Константа Пифагора
Глава 1
Like a circle in a spiral,
like a wheel within a wheel
Never ending or beginning on an ever spinning reel
As the is unwind, like the circles that you find
In the windmills of your mind!
Самолёт…Ночной рейс Мюнхен – Стамбул…Я люблю ночные перелеты за относительную тишину аэропортов в это время суток и какую-то нереальность, сюрреалистичность всего окружающего и происходящего. Чего только стоит вид ярко освещенных стальных птиц на взлетно-посадочной полосе, четкие очертания которых вырывают прожекторы из тьмы летней ночи. Да и летящий в ночном небе самолет – зрелище загадочное и романтичное. Крылатая машина медленно и величественно плывет в вышине, мерцая огнями, и почему-то кажется, что она наполнена удивительными людьми, спешащими далеко-далеко по очень важным делам.
Ночная земля под крылом самолета также не менее захватывающа и притягивает взгляд жемчужным бисером огней дорожных фонарей, рекламных билбордов, фар и стоп-сигналов автомобилей.
Но сегодня я не буду любоваться этими огнями. Я тороплюсь. Тороплюсь всё записать в свежекупленную записную книжку. Писать придется много, так как начало истории исходит из моего советского детства, благо время у меня еще есть – два перелета и между ними стыковка в Стамбуле.
Взлёт… Боль в ушах… Зато не усну…
….
Глава 2
….
Нынешней молодежи вообще невдомек, что это такое, написать письмо от руки и отправить его почтовым сообщением. Эпоха клавиатур убила неторопливую магию мыслей – ту самую, когда мысль, как чернила, впитывается в бумагу, а не рассыпается цифровой пылью по экрану, каждое слово остаётся навсегда, каждая запятая – осознанный выбор. Ты не просто пишешь – ты выстраиваешь фразы, как кирпичи, подбираешь интонацию, словно ключ к замку чужого понимания. Здесь нет места спешке: почерк выдаст дрожь в пальцах, исправление станет свидетельством сомнений, а поля страницы – молчаливыми судьями твоей искренности. Это не текст. Это след души на бумаге. Но кому сейчас нужны такие сложности? Особенно сейчас…
….
Почему я начал писать те злополучные письма? Как вообще пришла в голову эта идея? Видимо повлияло несколько факторов, триггеров и событий…Я приведу те, которые мне кажутся определяющими, извините за сумбурность и возможную нелогичность, но как есть…Не до редактуры…
….
Я родился и вырос в Витебске, обычный областной центр Белорусской Советской Социалистической Республики. Типовые и безликие пятиэтажки, типовые и безликие в них дни и ночи, типовая и безликая советская жизнь. Ясли, детский сад, школа. Везде портреты доброго Владимира Ильича Ленина, лозунги, флаги, цитаты, стихи и песни. Пропаганда делала свое дело. Живешь и веришь, что родился в замечательной стране, где нет угнетения рабочего класса, все равны, все свободны и счастливы. И ты добровольно, искренне помогаешь детям Эфиопии, принося по заданию учительницы в установленный день гуашь, ножницы, картон, карандаши и ручки. Интересно, доходило ли всё это детям Эфиопии? Да и зачем им была нужна гуашь??
Первый раз на идеологическую прочность жизнь меня испытала лет в пять, когда родители вернулись из поездки в ГДР и привезли мне джинсы, стильные подтяжки с рисунком Микки Мауса и …Самокат. Да, именно так, с большой буквы – ибо это был не убогий советский скрипучий агрегат из дюралевых обрезков с заклепками основного производства военнопромышленного авиазавода, а эргономичное чудо с надувными колесами, пластиковой подножкой, стильными катафотами, мягким задним сиденьем с красивым черно-белым принтом под шахматную доску. Такой Самокат был единственным во всем Витебске!
А еще года через два мы побывали с родителями в гостях у друзей-переводчиков, вернувшихся из-за границы. У них был видеомагнитофон и кассеты. На минуточку – шел 1986 год! Чтобы развлечь ребенка, то есть меня, была запущена видеокассета с серией мультфильмов о приключениях Человека-паука. Я стоя просмотрел всю видеокассету. СТОЯ. Мир разделился на «до» и «после»…
Немного позже во времена наших пустых перестроечных магазинных полок у меня в руках оказались немецкие каталоги «ОТТО», беспристрастно показывающие капиталистическое изобилие и проповедующие право выбора размера, цвета, фасона, модели, марки… Зависти не было. Мы просто всем двором рассматривали картинки и придумали игру, суть которой сводилась к слепому тыканью пальцем в переворачиваемую страницу с криком «Моё!». Открываешь глаза и смотришь, что в итоге «купил» в каталоге.
