Лавка Марселя

Пролог. Марсель Лемер: торговец чужими судьбами

Сказать, что кто-то знал Марселя Лемера – значило бы солгать. Его имя не значилось в реестрах, никто не помнил, когда он появился в городе. Он просто был. Как старый мост, как случайное дуновение ветра в тишине. Его лавка, затерянная в переулке, где не ловит телефон, а фонари горят тусклым чветом, словно на старом фото, – носит простое название:

«Лавка Марселя».

Марсель не рекламировал свои товары. Он не пытался ни чего продать. И никогда не называл цену – хотя платили всегда. Иногда – деньгами. Иногда – временем. Иногда – воспоминаниями.

Он был высоким, сухощавым стариком с походкой, в которой не было возраста. Его волосы были серебристы, но не седые. Скорее – светились, как иней на стекле. Он говорил мало, а когда говорил, казалось, будто его голос звучит не в комнате, а внутри тебя. И главное – его глаза. Янтарные, тусклые как у хищника, который давно потерял интерес к охоте, но никогда – к наблюдению.

Ходили слухи, что лавка появляется не всегда. Кто-то говорил, что пришёл к ней – и не нашёл. Другие утверждали, что входили туда не через дверь, а будто «проваливались» в неё, просто свернув за угол. Некоторые утверждали, что видели её в других городах. В других странах. С тем же названием. С тем же стариком.

Марсель никогда не опровергал и не подтверждал. Он просто смотрел. И, если человек действительно искал что-то – не предмет, а потерянную часть себя, – он поднимал палец, шёл вглубь полок и приносил вещь. Самую обычную. Иногда – треснувшее зеркало. Иногда – фарфоровую куклу. Иногда – ключ. Или часы, которые идут вспять.

– Это не то, что ты хочешь, – говорил он. – Это то, что тебя ждёт.

Люди спрашивали:

– Для чего мне это?

– А вы точно хотите это знать? – отвечал он.

После покупки в жизни покупателя происходили изменения. Кто-то возвращал любовь. Кто-то уезжал навсегда. Кто-то просыпался и начинал плакать. Однажды мужчина, купивший у Марселя заколку своей давно умершей жены, через три дня исчез. Его нашли в другом городе, где он начал жизнь заново, будто предыдущую вычеркнули.

Но сам Марсель… казался неприкосновенным. Ни возраст, ни время, ни смерть не касались его. Ходили легенды: он был аптекарем в 18 веке. Фокусником в кабаре. Смотрителем часов, что шли только в обратную сторону. Люди спрашивали у него, кто он, и он иногда улыбался:

– Я? Я – просто тот, кто помнит, что было забыто.

Иногда он исчезал на недели. Оставлял табличку: «Закрыто на прошлое». Иногда покупатели, возвращаясь, находили лавку с другим фасадом, другим освещением – как будто она отражала их внутреннее состояние. В его присутствии время текло иначе. Некоторые утверждали, что были внутри 10 минут, а на улице прошли часы. Другие – что наоборот.

Марсель никогда не спрашивал, зачем пришли. Он знал. Иногда он смотрел на человека и кивал – как будто в его глазах промелькнули кадры чужой жизни. В эти моменты он был не просто стариком. Он был… свидетелем. Не судьёй. Не советчиком. Свидетелем пересечений судеб и вещей, через которые эти судьбы могли быть переписаны.

Главное правило «Лавки Марселя»: каждый предмет можно продать только один раз. И вернуть – нельзя.

Кто он? Откуда вещи? Почему они работают?

Ответов нет. Только истории.

И всё начинается со звонка над дверью. Звонка, который ты услышишь только однажды.

Глава I.

Зеркало, которое не отражает

Николь пришла не за вещью – она просто шла домой другой дорогой. С работы, как всегда. Уставшая, но собранная. Серые брюки, тёмный плащ, волосы собраны в пучок. На ней всё кричало: «Я знаю, кто я». Но внутри, под одеждой и ролями, – тишина. Такая, как в квартире, где давно не включали свет.

Она заметила лавку случайно. На углу, где раньше вроде бы был булочник. Потёртая вывеска: «Лавка Марселя», витрина без рекламы, стекло с легким искажением, как в старых зеркалах. И слабый звон колокольчика, будто не от её движения, а от чужого разрешения.

