Алёшкина любовь
Глава 1
– Добрынь, а чего это у них дома такие узенькие? – хрустя по выпавшему за ночь пушистому снегу, Алёша, не переставая, удивлялся иноземным чудесам. – Это ж неудобно. Представь, заходишь ты в дом в кожухе меховом, а там тебе навстречу баба с коромыслом…
– Куда ж это твоя баба зимой с коромыслом собралась? – ради смеха только уточнил Добрыня. Не давал ему молодой богатырь скучать всё время в долгой дороге, и сейчас сердце его ретивое покоя знать не желало: любая мелочь казалась интересной.
– Неважно! Главное, вам же не разойтись в таком узком проходе. А дом твой! Так зачем же строил ты неудобный дом?
– А приглядись внимательнее, Алёшка, и поймёшь, – поучал его, как и прежде, Добрыня. Сколько раз пытался юного богатыря вечерами к шахматам любовь привить – тот ни в какую. Первое время, правда, Алёшка даже попробовал пару раз играть, но торопил Добрыню ходить, горячился, пешками рисковал, фигуры почём зря терял – кончилось тем, что ругался поповский сын хоть святых выноси и бросал игру.
– Да к чему приглядеться-то? Один дурак дом узкий построил, другой посмотрел на него – и тоже решил.
– Получается тогда, одни дураки тут живут?
– Не скажи… Вчера в корчме я знатную сумму проиграл местному молодцу…
– Вот и вывод делай.
– Какой?
– А ты сравни два условия: здесь живут не дураки, а дома у них узкие. Значит…
– Значит, они в кости хорошо играть научились, а насчёт всего остального – котелок не варит.
– Эх, Алёшка ты Леонтьевич, голова садовая… Заставили, значит, их дома такие строить. Законы местные, видно, такие. Нельзя, значит, фасады широкими делать. Зато ты во дворы загляни – там с целого змея дом тянется.
– Опять ты своим подвигом бахвалишься, – поддел друга юный богатырь, разглядывая небольшой дворик меж двух деревянных домов. – Весь Киев уж сколько лет помнит, как ты вернул Забаву Путятишну князю нашему.
– Ничего и не хвалюсь. Просто к слову пришлось, – солгал Добрыня. И ведь правильно сказал Алёшка: давно это было. Столько воды утекло… Вот уже новое поколение растёт, наглое, дерзкое, а у него самого ничего в жизни не меняется: служит князю киевскому, в отпуск к матушке приезжает в Рязань. И ни семьи, ни детей не нажил. Так и станет скоро таким же бобылём, словно «старой» – Илья Муромец, которому служба и женой стала, и домом, и хлебом.
– Зато, Добрынь, ты наверх погляди – они ж все в три этажа. В три! Чудно всё как, не по-русски, – не обращая внимания на задумчивость собеседника, Алёша с любопытством разглядывал дома. – А окна, заметь, не квадратные – узкие все и наверху, как шлем богатырский, пикой заканчиваются. Это вот к чему бы?
Но Добрыня уже не слышал нового вопроса надоедливого спутника. Ушёл он в себя, вспоминая былые дни и походы. Женили они княжича Артемия на Забаве Путятишне. А потом снова серые будни пошли: в чисто поле ездили разбойников да заезжих печенегов бить, в походы ходили то на запад, то на юг. И вот здесь оказался вместе с послами княжескими. Вдвоём с молодым, но показавшим себя в деле богатырём – спас он двор княжеский от злодея Тугарина. Служили они тут надёжной опорой русским послам в переговорах.
Золотисто-медовые утренние лучи отражались от снега, укрывшего не только мостовые, но и высокие треугольные крыши, резные ставни, навесы лавок, оставленную возле крыльца телегу и видневшуюся вдали крепостную стену, будто превратившуюся из каменной в ледяную.
– О, ты только посмотри: какая сосулька! – вскричал Алёшка, вернув Добрыню из горьких дум на бренную землю. – Чем бы достать?
Стал богатырь подпрыгивать, чтобы сбить свисавшую с крыши сосульку, почти с аршин длиною. Но не достал пальцем и края её Алёшка. Опустившись в очередной раз весьма неудачно, поскользнулся об лёд под слоем снега и растянулся во весь рост на узкой вытоптанной тропе.
– Снова ты себя ведёшь, как дитё малое, – выговорил ему сверху Добрыня, помогая подняться. – Ну зачем тебе длинная сосулька?
– Как зачем? Она же огромная. Она самой природой создана – не кузнецом, – простодушно отвечал юный богатырь. – Я её подержать хотел в ладошке, почувствовать себя королём зимы с ледяным мечом.
Добрыня только головой качал. Однако Алёша не успокоился. Сбегал куда-то, нашёл два бруса, приложил их к стене дома, потом полез осторожно по ним наверх, стараясь вниз не съехать. Добравшись до стены, зацепился за оконные ставни, развернулся и прыгнул.
Пяди не хватило достать кончик сосульки. На ногах остался Алёша после первой попытки, но поражения не принял.
– Оставь ты её, окаянный! – со смехом глядел на его упорство Добрыня и думал, как было б хорошо, если такое усердие приложить ради стоящего дела…
Вдруг ставни окна в тереме, на третьем этаже, распахнулись – милое девичье лицо явилось богатырям. Красавица робко улыбалась, но в то же время будто была постоянно грустна, словно сказочная царевна Несмеяна. Воспользовавшись веником, она перегнулась через подоконник, потянулась и сбила сосульку. Алёша ринулся ловить её, но проскользнула та сквозь его сильные ладони и на мириады осколков разлетелась, ударившись о мостовую.
Без обиды и даже с трепетом взглянул Алёша в распахнутое окно: девица показалась ему богиней. Шёлковый платок слетел с головы на плечи, обнажив пышные густые волосы облачного цвета, приятно сочетающегося со снежными наносами на подоконнике и крыше. Лавандовые глаза с грустной нежностью рассматривали рассыпавшуюся в ледяной прах сосульку. Коралловые губы сердечком выражали томительное разочарование, отчего сердце богатыря забилось чаще. Некогда он с такой же мечтательностью любовался закатом на озере Неро и никогда он с такой же мечтательностью не любовался ни одной из девиц.
– Спасибо вам, прекрасная незнакомка, – произнёс Алёша, потому как затянулась нелепая ситуация, а хозяйка дома, наверное, мёрзла в тонком платье и одном лишь платке на плечах. – Моя вина. Руки с детства не тем концом из плеч растут…
– Чего ты болтаешь там? – одними губами выговорил ему Добрыня, исподлобья сверкнув глазами. – Она ж тебя не понимает.
– Ой, – опомнился Алёша, – точно! Я и забыл. Она такая красивая – вот у меня память и отшибло. Как будет на их языке «спасибо»?
– Дженькуя, – подсказала девица.
– А вон оно как, – обдумывал её слова Алёша, краснея всё больше. Добрыню так и тянуло вдоволь просмеяться, но он сдерживался. – Ну, дженькуя тогда вам и хорошего дня.
Красавица склонила голову в ответ. Видно было, что приподнял Алёша ей настроение. Уже собиралась она закрывать ставни, как остановил её Добрыня:
– Значит, вы тоже здесь гостья?
Задумалась красавица, так и застыла, держа края ставней белыми ладонями. Мучительная дума отразила борьбу двух желаний.
– Тоже гостья, – призналась красавица без чужеземного говора.
