Идеальная деревня

Размер шрифта: 13

Издательство Азбука®

* * *

Доусону Далласу и Эмме Роуз

1. Вивасия – сейчас

Дети появляются утром в среду.

Первым их видит Роб Кейвер, а Вивасия сперва видит его. Он идет вдоль огороженного поселка перед самым восходом солнца. Ничего необычного: Роб гуляет часто и в любое время. Хотя сегодня у него за спиной большой рюкзак военного образца. Тот же самый, который он нес, когда приехал сюда год назад. С тех пор Вивасия не замечала, чтобы Роб с ним появлялся.

Он уезжает?

Вивасия, смотревшая на улицу из окна своего дома, отводит глаза. Она здесь не для того, чтобы пялиться на Роба. Ее внимание привлекает кое-что еще. Она ждала этого всю свою сознательную жизнь.

Сунув босые ноги в спортивные туфли, Вивасия сбегает вниз по лестнице, распахивает дверь и выскакивает на улицу.

Начало лета, но земля под ногами сырая: дождь беспрестанно лил неделями. Ряд бесплодных кустов ежевики образует первую линию живой изгороди охраняемого поселка, который Вивасия всю жизнь называла своим домом.

Роб Кейвер немного впереди. Теперь Вивасии ясно: он уезжает – намеренно вышел спозаранку, ведь как только взойдет солнце, появятся и жители. Роб уже знаком с ними со всеми, фактически он – один из них. Она знает: если его увидят с пожитками за спиной, то попытаются удержать.

«Да брось, приятель, давай еще по чашечке», – станет искушать его мистер Бестилл, глядя отчаянно слезящимися глазами.

В мире мистера Бестилла «чашечка» означает вино, пиво или что покрепче. Он тайный алкоголик, едва дееспособный человек, и Вивасия подозревает, что для сокрытия выдающих его мнимый секрет синих капилляров на носу и пожелтевших подглазий он пользуется тональным кремом покойной жены.

Иногда парни из гольф-клуба приходят на поле пораньше, чтобы успеть залепить пару мячей в лунки и помериться силами до завтрака в баре. Роб иногда присоединяется к ним, отчего нравится Вивасии немного меньше. Все эти типы не могут вырваться из ловушки, куда загнал их собственный образ жизни, они вкалывают по четырнадцать часов в день и получают проблемы с сердцем к сорока.

Вивасия издалека следит за Робом, который идет по главной улице, оставив позади несколько старых коттеджей, стоящих тут с того времени, когда их жильцы, включая Вивасию, владели всей землей в Волчьей Яме. Теперь он уже шагает мимо новых домов. Мак-особняки – так называют подобные здания в Америке. Здесь, в Соединенном Королевстве, они выглядят вычурными, претенциозными, этакое богатство напоказ. Существует очень четкое различие между старыми и новыми владельцами и домами.

Вивасия поглядывает на особняки, не сбавляя шага. Они и правда великолепны, эти дома. Роскошные, эффектные. Гламурные, как и их обитатели.

Через несколько минут Роб оказывается у огромных двустворчатых ворот, встроенных в восьмифутовой высоты металлическую ограду, за которую заключена вся Волчья Яма. Вивасия притормаживает, чтобы Роб ее не заметил, и обводит взглядом эти смехотворные приспособления для безопасности. Калитка рядом с воротами ранним утром всегда открыта настежь. И это настоящий источник ужаса для новоселов. Жители Мак-особняков постоянно пишут жалобы. Старожилы, обитающие здесь со времен, когда никаких мер безопасности и в помине не было и даже не запирающие свои дома, пропускают мимо ушей вопли «вертолетных родителей»[1], которые день и ночь трясутся за своих малолетних отпрысков и страшатся нападения вооруженных грабителей в масках.

Роб выскальзывает за калитку. Вивасия – следом. Она тут же чувствует, как дышать становится легче. Всего один шаг – и она на воле. Здесь границы естественны, какими и должны быть: баррикады – из колючих кустов, заборы – из жгучей крапивы, барьеры – из остролиста.

Небо над головой сереет, переходя от ночи ко дню. Скоро снова пойдет дождь. Последние пять недель небеса почти без перерывов опустошали себя, извергая на землю потоки воды.

Роб уже далеко впереди, и Вивасия сосредоточивается на своей главной цели. Она идет по дороге, справа от нее – огороженный поселок, слева – ничейная земля.

Мимо на скорости проносится машина – большой черный монстр – с ревущим мотором, шумно испуская две струи выхлопа. Не иначе один из игроков в гольф мчится к первой лунке, громко заявляя о размерах своих мужских амбиций соседям, мнения которых на этот счет разделились: половина с презрением смотрит на гольфирующих парней, остальные, новички здесь, мечтают стать такими же.

Словно подтверждая мысли Вивасии, в окне старого дома за железной оградой вздрагивает штора. Белая рука сжимает ткань, и высовывается бледное лицо Джеки Дженкинс: рот перекошен от возмущения внезапным грохотом, поднятым нарушившей покой жителей черной машиной. Джеки – конченая дергательница штор. При каждом шуме, громком или не очень, она сразу же подскакивает к окну.

Вивасия чуть склоняет голову – род приветствия. Джеки хмурится и отпускает штору.

Сойдя с дорожки, Вивасия вступает под кроны деревьев, думая о Джеки и других соседях, которых знает всю жизнь. Сообщество странных аборигенов: Бестилл и Джеки, вдова Рут, Слепая Айрис… Они обитают рядом с теми, кого презирают, хотя продажа земли позволила им остаться в домах, по большей части принадлежавших их семьям на протяжении многих поколений. Все они неплохо нагрели руки, эти землевладельцы, включая Вивасию. «На самом деле мы не отличаемся от тех, кого как будто ненавидим за жадность», – думает она сейчас. У них перед носом помахали фунтовыми купюрами, их банковские счета пополнились, а теперь они столкнулись с реальностью – рядом поселились люди совершенно другой породы.

Находясь где-то посредине или снаружи, в зависимости от того, как на это поглядеть, Вивасия долгие годы присматривалась к обеим точкам зрения. Иногда это забавно. Атмосферу в сообществе за высокой оградой она считает скорее угнетающей. И не стоит корить Роба за уход. Удивительно, что он продержался так долго.

Вивасия давно уже могла бы – ей даже следовало – сбежать отсюда. Она долго-долго тупо ждала. Чего – и сама не знала. Пока не поняла сегодняшним утром.

Вивасия видит: Роб уже у края леса. Волчья Яма осталась позади. Здесь пролегла невидимая граница странного маленького поселения.

Впереди и чуть левее солнце силится пробиться сквозь низкие серые клубящиеся облака – оранжевый шар в серебристой дымке. Удивительный свет, и Вивасия мгновение любуется его сиянием, а потом какое-то движение на периферии поля зрения заставляет ее посмотреть в сторону.

Колодец Девы. Когда-то – источник чистой воды. В засушливом прошлом году он пересох, но теперь, наверное, полон. Он накрыт, никто им не пользуется, ему несколько сот лет. Сейчас это неровный ряд кирпичей, которые больше ушли в землю, чем возвышаются над ней, образуя подобие полукруга в чаще леса.

Солнце нового дня бросает на колодец юные лучи, а пыльца с кукурузного поля мерцает в воздухе крошечными светлячками – оранжевыми, желтыми и коричневыми. Цвета осени в ярком свете раскисшего от воды лета, которое еще и не начиналось.

Но внимание Вивасии привлекли не парящие пылинки. В конце концов, они проплывали у нее перед лицом и, слипаясь в хлопья, оседали на волосах весь сезон дождей.

Что-то… Что-то мелькнуло там. Она видела, хотя, может, ей показалось. Вот только что и раньше, когда стояла у окна.

Некоторое время Вивасия не двигается, глядя, как Роб поднимается на высокий холм, за которым, бывало, исчезал ее муж, ночь за ночью, день за днем.

Приближаясь к вершине, Роб прижимает руку к груди. Вивасия вспоминает то утро, когда он появился здесь впервые. Какое крепкое у него было тело и как он без труда, с тяжелым рюкзаком за плечами, мог подняться на холм и даже не вспотеть.

Здесь на долю Роба выпало слишком много для одинокого мужчины. Старые девы кормили его калорийными кушаньями, оставляя кастрюльки и судки на красных ступенях арендованного им дома. «Степфордские жены»[2] из новеньких пытались противопоставить этим приношениям белковые коктейли и безвкусные семечки, что, вероятно, лишь заставило Роба потянуться к жирной, богатой углеводами пище. Частенько случалось ему распить кружку пива с мистером Бестиллом, позавтракать с дрочилами из гольф-клуба или насладиться мартини в обществе женщин со стройными, точеными, как хрустальный бокал, фигурами.

Вивасия не давала ему ничего. Даже не смотрела в его сторону, хоть он и пытался проявлять вежливый интерес.

На гребне холма Роб останавливается и, уперевшись руками в колени, кашляет, выхаркивая мокроту из-за сигар, которые так любит вдовушка Рут, – маленьких коричневых черут. Вивасия видела, как он брал их у нее, вероятно не смея отказаться, чтобы не показаться грубым, а потом подсел на них.

Возле колодца раздается какой-то шорох. Вивасия выходит из подлеска, и ей уже все равно, видит ее Роб или нет, хотя одновременно она задается вопросом, чтó он увидит, если/когда взглянет на нее.

Вивасия, стараясь дышать ровно, подходит к колодцу и протягивает руки. Они послушно поднимают свои, повторяя движение Вивасии, и вкладывают маленькие ладошки в ее ладони. И в тот же миг мир вокруг вспыхивает яркими красками.

Вот чего она ждала! Они вернулись к ней, хотя прошло так много времени.

– Идем, Элизабет, пошли, Алекс, – бормочет Вивасия. – Идемте домой.

На обратном пути детские пальчики обвиваются вокруг ее пальцев. Ощущение такое неестественное, будто малыши не привыкли держаться за руку взрослого человека. Вивасия с нежностью глядит на их головки. Она не видела детей четыре года.

Женщина сжимает их руки в своих, преисполненная радости или безумия – это так тесно связано, – и дети с любопытством смотрят на нее, а потом быстро отводят взгляд.

Вивасия думает о приемных детях, которых раньше брала под опеку: некоторые из них, когда приезжали, не могли даже поднять на нее глаз. Но как же далеко они продвигались впоследствии! Как вырастали во всех отношениях под ее присмотром! Они расцветали, пока… пока однажды все это не прекратилось…

Она непроизвольно крепче сжимает детские ручонки, может слишком сильно, потому что мальчик начинает дрожать. Его сестра смотрит на него, и под ее взглядом он успокаивается.

Воздух вокруг них становится прозрачным, день вступает в свои права. Вивасия резко останавливается. Волчья Яма – замкнутое сообщество жителей, и все они до единого будут следить за ней с детьми. Неизменно стоящая на посту Джеки Дженкинс уже осталась позади.

Вивасии больше нельзя брать детей на попечение, и найдется немало дотошных граждан, которые сразу донесут на нее, как сделали в прошлый раз.

Она дергает детей за руки, не грубо, но достаточно сильно, чтобы стало понятно: они меняют направление.

– Теперь мы пойдем домой, – говорит Вивасия. – Сюда.

На ходу она окидывает детей взглядом. Элизабет одета в платье из темного вельвета. На Алексе – рубашка, которая, вероятно, когда-то была его лучшей, выходной, но теперь превратилась в обноски. Джинсы у него коричневые, однако, приглядевшись, Вивасия понимает, что раньше они имели обычный темно-синий цвет. Одежда на обоих влажная, то ли от дождя, то ли от росы на траве.

Вивасия идет вперед и тянет за собой детей. Не страшно, что у них ничего нет, бывало и похуже. Однажды к ней попала малышка, завернутая в полотенце, да еще в старое и жесткое. Вивасия сорвала его, как только соцработница передала ей девчушку, и сразу надела на нее новехонькую пижаму. Именно на такой случай в доме у Вивасии всегда лежала наготове стопка новой детской одежды разных размеров. Правда, в последнее время применения ей не находилось. Имя Вивасии больше не значилось в списке тех, кто может срочно прийти на помощь. Его не было вообще ни в каком списке. Но от одежды она не избавилась. Знала, что дети в ее жизни еще появятся. И упорно молила Бога, в которого не верила, чтобы такой день настал.

На главной дороге Вивасия затаивает дыхание. К ее дому можно подойти сзади, в том месте, где рядом с покореженным железным столбом отвалилась одна из секций забора, что ничуть не беспокоит остальное сообщество, ведь это далеко от их домов, а потому не является пятном на созданном ими безупречном жизненном пространстве.

Но почему нужно скрываться? Вивасия не делает ничего плохого, за исключением того случая. Да и тогда во всем был виноват он, а не она, однако его больше здесь нет, чтобы ответить за все.

Вивасия решительно вздергивает подбородок – бравада, о которой она, может быть, еще пожалеет. А теперь… Она так долго ждала этого дня. Пусть смотрят, пусть приходят.

Сжав еще раз в своих руках маленькие холодные ручки, она проскальзывает в калитку, до сих пор открытую настежь, и ведет детей к своему дому.

На кухне Вивасия вместе с детьми подходит к столу. Стол – сердце дома, так говорила мать, а ей – ее мать раньше, когда они обе были еще живы. Вивасия соглашалась с ними, пока были люди, собиравшиеся за этим столом. Он сидел за этим столом, когда был здесь, и дети. Другие – тоже. Друзья, как она их называла тогда, теперь – просто соседи. Подавали чай и разные напитки, в том числе шипучие, которые так любят дети, но она всегда стремилась соблюдать баланс между шипучками и более здоровым питьем.

Много детей прошло через этот дом, но последние двое – те, что теперь вернулись, стали для нее как родные. В родительском доме их не ждало ничего; пребывание здесь, с ней, было не просто передышкой от жизни с вечно скандалящими матерью и отцом. Впервые Вивасия осмелилась надеяться, более того, она начала задумываться, не усыновить ли их.

Такая тонкая линия разделяет опеку и настоящий прием в семью. В тот раз она дерзнула начать приготовления к последнему.

Тут все и случилось, детей забрали. Потом ушел он, и хотя его больше не было, ее имя внесли в какой-то черный список, да там оно и осталось.

Детям здесь больше находиться нельзя.

Прислонившись к раковине, Вивасия ощущает легкий трепет от того, что сделала сегодня – снова привела в дом детей.

– Вы голодные? – спрашивает она, а они смотрят на выдвинутые для них стулья. – Все хорошо, вы можете сесть, – добавляет Вивасия.

Дети не двигаются, а угрюмо таращатся не пойми куда, как будто Вивасии здесь вовсе нет.

При полном свете дня, который льется внутрь сквозь стеклянные двери на террасу, Вивасии удается хорошенько разглядеть их. Волосы у обоих длинные, темные, но не глубокого каштанового цвета, как у нее, а почти черные.

В животе у Вивасии вдруг что-то словно обрывается. Неприятная мысль пронзает ту часть ее сознания, которая еще сохраняет способность к здравомыслию.

Эти дети – не Алекс и Элизабет. Хотя те двое были крохами, когда она видела их в последний раз, в глубине души она понимает, что в конце концов севшие за стол дети – не они.

