Нюит

Глава 1

Пролог

До начала времен зиял Первичный Хаос – не просто отсутствие света, а живая, разумная тьма, что дышала и алчно выжидала. В ее недрах копошился лишь один непостижимый Голод, чьи щупальца пронизывали все сущее. Он не пожирал, а выворачивал наизнанку, дробил миры на атомы, заставляя их истекать сознанием, а затем вплетал останки в свой бесконечный, извращенный гобелен. Галактики меркли, словно свечи, задутые ледяным дыханием Древнего, чье имя слишком мерзко, чтобы быть произнесенным. Миллионы жизней гасли в одно мгновение, а их последние мысли, искаженные и безумные, эхом отзывались в бесконечном лабиринте тьмы.

Моря обращались в зловонную жижу, кипящую не от жара, а от разъедающей изнутри гнили, словно сама реальность возненавидела собственное отражение. Воздух был густ от миазмов космического разложения, запаха престарелых богов и умирающих измерений, способного свести с ума даже самое закаленное сознание. Отчаяние не просто чувство – это вязкая слизь, окутывающая душу, пока она не теряла последнюю искру сопротивления, превращаясь в безмолвного пленника Великого Ничто. Казалось, этой тьме нет границ, что она и есть абсолютный предел, и даже забвение окажется лишь новым, более жутким этапом этого кошмара.

Но вот, из глубин этой безысходности, разверзся ослепительный разрыв. Не свет надежды, а кошмарное сияние агонии, словно кто-то с особой жестокостью вспорол гниющее чрево вселенной. Оттуда хлынул не поток энергии, а гнойная субстанция – извращенная сущность мироздания, порождение мук страдающего Демиурга, чьи безумные крики проникали в самое ядро бытия. Земля содрогнулась в конвульсиях, горы извивались, словно черви, а пелена тьмы не рассеялась, но лишь утробно набухла, вздымаясь в предсмертном соитии с этой богохульной энергией, готовясь поглотить и ее в своем ненасытном чреве. Ибо даже свет в этой бездне – лишь очередная форма тьмы, еще более извращенная и чудовищная.

В самом эпицентре вселенского разлома застыли две фигуры, чье сияние, хоть и ослепительное, отдавало могильным холодом. Их кожа, словно полированная кость, переливалась матовыми оттенками умирающего жемчуга, и при взгляде на нее возникало нестерпимое чувство тошноты. Глаза – бездонные, как колодцы, полные стоячей воды и забытых кошмаров, отражали не свет, а тусклый отблеск грядущего небытия. Их волосы, казалось, были сотканы из застывших звездных нитей, каждая из которых шептала о бесконечном одиночестве и космическом ужасе.

Воплощенные в их существах, казалось, кристаллизовались самые гнусные компоненты мироздания: затвердевший гной от ран вселенной, сгустки запекшейся крови невинных, обращенные в прах молитвы отчаявшихся. Их плоть резонировала с эхом боли, словно они – живые резонаторы, улавливающие самые мерзкие симфонии страданий.

Эти двое, искаженные подобия божественных воинов, движимые не священным гневом, а леденящей пустотой, бросились в безумную, бессмысленную схватку. Сжимая в руках клинки из черного льда, способные разрушить саму структуру реальности, они рассекали тьму не молниями, а кошмарными, извивающимися трещинами, из которых сочилась не первозданная энергия, а эссенция безумия. Каждый удар лишь усиливал пульсацию разложения, приближая момент, когда тьма поглотит и их, и последние, бесполезные искры угасающей жизни. Ибо в этой бездне нет героев, лишь обреченные куклы, пляшущие под зловещую мелодию Хаоса.

Волны разрушительной силы, с хрустом ломая кости мироздания, стирали с лица бытия последние воспоминания о надежде, оставляя после себя лишь алые, бурлящие океаны безумия и эхо разбитых душ, запертых в хрустальных осколках. Искаженная решимость воинов, уже не имеющая ничего общего со светом, заставляла их двигаться, словно марионеток, дергающихся в предсмертной агонии.

Когда, наконец, тьма захлебнулась, не проиграв, а лишь временно отступив, чтобы зализать свои раны, на поле брани спустились сломленные фигуры, лишь смутно напоминающие божественных воителей. Окидывая взором калейдоскоп изувеченных тел, слившихся с ландшафтом выпотрошенных миров, они ощущали не гордость, а парализующий ужас от содеянного. Ибо “победа” – лишь обманчивая иллюзия, призрак, скрывающий под собой зияющую бездну. Жизнь не воцарилась, она была лишь отсрочена, словно преступнику, которому дали последний глоток воздуха перед повешением.

И вот, один из воинов, чья плоть уже мерцала, распадаясь на осколки звездной пыли, опустился на колени, его пальцы, похожие на когти мертвеца, впились в пропитанную скверной землю. В этот миг из разрыва в его ладони полился нежный, почти болезненный свет, похожий на первый луч солнца после долгой зимы. Он не был ярким, кричащим, но скорее призрачным, словно воспоминание о тепле.

Касаясь иссохшей земли, свет преображал её. Не яростно и властно, а тихо и робко, словно боясь потревожить сон смерти. Увядшие растения, словно услышав зов, медленно расправляли иссохшие листья, прорастая сквозь слой запекшейся крови, словно в последней, отчаянной попытке жить. Животные, которых коснулся этот свет, поднимались на дрожащие лапы, их глаза, еще недавно полные безумия, наполнялись тихой грустью и смирением. Они не были прекрасными, совершенными, но несли на себе отпечаток пережитого кошмара – шрамы, кривые конечности, тусклую шерсть.

Их преображение было скорее актом милосердия, чем чудом. Воин отдавал себя, каждую клетку своего существа, в последней, мучительной попытке хоть немного заглушить боль этого мира. Его лицо, искаженное страданием, казалось, вот-вот рассыплется в прах, а глаза, полные вселенской скорби, молили о пощаде. В этом акте самопожертвования было что-то пугающее, ведь он отдавал себя без остатка, превращаясь в сосуд, пропускающий сквозь себя свет, и гаснущий от этого. Он словно кричал беззвучно о том, что даже свет, чтобы засиять, должен поглотить что-то живое и чистое. Ибо он, божественный воин, стал этим поглощенным, жертвой, принесенной ради надежды, чей вид внушал сострадание, граничащее с ужасом.

Её жертва не будет предана забвению. Отныне её облик – не светлый символ возрождения, но горькое напоминание о цене жизни, отвоеванной у тьмы. Там, где её окровавленные ступни касались земли, распускались цветы, но их лепестки были неестественно яркими, словно пропитанными кровью, а аромат дурманил, вызывая странную тоску. Там, где проливались её слезы, из земли били не живительные ключи, а мутные родники, вода в которых была горькой на вкус и вызывала видения о потерянных мирах. Великая Мать, как её теперь называли, стала не хранительницей, а скорее призрачным напоминанием о хрупкости мироздания, о том, что даже самая благородная жертва оставляет за собой шлейф боли.

В этот момент второй воин, чье лицо застыло в маске невыразимой скорби, словно высеченное из камня вечности, воздел свои истерзанные ладони к отравленным небесам. И из ран, зияющих в его плоти, хлынул нежный, обволакивающий свет, сотканный из звездной пыли и тихих молитв, – пульсирующая волна эфирной энергии, что мягко окутывала все сущее. Этот поток даровал жизнь, но не был лишен боли. Он напоминал ожог солнца после долгой зимы, терпкое послевкусие надежды, выросшей на пепелище.

Души, поглощенные хаосом, откликались на этот свет, словно пленники, услышавшие звук открывающихся дверей. Они трепетали, словно бабочки, вырывающиеся из кокона, – их движения были неуверенными, но полными стремления к свету. Тела и сердца, возвращенные к жизни, раскрывались, словно бутоны, тянущиеся к первым лучам рассвета. Нет, они не были идеальными – на их коже еще виднелись шрамы от пережитого кошмара, а в глазах мерцала тень страха. Но они были живыми, настоящими, наполненными благодарностью за шанс, дарованный им свыше.

Он даровал им не просто вторую жизнь, но возможность начать все сначала, исцелиться от ран прошлого и построить новый мир на руинах старого. Этот дар был не проклятием, а надеждой, тонкой нитью, связывающей их с будущим. Возможность помнить пережитый кошмар, не для того чтобы страдать, а для того чтобы ценить каждый новый день, каждый вздох, каждую искру жизни. Ибо даже в самом темном уголке вселенной всегда есть место для света, для искупления и для истинного возрождения.

Отдавая последние силы, Великий Отец опустился на колени рядом со своей возлюбленной, его лицо отражало не любовь, а глубокое, неизбывное отчаяние.

Он мягко взял её за руку, но его прикосновение было ледяным, словно прикосновение смерти. Последняя улыбка, которую он ей подарил, была не нежной, а скорее болезненной гримасой, отражением того, что даже в момент самопожертвования их связывало не светлое чувство, а лишь общая судьба жертв, принесенных на алтарь мироздания. Их подвиг, вписанный золотом в скрижали вечности, станет не гимном героизму, а предостережением о том, как опасны благие намерения, когда они ведут в бездну.

Вскоре после угасающего сияния героев, будто в болезненных родах, ткань мироздания разорвалась вновь, и из зияющей раны хлынула волна меньших разрывов. Из этих новых утроб, извергнутых в мир, появились они – остальные боги. Не в ореоле триумфа и могущества, как подобало небожителям, а скорее словно испуганные новорожденные, ослепленные светом, что хлынул в их извечную тьму.

Их прибытие не ознаменовалось божественной музыкой, скорее паническими криками, отголоски которых эхом отражались в опустошенном пространстве. Сияние, прежде ослепительное, теперь мерцало и дрожало, словно свеча, противостоящая штормовому ветру. В их глазах читалось не величие, а растерянность, непонимание, и даже…страх, подкрадывающийся, словно тень.

Привыкшие к поклонению и безграничной власти, боги впервые столкнулись с жуткими последствиями своих действий, с хаосом, который они, возможно и косвенно, но все же породили. Картина разрушенного мира, измученных душ, и все это парализовало их. Осознание, что их величие блекнет перед лицом окровавленной земли, заставило усомниться в собственной значимости.

Один из богов, не в силах сдержать охвативший его ужас, рухнул на колени. Его голос, обычно звучавший, как раскаты грома, теперь превратился в жалкий, дрожащий шепот: “Что…что мы натворили?”. Другие, словно провинившиеся дети, опустили головы, пытаясь скрыть смущение и стыд. В этот момент они перестали быть богами в привычном понимании, превратившись в растерянные и напуганные существа, познавшие, что их могущество – лишь иллюзия, а истинная сила кроется в тех качествах, что им, казалось, были чужды: в любви, сострадании, и готовности к самопожертвованию. Этот миг осознания станет для них вечным напоминанием о цене власти и о Осознав масштаб содеянного и величие жертвы смертных героев, боги отбросили надменность и растерянность. В их действиях, ранее продиктованных лишь жаждой власти и признания, проснулось осознание своей истинной роли – роль творцов и хранителей равновесия. Без тьмы нет света, без разрушения нет созидания.

Усталые, сломленные, они приступили к работе. Добрые боги, те, что всегда славились светом и милосердием, теперь несли на себе отпечаток пережитого ужаса. Их сияющие одежды потускнели, лица избороздили тени, а в глазах плескалась не привычная радость, а тихая грусть. Они больше не излучали уверенность и власть, а скорее тихую надежду, словно робкий цветок, пробивающийся сквозь застывшую кровь. Они помнили крики, видели смерть и чувствовали отчаяние, и это знание навсегда изменило их.

Злые же боги, те, что всегда предпочитали тьму и хаос, выглядели не торжествующими, а скорее встревоженными. В их глазах больше не пылал огонь безумия, а лишь холодный блеск осознания. Они, привыкшие к разрушению и страданиям, впервые столкнулись с масштабом своих действий, и этот опыт оставил на их лицах печать мрачной задумчивости. Они больше не стремились к уничтожению, а скорее к контролю, пытаясь упорядочить хаос, чтобы предотвратить повторение трагедии.

Из глубин Индийской мифологии явился Брахма, творящий новые планеты из космической пыли, а Шива, танцем разрушения, уравновешивал его созидание, подготавливая место для новой жизни. Из нордических легенд возник Один, наполняя миры мудростью и знаниями, а Локи, с озорной улыбкой, создавал хаос и испытания, закаляющие души смертных. Греческие боги, Зевс и Аид, разделили сферы влияния, поддерживая баланс между небом и подземным миром, а богини, Гера и Персефона, следили за порядком в семье и природе.

Каждый бог, независимо от его происхождения и взглядов, внес свой вклад в восстановление вселенной, создавая сложный и многогранный мир, в котором тьма и свет, добро и зло, созидание и разрушение находились в вечном танце. Они не просто восстанавливали то, что было разрушено, но создавали нечто новое, более совершенное и гармоничное, мир, в котором каждый элемент играл свою важную роль, а равновесие сил было ключом к его вечному процветанию. Этот мир, рожденный из пепла и страданий, стал свидетельством силы самопожертвования и мудрости, которую боги, наконец, обрели, увидев истинное лицо хаоса и цену жизни, что им бессмертным понять тяжело.

И вот, посреди всеобщего хаоса и созидания, боги заметили их – воинов, принесших себя в жертву ради спасения мира. Их фигуры, слившиеся с ландшафтом, казались хрупкими и беззащитными, но в их молчании чувствовалась такая сила, что она превосходила любое божественное могущество. Они были свидетельством того, что истинная доблесть рождается не в небесных чертогах, а в сердцах тех, кто готов отдать все ради спасения других. И этот взгляд, исполненный уважения и признания, стал началом новой эпохи, эпохи, когда боги научились ценить не только свою власть, но и самопожертвование смертных.

Имена их, выкованные из эха вселенской боли, выкристаллизованные из общей надежды, заряженные божественной плазмой и закаленные в самой сердцевине хаоса, отныне воссияют на скрижалях вечности. Не как имена обычных богов, восседающих на своих неприступных тронах, но как символы той силы, что рождается в горниле страданий, силы, что способна преобразить даже хаос в созидательную энергию. Они – дети тьмы и света, порожденные на лезвии ножа между отчаянием и надеждой, и их подвиг, оплаченный ценой всего, превзошел любые представления о героизме, известные небожителям.

Один из древнейших богов, чье лицо помнило рождение и гибель галактик, приблизился к ним, протягивая дрожащую руку, испещренную письменами забытых заклинаний. Он коснулся их лбов, пытаясь проникнуть в самую суть их божественности, оценить остатки жизненной силы. И его лицо исказилось, отражая ужас увиденного. “Ничего,” – прошептал он, и этот шепот пронесся по рядам богов, словно ледяной ветер. “Они отдали всё. Мы не можем вернуть их к полноценной жизни. Лишь поддерживать тлеющий уголёк.”

Богиня плодородия, чьи глаза обычно сияли жизнью и радостью, разрыдалась, осознав, что больше не сможет даровать им новое рождение. Бог войны, привыкший к крови и разрушениям, отвернулся, не в силах вынести зрелище такой самоотверженности. Бог мудрости, сгорбившись под бременем знаний, молча кивнул, принимая неизбежное.

И в этот момент, под бледным сиянием нарождающейся Луны, было принято решение. Судьбы этих воинов отныне будут неразрывно связаны с её извечным танцем рождения, расцвета и угасания. Их последний вздох слился с первым лучом лунного света, и с тех пор каждый месяц, с появлением нового серпа в ночном небе, они будут являть себя миру – как младенцы, беспомощные и невинные, но как воплощение силы и опыта, закаленного в пламени битвы. С каждым днем, набирая мощь, они будут направлять течение вселенной, освещая путь всем существам, а когда луна начнет убывать, они, словно растворяясь в звездной пыли, будут возвращаться к истокам, чтобы вновь возродиться в новом цикле.

Так боги, преисполнившись не гордостью, а смирением, и осознав величие подвига, даровали этим необыкновенным созданиям жизнь вечную, подчиненную таинственному ритму Луны. Отныне они – неотъемлемая часть самой структуры мироздания, навеки связанные с великим танцем звезд и Луны. Они – не просто боги, но живое воплощение надежды, рожденной из пепла отчаяния, вечное напоминание о том, что даже в самой кромешной тьме может родиться свет, способный преобразить саму суть вселенной. Их существование – это клятва, данная всем мирам: память о самопожертвовании не умрет, а эхо их подвига будет вечно звучать в ритме Луны.

Глава 2

«Шорохи ночи»

Озеро с кристально чистой и спокойной водой, лишь ветер иногда поднимает на поверхности воды легкую рябь. Лотосы жемчужной белизны с золотистыми тычинками покрывают всю поверхность озера. Ветер разносит по округе еле различимое благоухание этих райских цветов.

Свинцовая тьма обволакивала берег, влажный от дыхания ночи. На траве, будто выброшенная бурей кукла, лежала девочка. Красная шубка, некогда яркая, теперь хранила на себе печать скитаний – засохшую грязь, клочки листвы, словно лесные духи пытались удержать ее в своих объятиях. Под шубкой виднелось заплаканное платьице, и вся она, казалось, источала запах отчаяния и страха – запах бегства. Бегства из приюта, из каменных стен, где не было ни тепла, ни ласки, лишь холодные взгляды и казенная еда. Последние силы оставили ее, и она рухнула здесь, на границе яви и кошмара, бездыханная, но еще цепляющаяся за жизнь.

В тишине, пропитанной запахом прелой листвы и влажной земли, раздался тихий шорох, словно дыхание ветра в кронах деревьев. Но это был не ветер. Из-под полога мрака, сотканного из переплетенных ветвей, появилась фигура – высокая, неземная, сотканная из теней и лунного света. В ее облике было что-то пугающее, нечеловеческое – бледное, узкое лицо с острыми скулами и глазами, горящими колдовским огнем. них плескалось равнодушие веков, усталость от людской суеты и… презрение.

Это была Кицунэ – лисица-оборотень, легенда, шепот, которым пугали непослушных детей в окрестных деревнях. Её черное платье струилось вокруг, словно ночной туман, а из-под подола, словно крадущийся зверь, выглядывал пушистый, рыжий хвост. Хвост, символ ее силы, ее связи с потусторонним миром, с миром духов, где время течет по иным законам. Она смотрела на девочку, лежащую на берегу, и в ее глазах мелькнуло что-то похожее на… брезгливость? Или, может быть, это было скучающее любопытство? Нет, сочувствие – слишком человеческое чувство для существа, живущего вдали от людей, помнящего взлеты и падения целых поколений.

“Что это? Потерянный, сломленный зверь?” – подумала Кицунэ. “ Каким ветром ее занесло сюда, в мои владения? Неужели людской род так измельчал, что даже дети шатаются без присмотра по лесам?”

Медленно, словно боясь запачкаться, Кицунэ опустилась рядом с девочкой. Ее длинные, тонкие пальцы, похожие на когти, коснулись лица ребенка. Холодные, но странным образом, внимательные. Она набрала в ладони ледяную воду из озера и бережно смыла грязь и кровь с разбитых коленок, с исцарапанных рук. Поправила растрепанные волосы, словно шептала для них заклинание, оберегающее, от зла или отгоняла назойливую муху.

В ее прикосновениях чувствовалась магия – легкая, искрящаяся, словно звездная пыль. Раны затягивались, уходила боль, тело наполнялось теплом. “Неужели во мне просыпается милосердие?” – мелькнула мысль в ее голове. “Глупость. Это просто… любопытство. Что из этого выйдет?” Зачем она тратила свои силы на это ничтожное создание? “Бесполезно…” – подумала она. “Люди всегда приносят лишь разочарование”

Девочка застонала, открыла глаза, полные ужаса и непонимания. Она увидела перед собой лишь темные силуэты деревьев, слышала плеск воды и шелест листвы. И никого рядом. Сердце бешено заколотилось, страх, холодный и липкий, сжал ее грудь. Она попыталась подняться, но ноги не слушались, и она снова упала на мокрую траву, обессиленная и испуганная. Кицунэ исчезла, растворилась в сумраке ночи, оставив после себя лишь легкий, еле уловимый запах диких трав и… надежду. Призрачную, как лунный свет, но все же надежду.

Собрав последние крохи воли, девочка с трудом поднялась на ноги. Сердце молотило в груди, словно пойманная в клетку птица, готовое вырваться наружу. Не понимая, где она находится, она заметила едва заметную тропинку, узкую, извилистую, словно змея, зовущую вглубь чащи. Шатаясь, она направилась по ней, поправляя свою красную шубку, ставшую теперь ее единственным утешением, и вздрагивая от каждого шороха. Каждый треск ветки казался ей шагом чудовища, каждый порыв ветра – ледяным дыханием смерти. Она шла, хватаясь за этот единственный шанс на спасение, хотя в глубине души знала, что окончательно заблудилась, и лес, словно голодный зверь, ведет ее в свою пасть.