– Отчего же вы так невеселы? Мы с Алёшей – русские витязи. Если вас кто здесь обидеть посмел, только скажите – обидчики поплатятся. А вас на родину увезём.
– Нет-нет, у меня всё хорошо. Просто каша подгорела. Готовила её для мужа, но не доглядела.
«Мужа!» – слово будто обухом топора по голове Алёшиной ударило.
– Кашу недолго и новую сварить – чего из-за неё так кручиниться? Или всё-таки не в каше дело? – переспросил настойчивый Добрыня. – Скажите прямо двум богатырям: гостья вы здесь или пленница?
Плотно, со стуком захлопнулись ставни. Так и остались витязи стоять под окном в недоумении. Испугалась чего-то красавица или побежала кашу из печи вытаскивать?
– Запомни этот дом, Алёш, – поучительно произнёс Добрыня. – Мы сюда ещё вернёмся, как с делами государственными покончим. Обязательно вернёмся…
«Да я дом заветный так запомнил, что посреди ночи до него дойду. Нет, каждую ночь во снах теперь здесь стоять под окнами буду. А может, и не во снах…» – подумал юный богатырь, но вслух не сказал и лишь угрюмо кивнул.
– Одного не пойму: ты ж вроде умный малый. Ладно, в шахматы играть не любишь, стратегии не выстраиваешь, но ведь Тугарина победил не силой, а хитростью. Как ты мог сразу не признать в ней землячку?
Снова изобразил дурня Алёша, смешно пожав плечами и раскинув руки с растопыренными ладонями в стороны. Не объяснять же спутнику своему, что хотел невзначай комплимент сделать незнакомке – приятное слово словно случайно сказать. Напрямую такое вымолвить, наверное, язык не повернулся девице сказать…
Зябко стало ждать под окнами даже в тёплых кожухах. Небо заволокло тучами – снова снег повалил. Неприветливо их Гнезно встречало, будто хотело потопить в белых ледяных хлопьях.
– Не появится она больше. Пора в резиденцию княжескую идти.
– Но мы вернёмся сюда, – загадочно повторил Добрыня.
***
Переговоры проходили в ратуше возле церкви святого Михаила. Добрыня с Алёшей стояли в первых рядах, но в смысл беседы не сильно вдавались, больше разглядывая лица перешёптывающихся ляхов, дружно расположившихся всем скопом напротив, по ту сторону алой дорожки. Казалось, шляхта выглядела приветливо и только и хотела поскорее закончить дела, чтобы отобедать дружно за княжеским столом.
Сам князь кивал русским послам, принимал дары и хвалил за щедрость. Всё шло благополучно до той поры, пока к престолу не подошёл высокий статный витязь в иссиня-чёрной кольчуге с разрезами по бокам, снял шлем из смолистого цвета пластин, приклёпанных к рамке с наносником, и тянул на загривок кольчужный капюшон. Светлые, даже пепельные короткие волосы, потревоженные движением сотен железных колец, ершисто торчали в разные стороны.
Рыцарь стал шептать на ухо князю грозное предупреждение и злыми зелёными глазами один раз косвенно указал на русских посланцев. Последние остались крайне недовольны действиями чужака, нагло прервавшего их приветственное слово.
– Надо вмешаться, – с вызовом бросил Алёшка и ринулся указать наглецу на его место.
– Нет! – Добрыня успел схватить молодого богатыря за рукав. – Здесь не поле брани. У послов свои законы. Кулаками махать тут не принято.
– А вот это, значит, принято, да? – полный искреннего возмущения, Алёша указал пальцем прямо на шепчущихся рыцаря и князя. Наблюдая комичную сцену, знатные ляхи по ту сторону дорожки стали прятать улыбки.
– Успокойся, сын Леонтия, ещё раз говорю! – со страшной суровостью в голосе отчитал Добрыня юношу. – Ты не у батьки с мамкой дома! Следи за своим поведением.
Чувствуя, что в зале начинаются треволнения, князь и его собеседник в спешке прекратили разговор. Рыцарь кивнул на прощание в знак того, что они поняли друг друга.
– Продолжайте, пожалуйста, – снова мило улыбнулся хозяин, обращаясь к послам. Те переглянулись и продолжили с того самого слова, на котором остановились, но чувствовали, что впустую льются сладостные речи: князь находился где-то в ином, заоблачном краю и не слушал их.
– Так каков будет ваш ответ? – всё ещё надеясь на успешное завершение переговоров, старший посол заискивающе обратился в заключении речи к сидевшему на троне человеку.
– Поблагодарите князя Владимира за щедрые дары и благозвучные посулы, но Гнезно отказывается подписывать договор.
– Но… – Не на такой ответ рассчитывали эти грамотные люди, проделавшие с Добрыней и Алёшей сюда долгий путь от Киева. Столько они премудростей знали, письму богатырей обучали по дороге. – Может быть, посовещавшись…
– Это всё тот гадёныш, – сказал Алёша Добрыне, да вот только не учёл, как разнесутся звуки под деревянными сводами ратуши. Голос его звонкой трелью прозвенел в тишине, установившейся после княжеского ответа. Где-то в толпе по ту сторону дорожки послышался лязг вынимаемого из ножен меча. Тяжёлый стук сапог по скрипучему настилу мерно отбивал приближение срока неминуемой смерти. Но его прервал громкий оклик князя:
– Стой, Вольфганг!
Шаги стали лишь громче. Вот и сам рыцарь показался в первых рядах по ту сторону алой дорожки.
– Я приказываю тебе! – ещё громче крикнул князь и застучал ладонями по подлокотникам престола.
– Я не подчиняюсь твоим приказам, – без грубости, но честно ответил рыцарь и всё же остановился перед самым краем. – Но я могу простить юноше свойственную возрасту пылкость.
У князя отлегло от сердца. Чего-чего, а скандала при дворе, который может навлечь гнев русского княжества, ему точно следовало избежать.
– Однако прошу вас, князь, принять во внимание, что эти юноши… – Вольфганг сделал многозначительную паузу перед новым обвинением. Это привело публику в трепет, а Добрыню заставило задуматься о возрасте прелестное слово «юноши» – на вид рыцарь, несмотря на белые волосы, выглядел ничуть не старше его и явно куда моложе Ильи Муромца. А уж «старой» никогда Добрыню юношей прозвать и думать не мог. – Эти русские молодцы уже сегодня успели моей супруге сделать непристойное предложение. Или это прикажешь мне тоже стерпеть ради мира… в твоей стране?
Зал огласился ропотом ляхов и русских послов. Одни требовали расправы над богатырями, другие уверяли в их невиновности. Князь молился и крестился, лишь бы хаос наконец закончился. А как всё хорошо начиналось…
– Эти обвинения ложные! – глядя на озадаченные лица богатырей, повторил куда громче прежнего старший посол. Не могли они такое совершить – столько вечеров слушал он про подвиги великие, не ради власти или денег, а от одного желания спасать народ честной.
– Ложные? – хищная улыбка исказила суровое лицо с гладко выбритым квадратным подбородком. – Выходи, Настасья, пускай на тебя посмотрят и, может, вспомнят…
И сквозь толпу вслед за мужем послушно вышла…
– Она, – вмиг узнал Алёша прекрасную незнакомку из окошка высокого терема. Пальцы сами собой задрожали, будто в первый раз с кулачного боя вернулся. Побитым, конечно.