Мы жили в одинаковом мире, носили одинаковые школьные костюмы, курки, шапки, сумки, ботинки, иногда донашивали вещи за старшими братьями и сестрами или детьми родственников и друзей родителей. У тебя не спрашивали, нравятся ли тебе эти штаны или куртка, смущает ли цвет, фасон. Тебе временно доверялась вещь с прицелом её дальнейшей передачи. А хотелось индивидуальности, всем в юности хочется выделяться….
А еще многие в те годы увлекались коллекционированием. Собирали всё подряд – монеты, этикетки от спичечных коробков, фантики, вкладыши от жвачек, пробки от одеколонов. Я вот марки собирал. Сортировал по тематикам в альбомы – спорт, животные, космос, техника, искусство. Был еще один альбом с гашеными марками.
Изначально они мне не нравились – почтовый штемпель закрывал часть рисунка или надписи, а если марку еще неопытно снимали с конверта водой, то вид в итоге у нее был тот еще. Глупцы! Только паром, только паром!
Осознание ценности марки на прошедшем почту конверте пришло на церемонии первого гашения марки, посвященной очередному юбилею со дня рождения Владимира Ильича Ленина. Гасить юбилейную марку должны были на специальном конверте в здании главпочтамта в строго определенный апрельский день (Новая луна апреля осветила небосвод, но мы ей уже не верим, нам она ничего не несет..:))
В назначенное время и день я пришел на главпочтамт с заветным конвертом и встал в очередь страждущих гашения. Сам процесс походил на конвейер, люди с конвертами в руках медленно двигались к столу, за которым две сотрудницы почты как роботы-автоматы методично проставляли на подаваемых конвертах с маркой почтовый штемпель с датой гашения. Очередь двигалась практически бесшумно, помещение наполняли лишь звуки проставляемых штемпелей и шарканье ног. Тук-тук, шарк, тук-тук, шарк, шарк, тук-тук, шарк. Мы все молча, как сомнамбулы, продвигались в этот такт и я все ближе и ближе оказывался к столу с почтальоншами, вооруженными безжалостными штемпелями. Тук-тук, шарк, тук-тук, шарк, шарк, тук-тук, шарк. Ближе…Ближе…Хорошо ли вам слышно, бандерлоги??? Тук-тук, шарк, тук-тук, шарк, шарк, тук-тук, шарк. Ближе…Ближе… Хорошо ли вам видно, бандерлоги???
Вывело меня из летаргического сна крепкое матерное слово, ворвавшееся в «церемониальный» зал почты из уст старика, получавшего корреспонденцию в соответствующем окошке. Выглядел он весьма интеллигентно: кашемировое пальто, галстук с широким узлом, выглаженные брюки со стрелками и чистые ботинки. Особенно почему-то запомнились чистые ботинки.
Из словестной перепалки с почтальоншей стало понятно, что причиной недовольства явилось вскрытие конвертов, пришедших на имя старика из-за границы. Старик эмоционально схватил газеты и письма, вытащил их из окошка и принялся укладывать в хозяйственную сумку, контрастировавшую с его интеллигентным образом. Матерное слово, конечно, тоже контрастировало, но меньше, нежели эта нелепая сумка. Одно из писем, явно спрятавшееся между газетами, выскользнуло и мягко спланировало ко мне под ноги. Я машинально наклонился и поднял конверт. Он отличался размером и оформлением от обычных, наших конвертов. Красно-синяя кайма по периметру, множество иностранных марок, как ордена на кителе красовались в правом верхнем углу, волнистые штемпели и оттиски с иностранными словами гасили эти марки. Это была вещь с историей, которую можно было прочесть на конверте, только нужно было понимать почтовый язык и отследить даты и путь по карте. Я пока не знал этого языка. Но мне очень хотелось его разгадать. Я вышел из очереди и отдал письмо старику. В очередь я больше не вернулся. Кому захочется получить на конверт штемпель без путешествия письма? Это же обман, самообман. В этом нет ценности, нет души, нет истории. Наверное, в тот момент, я стал единственным осознанным владельцем негашеной марки на юбилейном конверте. И, наверное, это мой первый иррациональный поступок…Но не последний…
…..