Под конец дня девочка, наконец, вышла из леса на небольшую полянку. Она задрожала всем телом. Не только от страха, но и от холода. Она прошла весь этот путь босиком, по сырой, колючей земле, и теперь была измучена и замерзла до костей. Пальцы ног одеревенели, а каждый шаг отдавался острой болью в ступнях. Облокотившись на шершавый ствол дерева, чтобы перевести дух, девочка закрыла глаза, и по ее щекам беззвучно скатились слезы. Соленые дорожки страха и отчаяния. Ее сердце разрывалось на части, пожираемое ужасом, разъедающим ее изнутри, как кислота. Она не знала, куда идти, как оказалась здесь, и почему этот лес так хочет ее смерти.

Устало опустившись на землю и обняв колени, чтобы хоть как-то согреться, девочка вдруг услышала… Хрусть. Какой-то шорох и хруст, доносящиеся из леса. Словно кто-то наступил на сухую ветку. Ее сердце замерло, пропустив удар. Кровь отхлынула от лица, оставив лишь мертвенную бледность. Медленно, очень медленно, подняв голову, она всмотрелась в сгущающуюся темноту, но ничего не увидела. Лишь тени, играющие зловещую игру на границе света и тьмы. Хрусть. Звук повторился, ближе, отчетливее. Затаив дыхание, она снова опустила голову, сильнее сжимая колени, словно это могло ее защитить. Шорохи и скрипы становились все ближе, окружая ее со всех сторон. Она чувствовала, как страх душит ее, как липкий, холодный туман заполняет легкие, лишая воздуха. Визг! Она не сдержала его. Короткий, болезненный визг, вырвавшийся из горла помимо ее воли.

Внезапно все стихло, словно по мановению волшебной палочки. Наступила оглушающая тишина. Тишина, хуже самого страшного шума. Она знала – затаившись, чудовище ждет, выжидает подходящего момента, чтобы нанести свой смертельный удар. Она сорвалась с места, как подстреленный зверь, спотыкаясь и падая, царапая руки о кору деревьев. Бежала, не разбирая дороги, сквозь кусты и колючие заросли, чувствуя, как острые ветки рвут ее шубку, как терновник впивается в кожу. Она бежала от смерти, от ужаса, от чего-то неведомого, преследующего ее в этом проклятом лесу. Шурх! Она вздрогнула и издала короткий, испуганный писк, споткнулась и упала, больно ударившись о корень дерева. Не оборачиваясь, вскочила и побежала дальше, в слезах, сбивчиво шепча молитвы, которые помнила из приютской церкви, но они не помогали. Лес жил своей жизнью, страшной и беспощадной. Она знала, что он поймает ее. Рано или поздно.

В глубине леса, там, где древние деревья сплетались кронами, образуя подобие готического собора, стоял забытый всеми храм. Не людской храм. Храм духов. Здесь не молились богам, здесь их почитали. Внутри, залитый мягким светом  традиционных японских светильников, дымился особый чайник для приготовления чая, источая терпкий аромат маття. На низком столике, покрытом вышитой шелковой скатертью с узором из журавлей, стояли изящные фарфоровые чашки  и небольшие тарелочки с вагаси, нежные сладости с тонким ароматом риса и бобов адзуки, их форма напоминает маленькие произведения искусства, с гладкой, словно шелк.

За столом сидел Юкимура, потягивая чай небольшими глотками. На нем было каригину, из тонкого шелка с вытканными драконами, поверх которого было наброшено  пальто с рукавами-накидками. Его фигура излучала необъяснимую силу, как будто под маской человека скрывался древний  дракон. Но самым поразительным были его глаза – светло-голубые, почти белые, словно осколки арктического льда. Глаза дракона, видевшего рождение и гибель звезд.

Он допил чай и поставил чашку на стол, с тихим звоном. Чайная церемония была скорее формальностью, чем истинным удовольствием. Духовные существа не нуждались в подкреплении, но иногда было приятно притвориться обычным человеком, наслаждаясь простыми радостями жизни.

В этот момент раздался легкий шорох сёдзи, раздвижной двери. Кицунэ вернулась. Её кимоно цвета ночной синевы слегка запылилось, а на щеках играл легкий румянец. Было очевидно, что она занималась чем-то важным.

“Юкимура.” – бросила она, не утруждая себя приветствием. Её голос был резким, как скрежет гравия.

Обернувшись к ней, мужчина слегка приподнял уголок губ в едва заметной усмешке. Его взгляд был пронзительным, как луч солнца сквозь тучи, и одновременно умиротворенным, как гладь пруда с лотосами.

“В лесу бродит людская девчонка. Сопливая, перепуганная, ноющая нинген (человек). Она вопит, словно резаная, и привлекает всякую нечисть. И меня это, разумеется, не устраивает.” Она не села за стол и демонстративно отвернулась к окну, любуясь видом на сад камней.

Юкимура вздохнул. “Нинген? Что ж, неудивительно, что ее крики привлекают внимание. Их страх – словно блуждающий огонь для ночных тварей. Это известно даже самым глупым кодáма (дух дерева).”

“Ты думаешь, я не знаю?” – огрызнулась Кицунэ. “Я здесь уже триста лет, рю. Я видела, как гибнут целые деревни из-за таких вот. Поэтому я и вернулась, думала, может ты тут чай не допил. Ты же у нас великий… эмпат. Не побрезгуешь же приютить такую мелочь…”

Юкимура рассмеялся, тихо, но раскатисто, как далекий гром.

“Эмпат? Кицунэ, ты меня переоцениваешь. Мой альтруизм распространяется только на тех, кто не мешает мне любоваться красотой вулканов или же на красоту людского искусства. А шумная девчонка явно нарушает мою эстетику несовершенства.”

“Так что, заберешь ее или нет?” – нетерпеливо спросила Кицунэ, сверля его взглядом.

Юкимура притворно задумался, поглаживая свою трость-меч.

“Хорошо, Кицунэ. Заберу. Но ты мне должна будешь. И долг это будет… омосирой (интересным).”

“Плевать,” – буркнула она. “Главное, чтобы эта кодомо (ребенок) исчезла из моего леса.” С этими словами Кицунэ отвернулась и вышла, оставив Юкимуру в одиночестве. Он смотрел ей вслед, и в его глазах мелькнула тень… сочувствия. Нет. Это было что-то другое. Что-то, что драконы скрывают от других. Может быть…  предзнаменование? Он поднялся из-за стола, запах маття остался витать в воздухе, как намек на ускользающую красоту. Ему пора было навестить маленькую гостью.

Устало опустившись на землю и обняв колени, чтобы хоть как-то согреться, девочка вдруг услышала… Хрусть. Какой-то шорох и хруст, доносящиеся из леса. Словно кто-то наступил на сухую ветку. Ее сердце замерло, пропустив удар. Кровь отхлынула от лица, оставив лишь мертвенную бледность. Медленно, очень медленно, подняв голову, она всмотрелась в сгущающуюся темноту, но ничего не увидела. Лишь тени, играющие зловещую игру на границе света и тьмы. Хрусть. Звук повторился, ближе, отчетливее. Затаив дыхание, она снова опустила голову, сильнее сжимая колени, словно это могло ее защитить. Шорохи и скрипы становились все ближе, окружая ее со всех сторон. Она чувствовала, как страх душит ее, как липкий, холодный туман заполняет легкие, лишая воздуха. Ей казалось, что лучше, когда слышны хоть какие-то звуки, чем эта мертвая тишина. Тишина, в которой таится что-то ужасное, что-то, что медленно подкрадывается к ней, готовое разорвать на части.

Ей казалось, что было лучше, когда хотя бы слышались какие-то шорохи, а не когда все замерло в гнетущей тишине. В тишине, которая словно сжимала ее со всех сторон, душила, отнимала последние силы.

Открыв с трудом глаза, она приподняла голову, и ее белокурые волосы немного откинулись назад, открывая ей вид на окружающее пространство. Она огляделась. Никого. Снова осмотрелась. Никого. Но это было хуже всего. Это была иллюзия безопасности. Она знала, чувствовала всем своим нутром, что за ней наблюдают. Что кто-то или что-то прячется в тени, выжидая подходящий момент. Пытаясь перевести дыхание, девочка сделала глубокий вздох и заметила, что ее губы дрожат – она рвано выдохнула.

Внезапно прозвучал голос – тихий, низкий, мужской, но все же оглушающий, пронзающий тишину, словно удар колокола в полночь.

“Ты в порядке?”

Ее сердце сжалось от этих слов, словно его сдавили в ледяном кулаке. “Лучше бы была тишина, – думала она. – Лучше бы была тишина”. Детское сердечко забилось как бешеное, словно в последний раз. С трудом открыв глаза, она увидела перед собой высокого мужчину. Он появился из ниоткуда, словно сотканный из ночного тумана. В его облике чувствовалась какая-то неземная красота, какая-то нечеловеческая сила. Ее испуганные и заплаканные глаза смотрели на него с диким страхом и недоверием. В его светло-голубых, почти белых глазах, казалось, отражалось бесконечное небо, он смотрел на нее с беспокойством и желанием помочь, словно его душа разрывалась при виде запуганного ребенка. Но в этих глазах было что-то еще. Что-то древнее, нечеловеческое. Что-то, что вселяло ужас, даже несмотря на его заботливый вид.

“Я могу тебе помочь?” – снова спросил он, и в его голосе послышались нотки тревоги. Девочка молчала. Она не могла ни пошевелиться, ни что-либо сказать – страх, казалось, парализовал ее. Она едва дышала, не сводя испуганного взгляда с мужчины. Тот снял с себя пальто и, присев на корточки, протянул его ребенку. Она видела, как он двигается, как его губы складываются в слова, но все это происходило словно в замедленной съемке. Её мозг отказывался обрабатывать информацию, отказывался верить, что это происходит на самом деле. Девочка не двигалась, по-прежнему смотря на него с ужасом, не отпускавшим ее душу. Этот жест доброты казался ей лишь уловкой, способом заманить ее в ловушку.

“Где твои родители?” – спросил мужчина. При упоминании о родителях она опустила глаза. Слезы снова потекли по ее щекам. Где она вообще оказалась? Ее сердце забилось с новой силой, и она зажмурила глаза. Ее тело дрожало, по щекам скатились слезы. Ее трясло, как лист на ветру, и ей казалось, что сейчас ее сердце выпрыгнет из груди. Мужчина наблюдал, не зная, что предпринять в этой ситуации, и укутал девочку своим пальто. Она дернулась, словно в этот момент могла бы броситься прочь, если бы только смогла. Но ноги не слушались, они были словно прикованы к земле невидимыми цепями страха.

“Как тебя зовут?” – снова прозвучал голос мужчины. Он говорил почти отчаянно, вглядываясь в глаза ребенка, пытаясь понять, как ей помочь. Она молчала, снова опустив голову. Кончики ее пальцев болели от того, как сильно она сжимала колени. Она была уверена, что если скажет хоть слово, то этот мужчина… или кто он там… сделает с ней что-то ужасное. Мужчина глубоко вздохнул, опустил глаза и сжал ткань своей одежды. Он о чем-то задумался и замер. Снова повисло молчание. Но теперь оно было другим. Не гнетущим, а… напряженным. Словно перед бурей. Словно сейчас должно произойти что-то… неотвратимое.

“Пойдем”, – аккуратно произнес он, поднимаясь. Его голос, хотя и был низким, теперь звучал мягче, словно вода, омывающая камни. Поправив одежду, он огляделся по сторонам. В этот момент девочка широко распахнула глаза, уставившись на мужчину. Его слова по-прежнему вызывали страх, но страх этот стал тише, как далекое эхо. Она все еще хотела исчезнуть, но в ее маленьком сердечке зародилось крошечное зерно надежды.

“Пойдем, а то ты совсем замерзнешь”, – вздохнул он, на мгновение замолчав, словно подбирая нужные слова. “Я отведу тебя в теплое место. Там ты сможешь отдохнуть и согреться”.

Край его пальто, которым он укрыл ребенка, чуть сполз. Мужчина протянул руку, чтобы поправить его, но остановился на полпути, словно боясь спугнуть маленькую птичку.

“Я не буду тебя трогать, если ты не хочешь”, – тихо сказал он.

“Не трогай меня!” – слабым, хриплым голосом напомнила она, хотя в этот раз в ее голосе было меньше отчаяния. Мужчина глубоко вздохнул, убирая руку и опуская глаза, погруженный в размышления. Он принялся что-то искать в кармане и достал слегка помятую фотографию. На ней был он сам и трое ребят, чуть старше девочки – одна девушка и двое мальчиков-близнецов. Они обнимались, смеялись, и в их глазах светилось счастье.

“Эти ребята… они тоже когда-то заблудились”, – тихо произнес мужчина, и в его голосе зазвучала теплая грусть. “Я нашел их, и они стали… моей семьей”. На его лице появилась легкая улыбка. “Они тоже боялись, как и ты сейчас”.

Он глубоко вздохнул и нерешительно протянул ей фотографию. Девочка дрожащими пальцами взяла снимок. Она смотрела на лица детей, на их счастливые улыбки, и на ее лице появилась легкая заинтересованность.

“А что с ними случилось потом?” – тихо спросила она, словно боясь разрушить тишину.

“Они выросли”, – ответил мужчина с легкой улыбкой. “Стали сильными и смелыми. Теперь они сами помогают другим”.

“Пойдем, тебе нельзя здесь оставаться. Ты замерзнешь” – мягко произнес он. “И, знаешь, если ты пойдешь со мной, может быть, однажды ты тоже сможешь помогать другим”.

После долгих уговоров, девочка позволила ему бережно взять себя на руки. Она по-прежнему боялась, но в ее глазах появился луч надежды. Тепло его тела уже не казалось таким пугающим, а запах его одежды – таким отталкивающим. Он укутал ее в свое пальто, и она почувствовала себя немного спокойнее.

“Как тебя зовут?” – спросил мужчина.

Она помолчала, словно принимая важное решение.

“Жизель ”, – тихо прошептала она.

“Очень приятно, Жизель. Меня зовут Юкимура”, – ответил он, улыбаясь.

Он вынес ребенка из леса, и чем дальше они уходили от деревьев, тем легче становилось ее дыхание. Она все еще боялась, но теперь она знала, что не одна. Рядом с ней был Юкимура, странный, загадочный, но… добрый. По крайней мере, она надеялась, что он добрый.

Туман сна рассеялся, как дымка над утренней рекой. Девочка открыла глаза в комнате, пахнущей корицей и сакурой – уютном гнездышке, сотканном из тишины и света. Небольшая, но идеально чистая, она словно вынырнула из бушующего моря в спокойную гавань. Кровать, шкаф, крохотный столик со стулом – всё дышало умиротворением. Ковёр, словно распустившийся цветок, расстилался под ногами, его узор напоминал затейливый японский сад. Аромат свежеиспечённых кексов переплетался с тонким запахом какого-то пряного мяса, дразня обоняние и пробуждая аппетит. На столике красовался румяный кекс, изысканно лежащий рядом с чашкой, из которой словно дышало тепло ароматного супа. Неопределенность места и происходящего, помноженная на сюрреалистичность обстановки, вызывала в Жизели коктейль из страха, удивления и почти невыносимого чувства дежавю. Она потянулась к повязкам, надеясь найти на них хоть какую-то информацию, какую-то подсказку, но они были гладкими, безликими, словно созданные для того, чтобы ничего не сообщать.

Внезапно – цк-цк-цк… Шаги, похожие на звук падающих капель ртути на полированный металл. Дверь плавно отворилась, и в комнату, скользя на невероятно высоких платформах, вошло существо, которое нарушало все законы природы и здравого смысла. Робот-гейша. Её корпус, изготовленный из полированного пластика пастельных тонов, с безупречной точностью имитировал шелковое кимоно. Но шелк этот был мертвым, холодным, лишенным той живости, что присуща настоящей ткани. Волосы, собранные в сложную прическу, казались струящимся жидким серебром. Лицо, тщательно прорисованное, изображало умиротворенность и любезность, но за этой маской скрывались лишь шестеренки и микросхемы. Вместо глаз горели два светодиода, излучающие теплое свечение, но свет этот был искусственным, пустым, лишенным человеческого тепла.

“Приветствую, Личность”, – произнес робот, голосом, похожим на смесь синтезатора и флейты. «Согласно протоколам гостеприимства, позвольте представиться: я – Ичигику. Ваше благополучие является моим приоритетом номер один.”

Жизель, завороженная и перепуганная до смерти, не могла произнести ни слова. Она смотрела на робота, как кролик на удава, осознавая, что она попала в место, где правила диктует не логика, а какой-то извращенный алгоритм.

“Как свидетельствуют записи, вы испытываете дефицит питательных веществ и жидкости. Рекомендую восполнить запасы”, – продолжала Ичигику, указывая манипулятором на чашку с супом. “Данный бульон обогащен витаминами и микроэлементами, соответствующими вашим биологическим параметрам”.

Жизель все еще молчала, но внезапно поняла, что страх отступил на второй план, уступая место странному, иррациональному любопытству. Она взяла чашку и сделала глоток. Суп оказался на удивление вкусным.

“Благодарю…” – пробормотала она, чувствуя, как тепло распространяется по телу.

“Согласно моей базе данных, ваше имя – Жизель. Это так?” – спросила Ичигику, наклонив голову.

Девочка удивлено кивнула, на вопрос робота, вся эта ситуация была более чем странной.

Глава 3

«Зеркало предательства»

Темнота – густая, как запекшаяся кровь – сочилась из стен, просачивалась сквозь пол, лизала голые щиколотки. Сырость, вечная спутница запустения, плела свои липкие нити вокруг, душила. Каждый шаг – тихий, украдчивый – казался богохульством в этом царстве безмолвия, отчего сердце колотилось в груди, как пойманная в капкан птица, отчаянно силясь вырваться на волю, разбить хрупкую клетку ребер. Дыхание сбивалось, превращаясь в хриплое клокотание, а по венам маршем шли ледяные мурашки, предвестники чего-то ужасного, непостижимого.

Наконец, впереди замаячили они – массивные дубовые врата. Древние, почерневшие от времени, они были украшены резьбой, такой причудливой и кошмарной, что взгляд отказывался фокусироваться. Звери с горящими, безумными глазами, растения с шипами, напоминающими человеческие зубы, и корчащиеся в агонии души, застывшие в вечном танце проклятия. Он притронулся к резбе, местами слегка не обработанное дерево впивалось в ладонь. Казалось, врата сами были порталом в кошмар, в место, где логика выворачивалась наизнанку, а безумие становилось единственной реальностью.

С тихим, почти жалобным стоном, словно древний призрак вздохнул, двери отворились. В лицо ударил холод, пронизывающий до костей, и взору открылся огромный зал, зияющий пустотой. Пустота здесь была не просто отсутствием предметов, а живой, ощутимой сущностью, впитывающей в себя свет и надежду. В центре, как жертвенный алтарь, высился длинный переговорный стол, полированный до зеркального блеска, в котором плясали искаженные отражения теней. Запах тлена и застоявшегося страха витал в воздухе, словно здесь недавно совершилось нечто ужасное, что-то, что навсегда запятнало это место.

Панорамные окна, словно огромные, равнодушные глаза, взирали на раскинувшийся внизу город. Далекие огни мерцали, словно звезды в бездонном колодце, и за ними чудились лица, искаженные ужасом. У одного из окон, спиной к вошедшему, стояла фигура. Высокая, неподвижная, она отбрасывала на пол огромную, уродливую тень, которая колыхалась, словно живая, готовая поглотить жертву.

– Что же мне с тобой сделать? – Голос, холодный и ровный, как лезвие бритвы, прорезал тишину. В нем не было ни гнева, ни сочувствия – только отстраненное любопытство палача, рассматривающего свой инструмент.

Воздух стал плотным, липким, как паутина. Сердце замерло, пропустило удар, потом снова заколотилось, с бешеной, неистовой силой. По лбу потек холодный пот, предвестник близкой смерти, как сок с надрезанного дерева – признак скорой гибели.

– Там… засада… Крыса… среди нас… Я не виноват! Предали… – Отчаянный шепот, хриплый и испуганный, казался жалким писком в этой обители тишины и обреченности. Это была мольба утопающего, хватающегося за соломинку в бушующем море отчаяния.

– И? Какое мне до этого дело? – Скучающий голос, пропитанный презрением, звучал словно эпитафия. Тень у окна словно усмехнулась в ответ, предвкушая скорую развязку. – Я повторяю, что мне с тобой, бесполезным, делать?

Ноги подкосились, и по телу прошла волна оглушающей боли. Не физической, а той, что исходит из глубин души, из осознания надвигающейся гибели. В голове, словно на экране старого, барахлящего проектора, проносились картины – лезвия, блестящие в полумраке, бесшумные удары в спину, яд, медленно и мучительно сжигающий изнутри.

– Предали… – прошептал он, и этот шепот был похож на предсмертный хрип. Все его существо растворилось в ледяном ужасе, подобно кораблю, поглощенному безжалостными волнами шторма.

Отрывистые слова гремели в зале, словно костяшки домино, сброшенные рукой смерти, – каждый звук отскакивал от голых стен, множился и превращался в эхо давно минувших трагедий. Взгляд человека-тени, этого архитектора ночных кошмаров, скользнул по нему, словно луч прожектора, выискивающего беглеца в кромешной тьме. И в этой зловещей сцене была какая-то болезненная красота – как предгрозовой штиль, когда воздух наэлектризован предчувствием катастрофы, когда само небо замирает, ожидая удара.

