До встречи в Вальхалле

I

Метель пела, убивая. Тихо так и даже ласково. Видимо, чтобы было не очень страшно.

Снег летел во все стороны: строил сугробы, заметал тропинки, покрывал деревья. Он был белым и чистым, но холодным. Ветер дул с севера: приносил мороз и еще больше белых хлопьев. Природа уже не пыталась сопротивляться. Спокойно стояли деревья, лежала под снегом земля. Все вокруг замерло, ожидая, когда успокоится небо. Оно висело так низко, что, казалось, вот-вот рухнет. Солнце совсем пропало за тучами, из которых все валил снег.

Девушка, с трудом пробиравшаяся сквозь метель, выглядела беспомощной, маленькой и хрупкой по сравнению с бушующей стихией. Нездоровый румянец покрывал ее обветренное лицо; щеки пылали; она была очень худой и изможденной. Она подставляла обожженную холодом ладонь козырьком ко лбу и пыталась разглядеть дорогу. Она еле-еле переставляла ноги. Тело не слушалось ее, умоляло повернуть назад, но она продолжала идти. Снег слепил глаза, мороз кусал щеки и губы. Девушка глотала ртом ледяной воздух, надеясь отдышаться. Она знала: остановится – упадет. А падать нельзя, никак нельзя. Поэтому она шла.

А метель пела ей колыбельную, бросала снежинки в лицо и просила развернуться. Прийти домой, сесть у теплой печи и уснуть. Но девушка шла. Так они и боролись: вьюга бушевала, а девушка искала в себе силы, чтобы сделать еще хоть несколько шагов. Но на нее обрушился порыв ветра. Она споткнулась и упала на колени. Хотела встать, но не смогла. Горячие слезы катились по онемевшим щекам. Она попыталась ползти, продвинуться вперед еще хотя бы на пару жалких сантиметров. В голове стучал пульс, глаза щипало, ноги будто исчезли вовсе. Она закрыла лицо руками: хотела зарыдать в голос, но сил плакать не было. Еще раз попробовала подняться – новый порыв ветра повалил ее на снег. «Только не теряй сознание, Велимира, только не закрывай глаза…» – лишь успела подумать она и стиснула зубы, но метель больно хлестнула ее по щеке. Глаза сами собой закрылись. Она потеряла сознание.

Ее лицо сливалось с заметающим ее снегом.

II

Самые ранние воспоминания перемешиваются и сливаются в какую-то странную неоднородную массу в голове. Так говорили все, кого Велимира спрашивала о детстве. Она удивлялась, когда это слышала. Сама она бережно хранила свое первое воспоминание и доставала его из глубин подсознания, когда становилось особенно тоскливо.

Весь мир качается в такт тихому голосу, напевающему давно знакомую колыбельную песню. Качаются сучки на досках над головой, качаются бревна на стенах. Весь мир – колыбелька, привязанная к крючку на потолке. Малышка поднимает ручки и разглядывает свои по-детски пухлые пальчики. Перебирает их, трогает другой рукой, пробует укусить…

Ой! Больно! Из глаз текут соленые слезы, а из горла вырывается крик. Ласковый голос стихает, и чьи-то мягкие руки аккуратно подхватывают ее. Теперь малышка видит молодую женщину с самой теплой на свете улыбкой и самыми красивыми темными глазами. На голове у нее красный платок, оттеняющий чуть смуглую кожу. На щеке родинка. Велимира протягивает к ней руки, трогает ее нос, глаза и губы. Она и думать забыла о боли и слезах. А женщина тихо смеется и в ответ тоже трогает нос, глаза и губы девочки. Тогда казалось, что мама уже совсем старая, но позже Велимира поняла, что ей тогда и шестнадцати не было, наверное. Снова льется тихий, теплый голос. Он проговаривает какие-то непонятные слова. Малышка пытается найти среди них знакомые, но глаза сами собой закрываются. Мягкие руки качают ее.

Вдруг, как из другого мира, доносится громкий низкий голос, так непохожий на мамин. Велимира вздрагивает, просыпается и тут же, сама не зная почему, начинает плакать. Но на этот раз никто не успокаивает ее. Наоборот, она тут же оказывается в своей колыбельке. Никому не нужная. От этого плакать хочется еще сильнее. Малышке кажется, что из глаз целую вечность текут слезы. Но она уже устала грустить.

Вдалеке кто-то разговаривает. Один голос мамин, а другой тот, что появился в ее мире несколько минут назад. Велимира хочет послушать, о чем они говорят, но таких слов она пока не знает. Наконец кто-то вспомнил и о ней. Ее снова берут чьи-то руки, только теперь они совсем другие – жесткие, сильные и крепкие. Велимира мельком видит маму: она стоит у стены, опустив глаза.

Тут руки неожиданно вытягиваются, и девочка оказывается лицом к лицу с немолодым мужчиной. У него прямой нос, густые брови и темно-русая борода. Глаза пристально смотрят прямо на нее. Они серые, металлические. Не сравнить с мамиными. Но почему-то девочке не страшно. Она вытягивает вперед руку, хватает мужчину за нос. Он улыбается и говорит что-то. Малышка кладет ему пальчик на зубы, а он делает вид, что хочет закрыть рот. Велимира смеется. Смеется и папа. И даже испуганная мама у стены позволяет себе улыбнуться.

Но волшебство кончается, и ее снова кладут в колыбельку. Голоса становятся жестче и ничего не поют. Но Велимира слишком устала, чтобы разбираться.

III

Велимира не любила думать об этом, но часто самое страшное воспоминание приходило к ней во сне. И каждый раз она просыпалась от собственных рыданий.

Велимира уже совсем большая – ей целых три года. Она сидит, свесив ноги, все в той же комнате. Красный угол над столом, рядом лавки и сундук. Дышать больно: дым проникает в легкие. Глаза из-за него щиплет. Девочка кашляет, по щекам текут слезы. Но никто не видит. На коленях у икон молится мать. Над ней стоит Василиса – сестра отца. Высокая, грузная женщина с зеленым платком на голове.

Она говорит:

– Людмила, пойдем. Его уже не вернешь, лучше подумай о дочери.

Мама поворачивается и смотрит на нее. Затем кивает и отвечает, будто в забытьи:

– Да, да, пойдем…

Она встает, подходит к девочке и садится на корточки напротив нее. Велимира с испугом смотрит на опухшие, красные, потускневшие от горя глаза.

– И что ж теперь будет с тобою, кровиночка… – Людмила проводит мягкой рукой по щеке дочери. – Отца-то убили, убили… – Велимира видит, как из глаз ее ручьями текут слезы. – Убили, иуды, а он их еще братьями называл… Убили да дом подожгли, чтоб и тебя убить, и ребенку моему родиться не дать…

Мать закрывает руками лицо и начинает плакать. Велимира несмело гладит ее по спадающим на плечи спутанным волосам. Но Василиса резко поднимает мать, хватает за рукав Велимиру и поспешно отводит их к двери.

– Иконы, иконы! – Мама бросается к красному углу и начинает, крестясь, дрожащими руками снимать иконы с полки.

Василиса, отпустив племянницу, делает шаг вперед, чтобы помочь, но тут прямо перед ней с потолка падает горящая балка. Мама оказывается по ту сторону. Василиса быстро отступает. Велимира в ужасе стоит у двери. Мама бросается к окну, но путь ей преграждает еще одно упавшее бревно.

– Людмила! – кричит Василиса.

Велимира не может вымолвить ни слова. Огонь бежит по комнате. Мама с иконой Божьей Матери в руках подходит почти вплотную к горящей балке и крестит девочку.

– Иди, дочка, – шепчет она сквозь слезы, – иди, милая. Плохих людей страшись, а за хороших держись. Добром на добро отвечай, да нас с отцом помни. Иди.

Велимира хотела подбежать к маме, но Василиса удержала ее. Она потянула девочку за руку и вывела через дверь. А комнату уже съедали красные языки пламени.

Была зима. Всюду лежал снег, и босая Велимира обжигала им нежные ножки. Василиса крепко держала ее за руку и уверенно, быстро уводила подальше от дома. Велимира плакала, пелена слез застилала глаза. Она шла простоволосая, растрепанная, в одной рубашке. На небе сияла луна. Велимира обернулась. Она никогда не сможет этого забыть: на фоне черного ночного неба, словно зарево, горел их дом; языки пламени съедали его не щадя. Велимира будто приросла к земле. Ноги не слушались. Василиса потянула ее за руку, но она не пошла. Тогда тетка схватила ее за плечи и насильно развернула.

Велимира не помнила, как дошла до избы Василисы и ее мужа Прохора. Перед глазами все стоял полыхающий дом. Потом почти год девочке каждую ночь снились кошмары.

IV

После того как порыв ледяного ветра сбил ее с ног, Велимира не помнила ничего. Она не могла ни видеть, ни слышать, ни думать. Смутно различала голоса, но не могла разобрать ни слова. Потом опять пустота.

В следующий раз она очнулась на деревянной кровати, укрытая одеялом из шкуры какого-то животного. Она хотела было оглядеться, но сил поднять голову не оказалось. Велимира вдруг почувствовала острую боль в груди. Каждый вздох давался с трудом. Тело ломило; голова, казалась, вот-вот взорвется. Ее мутило, она не могла ничего вспомнить. Разум как будто заволокло туманом. Было вроде холодно, но в то же время жарко. Ей никогда раньше не было так плохо. Не было сил думать, где она и как она сюда попала.

От боли в груди, от невозможности дышать, от страха перед смертью Велимира закричала. Правда, сделать это оказалось так больно и так тяжело, что из горла вырвался лишь жалобный и хриплый стон. Но он, похоже, был достаточно громким. В дверях появилась женщина с волосами цвета заката, через который уже проглядывают звезды. Велимира постаралась разглядеть ее получше, но голова сама собой опустилась на солому.

Полыхающего лба коснулась чья-то ласковая прохладная рука. Велимира закрыла глаза и почему-то почувствовала себя в полной безопасности. Та же рука слегка приподняла ее голову, и Велимира ощутила на губах горький вкус какого-то отвара. Она послушно выпила всю чашу, и рука снова опустила ее. На лоб легло холодное, мокрое полотенце. Отвар приятно растекался по телу, и Велимира почувствовала себя немного лучше, хотя дышать все еще было больно. Тихий, немного хриплый женский голос пел незнакомую песню. Она была совсем непохожа на те, что пели в деревне, и Велимира не поняла ни слова, но мелодия была спокойной и красивой. Тяжелые веки сами собой закрылись, и она снова заснула.

Так продолжалось очень долго. Велимира просыпалась, чувствовала боль, кричала. Приходила женщина, поила ее отваром, клала на лоб холодный компресс и пела. Успокоенная, Велимира засыпала снова. Она не думала, где она и кто ее спасительница.

V

Велимира выросла в деревне, в доме Прохора и Василисы. Они были небедны, но скупы и кормить лишний рот не хотели. Они любили племянницу, как умели, хоть и были с ней очень строги. Велимира с детства работала наравне со взрослыми: кормила скот, возилась с посевами и держала в порядке небольшой дом. Но она не жаловалась. Василиса и Прохор редко говорили с ней о родителях. Она знала только, что их звали Людмила и Гореслав и что они погибли, когда бывшие друзья предали их.

Велимира любила деревню, любила покосившиеся избы, зеленую траву и ясное небо. Любила жаркое лето и снежную зиму. Любила запах сосны, ели и березы. Любила треск поленьев в большой старой печи. Любила рассказы стариков и песни девушек. Любила ласковое солнце и быструю реку. Деревня эта находилась посреди густого соснового леса, на северо-западе, вдали от шумного Киева, страшных половцев и бесконечных раздоров. Здесь было тихо и спокойно: пели птицы и шелестели деревья. Здесь вплетали цветы в косы и пекли ароматный хлеб. Сюда нечасто заезжали посторонние. Но если случалось вдруг купцу или путнику остановиться здесь, добрые люди принимали его как давнего друга.

Зима тут была суровая. Повсюду белели сугробы по колено, замерзал веселый ручеек, и все время шел снег. Люди кутались в платки, шубы и топили печи так, что в избах было трудно дышать. Девушки по утрам ходили гулять по снегу, распевая грустные и веселые песни. Их щеки краснели на морозе, а глаза блестели.

Велимира с подругой Прасковьей как раз шли после очередной прогулки домой, когда услышали ржание коня. Девушки обернулись. По заснеженной дороге с трудом пробирался вороной жеребец. Он тянул небольшую тележку, занесенную снегом. На облучке подруги разглядели уже немолодого мужчину с густой бородой, в теплой шубе и валенках, закрывавшего нос меховой варежкой. Он подъехал поближе к подругам и открыл лицо. Велимира присмотрелась. У нее с детства была привычка подмечать детали. Перед ней был высокий и крепкий человек лет тридцати пяти с покрасневшими щеками и посиневшими губами. Он, видимо, ехал уже очень долго. Под голубыми глазами виднелись синяки.

– Девушки, – сказал он громко, – не знаете, есть ли где люди хорошие и печка теплая?

– А вы кто? – не скрывая любопытства, спросила Прасковья.

– Торговец, – ответил незнакомец. – Мое имя Тихон. Я долго ехал, ночь не спал. Не знаете, есть ли здесь деревня?

– Знаем, – сказала Велимира, – вы идите за нами, мы покажем, – и приветливо улыбнулась.

По дороге Тихон рассказывал им, как объездил всю Русь. Как бывал в Киеве, Новгороде, Переславле, Владимире и Чернигове.

– Вы все выдумываете! – смеялись подруги. – Не может быть, чтобы сам князь Киевский за вашими варежками в очереди стоял!

Тихона, как и всех приезжающих, в деревне приняли хорошо. Ему выделили комнату в избе, накормили и положили спать. А Велимира как ни в чем не бывало пошла кормить кур.

VI

Прошло несколько дней. Деревня жила обыкновенными буднями. Снег шел, солнце светило, но не грело. Велимира занималась делами по хозяйству, гуляла с подругами. Ее удивляло только, что уж очень часто ей на глаза попадался Тихон. Она говорила себе, что удивляться тут совсем нечему, но странное чувство, как будто она не знает чего-то важного, шлейфом волочилось за ней с тех пор, как они с подругой помогли торговцу добраться до деревни.

Был вечер. Тускло горела свеча. Велимира сидела на лавке у печи и штопала рубашку Прохора. В доме было две комнаты, разделенные хлипкой стеной. Если сидеть тихо, можно было услышать разговор в соседней светелке. Велимира ясно различала голос Василисы – громкий, низкий и даже грубоватый. Прохор говорил мягче и тише. Вообще, это была смешная пара: Прохор, худой и низкий, со светлыми волосами и ясными серыми глазами, казался просто ребенком по сравнению с высокой и крепкой Василисой. Тетя любила командовать и заправлять домашними делами. Она всегда была в курсе всего, что происходит в деревне, и раздавала направо и налево свои советы. Муж ее, тихий и спокойный старичок, не имел ничего против намерений жены во всем быть главной. Это был добрый, рассудительный человек, который не любил ни во что вмешиваться.

Велимира зашивала дырку на рукаве, внимательно прислушиваясь к их разговору.

