то ведь, оно дорогое, да и шибко хрупкое, рамы от стука и грохота сильно дрожат, вечно трескаются. Здесь-то не пожалели, остеклили хорошо всюду по сторонам, ничего, и подсветка ещё под каждый станок будет. А потолок стеклить, ну не знаю. – Механик неодобрительно покачал головой. – Хрупкая уж больно конструкция получится, а тут снег зимой валит. Да и как ни делай прочным основание под станы, всё одно тряска-то от них на стены будет, а ещё и большой молот заработает. Давайте пока уж всё так, как есть, оставим?

Всюду прикрытые с боков коробами внутри здания шли металлические валы. Некоторые из них и сейчас крутились, передавая своё вращение через ремни шкивов[2] валам работающих станков. Слышался скрежет, скрип и характерный шум металлообработки.

– Шесть цехов задумано тут запустить, так же как и на Тульском казённом заводе, – рассказывал далее Бочаров. – Вот здесь, где мы стоим, будет цех ствольный. Очень важный во всём производстве. В нём, пожалуй, самые опытные мастера будут работать. Вон работает станок для сверления ствола, токарь на нём мой знакомец, я его с Мосоловского частного завода к нам сманил, – пояснял Степан. – Рядом станы для шустовки ствола, обтачивания, отпиливания и ещё станок для образования казённого конца на стволе и для выбуравливания казны. Дальше, вон там, в самом углу, стоит для нарезания казны. – Он показал рукой в глубь здания. – Сзади отгороженный от нас стенкой – замочный цех, там в основном идёт работа со штампом и прессом и сборка. Штамп, если по-простому пояснить, он выбивает разные части для оружейного замка из листовой стали, а вот прессы с его формами нужны для обрезки и для продавливания разных металлических частей. Далее всё у нас обтачивается и подгоняется под единый размер, выделываются пружины, винты и разные мелкие детали курка, а уж опосля всё это собирается инструментом на слесарных верстаках воедино. Рядом с главным зданием, на задах, с той стороны, – продолжил рассказывать Бочаров и показал рукой, – цех белого оружия, там выделывают штыки и оружейные шомпола. Тоже, надо сказать, довольно хлопотная работа. В нём установлены станки для сверления штыковых трубок, для обрезания, для образования концов и для их обтачивания. Есть ещё стан для опиливания лба трубки и для продавливания щели и дыры в ней. Совсем недавно, в конце зимы, на больших дрогах притащили купленную машину для отделывания толстого конца шомпола. Вот только недавно её поставили, даже испытать ещё не успели. Ну и в белом цеху ещё стоят приспособы с кругами для обтачивания и полирования клинков и штыков. Так, с этим цехом у меня всё, идём дальше. Ложевой цех, он у нас в левом пристрое, там ведётся работа в основном с деревом. В нём мы делаем ружейные ложа и приклады, красим их, промасливаем и полируем. Что-то делают столяры вручную, а что-то с помощью машин. Тех же станков для просверливания дыр поставили три штуки, а ещё есть и небольшой пресс для тиснения надписи на ложе. Приборный цех, он вон в той части. – Ильич показал направо. – Там делаем измерительный инструмент и все приспособы, необходимые для точной работы оружейных мастеров. Проводим ремонт и отладку станков и всего оборудования, ну и опытные слесаря в нём выделывают прицельные приспособления для штуцеров. Потом уже производится окончательная сборка и подгонка всех деталей оружия. Так, и последнее, в правом пристрое у нас расположилась стальная и кузнечная артель. С запуском большого молота будем проковывать крупные детали, делать отливку, закаливание и прочие подготовительные работы по металлу. Ну и на малой речке поставили опытный цех, там пока для пистолей производство запущено, станки не сильно отличаются от этих, только их гораздо меньше.

– О-хо-хо. – Егоров покачал головой. – Хлопотное дело, половины перечисленных тобой станков я, Степан Ильич, вообще не запомнил. А нужно ведь ещё и понять, как каждый из них работает и что выпускает, пусть даже это для общего представления. На постройку и запуск завода нам ещё от матушки императрицы Екатерины Алексеевны три года давалось, а это значит, что ровно через год спросят, сколько нами ружей в казну сдано и как мы высочайше одобренную ссуду отрабатываем.

– Ничего, – улыбнувшись, успокоил Бочаров. – У нас уже сейчас четыре десятка фузей и дюжина штуцеров, Алексей Петрович, выработано. Ещё немного подкопим – и с апреля следующего года начнём на военную приёмку их отдавать, а к тому времени ещё задел увеличим.

– Молодец, Степан Ильич, – похвалил поместного оружейника Егоров. – Вот что значит настоящий хозяин своего дела. Завод только-только ещё строится, а у тебя уже готовое оружие на выходе.

– Да это не только моя заслуга, – покраснев от похвалы, произнёс тот. – Архип со своими людьми тоже расстарался, почти половину всех ружей выработали в приусадебной мастерской. Помышлял я его на мирный железный товар поставить, только вот заказов на него пока мало. Да у него там и всё оружейное производство хотя и мелкое, но зато отлаженное. Думаю, ну его, пусть уж пока фузеи со штуцерами ладят, как привыкли. А уж потом вы ему сами скажете, что ещё делать. Я по новому винтовальному ружью, Алексей Петрович, ещё хотел бы уточнить. Когда будем его глядеть? У меня аж руки чешутся, так хочется пощупать.

– У самого такое же, – с улыбкой признался Алексей. – Надеюсь, по прибытии в столицу с этим ружьём что-то решится. Не от меня, Ильич, всё зависит. Может, и хорошо, что его пока нет, будет время на знакомом оружии всю работу цехов наладить, новое-то всегда труднее идёт.

– И то верно, – почесав затылок, произнёс Бочаров. – Да и людей опытных не так уж и много. Едва ли половину смогли к себе сманить. Подсобников, углежогов, грузчиков хоть отбавляй, а нужны ведь люди, понимающие, как на машинах работать, как правильную обработку инструментом или сборку вести. Сейчас с полсотни поместных парней в ученики взяли, за каждым опытным мастером их по трое закрепили, но это же сколько времени нужно, чтобы их научить. Попробовали с Иваном Кузьмичом с казённого Тульского знакомцев ещё набрать, а туда хода теперь нет. Завод по указу государя в Военную коллегию передали, там такие строгости сейчас – не подступишься, только и остаётся у Баташовых, Мосоловых и у мелких частных мануфактур сманивать.

Времени на побывку оставалось мало, и Алексей старался успеть вникнуть во всё. Прошёл своими ногами по отсыпаемой щебёнкой до Лихвинской пристани дороге. Осмотрел новые прессы и жаровню на маслобойном заводике. Проверил возведённую прошлым летом сушильню в крахмальной мануфактуре. Не без трудностей, но производство в поместье росло.

– Этим летом, как только с плотинами работы закончим, за возведение свекловичного завода возьмёмся, – пояснял шедший рядом с Алексеем Чуканов Захар. – С Олегом Николаевичем всё осмотрели в окрестностях усадьбы и место под него нашли. Верстах в трёх выше по течению Малиновки будем завод строить, и река там совсем рядом, и поля поблизости, дорога опять же хорошая недалеко. С неё ответвление щебнем засыпать и мостки через пару ручьёв поставить, вот и будет тогда выход на ту дорогу, что к Лихвинской пристани идёт.

– Игнатов сказал, ещё пара лет – и можно будет свёклу для выделки сахара в больших количествах высаживать, – поделился с Чукановым Алексей. – Пока ещё сахаристости в клубнях недостаточно, и у наших агрономов отбор лучших продолжается. Так что года полтора у вас есть для постройки завода. Туда ведь и механизмы нужно придумать какие ставить, и вообще весь ход работ по выделыванию сахара продумать. А посоветоваться даже не с кем, никто ещё таким делом в промышленных величинах вообще не занимался, одни лишь учёные на своих малых кухнях свёклу измельчали, в чанах вываривали и пытались сахар выделывать. А тут сотни и даже тысячи пудов корнеплода будет.

– Это да, новое и большое, его завсегда сложно начинать, – согласился главный поместный строитель. – Ну ничего, люди у нас уже опытные, вон сколько всего за эти годы наворотили, и с этим, глядишь, справятся.

– Дай-то Бог, – выразил надежду Егоров. – Ага, вот мы и до сада дошли. Так где ты, Захар, предлагал винокурню ставить?

– Вон там, ближе к ручью, за пасекой. – Чуканов протянул руку, показывая. – От воды далеко строить её нельзя, там вся работа на огне и на воде будет. Пару больших печей с котлами поставим, бродильные и кисловарочные чаны, ну и перегонную с холодильной машины. Тут же и амбары для солода и хлебного зерна возведём, бондарные мастерские и дровяные сараи. Всё-таки решились винным промыслом заняться, Алексей Петрович? – полюбопытствовал он у Егорова. – Слышал, несколько лет вам уже предлагали, а вы всё отказывались.

– Отказывался, – не стал тот отрицать. – И сейчас продолжаю. Не для винного промысла, Захар, это, вернее не для питейного, а для выработки хорошо очищенного делового спирта.

– Как это? – не понял Чуканов. – А для чего же тогда ещё хлебное вино нужно, как не для пития? Я-то сам, конечно, это дело не жалую, мне просто самому интересно.