Человек молчал, долго и мучительно, словно хирург, медленно готовящий скальпель к глубокому разрезу. Он играл с тишиной, словно с живым существом, выстраивая терпкие паузы, каждая из которых давила на грудь, как могильная плита, как тяжелые обломки давно разрушенного, но еще не забытого чуда.

– Каждый предатель – это зеркало, – произнес он, наконец, и его голос звучал, как завывание ветра, проникающее сквозь дырявую крышу заброшенного дома, – отражающее не только слабости того, кто ему доверял, но и гниль, что разъедает его собственную душу. Если ты хочешь выжить, – его слова врезались в сознание, словно зазубренные осколки стекла, – нужно не просто знать врагов, нужно понять, какая именно червоточина позволила им пробраться внутрь. Нужно понять, что ты сам за чудовище.

В его словах клубилась неуловимая истина, опасная и притягательная, словно запретный плод. Этот человек, этот таинственный кукловод, словно видел сквозь завесу реальности, знал что-то большее о мире, чем было доступно простым смертным, о войне, которая шла не на полях сражений, а в темных лабиринтах человеческого сердца. Он знал, что страх – не враг, а компас, указывающий на самые уязвимые места, на те трещины, через которые в сознание просачивается безумие.

Но вдруг, в этот миг жгучего осознания, когда внутренние демоны сплелись в неистовом хороводе, над залом сгустилась тень, зловещая и всепоглощающая, словно предвестник Судного дня, когда все тайны будут выворочены наизнанку, а грехи обнажены. Человек-лед шагнул вперед, его тень развернулась, превратившись в нечто чудовищное, в бесформенную массу тьмы, готовой поглотить последние искры надежды и здравого смысла. Мгновение – и зеркало, отражающее слабость, превратилось в хрупкий осколок, сверкающий под холодным светом, подобно лезвию, готовому вонзиться в плоть.

– Ты должен понимать, – произнес он, и в его голосе слышались отголоски забытых ритуалов, заклинаний, произнесенных в местах, где время потеряло свою власть, – что каждый выбор, даже самый незначительный, влечет за собой последствия, словно круги на воде, расходящиеся до бесконечности. Ты собирался обмануть всех, в том числе и себя, построить карточный домик из лжи и самообмана. Но у каждой игры есть свой финал, своя расплата. А ты проиграл еще до того, как сделал первый ход.

В его руке возникла игла – тонкая, блестящая, словно капля застывшей лунной крови. На мгновение можно было бы подумать, что это глупая шутка, но в глазах человека-тени плескалось безумие, холодное и безжалостное, как арктический лед. Игра началась, и правила были написаны кровью, стерты временем и переписаны снова, более жестокими и бесчеловечными. Пешки и игроки, погонщики и предатели – все были лишь марионетками в этой неутолимой жажде власти и хаоса. Он отключил разум, погрузился в оцепенение, но сердце бешено колотилось в груди, словно шаманский бубен, предсказывая неизбежное, отсчитывая последние секунды до наступления тьмы.

– Какая ирония, – произнес человек, завершая свой жестокий замысел. – Ты пришел сюда с жалкой надеждой обмануть смерть, думая, что сможешь выжить, но забыл, что темные дела, как и грязные души, всегда оставляют кровавые следы.

Словно мгла ожила, сгустилась, когда он протянул руку, держащую иглу – тонкую, смертоносную спицу, блеснувшую в полумраке, как зуб демона. В этот момент мир вокруг перевернулся, закружился в безумном хороводе кошмарных образов и обрывков воспоминаний. Предатель, проклятый самими звездами, закованный в цепи собственной лжи, стал пленником в своей же смертельной сети. В окнах замерли искаженные тени уходящих обещаний, несбывшихся надежд, и зал наполнился безмолвными криками смятения, отраженными в полированном столе, словно в зеркале.

Сердце бешено колотилось, призывая бежать, но ноги словно приросли к полу, одеревенели, отказались повиноваться. Он попытался сделать шаг, но лишь рухнул на холодный мрамор, словно подкошенный, словно марионетка, у которой перерезали нити. Отчаянно, с первобытным ужасом, он пополз, силясь выбраться из этого проклятого места, но силы покидали его с каждой секундой, уступая место ледяной, всепоглощающей апатии.

– Позволь мне показать тебе, – прошептал он, и этот шепот, как лезвие, прошелся по его израненной душе, обнажая ее самые темные тайны. Удар, нанесенный не в тело, а в саму суть его бытия, ощущался как разрыв, как будто сама тьма решила полакомиться его страданиями, его отчаянием, его грехами. Ему казалось, что вот-вот и игла вонзится, оставляя за собой не зияющую рану, а холодную, всепоглощающую пустоту, стягивающую все живое, высасывающую остатки тепла и надежды, но этого не произошло.

Смех раздался, резкий и хлесткий, как удар плети, как ядовитая змея, шипящая перед смертельным броском. Он видел, как расползается тьма, и в ней вспыхнуло одно-единственное слово, выжженное на языке забвения: ПРЕДАТЕЛЬСТВО. В его разуме, словно в мутном пруду, всплывали образы: лица товарищей, искаженные болью и недоверием, фальшивые улыбки, недосказанные слова, и осознание масштаба его гнусного предательства.

Он с отчаянием взглянул на свои руки, дрожащие, бессильные. На ладони, едва заметная, алела крошечная отметина от укола. Яд… Он понял. Яд действовал, но не тот, что был в игле куратора. Тот, что он сам использовал, чтобы расправиться со своими товарищами. Видимо, прикоснувшись к проклятой резьбе на вратах, он и сам невольно укололся. Расплата настигла его, словно бумеранг, брошенный в темноте.

Перед глазами все поплыло, затянулось багровой пеленой. Тело била судорога, каждая клетка кричала от боли, требуя глотка воздуха, капли милосердия.

В последнее мгновение он почувствовал, как что-то отделилось, отделилось от его тела, от его боли, от его страха. Что-то легкое, бесплотное. Душа? Может быть. Ему было уже все равно. Это просто ушло, словно воздух из проколотого шарика.

Зал медленно растворялся в темноте. Последнее, что он увидел, была все та же равнодушная тень у окна.

Потом – ничего.

…

Зал остался таким же, каким был всегда. Тишина, холодный свет из панорамных окон, отражение в полированном столе. На мраморном полу лежал труп.

Вскоре пришли люди. Молчаливые, безликие. Они не задавали вопросов, не выказывали никаких эмоций. Просто сделали свою работу. Убрали труп, тщательно вымыли пол, стерли все следы, как будто ничего и не было.

И больше никто никогда не вспомнил о нем. Никто.

Глава 4

«Мир за мутным стеклом»

Сквозь мутные окна, скорее напоминающие застывшую рвоту великана, не пробивался даже слабый луч надежды. Девчонка, припечатав рукав к стеклу, словно пыталась выдраить совесть, лишь размазала грязь, превратив ее в подобие абстрактной живописи. Зеленоватая муть, словно грибок, разъедала реальность, а трещина, привет от предыдущих жильцов, заклееная скотчем, выглядела как шрам, перетянутый грязным пластырем. Спасибо хоть, что не гвоздями забили, хотя, кто знает, что творилось в голове у этих бедолаг, погребенных заживо в этом карцере под землей.

На полу, прямо перед этим панорамным кошмаром, раскинулся оазис… если, конечно, можно назвать оазисом кладбище домашних животных, где растения восстали из мертвых. Мальбара плотоядная, тварь, достойная украшать кошмары Лавкрафта, выпячивала свои соцветия, похожие на гигантских, покрытых слизью пауков, способных сожрать мышь, а заодно и пару зазевавшихся пальцев. Напротив, в углу, робко съежился какой-то вьюнок, радуясь, что его пока не сожрали или не использовали в качестве гарнира к шушиге. В этом месте даже комнатные растения казались тронутыми безумием.

Она одернула черные косы, и вгляделась в свое отражение. На щеке – бледный отпечаток былой драки, напоминание о том, что в этом городе даже юность истекает кровью. Тяжелый макияж, с выразительными стрелками и кроваво-красными губами, добавлял ей загадочности, по крайней мере, она на это надеялась. Сережка в носу болталась, словно вот-вот сорвется в пропасть, как и все здесь. Тривиальная деталь, которую она невольно подправила перед тем, как снова замереть в размышлениях.

Снизу, словно муравьи, копошились шахтеры и нищие, их жизни – бесконечный цикл отчаяния. Ритм этого города был прост: копай, чтобы выжить, выживай, чтобы копать. Она видела, как у какого-то бедолаги украли дневную выручку – ловко, почти с профессионализмом. Хорошо хоть, не убили, впрочем, это лишь вопрос времени. На другой стороне, баба-гора, чьи формы могли бы напугать даже художника эпохи Возрождения, орала, предлагая туши шушиг. Ненависть к этим тварям, этим мохнатым мерзостям, затаилась в глубине ее души. Щупальца, щелкающие в темноте, были предвестниками бед. Их яд – медленный, мучительный, лишающий конечностей чувствительности на месяц. А мясо… мясо было как жевательная резина, приправленная отчаянием и заоблачной ценой. Есть шушигу– значит платить за право быть нищим. И даже эта привилегия давалась с трудом.

Живот предательски заурчал, словно оголодавший рудник требовал дань. Она коснулась кольца, этого тусклого проблеска надежды в кромешной тьме – и в воздухе вспыхнула мозаика голографических окон. Девушка нажала на окно “Мои финансы”. Сглотнула горечь, как глоток отработанного машинного масла, и направилась в кухню, где смрад протухших овощей боролся за выживание с запахом отчаяния. Зарплата? Как всегда, задержана. Как всегда, в пути. Как всегда не придет.

Решив, что хуже уже не будет (глупая надежда, учитывая, где она жила), накинула на плечи кожанку – не броню, конечно, но хоть какое-то подобие защиты от этого гнилого мира. И направилась в святилище. Там, в полумраке, стоял ее “Черный Дьявол” – новенький мотоцикл, сверкающий черным лаком, словно гробница фараона, начищенная до блеска. Этот мотоцикл был чудом, глотком свежего воздуха в этом смрадном подземном склепе. Обшарпанный контейнер, купленный за бесценок, служивший ей домом, казался жалкой коробкой, в сравнении с этим воплощением скорости и свободы. Сев на сиденье, ощутила трепет – не страх, а благоговение перед мощью, которую держала в руках. Мотор взревел, словно раненый зверь, табло вспыхнуло голубым светом, отражая в ее глазах жажду вырваться из этой клоаки. Маршрут проложен. Она выехала, захлопнув за собой дверь с такой силой, что контейнер задрожал.

Дорога была мерзкой кишкой, изрыгающей потоки грязи и зловония. Где-то прорвало трубу, и, проезжая мимо, она облила пару пешеходов фонтаном зловонной жижи – словно сама судьба решила поиграть в свои жестокие шутки. Но она лишь усмехнулась, крепче сжала руль и прибавила газу. Она вырвется из этого ада, хотя бы на время. И вот он, выход… перекрыт. Возле голографического барьера маячил забитый юнец, едва выбравшийся из шахты. Грязь, кровь и угольная пыль покрывали его, словно погребальный саван. Глаза его – огромные, дикие, полные ужаса – говорили о таком, что лучше бы никогда не видеть. О таком, что живет глубоко под землей, в шахтах, высасывая жизнь из этого проклятого города.

– Эй, огрызок! Ты чё встал как хер на блюде? – заорала она, подходя ближе, словно сошла с обложки журнала, а не из этой дыры. Парень дернулся, словно его плетью хлестнули, глаза – два колодца, полные страха и дерьма. Даже для шахтера, повидавшего всякое в этих проклятых штольнях, он выглядел как выжатый лимон.Этот гоп-стопник шахтного розлива смотрел на нее, как на привидение – будто ни разу не видел крашеных баб.

– Там… хрень… какая-тоМонстр… какого-то с поверхности затащило… Ну, этого… ходячего кошелька…

Истории про подземных тварей, которые вылезают на свет, случались редко. Слава Богу. Но каждый раз ворошили старые страхи, словно ломом ковыряли в старой ране. Жить здесь – как на пороховой бочке, с фитилем из дерьма и надежды.

– И чё осталось от этого ходячего кошелька? – спросила она, давя в себе нервный смешок, который грозил перерасти в истерику. –Типа, чего пожрать эта тварь оставила, а?

Парень кивнул, как будто его дергали за веревочку. Молчал, словно корову доит, потом выдавил:

– Мозги… Везде мозги… И еще железяки… Импланты его жраные, валяются.

Она стояла, как вкопанная, и от этого дерьма даже её прибило к земле. Потом медленно села на мотоцикл, вцепившись в руль, словно это был спасательный круг. Волна адреналина и страха, как удар током, пронзила ее тело.

Огляделась, ища хоть какую-то лазейку, хоть какую-то возможность свалить из этого проклятого места. Мир был огромен, полон возможностей… где-то там, за пределами этого гниющего города.

– Да чтоб вас всех черти драли! – прорычала она себе под нос. – За что мне это, блять?

Сделала глубокий вдох, словно ныряя в омут отчаяния, и резко повернула руль влево. Похер на этот грёбанный проезд. Она найдет другой путь. Или проложит его сама, по костям этих тварей. Потому что застрять здесь, ждать, пока монстр вылезет и сожрет ее – это не вариант.

Дорога ныряла вниз, в кишки задворок, в этот склеп контейнеров, где запах свежей краски казался издевательством, насмешкой над убогостью вокруг. Когда-то здесь кипела жизнь, а теперь только пыль, паутина и призраки забытых надежд. Она медленно лавировала между ржавыми трубами, выброшенными из этой вселенной, как ненужный хлам. Закрыла глаза, отгородилась от звуков шахты, от кошмара, который оставался позади. На миг ей показалось, что мир сузился до размеров мотоцикла, до запаха бензина и кожи.

С каждым оборотом колеса, она будто пробивалась сквозь стену, попадала в другое измерение. Здесь пульс еле слышен, но он есть, этот слабый отголосок жизни, пробивающийся сквозь броню страха. Скрипнула подвеска, когда она вписалась в очередной поворот, и вот она – у другой двери, у другой возможности. Но проезд был закрыт голографическим барьером, пульсирующим тревожным красным цветом. На барьере мигали надписи: “ЗАБРОШЕНО. ОПАСНО. ВХОД ЗАПРЕЩЕН”. Да плевать. Она не собиралась торчать тут и ждать у моря погоды. Через официальный пункт пропуска не проскочить – начнут расспрашивать, сверять документы, задавать вопросы, которые она не хотела бы слышать.

Она выжала газ до упора. “Черный Дьявол” взревел, словно перед прыжком в бездну. И прорвался сквозь голографический барьер, словно нож сквозь масло. На миг ее ослепило, в ушах зазвенело, но уже через секунду она была на другой стороне.

Резко остановилась, глотнула воздух, словно тонущий, и коснулась кольца. На этот раз не финансы. “Контакты”. Пролистала, словно перебирая грехи. “Хмырь в пиджаке”. Она ненавидела его, этого скользкого урода, но ненавидела нищету еще больше. Нажала вызов.

– Я согласна, – прохрипела она в микрофон, словно выплевывая осколок стекла. – На любую работу. Слышишь? На любую.

Не дожидаясь ответа, отключилась и выжала газ. Мотоцикл взревел, словно дикий зверь, вырвавшийся на свободу, и понес ее к выходу.

И вот, наконец, она вылетела из шахты, из этой утробы земли, в Средний город. Воздух пах свободой, но свободой, смешанной с тухлой рыбой и речной гнилью. Здесь жили обычные люди, средний класс, те, кто мог себе позволить не копать землю в поисках хоть какого-то пропитания. Их жизнь была серой, предсказуемой, но безопасной. Они не знали, что скрывается внизу, в той дыре, из которой она только что вылезла. И пусть не знают. Пусть живут в своем наивном раю. А она… она теперь должна встретиться с Хмырем в пиджаке. И черт его знает, что ее там ждет.

Глава 5

Свет и Тени: Симфония нежности

Шаг. Ещё шаг. Поворот. Пируэт. Стоп. На краю сцены, подобно выдохнувшему мотыльку, опустилась миниатюрная девушка. Тёплый свет прожекторов мягко окутывал её, превращая белоснежные волосы и ресницы в яркий, сверкающий ореол. Она уже не просто жила – она сверкала изнутри, наполняя свою хрупкую фигуру особым волшебством, словно сама была отражением звёздного света.

Величие театра, подобного божеству, обвивало её, как благородный храм искусства, воздвигнутый не людьми, а самими Музами. Расписанный потолок был населён ангелами в лёгких шелковых одеяниях, которые грациозно танцевали среди глубоких и насыщенных цвета облаков. Позолота, грандиозные колонны, древнее дерево, хранящее мудрость веков – всё это, будто окутанное нежным светом прожекторов, создавало атмосферу неземной лёгкости, как будто само пространство звенело от вдохновения.

Когда она танцует, мир вокруг исчезает. Есть только музыка, свет и её тело, послушное лишь порывам вдохновения. В “Адажио” она – лебедь, изящный и печальный, томно скользящий по поверхности воды. В “Вариациях” она – фея, озорная и воздушная, дарящая радость своим лёгким полётом. Когда она смотрит в зал, она не видит лиц – лишь размытые пятна света и тени. Но иногда, на мгновение, ей кажется, что она ловит чей-то взгляд – глубокий, пронзительный, будто касающийся её души. И тогда на щеках вспыхивает румянец, и она теряет равновесие, словно очнувшись от волшебного сна.

В перерывах между репетициями, когда она пьет чай с другими балеринами, её голос звучит тихо и мелодично, словно журчание ручья. “Как же легко тебе даются фуэте, Агнесса, – вздыхает Маргарита, поправляя свою тёмную косу. – У меня ноги словно деревянные!” Агнесса лишь улыбается, опуская глаза. “Просто нужно представить, что ты – пёрышко на ветру, – шепчет она, и её слова кажутся такими же лёгкими, как вздох. – Тогда всё получится”. Иногда они болтают о поклонниках, о цветах и записках, которые получают. “Говорят, у тебя таинственный воздыхатель, Агнесса, – хитро улыбается Изабелла, поправляя бретельку своего платья. – Небось, богатый аристократ?” Агнесса лишь качает головой, смущенно пряча взгляд. Она не хочет делиться своими мечтами, боясь, что они рассыпятся, словно прах.

После выступления, когда занавес опускается и шум аплодисментов стихает, Агнесса чувствует себя опустошённой и одновременно наполненной. Её тело дрожит от усталости, но сердце бьётся учащённо, предвкушая встречу. Она медленно спускается со сцены, осторожно ступая по дощатому полу, словно боясь спугнуть хрупкое мгновение. В воздухе витает запах грима и пота, смешанный с ароматом её духов – тонким и цветочным, как утренняя роса.

И вот, она видит его – букет, лежащий на её любимом месте в первом ряду. Розы и маттиола, словно драгоценные камни, мерцают в полумраке зала. Сердце её трепещет, словно птица, бьющаяся в клетке. “Интересно, что он напишет сегодня?” – проносится в её голове. Она чувствует себя одновременно счастливой и испуганной. Счастливой от того, что есть кто-то, кто ценит её талант и красоту, испуганной оттого, что этот кто-то скрывается в тени, оставаясь для неё лишь тайной.

Она осторожно подходит к букету, словно боясь прикоснуться к нему. Её пальцы дрожат, когда она берет записку. Она разворачивает её и читает знакомый почерк: “Агнессе. Ты – само воплощение грации и красоты. Твой танец – это музыка для души. Твой преданный поклонник”. Агнесса прижимает записку к груди, и её щеки заливает жар. Кто он? Что он хочет от неё? Эти вопросы терзают её, не давая покоя. Но она знает одно: она не сможет успокоиться, пока не узнает, кто скрывается за этими нежными словами и прекрасными цветами. Она будет танцевать для него, в надежде, что однажды он выйдет из тени и раскроет своё лицо. И может быть, тогда она узнает, что такое настоящая любовь.

В своей комнате, укрытой под крышей театра, Агнесса осторожно перебирала лепестки нового букета от таинственного поклонника. Розы и маттиола пахли тайнами и надеждами, и она не могла отделаться от ощущения, что их аромат проникает прямо в сердце, заставляя его трепетать. Она была дочерью Юкимуры, владельца театра – человека, о котором ходили совершенно разные слухи. Говорили, что он не совсем человек, а дракон, принявший человеческий облик, чтобы покровительствовать искусству. Другие говорили, что он крышует мафию и много других гадостей. Сама Агнесса и думать о таком не хотела, правда ли это, ведь в его глазах иногда проскальзывала такая нежность и благородство, что любому станет понятно о его благородстве и честности.

И вдруг, как будто в ответ на её неизменные размышления, дверь приоткрылась, и в комнату вошла её новая сестра – Жизель. В её глазах сверкали слезы, а сквозь них пробивалась тень обиды, пряди волос волнами ниспадали на плечи.

– А ты почему такая грустная, Агнесса? – произнесла она, подходя ближе и рассматривая цветы в вазе, вытирая кулачком свои слезы.. – Это невероятно! Они почти такие же, как ты… нежные и удивительные.