– Может, подождем еще? – говорил Прохор. – Она девочка совсем, ей шестнадцатый год только пошел.

– А чего ждать? – очень громко и резко, как обычно, отвечала Василиса. – А если не возьмет никто больше?! Мне меньше было, когда меня за тебя отдали! Да и мама ее девочкой замуж вышла!

Велимира побледнела. Голова закружилась, и она уколола палец.

– Ну как же… – снова донесся голос Прохора. – Да ты посмотри на нее – ребенок!

– А ест как взрослая! – возразила Василиса. – Нам самим прокормиться бы, а тут и ее… Нет уж, предложили – надо отдавать! А если не возьмут больше? До старости кормить будешь?

– Да, кормить ее нелегко, но ведь…

– Да говорю я тебе, тут и думать нечего!

– Положим…

Велимира не очень понимала, о чем разговор, но плохое предчувствие медленно рождалось где-то глубоко внутри. Но она решила пока не беспокоиться об этом и постаралась уйти с головой в свои мысли. Что интересного было у нее в жизни? Да ничего, в общем-то. Работала, гуляла, спала. Больше и ничего. Иногда, когда выдавалась свободная минутка, вместе с Прасковьей заходила послушать истории Тихона. Он говорил о дальних городах, о совсем других людях. Подругам нравилось слушать его. Он рассказывал просто, но так интересно, что дух захватывало. Казалось, все это – выдумка, и на самом деле ничего этого нет – только тайга. Могучие деревья, леса, морозы. И их деревня – единственный островок жизни среди моря снегов и ветвей. Велимира получше узнала и Тихона – это был добрый, уже много повидавший человек с хорошим товаром. Он годился девушкам в отцы. Они его жалели – у него ведь никого в жизни не было – и улыбались ему.

– Дочка…

Велимира вздрогнула, услышав, что Прохор зовет ее. Он называл ее дочкой давно, еще с тех пор, как Василиса привела ее – босую, простоволосую, в одной рубашке – в дом. Он сказал ей тогда: «Что ж ты, дочка! Замерзла ведь как!». Так и осталось. Дочка. Своих детей у них с Василисой никогда не было.

Велимира повернулась к Прохору и улыбнулась ему.

– Дело есть… – сказал он и сел рядом.

Из соседней комнаты вышла Василиса и тоже села.

– Тут… – замялся Прохор, – нам с матушкой, – так он звал жену, – человек хороший предложил… В общем, жениться на тебе хочет.

Велимира побледнела. Сердце забилось сильнее.

– Кто? – она с трудом шевелила губами.

– Он хороший, и деньги есть… – продолжал Прохор, как будто не замечая вопроса племянницы. – Он тебя не оставит…

– Кто? – повторила Велимира. Она едва могла говорить.

– Тихон.

Василиса ответила за мужа. Они говорили так буднично, так просто, как будто ничего не происходило. Велимира вцепилась пальцами в скамейку.

– То есть как это – Тихон? – переспросила она, когда к ней вернулась способность говорить.

– Ничего, ничего, дочка… Он хороший…

Прохор снова принялся успокаивать племянницу, но Велимира уже не слышала его. Она как будто провалилась в глубокую яму. Ни звука, ни запаха, ни цвета не было больше во всем мире. Она как-то бессознательно надеялась, мечтала, даже верила, что это все сон, и сейчас она проснется. Но не просыпалась. Вдруг стало очень холодно, Велимира вся задрожала. Все сильнее и сильнее. Уже через несколько мгновений она упала без сознания.

VII

И вот однажды Велимира проснулась и не почувствовала уже привычной боли. Она попробовала глубоко вздохнуть. Нет, боль не ушла, но смягчилась. Велимира вдруг ощутила лучик солнца на лице. Она открыла глаза и поморгала. С разума как будто сняли покрывало, и к ней вернулась способность думать. Она подняла руку и ощупала лоб. Холодный. Кажется, жар спал. И вдруг ее накрыла волна ужаса. Где это она? Как она здесь оказалась? И кто эта женщина, которая приходила?

Велимира собрала все силы и приподнялась на локтях, чтобы осмотреться. Она лежала, как и предполагала, на соломе, закутанная в меховое одеяло, в крошечной комнате с низким потолком. В противоположной стене было выбито квадратное окошечко, через которое проникал свет. Стены, пол и потолок – все было сделано из хорошего дерева. Похоже, сосны. На стенах висели полки, заставленные какими-то горшками, рядом с ними стояли бочки и мешки. Наверное, эта комната служила кладовой.

Велимира без сил упала на свою постель. Значит, она лежит в чьей-то кладовке. Интересно, далеко ли она от дома? Но обдумать это как следует она не успела. За дверью отчетливо усиливался звук шагов. Велимира решила не показывать, что пришла в сознание, и прикрыла глаза, притворившись спящей. Она немного боялась своего спасителя. Или спасительницу, ведь поступь была определенно женская.

Спасительница вошла в комнату кошачьими тихими шагами, приблизилась к Велимире и положила руку ей на лоб. Ладонь была вовсе не холодной, как казалось Велимире в жару, а теплой и ласковой, хоть и натруженной, мозолистой. Женщина сказала что-то, но Велимира ее не поняла. Она говорит на другом языке. А это значит, что Велимира очень далеко от дома.

Она нечаянно открыла глаза и увидела, что над ней склонилась крепкая, полная, высокая женщина лет сорока пяти с серьезным, строгим лицом и белоснежной кожей. Наверное, в юности она была очень красивой. Светло-рыжие волосы, небрежно заплетенные в косу, сваливались с плеча. Она внимательно смотрела на Велимиру серо-зелеными глазами.

Женщина присела на колени около постели и взяла в руки чашу с каким-то зеленоватым напитком. Она положила руку под голову Велимиры и помогла ей приподняться и принять лекарство, а затем проследила, чтобы больная выпила весь отвар. Велимира снова положила голову на постель, а женщина, еще раз проверив ее лоб и убедившись, что ей лучше, улыбнулась и ободряюще кивнула. Она провела рукой по волосам Велимиры и вышла.

VIII

– Нет, не понимаю я тебя! – качала головой Прасковья, когда следующим вечером Велимира, оправившись, рассказывала ей о вчерашних событиях.

Девушки сидели в светелке дома Паши (так Велимира нежно звала подругу). Уютно и ласково сияли свечи, освещающие полумрак тесной натопленной комнаты. Прасковья заплетала густые темные волосы Велимиры в косу. Паша – пятая дочь в семье кузнеца – в отличие от бледной и тощей Велимиры, была румяной и полной, у нее всегда весело торчал вздернутый носик, а в глазах горел огонек. Руки у нее всегда были теплые. И в деревне все любили Прасковью за добрый и простой характер. Она была немного старше Велимиры, но всегда оставалась наивным ребенком.

– Нет, не понимаю! – то и дело восклицала она. – Идти надо, если предлагают. У него дела хорошо идут, да и человек он неплохой. Чего же тебе надо еще?

– Паша! – чуть не плакала Велимира. – Да ведь он мне в отцы годится!

– Ну и что ж от того? – пожала плечами Прасковья. – Зато тебе с ним нескучно будет! Он вон сколько знает!

– А как же без любви? – тихо, едва шевеля губами, прошептала Велимира.

– Как говорит матушка, «стерпится – слюбится!»

– Ну нет… Не верю!

Коса у Велимиры была уже готова, Прасковья завязала ее лентой, и теперь девушки сидели лицом друг к другу. Велимира прикусила губу, чтобы не заплакать.

– Что не веришь? Дело-то житейское! Ты спроси хоть кого на деревне, никто замуж по любви не выходил!

– Но я не хочу так…

– Неблагодарная ты, подруга, – сказала Паша, качая головой. – Надо Бога благодарить, что мужа послал, а ты все: «Не хочу». Так надо, значит, так Бог велел.

– Не верю я, что Господь мне и выбора не оставил! – несмотря на все усилия, Велимира не смогла сдержать слез. – Не верю!

Паша обняла ее, утешая:

– Ну не надо так убиваться, что ж ты? Что ты сделать можешь? Так Богу угодно. Если я была б на твоем месте, пошла б с радостью. Все лучше, чем до старости в деревне сидеть. Все-то лучше…

Велимира долго плакала, а когда слезы кончились, решила идти домой. Паша ей все говорила, что так надо, и что она неблагодарная, что зря убивается. А что еще она могла сказать?

Деревня умерла. Из труб валил черный дым, как кровь из вен. Все в снегу, через него с трудом можно было пройти даже до соседнего дома. Велимира шла по этому бесконечному белому полю. Мысли терялись и переплетались в голове. Выбор? Счастье? Неужели нельзя? Никак? И никогда? Нет, нет! Слезы текли ручьями из глаз осенним дождем. Велимира не знала, как их остановить. В бессознательном глухом порыве она бежала по морозу, глотая ледяной воздух. Она не знала куда, ноги сами несли ее. А снег все падал с неба, словно кто-то там, наверху, взбивал подушки.

Наконец показалась река. Она вся замерзла, на льду уже лежали сугробы. Велимира села у самого берега и прижала колени к груди. Растрепанные волосы липли ко лбу и щекам. Слезы все еще текли не переставая. Жизнь сломлена. Кончена. И что остается? Василиса не посмотрит, что племянница не хочет замуж, ей бы только от нее избавиться. Но что же делать? Неужели идти? Ехать на лошади с торговцем в непонятную, пусть даже и манящую даль, продавать мех и рожать детей? А что будет, когда Тихон умрет? Она же младше его на двадцать лет, что она будет делать, когда его не станет? Побираться, милостыню просить? Ну уж нет! Утопиться лучше, как Настасья три зимы назад… Оно бы хорошо, да река замерзла… Холодная, наверное…

О чем она думает?! Нет, нет, есть другой выход! Велимира встала на колени и возвела к далекому небу руки.

– Господи! – сказала она громко: услышать ее мог лишь спящий лес. – Отче, спаси мою душу грешную! Скажи, как быть, пошли знак! – она снова плакала. – Скажи, что мне делать? Как быть, скажи, я послушаюсь! Ну, Господи, ну же, не молчи! Скажи мне, Боже!

Велимира уронила голову на руки. Она рыдала навзрыд, в голос, все просила. Кричала, звала, пока не осипло горло. Но Бог молчал. Только посыпал землю снегом. Велимира не хотела возвращаться в деревню, пусть и было уже поздно. Она надеялась на чудо.

И вдруг из-за заснеженных деревьев вышел мальчик. Ему на вид было лет десять. На голове торчком стояли волосы цвета соломы, голубые глаза на веснушчатом лице лукаво сияли. Он был в одной белой льняной рубашке, босой, и улыбался так, как умеют улыбаться только дети. Велимира никогда не видела его раньше.

– Кто ты? – спросила она. – Почему ты босой? Где ты живешь?

Мальчик задумчиво ответил мелодичным голосом:

– Меня зовут Семен. Я живу недалеко. А босой я, потому что мне не холодно. А ты кто?

«Юродивый», – подумала Велимира. Она назвала свое имя и сказала, где живет.

– Почему ты тут, а не дома? – спросил Семен, присаживаясь рядом с ней на снег. – Я слышал, как ты плакала. Что-то случилось?

Он говорил так просто, так наивно и по-детски, что Велимире вдруг захотелось рассказать все этому мальчику, рассказать о своих чувствах, об обиде и печали. Пусть это даже и глупо. И она рассказала. Все с самого начала: о тете с дядей, о родителях, о Тихоне и свадьбе. Она уже не плакала, хотя голос дрожал. Семен слушал внимательно, не перебивая. Он смотрел прямо на нее. У него были ярко-голубые большие глаза. Он уже не улыбался. Изредка брал в руки немного снега и перебирал его пальцами или чертил маленьким пальчиком на снегу загадочные символы. Велимира чувствовала, что ей легче. Какой-то груз свалился с плеч. Казалось, этот мальчик здесь не случайно и может ей помочь.

Семен долго молчал. Он больше не смотрел на Велимиру, как будто и вовсе забыл, что она здесь. Он размазал на ладошке пригоршню снега и чертил на ней пальцами знаки. Велимира ждала, когда он что-нибудь скажет. Она почему-то была уверена, что странный мальчик, вышедший из леса, спасет ее. Наконец Семен обернулся к ней. Он смотрел долго, как будто прикидывая, справится она или нет. Так прошло несколько минут. А потом Семен отрешенно, но очень твердо произнес:

– У тебя один выход – уйти.

– Уйти? Куда? – удивилась Велимира. – Как уйти? Зимой? В такой мороз?

Семен пожал плечами:

– Ты же не хочешь замуж. Значит, ты должна уйти. Собери еды, возьми шубу, помолись Богу и иди. Куда хочешь иди.

Велимира потеряла дар речи.

– А как же тетя, дядя и все остальные? Они же будут искать меня? Да они же с ума сойдут!

– Они будут думать, что ты умерла. Так ты хочешь уйти или нет?

Велимира, сама не зная почему, кивнула. Семен улыбнулся и, не сказав ни слова, ушел. Велимира тоже пошла домой. Она почему-то была теперь уверена, что уйти – единственный выход. И правда, как она сама не додумалась? Ведь это так просто! Да, да, это правильно. Ведь если она останется, то все равно умрет. В ту самую секунду, когда она перешагнет порог церкви в подвенечном платье. А если уйдет, может, и выживет. Правда, вероятность маленькая. Но попробовать все равно стоит.

Василиса и Прохор ждали ее. Они отругали племянницу за то, что так долго не возвращалась, а потом легли спать. Велимира дождалась, пока они уснут. Она собрала немного еды, надела теплую шубу и помолилась перед иконами. Она шла к двери. Скрипели половицы. И она боялась до ужаса, что проснутся тетя и дядя. Но они спали. Спали, когда Велимира собирала вещи, когда молилась, когда открылась дверь, когда метель влетела в их дом и когда дверь закрылась снова. Они проснутся лишь перед рассветом, но Велимира будет уже далеко. Они не найдут ни ее, ни ее тела, но босой мальчик со взъерошенными волосами цвета соломы скажет, что видел ночью, как топилась девушка. Он хотел помочь, но не успел.

IX

Фрейя старалась забыть все прошлое, но иногда по ночам вновь оказывалась в ветхой хижине, отрезанной от мира. Там, в чаще леса, снова была она – еще совсем девочка – и бабушка. Но та не любила, когда Фрейя звала ее бабушкой. Она говорила, что это ее старит. Поэтому внучка называла ее по имени – Рунгерд. Она и не выглядела старой – высокая, стройная, словно осина. Волосы у нее почти не седели, лишь несколько белых прядей выделялись из копны распущенных огненно-рыжих локонов. На белой коже отпечаталась пара морщинок, но они были почти незаметны. Ее выдавали лишь глаза. Ядовито-зеленые, точно у кошки, они смотрели слишком холодно, строго и мудро. В деревнях ее боялись и считали ведьмой. Рунгерд была умной и могущественной женщиной. Она знала все травы, умела варить все лекарства и яды, но не любила использовать свои способности на пользу или во вред людям. Она не рассказывала внучке, почему живет одна в лесу, так же как не рассказывала ничего о своей дочери – матери Фрейи. Когда девочка задавала вопросы, она тут же начинала злиться. Позже, через много лет, Фрейя поняла, что Рунгерд была плохой бабушкой и не любила внучку, а если и любила, то как-то очень странно. Она была строга, бескомпромиссна и несправедлива. Она считала, что по каждому вопросу есть два мнения – ее и неправильное. И еще она думала, что если она считает так, то и Фрейя, естественно, должна считать так же. Рунгерд требовала, чтобы внучка и не думала знакомиться с кем-то и заводить друзей. Она говорила, что целительницы, ведьмы, или, как она называла их, знахарки, всегда одиноки и отречены от жизни. Позже Фрейя узнала, что это отнюдь не всегда так. Рунгерд учила внучку лечить и убивать. Она рассказывала о травах. К восемнадцати годам Фрейя знала все растения леса, где жила, и все их свойства.

