Антология Расщепления

П

освящение и благодарности

Этот сборник я хочу посвятить Алине Ф., за то, что всегда была рядом и предложила идею начать писать о снах. Твоя поддержка и вдохновение стали тем ключом, который открыл передо мной новые миры. Спасибо за твою веру и за то, что помогла мне найти свой путь.

«Мы не боимся того, что видим. Мы боимся того, что не можем понять.»

AD

«Иногда самое страшное – не то, что ты видишь, а то, что ты начинаешь понимать.»

Глава 1.

Дыхание.

Я не помню, как оказался в этом месте. Последнее, что всплывает в голове, – это мгновение тишины перед чем-то важным. Я не знал тогда, что это будет. Теперь я здесь. В этом мёртвом городке, где всё будто застыло в ожидании. Воздух тяжёлый, как мокрое одеяло, а тишина какая-то… неправильная. Она не просто окружает, она проникает в тебя, заполняет изнутри, давит, как груз.

Кругом – дома. Каменные, серые, будто выросшие из самой земли. Они выглядели так, словно их строили не для людей, а для чего-то древнего, чьи нужды давно забыты. Узкие улицы, заваленные пылью, тянутся во все стороны, как корни огромного дерева. Ветер едва шевелит эту пыль, принося с собой запах чего-то, что давно умерло. Но трупов нет. Ничего нет. Только мы – странная компания, собранная, кажется, случайно. Остальные – пятеро – держались немного позади. Их лица смазаны, как на старых фотографиях, которые слишком долго лежали под солнцем. Я не могу вспомнить их имена. Пытаюсь, но они ускользают.

Со мной была девочка. Маленькая, лет десяти. Откуда она взялась, я не знаю. Она шла рядом, тихая и сосредоточенная, будто знала что-то, чего не знал я. Её лицо не было размытым, как у остальных. Оно было чётким, даже слишком. Прямая чёлка, тёмные глаза, которые казались слишком серьёзными для ребёнка. Она смотрела на мир так, будто видела в нём что-то, что мне было не дано разглядеть.

Один из нас, мужик в потёртом плаще, шёл чуть впереди. Он казался единственным, кто хотя бы пытался думать. У него была та обречённая решимость, которую можно увидеть у людей, которые привыкли руководить, но больше не верят в то, что это имеет значение.

– Может, на вулкан? – сказал я. Зачем? Не знаю. Просто вырвалось.

Они не спорили. Никто не задал вопросов, никто не сказал "зачем". Такое молчаливое согласие пугало. Даже девочка посмотрела на меня и кивнула, будто я сказал что-то очевидное.

Мы шли долго. Сначала по чёрной пустыне, потом по камням, острым, как лезвия. Вулкан возвышался над нами, огромный, как гора. Его вершина терялась где-то в серых тучах, и чем ближе мы подходили, тем сильнее сковывало ощущение, что это место не должно существовать. Склоны были покрыты чем-то скользким, то ли пеплом, то ли застывшей лавой, которая блестела так, будто её только что залило проливным дождём. Каждый шаг был как на катке. Ноги скользили, приходилось хвататься за острые камни, чтобы не упасть. Камни резали ладони, но мы молчали.

На вершине нас ждала черепаха. Огромная. Нет, не так. Она была гигантской. Её панцирь покрывали глубокие трещины, сквозь которые сочился свет – тусклый, зеленоватый, как свет гниющих ламп, которые вот-вот перегорят. Её кожа была похожа на камень, только она двигалась, медленно переливаясь, как что-то живое. Голова черепахи была такой огромной, что я смог бы сесть на неё, как на лошадь, но это было последнее, что мне хотелось сделать. Она повернула ко мне глаза. Глаза, которые были слишком человеческими. Они смотрели прямо в душу, выискивая что-то, что я не хотел показывать.

– Тут ещё и черепахи обитают? – спросил я. Голос мой дрогнул, звучал слишком громко, слишком грубо в этом месте, где всё казалось чужим.

– Вулкан основа этого места, – ответила девочка. Она говорила спокойно, ровно, как будто объясняла что-то само собой разумеющееся. – А за ним Атлантический океан. Так что понятно.

И, чёрт побери, я понял, что это действительно логично. Не знаю почему, но эти слова уложились в моей голове, как кусочек пазла.

Девочка потянула меня за руку.

– Пойдём, – сказала она.

Мы обошли черепаху, и перед нами открылся обрыв. Внизу, далеко-далеко, простирался океан. Он был тёмным, почти чёрным, а волны медленно накатывались на скалы. Я смотрел на него, и у меня закружилась голова. Девочка потянула меня за собой.

Она полезла вниз. По скалам. Я хотел её остановить, но она двигалась быстро, как будто знала, что делает. Каждый камень под ногами был скользким, каждый шаг грозил падением. Я полез за ней.

На каком-то шаге я оступился. Камень ушёл из-под ноги, и я почувствовал, как земля исчезает. Девочка крикнула, я схватился за скалу, но пальцы соскальзывали. Это был конец. Но тут кто-то схватил меня за плечо и рывком затащил обратно. Мужик в плаще. Он не сказал ни слова. Только посмотрел на меня и кивнул, будто это его обязанность – вытаскивать идиотов вроде меня.

Мы вернулись обратно к остальным.

– Нам пора спускаться, – сказал кто-то.

Но как? Вулкан был слишком высок, слишком отвесен. Спускаться пешком было невозможно. Тогда мужик в плаще достал из своего рюкзака верёвку. Он молча обвязал себя, проверил узлы, потом сказал:

– Ждите.

И прыгнул вниз.

Мы стояли там, у края, смотрели, как верёвка напряглась, а потом исчезла из виду. Мужик исчез. Мы ждали. Час. Второй. Ничего. Только тишина.

– Хватит ждать, – сказал кто-то. – Пошли.

Мы пошли. И я чувствовал, что сделали ошибку.

Глава 2.

Дом, который смотрит

Мы не спустились с вулкана. Мы просто… исчезли.

Я не помню ни шага, ни перехода, ни момента, когда мир изменился. Мы шли по скользким камням, спотыкаясь, цепляясь за острые углы, пока всё вокруг не стало… другим. Камни исчезли. Воздух стал плотным, тёмным. А затем – стены. Они возникли внезапно, словно выросли из земли. Старые, деревянные, искажённые, как в зеркале, которое слишком долго плавили. Мы оказались внутри дома.

Это был не дом. Это было что-то большее – или меньшее. Коридоры не заканчивались. Они сворачивали, петляли, ведя нас в никуда. Полы скрипели под ногами, но каждый звук был чужим, неестественным, как будто кто-то следил за нами. Мы шли по этим бесконечным коридорам, пока не начали путаться, терять направление.

Комнаты были пустыми. Но каждая из них была неправильной. В одной стены были странно изогнуты, напоминая ребра животного. В другой потолок был покрыт чем-то, что двигалось, как дыхание. Третья была полностью зеркальной, но зеркала не отражали нас. Они показывали… что-то другое.

– Нам нужно вернуться, – сказал кто-то.

Но вернуться было невозможно. Каждый шаг вперёд или назад приводил нас в новое место.

Мы держались за верёвку – ту самую, которую оставил мужик в плаще. Это была наша единственная связь с реальностью. Она тянулась через коридоры, через комнаты, через всё это место, как спасательный трос. Но даже она не помогала.

Первые странности начались с двоих из нашей группы. Мужчина и женщина, чьи лица я всё ещё не мог вспомнить, начали вести себя странно. Они шептались между собой, бросали на нас косые взгляды. Их движения стали резкими, слишком быстрыми. Они не держались за верёвку.

– Это место нас ест, – сказал один из них.

Я не сразу понял, что он имеет в виду. Но потом я заметил: стены двигались. Едва заметно, но достаточно, чтобы это вызывало страх. Они словно сжимались, пытаясь схватить нас.

– Мы должны уйти, – сказала девочка. Она всё ещё была рядом со мной. Её голос оставался спокойным, но в нём появилась слабая дрожь.

Мы вошли в детскую комнату. Она была окрашена в бледно-розовый цвет, с облезлыми обоями и старым деревянным зеркалом на стене. Игрушки валялись в углах, но они были слишком изношены, чтобы кто-то мог ими играть. Девочка подошла к игрушечному туалетному столикц, заглянув в зеркало. Но в зеркале не было девочки. Она стояла рядом со мной, я чувствовал, как её пальцы сжимают моё запястье. Но в зеркале её не было.

– Это что за… – Я не успел договорить, как дверь за нашими спинами захлопнулась с такой силой, что пол под ногами будто вздрогнул. Это было не просто закрытие – это было заявление. Женщина из нашей группы осталась снаружи. Я слышал её крик. Он был не долгим, но в нём было что-то такое, что заставило мой желудок перевернуться. Она звала нас, её голос становился выше, отчаяннее, а потом… оборвался. Как будто кто-то выключил звук.

