Крокодилий остров

Пролог

Что такого сказал я или сделал,

Что поэтов шлешь меня прикончить?

(Гай Валерий Катулл «К Лицинию Кальву»)

Александрия Египетская, 241 г. до н.э.

Агассамен натянул на лицо подобострастную улыбку и заскользил по коридорам дворца, заглядывая то в одну, то в другую дверь и радуясь, что на нем мягкие бесшумные сандалии из кожи – величайшее изобретение человечества.

Царя он нашел в Зале красных лотосов, где обычно проходили советы. Птолемей III Эвергет сидел на золоченом троне с изогнутой спинкой и развлекался, пытаясь забросить куски свитка в большую жаровню. Огонь радостно пожирал папирус, превращая его в черный, кружащийся снег.

– О, Владыка Верхнего и Нижнего Египта! – завопил Агассамен, падая на колени и стуча лбом о мозаичный пол. Его голос прокатился эхом между красными колоннами и вылетел в большое потолочное окно.

– Чего тебе, Агассамен? Снова бунт? – встрепенулся Птолемей.

– Да сохранят нас боги! Я только хотел поговорить о приговоренных к казни. Не о мятежниках, конечно, – поспешно добавил он. – О мародерах.

– Десять голодранцев, кажется? – припомнил царь. – Неужели их до сих пор не умертвили?

– Нет, и смею предположить, что живыми они принесут больше пользы.

– Как это?

– Несколько месяцев назад я совершил небольшую поездку и нашел чудесный остров на Ниле – кусок суши, оставшийся после обвала и наводнения на битумной шахте в окрестностях Летополя. Если отправить туда заключенных и поставить маслобойни, можно будет сбивать кунжутное и оливковое масло прямо там и увозить на лодках, не опасаясь нарушения царской монополии. Много охраны не потребуется, вода изолирует их как от общества, так и от соблазна продать на сторону кувшинчик-другой.

Эвергет, будучи, как все Птолемеи, жадным и прижимистым, заинтересованно посмотрел на дийокета и уже открыл рот, чтобы сказать: «Да», как в зале материализовался пузатый хранитель печати и немедленно влез в разговор.

– Не слушай его, великий государь, Агассамен сам не ведает, что говорит. Если надо завести еще одну маслобойню, то проще привлечь к труду рабов, чем преступников.

«И откуда ты взялся, паршивец?» – подумал дийокет, досадуя, что не только у него есть бесшумные сандалии, а вслух сказал:

– И где же почтеннейший Фаланф достанет лишний десяток рабов? Может, они растут на деревьях в его прекрасном саду? Или он высиживает их, как наседка цыплят? У нас нет свободных рук, из-за голода и бунта умерло слишком много людей.

– Но это не повод сохранять жизнь тем, кто убивал и грабил. Вот послушай, о ком идет речь: Эант – зарубил махайрой старуху-соседку из-за двух мер пшеницы, Клоний – похитил и съел ребенка, Телефа – хватал путников у ворот Летополя и жестоко пытал их, чтобы получить деньги и еду, Фестий – содрал кожу с родного отца… И все, как один, греки, что позорит наших соотечественников в глазах египтян.

– Довольно, – перебил его Агассамен. – Что толку попусту сотрясать воздух? Эдаких молодцов – половина Египта, с голодухи все звереют. Но если мы казним их, народу станет еще меньше, и кто будет работать? Или любезный Фаланф сам желает давить масло?

Птолемей смотрел то на одного, то на другого, как будто они перебрасывались не словами, а мячом. Несколько минут он взвешивал сказанное, потом вынес вердикт:

– Забери их из темницы, Агассамен. Прикажи писцу составить указ от моего имени: десять заключенных и их потомство останутся на острове навсегда, сколько бы времени ни прошло – хоть сто лет.

Крокодилий остров,197 г. до н. э.

Ах, как же хорош был этот юноша! Залама нарочно вышла стирать в полдень, чтобы налюбоваться им. Тонкие руки, бронзовая кожа – таких нечасто встретишь. И смех у него приятный, заразительный, даже унылый Абес расхохотался рассказанной шутке.

Как, интересно, зовут новичка, и за что его сослали на Крокодилий остров? Наверное, украл что-нибудь. На убийцу он совсем не похож. Тем хуже для него.

Юноша угостил Абеса абрикосом, не забыв сполоснуть фрукт в чане с водой, потом легко вскинул на спину корзину с оливками и понес под навес маслобойни. Писец, приставленный контролировать процесс, проводил его долгим, тоскливым взглядом.

«Жалеет», – догадалась Залама и протяжно вздохнула. У нее возникла мысль затаиться в камышовых зарослях, дождаться вечера, подбежать к этому милому юноше и предупредить… Но она только еще раз вздохнула и принялась тереть белье натроном так яростно, будто темное пятно на ее совести исчезнет вместе с винным пятном на старой тунике.

Работников маслобойни отпустили по домам после заката. Залама поднялась на крышу и спряталась за плетеной рамой, на которой сохли выстиранные вещи. Симпатичный юноша приветливо помахал рукой Абесу, прощаясь с ним до завтра, и зашагал по тропинке к домику, который ему выделил староста. Может, все еще обойдется? Идти недалеко…

– Эй, ты!

На пути выросли четверо местных. Залама их не узнала, да и какая разница? Сегодня одна банда, завтра – другая.

– Меня зовут Мерир, – представился юноша. – А вас, почтеннейшие?

Четверка вместо ответа окружила его.

– Мне не понравилось, как ты на меня смотрел, – заявил один из них. – Ты у нас, значит, великий умник? Сын какого-то засранца, заседающего в Мусейоне. Говорят, взял на себя вину папаши, когда тот растратил царские денежки. Иди-ка сюда, – это послужило сигналом к действию: Мерира стали бить и пинать, не слушая оправданий.

Да, вот так, запросто. Серьезного повода не нужно – Залама имела возможность не раз в том убедиться. «Не так посмотрел, не то сказал, наступил кому-то на ногу» – вот и весь нехитрый запас мотивов, за которыми скрывается удушающая зависть, лютая злость и жажда причинять боль.

– Не надо! Что я вам сделал? – голос юноши сорвался до недоуменно-обиженного всхлипа.

Наверняка он всегда прекрасно ладил с людьми, был душой любой компании и имел много друзей – абсолютно бесполезные достижения на Крокодильем острове.

Сбегать к дамбе и позвать стражу. Пока не поздно… Пока он не затих. Залама хотела поступить правильно, спасти юношу и воздать по заслугам мерзким тварям, напавшим вчетвером на одного, но страх парализовал ее.

Пока у них есть кто-нибудь, кого можно бить и унижать, они не вспомнят о ней. Если власти перестанут выселять на остров преступников, местные жители, чего доброго, обратят свои взоры на соседей. Кому-то может не понравиться, что Залама – вдова. Или что она слишком громко поет, когда работает в огороде. Или ее обвинят в колдовстве и порче, как Фебу. О, бедная Феба, ее кости уже давно обглодали крокодилы.

– Прости, Мерир, – прошептала она, стараясь не думать о хорошеньком личике, превращающемся в кровавую кашу, спустилась вниз и заперла дверь на засов.

Крокодилий остров, 54 г. до н. э.

– Нисса, Нисса! – звала Гарпалиона. В ее голосе отчетливо проступали ужас и отчаяние.

Питиусса ей сочувствовала. Самый страшный кошмар матери: отвлечься на минутку, а потом обнаружить, что ребенок пропал.

– Ты внимательно осмотрела дом? Прошлась по всем комнатам? – приставала к Гарпалионе ее свекровь.

Питиуссе захотелось влепить старухе по губам, чтоб она заткнулась. Ясное дело, проверке подвергся каждый шесеп[1]пространства на этом проклятом острове – они ищут девочку уже больше часа.

– Может, она упала в реку? – предположила Гарпалиона. Ее губы дрожали, а веки покраснели.

– Мы нырнем и проверим, – хором вызвались близнецы Огиг и Перефан. – Если так, далеко бы она не уплыла, застряла где-нибудь в камышах.

– Там крокодилы! – ужаснулась Гарпалиона.

– Наших они не трогают, – возразил Перифан. – Для того мы их и кормим.

«..телами убитых», – мысленно дополнила Питиусса. Она-то знала наверняка, где искать девочку, но сказать боялась. Дулихий, сын кузнеца, задушил ее, а потом выбросил тело в затоку между островом и дамбой. Питиусса видела это, когда поднималась вверх по насыпи, чтобы выйти на пристань и купить кое-что у торговцев из Летополя.

Вид бьющейся в агонии жертвы и совершенно озверевшего подростка заставил ее в один миг забыть, куда она собиралась. Питиусса хотела вмешаться, но испугалась. А ну, как завтра Дулихий подкрадется к ней и тоже придушит? Или заявится с разборками его отец – мрачный кузнец, избивающий свою жену.

Слезы Гарпалионы и ее печальный зов разрывали сердце. Но Питиусса слишком хорошо помнила, что произошло со старшим сыном Фестия, когда он попытался защитить пьяницу Регнида. Сагарис зарубил топором их обоих – никто и слова не сказал.

Женщину передернуло от отвращения. Вступилась бы за нее Гарпалиона в случае чего? Конечно, нет. На Крокодильем острове каждый сам за себя. Питиусса, немного успокоившись, присоединилась к остальным и принялась звать:

– Нисса! Нисса!

[1] шесеп – длина ладони, не считая пальцев

Глава 1. Младенец

Летополь, 53 г. до н. э.

4 день падающей луны месяца даисиос (27 мая)

– Не хочу оставлять тебя одну, – в третий раз сказал Мегакл, усаживаясь в лодку. – С тобой точно все будет в порядке?

– В полнейшем, – заверила его Тирия. – Я стара, но не немощна. Посмотрю город, куплю еды и приготовлю ужин. И я вовсе не одна – со мной Горгона, она меня в обиду не даст.

Из-под ее накидки немедленно выглянула коричневая голова рогатой гадюки – верной спутницы и любимицы.

– Хорошо. Жди меня к вечеру. Могу же я это обещать? – спросил он у сопровождавших его чиновников.

– Конечно, – ответил один из них. – Если ты так беспокоишься о своей матери, мы отвезем тебя обратно, когда ты осмотришь дамбу.

Лодка медленно отплыла от берега. Мегакл неуверенно улыбнулся и помахал Тирии рукой. Ее охватило раздражение. Приемный сын не доверяет ей. Она бросила вдыхать спен больше месяца назад, и, боги свидетели, чего ей это стоило, а он все еще сомневается! Все утро бродил сам не свой, оставил нетронутым завтрак и явно волновался, отправляясь на Крокодилий остров.

Чтобы немного развеяться, Тирия пошла к храму Гора Хенти-Ирт, возвышавшегося над городом. Считалось, что во времена фараонов, на том месте разразилась невиданная буря, в землю били молнии, с небес сыпались камни-бенбен. Их назвали «подарками солнца» и поместили в святилище. На них-то Тирии и хотелось посмотреть.