Внутри пахло старой древесиной и временем. Полки, уставленные странными вещами: шкатулками, книгами, фонарями. Ни ценников, ни музыки. Только тиканье. И взгляд.

Он сидел в глубине, почти сливаясь с сумраком. Высокий, худой, с серебристыми волосами и янтарными глазами, похожими на запылённые камни. Он не сказал: «Здравствуйте». Не спросил: «Чем могу помочь?» Он просто смотрел.

Николь почувствовала себя странно. Как будто её уже ждали.

– Я… просто смотрю, – сказала она, неловко улыбнувшись.

Марсель медленно кивнул, не отводя взгляда.

– Иногда это – единственный способ увидеть, – сказал он.

Она обошла пару полок, не зная, зачем осталась. Рука сама потянулась к предмету – старому зеркальцу, круглому, с потёртой медной оправой. Оно было матовым, запотевшим изнутри. Она провела пальцем по стеклу. И зеркало… не отразило ничего.

Ни её лица, ни руки. Только тусклая глубина, где будто плавали силуэты.

– Оно не показывает внешность, – раздался за спиной голос Марселя. – Оно показывает то, что вы давно не хотели видеть.

– Оно… испорчено? – спросила Николь, но голос её дрожал.

– Или вы испортили себя – пытаясь быть правильной.

Слова задели. Слишком точно. Она хотела уйти, вернуть зеркало на полку, но не смогла. Оно держало её взгляд, как будто в нём кто-то шептал издалека.

– Я не собиралась ничего покупать, почти оправдывалась она.

– Оно не продаётся, – сказал Марсель, и на его лице появилось нечто вроде лёгкой усмешки. – Оно просто выбирает. Вас – выбрало.

Она заплатила. Даже не вспомнила сколько. Вышла в сумерки, с зеркалом, которое не отражает.

Сначала она просто хранила его в ящике. Но ночью, когда просыпалась от беспокойства – без причины, как бывало часто в последние месяцы, – доставала. Смотрела. В нём не было лица. Но были тени. Похожие на неё, но другую. То, как она смеялась когда-то. Как пела в университете на сцене. Как рисовала – давно, до юриспруденции, до карьеры, до бесконечной выстроенности.

Потом зеркальце стало меняться. Не буквально – ощущением. Она начала видеть себя. Без макияжа. Без маски. Без напряжения во взгляде. И в этом отражении была боль – но и облегчение. Как будто её внутренний голос, загнанный вглубь, нашёл выход.

Она начала меняться. Вначале – почти незаметно. Стала медленнее говорить. Отказалась от двух лишних проектов. Перестала носить вещи, в которых ей было неуютно. Однажды пришла на работу и вдруг сказала:

– Я ухожу.

Начальник не сразу понял.

– Уезжаю. Буду преподавать. В другом городе. Рисование.

– Вы… художник? – изумлённо переспросил он.

Николь не ответила. Она сама ещё не была уверена. Но зеркальце больше не показывало теней. В нём было её лицо. Спокойное. И, наконец, живое.

Через полгода она вернулась в переулок. Хотела поблагодарить. Принести зеркало обратно. Но лавки не было.

На её месте – пустой фасад. Табличка: «Лавка Марселя. Закрыто на чьё-то будущее».

Она улыбнулась. И, повернувшись, ушла.

В её кармане – зеркало. Теперь оно отражало всё. Даже то, чего она больше не стыдилась.

Глава II. Музыкальная шкатулка, которая знает твои сны

Иногда люди приходят в «Лавку Марселя» не за вещами. Иногда – за прощением. Но говорят это иначе.

Лора была хрупкой женщиной лет сорока, с руками, вечно сжатыми в кулаки, будто прятала в них всё, чего не говорила. Она зашла в лавку, словно извинившись перед миром – тихо, с опущенными глазами. Её лицо напоминало город в тумане: угадывались линии, но не чувства.

– Я ищу… что-то. Для дочери, – сказала она неуверенно.

Марсель посмотрел на неё – взглядом, который не нуждается в объяснениях. И ушёл вглубь лавки. Он знал.