Фрейя, как и Рунгерд, никогда не заплетала кос. Ее волосы, не такие яркие, как у бабушки, но тоже рыжие, рассыпались по плечам и доставали до пояса. Они оттеняли ее белую, почти прозрачную кожу и серо-зеленые глаза на правильном лице с высоким лбом и крупными скулами. В простом, точно рубашка, платье Фрейя и вправду походила на ведьму. Она не видела никаких людей, кроме бабушки, и не знала, какой бывает жизнь в деревнях и крепостях. Она собирала травы в лесу и готовила снадобья под чутким руководством Рунгерд. Она и не хотела другой жизни.

Но однажды, когда она пришла в самую чащу собрать цветы какого-то редкого растения, расцветающего раз в году, она услышала рядом голоса. Фрейе стало интересно, и, укрывшись в тени деревьев, она подошла ближе к месту, откуда они доносились. На еле заметной тропинке стояли две лошади. Рядом, держа их под уздцы, спорили два молодых человека с небольшой, но заметной разницей в возрасте. Они были очень похожи. Цвет волос и черты лица отличались, но было что-то общее в осанке и жестах. «Братья», – поняла Фрейя. Похоже, они заблудились и теперь горячо спорили, куда идти.

– Это из-за тебя мы здесь, Йорген! – крикнул тот, что постарше. – Поэтому теперь послушай меня, и пойдем направо!

Йорген, младший брат, виновато опустил глаза и ответил:

– Нет, Густав, мы не выйдем, если пойдем, куда ты говоришь…

Они спорили еще довольно долго. Фрейя уже забыла страх и с любопытством высунула голову, чтобы рассмотреть братьев получше. Густав был высоким, прекрасно сложенным брюнетом с прямым носом, острыми скулами и темными глазами. Йорген же имел более простую, но тоже приятную внешность: русые волосы стояли торчком, большие серые глаза смотрели открыто и прямо. Черты его лица были сглажены, и это придавало ему добродушный вид. На обоих братьях были кожаные куртки, а на поясах висели мечи. Фрейя хотела получше рассмотреть их вооружение, как вдруг Густав заметил ее.

– Девушка! – крикнул он.

– Она поможет нам выйти! – обрадовался Йорген.

Фрейя поняла, что попалась. Она вышла из-за деревьев. Убежать от лошади она не могла, да и не хотела. Она была уверена, что братья не сделают ей ничего плохого, к тому же им правда нужна помощь. Фрейя никогда раньше не видела посторонних людей, так что ей было интересно поговорить с ними.

– Кто ты? – несмело спросил Йорген.

Братья смотрели на нее испуганно, как будто не знали, стоит ли ей доверять.

– Я знаю дорогу в соседнюю деревню, – ответила Фрейя.

Да, дорогу она знала, но никогда не отваживалась пройти по ней дальше границы леса.

– Ты не ответила на вопрос, – заметил Густав.

– А какая разница? – пожала она плечами. – Все равно вам придется пойти со мной, если вы хотите выбраться отсюда.

– Ну хорошо, веди, – кивнул Густав.

Йорген слез с коня и взял его под уздцы. Старший брат удивленно взглянул на него, но сделал то же самое. Фрейя развернулась и пошла по тропинке к деревне. Братья направились за ней.

– Ты где живешь? – спросил Йорген.

– Здесь, в лесу, – отвечала Фрейя.

– Одна?

– Нет, с бабушкой.

– Так ты ведьма! – воскликнул Густав.

– А ты грубиян! – огрызнулась Фрейя. – Я знахарка.

Братья замолчали. Но ненадолго.

– Что ты делала, когда нашла нас? – снова заговорил Йорген после небольшой паузы.

– А вы что делали в лесу?

– Мы заблудились после охоты, – сказал Йорген, – но я первый спросил.

Она резко повернула голову, и прядь распущенных рыжих волос упала ей на лицо. Фрейя заправила ее за ухо и сердито спросила:

– Вы хотите выйти отсюда или будете дальше устраивать мне допрос?

– Все, больше не буду, извини, – сказал Йорген. – Долго еще?

– Нет, почти пришли.

Остальной путь они проделали в тишине. Фрейя слушала, как хрустят под ногами ветки и как поют птицы; ей нравилось, как играет с ее волосами солнце. Когда они подошли к границе леса, Фрейя остановилась.

– Дальше я с вами не пойду. Деревню отсюда видно, вы справитесь.

– Спасибо, – улыбнулся Густав и вышел из леса. – Пойдем, Йорген.

Тот колебался. Он подошел к девушке и негромко спросил:

– Скажи хотя бы, как тебя зовут?

– Фрейя, – улыбнулась та. – Счастливого пути.

Она развернулась и пошла в сторону дома, придумывая, как отвечать на вопросы Рунгерд. Скрываясь в чаще, она слышала голос Густава:

– Йорген, поехали! Чего ты встал, как пень?

X

Велимиру разбудили громкие шаги и скрип досок. Она вздрогнула и открыла глаза. Надо же, она уже успела уснуть. Неужели она уже устала? Да уж, она, похоже, совсем слаба… Интересно, сколько она болела? Пару дней, недель? Но подумать об этом Велимира не успела. В кладовку вошла ее спасительница, а следом за ней мужчина. «Видимо, муж», – подумала Велимира. Он был примерно одного возраста с женщиной. Тоже высокий, грузный. На голове у него кое-как лежали коротко остриженные русые волосы. У него было правильное, но не идеальное и из-за этого приятное лицо с курносым носом, короткой щетиной и добрыми серо-голубыми глазами. Он о чем-то тихо говорил с женой. Она отвечала ему. Но ничего из их разговора Велимира понять не могла.

Мужчина присел на край постели и сказал что-то, обращаясь к ней. Велимира помотала головой и развела руками. Он перекинулся с женщиной, стоявшей у стены, парой слов, и она вышла. Он предпринял еще одну попытку: ударил себя в грудь кулаком и произнес:

– Йорген!

Потом указал на Велимиру. Та непонимающе ответила:

– Йорген.

Мужчина с сомнением покачал головой. Он еще раз ударил кулаком в свою шерстяную рубашку и по слогам проговорил:

– Йор-ген.

После этого он провел рукой от стены до двери – путь, который проделала женщина, – и так же по слогам произнес:

– Фрей-я.

Тут Велимира поняла, что он говорит об именах. Значит, его зовут Йорген, а его жену – Фрейя. Какие странные имена, совсем не православные и не славянские. Йорген указал на собеседницу. Велимира, подражая ему, произнесла свое имя по слогам.

– Ве-ли-ми-ра, – задумчиво повторил Йорген. Потом он опомнился и удовлетворенно кивнул.

Тут вошла Фрейя. Она что-то сказала мужу и впустила седого, сгорбленного, но еще не дряхлого, а очень даже живого и веселого старика. Он держался прямо и, опираясь на тросточку, уверенно и гордо прошел в комнату. На нем была льняная рубашка и меховая жилетка. Когда он вошел, Йорген почтительно встал и улыбнулся ему, тихо сказав что-то. Старик улыбнулся в ответ и занял место у постели Велимиры. Йорген приобнял жену, и они вместе отошли к окну. Велимира не очень понимала, зачем здесь этот старик, но молчала, не выдавая своего удивления. Тем временем он, сев на край ее постели, крутил в руках кулон, висевший у него на шее, и смотрел прямо на Велимиру. В его взгляде были искренняя доброта и дружелюбие. В ясных голубых глазах играли веселые искорки. Вдруг он заговорил на чистом русском языке:

– Ну, здравствуй, девочка.

Велимира потеряла дар речи. Значит, она не так уж и далеко от дома?

– Вы по-нашему говорите? – спросила она запинаясь.

– Я русский, – ответил старик. – Но я здесь уже давно. Как тебя зовут?

Велимира представилась.

– А вас?

– Сумарлитр. Раньше на Руси меня по-другому кликали, но это давно было, я уже не помню имени.

– Так вы русский? – Велимире было интересно узнать об этом человеке, ведь посреди моря этих странных событий он был единственным островком чего-то знакомого и понятного. – Вы говорите, вы давно здесь? Здесь – это где?

– Ох, девочка моя, – покачал головой Сумарлитр, улыбаясь, – много-то ты знать хочешь. Ты болеешь еще, вредно тебе. Где здесь я и сам толком не знаю, а я здесь давно… Знаю, что далеко, вот и все.

– Так сколько же вы здесь?

– Да уж не припомню, – старик медленно и беззвучно шевелил губами, будто считая. – Может, пять зим, может, десять, а может, десять раз по столько. Кто его знает? Зимы здесь долгие.

– Как вы здесь оказались? – не унималась Велимира.

Сумарлитр не успел ответить. Йорген сказал что-то, обращаясь к нему.

– Вот что, – произнес Сумарлитр, перекинувшись парой слов с хозяином дома, – Йорген и Фрейя, – он кивнул в сторону мужчины и женщины, – тебя приютили и вылечили. Ты у них уже давно, они хотят знать, кто ты и как очутилась там, где они тебя нашли. Расскажи мне, а я переведу.

Велимира колебалась секунду, стоит ли им доверять, но потом вспомнила травяной отвар, холодные руки и ласковый голос. Она рассказала все с самого начала: о пожаре, о тете с дядей, Паше, Тихоне, реке, в которой так хотелось утопиться, и о босом мальчике с соломенными волосами и видящими насквозь глазами, о песне метели и лютом холоде. Она рассказала все без утайки, нехитро и искренне. Сумарлитр слушал внимательно и не показывал никаких чувств, лишь изредка кивая или качая головой. Когда она закончила, он стал переводить. Иногда сбивался, уточнял что-то. Сумарлитр говорил спокойно и без лишних эмоций. Его рассказ получился в разы меньше Велимириного. Сама Велимира с интересом смотрела, как меняются лица супругов по мере рассказа переводчика. Велимира видела, как морщится Йорген, как вздыхает, покусывая нижнюю губу, Фрейя. Велимире нравилось угадывать, на каком событии ее жизни сейчас Сумарлитр. Но, еще не оправившись после долгой болезни, Велимира вдруг поняла, что очень устала. Она откинулась на постели и сомкнула тяжелые веки под ровный голос Сумарлитра.

Велимира вздрогнула и проснулась. Голос стих. Горло болело. Голова снова кружилась. Стало очень холодно. Велимира сильнее закуталась в одеяло.

Тем временем Сумарлитр, закончивший рассказ, обратился к ней.

– Фрейя спрашивает, – сказал он, – где ты живешь?

– В деревне, – ответила Велимира. – Она недалеко от Новгорода, но ближе к Пскову. Там река еще течет быстрая… – она запнулась. – Но сейчас я нигде не живу.

Сумарлитр перевел. Фрейя что-то сказала.

– Фрейя говорит, что ты, наверное, очень хочешь домой.

И тут, несмотря на боль и необъяснимую усталость, Велимира вскочила и в слезах ударилась в ноги хозяевам:

– Нет, только не домой, прошу вас, не домой! Нет, выбросьте меня на улицу, убейте, что хотите делайте со мной, но не отвозите меня домой!

Супруги удивленно переглянулись, казалось, понятия не имея, как себя вести. Они оба бросились поднимать ее, говорили что-то, укладывали обратно в постель.

Потом Сумарлитр переводил слова Йоргена и Фрейи. Там было что-то о болезни, холоде и времени. Но Велимира не слышала. Она рыдала. Она вспоминала дом и понимала, как скучает. Она думала, как волнуются Василиса и Прохор, Паша. Думала, какая же была глупая. Но в то же время понимала, что дома ее никто и ничто не ждет. «Они будут думать, что ты умерла», – вспомнила она слова Семена. Нет, ей нельзя домой. Никак нельзя.

Фрейя спешно проводила мужа со стариком и села у постели Велимиры, ревущей до хрипоты. Она говорила ласковые слова, гладила Велимиру по голове, пока та не успокоилась и не задремала. Потом ушла и вернулась через минуту с чашкой лекарства. Проследила, чтобы Велимира выпила, и стала снова гладить ее волосы. Фрейя пела какую-то тихую песню. Велимира чувствовала, как приятно отвар растекается по телу. Она закрыла глаза и наконец уснула.

XI

Солнце клонилось к закату, аккуратно задевая краешком кроны деревьев. Небо медленно становилось бледно-рыжим, таким же, как волосы Фрейи. Она сидела здесь, с ним, на мягкой траве в своем простом платье, с беспорядочно спадающими на спину прядями и улыбалась одними глазами. Она чувствовала на себе его взгляд и прикосновение его руки на своем плече. И им не нужно было слов, и все было понятно: и его немые вопросы, и ее такое же немое «да». И Йоргену хотелось, чтобы эта секунда – это волшебное мгновение – длилась вечно.

Но Фрейя встала и поспешно принялась собирать травы вокруг себя. Они сидели в укромном уголке огромного леса, заросшем цветами, нужными ее бабушке для какого-то зелья.

– Фрейя, останься, – тихо и робко произнес Йорген, заранее зная ответ.

Она улыбнулась, нагнулась к нему и провела по его щеке теплой, натруженной, но мягкой ладонью. Он схватил ее руку и прижал к губам.

– Ты же знаешь, милый, – сказала она нежно, – я не могу остаться, не могу. Солнце садится уже. Ой, как Рунгерд будет меня ругать! – Фрейя покачала головой. – Неужели тебе меня совсем не жалко? Она превратит меня в жабу, а на что я тебе такая – квакающая? – засмеялась она.

Ее смех был так заразителен, что Йорген не мог не ухмыльнуться в ответ.

– Ты и квакающая будешь лучше всех.

– Это ты так говоришь, пока я не зеленая и без бородавок! – она снова залилась смехом и положила свою руку на его ладонь. – Милый, уже правда пора. Я послезавтра иду собирать ромашки, ты придешь?

Она с надеждой на него взглянула. Лицо Йоргена омрачилось.

– Я устал, Фрейя, – начал он негромко. – Я не понимаю, почему ты думаешь, что твоя бабушка возненавидит меня и проклянет нас…

– О, ты не знаешь Рунгерд! – поспешно заговорила она.

– Уже четыре месяца ты не можешь принять решение. Если ты любишь меня, а я знаю, что любишь…

– Больше жизни! – прошептала она.

– Так убежим, Фрейя, убежим! Я приведу тебя к своим: отец и Густав, они полюбят тебя. В деревне ты будешь нужна, ты ведь умеешь лечить! Я построю дом, большой и теплый, и мы будем счастливы. Фрейя, убежим!

