Почти доказано
Глава 1: Признание
– Тебе понравится, – сказал сержант охраны, отворяя металлическую дверь. – Он уже всё подписал.
Майкл Роуэн промолчал. Он не любил, когда ему продавали дело, как подержанный "Бьюик". Всё, что "слишком гладко", было подозрительным – как стейк без жилки, как женщина без прошлого, как признание без адвоката.
Пахло здесь, как всегда: дезинфекцией, старым линолеумом и тёплым пластиком от сломанного вентилятора. "Прокурорская"– маленькая переговорная комната в здании окружного суда на Фоли-стрит. Здесь всё было одинаково: жёлтые стены, камера в углу, стол без ручек и два стула – один для клиента, второй для кого угодно, кто готов выслушать.
Майкл сел первым. Переплёл пальцы, прижал их к губам. Так он сидел всегда, когда хотел казаться спокойным. Он знал, что снаружи это выглядело как молитва. Хорошо. Пусть думают, что он молится. Пусть думают, что он когда-то верил.
За дверью щёлкнул замок.
Игорь Савенко вошёл в комнату не как преступник, а как человек, который давно решил, что будет молчать. Он был в оранжевом тюремном комбинезоне. Руки в наручниках, глаза тёмные и тяжёлые. Не испуганные – именно усталые. Точно он с этим уже смирился. Или видел хуже.
Майкл изучал его сразу и целиком – с головы до ног, как сканер в аэропорту.
Рост чуть выше среднего. Телосложение – не крепкое, но плотное. Взгляд – не отводит.
Голос не слышал. Пока.
– Мистер Савенко, – сказал Майкл, положив папку на стол, не раскрывая. – Я ваш адвокат. Назначен судом. Меня зовут Майкл Роуэн.
Парень кивнул. Один раз. Потом снова смотрел, не мигая.
– Вам 28 лет, вы работаете инженером в одной из софтверных компаний в Сохо. Родом из Киева. В Америке пять лет. Правильно?
Кивок.
– Вы обвиняетесь в убийстве журналистки Эмили Фостер. Согласно материалам дела, вы признались в преступлении во время первого допроса, в присутствии переводчика. Вы подписали признание. Вы были в её квартире, и на кухонном ноже, найденном на месте преступления, ваши отпечатки. Видеозаписи нет. Свидетелей нет. Но есть ваше признание. Всё верно?
Пауза. Затем голос. Низкий, чистый, с мягким украинским акцентом.
– Да.
Одно слово. Слово, которое должно было звучать как гвоздь в крышке гроба. Но прозвучало как извинение. Не себе. Кому-то другому. Может, матери. Может, Богу.
Майкл чувствовал, как внутри поднимается то, что он давно не позволял себе испытывать – раздражение. Он ненавидел, когда кто-то сдаётся до того, как начинается бой.
– Тогда позвольте задать вопрос, Игорь. Зачем я вам?
Тишина. Игорь смотрел в стол. Потом поднял глаза.
– Чтобы было по правилам, – сказал он тихо. – Убийцам положен адвокат.
Вот и всё.
Майкл откинулся на спинку стула. Длинный вдох. Он хотел бы закурить, но даже если бы можно было – не стал бы. В этой комнате дым не рассеивался. Здесь всё застревало.
– А вы убийца?
Игорь улыбнулся. Уголки губ, почти незаметно.
– Я же сказал, да.
Но ты не сказал этого, как убийца, подумал Майкл.
Проблема была не в словах. Он слышал сотни признаний. Кто-то плакал. Кто-то кричал. Кто-то говорил, будто шутит. А этот – говорил как будто о чём-то, что вообще к нему не относится.
– Хорошо, – сказал Майкл. – Тогда я прочитаю ваше дело. Скажу судье, что вы признаёте вину. Договоримся о сроке. Вы довольны?
Игорь смотрел на него. Пауза затянулась.
– А если бы я сказал, что не убивал?
Майкл наклонился ближе.
– А вы так скажете?
Игорь посмотрел на зеркало в стене. Камера. Кто-то смотрит. Кто-то всегда смотрит. Потом снова – на Майкла.