Громадное здание создавало иллюзию, будто находится ближе, чем на самом деле. Тирия уже миновала три улицы, а оно все маячило где-то вдали. Наконец, она достигла аллеи статуй, изображающих соколов со сложенными крыльями. Пилоны пестрели иероглифическими надписями, наверняка относящимися к истории храма, но Тирия умела читать только по-гречески, да и то по слогам. Однако она узнала Гора с анхом в руке и богиню Сехмет с львиной головой.

В открытом дворике, окруженном толстыми колоннами, толпился народ с подношениями: корзинами фруктов и оливок, курительницами, пучками ароматных трав, хлебом в виде солнечных барашков и голубей. Люди галдели и препирались, стремясь поскорее добраться до жертвенника и разрушая всяческое благоговение. С тем же успехом можно было отправиться на рынок и получить тычки в спину, приправленные отборной руганью.

Бенбен тоже разочаровал: обычный темно-серый камень, похожий на пирамидку – ничто не выдавало в нем небесное происхождение. Зато ларец, в котором он хранился, оказался симпатичным: золотым, с голубыми эмалевыми медальонами. Жрецы одевались в длинные сусхи глубокого синего цвета, расшитые серебряными нитями и напоминающие звездное небо. Тирия даже исхитрилась украдкой пощупать ткань: она была мягкой и струящейся.

– Жертвуем, жертвуем, – приговаривали сау – храмовые стражи – подталкивая к нише для подношений тех, кто уже прикоснулся к бенбену. – Оливки, масло, кунжут! Кто принес больше одного кувшина, получит свинцовый амулет с благословением.

Тирия фыркнула. До чего же жадные эти жрецы. В нише она насчитала не меньше сорока амфор, при этом лампы в храме светили тускло и постоянно потрескивали, будто туда налили не масла, а самого дешевого жира.

Досадуя, что полдня потратила на паломничество, не принесшее никакой радости и отнявшее последние силы, вернулась в квартал Птичников. Базарная площадь располагалась чуть дальше, но здесь тоже торговали одинокие лоточники, так что Тирия стала обладательницей свежей круглой лепешки с медом, приличной куриной ноги, двух пучков зеленого лука и трех репок.

Она удовлетворенно хмыкнула и открыла дверь желтого глинобитного трехэтажного дома с вывеской «Первая гостиница Диодора». Внутри царила густая тьма и запах жженого кирпича. Тирия осторожно поднялась вверх по выщербленным ступеням, проверяя каждую носком сандалии – не хватало еще упасть и свернуть шею. И куда только смотрит привратница? Уж не перетрудилась бы, если б зажгла факел.

Кухня с открытым очагом и длинным столом помещалась на крыше во избежание пожара. Солнце палило так, что, казалось, в его лучах можно испечь репу, не разводя огонь. Из окон последнего этажа донесся детский плач. Тирия застыла со стеблем хлопчатника в руке.

– Да когда же ты заткнешься?! – взревел мужской бас. – Чтоб тебя Ехидна унесла.

Малыш заревел еще горше. Сердце Тирии сжалось и оледенело. Обычно люди не любят ввязываться в чужие дела, грозящие неприятностями. Они твердят себе, что не так все поняли, что без них как-нибудь разберутся, что им ничего не известно, и ситуация на самом деле не такая уж страшная. Но у Тирии когда-то был ребенок. Его отняли и отдали незнакомым людям. Все, что касалось благополучия детей, вызывало в ней участие.

– Надо было швырнуть тебя в Нил, – не унимался мужчина. – А я ношусь с тобой, рискуя собственной жизнью. Давай, ори громче, чтоб весь Летополь про нас узнал!

Тирия нахмурилась. Она моментально сообразила, что незнакомец – не отец ребенка, в противном случае, он бы знал, как его успокоить. Конечно, есть совершенно ненормальные, агрессивные папаши, которых раздражают дети, но они скорее поручат их заботам кого-нибудь из женщин-родственниц, чем возьмут с собой в путешествие. И что значит «ношусь с тобой, рискуя жизнью»? Уж не хочет ли он сказать, что украл младенца, и его ищут по всему городу?

Словно в подтверждение ее мыслей, мужчина продолжил:

– Ты есть хочешь что ли? Вини во всем свою мать: если бы она не была такой настырной стервой, ты бы лежал сейчас в своей люльке и пускал слюни. Ладно, раздобуду чего-нибудь пожрать. Скоро все закончится, не ной.

Тирия бросила овощи и спустилась с крыши. Она увидела, как плечистый незнакомец лет двадцати пяти запер дверь, спрятал ключ за пазуху короткой туники и вышел на улицу, пересчитывая на ходу монеты.

Не теряя ни минуты, Тирия принесла длинный нож, вставила его в щель под деревянным засовом, нащупала бронзовый штифт и, надавив на пружину, сдвинула его в сторону. Механизм коротко крякнул и поддался. В комнате, на узкой кровати, отчаянно кричал полугодовалый младенец, завернутый в толстое льняное покрывало.

– Бедный малютка, – заворковала пожилая женщина, подхватывая его на руки. – Кто это у нас такой славный и пухленький? Не плачь, мы найдем твою маму.

Ребенок всхлипнул, замолчал и уставился на нее большими карими глазами. По смуглым щечкам катились крупные слезы. Тирия принесла его в свою комнату, быстро накинула гиматий, укрывший их обоих, взяла кошель, оставленный Мегаклом, и выбежала из гостиницы.

Что делать дальше? Пойти на пристань и дождаться сына? Бежать в фалакитон – полицейскую канцелярию – и сообщить об украденном ребенке? Но ведь она совсем не знает, кто похититель. Что, если он окажется стражником, родственником царского контролера или просто богатым и влиятельным негодяем? Тогда их в два счета найдут. Нет, пока все не выяснится, нужно скрыться так, чтоб сам Апофис [1]сбился со следа.

[1] Апофис (Апоп) – гигантский змей, темная сила в древнеегипетской мифологии, противник бога Ра

Глава 2. Предчувствие беды

Крокодилий остров,

4-й день падающей луны месяца даисиос (27 мая)

Лодка скользила по водной глади, подгоняемая веслами, на которые изо всех сил налегали четверо рабов-гребцов. Мегакл издалека разглядел Крокодилий остров, напоминающий очертаниями букву «С». Перед ним высилась дамба, оберегающая от наводнений во время разлива Нила, а в середине образовалась затока, в которой, важно крякая, плавали и ныряли утки. Женщины, стирающие белье, на несколько минут оставили свое занятие, чтобы рассмотреть приближающуюся лодку.

– Ты, главное, не бойся, – сказал вдруг староста острова по имени Гиран.

– Чего мне бо…– начал Мегакл и осекся, почувствовав толчок. Бортик суденышка накренился и зачерпнул воды. – Что это?

Из реки, как по команде, вынырнули крокодилы: с десяток здоровенных тварей густого зеленого оттенка. Один щелкнул зубастой пастью так близко, что Мегакл учуял его зловонное дыхание, брызги окатили путников с головы до ног.

– Почему их так много?

– Пес их знает, – ответил староста. – Напасть какая-то. Но если они нас не опрокинут, мы скоро доберемся до затоки – туда им не заплыть. Мужайся.

Крокодилы вели себя странно: кружили в воде, как золотые рыбки в пруду богача, переворачивались кверху брюхом, поднимали головы и разевали рты, но никакого вреда не причиняли, а вскоре и вовсе отстали.

– У них тут много добычи, – пояснил молчавший до сих пор писец. – Стада коров, дикие антилопы, овцы, птиц без счета. Вот они и устраивают представление вместо охоты. Не голодные.

Мегакл кивнул и отер ладонью выступивший на лбу холодный пот. Он еще не ступил на Крокодилий остров, но уже успел его невзлюбить.

– А вот и дамба, которую надо поправить, – радостно объявил староста, когда лодка пристала к берегу. – Я слышал, ты опытный архитектор, работал в Афинах.

– Угу, – только и выдавил из себя Мегакл, с ужасом представляя обратный путь до Летополя.

К ним подошли солдаты, вооруженные мечами и копьями. Они невозмутимо обыскали судно и пассажиров, а потом молча кивнули старосте.

– Такой у нас порядок, – вздохнул Гиран. – Сбиваем масло, каждая капля на вес золота, сам понимаешь.

Они поднялись по пыльной дороге на самую вершину насыпи. Отсюда открывался живописный вид на меленькую деревню, притаившуюся среди пальм, зеленоватую поверхность затоки и пестрые навесы маслобоен.

– Видишь, сильно просела, я думаю, внизу, под водой, какой-то обвал, – сказал староста.

Мегакл усилием воли заставил себя думать о деле и тщательным образом исследовал дамбу.

– Впереди нужно поставить каменную плиту с откосом, – заключил он. – Иначе я не ручаюсь, что следующий разлив вас не утопит.

– И во сколько это обойдется? – оживление старосты сменилось мрачной деловитостью. – И где мы ее достанем в такой короткий срок?

– Я могу заказать блоки в Фивах – мастера заранее придадут им нужную форму, нам останется только составить их вместе. Каждый обойдется примерно в 250 драхм, нам нужно девять, итого, 2250 драхм. Если местные жители готовы поработать под моим руководством, мы сэкономим на строителях.

– Нас всего сорок восемь человек, – фыркнул староста. – Включая меня, почтеннейшего Яхмоса, – кивок в сторону писца, – И малых детей.

– Серьезно? – удивился Мегакл. – Я имею в виду, Птолемей Эвергет поселил здесь десять семей почти двести лет назад, неужели их потомки столь малочисленны?

– Да все как-то вымерли, – пожал плечами староста, точно речь шла о жуках, которых он держал в коробке и не знал, чем кормить. – Болезни, несчастные случаи и, конечно же, вырождение. Запрет на браки с внешним миром – вот наша беда. Дети рождаются слабыми, как тростник после засухи.

– А разве сюда не ссылают преступников?

– Нет, стратег счел, что они нужнее на общественных работах и заселил ими целый квартал в Летополе.

Писец буквально ожег его взглядом черных, как маслины, глаз. От Мегакла это не укрылось. Ему захотелось немедленно убраться отсюда.

– Тогда я напишу стратегу и попрошу рабов, – ответил он и посмотрел вниз, на деревню. Небольшая группка людей окружила кричащую женщину, пытаясь схватить ее и оттащить в один из домов.

– Смотрите! – Мегакл указал на них пальцем, привлекая внимание своих спутников. – Что там такое?

– А, ерунда, – отмахнулся староста. – Мелисса всегда скандалит. Сам знаешь, как бывает: выгнала пастись десять уток, вернулось восемь – в краже заподозрена соседка.

Женщина, между тем, вырвалась и залепила оплеуху бородачу в набедренной повязке. Он схватил ее за горло и повалил на землю. Вокруг них с гиканьем забегали подростки, швыряясь камнями.