– Ну во-первых, давай начнём с того, что вино, если так называть то, что будет получаться после перегонки, будет не только хлебным, а по большей части картофельным или кукурузным, – усмехнувшись, ответил Алексей. – Да, а чего ты на меня так смотришь? Пшеница у нас и так хорошо на мельницах в муку перерабатывается, после чего выкупается, а вот излишки от картофеля или кукурузы в поместье очень даже приличные остаются. Что-то, конечно, на крахмал из урожая перерабатывается, что-то в пищу людям или скотине идёт, и всё равно ведь излишек остаётся. Так вот этот самый излишек, он-то и пойдёт на спиртовую переработку. Во-вторых, этот самый спирт, или, как ты говоришь, крепкое хлебное вино, он ведь не только для пития нужен. У нас в полку давно его для обработки ран, чтобы они не загноились, применяют. Если спирт крепкий, то он горит хорошо, в тех же самых лампах его можно использовать, смешивая со скипидаром, или для создания горючих зажигательных смесей в снарядах. А ещё для разведения красителей в текстильном, печатном или кожевенном деле. Да мало ли где? Тебе что-нибудь такие слова, как «Кёльнская вода», «парфюм» или «одеколон», говорят?

– Неа.

– Ну вот, а за границей – во Франции, Испании и во многих германских государствах – такое название давно на слуху, – продолжил просвещать собеседника Егоров. – Названий-то у этого товара много, а на русский лад всё это есть душистая вода. Сейчас в Европах модно, ну-у, по-нашему – популярно, тьфу ты, в общем – в ходу, душиться этой самой водой, а вот делается она как раз на основе хорошо очищенного спирта и пряностей. Я уже попросил Ивана Кузьмича присматриваться, где можно апельсиновое, лимонное и бергамотное масло в больших количествах закупить, ну и листья розмарина с мелиссой и прочими пахучими растениями. Как только вы винокурню построите, начнём свой российский одеколон здесь делать.

– А на кой он нам, Алексей Петрович? – Чуканов непонимающе потряс головой. – Декалон этот душистый. Чего с него хорошего-то человеку? Пить ты его не пьёшь, получается, хоть он даже и с хлебного вина. Так чего же – для вонючести?

– Для вонючести, – рассмеявшись, произнёс Егоров. – В самую точку, Захар! Нравится, понимаешь ли, за границей состоятельным людям красиво пахнуть, а у нас любят то, что там за этой самой заграницей в моде, то есть в ходу. Этот самый одеколон только-только начали было из Парижа в Россию завозить, в модные столичные салоны важные господа сильно надушенные приходили, а тут бац – и революция, большой бунт у французов случился. Ну и прекратились все поставки. А почему бы нам своим отечественным модникам не помочь? Пусть духарятся, коли им нравится, а мы будем с того прибыль получать.

– Да пусть, жалко, что ли, – отмахнулся Захар. – Мне вот больше нравится, как после бани чистое тело пахнет. Марфа, жена моя, полевые травы кипятком заваривает, та вода отстоится, умоешься ей, и тоже хорошо. У них там в Европах, небось, и бань-то добрых нет, вот они и перебивают свой грязный дух всякой декалонной вонью.

– Ну, можно и так сказать, – усмехнувшись, согласился Алексей. – Ладно, вот и до конюшен дошли.

На конном дворе хозяина встретил главный конюх поместья с пятью выстроенными в линию работниками.

– Здорова, Харитон! Здравствуйте, братцы! – поздоровался со всеми стоявшими генерал.

– Здравжелаем, хозяин! – рявкнул строй.

– Ого, вот у тебя порядок! Прямо как будто опять в полк вернулся.

– Ильюха научил. – Харитон кивнул на стоявшего в шеренге мужика. – Не узнаёте его, Алексей Петрович?

«Светлые кудри, задранный вверх небольшой нос, лукавый прищур светло-голубых глаз, шрам на выскобленном подбородке», – отметил про себя Алексей.

– Пономарёв, ты?!

– Так точно, ваше превосходительство! – рявкнул работник. – Отставленный от службы по случаю инвалидности егерь Пономарёв!

– Ну здорова, Ильюха! – Алексей подошёл к шеренге и, не стесняясь остальных, обнял за плечи отставного солдата. – Рад видеть тебя при деле. Ну как, нравится?

– Так точно, ваше превосходительство, – покраснев, просипел тот. – Я-то коней с детства, ещё с деревни своей люблю.

– Он у нас всю канцелярию, всю бумажную работу, помимо обычной, конюшенной, ведёт, – доложил Харитон. – Вы же сказали в прошлый приезд – грамотного из отставных инвалидов присмотреть, вот я его и присмотрел.

– Ну, показывай своё хозяйство. – Алексей кивнул в сторону строений и загонов. – У тебя, я смотрю, тут раздельно кони содержатся?

– А ка-ак же, – протянул важно Харитон. – У кажной породы и стойло, и загон свой имеется. Правда, казацких коней мы всё больше на свободном выпасе держим, только лишь на ночь их к себе загоняем, а так-то табунщики за ними приглядывают, чтобы потравы не было. А уж рысаков и битюгов, тех – да, тех холим и лелеем. От каждой кобылы приплод на эту весну есть, только вот пара лет пройдёт – и обновлять кровь надобно будет. Нехорошо это, ежели со своим же потомством будут скрещиваться.

– Это само собой, – согласился с ним Алексей. – Такое, конечно, никак недопустимо. Ну, давай посмотрим, как у нас к осени со средствами будет. Если Кузьмич раздобрится, опять попрошу Олега Николаевича в орловское имение скататься, глядишь, и выторгует племенного жеребца или кобылку. У тебя мест-то для содержания на всех хватает?

– Да с избытком! Не, ну я бы ещё от пристроя не отказался. Мечта у меня есть, Алексей Петрович, да уже и неудобно как-то говорить.

– Да говори уже, чего ты. – Егоров толкнул его локтем. – Ну!

– Вятских бы нам ещё развести?

– Кого-о? – не понял Алексей.

– Ну нашу, русскую старинную породу из Вятки, из самых северных лесов, – пояснил тот. – Она, может, и не такая рослая и статная, как орловская, нет в ней мощи, как у тех же битюгов, и для верхового боя, пожалуй, не очень, зато вот в тройке самая удалая. И красивая! – Он покрутил головой. – Ни у одной другой такого антиресного окраса, как у неё, нет. Вдоль всей спины – ремень, тёмная полоса ото лба и до кончика хвоста идёт, шерсть густая, длинная. Лошадка никаких морозов не боится, неприхотливая, а нрав какой у неё добрый, никакая другая порода с ней в этом не сравнится.

– Хорошая лошадка, – согласился Алексей. – Только ведь для кавалерии, Харитон, не подойдёт она. Казне такая порода вовсе без надобности.

– Ну да-а, а для себя, для души, для извоза можно ведь? – жалобно промолвил, посмотрев на него, конюх. – У нас ведь не только одна лишь война на уме, но и мирское дело? Можно и башкирских лошадок немного взять, чуток кровь ей свежую дать, те тоже ох и хороши-и. И стоить больших денег такие лошадки не будут.

– Ладно, пиши запрос в управление на пару десятков голов. – Алексей махнул рукой. – Думаю, найдём на твою вятскую деньги. Только ведь придётся ещё одну конюшню с загоном ставить. Как, Захар, сумеете к зиме её построить?

– Да чего, построим, – проговорил тот, усмехнувшись. – У меня как раз в октябре плотницкая артель из Сухиничей подойдёт, как только урожай у себя в полях приберёт. Главное, весь материал сюда завезти. Это уж давайте, Харитон, за вами дело будет.

– Да-да, всё завезём, всё тут подготовим, – заверил конюх. – А за конями я сам с Ильюхой скатаюсь. Он медалии на свой зипун поверху нацепит, умные слова будет говорить и бумагами шуршать, а я щёки стану надувать, глядишь, и сторгуемся с вятскими подешевше. Там как раз после уборочной большая ярмарка будет, небось, уж не станут большую цену ломить. – На том и порешили.

В полях шли посевные работы, крестьяне спешили положить зерно в тёплую и пока ещё сырую землю. Помотавшись, Алексей чаще всего приезжал в усадьбу уже к ужину. Как и раньше, собирались за большим круглым столом все близкие. Детвора, поев быстрее всех, неслась играть дальше, а взрослые засиживались за чаем затемно. Поговорить всегда было о чём.

– Ты уж там, Лёша, поспрашивай про Ильюшку, – наставляла мужа Катарина. – Скоро ведь год, как должен был из кадетского корпуса выпуститься, так ведь и нет от него никакой весточки. Лишь бы в горячее место не попал, молодой ведь совсем, ретивый.

– Не переживай, ну ты чего? – успокаивал её Алексей. – Сейчас и горячих мест никаких нет. Персидский поход закончился, ещё толком и не начавшись, на Кавказе Ильюхи не было, я узнавал. В Польше всё давно успокоилось, всех бунтарей Суворов по домам разогнал, а самых рьяных в Сибирь отправил. Российская империя нынче никаких войн не ведёт. А то, что он весточку нам не прислал, так почта сама знаешь как работает. Все бы письма передавали через неё, кто хотел, никаких почтовых карет бы не хватило на перевозку. Наверное, в каком-нибудь полку сейчас в строю стоит, твои и бабушкины пироги вспоминает.

– Эх, увидеть бы его ещё хоть разок, – утирая платочком слезу, проговорила, расчувствовавшись, Йована. – Самый первенький ведь, беленький весь такой, шустрый и ласковый. А как на Буге чуть не утонул, с причала упав, помните? Ты, Алёша, как раз в Крыму с егерями тогда был. Казацкий старшина Тарас его спас, из воды вытащил, у него уже и глаза были закрыты. Я думала, помру вместе с ним прямо там на берегу. Слава Богу, ожил мальчишечка.