– Нет.
– Почему?
– Потому что меня не отпустят.
Майкл прищурился.
– Вы не отвечаете на вопрос. Я не спрашивал, отпустят ли вас. Я спросил, убивали ли вы её.
Тишина. Только капает из кондиционера за стеной. Только гул под потолком.
Игорь наклонился вперёд.
– Я её не убивал, – сказал он наконец. – Но я был там.
Слова упали в пространство между ними. Плотно, как груз. Не исповедь. Не объяснение. Просто – факт.
Майкл медленно достал диктофон.
– Повторите.
– Я её не убивал.
– Но вы были в квартире?
– Да.
– Зачем?
– Она попросила.
– Зачем?
– Я не знаю.
Бред. Конечно, знаешь. Только не хочешь говорить.
Майкл выключил диктофон. Он чувствовал, как начинает чесаться спина – верный признак, что дело будет грязным. Он знал это чувство. Оно возникало, когда детали не складываются, как пазл, а наоборот – расходятся, как трещины.
– Игорь, – сказал он, – теперь послушайте меня внимательно. Если вы признаетесь в убийстве, я не смогу вас защитить. Это будет чистая сделка. Вас посадят. Быстро. Тихо. Удобно. Полиция получит звёздочку. Прокурор – галочку. Все будут довольны.
– Кроме меня?
– Кроме правды, – сказал Майкл. – Если она вам ещё нужна.
Игорь долго молчал. Потом произнёс:
– Я думал, что уже всё равно.
Майкл встал. Положил руки на папку.
– А я – нет. Я не подписываюсь под ложью. Даже если она удобна. Завтра в девять я подам ходатайство об отводе признания. Оно получено с нарушениями. Переводчик – фальшивка. Подпись – не в полном сознании. Я разнесу это признание в щепки, если вы дадите мне хоть одну причину.
– Я дам.
– Какую?
– Её телефон. Он исчез. Он был там. На столе.
– И что?
– Я слышал, как кто-то его выключил. После того, как она уже была мертва.
Майкл замер.
– Кто-то?
– Я не видел.
– Но слышал?
– Да.
И это был момент. Момент, когда дело сменило кожу. Он ещё не знал, кто убил Эмили Фостер. Он даже не знал, была ли она той, за кого себя выдавала. Но он знал одно:
Это признание – ложь.
И значит, его клиент не убийца.
А значит, убийца – всё ещё на свободе.
Майкл вошёл в офис на Бауэри ближе к восьми вечера. На углу пахло прелой бумагой из старого книжного, внизу кто-то продавал фалафель, а в доме напротив снова лаял тот самый мелкий пёс, который, как он подозревал, гавкал исключительно по политическим поводам.
Офис находился на втором этаже старого кирпичного здания с лифтом, который был больше похож на гробницу для смельчаков. Майкл никогда в него не садился. Он не доверял вещам, которые стонут, прежде чем начать движение.
Он снял пальто, бросил его на спинку стула, и опустил папку с делом Савенко на стол. Сел. Молча. Несколько секунд слушал гул улицы через слегка приоткрытое окно. Потом закрыл его, сел снова, включил лампу и начал листать.
Дело казалось идеальным.
Слишком идеальным.
Первое: признание. Подписанное, заверенное, с переводчиком. Один лист – Игорь говорит: «Я был в квартире. Я поссорился с Эмили. Я схватил нож. Я не хотел. Я ударил». Всё. Подпись. Переводчик – некий П. Гринберг. Майкл проверит позже – кто он такой и действительно ли знает украинский.
Второе: фото с места преступления.
Эмили Фостер. 32 года. Журналистка. Известна серией публикаций о коррупции в структурах городского самоуправления.
Умерла от колото-резаного ранения в грудь, судя по заключению – одно точное попадание. Смерть наступила в течение минуты.
Кровь на паркете. Открытое окно. Чашка кофе на столе, уже холодная.
Скатерть смята. Одна вилка на полу.
Майкл задержал взгляд.