– Откройте! – заорал кто-то, бросаясь к двери.

Мы все попытались её открыть, толкали, дёргали за ручку, но она не сдвигалась. И вдруг за дверью стало слышно. Сначала это был слабый скрип, как если бы кто-то крался по старому полу. Потом – стук. Размеренный, будто кто-то постукивал ногтями по дереву. Звук приближался. Он становился громче, но при этом сохранял пугающую неторопливость. Как будто тому, кто шёл, не было необходимости спешить.

– Что-то идёт, – прошептала девочка. Её голос был тихим, но в нём звучала уверенность, которая только усилила мои страхи.

Шум продолжал нарастать, пока дверь не начала дрожать, словно её толкали изнутри. Мы отступили к центру комнаты, сгрудившись вокруг зеркала. Я не мог оторвать глаз от этой двери – от того, как её петли скрипели, как древесина шевелилась под давлением. А потом она медленно открылась.

На пороге стоял мужчина. Один из нас. Тот самый, который шептался с женщиной несколько часов назад. Но теперь он был другим.

Его лицо, в отличие от остальных, не было размытым. Оно было слишком чётким. Настолько чётким, что это пугало. Я видел каждую пору, каждую морщину, каждую мельчайшую деталь, как будто кто-то нарисовал его с болезненной точностью. Его кожа натянулась на скулах, как пергамент, который вот-вот порвётся. А глаза… они светились красным. Не просто красным, как кровь или огонь, а каким-то густым, насыщенным, словно в этих глазах горел ад. Они не отражали света, они сами его излучали.

Но больше всего меня пугала его улыбка. Она была неестественной. Уголки его губ тянулись вверх так широко, что казалось, будто кто-то взял его лицо за края и силой растянул. Эта улыбка была слишком широкой, слишком напряжённой, будто кожа вот-вот лопнет. Она не была человеческой. В ней не было тепла, не было радости. Только насмешка, от которой хотелось сжаться в комок и исчезнуть.

Он стоял в дверном проёме, высокий и напряжённый, как будто его тело управлялось нитями невидимого кукловода. Его руки были сложены за спиной, а голова чуть наклонена набок, как у актёра, который готовится начать свою реплику. Он смотрел на нас, но его взгляд был прикован ко мне. Эти красные глаза будто впивались в мою душу. Я почувствовал, как холод пробежал по позвоночнику.

– Вы так и будете тут сидеть? – его голос был глубоким, вкрадчивым, будто он говорил не только словами, но и мыслями, просачиваясь в голову каждого из нас.

Мужчина в дверях слегка наклонил голову набок, его лицо всё ещё застыло в этой невыносимой, натянутой улыбке. Казалось, он изучает нас, оценивает, будто решает, с чего начать.

– Вы же знаете, что это бесполезно, верно? – продолжил он, не делая лишних движений.

Мы молчали. Никто не осмеливался ответить. Даже девочка, всегда спокойная, стиснула мою руку так сильно, что её пальцы вонзились в кожу.

– Вы боитесь меня? – он снова наклонил голову, чуть сильнее, как будто пытался заглянуть в нашу душу. – Не надо бояться. Я ведь не хочу вам зла.

– Уходи, – наконец сказал я. Мой голос прозвучал хрипло, неуверенно, но я всё же сказал это.

Он рассмеялся. Смех был низким, холодным, будто обволакивал стены комнаты, пропитывал воздух.

– Уходить? – повторил он, делая едва заметный шаг вперёд. – Нет, мой друг. Я не могу уйти. Это место… оно нас всех держит. Но знаете, что забавно? Я понял, как тут всё устроено.

Его глаза горели этим жутким багровым светом, который, казалось, не отражался в комнате, но прожигал насквозь всех, на кого он смотрел. Я чувствовал, как этот взгляд буквально проникает в меня, выворачивая мои мысли наизнанку.

– Ты бредишь, – сказала женщина из нашей группы. Её голос дрожал, но она всё же нашла в себе силы сказать это.

– Брежу? – мужчина чуть приподнял голову, будто размышляя. – Нет, – он снова засмеялся, и этот смех отозвался вибрацией в полу. – Я вижу. Этот дом… он живой. Он чувствует нас. И он выбрал меня.

Мы переглянулись, обменялись взглядами, полными страха и недоумения. Никто не понимал, что делать.

– Слушайте, – продолжил он, его голос стал мягче, почти обволакивающим. Он сделал ещё один шаг в нашу сторону, и тень от его вытянутого тела скользнула по полу комнаты. – Я могу вам помочь. Этот дом принял меня. Я стал его частью. И теперь я могу провести вас через него.

– Ты стал чем-то другим, – тихо сказала девочка. Её голос прозвучал так уверенно, что я повернул голову, чтобы посмотреть на неё. Она смотрела прямо на него, не моргая, как будто знала, что он не человек.

– Другим? – его голос наполнился насмешкой. – Да, я стал другим. Сильнее. Умнее. Свободнее. Этот дом дал мне то, чего мне всегда не хватало.

– Ты не человек, – сказал я.

Он снова рассмеялся, и на этот раз его смех звучал так, будто с ним смеялся весь дом. Стены дрожали, пол начинал скрипеть. Я почувствовал, как на лбу выступил пот, но не от жары – от ощущения, что это место начинает дышать синхронно с его смехом, что мы заперты в теле чудовища, которое только что пробудилось.

– А разве это плохо? – спросил он, наклонившись чуть ближе. Его лицо оказалось всего в метре от моего, но я не мог пошевелиться. Его глаза, эти красные, испепеляющие глаза, будто приклеили меня к полу. – Быть человеком – это слабость. Вы боитесь. Вы прячетесь. Вы цепляетесь за эти жалкие остатки старой жизни. Но зачем? Этот дом даст вам всё, что нужно. Вы только должны принять его.

– Ты хочешь заманить нас, – сказал мужчина из нашей группы, шагнув вперёд. Его голос звучал твёрже, чем мой, но и в нём чувствовалась дрожь. – Ты хочешь, чтобы мы стали такими же, как ты.

– Заманить? – его голос стал нежным, почти ласковым. – Нет. Я хочу помочь. Этот дом… Он не хочет вас убивать. Он хочет, чтобы вы остались. Чтобы стали частью его. И это не больно. Это… правильно.

– Нет, – твёрдо сказала девочка. Её голос был тихим, но в нём звучала такая уверенность, что даже он на мгновение замолчал. Она сделала шаг вперёд, встала рядом со мной, и я почувствовал, как её маленькая ладонь стиснула моё запястье. – Мы не останемся.

– Ты не понимаешь, – прошептал он, его голос внезапно стал хриплым, как будто он утратил часть своей силы. – Если вы уйдёте, дом не отпустит вас. Он уже принял вас. Вы уже его часть.

– Ты лжёшь, – сказал я, чувствуя, как во мне поднимается гнев. – Ты просто хочешь, чтобы мы подчинились.

Я шагнул вперёд, буквально толкая девочку за спину, и захлопнул дверь перед его лицом. Его улыбка исчезла в последний момент, и на её месте появилось нечто иное – какая-то жуткая смесь ярости и разочарования.

Дверь закрылась с глухим стуком, и на мгновение наступила тишина. Мы все замерли.

А потом началось.

Сначала это были удары. Глухие, ритмичные, как удары кулаком по дереву. Потом дверь начала дрожать, будто её пинали ногами. Мы отступили к центру комнаты. Вскоре все прекратилось, но мы знали, что это все еще не конец.

Глава 3.

Паук из темноты

Я не помню, как мы вышли из той комнаты. Всё будто стёрлось из памяти, оставив только ощущение паники и недосказанности. Мы стояли посреди бесконечного коридора, который уходил во мрак, и я чувствовал, что что-то изменилось. Нет, не в доме. В нас. Мы больше не были вместе. Мы больше не были группой. В какой-то момент, пока дверь дрожала, а стены сжимались, мы разделились. Каждый пошёл своим путём, ведомый страхом или, может быть, чем-то более сильным, чем страх.

Остались только я и девочка. Я держал её за руку, чувствуя, как её маленькие пальцы сжимаются вокруг моей ладони. Она ничего не говорила, но я знал, что ей страшно. Её дыхание было прерывистым, а шаги – быстрыми, как у человека, который хочет убежать, но не может. Мы шли по коридору, окружённые тишиной, которая больше не казалась тишиной. Это было дыхание дома. Медленное, глубокое, как будто он жил где-то рядом, за этими стенами, или, что хуже, прямо в них.

Коридор становился всё уже, стены словно сжимались, угрожая задавить нас. Пол под ногами скрипел всё громче, а воздух становился плотным, как мокрый воск. Я хотел остановиться, отдышаться, но девочка тянула меня вперёд. Она знала, куда идти. Или притворялась, что знала. Я не спрашивал.

– Мы не одни, – тихо сказала она.

Я замер.

– Кто-то идёт за нами, – добавила она, не глядя на меня.