– Она, – тихо подтвердил Добрыня, думая, как теперь выкручиваться. Неужели сама всё мужу рассказала? Или тот силой заставил? Но откуда он сам узнать мог, ведь морозным утром, кроме них, на улице и не видно было никого?
Стояла красавица, опустив ресницы. Не желала она приходить в ратушу – это уж точно принудил супруг окаянный. И после переговоров с новой проблемой тоже предстоит сегодня разобраться.
– Так пусть отвечают честно воины русские, – требовал Вольфганг, который непонятно как из нежданного гостя превратился в хозяина, – не обещали ль они сегодня поутру супруге моей, что увезут её на родину?
Все взоры устремились на двух богатырей. Знал же подлый рыцарь, что ложь недопустима для истинный витязей.
– Не делали мы никаких непристойных предложений, – попробовал выкрутиться Алёшка.
– Хитёр ты, я смотрю, но от прямого ответа не увиливай, – ледяным тоном пресёк попытку Вольфганг. – Предлагали супруге моей увезти её на Русь? Говори!
– Не отрицаю, – сознался Добрыня. – Но смысл предложения был не…
– Вот! – не дав богатырю договорить, Вольфганг обрадовался признанию, чтобы использовать его в своих целях. – Вот с чем прибыли в чужие земли русские мужи! Вместо благодарности за ночлег в первое же утро возжелали чужую жену!
Гул возмущения перебил робкие попытки Добрыни досказать простое объяснение. Старший посол в тревоге мял шерстяной колпак и думал: «На беду Владимир с нами буйного Алёшку отправил – сбил он с пути Добрынюшку. Ох, вернуться бы домой с головой на плечах…»
Гул затих. Добрыня вышел на середину зала, встав обеими ногами на алую дорожку.
– У меня тоже есть один вопрос. Позвольте мне его задать самой Настасье… Не знаю, как по батюшке…
– Микулишна я, – смиренно, но с теплотой и тайной гордостью подсказала девица.
– Настасья Микулишна, – воспрянул духом богатырь, услышав её полное имя, – а вот так же честно, положа руку на сердце, ответьте всему здешнему люду: вы законная жена Вольфганга или он пленил вас и удержи…
– Не сметь! – коршуном взвился рыцарь, подбежал к Добрыне и уже занёс меч. Богатырь успел за рукоять схватиться – ещё миг, и поединок начнётся под крышей ратуши.
– Вольфганг, пре-кра-тить! Сей-час же! – визжал, вскочив с трона князь. Лицо рыцаря передёрнулось, словно от судороги. Не привык властный человек подчиняться приказам. Но всё-таки отступил от готового биться с ним богатыря. – Пусть Настасья отвечает на вопрос.
Вольфганг ощерился, сверкнул по-волчьи глазами на жену, и та покорно лишь очи долу опустила.
– А с каких это пор, княже, мои дела семейные на разбор перед всей шляхтой и послами иноземными должны идти?
– Так сам же их на посмешище и выставил, когда нас в бесчестье обвинил, – продолжал напирать Добрыня. – Мы почему Настасью на Русь увезти хотели… Сказала она, что ты не муж ей, что пленил ты её…
– Супруга она мне законная, – произнёс, оскалившись, Вольфганг, обращаясь ко всем в ратуше. – Не в здешнем храме венчаны, а у меня на родине.
И снова тяжёлое молчание заполнило зал ратуши. Задумался о чём-то о своём князь, подозрительно глядели его подданные на дерзкого рыцаря и всё больше проникались доверием к двум честным витязям с земли русской.
– И всё же хотелось бы саму Настасью услышать, – вынес вердикт князь. – Раз, Вольфганг, говоришь, подтверждений вашего брака нам сейчас не сыскать… Неужто жена твоя станет отрицать ваш брак, коли он и в самом деле скреплён на небесах?
– Не станет, – так и возвращая меча в ножны, гордо отвечал Вольфганг и перевёл взгляд на жену. – Говори всю правду.
Алёша стоял сам не свой. Столько раз за сегодняшний день он будто бы на качелях размером с гору качался: то в сторону лютого холода забросит, то жаром обдаст. Смотрел он на свою богиню и в мыслях молил её сказать, что ничем не связана она с рыцарем заморским, а любит одного юношу, которого как встретила сегодня, так и порешила – вот он, единственный…
В таком же оцепенении, но немного с другими мыслями остальной народ ждал слова Настасьиного.
Долго смотрела она на Вольфганга, потом с сожалением на двух богатырей глянула и тут же взгляд отвела.
– Муж он мне законный. И всё на этом, – сказала и побежала прочь из ратуши. Не мог её Вольфганг оставить – следом помчался.
С его уходом пропало напряжение в зале. Князь, уже неуверенно, но гнул свою линию, отказываясь договор подписывать. К богатырям же все обвинения почему-то вдруг пропали.
Добрыня уверенно пошёл со шляхтой побеседовать, и долгим был разговор, что Алёшка устал ждать – наружу отправился. Наверное, пытался через них богатырь на решение княжеское воздействовать. Добрыня умный. Он и Змея, чудище огромное, победить смог, хотя сам его раза в три меньше и слабее был. Он и здесь разберётся. Вот кому бы в послы идти…
Набрал Алёша в ладони кучу снега и стал им лицо растирать. Вроде бы от холода начал исчезать из головы образ Настасьи. Грех о ней думать. Пускай рыцарь и чужак, и негодяй, но праведному молодцу, по завету Божьему, нельзя замужнюю любить.
Для верности лёг он прямо посреди чужого двора спиной на сугроб и уставился в синее безоблачное небо. Вот такой же жизнь его была до сегодняшнего утра: беззаботной, понятной и приятной.
И вдруг одно утро. Один взгляд – и всё поменялось.
Но почему-то не жалел Алёшка об этом, а, наоборот, будто нашёл что-то бесценное, без чего раньше всё было одной детской игрой…
***
– Вот мы и вернулись, как я говорил тебе утром, – наставительно твердил Добрыня студёной зимней ночью, стоя под окнами заветного дома. – План помнишь?
Алёшка кивнул, растирая ладонями плечи. Придётся провести снаружи ещё немало времени, а холод пробирал до костей не слабее, чем дома в крещенские морозы.
– Не перепутай же ничего! – грозно предупредил Добрыня пылкого юношу. – Что бы ни случилось, действуй строго, как обговаривали.
Увидев ещё один кивок Алёши, который на самом деле был вызван сильной дрожью, Добрыня размахнулся и крючок с верёвкой с силой наверх отправил. Луна и отсветы от свежего снега помогли разглядеть, что прямо поверх перекладины левого ставня он воткнулся. Дёрнул верёвку – держит крюк хорошо. Заказали его сегодня в лавке кузнеца на рыночной площади. Должен вес богатыря сдюжить.
– Бывай, Алёшка, – сказал Добрыня и напоследок положил ладонь на плечо соратнику. – Пора спасать нашу девицу-красавицу.
«Нашу… – только одно слово из всего сказанного залегло на сердце Алёшкином. – Нашу. Не мою».
Но ничего не сказал в ответ юный богатырь, и полез Добрыня наверх, тяжело, еле-еле переступая ногами по стене, молясь, чтобы выдержали верёвка и крючок, а перекладина была прочно прибита к ставню. А уж сам ставень намертво приделан к раме. А рама…
«Надо было Алёшке лезть – он ловчее и весит меньше», – подумалось Добрыне, пока переставлял он ноги по скользкой стене, а ставень наверху скрипел от натуги.
