Время ехать
© Андрей Морель, 2025
ISBN 978-5-0067-1265-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глава I. Пять точек до тишины
«Город – это не место. Это испытание. Если пройдёшь, он тебя запомнит. Если нет – ты забудешь, что был.»
– Из устного предания Петроградской линии
С детства я мечтал ехать. Куда угодно. Лишь бы ехать. Мне не нужен был повод – достаточно было, чтобы мама сказала: «Собирайся». В этот момент дом менялся. Воздух становился другим: пахло клеёнкой, шампунем в дорожной упаковке, свежевыстиранной рубашкой, которая поедет в поезде. Мы собирались неспешно, но с азартом. Вещи укладывались в сумку с ромбиками, термос щёлкал крышкой, бутерброды ждали в фольге. Я замирал: скоро поезд. Скоро – за окном всё пойдёт назад.
Путешествия с мамой были ритуалом. Поездки к бабушке, на Байкал, даже просто на автобусе до Шелехова – неважно. Главное – путь. Мы ехали вдвоём. Отец… как сказать… он существовал. Где-то. Не в нашей семье, а в пространстве. У нас было своё маленькое кочевье: мама и я. И чемодан, у которого постоянно ломалась ручка.
Когда я вырос, это чувство не ушло. Оно затихло, спряталось. А потом – прорвалось.
Въезд
Летом 1999 года я впервые поехал один. Совсем один. До этого – институт в Иркутске, диплом, жара. Потом – билет до Ленинграда, который снова стал Петербургом. Меня ждала двоюродная сестра – студентка университета культуры. Летнее общежитие, почти пустое. Стены, пропахшие студенческими ночами и супом из кубика. Всё было непривычно. Но вкусно. Свободно.
На третий день я пошёл гулять один. Город был как песня, у которой я знал мотив, но не помнил слов. Я плутал по улицам, перепрыгивал через лужи, пил газировку из автомата. И вдруг – свернул.
Кафе на Васильевском. Смена
Узкий переулок, тень от мокрого фасада, облезшая вывеска. Я толком не понял, как оказался у двери. Внутри – кафе. Странное. Почти пустое.
Бариста – женщина в сером свитере, с лицом, будто списанным с дореволюционного фото. Она даже не спросила, чего я хочу. Только указала:
– Садись. Сейчас к тебе придут.
На столе стоял саквояж. Потёртый, с латунными пряжками. Я сел. Смотрел на него, будто он мог что-то объяснить.
Через пару минут вошли двое – мужчина и женщина, в чёрных плащах и тёмных очках. На улице не было солнца.
Они подошли, не обратив на меня внимания. Один саквояж – забрали. Поставили другой, такой же. Мужчина сказал:
– Тут всё в порядке?
Я только пожал плечами. Они ушли.
Бариста открыла саквояж. Там была улитка. Живая. Медленно шевелилась, оставляя за собой блестящий след.
– Тебе повезло, – сказала она. – Документы они забрали. Ты ещё очень молодой, чтоб сидеть.
Я не стал спрашивать, что она имеет в виду. Просто вышел.
Петербург захватил сразу. Он был не городом, а сценой, на которой всё уже началось, а ты – просто опоздал к началу действия. Петропавловка, Эрмитаж, Невский, Пушкин, Павловск – я бегал, впитывал, смешивал в голове стили, эпохи, запахи, звуки. Всё было впервые. Всё было – навсегда.
Я пытался найти знакомого, с которым переписывался ещё из Иркутска. Он дал адрес. Я пришёл. Постоял. Нажал на домофон. Тишина. Ни записки, ни ответа. Только старая кошка на балконе – и взгляд, как у хранителя тайн, которые тебе не расскажут.
Вечером того же дня я свернул не туда. И начался маршрут.
1. Лопухинский сад. Незавершённое движение
Карта, купленная у перехода у «Гостинки», ничего не говорила. Я пошёл наугад. Солнце было косым, воздух – влажным, как после сна. Калитка, стёртая надпись: сад Лопухинский. Деревья – будто забытые фразы. Дорожки – как мысли, потерявшие направление.