Он обнял ее и поцеловал в лоб.

– Но Рунгерд…

– Ты же говоришь, она тебя не любит?

– Не любит, но как я могу бросить ее?

Йорген посмотрел ей в глаза. Она кусала губы, и он видел, как разрывается ее сердце. Ему было больно даже, наверное, еще сильнее, чем ей. Но лучше сразу отрубить голову. Чем резать по пальцу каждый день.

– А как она могла говорить тебе, что ты не можешь любить? – сказал он.

– Ты придешь послезавтра? – с надеждой спросила она и надавила на его руку.

– И ты убежишь со мной?

– Мне нужно подумать…

Фрейя поднялась, поцеловала его в щеку, схватила с земли корзинку и побежала домой. Йорген еще долго чувствовал на коже теплоту ее руки.

Через день он ждал ее на поляне с ромашками. Цветы расстилались пышным ковром под ногами. Они почти не пахли, но были такими чистыми и невинными, что Йорген не мог не улыбнуться. Он пришел с лошадью на тот случай, если Фрейя решит уйти с ним. Он сомневался. Ему всего двадцать, у него нет ничего, кроме лошади, меча и щита; отец не очень любит его; брат не может помочь: сам только женился; мать он и не помнил. Как он мог сделать ее счастливой? Он был не умен, не красив, хорошим характером тоже не выделялся. И с чего он вообще взял, что ей будет хорошо с ним? От этих мыслей два мучительных дня болела голова. Йорген успокаивал себя тем, что, может, она еще не согласится бежать. А если и согласится, значит, она так решила и, значит, любит его. Он любит ее – он это знал. Значит, они друг друга любят. Значит, будут счастливы. Значит, все просто. Но просто ничего не было.

Она пришла на час позже, чем они договаривались. Бледная, как лепестки ромашек, с красными заплаканными глазами, полными холодной решимости. Она бросилась к нему, как только увидела.

– Фрейя, любимая, – он целовал ее лоб. – Милая, что с тобой?

Она тихо плакала в его объятиях. Йорген взял ее за подбородок и внимательно осмотрел лицо. Бледная, ужасно бледная. Глаза блестят. Но хуже всего было красное пятно на правой щеке.

– Она била тебя?! – взревел Йорген. – Она посмела ударить тебя?! Никто не может бить тебя! Никто!

Фрейя лишь всхлипнула и крепче прижалась щекой к его плащу.

– Вот что! – твердо сказал Йорген, чувствуя, что нужно что-то сделать. – Пойдем! – Он повел ее к лошади. – Садись. И она больше никогда не тронет тебя, милая. Никто не тронет тебя, пока я жив.

Он говорил и не знал, что говорил. Он рассыпал слова, словно песок, но он знал, что молчать нельзя. Иначе она снова будет вспоминать то, что случилось, иначе она снова будет чувствовать боль и страх. Поэтому Йорген говорил. Говорил голосом, не терпящим возражений. И он знал, что звук его голоса немного успокаивает ее, возвращает к реальности.

Он привез ее в деревню к вечеру. И ни разу за всю жизнь он не спросил ее, что случилось в тот ужасный день. И она была ему благодарна.

XII

Велимира поправлялась. Она все чаще приходила в себя, вставала, с каждым днем к ней возвращался аппетит и здоровый цвет лица. Фрейю Велимира видела несколько раз в день и искренне привязалась к ней, хоть и не понимала ее слов. Йорген приходил очень редко, но, когда все же приходил, был очень вежлив. Но больше всего Велимиру поражало, как ласков был он с женой. Они всегда говорили между собой тихо, на какой-то определенной ноте, доступной только им двоим. Глядя на них, Велимира невольно вспоминала вечно кричащих и ссорящихся Василису и Прохора. Из глубины души изредка появлялся образ мамы посреди горящей комнаты. Велимира пыталась отогнать ужасное воспоминание, словно наваждение.

Велимиру не выпускали из кладовой, впрочем, она и не смогла бы встать и пойти, даже если бы и хотела. На вопрос Велимиры, сколько она лежит здесь, Сумарлитр отвечал: «Да уж зима кончилась». Значит, несколько месяцев? Когда Фрейя открывала узкое окошко, в комнату проникал теплый свет. Велимире очень бы хотелось остаться у Фрейи и Йоргена, но на свои вопросы она получала ответы неоднозначные и туманные. И она их понимала, но не могла перестать надеяться.

Сумарлитр приходил каждый день, чтобы учить ее местному языку, который давался Велимире очень легко. Уже через две недели она могла перекидываться парой фраз с Фрейей и Йоргеном. Сумарлитр был добрым, тактичным и мудрым человеком. Он рассказывал, что родился в Новгороде, был сыном простого человека и прислуживал в монастыре. Он не был монахом, но жил бок о бок с ними и отвечал за обеспечение порядка, чистоты и качественного питания. Словом, был на побегушках. Он многому научился у тех людей, но сейчас уже и не вспомнит чему. Однажды на монастырь напали. Они были все как один – рослые, крепкие, сильные и дрались, как их боги. Монахи сразу сбежали, спасая иконы, а Сумарлитр спастись не успел. Его ранили во время грабежа и забыли о нем. Он чуть было не умер, но они забрали его к себе и вылечили. Сумарлитр научился у местного ученого человека читать, писать и говорить по-здешнему. Сейчас никого из тех, кто выходил Сумарлитра, нет в живых. Но есть их дети. И дети их детей. Сумарлитру разрешили построить дом на краю деревни, и он стал здесь одним из самых уважаемых людей, и, что важнее, своим. Все любили Сумарлитра и доверяли ему самые сокровенные тайны.

Сумарлитр сидел с Велимирой подолгу. Разговаривал то на местном, то на русском.

– А вы скучаете по дому? – спросила однажды Велимира.

Сумарлитр, как с ним часто бывало, задумался и стал не мигая смотреть светлыми голубыми глазами в одну точку. Велимира ждала и молчала. Так продолжалось пару минут. Наконец он вздрогнул и сказал на местном:

– Ты слушай и запоминай слова. Что непонятно – спроси. Сначала все странно было, непривычно…

Велимира прервала его и спросила про слово.

– Так вот, непривычно, да. Запомни. И домой хотелось, и снились места родные по ночам, – снова перевод, – но это прошло… – он внимательно посмотрел на Велимиру, убеждаясь, что ей понятно все, что он сказал. – И у тебя пройдет.

Вдруг на глаза навернулись слезы, и Велимира почувствовала, что сейчас она не в силах сдерживать чувства. Она рассказывала быстро, почти не дыша. Она старалась говорить на местном, но иногда нечаянно переходила на русский. Сумарлитр не исправлял.

– Я, понимаете, я… Я не хочу домой, совсем не хочу. Я говорила уже всем, почему ушла… И меня ничего хорошего дома не ждет. Они думают, я умерла. И мне, Велимире, правда надо умереть, чтобы родиться заново. Знаете, я решила: хочу новое имя. Хочу знать все здешние легенды и сказки. Хочу здесь остаться. И чем больше я об этом думаю, тем лучше, разумнее мне это кажется… Но ночью… Я часто вижу дом свой, горящий, родительский. И мамин голос слышу, она поет мне. И под песню грустную дом горит. Весь в огне, дым черный, от него пепел на снег белый сыпется. Я в детстве часто такой сон видела… а потом я вижу свою деревню. Как я ее оставила – маленькую, в снегу. И мне холодно. А вдруг и она горит. Вся-вся. Понимаете, алым пламенем… – слезы душили ее, в глазах отражался ужас, она заново переживала свой сон, – и опять пепел на снег сыпется… И песня грустная, мамина. Такая протяжная, а плакать хочется… и я бегу, бегу дальше от песни, а она за мной… Знаю ведь, виновата перед Богом, и бегу… А там снег, снег, и песня все та грустная, и мама… Я лица ее не помню, голос только и руки. Мягкие, и голос мягкий. И я бегу, но голос за мной, и холодно, и снег в глаза белый, и голос все мамин… И страшно… А просыпаюсь в слезах вся… Молюсь, молюсь, но назавтра опять вижу…

Она, не в силах больше говорить, заплакала. Сумарлитр обнял ее и погладил по голове костлявыми большими руками. Что-то в нем перевернулось.

XIII

Велимира не видела в доме никого, кроме Йоргена и Фрейи, но знала и чувствовала, что здесь есть кто-то еще. Она слышала голоса, звуки шагов. Пока она лежала здесь, она от скуки стала еще более наблюдательной и теперь, даже не задумываясь, сразу различала звуки тяжелых шагов Йоргена и шелест платья Фрейи. За долгие дни, проведенные в маленькой комнате, она успела рассмотреть все, что хранилось в кладовой, – от металлических брошек в виде причудливо расположенных, переплетенных разными орнаментами изображений животных до соленой рыбы и варенья. С ужасом и удивлением она обнаружила, насколько сильно все это отличалось от того, что всегда хранилось в кладовой дома Василисы и Прохора. Да и еда, которую каждое утро и каждый вечер приносила Фрейя: рыба, каши из необычных круп, даже хлеб – все это было как будто из другого мира, и Велимира никогда не пробовала ничего похожего раньше. А чего стоила одежда… Кожаные пояса, шерстяные рубашки, широкие рукава платьев и орнаменты, орнаменты: переплетенные листья, животные. Все это было так красиво и так необычно… И разглядывая все это, Велимира с легкой грустью сознавала, что она очень, очень далеко от дома…

Однажды утром, после завтрака, Велимира ждала Сумарлитра. Он всегда приходил в это время. Ночью она снова видела свой сон, уже почти привычный, но каждый раз по-новому ужасный. Сегодня, когда солнечный свет так радостно пробивался в комнату, думать о нем совсем не хотелось. Поэтому Велимира села на постели и подставила бледное лицо навстречу лучику. Мысли ушли из ее головы, и осталось только ласковое чувство теплоты и ощущение улыбки на лице. Почувствовав наконец усталость, Велимира снова легла и задумалась. Никто не мог ответить ей, где она и как сюда попала. Ей казалось, она жила в этой комнате уже месяца три. Она уже почти поправилась и довольно неплохо знала местный язык, только вот тех, с кем можно было бы на нем поговорить, в ее окружении почти не было.

Вдруг дверь отворилась. Но это был не Сумарлитр. И не Фрейя. И даже не Йорген. Это была высокая, стройная и очень красивая девушка. Немного вздернутый нос и покрытое веснушками лицо, высокий лоб с густыми бровями – все как-то гармонично и красиво сочеталось на ее лице. На губах сияла теплая улыбка. Велимира заметила, как странно она была одета. На ней не было платья. Она носила штаны из кожи – совсем как у мужчин – и такой же кожаный жилет сверху простой льняной рубашки, подпоясанной широким поясом на тонкой талии. На плечах у нее величественно лежал пушистый лисий воротник. На спину падали спутанные золотисто-русые волосы, лишь у висков с двух сторон заплетенные в мелкие косички. Но, несмотря на странный и неприличный, как сначала показалось Велимире, вид, девушка держалась просто и производила приятное впечатление. Она присела на табуретку у постели и сказала приятным звонким голосом:

– Здравствуй. Тебе лучше?

Велимира улыбнулась в ответ и села на постели.

– Да, мне лучше, спасибо. Как я могу тебя называть?

– Бринхилд, – сказала девушка. – А ты?

– Велимира.

– Какое необычное имя! – отозвалась Бринхилд и вскинула брови. – Откуда ты? Мы нашли тебя почти мертвую в снегу…

Велимира, как могла, запинаясь, частично жестами объяснила ей свою историю. Бринхилд внимательно слушала, кивала и качала головой.

– Какая же ты смелая! – воскликнула она. – Мне кажется, я не смогла бы так…

Велимира никогда и не думала, что поступила храбро. Скорее, нечестно. Но ей было приятно слышать похвалу от Бринхилд, которая нравилась ей все больше и больше. Всматриваясь в ее лицо, Велимира тут и там угадывала почти неуловимые знакомые черты.

– Ты дочь Йоргена и Фрейи?

– Да, – улыбнулась Бринхилд, – у меня есть еще брат. Он придет к тебе, наверное, немного позже.

– Я никуда не денусь, – развела руками Велимира, – пусть приходит когда хочет.

– Прости, что сама не пришла раньше, – неожиданно серьезно сказала Бринхилд. – Я жила здесь все это время. Мы привезли тебя сюда. Я заходила, когда ты была еще без сознания, но ты не помнишь. Потом, когда ты была еще очень слаба, я боялась, что напугаю тебя, а потом мы ушли в поход…

– Куда ушли? И мы – это кто? – спросила Велимира, но тут же смутилась и добавила: – Наверное, я задала слишком много вопросов… Можешь не отвечать.

Бринхилд залилась звонким, заразительным смехом:

– Все нормально, не переживай. Мы ушли в поход. Осваивать новые земли. Мы воины.

– И ты тоже? – недоверчиво спросила Велимира.

Бринхилд улыбнулась и даже немного гордо сказала:

– Каждая женщина должна уметь держать оружие.

Велимира почувствовала, как ее брови поползли вверх.

– Но это ведь не женское дело, – тихо произнесла она, повторяя фразу, которую часто слышала дома.

Бринхилд внимательно посмотрела на нее.

– Да ну?

Велимира осознала, что, кажется, никогда не сможет понять, как женщина может сражаться, и поспешила сменить тему.

– Скажи мне, где я… Пожалуйста. Я не выходила из этой комнаты и не знаю, где нахожусь. Пожалуйста, скажи, куда вы меня увезли?

– Ты в безопасности, – Бринхилд взяла руку Велимиры, – все хорошо. Но слушай, – она щелкнула языком, как бы не зная, с чего начать, – я, конечно, слишком много болтаю, но…

– Говори, не бойся, – перебила ее Велимира, – я сейчас не в том положении, чтобы обижаться на всякие глупости.

– Хорошо, – Бринхилд снова улыбнулась. – Мне мама сказала, как ты отреагировала на предложение ехать домой… Что же ты хочешь делать?

Велимира вздохнула. Это был тот вопрос, ответа на который она никак не могла найти.

– Я, – робко начала она, заправляя прядь за ухо, – если можно… Если бы я могла остаться у вас… Я не создам вам неудобств. Я буду работать по дому, я все умею… И готовить, и штопать, и стирать…

Бринхилд ободряюще и сочувственно улыбнулась:

– Я сделаю все, что смогу, чтобы убедить отца оставить тебя у нас, ты не думай, что как служанку, нет, если папа разрешит тебе остаться, ты перейдешь в мою комнату, она большая, будешь нам как сестра. Я очень постараюсь, правда. Хотя ты им понравилась, особенно маме, так что, думаю, мои услуги не понадобятся.

Бринхилд говорила так быстро, что Велимира с трудом разбирала ее слова. Но по выражению лица ее Велимира смогла понять, о чем она рассказывает.

– Сколько тебе лет? – вдруг спросила Бринхилд.

– Пятнадцать, а тебе?

– Семнадцать.

Внезапно раздался голос Фрейи. Она звала дочь. Бринхилд скорчила испуганную гримасу и поспешно встала.