«Надо было мне лезть», – давно уже думал Алёшка, но не смел умному другу перечить. А ведь именно его крылатая мечта пряталась внутри их безумного плана – спасти Настасью от злого рыцаря. Мечта о том, как он войдёт в её покои, сразит обидчика и увезёт невесту домой, в Ростов, с родителями знакомить…
Однако для мечты план нужен был. И как перечить Добрыне станешь, коли тот сам и план придумал, и все ходы да детали по полочкам разложил?
Никак.
Тут старше надо быть, опытнее – тогда, видно, и можно самому красавиц спасать. А пока Алёшка только и может сосульки с крыш сбивать, чтобы смешить чаровниц с лавандовыми глазами. Скоморох – вот его призвание.
Но скоморохи не нужны принцессам. Нет, только как суженые не нужны, а посмеяться – это всегда пожалуйста. Может, и рублём за то одарят с барского плеча…
Пока одолевали Алёшу тягостные мысли, Добрыня до ставня добрался, схватил за нижний угол левой рукой, с силой дёрнул, так что сломал хрупкий деревянный запор изнутри, и тут же правую резво к подоконнику отправил. Зацепился, с усилием подтянулся до нижних рёбер, громко выдохнул и перевалился через него в комнату.
Ставни прикрыл, чтобы больше холод в дом не пускать, и осмотрелся. Темно, словно в пещере Змея. И точно так же чуял Добрыня, что наблюдают за ним и всю подноготную его наизусть знают: кто таков и зачем пришёл. Нехорошая сила таилась в рыцаре Вольфганге – иначе как бы он про их утренний визит догадался?
– Настасья! – позвал Добрыня шёпотом, надеясь, что терем этот, откуда она выглянула им сосульку скинуть, её горницей был, а сам рыцарь этажом ниже спал. – Настасья! Это я, витязь русский. Мы тебя спасти пришли.
Зловещая тишина только и ответила на зов богатыря.
На ощупь сделал два шага во тьме Добрыня. Остановился, прислушался к шорохам. В жилом доме даже ночью стены и полы разговаривают: сверчки стрекочут, мышки скребутся, порой храп с соседних комнат доносится.
А здесь ничего.
Или?..
Сдавленное гудение будто сквозь толщу воды разнеслось по комнате. А потом:
– Убегай ско… – раздался оборванный звук девичьего голоса, словно оторвала Настасья от уст своих печать, но тут же ей ладонью кто-то снова рот зажал.
Метнулся было Добрыня к ставням, но шустрая тень оказалась быстрее его – загородила выход. Можно было б сейчас прорваться и постыдно бежать, но не об этом они с Алёшкой договаривались.
По одному лишь щелчку пальцев зажёгся в комнате свет – десятки свечей в витиеватых канделябрах, установленных на противоположных стенах, вмиг озарили маленькое пространство, прогнав непроглядную тьму.
Добрыня стоял, окружённый дюжиной незнакомцев. Все рослые, крепкие, в кольчугах, при оружии. Что ж… И один в поле воин! Достал богатырь из ножен меч, готовясь принять бой.
– Русские витязи не сдаются, да? – с противным хохотом произнёс знакомый голос. Вольфганг сидел у двери, ведущей в коридор с лестницей. Рядом с ним на стуле ютилась бедная Настасья, ссутулившись и скрываясь от сторонних взглядов. Как будто ей было стыдно из-за того, что именно она стала причиной происходящего здесь и сейчас.
– Никогда, – уверенно ответил Добрыня. – Давай, выходи на честный бой, колдун.
– Ого, уже и колдуном теперь меня величаешь, – оценил проницательность богатыря рыцарь. – А ты сметлив для простого воина. Да только вот не хочу я с тобой на честный бой выходить, когда ты в мой дом аки тать пробрался. Хочу за то казнить тебя перед взором моей жены, чтобы впредь неповадно ей было с посторонними разговаривать. Но ещё лучше, если ты сложишь меч и сдашься. Тогда отведу я тебя в палаты княжеские на суд его правед…
– Бреши больше, Вольфганг, – горько усмехнулся Добрыня. – Нельзя тебе уже в живых меня оставлять, так как понял я колдовскую сущность твою и выдать суду божьему могу. Нападайте, свора пёсья!
Рыцарь указательный палец вправо и влево направил, сначала двоим витязям приказав биться с Добрыней. Оба вышли одновременно. Один с мечом, другой с ножом. Без щитов, но, как и русский богатырь, в кольчуге.
Второй сделал выпад, целясь кинжалом в шею, но успел левой рукой перехватить кисть врага Добрыня, а правой полоснуть по груди ринувшегося в атаку первого рыцаря – тот упал от удара, но клинок не поранил воина. Кисть второго врага онемела от крепкой хватки – нож выпал, и богатырь ударом ноги по голеням отправил противника рассматривать узоры на ковровой дорожке.
Но на их место тут же пришли другие – Вольфганг тем же пальцем указал следующей паре воинов атаковать Добрыню. Отбиваясь от новой напасти, крикнул богатырь:
– Настасья Микулишна, вспомни, кто ты есть, и стой до конца за свою свободу!
Побледнела девица, с тоской посмотрела на оставшихся воинов и самого мужа своего.
– Не победить их, – ответила на зов Настасья.
– Так неужели тебе плен краше смерти? – воззвал Добрыня.
– Не краше, – тихо ответила девица и вмиг разъярилась, выхватила меч из ножен мужа и срубила голову мучителю своему, который говорить ей не давал – рот грязной ворсистой тряпкой затыкал.
Воодушевился Добрыня – всё пошло так, как тому и надо было. Воодушевился и со всей силы ткнул мечом в живот одного из врагов – тот не успел блокировать удар, на пол повался прямо к стене, чуть не проломив в ней дыру. Затряслась стена, и тогда не выдержала широкая полка вроде полатей – оторвалась и упала сверху вместе со всем скарбом на несчастного: чугунки, запыленные корчаги и миски.
Настасья отбивалась сразу от троих окруживших её мужчин. И даже неплохо с ними управлялась, мечом и удары отражая, и в атаку бросаясь. Добрыня же бился с четырьмя оставшимися в живых и на ногах.
Вольфганг упрямо сидел на стуле. Вот упал на колени один его воин, хватаясь за распоротое брюхо. Другой вылетел в окно, и его громкий крик ледяным холодом сковал сердце рыцаря-колдуна. Холод этот ни в какое сравнение не шёл с лёгким морозцем, проникшим в горницу из раскрытых настежь ставней.
Неужели дружина уступит русскому богатырю и его пленнице-полянице?
Не бывать этому!
Ощерился Вольфганг, завыл и превратился в огромного волка, головой почти до потолка достававшего. В страхе побросали оружие пятеро ещё бившихся соратников, а оборотень на Добрыню бросился, чтобы сожрать богатыря с потрохами.
Со всего размаху ударил чудище по морде Добрыня, не спасовал перед новой напастью. Заскулил волк и отступил. Вдруг с нижних этажей раздался шум и гвалт, словно толпа с уличной ярмарки шла мимо и решила здесь переночевать. Но какая могла ярмарка проходить зимней ночью?
Воины в горнице от Добрыни с Настасьей отстали, с тревогой глядя на дверь в коридор, где лестница находилась. Тяжёлые шаги огласили топотом весь дом, будто целая армия поднималась на третий этаж.
– Князь идёт! – закричал один из воинов рыцаря-оборотня.
Волк тут же ринулся к распахнутому окошку, чтобы избежать ненужных неприятностей.