На скамейке сидела старуха и читала вслух:
– Если путь не завершён – не уходи. Не отворачивайся. Не рвись обратно. Город ещё не высказался.
Я сел рядом. Слушал.
Мимо прошёл парень. Без рубашки, в тёмных спортивных штанах и кроссовках на босу ногу. Невзрачное лицо, короткая стрижка. Но тело – как у пловца: сухой рельеф, идеальная осанка. Это было неуместно. Слишком подчёркнуто. Слишком неслучайно.
Он не смотрел на меня, но я знал – видел.
2. Смольный собор. Высота забвения
Белый, слепящий, неподвижный. Смольный был как приговор, который ещё не огласили. Я вошёл. Своды давили. Свет резал. Подошёл к колонне – там, под слоем потертости, была надпись:
Один раз забыл – теперь ты обязан помнить.
Я записал. Не сфотографировал – плёнка дорогая, а память – бесплатная.
На выходе – трое подростков, глядящих в стену. И чуть дальше, у ограды, – он. В майке. С тем же телом, теми плечами. Курил, отвернувшись.
3. Квартира Бродского. Камень
На Литейном музей был закрыт. Под дверью – белый камень. На нём – записка:
Читай молча. Пиши громко. Но не здесь. Здесь всё уже сказано.
Я взял его. Он был тёплым.
Через улицу, в окне напротив – он. На подоконнике, без рубашки. Курил. И смотрел не на меня – мимо. Но точно.
4. Сенная площадь. Шум как проверка
Шум. Переход, лотки, жареный запах. Мальчик с аккордеоном играл одни и те же ноты. Цикл.
Он сел рядом. Парень. Уже в чёрной куртке. Глянул:
– Ты дошёл. Теперь можешь выбирать.
– Что выбирать?
– Всё. Или ничего. Пятая точка – это ты.
Он ушёл.
5. Финал. Ты
Я стою на мосту. Камень в кармане. Город позади. Город – передо мной. Я думал, будет разгадка. Но она – в тишине. В этой паузе между вопросом и ответом.
Пятая точка – это я. В этот момент. На этом ветру.
На противоположной стороне моста – он. Стоит, как я. Не двигается. Не торопится. Ветер – и обнажённая грудь, будто снова нет куртки. Я не вижу лица. Но знаю: он знает.
6. Он. Тот, кто был раньше
(от лица другого)
Я знал, что он дойдёт. Он был пятый. Я – тоже был. Когда-то. Камень – мой. Но теперь его. Я не наставник. Я – эхо. Его маршрут – не мой. Но шаги я узнаю.
Шестая точка – не место. Это выбор. Если он вернётся – станет шестым. Если нет – останется пятым. Как я.
7. Выход
Я остался ещё на один день. Просто чтобы прожить до конца. Петербург ничего не сказал. Но что-то замолчал. Это даже больше.
Когда я уезжал – камень был со мной. Но, может быть, это я теперь – с ним.
Глава II. После Петербурга
«Путешествие – это не всегда дорога. Иногда это пауза, в которой ты остаёшься живым.»
– Из записей, сделанных на обороте ваучера санатория
Авторская ремарка
После Петербурга жизнь не оборвалась, но замедлилась. Я не ушёл из города – я остался, и это было труднее, чем уехать. Потому что остаться в Петербурге – значит принять его таким, как он есть: без романтики, без режиссуры, без поводов для удивления.
И тогда всё, что раньше было открытием, превращается в фон. Надолго. Иногда – почти навсегда.
Но спустя годы путь снова начал проступать.
Не в грандиозных событиях, а в простых попытках вынырнуть: выбраться на свет, дышать, ехать. Не за смыслами – за воздухом.
Город, который стал системой
Через два года после той первой поездки я всё-таки переехал. Вошёл в город не как гость, а как часть структуры. Без иллюзий.
С пропиской, с больничным халатом, с проездным, который постоянно терялся в карманах.
Петербург перестал быть образом. Он стал системой.
Не враждебной – просто равнодушной.
Работа в городской больнице №15 съедала дни. Смены, запах антисептика, фразы в духе: «подержите, сейчас будет немного неприятно».