Она пытается успокоиться. Все хорошо. Как бы то ни было. Эти – тоже дети, и они пришли к ней. Они выбрали ее.

Вивасия, прищурившись, глядит на них. Думает, что, если она вымоет им волосы, дети вполне могут оказаться блондинами. Глаза у обоих одинаково зеленоватые, с оттенком изумрудного, яркие, но их портят покрасневшие веки и белки с лопнувшими сосудами. У Алекса и Элизабет глаза были пронзительно-голубые, а волосы светлые с розовинкой – тонкие, пушистые волосики на макушке, которые, Вивасия знала, когда отрастут, станут совсем рыжими. Она надеялась увидеть это. Но…

Вивасия встряхивает головой, чтобы отогнать болезненные воспоминания.

Но боже, какие худые эти дети! Они грязные, явно недокормленные, глаза у них тусклые, веки тяжелые, как будто они то ли хотят спать, то ли недавно проснулись.

А кожа… Она какая-то нездоровая. Что-то с этими детьми не так.

Как бывшая приемная мать, она видела всякое. Малыши попадали к ней голыми, бледными, в синяках и ссадинах. Только начавшие ходить воняли своим калом, вопили от страха при виде подгузников, которые она им пыталась надеть; никогда в жизни они не встречались с чем-то подобным, не чувствовали их на своей коже. Дети постарше – с большими пустыми глазами, впалыми щеками и привычкой вздрагивать, стоило ей невзначай слишком быстро двинуть рукой. Но тяжелее всего было с самыми старшими, которые за маской агрессии скрывали свой стыд за ночное недержание мочи.

Но эти двое… Их кожа… Это не синяки. Она имеет какой-то неестественный оттенок.

Вивасия думает о колодце Девы и старых народных сказках про существ, которые выходят через него на поверхность из других мест, других миров, других вселенных.

Она издает нервный смешок.

Городской фольклор.

Набрав в грудь воздуха, Вивасия обращается к девочке. Прежние надежды не желают развеиваться так быстро.

– Ты… Тебя зовут Элизабет? – Вивасия делает шаг к столу, к детям.

Те вжимаются в спинки стульев, их плечи соприкасаются, будто притянутые друг к другу какой-то магнетической силой. Оба молчат.

В бесконечной тишине стук во входную дверь заставляет Вивасию вскрикнуть. Она прикрывает рот рукой, торопливо извиняется и одновременно клянет про себя того, кто стоит за дверью. Дети никак не реагируют. Будто не слышали ни стука, ни вскрика Вивасии.

– Оставайтесь здесь, – распоряжается она.

Прикрывает за собой дверь на кухню и спешит в прихожую, бормоча под нос ругательства. Она понимала, что люди станут следить за ней, но надо же иметь совесть: пяти минут не прошло, как она забрала детей у колодца Девы, а уже кто-то барабанит в дверь.

Еще одна ужасная мысль – а вдруг на крыльце стоят родители?

Вивасия, бранясь сквозь зубы, распахивает дверь.

При виде стоящего за ней человека она моргает глазами:

– Ах… Это ты…

– Привет, – говорит Роб, не такой уж новый человек в их сообществе.

Вивасия могла бы побиться об заклад, что вместо него увидит кого-нибудь другого. Конечно, не Джеки Дженкинс – та ни с кем не разговаривает, только наблюдает за всеми издали. Не мистера Бестилла – он никогда не поднимается с постели раньше полудня. Но кого-то вроде Рут или новичков, которые не постыдятся сразу лезть со своими расспросами.

С этими людьми она справится, все-таки выросла с ними или привыкла к ним, да и есть в ней кое-что от матери и бабушки. Но Роб… Он другой. Он не принадлежит этому месту, и ему не следовало бы показывать такую самоуверенность, хотя люди вроде алкаша Бестилла, шишек из гольф-клуба и даже новых богатеев приглашали его в свой ближний круг.

Вивасия не проявляла к Робу особого дружелюбия. Она помнит, как впервые повстречалась с ним. Он спросил, может ли называть ее Ви. Она ответила «нет» и что ее имя Вивасия. Затем, сковав себя холодом, чтобы скрыть внезапно охватившее ее теплое чувство, заявила, что ему вообще не нужно никак ее называть.

Теперь Вивасия смотрит на Роба, но не прямо, а чуть поверх его плеча, чтобы избежать смущающего взгляда.

– Они в порядке? – спрашивает он.

– Что? – не понимает она, борясь с паникой. – Кто?

Роб нетерпеливо взмахивает рукой:

– Эти дети. Они были у колодца Девы. Я сперва не понял, что там. – Он замолкает, чтобы отдышаться, немного подается вперед, как будто примчался сюда бегом. – Они твои?

Какой трудный вопрос. Если Роб проводил время с местными, а он это делал, то должен знать, что дети не ее. Стоит сболтнуть лишнее, и ее слова станут известны всем, кто следит за ней. Лучше промолчать.

– Чего ты хочешь? – спрашивает Вивасия, уклоняясь от ответа. Огромный рюкзак виднеется из-за плеча Роба. – Ты переезжаешь?

Она случайно ловит его взгляд и опускает глаза, но все равно успевает заметить искру в его фиолетовых зрачках. Про себя чертыхается. Это первый в жизни вопрос, который она задала ему, несмотря на его многочисленные попытки завязать разговор.

Молчание тянется так долго, что Вивасия осмеливается покоситься на Роба. На его лице – забавная смесь горести и надежды.

– Может быть, вскоре, – отвечает он смиренным тоном. – Просто хотел заглянуть и убедиться, что с ними… – он указывает рукой внутрь дома, – все в порядке.

Вивасия вздрагивает, оправляется от испуга и делает шаг назад.

– С ними все хорошо. – Она кивает Робу, холодно, спокойно, вежливо, но ничего не предлагает.

Роб не двигается.

Вивасия чувствует, что сдувается. Ей необходимо каким-то образом заставить его уйти.

– Спасибо тебе. – Она улыбается, хотя уже так давно не улыбалась мужчинам, что уверена – ее улыбка напоминает скорее оскал. – Пока, – добавляет Вивасия и быстро захлопывает дверь.

Путь от двери до кухни занимает секунды, но за этот короткий срок она проникается уверенностью, что детей не увидит. Они исчезли так же быстро, как и появились. Подобно всем прочим детям до них.

Вивасия резко открывает дверь на кухню и с некоторой печалью понимает, что мальчик и девочка сидят там же, где она их оставила. На месте, как им было сказано. Но разве дети ведут себя так? Если только их не вымуштровали.

Вколотили послушание.

Они даже не изменили позы, так и сидят за столом плечом к плечу. Мальчик смотрит на плиту. Глаза у него большие и круглые, веки покраснели от усталости. Девочка – рядом с ним, но глядит прищурившись, почти с подозрением. Провожает взглядом Вивасию, пока та обходит стол, выдвигает из-под него стул, садится и рассматривает их.

Она дала бы им лет по пять. Они грязные, нечесаные и худые до такой степени, что можно подумать, будто их морили голодом. И еще эта странная кожа…

– Вы можете назвать ваши имена? – тихо спрашивает Вивасия.

Никакого отклика – ни ответа, ни движения, ни другой реакции.

Она переводит взгляд на мальчика:

– Ты Алекс?

Он смотрит на плиту.

– У вас есть мама? – Вивасия затаивает дыхание.

Хотя она и смеет надеяться, но знает: это так не работает. Дети не бездомные кошки, которых она может напоить, накормить, а потом они поселятся в ее доме и уютно устроятся там. Нельзя просто подобрать двоих детей на улице и оставить их у себя.

Или можно?

Ей?

Отчаявшаяся ее часть думает, что можно. Этих детей явно не любят, не хотят – только взгляните на них! Если за ними явится мать, Вивасия будет драться с ней, прежде чем отдаст их.

В церковь она не ходит. Ноги ее не было ни в одном храме после всех похорон четыре года назад. В отличие от большинства жителей поселка и несмотря на то, что она постоянно молится, Бога Вивасия сторонится. Его не может быть, раз столько всего ужасного происходит в мире – вот прямо здесь, в Волчьей Яме. Но сейчас она с изумлением думает: «Неужели Он и вправду есть?» И возможно ли, что Всемогущий одарил ее двумя этими детьми?

Сегодня перед рассветом, когда Вивасия проснулась, в спальне было темно и относительно прохладно, снаружи сквозь задвинутые шторы не раздавалось ни звука. Она не поняла, что ее разбудило, но это что-то подтолкнуло ее встать с кровати и выглянуть в окно, но не в своей спальне, а в той комнате, откуда видны пустыри, через которые тропинка ведет к колодцу Девы.

И там были они: две маленькие фигурки, присевшие на корточки у источника. Словно феи или эльфы. Подсвеченные самым странным светом, какой она только видела.

Это и правда показалось ей каким-то знаком. Наградой за ту жизнь, что она пыталась вести, – правильную.

Теперь взгляд Вивасии устремляется к окну, к колодцу Девы за двумя изгородями – ее собственной и той, что выстроило сообщество.

Вивасия поеживается. Бог не стал бы награждать ее. Она заслуживает только наказания.

Она снова глядит на детей. Мальчик еще теснее придвинулся к девочке, прислонился к ней. Девочка оседает под его незначительным весом. Ноги у мальчика трясутся, пальцы рук подрагивают, веки отяжелели.

Дети выглядят… слабыми.

Вивасия вскакивает.

– Я дам вам поесть, – говорит она. – Вы, наверное, голодные.

«Голод тут налицо», – думает Вивасия, выхватывая хлеб из шкафчика, масло из холодильника, достает все домашние варенья, какие у нее есть.

Она делает все быстро – режет, намазывает, наливает молоко в стаканы. Ставит тарелку с хлебом на поднос, молоко – туда же. В последнее мгновение вспоминает про печенье и прихватывает его тоже.

Поворачивается к столу. Там никого.

Колени словно обдувает ветерком, и появляется какой-то неопределенный аромат, внезапный и острый, как запах подгнивших фруктов.

Дети здесь, у ее ног, так близко, что она чувствует и обоняет их.

Вивасия, вскрикнув, вздрагивает. Молоко выплескивается из стакана. Одно из печений прокатывается по подносу и переваливается через край.

– К столу! – командует Вивасия.

Голос у нее сдавленный, высокий. Звучит испуганно, она сама это понимает, да и сердце стучит часто-часто.

Это явление не новое. Вивасия много лет испытывала такое. Только после того, как он ушел, сердцебиение немного смягчилось. Теперь оно мстительно вернулось, и она снова задыхается.

«Это оттого, что отвыкла», – говорит себе Вивасия. Вот и вздрагивает от всякой мелочи.

Однако дети не двигаются. Из-за подноса перед грудью ей плохо их видно, поэтому Вивасия перемещает поднос влево и смотрит вниз.

Дети – совсем крошки – таращатся на нее. Глаза большие, но усталые, словно им обоим лет по сто. Вивасия надолго растекается лужицей нежности. Затем переводит взгляд ниже. У мальчика в руке нож. Ее нож для чистки овощей. Она узнает его по перламутровой ручке. Эта реликвия досталась ей от бабушки. Ножик всегда наточен, Вивасия следит за этим; лезвие прекрасно подходит для атаки на недозрелые фрукты.

Мальчик быстро отводит руку назад. Глаза у него теперь другие, белки красные – волчьи глаза, а лезвие со свистом летит к Вивасии.

2. Вивасия – раньше

Они поженились апрельским утром. Весь день лил дождь. Фотографий перед входом в ратушу, где их расписали, не существует. Прием, устроенный матерью и бабушкой Вивасии, проходил в соседнем поселке в заведении под названием «Бык».

Серафина Бестилл подарила Вивасии сертификат на посещение фудкорта, расположенного в нескольких милях от дома, и пожелала удачи.

Чарльз Ломакс, новоиспеченный муж Вивасии, обиделся на это.

– Зачем нам удача? – спросил он холодно.

Раньше Вивасия не слышала у него такого тона, но каким-то образом, вероятно инстинктивно, все поняла.

Она от души поблагодарила Серафину за подарок и повела Чарльза в бар. Там Вивасия попыталась унять его гнев выпивкой, которую они с трудом могли себе позволить и от которой он отказался.

Из-за отсутствия денег медового месяца у них тоже не было. У Кей, бабушки Вивасии, Чарльз одолжил автомобиль, принадлежавший деду Вивасии – Стивену. Дед умер пять лет назад, и стареньким коричневым «фордом-универсалом» с тех пор почти никто не пользовался.

Они успели доехать только до Айксворта, деревни в шести милях по дороге, и там старичок-«форд», покряхтев, встал.

Вивасия наблюдала в боковое зеркало, как Чарльз пинал машину.

Впереди виднелся указатель, обещавший ночлег и завтрак. Вивасия порылась в кошельке и достала оттуда пятьдесят фунтов, подаренных им на свадьбу Слепой Айрис.

– Мы можем остановиться там, – сказала она через окно Чарльзу, помахав ему банкнотой. – Романтичная брачная ночь.

Он взял бумажку, аккуратно сложил ее и сунул в карман, после чего спросил:

– Ты спрятала их от меня, жена?

Вивасия рассмеялась. Немного нервно.

Чарльз снял номер в гостинице. Вивасия мялась рядом с ним, вцепившись пальцами в стойку регистрации.

«Мистер и миссис Марк Мантель», – написал он в книге.

– Немного поразвлекаемся. – Чарльз подмигнул Вивасии, а потом сказал сотруднику за стойкой: – Завтракать мы не будем.

Обеда у них тоже не было. Перенервничав в день свадьбы, Вивасия почти ничего не ела. Вместо этого она сидела у окна и наблюдала за тем, как дождь медленно превращается в мокрый снег. Чарльз улыбнулся ей и, назвав женой, поманил к себе.

На этот раз он произнес это слово с улыбкой, и Вивасия вновь узнала в нем человека, который ухаживал за ней до свадьбы.

Утром неподалеку от отеля их ждало такси. Чарльз торопливо вывел Вивасию на улицу и назвал водителю адрес их дома в Волчьей Яме. Они проехали мимо дедовского коричневого «форда», так и стоявшего примерно в полумиле от гостиницы.

Позже, когда Вивасия складывала пиджак от костюма Чарльза в пакет, чтобы отдать в чистку, она нашла в кармане подаренные Айрис пятьдесят фунтов, все так же аккуратно сложенные.

Она оставила банкноту в прихожей на столике у телефона; позаимствовала тридцать фунтов у матери и пообещала двадцать из них механику Полу, если ему удастся забрать машину Кей с обочины дороги в Айксворте, и еще десять, если он сможет устранить вмятину, которая осталась на боку «форда» от пинка Чарльза.

Через день машина снова стояла в гараже у Кей.

Свадебный подарок Айрис исчез со столика в прихожей. Вивасия не упоминала об этих пятидесяти фунтах, Чарльз тоже.

Они поселились в доме Кей. В поселке было всего шесть домов, построенных в двадцатые, из них пять стояли в ряд: Серафины и ее мужа мистера Бестилла, Слепой Айрис, вдовы Рут и в самом конце – Джеки и Келли Дженкинс. Стефани, мать Вивасии, жила в маленьком угловом коттедже.