– Господи, мама, ну ты зачем такое вспоминаешь? – Катарина, подойдя, обняла старушку. – Опять ведь спать не сможешь, всю ночь голова будет болеть. У каждого из наших сорванцов чего-нибудь да было такое, дети ведь, попробуй за ними уследи. Вон даже позавчера Колька бок разодрал. Ух, пострел! – Она погрозила сыну пальцем. – Что вот нужно было только в этом овраге?!

– Да мы там кошку с дерева снимали, – ответил за него Егорка. – Ну чего она сидит наверху и орёт? А Коля полез, ветка и обломилась. Да он не плакал совсем. Ну, почти, – проговорил он, шмыгнув носом. – Самую малость если только.

– Так, вы мне обещали по деревьям не лазить, пока на перекладине подтягиваться не научитесь?! – нахмурившись, произнёс Алексей. – Всё, дядя Захар перекладину-турник вам поставил, значит, с завтрашнего дня начинаете каждый час к ней подходить и подтягиваться. Утром покажу вам, какие упражнения бывают, потом и вы их научитесь делать. Не будете лениться – руки, как у обезьян, будут цепкие и крепкие, ни за что с дерева больше не упадёте.

– Папенька, а можно сейчас? – спросил Коля. – Мы не хотим до утра ждать, мы хотим уже сейчас начать заниматься.

– Да отстаньте вы уже от отца, – попросила Катарина. – Дайте, он с нами посидит, весь день ведь его не видели. И вам нечего носиться, садитесь ближе к лампе, книгу вместе почитайте. Перед сном это самое лучшее дело, никуда ваша перекладина от вас не денется.

Глава 5. В путь

Отшумели первым громом весенние майские ливни, на деревьях вот только проклюнулись листочки, прошла всего лишь неделя, и все они стояли уже зелёные.

– Старики в деревнях говорят, что хороший год будет, – оглядывая дружные всходы озимых, заметил Лазарев. – Лишь бы только затяжные заморозки не ударили. Может, через недельку тронешься, Алексей Петрович? Как раз дороги после дождей к тому времени совсем просохнут.

– Надо ехать, Кузьмич, – покачав головой, ответил Егоров. – По моим расчётам, полк уже к Москве выходит, а там-то по Главной Государевой дороге он гораздо быстрее двинется. Вот будет дело, если егеря без своего полкового командира в столицу зайдут.

– Ну да, без хозяина оно, конечно, неправильно будет, – покачав головой, промолвил Лазарев. – Понимаю, войско-то государю представлять самому надо. А дела́ что? Дела, они завсегда здесь будут.

– Ну ладно, хоть и полтора месяца, а всё равно ведь выгадал, – пожав плечами, проговорил Алексей. – Вон даже большое колесо на плотине при мне закрутилось, станки в главном цеху почти все заработали, отсеялись почти вчистую на глазах. Ещё бы, конечно, на пару недель тут задержаться, Чуканов сказал, что вот-вот – и малый пруд начнут набирать, а там уж неделя – и опытный цех заработает. Но нет, никак нельзя более тут оставаться. Посмотрим, если государь будет милостив, может, и даст хотя бы на полгодика отлучиться в поместье, как раз ведь его-то и не догулял – отозвали в поход.

– Было бы хорошо, если бы приехал, – вздохнув, заметил Лазарев. – Тревожусь я, Алексей Петрович, траты уж больно у нас большие идут. Станки и машины ужасть сколько стоят, да и работный люд, мастера, за копейку ведь работать не будет. Вся денежная подушка наша, что в банке лежала, за этот год поистратилась. И ведь с последней осенней выработки от масла и крахмала ничего почти не осталось, а до нового прихода о-го-го сколько ещё ждать.

– Понимаю твою тревогу, Кузьмич. Самые большие траты сейчас на запуск завода у нас были. Ничего, теперь-то уж полегче пойдёт. Подсолнечника на четверть больше к прошлому году высадили, картофеля чуть ли не на треть. На следующий год и сахарный завод с винокурней, глядишь, заработают, вот и ещё товар для сбыта у тебя прибавится. А там, думаю, и оружейный, опытный заводики начнут свою продукцию выпускать.

– Да ладно – оружейный. С казны ведь, Алексей Петрович, всё одно первую тройку лет особого прибытка не будет. Посчитали уже, с фузеи едва ли рубь с полтиной прибыли наберётся, со штуцера – два, а мороки-то с ними сколько? И отпускную цену ведь не поднять, государева закупка – это вам не шутки.

– Не переживай, скоро мирную продукцию начнём делать, – успокоил купца Егоров. – Дай только срок, пусть наши заводские казённую пока освоят, примерятся, приработаются в цехах, а в следующий мой приезд уже и за неё возьмёмся. Есть у меня на примете то, что хороший прибыток даст.

– Ну-у, дай-то Бог, – примирился Лазарев. – По стекольным мануфактурам я в эту осень после Нижегородской ярмарки сам проскочу. Коли смогу найти то, что ты наказал, значит, сразу закуплю, а нет, так, значит, целевой заказ сделаю.

– Добро. И по масла́м, по отдушке расстарайся, лучше без лишних посредников у персидских купцов в Астрахани или у турок прямо из Стамбула или Варны брать.

– Понял, понял, сам об этом уже думал, – сказал Лазарев. – На Нижней уже с хорошей наценкой всё это продаётся. Хоть самому в иноземщину едь. По Егорке хотел я поговорить. – Он посмотрел пристально на Алексея. – И так и эдак с бабкой кумекали, с ним самим говорили. Мал он, конечно, ещё для серьёзного разговора, но задатки-то отцовские, они видны. Вона как глаза горят, когда в мастерской около Архипа крутится и Николашка с ним же. В прошлый раз в каретную по делу захожу, они там на верстаке чегой-то ладят. Макар им, как правильнее надо, показывает, а они уж такие счастливые. Макарка говорит, что руки на месте у наших мальцов, по два раза объяснять им не нужно, как многим подмастерьям. Вот я и думаю, может, оно и правильно, пусть и Егорка вместе с Николашкой в эту самую Артиллерийскую, «жинерную» школу[3] идёт. Там как раз по душе им учиться будет. Опять же вместе держаться всегда легче, чем поодиночке.

– Согласен, Иван Кузьмич, – произнёс Алексей. – Мы вот точно так же с Катариной думаем, обсуждали уже не раз. Рад, что мысли с вашими совпали. Но заметь, никого в этом решении не принуждали. Если всё так само собой сходится, давай уж мальчишек начнём к поступлению готовить, в этой школе особый упор на математические науки делается, так что пусть постигают их, а уж на следующий год повезу их в столицу.

– Эх-х, растут птенчики, вылетают из гнезда, – вздохнув, проговорил Лазарев. – Вроде и маленькие ещё, скакать бы да бегать, а вот же во взрослую жизнь уже надобно отдавать. И ничего тут не поделаешь.

– Ну-у, не плачь, солнце моё, – прижав голову Катарины к груди, проворковал ей на ухо Алексей. – Не в военный ведь поход собираюсь, а в столицу. Или сам скоро обратно прикачу, или вас к себе туда выпишу, а скорее всего, за вами приеду. Жаль, государыни матушки нет, сейчас бы тебя ей в твоём новом шёлковом платье уже представлял. Ну не плачь.

– На душе у меня тревожно, Лёшенька, – прошептала Катарина. – Даже когда на войну уходил, и то не так тревожно было. Обещай быть осторожнее, там в этих дворцах опасней, чем в походе. А про нового государя ведь какие только слухи не долетают.

– Тише-тише. – Алексей приложил к губам супруги палец. – Всё будет хорошо, я ни в каких дворцовых интригах не замешан, служил державе всегда честно, так что всё будет ладно, не переживай. И ты не хнычь, Настя, невеста на выданье уже, а всё туда же, следом за мамкой сырость разводишь. – Он обнял взрослую, семнадцатилетнюю дочь. – Скоро в столице на бал с ней вместе выйдете, все женихи от красоты такой неописуемой обомлеют. Так что не скучайте и шейте тут пока платья. Ребята, ко мне! – Алексей махнул рукой, и стоявшая с влажными глазами троица ринулась к отцу.

– А-а-а! Папенька-а! – не выдержав, заревел самый младший, Лёшка.

– Отставить сопли! – шуточно рявкнул тот, обнимая сыновей. – Сейчас, глядючи на вас, девчонки ещё сильнее заревут. Держаться, нюни не распускать! За главных мужчин остаётесь!

Рядом были такие же мокрые проводы у семьи Гусевых, а вокруг на усадебном дворе стояли самые близкие их люди, отставные инвалиды-егеря, дворня и вся поместная, работная старшина́. Хозяйские проводы, они такие.

Как ни тяжело было прощаться, но вскоре сопровождаемые стайкой поместной детворы две лёгкие, крытые кожей пролётки выскочили на ведущую к Козельску дорогу.

– Но-о, родимые! – прикрикнул Макарыч, подгоняя лошадок. – Застоялись уже, пошли, пошли-и!

Дорога была известная, через Козельск можно было проскочить прямо на Сухиничи и уже там сворачивать на большой Московский тракт, но Алексей выбрал внутренний губернский просёлок, и, переправившись через Оку, уже к обеду следующего дня егеря были в Калуге. Проехав немного по растянутым городским предместьям, вскоре пролётки были у расположения Ингерманландского полка. Командир его барон фон Эльмпт был у себя в штабе.

– Нет-нет-нет, ваше превосходительство, уж на этот раз вам не удастся отказаться от моего приглашения отобедать в моём доме, тем паче его не стыдно и показать сейчас, только недавно ведь ремонт в нём закончили, – пресёк он попытки Алексея увильнуть от приглашения. – А уж как Машенька будет вам рада! Так мало знакомых лиц вокруг, а жизнь в провинции сера и безотрадна.