Я обернулся, но позади была только тьма. Она двигалась. Она не просто стояла, как тень, – она шевелилась, колыхалась, как живое существо. Я смотрел на неё слишком долго, и мне показалось, что я вижу что-то внутри этой тьмы. Глаза. Огромные, бездонные глаза, которые смотрели прямо на меня.

– Не смотри, – сказала девочка, дёрнув меня за руку. Её голос был резким, как удар по лицу. – Идём дальше.

Мы пошли. Темнота осталась позади, но её дыхание я всё ещё чувствовал на затылке.

И тогда мы увидели дверь.

Она была чёрной, как сама ночь. Не просто тёмной, а будто поглощала весь свет вокруг. Я не мог оторвать от неё взгляд. Она была чуть приоткрыта, и из-за неё струился слабый, серый свет. Свет, который не давал надежды. Мы остановились перед ней. Девочка медленно подошла к двери, но я схватил её за плечо.

– Не подходи, – прошептал я. Но она уже смотрела внутрь.

– Он там, – сказала она.

Я не успел спросить, кто "он", потому что дверь начала открываться. Медленно, с жутким скрипом, который отзывался где-то глубоко внутри меня. Звук был похож на стоны, на скрежет зубов, на что-то, что не должно существовать. Я схватил девочку за руку и хотел снова отступить, но что-то заставило меня стоять. Что-то сильнее страха.

И тогда он появился.

Паук. Огромный, чудовищный. Его тело было покрыто плотным хитином, который блестел в тусклом свете. Ноги, длинные и тонкие, как спицы, двигались медленно, выверенно, с хищной грацией. Но самое страшное было не это. Самое страшное – это были его руки. Человеческие руки, которые росли из его тела, как что-то неестественное, неправильное. Они были слишком длинными, слишком худыми, с пальцами, которые изгибались под невозможными углами. Эти руки двигались отдельно от его тела, хватаясь за стены, за пол, за воздух, как будто искали что-то, что могли бы разорвать.

Паук остановился перед дверью, и я увидел, что за ним кто-то стоит. Мужчина. Не из нашей группы. Я никогда его не видел, но он выглядел… обычным. Это, наверное, и пугало больше всего. Он не должен был быть здесь. Он не принадлежал этому месту. Но он стоял там, дрожа, как лист, с лицом, перекошенным от ужаса.

Паук смотрел на него. Нет, не просто смотрел. Он изучал его, как учёный изучает насекомое под микроскопом. А потом он двинулся. Резко, быстро, слишком быстро для своего размера. Его человеческие руки схватили мужчину за плечи, подняли его в воздух, как куклу, и прижали к стене.

Мужчина закричал. Это был крик, который я никогда не забуду. Крик, полный боли, ужаса и осознания того, что смерть неизбежна.

Паук наклонил голову, и я увидел, как из его рта высунулось что-то похожее на язык. Длинный, тонкий, покрытый мелкими зубами. Он медленно подтянулся к голове мужчины, и я понял, что сейчас произойдёт.

Он вонзил этот язык прямо в лицо мужчины. В его глаза, в его рот, в его череп. Я слышал хруст костей, видел, как кровь хлынула изо всех отверстий, как тело мужчины дёргалось, а потом обмякло. Паук вытянул язык, и вместе с ним из головы мужчины потянулось что-то белое, блестящее. Его мозг. Он был ещё жив, пока это происходило. Я видел, как его глаза продолжали дрожать, как его руки пытались слабо сопротивляться, но паук держал его крепко.

Всё это длилось всего несколько секунд. А потом паук бросил тело на пол, как пустую оболочку, и повернул голову в нашу сторону.

Я не помню, как мы побежали. Я только помню, как держал девочку за руку, как слышал её тяжёлое дыхание, как чувствовал, что паук идёт за нами. Его шаги были медленными, но настойчивыми. Он не торопился. Он знал, что мы далеко не уйдём.

Это воспоминание преследует меня до сих пор.

БЕЗМОЛВИЕ

«Безмолвие – это не отсутствие слов. Это когда даже мысль глохнет»

Глава 1.

Мерцание.

Мы шли в кино.

Это звучит глупо, да? Апокалипсис – и всё начинается с кинотеатра. Но именно туда мы направлялись: я и двое других. Я не знал их имён. Но почему-то знал их. Мы чувствовали друг друга как старые напарники, те, что уже прошли через что-то раньше. Я знал, кто как дышит в тревоге, кто как бежит, кто первым сорвётся, если запахнет бедой. Может, я знал их с рождения. Может, встретил только вчера. Вернее, тело моё знало, как шагать рядом с ними, как реагировать на их голоса. Один был высокий, худой, с вечным выражением скуки. Второй – коренастый, тяжёлый, всегда смотрел по сторонам, будто ждал выстрела.

Воздух в фойе был затхлым, пахло попкорном, пылью и чужими страхами. Я чувствовал, как пот собирается под воротником, как натёрло палец на ноге, но не мог понять, откуда это ощущение – слишком реальное, как будто я живу здесь давно, а не пришёл случайно.

Когда выключили свет – мир умер.

Один щелчок – и всё. Люди сначала замерли, потом заорали. Свет исчез, и с ним ушло всё, что казалось нормальным. Кто-то уронил стакан, пластик грохнулся и разбился с нелепой звонкостью. Женщина закричала – хрипло, с надрывом, будто ей в глотку вбили железо.

– Что за хрень?! – это голос коренастого. Я забыл его имя.

– Спокойно… спокойно, просто авария, – сказал я, но сам уже знал: это не просто. Это началось.

Мы вышли из зала. В коридоре было темно, красные аварийные лампы моргали, будто в бреду. Торговый центр стал лабиринтом – пустым, гулким. Витрины отражали наши тени, и казалось, будто кто-то идёт за нами след в след.

– Там! – кто-то крикнул, и мы рванули.

Бежали вслепую. Мимо манекенов, мимо лифтов, мимо стен, которые сужались, как глотка чудовища. Я чувствовал, как сердце бьётся в рёбрах, как воздух давит на грудь.

Комната. Белая.

Мы вбежали туда, не думая. Один вход, ни окон, ни предметов.

Гладкие стены. Без единой царапины.

Тишина здесь была живая. Не просто отсутствие звука – она наблюдала. Комната дышала нами.

– Мне здесь плохо, – прошептала одна из девушек, когда они вошли. Их было две. Мы не знаем, откуда. Просто появились. Одна с заплаканными глазами, вторая с растрёпанными волосами и пальцами, которые дрожали.

– Здесь не должно быть… так… – сказала первая.

Я смотрел на неё, и на секунду мир подёрнулся рябью. Как в жару над асфальтом.

Я моргнул. Резко.

– Уходим, – сказал я. Мой голос звучал так, будто я говорил сквозь вату.

…

Мы выбрались. Мы спустились с третьего этажа. Прыжок не был красивым – больше похож на падение с недооформленным намерением. Я приземлился на бок, ударившись плечом и бедром. Ладонь ссадил до крови – мелкая, но яркая боль. Кто-то из наших застонал, но не громко, скорее как вздох – то ли боли, то ли разочарования.

Снаружи был туман. Густой, как молоко с грязью. Я чувствовал его на лице, как слизь. Воздух стал влажным, тяжёлым, как будто его нужно было жевать. Рядом торчали ели – как пальцы мёртвеца, вытянутые к небу.

Мы ещё даже не успели обсудить, куда бежать дальше, когда туман вокруг сгустился – не в фигурах, а в силуэтах. Они просто… возникли. Как будто выросли из земли. Люди – или те, кто когда-то были людьми. Лица закрыты масками, одинаковыми: чёрные, без отверстий для глаз. На одежде – логотип, непонятный символ, похожий на перевёрнутую литеру «R» с точкой. Они не говорили. Один из них протянул руку – не агрессивно, не резко – но настолько уверенно, что я даже не подумал отшатнуться. Пальцы сжались на моём предплечье, и с этого момента я больше не был хозяином себе.

Нас вели. Не толкали, не тащили. Просто шли рядом, и ты сам шёл. Потому что что-то в этих фигурах ломало волю, заставляло подчиняться. Не страх – хуже. Полное подчинение, как у насекомого, которое попало под воздействие феромона. Мы шли.

Коридоры. Стены – обшарпанные, бетонные, влажные. Где мы – непонятно. Ни одного окна. Только лампы – тусклые, как больное солнце. Они жужжали, мигали, будто находились на грани перегорания. Кто-то из девушек шепнул:

– Нас ведут как скот.

Но никто не ответил.

Комната.

Когда мы вошли, сначала было только темно. Я почувствовал запах раньше, чем что-либо увидел: тухлая влага, кислота, ржавчина и что-то, что пахло жареными орехами, но так мерзко, что чуть не вывернуло.

Потом – звук. Мягкий, скребущий, как если бы по полу сыпались тысячи крошечных бусин.