– Да нет же, надо вмешаться! – заволновался Мегакл.

– Идите, разберитесь от моего имени, – нехотя приказал староста невольникам, безмолвно маячившим за его спиной. – Да шевелитесь, иначе получите на ужин палок вместо хлеба. Ты не беспокойся, любезнейший Мегакл, у меня не забалуют: разнимем, накажем.

Вечером Мегакл возвращался в Летополь один, укрепившись в мысли, что Гиран и Яхмос спешили от него избавиться. Один лихорадочно составлял необходимые договоры, допуская помарки и ошибки, другой притворно сокрушался, что жена болеет, а без ее присмотра рабы не в состоянии приготовить сколько-нибудь приличное блюдо, которым не стыдно угостить именитого архитектора. Видимо, боялся, что Мегакл напросится на обед.

Наконец, Яхмос предъявил многострадальные бумаги, но тут же вспомнил, что их некому заверить – они забыли пригласить эпистата[1], а его печать с барельефом Птолемея XII была единственным ключом к легальным поставкам камня. Толстые щеки Гирана стали малиновыми, а унылая физиономия писца совсем скисла. Мегакл вызвался сходить в контору сам и покинул негостеприимный остров.

Погружающийся в сумерки город показался ему родным и прекрасным. Выбравшись на берег, Мегакл с удовольствием вдохнул запах жареного миндаля, цветущих роз, конского навоза, человеческого пота, рыбы и речного ила. Насвистывая, он миновал пристань, Гончарную и Кузнечную улицы, опустевший рынок, Храмовую площадь и половину квартала Птичников. В окнах «Первой гостиницы Диодора» горел свет: люди готовились ко сну в окружении факелов, лучин и масляных ламп.

Его появление разбудило привратницу, дремавшую за неудобным, слишком низким столиком. От скрипа женщина дернулась и уронила с колен клубок серой шерсти.

– О, – сказала она, ее глаза и рот приняли почти одинаковую круглую форму. – Так ты вернулся? Я-то думала, съехал уже.

– Конечно нет, моя мать до сих пор здесь, – с некоторым раздражением ответил Мегакл, стараясь не смотреть на уродливую, поросшую волосами родинку на ее щеке.

– А вот и нет, почтеннейший. Ее с утра никто не видел.

– Она говорила, куда пойдет?

– Меня тут не было, я отлучилась к жене пекаря – принять роды у коровы, а за это время от нас удрали два постояльца. Твоя матушка и мужчина с ребенком. Ох, задаст мне господин Диодор, вот как пить дать, прогонит, а я вдова.

– Деньги за комнаты ты берешь вперед, значит, хозяину не за что на тебя злиться, – пробормотал Мегакл, почти машинально.

Беспокойство нарастало. Тирия упоминала, что посмотрит город, сходит на рынок и к вечеру будет дома. Так куда она подевалась? Неужели вернулась к своей пагубной, с таким трудом преодоленной привычке, и теперь лежит в каком-нибудь гнусном притоне в ядовитых парах спена? Или ей стало плохо на улице? Или на нее напали?

– Любезнейшая, найди мне двух толковых рабов, можно детей – лишь бы они хорошо знали улицы. И пусть возьмут с собой факелы. А я пока расспрошу соседей, вдруг кто-то ее видел или говорил с ней, – он бросил на стол две серебряные тетрадрахмы.

Привратница окончательно проснулась, и ее изуродованное родимым пятном лицо посерьезнело:

– Думаешь, со старушкой беда?

– Очень боюсь, что так. Она обещала ждать меня здесь.

– Ты успокойся. Я весь квартал на уши подниму, и мы ее разыщем.

Рабы с факелами в керамических горшках метались по узким улочкам Летополя. Дрожащий свет выхватывал из тьмы облупившиеся фрески Исиды, чьи крылья, некогда сиявшие лазурью, теперь походили на грязные тряпки. Мегакл, стиснув зубы, заглянул в публичный дом у западной стены. Матрона с систром в руках – символом священной проституции Хатхор – хрипло рассмеялась:

– Ищи свою мать в другом месте! Мы не принимаем бабок старше пятидесяти.

Он швырнул на пол медный обол и выбежал, едва не сбив нубийского раба с амфорой спена. Густой маковый сок с запахом гниющих фиников – раньше Тирия жить без него не могла. «Хвала всем богам, она бросила это занятие. Или нет?», – Мегакл мысленно умолял высшие силы, оградить приемную мать от проклятого зелья.

На его пути выросла ночлежка для моряков, и он ворвался туда, угодив прямо в разгар попойки.

– Видели пожилую женщину? Одета в красный гиматий, а на шее рогатая гадюка.

– Видели, – с готовностью подтвердил пьяный киликиец и добавил – … Тебя в гробу!

Он расхохотался собственной шутке и плюнул под ноги незваному гостю виноградной жвачкой.

Поиски ничего не дали. К утру Мегакл рухнул на кровать и уснул, но сон прервал стук, от которого задрожали глиняные фигурки Беса на полке.

– Открывай, душегуб!

[1] эпистат – нотариус.

Глава 3. Остров, усеянный трупами

Летополь-Крокодилий остров,

3-й день падающей луны месяца даисиос (28 мая)

Мегакл сел на кровати и протер глаза, чувствуя себя до странности отдохнувшим, хотя лег под утро, а на рассвете за ним должна была прийти лодка. Солнце било в окно, оно поднялось достаточно высоко, как в полдень.

– Открывай, убийца! – пробасил незнакомец и еще раз саданул кулаком в створку.

Теряясь в догадках, Мегакл отодвинул засов, и в комнату хлынули стражники, возглавляемые крепким молодцом в посеребренной кирасе и белой тунике с синими полосами по краям. Высокий гребень из конского волоса, украшавший шлем, придавал ему еще более грозный вид.

– Я Пасандр, архифалакит [1]Летопольского нома, – отчеканил он и свел густые брови к переносице. – А ты с этой минуты под арестом за убийство.

Мегакл захлопал глазами и украдкой ущипнул себя за локоть, чтобы отогнать кошмар. Но стражники не являлись плодом сновидения и никуда не исчезли, зато Пасандра мягко отстранил мужчина средних лет с благородной сединой на висках и бородой, как у философа.

– Неоптолем, стратег, – представился он, деликатно поправляя на плече сверкающую золотом фибулу с профилем Птолемея Авлета, удерживающую его длинный серо-зеленый гиматий.– А ты, наверное, архитектор Мегакл?

– Да.

– Извини, что мы потревожили твой покой…

– Еще церемониться с ним, – фыркнул начальник полиции, но замолчал, как только стратег посмотрел в его сторону.

– Итак, – продолжил Неоптолем. – Мы вынуждены просить тебя отправиться с нами на Крокодилий остров.

– Ну ладно, – промямлил Мегакл, испытав некоторое облегчение. Он боялся, что эти люди явились сообщить ему о смерти Тирии. – Только я не успел сходить к эпистату…

– Оставь, – махнул рукой стратег.

Мегакл понял, что случилась какая-то неприятность или даже трагедия. Возможно, злобные жители деревни все-таки убили ту девушку и с перепугу решили свалить вину на него. В маленьких селеньях не любят чужаков, что уж говорить об островитянах, не покидавших свое обиталище без малого двести лет.

На сей раз его усадили в длинную, совершенно новую лодку, а гребцами служили стражники, так что путь занял вдвое меньше времени. Крокодилы им не докучали, они опять повели себя странно: сгрудились у отвесного берега, высунув морды из воды, ревели и клокотали, как будто чего-то требуя.

– Они чувствуют смерть, – прошептал молодой стражник и потянулся пальцами к шее, на которой висел амулет богини Сехмет, отгоняющей злых духов.

– Замолчи и шевели веслом, – вызверился на него Пасандр.

По спине Мегакла пробежал холодок. Ступив на берег, он увидел на песке какие-то разноцветные тряпки, прищурился и с ужасом узнал в них царских солдат, которые накануне обыскивали его, писца и старосту. Они лежали ничком, словно рухнули от усталости. Рядом валялись копья. Мегакл сорвался с места, но его тут же остановил Неоптолем, крепко уцепив за предплечье.

– Трогать ничего нельзя.

– Но вдруг они еще живы?

– Мертвы, – отрезал стратег. – Лекарь уже осмотрел.

И снова он поднялся на насыпь, но теперь вид с ее высоты был поистине жутким: у затоки, у домов и маслобоен, под каждым деревом – трупы. Женщины, мужчины, дети, собаки, кошки, птицы, волы и коровы. Утки теперь плавали кверху лапками, покачиваясь в воде, и цвет ее сменился с зеленоватого на бурый. Пожилой лекарь в светлой тунике бродил среди мертвых, как призрак.

– Что… что все это значит? – прохрипел Мегакл, кое-как разлепив пересохшие губы.

– Ты нам скажи! – разозлился начальник полиции, но его требовательный тон показался даже приятным: такой сварливый, будничный, абсолютно земной на фоне апокалиптической картины.

– Но я ничего не знаю. Почему бы не спросить Гирана?

– Он издевается, – заявил Пасандр, указывая на Мегакла раскрытой ладонью: вот, мол, полюбуйтесь, с кем приходится иметь дело.

– Гиран тоже погиб, – спокойно ответил стратег. – Ты последний, кто видел их живыми вчера. Вот мы и хотим понять, что стряслось. Надеемся, ты нам поможешь.

– О, боги, – Мегакл сел на землю и обхватил голову руками. – Меня попросили осмотреть дамбу. Я приплыл сюда со старостой и писцом, посоветовал установить плиту, которая бы удерживала земляной вал и не позволяла ему рассыпаться. Мы поговорили, рассчитали стоимость, потом Яхмос составил договоры…

– Что, прямо здесь? – перебил начальник полиции. – Или вы спускались в деревню?

– Прямо здесь, – уныло подтвердил Мегакл. – У Яхмоса были при себе свитки и набор для письма. Я забрал их с собой, чтобы заверить. Мы договорились, что я прибуду на следующий день, и рабы Гирана отвезли меня в Летополь.

Подоспел лекарь, путаясь в своем неуместном светлом одеянии, которое уже успело украситься пятнами от земли, травы и нечистот.

– Ну? – тут же обратился к нему Пасандр, не скрывая нетерпения.

– Чудеса какие-то, – пожал плечами лекарь и замолчал.

– Чудеса оставь жрецам, а мы тебя не для того позвали!

– Они задохнулись. По крайней мере, на первый взгляд все признаки схожи. При вскрытии посмотрим на легкие и пищевод, есть ли там копоть.

– Еще того не легче! – Пасандр хлопнул себя по колену. – Откуда же взяться копоти, любезный мой Орней, когда нет кострищ и следов большого пожара? Я еще соглашусь, что люди могли угореть на маслобойне, но не на открытом же воздухе, провалиться мне в Тартар! Понимаю, мы утащили тебя прямо со свадьбы, и ты еще не проспался после вчерашнего, но соберись с мыслями и думай!