Она ждала среди предметов, каждый из которых как будто следил за ней: книги с пустыми корешками, стеклянная птица без зрачков, песочные часы, песок в которых падал вверх.

Он вернулся с небольшой музыкальной шкатулкой. Чёрное дерево. Потёртая крышка с выцветшим цветком.

– Она не играет по нажатию, – сказал он. – Только когда человек готов услышать.

– А музыка?.. – Лора провела пальцами по крышке.

– Музыка приходит из снов. Из тех, что мы забыли. Или не хотим вспоминать.

– Это что, игрушка?

– Вещь. – Он не улыбался. – Но если вы ищете игрушку, её тут нет.

Она купила её. Не потому что хотела – потому что боялась уйти с пустыми руками. Дочь давно не говорила с ней. После смерти отца всё рухнуло. Девочка – подросток, молчаливая и колючая, – смотрела на мать так, будто та предала всех. А Лора? Она просто пыталась выжить. Заменить любовь контролем. Подменить разговор – расписанием.

Первую неделю шкатулка стояла на подоконнике. Лора не решалась её открыть – и не давала дочери. Как будто боялась, что музыка – будет судом. Или начнёт играть… не про неё.

Однажды ночью она проснулась от звука. Тонкий, почти детский мотив лился откуда-то из кухни. Мелодия была незнакомой, но в ней что-то царапало в груди. Лора вышла босиком, и увидела: дочь сидит за столом, перед шкатулкой, с закрытыми глазами.

Музыка затихла, когда Лора вошла.

– Что это было? – прошептала она.

– Папа. – Девочка не открыла глаз. – Мне снился папа. Как он смеётся. Как несёт меня на плечах в саду. Я совсем это забыла.

Лора села рядом. И впервые за долгие месяцы они просто молчали. Вместе. Не как враги – как две потерянные души, которые нашли одно окно в темноте.

Шкатулка играла не каждую ночь. Но когда играла – снились сны. Лоре снилась молодость, забытые вечера в парке, первая поездка на море с мужем. Дочь начала говорить – не о боли, а о воспоминаниях. И в этих разговорах они снова становились семьёй.

Потом шкатулка замолчала. Навсегда. Просто однажды перестала реагировать. Как будто всё нужное – уже было сказано. Или услышано.

Они попробовали открыть механизм – ничего не нашли. Только выгравированную на внутренней стенке фразу:

«Музыка – это память сердца. Даже если разум хочет забыть.»

Через пару месяцев Лора вернулась в переулок. Но лавки не было. На её месте – кирпичная стена. Как будто её никогда не существовало.

Она улыбнулась. И обернулась.

В отражении витрины, где раньше был вход в «Лавку Марселя», она увидела себя. Не женщину с кулаками. А женщину с открытыми ладонями. Готовую держать – и отпускать.

Глава III. Часы, которые идут вспять

Когда дверь «Лавки Марселя» открылась, в проёме возник мужчина с лицом человека, который уже всё потерял. И всё же зашёл.

Его звали Виктор. Пятьдесят три. Успешный – в прошлом. Раньше – владелец двух ресторанов, теперь – никому не нужный консультант, разведённый, отдалённый от сына и самого себя. Лицо не было уставшим – оно было… опустошённым. Как будто в нём уже давно не жил человек. Только функция.

Он оглядел лавку: пыльные часы, полки, лампы с тёплым светом. Что-то в этом месте дышало иначе. Не современностью – но и не стариной. Вечностью.

– Я ищу подарок, – произнёс он почти механически.

Марсель, как обычно, не ответил сразу. Он стоял у дальней стены, облокотившись на деревянную лестницу, с которой, казалось, наблюдал за людьми, даже не поворачиваясь.

– Кому? – спросил он, не меняя позы.

– Себе, – после паузы сказал Виктор.

Марсель кивнул – коротко, будто что-то подтвердилось. Затем снял с полки карманные часы. Стекло мутное, корпус латунный. Циферблат – обратный. Цифры шли справа налево. Стрелки – назад.

– Эти часы не измеряют время, – сказал он. – Они возвращают его. Но не как ты думаешь.

Виктор рассмеялся – сухо.

– Если они умеют стирать ошибки, я беру.