Свет мигнул – и я увидел их.

ТАРАКАНЫ. ТЫСЯЧИ. НЕТ – МИЛЛИОНЫ.

Они покрывали всё. Пол был ковром из хитина. Стены – шевелились, как живая плоть. Потолок – переливался волнами, потому что насекомые двигались даже там.

– Господи… – выдохнула одна из девушек.

– Не шевелись, – прошептал худой, и я понял, почему: тараканы слышали. Или чувствовали вибрацию. Один неверный шаг – и их реакция была как лавина: волна тел двинулась в сторону шороха. Шуршание стало громче. Они ползли по нам, по обуви, по ногам, под одежду. Кто-то вскрикнул.

Из углов комнаты выползли металлические ящики. Они открывались как сами собой – и из них лились потоки: тараканы капали, срывались, цеплялись друг за друга. Маленькие, огромные – с крыльями, с рогами, жирные, прозрачные. Один упал на меня с потолка, ударился о лоб, и я почувствовал, как он ползёт по моему лицу, как у него шуршат лапки по коже. Я взмахнул рукой и сбросил его, но ощущение не ушло. Оно как будто впиталось в память тела.

– Мы здесь не останемся, – сказал коренастый. Его голос звучал ровно, но он сжимал кулаки до белых костяшек.

– Да кто бы спорил! – прошипела одна из девушек, отбивая с себя насекомых. У неё уже на шее сидели три таракана, и один исчез за воротником.

– Дверь! – крикнул кто-то, и мы бросились – не думая, не оборачиваясь. Никто из фигур в чёрных масках нас не остановил. Они остались в темноте, как будто всё это и было задумано – завести нас, проверить, и отпустить.

На улице было хуже.

Потому что теперь тараканы ползали внутри меня. Я чувствовал это. Как будто они остались. Я провёл ладонью по груди – кожа была сухой, чистой. Но нет. Они были там. Под ребрами. В спине. За глазами.

Я не сказал ничего.

Никто не говорил.

Молчание стало нашим языком.

Мы шли наугад. Город больше не дышал.

Только ветер, гулкий, с привкусом железа, шевелил выбитые жалюзи и пластиковые пакеты, зацепившиеся за провода, как мёртвые птицы.

Иногда я смотрел на них – на своих спутников, на девушек, что всё ещё были с нами. В глазах – пустота. Не страх даже. Притуплённость, как у тех, кто пересидел слишком много боли. Никто не спрашивал: кто мы? Что это? Где мы?

Они не верили в ответы.

И правильно. Потому что ответов не было.

Мы прошли мимо брошенных машин. Некоторые – со следами взлома. В одной торчала чья-то рука из окна, застывшая, будто кукольная. Кто-то из наших отвернулся.

Я знал, куда идти.

Не знал, зачем, но знал куда.

Это уже было.

– Мы свернём за парк, – сказал я.

Они не спросили, почему. Просто пошли.

Туман рассеивался с трудом, оседал на одежде. Капли на пальто были грязными, будто не из воды, а из чего-то старого, гниющего.

На углу стояла табличка – выгнутая, ржавая. “Улица Двенадцатого”. Название ничего не значило, но каждый раз оно будто резало внутри, как напоминание, которое я не мог сформулировать.

Мы прошли под виадуком. И тогда я услышал их.

Первые звуки не были пугающими. Хлюпанье. Скрежет металла. Лёгкое царапанье.

Но я уже знал.

Заражённые.

Я видел их в прошлый раз – как они становились такими. Не внезапно. Медленно.

Как будто что-то в тумане вползало в них – сначала в лёгкие, потом в мысли. Потом – в движения.

Я остановился.

– Не шумите.

– Что там? – спросил худой.

– Просто… шагайте медленно. Без звуков. Пятки не стучите. Дышите через нос.

– Ты говоришь, как будто…

– Я просто знаю, – сказал я, и пошёл первым.

Фигуры в тумане были рваные. Не как силуэты людей. Как будто человек – но нарисованный нетвёрдой рукой. Как будто двигались не кости, а сама оболочка.

Их тела были изломаны. Один шагал боком. У другого голова была вывернута почти назад, и всё же он двигался уверенно.

Маски у них были другие – теперь белые, с нарисованными улыбками.

Нарочито нелепые. Как будто кто-то вырезал их из детского театра.

Мы крались мимо.

Каждый звук давался как приговор.

И всё же один из нас – коренастый – задел о металл. Звон был тихим. Почти ничтожным.

Но для них – как выстрел.

Их головы повернулись одновременно.

Я увидел глаза – чёрные, абсолютно. Ни белка, ни зрачка. Только дыры. Как воронки в воде.

И они побежали.

– БЕГИ! – крикнул я, и мы рванули.

Позади – визг, как будто ветер ревел сквозь тысячи флейт. И удары – быстрые, тяжёлые. Не шаги. Прыжки.

Кто-то споткнулся. Девушка в чёрной куртке.

Я развернулся.

Не думал. Просто поймал её за руку и дёрнул, таща на себя. Она вскрикнула – не от боли, от ужаса. Мы повалились вместе, грязь брызнула, но мы встали. Рванули дальше.

Один из заражённых прыгнул слишком близко. Его рука почти задела мою спину. Я чувствовал, как воздух сжался – он промахнулся на доли секунды.

Мы влетели в здание – первое, что попалось. Автоматика дверей сработала. Двери сомкнулись за нами.

Стекло треснуло – но выдержало.

Твари остановились.

Смотрели.

Не злились.

Просто ждали.

И тогда я понял: они не стремятся догнать.

Они выжидают.

Каждый наш бег, каждый поворот, каждое решение – часть цикла, которого я ещё не разгадал.

– Кто ты? – спросила девушка с распухшей щекой, с которой я бежал.

– Ты знаешь, что будет, да?

Я посмотрел на неё.

– Нет, – сказал я.

И это было почти правдой.

Потому что я знал не будущее. Я знал только повторение.

Как пластинка, что играет снова.

Но каждый раз – с новым шумом, с новой трещиной.

…

Мы остались внутри.

В зале, похожем на офис или фойе. Мёртвые стулья. Разбитый автомат с водой. Пыль в воздухе клубилась, как мысли, которые ты гонишь, но они возвращаются. Кто-то дрожал. Кто-то молчал, глядя в стекло. Я слушал тишину. Она снова была со мной.

Я подошёл к зеркалу, что висело рядом с лестницей. Долго смотрел.

В отражении был я.

Но… другой.

Что-то мелькнуло за спиной – тень?

Я обернулся. Никого.

Посмотрел снова – и увидел, как отражение улыбнулось.

Я не двигался.

Моё отражение – улыбалось. Широко. Медленно. Как будто знало что-то, чего я ещё не знал.

Я наклонился ближе к зеркалу.

Лоб почти коснулся стекла.

И вдруг – оно моргнуло.

Не я. Не мои веки.

Отражение.

Я отшатнулся.

Стукнулся плечом о стену.

Посмотрел на остальных – они не видели. Они были заняты собой.

Кто-то сидел на полу, уронив голову на колени.

Кто-то водил пальцем по треснутому кафелю.

Коренастый стоял у двери, прислушиваясь, сжав обломок ножки от стула – наш единственный «оружейный арсенал».

Я снова посмотрел на зеркало.

Теперь – обычное отражение.

Моё лицо. Мрачное, уставшее.

Но… где-то в глубине глаз всё ещё горело отражённое пламя, которого здесь не было.

Трещина пробежала по стеклу. Едва заметная. Тонкая, как паутинка.

– Пошли, – сказал я. – Здесь мы долго не выдержим.

Коренастый кивнул.

Девушки – без слов.

Худой подошёл ближе, поправляя куртку. Он тоже что-то видел в зеркале – по его лицу пробежала тень, но он ничего не сказал.

Мы вышли в коридор. Свет за дверью был серым, пульсирующим. Как будто здание само дышало.

– Что дальше? – спросила одна из девушек. Та, что всё ещё держалась на адреналине. Голос срывался.

– Мы найдём выход, – сказал я, почти автоматически.

Но сам знал – здание не выпустит нас, пока не решит, что мы – “прошли”.

Мы шли мимо старых кабинетов, сломанных лифтов, дверей, покрытых граффити, которые двигались, если долго смотреть.

На одной двери было написано:

«ГОВОРИ ШЁПОТОМ – ЗДЕСЬ ВСЁ СЛЫШИТ.»

Мы замерли.

Худой подтолкнул дверь – она открылась.

Внутри была детская.

Цветные стены. Пластиковые стулья. Игрушки.

Но всё… покрыто слоем пыли, как вековым.

На полу валялась плюшевая кукла.

Я наклонился – на ней не было глаз. Просто гладкое лицо, как у маски.

– Кто-то здесь жил, – прошептала одна из девушек.

– Или живёт, – добавил коренастый, указывая на стол.

Там стоял стакан с водой.

Полный. Без пыли. Свежий.