– Я человек маленький, – обиженно отозвался лекарь. – Что вижу, то и говорю.

– Животные тоже задохнулись? – спросил Неоптолем.

– Да.

– Могли их отравить?

– Кто ж знает, – меланхолично ответил Орней. – Ядов в мире много.

Пасандр досадливо поморщился и кликнул стражников.

– Эй, вы, слушайте! Дорен описывает каждый труп: как лежит, как выглядит и дальше по правилам. Остальные ждут, потом грузите всех на лодки – я пришлю за вами. Причаливайте к старой рыбачьей пристани, чтоб горожане вас не видели. Ясно? А ты, – небрежный кивок в сторону Мегакла. – Посидишь в тюрьме, пока мы не узнаем причину смерти. Ну или признавайся сразу.

– Но я не убивал их, это же безумие! Как, по-твоему, я задушил бы сорок восемь человек, не оставив следов?

– Сорок семь, – поправил лекарь. – Именно столько я насчитал.

– Значит, кто-то спасся! – луч надежды вновь забрезжил перед Мегаклом. – Надо найти его и расспросить.

– Это уж не твоя забота, – отрезал Пасандр.

– Помилуй, почтенный, как «не моя»? Арестовывают-то меня! И под совершенно надуманным предлогом! Не может быть, чтоб я оказался единственным, кто разговаривал с островитянами вчера или сегодня! Кто, например, первым нашел трупы?

– Зеленщик и торговец мукой, – нехотя ответил Пасандр. – Но я их давно знаю, а тебя впервые вижу.

Да уж, аргумент, с которым не поспоришь. Приезжие всегда вызывают подозрения. Кроме того, необъяснимая смерть, выкосившая все живое, наверняка вызовет панику в Летополе и других городах нома. Он отчетливо помнил бунт в Аполлонополе, когда там прошел слух о проклятой амфоре. Маслобойни придется закрыть, ведь никто в здравом уме не станет на них работать. Конечно, можно нагнать невольников и преступников, но их надо кому-то стеречь, раздавать задания, следить за порядком, писать отчеты. И где взять столь безрассудных храбрецов?

Такой поворот событий не понравится ни эконому, ни дийокету, поскольку за недобор масла отвечать им. Вот начальник полиции и стремится быстренько назначить убийцу, пока смерти не приписали злым духам.

Все, вроде бы, понятно, но Мегакл не мог отделаться от мысли, что его по какой-то причине особенно невзлюбили и пытаются сделать козлом отпущения.

– Почтенный Неоптолем, – он решил все-таки попытать счастья. – Позволь написать письмо подругам в Арсиною. Накануне вечером пропала моя мать, и если мне предстоит сидеть в тюрьме, я хочу чтобы кто-то занялся ее поисками.

– Конечно, отчего же нет. Пиши, Дорен доставит.

– Эти девушки помогли разоблачить аполлонопольского душегуба, – быстро договорил Мегакл. – Ловкий малый, обставил дело так, будто над городом довлеет проклятие, ты меня понимаешь? Ксантия и Глафира действовали очень деликатно: не пострадали ни честь стратега, ни доброе имя архифалакита.

На успех он не рассчитывал и даже зажмурился, ожидая от несдержанного Пасандра грозной отповеди в духе: «Чтоб я позволил каким-то девушкам, неизвестно откуда взявшимся, совать нос в дела правосудия? Скорее Нил потечет с севера на юг!»

Но начальник полиции промолчал, а Неоптолем ответил, медленно поглаживая бороду:

– Не стану притворяться, будто не знаю, о ком речь. – Это родственницы Согена из Арсинои, верно? Я присутствовал на церемонии награждения, когда этому олуху вручали золотое ожерелье с именем царя. Вечером в винном погребке он сболтнул, что не сам раскрыл заговор, а просто-напросто присвоил лавры племянницы и ее подруги. Используем шанс, раз он представился. Чем мы рискуем?

Мегакл украдкой стрельнул глазами в сторону Пасандра.

– Ладно, – как бы нехотя отозвался начальник полиции и повернулся к Мегаклу. – Моли богов о чуде. Коли его не произойдет, висеть тебе на столбе.

[1]начальник полиции нома

Глава 4. Как стратег и архифалакит заподозрили друг друга

Мегакл совершенно напрасно боялся, что Ксантию и Глафиру не подпустят к расследованию. Их появления жаждали и добивались оба: стратег и начальник полиции. Собственно, именно поэтому архитектор и оказался единственным арестованным, хотя никто даже не мог утверждать наверняка, что на острове произошло убийство.

Еще до того, как бедняги упали замертво, а Мегакл назвал имена своих подруг, о них собрали все сведения, какие только удалось добыть: посыльные мотались с письмами в разные номы, собирая информацию по крупицам. Отзывы о Ксантии и Глафире были самые лестные: разоблачение заговора в Арсиное, поимка убийцы в Гермополе, предотвращение бунта в Аполлонополе. Но зачем и в чем двум влиятельным чиновникам понадобилась помощь посторонних девушек? О, причины имелись, и весьма серьезные…

Летополь,

20-й день, полнолуние, месяца даисиос (20 мая)

Пасандр писал, сидя за своим столом в полицейской канцелярии. Это занятие никогда ему не нравилось. Обычно он диктовал, но если сестра получит послание, начертанное чужой рукой, посыплются упреки в лени и невнимании к семье.

Он вздохнул, соскабливая следы кляксы ножом для разрезания папируса, как вдруг над его ухом кто-то кашлянул. Архифалакит так и подпрыгнул в кресле, столкнув на пол палетку с охрой. Справа от него стоял нищий: босой и грязный, почесывая отвратительные язвы на руках. Не успел Пасандр задаться вопросом, кто его впустил, как посетитель сказал знакомым голосом:

– Почтенный архифалакит! Ты приказывал явиться, и вот я.

– Сохмет Проныра, – наконец узнал его Пасандр. – Ну и вырядился же ты! Докладывай. Что происходит в городе?

Египтянин хитро ухмыльнулся и начал издалека:

– Боги берегут прекрасный Хем или, как его называют доблестные соотечественники Александра Великого, Летополь. Под твоей мудрой рукой жители спят спокойно и каждый день благодарят…

– В Тартар! – потерял терпение Пасандр. – Придержи эту речь для моих похорон.

– Башмачник Имау напился и прилюдно оскорблял трапезита. Сказал дословно: « Пусть твоя утроба станет теснее кошелька Гермеса – да сгинешь под грузом собранных драхм».

– Плевать на них обоих. Дальше.

– Жена эконома путается с мальчишкой-конюхом из почтовой статмы, что у городских ворот.

– Пусть катятся в бездну. Есть что-то важное?

– Фестий, сын Турна с Крокодильего острова, заказал 4000 сырцовых кирпичей по цене 4 обола за штуку. Хочет перестроить дом. Мебель тоже купил: пять плетеных стульев, два сундука из сикомора, окованных медью и четыре кровати.

Лицо Пасандра заметно напряглось.

– Известно, откуда у него деньги на это?

Сохмет красноречиво пожал плечами.

– Проклятье, не далее, как в прошлом месяце, стройку затеял его сосед, верно?

– Истинно так, – поклонился Сохмет. – Сагарис, сын Аскания: купил обожженные кирпичи по цене 8 оболов за штуку, их доставили на трех папирусных лодках, значит, он получил примерно 2000 штук.

– Немыслимо! – Пасандр вскочил со своего кресла, заложил руки за спину и прошагал к окну, будто ища объяснение на улице.

Стремительный рост благосостояния островитян, выжимающих драгоценное масло, явно указывал на контрабанду и незаконную торговлю, что грозило обернуться палочными ударами или сожжением заживо. Не только для работников маслобоен, но и для него, начальника полиции нома.

Если он скажет, что ничего не знал, суд не поверит, а горожане просто засмеют. Он предстанет этаким комическим персонажем, вроде подслеповатого и глухого старика, родственники которого прикидывают, как от него избавиться: удавить или отравить, а он все еще думает, что держит семью железной хваткой.

– Ты свободен, – Пасандр отпустил Сохмета, и тот исчез так же незаметно, как появился. – Плащ мне!

Вбежал раб и почтительно набросил на его плечи синюю накидку, закрепив ее простой круглой фибулой. От оружия и сопровождения Пасандр отказался, и со всех ног поспешил в царский архив, где хранились документы о доходах нома.

Писец-распорядитель встретил его таким выражением лица, словно Пасандр ворвался в его сад и обнес фиговое дерево.

– Что угодно, почтеннейший архифалакит? – проблеял он тоном, посылающим в преисподнюю.

– Годовой отчет по сбору масла на Крокодильем острове, – потребовал Пасандр довольно четко, но писец скроил мину и переспросил:

– За какой именно год?

– За 27-й благословенного правления Птолемея XII!

– Минутку.

Он скрылся за полками, уставленными опечатанными глиняными кувшинами, в которых хранились папирусы, и вскоре вернулся с двумя в руках.

Пасандр осторожно развернул свиток и устроился на каменной скамейке за низким столом. Он углубился в отчет со всем вниманием, на какое был способен, и даже попросил у распорядителя восковую табличку и стило, чтобы кое-что пересчитать.

По бумагам выходило, что на Крокодильем острове все в полном порядке: сколько оливок и кунжута завезли, столько масла и получили. Пасандр даже засомневался, прав ли он насчет хищений. Но, смилуйтесь, где это видано, чтоб рабочие, получающие одну драхму в день, заказывали тысячи кирпичей по полторы?

Островитяне живут намного лучше, чем крестьяне в окрестных деревнях: двухэтажные домики, без излишеств, но добротные, вьючные животные, возможность покупать разные мелочи. Торговцы почти каждый день причаливают к их берегу.

Нет, чистота документов связана не с честностью, а с хорошо поставленным мошенничеством. Такое безграмотным островитянам не под силу. Кто же им покровительствует? Чиновников в номе пруд пруди: мелких, средних и очень важных. Придется проверить каждого.

– Любезнейший, – обратился он к распорядителю, отдавая свитки и прибавляя к ним несколько серебряных тетрадрахм. – Не делай отметку, что я посещал архив.

Тем временем, стратег Неоптолем заслушал аналогичный доклад о покупке злосчастных кирпичей от своего раба Кадмия и ощутил колики в животе.

– Половина жителей проклятого острова заслуживают смертной казни за убийства, о чем мне каждый раз напоминает архифалакит. Но я постоянно внимал нытью эконома и царского контролера: «кто же будет работать?» да «кем же мы их заменим?». Смотрел сквозь пальцы на их проделки, а они мне вон что! Контрабанду!

Кадмий мягко, но настойчиво усадил его обратно в кресло и напоил раствором глины.