– Размечтался! – проговорил Добрыня, уже стороживший беглеца у правого ставня. И снова всё шло так, как и задумывал он.
Набросился на волка сверху и шею его в могучий обхват взял. Придавил богатырь оборотня, не давая ему с места сдвинуться. Тем временем вошла в горницу городская дружина вместе с самим князем. И Алёшей, который всю силу убеждения применил недавно: угрожал, молил и клялся, даже горы золота князю обещал, лишь бы отправился он посреди ночи на охоту за разбойниками, которые добрыми людьми и его советниками прикидывались. Ничего бы, правда, не вышло у него, кабы ранее Добрыня с дружинниками княжескими заранее не договорился.
Ахнул князь и чуть в обморок не упал, завидев огромного волка, еле сдерживаемого Добрыней. Дружина быстро скрутила воинов Вольфганга, раненым кровь остановили, а потом тоже руки и ноги верёвками связали.
– Так где же тут сам Вольфганг? – спросил, очухавшись, князь. – Ты же обещал, что застанем его за делами непристойными.
Смотрел князь на Алёшу, не так давно прибежавшего в его покои с криками и речами странными. Чуть не приказал он в тюрьму воина отправить, однако так божился он, уверяя в своей правоте, что грех было не явиться сюда, в дом рыцаря. Однако рыцаря-то тут не оказалось!
– А вот он, княже, – будто бы с радостью ответил Добрыня, указывая на брыкающегося под тяжестью богатырского тела волка. – Он не только девиц похищает, а ещё и в колдовстве сведущ. Свяжите это чудище, как и приспешников его. Долго в теле волка он находиться не может – вот и увидите истинное лицо любимого советничка, княже, который против нашего государя вам злые слова нашёптывал.
Смолчал князь, но одним движением приказал дружинникам огромного волка тоже пленить. Связали ему передние и задние лапы, а потом ещё и морду туго обмотали так, чтоб укусить не смог.
– Выходит прав ты был, богатырь русский, – нехотя признал ошибку князь. – Значит, не женой Вольфгангу была Настасья?
– А пускай и сама расскажет, – предложил Добрыня. – Я тоже послушать готов.
– И рассказывать-то нечего, – робко высказалась Настасья, совсем недавно погубившая столько воинов самозваного мужа. – Повстречал меня Вольфганг в чистом поле, когда грабил повозки крестьянские. Я заступилась за людей наших, билась с ним и целой дружиной. Не смогла их побить – пленили меня, а у крестьян всё добро отняли. Был он мне не мил, держал в плену, в горнице на третьем этаже. Всем в городе говорил, будто жена я ему. Каждый вечер меня допрашивал и тщетно уговаривал “по-доброму” ему принадлежать, так как “худого” мне не желает. Будто держать под замком девицу, чтобы та света белого не видала, – дело благородное… Но знала я, что не сбежать мне: его дюжина дружинников пряталась по углам дома, а сам Вольфганг – колдун, который мог в глазах прочесть ответ на любой вопрос, если б долго смотрел на тебя. Вот откуда, Добрыня, он про ваш визит узнал. Не выдавала я вас! Он всё понял, едва посмотрел на лицо моё бледное. Вольфганг будто из чужой памяти картину нужную достаёт и узнаёт, что хочет. Я ль не предупреждала вас об опасности с этого самого окна!
– Никто тебя и не винит, Настасья, – ответил Добрыня, взяв ладонь поляницы в свою крепкую длань. – Понял я тебя тогда. Понял… И на прочность проверял. А потом, в ратушу у князя, тоже понял, что слишком запугана ты, чтобы перед всеми против рыцаря-оборотня идти. Не было у тебя в целом городе и защитника. Но отныне есть.
– И целых двое, – не забыл вставить слово Алёша.
– Не за себя я боялась, – не замечая признаний своих поклонников, Настасья продолжала рассказ. – Страшно было за батюшку своего: он нас со старшей сестрой больше жизни любит.
– Не Микула ль Селянинович твой отец? – спросил Добрыня, чего никто из находившихся в горнице понять не мог. Понял князь, что начались дела междусобойные и приказал своим людям отправлять пойманных разбойников в погреб до суда.
– Так ты знаешь его?! Как он? Здоров ли? – Настасья бросилась к Добрыне и на его могучую руку свои ладони сложила.
– Незнаком я с ним, к сожалению. Но есть у меня друг один старинный и старший – Вольга Святославич. Тот частенько в гости ко мне хаживает, как приезжаю я гостить у матушки. Порой и в Киеве пересекаемся по делу. И вот он однажды упомянул, что его побратим Микула жаловался, и не один раз, что от младшей дочери давно вестей нет. Пропала, мол, совсем, а искать где, и ума не приложит. И меня Вольга просил тоже в поисках помочь, коли услышу про тебя или узнаю что-то важное. И вот как ты отчество своё назвала – так у меня в голове фигуры и расставились по местам. А дальше – дело тактики.
– Какой тактики? – наивно спросила Настасья.
– Ой зря… – вырвалось у Алёши, и широкой ладонью шлёпнул юный богатырь себя по лбу.
– Настасья Микулишна, а батюшка не учил ли вас в шахматы играть? – спросил Добрыня и с прищуром посмотрел на красавицу.
Глава 2
Чего это ты, Алёша, совсем голову повесил? – подсела к грустному богатырю Амелфа Тимофеевна, поставив рядом тарелку с алой земляникой, только что набранной на дворе. – Не печалься ты: друга не теряешь – сестру приобретаешь. Добрыня не тот человек, чтобы из крайности в крайность бросаться да от прежнего отрекаться из-за новых порядков. У него уж если подружился с кем – это на всю жизнь, а полюбил – так на вечность. Вон того тучного кучерявого мужа видишь? – показывала матушка Добрыни сквозь окно терема на гулявшую по улице знатную пару: раздобревшая красавица с огненно-рыжими, разметавшимися по всей спине волосами опиралась предплечьем на руку крупного боярина с треугольной чёрной бородкой и растянувшимся вдвое дальше туловища животом.
–
Вижу, конечно, – оживился юный богатырь и усмехнулся. – Как такого не заприметишь?
–
Как же ты быстро повеселел, отметила матушка Добрыни.
–
А меня оттого все и кличут Пересмешником за весёлый нрав – не сидит во мне долго грусть. Вот нахлынет, мимолётная, и тут же слетит.
–
Так это же хорошо. Век живи – век радуйся.
–
Не спорю. Только не воспринимают меня всерьёз люди, когда начинаешь с ними о деле говорить. Всё думают, что я шучу… – говорил богатырь, а сам долгую дорогу из Гнезно до Киева вспоминал, в особенности вечер один, когда текла тёплая беседа возле печи в одном крестьянском доме, где приютили их на ночь. Спрашивала их Настасья о том, почему такие молодцы да красавцы до сих пор холостыми ходят. Добрыня вроде бы отшутился как раз, сказав, что ему и так матушки хватает, которая так и держала б возле юбки, а с женой так и вовсе обабишься. Алёша же искренне ответил: кабы женился, то в последние дни пришлось бы сильно Добрыне завидовать. А потом добавил про себя, что и так ему сейчас сильно завидует. Красавица засмеялась только: “Ой всё-то вы шутите. Вроде бы воины, богатыри, а никакой серьёзности”. Так и остались слова Алёшины шуткой, а сам он снова скоморохом сделался.
