Петр 2. Последствия для России

© Мария Вершинина, 2025

ISBN 978-5-0067-1418-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава III. ТЕНИ ПРЕСТОЛА

Москва, январь 1728 года

Морозный ветер гулял по заснеженным улицам Первопрестольной, цепляясь за золоченые купола Кремля и скрипучие телеги с сеном. В Лефортовском дворце, где резные ставни стучали от порывов вьюги, юный государь Петр Алексеевич сидел у камина, обложенный подушками в кресле из красного дерева. На столе, покрытом фламандским кружевом, дымился самовар, а рядом лежала нераспечатанная депеша от шведского посла – с позолотой и черной сургучной печатью.

– Ваше величество, князь Иван Алексеевич Долгоруков просит аудиенции, – доложил камердинер, склонив голову.

– Пусть войдет, – махнул рукой Петр, поправляя камзол, от которого пахло порохом и конюшней. Он только что вернулся с медвежьей травли в Сокольниках.

Князь вошел, как вихрь, в собольей шубе, с лицом румяным от холода.

– Царь-батюшка! – начал он, целуя край одежды. – Австрийский посол опять толкует о союзе против турок. Да и шведы, псы, грозят войной, коли не вернем Выборг…

– Брось, Ваня, – перебил Петр, играя серебряным ножом для разрезания бумаг. – Ты лучше скажи, когда новые гончие прибудут из Тулы? Нынешние – одни кости да шерсть.

За окном, в парке, засыпанном снегом, виднелись обледеневшие статуи Аполлона и Дианы – наследие петровских времен. На стене висел портрет деда, Петра Великого, смотрящий строго, будто упрекая внука за заброшенный флот.

«Петербургу пустó быти!» – вспомнились Петру слова бабушки, царицы-инокини Евдокии, чьи письма он хранил в лакированном ларце. Вчерашнее послание было особенно горьким: «Свет очей моих! Не уподобляйся Ироду, что пиры правит, когда Иерусалим в огне…»

– Государь! – вбежал паж, запыхавшись. – Из Преображенского приказа весть: в Твери мужики с вилами поднялись – хлеба требуют!

– Пусть губернатор разберется, – зевнул Петр, разглядывая карту Лифляндии, где когда-то дрались «потешные» полки.

Вечером, когда в зале с парчовыми обоями зажгли сотни свечей, начался бал. Дворянки в фижмах, похожие на расписные чашки, кружились под менуэт. Князь Алексей Долгоруков, отец фаворита, шептал что-то на ухо французскому резиденту, жестикулируя перстнем с гербом.

– Monsieur, – обратился посол к Петру, кланяясь с изяществом парижского щеголя, – король Людовик XV восхищен вашим решением вернуть столицу в Москву. Но позвольте спросить: правда ли, что вы распустили инженерную школу?

– Правда, – ответил Петр, откусывая леденец в форме медведя. – У меня и так голова болит от ваших чертежей.

В углу зала, у печи, облицованной изразцами с павлинами, стоял худощавый мужчина в скромном кафтане – Андрей Остерман, канцлер. Его глаза, холодные как балтийский лед, следили за Долгоруковыми.

– Они погубят Россию, – прошептал он себе под нос, сжимая пергамент с докладом о пустых арсеналах.

На рассвете, когда гости разъехались, Петр взял перо и начал письмо бабушке:

«Дражайшая бабушка! Вчера убил медведя в семь пудов весом. Прикажите прислать ваши молитвы – боюсь, как бы зверь не оказался оборотнем…»

За окном, в предрассветной синеве, Москва спала. Где-то у Яузы скрипели колеса обозов с хлебом для голодающих провинций. А в покоях царицы Евдокии горела лампада перед образом Спаса Нерукотворного – того самого, что когда-то благословил Петра на строительство флота

…Петр откинул перо, когда в дверь постучали троекратно – условный знак Долгоруковых. Иван ввалился с бутылью венгерского, за ним – цыганка Маруся с гуслями, чьи серьги звенели, как колокольчики на тройке.

– Брось ты эти каракули, Петруша! – засмеялся князь, швырнув на стол медвежью шкуру. – В «Золотом якоре» купцы устроили попойку. Там и медведей травят, и девки из Немецкой слободы…

В трактире, где стены пропахли дегтем и брагой, Петр сидел на дубовой лавке, обнимая за талию рыжеволосую фрейлину. На столе дымились щи в горшках, а купцы в парчовых кафтанах поднимали кубки с двуглавыми орлами:

– Здравья вашему величеству! Даешь войну шведам – мы казну пополним!

– Война? – перебил Иван, обливая вином рукав. – Мы лучше в Англию махнем! Там, слышь, королева – краля хоть куда…

Из угла, где монах в потертой рясе читал псалтырь, донесся хриплый голос:

– Блудодействуете, аки Содом! – Старец встал, крестясь. – Кровь народная вопиет, чадо!

– Вон его! – рявкнул Долгоруков, но Петр вдруг вскинул руку.

– Стой. Как звать-то тебя, дед?

– Серафимом… Из Соловков. – Монах вынул иконку. – Возьми, государь. Серафим Саровский – заступник заблудших.

На другой день, когда солнце золотило купола Новодевичьего, Петр ехал в санях мимо нищих у Рождественского монастыря. Вдруг из толпы вырвался мальчишка в рваном зипуне:

– Царь! Хлебца! Мамка померла…

– Пошел вон, сорванец! – замахнулся кучер, но Петр бросил ребенку кошель.

– Возьми. И… как звать?

– Ванькой…

– Ванька. – Петр усмехнулся. – Тезка Долгорукова.

Вечером в покоях Остермана, где на полках стояли фолианты Вобана и труды Лейбница, канцлер тыкал пальцем в карту Балтики:

– Ваше величество! Шведы уже в Ревеле корабли чинят. Артиллерия наша – ржавые пушки времен Нарвы!

– Ну и что? – Петр щелкал орехи серебряным молотком.

– Позвольте вызвать из Голландии инженеров…

– Довольно! – Петр вскочил, опрокинув стул. – Дед ваш Лейбниц – скучища! Лучше скажи, где взять кречетов для соколиной охоты?

Когда хлопнула дверь, Остерман достал из стола миниатюру – портрет Петра I в латах Полтавской битвы.

– Прости, государь, – прошептал он, – не уберег…

А в полночь, когда Долгоруковы устроили в банях «венчание» Петра с цыганкой Марусей (шутили, будто это репетиция свадьбы), по Москве-реке плыл плот с горящим чучелом – старый обряд изгнания чумы. Пламя отражалось в окнах дворца, где на столе забыли письмо от Евдокии:

«…А ежели душа твоя не вразумляется скорбями, вспомни, как дед твой на Азовской стене, раненый, знамя держал. Неужели ты – его кровь?»

Но Петр не читал. Он смеялся, обливаясь шампанским, пока цыганки пели про «Ясного сокола» – ту самую песню, что распевали стрельцы перед казнью в 1698 году…

Глава II