– Тебе вредно волноваться, мой господин. Ты еще успеешь с ними разобраться. У тебя впереди целый год до нового отчета. Сомневаюсь, что островитяне сами нашли способ обходить закон. За ними кто-то стоит.

Неоптолем вновь встрепенулся.

– Послушай-ка, я должен еще раз проверить бумаги. Вдруг писцы и трапезит просто не заметили расхождения в цифрах? Тогда скандал вот-вот разразится, и никакого года у нас в запасе нет. Вели отнести меня в архив!

– Зачем же тебе самому бегать по городу, словно приказчику из горшечной лавки? Я схожу и принесу свитки, а ты отдыхай.

Но Неоптолему было не до отдыха: боли в желудке перемежались с беспокойством. Ему казалось, что Кадмий слишком долго не возвращается, ожидание тянулось томительно, а в голову лезли страшные мысли. Летопольцы его любили, начальство ценило и уважало, а теперь репутация рассыплется в прах, и из-за чего? Из-за того, что он не уследил за подчиненными и не сумел справиться с кучкой преступников, изолированных на острове. Нет, он мог бы простить мелкие кражи, но нарушение царской монополии – смертный приговор всем: непосредственным участникам, сообщникам и тем, кому по долгу службы полагалось об этом знать.

Когда Кадмий принес папирусы, Неоптолем приказал ему остаться и изучить их вместе: одна голова – хорошо, а две – лучше. К тому же раб обладал незаурядным умом. Но сколько они не искали подсказки, как ни бились – придраться было решительно не к чему.

– Ты прав, – признал стратег. – За ними кто-то стоит.

– Может, это ничего и не значит, – осторожно сказал Кадмий. – Но начальник полиции тоже интересовался этим отчетом и заплатил распорядителю, чтоб тот помалкивал о его визите.

– Пасандр? Наверное, и он заподозрил неладное. Надо бы встретиться с ним…

– Или он руководит контрабандой. И тогда я бы не спешил делиться подозрениями.

– В таком случае, плохо дело. Сам знаешь, эконом мечтает подсидеть меня и пристроить на место стратега своего отчима, а судья дикастерии и трапезит с ним заодно. Пасандр промолчал, когда я избавился от номарха, и если я вдруг начну расследование махинаций с маслом, что помешает ему вспомнить об этом? – Неоптолем машинально осушил скифос и сморщился, когда понял, что там глина, а не вино. – Слушай, может быть, закрыть на все глаза? Цифры сходятся, ну и пес с ним.

Раб помолчал, подыскивая слова, а потом осторожно, стараясь не слишком огорчать хозяина, ответил:

– Безусловно, ты очень умен и потому склонен считать других столь же мудрыми. Но, при всем уважении к архифалакиту, он человек… средних способностей. Посуди сам: ему посчастливилось разработать схему обмана, к которой не подкопаешься, но он забыл предупредить островитян, чтоб они не выпячивали свои доходы. А ну, как кто-нибудь еще обратит внимание на их стройки и покупки? Похожий случай был с маслобойнями в Мемфисе: у чиновников конфисковали имущество и назначили сто ударов палками.

– И ни один не выжил после наказания, – кисло признал стратег. – Но если в мошенничестве замешан не Пасандр, я рискую оскорбить его недоверием, и он не станет хранить мои тайны. Боги, ну и ситуация!

Он дернул себя за бороду так, что на глазах выступили слезы, а потом напустился на раба:

– Не сиди, как пень, ищи выход! Зря я, что ли, платил за твое обучение?

– Помнишь Согена, архифалакита из Арсинои, которого ты назвал непроходимым болваном? Он еще получил царскую награду.

– Ну, – поторопил Неоптолем.

– У него каша заварилась – уж будь здоров: там тебе и верховный жрец, и юноша из богатой семьи, и соратник узурпатора Архелая. Словом, такая публика, что под них копать – себе дороже. Но он как-то выкрутился.

Стратег громко и презрительно фыркнул.

– Это не его заслуга. Заговор разоблачила его племянница и ее подруга.

– Может, стоит навести о них справки, да и привлечь к нашему делу? Если кого поймают – хорошо, а коли попадут в неприятности – так и не жалко.

Пасандр пришел к тем же выводам другим путем. Вездесущий Сохмет Проныра доложил, что раб стратега взял документы на дом и дотошно выпытывал у писца, брал ли их еще кто-нибудь.

Начальник полиции с тоской припомнил, что Неоптолем помог его шурину незаконно обзавестись земельным участком в близлежащей клерухии, и вести против него расследование крайне опасно.

Так и не решив, что же делать: сидеть тихо и с ужасом ждать разоблачения или выяснять правду на свой страх и риск, Пасандр побрел в пивную и встретил там театрального распорядителя.

– Любезный Дидим!

– Почтеннейший Пасандр! Окажи мне честь и садись рядом! Сейчас нам подадут превосходнейшее родосское вино.

После третьего кувшина, словоохотливый Дидим стал еще разговорчивее, хотя язык его слегка заплетался.

– Не пверишь, – заявил он, поднимая вверх указательный палец. – С моим тварищем в Гемр… Гермополе такое прик-ик-ключилось! Нанимает он актеров для н-новой пстановки, а их кто-то прик-ик-канчивает одного за другим.

– Да ну, – ахнул не менее пьяный начальник полиции.

– Клянусь этой, как ее? Кто у нас там бгиня п-правды? Не помнишь? Ну и ладно. Так в-вот. Думал мой тварищ, что все, конец: с-скандал, премь-ер-ра отменяется, но тут, – он выдержал театральную паузу. – Пьявились они. Две девушки: одна воин, другая л-лекарь. Убийццу разблачили, рпе-репутация театра спасена! И т-такие скр-скромницы оказались: награды не взяли, а весь три-и-умф ост-оставили местному ахри-архиф-фалакиту.

Пасандр наконец-то увидел свет в темной пещере, маленькую ниточку надежды, врученную ему собутыльником.

– Их имена? – спросил он, борясь с желанием расцеловать Дидима.

Глава 5.Город удара молнии

Летополь и окрестности,

4-й день растущей луны месяца панемос (4 июня)

Сквозь сон Ксантия услышала судорожный всхлип и тут же открыла глаза. Костер догорал, отбрасывая оранжевые отблески на серые камни, удерживающие его в пределах очерченного круга. У огня сидела Глафира и с увлечением читала какой-то свиток, периодически хихикая. Свободной рукой она чесала прилегшего отдохнуть ослика, и тот недовольно фыркал, когда пальцы хозяйки останавливались.

– Что читаешь? – спросила Ксантия.

Ёе подруга вздрогнула от неожиданности, а потом попыталась спрятать папирус, словно ее поймали на воровстве.

– Ты меня напугала. Я знаю, что пора спать, но не могу оторваться.

– Ну так прочти вслух, мне тоже интересно.

Глафира откашлялась и продекламировала на латыни, старательно соблюдая все паузы и смысловые ударения:

– Боги! Ужас! Проклятая книжонка!

Ты нарочно ее прислал мне,

Чтобы я целый день сидел, как дурень,

В Сатурналии, лучший праздник года!

Это так не пройдет тебе, забавник!

Нет, чуть свет побегу по книжным лавкам,

Там я Цезиев всех и всех Аквинов,

И Суффена куплю – набор всех ядов!

И тебе отдарю за муку мукой.

Она остановилась и посмотрела на Ксантию, ожидая реакции.

– Смешно, правда?

– Очень, – ответила Ксантия, но не посчитала нужным улыбнуться.

– Наверное, стоило прочесть стихотворение целиком, а то так не совсем понятно. Поэту подарили много книг, и он мучится, потому что не может отвлечься даже в праздник – истории его затянули.

– Я уяснила. Кто автор?

Рыжие кудри закрывали половину лица Глафиры, но даже так Ксантия без труда разглядела напряжение и неловкость, овладевшие ее подругой. Та помедлила, заливаясь румянцем, и сказала, не без дрожи в голосе:

– Валерий Катулл.

– Ты говорила, что не любишь римских поэтов, – спокойно продолжила Ксантия, хотя в ней начало закипать раздражение. – И латынь тебя утомляет, потому что на ней читается гораздо медленнее, а кое-каких слов ты вовсе не знаешь.

– Все так, но…

– И ты нарочно заменила во второй строчке «Катуллу» на «мне», чтобы я не задавала вопросов.

– Да, я подслушала ваш разговор с Владыкой мечей, – призналась Глафира, заправляя непокорную прядь за ухо и отводя глаза. – Извини. Это вышло случайно.

Ксантия опустила голову на мешок, набитый сухарями и служивший ей подушкой. В черном небе сияли холодные звезды. Тот злополучный разговор…

– Долгую трудно любовь покончить внезапным разрывом,

Трудно, поистине, – все ж превозмоги и решись.

– Не знала, что ты ценитель поэзии.

– Ты многое пропустила, когда умерла. Это Валерий Катулл. Если он действительно следовал собственным советам, то я перед ним преклоняюсь. Я пробовал избавиться от любви, но не смог. Думаешь, стоит попытаться вновь?

Она ответила, что, без сомнения, стоит, и Немир Владыка мечей, исчез. Она не видела его, по меньшей мере, две недели, испытывая одновременно облегчение, досаду и горечь.

– Мне так понравились эти строки, – объясняла Глафира. – Что я их запомнила. А потом увидела свиток в бабушкиной библиотеке. И прихватила с собой – она все равно их только собирает и не читает. У меня не было намерения вмешиваться в ваши дела. Просто хотела…

Она не договорила, но Ксантия и так все поняла. Подруга хотела приблизиться к тому, кого считала родным. Жаждала узнать о нем больше, установить какую-то связь, пусть даже через общие книги.

– Немир подведет тебя, как не раз подводил меня, – сказала Ксантия, осознавая, что звучит неубедительно и голословно.

Для Глафиры Владыка мечей навсегда останется спасителем, вытащившим ее из бушующего огня, вторым отцом, спешащим на помощь, когда она в опасности. Можно разрушить это впечатление, поведав, как он манипулировал расследованием смерти Гая Фуфия, стараясь выставить убийцей бабушку Глафиры и разрушить ее отношения с семьей. Но Ксантия не хотела причинять ей боль.

– Я вижу все иначе, – упрямо заявила Глафира. – Он любит тебя, а ты даже не пытаешься дать ему шанс.

Ксантия промолчала, перекатившись на другой бок. Она жалела, что вообще начала этот разговор, который возникал уже не раз и всегда заканчивался одинаково – обидами, упреками и взаимным недовольством. И с чего она придралась к Катуллу? Он же не виноват, что Владыке мечей вздумалось его процитировать.

– Был момент, когда я действительно поверила Немиру, – сказала она, внезапно отважившись на откровенность.

Глафира перестала дуться, уселась поудобнее и обратилась в слух.