– Ну все, мне пора. Рада была познакомиться. Я зайду к тебе еще, хорошо?

– Стой, стой! – вдруг быстро зашептала Велимира ей вслед. – Ты все время говорила «мы». Вы – это кто? Кто вы?

Бринхилд, уже подходя к двери, обернулась и гордо подняла голову:

– Мы называем себя «викинги»[1].

Она вышла. У Велимиры внутри все похолодело. Она много раз слышала о страшных, безжалостных и жестоких воинах с севера. Воинах, которые приходили в города и деревни, забирали все и оставляли лишь кровь и пепел. Она знала, как боялись их все из деревни. Она знала, что у них женщины дерутся наравне с мужчинами, что у них нет сердец, что они умеют только убивать… И что же получается? Они спасли ей жизнь?..

XIV

К концу весны Велимира окончательно поправилась. Она уже с легкостью вставала и ходила по своей комнате, рассматривала шкафы, наполненные посудой, запасами еды, ненужными и нужными вещами и всякой всячиной. Тут лежали старые игрушки Бринхилд и ее брата Хэльварда, их детские вещи и рисунки, старая одежда и украшения. Особенно впечатлило Велимиру обилие брошей. Их тут были десятки – медные и серебряные, с разными надписями, символами и изображениями. На солнце они красиво блестели и переливались. Велимира пока не выходила на улицу, но очень любила ловить лучи света и чувствовать на бледной коже ласковое тепло. Нравилось ей смотреть, как до неузнаваемости меняется комната вместе с солнечным светом.

Велимира скучала и с надеждой ожидала каждого, кто заглядывал к ней: Йоргена, Фрейю, Сумарлитра, Хэльварда. Но больше всего ей нравилось, когда приходила Бринхилд. Она забегала несколько раз в день. Всегда с добрым, спокойным и искренним выражением глаз, со спутанными волосами. Она даже когда бежала, двигалась твердо и уверенно. Велимиру восхищало ее умение в любой ситуации держать себя гордо, но в то же время просто. Они быстро нашли общий язык. Они были очень разными, и, хотя каждая старалась перенять лучшие черты другой, ни одной из них этого не удавалось. Они всегда находили новые темы для разговоров. Велимира рассказывала подруге о Руси, деревне, полях, избах, речке за лесом и песнях девушек. Бринхилд слушала с удивлением и как будто не верила, что Велимира говорит правду. Не со зла, не потому, что ей не хотелось верить, а потому, что она не могла представить, что бывают другие селения, люди, что бывает другая вера. Сама Бринхилд часто говорила о погоде, соседях и деревне. Бринхилд объясняла подруге свою веру, много и с воодушевлением описывала богов и их приключения. Велимира слышала о язычестве и раньше, дома. Там о нем говорили зло, шепотом, как о чем-то слишком ужасном, чтобы объяснять, что в нем плохого. Но, попав к викингам, Велимира узнала его совсем по-другому. Она с головой погружалась в истории и с замиранием сердца слушала каждую легенду. Она уважала и боялась Тора, Одина, смеялась над Локи, восхищалась Фрейей. Велимира с восторгом представляла Асгард, Йотунхейм и Утгард. Она переживала за судьбу богов и почти плакала, когда Бринхилд тихим, грудным голосом оглашала пророчество Вёльвы. Велимира и не думала раньше, каким интересным может быть язычество, которого так боялись в ее деревне.

XV

– Выходи.

– Можно?

– Можно.

Фрейя стояла у открытой двери и просила ошалевшую Велимиру пойти прогуляться. Велимира знала, что этот момент должен был наступить, но, когда он все же наступил, не верила. Она сидела в тесной комнате, как в маленькой норке, и могла лишь представлять себе, что происходит за ее пределами. Она боялась: боялась деревни, боялась других викингов. Все они представлялись ей страшными и воинственными.

Фрейя этим утром вместе с завтраком принесла Велимире чистое платье. Оно было совсем новое, сшитое, видимо, специально для нее. Грубая ткань окрашена в тусклый бледно-голубой цвет. На родине Велимира таких вещей никогда не видела. Платье было свободное, надевалось поверх шерстяной рубахи. Фрейя, улыбаясь, сказала, что это подарок. Она помогла Велимире одеться и закрепила на ее груди три брошки. Прикалывая их, Фрейя рассказала, что они значат: слева, у сердца, – здоровье и долгая жизнь, справа – хитрость и мудрость, а в середине – доброта. Фрейя предложила Велимире заплести волосы, но та сказала, что справится сама. Она причесалась по-русски, как дома. Как когда-то делали мама, Василиса, Паша. Почему-то именно с косами у Велимиры было связано много нежных воспоминаний о доме.

– Иди, – сказала Фрейя. – Но недолго.

Велимира улыбнулась:

– Спасибо…

Дверь вела в большой зал. Он не зря так назывался. Потолки здесь были раза в два выше, чем в кладовке. В центре величественно громоздился сосновый стол. Наверное, здесь могли бы спокойно рассесться два десятка человек. Но сейчас он был печально пуст. На стенах висело оружие. Массивная труба, идущая от камина, выложенного каким-то крупным сероватым камнем, уходила в потолок. Напротив располагалась широкая, кажется, тоже сосновая входная дверь со стальной заглушкой. С той стороны дул свежий ветер. В зале не было окон, зато из него выходило много дверей. Симметрично с кладовой располагалась небольшая, но уютная кухня с толстой печкой. Велимира заметила, что у дальней стены половицы неплотно прилегали к земле. Значит, есть подвал. Но Велимира, боясь слабости после болезни, не рискнула спускаться. Она вышла из кухни и через большой зал вошла в другую комнату, просторную и приятную. Большое окно, аккуратно застеленная кровать. Все чисто и опрятно. На стене висело оружие: меч, щит, копье и топор. Напротив стоял комод с резными ящичками. Бринхилд сидела на кровати и рассматривала что-то у себя в руках. Когда Велимира вошла, она обернулась и ее лицо просияло улыбкой. Она была в рубашке, перетянутой на талии широким поясом, и кожаных легинсах. Вьющиеся волосы, заплетенные в мелкие косички у висков, беспорядочно спадали на плечи.

– Велимира? – удивилась она. – А я и не ждала.

– Тут очень уютно, – улыбнулась в ответ Велимира. – Твоя мама отправила меня гулять. Может, если ты не занята, сходишь со мной? А то я не знаю никого…

– Конечно! С удовольствием. – Бринхилд поднялась и уверенным шагом направилась к выходу.

Они вышли из дома. Солнечный свет ослепил Велимиру. Она закрыла глаза рукой, но все равно чувствовала боль, словно росток, наконец пробившийся из-под земли. Сначала она не могла видеть ничего. Те первые секунды казались ей вечностью. Когда боль немного стихла, она ощутила на плече руку Бринхилд. Велимира оторвала ладонь от лица и тихо сказала:

– Все в порядке… Просто отвыкла немного…

– Ничего, – улыбнулась Бринхилд. – У всех бывает. Тебе лучше? Можем вернуться, если хочешь, – она всмотрелась в лицо подруги.

– Да нет, все хорошо, – Велимира кивнула несколько раз, чтобы уверить себя и Бринхилд заодно, что она может идти.

– Ну смотри…

В эту секунду Велимира полностью открыла глаза, уже привыкшие к яркому свету. Сначала было небо. Безбрежное, тихое, похожее на покрывало. Оно было того самого цвета, каким бывает только весеннее небо. Дышащее свежестью, пылающее юностью. Солнце запуталось где-то в облаках и как будто специально перестало светить так ярко. Велимира жадно вглядывалась в каждый кусочек небосвода, стараясь восполнить все часы, дни, что она пропустила. И небо было здесь такое же, как дома. Но только небо.

Опустив глаза, она увидела множество деревянных длинных домиков, огороженных заборами, темневшими на длинных улицах, которые все вели к большой площади. Велимира и Бринхилд стояли на одной из таких. Быстрым взглядом Велимира прикинула, что дворов здесь должно быть около пятидесяти. Там, где заканчивались дома, было огромное поле. Вдали чернел лес. А напротив было что-то синее. Но Велимира не успела рассмотреть что.

Бринхилд повела ее по мощенной неровными камнями дорожке. Вокруг стояли дома. Сначала они показались Велимире одинаковыми, но, присмотревшись, она увидела, что одни из них старые, другие совсем новые. Одни покосились влево, другие вправо, а третьи стояли ровно; одни светлые, другие совсем темные; одни много раз ремонтировались и перестраивались, а другие оставались неизменными на протяжении многих лет. Пройдя сквозь ряды хижин, девушки вышли к площади. Она была вымощена тем же светло-серым камнем. От нее, как от солнца исходят лучи света, выходили улицы. На площади не было никаких построек, вообще ничего. Здесь толпился народ. В основном молодежь. Велимира мысленно удивилась, как эти люди отличаются от тех, что жили в ее деревне. Все высокие, хорошо сложенные. Бледные, с очень решительным и воинственным видом. Многие приветствовали Бринхилд, она лучезарно улыбалась в ответ.

– Бринхилд, кто это с тобой?

К ним подошла невысокая, коренастая девушка с двумя тяжелыми темно-рыжими косами на плечах. На ней было очень простое платье с заплатками и потертый плащ с мехом. Все: курносый нос, пухлые губы, темные глаза – все смеялось на ее лице, и радость как будто витала около нее. Рядом с ней невозможно было не улыбнуться.

– Это Велимира, – ответила ей Бринхилд.

– Очень приятно! – девушка схватила руку Велимиры, потрясла ее своими горячими пальцами и с улыбкой сказала: – Я Кэрита. Подруга Бринхилд. А ты та самая, которую нашли в сугробах? Как ты там оказалась? Ты бежала? За тобой гнались? Тебя хотели убить? Почему?

Она говорила слишком быстро, почти без пауз. Круговорот ее слов засосал Велимиру, и она с трудом угадывала одно слово из трех. Когда Кэрита разогналась до скорости, на которой, видимо, и подруга перестала ее понимать, Бринхилд взяла ее за руку и многозначительно взглянула в глаза.

– Ой! – Кэрита пришла в себя и рассмеялась. – Ну вот, опять. Извини, Велимира. Я всегда говорю слишком быстро, – она пожала плечами.

– Ничего, – Велимира сразу почувствовала, что с Кэритой будет несложно найти общий язык. Она улыбнулась.

– Я еще не очень хорошо понимаю по-вашему, поэтому мне сложно так быстро вспоминать значение всех твоих слов. Я убежала из дома, потому что меня хотели выдать замуж за человека, которого я не любила.

Кэрита сдвинула густые брови, между ними появилась складка.

– Это ужасно, ужасно! – снова со скоростью света заговорила она. – Знаешь что? Ты правильно сделала, что сбежала. Я надеюсь, здесь будет лучше. Если вдруг Йорген и Фрейя не оставят тебя жить у них, ты можешь жить у нас. Да и просто в гости приходи. Мы будем рады. Я живу там с мамой и братьями, – она кивнула в сторону маленького покосившегося дома. – Приходи когда хочешь.

– Спасибо, – Велимира прикусила губу, чтобы не заплакать, – обязательно.

Кэрита протянула руку, Велимира пожала ее. Почему-то защипало в глазах. Она первый раз видит человека, а он уже предлагает ей помощь. Да, здесь ей точно будет хорошо.

– Хэльвард, идите сюда! – Бринхилд подняла руку и помахала, потом добавила, обращаясь к Велимире: – С Хэльвардом ты уже знакома, а это его лучший друг Матс.

На вид оба они были одного возраста с Велимирой. Одного, сына Йоргена и Фрейи, Велимира уже видела. Он приходил несколько раз, когда она болела. Это был тихий, замкнутый и серьезный воин. Он мало говорил и внимательно слушал. У него был низкий, спокойный и жесткий голос. Ему достались волосы матери и глаза отца. Правильные черты лица и пропорции делали его как будто старше своих лет. Хэльвард почти не улыбался. Он сидел с ней тогда всего по нескольку минут. Спрашивал, как ее самочувствие, откуда она и что собирается делать. Велимире было немного неловко говорить с ним, она сама не знала почему. Бринхилд рассказывала, что это лучший человек из всех, кого она встречала. Он надежный и честный воин, который уважает предков и традиции. Было видно, что брат и сестра очень любят друг друга.

Хэльвард сдержанно поздоровался и спросил, как здоровье Велимиры.

– Здравствуй, меня зовут Матс, – сказал его друг, подошедший вместе с ним, обращаясь к Велимире.

Он был среднего роста, очень худой. На фоне белой кожи и светлых растрепанных волос блестели ярко-голубые глаза. Но не весело блестели, а как-то печально и робко. По этому блеску Велимира тут же поняла, что у него непростая судьба, и ей стало жаль его. Он был одет в простую рубашку, изрытую заплатками, пожелтевшую от времени, но при этом без единого пятнышка. Сверху рубашки болталась шерстяная жилетка, такая же, как у Сумарлитра. Она была сильно велика, и от этого тело Матса казалось еще меньше и тоньше. На груди не сверкали металлические броши, как у остальных. Велимира протянула ему руку и улыбнулась.

– Я живу с Сумарлитром, ты знаешь его, – сказал он.

Велимира не скрыла радостного удивления. Старик путано рассказывал ей, что живет со своим воспитанником. Так вот кто это! Было приятно узнать, что Сумарлитр не одинок, что у него есть кто-то близкий.

Матс продолжил после паузы:

– Думаю, мы будем видеться, когда ты будешь приходить к Сумарлитру на уроки.

Велимира кивнула. Почему-то на душе было тепло. Друзья говорили о каком-то предстоящем празднике. Велимира решила не вмешиваться. Она еще раз оглядела четырех викингов. Кэрита снова не давала никому слова вставить в свой монолог. Слова сыпались из нее, как сыплются крошки из свежего хлеба. Похоже, она была не в состоянии остановиться, да и не хотела. Ее карие глаза блестели, но не грустно, как у Матса, а весело и игриво, как два огонька свечей. Бринхилд смеялась от души, Хэльвард изредка ухитрялся произнести пару слов, а Матс молчал, улыбался и кивал иногда. Его печальные глаза скользили по силуэтам друзей. Они надолго задержались на Кэрите, но, когда та поймала его робкий взгляд, он отвернулся.

Вдруг Бринхилд опомнилась и вспомнила о Велимире.

– Мы пойдем. Я обещала Велимире показать деревню, – сказала она.

Остальные понимающе кивнули, попрощались с новой знакомой и растворились где-то в толпе. А девушки пошли дальше. Бринхилд показывала Велимире дома и говорила, кто где живет, но Велимире все эти строения казались одинаковыми, а имена слишком сложными. Она снова вспомнила родную деревню, и печаль накрыла ее с головой. Она не слушала, что говорит ей подруга, и не заметила, как они дошли до края скалы, примыкающей к деревне. И тут перед Велимирой предстало лучшее, что она когда-либо видела за свою жизнь.