Одна вилка.Почему? Если они якобы ссорились за ужином, где вторая?
Он отложил фото. Открыл характеристику Игоря.
Инженер. Чистое досье. Ни штрафов, ни заявлений, ни жалоб. Работает в небольшом ИТ-стартапе, живёт в Бруклине, снимает комнату у пожилой женщины. Родственников в Штатах нет. На родине – мать и младшая сестра. Приехал по рабочей визе. Продлевал самостоятельно.
Полиция обнаружила его отпечатки на ноже. Игорь не отрицает: он трогал нож.
Но. Нож находился на кухонной полке. Не в руке жертвы. Не воткнут в тело. А на полке. Игорь говорит, что тронул его, чтобы порезать хлеб. Он был в квартире. Он тронул нож. Потом – она умерла. Но связь между этими фактами установила только полиция.
Майкл сделал пометку:
Где нож после убийства? Почему не в руках? Почему не рядом? Почему – на полке?
Он не знал, зачем записывает это. Просто чувствовал – здесь что-то не так.
Следующее: отчёт патологоанатома.
Время смерти – от 21:40 до 22:10.
Телефон Эмили был отключён в 22:04.
Согласно "признанию"Игоря, он покинул квартиру в 22:15.
Но никто не видел, как он входил или выходил.
Видеокамеры в здании «не работали» из-за профилактики.
– Да, конечно, – пробормотал Майкл. – Вечная профилактика.
Он встал, подошёл к окну, выглянул.
На улице уже темно. Красный неон от забегаловки рисует призрачные буквы на стекле: OPEN. Двое подростков спорят, пинают банку. Кто-то гудит в такси.
Город живёт своей жизнью. А он, Майкл, сидит здесь, пытается понять: почему человек, который выглядит невиновным, ведёт себя как виновный – а полиция, которая всегда спотыкается о бумажки, в этот раз прошла дело как по маслу?
Он вернулся к столу. Взял фото тела. Увеличил. Под ногтями – следы крови. Занесены в отчёт. Состав крови соответствует жертве.
Он взял второе фото – с кухни. Раковина пустая. Ни одной грязной чашки. Только одна чистая кружка. Но отчёт говорит, что на месте была найдена ещё одна – разбитая, в урне.
Значит, кто-то мыл посуду. После смерти? До?
Кто вообще убирается, когда только что кого-то зарезал?
Он вспомнил слова Игоря:
Я был там. Я её не убивал. Кто-то выключил телефон после.
Это означало, что убийца был в квартире после Игоря. Или – во время.
Майкл потянулся за чаем, но кружка была пуста. Он не чувствовал усталости. Только напряжение – то особое, острое напряжение, которое возникает, когда логика начинает ломаться на пустяках.
Он открыл финальную страницу: список улик.
1. Признание обвиняемого
2. Отпечатки на ноже
3. Одежда с пятнами крови (подтверждена ДНК жертвы)
4. Отсутствие алиби
Время совпадает с примерным временем смерти
Всё. Всё – «идеально».
Но где мотив? Где история? Где происхождение конфликта? Где показания соседей, коллег, свидетелей? Где сообщения в телефоне? Где журнал входов-выходов?
Ничего.
Пустота.
А в этой пустоте, как он знал, всегда прячется чей-то умысел.
Он выключил лампу. Оставил папку открытой. Записал на стикере:
Слишком чисто = слишком удобно.
И положил его на обложку. Он не знал пока, куда копать. Не знал, кому верить. Но он точно знал одно:если признание – ложь, то всё дело – спектакль.
А значит, где-то за кулисами – стоит настоящий режиссёр.
Редакция New York Metro Focus располагалась в стеклянном здании на Мидтауне, где снаружи был кофе «по девять», внутри – потолки в стиле открытой проводки и зомби за ноутбуками. Майкл ненавидел такие места. В них пахло мятной жвачкой, пластиковыми лотками из Whole Foods и раздавленной амбицией.
Он не записывался. Просто поднялся на лифте, прошёл через ресепшн с коротким кивком и направился к углу офиса, где стоял стол с металлической табличкой: Беннет Мейер, редактор.