–
Я ж для чего про этого важного боярина разговор начала, – вернула юного богатыря с небес на землю Амелфа Тимофеевна. – Видишь он какой? Артемием величают. Женат он на княжеской племяннице, Забаве Путятишне. Можно ли подумать, что такой человек с моим Добрыней неразлейвода? На каждые именины дорогие подарки посылает, навещают друг друга, хотя тот близ Чернигова живёт, а Добрыня то здесь, то в Киеве. Так и про тебя он всегда помнить будет и после свадьбы своей. Так же на подвиги ездить продолжите, только будет ждать его теперь дома не я, а молодая жена. Так что тут мне в пору грусти предаваться, но я на самом деле счастлива за него, потому что сын теперь…
–
А меня дома будет ждать холодная печка да мыши в углу, – в серцах высказался Алёша, и потом только понял, что зря. Не со своей же матушкой он сейчас разговаривал…
–
Вот, значит, в чём настоящая причина кручинушки твоей, – медленно и холодно проговорила Амелфа Тимофеевна, пальцами по раме оконной побарабанила и, не глядя на Алёшку, в сторону отошла. Стулья и лавки возле стола ровно поставила и отправилась по своим делам в соседние покои.
Чёрт его, видно, дёрнул сболтнуть такое. Матушка Добрыни в каждой шутке видела её посыл, а в каждой жалобе – спрятавшуюся внутри горькую обиду.
Но как ему быть, коли на завтра уже свадьба назначена? Как высказать Настасье всё, что на душе лежит? Потом уже поздно будет. “Потом” превратится в беспросветное “никогда”.
А где он был всё это время до начала лета? Где он был, пока Добрыня уверенно и прямой дорожкой шёл к своей мечте?
Да нигде! На печи без дела валялся и представлял губы её рубиновые да глаза лавандовые, вспоминал каждое слово её и каждый жест. От тоски на любые поручения княжеские соглашался, надеясь под саблей половецкой голову сложить или случайно стрелой разбойничьей быть в висок поражённым. Но бился отчаянно и побеждал, домой с новыми победами возвращался.
И ни с кем старался не видеться, не разговаривать – тоску из сердца прочь разогнать, забыться.
Пока однажды сам уже Добрыня его не разыскал. Радостный такой был. По плечу его похлопал крепко и как на духу сказал:
–
Женюсь я, Алёшка. Отдаёт мне Микула Селянинович дочь свою. Любит меня Настасья-краса. Иди ко мне, обнимемся. Тебе ж первому зарок дал рассказать о том, коли будет свадьба, в ту самую ночь, когда из полона мы вдвоём Настасью спасли. Вот сбылась мечта – и тебе первому собщаю. Как брату моему названому. Так что? Будешь гостем на свадебке?
–
Буду, брат, – почти со слезами радости за друга ответил в тот миг Алёшка и обнялись они, и кулаками по спинам помутозили со всей дури молодецкой.
И не обманул он – прибыл на свадьбу в Рязань, где от роду не бывал. Познакомился с матушкой Добрыни, побродил по городу, поел сытных пирогов с солёными грибами. Невесты до сих пор не видел и, четно, боялся ей в глаза посмотреть.
Но сделать это надо было, чтобы как-то дальше жить, чтобы отпустить свою никчёмную любовь плыть от Оки в Пучай-реку, а по ней уже и на тот свет. Ни к чему она произросла в его душе, как пустоцвет в поле.
***
Возле самого берега Оки, куда спуститься можно было от крепостной стены по широким, выкопанным в холме ступеням, покрытым дощатым настилом, с самого полудня было шумно и людно. Сюда повеселиться пришли не только гости, но и, казалось, вся рязанская молодёжь. Кто-то полез купаться, маясь от нестерпимой жары, но большинство с благоговением ждало свадебных игрищ.
Девушки уже вовсю плели венки, перешёптываясь друг с другом и мимоходом бросая беглый взгляд назад, в толпу молодцев. В предвкушении забавы хихикали красавицы и оставляли внутри венка тайный знак – ленту цветную. Каждая заранее выбрала себе цвет, но никому о нём не говорила – сами они лишь его запоминали.
– А ну как мне чужая девка достанется? – шутливо спрашивал у ещё не женатых гостей Добрыня. – Как я потом Настасье в глаза-то посмотрю? Мол, прости, но не выбрала нас судьба друг для друга…
– Как Настасье в глаза смотреть – это мы, друже, сегодня в бане обсудим, – глупо пошутил Ставр, но молодцы поддержали смехом его слова. За все дни до свадьбы все уже привыкли к тому, что Ставр, приглашённый самим Микулой Селяниновичем, отцом невесты, считает себя мастером шуток. Привыкли, молчали и покрякивали, дуя в ус, в ответ на залихватски высказанную им очередную нелепицу.
– А ты, Алёш, как думаешь? Узнаю али нет я её венок? – После того, как недружный, но громкий хохот быстро сошёл на нет, положил ладонь Добрыня на плечо названого брата.
– Венок? – переспросил Алёша, будто богатырь его ото сна пробудил. – Какой венок?
Но не спал он, а внимательно следил за тем, как аккуратно один за другим вплетает Настасья стебельки, цветочки и ленту в дугу.
– Жены моей будущей венок. Смогу ли узнать его среди тех, что девицы плетут? Понимаешь, брат, это пустячное дело. Не верю я во все эти гадания с песнопениями. Но девушки… Они в них особую прелесть видят. И часто большое значение в жизни им придают.
– Не верю я тоже в такие предсказания, Добрыня, – уклонился от честного ответа Алёша. Коли в знаки поверить, то вспомнить надо: чью сосульку сбить Настасья ставень открыла? Ту, которую он сам достать мечтал, как звезду с небес снять.
– Хоть я и тоже в предсказания не верю, но явно сплетает Мокошь причудливые порой нити. Неслучайной наша с Настасьей встреча была. Спас я её, а она меня сейчас спасает от…
Но уже не слышал друга Алёша – терзало душу страшное искушение. Следил он за руками милыми, создающими венок. Следил и до конца проследить надеялся, чтобы обмануть саму судьбу в глазах Настасьиных. Уж коли верят девушки в гадания и прелесть в них находят…
Пока Добрыню другие молодцы разговорами и шутками занимали, Алёша очень внимательно издали за венком Настасьиным смотрел. Каждое с любовью сделанное переплетение стеблей видел, количество и порядок цветков запомнил. И долго следил, в какую сторону венок, пущенный под песни девушек, по Оке поплыл, как стороной других обходил и где наконец успокоился и осел на волнах.
– Кто мой венок достанет – того я буду, – пропели последнюю строчку девушки, и это стало командой для молодцев. Не раздеваясь, толпа ринулись в воду, расталкивая зевак и плещущихся в реке горожан. Алёша и так стоял ближе всех к берегу, он и быстрее прочих бежал. Знал, где плывёт заветный венок. Первым схватил его и к груди прижал. В тот же самый миг тысячи брызг обдали его с головы до пояса. Молодцы ныряли и прыгали, чтобы двумя пальцами за цветочек первым уцепиться. Локтями и пинками пробивали путь к цели – лишь бы успеть: незамужних девиц на свадьбе Добрыни было в разы меньше.
Двое чуть не подрались, потому что одновременно коснулись венка, но спор разрешил сам жених, отдав свой венок одному из спорщиков. Тот с бесконечной благодарностью на богатыря посмотрел, глазам не веря.