Делать было нечего, и Алексей с Гусевым Сергеем были вынуждены поехать с бароном.

– Только на час, Филипп Иванович, никак не больше, – предупредил полковника Егоров. – Нам нужно успеть ещё до ночи в Малоярославец заехать, иначе потемну до постоялого двора придётся добираться, а с нашими разбитыми дорогами это, сами знаете, очень рискованное дело.

– Так у нас лучше переночуете, ну куда же вы так спешите?! – Барон всплеснул руками. – Шесть десятков вёрст ведь ещё до него? Эдак и правда нам не поговорить даже как следует, а ведь есть о чём.

– Потому и заехал к вам, Филипп Иванович, – признался Алексей. – Чтобы с глазу на глаз. Я-то из Персидского похода и сразу в поместье заскочил, не знаю вовсе, что сейчас в большом мире делается. А вы всё же при исполнении тут, небось, много всяких новостей до вас из столицы долетает?

– Да уж, изрядно, – хмыкнул тот. – А давайте-ка вы ко мне, Алексей Петрович, в карету пересядете? – предложил он. – Вот там мы и поговорим, а то за обеденным столом уж и не посекретничать нам будет.

Отказываться было грех, и весь путь до дома, занявший минут пятнадцать, Алексей проехал в карете барона за приватной беседой.

– Совсем недавно, в первый день Пасхи, в московском Успенском соборе Павел Петрович короновался, – приглушённо рассказывал Егорову Филипп Иванович. – И тут же публично, при стечении огромных толп народа, самолично зачитал новый закон о престолонаследии. Так что теперь мы опять вернулись к принципу наследования престола самым старшим сыном монарха, отменённому Петром Первым ещё в двадцать втором году. Более, как это было раньше, наследник назначаться теперь уже не сможет. Про Манифест о трёхдневной барщине вы, Алексей Петрович, сказали, что уже слышали. Недавно через курьера поступило «Установление для орденов кавалерских российских», с ним же подробное расписание проведения церемонии вахтпарадов, а до этого в войска прислали списанные с гатчинских новые уставы: «Воинский устав о полевой и пехотной службе», «Воинский устав о полевой кавалерийской службе», «Правила о службе кавалерийской». Проштудировал я их все, и знаете, сказать ничего плохого, в общем-то, не могу, довольно всё чётко и подробно в них расписано. Надо признаться, что петровский устав давно уже устарел и ждал своих изменений. Единственное, с чем я никак не могу согласиться, так это с принижением статуса офицера. Нижним чинам теперь позволено на них жаловаться. Строго наказывать солдат можно сейчас лишь в исключительных случаях, а вот для господ офицеров нынче введена уголовная ответственность за жизнь и здоровье подчинённых. Ещё введён запрет и на привлечение солдат к работам в личных имениях или к тем работам, которые не имеют отношения к службе, со строгим наказанием за его нарушение, вплоть до разжалования и отправки на каторгу. Представляете?! В офицерский состав отныне позволительно лишь входить выпускникам военно-учебных учреждений, которые успешно сдали экзамены на грамотность и знание уставов. А вот отпуска господам позволительно теперь брать не более 30 дней в год, притом как нижним чинам они установлены только лишь на два дня меньше. Поговаривают, что даже награды хотят для солдат придумать, что-то такое вроде Аннинской медали или знака, что ли, не понял пока сам.

– Ну-у, пока ничего такого плохого я в этом всём, Филипп Иванович, не вижу, – пожав плечами, произнёс Алексей. – Если офицер храбрый, умный и умеющий вести за собой подчинённых, думаю, ему не составит большого труда завоевать у них авторитет и наладить правильно службу.

– Так уже всеми этими нововведениями, ваше превосходительство, этот самый авторитет-то ведь и роняется! – воскликнул в сердцах фон Эльмпт. – Ну никак нельзя в нашей армии воли солдатам давать, попробуй потом их в бой на картечь повести! Уговорами и просьбами убеждать? А то, что всех польских повстанцев во главе с их предводителем Костюшко велено было на волю отпустить, не слыхали? А его ещё и огромной суммой к тому же ведь наградили, на приём ко двору позвали. А вот его победитель генерал-фельдмаршал Суворов, напротив, в опалу нынче угодил. Вместе со своими ближними штаб-офицерами в Кобринские имения сослан.

– А вот это очень плохо, – помрачнев, проговорил Алексей. – Такие гении полководцы, как Александр Васильевич, рождаются крайне редко. Потерять его для отечества – беда. Вы, я вижу, что-то слышали об этом, Филипп Иванович, расскажите, пожалуйста, поподробнее.

Карета остановилась у большого двухэтажного дома с колоннами у парадного входа, а двое сидевших в ней всё продолжали приглушённо беседовать.

– Слышать-то я слышал, ваше превосходительство, может, конечно, и не всё, – пожав плечами, произнёс полковник. – Но вот что до меня дошло, то я и вам расскажу, и всё это для того, чтобы и вы аккуратнее, Алексей Петрович, были. Потому как время-то нынче непростое, а вам, почитай, прямо ведь на глазах у государя в столице придётся находиться. Так вот, Павел Петрович затеял в государстве большие реформы, и армию он, само собой, стороной обойти никак не мог. Какие-то нововведения его, я согласен, полезные, а какие-то весьма и весьма спорны. Многое в делах преобразований у нового нашего императора отличается большой резкостью, непродуманностью и тягой к формализму. Я ведь сам, несмотря на свою фамилию, считаю себе природным русским, и вот это вот насаждение прусских порядков, муштра и всевозможные вахтпарады, тесный прусский мундир, букли и косы с пудрой – это всё не по мне. А вы же знаете Александра Васильевича, неужели он смолчать сможет? Одни только его прилюдные высказывания чего стоят: «Русские прусских всегда бивали, что ж тут перенять?» или вот «Пудра не порох, букля не пушка, коса не тесак, и я не немец, а природный русак». Каково? Это ещё Павел держался как-то до поры, терпел, но после большого февральского смотра войск и проведённых ревизий грянул гром! Суворов вместе с пятью другими фельдмаршалами был уволен в отставку без права ношения мундира. По Александру же Васильевичу и ныне ещё идёт следствие, а вы же знаете, как оно у нас – будет команда, чего даже и нет и не было никогда, ретивые людишки всё одно накопают. Нужна растрата? Будет вам растрата. Нужен заговор? Не извольте беспокоиться – будет вам ещё и заговор.

– Скверно, – тяжело вздохнув, произнёс Алексей. – В Европе большая война разгорается, вот-вот и нас в неё втянут, а мы без лучших своих полководцев остаёмся.

– Вот и я о том же, – подтвердил фон Эльмпт. – Так что и вы, Алексей Петрович, осторожнее. Ну что, а мы уже приехали, вон у входа Емелька мнётся. Пока тут стоим и беседуем, небось, давно к Машеньке мальчишку с известием послал. Как вам домик? – Выйдя из кареты, он кивнул на огромное строение.

– Хоро-ош. А вы скромник, Филипп Иванович, такую красоту домиком называть, у меня в Санкт-Петербурге мой раза в три меньше.

– Ох, Алексей Петрович, скажете тоже, там-то ведь столица, – вздохнув, заметил полковник. – А в ней и малый флигелёк за провинциальный дворец, как вот здесь, сойдёт. Пойдёмте, господа. – И, опираясь на лакированную трость, зашагал к мраморной лестнице. – Сергей Владимирович, ну что же вы отстаёте, пойдёмте, пойдёмте, сейчас нас горячим накормят. Емеля, солдат на кухню отведи! – приказал он открывшему настежь массивные двери приспешнику. – Пусть Аглая там накормит их и в дорогу побольше даст.

– Понял, барин, будет исполнено. – Тот преклонил голову, пропуская гостей.

На площадке между этажами широкой парадной лестницы, застеленной снизу доверху малинового цвета ковровой дорожкой, стояла сама хозяйка дома баронесса фон Эльмпт.

– Филипп, ну что же ты не предупредил меня?! – воскликнула она, краснея на глазах. – Если бы я знала, что у нас сегодня гости, да ещё и такие!

– Не извольте беспокоиться, Мария Ивановна. – Алексей глухо стукнул каблуками о ковёр и поцеловал поданную одетую в шёлковую перчатку руку. – Мы с Владимиром Сергеевичем к вам буквально на полчаса. Филипп Иванович так настаивал, что было бы верхом неприличия ему отказать.

– Разрешите представиться, подполковник лейб-гвардии егерского полка Гусев! – Сергей, так же как и командир, стукнул каблуками сапог и приложился к поданной ему дамской ручке.

– Никаких полчаса, уговор, господа, был, что вы не менее часа у нас будете! – воскликнул барон. – Машенька, дорогая, у нас ведь найдётся, чем накормить голодных офицеров? Они с дороги. Да, признаться, и я сам порядком проголодался.

– Я уже распорядилась, дорогой. Вы так долго сидели в своих каретах у входа, что я успела до полусмерти заскучать, – обиженно сложив губки, проворчала баронесса. – Ну и о чём можно было там беседовать, зная, что жена умирает со скуки?

– Политика и война, дорогая. – Полковник развёл руками. – О чём ещё могут говорить господа офицеры?

– Фи, как это банально! – Мария Ивановна покачала неодобрительно головой и сама взяла под руку Егорова. – Алексей, я надеюсь, у тебя для меня есть что-нибудь интересное, то, что можно рассказать заскучавшей в провинции молодой женщине, а не это вот всё? Учти, проказник, ты мне должен за то, что убежал мальчишкой тогда в юности на войну с этим своим штуцером.