Вечером – сырость, автобусы, редкие окна тишины.
Не было ни денег, ни пространства для дороги. Всё, что оставалось – жить, не проваливаясь.
Не искать свет – держаться хотя бы за электричество.
Город стал ближе. Но не добрее.
Огни за границей
И всё же в этом полумраке появились огни.
В 2008 году мне предложили поездку в Израиль.
Она не была самостоятельной – церковная группа, маршрут, организаторы.
Но я согласился. Потому что почувствовал: где-то там, за границей паспорта, снова начинается движение.
Это был мой первый штамп в загранпаспорте.
И первая страна, в которой я почувствовал, что мир – действительно существует.
Глава III. Израиль: первая страна
«Иногда важно не то, как ты уехал, а то, что ты впервые увидел мир по ту сторону загранпаспорта»
– Запись в дороге, октябрь 2008
Авторская ремарка
Это была моя первая зарубежная поездка.
Не самостоятельная, не спонтанная – но настоящая.
Всё было устроено: церковная группа, организаторы, маршрут, гостиницы.
Я просто согласился. Потому что давно хотел выбраться – из больничных стен, из сырости, из Петербурга, где всё закольцовано.
Израиль стал первой страной, которая открылась не на карте, а в дыхании.
Иерусалим и за его пределами
Мы прилетели в октябре. Было жарко.
Воздух – густой, каменный. Солнце – как правило.
Всё казалось настоящим: камни, на которых ступала история; слова, которые звучали без перевода; вода, которую ты пил и понимал, что пьёшь не просто жидкость – а часть чего-то древнего.
Иерусалим ошеломил. Не красотой. А силой.
Тут не надо было верить – всё уже дышало смыслом.
Я ходил за группой, смотрел, слушал – но внутри происходило что-то своё.
Это не был отдых. Это был опыт.
Первый настоящий контакт с другим миром, с другой страной, с собой – в другом климате.
Север, Галилея, Мёртвое море
Мы были в Назарете, у Галилейского моря, на Иордане.
Слушали экскурсоводов, заходили в храмы, ехали по пыльным дорогам.
Казалось, всё идёт по сценарию – но внутри росло что-то личное.
Мёртвое море удивляло: плотность воды, в которой ты не тонешь, а лежишь, как на руках мира.
И всё это – будто специально для того, чтобы ты впервые сказал: «Я за границей. Я живу это».
Эйлат: южный конец света
Финальной точкой стал Эйлат.
Город на юге, у Красного моря.
Здесь всё было иначе: воздух – солёный, горизонт – открытый, пальмы, лодки, вечерний бриз.
Граница с Иорданией – рукой подать. Египет – за горизонтом.
И при этом – безопасность, чистота, лёгкость.
Я помню, как смотрел на море. Как будто всё путешествие свелось к этому взгляду: я здесь. Это мой путь.
И теперь я знаю, как он начинается.
Финал. География, которая остаётся
Израиль не стал началом постоянных поездок – ещё нет.
Но он стал точкой отсчёта.
Первая виза. Первый штамп. Первый свет за пределами того, что казалось жизнью.
Я вернулся в Петербург – но уже не совсем тот.
Потому что теперь знал: есть другие маршруты.
И однажды – я пойду по ним сам.
Глава IV. Скандинавия. В одиночку
«Когда идёшь один, слышишь не только дорогу, но и самого себя.»
– Из блокнота, июль 2010
Авторская ремарка
Это было первое по-настоящему самостоятельное путешествие. Не одиночество – именно самостоятельность. Без турфирмы, без сопровождения, без группы. Всё – сам. Маршрут, визы, билеты, трансферы. Сам выбираешь, сам ошибаешься, сам находишь – и тем острее каждая деталь. После долгих лет, в которых путешествие было либо невозможным, либо подчинённым чужому ритму, я вырвался. В Скандинавию. И прошёл этот маршрут, как проходит узкий мост: не потому, что страшно, а потому что красиво – по краям.
