Приключения Паштетика, мопса-паладина

Глава 1

Малокорнийские топи, одно из самых жутких мест в Хэйрилэнде. Репутация этих земель настолько скверная, что даже самые отважные герои забредают сюда исключительно по ошибке. И ошибка эта зачастую становится последней.

Ужасные твари, скрывающиеся в этих туманных низинах, издают не менее ужасные звуки. На редких деревьях, кривых и мёртвых, в хорошую погоду издалека можно разглядеть уродливых чёрных птиц, почти никогда не летающих. Эти птицы просто сидят на прогнивших ветвях и терпеливо ждут. Они знают, что рано или поздно очередной заплутавший искатель приключений угодит в липкие объятия Малокорнийских топей, чтобы утолить их извечный голод.

Этим утром среди птиц царило некоторое оживление. Со стороны ближайшего заброшенного хутора в топи вошли две заманчиво упитанные жертвы.

Пожилой господин в белом панцире, с которого местами облупилась эмаль, шагал, с трудом вытаскивая из вязкой жижи кривоватые старческие ноги. Рядом с ним, тщательно стараясь обходить те лужи, по которым отважно ступал его спутник, бодро семенил толстенький немолодой мопс с самым что ни на есть типичным для его породы выражением глубокой меланхолии на плоской мордочке. Время от времени парочка останавливалась, чтобы оглядеться.

Ближайшая к ним птица, костлявое создание с кожистой шеей, проскрипела, обращаясь к своей соседке, сидевшей чуть поодаль:

– Похоже, нам даже не придётся ждать, пока их кто-нибудь убьет. Это старичьё здесь долго не протянет. Они…

Птица не успела договорить. Камень, брошенный ловкой рукой господина в панцире, сбил ее с ветки.

– Ну что, Паштетик, – ласково проговорил человек, обращаясь к мопсу, – говорил я тебе, что здесь вдоволь еды! Сегодня на ужин не будет никаких сухарей! Я сварю тебе превосходный бульон. А мясо ты съешь на завтрак.

Мопс поморщился так, что теперь его морда состояла из сплошных складок, посреди которых влажно сверкали огромные глаза.

– Странный он какой-то… И пахнет от него не птичьим запахом.

– Тогда сухари?

– Нет уж, лучше бульон. Но ради всего вкусного на свете, сэр Доберик, добавьте в бульон немного белого вина и пару луковиц, иначе получится совсем несъедобно.

Сэр Доберик подобрал костлявый птичий труп и закинул в потертый замшевый сак, перекинутый через плечо. Из сака торчали горлышко крупной бутыли тёмно-зелёного стекла и пучок листьев лука-порея. Судя по запаху, где-то в глубине мешка лежал кусок голубого сыра или нестиранные носки.

– Паштетик, мой верный друг и спутник. Я начинаю подозревать в тебе пагубную страсть к выпивке. В прошлый раз ты попросил вымочить мясо в кальвадосе, а в позапрошлый – сварить его в пиве.

– Да, сэр, – согласился Паштетик, – я просил об этом, но Вы не станете спорить, что мясо черного оборотня невозможно прожевать, не замариновав хотя бы на пару часов, а окорок дьяволова вепря прекрасно сочетается именно с пивом.

– Иногда я думаю, что твоё призвание – быть шеф-поваром на кухне какого-нибудь князя или маркграфа, а то и герцога. Но, хвала Всевышнему, ты не повар, а мой оруженосец. Сколько лет прошло с тех пор, как мы с тобой отправились на поиски славы и приключений? Помнишь, как надо мной смеялись более молодые братья Ордена, когда оказалось, что никто не хочет быть моим оруженосцем? И как ты, совсем ещё щенок, подошёл ко мне и сказал, что хочешь предложить свои услуги?

– Тогда я думал, что жизнь странствующего паладина более…, – пёс замялся, подыскивая подходящее слово.

– Романтична? – попытался подсказать сэр Доберик.

– Более комфортна, – закончил Паштетик, – братья-паладины, собираясь после странствий в большом зале замка на дружеских пирушках, рассказывали о горах жареного мяса и реках вина, поглощенных ими за время походов. Неужели они лгали?