Мы развернулись сразу.

Из детской – тихий стук.

Как будто кто-то медленно постукивал ногтем по дереву.

– Идём, – сказал я.

Мы ускорились. Коридоры стали шире. Стены – темнее.

На полу появилась вода. Сначала лужи. Потом – слои.

Под ногами чавкало.

Вода пахла железом и лавандой. Противный, сладкий запах.

– Это всё… снизу, – пробормотал худой. – Здание течёт.

– Нет, – сказал я. – Оно плачет.

Мы дошли до широкой двери с символом.

Тот же, что был у людей в чёрных масках – перевёрнутая “R” с точкой.

Я толкнул дверь. Она поддалась.

Внутри – зал.

Огромный. Полукруглый. В центре – пьедестал, и на нём что-то, накрытое тканью.

Туман клубился даже здесь.

На стенах – экраны. Но не современные – словно старые ЭЛТ-мониторы, толстые, с мутным стеклом.

На каждом – наше изображение.

Кадры из коридора. Из зала. Из зеркала. Из детской.

Мы наблюдали за собой.

Кто-то уже видел нас. Всё. С самого начала.

– Это невозможно, – прошептала девушка.

– Это не запись, – сказал коренастый. – Это сейчас.

На одном из экранов я увидел себя, стоящего у пьедестала.

Я поднял руку, чтобы сорвать ткань.

Я в настоящем – не двигался.

Я на экране – тянулся.

– Нет, – сказал я. – Не трогай!

Но экран – не слушал.

Я увидел, как моя копия сдёрнула ткань.

И то, что лежало под ней… было моё лицо.

Свежее. Розовое. С закрытыми глазами.

Как будто я – спящий.

Как будто всё это – кошмар, который снятся мне.

Я шагнул назад.

Экран погас.

Все экраны погасли.

Свет исчез.

И тогда – тишина сжалась.

Не просто наступила. Она пришла.

Как будто кто-то наложил ладони на уши Вселенной.

Мы не слышали своих шагов. Не слышали дыхания.

Звук ушёл.

– Я… – попыталась сказать девушка, но губы двигались без звука.

Коренастый хлопал себя по груди, как будто что-то сломалось внутри.

Мы стали беззвучными.

Безмолвие – это не отсутствие слов. Это когда даже мысль глохнет.

Ты открываешь рот – и нет даже эха.

Мы бежали.

Потом – шли.

Потом – ползли.

Город стал тише. Не в смысле звуков – их было достаточно: ветер, стуки, хлюпанье, где-то вдалеке что-то падало или скрежетало. Но тут тишина была глубже. Как будто кто-то нажал на что-то внутри тебя и выключил всё лишнее. Мы не разговаривали. Не потому что не хотели – не могли. Голоса будто остались позади, где-то в коридорах, среди жужжания ламп и шороха лапок.

Каждое наше движение теперь было жестом без слов. Поворот головы – как вопрос. Взгляд – как ответ. Мы не знали, сколько времени прошло. Часы на телефоне показывали 04:13, но заряд уходил с каждой секундой. Будто он разряжался не от использования, а от близости к этому месту. Как будто даже технологии понимали, что здесь им делать нечего.

И вдруг – звук вернулся.

Сначала – звон. Как в ушах.

Потом – капли. Шаги.

Воздух снова наполнился смыслом.

Мы стояли перед дверью.

На ней – надпись, процарапанная чем-то острым:

«ЗА ЭТОЙ ДВЕРЬЮ – ТОЛЬКО ВПЕРЁД.»

Я повернул ручку.

Свет.

Тёплый.

Почти естественный.

Мы вышли.

И стояли среди улицы.

Город был… не тот.

Небо – фиолетовое. Дома – гладкие, как из пластика. Машины – без дверей. Люди – без лиц.

Но это был выход.

Следующий уровень.

Следующая ловушка.

Глава 2.

Безмолвие

Город напоминал мозаику из чужих снов. Обрывки улиц, вывески с надписями на незнакомых языках, дома, которые словно сдвинулись с места и остановились посреди дороги. Машины, будто застывшие в миг эвакуации. В одной кто-то сидел – совершенно неподвижно, прямо на водительском месте. Маска на лице – белая, без рта. Только две точки вместо глаз.

– Он жив? – прошептала вторая девушка.

Я не ответил. Мы не проверяли. Нельзя было.

Каждое новое здание, которое мы проходили, дышало. Не в переносном смысле. ДЫШАЛО. Окна чуть пульсировали, как лёгкие. Фасады сдувались и втягивались.

Кто-то из наших отвернулся и зашептал что-то себе под нос.

Я не спрашивал.

Где-то за нами раздался свист.

Тонкий, ровный, почти детский. И сразу после – пение. Простая мелодия, как колыбельная. Голос женский, ровный, как пластинка, запущенная в замедлении.

– Не смотри, – сказал я, инстинктивно.

– Что? —

– НЕ СМОТРИ.

Мы ускорили шаг. Не бежали – бег привлёк бы внимание. Мы шли сквозь квартал, где дома были наполовину разрушены. На стенах – знаки. Рисунки. Не граффити. Предупреждения.

Глаз, перечёркнутый крестом. Человек с крыльями – но вниз головой. И снова – та самая буква, перевёрнутая «R» с точкой.

Теперь я видел её везде. Как клеймо. Как ключ.

– Это всё уже было, – сказал я, не понимая, кому именно.

– Что?

– Мы здесь уже были. Мы просто… не помним. Или не хотим помнить.

Мы свернули в переулок. Узкий, как горло. Впереди – лестница вниз.

И я знал: нам туда.

Там было Безмолвие. Настоящее.

Там, где даже мысли начинали шептать, а не говорить.

Мы спустились.

Пахло сыростью и старой бумагой. Как в архивах, которых не касались люди десятилетиями. Свет был – но странный. Он не исходил от ламп. Он был в воздухе, как биолюминеcценция, как отблеск на поверхности воды.

На стенах – слова. Сотни, тысячи слов, написанных разными руками. Кто-то гвоздём. Кто-то кровью. Кто-то углём. Фразы на всех языках мира и на тех, которых я не знал, но понимал.

«ОНИ ПРИШЛИ ИЗ ГЛУШИ»

«Я СКАЗАЛ ИМ СВОЁ ИМЯ – И ПОТЕРЯЛ ЛИЦО»

«МЫ ВСЕ – ЭТО ОН»

«НЕ СПИ. НЕ СПИ. НЕ СПИ.»

– Что это за место?.. – прошептала девушка.

Я коснулся стены.

Под пальцами – дрожь. Как у кожи под поверхностью.

Это было живое. Всё.

В конце коридора – дверь.

Мы подошли.

Я не знал, что за ней. Но всё в теле требовало: войти.

Я повернул ручку.

И тьма – настоящая тьма – обрушилась внутрь.

Без звука. Без воздуха.

Как будто ты шагнул в пустоту между мгновениями.

Мы вошли.

И всё, что было, осталось снаружи.

Я не помню, как отпрянул. Только звук – глухой, будто всё случилось в подушке. Колени ударились о кафель, рука соскользнула по стене, но я даже боли не почувствовал. Только это чувство – как если бы кто-то зашёл в комнату, где ты был один. Не шагами. Не звуком. Просто стал там. Был.

Я посмотрел снова.

Зеркало – пустое. Моё лицо – обычное. Ни улыбки, ни тени. Но глаза… мои глаза смотрели на меня как чужие.

Не то чтобы я не знал себя. Просто это был тот, кто был мной до. До чего – я не знал. Или знал, но не хотел вспоминать.

Позади кто-то дышал. Быстро, порывисто. Я обернулся – девушка, та самая, что упала, – сидела на полу, прижавшись спиной к стене. Лицо в грязи, волосы прилипли ко лбу. Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, но не говорила ни слова. Только дышала.

Я сделал шаг к ней – и она вздрогнула. Сжалась. Как зверёк.

– Всё в порядке… – сказал я, но голос прозвучал неуверенно.

Слишком мягко, как будто говорил не ей, а себе.

Слишком поздно.

– Ты… видел это? – спросила она.

Я не ответил.

Потому что если скажу «да» – она сломается.

Если скажу «нет» – совру.

Вместо ответа я сел рядом. Больно – в плече отдавало что-то после прыжка. Мы молчали.

Остальные тоже сидели – кто на полу, кто на обломках мебели. Тишина в помещении была вязкой, как старый клей. Даже если бы кто-то закричал – звук всё равно бы поглотился, не дойдя до потолка.

– Мы не выберемся, – сказал вдруг худой. Его голос прозвучал неожиданно чётко. Он сидел, сцепив пальцы, смотрел в никуда. – Мы не первые, кого завели сюда. И не последние. Это… цикл.

– Что ты несёшь? – огрызнулся коренастый. – Мы живы. Мы выбрались. Мы можем…

– Ты не слышишь? – перебил его худой. – Ты правда не слышишь?