Лето и свобода
Лето 2010 года было не просто жарким – аномально жарким. Петербург запекался. Я работал тогда в медсанчасти авиакомпании «Россия» и впервые смог взять отпуск летом – сразу, целиком, все семь недель. Это было как вдох после задержки дыхания.
Я уже ездил по Скандинавии – с турфирмой. Но теперь решил: пора по-настоящему. У меня остался буклет «Северной короны», я изучил один из маршрутов и понял – это то, что нужно. Только не под чьим-то флагом, а сам. Весной оформил финский шенген – на полгода, открыл визу однодневной поездкой в Хельсинки. А летом – отправился.
Паром. Начало
Я вышел из Петербурга на пароме St. Peter Line. Ночь на воде, палуба, шоу-программа, коктейли, мороженое. Всё было не новым, но другим – потому что теперь всё было моё. Завтрак – предоплачен. День – Хельсинки. На этот раз город открылся. Было +35. Я взял экскурсию в Суоменлинну, потом гулял сам. И впервые подумал: вот он, ритм, который мне подходит.
Тем летом я начал учить финский. Просто потому, что хотел.
Через города
Дальше – всё по воде и по рельсам. Хельсинки – Стокгольм. Ужин на борту. Не просто пища – ощущение путешествия. Потом – Мальмё, Копенгаген, Осло. Каждый город – не точка, а ритм, отдельная интонация. Я шёл через них, не захватывая, а вслушиваясь.
Берген стал первой отельной ночёвкой. Рыбный рынок, гавань, фьорды – и редкое чувство, что ты не зритель, а вписан. Три дня, два вечера. Потом – снова поезда: Осло, Гётеборг, Стокгольм, Турку. Оттуда – Тампере. Тогда – мимолётно. Потом я туда вернусь. А пока – только намёк.
Север. Полярный день, которого не случилось
На севере – Рованиеми. Хотел полярный день, но тот, видимо, уже ушёл. Осталась только тишина. Город – неяркий. Но север – всегда звучит по-своему. Даже если молчит.
Палуба. Финал
На обратном пути – снова паром. Вечером я стоял на палубе. Всё было пройдено. Не подведено, не зафиксировано – просто прожито.
Рядом оказался финн – лет сорока, в шортах и футболке, с лёгким животом и добрым лицом. Ел мороженое, пил пиво. Мы разговорились на английском – финский я только начинал учить. Его звали Микко. Электрик. Ездил в Питер на день.
– Сам ехал?
– Да.
– Правильно. Самое лучшее – самому.
Когда стемнело, он пожал мне руку:
– Good trip, friend. Finland – quiet. Good for soul.
И ушёл. А я остался – с чувством, что теперь я точно знаю, как звучит движение в одиночку. Без надрыва. Но с правдой.
Глава V. Южный поворот
«На юге всё по-другому: люди говорят громче, море ближе, а время… оно просто не торопится.»
– Наблюдение, записанное в блокноте на пляже Хосты
Авторская ремарка
После самостоятельной Скандинавии, расписаний, ночных паромов, северных фасадов и полярного недосна – я поехал в Сочи. Впервые. Не с замыслом, не за открытием. Просто – потому что юг ближе, чем кажется, а море в России не хуже моря за границей, если правильно выбрать ритм.
Шенген закончился. Продлевать – дорого. А отпуск был. Причём – редкий подарок: все семь недель сразу. Я тогда уже почти два года работал в авиакомпании «Россия» и накопил на бесплатный авиабилет. И вот – август, юг, солнце. Не в рамках плана. Просто – как было нужно.
Теремок, жара и простые радости
Отель «Теремок» в Хосте стоил 800 рублей в сутки. Сейчас такие цены вызывают воспоминания или зависть. Тогда – это было нормально. Комната, вентилятор, лёгкий запах влажного текстиля и вид на склон с балкона, где сохли полотенца и плавки.
Первую неделю я не думал. Просто жил. Купался, загорал, ел арбузы, лежал, читал, снова купался. Песок забивался в рюкзак, в обувь, в душу – и это тоже было нормально.
Южная жизнь была ленивой и плотной, как кусок персика в полдень.