– Вряд ли. Многие из наших братьев именно так и странствуют – до ближайшего постоялого двора с хорошей едой и выпивкой. Они сидят там неделями, пропивая и проедая деньги Братства, а затем возвращаются домой и рассказывают, что защищали вдов и сирот, карали злодеев и чудовищ, а также спасали принцесс от злобных чародеев. Потом все эти небылицы становятся легендами и балладами, и люди верят, что некий сэр Жрун совершал подвиги один другого невероятнее, а не набивал брюхо жареными цыплятами и паштетами из свиной печени.

– Но мы-то не таковы, сэр, – гордо напомнил Паштетик, – мы уже десять лет бродим по самым мрачным закоулкам Двенадцати Королевств и Трёх Царств, помогая всем, кого повстречаем. Жизнь славная и героическая, не спорю, но мне всё труднее и труднее вставать по утрам.

– Мы постарели, мой друг,– печально улыбнулся сэр Доберик, мне завтра исполняется шестьдесят восемь лет, а тебе скоро стукнет одиннадцать. Меня не оставляет тревожное предчувствие, что это наш последний поход.

– Вы предчувствовали это и в прошлый раз, и в позапрошлый, – напомнил маленький оруженосец.

– Давайте просто найдём эту ведьму, обезвредим её и отпразднуем нашу победу в ближайшем месте, где подают жареное мясо и сухарики, вымоченные в крепком бульоне с пряностями и подсушенные до легкого хруста.

Паштетик сглотнул слюну и наши герои бесстрашно (или безрассудно?) двинулись в самое сердце Малокорнийской топи.

– Интересно, а какая она, ведьма? – поинтересовался мопс, – Я видел троллей, полевиков, жорцев, домовых, даже одного калира довелось повидать. Но вот ведьмы нам не попадались ни разу. Наверное, она ужасно страшная?

– Она красавица! – гневно возразил ему чей-то голос.

– Очень в этом сомневаюсь, – ничуть не удивившись, ответил сэр Доберик, – у меня есть портрет, выданный в городской управе Оукбранча. Она весьма уродлива даже для ведьмы. Куча бородавок по всему лицу, малюсенькие глазки, огромный носище…

– Это у кого носище?!

Из зарослей рогоза выскочила, точно подталкиваемая сзади, костлявая старуха в заплесневелой остроконечной шляпе рыжевато-черного цвета. Всё лицо её было усыпано крупными волосатыми бородавками. Гигантский нос, похожий на красный пупырчатый огурец, был настолько велик, что почти полностью заслонял собой впалые морщинистые щёки. Два крохотных глаза казались еще одной парой бородавок. И глаза эти сверкали самым страшным блеском, какой только можно себе представить, если, конечно, у вас не самое богатое воображение

– И это называется рыцарь? Так подло клеветать на даму в её отсутствие!

Паштетик молниеносно занял боевую позицию немного позади правой ноги сэра Доберика. Убедившись, что ведьма до него не дотянется, он очень осторожно возразил:

– Во-первых, мы не рыцари.

– Да уж ты-то точно не рыцарь, – ехидно ухмыльнулась ведьма, – никчемный жирный трусливый пёс. Да и хозяин твой выглядит преизрядным мужланом, напялившим господские доспехи. Ни одному дураку и в голову не придёт принять его за рыцаря.

– Вам же пришло, – сдержанно напомнил Паштетик.

Ведьма смерила мопса взглядом настолько презрительным, что тот невольно отступил ещё на пару шагов назад.

– Я этого не говорила, – ответила она.

– Говорили! Вот только что…

– Итак, я говорю одно, а ты, маленький мерзкий лжец, утверждаешь совершенно противоположное. И кому из нас двоих я должна верить? Тебе, которого вижу впервые в жизни, или мне, которой я доверяю буквально как самой себе?

Сэр Доберик, не принимавший участия в беседе, молча разглядывал какую-то желтоватую тряпицу, которую то подносил к самому носу, то удалял от себя на вытянутой руке. Наконец, он закончил свои манипуляции и громким голосом, исполненным внушительного величия, торжественно произнёс:

Ведьма Копунция Флоргус, также известная как Сахира бинт Альмаут, губительница караванов, также известная как мадам Зугабуга, насылающая проклятия, так же известная в далеком прошлом как Красотка Коппи! Ты обвиняешься в наведении темных чар на жителей вольного города Оукбранча, в порче молока, в краже младенцев и подмене жены господина бургомистра сразу же после свадьбы!