– Так а сам-то ты с чем останешься? С чем к невесте пойдёшь?
– А ни с чем. И этот венок не её был – Настасья бы ленту лавандовую взяла. Так что бери, не переживай. Чужие девицы мне без надобности. А вот кому-то, значит, досталась моя, – с шумом выдохнув, Добрыня, весь мокрый, встал, по колено в воде.
– Как без надобности? – влез в разговор Ставр, произнося слова то ли детским, то ли простонародным говорком. – А вдруг я Настасьин венок поймал? У меня наглости хватит подойти и вместо тебя к ней посвататься. Неужто откажет? Али посмотрит, что тебя и приревновать не к кому – не был нужен никому и сейчас таким остался. Возьмет, да и меня выберет. А, робятки?
Но ему не ответили – молодцы были заняты поиском прячущихся вдоль берега девиц.
– Эх, ну и дурень же я. Зачем шанс упустил? – от нечего делать продолжил Добрыня перешучиваться со Ставром. – Алёш, брат, из жалости хоть свой венок мне отдай. Мне б и баба Яга сейчас сгодилась, чтоб Настасья ревновала.
– Нет, Добрынь, не отдам, – будто против своей воли ответил Алёша. – Ты и так теперь человек почти семейный – не нужен тебе чужой венок. А я, хоть и молодой, тоже хочу любовь познать. Вдруг это судьба? Как и у тебя с Настасьей…
– А лента на венке хотя бы какого цвета, скажи…
– Алая, – не задумываясь, сказал Алёша, всматриваясь внутрь промокшего ободка из трав.
И, конечно, соврал.
***
Дрожал Алёшка. Била дрожь его сильнее, чем в лютые зимние морозы.
Не мог он волнение побороть.
Как не мог побороть и потаённую любовь свою. Пока не грешную – незамужней ещё оставалась Настасья. Но уже пришлось Алёше названому брату своему солгать, и теперь втайне от него за спиной пытался он отбить невесту. Не делают так братья. А добрые христиане и с врагами столь подло себя не ведут. Оттого ещё сильнее дрожал юный богатырь, что знал: поступок этот ничто оправдать не может и никто из друзей не поддержит – все на стороне Добрыни будут.
Однако если не сегодня, то уже никогда…
Шёл Алёша вдоль берега, поднимался по тропам наверх, проверял кусты и валуны. Порой видел за ними девушек, но даже не спрашивал у них про цвет ленты, вплетённой в венок. Улыбался каждой и дальше на поиски отправлялся. Всё казалось ему, словно и нет других на свете – одна Настасья-краса.
Сердце дрогнуло – за стволом ивы, чьи мощные корни из обрывистого склона торчали, увидел он знакомый край платья из шитой золотом парчи цвета пламени. Поднялся по еле заметной тропке в уединённое место – снова Судьба им благоволила: можно, значит, в тишине объясниться и услышать ответ. Не надеялся Алёша, что так и бросится Настасья ему в объятья и со свадьбы своей ради него сбежит. Шанс такой разве что один на тысячу сплетений клубка Мокоши. И ради призрачного шанса юный богатырь рисковал сейчас всем.
– А-а, вот ты где! – шутливо начал он, заглянув за широкий ствол. Испугалась его Настасья. Долго ждала вдали, надеялась, что не найдёт ей здесь никто. В судьбу она не верила – вряд ли Добрыня её венок из многих узнает. С другим же молодцем, случайно нашедшим венок, не хотела она говорить да отшучиваться. Неловко и стеснительно это. – Долго же я шёл, всех девок проверил – ни у кого не совпадает цвет. Не твой ли веночек?
Протянул он вперёд руку с осевшим от воды и жаркого солнца сплетением трав и мягких веток, где теперь уже явно видна была лавандовая лента.
– Нет, не мой. Я с алой лентой плела, – солгала Настасья, чтобы ушёл Алёша. Больше прочих молодцев на свадьбе боялась она его. Был тот неудержим, коли находила на него блажь какая. Странный, неугомонный – и не подумаешь, что поповский сынок. Намёки ей нелепые по дороге из Гнезно в Киев делал, шутки неуместные отпускал.
И вот теперь, ответ услышав, не ушёл. Ладони сцепил в замок и к носу своему приставил, будто нечто тайное поведать решил.
– Настасья, твой это венок, не отрицай. Я же знаю. Все девицы уже пару себе нашли, а Добрыня без венка остался. Так что твой это, и ничьим больше он быть не может. Держи.
Взяла из рук Алёши венок Настасья и ждала, чем их тайное свидание завершится.
– Ты не веришь в судьбу? – спросил Алёша, вдруг схватив Настасью за ладонь. Пыталась девица вырвать её, но не пускал богатырь. – Не чувствуешь, что тогда, в Гнезно, открыв ставни, ты мне помочь захотела? А я… Я обомлел весь, увидев неземную красоту. С тех пор себя перестал помнить – одну тебя. И до сих пор не могу места под солнцем найти. Люблю я тебя, Настасья! Больше жизни люблю. Не знаю, что поделать с любовью проклятой…
Высказался Алёша весь и стал ждать рокового ответа. Смотрела на него лада без злобы, словно на дитя, которое прощения просит. И это обрубило последнюю надежду Алёшину, ту самую, одну из тысячи. Значит, не убежит девица с ним со свадьбы.
– Что же ты раньше молчал? Я же сегодня с Добрыней, другом твоим венчаюсь, – с мягким упрёком спросила Настасья.
– Молод я. И глуп. Не знаю, как подойти, как сказать. Не знаю, какие подарки дарить, куда звать… Ничего не знаю! Вот и сейчас стою перед тобой, а волнуюсь больше, чем в битве Тугариным, – почти заикаясь от сухости во рту, говорил Алёша. – А ты бы выбрала меня, коли б узнала про мои чувства?
Задумалась Настасья, сорвала с ивы тонкую веточку и стала листья с неё обрывать.
– Нет, Алёша. Я бы всё равно Добрыню выбрала. Ты уж прости. Красив ты, статен и умён. Любой девице ты б приглянулся.
– Но не тебе? – сквозь плотно сжатые челюсти спросил Алёша, чувствуя, как в глазах начинают скапливаться горячие слёзы, готовые вот-вот непозволительно освободиться. – Тебе Добрыня краше?
– Он надёжный. Я ему верить могу, – сказала Настасья, обходя юношу, чтобы спуститься к берегу. – А ты как флюгер: куда ветер дунет, туда и повернёшь. Сейчас вот любишь, а завтра другую станешь королевой звать. И на обеты прежние плюнешь так же, как на дружбу свою с Добрыней.
Спустилась Настасья к песчаному берегу, оставив богатыря наедине с чёрными мыслями.
– Зря ты так! – крикнул ей вслед Алёша. – Люблю я тебя, Настасья, и вечно любить буду!
Обернулась она, долго смотрела на одинокую фигуру, прислонившуюся плечом к иве, словно раненый в бою воин, и крикнула в ответ:
– Забудь меня навсегда и не преследуй! И помни… Разговора этого не было!
Сказала и помчалась вдоль берега к тому месту, где уже почти все молодые гости снова собрались, теперь уже парами.
***
Под дружное пение подруг, сестры и других девиц – гостей на свадьбе – Настасью посадили в телегу и накрыли дорогим шёлком, чтобы и вовсе видно не было, кого везут. И она, и Микула Селянинович в доме Амелфы Тимофеевны остановились в Рязани, потому жених с невестою из одного дома к алтарю отправились. Настасья, в телегу упрятанная, как ценный дар, а Добрыня на коне своём, нарядный, с причёсанной пышной бородой, уж лет пять как украшавшей лицо богатыря.