Глава 3
…..
Но, изначально я принялся поступать логично и рационально. Хочешь получить конверт с гашеными марками – напиши письмо и отправь известному тебе адресату! Но что делать, если тебе 12 лет и все известные тебе получатели живут в твоем же дворе. Конечно, можно отправить письмо однокласснице Ленке из соседнего, шестого подъезда, но она ж тебе не ответит. Будет она на тебя время тратить. Даром, что дружим с детского сада. Да и ценности особой в конверте, путешествовавшем по Витебску, не много. Что делать? В те годы начинали набирать популярность газеты и молодежные издания, где тинэйджеры публиковали объявления с поиском единомышленников по переписке. Интересы в основном крутились вокруг музыки (преимущественно отечественной), да сериала «Элен и ребята». Соблазн отправить письмо был, но что писать? Писать про школу, так все мы учимся по одним учебникам и одной программе, проблемы общения со сверстниками, так они у всех, кто что посоветует. Что писать? Нет, не вариант. Да и творчество группы «На-на» и Юры Шатунова меня не цепляло… Думай, думай…О! Родственники. Их есть у меня!
Первое письмо я написал и отправил двоюродному брату во Владивосток. Ну как написал. Вымучил. Пришлось писать про погоду, школьные дела, оценки, здоровье родных и близких. Короче – скукота смертная. Но отправил и принялся ждать.
Ждать пришлось три месяца. Как я понял по датам почтовых штемпелей на конверте, два из них пришлись на муки творчества со стороны брата. Понимаю тебя братишка, понимаю. Переписка на этом и оборвалась. Во-первых, не хотелось себя заново мучить, а во-вторых конверт будет таким же, столько же марок, возможно, и той же серии, штемпели одинаковые. Не велика ценность…
Второе письмо отправил троюродной сестре в Пятигорск. Тут ответ не заставил себя ждать, но существенная разница в возрасте поставила крест и на этой переписке…
И тут мне случайно в одной книге, название уже не припомню, подсказали лайфхак. Тьфу. Слова такого тогда не было. Короче, дали совет.
…..
В книге главный герой хитрил – писал неверный адрес получателя послания, указывая при этом верный адрес отправителя, который, на самом деле, являлся нужным получателем корреспонденции. Расчет был прост – не имея возможности доставить письмо, почта вынуждено его возвращала «отправителю».
Я же пошел дальше…Я стал отправлять письма на несуществующие адреса…В начале рассылал письма по городам и весям Советского Союза, а после его развала переключился на Европу. В начале «промышлял» по странам Варшавского договора – Польша, Болгария, Венгрия, Чехия. На карте Европы, висевшей на стене моей комнаты, я выбирал город, желательно не столицу, и заполнял конверт латиницей. Кстати, индекс вписывался тоже реальный – из справочника, который я однажды утянул с почты. Каюсь, но сроки давности уже вышли. А вот улицу и номер дома, а также фамилию и имя адреса я выдумывал. Внутрь конверта я всегда клал один и тот же текст – «Дорогой Питер! Прими искренние соболезнования в связи с кончиной дяди Уве. Крепись. Прости, что долго не писал. Надеюсь, что с Ханной все в порядке. Целуй дочку от меня. Она, наверное, уже совсем большая. Антон.»
Переводить на различные языки этот незатейливый текст помогал мне мой закадычный друг-одноклассник Егор, он же Жорик, он же Гога. В нашем классе он слыл за полиглота и ему это нравилось. Надо отдать ему должное, так как он искусно пользовался словарями и нанизывал иностранные слова в предложения как бусины на нитку. Интернет-переводчиков тогда не было, проверить правильность перевода было невозможно, посему приходилось верить Жорику, заверявшему об аутентичности перевода. Да и по сути это же и не требовалось, учитывая специфику отправлений.
Мне, конечно, пришлось ему рассказать о своем странном хобби. Но Егор, как истинный друг, не стал смеяться и распространяться о моей странности. Принял как есть и бескорыстно помогал. В этом суть Жорика.