Мог бы ограничиться одним “Красотка Коппи”, – перебила его ведьма,– и не добавлять своё противное “в далеком прошлом”. Эта тряпочка у тебя в руках, часом, не мой портрет?

Именно он. Я хотел убедиться, что передо мной именно ведьма Копунция Флоргус, также известная…

Я же сказала, что “Красотки Коппи” вполне достаточно! – рявкнула ведьма.

Паладин пожал плечами, что получилось у него весьма комично, учитывая надетый панцирь. Сэр Добберик был похож в этот момент на черепаху, втягивающую голову.

И, поскольку я уже убедился в том, что стоящая передо мною особа является никем иной, как ведьмой Копунцией Флоргус…

Он едва успел увернуться от брошенной в него сухой ветки, на лету превратившейся в большую черную гадюку. Змея пролетела в паре вершков от его лица и, шлепнувшись в грязь, опять стала безобидной веткой. Паштетик боязливо обнюхал её и, на всякий случай, помочился.

–…ведьмой Копунцией Флоргус, – невозмутимо продолжил паладин, обвиняемой во всём перечисленном, то, властью, дарованной мне…

На этот раз сэр Доберик даже не стал уворачиваться. Он просто выставил перед собой небольшой треугольный щит, украшенный эмблемой Ордена – изображением пса, защищающего ягненка от волка. Что-то бесформенное с чавкающим звуком врезалось в верхний край щита и жирной каплей стекло к ногам паладина. Упав, это нечто взорвалось россыпью бурых брызг, немного запачкавших и без того грязные сапоги сэра Доберика.

–… дарованной мне Эвраром Сабелькой, Гроссмейстером Ордена нищенствующих паладинов Серебряного Пса и магистратом Оукбранча, я объявляю тебя арестованной для препровождения к месту справедливого и беспристрастного суда!

– Самому-то не смешно? “Справедливого и беспристрастного”! Да эти тупые горожане только и мечтают о том, чтобы отправить на костер невинную женщину. У них даже карусели нормальной на площади нет. Я уже не говорю об отсутствии приличных питейных заведений. Вот и получается, что все развлечения у них – публичные казни да пытки. Я не хочу умирать только потому, что жителям Оукбранча скучно или потому, что их бургомистру до свадьбы показали сильно приукрашенный портрет невесты, а вживую она оказалась страшнее твоей собачки.

– Мой друг Паштетик прекрасен!, – сурово возразил из-за своего щита сэр Доберик.

– И я не собачка!, – добавил мопс, отойдя на ещё более безопасное расстояние, а самый настоящий боевой пёс-оруженосец! Я, если хотите знать…

– Совершенно не хочу, – сухо отрезала ведьма, и я разговариваю не с тобой, пёс-блохоносец, а с твоим хозяином. Денёк-то какой погожий да ясный, – неожиданно добавила она, – прямо загляденье. Обидно будет помирать.

– Если ты желаешь сохранить свою жизнь, сдайся мне, – предложил Доберик, – и я даю тебе честное слово паладина, что не допущу никакой несправедливости по отношению к гм-м… даме.

– За даму, конечно, спасибо, но я, когда сказала, что будет обидно помирать, не про себя говорила, а про тебя и псинку твою.

Сказав эти страшные слова, ведьма сняла шляпу. Из её тульи с громким шуршанием вырвались десятки мелких зубастых тварей.

– Какой ужас, – испугался Паштетик, – у неё отвратительнейшая лысина!

Сэр Доберик ничего не произнёс в ответ. Возможно, он был слишком деликатен, чтобы обсуждать при женщине недостатки её внешности, а возможно, его отвлекли кружащие вокруг маленькие летающие чудовища. Паладин, перекинув щит на локоть, пытался вытащить что-то из кармана штанов. Другой рукой, держащей меч, он описывал вокруг себя круги с такой скоростью, что со стороны казалось, будто он держит над головой сверкающий зонт. Несколько существ попытались было атаковать его, но были сокрушены и отброшены далеко в кусты. Копунция тем временем производила над шляпой живописные пассы наподобие тех, что делает фокусник, прежде чем вытащить из своего цилиндра голубя или кролика. Новая стая, больше, шумнее и страшнее прежней, вырвалась на волю.