Вдоль процессии шли с двух сторон слуги, гордо удерживая огромные караваи жениха и невесты.
Рад был Добрыня этому дню – обретал он не только верную подругу и статную ладу, но и второго отца – могучего Микулу, советчика и в делах помощника. Становился также Добрыня теперь частью круга жизненного: мог дать продолжение роду своему. Счастье разливалось от сердца его до озарённого послеполуденным светилом горизонта, бескрайнего, дальше городских стен.
С поникшей головой ехал следом Алёша рядом с Вольгой, Ильёй и Ставром. Хмурился Муромец, глядя на юного богатыря: никогда он таким этого весельчака не видел. Не к добру примета.
– Чего это ты, Алёша, голову повесил? – спросил он напрямую.
– Да так… Друга жалко, – снова солгал богатырь, вспомнив, что матушка Добрыни именно так в первый раз грусть его восприняла. – Мы ж с ним сошлись, как братья. Особенно после поездки той в царство чужеземное. Там, Илья, такое было…
– Так брат не должен тосковать из-за счастья брата, – сурово подметил Илья. – Или, считаешь, твоё-то ценнее? Тогда и не друзья вы вовсе. А значит, и тоска вся зряшная.
Отчитал, прямо как отец Алёшкин грешников на исповеди. Тоже нашёлся судья народов… Сам ни жены, ни детей не завёл, а туда же!
Смолчал Алёша и сапогами коня по бокам ударил, чтобы подальше от наставительных речей Старого уйти. И так томилась душа от обиды. И от раскаяния… Стыдно было за глупое признание. Ну к чему оно? Что он хотел от Настасьи? Не было же ни плана, ни денег, ни дома своего – одни чувства безумные и уверенность в том, что это Судьба.
Дошла процессия до мостика через ручей, после которого древний алтарь стоял. Сошла с телеги невеста, и провёл её отец через этот мост, а следом Амелфа Тимофеевна сына своего отправила.
У каменного алтаря ждали их волхв с попом. Второго сама матушка Добрыни позвала, чтобы свадьба узаконена была во всех мирах бытия и небытия. Одеты оба служителя почти одинаково – в длиннополые рясы с капюшонами, но у волхва она – потёртого белого цвета, украшенная узорчатым шитьём, а вот поп носил полностью чёрное платье.
Волхв принял оба каравая, отломил по половине и на алтарь положил. Вторые половины беднякам раздал, которые сидели, вечно голодные, неподалёку. Тем и питались, ожидая подачек то здесь, а то и возле недостроенной церкви.
– Берёшь в жёны Настасью Микулишну? – спросил волхв у жениха.
– Беру.
– Берёшь ли ты в мужья Добрыню Никитича?
– Беру, – не задумавшись, быстро ответила Настасья.
Начал волхв произносить обязательные слова, а потом и поп прочитал долгую молитву.
Поцеловались жених с невестой.
И умерла для Алёши его первая любовь.
Поклялся он никогда в Рязань не приезжать, даже если друг Добрыня в гости позовёт.
С шумом полились поздравления, все обнимали жениха с невестой, предвкушая от них дорогие подарки.
Поцеловал Добрыня Настасью в её губы алые и повёл прочь от алтаря. Тут черёд пришёл прекрасной музыки – провёл пальцем по гуслям певец Эмилий, гордость Рязани: ведь слава о нём по всей Руси разошлась.
– Так кто сегодня твой венок поймал, Настасьюшка? – на правах мужа спросил Добрыня, пока остальные его старинного друга слушали, открыв рот.
– Я и не знаю, – солгала жена. – Убежала я подальше и спряталась, чтобы не нашли меня. Наверное, кто-то искал-искал владелицу, да и отчаялся…
Захохотал, довольный, Добрыня и снова поцеловал от всего желания сердечного красавицу-жену.
Смотрел на них Алёша, чернее ночи, и оплакивал погибшую любовь.
Глава 3
Смотрел Добрыня с городской стены на дальний берег Оки, где золотистые поля затягивались тёмным покрывалом. Уходило солнце на покой, окунаясь в широкую воду. Вот так же когда-то и ему придётся покинуть всё, что любил здесь когда-то. Покинуть, бросив прощальный взгляд.
Возможно даже, скоро этому и случиться.
Потому и пришёл сегодня на любимое с детства место Добрыня, чтобы насытилась душа напоследок. Вдохнул полной грудью родного воздуха. И словно опьянел. Хорошо ему стало – хоть завтра помирай.
Сошёл по каменным ступеням вниз, на мостовую, и прямиком домой отправился. Ждут там две женщины, с которыми прощаться так же тягостно будет…
Задумался богатырь по дороге, прислушался к городскому шуму: отдалённым гулким ударам по наковальне, неумолчному говору из окон, крику птиц в вышине, в пышных кронах клёнов и вязов.
Грустно прощаться-то.
И решил Добрыня с прямой дороженьки завернуть в корчму, чтобы продлить опьянение и не чувствовать сегодня печали. День пускай теплом запомнится и весельем. А печалиться с рассветом начнёт.
– Добрыня? – уже на входе приветствовал его Эмилий. – Ты какими судьбами здесь? Отпуск? Вроде бы летом ещё был. Помнишь, свадебку справляли?
– Куда мне такое помнить, гусляр? – пошутил Добрыня и дружески шлёпнул певца по плечу огромной ладонью, так что тот вперёд подался и, падая, ухватился за локоть дочери корчмаря. Хрупкая девица не смогла удержать вес певца и, дико и громко вереща проклятия, упала вместе с ним на пол. Посетители расступились, оставив обоих в центре круга.
– Эй, а ну-ка отошёл от неё! – прикрикнул на Эмилия корчмарь и, поставив на стол две пустые кружки, пошёл разбираться с обидчиком дочери.
– Да я только… – начал было певец.
Дорогу хозяину перегородила массивная фигура с широкими плечами. Надел бы Добрыня кольчугу да ещё и с наплечниками, так и вовсе бы в дверь на кухню корчмы, откуда явился потревоженный отец, войти не смог.
– Спокойно, друже, тут моя вина. Я приятеля своего подтолкнул слегка, силы не рассчитал – тот и полетел, за дочку твою ухватился – вот и упали вместе. Смех да и только, верно?
– Верно, – не мог не согласиться корчмарь.
– А раз так, то ты не переживай, а лучше нам по кружке сбитня ржаного налей. Мы вон тот столик у окна займём. Сделаешь?
– Редьку жареную к сбитню подать?
– Мог и не спрашивать, – ответил Добрыня и отправился садиться за стол, на который сам же и указал. Там и будет Эмилия ждать.
Явился певец совсем скоро, опрятный, довольный и румяный.
– Как я понял по твоему виду, свиданьице успел назначить? – одобрительно хмыкнул Добрыня.
– Работает наш план безотказно, – сладостно улыбнулся Эмилий.
– Вот только сколько раз мы его с тобой в действие приводили, а женился из нас двоих почему-то я, – изрёк богатырь ценное замечание, но певец не удосужился отвечать, так как корчмарь принёс сбитень с закусками.
– Так ты здесь по работе или на отдыхе? – задал второй вопрос Добрыня гусляру, чей инструмент лежал в покое на соседнем стуле.