Когда Чарльз объявил о своем намерении жениться на Вивасии, Кей, к тому времени ослабевшая – но только телом, а никак не умом, – решила принять давнишнее приглашение дочери и переехала к ней. Молодожены разместились в доме, где Вивасия провела свое детство. Он стоял изолированно, позади остальных пяти, в отдалении от разбитой дороги, так что близких соседей у них не было. Вивасия любила этот дом.

Работала она в гостинице на окраине поселка. Волчья Яма – место глухое, заезжих людей мало, так что Вивасия была там и за управляющего, и за горничную, регистрировала гостей, а иногда работала и за повара. Приятельниц у нее почти не было, вот разве что Линда, которая по вечерам вела Книжный клуб и вечно надоедала Вивасии приглашениями. Иногда Вивасия приходила, но женщины там были другого уровня.

Лучшей подругой Вивасии стала Келли Дженкинс. Двух более разных людей не сыщешь, но они выросли вместе. Общее в их судьбах позволяло им дружить. Обе не знали своих отцов, у обеих были сильные, независимые матери. Это и еще отсутствие других детей в округе сблизило девочек.

Чарльз называл себя коммивояжером. Его заработок зависел от выгодных сезонных сделок. Вивасия знала одно: их финансы всегда находились не в лучшем состоянии.

На работу и с работы она ходила пешком, обычно останавливаясь по пути домой у Стефани. Три поколения, прихлебывая чай, смотрели в окно на земельные участки. Садами их не назовешь, хотя кусок земли имелся у каждого дома. Абсурдное количество полей.

– Пропадают, – говорил мистер Бестилл.

Рут высказывалась в том духе, что их можно использовать для строительства жилья.

– Возможно, так и будет в будущем, – вставил свое слово Чарльз.

Иногда Келли приходила посидеть с ними и пила вместо чая вино, которое ей предлагали. Старшие женщины любили ее рассказы о ночных приключениях и проведенных вне дома выходных. Кей, всегда слишком дерзкая, чтобы сойти за бабушку, обменивала свою чашку чая на бренди.

– Наслаждайся, девочка, – подбадривала она Келли. – Молодым бываешь лишь раз.

Вероятно, такие мысли посещали только Вивасию, но ей часто казалось, что все три глядят на нее с жалостью, как будто она тратит лучшие годы жизни на брак с человеком, к которому, казалось, никто не мог подступиться.

Однажды в понедельник вечером, пока Вивасия пила чай с мамой и бабушкой, Кей сунула ей в руки пухлый конверт.

– Документы, – сказала она. – Дом и земля. Теперь – твои.

Вивасия округлила глаза. Она знала, что в конце концов дом, где она живет, будет принадлежать ей, но случится это еще не скоро. И разумеется, разве он не должен перейти сперва к Стефани, а уж потом, через несколько десятков лет, к ней, Вивасии?

– У меня есть дом, – сказала Стефани, обводя рукой симпатичный зимний сад, где они сидели.

– А мне хочется увидеть, что у тебя все о’кей, пока я еще над землей, – добавила Кей, блеснув черным юмором.

Стефани, с заляпанными глиной руками, улыбаясь, ушла в свою студию. Когда Вивасия и Кей остались вдвоем, бабушка подалась вперед и постучала пальцем по конверту:

– Не размахивай им. Пусть никто не знает, что бумаги у тебя. – Ее яркие голубые глаза, которые унаследовала Вивасия, смотрели пронзительно и ясно. – Только ты, твоя мать и я. Поняла, дорогая?

Вивасия кивнула. Она любила эту деревню, любила всех живших здесь людей, но она поняла. Ее бабушка и люди вроде мистера Бестилла, Айрис и Рут принадлежали к другому поколению. Они порицали любопытство и в то же время пытались влезать в соседские дела.

– Поняла, ба, – отозвалась Вивасия.

Кей настояла на том, чтобы проводить внучку домой, хотя идти было всего несколько сот ярдов. Вивасия держала ее за руку – своего рода поддержка, но Кей была слишком независима, так что пришлось делать вид, что они просто идут рука об руку. Скорее привязанность, чем помощь.

– Может, мне лучше держать бумаги у себя? – размышляла вслух Кей, пока они шли по дорожке к парадному входу дома Вивасии, как он теперь официально назывался.

– Я сохраню их, ба, – пообещала та.

Долгая пауза.

– Когда я говорю, что никто не должен знать, что ты теперь владелица дома, я имею в виду… – Кей возвела глаза к окну спальни, где теперь проводили ночи Вивасия и Чарльз.

– О, – сказала Вивасия. – Ну ладно.

Кей похлопала внучку по руке и потянулась к ней, чтобы поцеловать. Ее сухие, как бумага, губы коснулись щеки Вивасии.

Чарльз не знал границ. Он совал свой нос всюду. Однажды, еще до того, как Кей официально сменила местожительство, домой прислали ее банковскую выписку. Чарльз вскрыл конверт, адресованный Кей, и прочел письмо, присвистывая над цифрами, пока Вивасия не забрала у него листок. Стыдясь сказать бабушке, что Чарльз ознакомился с содержимым конверта, Вивасия разорвала письмо на кусочки и сожгла в камине.

Документы она решила положить в чемодан, один из трех, стоявших на платяном шкафу. Поездок в отпуск у них не будет, потому как денег на отдых не предвидится.

Наличие собственности на дом смягчило удар от легкого разочарования, которое Вивасия испытывала до сих пор. Она призналась в этом себе однажды вечером, пока ждала возвращения домой Чарльза. Тайное знание о существовании этих документов поддерживало ее, давало силы продолжать жить – ходить на работу, делать то, что от нее требовалось, все чаще возвращаться в пустой дом, погруженный в темноту, ведь ее муж приходил вечерами все позже и позже. Чарльз никогда не объяснял ей, где был, а спрашивать Вивасии не хотелось.

Пока однажды, примерно через месяц, он вовсе не появился дома.

3. Вивасия – сейчас

При виде рассекающего воздух лезвия Вивасия с размаху грохает нагруженный угощением поднос на стол и отскакивает в сторону.

Смутное воспоминание пытается пробиться наружу. Кто-то швыряет нечто, размахивает импровизированным оружием… Вивасия закапывает картинку поглубже, она хорошо научилась это делать. Пятясь, обходит стол и оказывается у двери на террасу. Надавливает на ручку и вываливается наружу. Дверь с грохотом захлопывается, а Вивасия, испустив крик, закрывает лицо руками.

Секунды не проходит, как слышится шум, громкий стук, топот ног по дорожке, кто-то врывается в калитку.

Чертов Роб опять здесь.

Он выражает тревогу, как вроде бы всегда. Вивасия не знает, отвечает она ему или нет. Если да, то, вероятно, груба с ним. Как обычно. Это ново для нее – резко говорить с кем-нибудь, а временами игнорировать. После ей почти всегда стыдно. Но не настолько, чтобы извиняться. Вивасия поворачивается спиной к Робу и робко заглядывает в окно, боясь, что мальчик изменил траекторию удара и направил острое, смертоносное лезвие на свою молчаливую сестру.

Нож по-прежнему у него, но в его маленьких руках появился еще один предмет.

Яблоко.

Теперь Вивасия понимает, что на кухне, в корзинке у нее за спиной, лежали яблоки. Туда, а не в нее метил ножиком мальчик.

Она чувствует себя глупо. Идиотка. Это же дети. Они не нападают на людей.

Не обращая внимания на Роба, Вивасия проскальзывает в дом. Закрывает за собой дверь. Нащупав край шторы, задергивает ее, чтобы Роб ничего не увидел.

Дети уже накинулись на яблоко. В буквальном смысле слова накинулись, оба как голодные лисы или волки. Кожура упала на пол волнистой полоской. Девочка выбрасывает руку и хватает ее. Засовывает в рот целиком. Такое ощущение, что дети не ели месяц.

– Смотрите, – дрожащим голосом произносит Вивасия, – вот хлеб с маслом. И печенье. – Она указывает на поднос, стоящий на столе.

Начинается настоящая бойня.

Вивасия, споткнувшись, плюхается на стул и наблюдает за детьми. Сама не замечает, что плачет. Тихо, беззвучно, как привыкла.

Пир обрывается внезапно, когда у мальчика начинается рвота. Он оседает на пол, наклоняет голову и выблевывает все только что съеденное себе на колени.

Вивасия ахает. Надо было раньше думать! Оголодавших детей нужно кормить осторожно, понемногу, так же как человеку, страдающему от обезвоживания, следует пить маленькими глотками.

Девочка быстро берется за дело. Она хватает кухонное полотенце, висящее на краю раковины, и вытирает мальчику лицо и руки, а сама при этом продолжает тянуться к опрокинутому подносу, не глядя берет с него кусочки еды и сует себе в рот. Осторожно, бросив взгляд на Вивасию, поднимает нож и кладет его на стол, после чего пир возобновляется.

Она заботится о мальчике, понимает Вивасия. Знает, как это делать. Сколько уже времени малышка исполняет эту роль? Интересно, а о ней кто-нибудь заботился?

Почему-то Вивасии не хочется прерывать трогательную, но ужасную сцену, которая разыгрывается у нее на глазах. Но, напоминает себе она, опекать маленьких – это обязанность взрослых. Нужно показать это детям. Пусть знают, что теперь есть человек, который о них позаботится.

Который будет их любить.

– Пора купаться! – весело и протяжно произносит она. – Сейчас мы вымоем вас обоих, верно?

Услышав ее голос, дети поднимают на нее глаза, но не двигаются.

– В ванную! – командует Вивасия. – Ну же, идите за мной.

Она шагает мимо них и дальше через прихожую – к лестнице, где осторожно оглядывается. Удивительно, но дети следуют за ней. Девочка впереди, мальчик держится за ее руку. Кухня у них за спиной – это катастрофа. Вивасия на мгновение задерживает там взгляд. Все вверх дном. Значит, в ее доме снова дети.

Она улыбается, показывает им жестом, чтобы встали впереди, и так, все вместе, они поднимаются по лестнице.

Хотя счастье заливает Вивасию, она беспокоится. В любую секунду может раздаться стук в дверь. И на этот раз появится не надоеда Роб, а полиция. Вивасии легко представить, как это будет выглядеть.

Сунут ей под нос фотографию: «Вы не встречали этих детей? В последний раз их видели здесь неподалеку».

Вивасия перестает дышать. Что она им ответит?

Теперь ей все представляется ясно. Надев на лицо маску озабоченности, она вглядится в снимок и скажет: «Нет, я их не видела».

Она солжет.

Легко и радостно солжет представителям закона.

Внезапная мысль поражает Вивасию, и она бросается вниз, оставив детей стоять около ванной. Тихонько приоткрывает дверь на террасу и выглядывает наружу. Роба в саду нет. Вивасия быстро возвращается в гостиную. Шторы здесь раздвинуты. Ее коттедж скрыт от любопытных взглядов, но только из соседних домов. Однако любой обитатель поселка может спокойно совершать утренний моцион под ее окнами.

А что, если полицейские наткнутся на праздношатающегося Роба и сунут фотку ему под нос? Что скажет им он?

Вивасия сникает: Роб скажет правду. Какой нормальный человек в здравом уме станет лгать о двух пропавших детях?

Она задергивает шторы, взбегает по лестнице, чтобы сделать то же самое в спальне, и, не переводя дыхания, спешит обратно к ванной.

Дети там, где она их оставила. Может, они у нее и ненадолго, но сейчас они здесь. И самое меньшее, что она может сделать, – это вымыть их.

Сверкнув в сторону малышей улыбкой, Вивасия наполняет ванну. Ловко снимает с детей одежду, а они стоят покорные, неподвижные, глаза устремлены куда-то ей за спину.

Она берет Элизабет за руки. Ногти у девочки обломаны, зазубрены, под ними – грязь. Как будто она себя откуда-то выкапывала.

Вивасия передергивает плечами и осматривает тела детей, стараясь не слишком пристально вглядываться в них.

Здесь, в ярком свете ванной, дети открываются ей в своей первозданной наготе, и вновь становится очевидно: с ними что-то очень-очень не так. Кожа у них совсем зеленая. Перед ней – как будто два инопланетянина. Но Вивасия в такие вещи не верит. Кроме того, она ясно видит пульсацию бьющихся сердец под обтянутыми кожей ребрами. Возможно, зеленый оттенок – это аллергия или недостаток какого-то жизненно важного витамина.

Они не создания из другого мира, а дети, которые отчаянно нуждаются в помощи. Их необходимо обследовать у специалиста, проверить состояние здоровья, умственное и физическое развитие. Вот тут-то и загвоздка. Раньше дети попадали к ней через официальные каналы. С одобрения, так сказать. Если она отведет этих двоих к профессиональному врачу, возникнут вопросы: кто они вам? Как их зовут? Сколько им лет?

Она не сможет ответить ни на один.

Вивасия пытается вспомнить людей, у которых есть какой-то опыт, кто мог бы помочь ей без огласки. Своих знакомых. Она называет их так, потому что друзей у нее нет, только знакомые. Женщины одного с ней возраста, живущие в поселке, считают себя ее подругами. Вивасия ловко обманывает их: ходит к ним в гости, занимается с ними пилатесом, обменивается рецептами блюд, как хорошая домохозяйка.

Вивасия позволяет им считать себя ее приятельницами. Так проще. Но она никогда ни о чем их не просит. И никогда им не доверится.

Есть одна женщина, Линда. Она не из Волчьей Ямы, но местная, из соседней деревни, не обнесенной железным забором, так что ей не приходится жить под постоянным надзором за запертыми воротами. Раньше, много лет назад, когда у Вивасии еще была жизнь, когда она только недавно вышла замуж, они обе состояли в одном книжном клубе. Потом все это случилось с ним, с детьми и ее семьей, и ей пришлось уйти в глубокую тень.

Но можно черкнуть Линде пару строк. Эта женщина вроде бы всегда понимала Вивасию. Никогда они не говорили ни о чем вслух, но Линда как будто все равно знала.

Телефон Вивасии – мобильник, который она теперь почти не включает, – лежит в ящике прикроватной тумбочки. Она достает его, радуясь, что в нем еще осталось немного заряда. Набирает сообщение Линде:

Ты когда-то работала медсестрой, да? Знаешь что-нибудь о том, отчего у человека может быть зеленая кожа (не как синяк, а по всему телу)?

Вивасия отправляет эсэмэску. Запоздало понимает, что не написала ни приветствия, ни других слов вежливости. Словно вообще забыла, как общаться с посторонними. Одичала. Она смотрит на детей. Может, потому ее и выбрали для этих двоих. Есть у нее с ними что-то общее.

Ванна наполнилась. Вода теплая, мыло наготове.

– Забирайтесь, – велит Вивасия детям.

Они делают это, опять без суеты. Осторожно садятся лицом к лицу. Мальчик легонько хлопает ладонью по воде. Девочка рассматривает кафельную плитку на стене.

Телефон Вивасии тренькает, она вздрагивает – пришло сообщение. Хватает мобильник. Ответ Линды:

Кто это?

Вивасия вздыхает. Навык утрачен. Она даже не подписала свое сообщение. Пишет:

Это Вивасия. Я раньше ходила в Книжный клуб. Как ты, Линда?