Агнесса взглянула на Жизель, и в её сердце снова забилась надежда. Всё-таки, кто как ни сестра могла разогнать мрак и напомнить о свете? Ей наполнялось всё пространство, и с её появлением как будто взлетели тени. – Я просто… иногда теряю силы в обществе, – ответила она, указывая на цветы. – Всё это кажется таким хрупким и мимолетным.

Агнесса оторвала один из розовых цветков и аккуратно вложила его в прическу сестры. – Хрупкость – это лишь часть нашей сущности. Мы тоже такие, но помни, даже самое лёгкое может оставить отпечаток в сердце.

Жизель вздохнула и призналась, почти шепотом: – Знаешь, Агнесса, я хотела сегодня погулять по ночному городу, но Ичигику …

– Ичигику? – переспросила Агнесса, поняв, что речь идет о роботе-гейше, приставленном к ним отцом в качестве компаньонки и телохранительницы.

– Да, этот железный истукан! – вспылила Жизель. – Она сказала, что отец не разрешил мне выходить. Будто я маленькая!

– Он просто заботится о тебе, – мягко сказала Агнесса, хотя и сама чувствовала некоторую неловкость от чрезмерной опеки отца.

– Заботится? – Жизель фыркнула. – Я хочу свободы!

Агнесса улыбнулась и, словно отвечая на её тоску по свободе, достала из шкатулки маленький, сверкающий чип. – Не грусти, Жизель. Смотри, что у меня есть! – Она подошла к специальному устройству, напоминавшему изящный проектор, и аккуратно вставила чип в разъем.

– Что это? – с любопытством спросила Жизель, подходя ближе.

– Новая программа для рисования голограмм! – с воодушевлением ответила Агнесса. – В том же стиле, что и мои танцы! Хочешь, покажу?

Комната наполнилась мягким светом, и на стенах заиграли мерцающие точки. Агнесса коснулась панели управления, и в воздухе возникли тонкие, светящиеся линии, словно сотканные из лунного света.

– Это наш холст, Жизель! – прошептала она, протягивая сестре виртуальную кисть. – Рисуй все, что тебе хочется!

Жизель, забыв обо всем, принялась творить. Она рисовала звезды и планеты, причудливых птиц и невиданные цветы. Агнесса, вдохновленная ее энтузиазмом, изобразила танцующих фей и порхающих бабочек.

Постепенно комната преображалась. Когда рисунок был закончен, голограмма оживала, вспыхивая ярким светом. Нарисованные бабочки начинали порхать, их крылья переливались всеми цветами радуги, отражаясь в глазах сестер. Звезды начинали мерцать, словно живые, а планеты вращаться в своем бесконечном танце. Воображение девочек не знало границ, и комната превратилась в волшебный мир, сотканный из света и фантазии.

Они сидели рядом, окруженные их общим творением, и в тишине комнаты вновь начали мечтать. Жизель, позабыв о своем заточении, с увлечением создавала новые образы, а Агнесса, вдохновленная её энтузиазмом, любовалась их совместной работой. Агнесса, взрослая балерина, хрупкая и изящная, и Жизель, одиннадцатилетняя девочка с душой, рвущейся на свободу. В тишине их комнаты, укрытой от жестокости мира, они находили утешение друг в друге, создавая свой собственный, волшебный мир. способное преобразить мир и наполнить жизнь светом, даже если этот свет был лишь иллюзией, рожденной в глубине их воображения.

Глава 6

По ту сторону бездны

Тьма… липкая, всепоглощающая, она ползла по его сознанию, словно ядовитый мицелий. Завеса яви растворилась, оставив лишь зияющую бездну, где законы бытия обращались в прах. Он, жалкий смертный, осмелился заглянуть за грань, туда, где геометрия Евклида корчится в предсмертных конвульсиях, а звёзды шепчут безумные истины. Длинные, иссохшие пальцы судорожно вцепились в остатки рассудка, но тьма уже ликовала, проникая в каждую клетку его естества.

И вдруг… проблеск. Слабый, неверный, словно светлячок в пасти чудовища. Он ухватился за него, как утопающий за гнилой доски. Впереди, посреди невообразимого Ничто, возникла сцена, достойная кисти безумного художника: стол, девственно белый, словно кость древнего исполина, накрытый тканью, сотканной из лунного света. На столе, немыслимым образом сохраняя равновесие, стоял сервиз из фарфора, тонкого, как перепонка крыла летучей мыши. В чашке плескалась янтарная жидкость, испускающая аромат, пробуждающий в памяти давно забытые кошмары.

А за столом… Она. Не женщина – видение, сотканное из звёздной пыли и древних проклятий. Кожа, белее самой смерти, волосы, цвета полуночи, усыпанные алмазной крошкой. В глазах – бездонные колодцы, в которых отражались далёкие галактики и забытые боги. Её одеяние, ниспадающее складками, напоминало саван, но одновременно излучало величие древних цариц, чьи имена давно стёрты из анналов истории.

«Зачем ты потревожил мой вечный сон, смертный?» – её голос, словно шёпот ветра в склепе, пронзил тишину.

Он, объятый ужасом и одновременно безумной надеждой, рухнул на колени. «Госпожа… или как тебя величать… Я пришёл в поисках истины! Наш мир… он погряз в лжи, в удушающей паутине обмана, которую плетут те, кто скрывается в тени! Они отравляют умы, манипулируют реальностью, скрывают от нас правду о Древних, о тех, кто правит миром из-за кулис!»

Она молчала, её взгляд, казалось, пронизывал его насквозь, вытягивая из глубин подсознания самые сокровенные страхи и безумные теории.

«Ваши “Древние”… лишь тени, отбрасываемые реальностью, которую вы не способны постичь. Истина, как и безумие, лежит за пределами вашего понимания.»

Он вцепился в её слова, словно утопающий в соломинку. «Но я чувствую! Я знаю, что мир – это иллюзия, тщательно сконструированная ложь! Я видел знаки, слышал шёпот… Они наблюдают за нами, ждут своего часа!»

Она слегка улыбнулась – улыбка, холодная и отстранённая, как свет далёкой звезды. «Ты ищешь ответы там, где их нет, смертный. Ты пытаешься разгадать головоломку, созданную тобой самим.» Затем, внезапно, протянула ему карточку, вырезанную из чего-то, напоминающую золотую паутину. На ней, мерцающим, нечитаемым шрифтом, был начертан адрес. А в самом центре, , красовалось одно слово: «Нюит». Организация, окутанная легендами и страхом, о которой шептали лишь безумцы в тёмных переулках. Те, кто осмелился бросить вызов самой Системе, те, кто искал справедливости в мире, где её давно не осталось.

Тьма сгущалась, обвивая его, словно погребальный саван. И в этой ледяной хватке Её голос звучал лезвием, режущим саму суть бытия.

«Ты так жаждешь знать, смертный? Ты думаешь, что готов к истине? Ты наивно полагаешь, что мир, в котором ты живёшь – это реальность? Ошибаешься! Вы все – марионетки в руках тех, кто правит из тени. И чем больше ты будешь копаться, тем глубже погрузишься в бездну безумия, где нет спасения!»

Он дрожал, но не от страха. От гнева. От осознания той лжи, в которой они все живут.

«Я знаю! – выплюнул он сквозь стиснутые зубы. – Я знаю, что они скрывают! Кто такие эти “Совы”? Что за эксперименты они проводят в Зоне 51? И зачем они распыляют хемиотрассы в небе?»

Она презрительно фыркнула. «Твои “Совы”, твоя “Зона 51”, твои “хемиотрассы” – лишь пыль в глаза, отвлекающий манёвр. Ты зациклился на мелочах, упуская из виду главное. Ты видишь лишь симптомы, но не понимаешь болезни.»

«Тогда скажи мне! – взмолился он. – Что они скрывают на самом деле? Кто эти “они”? Что ждёт нас в будущем?»

Её взгляд стал невыносимо холодным, пронзительным. «Ты хочешь знать правду? Правду о том, что за пределами вашей реальности существуют сущности, чьё могущество превосходит любое ваше воображение? Правду о том, что ваша планета – лишь пешка в их космической игре? Правду о том, что будущее предопределено, и вам отведена лишь роль послушных рабов?»

Он пошатнулся, словно получив удар под дых. Но в его глазах горел огонь. «Я не верю! Я не позволю им решать за нас! Я буду бороться!»

Она рассмеялась. Зловещий, леденящий душу смех, который эхом отдавался в самой глубине его сознания. «Ты? Бороться? Ты – ничто, песчинка в океане! Ты думаешь, что сможешь противостоять тем, кто обладает властью над временем и пространством? Ты – безумец!»

«Пусть так! – крикнул он, не желая сдаваться. – Но я предпочту безумие рабству! Я лучше сгорю в огне правды, чем жить во лжи!»

В этот момент что-то изменилось. В Её глазах появилась искра – не сочувствия, нет, а чего-то, похожего на уважение.

«Ты упрям, смертный. Ты глуп и наивен, но в тебе есть искра. Искра, которая может пригодиться нам.» Она протянула ему карточку. «Нюит не даёт гарантий. Там ты увидишь вещи, которые навсегда изменят тебя. Ты можешь сойти с ума, ты можешь погибнуть. Но если ты действительно хочешь узнать правду и бороться за справедливость, ты должен рискнуть. Решение за тобой.»

И прежде чем он успел ответить, тьма поглотила всё. Осталась лишь карточка в его руке – холодная, зловещая, как прикосновение смерти.

Вздох, больше похожий на лопнувший шарик с гелием, вырвался из Альберта, когда он наконец-то умудрился открыть глаза. Пол, твёрдый, как упрямство мула, и холодный, как сердце коммивояжера, напомнил ему, что законы физики, по крайней мере, гравитация, всё ещё в силе. В руках, словно доказательство его недавней вылазки в параллельную реальность (или просто следствие слишком крепкого кофе), обнаружилась визитка. Она поблёскивала в полумраке, словно голографический попугай, намекающий на экзотические приключения.

Опрокинутый стул, похожий на раненого лебедя, издал жалобный стон, когда Альберт попытался привести себя в вертикальное положение. “Ох,” – выдал он, чувствуя, как лёгкие наполняются воздухом с примесью гари, свечного воска и чего-то ещё, что можно было бы описать как “аромат забытой надежды и лёгкого разочарования”. Они, то есть свечи, были повсюду. На столе, рассыпавшись по полу, словно метафора о бренности бытия, на тумбочке, словно группа йогов, медитирующих на тему “как быстро сжечь себя дотла”.

Комната… святилище безумия, алтарь его одержимости. Газеты – пожелтевшие, исписанные безумными теориями, разбросанные по полу, словно опавшие листья с древа познания, запретного для смертных. Схемы – сложные, запутанные, изображающие немыслимые устройства, конструкции, способные, по его мнению, открыть врата в иные измерения или перехватить сигналы, идущие из глубин космоса. На стенах – карты звёздного неба, испещрённые красными нитями, соединяющими созвездия в зловещие узоры. Там же, на грязном листе ватмана, коряво нарисована схема летающей тарелки – кривая, гротескная, словно карикатура на небесное тело, пришельца из иного мира. А на полках, заваленных книгами по оккультизму и запрещённой физике, громоздились приборы, собранные из обломков радиодеталей и неизвестных науке сплавов – жуткие артефакты, рождённые в лихорадке его больного воображения.

Дверь распахнулась, явив миру видение, достойное кошмаров. В проёме возникла она – невысокая, с волосами, напоминающими взрыв на макаронной фабрике, и эльфийскими ушами, торчащими из этой конструкции, словно антенны для приема секретных радиопередач от инопланетян, заказывающих пиццу. Лицо её выражало смесь недоверия, раздражения и усталости, словно она только что закончила вести экскурсию по вселенной для группы особо непонятливых туристов.

«Альберт! – проорала она, голос прорезал атмосферу комнаты, как лазерный меч масло. – Сколько можно?! Эти твои… эти твои… бредни! Когда-нибудь они убьют нас обоих! Или, что ещё хуже, у нас отключат газ за неуплату, потому что ты потратил все деньги на конденсаторы для своей “машины времени”!»

Альберт потёр глаза, пытаясь понять, он всё ещё в альтернативной реальности, или просто забыл принять таблетки. Он потянулся к зеркалу, но, увидев своё отражение, передумал. Отражение представляло собой классический образец “учёного, который слишком много знает и слишком мало спит”: взлохмаченные волосы, похожие на воронье гнездо, глаза, в которых отражалась вся мудрость вселенной и полное отсутствие здравого смысла, и уши… эльфийские… изувеченные, с отрезанными кончиками – молчаливые свидетели давно минувших дней, как он любил отшучиваться, экспериментальный дизайн, ставший результатом его попыток уловить телепатические сигналы от кошек.

«Мне… мне нужно идти», – пробормотал он, голос был тихим, как шепот пылинки во вселенной.

«Идти?! Куда ты опять собрался? На поиски Атлантиды? Или, может, решишь, что пора бы уже доказать, что Земля плоская? Альберт, у нас дома закончился чай!»

“Я… прости, Сестра,” – прошептал Альберт, чувствуя, как внутри него борются три силы: чувство вины, научный интерес и острая потребность в хорошем чае. Тишина воцарилась в комнате, словно намекая, что сестра сейчас озвучит список его многочисленных прегрешений, который, по её мнению, тянет на несколько Вселенных. И Альберт знал, что она права. В большинстве случаев. Ну, может быть, в половине случаев. Ладно, в трети… хорошо, в одном-двух случаях она была права. А остальное – просто научный прогресс, который, как известно, требует жертв. И немного чая.

Глава 7

«Башня судьбы»

Город гудел, как гигантский осиный рой, но вместо мёда в этом улье производили коллективную панику и лёгкую форму паранойи. Толпа двигалась, как стая перепуганных пингвинов, спотыкаясь о собственные ноги и расшвыривая локтями ближних, словно стремясь как можно быстрее добраться до прилавков с “самыми необходимыми вещами” (в основном – скидками на консервированную сельдь и наборами для вышивания с изображением космических кораблей). Лица искажали выражения, варьирующиеся от лёгкой степени удивления до полноценной истерики по поводу упущенной выгоды. Запах… о, запах Среднего города был отдельной историей, достойной пера самого безумного поэта. В этот раз в воздухе витал букет, состоящий из зловония рыбы, уныния и отчаянной надежды на то, что завтра будет лучше (что, конечно, было маловероятно). В общем, атмосфера говорила: “Добро пожаловать в Средний город, где даже воздух пытается сбежать!”

Средний город, известный своей… эмм… уникальностью и отсутствием каких-либо признаков роскоши, казался сегодня особенно удушающим. Как будто сам воздух решил устроить забастовку и отказывался выполнять свои прямые обязанности, оставляя жителей в состоянии хронического кислородного голодания и лёгкой депрессии. Новый улов, как инопланетяне из фильма “Близкие контакты третьей степени”, всё никак не желал приземлиться, а старый, словно призрак прошлого, вонял на весь город, напоминая о бренности бытия и необходимости вовремя выбрасывать продукты.

Под серым небом, похожим на гигантскую, плохо постиранную тряпку, Альберт натянул капюшон. Не то, чтобы он стыдился своих… гм… модифицированных ушей. Просто не хотел объяснять каждому встречному, что его попытки установить нейронную связь с чайками – это не признак безумия, а вполне себе перспективное научное исследование (по крайней мере, он так думал). Эльфийские уши, с отрезанными кончиками, постоянно напоминали о прошлом, о том, как однажды он пытался доказать, что кошки могут читать мысли, используя электромагнитные импульсы. Урок был усвоен: никогда не доверяйте кошкам, особенно если у вас есть острые уши. В каждом взгляде, брошенном в его сторону, Альберт видел смесь любопытства, сочувствия и лёгкого недоумения – как будто его лицо было написано крупными буквами: “Этот парень когда-нибудь захватит мир. Или просто забудет выключить свет в ванной”.

Альберт, погружённый в философские размышления о бренности бытия и пользе ушных затычек, или же просто наушников, подошел к пункту пропуска на верхний этаж. Очередь двигалась со скоростью улитки, у которой украли раковину. Проверка личности, по всей видимости, была настолько тщательной, что к концу дня проверяющие сами забывали, кто они такие и зачем здесь стоят. Когда дошла его очередь, военный, выглядевший так, будто только что закончил вести войну с кустом крапивы, посмотрел на него с подозрением, словно Альберт собирался пронести на верхний этаж взрывчатку, замаскированную под сборник стихов.

«Ваша цель визита?» – спросил военный, словно задавал вопрос о смысле жизни.

«Меня пригласили на работу», – ответил Альберт, чувствуя, как в горле пересохло.

Альберт вопросительно поднял брови, как будто надеялся, что военный сам догадается, что он не собирается захватывать мир. Вздохнув, он извлёк из кармана приглашение, словно это был последний шанс на спасение человечества (или хотя бы его самого от участи быть объявленным персоной нон грата на верхнем этаже). Пригласительное поблёскивало золотом и Альберт неуверенно протянул его солдату.

Пограничник уставился на приглашение, словно оно было написано на языке, который он никогда не изучал. Повертев его в руках, как будто пытаясь определить его съедобность, он подошёл к своему напарнику, пробурчал что-то невразумительное и удалился. Вместо него встал его напарник, который выглядел так, будто предыдущий военный передал ему эстафету в соревновании по самому унылому выражению лица.

Альберта попросили отойти в сторону, словно он был радиоактивным. Он слышал краем уха, как солдаты обсуждают подлинность его приглашения, используя термины, которые звучали как заклинания из древних текстов. После долгой и мучительной проверки, включавшей сверку водяных знаков и консультацию с вышестоящим начальством (наверное, лично с самим главнокомандующим галактической обороны), его всё же пропустили и вернули ему его приглашение. Эльф облегчённо вздохнул.

После унизительной процедуры досмотра (Альберт подозревал, что они всерьёз рассматривали возможность конфискации его ушей, как “потенциально опасное оружие”) он, наконец, втиснулся в первую попавшуюся электричку, направляющуюся в сердце Верхнего города. К его удивлению, вагон оказался почти пустым, что само по себе было подозрительно, и даже относительно чистым. “Добро пожаловать в Верхний Город,” – словно насмехались безупречно отполированные поручни, – “где даже грязь имеет спонсорский контракт с корпорацией по производству чистящих средств!” Но эта стерильность давила на Альберта, как будто он попал в рекламный ролик фармацевтической компании, где все улыбаются неестественно широко, а в воздухе витает запах хлорки и тщательно скрытой паранойи.

Он с лёгкой грустью смотрел, как ускользает за окном его родной, немного обшарпанный и чертовски нелогичный мир. Рельсы, словно металлические змеи, уносили его в сверкающий, технологически продвинутый, но жутко предсказуемый мир, где магия и фантастические существа, такие как он, котировались примерно наравне с гороскопами в газете “Правда”. Здесь, наверху, всё принадлежало технологиям и мафии, которые, как две стороны одной медали, делили власть над Городом: одни предлагали новейшие гаджеты, другие – гарантию того, что эти гаджеты не попадут в чужие руки (за умеренную плату, конечно).

Невольно Альберта захлестнули воспоминания. Детство… Верхний Город казался тогда волшебной страной, куда он ездил с дедушкой за имбирным печеньем и сказками о космических пиратах. Всё было легко и беззаботно, и пропускной пункт не представлял никакой проблемы: дедушка, почётный гражданин и просто очень харизматичный старик, предъявлял удостоверение, и их пропускали с улыбками и пожеланиями хорошего дня. Сейчас, глядя на этот сверкающий, но отчужденный мир, Альберт понимал, что сказки закончились, и пришло время столкнуться с реальностью, где за каждый вдох нужно было платить, а за каждый необычный взгляд – объясняться.

И тут – бац! Яркое, нелепое пятно врезалось в окно, нарушив течение его мрачных размышлений. К стеклу прилипла карта Таро, пёстрая, кричащая, словно флаг восстания в мире, где всё должно быть серым и функциональным. “Башня” – зловещая картинка: разрушенное здание, падающие люди, молнии, хаос и над всем этим изящная надпись золотыми буквами. Альберт уставился на карту, словно она была инопланетным артефактом. Откуда она взялась? Ведьмство здесь, как и всякий нонконформизм, каралось очень сурово. Может, ветер сорвал её у какой-нибудь доморощенной колдуньи, пытающейся заработать на пропитание, гадая на кофейной гуще в подворотнях. А может, это чья-то шутка от мафии, намёк на то, что скоро кому-то придётся распрощаться со своим уютным офисом на верхних этажах.

Электричка затормозила, останавливаясь у нужной ему станции. Альберт поправил капюшон, пытаясь скрыть свои “нестандартные” уши, и вышел на платформу. Верхний Город встретил его взрывом красок и звуков. Здесь всё было слишком ярким, слишком громким, слишком… искусственным. Этот технологический рай, казалось, кричал: “Смотрите, какие мы прогрессивные! У нас даже мусорные баки с искусственным интеллектом! И да, мы ненавидим всё, что не вписывается в наш тщательно продуманный мир потребления и конформизма”. Верхний Город был похож на огромный, сверкающий аттракцион, созданный для того, чтобы отвлекать людей от осознания того факта, что они – всего лишь потребители. А Альберт, с его странными ушами, чувствовал себя здесь как ошибка в программе.