– Мистер Роуэн, – сказал тот, поднимаясь с кресла. – Вы что, к нам без повестки?
– Я к вам не как юрист. Как человек, защищающий другого человека. Вы ведь работали с Эмили Фостер?
– Работал. Выражаю соболезнования. Но у нас траур, и я не уверен, что…
– Я не прошу вас говорить о смерти. Я хочу поговорить о жизни. Той, которую она вела – и не афишировала.
Беннет был сухой, костлявый человек с глазами, как у прокурора в отставке. Он выпрямился, подумал, потом указал на переговорку. Внутри пахло кофе и старым проектором.
– Пять минут, – сказал он. – И без диктофона.
Майкл кивнул. Сел. Разложил блокнот. Не включил ничего.
– Скажите, у Эмили были враги?
– У любого журналиста, который пишет правду, – есть враги. Она не была исключением.
– Она писала о коррупции?
– Почти исключительно. Чиновники, застройщики, лоббисты, судьи. Копала глубоко. И точно. Иногда – слишком.
– Была угроза?
– Дважды. Один раз – после статьи о девелопере из Ист-Сайда. Второй – когда она полезла в фонд районного образования. Но ничего официального. Она всегда отказывалась писать заявления.
– Почему?
Беннет пожал плечами.
– Считала, что это покажет слабость. И вообще… Эмили была из тех, кто идёт вглубь даже тогда, когда уже слишком глубоко.
– С кем она работала последнее время?
– Сама. Последние полгода – практически фриланс в рамках рубрики. Только редакторские правки. И – блокнот. Она всё писала в блокноте.
– Где он?
– Не найден.
Майкл взглянул на него внимательно.
– Что вы думаете, Беннет: кто мог желать её смерти?
Редактор долго молчал. Потом сказал тихо:
– Любой, кто знал, что она приближается к правде.
– Вы верите, что это сделал Савенко?
– Я не знаю, кто это.
– Молодой украинец. Программист. Его обвиняют.
– Значит, у него был мотив?
– Пока – никакого. Но у полиции достаточно отпечатков и "признания".
Беннет пожал плечами.
– Я не из тех, кто верит в признания. Но, знаете, я видел, как Эмили смотрела на людей. Как будто насквозь. Иногда – людям не нравится, когда ты знаешь о них слишком много.
– Вы что-то скрываете?
– Я – старый редактор. Я видел, как убивают репутацию, финансирование, жизнь. Но впервые вижу, как убивают тело. Простите, но я больше вам ничего не скажу.
Майкл встал.
– У неё остались копии материалов?
– Только у неё. И, может быть, у того, кто её убил.
Он уже повернулся к выходу, когда Беннет вдруг добавил:
– Послушайте, адвокат. Эмили была сложной. Она была неудобной. Она не слушалась. Она раздражала. Но она никогда не лгала. Если она копала – значит, что-то там было.
Майкл кивнул.
– Вы её уважали?
– Нет, – сказал Беннет. – Я её боялся.
На выходе из редакции он остановился у доски объявлений. Там, среди мемов, заметок и открыток, висела чёрно-белая фотография. Эмили. С кружкой кофе. Улыбается. На обороте: "Слишком живая, чтобы умереть".
В углу – стикер. Почерк: женский. Строгий. "Блокнот не в квартире. Ищите там, где она писала в одиночестве."
Майкл сфотографировал. Присмотрелся. На фоне – то ли студия, то ли комната. Пыльная лампа. Записи на стене.
Может, она оставила след. Может, она знала, что её найдут. И знала, кому оставить дверь приоткрытой.
Он вышел на улицу. В кармане – список:
1. Проверить переводчика
2. Найти блокнот
3. Узнать, кто угрожал Эмили
4. Доказать, что Игорь не был первым, кто вошёл в ту квартиру
И – последний пункт: Выяснить, кому было выгодно, чтобы дело закрыли за 48 часов.
– Ты когда-нибудь слышал, чтобы убийца смотрел в пол и просил кофе, а не воды? – спросил Майкл у пустой комнаты.