– Ну что, дедуля, съел? – прошипела ведьма, – Скоро ты устанешь махать своей железякой и мои миленькие питомцы обглодают твое дряблое тело до самых костей!

Паладин не ответил. Он, наконец, нашёл то, что искал. Свободной рукой он развернул истрепанный по краям небольшой пергаментный свиток. Отведя его подальше от глаз, он начал медленно, но уверенно читать:

Ин ме ин…

На этом месте он запнулся и, оглянувшись, одарил мопса таким укоризненным взглядом, что тот заранее почувствовал себя виноватым.

– Мой верный оруженосец, – не менее укоризненным голосом молвил сэр Доберик, – я же просил тебя никогда не жевать и не слюнявить мои манускрипты! Ты размазал чернила и теперь я не могу прочесть заградительную молитву! Это обрекает нас на долгую, утомительную и, возможно, беплодную битву с теми исчадиями зла, которых эта злокозненная особа насылает на меня.

– Мне очень жаль, мастер, – очень-очень виноватым голосом ответил пёс, – но кое-то ещё три недели назад забыл в таверне мою игрушечную косточку и теперь мне приходится забавляться самыми неподходящими для этого предметами: сопливыми носовыми платками, старыми дырявыми носками, отрубленными лапами монстров и Вашими палимпсестами. Откуда мне было знать, что на этом свитке написано что-то ценное, а не рецепт мази от перхоти, которым расплатился с нами в Зурбаггене монах Алегрин? Вы же сами тогда сказали, что этот рецепт полная ерунда и нужно, соскребя его с пергамента, написать что-нибудь стоящее?

Сэр Доберик, продолжая действовать на манер гигантской мясорубки, поразил ещё нескольких летунов, но ведьма насылала на паладина новых и новых врагов.

Теперь я понимаю, откуда у неё лысина, – попытался сменить тему беседы Паштетик, – Держать в шляпе столько зубастиков! Они и не такую плешь проесть могут.

Где ты увидел лысину, маленький трусливый негодяй? – прошипела ведьма, – Как только я покончу с твоим хозяином, я придумаю для тебя самую мучительную и позорную смерть, какую только можно.

Сэр Доберик, отчаявшийся разобрать испорченные Паштетиком части манускрипта, принялся читать уцелевшие фрагменты.

Де потестате миссус ест ад ме… Опять непонятно… Эорум эрит квази либрикум ин тенебрис тенебрас… Сплошные пятна… Сик ерунт… Этернум!

Какая-то сила всё же ещё оставалась в обрывках защитного заклинания, Как только паладин закончил, все летуны разом вспыхнули красивым искристым розовым всполохом, на манер крошечных феерверков. Судя по всему, взорвались даже те, что всё ещё находились в колпаке ведьмы. Теперь она держала в руках только дымящиеся поля своей шляпы и вид у неё был донельзя злой.

Ты доигрался, старикашка! – голос у ведьмы был под стать её виду, – Сейчас ты испытаешь на себе весь гнев женщины, у которой испортили любимую шляпку! Ты, кажется, говорил, что завтра тебе исполняется шестьдесят восемь? Ха-ха-ха-кха-кхе!

Копунция разразилась жутким смехом, плавно перетекшим в глухой кашель.

Он это говорил не Вам, а мне!, – укорил ведьму Паддингтон, – А подслушивать нехорошо!

Но ведьма уже не слышала его. Она жутко закатила глаза и начала медленно раскачиваться взад-вперёд.

Моё проклятие идёт из самых глубин сердца и никто не отменит его! – голос колдуньи звучал очень страшно. Казалось, изнутри неё вещает кто-то куда более жуткий, Каждое слово было тяжело, точно камень, – Заклинаю великим именем Вабаласа и всей мощью его, да проживёшь ты на свете шестьдесят семь лет без единого дня и ни часом дольше! Да будет…

Тут ведьма замешкалась и прекратила свои раскачивания. Глаза её вернулись в прежнее естественное положение.