Экскурсии, Абхазия и человек, забывший жену
Каждый второй день я ехал на экскурсию. Это был особый жанр. Водопады, дегустации, чача, разговоры в автобусе. Люди – как один временный народ, объединённый микрофоном экскурсовода.
На «33 водопадах» один воронежский турист забыл жену на остановке. Автобус вернулся через 15 минут – его встретили аплодисментами. Женщина вошла, как актриса в последний акт, гордая и в панаме.
Абхазия – как мираж. Эвкалипты, старая советская архитектура, шашлыки, взгляд пограничника, в котором – не злость, а скука. Я был как будто в другом времени. Всё говорило: ты не дома. Но и не вдалеке.
Мюзикл за миллион
На седьмой день я решил «выйти в люди» – пошёл в Зимний театр Сочи. Шёл мюзикл «Мышки», заявленный как проект с бюджетом более миллиона долларов.
Это был спектакль между Бродвеем и домом культуры с новыми шторами. Одна мышка потеряла ухо, но мышь в костюме сыра подобрал его с такой грацией, что зал затаил дыхание. Ухо стало символом вечного возвращения.
Слева от меня женщина рыдала. Справа – пожилой мужчина спал. Это был миллион, распределённый по зрительским реакциям.
Возвращение
Прожил я в «Теремке» 12 дней. Загорел, подустал, но как-то пришёл в себя. Не от работы. От всего. Иногда море – это не отпуск, а средство настройки.
Сочи ещё не стал Олимпийским. Всё строилось, гремело, пылило. Но город был живой. Настоящий. Его ещё не покрасили. Я успел его увидеть до фасада.
Я вернулся не другим, но и не тем же. Просто – в форме. А это в те годы было почти как счастье.
Глава VI. Европа в одну нитку
«Если ты едешь не за контролем, а за дыханием – маршрут сам найдёт тебе путь. Иногда – через отмену рейса.»
– Путевая заметка, 2012
Авторская ремарка
Есть поездки, в которых ты следуешь заранее спланированному маршруту. А есть такие, где маршрут – это то, что происходит вопреки. Я начал этот путь с планом. А вернулся с историей. Эта история протянулась через пол-Европы, собрала города, языки, жару, перелёты, сбои, поломки и – в конце – восстановление веры в случай.
Маршрут звучал стройно:
Санкт-Петербург – Хельсинки – Берлин – Париж – Мадрид – Лиссабон – Афины – Прага – Варшава – Рига – Хельсинки – Петербург.
Но реальность сделала его лучше – жизненнее. Со сдвигами, обломками, удачей, задержками, чудесами. Всё как надо.
Шторм – солнце – Берлин за четыре часа
Началось всё в Петербурге, с дождя и шторма. Паром St. Peter Line – качало изрядно. Но мы ушли. И доплыли. В Хельсинки – солнце, синее небо, ровный ветер. Город уже был почти родным: я открывал шенген не в Лаппеенранте, а именно здесь.
Но в этот раз – без прогулок. С порта – прямо в аэропорт. С пересадкой. Далее – Берлин. У меня было четыре часа между рейсами. Я выскочил в город. Успел доехать до Александрплац, увидеть Рейхстаг, выпить кофе. Воздух – плотный, точный. Город – не для отдыха, а для движения. Подходит.
Париж: то, чего ждал с детства
Париж был вечером. Пока добрался до отеля – стемнело. Свет мягкий, дома – как в иллюстрациях. Всё было узнаваемо, как будто уже было в памяти. Потому что и было: школьный французский, книги, мечты.
На Эйфелеву башню я стоял шесть часов. Шесть. Без преувеличений. И ни капли не жалею. Наверху – ветер, вечер, город под тобой. Ни одного лишнего движения. Это был момент встречи с собой.
В Лувре не был. На Монмартре – тоже. Ещё вернусь. Дважды. А пока – достаточно просто дышать этим воздухом.
Мадрид и Лиссабон: от сомнения до любви
Из Парижа – поезд до Мадрида. Утром – +30. Город – красивый, сильный, собранный. Жарко, но не душно. Структура. Стиль. Страсть без пафоса.