Последнюю фразу она добавляет в спешной, неумелой попытке проявить вежливость, кладет телефон на пол и поворачивается к детям.

– Пожалуйста, скажите мне, как вас зовут? – просит их голосом не громче шепота, который смешивается с поднимающимся из ванны паром.

Девочка глядит на нее, ее глаза блестят, но ничего не выражают.

– Меня зовут Вивасия, – добавляет женщина.

Глаза девочки слегка расширяются, она поднимает руку, с нее капает вода, и указывает за спину Вивасии. Та оборачивается. Позади нее – сухие цветы в вазе.

– Тебе нравятся цветы? – спрашивает Вивасия, чуть-чуть перебирая с наигранным восторгом, и резким движением руки переставляет вазу на край ванны.

Снаружи уже вовсю лупит дождь.

Девочка вытаскивает сухую розу и внимательно ее рассматривает. Мальчик следит глазами за движениями сестры.

– Красиво, правда? – улыбается Вивасия. – Позже, когда вы будете чистыми и дождь закончится, мы пойдем в сад. Там много цветов. Настоящих. – Она умолкает, ловит взгляд девочки. – Живых цветов.

Вивасия обдумывает свои слова. Да, она может вывести детей наружу через заднюю дверь. Ее дом стоит уединенно, отдельно от других. Его не видно ниоткуда – ни из новых роскошных особняков, ни из старых коттеджей, с которых начался поселок.

Она принимается отмывать детей, мягко намыливает, стараясь не содрогаться, когда ее пальцы касаются их странной зеленой кожи.

Девочка так и держит цветок в руке, даже когда Вивасия аккуратно отклоняет назад ее голову и моет шампунем волосы, сперва ей, потом мальчику.

Наконец дети вымыты. Вивасия рассматривает их. Она не ошиблась в своем изначальном предположении: они оба блондины.

И оба прекрасны.

Но все такие же зеленые.

Вивасия размышляет: откуда они взялись? Как оказались здесь? Волчья Яма не город с торговым центром, где ребенок может потеряться. Тем более двое детей!

Мысль, возникшая снова, обдает жаром отчаяния. Эти двое – ее пропавшие дети, которых забрали, когда они были крошечными, пухлыми и розовыми, почти новорожденными младенцами.

Любовь, которую она отдала им тогда, которой наполнила их, может быть, они впитали ее в себя. Запомнили это. И вернулись за новой порцией.

– Алекс… – шепчет Вивасия. – Элизабет… Мои малыши…

Дети отводят глаза и смотрят в стену.

Она оставляет их на некоторое время стоять в ванне. Кажется, им нравится вода. Судя по ее грязно-коричневому цвету, можно представить, сколько времени этих малышей не купали. Вивасия осторожно спускает воду и снова наполняет ванну теплой и чистой.

При воспоминании о других детях, которые бывали здесь, у нее щемит сердце. Брызги, визг, крики, даже слезы и плач. Тогда эти двое были счастливы у нее. Что случилось с ними за прошедшие годы?

Телефон снова подает сигнал, и мальчик вздрагивает. Вивасия тихонько гладит его по плечу, вытирает руки и читает новое сообщение от Линды:

Ты возвращаешься в Книжный клуб? Мы скучаем по тебе!
Я не была медсестрой, просто работала в регистратуре клиники. Спроси Роба о своей проблеме с кожей, он раньше был врачом.

Вивасия разбирает текст строчка за строчкой. Она не собирается возвращаться в Книжный клуб. На мгновение вспоминает те вечера. Они были бегством, попыткой затеряться в литературе – классике или развлекательном чтиве. Обычно она пропускала недели, посвященные криминальным романам или ужасам. Тогда ей хватало кошмаров в реальной жизни.

Следующая фраза – ложь. Никто по ней не скучает. Сомнительно, что они вообще заметили ее отсутствие.

А что это Линда написала про Роба? Она имеет в виду бродягу Роба, которого иногда называют Новичком? Что знает о нем Линда, живущая через одну деревню к югу отсюда?

Мысль, что Роб – врач, какая-то несуразная. Он просто обеспеченный человек, который тратит отцовские деньги на путешествия по стране, как переросток, пропускающий год в школе. По крайней мере, так считает Вивасия.

Вот почему он сошелся с живущими здесь «степфордскими женами» и их мужьями и еще с этими идиотами, которые носятся взад-вперед по дороге к полю для гольфа и обратно.

Хотя у Роба красивые руки. Как будто он ухаживает за ними. Она случайно обратила внимание, но ведь обратила.

Вивасия смотрит на свои руки, сейчас красные от горячей воды. Ладонь иссечена тонкими белесыми шрамами – напоминание о ночи, которую она предпочла бы забыть, но никогда не сможет.

Телефон пищит снова. Опять безотказная Линда:

Вот номер Роба!

Что-то – ревность? – пронзает Вивасию. Значит, у книжноклубницы Линды есть номер Роба.

Вивасия кладет мобильник. День только начался, а она уже пообщалась со столькими людьми. Это слишком. Вивасия заставляет себя вернуться в настоящее.

Она до сих пор не одета. Дети наконец чистые и сидят в чуть теплой воде.

Вивасия стаскивает с перекладины банное полотенце и замечает, что мальчик дрожит.

Черт, черт, разве можно быть такой глупой? Дура. Ненормальная. Чокнутая. Уродка. Дрянь.

Вивасия резко втягивает ноздрями воздух. Нет. Это не ее слова. Кого-то другого. Она не дура и не дрянь. Она – мать. Наконец-то. И даже самые лучшие матери иногда путаются и совершают нелепые ошибки. Это не страшно. Сейчас июль, остывшая вода не повредит им.

Тогда почему дрожит Алекс?

Вивасия сгребает его в охапку первым, заворачивает в полотенце и подтыкает уголок, чтобы не разматывалось. Тянется к Элизабет, которая все еще сжимает в руке цветок. Девочка уклоняется и выбирается из ванны сама.

Одежда! Вивасия вспоминает свою прежнюю мысль о вещах, оставшихся от других детей, проходивших через ее руки в течение долгих лет. В шкафу найдется что-нибудь подходящее для этих двоих.

Она достает еще одно полотенце и закутывает в него девочку.

– Ждите здесь, – командует Вивасия, выпрямляется и быстро идет на площадку лестницы, открывает дверцу встроенного шкафа и осматривает аккуратные стопки стираной детской одежды.

Давно уже она не заглядывала сюда. Все эти вещи – реликвии утраченного для нее прошлого. Они разложены на полках по возрастам и размерам с аккуратностью, граничащей с одержимостью. Не ее рук дело, опять же, а его. Он любит порядок.

«Любил», – напоминает себе Вивасия, снимает с полки стопку одежды для пятилетних и закрывает дверь в прошлое.

Делая это, она не может отмахнуться от того, что диктует здравый смысл. Хотя эти дети малы и, очевидно, плохо питались, по возрасту они совсем не похожи на Алекса и Элизабет.

Сердце у нее падает, но воспаряет вновь. Какая разница! Они же здесь, они пришли к ней. Может, это и не те дети. А может, и те. Случались вещи и постраннее.

Шорты в голубую полоску и темно-синяя футболка – для него, решает Вивасия, перебирая одежки. Натягивает их на податливую фигурку мальчика. Вот он стоит, одетый по сезону. Костюмчик ему великоват, но прямо сейчас ей не хочется снова открывать шкаф и вываливать на себя новый груз воспоминаний.

Вивасия двумя пальцами берет снятую с детей одежду и задумчиво держит ее. Даже стирать не стоит, решает она. Вещи задубели от засохшей на них грязи, к тому же они слишком теплые для этого времени года.

Она выворачивает их наизнанку, по привычке ощупывая карманы. В вельветовом платье девочки пальцы на что-то натыкаются. Вивасия выуживает оттуда… клочок бумаги с печатным текстом с обеих сторон – вырванный из книги лист.

Поперек него жирным черным фломастером написано имя.

Знакомое ей, как свое собственное.

Мир вращается вокруг и наконец останавливается.

4. Вивасия – раньше

В те первые месяцы брака Вивасия думала о Келли, жившей через два дома от нее.

Келли не стала бы мириться с отсутствием мужа по ночам.

В один из своих редких выходных Вивасия постучалась в дверь к подруге.

– Еще спит, – сказала Джеки, мать Келли, ткнув большим пальцем в сторону лестницы.

От одного вида Келли, лежащей в постели с головой под одеялом в комнате, пропахшей травкой и водкой, Вивасии стало веселее. Келли – это Келли, она никогда не изменится.

– Мне нужен твой совет, – объявила Вивасия, когда взлохмаченная голова подруги высунулась наружу.

– Уфф… – Келли провела рукой по лицу. – Черт, сколько времени?

– Полдень! – воскликнула Вивасия. – Давай поднимайся!

Дожидаясь, пока Келли оденется, Вивасия размышляла, почему ей легко командовать подругой, а с мужем разговаривать в таком тоне она не смеет.

– Мы в тупике, – сказала Вивасия, когда они гуляли по пустырям, которые формально считались их садами.

– Уже? – Келли зажгла сигарету и выпустила колечки дыма в теплый майский воздух.

– Я… я думаю, может, меня недостаточно. – Вот, она сказала это.

Впервые позволила себе произнести вслух слова, которые трудно говорить даже про себя.

Келли изучала ее, глядя сквозь смог красного «Мальборо».

– Как секс? – спросила она.

Вивасия пожала плечами:

– Хорошо.

– Для тебя или для него?

Вивасия покраснела:

– Для меня.

– Врешь. – Келли откинулась на траву. Тяжелый рокот выхлопных газов от проплывавшей по улице флотилии гладких черных машин раскатом грома пронесся по улице. – Я думаю, Чарльз хочет быть одним из этих мужиков.

– Каких мужиков?

– А тех, которые таскаются туда каждый день. – Келли махнула рукой в сторону поля для гольфа. – Дома – прекрасные жены, двое-четверо детей и так далее и тому подобное. Статус. – Она сделала упор на последнее слово. – Он хочет быть значительным. Чтобы на него смотрели снизу вверх.

Вивасия удивилась: откуда Келли знает, к чему стремится Чарльз? Общались они мало. Чарльз и Келли – два самых важных человека в ее жизни – от души ненавидели друг друга.

Она подумала об одиночестве дома. О том печальном факте, что Стефани и Кей всегда чем-то заняты. Стефани – в своей студии, Кей по вечерам рысцой бегает играть в бридж или отправляется на пешие прогулки с пожилыми обитателями поселка. Келли за одну ночь вне дома успевала получить все радости жизни. Чарльз крутился, мухлевал, сплетничал…

Они могли бы завести ребенка.

Их ребенка.

Ее ребенка.

Теперь секс стал лучше, раз в нем появился смысл, обнаружила Вивасия. Чарльз тоже как будто повеселел.

– Я знал, что в тебе это есть, – заметил он, хлопнув ее по ягодицам.

Вивасия не совсем поняла, о чем он. Но уточнять не захотела.

В тот день, когда Вивасия заподозрила, что беременна, жестянка с деньгами оказалась пуста. Деньги в банке неприкосновенны – они там для оплаты счетов. Так вели хозяйство ее бабушка и мать. Каждый месяц для необходимых покупок и редких развлечений со счета снимались наличные. Вивасия тщательно следила за деньгами. И не сомневалась в своих правах на них: все они шли из ее небольшого заработка. Чарльза она о деньгах никогда не спрашивала, хотя они и состояли в браке. Общего банковского счета у них не было – всего лишь одна из многих составляющих, до которых они как супружеская пара пока так и не добрались. Свою девичью фамилию Вивасия тоже менять не стала. И сомневалась, хочет ли этого. Ей нравилось быть Уильямс, третьей в череде сильных женщин, которых знали и уважали в деревне. Пусть даже Вивасия чувствовала, что сама она не соответствует данной категории.

В то пятничное утро ей были нужны деньги на автобус. После работы она собиралась на прием к зубному врачу, так что придется поехать в город, а не возвращаться домой пешком, как обычно. Однако жестянка пустовала – ни одной монеты, ни одной бумажки, – хотя со дня зарплаты прошло всего две недели.

Конечно, это не катастрофа. Она могла просто снять немного наличных в банкомате.

На работе в тот день Вивасия чувствовала себя так, будто совершила какую-то промашку. Не случалось еще такого, чтобы у нее кончились деньги до зарплаты. Потом она подумала о Келли, которая все свои заработки транжирила в ночных клубах, на сигареты, травку, алкоголь и вечно занимала у матери. Одно и то же повторялось из месяца в месяц, и от этой мысли настроение у Вивасии немного улучшилось.

Пока она не вставила карточку в банкомат и тот не проглотил ее.

Вивасия зашла в отделение банка, чтобы прояснить ситуацию. «Денег нет», – ответили ей, удостоверившись, что она – это она, и распечатали баланс счета и последние транзакции. Все пропало, огромные суммы были сняты с карты за последние пару месяцев в банкоматах здесь, там и повсюду.

Две тысячи фунтов!

Новая схема, деловая сделка, сказал Чарльз, заявившийся домой после полуночи. Поэтому он так тяжело и много работал, и, кроме того, он говорил ей, разве она не помнит?

Это сбило Вивасию с толку. Она была уверена, что он не просил у нее взаймы две тысячи фунтов. Такое она не забыла бы.

Чарльз холодно взглянул на нее:

– Я точно помню, что говорил тебе. Ты же, со своей стороны, не обратила внимания, потому что здесь была она, твоя подруга. – Он тоном закавычил последнее слово, и Вивасия поняла, что Чарльз говорит о Келли; он всегда делал это, когда упоминал ее.

– Вы обе тогда налакались до одури, – припечатал Чарльз.

Вивасия вспомнила тот вечер. Келли пришла к ней ужинать, когда Чарльз сказал, что задержится допоздна. Обычно она появлялась только в его отсутствие.

Келли принесла бутылку водки, которую стащила у Джеки из шкафчика с напитками. Приготовленную Вивасией лазанью она даже не попробовала, курила сигареты одну за другой и безостановочно сплетничала. Вивасия бегала по дому и по лестнице, открывала окна, двери, пытаясь выветрить табачный дым до прихода Чарльза.

Наконец она сдалась, села и выпила маленький стаканчик водки, смешанной с тоником.

Он назвал их пьянчугами, когда вернулся. Демонстративно вытащил из буфета освежитель воздуха и напрыскал столько, что Келли картинно закашлялась.

– Слишком много куришь! – крикнул Чарльз ей вслед, когда она нырнула за дверь и пошла домой.

Вивасия помнила тот вечер до мелочей. Как всегда, когда они сталкивались, муж и ее лучшая подруга будто пританцовывали один вокруг другого: мерзкие замечания Чарльза, саркастические ответы Келли. Вивасия – между ними, не понимающая, как исправить ситуацию, сохранить мир или хотя бы добиться того, чтобы эти двое терпели друг друга, если не в состоянии подружиться.

Но просьбы одолжить денег Вивасия не помнила.

– Ну и как, получилось? – шепотом спросила она. – Удачная сделка?

Чарльз зашамкал мясистыми красными губами, словно пытался подобрать слова. Вытащил бумажник, извлек оттуда пачку банкнот и бросил в нее.