– Хорошо, Мария Ивановна, но я даже представить не могу, что же вас может заинтересовать, – пролепетал Алексей, шагая под руку с хозяйкой дома.

– И перестань называть меня Марией Ивановной! – воскликнула баронесса. – Неужели я так старо выгляжу?! Для тебя я прежняя подружка детства Машенька Троекурова, а ты мой герой-мальчишка! А рассказывать ты мне будешь… – И она закатила глаза, задумавшись. – А расскажи-ка ты мне о Зимнем дворце и о приёме у императрицы Екатерины?! Тебе ведь туда, я знаю, посчастливилось быть приглашённым? Какое на ней было тогда платье? А в какое были одеты другие присутствующие дамы? А фрейлин видел? Во-от! Ну же, и о них тоже расскажи! Каков сам дворец? А стены внутри расписаны или покрыты бархатом?

Вопросы так и сыпались на Алексея как из рога изобилия, и целый час, сидя за обеденным столом, он вынужден был рассказывать обо всём увиденном в деталях и подробностях.

– Дорогая, ну дай ты уже нашему гостю ложку ко рту поднести, – в который раз пытался остановить поток вопросов барон. – Их превосходительство ведь так и уедет от нас голодным.

– Он прекрасно со всем справляется, в отличие от некоторых. – Супруга обожгла его негодующим взглядом. – Вон как усердно пережёвывает разварную говядину! Именно такую, кстати, господа, и готовили повара для государыни, шпиговали её салом, мариновали три дня, а потом в этом же маринаде томили в духовом шкафу и подавали с отварным картофелем. Правда ведь вкусно?

– Изумительно! Превосходно! – воскликнули одновременно егеря.

– Ну да, мои повара получше многих княжеских готовят, а уж тем паче лучше всех в этой провинции, – согласилась хозяйка. – Знала бы, что у нас гости будут, и больше бы блюд наготовили. Не представляю даже, что теперь подавать на столичных обедах станут. Новый-то государь, как я слышала, французскую кухню не очень-то жалует. Требует самую простую еду подавать. Особые, большие обеды при дворе и вовсе даже запретил. Все сервизы на монеты переплавил. Ефросинья! – подозвала она прислуживавшую горничную. – Подай гостям мясо ягнёнка с овощным гарниром.

После чая с десертом начали собираться.

– Уговаривал я их уже остаться, – пояснял опечаленной супруге полковник. – Как только ни убеждал, не соглашаются, потому как спешат очень.

– Значит, так уговаривал, что не остались, – проворчала та. – Ладно, Алексей, в следующий раз просто так не отвертишься. – Она хлопнула его веером по плечу. – Про долг передо мной ты, надеюсь, не забыл?

– Как можно, Маша, – проговорил тот с улыбкой. – Буду в Калуге, всенепременнейше заеду к вам с Филиппом Ивановичем. Нарочно теперь всё время буду думать, что же ещё интересного тебе рассказать.

– Обманщик. – Баронесса покачала недоверчиво головой. – Ну ладно, жду, и навести, пожалуйста, как только приедешь в столицу, Сашеньку. Истосковалась я уже по своему малышу. Передать бы ему кушанье из дома, так ведь не довезёте, пропадёт всё в дороге.

– Не волнуйся, я ему и так гостинцы занесу, – успокоил баронессу Алексей. – А вот письмо для него от самых близких будет весьма кстати. Непременно его передам. И если вы сами в Санкт-Петербурге будете, останавливайтесь у меня в доме и живите сколько душе угодно, всё равно он по большей части пустует, семья в поместье предпочитает жить.

– И правильно, – отозвался барон. – Там воздух здоровый, нет такой сырости и гари от тысяч печных труб.

– Ну что ты говоришь, Филипп! Какая сырость, какая гарь?! – Маша закатила глаза. – Господи-и, и это мой муж!

До пролёток офицеров провожал полковник, баронесса вышла на балкон и грустно смотрела на отъезжающих.

– Не обращайте внимания на ворчанье супруги, Алексей Петрович, – проговорил приглушённо фон Эльмпт. – С утра жаловалась, что голова у неё сильно болит. Как это по-модному нынче называется? Мигрень? По сыну она сильно скучает, подруг здесь не приобрела, общества, почитай, что никакого приличного нет. Если бы раньше судьбу друг с другом связали, глядишь, и господь бы детишек побольше послал, было бы чем заняться, а сейчас-то на старости лет куда.

– Ну уж, какая там старость, Филипп Иванович? – Алексей покачал головой. – У вас ещё всё впереди, может, и правда решитесь?

– Нет, что вы, Алексей Петрович?! – воскликнул тот. – Я ведь вас на два года старше, сорок пять мне уже этой зимой стукнуло. Карьеру надобно делать и встречать старость в генеральском чине. Но для этого хорошая война нужна, а то и правда засосёт провинциальная трясина.

Глава 6. Ну вот и всё…

Две лёгкие пролётки резво катили по большой дороге, как ни смягчали усиленные в каретной мастерской рессоры, а на ямах и ухабах пассажиров изрядно мотало и подкидывало. В дождь старались ночевать на почтовых станциях, при хорошей погоде выбирали просёлок и, отъехав, располагались на живописном берегу какой-нибудь небольшой речушки, которыми так изобиловала Русская равнина. В Москву не заезжали, объехав её стороной через Рузу и Клин. Переправившись через Волгу в Твери, в большом путевом дворце получили сведения о полку.

– Две недели назад через наплывной мост гвардейские егеря, ваше превосходительство, проходили, – доложился дворцовый смотритель. – Думал, может, начальство его захочет у нас остановиться, даже десять комнат приличных на втором этаже освободили. Так ведь нет, они у лагерных костров, как и солдаты, в устье Межурки два дня пребывали. Так вот, два дня этот полк постоял, а потом опять по дороге пошёл.

– Две недели, минус два дня, да на тридцать вёрст в сутки, это наш полк уже за Вышний Волочёк, скорее всего, заходит, – подсчитывал Алексей. – Нужно поспешать.

Торжок, Вышний Волочёк, Валдай – проскакивали знакомые, такие русские названия малых городков Большой Государевой дороги.

– Позавчерась с утреца егеря от нас, барин, вышли, – пояснил Гусеву пожилой, но крепкий с виду ямщик в Яжелбицах. – Так-то в Крестцах они должны заночевать, а уж потом к Зайцеву выходить. Вот ежели поспешите, то как раз за ними, Бог даст, и нагоните служивых.

Как и предположил многоопытный ямщик, в двадцати верстах за Зайцевом при переправе через малую речушку нагнали полуэскадрон Травкина.

– Ваше превосходительство, идём арьергардным отрядом! – частил с докладом улыбавшийся поручик. – Никаких происшествий и отстающих нет! Головной дозор уже к переправе через Мсту вышел! С прибытием в полк, ваше превосходительство!

– Спасибо, Кузьма, – поблагодарил Алексей. – Как в полку дела? Как с провиантом и фуражом? Говоришь, без происшествий у вас?

– Так точно, ваше превосходительство, – подтвердил поручик. – Во время перехода три лошади охромели, списать их пришлось, а ремонтом новых выкупили. У Лузгина на карабине шомпол из цевья вылетел, потерялся. Получил он за это уже. За Валдаем Булякин в горячке свалился, сейчас на лазаретной фуре едет, вся спина и седалище у него чирьями покрылись. А так всё в порядке, всего хватает, нужды никакой не имеем. Осталось два дня нам в арьергарде идти, потом полуэскадрон Луковкина сменит.

– Понятно. Ладно, поехали мы догонять полк.

Две пролётки медленно переехали через реку и уже на противоположном берегу, набрав скорость, понеслись по тракту. Через полчаса показался хвост длинной войсковой колонны.

– Их превосходительству генерал-майору Егорову Алексею Петровичу ура! – прокричал, салютуя саблей, шедший во главе роты капитан Крыжановский.

– Ура-а-а! – дружно грянули егеря, и сопровождаемая этим криком генеральская пролётка катила далее вдоль всех шедших подразделений к голове колонны.

– Здравия желаю, ваше превосходительство! С прибытием, господин генерал! – приветствовал его полковой штаб.

– Да мы уж поняли, что это вы нас догнали, – обнявшись с друзьями, проговорил довольный Живан. – Кому ещё так громко реветь-то наши будут? Только командиру.

Бежала к Ильмень-озеру полноводная Мста, на её левом берегу у переправы разбил лагерь полк егерей. Дымили артельные костры, по округе разносился запах солдатской каши, слышался шум множества людских голосов, ржание коней, от выставленных в ряд повозок долетал стук молотка или обуха топора о металл. Всё было привычно, сотни и сотни раз Алексей уже слышал эти звуки и вдыхал запах полевого лагеря. Как будто и не отъезжал он из своего полка, как будто бы и не было этой короткой побывки в поместье.

– Думаю, нет смысла нам в Новгород заходить, сами посмотрите, – вывел его из задумчивости голос Хлебникова. – Эдак мы напрямую можем к деревне Подберезье выйти и чуть ли не сорок вёрст пути срежем. Провианта и фуража пока достаточно, а если в город заходить, то дня три там точно придётся пробыть. Я не знаю, может, у Александра Павловича, конечно, другие мысли? – Он вопросительно посмотрел на главного интенданта. – Но егеря у нас не вымотанные, только вот недавно хороший длительный отдых был, важно то, что июнь уже наступает, все сроки на прибытие в столицу выходят. А ещё прибавьте сюда два полных дня, которые уйдут на переправу через Мсту и Волхов. Сами понимаете, господа, через такие большие реки за пару часов никак не перескочишь.