Словно зачарованный кролик, Альберт проваливался в киберпанковую нору Верхнего Города. Он с благоговейным трепетом взирал на голографические вывески, танцующие в воздухе, как стаи цифровых светлячков. Не просто реклама – целые трёхмерные спектакли разворачивались прямо над головой, предлагая вам полететь на Марс в отпуск, купить экзоскелет с турбо надувом или просто заказать чашку растворимого кофе, сваренного искусственным интеллектом, который страдает от экзистенциального кризиса. Вместо унылых фонарей, улицы пронизывали живые нити света – самовосстанавливающиеся нано-провода, которые могли менять цвет и яркость в зависимости от настроения города (или, скорее, от текущих акций корпораций). А чего стоили парящие такси – гравитационные гондолы, снующие между небоскрёбами, как космические медузы, доставляя пассажиров прямо к дверям офисов и апартаментов! Альберт даже заметил, как из одного такого такси выгрузился человек с крыльями, что, конечно, могло быть просто очень продвинутым имплантом, но Альберт предпочитал думать, что это был настоящий ангел, уставший от пробок на небесах.

Но настоящим откровением были роботы. Не просто механические болванчики, а настоящие шедевры инженерной мысли и искусственного интеллекта. Они мели улицы, доставляли посылки, ремонтировали здания и даже занимались уличным искусством. Альберт видел, как один робот, вооружённый аэрозольным баллончиком, виртуозно изображает портрет Ницше на стене небоскрёба. В одном из ресторанов, где подавали “синтетическую еду с добавлением ностальгии”, Альберт заприметил официантку – робота, который выглядел точь-в-точь как эльф. Она двигалась с грацией балерины, подавая посетителям искусственные бургеры и синтетические коктейли, и в её глазах горел огонёк искусственного разума, заставляя Альберта задуматься, не скрывается ли за этим очарованием программа самоуничтожения, активируемая при слишком большом счёте.

Побродив по улицам, напоминающим декорации к футуристическому фильму, Альберт, вдруг почувствовал лёгкий толчок в спину. Обернувшись, он увидел… рыбу. Самую настоящую рыбу, парящую в воздухе, словно это было самым обыденным явлением. Её чешуя переливалась всеми оттенками радуги, как будто её только что вытащили из калейдоскопа, а плавники, похожие на паруса миниатюрной яхты, элегантно разрезали воздух. Она, казалось, танцевала в невидимом потоке, излучая ауру безмятежности и лёгкого сумасшествия.

Но эта сюрреалистическая идиллия длилась недолго. Вскоре к первой рыбе присоединились другие. С каждой секундой улица наполнялась стаями летающих рыб всех цветов и размеров. Они плыли в одном направлении, словно ведомые невидимым дирижёром, не обращая внимания на пешеходов, светофоры и общие правила приличия. Альберта охватила паника. Это уже не было похоже на милую сказку. Эти существа, летящие в унисон, с их блестящими чешуями и холодными, неподвижными глазами, вызывали в нём неприятные ассоциации с тем самым зловонным рынком из Среднего Города.

Внезапно, словно по сигналу безумного дирижёра, небо померкло. Альберт задрал голову, и его челюсть отвисла, словно у марионетки, забытой кукловодом. Над ним плыл кит. Огромный, величественный, словно остров, вырвавшийся из морских глубин и заблудившийся в небесах. Его тело, тёмное и могучее, заслонило собой солнце, отбрасывая на город тень, в которой танцевали пылинки и страх. Сердце Альберта заколотилось, как колокол в церкви, предупреждающий о надвигающейся буре – в нём смешались удивление, восхищение и жуткое предчувствие. Рыбы, словно зачарованные, устремились к этому левиафану, толкая Альберта вперед, как будто он был частью их сюрреалистического паломничества к гигантскому вожаку.

И так же внезапно, как и началось, всё закончилось. Косяк рыб, словно растворившись в воздухе, исчез за углом, оставив Альберта на пустой улице, окружённого хаосом опрокинутых стульев и разбросанной синтетической еды. Тишина, наступившая после этого водного карнавала, была настолько абсолютной, что казалась почти осязаемой, словно мир на мгновение замер, чтобы переварить увиденное. Альберт, немного ошарашенный, вытащил из кармана слегка помятое приглашение. И построил маршрут до здания.

Город, словно очнувшись от странного сна, снова пришёл в движение. Транспорт, разговоры, реклама – всё шумело, сверкало, навязывало свои услуги и товары. Шум был не только звуковым, но и визуальным: повсюду лепились голографические объявления, предлагающие купить антигравитационный пылесос, протестировать новейшую модель кибернетического глаза или просто подписаться на еженедельную рассылку “10 способов избежать правительственного контроля над вашими мозгами”. И повсюду сновали маленькие пушистые создания, похожие на помесь лошади и крысы. Эти мини-пони, казалось, были неотъемлемой частью городского пейзажа, как бродячие собаки в старом фильме. Альберт завороженно наблюдал за одним из этих существ. Оно было размером с крупную кошку, но с шерстью, словно у плюшевой игрушки, и копытами, стучащими по асфальту, как кастаньеты. Грива, свалявшаяся от грязи и машинного масла, свисала клочьями, но не скрывала озорного блеска в глазах, как у заправского карманника. Это был настоящий мини-конь апокалипсиса, словно сошедший со страниц забытой сказки, написанной под воздействием галлюциногенных грибов.

Оно двигалось с ловкостью профессионального вора, проскальзывая между ногами прохожих, словно жидкость. Вот оно замерло у прилавка с овощами, притворившись спящим котёнком. Продавщица, увлечённая разговором по телефону, и не подозревала, что её лучшая морковка вот-вот отправится в путешествие по канализации. В мгновение ока, мини-пони подскочило, схватило овощ зубами и умчалось в ближайшую подворотню, словно вынырнувшее из-под воды привидение.

Там, в тени, его ждали сородичи – целая банда мини-лошадок, грязных, ободранных, но счастливых. Они делили украденную морковку, как пираты добычу, урча и похрюкивая от удовольствия. Одна из пони, самая маленькая и грязная, подошла к мусорному баку и начала рыться в нём, словно археолог, раскапывающий древний артефакт. Она вытащила огрызок яблока, понюхала его с видом знатока, и, убедившись в его съедобности, с удовольствием захрустела.

Альберту стало интересно, что движет этими существами? Просто голод? Или же что-то большее? Может быть, они – отголоски старой магии, выживающие в мире технологий? Может быть, они – символ свободы и независимости, маленькие бунтари, отказывающиеся подчиняться правилам Города? Может быть, они – просто очень голодные лошади, но Альберту нравилось думать о них как о чём-то большем. Как о духах улиц, живых, грязных, но по-своему прекрасных. Как о настоящих жителях Страны Чудес, затерянных в киберпанковом кошмаре.

И вот оно. Перед ним возвышалось высокое белое здание, своей монументальностью напоминающее здание городской администрации, но лишённое той удушающей официальности. Здесь ощущалось что-то иное – атмосфера спокойной уверенности, сдержанной силы, и, возможно, даже лёгкого сумасшествия (Альберт надеялся, что это только ему кажется). Двери, казалось, были сделаны из настоящего дерева, что было анахронизмом в этом мире металла и пластика. Они выглядели тяжёлыми, словно бронированные врата, но в то же время приглашали войти. А над дверным карнизом, словно безмолвный страж, красовалась надпись: «Нюит».

Альберт остановился, глубоко вдохнул и выдохнул. Ладони вспотели. Сердце колотилось так сильно, что, казалось, собиралось выпрыгнуть из груди и сбежать обратно в Нижний Город. Он снова поправил капюшон, словно это могло хоть как-то защитить его от того, что ждало его за этими дверьми. Он сделал несколько шагов вперёд и остановился, не решаясь прикоснуться к холодной поверхности дерева. В голове проносились мысли: “А что, если это ловушка? А что, если они узнают о его… модификациях? А что, если он просто не подходит для этой работы?” Но потом он вспомнил о видении с той таинственной женщиной, о ките, плывущем в небесах, о тех, кто нуждается в защите от лжи и несправедливости. Он вспомнил, зачем он здесь. И тогда, набравшись решимости, он протянул руку и открыл в дверь «Нюит».

Глава 8

Предыстория: «Газетный мальчик и крыса в розовом банте»

Десятки лет назад Верхний город, как гласит известная поговорка, был практически таким же, как и сейчас, только, возможно, с меньшим количеством голографических рекламных щитов, демонстрирующих танцующих котов, и чуть менее абсурдными правилами, хотя это и предмет яростных споров среди историков-любителей. Те же толпы людей, та же странная любовь к инновационным технологиям, которые, как правило, ломались ровно через неделю после покупки, и, конечно же, та же неумолимая необходимость платить. За жизнь. За еду (особенно за ту, которая не светилась в темноте). За мечту (если это был не сон.). И, само собой, за будущее, которое, как все подозревали, с каждым годом все дорожало и дорожало.

Мальчишка, одетый в брюки, которые, судя по шву на колене, пережили как минимум три поколения его семьи, бежал по улице с отчаянной скоростью человека, у которого на кону стояла если не жизнь, то, как минимум, пара пальцев. Он придерживал кепку, которая, казалось, вот-вот совершит самостоятельное путешествие на ближайшую свалку андроидов-уборщиков. Кто-то кричал ему вслед, что ему следовало бы вести себя поосторожнее, возможно, даже притормозить на секунду, чтобы подумать о последствиях своих действий. Кто-то другой, отличавшийся особой любовью к анатомическим подробностям, угрожал оторвать ему уши и засунуть их кое-куда да поглубже, но мальчик, наученный горьким опытом, знал, что такие угрозы следует воспринимать с долей иронии и максимальной скоростью.

Мальчишка, наконец, достиг центрального района, задыхаясь от бега. Перед ним возникло зрелище, настолько величественное и странное, что оно, словно гипнотический взгляд циклопа, приковывало взоры даже в окружении небоскрёбов, чьи неоновые огни зазывали прохожих предложениями, достойными пера сумасшедшего алхимика, пожелавшего обменять свинец на золото обещаний.

Здесь возвышался Театр Вечности. Он казался воплощённым кошмаром архитектора-визионера, сошедшего со страниц готического романа, где башни тянулись ввысь, словно пальцы скелета, а каменные горгульи, казалось, изрыгали проклятия в сторону небес. Однако истинным сокровищем этого сооружения были витражи. Огромные, переливающиеся калейдоскопы цветного стекла, словно окна в иные миры, запечатлевшие сцены из забытых мифов и легенд, повествующие о богах, героях и чудовищах, чьи имена давно стёрты из памяти людской. Они были исполнены с такой тщательностью и вниманием к деталям, что казалось, будто само солнце преклонилось перед их великолепием.

Всё это великолепие органично переплеталось с причудливой готической резьбой по камню. Каждый завиток, каждый гротескный лик, каждый причудливый орнамент был вырезан с маниакальной точностью, словно мастер, движимый демоном вдохновения, стремился увековечить в камне все тайны и ужасы человеческого бытия.

Крыша… О, крыша! Покрытая толстым слоем позолоты, она сияла под лучами солнца, словно драгоценный венец, превращая Театр Вечности в подобие гигантского, сверкающего алмаза. Отблески этого золота пронзали небеса, словно лучи прожектора, направленные к звёздам, заставляя даже самых отъявленных циников благоговейно замереть в восхищении. Это был оазис великолепия, храм искусства, где красота и безумие сливались в едином порыве, возносясь к небесам, словно молитва, полная надежды и отчаяния. Место, где каждый камень дышал историей, а каждый витраж рассказывал свою собственную, зловещую сказку.

Театр был настоящей культурной монополией. Он держал под своим контролем всё: все издательства, все газеты, все СМИ, всю музыку, всех художников (и тех, кто пытался ими стать), и, конечно же, всех тех, кто выступал на сцене. Это был абсолютный повелитель искусства, вершитель судеб творческих личностей и, возможно, просто очень дорогое место для свиданий.

Мальчик, поправив свою одежду, снова бросился бежать, сверив время, вроде успевает, он добежал до одного из черных ходов театра, каким пользовались обычные рабочие, или же балерины вышедшие на перекур, обсуждая последние тенденции в мире балета и сплетничая о размере гонораров прима-балерины. И петляя по бесчисленным коридорам, меж оборудования, коробок и проводов, добежал до небольшого зала, где шумели станки и стоял запах свежей краски. Это был цех по печатанию газет. Рабочие занимались своими делами, бегая туда сюда, стараясь не выбиваться из графика, так свежий репортаж должен быть сегодня.

“Эй, ты!” – окликнул его кто-то. Мальчик обернулся. Грузный мужчина, вытирая руки ветошью, махнул ему рукой. “Забирай партию! Цена та же, но на этот раз, парень, тебе нужно продать это все до вечера.”

Парнишка выбежал на площадь перед инвестионным центром, что недавно в новостях, клялся в том что недавно он инвестировал целое состояние в детские дома для Нижнего города. Время близилось к обеду и парнишка с жалостливым видом, втюхивал газеты, вытирая притворно слезы свои, складывая мелочь по карманам. Такими темпами он за пару часов смог продать все и радостный побежал в ближайший цветочный магазин покупая небольшой букетик цветов и побежал обратно в театр, но уже не в цех. Парнишка пробирался через старые декорации и самые разнообразные костюмы, едва не запнулся под оставленные кем-то ведро.

Наконец, дошёл до маленькой гримёрки, где сидела маленькая девочка лет двенадцати, расплетавшая волосы.

– София! – приветливо сказал парнишка, заглядывая в комнату. – Ну как, выступление? Ты, наверное, всех поразила? – Он протянул ей букетик, немного запыхавшись.

Девочка взяла цветы, но на лице у неё было скорее огорчение. – Этан… Если “поразила” – это значит упала в оркестровую яму, то да, поразила всех наповал, – вздохнула она, отрывая лепесток от цветка. – И всё эта… эта Агата! Я почти уверена, она толкнула меня!

Этан участливо посмотрел на неё. Балетные будни – это, наверное, очень сложно. – Да ну, София! Просто неудачный день. Наверняка, Агата не виновата. Может, она немного завидует твоему таланту?

София обиженно фыркнула. – Завидует? Да она только и ждёт, когда я оступлюсь, чтобы занять моё место! А ещё… видела, как она сегодня с директором мило ворковала. Ну зачем ей это? – На глазах у неё появились слёзы, которые она старалась скрыть. – И знаешь что самое ужасное?

– Что случилось? – встревоженно спросил Этан.

– Агата сломала мой новый геймпад! Просто взяла и уронила! А он такой классный был! Этан, пожалуйста, пожалуйста, починишь его? Ты же у нас самый умный! – И тут слёзы потекли уже ручьём.

Этан, привыкший к её жалобам и маленьким трагедиям, ласково улыбнулся. София – она же ещё ребёнок, хоть и танцует как ангел. – Конечно, София, я всё починю, не переживай. Геймпад – дело поправимое. Расскажи мне всё-всё, что произошло… и про Агату, и про директора, и, конечно же, про геймпад. Я внимательно слушаю.

***

Солнце, словно назойливый художник, пробивалось сквозь плотно закрытые занавески, рисуя на полу комнаты нежные, мягкие мазки света. Комната больше напоминала археологические раскопки, чем жилище: стол, заваленный хаотичным скоплением железок, шестерёнок, микросхем, каких-то не поддающихся идентификации штуковин и книг с названиями вроде “Квантовая механика для чайников, у которых нет времени” и “Ремонт всего: от тостера до термоядерного реактора”, пребывал в состоянии хронического беспорядка и был густо покрыт слоем пыли, словно свидетельством прошедшей эпохи.

Однако, среди этого хаоса, словно жемчужина в куче мусора, выделялся один предмет – фоторамка. Старомодная, даже архаичная вещь, словно вырванная из прошлого, гордо восседала на вершине баррикады из хлама и, что самое удивительное, сияла чистотой. Видимо, к ней питали особенную слабость и регулярно протирали от пыли, словно оберег.

В рамке застыла счастливая сцена: семейная пара, словно сошедшая со страниц старого голливудского фильма. Девушка, сияющая красотой и молодостью, в ярком жёлтом платье, с укладкой, достойной кинозвезды золотой эпохи, ослепительно улыбалась. Рядом с ней – взрослый мужчина, с добрым и чуть уставшим взглядом, аккуратно поддерживал её за плечо. На лице его играла мягкая улыбка, слегка прищурившись, несмотря на то, что на носу у него красовались тонкие очки. В руках они оба держали маленькую девочку, которая была их миниатюрной копией – словно художник решил клонировать свои лучшие работы. У девочки были распущены волнистые волосы, обрамляющие милое личико, и надето розовое платьице с рюшечками, словно она готовилась к балу.

Но самым удивительным в этой идиллической картине была не сама девочка, а то, что она держала в руках. Это была толстая, упитанная крыса, размером почти с половину ребёнка. А на шее у крысы красовался огромный розовый бант, нелепый и трогательный одновременно. Крыса, казалось, чувствовала себя вполне комфортно, словно понимала, что находится в центре внимания и является неотъемлемой частью этой странной, но явно счастливой семьи. Эта деталь превращала банальную семейную фотографию в нечто особенное, с нотками абсурда и сюрреализма, словно намекая на то, что за фасадом обычной жизни скрываются маленькие странности, делающие ее по-настоящему неповторимой.

На заваленный стол тяжело опустились очки. Мужчина устало потёр глаза, словно пытаясь стереть последние отблески бессонной ночи, проведённой в тщетных попытках понять, как заставить кофеварку работать на квантовом уровне. Он откинулся на спинку кресла, которое жалобно скрипнуло, словно взывая к пощаде.

В дверь постучались – три коротких, нерешительных удара, словно кто-то пытался разбудить спящую цивилизацию. В ответ послышалось усталое и слегка раздражённое “Да”, словно разрешение на вторжение. В дверном проёме возникла фигура, словно сошедшая со страниц забытого фэнтезийного романа. Высокий и широкоплечий мужчина, с кожей, напоминающей хорошо прожаренный стейк, вызывал ассоциации с мифическим существом, случайно заглянувшим на собеседование в бухгалтерию. Из-под манжет белоснежной рубашки предательски выглядывали алые чешуйки, намекая на его истинную природу.

Он лихо улыбался, обнажая небольшие, но явно функциональные клыки, словно предлагая заключить сделку с дьяволом, но на более выгодных условиях.

– Эй, Этан, она вернулась! – пророкотал он голосом, от которого, казалось, вибрировали стёкла в окнах. – И на собеседование ещё пришёл какой-то тощак, будто его ветром надуло. Не хочешь поглазеть на шоу? А то я боюсь, как бы у него от страха штаны не лопнули.

Этан, казалось, уже предвидел предстоящую бурю. Он лениво поднялся со своего места, словно поднимая якорь с затонувшего корабля, и потянулся, словно готовясь к тяжёлой работе.

– Ну хорошо, – процедил он сквозь зубы, словно соглашаясь на смертный приговор. – Развлекать себя всё равно как-то нужно.

И, с мрачным сарказмом, добавил: “ В конце концов, кто-то должен же поддерживать местную экономику поставщиков попкорна и валидола. А то, знаете ли, в наше время даже у безумия должен быть бизнес-план.”

Глава 9

«Звери в черном»

“Черный Дьявол”, мотоцикл, пропахший машинным маслом и безнадежностью, взревел, словно раненый зверь, прошивая улицы Флос Люнай. Девушка в седле, не церемонясь с поворотами, будто они были не частью дороги, а личными врагами, входила в каждый вираж на грани падения, с упорством камикадзе. Небрежные, черные косы хлестали ее по спине, словно плети, но в глазах горел такой напряженный огонь, что казалось, она способна испепелить взглядом любой дорожный знак. Район нравился ей своей гнилой независимостью, но паранойя шептала о предвзятости к “человеческим” здесь, о риске остаться ни с чем.

Байк заглох, выплюнув клубок сизого дыма, в полуразрушенном портовом складе. Тишина, повисшая в воздухе, была обманчива. Где-то за ржавыми контейнерами всхлипывал и молил о пощаде человек. Звуки ударов, глухие и мерзкие, заставили девушку замереть.

Картина, открывшаяся за углом, была словно кадр из третьесортного фильма ужасов. Мужчины в черном, одетые в тактическую одежду, добивали какого-то несчастного бизнесмена. Тот лежал на полу, свернувшись калачиком, тщетно пытаясь защитить голову и живот от градом сыплющихся ударов. А на верху контейнера, словно каменный идол, восседал громила в черном пальто. Красные четки в его руке перебирались медленно, механически, словно отсчитывая время жизни жертвы. В его взгляде плескалась смесь отвращения и… ненависти? Если бы у девушки хватило внимания или, что вероятнее, интереса, она бы заметила крошечные, черно-красные точки, скрытые под рукавами нападавших. Клеймо? Предупреждение?

Завороженная, она продолжала смотреть, пока чья-то грубая рука не вцепилась в ее плечо и не оттащила назад.

– Хеб, ты не вовремя, – прорычал знакомый, хриплый голос.