– Вот тебе, жена, – улыбнулся он, но это была необычная улыбка.

Впервые Вивасия подумала, что он отвратителен.

Пачка денег лежала на полу у ножки кофейного столика. Вивасия представила, как подбирает их, встав на колени, – невыносимая картина! – и пробормотала:

– Я приготовлю чай.

Чарльз стоял на месте, угрюмый, подавленный. Вивасия изменила траекторию и устремилась к нему. Обвив руками его гибкую, стройную талию, прошептала:

– Прости.

Деньги были подняты с пола утром. С работы Вивасия позвонила на автоматическую линию, чтобы проверить счет. Баланс по-прежнему был отрицательным. Вечером Чарльз пришел домой пораньше, принес букет цветов в целлофановой упаковке с ценником.

– Я тебя недостоин, – сказал он.

Глаза его блестели от непролитых слез.

Как и с документами на дом, Вивасия хранила свой секрет, словно драгоценность. Теперь она почувствовала: пришло время раскрыть его.

Положив руку на живот, Вивасия произнесла:

– Ты достоин нас.

Ответ последовал странный.

– Полагаю, ты считаешь себя умной, да? – задумчиво проговорил Чарльз, закинув руки за голову и откинувшись на спинку стула.

Вивасия промолчала, ей было не придумать, как отреагировать на это.

– Я сделал половину, – продолжил Чарльз и, протянув руку, провел указательным пальцем по ее груди, забрался под одежду и уткнулся в живот.

– Да, – сказала она. – Наполовину – это ты.

Голос у нее дрожал, но она наделась, что муж решит – это от волнения.

5. Вивасия – сейчас

Вивасия неотрывно смотрит на листок бумаги, вынутый из кармана девочки, пока буквы у нее пред глазами не расплываются.

Она осторожно сгибает бумажку пополам и сует под резинку своих пижамных штанов. Хотя она больше не видит его, но продолжает ощущать, как едкий запах. С глаз долой, прочь из мыслей. Задвинуть подальше, в глубокий, темный тайник, чтобы не думать. Она это хорошо умеет. Но дело прежде всего: маленькую девочку, которая может быть, а может и не быть Элизабет, нужно одеть.

Вивасия окидывает ее взглядом и вспоминает свои детские мечты: розовые платьица в цветочек. Эта девочка не такая. Хотя она еще не произнесла ни слова, малышка явно упрямая, дерзкая – защитник, вожак.

Вивасия решает поступить иначе.

– Иди выбирай, – говорит она, указывая на лежащую рядом на полу стопку одежды. – Что ты хотела бы надеть?

Завернутая в полотенце, девочка шлепает к Вивасии с цветком в руке, наклоняется и рассматривает вещи.

Торжественно указывает на клетчатую рубашку с короткими рукавами из стопки для мальчиков. «Какая разница», – думает Вивасия. Этот незначительный жест на самом деле – краеугольный камень. До сих пор девочка на все соглашалась и была покорна почти как робот, но теперь она сама приняла решение.

– Хороший выбор… – мягко говорит Вивасия, на всякий случай останавливая себя, чтобы не назвать девочку Элизабет.

Малышка опускается на колени и вытаскивает из стопки шорты в цветочек. Они совсем не сочетаются с рубашкой, но Вивасия кивает.

Девочка щиплет пальцами нарисованные на шортах цветочки – розы и лилии. Медленно встречается взглядом с Вивасией. Другой рукой, в которой по-прежнему зажат цветок, указывает себе на грудь.

– Да, милая, это твое. Мы можем надеть их на тебя.

Малышка слегка встряхивает головой, с белокурых локонов на плечи падают капли воды. Чуть сильнее, со сжатыми в решительную прямую линию губами девочка тычет себя пальцем в центр груди.

Вивасия приглядывается. Малышка словно передала свою мысль прямо женщине в голову, и та поняла, что она хочет сказать.

– Роза? – шепчет Вивасия, перебирая одежду. Следующие слова она извлекает из глубины себя: – Тебя так зовут.

Это не вопрос, но она следит за реакцией девочки. Крошечный, едва заметный кивок – ее ответ.

– Роза! – Вивасии хочется прижать к себе ребенка, но вместо этого она обхватывает руками себя. – Какое хорошее имя!

Она не Элизабет, и от этого щемит сердце, но не так сильно, как представляла себе Вивасия. Наклонившись, она рассматривает девочку.

– Ты можешь… Можешь произнести свое имя? – спрашивает Вивасия.

Однако Роза отодвигается, прижимая к себе выбранную одежду. Она осторожно надевает ее на себя.

Вивасия наблюдает за мальчиком. Тот стоит на месте как вкопанный, глаза опущены. Она ничуть не приблизилась к тому, чтобы узнать его имя. Ясно только одно: он не Алекс.

– Роза, – пытается вовлечь девочку в разговор Вивасия, – как зовут твоего братика?

Пока произносит эти слова, занимается делом – не хочет, чтобы под ее напряженным взглядом дети и дальше не смели рта раскрыть. Если непринужденно говорить самой с собой так, словно нет ничего естественнее на свете, может быть, детям будет проще преодолеть свой страх.

Роза молчит, будто не слышала вопроса. Поправляя воротник рубашки мальчика, Вивасия размышляет: почему они не разговаривают?

Может, Роза глухая? Или они оба? Какая-то реакция заметна, только когда она смотрит прямо на них. Возможно, Роза умеет читать по губам. Или они немые, или не умеют говорить. Может, вообще никогда не разговаривали. Ну и ладно, ей уже приходилось с таким сталкиваться. Есть другие способы выражения мыслей, у нее хватит терпения на все.

Роза теперь стоит спиной к Вивасии и заглядывает в ванну.

– Роза, ты можешь вынуть затычку? – спрашивает Вивасия как ни в чем не бывало и затаивает дыхание.

Девочка стоит спокойно, а потом дергает цепочку и даже аккуратно накручивает ее на кран.

– Иисусе, – шепчет себе под нос Вивасия.

Значит, малышка не глухая.

Роза поворачивается.

Вивасия с улыбкой кивает:

– Отлично!

Достав из корзины для стирки брошенные туда джинсы и рубашку, Вивасия переодевается. Листок, засунутый за резинку пижамных штанов, падает на пол.

Она его подбирает, осторожно держит в руке. Думает: «Не спустить ли его в унитаз?»

Но она уже совершила столько ошибок, что не хочется начинать новую жизнь еще с одной. Поэтому Вивасия складывает листок пополам и сует в задний карман джинсов.

Внизу, где Вивасия не успела убрать последствия случившейся перед купанием рвоты, дети поднимают на нее сочувственные, печальные, с легкой укоризной глаза.

Вивасия подводит малышей к столу. Достает из ящика блокнот и старую коробку с цветными карандашами, которая осталась у нее с прошлых времен, как и одежда. Он хотел выбросить все, но Вивасия этого не сделала. Как будто знала, что когда-нибудь он уйдет и в доме снова появятся дети.

Положив бумагу перед малышами, она просит нарисовать для нее что-нибудь приятное и добавляет:

– Что хотите.

Сама занимается уборкой, открывает двери на террасу, хотя снаружи моросит дождь, чтобы пустить в дом свежий воздух и выветрить назойливый запах подсыхающей рвоты.

Махнув шваброй по полу, Вивасия застывает и смотрит на детей. К коробке с карандашами они не притронулись. Вместо этого глядят на блокноты. И робко переглядываются, как замечает Вивасия. Не произносят ни слова, оба по-прежнему молчат, но, наблюдая за ними, она видит, что Роза качает головой, как будто брат задал ей какой-то вопрос.

Интересно…

Девочка встает из-за стола и идет к книжной полке. Она двигается осторожно, не отрывая глаз от Вивасии, словно ждет, что та в любой момент может одернуть ее, сказав: «Нет».

Эта полка Вивасии особенно дорога. Там стоят книги, которые она бережет. Которые читала ее мама, собирала бабушка Кей. Даже мать самой Кей – прабабушка, которую Вивасия никогда не видела, – имела небольшую коллекцию поэзии, и эти томики тоже там.

Роза глядит на книги.

– Ты умеешь читать, дорогая? – интересуется Вивасия, испытывая легкую дрожь восторга оттого, что книги пятого поколения детей поставлены на эту самую полку.

Роза поворачивается к ней. От выражения ее лица Вивасия бледнеет.

Чистый страх.

Хотя отчего, совершенно непонятно.

Мысль эта блекнет: невообразимый зеленый оттенок кожи девочки вновь поражает Вивасию.

Она выходит наружу, останавливается на террасе и смотрит в сад. Старый дом Рут ныне сдается отпускникам, и там сейчас живет Роб, ближайший сосед Вивасии. Но дом стоит под углом, немного выше и в стороне от ее коттеджа. Ей нужно подойти к дальнему углу своего садика, чтобы увидеть кусочек дома Роба.

Это Вивасия и делает, обозревая все вокруг. У него не такой дом, как у нее, скорее шале. Сюда не доносится шум из жилой зоны поселка.

Она прищуривается. Там есть маленький балкон, куда можно выйти из спальни, и на нем как раз сидит Роб: одну ногу закинул на перила, в руке – кружка с чем-то испускающим пар. И он смотрит прямо на нее.

Проклятье!

Чувствуя, что ее застали врасплох, Вивасия отступает назад, к своему дому. Быстрый взгляд в сторону кухни говорит, что дети на прежних местах. Она присматривается. Ей показалось или они… как-то сникли? Оба выглядят усталыми, полусонными, глаза остекленели. Отсюда, с задворок дома, в скудном свете, пробивающемся сквозь темные тучи, кожа детей выглядит… жутко.

Роб сказал, что, вероятно, уедет. Если так, может, ничего страшного, если она спросит у него совета, и не только по поводу этих странностей кожи. Если он медик, значит может провести полный осмотр. И не придется бояться, что из больницы или от врача позвонят в социальную службу и детей у нее заберут. А если Роб переселяется на новые «пастбища», он больше и не вспомнит ни о ней, ни о малышах.

Набрав в грудь воздуха, Вивасия возвращается в угол сада.

Роб все еще на балконе, на лице – полуулыбка, рука поднята в робком приветствии.

– Роб! – окликает его Вивасия. – Ты не мог бы заскочить ко мне на минуточку?

Пару неловких секунд он тянет с ответом. Вивасия чувствует, как ее начинает колбасить. Возможно ли, что все последние годы она неправильно понимала его дружественные жесты? Не была ли она – как говорил ей кое-кто другой, – по своему обыкновению, глупа?

Но вот Роб встает, опираясь на железные перила.

– Зайти?! – кричит он Вивасии.

Она морщится – зачем же так орать! – и подавляет желание шикнуть на него.

– Пожалуйста. – Она пытается не скрежетать зубами, а улыбнуться.

– Конечно! – отзывается Роб. – Дай мне две минуты.

Он поворачивается, чтобы уйти, но она вновь окликает его:

– Роб! Заходи сзади, ладно?

Он кивает:

– Хорошо.

Вивасия скорее слышит, чем видит, как дверь за ним закрывается. Она стоит на месте, поглядывая на калитку и бросая взгляды на детей, которые сидят за столом; бумага перед ними лежит нетронутая, коробка с карандашами не открыта.

Вивасия сцепляет руки, на лбу выступает пот; она отчаянно надеется, что не совершила худшую ошибку в своей жизни.

Она доверяется Робу – человеку, которого едва знает. А в последний раз, когда она кому-то доверилась, это кончилось плохо, очень плохо.

Упорная морось быстро превратилась в настоящий ливень – в нынешнем году они к такому уже привыкли. Вскоре появляется Роб и, пригнув голову, заныривает в сад.

– Линда сказала, ты был врачом. Это правда? – спрашивает Вивасия, прежде чем он успевает закрыть калитку.

Говорит она задыхаясь и сама это понимает, к тому же чувствует, что глаза у нее горят, а такой Роб никогда ее не видел.

– Кто такая Линда? – хмурится, а потом морщится он.

Небеса разверзаются снова.

Волнение Вивасии переходит в досаду.

– Из Книжного клуба, – поясняет она.

– Я не хожу в Книжный клуб, – смущается Роб.

– Не важно! – отмахивается Вивасия. – Это правда?

– А, погоди… Эта женщина с вывихнутой лодыжкой? Прошли годы! – Что-то в лице Вивасии заставляет его осечься, и он слегка краснеет. – Я вспомнил, – говорит он. – Я был врачом. – Кажется, Роб возвращается к реальности. – С тобой все в порядке? – спрашивает он. – Ты… не заболела?

Вивасия мотает головой:

– Не я. Дети… – Она умолкает, впивается в Роба пронизывающим взглядом, потом торопливо отводит глаза. – Дети моей кузины гостят у меня. Она нездорова – моя кузина то есть. Думаю, их нужно… осмотреть.

Это звучит как ложь. Вивасия уверена: Роб это понимает, видя, что глаза у нее мечутся из стороны в сторону, только бы не глядеть на него.

– Что именно тебя беспокоит? Их тошнит? Рвет? Они поранились?

Вивасия почти видит, как мысли у него мрачнеют, – видимо, он вспомнил о чем-то, что видел в прошлом.

С ними плохо обращались? Били? Ими пренебрегали?

Вивасия прислоняется к стене. Широкий карниз защищает ее от дождя. Закусив нижнюю губу, она прокручивает в голове обычные занятия Роба: он выпивает с мистером Бестиллом, шутит со Слепой Айрис, поддерживает, по-видимому, дружеские отношения со всеми обитателями деревни, кроме нее, потому что она всегда была к нему холодна.

– Тебе не о чем беспокоиться. Доктора не разглашают тайны своих пациентов.

Его шутливый тон заставляет Вивасию выпрямиться. Тут нет ничего смешного.

Она отталкивается от стены. Она решилась.

– Само собой, – говорит Вивасия, распахивает террасную дверь и заходит в дом. – Дело деликатное.

Интересно, что Роб думает о представшей его глазам сцене? Два маленьких ребенка сидят за столом, на котором лежат блокноты и неоткрытая коробка с карандашами. Дети чистые, в воздухе слабо пахнет недавно использованными шампунем и мылом. Они одеты по-летнему, а не в прежние тяжелые теплые одежки. Мальчик выглядит опрятным, как маленький морячок, на девочке – милые, но разномастные вещи.

«На первый взгляд все нормально», – пытается Вивасия рассуждать за Роба.

Он вступает в дом следом за ней и обходит вокруг стола. Резко останавливается. Губы его двигаются, потом смыкаются, будто он едва удерживается от ругательства.

В следующее мгновение Роб приходит в себя.

– Привет, ребята! – Голос, когда он наконец прорезается, – это какой-то постыдный писк. Парень кашляет, краснеет и пытается изобразить улыбку. – Я Роб, пришел просто осмотреть вас, если вы не против. Ну, как вас зовут?

Малыши таращатся на него. Две карикатуры на детей.

Вивасия кхекает.

– Это Роза, а это… – Она мнется: имя еще не придумано. – Алекс, – называет Вивасия первое пришедшее в голову и вздергивает подбородок, мол, пусть-ка попробует изобличить ее.

Роб поворачивается к детям и обшаривает их взглядом.