– Согласен с Вячеславом Николаевичем, – кивнув, проговорил Милорадович. – До Санкт-Петербурга меньше двух сотен вёрст осталось, за неделю вполне их можем пробежать и около столицы днёвку сделать. Оправимся, в порядок себя приведём и достойно через весь город сможем пройти.

– Я как бы тоже согласен, – задумчиво произнёс Рогозин. – Для закупки приварка в Новгород можно и пяток подвод отправить. Там хорошие армейские магазины, не грех заехать. А уж за Тосной они смогут полк нагнать. Так что да, можем в Новгород не заходить.

– Согласен, господа. Тогда именно так и сделаем, идём сразу к столице и уже там, у пригорода, делаем однодневную остановку, – выслушав заместителей, принял решение Алексей. – Таким образом, в Санкт-Петербург мы зайдём в первую декаду июня, как и было предписано Военной коллегией.

Первой через Мсту переправилась работная команда во главе с Радованом. Паром был огромный, и в него уместились вместе с людьми полдюжины повозок. Далее на правый берег начали перевозить эскадроны, роты и полковой обоз, уже затемно работавшие в поте лица паромщики переправили полуэскадрон Травкина. Двадцать вёрст перехода севернее Великого Новгорода – и точно такой же паромной переправой полк пересёк широкий Волхов. Всё, теперь до самого Санкт-Петербурга больших водных преград не было, и роты пошли самым скорым маршем по тракту. Седьмого июня под вечер колонна достигла Шушар, и егерям велено было вставать на днёвку у речки Кузьминки.

– Неужто дошли, братцы? – удивлённо спросил, подбивая подмётку на сапоге, Южаков. – Считай, ведь четыре месяца от самых персиян сюда топали. Их благородие говорит, более двух с половиной тысяч вёрст пути за спиной. Даже из Туретчины, от самого Дуная столько не шли, а там ведь в Николаеве долгая передышка у нас была.

– Да уж, и Польский поход никак с этим не сравнится, – поддакнул Калюкин. – А ведь думали тогда: «Ох как далеко мы бежим!»

– Да чего уж там Польский, тыш-ша вёрст только и бежали там, – отмахнулся Лыков. – А вы сюда, в эту нашу дорогу, и дорогу от Аракса до Кизляра ещё прибавьте, небось, опять не меньше тыш-ши в ней будет, да ещё и по горам. Я вон которую по счёту подмётку на сапогах, как наш Ваня, меняю. – Он указал на пристукивавшего молоточком Южакова. – Уже и прибивать-то, почитай, не к чему, всё поизносилось, теперяча только лишь всю пару менять нужно.

– Небось, поменя-яют в столицах, – помешивая в котле навязанной на палку ложкой, пробасил Дорофеев. – И мундиры на новые тоже сменят, не будет же государева гвардия в ошмётках ходить.

– Это само собой, – согласились с готовщиком все сидевшие. – Латка на латку налезает после этого похода.

– А ещё бы медалию на грудь, – проговорил мечтательно Капишников. – А чего смеётесь? У самих-то и не по одной, а у меня только вот за польскую Прагу.

– Медалия – не знаю, а вот премиальные бы точно не помешали, – заметил, откладывая в сторону свой сапог, Южаков. – Вон как после турецкой и польской войны матушка императрица войска одаривала, небось, сынок уж не хуже её.

– В воскресенье пропускную бумагу с печатью получу, медалию начищу получше и на торг с теми премиальными пойду, – заявил, продолжая мечтать, Капишников. – Чего только не накуплю на нём, всё, на что глаз только упадёт. А может, и молодке какой при параде приглянусь. Смейтесь, смейтесь, – отмахнулся он. – Так и просидите со своим серебром в казарме как сычи.

– Ты сначала получи эти премиальные, Спирка, – дуя на ложку с варевом, произнёс Дорофеев. – А уж потом похваляйся. Не знай, как там нас в столицах ещё встретят. Вспомните, братцы, после Польского похода тоже ведь, пока государыня матушка из Москвы не приехала, не больно-то жаловали. Это уж потом, как она обласкала нас на параде, так и все бла́га как из рога изобилия посыпались. Кажись, сварилось? – глубокомысленно произнёс он, пробуя кашу. – Ванюш, ты с сапогом закончил, попробуй, а?

Южаков зачерпнул в котле, также подул на ложку и положил варево в рот.

– Снимай, готово, – вынес он свой вердикт. – Расстилайте полог, братцы, трапезничать будем.

Девятого июня ротные барабаны забили побудку на рассвете. Вот только-только погасли звёзды, небо на востоке начало сереть, а от реки поднимались хлопья тумана.

– Час на то, чтобы свернуть лагерь, перекусить и оправиться! – отдал команду Егоров.

На горизонте едва начало всходить солнце, а полковая колонна уже топала по Государевой дороге. Вот показалась такая знакомая застава у Обводного канала. У преграждающего путь шлагбаума стоял спешенный эскадрон Воронцова.

– Не пропускают, ваше превосходительство. – Капитан кивнул на стоявших за полосатой жердью семёновцев. – Я уж и так и эдак, ни в какую не открывают. Поручик гонца в город послал, говорит, пропуск от столичного коменданта нужен.

– Господин поручик, а вы разве не извещены о проходе нашего полка? – поинтересовался у подходившего от караульной избы офицера Алексей.

– Ваше превосходительство, поручик Авдеев! – представился тот, вскинув ладонь к шляпе. – О подходе лейб-гвардии егерского полка предупреждены, соответствующая запись в караульном журнале имеется, но согласно Уставу гарнизонной службы ждём команду вышестоящего начальника. Вестовой мной в ордонансгауз[4] послан, ждём решения.

– Смотри как строго, – заметил Егоров. – Ну ладно, тогда будем ждать, порядок есть порядок.

– Ваше превосходительство, – понизив голос, проговорил офицер. – Если вы пожелаете, так можете ехать, вам мы никаких препятствий чинить не будем, а уж потом, как всё образуется, на Семёновскую площадь следом и полк ваш подойдёт.

– Нет уж. С егерями подожду, потом вместе и пойдём. По-олк, слушай мою команду! – крикнул он, обернувшись. – Вправо, на обочину принять. Вещевые мешки с плеч снять, стоять вольно по подразделениям!

Послышались окрики командиров, и роты сошли с дороги, освободив проезд. Мимо начали проезжать телеги и повозки. Каждый въезжавший в город или выезжавший из него был обязан пройти контроль. У представителей «подлого сословия» требовали «пропускное письмо» (крестьянину разрешалось наниматься на работу «для прокормления» в своём уезде). Но для этого помещик (а если его не было, то приказчик или приходской священник) должен был выдать ему «письменный отпуск». Для отхода в более отдалённые места необходимо было получить «пропускное письмо» в уездной канцелярии. В «пропускных письмах» описывалась внешность владельца: «рост, лицо, непременные приметы», чтобы «кто другой, воровски получая оное, не мог им воспользоваться». Выдавались «письма» не более чем на три года. После губернской реформы 1775 года дворянин должен был предъявить паспорт, пройти регистрацию на заставе и пояснить причину въезда-выезда. В течение суток он обязан был представиться лично столичному коменданту.

Застава занималась своим делом, а от растянутой полковой колонны слышался гул тысячи голосов. Егеря переговаривались, шутили, кто-то подтягивал ослабший ремень на мешке, кто-то сбивал пыль с сапог и отряхивал мундир, кто-то просто грыз сухарь, думая о своём. Наконец с северной стороны через мост проскакал всадник, спешившись, он подбежал к поручику и подал ему свёрнутый лист бумаги.

– Ваше превосходительство! – подойдя к Егорову, воскликнул командир дорожной заставы. – Приказ от коменданта для командира лейб-гвардии полка егерей – следовать к Семёновской площади и ждать в парадном строю государя императора!

– Благодарю, поручик. Эко же быстро всё решилось, я уж думал, до обеда как минимум придётся ждать, а тут даже заскучать не успели.

– Это да-а, – протянул тот. – Порядок. Ныне все как ошпаренные носятся. – И, обернувшись на своих солдат, понизил голос: – Чуть что не так – на гауптвахту или вовсе из армии долой.

– По-олк, становись! – скомандовал Егоров. – Оправились, разобрались в строю. За мной шаго-ом марш!

Рота за ротой, топая сапогами, шли егеря по городу. На плечах фузеи и штуцера, обветренные лица, штопаные мундиры и этот размеренный шаг. Два года назад они выходили из столицы в дальний поход и вот теперь возвращаются обратно. Позади тысячи и тысячи вёрст пути, жара, холод и вьюги, переправы через бурные реки и война в горах. И вот они наконец дома, они дошли.

– Твёрже шаг! – воскликнул, обернувшись, Егоров. – На Семёновскую выходим!

Огромная площадь была пуста, только у казарм Московского и Семёновского полков стояли караулы. Странно, всегда кто-нибудь на ней да занимался строевыми экзерцициями, плутонгом, поротно или даже целым батальоном. А сейчас на ней было пусто.

– Становись! Разобрались в шеренгах! – скомандовал, пройдясь перед подразделениями, Алексей. – Ровненько, в линию стоим! Приветствуем государя дружно и радостно!

Ждать долго не пришлось, сначала со стороны Семёновского моста с грохотом выехали на площадь два эскадрона лейб-гвардии Конного полка. Развернувшись фронтом к егерям, они замерли, блестя на солнце медными элементами кирас.