Она дернулась, словно от удара током, готовая выплюнуть порцию яда, такого густого и зловонного, что даже тараканы сдохли бы от зависти. Но вместо подходящей жертвы, перед ней возвышался тот самый тип в плаще, которому она названивала, унижаясь и вымаливая работу. Внутри клокотал гнев, мерзкий, как черви, ползающие в гнилом яблоке.

– Чё за, блядь, цирк уродцев? – выплюнула она, нахмурив брови, словно чувствуя нестерпимую боль в висках. Возмущенно развела руками, словно отряхиваясь от липкой, невидимой грязи. – И почему я должна в это вляпаться? Какого хрена, а?

Такис… это имя звучало, как скрежет ножа по стеклу… усмехнулся, обнажив идеально ровные зубы, белые, словно кости, выбеленные лунным светом. Усмешка эта больше напоминала оскал акулы, чующей кровь в мутной воде. Его зализанные назад черные волосы блестели в тусклом свете склада, словно крылья ворона, собирающегося расклевать падаль. Идеальная внешность, выточенная из камня, скрывала гниль, контрастируя с той грязью и насилием, что пульсировали вокруг них, словно гнойник, готовый лопнуть. И он думает, я этого не вижу? Все они думают, что я дура? Посмотрим.

– Вляпаться? – повторил Такис, словно пробуя слово на вкус, словно это был грязный леденец. – Никто тебя сюда не звал, милая. Ты сама приползла, поскуливая о работе, как бездомная шавка. А что до хрени… это, как ты выразилась, – он обвел рукой этот балаган смерти, – бизнес.

Он кивнул головой в сторону избиваемого бизнесмена, и Хеб заметила, как один из громил в черном, с лицами, словно вырубленными топором, пнул жертву ногой в живот. Звук был отвратительным, как хруст раздавленной кости. Внутри что-то шевельнулось. Не жалость. Никогда жалость. Что-то другое… Страх? Брезгливость? Или просто зависть, что не я наношу удары?

– Мы обеспечиваем… защиту, – продолжал Такис, словно говоря по бумажке. – Для тех, кто действительно нуждается в ней. А этот… – он сплюнул на грязный пол, – этот жадный паразит думал, что сможет нас обмануть. Думал, что умнее нас.

– И что? Он сдохнет тут, как последняя псина? – Хеб скривилась, делая вид, что возмущена. Жестокость она видела и раньше, даже участвовала в ней, но бессмысленное насилие всегда её… раздражало? Нет. Угрожало. Оно напоминало ей, как легко можно оказаться на месте жертвы.

– Если повезет, – пожал плечами Такис, словно раздавливая невидимого таракана. – Но, скорее всего, он заплатит. И довольно много. Кровью и потом.

Хеб фыркнула, изображая пренебрежение.

– Ну и что с этого? Я-то тут причем? Неужели мне доверишь трясти этих фраеров? Я тебе не мальчик на побегушках. И не девочка для битья. Хотя… иногда это было бы даже приятно.

В глазах Такиса мелькнул интерес, словно он увидел что-то новое, что-то ценное в куче мусора. Он прищурился, оценивая Хеб сверху вниз, словно рентгеновским взглядом.

– А ты и не похожа на мальчика, – протянул он, и в его голосе прозвучали неприятные нотки, словно гнилой зуб коснулся нерва. – Но ты права. Трясти фраеров – это работа для скота. Твои таланты можно использовать… интереснее. С большей пользой.

Он кивнул в сторону контейнера, на котором восседал громила в пальто, огромный, как шкаф, с лицом, изуродованным шрамами.

– Босс хочет с тобой поговорить. Он ждет.

В этот момент избиение прекратилось. Громилы в черном поднялись с окровавленной жертвы и отошли в сторону, словно по команде, освобождая место. Бизнесмен лежал без движения, его одежда была порвана, а лицо превратилось в сплошное месиво, напоминающее фарш. Хеб ощутила легкий привкус металла во рту. Слишком много. Слишком грязно.

Такис подтолкнул Хеб в спину.

– Шевелись. Не заставляй его ждать.

Они взобрались по ржавой лестнице наверх контейнера. Мужчина в пальто даже не повернулся. Он продолжал смотреть на порт, перебирая четки. Когда Хеб и Такис подошли ближе, он наконец повернул голову. Его лицо было скрыто тенью, но Хеб почувствовала, как на нее обрушился холодный, оценивающий взгляд.

– Ты та самая девчонка, что просит работу? – прозвучал глубокий, утробный голос.

– Она самая, – ответил за нее Такис. – Хеб. Работала раньше… ну, ты знаешь.

– Из Нижнего города, – продолжил босс, словно смакуя каждое слово. – Не боишься тут задохнуться, крыса канализационная?

Хеб не дрогнула.

– Бояться – это не про меня, – огрызнулась она. – А Нижний город закаляет.

Босс усмехнулся.

– Закаляет? Или ломает? Ты работала на других… недолго. Почему?

– Потому что они мудаки, – отрезала Хеб. – Не платят, жмут бабки, и хотят, чтобы я делала всю грязную работу за гроши. Мне это надоело.

– А ты думаешь, здесь будет иначе? – спросил босс, прищурившись.

– Нет. Я надеюсь, здесь будет дороже, – Хеб выдержала его взгляд, скрывая дрожь под маской безразличия. Продам себя дороже. Иначе зачем все это?.

Наступила долгая, тягостная пауза. Хеб чувствовала, как пот стекает по ее спине. Наконец, босс заговорил.

– Ладно. Ты получишь свой шанс. Испытательный срок. Такис, позаботься о ней. Дай ей работу. Посмотрим, что она умеет. Но помни, девчонка, – он наклонился вперед, и Хеб увидела его глаза – темные, как бездна, – один неверный шаг, и ты закончишь, как этот болван внизу. Поняла?

– Как дважды два, – ухмыльнулась Хеб. – Когда начинать?

Внезапно, тишину разорвал визгливый, почти ультразвуковой лай. Звук был настолько нелепым, что Хеб едва сдержала усмешку. Из-за спины Босса выскочило что-то белое и пушистое, размером не больше крупного кулака. Это был пес. Маленький, белоснежный комок шерсти, похожий на сошедшее с небес облачко. Он продолжал яростно лаять в сторону поверженного маньяка, виляя хвостиком с невероятной энергией.

Босс наклонился и подхватил песика на руки. Его суровое, каменное лицо внезапно преобразилось. В глазах появился нежный блеск, а губы тронула ласковая улыбка.

– Ну, ну, Принцесса, успокойся, – проворковал он, почесывая одним пальцем песика за ушком, ведь иначе он бы раздавил бы этот комечек. – Не стоит так расстраиваться из-за всякой мерзости.

Хеб опешила. Этот грозный мужчина, главарь мафии, разговаривал с крошечным пёсиком, словно с маленьким ребенком. И ошейник у пёсика был соответствующий – милый, розовый, с переливающимся голубо-розовым блеском.

Босс перевел взгляд на громил в черном.

– Уберите с глаз наших эту мерзость, – презрительно бросил он, кивнув в сторону маньяка. – Принцессу он расстраивает.

Затем он повернулся к Хеб. Вся теплота, только что освещавшая его лицо, исчезла, словно её и не было.

– Проваливай, девчонка. Завтра в пять утра. Будешь ждать под садом. Не опаздывай.

Такис, молчавший до этого момента, подтолкнул Хеб в сторону лестницы.

– Пошли, – коротко бросил он.

Они спустились вниз и направились к её мотоциклу. Такис шел рядом, не говоря ни слова. Когда они достигли “Черного Дьявола”, он остановился и посмотрел на Хеб долгим, пронизывающим взглядом.

– Этот… этот тип, которого вы там месили… что он сделал? За что его так?

Такис помолчал, словно взвешивая, стоит ли тратить слова на такую, как она. Затем, его голос, приглушенный и резкий, прорезал тишину, словно осколок стекла.

– Ты правда хочешь знать? Или просто пытаешься залезть поглубже, заглянуть в щель, куда тебе совать нос не положено?

– Просто любопытно, – пожала плечами Хеб, хотя внутри все сжалось в тугой комок. Любопытно, как узнать, сколько яда нужно, чтобы убить крысу.

Такис хмыкнул, в этом звуке было больше презрения, чем понимания.

– Этот человек… – Он сделал паузу, словно подбирая слова. – Он был маньяком. Зверем. Тихим, неприметным уродом, который прятался за маской добропорядочности. Он зверски… изуродовал… и убил пару маленьких девочек из этого района. Изнасиловал, словно разорвал на куски, выпил до капли всю невинность, оставив лишь сломанные куклы.

Хеб почувствовала, как внутри что-то перевернулось. Не жалость. Жалость для слабаков. Скорее, глухое, ледяное удовлетворение. Тварь получила по заслугам. Хотя… разве можно заплатить за такое?

– Мы нашли его, – продолжил Такис. – Спрятавшегося, дрожащего, как крыса в углу. Привезли сюда. Обеспечили ему… встречу с правосудием. По-своему.

Он обернулся, и в его глазах, в тусклом свете, мелькнул отблеск чего-то темного и… опасного.

– Ты понимаешь теперь? Мы делаем мир чище. Избавляем его от гнили.

Хеб смотрела на него, не отводя взгляда. Чище? Или просто перекрашиваете грязь в другой цвет?

– Поняла, – тихо ответила она.

Такис кивнул и снова развернулся, уходя в ночь.

– Услышь меня, – процедил он. – Не думай, что ты уже в игре. Ты даже не на скамейке запасных. Ты просто зритель. И если ты хоть раз попытаешься сыграть по своим правилам последствия будут… неприятными. Не для Босса. Для тебя. И помни… Принцесса видит всё.

Он растворился во тьме, оставив Хеб одну. Она уселась на свой мотоцикл, завела мотор и выехала обратно в ночь Флос Люнай, продираясь сквозь мрак, в голове гудело от обрывков мыслей. Маньяк… девочки… правосудие… Принцесса… И во всем этом безумии… где мое место? Что я буду делать, когда окажется, что я такая же гниль, как и все они? Она вдавила педаль газа, позволяя “Черному Дьяволу” вырваться вперед, словно бежать от призраков, преследующих ее. Ночь Флос Люнай была темна, но в душе Хеб царил мрак еще гуще.

Глава 10

«Кандидат на должность пароноика»

Тик-так, тик-так… Эти настенные часы, столь архаичное изобретение, вызывали у Альберта гримасу, как будто они были не просто устройством для измерения времени, а тайным передатчиком сообщений для какой-нибудь межгалактической ассоциации ящеров-оборотней. Все его чувства обострились до предела, как у шпиона, замаскированного под офисного работника, только вместо шпиона у нас был Альберт, увлеченный конспирологически настроенный индивидуум, оказавшийся в приемной.

Он сканировал окружающую обстановку, словно портативный детектор параноидального излучения. В его поле зрения попадали усталые лица, как бы залипшие в своих экранах, мрачные мониторы, которые, безусловно, хранили информацию о глобальном перевороте, и пара офисных растений, подозрительно напоминающих… ну, да ладно, не будем забегать вперед. Главное – искать! Вскрывать!

Альберт надеялся на чудо. Может, прямо сейчас один из сотрудников, склонившись над клавиатурой, взламывает государственный сайт, чтобы опубликовать скрытые метеоритные отчеты или манипулирует результатами опросов, создавая иллюзию всеобщей поддержки теории заговора о том, что президенты – это просто марионетки, управляемые старыми ботинками. Он даже пытался подслушивать, прикладывая стакан к стене, как в классических шпионских фильмах, в надежде уловить хоть слово о НЛО или секретных проектах “Аполлон”. Увы, единственное, что он слышал, был гул бюрократического вакуума.

Особое внимание он уделял секретарше, порхающей по офису, как бабочка над болотом коррупции. Альберт мечтал, что она будет разносить секретные документы (в идеале, украденные из Зоны 51) или хотя бы принесет кофе… существу с щупальцами из другого измерения. Но секретарша быстро раскусила его намерения и отведала обратно в зону ожидания. Видимо, его “ненавязчивый” метод наблюдения оказался слишком грубым.

И вот он снова оказался среди пластиковых стульев и журналов “Здоровье и долголетие”, которые, по его мнению, содержали скрытые призывы к покупке совершенно ненужных биодобавок. На столе лежало блюдце с печеньем, которое он уже десять минут изучал, разрываясь между желанием перекусить и подозрением, что оно может быть отравлено. Вдруг там цианид? Или, что еще хуже, наноботы, способные проникнуть в его мозг и превратить его в послушного зомби, который будет скупать бесполезные новинки?

Ему предстояло пройти собеседование – долгое, утомительное собеседование, которое, как он подозревал, было частью грандиозного психологического эксперимента, призванного сломить его волю. Но у Альберта был план: в самый неожиданный момент он должен был упомянуть, что визитку этого агентства получил в трансе от богини, Великой Матери. Кто бы отказался от возможности заполучить в штат человека, связанного с древними божествами?

Конечно, это был риск. Если его просто сочтут сумасшедшим, его попросят уйти. А если его зачислят в штат, чтобы изучить на предмет связи с богиней? Но, чего не сделаешь ради разоблачения очередного заговора, особенно когда дело касается зарплаты.

Тик-так, тик-так… Часы, как ни странно, продолжали тикать, и эта ритмичность лишь усиливала нервное напряжение. Наконец, офисный клерк с лицом, отражающим усталость, скуку и готовность к апокалипсису, подошел и сообщил Альберту, что его «могут принять сейчас».

Альберт, готовый к этому моменту, как разведчик к десантированию, вскочил со своего места. Он чувствовал себя, как белка, застрявшая в стиральной машине, и сглотнул, осознавая, что его глотка совершает кульбит, достойный циркового гимнаста. «Эльф» – именно так. Слегка невротичный, но зато готовый разгадать заговор мирового масштаба.

Его провели на второй этаж, где все выглядело так, будто дизайнеры решили, что избыток стекла – это верный путь к успеху. Кабинет, в который его направили, был полностью стеклянным. Альберт зашел внутрь, ощущая себя золотой рыбкой в аквариуме, выставленной на всеобщее обозрение. Любой, кто проходил мимо, мог видеть его, оценивать, судить… возможно, могли бы быть одним из тех самых «людей в черном».

В центре кабинета, словно надгробный камень, возвышался стол. Массивный, чёрный, полированный до блеска, он отражал тревожное выражение лица Альберта, словно напоминая о том, что его ждёт впереди. Вероятно, под столом находился секретный люк, ведущий в подземную лабораторию, где ставят опыты на людях, верящих в теории заговоров. Или, что еще хуже, в отдел кадров. А за столом сидел высокий и неэмоциональный клерк в дорогом офисном костюме.

– Альберт Тернер, верно? – произнес Якоб Смит. Его голос был ровным, лишенным каких-либо эмоций, словно его записывали на магнитофон и воспроизводили задом наперед. Костюм сидел на нём так идеально, будто был клонирован вместе с ним. Или, что еще вероятнее, он сам был костюмом, искусно замаскированным под человека. В руках он держал какую-то достаточно толстую папку, но что на ней написано, парень не увидел.

«Вот оно, – подумал Альберт, – собеседование. Начало… или, может быть, конец всего? Или, как вариант, меня похитят инопланетяне, чтобы использовать в качестве подопытного кролика?». Он попытался принять расслабленную позу, но ему казалось, что он сидит на электрическом стуле, ожидая казни, но все-таки кивнул головой положительно, в качестве ответа на вопрос.

Якоб Смит внимательно изучал его, словно сканировал на наличие скрытого оружия или признаков инопланетного разума. Внезапно он прищурился, и его взгляд упал на уши Альберта.

– Мистер Тернер, – произнес он, и в его голосе прозвучала нотка… чего-то странного. – Я не могу не заметить… ваши уши. Они… несколько… необычной формы.

Альберт почувствовал, как его лицо заливает краска. Ну вот, началось.

– Это наследственное, – пробормотал он. – Просто такая форма ушей.

– Наследственное, говорите? – Якоб Смит усмехнулся. – Я полагаю, это связано с вашими попытками уловить телепатические сигналы от кошек, не так ли?

Альберт открыл рот, чтобы что-то сказать, но Якоб его перебил. Эльфу стало понятно в этот момент, они копали под него, узнали скорее все… Но смысл тогда этой беседы?

– Неважно, – отмахнулся он. – Это, безусловно, интересное хобби, но давайте вернемся к вашей семье. Итак, мистер Тернер, расскажите мне немного о вашей семье. Я слышал, вы сирота?

Альберт кивнул.

– Да, это так.

– Сожалею, – произнес Якоб, и в его голосе впервые промелькнуло что-то, напоминающее человеческое сочувствие. – Но у вас есть кто-то близкий? Родственники? Друзья? Или вы предпочитаете компанию кошек, пытающихся передать вам тайные послания?

– У меня есть младшая сестра, – ответил Альберт. – Мы живем вместе. И был дедушка, который растил нас, пока не переехал.

– Дедушка, это хорошо, – кивнул Якоб. – А что это был за человек? Какую роль он сыграл в вашей жизни? Что он вам рассказывал? Мог ли он научить вас чему-то секретному?

Альберт вздохнул.

– Дедушка был… обычным. Его звали Чарли.

– Чарли, как интересно, – протянул Якоб Смит. – И что же делал дедушка Чарли? Обычное, говорите? А обычный человек не будет подкупать всех местных политиков и жить на широкую ногу.

– В смысле? – удивился Альберт. – Он, это… Он был почётным гражданином. И просто очень харизматичный старик.

–Харизматичный – это значит харизматичный и властный? – Якоб как-то странно усмехнулся.

– Не думаю, – сказал Альберт.

– Он просто любил всех вокруг, а все любили его, – немного запнувшись, добавил он.

Якоб кивнул, словно что-то для себя понял.

– Давайте перейдем к другому вопросу. У вас, как у человека… эльфа, были ли проблемы с… другими? Я имею в виду, подвергались ли вы когда-нибудь буллингу или дискриминации?

Альберт нахмурился.

– В смысле? – снова спросил он.

– Ну, – ответил Якоб, – в нашем мире, как вы, наверное, знаете, не все относятся к другим с пониманием и уважением. Были ли случаи, когда вас ущемляли из-за вашей внешности, ваших интересов, вашей… эльфийской сущности? Сталкивались ли вы с предрассудками и дискриминацией? Если да, то как вы с этим справлялись?

Альберт задумался. В школе его действительно дразнили за его необычные уши и за его увлечение странными вещами.

– Ну, было всякое, – признался он. – В школе дразнили. Но я старался не обращать внимания.

– И это все? – спросил Якоб, скептически приподняв бровь. – Вы никогда не мечтали отомстить своим обидчикам? Альберт покачал головой.

– Нет, – ответил он. – Я не верю в насилие.

Якоб усмехнулся.

– Что ж, это похвально, – сказал он. – Но, поверьте мне, иногда без насилия не обойтись. особенно, если вы работаете в нашей организации.

Смит нахмурился, словно начал жалеть, о своем решении пригласить Альберта на собеседование, но, как профессионал, он не мог остановиться на полпути.

– Итак, мистер Тернер, – сказал он, – давайте вернемся к более… приземленным вопросам. Какое у вас образование?

Альберт, почувствовав, что разговор снова принимает более безопасное направление, с облегчением выдохнул.

– У меня… математическо-инженерное образование, – ответил он, поправляя несуществующую складку на пиджаке. – Специализация – моделирование сложных систем. Математическое моделирование, анализ больших данных, разработка алгоритмов…

– Да, это… – Якоб взглянул на папку, что держал в руках. – В вашей биографии указан внушительный опыт работы с различным ПО, но, как я понимаю, большая часть этого опыта была получена… нестандартным путем.

Альберт нервно сглотнул, предчувствуя очередной подвох.

– Ну, – начал он, стараясь говорить уверенно, – я всегда стремился получить знания из… разных источников. Самообразование, участие в онлайн-сообществах, чтение специализированной литературы… Кроме того, большинство моих навыков подтверждены сертификатами и успешно применялись на практике. Я считаю, что важно не только иметь образование, но и уметь применять свои знания на практике, быть гибким и адаптироваться к новым условиям. Ведь мир постоянно меняется, и чтобы оставаться на плаву, нужно постоянно учиться и развиваться. А еще – быть готовым к тому, что в один прекрасный день вам придется сражаться с рептилоидами, захватившими власть на Земле. Ой… Прошу прощения, заговорился.

– Ясно… – Смитт снова взглянул на его резюме. – В вашем резюме указан внушительный опыт работы с различным ПО, но, верно ли я понимаю, и он тоже был получен нестандартным путем?

Альберт нервно сглотнул, понимая, куда клонит собеседник.

– Ну, – начал он, стараясь говорить уверенно, – я всегда стремился получить знания из… разных источников. Самообразование, участие в онлайн-сообществах… Кроме того, большинство моих навыков подтверждены сертификатами и успешно применялись на практике – Начал повторяться эльф, от нервов.

Смитт кивнул, словно его заинтересовала какая-то странная форма жизни под микроскопом.

– А почему именно наша компания? – повторил он вопрос, но в его голосе теперь звучало что-то вроде снисходительного любопытства. – Что именно вас привлекло?

Альберт выпрямился на стуле, словно его подключили к источнику высокого напряжения.

– Потому что, – торжественно произнес он, – меня… пригласили.

Смитт с театральным недоумением уставился на него.