Вивасия сознательным усилием расслабляет плечи. С чего бы Роб стал подлавливать ее на лжи с этим выдуманным именем? Он не догадается, что это ложь, ведь он не знал прежнего Алекса.

Которого она любила всем сердцем. Которого у нее отняли.

– Ну? – подталкивает Роба к действиям Вивасия.

Тот вздыхает:

– Лучше бы их обследовали в больнице.

– А мы… мы ничего не можем сделать? Я имею в виду, здесь. Чтобы не возить их туда?

– Нужно сдать анализы, – твердо отвечает Роб.

– А по-твоему, что это такое? – спрашивает Вивасия.

Не ответив на вопрос, он обездвиживает ее стальным взглядом:

– Что не так с твоей кузиной?

– С какой? – не понимает Вивасия, сбитая с толку.

– С их матерью, – поясняет Роб, – твоей двоюродной сестрой.

Вивасия читает его мысли, они ясны как день. Все то, что говорят старожилы.

Роб поворачивается к ней лицом, а спиной – к детям.

– Ты украла их?

Вивасия никогда еще не видела Роба таким. Напористым. Он был… Вообще, он был для нее никем, потому что она не подпускала его к себе. Но подозревала, что он человек, скорее, мягкий и уступчивый.

Ничего подобного. Откровение пугающее.

Глаза Вивасии вспыхивают смесью злости и боли.

– Я бы никогда такого не сделала.

Роб фыркает.

– Шутка! – громко хохочет он. – Я пошутил.

Что-то не похоже. Выражение лица у него не шутливое.

Шаркающий звук шагов, к ним кто-то приближается. Это Роза – Вивасия даже не заметила, как та вылезла из-за стола, – возвращается на кухню.

Девочка что-то несет – слишком большое для нее, – однако не бросает. Это глобус.

– О, моя хорошая, дай я помогу тебе, он тяжелый. – Вивасия обходит стол и протягивает руки, чтобы взять у девочки ношу.

И тут в руке Роба начинает вибрировать мобильник. Мужчина откашливается. Поднимает телефон вверх:

– Я только… – Он указывает на дверь.

Вивасия снова поворачивается к Розе. Пусть Роб идет. Вообще не нужно было его сюда звать.

Вместе они ставят глобус на стол. Роза забирается на стул и осторожно вращает пальцем сферу.

Вивасия думает, что малышка считает глобус игрушкой, пока не становится ясно: девочка активно ищет определенную часть света.

Мальчик наблюдает за этим медленным верчением. Поднимает палец, чтобы коснуться глобуса, но сестра сердито взглядывает на него, и он убирает руку.

Роза замирает, приставив свой зеленый указательный палец к сфере. Вивасия придвигается к ней и говорит:

– Америка, дорогая.

Девочка стукает пальчиком по глобусу – раз, два, три, – потом тем же пальцем тычет брата в ключицу.

– Техас?! – почти вскрикивает Вивасия и виновато оглядывается через плечо – проверить, что Роб все еще на улице.

Роза обвивает маленькими пальчиками запястье Вивасии и притягивает ее ближе. Смыкает большой палец другой руки с указательным и разводит их.

– Увеличь, – бормочет Вивасия.

Она понимает язык этой странной маленькой девочки. Малышка, хоть и выглядит существом из другого мира или другого времени, знакома со смартфонами, видимо держала в руках по крайней мере один.

– Даллас. – Вивасия выпрямляется, переводит взгляд с Розы на мальчика и с абсолютной, железобетонной уверенностью повторяет: – Даллас. Так зовут твоего брата. – Голос ее не повысился в конце, создавая вопросительную интонацию.

Роза почти сурово кивает и откидывается на спинку стула, чопорно сложив руки на коленях.

6. Дети

Вначале с мамой они знали любовь и счастье. Нежные прикосновения и смех. Они не могли сказать, когда все стало меняться.

Когда-то давно были и другие люди. Если папа появлялся дома, все из кожи вон лезли, лишь бы ублажить его, сделать все, чего, как они думали, он хочет или что ему нравится.

И брат, и сестра смутно помнили, что когда-то были слова – произносимые и написанные, – только давно, и эти воспоминания не привязывались к какому-то возрасту или времени. Вместо них возникли тишина и пустота. Иногда девочка экспериментировала с шумами и звуками. Мальчик на это не отваживался и оставался нем.

Теперь все изменилось. Перемены назревали уже давно, и девочка считала, что готовилась к ним. Ровно как учил отец. А когда все свершилось, мальчик стал делать то, что она ему говорила. Он повсюду следовал за ней.

Речь шла о выживании. Людей, которых раньше было много, не стало, за исключением мамы. Ее они не брали в расчет, потому что хотя телом она была здесь, но уже давным-давно ушла. Может быть, даже раньше, чем стали уходить другие.

Отец отсутствовал дольше, чем обычно. Так долго, что все вокруг покрылось красной пленкой: комнаты, где они жили, мама, сама тишина, в которой они существовали. У красной пленки были длинные-длинные щупальца, они дотягивались до детей и даже трогали их.

Еда тоже пропала, ее не было уже довольно долго, и двери больше не открывались.

– Есть там что-нибудь? – Голос матери звучал хрипловато и жалобно.

Роза покачала головой:

– Нет, ничего.

Мама заплакала. Даллас молча сидел на ее кровати. Никуда не годной. Это и не кровать была вовсе, а койка. Но мама так долго спала на ней, что ее иначе и не называли, как маминой кроватью.

Кровать/койка пахла очень неприятно. Когда в последний раз стирали белье, Роза сказать не могла.

Многое теперь затерялось в памяти. На самом деле она только сегодня утром вспомнила, что ее зовут Розой.

«Р», «О», «З», «А». Она даже не забыла, как произносить свое имя по буквам. Мама научила ее, вместе с разными другими вещами. Уроки прекратились, когда мама стала очень-очень грустной. Даллас помнил меньше, чем Роза, или, вероятно, он не испытывал такого же настоятельного желания не забывать, как она.

А может быть, эта потребность имелась у них всех, но в замороженном виде. Сегодня мама впервые села в постели. Впервые попросила еду. Это назвали «вторым дыханием». Не путать со вторым пришествием, как говорил о себе отец.

Однако этот легкий бриз в конце концов стих. Роза понимала, что третьего шанса не будет. У Далласа второго дыхания вообще не появилось. Он сидел рядом с мамой почти так же, как все последнее время: полузакрытые глаза сфокусированы в одной точке – на двери дома на колесах.

Когда-то эта дверь всегда была нараспашку. Голоса, пение, смех залетали внутрь фургона. Папа говорил, и было весело.

Голоса со временем исчезли, растворились в пространстве, как и люди, которым они принадлежали.

Что-то ввернулось в ее ладонь. Она удивленно взглянула вниз: рука Далласа. Маленькая, мягкая, грязная, такая же, как у нее. Он дернул головой. Она посмотрела на постель.

Мама пыталась сесть. Ей не удалось, она упала обратно, головой на грязную коричневую подушку. Рука соскользнула с кровати, костяшки пальцев отстукивали ритм по пластиковым плиткам пола.

Даллас прильнул к матери. Она снова заплакала, тихо захныкала. И продолжала стучать по полу, ритм запульсировал в мозгу у Розы. Других звуков она не слышала уже много дней, и от него, смешавшегося с плачем мамы, у девочки заболела голова.

Движение изменилось. Мама теперь скребла, кончики пальцев щипали задравшийся край плитки. Кусочек маленький, под ним даже ничего не спрячешь.

Но там точно что-то спрятано!

Воспоминание вспыхнуло в памяти Розы ярко, как фейерверк в небе. Его Роза тоже помнит, он был давным-давно, вместе со смехом и радостью вместо тишины и печали.

Но сейчас Розе нужно думать не о фейерверках.

Она зажмурила глаза, сжала маленькие ручки в кулачки и попыталась вспомнить.

Ночь, когда отец сжег книги… Он вынес их из фургона и бросил в костер. Мама – лицо худое и в лунном свете смертельно бледное, рот принял форму буквы «О». Отец был в ярости: слова на страницах – это идеи других людей, они не соответствовали отцовским правилам.

– Назад – к истокам! – кричал он.

Мама взяла отца за руки, ее лицо озарилось светом костра. Отец оттолкнул ее. Она немного посидела на обгорелой траве и убежала в фургон.

Роза еще долго смотрела, как пылает огонь, прижав к боку Далласа. Запах ей не нравился, но тепло было приятным, потому что ночи стали холодными.

Невдалеке, там, где когда-то давно стояло много жилых фургонов, двигались две тени. Роза узнала их – Альберт и Саша. Альберт увидел, что она смотрит, и поднес руку к губам.

Роза поняла: они уезжают, как и все остальные.

Ей стало грустно, но она призналась себе, что если бы могла, то тоже предпочла бы уехать.

Девочка кивнула Альберту. Но они были добры к ней, особенно Саша, и поэтому одного кивка недостаточно.

Роза вытянулась во весь рост.

– До свидания! – махнув рукой, крикнула она и тут же, схватив руку Далласа, потянула ее вверх, чтобы он тоже помахал.

Ветер донес ругательство Альберта. Отец прекратил жечь книги и обернулся посмотреть, кому машет Роза.

Тогда они бросились бежать – Альберт тащил Сашу за запястье, и отец тоже сорвался с места. Розе сперва было весело – взрослые гоняются друг за другом! Но потом ее улыбка погасла: они с Далласом играли не так.

Она подняла брата на ноги, и они вместе ушли в фургон, к маме, где безопасно. Даллас сбросил ее руку со своего плеча, сел на корточки у двери и стал наблюдать за веселой дракой взрослых. Он улыбался, облизывал губы и дрожал, словно был напуган или взволнован.

Пока отец гонялся за людьми, которые прежде были его друзьями, мама чем-то занималась в фургоне.

Она отогнула ужасное виниловое покрытие пола, и под ним обнаружилось небольшое углубление. Туда она бросала книги, ручки, карандаши. Пачку печенья, пару сережек и серебряный браслет.

Роза поняла: это были Важные Вещи.

Она огляделась в поисках своих Важных Вещей, которые могли бы поместиться в дыру. Однако Роза уже была умна не по годам. Мама и Даллас. Они важны. И больше по большому счету – ничего.

Даже папа.

Особенно папа.

Последнее было мыслью шепотом, потому что это – Плохая Мысль.

Теперь, много позже после той ночи, мама скребла пол в этом тайном месте. Роза поняла: Важным Вещам пора снова появиться наружу.

Пальцы матери были в крови, оставляли красные следы, линии, завитки. Казалось, ей больно, поэтому Роза села на корточки, чтобы помочь, и прервалась только для того, чтобы ткнуть Далласа – пусть делает как она.

Он сделал, что ему было велено, как всегда.

Они работали молча, маленькая семейка из трех человек, связанная смешавшейся на полу кровью.

7. Вивасия – раньше

Ребенок не остался внутри Вивасии надолго.

Она не проносила его и до трехмесячной отметки, когда, предположительно, было уже безопасно говорить о нем людям. Знал только Чарльз, хотя Вивасии казалось, что он забыл.

Прежде чем ребенок вышел из нее, она сняла деньги в банкомате, как только цифры на ее счете снова окрасились в черный цвет, и не выпускала из вида свою банковскую карту – всегда носила с собой. Она стала делать перерывы на обед, чего с ней раньше никогда не случалось. Гуляла по городу и покупала крошечные ботиночки, мягкие шерстяные одеяльца, розовые платьишки и синие ползунки, а также соски, подгузники и плюшевых мишек. Об этом по-прежнему никто не знал, и Вивасия хранила покупки в своем шкафчике на работе. Когда он наполнился, она сложила стопки детских вещей в нижний ящик рабочего стола.

Несколько дней ее тошнило, но она не возражала против таких атак на свое тело. Это было доказательством того, что в ней растет новая жизнь. Она их принимала. Вглядываясь в свое лицо перед зеркалом, искала признаки внутреннего света, о котором так много слышала. Она его не находила, но, может быть, он появится позже.

В тот вечер они ужинали в городе, до которого нужно был ехать на поезде. Они не часто выбирались куда-нибудь вместе, а если делали это, то обычно посещали какие-нибудь старомодные местные пивные вроде «Быка», где в будние дни подавали два блюда по цене одного и пинта пива обходилась дешевле, чем в заведениях соседних городков.

Вивасия надела джинсы, ей хотелось износить их, пока они на нее налезают. Чарльз спустился вниз в костюме, своем лучшем, единственном, сером. Таком блестящем, почти серебряном. В этом костюме он женился на ней несколько месяцев назад.

О внешнем виде жены он ничего не сказал, только обшарил ее взглядом с ног до головы.

– Я могу переодеться, – смутилась Вивасия.

Это была почти мольба. Она не догадывалась, что они собираются в такое место, где нужно выглядеть прилично.

Чарльз взглянул на часы:

– У нас нет времени. – Лицо его было живописным отображением разочарования.

Вивасия нашла на дне сумочки алую помаду. Не ее; наверное, это Келли оставила, хотя та теперь редко появлялась у Вивасии, а может, помада была забыта давно, во время одного из еще более редких разгульных вечеров, которые в прошлом иногда случались. Вивасия размашисто мазнула помадой по губам, используя окно в качестве зеркала.

– О боже! Ты серьезно? – Глядя на ее лицо, Чарльз как будто испытал сильную боль. – Прошу тебя, не пытайся быть тем, кем не являешься.

Это напомнило Вивасии другой раз, когда она не могла разобраться, каков смысл замечания Чарльза. Тем не менее она судорожно порылась в сумочке, пытаясь отыскать бумажные салфетки, и, ничего не найдя, стерла помаду тыльной стороной ладони.

На коже осталось красное пятно, как ожог.

Чарльз поморщился и отвернулся.

– Мы можем себе это позволить? – когда их усадили за столик, спросила Вивасия, распахнув глаза при виде цены за обычный стейк весом в восемь унций.

Место было модное, где проводят свадьбы и роскошные корпоративы. Стейк стоил тридцать фунтов, салат и жареная картошка – за отдельную плату.

Губы Чарльза вытянулись в нитку.

– Прекрасный способ дать мне понять, что я неадекватен, жена, – тихо проговорил он.

Со временем Вивасия поймет: когда он называет ее женой, это явный признак неудовольствия.

Она выбрала самое дешевое блюдо, а потом, в попытке обеспечить Чарльзу чувство адекватности, которого он так жаждал, изменила свое решение в пользу филе, прибавив к нему три разных гарнира и дополнительный соус.

Принесли еду. Чарльз сказал, обращаясь к официанту:

– Можно подумать, она собралась поесть за двоих, а?

Вивасия засмеялась, подумав, что шутка предназначалась только для них с мужем, ведь они еще никому не говорили.

Лицо официанта ничего не выражало.

Потянувшись через стол, Чарльз ущипнул Вивасию за живот.

– Свинка, – хмыкнул он.

По дороге к станции он говорил ей, что вечер получился немного неловкий и им нужно на будущее научиться вести себя в подобных местах.