Это была небольшая бухта, окруженная с трех сторон обрывистыми скалами. Внизу у берега теснилась узкая полоска камней, дальше начинался склон, заросший молодой травой. Небо в тот день было серым и густым, солнце спряталось в облаках. Словно шелковая лента тянулась вода вдоль скал и скрывалась за поворотом. Небо отражалось в ней, как в зеркале. Море было свежим, холодным и бесконечным. Все: и горы, и вода, и небо – вместе сливались в спокойный, суровый и величественный мир из легенд, что рассказывала Бринхилд, и песен, что пела Фрейя, и Велимира долго не могла сказать ни слова, вдыхая красоту увиденного. Бринхилд не мешала ей, просто стояла в отдалении и улыбалась.

– Ох ты… – выдохнула наконец Велимира. – Что это?

– Мы называем их «вики».

Бринхилд села на край обрыва и жестом указала Велимире на место рядом с собой. Велимира обняла колени руками. Вик казался ей каким-то священным, особенным местом. Именно здесь приходила уверенность, что все легенды о богах: Торе, Одине, Фрейре – все это правда. Море было особенным, Велимира никогда раньше не видела ничего такого же завораживающего. Но почему-то она невольно вспомнила о реке рядом со своей деревней. Может, они сливаются где-нибудь – море и река?

– Знаешь, – голос Бринхилд вернул Велимиру из пучины ее мыслей, – когда человек умирает, мы кладем его тело в лодку и отправляем в море. А вслед пускаем горящие стрелы. Мы верим, что в Вальхаллу можно попасть только на лодке. Поэтому когда я сижу здесь, я думаю о тех, кто уже в Вальхалле. И верю, что там у них тоже есть вики. А ты о чем думаешь?

– О доме, – нехотя созналась Велимира.

Бринхилд накрыла ее руку своей горячей и сухой ладонью.

– Мы можем отвести тебя обратно, если ты хочешь вернуться. Ты не обязана оставаться.

Велимира прикусила нижнюю губу и помотала головой.

– Нет-нет. Мне нельзя туда. Там все думают, что я умерла. Мне нечего там делать. Я не могу.

Бринхилд понимающе кивнула.

– Я тоже думаю, что тебе не стоит возвращаться. Возможно, потребуется много времени, чтобы понять это, но ты поступаешь правильно. Тебе нечего искать дома. И ты должна постараться забыть, что ты здесь не родная. Не держи это в голове, не вспоминай. Может, тебе станет легче потом. А может и нет. Но у тебя нет другого выхода.

Велимира сжала зубы. Забыть. Просто забыть все, что было. Как это сложно.

XVI

Велимира переехала в комнату Бринхилд. Для нее поставили кровать и сшили одежду. Велимира была рада чувствовать себя своей в этом доме, где царила любовь. Ее не было видно с первого взгляда, но на то она и любовь, чтобы быть скрытой от посторонних глаз. Йорген не обнимал жену, а Фрейя не называла мужа «милый» или «любовь моя». Но достаточно было послушать, как меняются их голоса, когда они говорят друг с другом, и увидеть, как они смотрят друг на друга, чтобы понять, как они любят. Йорген не хвастался своими детьми, не восхищался ими, но, когда он говорил о них, в его глазах светилась гордость. Фрейя часто была строга с дочерью, но, когда она заплетала ей волосы, в ее движениях скользила материнская нежность. Такая же нежность звучала в ее голосе, когда она пела Хэльварду или Бринхилд. Каждый вечер вся семья собиралась за ужином. Обсуждали самые разные темы: когда лучше сеять или что приготовить к приходу гостей. Тольке о войне за столом никогда не говорили.

Йорген и Фрейя знали, что Велимира хочет остаться у них, и уже считали ее почти родной, но решения своего пока не объявляли. Из обрывочных фраз домочадцев Велимира поняла, что усыновление здесь – что-то совсем особенное и непростое. Велимира в страхе ждала. При каждой возможности она старалась угодить хозяевам и отблагодарить их. Она шила, стирала, убиралась, помогала с готовкой и скотом.

Животные жили в большом хлеву и принадлежали всем жителям деревни сразу. Ухаживали за ними по очереди: кормили, расчесывали, выводили пастись. Около деревни простиралось безграничное поле. Оно было условно разделено на пастбище со свежей зеленой травой, возделываемые земли, приятно пахнущие весной, и тренировочную площадку. Велимира теперь все свободное от домашних дел время проводила на улице. Гуляла вдоль берега, смотрела, как тренируются воины или как мирно жуют молодую траву коровы. Но больше всего ей нравилось смотреть на море. Почему-то, спустившись по выдолбленной в скале лестнице, сидя на гальке и глядя, как волны одна за другой разбиваются о скалы, она чувствовала себя ближе к дому.

Кончалась весна. Поля засеяли, снег растаял. Бринхилд сказала, что здесь не бывает тепло. И правда, все жители кутались в меховые плащи и носили воротники. Велимира ходила в голубом платье, которое сшила для нее Фрейя.

Она пока не знала в деревне никого, кроме своих благодетелей, а также Кэриты, Матса и Сумарлитра. Велимира уже хорошо говорила на местном языке, но все равно каждый день ходила к Сумарлитру. Они с Матсом жили в ветхой лачуге на самом краю деревни. У них было всего две комнаты: в одной стояли стол и кровать Сумарлитра, а в другой – кладовой – спал Матса. Несмотря на тесноту, в их доме было всегда тепло и уютно. Здесь стихал шум боев, слышно было только, как в очаге потрескивают поленья. Тихими вечерами они сидели и разговаривали. Сумарлитр рассказывал истории из своей юности, припоминая что-то. Старик любил рассказывать о прошлом. О боях, в которых участвовал, о своих друзьях. У него был талант. Талант и изумительная память. Иногда Велимира и Матс говорили вдвоем. Матс очень просто, без злости и обиды сказал, что никогда не видел своих родителей. Они бросили его у стен крепости, когда он еще не умел ходить и говорить. Сумарлитр забрал его к себе и вырастил как сына. В детстве Матс подружился с Хэльвардом, и они до сих пор остаются лучшими друзьями. Матс очень много знал и хорошо умел слушать. С Кэритой Велимира виделась реже: она забегала несколько раз к Бринхилд, всегда веселая и разговорчивая.

Велимира уже привыкла к новой жизни в деревне, и постепенно новые впечатления затягивали старые раны. Однажды вечером она сидела на постели и при тусклом огоньке свечи пыталась шить. Вдруг в комнату вошла Бринхилд. Велимира удивленно взглянула на нее. На ней было длинное коричневое платье, затянутое на талии широким кожаным поясом. На шее лежал неизменный лисий воротник, но под него было надето ожерелье с цветными камнями. Волосы она собрала в высокий хвост с плетением.

– Что? Непривычно? – усмехнулась Бринхилд. – Мне сказали помочь тебе одеться. Ты должна выглядеть безупречно. У тебя сегодня праздник.

Она положила рядом с Велимирой свернутую одежду и вышла, попросив позвать, когда та будет готова. Оставшись одна, ошеломленная Велимира развернула вещи. Это оказалось новое лиловое платье с длинным шлейфом, который обрамляла лента с написанными на ней рунами. Кроме того, в свертке оказался меховой воротник и серый плащ.

– О боги! – воскликнула Бринхилд, входя после того, как Велимира позвала ее. – Какая же ты красивая!

В новой одежде Велимира сразу почувствовала себя по-другому. Платье подошло ей идеально, но она то и дело теребила подол или плащ, как будто не верила, что они настоящие. Бринхилд подошла сзади и распустила Велимире косу. Она пальцами расчесала густые темные волосы подруги и завязала вокруг ее головы ленту с украшениями.

– А это обязательно? – Велимира никогда не ходила с распущенными волосами. Каждый день она заплетала косу, и прическа как будто грела ее воспоминаниями о далеком доме.

– Обязательно, – отрезала Бринхилд. – Это не просто повязка. На ней написаны древние руны. Они означают благополучие, здоровье, счастье, любовь и еще много всего хорошего. Так что не упрямься.

Бринхилд отошла на несколько шагов и окинула Велимиру придирчивым взглядом.

– Ну, кажется, все, – сказала она. – Теперь пойдем.

Велимиру весь день не выпускали из комнаты. Фрейя с самого утра готовила праздничный ужин, но вот что сегодня за праздник, Велимира понять не могла. Бринхилд помогала матери. Фрейя дала Велимире шитье, но от волнения та колола себе пальцы и спутывала нитки. Она ждала. День проходил мучительно медленно.

Но вот они вошли. Большой зал выглядел грандиозно. В центре стоял стол, ломившийся от всевозможных блюд. Здесь был поросенок, рыба, курица, каша и соленья. От всего этого разносился такой аромат, что у Велимиры заурчало в животе. Бринхилд, уже успевшая забежать на кухню и вернуться с посудой, засмеялась.

– Велимира, ты уже здесь! – Фрейя вошла в зал из кухни. На ней было очень красивое зеленое шерстяное платье. Рыжие волосы были собраны в замысловатую косу. – Ты, наверное, уже вся извелась, не зная, что мы готовим. Ладно, не буду больше тебя мучить. Мы хотим удочерить тебя. Ты же этого хочешь?

Велимиру наполнило радостное волнение. Конечно, она хотела! Еще как! Она бросилась к Фрейе и в нежном порыве обняла ее. Фрейя гладила Велимиру по голове и улыбалась.

– Хорошо, хорошо. Но хочу тебе сразу сказать: ты совсем не должна становиться язычницей и называть нас «мама» и «папа». Все останется как было. Только не говори Йоргену, что я раскрыла всю интригу. Он обидится, если узнает, – она засмеялась. – Сейчас придут все родственники, будет большая церемония. Ты не пугайся, это все так… Для традиции.

– Сколько у вас…у нас родственников? – Велимира обвела взглядом переполненный стол.

Фрейя усмехнулась:

– О, не так уж много. Это традиция. На празднике стол должен быть богатым.

В эту минуту дверь со скрипом отворилась, и в зал вошел Йорген в меховом воротнике и плаще. За ним следовали родственники. Их было вовсе не много, всего четверо. Первым шел мужчина немного старше Йоргена с темными, почти не тронутыми сединой волосами. У него были точеные острые скулы и прямой, слишком, наверное, длинный нос. Он смотрел прямо и открыто. Его высокий лоб еще раз подчеркивал благородство и красоту лица, казавшегося совсем еще молодым. Он был одет в такой же меховой плащ, как у Йоргена, и носил множество металлических брошей. С ним шла очень высокая тонкая женщина с вытянутым, узким лицом. Серые колючие глаза, казалось, пронизывали насквозь. Белые, совсем белые длинные жидкие волосы были заплетены в косу, свешивавшуюся с острого плеча. Женщина с достоинством придерживала рукой подол красного платья, чтобы не запачкаться пылью и грязью с улицы. За ними в дом вошла тонкая, грациозная девушка лет девятнадцати в голубом платье. Она унаследовала от матери жидкие белые волосы, которые уложила вокруг головы, и цвет глаз. Но взгляд у нее был как у отца – честный и прямой. Она держалась скромно и элегантно, чего нельзя было сказать о ее младшей сестре, с визгом кинувшейся на шею Бринхилд. Девочке было около десяти лет. Она была в платье, но сразу становилось заметно, что такая одежда совсем не была для нее привычной: пока она бежала, она несколько раз запнулась о подол. Ее уши смешно торчали в разные стороны. Это еще больше подчеркивалось заплетенными в мелкие косички у висков русыми волосами.

– Астрид! Моя храбрая воительница! – Бринхилд обняла ее и погладила по голове. – Что? Соскучилась?

Обнимая ее в ответ, Астрид что-то промычала.

– Это нехорошо, – заметила ее мать, но она пропустила эти слова мимо ушей.

Гости принялись здороваться с хозяевами. Родственники обнимались, пожимали друг другу руки, целовались. Все это длилось довольно долго. Когда же все обменялись приятными словами и приветствиями, Йорген вспомнил про виновницу торжества и обратился к ней:

– Велимира, это мой брат Густав, его жена Мэрит и их дочери – Отталиа и Астрид. А это, родственники, моя новая дочь – Велимира.

По очереди все гости подходили к ней и приветствовали: пожимали руку, улыбались, делали комплименты и желали хорошего.

– Ве-ли-ми-ра, – по слогам произнесла Астрид, все еще висевшая на шее Бринхилд, – какое странное имя!

Тем временем взрослые уже рассаживались за столом.

– Это потому что я славянка, – улыбнулась Велимира.

– Славянка? – Астрид нахмурилась. – А кто это?

Велимира задумалась: и вправду, а кто это?

– Это такие люди, которые живут за морем и лесами. К востоку отсюда, – попыталась объяснить она.

– Они тоже воины?

– Ну, не все. Но некоторые – да. Мой отец был воином.

Глаза Астрид загорелись. Похоже, новой двоюродной сестре удалось заслужить уважение.

– Девочки! – строго позвала Фрейя.

Их уже давно все ждали. Бринхилд, кое-как отлепившись от Астрид и пообещав сесть рядом с ней, направилась к своему стулу около Велимиры. Новой дочери выделили место во главе стола. Она почти ничего не ела от волнения, хоть и была очень голодна. В отличие от взрослых, которые, казалось, первый раз в жизни увидели еду. Велимира даже представить не могла, что сейчас будет происходить. Ее заставят засунуть руку в огонь? Или в одиночку съесть вон того кабана? А может, спеть или с кем-нибудь сразиться? Отталиа, сидевшая по другую сторону от Велимиры, заметила слабый аппетит будущей кузины и забеспокоилась. Велимира, как могла, объяснила причину.

– Ой, не стоит, – ласково произнесла Отталиа, – здесь ничего особенного. Повод встретиться. Видишь, они тебя даже не замечают.

Родственники действительно говорили о самых будничных и скучных вещах: сколько молока дали в этом году коровы, каким будет урожай и будет ли завтра дождь. Словно ничего не происходило.

– Так что не бери в голову и поешь, – Отталиа положила на тарелку Велимиры приличный ломоть рыбы.

Но, несмотря на слова Отталии, Велимире все равно кусок в горло не лез, так что она ковырялась вилкой в тарелке и рассматривала новых родственников. Густав сразу ей понравился: он говорил много и громко, а еще смеялся. На первый взгляд он был совсем не похож на брата, но что-то у них было необъяснимо общее. В улыбке, в глазах, в жестах и манере говорить. Даже в интонации голоса. Его жена весь ужин молчала. Она ела и изредка пристально поглядывала на дочерей. Велимира немного побаивалась ее, хотя по тому, как Мэрит поприветствовала ее, нельзя было сказать о ней ничего предосудительного. Она взяла ее руку и пожелала ей, чтобы будущее было лучше прошлого. А еще сказала, что всегда будет рада помочь словом и делом, и, конечно, дверь ее дома всегда открыта для Велимиры. Тихая и грациозная Отталиа понравилась Велимире больше всех. Она всегда улыбалась и говорила спокойным, приятным голосом. Среди всего этого шумящего и хохочущего общества Отталиа казалась настоящим цветком. Она, видимо, решила взять Велимиру под свою опеку, как Бринхилд взяла Астрид, и пыталась разными способами подбодрить ее. Похоже, со своей сестрой у Отталии не складывались отношения. Они почти не говорили за ужином, Отталиа лишь несколько раз сделала Астрид замечание о ее поведении. Но та не обращала внимания на слова сестры. Она говорила о чем-то с Бринхилд и смелась. Йорген активно поддерживал разговор. Фрейя тоже изредка вставляла пару слов и улыбалась. Хэльвард молча ел, иногда поглядывая на сестер, иногда на взрослых.