– Однажды он спас очень дорогих мне людей, – продолжила Ксантия.– И даже поступился ради этого важной для себя вещью. Я подумала: «Вот оно, доказательство его искренней любви». Но спустя какое-то время он подстроил их казнь. Мне стоило большого труда предотвратить беду. А когда я спросила, почему он так со мной поступает, услышала в ответ, что такова его сущность.

– Погоди, – заволновалась Глафира. – Он подставил людей, которых сам же до этого спас?

– Да. Причем, без сожалений. Я дала бы ему шанс, но боюсь.

Последнее слово сорвалось с языка помимо воли: горькое, как кора хинного дерева, и отвратительное, как слизняк. Когда она в последний раз его использовала? Наверное, в раннем детстве, пока не поняла, насколько губителен страх. «Я боюсь» для нее не существовало. До этого момента.

– Я не хотела тебя расстраивать, – Глафира скатала злополучный свиток и убрала в футляр. – Отправлю его бабушке.

– Не надо. Книга тут ни при чем, и ты тоже. У нас с Немиром непростая история, она тянется уже не одно десятилетие, еще с моей прошлой жизни. Зря я взваливаю ее на тебя.

– Не зря, – Глафира взяла ее руку и крепко сжала. – Для чего нужны друзья, если с ними нельзя делиться болью, радостью или страхами?

На рассвете они вошли в Летополь – «город удара молнии». Сразу за воротами их встретили шатры еврейских и персидских купцов, раскинувшиеся вдоль берега Нила. Их верблюды чинно и неторопливо пили воду, запасаясь для предстоящего перехода по пустыни. К пристани причаливали лодки, нагруженные корзинами, узлами и кувшинами. Высокие пальмы выстроились, как стражи, на всю длину широкой улицы. Вдали виднелись пилоны огромного храма. Хени-хебсу, чистильщики канализации, и общественные уборщики мусора пробирались к выходу, волоча за собой отвратительно воняющие тележки.

– Пи-и-иво! Горячие лепешки-и-и! – взывали нараспев лоточники, ловко лавируя со своим товаром в толпе.

Под желтыми навесами на открытых очагах шипела рыба, посыпанная луком, политое уксусом мясо и кусочки тыквы, приправленной перцем. Голодные путешественники, поравнявшись с ними, жадно вдыхали ароматы, а дети канючили и требовали еды. Ксантия, узнав цену, едва не отказалась от куриной грудки в пользу сухарей, но Глафира, смерив ее решительным взглядом, без колебаний протянула деньги продавцу, а взамен получила две лепешки с мясным соусом, завернутые в пальмовые листья.

– Куда пойдем? – весело спросила она, с аппетитом принимаясь за кушанье. – В гостиницу или в тюрьму?

– Сначала узнаем, что с Тирией.

Они быстро нашли квартал Птичников – три узкие параллельные улицы, застроенные, как попало, домами разной высоты. Здесь пели петухи, кудахтали куры, крякали утки и тревожно клокотали цесарки, расхаживая по огороженным плетнями дворам. Небольшая дорожка неожиданно заканчивалась у «Первой гостиницы Диодора».

Ксантия толкнула дверь, и они с Глафирой оказались в тесном, душном помещении с притаившимся в углу столиком и трехногим табуретом. За ним сидела полная женщина лет сорока и вязала какую-то бесформенную вещь на костяных спицах. Волосы ее затейливо обвивал голубой шарф, а слишком широкая туника из грубого неокрашенного холста хрустела при каждом движении.

Привратница подняла голову. На ее лице изрядное место отвоевало себе темное родимое пятно, поросшее жесткой щетиной.

– Добрый день, – вяло поздоровалась она, не отрываясь от вязания. – Желаете комнату?

– Да, – ответила Ксантия, развязывая кошелек.

– Две драхмы, еду готовите сами.

– И еще мы хотели бы повидаться с одной из твоих постоялиц – Тирией, – добавила Глафира, очевидно уверенная, что та уже успела вернуться.

Женщина на минуту задумалась, потом несколько оживилась и спросила:

– Это старуха, которая пропала? Так она до сих пор не объявилась. Я лично ее искала, и сын ее искал, и все соседи. Как вышла утром, горемычная, так и сгинула.

Ксантия нахмурилась. Ее, конечно, следует найти и побыстрее, пока она не отравилась спеном и не померла в каком-нибудь притоне.

– Как давно ее нет?

– Да уж пять дней. А господина архитектора арестовали, вы ж знаете? Утром прибежала стража и давай в двери колотить. Ну и страху же я натерпелась! – она замахала руками, и забытое вязание шлепнулось на пол. – Говорят, он всех на Крокодильем острове убил. Только я не верю, там такие негодяи жили – сами, кого хочешь, убьют. К ним даже каторжников не пускали, потому что те мёрли, как мухи, клянусь Герой. Скорее, они перебили друг друга.

Ксантия обернулась к подруге. Глафира изменилась в лице и хрипло переспросила:

– Подожди, любезная, значит ли это, что новая партия заключенных из Арсинои на остров не попала?

– Конечно, нет. Их разобрали чиновники для общественных работ.

– Следовательно, из них никто не погиб?

– Неа. Все здоровехоньки. И с острова одна женщина выжила, только долго она не протянет – лежит без сознания в асклепионе, что на Храмовой улице.

Глафира дернула Ксантию за руку и прошептала в самое ухо, привстав на цыпочки:

– Энлиль жив!

Ксантия вздохнула. Бывшего возлюбленного подруги она давно мысленно похоронила и не испытывала по этому поводу никаких сожалений. Негодяй заслуживал смерти.

– Но что я все болтаю и болтаю! – спохватилась привратница, поднимая с грязного пола клубок. – Идите на второй этаж, устраивайтесь, отдыхайте. Кухня на крыше.

– Внизу конь и осел, – сказала Ксантия и добавила еще пару серебряных монет. – О них надо позаботиться.

– Не беспокойтесь, сейчас кликну рабов, они их и накормят, и напоят.

Девушки поднялись по ненадежным, осыпающимся ступеням и нашли свою комнату. Она оказалась вполне приличной: две кровати, старый сундук, два табурета и стол, на столешнице которого пестрели пятна от пролитого вина и соусов, виднелись порезы, чьи-то старательно выдолбленные инициалы и упрощенное изображение лошади. Стены из кирпичей цвета охры никто и не думал штукатурить и уж тем более расписывать. Небольшое окно выходило на улицу, а не во внутренний дворик, так что в него влетали окрики прохожих, дым от жаровен и ни с чем не сравнимый, прохладный, илистый запах реки.

– Приятный город, – констатировала Глафира, простояв у окна минут пять, пока Ксантия разбирала их немногочисленные пожитки. – Если бы не куча проблем, которые надо срочно решать, мы бы отлично провели тут время.

– Не уверена. Массовые смерти сами по себе не случаются – за ними всегда стоят некие люди. И они живут здесь.

Глава 6. Хени-хебсу

Летополь,

4-й день растущей луны месяца панемос (4 июня)

Он направлял телегу к южным воротам, и прохожие шарахались, зажимая носы. Вообще-то, нечистоты предписывалось вывозить либо ночью, либо в предрассветный час, но за этим никто не следил, так что ему наплевать. Сам он к запаху притерпелся и даже считал, что ему в некотором смысле повезло.

Да, выгребает дерьмо из-под домов богатеев и вынужден ежедневно отмечаться в полиции, зато теперь он не раб. Не вещь. Ему даже немного платят! Большая часть заработка идет в городскую казну, но оставшегося хватает на хлеб с оливками и пиво, а живет он бесплатно в крохотной хижине, предоставленной летопольскими властями.

Одна забота жгла его сердце и не давала спать по ночам – Глафира. Он любил ее, он делал все ради нее, а она позволила предать его суду. Но самое страшное и одновременно нелепое – она отвернулась от него из-за осла! Да-да, можно убеждать себя, что ее смутило его прошлое, напугало убийство вольноотпущенника, но взгляд Глафиры стал суровым и холодным именно в тот момент, когда он попытался прикончить ее мерзкого четвероногого приятеля. Даже положение раба не казалось ему настолько унизительным.

Вспоминая об этом, Энлиль сжал кулаки и прикрикнул на вола, тащившего телегу. Тут же в поле его зрения попал черный осел, идущий навстречу в сопровождении ферганского скакуна, рыжей девушки и вооруженной брюнетки в кирасе.

– Да будь я проклят! – прошептал Энлиль и протер глаза. – Сам Ашшур, ведающий человеческими судьбами, привел их сюда.

На миг он растерялся. Развернуть телегу и последовать за ними нельзя – стражники обязательно спросят, какого Тартара он забыл со своим неаппетитным грузом на улицах города. Бросить вола? Нет, его моментально украдут, а с Энлиля стребуют деньги за казенное имущество. Но и терять из виду девушек он не хотел.

– Эй, любезный, чего встал? – крикнули ему.

Энлиль обернулся и с радостью узнал общественного уборщика, катившего ручную тачку с мусором.

– Бадру! Как же ты кстати! Слушай, я должен отвезти это,– он кивнул на тележку, – В дальнюю деревню Нармер, и не успею вернуться до заката, а папирус с подписью начальника стражи забыл дома.

– Но тебя же не пропустят в город, – заволновался мусорщик.

– Потому я и прошу тебя: забери мою телегу и отвези сам, а деньги оставь себе.

– Ну ладно, мне все равно по пути.

– Тогда встретимся здесь после захода солнца.

Энлиль кивнул и побежал по улице, стараясь не выпускать из виду рыжую голову Глафиры. Он изрядно попетлял по Летополю, пока девушки не остановились у гостиницы в квартале Птичников. Ненавистный осел стоял у сикомора, привязанный к ветке. Энлиль вынул из-за пояса своего схенти[1] заточку, сделанную из толстого четырехгранного гвоздя, и весело помахал прямо перед носом животного.

– Ну, привет. За мной должок, помнишь?

Он мог бы поклясться, что осел его узнал. В больших лиловых глазах вспыхнул ужас, длинные уши взметнулись вверх, маленькие копыта сделали несколько неуверенных шагов назад, но уздечка не позволяла убежать. Золотистый ферганский скакун, привязанный рядом, взволнованно заржал и натянул поводья, но не смог дотянуться и лягнуть обидчика.

– Иди-ка сюда.

Энлиль замахнулся и нацелился в шею ослика, рассчитывая попасть прямиком в артерию. Но на его пути, словно из-под земли, вырос высокий мужчина с аккуратной черной бородкой, одетый в кожаные анаксариды и кирасу, отделанную серебром. Он ухватил Энлиля за запястье и сжал так крепко, что слезы выступили на глазах хени-хебсу. Заточка упала.

Глаза незнакомца напоминали две черные холодные бездны. Впервые в жизни Энлилю стало страшно. «Это «ни» – трепет в присутствии божества», – пронеслось в голове.

– Кто ты? – прошептал он.

– Твой последний собеседник, – ответил незнакомец и медленно, как-то лениво, достал из ножен длинный тяжелый меч.