– Я бываю в разных заведениях, Вивасия, так что мы должны вести себя раскованно там, куда мне хочется ходить. Приличная одежда, соответствующий макияж, прическа и прочее. – Он сжал руки в кулаки и сунул их в карманы. – И я думаю, нам нужно заказывать порции побольше и в правильной манере. Все-таки… – он натужно хохотнул, – мы не на кухне у Кей, верно?

Он причислил к «нам» и себя, но Вивасия знала, что Чарльз имеет в виду только ее.

– Я обязательно надела бы платье, если бы знала, что мы идем в какое-то приличное место, – тихо отозвалась она.

Тишина, наполненная кутерьмой мыслей в голове. Она выбрала не те слова. Лучше было вообще промолчать, не пытаясь ни защититься, ни умиротворить его.

На станции – толпа футбольных болельщиков, синее море плескалось на улице, втекало в воронку двойных дверей и разливалось по платформе.

Пока они ждали поезд, Чарльз спросил:

– А почему ты решила, что мы идем не в приличное место?

Вивасия не знала, как ответить, чтобы не выглядеть неблагодарной, поэтому ничего не сказала, а молча смотрела вдаль, пока оттуда не донесся звук приближающегося состава. Чарльз стоял рядом, положив руку ей сзади чуть ниже талии. Появился свет прожектора локомотива. Вивасию пробило потом от мысли об этой крепкой, тяжелой-тяжелой руке. Несильного толчка запястьем будет достаточно. Ее передернуло.

Чарльз взглянул на нее, холодный как лед, и убрал руку.

Позже, в тот же вечер, ребенок вышел из нее. Физическая боль была ужасной. Душевная – еще хуже, когда она, засунув под себя руки, пыталась удержать внутри оставшееся.

Чарльз не сидел сложа руки, успокаивал ее и утешал, вытирая ей пот со лба влажной фланелью.

Когда взошло солнце нового, пустого дня, он пробормотал ей на ухо:

– Ты не должна чувствовать себя неудачницей, любовь моя.

Она и не чувствовала, пока он этого не сказал.

8. Вивасия – сейчас

Словно задача открыть имя Далласа оказалась чересчур выматывающей, Роза засыпает, сидя за столом. Через мгновение после того, как подбородок девочки падает на стол, Даллас следует примеру сестры.

Роб шумно заходит в кухню.

– Прости, что отвлекся! – громыхает его голос.

Вивасия прикладывает палец к губам и манит соседа в гостиную.

Шторы там по-прежнему задернуты. Она вспоминает, как утром, после того как привела в дом детей, задернула их, защищаясь от любопытных глаз. В комнате сумрачно, и, словно детская усталость заразна, Вивасия опускается на диван.

Она напряженно думает, как ей разыграть эту сцену. Зачем она втянула Роба в историю? Почему не поехала в клинику где-нибудь в городе или за границей? Отправилась бы в Америку, заплатила наличными за консультацию и назвалась вымышленным именем. Почему бы не сделать самое очевидное – загуглить, симптомом какой болезни может быть эта странная кожа?

Почему она обратилась к нему? Зачем пригласила в дом незнакомца? Отчего не выучила урок, преподанный ей в прошлом: нельзя доверять никому?

Теперь Вивасия недовольно косится на Роба, а тот, будто почувствовав ее взгляд, поворачивает голову и смотрит на нее в упор. Она встает и принуждает себя заговорить решительным тоном:

– Роза и Даллас – дети моей двоюродной сестры.

– Даллас? – Роб хмурится.

– Его предпочитают называть Далласом. Хотя при рождении дали имя Алекс. Они мало говорят, их мать… нездорова. Отец вообще неизвестно где. Они пока поживут у меня. Может быть, останутся насовсем. – Ложь легко слетает с языка.

Слишком легко, как будто она специально готовилась к этому моменту. Что она и делала, понимает Вивасия, но только в мечтах.

– Я беру детей под опеку, ты знаешь! – выпаливает она, пытаясь спасти ситуацию. – Я никогда не взяла бы ребенка чужого человека без должного оформления.

Роб кладет телефон и смотрит через дверной проем на спящую парочку.

– Нужно, чтобы ты рассказала мне все, Вивасия.

«Ну уж этого точно не будет», – думает она. Роб приглашен сюда, чтобы высказать мнение как врач. Но он и этого не сделал, запоздало отмечает Вивасия.

Вдруг ей кажется, что все это чересчур. Она проводит руками по глазам, кожа вокруг них напряжена, как и все ее тело.

– Они гостят у меня. – Голос у Вивасии слабый, робкий, тоненький.

Год назад она ревела, давая себе обещание, что больше никогда не будет говорить так. И вот на́ тебе, прошло двенадцать месяцев, и старые манеры, и все то, от чего сбежал ее супруг, снова вернулись.

Вивасия опускает руки и быстро взглядывает на дремлющих за столом детей. Она не хочет быть такой, как раньше. Отката в прошлое не будет.

– Они со мной, потому что я собираюсь заботиться о них и оформлю это официально. Ты их у меня не заберешь. Покарай тебя Бог, если вздумаешь!

Она падает на диван, задыхаясь от злости, раззадоренная. «Так-то лучше, Вивасия. Вот это моя девочка» – голос бабушки подбадривает ее.

Она осмеливается взглянуть на Роба, прямо ему в глаза. Неуютно. Много лет уже она такого не делала.

– Вивасия, я ни за что не стану пытаться отнять их у тебя. О чем ты вообще говоришь? Я просто имею в виду, что они нездоровы. Это видно сразу. Ты и сама поняла: потому и позвала меня сюда как человека с медицинским прошлым. Им нужен профессиональный уход, лечение в больнице, ну по крайней мере врач.

Вивасия открывает рот, чтобы возразить, и Роб поднимает руку, обрывая ее:

– Я понимаю, ты защищаешь свою сестру, но тут дело поважнее верности семье. Ты не из тех людей, кто ошибается в таких ситуациях.

Тут Вивасии хочется рассмеяться. Сказать бы Робу, что он понятия не имеет, какой она человек. Какие страшные поступки совершила. И какого сурового наказания заслуживает.

Некоторое время они оба молчат. На дом опускается тишина, слышно только тихое посапывание детей.

Потом откуда-то из-за ворот доносится мерный рокот, слышный даже сквозь шум ливня. Вивасия поднимает глаза. Вот и они – самое время для гольфа. Из-за дождя сразу идут в клуб. «Это мужчины, – думает она, – которые плодятся и плодятся, не вспоминая ни об оставленных дома женах, ни о любовницах, которые, и те и другие, вырастят их отпрысков. Швыряют деньги на любую, какая ни подвернется, прихоть, глубоко не задумываясь зачем и почему, даже сталкиваясь с негативными последствиями своих действий».

Суждение резкое, признает Вивасия. Она уверена, что среди команды гольфистов есть и нормальные, милые мужчины, хотя лично она с такими не встречалась.

Грохот их чудовищных тачек пробирает до костей, вызывая дрожь по всему телу, пока моторы, стреляя очередями, преодолевают последнюю сотню ярдов до поля. Шум запредельный, ненужный – еще одно проявление общего для всех гольфистов «синдрома большого члена».

– Козлы, – морщится Вивасия.

– Дрочилы, – одновременно с ней произносит Роб.

Они таращатся друг на друга, а внезапный гром, поднятый армадой машин, удаляется и стихает, уступая место шуму дождя.

– Я… я думала, тебе они нравятся, – бормочет Вивасия.

– Иногда я забиваю с ними мячи в пару лунок, – откликается Роб. – Но мне они не нравятся.

У него веселое выражение на лице. Может, оттого, что она выругалась. За все это время Вивасия ни разу не подумала, что он может разделять ее мнение.

Роб вздыхает:

– Анемия.

– Что? – переспрашивает она, возвращаясь в реальность.

– Похоже на анемию и недостаток витаминов. – Он бросает на нее быстрый взгляд. – Не знаю их истории или истории твоей кузины. Но они, очевидно, оказались здесь не без причины. – Роб обводит глазами комнату в доме, который Вивасия не строила, а получила в наследство от своей семьи.

Она тоже глядит вокруг глазами чужака. Дом старый, украшен реликвиями из ее прошлого. Вивасия внутренне морщится.

– Социальная служба наверняка все тут проверила, прежде чем передавать тебе детей, – говорит Роб. – Что они сказали?

Вивасия нервно сглатывает.

– Тоже упомянули про анемию, – отвечает она; Роб задумчиво кивает. – Я… – Вивасия встает. – Мне просто нужно было услышать еще чье-нибудь мнение. Спасибо, что посмотрел на них.

Сердце у нее в груди тяжело бьется.

– С удовольствием сделал это, – любезно кивает Роб и направляется к двери.

Вивасии дышится легче: он поверил в ее историю. Опасность миновала.

Пока.

Она провожает Роба до выхода, быстро закрывает за ним дверь и прислоняется к ней спиной. В голове носится неприятная мысль: «Что я наделала?!»

Она взяла к себе двоих детей, буквально подобрала на улице и привела домой.

Кто-то их ищет.

Кто-то… здешний?

Волчья Яма – дыра дырой, затерянная деревушка на окраине запределья.

Вивасия знает детей и внуков всех местных жителей, несмотря на то что давно уже не является частью общины.

Это не дети Рут или Слепой Айрис. У мистера Бестилла и его супруги детей вообще нет. Джеки, как и Вивасия, живет сама по себе, даже еще более обособленно.

Думая о Джеки и ее добровольной самоизоляции, Вивасия хмурится. Не всегда мать Келли была такой. Давным-давно, в детстве Вивасии, Джеки считалась королевой деревни: регулярно ходила в церковь, была членом многочисленных комитетов и правлений того и сего, всюду совала нос и везде шныряла глазами. Все изменилось, когда Келли ушла из дома.

Вивасия до сих пор испытывает щемящее чувство в груди, когда думает о Келли. Дочь Джеки была совсем не похожа на старожилов деревни. Своенравная и свободная, смелая и шумная. В ней было все, чего не хватало Вивасии и что она так хотела бы иметь.

Они дружили с раннего детства. С начальной школы до старшей, и когда были подростками, и когда только повзрослели. Потом Келли уехала, взбрыкнула в один прекрасный день. Теперь она живет за границей, наслаждается жизнью в высших сферах. И не поддерживает контактов с теми, кто остался здесь.

Джеки сперва отчаивалась и терзалась тревогами, потом озлобилась и впала в тоску.

Вивасия думает о Робе, первом за долгое время госте в ее доме.

Сначала он отнесся к ее объяснению про детей с подозрением, не поверил, что они здесь с официального разрешения. А если он до сих пор сомневается? Сообщит ли Роб в полицию о двух потерявшихся детях, находящихся в доме у женщины, которой не полагается иметь детей под опекой? Хуже того, не проговорится ли Роб о детях другим обитателям Волчьей Ямы? Или у нее начинается паранойя? Может, Роб, наоборот, и дальше будет по-доброму помогать ей.

Но более важный вопрос так и не снят: где у этих детей родители?

Из-за пропавших детей всегда поднимается шум. История полощется в теленовостях, в Интернете, в социальных сетях.

Личные желания Вивасии и моральные обязанности вступают в яростный конфликт.

Она заглядывает на кухню. Дети по-прежнему спят. Вивасия думает, не перенести ли их на кровать, на диван, куда-нибудь, где им будет удобнее, чем за кухонным столом. Потому что малыши выглядят так, будто давно уже не имели обычных человеческих удобств. Сердце Вивасии раскалывается при мысли об этом. Кусочки мгновенно встают на свои места и срастаются, а место, где была трещина, становится немного прочнее. Тверже.

Она не вернет этих детей в ту адскую дыру, из которой они выбрались.

Тем не менее нужно быть готовой.

Вивасия берет мобильник, подключается к Сети и выходит на местный сайт новостей в поисках ключа к ответу на вопрос, откуда взялись Роза и Даллас.

Роза и Даллас.

Не Алекс и Элизабет.

Вивасия натужно сглатывает. Линия разлома снова покрывается трещинами. Изо рта вырывается какое-то жалобное блеяние.

Она долго листает страницы, переходит с местных на национальные новости. Находит массу известий о пропавших детях, жуткое количество, но не о тех двоих, которые сейчас находятся у нее в доме.

Вивасия представляет себе, что случится, если она позвонит в полицию. Явятся полицейские, с ними – соцработники. Детей заберут и будут разыскивать их родных.

При мысли об этом и о других детях, которых у нее забрали, Вивасия начинает дрожать.

Она держит в руке телефон – старый мобильник, которым почти не пользуется, просто незачем. Нажать три клавиши – вот и все, что нужно, чтобы поступить правильно.

Вместо этого Вивасия выключает телефон и засовывает его между диванными подушками.

Задрожав еще сильнее, прижимает руки ко рту. Она решилась.

Будет лгать дальше и тянуть с этим как можно дольше. Прятать Розу и Далласа она не станет. Это только усилит подозрения.

Она снова глядит на детей.

Ей-богу, ну что это за кожа! В таком виде она не сможет водить их повсюду и при этом изображать уверенность.

Тут к ней по кругу возвращается другая тревога. Что, если Роб расскажет про детей другим обитателям Волчьей Ямы? Те, кто помоложе, новички, воспримут это нормально. Им неизвестно ее родословное древо. Они не в курсе, что у нее нет никакой кузины.

А вот другие – Рут, мистер Бестилл, Айрис… Эти знают о ней все.

Вивасия стоит неподвижно, глубоко задумавшись, ищет и не находит выход из тупика.

В поселке тихо – полуденный перерыв, когда мужчины ушли на работу, женщины тренируются на тренажерах или делают протеиновые коктейли, а почтальон и молочник уже завершили утренний обход. Машины гольферов уехали и не вернутся в ближайшие несколько часов. Дождь так и идет. Уже не первую неделю. Этот год станет самым дождливым за всю историю наблюдений.

Вивасия пересекает кухню, тихонько открывает дверь и выходит наружу.

В тот самый момент, когда она смотрит на небо и думает, проглянет ли когда-нибудь солнце, ломаная линия вспыхивает на горизонте над полем.

Вслед за этим раздается не гром, как ожидает Вивасия, а душераздирающий вопль. Первая мысль – в кого-то ударила молния. Но это не крик боли. Это панический ужас. Вероятно, вспышка напугала кого-то, хотя непогода бушует с рассвета и с конца апреля, так что ненастье стало ощущаться как норма.

Наконец раскатисто гремит гром, мощные хлопки раздаются в облаках над самым домом.

Вивасия просовывает голову в дверь – проверяет, не забились ли дети под стол, но они в тех же позах, как она их и оставила. Только теперь проснулись, еще не особо понимают, что происходит, глаза мутные и усталые.

Дождь льет не переставая, косой, залетает брызгами в дом, кропит пол. Вивасия прикрывает дверь почти до конца, обрывая вновь раздавшийся крик.

На этот раз он длится и длится, этакий продолжительный вой. К нему присоединяется еще один вопль, мужской, и Вивасия понимает: случилось что-то ужасное.

Больше голосов слышится позади ее дома, на пространстве за ним. Слова-паразиты, какие редко услышишь в клетках Волчьей Ямы, обитатели которой слишком рафинированы. Восклицания «Боже!», «О бог мой!», «Нет!».

Этого достаточно, чтобы выгнать Вивасию на улицу, под дождь. Она опрометью бежит вниз своего сада и хватается руками за погнутую ограду.