– Они не стирают. Они показывают, когда именно ты решил, что жизнь кончилась.

Виктор носил часы не потому, что верил в них. Просто не хотел выбрасывать – заплатил, как ему показалось, немало. Но с первого же дня часы стали странно «вмешиваться». Он просыпался в 7:30, а часы показывали 3:14. Уходил с работы в 18:00 – часы шли к 10 утра. Он стал замечать: в моменты, когда ему удавалось смеяться – часы ускорялись. Когда он возвращался к привычной горечи – откатывались назад.

Однажды он застрял на одной цифре – 12:06. Часы остановились. Ни туда, ни сюда. Несколько дней подряд. Он почти не спал, всё смотрел на них. И наконец, в одно утро, когда не выдержал, пошёл в старую квартиру, где раньше жила семья.

На стене ещё висел криво вбитый гвоздь. Под ним – белое пятно. Когда-то там стояла фотография, которую он снял после развода. На фото была его жена, сын и он сам, смеющийся, будто не знал, что через год потеряет их обоих – не смертью, а равнодушием.

Часы в руке тикнули. Назад. До 11:58.

Он стал возвращаться туда каждый день. Не для того чтобы вернуть – а чтобы помнить, что тогда он не боролся. Просто смирился. Как с переменой погоды. И позволил себе исчезнуть из жизни близких. Не одним поступком – серией промедлений, упущенных слов, отказов от честных разговоров.

И вот теперь часы возвращали его не в прошлое, а в причину. Стрелки отматывали не хронологию, а момент, когда он решил быть несчастным.

Он стал замечать и другое: утром, когда звонил сыну – стрелки шли вперёд. Когда просто работал – стояли. Когда начинал осуждать себя – отматывались. И в один вечер, когда он нашёл в телефоне старое видео с сыном, смонтировал короткий ролик и отправил ему с подписью «я всё ещё помню, как быть с тобой», часы впервые показали 00:00.

Ноль. Не конец. Начало.

Через месяц он пришёл обратно. Хотел вернуть часы, но лавка исчезла. На её месте – мокрый асфальт, ни одной таблички. Он стоял под дождём, с часами в руке, и смотрел в пустоту, как в зеркало.

Потом засмеялся. И пошёл.

Часы шли назад. Но теперь – не к прошлому. К моменту, где он снова стал собой.

Глава IV. Лента, которую можно перемотать только один раз

Когда Лейла впервые увидела лавку, ей показалось, что это мираж. Всё вокруг было слишком обыденно: супермаркет, прачечная, вывеска турагентства с облезшими буквами. И вдруг – «Лавка Марселя», словно вкрапление из чужого века. Но не старая – нет. Скорее, вневременная.

Лейле было тридцать шесть. За плечами – спектакли, которые не случились, роли, которые ушли другим, и боль, которую она научилась прятать за сценическим светом. Сейчас она преподавала актёрское мастерство подросткам, хотя сама почти не верила в собственную игру. Ни в театре, ни в жизни.

Она вошла без цели. Просто… хотелось спрятаться от города, людей и себя.

Внутри пахло ветхой бумагой и терпким деревом. И – ладаном? Или дождём? Смешение запахов, как и предметов, не поддавалось логике. Тут были игрушки, маски, свёрнутые карты, банки с перьями, книги без названий. И – тишина, такая глубокая, будто сама лавка дышала, но не шумела.

Марсель появился, как всегда, беззвучно.

– Вы ищете что-то, чего не помните, сказал он, не спрашивая имени.

– А вы – угадываете? – усмехнулась она.

– Я просто умею видеть тень, которую человек сам в себе прячет.

Он протянул ей маленькую катушку – старая магнитная лента, плотно намотанная, без подписи.

– Это фильм? – удивилась Лейла.

– Это вы, – ответил он.

Дома она долго не решалась прослушать. У неё не было магнитофона – и она подумала, что это даже к лучшему. Но на следующий день, проходя мимо лавки, снова увидела Марселя – теперь он стоял у двери с чемоданом и держал в руках старый переносной проигрыватель. Молча протянул. И исчез внутрь.

Ночью, заварив чай, она включила устройство. Сначала – тишина. Потом – слабый треск. И… голос.