– Я не хотел убивать осла, это просто шутка, – зачастил Энлиль дрожащим голосом.

– А еще я разгневанный отец, – не слушая, продолжал незнакомец. – Не собирался этого говорить – на мой вкус звучит слишком пафосно – но ты ведь все равно умрешь, так что…

Меч с легким свистом метнулся вперед, и Энлиль ощутил невыносимую боль. Лезвие прошло сквозь его бок, разрывая плоть на своем пути. Он закричал. Убийца выдернул меч из его тела и брезгливо обтер о схенти.

– Ты обидел мою дочь, – услышал Энлиль, и кровавый туман застлал ему глаза.

[1] схенти – древнеегипетская набедренная повязка

Глава 7. В тюрьме

Летополь,

4-й день растущей луны месяца панемос (4 июня)

– Смотри, тут кровь!

Ксантия опустила взгляд на землю: трава действительно покрылась бурыми пятнами. Глафира осмотрела ослика и с облегчением констатировала:

– На Аристофане ни царапины.

Ксантия подошла к своему коню Берзу: бока целы, шея тоже, нос чист. Она приподняла копыто – гиппосандалии[1]сидели, как надо и не натирали, заноз тоже не наблюдалось.

– Эй, любезная! – крикнула она привратнице. – Ты уверяла, что наших животных накормят, но они по-прежнему стоят у дерева.

– Рук не хватает, – поспешила оправдаться та, даже не потрудившись выглянуть за дверь. – Одного раба я послала к реке за растопкой, второй ушел на рынок, третий…

– Мне плевать, – оборвала ее Ксантия. – Брось вязание и займись моим конем сама, раз нет других. Не советую испытывать наше терпение.

– И моим осликом, – добавила Глафира. – Ему давно пора подкрепиться.

Привратница, обиженно сопя и ковыляя – от долгого сидения у нее явно затекла нога – выползла-таки из гостиницы и молча принялась отвязывать Берза.

– Будь умницей, – Глафира чмокнула Аристофана в печальную морду и поудобнее перехватила сумку лекаря, которую всегда носила с собой. – Эй, любезная, а где у вас тюрьма?

– От Храмовой площади направо до улицы Канцелярий. Не спутаете, здание большое.

Девушки устремились в указанном направлении. Тюрьма действительно выделялась среди прочих построек не только размерами, но и мрачностью. Стены из спрессованного нильского ила и соломы, во дворе клетки с собаками и обезьянами, приученными ловить беглецов, над входом целый ряд плетей, палок, копий и щитов, а также столбы для порки, забрызганные кровью. Над всем этим великолепием невозмутимо порхали почтовые голуби, радостно воркуя и стараясь отнять у зазевавшегося бабуина кусочек печеной рыбы.

Двери из невинносрубленной финиковой пальмы охраняли неулыбчивые низколобые стражники, до того неподвижные, что казались статуями.

– Мы к архифалакиту, – заявила Ксантия, развернув письмо, написанное дядей Глафиры к своему коллеге. – Он нас ждет.

Они также безмолвно расступились, открывая проход в длинный коридор, освещенный факелами. Внутри витал запах чеснока, сырой глины, анисового отвара и рыбы – так, по мнению Ксантии, пахли все тюрьмы мира, и еду заключенным везде подавали одинаковую, словно сговорившись: переваренную кашу, клеклый или черствый хлеб, вдоволь чеснока и рыбный суп, похожий на миску с застиранными тряпками.

– Тут множество комнат, – шепнула Глафира. – Где он, как думаешь?

Ксантия прислушалась. Откуда-то доносилось неясное, мерное урчание. Она пошла на звук и распахнула одну из дверей. Половину помещения занимал письменный стол на металлических ножках, отлитых в виде бычьих копыт. На столешнице покоилась голова в аттическом шлеме с черным гребнем из конских волос. Раскрытый рот выводил причудливые рулады, рука обнимала кувшин с вином. Рядом стояла пустая миска с обглоданными куриными костями – хозяина кабинета явно не кормили помоями с общей кухни.

– Эй, любезный, – Ксантия потрясла спящего за плечо.

Храп прекратился. Толстые губы умильно почмокали спросонья, глаза раскрылись, осоловело уставившись на нее.

– Ты начальник полиции нома?

– Я, – подтвердил мужчина невнятно. – А вы кто?

– Ксантия и Глафира из Арсинои.

Глафира с готовностью протянула рекомендательное письмо, но Пасандр жестом его отверг.

– Я и так вас узнал, заверил он, и его взгляд на миг обрел осмысленность. – Подруги архитектора, забодай его Минотавр.

Он привстал и тут же рухнул на стул. Запах вина и пустой кувшин красноречиво свидетельствовали о состоянии Пасандра: напился по самые брови.

Ксантия удивилась. По всем законам бюрократического Египта начальник полиции нома должен был бегать сейчас, как белка в колесе, занимаясь расследованием, опрашивая свидетелей и диктуя бесконечные отчеты, но уж никак не устраивать посиделки в обнимку с кувшином. Массовые смерти на царских маслобойнях – это вам не скарабея раздавить, наверняка, уже и Птолемею доложили.

– Не очень-то вы торопились выручать своего приятеля, – хмыкнул он, болтая осадок в чаше.

«А ты не очень-то спешил его казнить, – подумала Ксантия. – Хотя это существенно облегчило бы твое положение: виновный найден и наказан, можно вздохнуть спокойно».

Вслух она ничего не сказала и взглядом предостерегла Глафиру. Им нужно, чтобы он говорил. И Пасандр не разочаровал.

– Я шестнадцать лет служу в полиции, и из них семь как архифалакит. Всякого насмотрелся: смертей, интриг, предательств, заговоров, но чтоб вот так уничтожить разом целый остров… Трупы лежали повсюду, как после битвы. Кем, я вас спрашиваю, надо быть, чтоб убить сорок семь человек ради прикрытия собственной задницы? – речь прервалась пьяной икотой.

– Почему ты думаешь, что их убили? – Ксантия догадалась, что у Пасандра уже есть подозреваемый, но по какой-то причине он не способен до него добраться.

– Я сначала чувствовал себя как обычно, – не слушая, продолжал архифалакит. – Тела велел осмотреть и увезти, походил по острову, записал все, что положено. А потом на меня навалилась такая тоска… Они, конечно, негодяи, я сам сто раз предлагал отдать некоторых под суд, но чтоб отравить исподтишка…

– С чего ты взял, что их отравили? – вновь спросила Ксантия. – Так лекарь сказал?

– Не, – Пасандр помотал головой. – Этот остолоп твердит, что они умерли от удушья, но непонятно, с какой стати. Костров никто не жег, топились только печи на маслобойнях. Я думаю, туда и подсыпали какой-то яд: дым разнес его по острову, и все умерли.

– Зачем кому-то их травить? – Ксантия старалась проявлять терпение.

– Ну пораскинь мозгами, – раздраженно отозвался начальник полиции. – Ты же, вроде, умная, если театральный распорядитель не врет. – Кое-кто вступил с ними в сговор и продавал масло на сторону, да забыл объяснить, чтоб они не бежали сразу тратить денежки. Испугался, что они его раскроют – избавился от всех одним махом.

– И ты знаешь этого человека.

– Догадываюсь, – подтвердил Пасандр. – Но называть не стану. Ищите сами и помните, что у меня ваш приятель. Не найдете объяснения смертям вместе с доказательствами – я казню его.

– Приятно иметь с тобой дело, – криво усмехнулась Ксантия. – Люблю четкие и ясные заявления. А теперь нам нужно поговорить с Мегаклом.

– Пройдете мимо столовой и спуститесь вниз по лестнице, – сориентировал Пасандр и устало махнул рукой. – Да, и еще навестите в асклепионе женщину, что спаслась. Она онемела, но вы найдете способ что-нибудь из нее вытрясти.

В тюрьме царила еще большая духота, чем в канцелярии: воздух тут будто бы сгустился и повис тяжелым облаком. Единственное потолочное окно не справлялось с вентиляцией. Длинное помещение разделялось на клетки железными решетками. В них томились заключенные – человек пятнадцать, не так уж много.

Мегакл сидел в одиночестве, подоткнув под голову гнилую солому. Его светлая шевелюра вспотела и спуталась, щеки и подбородок заросли щетиной. Он задумчиво плел косичку из сухих травинок.

– Здравствуй! – крикнула Глафира и помахала ему.

Лицо Мегакла тут же разгладилось, он кинулся к решетке и схватился за прутья, словно ожидал, что его мгновенно выпустят.

– Слава богам! Доехали! Были в гостинице? Мать вернулась?

Его глаза покраснели и слезились, лицо исхудало за пять дней испытаний. Этот человек, не смотря на свою внушительную фигуру, мощные кулаки и высокий рост, никогда не был бойцом. Но Ксантии понравилось, что первый вопрос он задал не о своей судьбе, а о Тирии.

– Нет, но мы ее найдем, – пообещала Ксантия. – Поэтому сразу к делу: рассказывай все.

– Ну, на четвертый день падающей луны[2]в Летополь явились староста и писец с Крокодильего острова. Вместе мы доплыли на лодке до дамбы, я оценил ее состояние и составил план работ. Мы записали все на папирусе. Я заметил, что меня не хотят впускать в деревню. С высоты я видел, как толпа накинулась на девушку, староста тут же послал своих рабов разнять драку и убедил меня, что это обычная ссора соседей, но мне так не показалось.

– Почему?

Вопрос озадачил Мегакла: он прикрыл глаза и несколько секунд думал, потом неуверенно ответил:

– Та девушка выглядела доведенной до отчаяния. Она буквально была готова биться насмерть со всеми. Ударила бородатого мужика раз в пять сильнее нее. А еще дети… Никогда не видел таких злобных детей, они швыряли в нее камни!

– Хорошо, продолжай.

– Из вежливости я предложил сходить к эпистату и забрал свитки, чтобы избавить старосту от хлопот. Меня отвезли в Летополь. Привратница гостиницы сказала, мать не вернулась с утренней прогулки, хотя обещала ждать меня с ужином. Я собрал рабов и пошел ее искать, но безрезультатно. Пока сидел здесь, сообразил, что в гостиницу она все-таки заходила: утром на ней был светло-зеленый гиматий из тонкого хлопка – я нашел его на ее кровати, зато из сундука пропал толстый бордовый изо льна. Его она не любила, говорила, что он слишком тяжелый и широкий, но почему-то взяла с собой. Я лег спать, а с утра меня разбудили стражники и поволокли на остров. Там лежали трупы. Никого живого не осталось, даже птицы упали замертво. Никогда не забуду той картины. Начальник полиции обвинил меня в убийстве, не особенно скрывая, что сам в это не верит. Мы поплыли назад. Стражники в порту объявили, что вытащили из воды женщину без сознания. У нее было бледное лицо и синие губы. Мне показалось, что именно на нее накинулись островитяне накануне днем, но не могу поручиться. Староста называл ее имя, да я забыл. Мелина или Мелайя.