– Что-то они слишком яро держатся, – проворчал, поглаживая ствол фузеи, Лошкарёв. – Как будто стоптать нас хотят.

– Не выдумывай, Нестор, и не болтай, – оборвал его Кожухов. – Мало в штрафных ходил? Личный конвой амператора, вот и кичатся, показывают, что не чета нам, стрелкам, а что ближние государевы охранители.

Вот с северной стороны раздался ещё цокот копыт, и сопровождаемые третьим эскадроном конных гвардейцев на площадь выкатились три лёгкие кареты.

– Гляди-ка, у тебя, небось, не хуже. – Стоявший сбоку Живан, ухмыльнувшись, толкнул Алексея. – Ещё бы только коней статных подобрать…

– Тихо! – прошипел Егоров. – Выходят.

Резко распахнулась дверца на передней карете, из неё выскочил офицер с длинной косой и навитыми сбоку буклями и, подбежав к той, что ехала в середине, распахнул дверцу. Из неё на плотно утрамбованную землю площади выскочил он, Божьей милостью государь император Павел Первый.

– Полк, смирно! – громогласно скомандовал Алексей. – Равнение на середину! – И пошёл строевым к невысокому, худощавому человеку с лицом бледно-жёлтого цвета под широкой треуголкой. – Ваше императорское величество, лейб-гвардии егерский полк прибыл к месту постоянного квартирования из военного похода! Докладывает командир полка генерал-майор Егоров!

– «Военного похода», – сделав паузу, выделил из доклада только что произнесённую фразу император. – Слишком громко сказано про совершенно никчёмное и даже вредное предприятие!

Он сделал два шага и, остановившись прямо напротив Алексея, пристально вгляделся в его лицо.

– Вы считаете, генерал, что гвардии пристало лазать по каким-то дальним вершинам и гоняться за шайками горцев?

– Гвардии пристало выполнять приказы государя, ваше императорское величество, – твёрдо произнёс Алексей, не отводя глаз от Павла. – Гвардия – это элита армии, готовая разделить с ней все тягости и лишения войны. В последнем же боевом походе их было предостаточно.

– За словом в карман не лезешь, – сощурив глаза, хмыкнул император. – Но не умён, мог бы и промолчать, и не повторять про поход. Что ж, пошли, покажешь своих егерей.

Павел порывисто, не ожидая свиту, резко направился в сторону замершего строя, Алексей, держась на шаг позади, еле за ним поспевал. Молча, ничего не говоря, император прошёл мимо роты Максимова, Тарасова и остановился напротив старшего унтер-офицера первого батальона третьей роты Прошина.

– Кто таков?! Почему на боку сабля вместо тесака?!

Ермолай выпучил глаза и застыл не в силах ответить гневающемуся государю.

– Ну-у! Отвечай! – крикнул нетерпеливо Павел. – Понял вопрос?!

– Так точно, ваше императорское величество! – наконец собравшись с духом, рявкнул егерь. – Старший сержант Прошин, первый батальон, третья рота! Удобственней в бою ей сражаться, ваше императорское величество! Тесак больше для параду!

– А ты кто таков, чтобы решать, что удобней?! – Павел, разъярившись, притопнул ногой. – Десять суток ареста!

– Ваше императорское величество, старший ротный унтер-офицер часто подменяет в бою командира, ведёт за собой рядовых в схватки, – попробовал было пояснить Алексей. – Ему действительно удобней для боя сабля, пусть и самая простая, драгунская. Сержант четыре кампании прошёл…

– Я тебя не спрашивал, Егоров! – багровея, оборвал его император. – Двадцать суток ареста! Алексей Андреевич!

– Слушаюсь, Павел Петрович! Есть двадцать суток ареста для сержанта, – подшагнул державшийся позади высокий мордастый офицер с генеральским шарфом на поясе. – Караул!

Четверо подбежавших конногвардейцев выхватили у унтер-офицера зажатый в руке штуцер, сноровисто отстегнули поясной патронташ с саблей и пистолями и, сняв подсумки, подхватили Прошина под руки. Прошло несколько секунд, и пятёрка зашла за строй сидевших верхом конногвардейцев, а император в это время уже направился дальше вдоль замерших шеренг егерей.

– Это ещё что такое?! – рявкнул он, глядя на стоявшего в шеренге дозорной роты Лужина. – Это что за банда у вас, генерал?! У того сабля, а у этого ещё и нож на ремне?! Каким уставом прописано наличие такого оружия?! Так они у всех тут стоящих?! – Он пробежал глазами первую шеренгу.

– Дозорная рота, ваше императорское величество, – глухо проговорил Алексей. – Приучены действовать скрытно в засадах и против караулов неприятеля, для того нужно короткое клинковое оружие.

– Этот тоже в четырёх кампаниях был? – Павел кивнул на Цыгана. – Медалей нацепил, а глаз волчий! Все оборванные, сапоги хуже, чем у деревенского кучера! Кто командир роты?! – Он обернулся к стоявшим с левого фланга офицерам.

– Капитан Осокин, ваше императорское величество! – рявкнул командир разведчиков.

– Всю роту после построения отведёшь на гарнизонную гауптвахту, капитан! – приказал император. – Двадцать суток ареста им, Андрей Алексеевич, за нарушение в ношении мундиров, амуниции и не предусмотренного уставом оружия! Почему второй погон у всех на плече?!

– Придерживает от сползания перевязь гренадной сумки, ваше императорское величество, – пояснил Алексей.

– А они что, у вас гренадеры?! Мне доложились, что это лейб-гвардии егерский полк, или я ошибся генерал? – Обернувшись, он вперил взгляд в Егорова.

– Так точно, ваше императорское величество, егеря, – ответил тот. – Но разрешение использовать и носить гренады было получено от князя Потёмкина, а второй погон от императрицы Екатерины…

– Более полгода в стране государь Павел, и утверждены новые уставы, вы этого не знаете, сударь?! – перебил тот Алексея.

– Государя знаю, новые уставы не читал, в походе был, – ответил тот, бледнея.

– Ну хоть на этом спасибо, государя он знает, – хмыкнул Павел. – А хвост почему нацепили все на бо́шки? Опять разрешение князя и покойной императрицы?

– Так точно, ваше императорское величество, – стараясь отвечать как можно спокойнее и чётче, подтвердил Егоров. – Разрешено ношение волчьих хвостов как знак особой воинской доблести…

– Бардак! – рявкнул, снова притопнув ногой, император. – Это не гвардейский полк, а не знаю что! Вооружены и обмундированы как пугачёвская банда, грязные, в каких-то хвостах, уставных буклей и кос вообще не вижу! Я крайне недоволен вами, генерал Егоров! – Император, развернувшись к Алексею, пристально на него посмотрел. – Крайне недоволен! Пойдёмте, господа! – Он махнул рукой и зашагал к каретам.

Сопровождаемые конногвардейцами кареты резко взяли с места и укатили в ту сторону, откуда только недавно появились, полк же продолжал стоять молча.

– Ну вот и всё, – проговорил в полной тишине Живан.

– Полк, вольно! – глухим голосом отдал команду Алексей. – Командирам подразделений развести личный состав по казармам. Всем оправиться и обедать. Интендантству организовать помывку егерей и выдачу им чистого нательного белья.

Послышались окрики командиров, и роты пошли в свои барачного типа двухэтажные здания, на плацу осталась стоять одна лишь дозорная.

– Ваше превосходительство, разрешите убыть с ротой на гарнизонную гауптвахту? – козырнув, спросил генерала Осокин.

– Позже, Тимофей Захарович. Исполняйте пока мой приказ: обедать и мыться, до вечернего развода караулов время есть, успеете.

Глава 7. «Ваше оружие, генерал!»

– Словно гнётом каким-то придавило, – пробормотал разбиравший бумаги Гусев. – Читаю, а в голове ничего не откладывается.

– Ну так и отложи всё до завтра, – посоветовал Милорадович. – Успеется, всё одно за сегодня ничего не поправишь.

– Нет, Живан, надо бы сегодня, – покачав головой, ответил ему Сергей. – Видишь, как оно, вдруг фискалы сейчас набегут, а у меня ничего не подбито. Под белы рученьки – и в крепость. Лучше уж сейчас поделаю, что можно.

Алексей уже час сидел за столом и всё никак не мог закончить донесение, разговор друзей долетал до него как будто со стороны, из другой комнаты. «Как же так?! Почему?! В чём провинился перед государем я сам и мои егеря?! – не давали ему покоя тревожные мысли. – В фаворитах не пребывал, дружбы с влиятельными людьми государства не искал, старался служить честно. Егеря дрались храбро, заслужив славу отчаянных и верных престолу воинов, став гвардейцами по праву. Особое благоволение у Суворова, милость покойной государыни, приязнь к нему Потёмкина или Платоши? Что послужило причиной гнева только недавно коронованного императора? Не отсутствие же буклей и кос на головах егерей?»

– Ваше превосходительство, прощения прошу, вам бы, может, в самом начале лучше в баньку со штабом? – приоткрыв дверь, спросил Усков. – Пока первый самый чистый пар, потом-то уже дальше роты пойдут. Александр Павлович ажно три ближайшие бани на целые сутки выкупил, и для помывки, и для постирушек всем хватит.

– Нет, Степан, я если только к ночи, – покачав головой, ответил Егоров. – Мне ещё к начальству ехать. Господа, может, и правда пойдёте? – обратился он к старшим офицерам.

– Позже, позже. – У всех были срочные дела.

– Ну, смотрите. К вечеру, Стёпа, мы пойдём, заводите пока роты. – Он махнул рукой и снова взял перо.