Детский. Её собственный.

«Я буду актрисой. Я хочу, чтобы люди чувствовали. Даже если будет больно – я всё равно хочу.»

Голос девочки. Уверенный. Целый. Без страха.

Лейла замерла. А затем голос сменился: отрывки репетиций, смех за кулисами, шёпоты на записях, аудиописьма, которые она, вероятно, когда-то оставляла себе. В момент, когда ещё верила в мечту. Во что-то большее.

С каждой минутой в её груди шевелилось то, что давно не отзывалось: жажда, гнев, смелость.

На ленте не было трагедий – только жизнь, которую она отдала в залог реальности. Где за удобство платят памятью.

И в конце – тихий шёпот.

«Ты ещё можешь. Если не боишься слышать себя. Но перемотать можно только один раз.»

Она поняла – если сейчас выключит, то всё останется, как было. Если нажмёт «перемотать» – не вернётся. Лента даст ей возможность прожить один день из прошлого по настоящему. Не как воспоминание, а как шанс.

Лейла нажала.

Она проснулась в гримёрке, пахнущей пудрой и пылью. За дверью – сцена. Люди. Афиша: «Моноспектакль. Лейла О.»

Сердце билось так, как давно не билось. Не тревогой – живым трепетом. Как перед прыжком в воду с высоты.

Она вышла. И сыграла. Не так, как учат. А как будто наконец вспомнила, кто она. Не ради зрителей. Ради себя той, что записала голос на ленту.

Когда занавес опустился, она знала – больше не вернётся в преподавание, где прячется. Завтра будет сложно. Но она снова на сцене.

А утром – снова её квартира. Плеер молчал. Лента заела. Она вытащила её – и увидела: вместо ленты внутри – ткань. Узкий, выцветший лоскут. Как из костюма. На нём была вышивка:

«Один шанс услышать себя – это уже много. Второй – невозможно. Не теряй первый.»

Лейла пришла в переулок. Лавки не было. Вместо неё – граффити: «Театр начинается с того, кто осмелился».

Она улыбнулась. Повернулась. И пошла.

На шее – кулон, сделанный из старой магнитной ленты. Пустой. Но – полный смысла.

Глава V. Ключ, который не открывает двери

Алексей приехал в город на три дня. Командировка. Цифры, переговоры, дежурная вежливость. Отель без запаха, с окнами во внутренний двор. Всё было правильно. Но – какое-то неживое. Как и он сам.

Вечером, возвращаясь после бесконечного ужина с партнёрами, он свернул в переулок, пытаясь срезать путь. Свет фонарей мигал, как в старом кино. Вдруг взгляд зацепился за неоновую вывеску: «Лавка Марселя». Почему-то захотелось зайти. Без цели. Просто… проверить, что лавки, где пахнет временем, всё ещё существуют.

Марсель стоял за прилавком, как будто уже знал, кто войдёт. Он посмотрел на Алексея не с интересом – а как будто давно был с ним знаком.

– Потеряли нечто важное, – сказал он. – Но не знаете, что именно.

Алексей не удивился. Даже не переспросил. Просто кивнул.

– Такое чувство – каждый день. Всё вроде на месте, а будто чего-то не хватает.

– Потому что потеря – не всегда утрата. Иногда – отказ.

Он ушёл за ширму и вернулся с маленькой деревянной коробкой. Протянул её Алексею. Внутри лежал старинный ключ. Тяжёлый, с витым узором. И никаких замков.

– Что он открывает? – спросил Алексей.

– Всё, что вы когда-то заперли сами, – спокойно ответил Марсель. – Один раз. И не любую дверь. Только ту, в которую больше всего не хочется заглядывать.

В отеле ключ лежал на тумбочке. Алексей смотрел на него, как на вещь из сна. Ночью ему снился коридор. Длинный. Сотни дверей. И лишь одна – чёрная, с крошечной замочной скважиной. Он вставил ключ – и проснулся.

Сердце стучало. Он посмотрел на часы – 3:17. Не время для решений. Но он поднялся, оделся и вышел. Сам не зная куда.