Что, фантазия иссякла? – злорадно поинтересовался мопс.

Возможно, – нормальным, уже не страшным голосом ответила ведьма, – но и этого хватит! Лети, моё проклятье, и порази нечестивца в самое сердце!

Она вскинула костлявую руку с желтыми потрескавшимися ногтями в сторону сэра Доберика. Меж растопыренных пальцев её воздух сгустился, почернел и осветился мелкими сизыми искрами.

Маленький сквайр внезапно осознал, что сейчас произойдёт непоправимое. До дня рождения его компаньона оставалось уже меньше одного дня.

Сэр Доберик, – жалобным голоском предложил он, – а может, ну её, эту ведьму? Вернёмся домой, сварим пару чашечек славного бульона и забудем об этом болоте и колдунье? А бургомистру Оукбранча скажем, что старуха сбежала при нашем появлении?

Не разочаровывай меня, мой старый друг! – ответил паладин мягко, но решительно, – Мы поклялись никогда не бежать от зла, каким бы грозным оно ни было.

Но я не клялся!

Тогда беги, мой дорогой Паштетик, беги со всех ног, но я не могу отступить.

Мопс горько и безнадёжно вздохнул: Я остаюсь. Но моя гибель будет на Вашей совести, сэр. Не могу же я бросить Вас в минуту опасности. Какой я после этого оруженосец?

Чёрный воздушный клубок, который стал ещё гуще, ещё чернее и ещё искристей, оторвался от руки ведьмы и с шипением и гудением устремился к сэру Доберику.

Лети, моё проклятье, лети! – ликовала колдунья, – И порази врага в самое сердце!

Ни за что! – прорычал пёс, – Никто никого не поразит ни в какое сердце! Только не моего друга!

Он неожиданно высоко подпрыгнул на своих коротких кривых лапках и, широко раскрыв пасть, попытался укусить смертоносный сгусток. Раздался сухой треск, точно кто-то разом наступил на тысячу яичных скорлупок. Мопс закашлялся, поперхнулся и рухнул замертво к ногам паладина.

Сэр Доберик издал жуткий вопль, в котором не было совсем ничего человеческого. Выражение лица его, даже во время битвы не лишённое доброты и сердечности, исказила гримаса такой свирепой ярости, что Копунция отступила сперва на шаг, затем на два, потом неловко развернулась и стремительно кинулась прочь, размахивая на бегу обрывком шляпы.

В несколько гигантских прыжков паладин настиг убегавшего врага. Ведьма, некстати решившая обернуться назад, споткнулась и упала в липкую грязь. Она перевернулась на спину, уже не страшная, а жалкая, дрожащая и отвратительная.

Она попыталась было сказать что-то, но увидела лицо разъяренного паладина и вместо слов изо рта её раздалось невнятное бульканье. Копунция силилась произнести хоть слово, но не могла.

Сэр Доберик, грозный, точно сама смерть, занёс над старухой свой меч. Видимым усилием он сдержался, чтобы не опустить его, но этого и не требовалось. Лицо ведьмы искривилось в странной гримасе, побагровело и внезапно разгладилось, приняв выражение крайнего умиротворения. Копунция Флоргус, годами наводившая ужас на людей, умерла от страха.

Паладин, припав на одно колено, двумя пальцами проверил биение пульса на сонной артерии своего поверженного врага. Со стороны могло показаться, что он оказывает павшей ведьме последние почести.

Тяжело поднявшись, сэр Доберик машинально вытер грязной тряпицей клинок меча и, слегка пошатываясь, подошёл к тому месту, где без движения лежало жалкое тельце его друга. Откинув в сторону свой щит, он бережно поднял малыша и прижал к груди. Крупные слёзы текли из его глаз, стекали вниз, оставляя светлые дорожки на запыленных щеках и терялись в зарослях седых усов.

Ты был прав, мой старый, мой верный друг! Твоя смерть камнем легла на мою совесть.

При этих словах большая капля упала с его щетинистого подбородка прямо на нос несчастного Паштетика. И тут пёс, не открывая глаз, слизнул её своим широким розовым язычком.