….
Первой окученной страной оказалась Республика Польша – пали Быдгощ, Плоцк, Познань, Гданьск, Зелена-Гура, Вроцлав. Конверты уходили строго по четвергам (не знаю почему был выбран этот день) и возвращались спустя месяц, собрав на себе почтовые штемпели Минска, Варшавы, а потом уже соответствующих почтовых отделений воеводств, поветов и гминов.
Покончив с Польшей, я, методично следуя по карте, принялся «спамить» Чехию и Венгрию. Через несколько месяцев пришло время Германии….
….
Я изначально не обратил внимания на слова бабушки. Не почуял, не заподозрил. А она сказала – «Антон, тебе письмо пришло. Забери на кухне.» Я поплелся на кухню не анализируя эти короткие предложения. «Письмо ПРИШЛО». Не вернулось, а пришло….
…
Глава 4
…
И вот я сижу в своей комнате за столом, на котором лежит запечатанный конверт. Не мой конверт. Иностранный. Красивый. С красно-синей каймой по всему периметру. Красивым почерком заполнены разделы конверта – адресат прописан латиницей, отправитель – на немецком. Адресатом значусь я, отправителем – Питер Кольт, Магдебург, улица Максима Горького, 35…
Конверт не слишком объемен, но явно содержит в себе что-то помимо листа бумаги. Что-то более плотное…
Я внимательно рассматриваю конверт, марки, штемпели. От моего взгляда не ускользает и тот факт, что конверт вскрывали, очевидно, что отпаривали клапан, а обратно клеили уже клеем и весьма неаккуратно. Я почувствовал, что-то схожее на ревность, но чувство страха доминировало больше. Куда я вляпался? Кто этот Питер Кольт??
Ну, точнее, я помнил, что около месяца назад по указанному на конверте адресу я отправил свое шуточное письмо на имя Питера Кольта. Но он был мной придуман, вымышлен, как и десятки других Питеров Кмитов, Завжецки, Бодунов, Крайцеров и прочих, прочих. Тебя Питер Кольт быть не должно по адресу город Магдебург, улица Максима Горького, дом 35! Не должно!
Но он был. И он мне ответил. Его письмо лежит в конверте, который я боюсь открывать.
Собравшись с силами и мыслями я вскрыл клапан конверта… На стол выпало письмо на мелованном листе бумаге. Письмо было написано на немецком языке тем же красивым почерком, коим был подписан конверт. Пробежав глазами по письму я понял только имена – Ханна, Уве, Элизабет и подпись – Питер. Переводом займусь позже, с Жориком, решил я. И достал из конверта фотографию.
На фотографии было три человека, стоящих на лужайке у загородного дома – в центре кадра мужчина средних лет, обнимающий смеющуюся девочку лет 9-10 и …я. Сомнений в том, что это я на фотографии не было никаких. Моя прическа, мой лоб, нос, глаза, губы, подбородок. Все моё. Кроме одежды. Не было у меня такой майки с принтом «Depeche Mode» и таких джинсов с кроссовками. Это был я и не я. На фото была моя улыбка, мои глаза с прищуром. Но это был не я. Я никогда не был за границей и не знал ни этого мужчину, ни девочку.
Ужас сдавил мне горло, во рту пересохло. Что это? Чья-то злая шутка? Но чья? Фотомонтаж? Но кто способен соорудить такую сложную фотографию, да еще и поместить ее в иностранный конверт со всеми этими штемпелями, будь они неладны. Да и зачем это кому-то? Я пытался мыслить рационально, но ужас с паникой не давали даже спокойно дышать.
А потом я перевернул фотографию….
….
Глава 5
….
«НАЙДИ МЕНЯ». Аккуратные прописные буквы, выведенные старательно, но с неуверенными линиями, которые выдавали, что отправитель пишет не на родном языке. Всего два слова, но они звучали, как крик из темноты, мольба того, кто потерялся, кто находится в опасности, а время уходит. Я чувствовал, что за этими словами – глубокая потребность быть замеченным, потребность, протягивающая невидимую нить к тому, кто сможет распознать этот зов. Как шёпот в пустом помещении, который никто не слышит. Найди меня… Найди меня…Но как? Как я, советский юноша, смогу найти автора послания за границей? Во внешнем мире, куда мне не дотянуться. Как мне найти то место, где кто-то исчезает прямо сейчас.