Город ночью – это город без масок. Пустой, честный, как зеркало. Алексей шёл по улицам, вспоминая. Родной дом. Сестру, с которой не говорил пятнадцать лет. Девочку, в которую был влюблён в университете и которой так и не сказал. Книгу, которую хотел написать. Себя – того, что когда-то верил, что жизнь должна быть настоящей, а не удобной.

Он подошёл к реке. Мост. Где-то внизу – тёмная вода, не отражающая неба. Алексей достал ключ. Поднёс к груди. Закрыл глаза.

И увидел: себя, стоящего у больничной палаты. Сестра, рыдающая в коридоре. Отец на аппаратах. Последний день. Тогда он выбрал уехать – на важную встречу, которую потом даже не вспомнил. Не простился. Не остался. Не поддержал.

Он забыл этот день. Сознательно. Построил стену. Ключ в руке – вскрыл эту память. Больно. Но… по-настоящему.

Утром он нашёл номер сестры. Ввел, не веря, что нажмёт «вызов». И всё же – нажал. Гудки. Тишина. Потом – голос. Сомнение. Слёзы. Молчание.

И наконец:

– Алёша?

– Привет. Прости. Я… был не тем братом, которого ты заслуживала.

– А ты думаешь, я была хорошей сестрой? Нам просто надо было… вернуться. Хотя бы один раз.

Ключ он хотел вернуть. Но лавки не было. Переулок был – пустой, с граффити: «Некоторые двери нельзя открыть дважды. Но и не нужно».

Он положил ключ в карман. И вдруг понял: дело не в замке. А в смелости заглянуть внутрь.

Через месяц он снова приехал в город. Не в командировку. С сестрой. Они гуляли, смеялись, как когда-то в детстве. Он показал ей переулок, где была лавка.

– Думаешь, он волшебник? – спросила она.

– Думаю, он просто помнит, что мы забыли.

Глава VI. Зеркальце для тех, кто смотрит слишком мимо

Утро выдалось серым – как и неделя, месяц, год. Светлана шла по улице с видом человека, который давно не ждёт поворота. В руках – кофе из автомата, в глазах – вечный скепсис.

Она работала в банке, где каждый день был точной копией предыдущего. Бесконечные отчёты, коллеги, вечно обсуждающие акции, и начальник, который не знал, как её зовут. У неё были кот и тишина. Иногда – книги. Иногда – воспоминания, которых не хватало на то, чтобы по-настоящему чувствовать.

Тем утром она решила пройти другим маршрутом – просто чтобы доказать себе, что может. И наткнулась на неё: «Лавка Марселя».

Вывеска была выжжена на тёмном дереве. В окне – всё и ничего: куклы, перья, часы, музыкальные шкатулки. Всё будто звало – но не обещало.

Она вошла. Колокольчик не звякнул. Зато воздух изменился – как будто за дверью она оставила обычное течение времени.

Марсель сидел за прилавком, обложенный записями и чернильницами. Улыбнулся чуть заметно – взглядом.

– Вас долго не было, – сказал он.

– Мы… знакомы? – растерялась Светлана.

– Душа узнаёт не по имени.

Он достал из ящика маленькое круглое зеркальце. Без оправы. Стекло было чуть мутным, как будто хранило не отражение – память.

– Это зеркало не показывает лицо. Только то, чего вы больше всего избегаете.

– Оно страшное?

– Оно – честное. А правда пугает только тех, кто забыл, как дышать свободно.

Светлана унесла зеркало домой, не понимая зачем. Положила на стол, убежала на работу, вернулась. Всё – как обычно.

Но ночью, проснувшись от беспричинной тревоги, подошла и взглянула. Ожидала – чего угодно. Но не это.

В зеркале была она. Моложе. Смешная стрижка, рваные джинсы, кисти, краски. Искрящиеся глаза. Та, что мечтала стать художницей. Та, что рисовала не для лайков, а чтобы не задохнуться.

И рядом – мольберт. Свет в окно. И голос – её же, но живой:

«Ты ведь пообещала. Себе. Что никогда не станешь серой. Что выберешь – даже если страшно.»

Наутро она вынула старые холсты. Протёрла пыль с ящика с красками. Села. Рука дрожала. Страх был почти физический. Не страх провала – страх памяти. Что однажды она выбрала удобство. И закрыла себя.