Там – вдова Рут вместе с личным поваром кого-то из новых жильцов, то ли Колумом, то ли Калумом, то ли Колином. Они стоят на расстоянии вытянутой руки друг от друга рядом с наполовину ушедшими под землю кирпичами, которые отмечают место, где находится колодец Девы. Вивасия была возле него всего несколько часов назад и нашла детей, свернувшихся калачиками, будто спящие котята.

На мгновение ее сердце замирает. Абсурдная мысль: вдруг там остались еще дети, полдюжины братьев и сестер Розы и Далласа? Жадность, перемешанная с безумием, охватывает Вивасию. В голове вспыхивает картина будущего: во всех комнатах дома играют дети.

Молния вилкой ударяет в землю, прочищая и мысли Вивасии, и ее зрение.

Колодец Девы переполнен.

Такое случалось и раньше, но не при жизни Вивасии, по крайней мере, она ничего подобного не припоминает.

Во времена молодости ее бабушки по краю участка протекала река. С годами русло пересохло, и колодцем Девы перестали пользоваться. Он превратился в овеянную легендами достопримечательность, а не в нечто, имевшее реальное применение или назначение. Потом явились сотрудники муниципалитета и накрыли колодец крышкой.

Теперь крышка была не просто сдвинута, а сорвана и лежала сбоку, перевернутая, проеденная ржавчиной. Вода переливалась через край колодца и текла под уклон, к железной ограде Волчьей Ямы.

Хотя появление новой реки не повод для криков.

Их вызвал труп, извергнутый вместе с водой из колодца.

9. Вивасия – раньше

Хотя ребенок вышел из нее до срока, желание и необходимость иметь малыша не пропали.

Шрамы, оставленные той ночью, тоже никуда не делись. Воспоминания вспыхивали в памяти: попытки удержать ребенка внутри, вернуть его обратно – мысль противоестественная, безумие, порожденное горем.

Дом был пуст, и Вивасия тоже.

Она начала думать о других вариантах.

– Опекунство… – повторил за ней Чарльз так бесстрастно, что Вивасия не могла определить, отвращение это или заинтересованность.

– За это платят, – добавила она.

И почувствовала себя грязной, потому что использовала рекламный ход. Желания помочь попавшему в беду ребенку должно хватать. Но Вивасия знала, как много значат деньги для ее мужа.

– Сколько?

Она показала ему рекламные брошюрки, которые взяла в библиотеке.

– И это временно? – уточнил Чарльз. – Они приходят и уходят?

Вивасия кивнула.

– Иногда это просто передышка для родителей, – пояснила она. – Нечто вроде сиделки.

– И ты бросишь свою работу?

Еще один кивок.

– И будешь находиться дома, а не работать до упаду за копейки. – Он посмотрел ей в глаза. – Тобой пользуются там, на твоей работе. Ты позволяешь им издеваться над собой. Видела ты хоть раз, чтобы кто-нибудь пытался издеваться надо мной?

– О… Ну, я думаю…

– Ты позволяешь это, вот что хуже всего. – Чарльз раскрыл газету и отхлебнул из кружки чай.

Обсуждение закончилось. Вивасия не понимала, это было «да» или «нет».

Она отважно опустошила свой шкафчик и ящик стола на работе от купленных детских вещей и принесла их домой. Сложила стопкой в пристроенном к бойлеру шкафу для одежды, где их наверняка увидит Чарльз, когда откроет дверцу.

Он ничего не сказал. Вивасия приняла это за «да» и начала готовить документы.

За анкетами последовали собеседования, и Чарльз удивил Вивасию. Он показал, на что способен. Уговаривал, был внимателен, умен, сыпал шутками и успешно представил дом, где они жили, как потенциально тихую гавань.

Их первым приемным ребенком стал четырнадцатилетний подросток. Вивасия горестно убрала одежду для младенца и миленьких мишек вглубь шкафа, заменив их футбольными мячами, спортивными костюмами и футболками.

Элфи оказался таким… легким. Он был очарователен. Ему понравился Чарльз. Тот стал брать парнишку в гольф-клуб и на тренировочное поле. Купил набор клюшек для начинающих и несколько штук для себя. Взял у Вивасии банковскую карту, сказав ей, что она может отозвать ее из системы.

Вивасия не сказала ему, что, по ее мнению, это так не работает.

– Меня стали узнавать в гольф-клубе, – важно заявил ей Чарльз однажды вечером. – Они начинают понимать, что со мной нужно считаться. Я такой же, как они.

Он раздувался от гордости.

Для Чарльза это было важно – статус и все, что с ним связано. Он хотел, чтобы его признали влиятельным человеком или если не влиятельным, то, по крайней мере, состоятельным. Келли это понимала. Вивасия удивлялась, почему она сама, жена Чарльза, не видит того же.

Она не знала, что ему ответить, а потому просто сжала его руку и улыбнулась.

Чарльз раздраженно стряхнул ее ладонь и посмотрел на Вивасию испепеляющим взглядом, как будто невзначай выболтал ей свои тайные желания и только теперь об этом пожалел.

Элфи провел у них шесть недель, и, помимо ужинов, когда они ели все вместе, Вивасия начала чувствовать себя лишней.

Опекунство открыло в Чарльзе новую сторону. Он давал мальчику советы, руководил им как добрый наставник.

Вивасия пыталась не выражать недовольства, когда заставала их за просмотром фильмов ужасов с рейтингом «18+», и не обращала внимания на то, что они начинали смеяться, когда она выходила из комнаты.

Наличные из жестянки исчезли, и Вивасия перестала ее наполнять, а вместо этого держала деньги, предназначенные для текущих покупок, в конверте в чемодане, где были спрятаны документы на дом.

Наступила осень. Жители деревни устроили традиционный праздник урожая, который каждый год проводили в полях: разводили большой костер, жарили каштаны, ели, выпивали и веселились.

Келли была там, одетая в рваные рыбацкие сети и с готическим макияжем. Джеки держалась подальше от дочери, качала головой, пока Келли расправлялась с глинтвейном и сидром.

День клонился к вечеру. Джеки отвела накачавшуюся Келли в сторонку:

– Посмотри на Вивасию: она – мать. Вы с ней одногодки, но ты ведешь себя как ребенок, которого она взяла на воспитание. – Речь Джеки была странной смесью комплиментов Вивасии, упреков дочери и нападок на тех, кого растят в системе опеки.

– Оставьте ее в покое, – немного погодя сказал Чарльз, указывая на участок недавно скошенной кукурузы, где танцевала Келли. – Она просто веселится. – Он многозначительно взглянул на Вивасию. – Веселиться – это нормально.

Позже Вивасия подслушала, как Чарльз говорил Элфи:

– Эта дикая кошка – прекрасный пример женщины, которая хороша только в одном.

Вивасия подошла ближе, скрываясь в тени круглых тюков сена.

– Она идеальна для веселья. Отличный приемник, куда можно слить свой груз. Сосуд, если хочешь. После чего ты возвращаешься домой к кому-нибудь вроде моей жены.

Элфи жадно ловил каждое слово.

Чарльз ткнул его локтем, и они пошли к Келли. Чарльз набросил руку ей на плечи. Они втроем болтали и смеялись.

Вивасия ощутила, как в ней шевельнулось нечто вроде надежды. Наконец-то двое важных людей в ее жизни поладили. Она надеялась, что это произошло не только под воздействием праздника и что с этих пор между подругой и мужем проляжет мостик.

Вивасия в одиночестве отправилась к дому и тихонько проскользнула внутрь.

Она оставила свет на крыльце для мужа и приемного сына, чтобы им было комфортно возвращаться. Попыталась сосредоточиться на мирной сцене, которую видела, и забыть о том, как Чарльз излагал впечатлительному мальчику свои взгляды на женщин, противоречившие его собственному отношению к жене.

Элфи вернулся домой к матери и отчиму. Когда шесть недель назад он переступил порог дома Вивасии, то небрежно кивнул ей и слабо встряхнул руку Чарльза. Теперь он обнял ее на прощание, провел руками по бокам – от плеч до бедер, не отрывая взгляда от ее глаз, задержал ладони на ней еще ненадолго и подмигнул. С Чарльзом они пожали руки, хлопнули друг друга по спине и толкнулись плечами.

Вивасия закрыла за ним дверь. И понадеялась, что в следующий раз будет девочка, которую станет учить жизни она. Потом ей вспомнились замечания Чарльза о женщинах в целом, и она подумала, не лучше ли будет, если в следующий раз они примут у себя ребенка намного моложе. Такого, который еще не разговаривает и мало чего понимает.

10. Вивасия – сейчас

Испуг Рут вынудил остальных обитателей поселка прийти в движение, точнее – броситься бежать.

Нижняя часть трупа застряла в колодце, руки разбросаны по сторонам, поза напоминает распятие. Голова откинута и лежит на поросшем мхом и влажной травой холмике.

Рот открыт – жуткая маска, растянутая в безмолвном крике. Одежда сползает с тела прямо на глазах у Вивасии. Смешиваясь с водой, частички этого давно мертвого человека подбираются ближе к толпе, собравшейся посмотреть, как прокручивается этот фильм ужасов в реальной жизни.

Вода продолжает переливаться через край колодца, вместе с этим от земли поднимается какой-то странный запах. Вивасия еле сдерживает рвотный позыв. Это – смрадный дух разложения, гниющего тела.

Личный повар Портии дико жестикулирует. Рут снова заходится в крике.

Появляется еще одна жилица – из первого Мак-особняка, что перед самым домом Вивасии. Глаза Эстер Гоулд широко распахнуты.

– О мой бог! – верещит она, а потом еще раз, только громче: – О мой БОГ!

Тело поднимается. Из вонючей грязной воды появляется живот. Перемещение происходит гладко, бесшумно.

Крики и визг внезапно смолкают, хотя вокруг скапливается все больше народа. Каждый вновь прибывающий ахает, и восстанавливается общее, разбавленное этим звуком молчание.

Руки трупа остаются раскинутыми, их вес оттягивает тело назад.

Глаз нет, губ нет, остался только жуткий провал рта, зубы торчат, обнаженные до корней в мрачном оскале.

Раньше, когда это тело было человеком, на нем был красный джемпер. Теперь вся ткань слезла с верхней части торса, как будто это не шерсть, вискоза или хлопок, а пищевой краситель или краска для ткани.

Кожа тоже облезает – с носа, со щек, со лба. Жидкая плоть стекает по дорожке от колодца Девы к ограде поселка Волчья Яма.

Эта текучая кожа снова приводит всех в состояние шока. Рут, женщина стойкая, которая пережила войны, теряла мужей и детей, родителей, друзей, братьев и сестер, тяжело опускается на пригорок, проводит рукой по бледному лицу и опрокидывается спиной на траву. Вивасия понимает: Рут в обмороке.

Стоя в странном, по-тюремному узком, сконструированном из железных прутьев коридоре, Вивасия замечает, что она не одна. Ярдах в пятидесяти от нее стоит Роб.

Рот у него от испуга и изумления превратился в кружок, глаза вытаращены, лицо посерело. При виде Вивасии Роб как будто приходит в себя.

– Ты в порядке? – спрашивает он, двигаясь к ней. – А дети… в доме?

Она тупо кивает.

– Не нужно, чтобы они это видели, – высказывает без того очевидное Роб, и Вивасия вместо ответа бросает на него уничижительный взгляд.

Пальцы ног у нее мокрые. Она смотрит вниз, а там, в канаве между участками, где они стоят, собирается вода. Вивасия думает: не скручивает ли у Роба живот при виде раскисшей кремовой плоти, наползающей на его кроссовки «Nike». Запах – эта жуткая вонь разлагающегося тела – с каждым мгновением становится все более сильным и едким.

Вивасия снова сглатывает подкативший к горлу рвотный ком и вытирает рот тыльной стороной ладони.

Вдалеке слышится вой сирен.

Роб приближается к Вивасии.

– Рут в обмороке, – говорит он, пролезает сквозь изогнутые прутья ограды и сразу оказывается в толпе людей, которые сгрудились вокруг пожилой женщины, лежащей навзничь на мокрой земле.

Вода из колодца стекает каплями, одновременно с этим дождь прекратился, тело застыло.

– Я вызвал полицию, – сообщает повар Портии.

– Спасибо, Клайв. – Роб кладет руку ему на плечо.

Рут уже сидит, плохо соображая, окруженная женщинами в спортивных костюмах: происшествие прервало их утреннюю тренировку. Одна из них, Хлоя-Джой, держит в руках гирю.

Вивасия сомневается, что Хлоя-Джой, Портия, Эстер и остальные обращали хоть какое-то внимание на пожилую женщину, как бы она ни старалась внедриться в их жизнь. Рут пришла к заключению, что вновь прибывшие разговаривают только с теми, кто может быть им полезен: даст совет по диете, обладает влиянием, владеет спортивным залом, завсегдатай ресторанов, законодатель мод, – их интересуют только люди, которых можно использовать как ступеньки лестницы для подъема вверх, вот кто важен для лидеров скачек в Волчьей Яме. Однако Вивасия ошибалась. Теперь, когда они собрались вокруг Рут, она это видит. Они не утратили человеческих чувств – нормальные люди с адекватными реакциями, когда это необходимо.

– Я вызвала «скорую», – говорит Хлоя-Джой, ловя взгляд Вивасии.

– Думаю, «скорая» ему уже не нужна, – произносит, подходя, мистер Бестилл.

Тон у него, как обычно, снисходительный, однако лицо выдает эмоциональную напряженность.

Хлоя-Джой выпрямляется и упирается свободной рукой в бедро.

– Для Рут! – рявкает она.

Мистер Бестилл отводит глаза.

– Ах да. Верно. Хорошо, – кивает он.

Вспышка гнева у Хлои-Джой проходит, она держит на руках свою гирю, как младенца.

Больше сказать нечего. Ни у кого не осталось слов. Позже, когда шок пройдет, всем захочется поговорить, порассуждать, поделиться соображениями, много раз повторить свою версию истории о том, как из колодца Девы вылез мертвец.

Поднимается ропот, группа собравшихся настораживается, все смотрят в сторону поля. Вивасия тоже тянет шею, чтобы увидеть.

Там Джеки Дженкинс – бежит, размахивая руками как одержимая. Если учесть, что все последние годы она почти не двигалась, – зрелище захватывающее.

«Она думает, что это Келли, – догадывается Вивасия. – Считает, что тело, вылезшее из колодца Девы, – ее дочь, которая покинула родной кров ради мира очарований и восторгов и порвала всякую связь с матерью».

1 «Вертолетные родители» – родители, которые считают своего ребенка слишком уязвимым для окружающего мира и проблем, что приводит к повышенной тревожности за его благополучие и, как следствие, усилению опеки. Метафора появилась в 1969 году в книге-бестселлере «Между родителем и подростком» доктора Хаима Гинотта, где упоминается подросток, который жалуется: «Мама парит надо мной, как вертолет…» – Здесь и далее примеч. перев.

2 «Степфордские жены» – фантастический триллер А. Левина (1972); выражение стало нарицательным для описания женщин, которые стремятся стать идеальными домохозяйками и ставят интересы семьи превыше своих.

Продолжить чтение