Мы замерли.

И тогда я понял, о чём он.

Звук.

Он не был громким. Не был явным. Скорее – ощущение звука. Как фон. Как биение огромного сердца где-то под землёй. Бум… бум…

Иногда – будто голос в соседней комнате. Не слова. Интонация. Речь, которую ты не можешь разобрать, но знаешь, что она есть.

– Что это?.. – шепнула одна из девушек.

Я уже знал.

ЭТО БЕЗМОЛВИЕ.

Оно было не просто отсутствием слов. Это была воля, наблюдение, механизм.

Там, за стенами, в воздухе, в самих трещинах мира – оно дышало.

Не как зверь. Не как Бог.

Как структура, архитектура страха, алгоритм боли.

– Мы не первые, – повторил худой. – И не помним.

Он посмотрел прямо на меня. – Но ты помнишь. Не так ли?

Я замолчал. Но он знал.

И я знал.

Я умирал здесь раньше.

В этой комнате. В другой. На улице. Под дождём. Среди тараканов. Среди улыбок. Среди пения, которое звучит только в ушах.

Я умирал – и возвращался. Не весь. Не тот же.

Но – снова и снова.

Потому что что-то ждёт, чтобы мы дошли до конца. Чтобы мы завершили. Или сломались. Или… выбрали.

– А если мы просто… не пойдём? – спросила девушка с заплаканным лицом. – Просто останемся?

– Тогда это начнётся заново, – сказал я. – По-другому. Жестче.

Мы все замолчали.

Тишина сгустилась. Где-то наверху что-то щёлкнуло.

Потом – звук шагов. Один. Второй.

Чёткий. Размеренный.

Кто-то идёт.

И я знал – он идёт за нами.

Не чтобы убить. Не чтобы спасти.

Чтобы наблюдать.

И если он доберётся до нас – цикл начнётся снова. Только хуже.

– Вставайте, – сказал я. – Мы идём.

Кто-то прошептал:

– Куда?

Я ответил просто:

– Туда, где всё началось.

И мы двинулись.

По лестнице, в туман, обратно – в глотку мира.

Потому что только пройдя всё, можно узнать, что такое Безмолвие на самом деле.

И, может быть, впервые – ответить ему.

Мы шли, почти не слыша собственных шагов.

Потолок над головой всё ниже, воздух – тяжелее. Будто кто-то качает невидимую педалью насос, закачивая в нас страх, вязкий, как грязь. Лампы мигали, но не гасли – не из жалости, а потому что им интересно. Они тоже хотят знать, чем всё закончится.

Каждый из нас уже понимал: тут не бывает случайностей.

Комнаты, коридоры, трещины на стенах – всё расставлено, всё выверено. Даже звуки. Даже тишина.

Мы шли туда, где кончается логика. Где начинаются вопросы без ответов.

Комната была неотличима от предыдущих, но всё же другая.

Не мебелью. Не светом.

А… присутствием.

Ты входишь – и чувствуешь, будто кто-то только что отсюда вышел. Или вот-вот вернётся.

В центре – стол. На нём – пять предметов: часы, кукла, ключ, фотография и камень.

И надпись на стене. Не краской. Не мелом.

Кровью. Но не нашей.

«ВЫБЕРИТЕ ТО, ЧТО БЫЛО ВАШИМ.»

– Что за бред?.. – прошептал кто-то. – Это игра?

– Это испытание, – ответил я. – Или ловушка. А может, и то и другое.

Все молчали.

Никто не хотел подходить ближе.

Но предметы уже выбрали нас.

Я двинулся первым. Протянул руку – к фотографии.

Она была чёрно-белой, слегка размытая. Но я узнал себя.

Я стоял на крыше. Позади – ночь. Рядом – силуэт женщины. Ни лица, ни деталей. Но я знал её. Знал, как пахли её волосы. Как звучал её голос.

Я не помнил её имени.

Но помнил, что потерял её здесь.

Худой взял ключ. В его глазах мелькнул ужас.

– Это от двери… той самой. – Он посмотрел на меня. – Где я не успел.

Девушка с грязным лицом выбрала куклу. И вдруг – тихий вскрик.

Она держала её, как младенца. А потом начала шептать:

– Прости… прости… я не знала, что ты там…

Все замерли.

Коренастый молча взял камень. Он сжал его в руке, и кровь пошла из ладони. Он не дрогнул.

Последняя – осталась с часами. Они не тикали. Но стрелки крутились.

Вперёд. Потом назад. Потом снова вперёд.

– Мы все… были здесь, – произнёс я.

– Были. – Ответила она. – И не один раз.

Внезапно за спиной захлопнулась дверь. Резко. Как выстрел.

Мы обернулись – но за дверью уже был не коридор. А глубина.

Внутри – лестница вниз. Без перил. Без света.

Просто шахта, уходящая вглубь. В самую суть.

Я понял, что это и есть конец. Или начало. Или – предел.

– Кто пойдёт первым? – спросил я.

Ответа не было.

Потому что ответ был не нужен.

Мы уже знали: вниз идут все.

И если повезёт – не впервые.

Шаг за шагом – вниз.

Шахта глотала свет. Стены были сырые, пахло землёй, металлом, чем-то органическим. Воздух – густой, вязкий, он будто не хотел нас впускать, но и не выталкивал. Просто наблюдал.

Каждый шаг был как удар в грудь – не от усталости, а от чего-то глубже. Внутри начинало пульсировать воспоминание, которое не было моим. Или было. Я уже не был уверен.

– Сколько ступеней? – прошептала девушка с куклой.

– Слишком много, – ответил коренастый. Он шёл сзади. – Как будто лестница не ведёт вниз, а растёт под нами.

Мы спускались долго. Настолько, что время потеряло форму. Оно больше не шло – оно жило рядом, как существо. Часы в руках девушки теперь тикали. Но не совпадали с нашими сердцами. Иногда – опережали. Иногда – отставали.

На одной из ступеней я остановился.

Не потому что устал.

Потому что услышал.

Сначала – плеск. Будто кто-то шагнул в воду. Потом – дыхание. Тяжёлое. Рваное. Как будто лёгкие у того, кто дышал, были чужими, плохо подошедшими по размеру.

– Там кто-то есть, – сказал я. – Или что-то.

И тогда мы увидели свет. Еле заметный, серый, как утро в больничной палате. Он шёл снизу. Как зов.

Последние ступени прошли почти бегом. Не от страха – от нетерпения.

Как будто надо было уже дойти. Что-то внутри подталкивало: быстрее. Быстрее. Пока не закрылось.

Внизу была вода.

Затопленное помещение. По щиколотку. Холодная. Не мутная – наоборот, слишком чистая, зеркальная. Так что ты не видишь дна, только – своё отражение.

Мы стояли на краю.

Я посмотрел вниз.

И увидел себя.

Но… не просто себя.

– Это не зеркало, – сказала девушка с часами. – Это петля.

– Что? – не понял коренастый.

Она посмотрела на него:

– Там ты – такой, каким ты стал бы, если бы остался.

– Остался где?

– Там. В начале. В зале. В тишине.

Мы молчали.

Потом один за другим начали видеть. Кто-то – себя, обнимающего того, кого потерял. Кто-то – себя, идущего по пустому дому с горящими окнами. Кто-то – себя, мёртвого. В форме, в белой комнате, в кресле.

– Это всё мы? – прошептала девушка с куклой. – Или… они?

– Это все мы, – ответил я. – Но из разных моментов. Разных концовок.

И тогда тишина вновь заговорила.

Не голосом.

Ощущением.

Скоро выбор.

Останешься – или пойдёшь дальше.

Поймёшь – или повернёшь.

Проснёшься – или замрёшь.

Но ты уже сделал.

И тут вода начала подниматься.

Глава 3.

ПРИЗРАКИ

Вода поднялась до колен.

Потом – до груди.

Я не сопротивлялся.

Когда она закрыла глаза – я понял: всё, что было, останется там, внизу.

Я тонул – не в воде, в себе.

Последнее, что услышал, – был смех.

Не злобный. Тихий. Как будто кто-то вспомнил старую шутку.

…

Я проснулся в другой одежде. В другой комнате.

Но с тем же телом. И тем же грузом внутри.

На мне была простая рубашка. Чистая. Белая.

Запах был странный – не дезинфекции, не свежести.

Пахло… школой. Старой бумагой. Чернилами. Человеком, который очень хотел казаться «нормальным».

Я сидел на жёстком стуле. Передо мной – стол. Лист бумаги. Ручка.

Надпись в верхней части листа:

«ПРОВЕРЬ, КТО ТЫ.»

Я посмотрел на свою подпись – она уже стояла там.

Я её не помню. Но она была моя.

Каждая линия – как порез.

– Ты закончил? – раздался голос справа.

Я вздрогнул.

Там сидел человек. В очках. В костюме, как у учителя.