Он сидел в полумраке офиса. Лампочка с открытым проводом освещала только монитор. На экране – Игорь Савенко. Допрос. Чёрно-белое видео. Камера установлена высоко, как уличный наблюдатель. Показания длиной в 47 минут. Он включил воспроизведение снова. В третий раз.
Игорь сидит, руки сцеплены. Переводчик рядом – крепкий, седовласый мужчина с серьёзным лицом, говорит с мягким акцентом. Детектив напротив. Молча записывает. В комнате – тепло, но Игорь дрожит.
– Я ссорился с ней, – переводит мужчина.
– Я взял нож.
– Я ударил её.
Слова падают на стол ровно. Чётко. Как будто они заранее отрепетированы. Но глаза – не в синхроне.
Глаза Игоря не злятся. Не плачут. Не блуждают. Они – погружены в никуда.
Майкл поставил на паузу. Отмотал назад. Снова посмотрел.
0:23:41 – Игорь говорит: «Я не знал, что она умерла».
0:23:42 – переводчик произносит это… до того, как Игорь заканчивает. Разница – доля секунды. Но достаточная.
Он зажал пробел. Вздохнул. Набрал на ноутбуке:
Certified court interpreters, NYC, Ukrainian
Список из девяти человек. Ни один – не "П. Гринберг".
Он набрал по трём телефонам. Один не отвечает. Второй – удивлён:
– Я никого не переводил в полиции последние два месяца.
Третий смеётся:
– Гринберг? Так это вообще не переводчик. Это бывший помощник окружного прокурора. Странно, что он вообще попал на допрос.
Вот она, первая трещина.
Майкл встал. Пошёл к кофеварке. Машина гудела лениво, будто недовольная тем, что её беспокоят после полуночи. Он отхлебнул горький, как уголь, напиток. Вернулся к видео. 47 минут. Ни одного вопроса о мотивах. Ни одного уточнения о взаимоотношениях. Только – "где", "когда", "чем". Как будто задача была не разобраться, а зафиксировать готовую версию.
Утром, когда в город уже начинал просыпаться – с сиренами, маршрутками, и первым солнцем на стёклах, – Майкл снова пришёл в тюрьму.
Игоря привели спустя 20 минут. Тот выглядел чище, чем в первый день. Волосы влажные – видно, дали душ. Майкл сел напротив.
– Я посмотрел видео, – сказал он. – Оно плохое.
– В смысле?
– Плохое как ложь. Она звучит гладко, но неубедительно.
Ты сказал, что был в квартире. И что взял нож. Ты сказал, что ударил. Но не сказал, почему. И не сказал – что почувствовал.
Игорь молчал.
– Я заметил ещё кое-что, – добавил Майкл. – Ты назвал нож «её ножом». Не «нож с кухни». Не просто «нож». А её нож.
Игорь посмотрел в сторону.
– Я не думаю, что так говорил.
– Говорил. На украинском. Я проверил перевод.
Пауза. Игорь провёл пальцем по краю стола.
– Она всегда резала им яблоки. Одно и то же движение. Смотрела в окно, разрезала на четыре части, и щёлк – семечко. Я помню, как звук отскакивал от стекла. Этот нож – как будто был её частью.
Майкл смотрел на него долго. Потом сказал:
– Тогда у меня к тебе последний вопрос на сегодня. Очень простой.
– Задавай.
– Если ты знал, что это её нож… если ты был в комнате, если ты видел, как она держит его… почему ты взял его в руки?
Игорь посмотрел прямо ему в глаза. Без страха. Без смущения.
– Потому что когда я вошёл, он уже был на полу.
– Где?
– Рядом с телом. Лезвием к ней. Как будто…
– Как будто его кто-то бросил?
– Или уронил, – сказал Игорь. – Я хотел его поднять. Не знал зачем. Просто… поднять. Как будто это важно.
Майкл вышел из здания, и впервые почувствовал, что попал не в юридическую ошибку. Не в судебную халатность. А в чью-то игру, в которой улики расставлены, а признание – это просто последняя страница сценария. Подписанная не автором, а актёром, которому никто не дал реплик.