….
Мои нравственные терзания оборвались резко и грубо – государство не дало мне даже двух дней. Забрали прямо с урока. Без предупреждения, без объяснений. Даже не позвонили родителям – просто посадили в чёрную «Волгу» и отвезли в областное управление КГБ.
Кабинет был огромным, с высокими потолками, будто специально спроектированным, чтобы подавлять. Стены – цвета увядшей госформы, запах пыли и махровой бюрократии, стол – монолитный, тяжелый, словно вырубленный из цельного куска власти – казалось, намертво врос в пол, как символ незыблемости систем. А за ним – он. Я не помню ни фамилии, ни звания. Помню только глаза. Тёмные, бездонные, будто провалы в какую-то другую реальность. Они не смотрели – они сверлили, выискивая слабину.
– Мы всё знаем о твоих посланиях. Давно знаем и наблюдаем, – говорили глаза. Но говорили только они, в полной тишине огромного кабинета.
Потом появился звук. Звук грубого голоса, скребущего по нервам, который и озвучил мои страхи – Антон, мы знаем о твоем почтовом увлечении.
Пауза. Тяжелая, как свинец.
– До сих пор закрывали глаза. Считали это детской шалостью. Безобидной глупостью.
Его пальцы медленно постукивали по столу, словно отсчитывая секунды до моей капитуляции.
– Но последнее письмо… которое ты получил…
Голос стал тише, почти шёпотом, отчего стало еще страшнее, он продолжил:
– Отдай его нам. И забудь. Навсегда.
В воздухе повисло невысказанное: «Или мы поможем тебе забыть.»
– Письмо с тобой?
– Да, – безропотно ответил я. Также безропотно я потянулся к своему школьному дипломату и достал из него злополучный конверт. Некоторое время я держал его и не решался отдать. Я понимал, что что-то важное связывает меня с посланием и фотографией внутри. Я замер, ощущая вес конверта на ладони. Где-то там, внутри – ответ. Правда. Возможно, единственная настоящая правда, с которой мне довелось столкнуться. Пальцы непроизвольно сжались, будто пытаясь удержать ускользающую реальность.
На мгновение мир сузился до этого конверта. Казалось, еще секунда – и я найду в себе силы… Но тут раздался нетерпеливый стук пальцев по столу. Метроном. Отсчитывающий последние мгновения моей свободы.
Система. Безликая, всепоглощающая, выстроенная поколениями таких же, как он. Она не прощала непослушания. Не оставляла выбора. И главное – никогда не ошибалась. По крайней мере, так казалось в этом кабинете с его давящими потолками.
Конверт выскользнул из пальцев сам, будто живому существу стало стыдно за мое малодушие. Падая, он описал в воздухе дугу – последний прощальный жест. Я уже знал: вместе с ним уходит часть меня. Та, что еще верила. Та, что надеялась.
– Вот и хорошо.
Голос смягчился, но в этой мягкости было что-то куда более страшное, чем в открытой угрозе. Ледяное, почти отеческое снисхождение.
– А теперь слушай внимательно.
Он наклонился вперед, и я почувствовал, как его дыхание – тяжелое, с примесью горького табака – коснулось моего лица.
– Никогда. Никогда больше не пиши на этот адрес.
Каждое слово падало, как камень в колодец.
– Забудь Питера Кольта.
– Забудь фотографию.
– Забудь эту историю.
Он сделал паузу, давая мне прочувствовать вес каждого запрета.
– Это был дурной сон. Ошибка. Казус.
Губы его дрогнули в подобии улыбки.
– И если ты хоть раз попробуешь вспомнить…
Он не договорил. Не нужно было.
Я уже понял.
Не помню, как я вышел из кабинета, как покинул здание управления КГБ, как добрался домой. Последующие дни прошли как в забытьи. Я был напуган и страх сделал свое дело. Я стал забывать о своей причуде, забылось и злополучное письмо с фотографией…
Глава 6
…..
Прошли годы. Советский Союз канул в Лету, а я, выпускник журфака БГУ, начал колесить по Европе в качестве международного корреспондента. Первые командировки, первые чужие города… В 2008 году судьба занесла меня в Магдебург.