Велимира думала, что этот вечер никогда не закончится. Но постепенно почти все блюда были съедены, почти все темы затронуты. Всем стало скучно. Тогда Йорген шепнул что-то жене, она встала и через минуту вернулась с огромным, наполненным до краев кубком. Хозяин взял чашу, поднялся. Шепот и смех смолкли, повисла страшная, торжественная, тяжелая тишина, пропитанная запахом пыли старых традиций. Йорген откашлялся и начал:

– Итак, пора бы вспомнить, зачем мы здесь сегодня собрались.

Взоры присутствующих обратились к Велимире.

– А мы собрались, чтобы ввести в наш фрит нового человека.

– Велимира, встань, – шепнула Бринхилд.

Та встала, в испуге опустив взгляд. Йорген продолжил.

– Велимира свалилась на нас как снег на голову. Но я благодарю богов за то, что это случилось. Это воспитанная, умная девушка, и я думаю, каждый отец хотел бы иметь такую дочь. Велимира, я могу только догадываться, что ты пережила в прошлом, но я постараюсь сделать все, чтобы тебе никогда больше не пришлось проходить через что-то подобное. Мы будем беречь тебя и любить как родную дочь. Ты согласна быть нашей дочерью?

Конечно, конечно, она согласна! Ей хотелось обнять их всех, прыгнуть выше солнца и закричать так, чтобы скалы затряслись от звука ее голоса. Но, чтобы не нарушить торжественность обстановки, она лишь слегка склонила голову в знак согласия.

– Тогда, – продолжил Йорген, – клянемся перед богами беречь тебя, любить как родную, защищать твою жизнь и честь и делить с тобой все горести и радости. Клянемся все.

– Клянемся, – хором произнесли все сидящие за столом.

– Хорошо, – кивнул Йорген. – В эту секунду мы отдаем тебе часть своей удачи и чести. В знак этого нарекаем тебя новым именем. Отныне тебя зовут Вендела. Это значит «странница». Носи свое имя с честью и гордостью. Ну что ж, за Венделу. Скол!

Он сделал большой глоток, сел и передал бокал Фрейе. Она в свою очередь тоже сказала: «Скол» и отдала кубок Густаву. Все говорили: «Скол» и отпивали из чаши. Густав, Мэрит, затем Хэльвард, Бринхилд, Отталиа и Астрид. Наконец напиток дошел до Велимиры. Там оставалось уже совсем немного. Велимира смело и громко сказала: «Скол» – и залпом выпила весь эль. Волнение исчезло. По телу разливалось приятное тепло. Какое-то новое чувство накрыло с головой. Оно было в груди, в голове, на кончиках пальцев. «Это честь и удача клана», – догадалась Велимира и подняла глаза. Перед ней были уже не просто люди, которые много едят и много и громко смеются. Перед ней была семья.

Во время усыновления человек обретает фрит. И теперь у нее была семья. Ее семья. Но не семья Велимиры. Семья нового человека, каким стала бывшая беглая славянка. Теперь Велимиры больше нет. Но есть другая девушка. У нее есть семья. И имя ее – Вендела.

XVII

Все изменилось. Точнее, не изменилось ничего. Вендела жила в той же комнате, что и Велимира, спала на той же постели, ела ту же еду, носила ту же одежду. Она так же говорила с Йоргеном, Фрейей, Хэльвардом и Бринхилд. Но теперь дом, где она жила, был не просто строением, а домом. А люди, окружавшие ее, стали не просто благодетелями, а семьей. И сама она была уже не Велимирой – девочкой без роду и племени, сбежавшей из дома – она была Венделой, викингом.

Одним тихим вечером, когда Вендела вышивала при свете свечи, к ней подошла Бринхилд.

– Ой, как же красиво! – воскликнула она, увидев цветы на ткани. – Слушай, научи меня!

Вендела сложила шитье и хитро улыбнулась:

– Только если научишь меня держать оружие, как ты.

Бринхилд поморщилась, показывая удивление:

– Зачем тебе? Это ведь не забава, это убийства. Насколько я знаю, твоя вера такое не поддерживает. Ты уверена, что хочешь?

– Хочу. Ты ведь хочешь научиться шить?

– Хорошо. По рукам?

Сестры пожали друг другу руки. Вендела тут же положила свою вышивку на колени Бринхилд.

– Смотри: чем меньше стежки, тем лучше. Вот так, да. Аккуратно втыкаешь и вынимаешь с другой стороны. Осторожно!

Не успев сделать и пяти стежков, Бринхилд до крови уколола палец.

– Принести воды?

– Ерунда. – Бринхилд слизнула кровь и продолжила обучение.

Шитье давалось ей с трудом: она исколола все пальцы, да и стежки у нее выходили большими и кривыми. Но она бралась за вышивание снова и снова, каждый вечер. Вендела только восхищалась ее упорством.

А уроки воинского искусства начались на следующее утро. Вопреки красивым мечтам Венделы, первым оружием, оказавшимся в ее руках, стал детский деревянный меч.

– Вот так, колени чуть-чуть присогнуты, глаза прямо, – Бринхилд стояла за спиной Венделы и показывала, как держать оружие, – вперед смотри!

Она приподняла подбородок сестры и отошла.

– Хорошо, а теперь возьми его. Нет, осторожно! Это не палка, это твой самый верный друг. Меч никогда не предаст тебя, это единственное, на что можно полагаться в бою. Вот и относись к нему с уважением. Да, намного лучше! Смотри, справа – вот так, – Бринхилд медленно провела ее рукой слева направо, и Вендела удивилась простоте и естественности траектории, – а вот так слева… А теперь сама!

Бринхилд сделала несколько шагов в сторону, и Вендела попробовала повторить, что делала минуту назад с ее рукой сестра, но вышло лишь неуверенное движение, будто она отмахивалась от мухи.

– Нет, что же ты делаешь! – Бринхилд всплеснула руками и тут же снова очутилась позади своей ученицы. – Вот, вот… Знаешь, как будто рисуешь линию… Да-да, линию на песке. Не быстро, глубоко. Чтобы море не смывало. Да! Так! Сама… Ну почти…

Вендела предприняла еще несколько не самых удачных попыток – она все еще словно пыталась поймать муху. Но, как заметила Бринхилд, прогресс есть, остальное – дело тренировки. После этих слов Вендела предполагала, что урок окончен. Она уже опустила меч и собралась положить его на место, но Бринхилд остановила ее, схватив за рукав.

– Куда это ты собралась?! Мы не закончили! А ну, иди сюда.

Вендела вздохнула, но подошла. Руки уже устали от постоянного напряжения.

– А теперь возьми меч в другую руку и сделай то же самое.

– Что? То есть как?!

– Вот так, – Бринхилд взяла у сестры меч и легко показала пару ударов левой рукой. – Так ты будешь подвижнее и сможешь охватить большее пространство, а если тебя ранят, ты сможешь не стоять на поле боя и кричать, а продолжать сражаться. И вообще, урок номер один, – выражение ее лица изменилось: стало суровее и сосредоточеннее, – мы сражаемся до последнего. Не до последнего копья, а до последнего вздоха.

Вендела честно попробовала повторить все движения левой рукой, но получилось еще хуже, чем правой, то есть вообще никак.

– Ничего, ничего, – подбадривала сестру Бринхилд, – ничего, придет. Я тоже не сразу поняла. Слушай, ты еще не перехотела быть валькирией?

– Нет.

– Ну, смотри сама…

– А ты во сколько лет научилась драться? – спросила Вендела.

– В девять. Поздно, обычно начинают в шесть или семь.

Вендела попыталась прикинуть, сколько ей нужно мучиться до полного владения оружием, и сама испугалась своим расчетам.

Бринхилд оказалась очень строгим наставником. Она требовала ежедневных длительных тренировок и полного послушания. Если у Венделы что-то не получалось, она злилась и заставляла повторять элемент снова и снова. Но зато Вендела училась. Она видела прогресс и несказанно гордилась собой после каждого занятия.

– Ты прям светишься! – замечала с улыбкой Бринхилд.

Да, она светилась. Красная, мокрая, совершенно измотанная. Она светилась.

XVIII

– Хэльвард, меч – это тебе не палка, перестань тыкать им в меня! Рубящие удары, понимаешь, рубящие! – кричал в ярости Йорген на своего восьмилетнего сына.

Они стояли на поле недалеко от деревни, сражаясь деревянными мечами. Солнце садилось, гладя истоптанную пожелтевшую траву последними золотистыми лучами. Йорген недавно вернулся из похода и теперь тратил все силы на обучение сына. Хэльвард умел держать меч и щит, но отец требовал от него чего-то очень странного и непонятного, а когда сын делал что-то не так – злился.

Бринхилд, тайком пробравшаяся за ними, пряталась в тени, за домом. Она жадно ловила каждое слово отца, каждое его движение. Ей очень хотелось попробовать взять в руки оружие, но она не решалась выйти и попросить. Мама говорит, что не женское это дело. Но ведь Сигрид участвует в походах наравне с мужчинами. Почему же Бринхилд нельзя?

– Нет, Хэльвард, ты опять все делаешь не так!

Йорген схватился за голову и швырнул в сторону деревяшку. Хэльвард в испуге отскочил. Увидев страх сына, Йорген опомнился. Он подозвал к себе мальчика и обнял.

– Ничего, сынок, – сказал Йорген, – и ты станешь воином, самым лучшим. Тебя станут бояться все соседи, а друзья и родные будут уважать тебя.

Бринхилд очень любила брата и желала ему только хорошего, но часто завидовала ему. Завидовала, что его не заставляли шить и подметать; завидовала, что отец и другие воины учат его сражаться; завидовала, что все говорят ему, что он станет воином. Бринхилд жалела, что родилась девочкой. Ей не нравились сложные прически, длинные юбки. Она не умела шить и готовить, не умела даже вымести пол, не разбив ничего. Мама говорила, что это придет, но Бринхилд так не думала. Она с упоением слушала рассказы Сумарлитра о богах и героях, истории воинов о великих битвах. Как было бы здорово кинуть настоящее копье! Или поймать стрелу… Бринхилд сама не заметила, как вышла из леса. Отец увидел ее. Девочка, испуганная, словно кролик, стояла, втянув голову в плечи и опустив глаза, и чувствовала, как краснеют уши.

– Я, я… – она старалась придумать подходящее оправдание, но, как назло, мысли не лезли в голову.

Но Йорген почему-то не стал ее отчитывать. Он подошел к дочери и положил руку ей на плечо.

– Возьми, – он вложил в ее руку меч, – попробуй и ты.

У Бринхилд перехватило дыхание. Отец вручил ей оружие. Пусть и ненастоящее, это неважно. Она не разочарует отца. Йорген взял ее за руку и показал, как держать меч.

– Ну а теперь победи меня, – он улыбнулся в колючую бороду.

Бринхилд глубоко вздохнула и с криком бросилась в бой.

Она не разочаровала отца ни в этот раз, ни в какой другой. С распущенными по плечам волосами она сражалась в числе первых среди самых отважных воинов. Все восхищались ее непревзойденными подвигами, так как развивавшиеся за спиной волосы выдавали, что она женщина.

XIX

Наступало лето. Трава уже вовсю зеленела, на деревьях появлялись молодые листки. Пели какие-то северные птицы, небо раскинулось над головой просторно и высоко, выше самых высоких гор, видимых отсюда. Море становилось голубым, словно небо над ним. Солнце ласкало кожу, свежий ветер хлестал по щекам.

И грозные воины превратились в работящих земледельцев. Вендела чуть было не упала, когда первый раз увидела рядом с деревней поля, уходящие за горизонт. Они принадлежали сразу всем, поэтому от каждой семьи требовались работники. Все мужчины, переодевшись в рубахи, чем-то напоминавшие Венделе одежду в русской деревне, вспахивали землю. Йорген и Хэльвард уходили с рассветом и возвращались лишь к закату. Женщины должны были сеять и заниматься скотом. Фрейя отправила Бринхилд в поля, а Венделу к животным. Сама же хозяйка взяла на себя всю работу по дому. Но в то время начинался сезон трав, и Фрейя иногда целыми днями пропадала в лесу, собирая целебные растения. И поскольку от Бринхилд в домашних делах было немного пользы, Венделе все приходилось делать самой. Работа в хлеву тоже не была легкой: нужно было кормить всех животных, доить коров, мыть и расчесывать малышей, да и взрослых тоже. Впрочем, это не занимало столько времени, сколько пашня, поэтому Вендела успевала помогать Фрейе. Несмотря на то что сильно уставала, она была рада быть полезной, тем более вместе с ней работали Отталиа и Кэрита. Вендела привязалась к обеим, хотя у них не было ровно ничего общего: Отталиа была спокойной и уравновешенной, а вот Кэрита меняла эмоции как перчатки; Отталиа часто часами не говорила ни слова, а Кэрита говорила, как дышала; Отталиа смеялась редко и тихо, а громкий смех Кэриты слышался постоянно. Но обе они стали Венделе родными. И она благодарила судьбу за встречу с ними.

В один из на редкость теплых дней, когда Вендела и Кэрита уже заканчивали кормить коров, солнце клонилось к закату и дарило девушкам прощальные лучи. Кэрита отерла грязной рукой лицо, оставив на щеке черный след, и, повернувшись к Венделе, сказала:

– Ой, а поужинай сегодня с нами! Я позвала Бринхилд, но она сказала, что после посевов ни рук, ни ног не чувствует и лучше в другой раз зайдет, но мы уже все убрали, а мамаша приготовила еды на пятерых! Зайди к нам, я тебя с мамашей и братьями познакомлю! Они у меня такие хорошие оба, самые лучшие! И мамаша моя – сокровище!..

– Надо бы у Йоргена с Фрейей спросить, – попыталась вставить хоть слово Вендела, которая, по правде сказать, сама устала, да и не хотела никого стеснять, – а вдруг я им нужна… Завтра Фрейя идет в лес, надо все приготовить, помочь…

– Ой, да ну! – махнула рукой Кэрита, состроив обиженную гримасу. – Подождут немного, не обижай нас!

– Ну, только разве что ненадолго…

Кэрита захлопала в ладоши. После работы она схватила Венделу за руку и повела к себе. Ее дом находился недалеко от амбара, на окраине деревни. Это был маленький и старый, но опрятный деревянный домик с почерневшими стенами, заросшими плющом, и низкой дверью.

Как только девушки вошли в крошечную комнату, называемую столовой потому, что, кроме стола, там больше ничего и не было, навстречу им вышла статная женщина с грустным лицом и ласковыми глазами. Ее темные волосы уже успела тронуть седина, а на лоб легли морщины. Вендела сразу приметила ее сходство с Кэритой в фигуре, жестах и походке. Увидев дочь, женщина будто помолодела на пять или даже десять лет. Она даже не сразу заметила Венделу. Кэрита бросилась в объятия матери. Они говорили друг другу нежные слова и, казалось, не виделись целый месяц, хотя расстались только утром.