На третий день дела Роуэн уже чувствовал себя не адвокатом, а ржавым ключом, который силой загоняют в чужой замок.
В офисе было душно. Утро выдалось липким, окно распахнуто, улица шумела машинами, и всё равно было ощущение: в воздухе что-то не так.
Майкл сидел в кресле, вытянув ноги. Перед ним лежала та самая папка – "дело Савенко", теперь исписанная стикерами, заметками, загогулинами, соединяющими несостыковки: вилка, нож, признание, переводчик.
На столе – телефон. Он набрал номер, который не вспоминал полтора года.
– Да, – ответил сонный голос.
– Мэйз. Это Роуэн. У меня дело.
– Еще восемь утра, Роуэн. Ты с ума сошёл?
– Полностью. И мне нужен твой взгляд.
Ричард Мэйз – бывший криминалист при окружной прокуратуре, ушедший после скандала с фальсификацией улик. С тех пор жил консультациями и желчью. Но по части деталей был незаменим.
– Отправь мне фото. Краткий отчёт. Не звони, если кровь не под ногтями.
– Именно под ногтями, – сказал Майкл и нажал «отправить».
Следующий час он провёл за системным порталом сертифицированных переводчиков штата Нью-Йорк. Ни одного с именем Гринберг, кто бы знал украинский. Вообще. Один – немецкий. Один – иврит. Один – с лицензией, истёкшей в 2009-м. И ни один из них не участвовал в допросах за последние 12 месяцев.
В делах убийства такие мелочи не «ошибаются». Они прячутся.
Он записал: Фальшивый переводчик = признание под сомнением
Затем достал телефон и открыл заметку, которую назвал "линии атаки".
1. Признание – оспорить
2. Переводчик – доказать подлог
3. Видео – выявить несоответствие интонаций
4. Улики – проверить независимым экспертом
5. Мотив – найти
На последнем пункте он застыл.
Мотив.
Самая грязная часть любого убийства. Не оружие. Не кровь. Не следы. А почему? Почему программист с визой, без криминального прошлого, решил убить женщину, которая на него даже не кричала?
Он попытался вспомнить слова Игоря. Я был там. Нож лежал рядом. Я хотел его поднять.
И ни разу – ни одного намёка на злобу. На ссору. На вспышку.
Тогда – зачем он вообще туда пошёл?
Около одиннадцати пришёл ответ от Мэйза. Короткое сообщение:
"Кровь под ногтями = 70% несовместимая с повреждением от лезвия. Может быть борьба. Либо самозащита. Либо третий участник."
– Бинго, – пробормотал Майкл.
Третий участник.
Вот почему Игорь говорил: я слышал, как кто-то выключил телефон. Вот почему он молчал: он боялся не правосудия, а того, кто остался после него в комнате.
Он сделал глоток кофе, открыл ноутбук и начал искать коллег Эмили. Форумы, твиттер, закрытые группы. В одной – фото: Эмили с двумя женщинами на фоне бара. Подпись: "последний понедельник с ведьмами".
Одна из них – в очках, рыжая. Похожая на ту, что мелькала на доске в редакции.
Он нажал на профиль. Закрыт. Имя: С.Д.
Он написал:
«Я адвокат, ведущий дело по гибели вашей коллеги. Хотел бы поговорить. Никаких камер. Только голос.»
Он не знал, получит ли ответ. Но главное – цепочка началась.
Когда он уже собирался уходить на обед, на экране всплыло новое сообщение.
Анонимный номер. Без подписи.
"Не ищи блокнот. Он не для тебя."
Он уставился на экран. Сердце пропустило удар. Это был не намёк. Это был приказ.
И если кто-то приказывает адвокату, где искать улики – значит, улики могут привести туда, куда лучше не заходить.
Он взял пальто. Задвинул ноутбук. Посмотрел на фото Эмили, прикреплённое к доске.
И прошептал:
– Значит, всё-таки был кто-то третий.
И, возможно, этот кто-то ещё живёт в той же паутине.