Но когда кисть коснулась холста, она почувствовала: что-то вернулось. Не всё. Но начало.

В последующие дни она рисовала по ночам. Днём – банк. Вежливость, графики, отчёты. А ночью – цвет. Светлана впервые за долгое время чувствовала себя живой.

Она разместила одну из работ в старом блоге. Без подписи. Без надежд. Через день – комментарий:

«Вы не выставлялись раньше? Этот стиль будто оживляет сны.»

Потом – письмо от галереи. Маленькой, но настоящей. Приглашение поучаствовать в коллективной выставке. Не обещание славы. Но – признание.

В ту ночь зеркало вдруг помутнело. Исчезло отражение. На стекле проступила надпись, будто выцарапанная светом:

«Когда ты видишь себя – отражение больше не нужно.»

Светлана снова пошла в переулок. Лавки не было. Только старая афиша, как будто нарисованная вручную:

«Лавка Марселя. Закрыта до тех пор, пока не появится тот, кто не ищет, но готов принять.»

Она улыбнулась. А в кармане – зеркальце. Пустое. Но хранящее свет.

Глава VII. Книга, которую не нужно читать

Юрий всегда считал, что он не из тех, кто верит в чудеса. Задумчивый и немного усталый, он предпочитал не ожидать, а анализировать. Каждую вещь, каждого человека. Всё вокруг – как загадка, которую он собирался разгадать, не полагаясь на случай.

Он был писателем. Но не известным. Скорее, почти никем. На его счету была пара книг, несколько статей и неудачных проектов. Его работы не становились бестселлерами. Да и публики он не имел. Он был автором для немногих, и это устраивало его – в какой-то степени. Он не был слишком амбициозным, хотя иногда ему хотелось чувствовать, что его слова, возможно, могут повлиять на чью-то жизнь. Но это было слишком высоко для его обычных рассказов.

В тот вечер, идя через центр города, он снова увидел «Лавку Марселя». Уже несколько раз мимо неё проходил, но никогда не заходил. Сегодня что-то заставило его остановиться.

Он вошёл внутрь.

Марсель, как всегда, сидел за прилавком, смотрел в какую-то старинную книгу, на обложке которой не было имени автора. Легко ощутимый запах древесины, пыли и странных трав витал в воздухе.

– Здравствуйте, – сказал Юрий, чувствуя, что это место как-то воздействует на него. Как будто бы оно не просто существовало, а искажало время и пространство.

– Добрый вечер, – ответил Марсель. – Вы искали меня, Юрий? Или просто решили, что должны войти?

– Я… не знаю, что я ищу. – Юрий почувствовал странную неловкость. – И вы тоже, наверное, не знаете, что это за место.

– Вы правы, – сказал Марсель. – Я не знаю, что это за место. Но я знаю, что это место знает каждого, кто к нему приходит. Оно знает, что вам нужно, даже если вы сами не знаете.

Юрий ничего не ответил, но почувствовал некое облегчение. Никаких привычных вопросов, никаких строгих ритуалов. Он просто оказался здесь.

Марсель протянул ему книгу. Точно такую же, как ту, что он только что держал в руках.

– Это вам. Она будет вам интересна. – Голос старика звучал спокойно, но с какой-то тайной глубиной. – Не читайте её. Просто возьмите и откройте, когда почувствуете, что готовы.

Юрий взял книгу. Она была лёгкой, несмотря на её размер. На обложке – ничего. Пустота. Он мог бы поставить её на полку и забыть. Но что-то в её присутствии было не таким, как обычно.

– Почему не читать? – спросил он, уже готовясь к очередной загадке.

– Потому что книга сама вас найдёт, когда вы будете готовы её понять. Сначала вы её откроете, а потом поймёте, что вам нужно с ней делать. Но сначала не читайте её, – сказал Марсель, и его взгляд был таким, что Юрий не стал задавать больше вопросов.

Он ушёл с книгой в руках. Книга была лёгкой, и чем больше Юрий держал её, тем больше чувствовал, что что-то скрывается внутри. Он шёл домой, но путь к дому был долгим. В его голове вертелись разные мысли, но ни одна не могла затмить то ощущение, которое он переживал, держа эту книгу. Казалось, что она просто ждёт.