Опомнившись наконец, Кэрита поспешила представить подругу.

– Мамаша, это Вендела, новая дочь Йоргена и Фрейи. Вендела, это моя мамаша.

Кэрита чмокнула женщину в щеку. Та улыбнулась.

– Я наслышана о тебе, Вендела. Приятно видеть тебя в нашем доме. Проходи же. Меня зовут Хельга, сейчас придут мои сыновья, – с достоинством и должной торжественностью произнесла хозяйка скромного дома.

Она обернулась и окликнула детей. Точнее, это были уже далеко не дети. В комнате через несколько мгновений появились два статных воина, до ужаса похожих. Первый, что был повыше, покрепче и, видимо, постарше, представился Рагнаром. По широким плечам его спадали на спину длинные темно-рыжие, совсем как у Кэриты, волосы, забранные в хвост. На добродушном лице с острым носом и крепкими скулами сияла заразительная улыбка. В глазах горел веселый огонек. Такой же сиял и в глазах его брата, Ингвара. Тот был пониже ростом, худее, и волосы его были коротко острижены, но в остальном он был точной копией Рагнара. Он так же заразительно улыбался. Вендела не могла не улыбнуться им в ответ. Кэрита тут же бросилась на шею сначала к одному, потом к другому. Родные обменялись парой шуток.

Потом Хельга забрала Кэриту на кухню, а сыновей и гостью пригласила за стол. Вендела и братья уселись на отведенные места. Повисло неприятное, тяжелое молчание, и Вендела почувствовала себя немного неловко. Наконец, поборов смущение, она решила сама начать разговор.

– Кэрита много о вас говорила, – сказала она первое, что пришло в голову, в надежде, что сейчас кто-нибудь ее поддержит и они перейдут на более интересную тему.

– Кэрита вообще много говорит, – усмехнулся в ответ Ингвар.

Вендела тактично улыбнулась. Разговор стремительно иссяк, и снова вернулось то самое молчание. К счастью, уже через минуту вошла Кэрита и комната сразу оживилась.

– Ой, а вы знали, – она болтала, расставляя тарелки, – Сумарлитр говорит, лето жаркое будет. Как бы хорошо было! Солнышко, птички! Красота!

– А у тебя, Вендела, в деревне было жаркое лето? – С кухни вернулась и Хельга, держа в руках котелок, из которого валил ароматный пар.

Она поставила его на стол и ловкими, быстрыми движениями разложила кашу. Сначала гостье, потом сыновьям, затем дочери и себе. Вендела с грустью и непонятным чувством вины заметила, что самой Хельге досталось значительно меньше, чем остальным. Первым порывом души ее было отдать несчастной матери семейства свою порцию, но, подумав, Вендела как нельзя вовремя поняла, что такой жест мог оскорбить честь дома, и успокоилась.

– Да нет, не очень. Но немного теплее, думаю, чем здесь, – вздохнула Вендела.

Хельга кивнула. Никто больше ничего не говорил, и уставшие за день работники набросились на еду. Каша оказалась горячей и приятно жгла грудь. Она не была ни соленой, ни сладкой, почти совсем не имела вкуса, зато уже после нескольких ложек живот не сводило судорогой. Братья ели быстро, как будто их морили голодом целую неделю; Кэрита улыбалась чему-то своему и, не торопясь, отправляла в рот ложку за ложкой. Хельга смотрела на детей.

Здесь, в этой комнате, Венделе показалось, что она наконец поняла Кэриту. Поняла, что она много говорит, потому что ее никто не останавливает. И свой неиссякаемый позитив она тоже берет отсюда. Как и ее братья, подшучивавшие друг над другом и над сестрой в течение всего вечера. Потому что трудно без позитива, когда на ветхом столе одинокая каша, которую ели и на завтрак, и на ужин. Обеда не было. Когда стены почерневшие, когда рубашки в заплатках. Эти люди были семьей. Но не такой, как семья самой Венделы. Они учились делать радость из того, что увидели друг друга после тяжелого дня.

Вдруг в дверь постучали. К удивлению Венделы, в комнату робко заглянула маленькая головка Отталии.

– У вас гости, я не вовремя… я позже зайду.

– Нет-нет, проходи, дочка. – Хельга встала и пошла на кухню.

– Хельга, я не голодная, я поела дома! Не нужно, – остановила ее Отталиа, уже целиком появившаяся на пороге.

Венделе показалось, что Хельга облегченно вздохнула.

– Но ты посиди с нами, – Кэрита указала на свободное место во главе стола напротив хозяйки. – Обязательно посиди!

Отталиа села. Что-то неуловимо необычное было в ней в тот вечер, хотя она казалась такой же, что и всегда. С косой вокруг головы, в шерстяном платье. Но она светилась, как будто счастье наполняло ее зеленые глаза, алеющие губы, аккуратные жесты, движения. Всю без остатка. И Вендела никак не могла понять, из-за чего эта перемена.

Хельга за чем-то ушла в кухню, Ингвар подшучивал над сестрой. Про Венделу все и думать забыли, как будто она всегда сидела здесь и всегда была частью их семьи.

– Что ты? – вдруг тихо-тихо зашептал Рагнар, обращаясь к Отталии. – Зачем пришла? Я бы зашел за тобой!

Тут только Вендела заметила, что в нем тоже сияло счастье. В его глазах, губах, жестах, движениях.

– Да так, – пожала плечами в ответ Отталиа, – тебя увидеть хотела. А ты не рад?

– Что ты, что ты… – он взял ее руку.

Вендела посмотрела на Кэриту в надежде получить ответы. Та перехватила ее взгляд и еле слышно, одними губами прошептала:

– Они женятся. Ты не знала?

– Нет, первый раз слышу! – так же бесшумно ответила Вендела.

Она так удивилась, что, если бы жених и невеста нечаянно взглянули на нее, она не смогла бы скрыть эмоций и обязательно сказала что-нибудь ненужное. Но они были слишком увлечены каким-то своим разговором, чтобы обращать на нее внимание.

Вернулась Хельга. Рагнар сказал ей несколько слов, которых Вендела не расслышала, взял за руку Отталию и вышел.

– Мне тоже пора, наверное, – протянула Вендела, провожая пару взглядом через окно. – Темно уже совсем.

А в этой темноте они уходили, и Отталиа крепко держала Рагнара за руку. Она могла бы, наверное, без страха тогда упасть. И знала бы, что ее поймают. И пока он сжимал ее руку, она чувствовала себя в безопасности.

– Да, правда, темно. Тебя уже, наверное, ищут. Иди, – сказала Хельга, тоже останавливая взгляд на исчезающей в темноте паре. Она так и застыла со стопкой тарелок в руках.

Тем временем Кэрита обняла подругу, провожая. Вендела поблагодарила хозяев и пошла к двери.

– Спасибо тебе, – машинально отозвалась Хельга.

Она была здесь, но мысли ее были далеко. Прятались где-то в скалах у вика и тихо плакали, боясь побеспокоить уже такого взрослого старшего сына и его невесту. Вспоминали, как к этому же вику, к этому же берегу ходила и Хельга много лет назад под руку со статным, высоким воином, таким же рыжим и длинноволосым, как его сын. Как гуляла с ним по камням и смотрела полными счастья глазами на тот же блеск луны на воде, каким в эту самую секунду восхищались Отталиа и Рагнар. Вендела, заметив это и почувствовав, что она здесь лишняя, поспешила уйти. Кэрита крикнула ей вслед, чтобы заходила к ним почаще и передавала привет Бринхилд.

А дома Венделу уже искали. Фрейя отчитала ее как следует за то, что не сказала, куда идет. И Венделе стыдно было за эту выходку, но в то же время она была счастлива, слушая упреки, потому что если тебя кто-то ругает за поздние прогулки, значит, этому кому-то не все равно, есть ты дома или нет.

XX

– Отдайте, это мое!

Кэрита, маленькая пятилетняя девочка с двумя косами темно-рыжих волос, прыгала и кричала срывающимся голосом на деревенских мальчишек, только что отобравших ее куклу. Но что она могла сделать? Они уже совсем взрослые, им по семь лет, и их четверо. А она одна. Маленькая, беспомощная.

Она им ничего не сделала. Только вышла во двор и взяла с собой любимую куклу. Но лишь только она успела придумать интересную игру и утонула в мире кораблей, гаваней, крепостей и сражений, кукла взлетела в воздух, а только что родившийся мир был разрушен злым смешком.

– Отдайте, верните! – кричала Кэрита.

Уже щипало глаза. Руки тряслись. Ноги подкашивались. А мальчишки все не отдавали игрушку.

– И какие вы после этого воины? Где ваша честь? Одину и Тору не понравится ваше поведение! – Кэрита постаралась произнести это как можно равнодушнее и презрительнее, но, кажется, не вышло.

– Эй, отстаньте от нее!

И тут с небес донесся грозный голос. Как будто боги услышали ее. Кэрита уже готова была увидеть перед собой самого Тора, но это оказались лишь ее собственные братья. Впрочем, тоже рыжие и тоже сильные. Они храбро набросились на обидчиков девочки и, оставив им на память синяки, отобрали куклу. Теперь, когда мальчишки ушли, можно было просто плакать. Кэрита понимала, что все уже кончилось и плакать совсем необязательно, но слез за все мучительные несколько минут скопилось столько, что их уже невозможно было сдерживать. Братья обнимали ее и говорили что-то хорошее. Но остановиться было трудно. Тогда, разозлившись, Рагнар схватил ее за плечи и стал трясти. Так и тряс, пока она не пришла в себя. Вытирая рукавом щеки, она наконец посмотрела на своих спасителей.

– Спасибо… – пролепетала она растерянно.

Ингвар похлопал ее по плечу:

– Давай успокаивайся. Нечего реветь. Вот, смотри, что у меня есть.

Он протянул ей куклу. Кэрита, обняв игрушку, взглянула на братьев с благодарностью.

– Если тебя будет кто-то обижать, – серьезно произнес Рагнар, – мы всегда тебя защитим.

– Всегда-всегда?

– Конечно! – гордо улыбнулся Ингвар.

– А когда папа вернется, он будет меня защищать?

Они притихли. Ингвар с надеждой посмотрел на старшего брата. Рагнар наклонился и положил руку на плечо сестре.

– Кэрита, папа не вернется…

– Как? – она снова приготовилась плакать. – Он что, нас бросил?

– Нет, – отрезал Рагнар, и голос его сделался тверже металла. – Не смей говорить о нем так! Он бы никогда не бросил нас. Он отправился в Вальхаллу.

– В Вальхаллу? – переспросила Кэрита. – Как Сумарлитр рассказывает?

– Да, как Сумарлитр рассказывает, – Ингвар выпрямился, – в место, где воины отдыхают, пируют и сражаются.

– И что же? Я никогда больше его не увижу?.. – Кэрита опять заплакала.

– Ну почему никогда… – растерялся Рагнар, придумывая, что сказать. – Если ты будешь хорошей девочкой, вы с ним встретитесь в Вальхалле.

Но сестру было не остановить. Она плакала и плакала, и братья уже начали опасаться, что она затопит деревню.

– Вот что мы сделаем, – предложил Рагнар. – Представь, что мы с Ингваром вместо папы. Мы будем делать все, что делал папа, а ты будешь нас слушать, но пообещаешь всегда помнить папу.

Кэрита часто заморгала и шмыгнула носом.

– Обещаю…

– Ну, что делал папа? – бодро спросил Ингвар.

– Папа носил меня на руках…

– Легко!

Братья скрестили свои сильные большие руки и посадили на них сестру, приказав ей держаться за их плечи. Кэрита все еще всхлипывала, и пока она не успокоилась, Ингвар и Рагнар носили ее на руках по деревне. Все красные – им было тяжело – но они шли дальше, потому что слышали всхлипы сестры. Кэрита обняла их за шеи и постаралась не плакать. Она уже не очень хорошо помнила отца: он ушел на войну, когда ей было четыре года. Но в то утро ей было спокойно и уютно. Она знала, что братья держат ее, что они всегда будут рядом и будут защищать ее. Братья пошли быстрее, и Кэрита покрепче вцепилась в их плечи. Она засмеялась, подставляя непослушные волосы навстречу ветру.

Братья выполнили свое обещание. Они носили сестру на руках, целовали на ночь, играли с ней, выслушивали все ее бесконечные истории, отчитывали за плохое поведение и научили владеть оружием. Кэрита тоже сдержала слово. Она всегда слушала их и всю жизнь помнила папу.

XXI

Море. Большое, совсем бесконечное. И синее-синее, как колокольчики. Прозрачное такое, как будто до дна можно дотронуться рукой. Но оно далеко. И Венделе кажется, что она идет по воде, как по траве. Вода мягкая, прохладная, щекочет пятки. Мимо проплывают драккары, полные воинов. Викинги машут ей и будто совсем не удивляются. Она тоже не удивляется. Она смотрит в воду. Видит рыбок, плавающих между облаков. И ей ни капельки не страшно. Куда она идет? Это не важно. Но она почему-то твердо знает, что дойдет.

– Вендела! Вендела, проснись!

Она вздрогнула и открыла глаза. Над ней стояла Бринхилд со свечой в руке и дергала ее за плечо. Вендела сонно выглянула в окно. Ночь.

– Бринхилд, что случилось? Темно же…

– Ну и что? Там на берегу уже, наверное, костер разожгли! Вставай, соня! Ты же не хочешь пропустить все веселье?

Вендела непонимающе похлопала глазами:

– Какое веселье? И зачем вставать?..

Бринхилд закатила глаза.

– Одевайся, я по дороге расскажу. И надень что-нибудь красивое, праздник все-таки.

Вендела умылась, выбрала платье и заплела волосы. Сама Бринхилд, как всегда, была в кожаных штанах и длинной рубашке, затянутой широким кожаным поясом на талии. Ничего не меняется.

– Я готова, пойдем, – все еще сонно пробормотала Вендела.

– Стой, – Бринхилд потянула ее за рукав и подвела к комоду. На нем стояло несколько горшочков с кисточками. Бринхилд велела сестре закрыть глаза и намазала чем-то ее лицо, а потом вложила что-то ей в руку.

– Смотри.

Вендела подняла зеркало. Она уже видела такие здесь и не удивлялась бы своему отражению, если бы в нем остались хоть какие-то знакомые черты. Но на этот раз на нее смотрела совсем другая девушка. С черными по контуру выразительными глазами. Взгляд у нее серьезный, холодный и немного враждебный. Но Венделе нравилась эта перемена. Так она была похожа на настоящую воительницу.

Бринхилд вышла. Вендела последовала за ней. В коридоре сестер уже ждал Хэльвард со свечой. Он окинул Венделу внимательным, как всегда, суровым взглядом, но ничего не сказал. Очень тихо, чтобы не разбудить родителей, брат и сестры вышли на улицу. Все еще при огнях свечей они брели по пустой, спящей деревне. Вендела тихо и послушно шла за Бринхилд. Она слышала шаги Хэльварда за спиной. Почему-то было страшно.

– Смотри. Видишь? – раздался в оглушающей, пугающей тишине голос Бринхилд. Она указывала куда-то в небо.