Я впервые ступил на перрон магдебургского вокзала в 2008 году, но сразу понял – я здесь уже был. Это не было похоже на обычное дежавю. Я физически ощущал, как мои ноги сами несут меня к выходу, будто следуя давно знакомому маршруту.
Воздух вокзала был пропитан странной смесью запахов – железной пыли, дезинфицирующего средства и чего-то сладковатого, что я не мог опознать, но что вызывало отчетливое ощущение "я это уже нюхал". Я закрыл глаза, и передо мной всплыли образы: вот этот поворот у третьей колонны, где сейчас висит реклама Deutsche Bahn, а раньше (когда?) была потрескавшаяся плитка с граффити. А вот киоск с прессой, где в моем «воспоминании» продавали не только газеты, но и жевательную резинку Turbo. Теперь скамейка у выхода, на которой я (я?) когда-то сидел, ожидая поезда.
Я подошел к информационному табло – и вдруг увидел не современное электронное табло, а старые механические часы с зеленоватыми циферблатами. Моргнул – и видение исчезло.
На перроне мелькнула знакомая фигура в кожаном пальто. Я не видел лица, но знал – если он обернется, это его узнаю. Фигура растворилась в толпе, оставив после себя лишь стойкий запах одеколона, который носил мой отец в девяностых. Хотя этот запах принадлежал многим мужчинам тех лет.
Я подошел к стене, провел рукой по плитке – и под пальцами явственно проступили выцарапанные чьей-то рукой цифры: 1993. Год, когда мне было четырнадцать, и я точно не мог быть в Магдебурге. Или мог?
Позже, в гостинице, я попытался найти объяснение. Может, видел этот вокзал в каком-то фильме? Читал описание в книге? Но нет – Магдебург никогда не фигурировал в поле моих интересов. Тем не менее, я знал его вокзал так, как знают только места своего детства.
Возможно, есть места, которые помнят нас раньше, чем мы их узнаем? Или мы сами храним воспоминания о жизнях, которых не проживали. Магдебургский вокзал стал для меня дверью в прошлое, которого у меня не было – но которое я почему-то помнил.
Магдебург продолжал преподносить сюрпризы дежавю. Собравшись в баре с предостерегающим названием «Deja Vu Cocktailbar» мы с коллегами беззаботно веселились, отмечая выход совместной статьи. Бар жил своей ночной жизнью: смех, звон бокалов, приглушенный джаз. Я выпивал с коллегами, но мое внимание уже давно переключилось на пожилого гида, который в углу зала, прихлебывая пиво, рассказывал что-то группе туристов. Говорил он почти на чистом русском – с легким прибалтийским акцентом, словно вышел из какого-то советского фильма. Гиду было что поведать о двенадцативековой истории этого города, ведь у города было всё: расцвет и упадок, могущество и нищета. Звучали знакомые имена – Мартин Лютер, Отто фон Герике, Филипп Георг Телеманн. Обычная история для обычных туристов. Но потом… «Магдебург – город-призрак», – произнес он, и я невольно прислушался. «Он помнит всех: и саксонских воинов, и ганзейских купцов, и советских солдат. А еще у нас есть улица, которой нет».
Гид опустил голос до шепота:
«Улица Максима Горького. Вы не найдете ее ни на одной карте – ни на бумажных, ни в Google. Но она есть. Я видел ее на аэрофотосъемке 1993 года – старые снимки, сделанные еще советскими военными. Длинная, прямая, с рядами зданий в стиле позднего ГДР. Но самое странное…»
Он сделал паузу, огляделся, будто боялся, что его подслушают.
«Там были детские сады. Точнее, здания, похожие на детские сады. Но без игровых площадок. Без рисунков на стенах. Без детей».
Я почувствовал, как по спине пробежал холодок. В 1993-м мне было 14, и я жил в Витебске. Но почему-то в голове всплыл образ: длинный серый забор, за ним – низкое кирпичное здание с зарешеченными окнами. И табличка у входа, на которой стерлись буквы, но угадывалось: «Д/с №…».
«А что там было на самом деле?» – спросил кто-то из туристов.
Гид усмехнулся:
«Говорят, в конце 80-х здесь работали «институты». Не учебные. Те, что изучали… необычных детей.».