Но глаза – не соответствовали лицу. Слишком тёмные. Слишком неподвижные.

– Не волнуйся, – он улыбнулся. – Всё это для твоего же блага.

– Где я?

– Ты возвращаешься. Мы просто наблюдаем за прогрессом.

Я посмотрел на свои руки. Они дрожали.

На запястьях – тонкие красные отметины, как от ремешков.

Я не помнил, чтобы был привязан.

– Я должен выйти, – сказал я.

– Конечно. – Он кивнул. – Как только подпишешь.

Я посмотрел на лист. Там было ещё одно поле:

«Подтверди, что ты согласен забыть.»

…

Я не знал, кем был.

Но чувствовал – если подпишу, стану кем-то ещё.

…Я положил ручку на стол. Она была тяжёлой, металлической, как будто сделана не для письма, а для чего-то более опасного.

Голос рядом стал мягче, почти отеческим:

– Мы не заставляем. Всё добровольно. Как всегда.

Как всегда.

Это слово что-то во мне всколыхнуло. Как эхо. Как ржавый гвоздь, который ты вытаскиваешь из стены, и за ним идёт не только пыль, но и запах прошлого.

Я снова взглянул на строку:

«ПОДТВЕРДИ, ЧТО ТЫ СОГЛАСЕН ЗАБЫТЬ.»

Что – забыть? Кого? Себя?

– А если я не подпишу? – спросил я.

Он посмотрел на меня с лёгкой жалостью.

– Тогда придётся пройти через всё сначала. Без гарантий, что ты останешься прежним.

Я встал. Стул заскрипел, как будто возразил.

Под ногами – плитка. Холодная, белая. Не было двери. Только стены.

– Где выход? —

– Где ты его оставил. – он не шутил.

Или шутил так, как не смеются вслух.

Я прошёл вдоль стены, положив ладонь на гладкую поверхность. Стена дышала. Не метафора – я почувствовал лёгкое биение, будто за ней кто-то был.

Кто-то… очень близкий.

Кто-то, кого я когда-то уже терял.

Вдруг я заметил на стене что-то вроде зеркала. Или не совсем.

Оно отражало не комнату.

А другую.

Там сидел я же – но моложе. У него была кровь на рукаве. И глаза ярче.

Он смотрел прямо на меня и шептал. Без звука. Но я понял:

Не подписывай.

– Ты всё ещё сомневаешься, – сказал мужчина, подходя ближе. – Значит, ты не готов. Это нормально.

Я хотел спросить, кто он. Почему всё это. Почему комната пахнет школьной бумагой, а тени не отбрасывают звука.

Но тогда увидел: в отражении за моим двойником стояли силуэты. Размытые. Без лиц. Как те люди в витринах.

Они были здесь тоже. С самого начала.

И один из них поднял руку, точно так же, как тогда, протягивая ладонь —

– но не ко мне. К зеркалу.

К моему отражению.

Они пришли за ним. Не за мной. Пока я ещё не подписал.

Я повернулся, взял ручку и провёл её по строчке.

«Я не согласен забыть.»

Комната дрогнула.

Словно стены отреагировали, как живое тело. Пульсация усилилась.

Голос мужчины стал далеким, искажённым.

– Тогда ты должен помнить всё. Даже то, что тебе не принадлежит.

Пол ушёл из-под ног.

…

Я снова падал.

Но теперь – не в воду.

В чужие воспоминания.

В лица, которых не знал, но которые помнили меня.

И что-то… ждало внизу.

…

Рывок

Резкий толчок – и я уже не я.

Руки – чужие.

Голос в голове не мой.

Пальцы другие – длиннее.

Руки – чуть загрубевшие, с тонкими шрамами у костяшек.

Тело – выше, массивнее. И ощущения… как будто я смотрю из глубины, как пассажир, заточённый под кожу.

Мир дрогнул, как старая пленка, отмотанная назад, а потом – вперед рывком.

Перед глазами – вспышка. Белый свет, будто кто-то раскалённым железом провёл по внутренней стороне век.

Голоса.

Приказ. Жёсткий, сжатый в зубах.

– Зачистка. Быстро, без следов.

Я двигаюсь с остальными, будто давно умею это делать.

Знаю, где носок сапога встретит дерево, как развернуться, чтобы прикрыть слева. Всё – как рефлекс.

Но внутри – паника: Это не я. Это не моё тело. Чьи руки тянут спусковой крючок?

Мы – группа вооружённых.

Не мародёры. Мы – зачистка.

Идём чётко, слаженно, будто это не впервые.

Всё в теле знает, куда шагать, когда прицеливаться, когда дышать тише.

Но моё сознание – как запертый наблюдатель внутри.

Я кричу в пустоту, но никто не слышит.

Мы заходим в дом.

Деревянный, обветшалый. Краска облуплена, стёкла выбиты.

Он выглядит брошенным, мёртвым – но пахнет свежим дымом.

Сквозь дощатые полы проходит скрип – не от нас.

Мы стреляем первыми. Несколько фигур падают.

Кровь на стене – пятно, будто нарисованное.

Тишина после выстрелов странная. Плотная, вязкая.

Как будто этот дом не принял то, что в нём произошло.

Не хотел.

Он сопротивлялся.

Командир – крепкий мужчина с седыми висками – сжимает губы в линию.

– Нас подставили.

Голос спокойный, как диагноз.

Один из бойцов – молодой, с веснушками, явно из тех, кто не должен был оказаться здесь. Он, по ошибке, выходит на улицу.

Щёлк. Один выстрел. Падает.

Как мешок с песком.

Я стою и не могу моргнуть. Внутри что-то обрывается.

Мы – всё. Мы не сущности. Нас больше нет.

Командир только хмыкает.

– Всё. Нас больше нет.

Я сажусь на ступени крыльца. Спина – к шершавой доске, пахнущей гнилью и солнцем.

Пальцы дрожат. Голова – шумит. Внутри – образы. Смотрю вперёд – туда, где ржавеет автобус. Советский, как из школьных фильмов.

Он будто дожидается тех, кто уже никогда не вернётся домой.

И тут всплывают лица.

Дедушка. В свитере. Лицо тёплое, родное. Молчит, но от него пахнет печкой, печеньем, старым деревом.

Маленькая девочка – сестра? – лет семи, с осьминогом под мышкой, в пижаме. Говорит тоненьким голосом:

– Обещай вернуться.

НО Я НЕ ЗНАЮ ИХ. ПОЧЕМУ ЖЕ ВНУТРИ ВСЁ РАЗРЫВАЕТ ТОСКОЙ?

…

Мы сбежали. Ушли. Прятались.

Потом нашли других. Потерянных, как мы.

И вот – особняк.

Он стоял на берегу. Огромный, светлый, весь из стекла, дерева и воздуха.

Дом, в котором ты хочешь жить, но понимаешь: не можешь. Потому что он не твой. Он чьё-то прошлое.

Мы вошли.

Внутри пахло сухой мебелью и солью.

Пахло чужими воспоминаниями.

Было тепло. Не физически – эмоционально.

Люди говорили.

Смеялись.

Делились историями, хотя знали: утром всё может исчезнуть.

Я ходил по дому. Ощупывал глазами стены, книги, полки.

Они были как декорации – слишком идеальные.

Я подошёл к шкафу.

На нём стояло фото.

Мужчина, женщина, ребёнок. Улыбаются. Слишком красиво. Так, как улыбаются на рекламах, когда никто не смотрит.

Я почувствовал, как по горлу прошлась пустота.

На кухне – блокноты. Детские.

Розовые, голубые, в стикерах и каракулях.

Открываю один – там солнце и домик.

Дальше – записи от руки, как голос ребёнка, пойманный в бумагу.

«Мам, я была хорошая? Я скучаю. Я скучаю.»

Рядом оказалась девушка с тёмными волосами.

Смотрит. Тихо говорит:

– Мило.

Это было единственное тёплое слово.

Во всём сне. Во всём мире.

Позже я нашёл аптечки. В тканевом шкафу, как в старых советских санаториях.

Взял три.

Принёс светловолосой девушке, сидящей у стены.

Открыл одну.

Игла – блестит.

– Это нужно забрать, – говорю.

Но она, как увидела – вжалась в стену.

– Убери. Убери это. Закрой, пожалуйста.

Мы собирались уходить.

Все – у окна. Торопливо. Молча.

Один уже перелез. Другой подаёт сумку.

Все – в панике. В спешке.

А я…

Я остановился.

Повернулся.

Смотрел назад.

На блокноты.

На аптечки.

На фото, где все улыбаются.

На окна, в которых отражался свет.

На дом, который мог бы быть настоящим, но был лишь вспышкой.

Сердце билось – как у человека, который понял: он останется.

Не физически. А частью чего-то.

Этого дома.

Этого сна.

Этой тишины.

Я сделал шаг назад.

И всё погасло.

Эпилог

безмолвие

Всё возвращается. Он снова здесь.

Свет – гаснет.