– Мне нужно максимально подробное описание трупов, – сказала Глафира. – Чтобы определить причину смерти.

– Ты найдешь его у лекаря по имени Орней. Он бестолковый, но записал все тщательно. Пасандр, надо отдать ему должное, ничего, кроме тел, не двигал. На острове все осталось таким, как мы увидели.

– Отлично. Немедленно туда отправимся. Вряд ли тебя отпустят раньше, чем мы разберемся в этом деле, так что наберись терпения.

– Боги, ну почему это случилось со мной? – Мегакл без стеснения шмыгнул носом. – Лучше бы остался в Гелиополе в качестве второго архитектора – строил бы сейчас новый храм Гелиоса, так нет же, выбрал остров, где веками жили преступники, чтобы никому не подчиняться. Вот наказание за мое честолюбие.

Ксантия попыталась подавить нарастающее раздражение. В конце концов, люди не обязаны поголовно проявлять чудеса стойкости. Правда, шестнадцатилетняя Глафира и в худших ситуациях не теряла присутствия духа, но она исключение. От Мегакла требовалось только одно: собраться с духом и подождать, пока другие решат его проблемы.

– Мы постараемся управиться как можно скорее, – сухо сказала она и протянула ему сверток – Вот, купили тебе еды по дороге сюда.

– Спасибо, – Мегакл жадно развернул промасленные лепешки и сыр. – Здесь отвратительно кормят. – А теперь идите к Орнею, нельзя терять время. Его канцелярия тут же, в тюремном дворе.

[1]гиппосандалии – древние подковы для лошадей, напоминающие по форме сандалии с креплениями для ремней

[2] четвертый день падающей луны – 27-е мая

Глава 8. Лекарь

Летополь,

4-й день растущей луны месяца панемос (4 июня)

Орней ожидал гостий из Арсинои с нетерпением. Ему было любопытно взглянуть на девушек, раскрывших несколько громких преступлений. Лекарь представлял себе кого-то вроде пифий из храма Аполлона: одухотворенные, серьезные лица, глаза, как бы обращенные мимо собеседника и длинные белые одежды.

Но к нему явились натуральные варварки, не похожие ни на гречанок, ни на египтянок: одна высокая брюнетка с мечом на поясе, другая – рыженькая, кудрявая и курносая. И у обеих голубые глаза, а кожа такая светлая, словно они недавно прибыли из Галлии или Британии.

Брюнетка назвалась Ксантией и без долгих предисловий скомандовала:

– Рассказывай.

– Ну… – Орней немного сбился, определяясь, с чего бы начать. – За мной прислали на рассвете, стражник сказал, чтоб я бежал прямо к пристани. Оказалось, зеленщик и торговец мукой приплыли поутру на остров, а там все мертвые. Они не соврали: люди и животные лежали, где придется, как будто смерть настигла их внезапно. Одни трудились в маслобойнях, другие стирали белье или ели. Я сразу понял, что они угорели: все признаки налицо. Тела красные, словно только из бани, трупные пятна слишком быстро появились, и оттенок у них синеватый, а кровь жидкая. Вот только ни костров, ни пожаров на острове не было, да и на открытом воздухе трудно задохнуться даже сидя у огня. Я подождал бальзамирования, чтобы взглянуть на внутренности и проверить себя: никакой ошибки, правда, в легких нет копоти, но сердца обмяклые, мозги отекшие и в пятнах крови, органы все ярко-красные. То же и с животными.

Рыжая девчушка энергично закивала, соглашаясь с его доводами. Неужели такое юное создание действительно разбирается в медицине?

– Я не знаю ни одного яда со схожим действием, – сказала она.

– И я, – подхватил Орней и понизил голос, чтобы стражники за дверью его не услышали. – Пасандр сердится, когда так говорят, но, клянусь Асклепием, тут не обошлось без злых духов. Птолемей Эвергет, светлая ему память, поселил на Крокодильем острове разбойников и убийц – слишком долго боги терпели.

Брюнетка прищурила холодные глаза и спросила:

– Почему на острове нашли только сорок восемь трупов?

– Сорок семь, – машинально поправил лекарь и испугался.

Он не знал, имеет ли право говорить начистоту, и не навредит ли самому себе. Пасандр и раньше не отличался покладистостью и благонравием, а в последнюю неделю и вовсе распоясался: пьет, бьет стражников и орет на всех, кто попадается под руку. Если сболтнуть лишнее, можно и места лишиться.

– Ладно, – Ксантия прочла его мысли. – Молчи и слушай. Заключенных из разных номов, которых приговорили к работам на острове, почему-то туда не привозили. Напрашивается два вывода: либо местные власти разбирали их для личных нужд и обратили в собственных рабов, либо не могли поручиться за их благополучие. Итак..?

Лекарь почувствовал себя кроликом, загнанным в угол в собственной норе. Гнев этой брюнетки показался ему гораздо более опасным, чем гнев начальника полиции.

– Их находили мертвыми, – он облизнул губы. – Стоило отправить партию преступников на остров, как через неделю ни одного человека не оставалось в живых. Один якобы случайно утонул, другой – упал с пальмы, третий неправильно точил нож и проткнул себя. Тогда стратег повелел оставлять всех в Летополе и тут приспосабливать к общественно полезным занятиям.

– Не проще ли угомонить островитян? – спросила брюнетка.

«Ты-то, пожалуй, и угомонила бы, да здесь подобных тебе нет», – подумал лекарь, окидывая ее оценивающим взглядом. В отличие от многих, кого он знал, включая солдат и стражников, Ксантия носила оружие легко, словно родилась с ним. Ножны не задевали окружающих предметов, когда она ходила, и не упирались в пол, когда она усаживалась. Пасандр, плюхаясь на стул, каждый раз проклинал свой меч, застревавший между ножками стола, и не знал, куда бы пристроить кинжал, чтоб тот не давил ему в живот. А ведь он считался опытным воином и даже получил царскую награду за подавление мятежа Архелая[1]. Вслух Орней сказал:

– А чем их испугаешь? Не ссылкой же, в самом деле. Казнить не позволят: дийокеты, трапезиты да экономы не шибко-то любят разбрасываться рабочей силой. Это в Риме можно распять на крестах шесть тысяч рабов ради устрашения – у них слишком много людей и слишком мало занятий. А здесь только успевай крутиться: урожай два раза в год, пшеница раскуплена соседними государствами наперед, случись недобор урожая, и голодающие всего мира потянутся к нам.

– Почему же островитяне демонстрировали такую нетерпимость? – удивилась рыженькая.

– Да пес их знает. Злобные были, как порождения Ехидны: друг с другом собачились непрестанно, чужаков убивали. Унаследовали слепую ярость от предков. Единственная добрая девушка среди этих зверей – поэтесса Мелисса, она-то и спаслась. Только не ручаюсь, что выживет.

– И как только среди таких чудовищ выросла поэтесса? – удивилась Глафира.

– Покойный староста – не Гиран, который погиб вместе со всеми, а его предшественник Дромен – был родом из Летополя. К восьмидесяти годам он одряхлел, и Мелисса о нем заботилась. Дромен любил книги и научил девочку грамоте. Потом она выросла и начала писать стихи, да такие хорошие, что их повторял весь город. Лет пять назад в Летополь приезжали маленькие царевны: Клеопатра и Арсиноя, они посетили театр, услышали поэму Мелиссы «Великий Нил» и нашли ее превосходной. Царевна Клеопатра, известная своей высокой образованностью, похлопотала перед отцом, и Мелиссе разрешили покинуть остров.

– Почему же она этого не сделала? – спросила Ксантия.

– На ее попечении был отец – крепко пил, нуждался в присмотре и отказывался уезжать. Старый дурак.

Брюнетка приподняла бровь, ожидая пояснения. Голубые глаза сверлили его, словно он стоял на суде Осириса перед богиней правды Маат. И почему Пасандр за пять дней не сподобился оторваться от кувшина с вином и согласовать с другими участниками событий, что они должны говорить этим девушкам? Еще несколько минут, и Ксантия вытянет из него все ошибки, просчеты и злоупотребления властей нома.

– Вам бы лучше со стратегом поговорить, – он попробовал отвязаться от опасной темы. – Сам-то я нечасто бывал на Крокодильем острове, просто кормлю вас разными байками, услышанными от других.

– Поговорим, – заверила его Ксантия. – Когда сочтем нужным. Не скрою, складывается впечатление, что у вас тут царил полнейший бардак, который в итоге привел к трагедии, но мы не собираемся вредить ни тебе, ни твоим начальникам. Нас интересует только разоблачение убийцы, если он существует.

– Очень хорошо, – Орней покосился на Глафиру, скромно стоявшую рядом с подставкой для свитков. – А то ведь ее дядя знаком с царским контролером и может донести на нас.

– Мой дядя занят подготовкой к свадьбе, – живо отозвалась она. – Ему наплевать, что тут происходит, а нам нет.

– Итак, – Ксантия ухватила потерянную нить беседы. – Ты назвал отца Мелиссы «старым дураком», потому что…

– Если бы он не упирался, как осел, и переселился с острова в город, был бы жив по сей день, – проворчал лекарь. – Я сам осматривал его труп: он попал в воду уже после смерти, что бы там ни утверждали свидетели.

– Но тебе приказали помалкивать и замяли дело?

– Уж как водится. Кому нужен скандал?

– И кто его убил, как ты думаешь?

– Понятия не имею. Но не считаю, что на острове лишь один был способен на убийство, иначе его давно бы сдали. Там действовала какая-то группа, которую все боялись.

Орней бросил взгляд на клепсидру и с облегчением заметил, что уровень воды добрался до отметки 9, а, значит, ему пора в зал собраний – заслушать сводку преступлений от начальника городской стражи. Он всегда находил это времяпрепровождение скучнейшим до невозможности, потому что главный стражник имел странную привычку повторять одно слово трижды и тянул фразы бесконечно долго. «Найдено-найдено-найдено тело-тело-тело красильщика-красильщика-красильщика» – пока он подбирался к сути, все забывали, о чем говорилось раньше. Но сейчас лекарь обрадовался хорошему поводу удрать подальше от стального взора брюнетки.

– Мне нужно бежать, уж простите – служба зовет, – скороговоркой пробормотал он и, не дожидаясь просьбы, рассыпал перед Ксантией ворох свитков. – Тут описание трупов и прочее, что может вам понадобиться.

Он схватил сумку с лекарствами и инструментами – точно такую же, как у Глафиры – и жестом пригласил надоедливых гостий покинуть его канцелярию.

[1] Мятеж Архелая – вооруженное восстание 55 г. до н.э. Изгнанный царь Птолемей Авлет вернулся в Египет с римским войском в надежде вновь занять трон. Против него выступил его зять Архелай, но потерпел поражение.