– Пригласили? Кем?

Альберт глубоко вдохнул, как будто готовился нырнуть в бассейн, полный кислоты.

– Сами знаете кем, – ответил он загадочно, прищурив глаза. – Той, что опекает это агентство. Той, чье имя не принято произносить вслух, чтобы не привлекать лишнего внимания… Она лично дала мне это приглашение.

Смитт нахмурился.

– Вы хотите сказать… что получили приглашение от… – он запнулся, словно произнесение этого имени могло вызвать землетрясение, – …от начальства?

Альберт кивнул, сохраняя серьезное выражение лица.

– Именно так, – подтвердил он. – Она увидела во мне… потенциал. Она знает, что я способен разгадать самые сложные тайны, раскрыть самые запутанные заговоры. Она знает, что я – избранный.

Смитт молчал, сверля его взглядом. Альберт мог слышать, как тикают часы на стене. Или, возможно, это тикали его собственные нервы.

Наконец, произнес клерк:

– Мистер Тернер, – начал он, – вы меня, безусловно, заинтриговали.

Альберт облегченно выдохнул. Кажется, он все-таки прошел этот этап.

– Но, – продолжил Смитт, – мне нужно кое-что уточнить. Когда вы говорите о «начальстве», о «той, что опекает это агентство», вы имеете в виду… – он запнулся, – …вы имеете в виду… богиню?

Альберт улыбнулся. Вот теперь-то все встанет на свои места!

– Именно ее я и имею в виду, – гордо произнес он. – Богиню информации. Богиню знания. Богиню, которая знает все. И теперь она хочет, чтобы я работал на нее.

Смитт откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

– Так, с формальностями покончено, – изрёк Якоб, отваливаясь в кресле с таким видом, будто только что вычитал доклад о конце света, написанный котиком. – Что ж, мистер Тернер, должен признаться, вы… редкий экземпляр. Настолько редкий, что я уже готов начать верить в единорогов, поющих арии Верди. И, если честно, то вы чем-то напоминаете того кота Шрёдингера, только вместо ящика и смерти вы одновременно – гений и полный идиот.

Альберт вздрогнул. Это было… неожиданно. Но, как ни странно, по-своему комплиментарно. Наверное.

– Благодарю, – произнес он, стараясь сохранить достоинство. – Полагаю.

– Поэтому, – продолжал Якоб, – я с превеликим удовольствием предлагаю вам должность в нашем скромном заведении. Разумеется, если вы не собираетесь тайком кормить наших подопытных тараканов радиоактивным йогуртом или использовать лазерный принтер для выжигания эльфийских рун на тостерах.

Альберт усмехнулся.

– Я не сторонник столь… прямолинейных методов, – ответил он. – Но, признаюсь, мысль о рунах на тостерах весьма соблазнительна.

– Я рад это слышать, – пробормотал Якоб, глядя в потолок. – В таком случае, вам предстоит отправиться в… инженерный отдел. Там вы сможете вдоволь порезвиться с графиками, алгоритмами и прочими вещами, название которых я уже давно забыл, в силу старческого маразма. И да, не забудьте там переставить степлер, иначе вселенная может схлопнуться в точку.

Альберт кивнул, стараясь запомнить про степлер. Мало ли, вдруг это действительно важно.

– Когда начинать? – спросил он.

– Прямо сейчас, – ответил Якоб, поднимаясь со своего места. – Позвольте мне представить вам… вашу команду. Ох, и да, не забудьте прихватить с собой беруши. Они там… громкие.

Якоб двинулся к выходу, а Альберт последовал за ним, чувствуя, как его желудок совершает отчаянную попытку бегства из организма.

В коридоре… их было двое. Словно два сбежавших персонажа из плохо написанного фэнтези-романа, они прислонились к стене и, казалось, делали всё возможное, чтобы не разразиться гомерическим хохотом. Один, с кожей цвета перезревшей клубники, испещрённой причудливой чешуёй, наверняка умел дышать огнем, но почему-то не хотел этого демонстрировать. Другой – слегка сутулый, с очками, сползающими на кончик носа, и с кружкой, содержимое которой источало такой запах, что впору было вызывать службу химзащиты.

– …Слышал? Он у кошек телепатию ловит! – прошипел алый, и его напарник едва не выплюнул содержимое кружки на пол.

– Да уж, – прокряхтел второй, – интересно, а он про рептилоидов знает? Или про то, что Земля на самом деле – гигантский пончик?

– Ну всё, – провозгласил огненный, – беру его! Хоть кто-то у нас тут будет в анекдоты смеяться, а то я уже начинаю комплексовать из-за отсутствия чувства юмора.

Якоб тяжело вздохнул, словно собирался пробежать марафон.

– Мистер Тернер, – сказал он с мученическим выражением лица, – знакомьтесь. Это… мистер Сакетти.

Огненный Шар расплылся в хищной ухмылке и протянул Альберту руку, по ощущениям напоминающую кусок наждачной бумаги, обернутый вокруг стального лома.

– Зови меня просто Билл, —просмеялся он. – Рад приветствовать нового члена экипажа! Надеюсь, у тебя есть чувство юмора, потому что у нас тут, знаешь ли, скучно не бывает.

– И это… Этан, – добавил Якоб, указывая на второго, который лишь вяло помахал Альберту кружкой.

– Не обращай внимания, – пробормотал Этан. – Я еще не проснулся. Да и вообще, мир полон разочарований, так что не стоит слишком радоваться.

И с этими словами Якоб растворился в лабиринте коридоров, оставив Альберта на растерзание его новой команде.

– Ну что, эльф? – проревел Сакетти, шлёпнув Альберта по спине так, что у того потемнело в глазах. – Готов к приключениям? Надеюсь, ты знаешь, как чинить кофемашину, потому что без кофе у нас тут начинается апокалипсис.

Этан хмыкнул и отхлебнул из своей кружки.

– И да, – добавил он. – Не забудь надеть шапочку из фольги. Никогда не знаешь, откуда может прилететь луч контроля над разумом. Кстати, у тебя ведь нет аллергии на парадокс?

Альберт сглотнул. Кажется, он попал в какую-то очень странную историю.

– Что ж, – произнес он, стараясь сохранить хоть какое-то подобие оптимизма. – Полагаю, хуже уже не будет.

– О, поверь мне, – усмехнулся Билл. – Хуже бывает всегда. Особенно если кто-то случайно заденет степлер…

Этан кивнул и добавил:

– Да и вообще, не стоит недооценивать влияние злых сил на офисную технику. Главное – не перепутать красную кнопку с синей, и всё будет в порядке.

Альберт молча кивнул, но уже понял, что жизнь его, судя по всему, круто изменилась. Идиотизм какой-то.

Глава 11

«От “Полезен” до Небес»

Альберт, сглотнув комок нервов, который, казалось, застрял у него в горле еще со времен того злополучного собеседования, осторожно направился к городским воротам. «Ворота» – это, конечно, громко сказано. Скорее, это был ржавый каркас, обтянутый колючей проволокой и увешанный предупреждающими табличками, которые, в лучших традициях бюрократии, гласили: «Опасность! Вы находитесь на территории, где вероятность быть съеденным оборотнем, похищенным феей, или ограбленным местной мафией составляет 87,3%». Но пару десятков метров – и он окажется там, на природе. На дикой, необузданной, и откровенно говоря, довольно неприятной природе.

«Дикая» означало не только буйство зелени и крики птиц, но и полное отсутствие инфраструктуры, зато наличие необузданных волшебных существ, мятежных народностей, жаждущих крови, и, конечно же, все той же мафии, которая контролировала абсолютно всё, от поставок эльфийского эля до торговли незаконными артефактами.

Машина, которая должна была его забрать, задерживалась, что, конечно, являлось прекрасным поводом для паники. Он плюхнулся на ближайшую скамейку, которая, судя по всему, была сделана из материала, способного выдержать прямое попадание метеорита. Эльфы, в отличие от людей, не славились комфортом. Зато были живучими.

Альберт включил на смартфоне игру «Космические тараканы против зомби-улиток». Это, безусловно, не должно было вызывать стресс, но, как оказалось, чем абсурднее ситуация, тем больше в ней можно было найти утешения. Во всяком случае, отвлечься получалось вполне успешно. По крайней мере, до тех пор, пока из-за ворот не выскочила машина.

Это была не просто машина. Это было нечто, больше похожее на передвижную крепость, созданную с использованием передовых технологий, о которых обычные люди могли только мечтать. Кузов – из сплава, способного выдержать попадание из гранатомёта (или, по крайней мере, так гласил рекламный слоган). Стекла – бронебойные, тонированные до такой степени, что даже солнечный свет с трудом проникал внутрь. Колеса – огромные, вседорожные, готовые проехать где угодно, даже сквозь самое непроходимое болото, которое, по слухам, кишило кровожадными болотными монстрами. Она двигалась почти бесшумно, что вызывало легкий дискомфорт. Мало ли, вдруг в ней сидит некий демон, желающий заманить тебя в ловушку, чтобы потом съесть на ужин.

Двери машины, больше похожие на створки космического корабля, бесшумно распахнулись, приглашая Альберта внутрь. Водителя видно не было, что, впрочем, было вполне в духе организации, в которой он теперь работал.

– Добро пожаловать в ад, мистер Тернер, – раздался механический голос из динамиков. Он узнал этот издевательский голос, это был голос Билла, очередная его издевательская шутка, вот надо было ему рассказать о том, что он боится природы.

Альберт взглянул на водительское сиденье и тяжело вздохнул, водителя не было, был включен автопилот. От этого становилось еще хуже, без моральной поддержки и только с издевкой.

Альберт плюхнулся на сиденье автомобиля с той деликатностью, с которой обычно обращаются с нестабильными изотопами. Машина, словно освобожденная из плена гравитации, немедленно рванула с места, успев проскочить в открывшиеся ворота ровно за мгновение до того, как те решили замкнуться обратно, возможно, из вредности.

Эльф, ввинтился в кожаное кресло, чувствуя себя как электрон, попавший в ускоритель. Ему было страшно. И страшно по двум причинам, что полностью соответствовало закону сохранения страха: во-первых, любая неведомая гадость в этой глуши могла его прикончить, и, во-вторых, они имели все шансы живописно размазаться о ближайшее дерево со скоростью света, что, как известно, тоже здоровья не добавляет.

В отчаянной попытке избежать неминуемой гибели (или, что еще хуже, встречи с реальностью), Альберт запустил свою игру. Она, конечно, не гарантировала бессмертие, но, по крайней мере, позволяла сражаться с виртуальными монстрами вместо вполне реальных.

Однако, как это часто бывает с техникой, все пошло не так. Едва они углубились в лес (лес, казалось, был выткан из теней и предчувствий), связь оборвалась. Видимо, местные духи или медведи-хакеры, взломали сеть. Экран телефона погас, оставив Альберта один на один со своими страхами.

Теперь ему оставалось только смотреть под ноги. Смотреть в окно было… не рекомендуется. Там могли быть духи. Или чудовища. Или духи-чудовища. В общем, ничего хорошего.

Но судьба, как известно, дама с извращенным чувством юмора. Именно в тот момент, когда Альберт почти убедил себя, что его ботинки – это единственное, что имеет значение во Вселенной, машина остановилась. В самом сердце чащи. Там, где даже солнечный свет боялся проникать.

– Что случилось? Почему стоим? – пролепетал Альберт, с трудом проталкивая слова сквозь застрявшую в горле панику. Он поднял глаза на пустое водительское сиденье, обращаясь к искусственному интеллекту, которому, по идее, было плевать на его страхи, но не плевать на его жизнь.

– Дальше мы проехать не можем, – безэмоционально объявил автопилот, и Альберту показалось, что в голосе звучит легкое торжество. – Вам придется идти пешком.

И тут случилось нечто странное. Дверь с лязгом распахнулась, словно выплевывая Альберта в густую листву. Машина развернулась с таким оглушительным ревом, словно праздновала свою свободу, и унеслась обратно в цивилизацию, оставив Альберта стоять посреди леса, в окружении тишины, которая звенела в ушах, как забытый сигнал тревоги.

Альберт проводил машину взглядом, полным обиды и недоумения. Что ж, подумал он, кажется, теперь он официально стал частью какого-то безумного, плохо спланированного квеста. И если он когда-нибудь выберется отсюда, он обязательно напишет гневный отзыв об этом автопилоте. Наверное, даже с использованием Caps Lock.

Альберт, проклиная инженеров, создавших столь ненадежную систему навигации, принялся манипулировать ручным GPS. Экран мигал, показывая то обнадеживающие три полоски сигнала, то безнадежную надпись “Поиск…”, как будто Земля внезапно решила поиграть в прятки. Сигнал сбивался так часто, что Альберт начал подозревать, что за этим стоит какая-то высшая сила… или просто плохое покрытие.

В конечном итоге, отчаявшись поймать ускользающие спутники, он решил положиться на старый добрый метод “куда глаза глядят”. То есть, просто бродить по лесу в надежде, что он случайно наткнется на тот самый “древний храм”, который ему сказали найти в Агентстве. Звучало, конечно, бредово, даже для него.

Прошло, казалось, целая вечность. Солнце, просачивающееся сквозь кроны деревьев, создавало жуткие, движущиеся тени, заставляя Альберта вздрагивать от каждого шороха. Его энергетические батончики почти закончились, и моральный дух опустился ниже уровня поверхности земли.

Именно тогда… это случилось.

Лес, казалось, затаил дыхание. Знакомые звуки природы, обычно такие успокаивающие, смолкли, оставив Альберта в зловещей, давящей тишине. Воздух стал тяжелым, пропитанным запахом прелой листвы и… чего-то еще. Чего-то древнего и невыразимо чуждого.

Внезапно, впереди, в слабом проблеске тусклого света, он увидел ее.

Лиса.

Но это была не обычная лиса.

Она стояла на задних лапах, неестественно прямо, как карикатура на человека, в которой отсутствует всякая комичность. В ее крохотных лапах, словно в кощунственном подражании человеческой деятельности, она держала фонарь. Не современный, яркий светодиод, а старый, закопченный фонарь со свечой, отбрасывающий пляшущие, отблески на окружающие деревья.

Глаза лисы… Они не были животными, полными хитрости или страха. В них плескалась древняя, бессмысленная мудрость, ужас и безразличие ко всему смертному. Они смотрели на Альберта, не выражая ни малейшего признака узнавания, словно он был лишь незначительной, эфемерной помехой в их бесконечном ритуале.

Альберт застыл, парализованный невыразимым ужасом, проникающим в самую глубь его души. Его рациональный разум, подкованный в математике и физике, отказывался понимать то, что он видел. Это было невозможно, антинаучно, невообразимо. И тем не менее… это было реально.

Лиса, не проявляя ни малейшего интереса к его оцепенению, продолжила свой путь. И тогда Альберт заметил их.

Они выходили из тени, бесшумно, как призраки. Лисы. Десятки. Сотни. Все стояли на задних лапах, все несли фонари, все смотрели вперед с этим жутким, отстраненным взглядом.

Они шли в одном направлении, стройной колонной, словно участники какого-то ужасного, тайного культа. Они шли к чему-то… или к кому-то… и Альберт, несмотря на все свои рациональные убеждения, знал, что он никогда не должен узнать, что это такое.

Парень, с мозгом, кипящим от параноидальных гипотез, осознал, что его положение – хуже некуда. “Так, если я пойду с ними, мне пиздец, – пробормотал он, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Если не пойду, то мне, похоже, тоже пиздец”. Логика была безупречна, пусть и не слишком обнадеживающая. Выбор между гарантированной смертью и смертью с шансом на странное приключение был, мягко говоря, не самым простым.

Тени вокруг и вправду сгущались, ползли по земле, словно живые существа, и вились вокруг деревьев, как змеи. Но их избегали лисиц, словно те были защищены неким невидимым барьером. Альберт ощутил, как его охватывает отчаянное чувство одиночества. Казалось, он был единственным разумным существом (ну, насколько “разумным” можно было назвать человека, думающего добровольно пойти за стаей лисиц с фонарями) в этом безумном шествии.

“Ладно, – решил он, принимая неизбежное. – Хуже уже не будет”.

Он пошел с лисицами. Ради приличия, а также, чтобы доказать хоть кому-нибудь, что он не совсем чокнутый (хотя этот вопрос становился все более спорным), он включил фонарик на своем голографическом браслете. Луч света, конечно, выглядел жалко и бесполезно по сравнению с тусклыми свечами лисиц, но это было хоть что-то.

Он старался идти в их темпе, что оказалось на удивление сложно. Лисицы, несмотря на свою неестественную походку на задних лапах, двигались с какой-то потусторонней грацией, будто плыли по воздуху. Альберт же, с другой стороны, спотыкался о корни, скользил по мху и постоянно ловил себя на мысли, что он вот-вот навернется лицом в лесную подстилку.

Минуты тянулись, превращаясь в часы. Лес молчал, лишь изредка нарушаемый тихим шуршанием лап лисиц и тяжелым дыханием Альберта. Он пытался отвлечь себя, прокручивая в голове все известные ему теории заговора, но даже самые безумные из них казались вполне логичными по сравнению с происходящим.

Он задавался вопросом, куда они идут. К какому-то древнему капищу? К порталу в другой мир? К тайному собранию рептилоидов, которые пьют кровь единорогов? Варианты были бесконечны, и каждый из них был одинаково пугающим.

И тут его осенило. Он же конспиролог! У него есть опыт (ну, хотя бы теоретический) в разгадывании тайн! Он должен использовать свои знания!

Он начал анализировать обстановку. Лес. Лисицы. Фонари. Тени. Все это должно было что-то значить. Какой-то скрытый символ. Какой-то код, зашифрованный в самой ткани реальности.

Альберт напряг свой мозг, стараясь вычленить хоть какую-то закономерность. Он вспоминал все, что читал про символику, оккультизм и криптографию. И вдруг…

“Стоп! – подумал он. – Фонари! У лисиц фонари!”

А что, если дело не в лисицах? Что, если дело в фонарях? Что, если это…

Внезапно лисицы остановились.

В конце утомительной процессии, словно маяк в темном море, возникли огромные красные врата тории. Их цвет пылал в полумраке, словно предупреждение о том, что пересечение этой границы – дело серьезное.

Лисицы, одна за другой, чинно проходили через врата, склоняясь в глубоком поклоне. Альберт, чувствуя себя идиотом, но не желая нарушать этот странный протокол, неуклюже повторил их движение. В конце концов, лучше выжить и выглядеть глупо, чем умереть, сохранив лицо.

Пройдя сквозь врата, он оказался в совершенно другом месте. Лес исчез, словно его и не было. Перед ним возвышался величественный синтоистский храм. Вокруг него царила атмосфера торжественности и волшебства. Стены храма были украшены яркими флагами, а ступени, ведущие к алтарю, были покрыты мягким мхом.

Но не храм поразил Альберта больше всего. Вокруг него, словно на каком-то невероятном карнавале, бурлила жизнь, которую он раньше видел только в справочниках об волшебных существах, что были не слишком популярны . Духов тут было очень много, и все они были как будто сошедшими с иллюстраций. Прозрачные, с легким голубоватым сиянием, они парили в воздухе, словно легкий дым. На ветвях сакуры щебетали птицы с человеческими головами, их лица были добрыми и мудрыми. Кицунэ, духи лисиц с множеством хвостов, лениво потягивались, их мех переливался всеми цветами радуги.

Тануки, духи енотов, весело резвились у каменных фонарей, их глазки искрились озорным смехом. Они умело подражали человеческим голосам, вызывая улыбки на лицах других духов. Духи деревьев, сливаясь с корой и листвой, тихо шептали друг с другом, их голоса были полны древней мудрости. А в центре этого волшебного пространства возвышался огромный дух льва, брезгливо потирающий лапой свою гривастую голову, его взгляд был полон царственной силы.

Альберт, хоть и был эльфом, но чувствовал себя немного потерянным среди этой яркой толпы. Его трусливое сердце колотилось от страха перед нечистью, хотя в то же время он не мог отвести взгляд от этого удивительного зрелища. Все духи были погружены в свои молитвы или же в свои заботы, и каждый из них, казалось, отражал частичку природы, из которой произошел. Это было удивительное место, где радость и умиротворение смешивались, и Альберт ощущал, как эти чувства наполняли его, заставляя его сердце биться быстрее.

Внезапно тишину нарушил женский голос, резкий и властный, словно удар кнута.

– Нинген-балванистый, а ну быстро подошел!

Альберт вздрогнул и повернулся к источнику звука. На фоне дверей храма, словно сошедшая с древней гравюры, стояла высокая девушка в праздничном кимоно, обрамленная яркими узорами, которые, казалось, оживали на свету. Однако самым поразительным было то, что из-под кимоно выглядывал пушистый лисий хвост, выдавая ее истинную сущность – она была кицунэ, духом лисицы.

Лисица была воплощением холодности и отстраненности. Ее лицо, несмотря на красоту, было строгим и даже брезгливым, будто она только что увидела нечто крайне неприятное. Взгляд ее глаз, ярких и пронзительных, был полон презрения и недовольства, как будто она оценивала Альберта и находила его недостаточно достойным. В ней не было той игривости, которую часто приписывали духам лисиц; вместо этого она излучала ауру недоступности, словно тщательно охраняла свои эмоции и мысли от посторонних.