Словно мир устал притворяться реальностью.

Один за другим тускнеют лампы, звук уходит вглубь, как в вату. Остаётся только дыхание – своё, чужое, непонятное.

Скоро исчезнет и оно.

…

Мерцание. Холодный неон.

Он сидит в кресле. Мягком, удобном, как будто придумано специально, чтобы можно было забыться.

Кинотеатр.

Экран ещё не включился, но в зале уже темно.

Тусклые светлячки дежурного освещения ползут по стенам. Запах – пыль, старая обивка, чуть-чуть попкорна, которого никто не ел.

Рядом – двое.

Те же, что были тогда.

Те, с кем он когда-то (или не так давно?) пошёл на сеанс.

Лица – закрыты тенями.

Движений – почти нет.

Как будто ждут. Или знают.

Он поворачивает голову.

Хочет сказать:

– Уже было.

– Мы уже это видели.

– Это повтор. Это бракованный мир.

Но…

Молчит.

В горле – пусто.

Язык будто зарыт в соль.

Экран вспыхивает.

Не кадры, не сцены – белый шум.

Для остальных – просто фон. Перебитый сигнал. Мешанина.

Но он видит другое.

На экране – он сам.

Не тот, кем был, а тот, кто есть.

Жизни, которые прожил во снах.

Имя, которое когда-то значило что-то.

Глаза деда. Улыбка сестры.

Удар в дверь. Тараканы. Белая рубашка. Подпись, которую не помнит.

Особняк, где можно было остаться.

Зеркало, которое улыбалось раньше, чем он.

Кино идёт без звука.

Но он слышит всё.

Слышит, как плачет тот, кого больше нет.

Слышит, как смеётся отражение.

Слышит собственное дыхание – всё чаще, всё тише.

И вдруг…

Изображение дрожит.

Экран белеет.

Шум глохнет.

Затмение.

Экран пуст.

Зал – мёртв.

Он один.

И только когда всё исчезло —

Он, наконец, вспомнил.

Имя. Голоса. Тот смех, что слышал под водой.

Все лица. Все страхи.

Всё – не его.

Он просто жил чужую жизнь.

Пока свою – не забыл окончательно.

И в тишине зала, среди белого шума,

Он понял:

Обратно пути нет.

МНОЖЕСТВО

«И если ты смотришь на меня, ты тоже

смотришь на себя.»

ГЛАВА 1.

ОСТАВШИЙСЯ

Когда я просыпаюсь, свет не там, где должен быть.

Он соскальзывает по стенам, как будто пространство сменило кожу. Мои глаза открываются с натяжением, как дверцы старого шкафа, и первое, что я чувствую – это не моё тело. Оно слишком лёгкое. Или слишком тяжёлое. Оно пульсирует в местах, где раньше была тишина. Пальцы на ногах не откликаются, будто ждут чужой команды.

Сон уходит неохотно, оставляя после себя чёткий образ: я стою на краю крыши, ветер тянет за спину, и напротив – я. Тоже на краю. Тот – улыбается. Я – не могу двинуться. Потом падение. Но не моё. Он прыгает. Я просыпаюсь. Уже третий раз за неделю.

Вода в кране сегодня пахнет металлом. Я стою перед зеркалом в ванной и замечаю, как отражение задерживается на полсекунды дольше, чем должно. Оно улыбается, когда я не улыбаюсь. Я моргаю, оно нет. Но стоит отвести взгляд и снова вернуться – всё на месте. Почти.

На улице прохладно, но солнце слепит. Люди проходят мимо с выражениями, которые не хочется читать. Слишком внимательные. Будто знают что-то, чего не знаю я. Один прохожий, молодой мужчина с пустыми руками, останавливается на мгновение, будто хочет заговорить. Но проходит. Я слышу, как он тихо шепчет: «А ты…» и замолкает.

На работе всё не так. Документы не на тех местах. Столы немного сдвинуты. Коллега спрашивает, как дела, но произносит моё имя неуверенно, будто подбирает его из десятка других. В обеденный перерыв я смотрю на чашку с кофе – в ней отражение потолка, но не моего лица. Только потолка. И я точно помню, что вчера эта чашка была синей. Сегодня – бордовая.

Ночью мне снится лестница. Бесконечная, бетонная, с жёлтым светом ламп. Я поднимаюсь, и с каждым шагом за спиной становится всё громче чьё-то дыхание. Я оглядываюсь – пусто. Но дыхание рядом. И вдруг – стена, на которой написано: «ОСТАВШИЙСЯ». Просыпаюсь с криком, но голос не мой. Глухой, хриплый.

В ящике стола утром – письмо. Без марки, без подписи. Почерк мой. Строки: «Если ты читаешь это, значит, я ещё жив. Но ты – уже не я». Бумага старая, края потрёпаны. Она пахнет влажной землёй. Я не писал этого письма. Я уверен. Почти уверен.

Я пробую вспомнить, где был вчера. В голове – пустоты, как вырезанные куски фильма. Есть начало, и есть конец. Между – только шорох и красный свет светофора.

На остановке старуха говорит мне: «Ты снова здесь». Я спрашиваю, откуда она знает меня. Она смеётся, как будто это не вопрос.

Кошка в подъезде не отрывает взгляда, пока я иду мимо. Её глаза чёрные, как туннель.

Вечером я иду на мост. Это странный порыв. Просто ноги несут туда. Стою у перил. Машины проносятся подо мной. В груди пульсирует странный жар. И тут – взрыв звука в голове. Крик. Не мой. И снова вижу его. Себя. На другой стороне моста. Он смотрит. Он кивает. И исчезает.

Я иду домой, будто что-то прилипло к спине. Ощущение – будто я не один. Смотрю в витрину – отражение слегка отстаёт. Миг. Но я чувствую: оно осталось. Снаружи. Или внутри.

С тех пор всё меняется. Люди на улицах больше не здороваются. Двери в квартире начинают скрипеть, хотя раньше молчали. Воду невозможно пить. Она тёмная. В ней двигается нечто.

Во снах – он. Я. Снова и снова. Разные сцены. Пожар, в котором он умирает. Глубокий бассейн, где он тонет. Башня. Кольцо метро. Всегда смерть. Не моя.

Однажды я спотыкаюсь на лестнице и падаю. Сильно. Голова бьётся о ступень. Кровь. Боль. Я должен был умереть. Но нет. Я встаю. И в этот момент понимаю: я не один. Что-то проскользнуло внутрь. Ощущение, будто часть мозга принадлежит не мне.

Зеркала больше не лгут. Они честнее, чем я сам. В них я вижу страх. Но не свой. А чужой. Как будто кто-то внутри меня боится выйти наружу.

Последняя ночь этой главы – ночь без снов. Я лежу в темноте, и чувствую дыхание. Не своё. Внутри.

Я шепчу: «Кто ты?»

И в ответ – мой собственный голос, изнутри:

«Я тот, кто остался».

ГЛАВА 2.

МНОГИЕ

Я просыпаюсь в комнате, которую не узнаю. Обои серые, с узором, которого я не помню. На стене висит часы – тикают громко, как капли в пустом зале. Я поднимаюсь, чувствуя, что ноги движутся быстрее воли. Будто тело запомнило маршрут, а я – нет.

В зеркале сегодня – чужое лицо. Моё, но с другим взглядом. В нём усталость, которой я не помню. И когда я отвожу глаза, я всё ещё ощущаю, что отражение смотрит.

Голоса приходят в середине дня. Тихие. Сквозь мысли. Они не кричат, не требуют. Они – часть фона. Но с каждым часом становятся громче. Одна из них – жалобная, тонкая: «Я утонул». Другая – сухая, как бумага: «Я сгорел». И ещё одна – шёпотом: «Ты должен был умереть».

Я нахожу записку в кармане пальто. Бумага мятая, написано от руки: «Запомни лестницу. Они идут». Не мой почерк. Или… уже мой? Я не помню.

Комнаты перестают быть постоянными. Я открываю дверь в кухню – и попадаю в спальню. Ту, которой не было. Я поворачиваюсь – дверь исчезла. Только стена. Только дрожащий свет.

Письма начинают появляться. Под дверью. В книгах. В карманах. Всегда без конвертов. Всегда разными почерками. Некоторые – печатные, стерильные. Другие – на клочках с заломами и пятнами. Все говорят одно: «Ты не тот. Тот – мы».

Зеркала теперь двигаются. Не в буквальном смысле – но их изображения меняются чуть раньше, чем я двигаюсь. Или позже. Иногда я вижу, как отражение моргает, когда я нет. Или улыбается. Или держит руку на плече, которой нет в комнате.

Я перестаю есть. Еда пахнет землёй. Гниением. Люди на улицах становятся всё меньше. Как будто я – вырастаю. Или они – исчезают. Некоторые проходят сквозь меня. Я не чувствую их, но вижу, как лица искажаются на миг. Как будто узнают. Как будто помнят то, что я забыл.