…Тем самым уложились в определённый нам срок прибытия, не превысив прогонных, путевых сумм, – вывел он новую строчку на листе. – Без происшествий и неприятных событий во время марша…

– Что ещё писать? – прочитал он заново весь текст.

…Отчёты по закупным суммам, расписки и квитанции будут представлены в интендантском отчёте…

Довольно, роспись, число в самом низу. Промокнув о чернильную бархатку личную печать, он приложил её к реляции, посыпал мелким песком и, немного подождав, сдул.

– Ладно, господа. Бог не выдаст, свинья не съест, поеду я с отчётом к начальству, – вкладывая исписанный лист в обтянутую малиновым бархатом папку, произнёс Алексей. – Если вдруг того, ну, сами понимаете, – хмыкнул он, криво улыбнувшись. – Порядок в полку приказываю сохранять железный. Чтобы не дай Бог никакой дури вдруг не случилось. Мы служили державе и престолу верно, верно и дальше служить будем.

– Алексей, да ты что, даже и думать о плохом не моги! – воскликнул, вскочив, Милорадович.

– Подожди, Живан. – Егоров досадливо поморщился. – Я что думаю, то и говорю, не перебивай. В любом случае рано или поздно всё образуется, нам ведь ещё француза в большой войне бить, братцы, помяните моё слово, столько ещё славных дел впереди. Порядок, все особые начинания и весь наш богатый опыт стараемся сохранить, но и монаршую волю исполняем беспрекословно – это есть самое главное условие существования нашего полка. Ну а может, и правда пронесёт. – Он ухмыльнулся и пожал плечами. – Государь, как я знаю, вспыльчив, да отходчив. Всё, не провожайте, пошёл я. – И, надев треуголку, вышел из штабной комнаты.

А ведь на душе было маятно, как когда-то давно перед тем безнадёжным и рискованным тайным проникновением в турецкую Журжу.

– Тьфу ты, – сплюнул Егоров. – Сравнил же Военную коллегию и вражескую крепость. – Сама мысль эта показалась ему забавной, и он уже с лёгким сердцем заскочил в ожидавшую его пролётку.

Пройдя коридором до приёмной генерал-поручика Берхмана, Алексей толкнул знакомую, обитую кожей дверь.

– Пётр Фёдорович у себя? – поинтересовался он у привставшего при его виде адъютанта.

– Никак нет, ваше превосходительство, – покачав головой, ответил тот. – У нас уже давно должность военного губернатора генерал-поручик граф Буксгевден Фёдор Фёдорович занимает. А Пётр Фёдорович по состоянию здоровья от службы был отставлен. Вы, верно, не знаете того, в походе ведь были?

– Не знаю, два года не был тут, – согласился с адъютантом Алексей. – Очень многое, я смотрю, изменилось за это время, Значит, к графу мне Буксгевдену нужно. Он не занят?

– Простите, ваше превосходительство, а что бы вы хотели? – вежливо поинтересовался офицер.

– Доложиться по случаю прибытия из Персидского похода и предоставить реляцию. – Егоров, открыв свою папку, показал исписанный лист.

– Одну минуту, господин генерал, я сейчас доложу о вас. – Адъютант подошёл к двери кабинета, немного постоял, прислушиваясь, и, наконец зайдя внутрь, опять плотно закрыл за собой дверь. Его не было минут десять.

– Буксгевден, Буксгевден, – вспоминал генерала Алексей. – Видеться приходилось, но вот лично он с ним не общался. Остзейский немец[5], лет на пять всего, пожалуй, старше, но уже весь седой. Хороший артиллерист, Георгия получил ещё за первую турецкую войну, потом сражался со шведами и два года назад участвовал в Польской кампании. На штурме Праги вёл свою колонну с севера. Сначала Песчаную гору вместе с Исленьевым взял, а потом через внутренние валы и предместье к мостовым укреплениям Вислы прорвался. Храбрый генерал.

– Ваше превосходительство, – выйдя из кабинета в приёмную, обратился к Алексею адъютант. – Генерал-поручик вас принять не может, очень сильно занят. Он попросил вас пройти к военному коменданту столицы генерал-майору Аракчееву Алексею Андреевичу. Это недалеко, на пересечении Миллионной улицы и Мошкова переулка. До ордонансгауза этот дом был князей Барятинских.

– Благодарю вас, капитан, я найду.

Аракчеев Алексей Андреевич, какие-то смутные воспоминания из прошлой жизни выплывали из памяти: аракчеевщина, военные поселения, муштра и произвол. А ведь это именно тот самый высокий, жилистый и мордастый генерал, к которому на Семёновском плацу обращался император Павел, требуя помещения под арест унтера Прошина и целой роты.

До нужного дома было недалеко, и уже через несколько минут Алексей стоял перед его парадным крыльцом. Два гренадера в мундирах гвардейского Измайловского полка стояли, словно статуи, не шелохнувшись. Не успел Алексей поставить ногу на первую ступеньку, а из распахнувшейся входной двери уже выглядывало усатое лицо унтера.

– Ваше превосходительство, разводящий караула капрал Елисеев! – гаркнул он во всё горло. – К кому и по какому делу изволите?!

– Мне к Алексею Андреевичу, к столичному коменданту, братец, – ответил Егоров и шагнул в открытый дверной проём.

– Ваше превосходительство, вам бы сюда сначала. – Капрал показал на стоящий в нише широкий стол. – К господину поручику.

– Поручик Эртель! – Вскочивший со стула офицер щёлкнул каблуками. – Прошу прощения, ваше превосходительство, велено каждому посетителю обязательную регистрацию проходить. – И показал на лежащую на столе толстую амбарную книгу. – Потом, куда пожелаете, мы вас, господин генерал, сами проводим.

– Если положено, значит, регистрируйте, – пожав плечами, ответил Алексей.

– Не изволите ли присесть, ваше превосходительство? – Поручик кивнул на стоявший у стола табурет. – Я, с вашего позволения, тоже присяду? – И после кивка генерала сам опустился на свой стул.

Офицер старательно вывел пером все продиктованные Алексеем сведения и немного задумался над тем, что писать в графе «цель визита». «По казённой надобности», – наконец сформулировал он в трёх словах пояснение генерала.

– Елисеев! – Он махнул рукой, подзывая унтера. – Проводишь их превосходительство к господину коменданту. Извините, господин генерал, не имею права своё место покидать, – пояснил он. – Вас капрал проводит.

Поднявшись на второй этаж, прошли широким коридором до двери, где стояли такие же караульные, что и на улице.

– Ваше благородие, их превосходительство к господину коменданту, – пояснил поднявшемуся из-за стола адъютанту в приёмной Елисеев.

– Капитан Малютин, – представился тот. – Господин комендант пока занят, у него посетитель. Ваше превосходительство, будьте любезны, назовите себя и цель своего визита. Как только посетитель от Алексея Андреевича выйдет, я сразу же о вас ему доложу.

Записав всё в такой же журнал, как и на первом этаже, адъютант продолжил раскладывать лежавшие перед ним стопки листов по разным папкам. Прошло минут пятнадцать, и из распахнувшейся двери кабинета вышел бледный офицер с золотым горжетом на груди.

– Ох и крут же Алексей Андреевич, – пробормотал он, вытирая пот на лбу. – Велено через час доложить об устранении, так что, Константин, скоро я опять у вас буду.

– Понял, Игорь Борисович, – ответил адъютант. – Старший провиантского ведомства из Кригс-комиссариата[6]. – Он кивнул вслед вышедшему из приёмной. – Ох и хлопотное у него дело, третий день подряд отчёт Алексею Андреевичу даёт. Ваше превосходительство, разрешите? – произнёс он, приоткрыв дверь кабинета коменданта. – К вам генерал-майор Егоров Алексей Петрович, командир лейб-гвардии егерского полка.

– Пусть заходит! – долетело до ушей Алексея. – Проходите, генерал! – крикнул сидевший в глубине кабинета человек. – Я так понимаю, вы ко мне из Военной коллегии?

– Совершенно верно, – подтвердил, заходя, Егоров. – Военный губернатор генерал-поручик Буксгевден Фёдор Фёдорович принять меня ввиду большой своей занятости не смог и через своего адъютанта попросил зайти к вам. Я вас слушаю.

Садиться ему не предложили, и Алексей чувствовал себя неловко, словно бы уже оправдываясь перед сидевшим за столом человеком с таким властным и жёстким взглядом.

– У меня к вам только один вопрос, сударь, – сухо произнёс Аракчеев. – Как так получилось, что вы, будучи генералом и командуя лейб-гвардейским полком, отказались выполнять приказ своего государя о немедленном выходе из Закавказья и занялись охраной отстранённого от службы Зубова Валериана?

– Алексей Андреевич, а вы уполномочены задавать мне этот вопрос? – прямо глядя в глаза коменданта, поинтересовался Егоров. – Я понимаю, если бы меня спросил генерал-поручик Буксгевден, который является моим прямым военным начальником. Но вы…

– Уполномочен! – прерывая, сухо бросил Аракчеев. – Уполномочен и задаю я его вам, сударь, по приказу самого государя императора. Итак, я повторяю: как так получилось, что вы отказались выполнять приказ императора о немедленном выходе из Закавказья и занялись охраной уже отстранённого от командования Зубова?

«Ну вот и всё, – пронеслось в голове у Алексея. – Предчувствия меня не обманули, и нужно было отвечать на такой „неудобный“ вопрос».

Выкручиваться никакого желания не было, и, вздохнув, он сказал, пожав плечами:

– А было бы лучше оставлять целого генерал-аншефа, и пусть даже бывшего, но всё же по факту только что командующего русской армией, персам?