“Вот она,” – подумал Альберт, испытывая странное облегчение. – “Вот за кем меня послали.” Агентство отправило его проведать Фууку, так как их информатор, живший достаточно далеко, давно не выходил на связь. Что-то подсказывало ему, что он нашел причину этого молчания.– Ты не вовремя, как видишь, тикусёмо! (сукин сын!), – прошипела девушка, ее глаза сверкнули злобой.

Альберт понял, что его “миссия” только начинается. И судя по тону голоса девушки, она будет не слишком приятной.

***

И он оказался прав. Вместо разоблачения вселенского заговора или спасения информатора, Альберта ждала другая, не менее эпичная задача. Девушка, оказавшаяся, судя по всему, важной шишкой в местной иерархии духов, заставила его работать на благо храма.

Убирать мусор (который состоял, в основном, из лепестков сакуры и перьев странных птиц), поливать священные деревья (особой водой, которую нужно было добывать в полнолуние из заколдованного источника), и, самое унизительное, раздавать еду духам, которые, казалось, относились к нему с презрением.

Альберт согнулся под тяжестью подноса, уставленного мисками с дымящейся похлебкой и сладкими рисовыми лепешками. Духи – а их сегодня собралось особенно много – смотрели на него свысока, даже не пытаясь скрыть своего пренебрежения.

– Ну же, человечишка, не задерживай! – прошипел длиннорукий дух с лицом, напоминающим высохшую грушу. Он щелкнул пальцами, и Альберт поспешно поставил перед ним миску.

– Извините за ожидание, – пробормотал он, стараясь не встретиться с ним взглядом.

– О, смотрите, он еще и извиняется! – захихикала маленькая духовица с крыльями стрекозы. – Какой забавный.

Альберт стиснул зубы. *"Примиряться. Просто примиряться…"*

Фуука, лиса-хранительница, проходила мимо, неся стопку древних свитков. Ее золотистый хвост был слегка взъерошен от усталости, но взгляд оставался ледяным.

– Ты снова копаешься, Альберт.

Он вздрогнул.

– Я… стараюсь.

– Стараешься? – она резко развернулась, и свитки в ее руках чуть не рассыпались. – Духи ждут. Храм ждет. А ты "стараешься"?

– Но они…

– Но ничего! – она ткнула пальцем в его грудь. – Ты здесь не гость. Тебя прислали ко мне на помощь. Ты здесь – слуга. Так что двигайся быстрее, или я найду тебе дополнительное занятие.

Альберт поспешно кивнул. Фуука фыркнула и исчезла в глубине храма, оставив после себя запах ладана и чего-то горького.

Альберт, с усталым вздохом продолжал разносить еду духам, которые, казалось, считали его не более чем передвижной подставкой для закусок. Он уже начал привыкать к этому унизительному существованию. Привыкать… или, скорее, примиряться.

***

Оказалось, "дополнительное занятие" – это чистка священных фонарей, которые светились изнутри, потому что внутри сидели крошечные огненные духи, и каждый из них норовил укусить Альберта за пальцы.

– Ай! Да перестаньте!

– Ха-ха! Гори, человеческая мякоть! – пищал один из них, выпуская искру прямо ему в руку.

Альберт вздохнул и продолжил скрести нагар, думая о том, как низко он пал, обьяснять им, что он не человек было слишком мучительно и он не хотел спорить. Человек, так человек… Разве ради этого он искал разгадку вселенского заговора? Чтобы стать прислугой у капризных духов и мишенью для насмешек?

Но когда он наконец вернулся к раздаче еды, к нему подошел незнакомый дух – высокий, в темном одеянии, с лицом, скрытым тенью.

– Ты.

Альберт замер.

– Я?

– Да. Ты. Дух склонился ближе, и Альберт почувствовал запах осеннего ветра. – Ты… неплохо поливаешь деревья.

– …Спасибо?

Дух молча кивнул и растворился в воздухе. Альберт остался стоять с подносом в руках, чувствуя что-то странное в груди.

"Может, не все так плохо?"

Но тут же один из духов швырнул в него лепестком сакуры.

– Эй, мешок с костями! Где моя еда?!

Альберт вздохнул и пошел дальше.

***

Внезапно, его окликнула Фуука. Ее голос, обычно наполненный презрением, звучал… нейтрально? Это было ново.

– Нинген, подойди сюда.

Альберт, с опаской, подошел к ней. Она забрала у него поднос с едой, даже не поблагодарив.

– Хватит с тебя, – сказала она, махнув рукой. – Не мешайся.

Слова – излишняя трата времени. Лишь вскинув руку, она властно приказала ему посторониться. Альберт, наученный горьким опытом и вздрагивая от воспоминаний о прошлых “недопониманиях”, поспешил выполнить распоряжение лисьей начальницы. “Никаких экспериментов на тему “пределы терпения Фууки-сан”, – пронеслось у него в голове.

Тишину храмового двора внезапно разорвал тревожный шепот. Воздух сгустился, наполнившись электрическим напряжением, будто перед грозой. Духи замерли на мгновение, затем бросились врассыпную, словно листья, подхваченные внезапным вихрем. Их перешептывания слились в странный, почти зловещий гул:

– Она идет…

– Богиня…

– Инари-сама…

Даже самые дерзкие из них, минуту назад насмехавшиеся над Альбертом, теперь притихли, прижавшись к земле. Звери заскулили, опустив морды, а мелкие духи-ёкаи забились в тени, прячась за колоннами. Ветер стих, и в наступившей тишине Альберт услышал лишь собственное учащенное сердцебиение.

Фуука появилась последней. Ее обычно холодные глаза горели незнакомым ему трепетом. Она сложила ладони в почтительном жесте гассё, закрыла глаза и склонила голову. Губы её шевелились, произнося древние слова молитвы, но звука не было – лишь тонкая дрожь в воздухе, будто пространство само вибрировало в ответ. Небо раскололось от ослепительного, нестерпимого света. Луч пронзил облака, словно клинок, вонзился в землю и устремился прямо в центр храма. Альберт зажмурился, прикрыв лицо руками, чувствуя, как глаза жжет от неземного сияния. “Да что тут, черт возьми, творится?!” – мысленно взвыл он.

Ослепительная вспышка, ярче тысячи молний, рассекла облака, и луч чистого, золотистого света устремился вниз, прямо в центр храмового двора. Земля дрогнула, но не от удара – скорее, как будто вздохнула, встретив давно ожидаемую гостью. Альберт вскрикнул, зажмурившись, но даже сквозь сомкнутые веки свет прожигал глаза, оставляя кровавые пятна в поле зрения.

– Что за черт?! – вырвалось у него, но голос потонул в нарастающем гуле, похожем на звон тысячи колокольчиков.

Когда он осмелился приоткрыть глаза, мир вокруг уже изменился. Перед ним парила Она.

Она парила в воздухе, окруженная мягким сиянием, словно луна, сошедшая с небес.

Её облик был одновременно простым и невозможным – человеческим и большим, чем человеческим. Черты лица казались то юными, то древними, словно в них отражались все времена года сразу. Одеяние из бело-золотого шелка струилось вокруг неё, переливаясь, как поля риса под ветром. Длинные, черные как смоль волосы, заплетенные в сложную прическу, были украшены тончайшими серебряными нитями и жемчужинами, мерцающими, как звёзды.

Но больше всего Альберта поразили её глаза.

Золотисто-янтарные, как у лисы, и в то же время глубокие, как ночное небо. В них светилась доброта, но не та, что у слабых – а та, что у тех, кто видел всё: войны, падения, возрождения – и всё равно выбирала милосердие. Ее голос звучал нежно, но в нем чувствовалась непреложная власть, будто эхо самих времен. Она продолжала говорить, осыпая духов благословениями и надеждой. “Вы достойно несли бремя времени, вы сильны и будете еще сильнее”, – говорил голос богини. Лица духов озарились улыбками, и в их глазах загорелся огонь радости и уверенности в завтрашнем дне.

Когда Богиня спустилась ниже, лисицы, словно по волшебству, взмыли в воздух, кружась в радостном танце. “Смотрите, смотрите! Она здесь, она благословляет нас!” – радостно пищали самые молодые духи. Альберт, чувствуя себя ничтожно маленьким и переполненный благоговейным трепетом, затаил дыхание, боясь даже моргнуть.

– Дети мои…

Её голос разлился по двору, мягкий, как весенний ручей, и в то же время непреклонный, как течение реки.

Духи замерли, некоторые – со слезами на глазах. Даже Фуука, всегда такая гордая, слегка дрожала, не в силах поднять взгляд выше пояса богини.

– Я видела ваши труды. Слышала ваши молитвы.

Она медленно опустилась на землю, и там, где её босые ноги касались камней, расцветали крошечные белые цветы – несуществующие в мире людей.

– Вы храните этот лес, как хранили его ваши отцы и матери. И за это я благодарю вас.

Один из духов – тот самый длиннорукий, что ещё недавно издевался над Альбертом – вдруг рухнул на колени, закрыв лицо руками.

– Прости… прости нас, Инари-сама… – прошептал он.

Но богиня лишь улыбнулась и протянула руку.

– Нет нужды в прощении там, где есть верность.

Тут же двор взорвался движением.

– Она говорила со мной! – визжал маленький крылатый дух, кувыркаясь в воздухе.

– Нет, со всеми нами! – поправила его соседка, вся сияя от восторга.

Альберт стоял, чувствуя себя совершенно лишним.

И тогда…

Богиня повернула голову.

И взглянула прямо на него.

– А ты…

Она сделала шаг в его сторону, и духи в ужасе расступились.

– …новый.

Её улыбка стала чуть хитрее.

– Интересно…

И прежде чем Альберт успел что-то понять, Инари уже повернулась к Фууке.

– Присмотри за ним.

Лиса-хранительница резко выпрямилась, глаза её горели.

– Как прикажешь, госпожа.

Богиня кивнула…

И растворилась в сиянии, оставив после себя лишь тихий звон колокольчиков и ошеломлённого эльфа, что некоторое время даже не дышал от шока.

Когда она окончательно исчезла, духи взорвались ликованием. Они хлопали в ладоши, обнимались, подпрыгивали от счастья, кружась в танце благодарности. “Мы видели ее! Она приходила к нам!” – кричали они, перебивая друг друга.

В конце праздника, когда эйфория немного утихла, Фуука подошла к Альберту. На ее лице по-прежнему не было улыбки, но в глазах мелькнуло что-то похожее на…отсутствие презрения?

– Нинген, – сказала она, и в этот раз в голосе не было прежнего презрения, – ты… не все потеряно. Ты оказался полезен.

В ее понимании это звучало почти как признание.

Она небрежно махнула рукой, и мир вокруг Альберта поплыл, завертелся в безумном калейдоскопе света и красок. Он почувствовал, как его куда-то несет, словно он застрял в стиральной машине.

Когда кружение прекратилось, он обнаружил себя сидящим… на крутящемся офисном кресле. В ярко освещенной, гудящей комнате сновали люди в строгих костюмах, с озабоченными лицами, уткнувшиеся в свои планшеты. Перед ним стоял компьютер. На экране раздражающе мигала надпись: “Ожидание подключения…”.

Альберт был в агентстве.

Глава 12

«Гримуар Древних»

Кап-Кап. Тихое капание от куда-то сверху, давит на нервы. Кап-кап. Солнечный свет проходил сквозь витражные окна, разными красками, через пыльный воздух. Скоро все начнется. Быстрые шаги по каменной плитке, в коридоре шныряют туда-сюда. В комнате некто стоит в тени и прячет какие-то колбы и амулеты по карманам и что-то металлическое.

Шорох ткани и лицо закрыто. В коридор вышла фигура в красном бархатном балахоне с головы до ног. Шаги быстро сменились бегом. Фигура, металась по лабиринту коридоров, тщетно всматриваясь в витражные окна. Пыль, грязь, запекшаяся кровь – все это покрывало стекло толстым слоем, скрывая мир снаружи. Но даже сквозь эту завесу ужаса можно было различить кошмарную реальность: три бронированных машины, окруженные тенями в черной униформе и масках. Не солдаты. Что-то хуже. Воины культа, фанатики, ведомые безумной верой, что охраняют эту церковь, за хорошую плату.

Но даже витраж, этот бастион готического кошмара, был бронирован. Сцены, некогда изображавшие святость, теперь исказились в дьявольский гротеск. Дьявол, спасающий общество, демоны, раздающие еду , и ритуальные убийства неверных. Стекла, запятнанные кровью и безумием, хранили якобы «прошлое». И вот, казалось, эти времена скоро настанут. Все ближе. Все реальнее. Кап-кап… безумие продолжало свой неумолимый отсчет.

Кап-кап… Кап-кап… Каждая капля – холодный пот страха, стекающий по позвоночнику. Не осталось надежды. Только безумие.

Собрание…Толпище красных балахонов. Море багрового шелка, колышущееся в унисон с темными пульсами страха и фанатизма. Запах благовоний и свечей, густой и приторный, смешивался с отвратительным запахом пота, создавая удушающую атмосферу гниения и одержимости. Тишина. Давящая, словно могильная плита. Сотни глаз, скрытых под капюшонами, прожигали мужчину на сцене. Жаждущие, голодные взгляды. Красная фигура у алтаря нервно переменилась с ноги на ногу, он старался избегать взгляды, и постоянно трогал карман с чем-то металлическим. Новенький, наверное.

Место икон занимали жуткие доктрины, исписанные кровью и безумием. Правила, вырезанные на костях, повествующие о кровавых ритуалах.

На сцене возвышался ритуальный стол, изъеденный временем и кровью. По бокам от него, словно призрачные стражи, стояли две фигуры в белых балахонах.

Его притащили. Мужчину, сломленного, трясущегося. Мешок на голове, скрывающий лицо, но не безумие в глазах. Нет… Пожалуйста… Беззвучный крик мольбы метался в его голове, тонул в нарастающем хоре страха. Его тело дергалось, как марионетка, лишенная воли. Что я сделал? Почему я?

Мужчина в фиолетовом балахоне вышел на середину сцены. Голос его, усиленный металлическим прибором, дрожал от фанатизма. В его руках была красная книга, старая потрепанная, но от нее веяло тьмой и опасностью.

“Братья и сестры! Дети Тьмы, узревшие истину! Сегодня мы стоим на пороге великого перерождения! Этот сосуд скверны, этот отброс человечества, погрязший в грехе и неверии, станет жертвой, угодной Древним! Его кровь оросит эту землю, очистив ее от скверны! Его смерть приблизит час Вознесения!”

В толпе раздался одобрительный ропот, переходящий в безумный, звериный рев. “Во имя Отца Тьмы! Во имя Древних!”

“Смерть неверному!” – выкрикнул кто-то из толпы, и этот клич подхватили сотни глоток, создавая жуткий хор, прославляющий смерть.

Мужчина на столе дрожал всем телом. Во рту пересохло, вкус желчи обжигал горло. Страх сковал его, парализовал, но где-то в глубине сознания еще теплилась искра надежды, отчаянно цепляющаяся за жизнь. Он пытался кричать, молить о пощаде, но из-под мешка вырывались лишь приглушенные, неразборчивые стоны.

Пожалуйста… Не надо… У меня семья… дети…

Он чувствовал липкий холод металла, прикоснувшийся к его коже. Чувствовал пристальные взгляды сотен безумных глаз, прожигающих его насквозь. Запах благовоний душил, смешивался с запахом крови и пота, создавая тошнотворную смесь.

Мужчина в фиолетовом балахоне обернулся к нему, и в его глазах отразился ледяной блеск фанатизма.

“Твоя смерть – это искупление, грешник! Ты станешь жертвой, дарующей нам вечную жизнь! Прими же свою судьбу с покорностью!”

Он приблизился к столу отдав книгу стражнику в белом и достав из кормана балахона ритуальный нож. Трехгранный, лезвие его было тусклым, покрытым странными выпуклыми символами. Мужчина на столе попытался вырваться, но его крепко держали. Отчаянные, безрезультатные попытки.

Боже… Если ты есть… Помоги мне…

“Нет! Не надо! Прошу… Я покаюсь! Я буду верить во что угодно! Только не убивайте меня!” – его голос, наконец, прорвался сквозь мешок, хриплый и отчаянный.

Но никто не слушал. Хор фанатиков достиг своего апогея. “Смерть! Смерть! Смерть!”

Человек в фиолетовом балахоне поднял нож. В зале воцарилась абсолютная тишина, нарушаемая лишь учащенным дыханием палача и приглушенными рыданиями жертвы.

“Во имя Древних…”

И затем… тишина разорвалась криком. Пронзительным, нечеловеческим криком, который, казалось, вырвался из самой преисподней. Крик, который эхом разнесся по коридорам древнего здания, заглушив даже зловещее: Кап-кап… Кап-кап… Отсчет безумия достиг нуля.

…Вопль отчаяния, затерявшийся в зверином рыке толпы. Клинок взметнулся в воздух, ослепительно блеснув в тусклом свете свечей. Мгновение тишины, зловещей, предвещающей… И затем – удар.

Кровь. Багровая река хлынула на ритуальный стол, окрашивая древние узоры в свежий, пульсирующий цвет. Мужчина обмяк, безвольной куклой, лишенной нитей жизни. Тишина, сменившая вой толпы, теперь была оглушительной.

Человек в фиолетовом балахоне, с безумным блеском в глазах, вырвал из рук оцепенелого охранника красную книгу, переплетенную человеческой кожей. Его пальцы, дрожащие от возбуждения, перелистали пожелтевшие страницы. Он начал читать. Слова на древнем, забытом языке сорвались с его губ, сплетаясь в жуткую мелодию, проникающую в самую душу.

В этот миг, как по команде, все свечи погасли. Зал погрузился в непроглядную тьму. Слышались лишь испуганные вздохи и судорожные молитвы. Тяжелый, спертый воздух давил на грудь, вызывая панический страх.

И затем, тьма начала сгущаться. Не просто темнота, а нечто осязаемое, злое. Она сосредоточилась над окровавленным трупом на столе, собираясь в плотный, пульсирующий шар. Тишина словно взорвалась, уступив место жуткому клокотанию и бульканью, как будто кто-то размешивал ледяную жижу в огромном котле. Один из культистов, слишком ловкий для фанатика, незаметно отошел к стене у окон.

В мгновение ока тьма обрела форму. Ужасающую, невообразимую. Нечто, что не должно было существовать в нашем мире. Монстр. То ли зверь, то ли осьминог, то ли кошмар из самых глубин человеческого подсознания. Бесформенная масса щупалец, когтистых лап и горящих, нечеловеческих глаз.

В следующую миллисекунду раздался удар. Оглушительный, сотрясающий все вокруг. Когтистая лапа пронеслась по сцене, словно молния, и те, кто стоял рядом с трупом, просто исчезли. Человек в фиолетовом балахоне, белые фигуры – все они превратились в кровавую кашу, смешанную с обломками костей и порванными кусками ткани.

Кровь, теперь не только на столе, но и на стенах, на полу, на лицах выживших. Кровь, запах смерти и безумия заполнили все пространство.

Кто-то из фанатиков бросился на колени, заклиная богов, вымаливая прощение. “Великий Древний, помилуй нас! Мы – твои слуги! Сохрани нас!” Его голос дрожал от ужаса, бессвязные слова молитвы тонули в нарастающем вое чудовища.

Другие бросились бежать. В панике они толкались, давили друг друга, стараясь выбраться из этого кошмара. Но коридоры были узкими, а выхода – всего лишь два. Ловушка захлопнулась.

Резня только началась. В глазах монстра, мерцающих в темноте, читался лишь голод и жажда крови. И голод этот был ненасытен

Монстр обрушился на толпу. Крики ужаса, предсмертные вопли – все смешалось в адской какофонии. Щупальца хватали, рвали, дробили кости. Кровь фонтанами заливала все вокруг.

В этой кровавой вакханалии одна из красных фигур, словно одержимая, вырвалась из толпы. Стремительным движением бросившись на сцену, она схватила валяющуюся в кровавой каше книгу и ринулась за кулисы.

Там был еще один выход. Тайный. Выход для избранных. Для элиты. Ее пальцы, покрытые кровью, лихорадочно шарили под балахоном, судорожно нащупывая что-то металлическое. Связка ключей. Маленький, но жизненно важный набор, отделяющий ее от неминуемой смерти.

В этот момент в зале собрались военные, что прибежали на шум. Твари в черной форме и масках, с автоматами наперевес, взирающие на творящийся хаос с холодным, расчетливым интересом. Им было плевать на жертвы. Им нужна была книга.

Красная фигура, выскользнув из потайной двери, оказалась на улице. Ночной воздух обжег лицо, казавшийся невероятно свежим после удушающей атмосферы секты. Она подбежала к бронированной машине.

Вблизи это чудовище на колесах выглядело так, словно его достали из самого пекла зомби-апокалипсиса. Толстый бронированный корпус, пуленепробиваемые стекла, усиленные решетками, и огромный стальной отвал, присобаченный спереди – снегоочиститель, превращенный в таран, идеальный для прокладывания себе путь сквозь толпы живых мертвецов или, в данном случае, культистов.

Книга и окровавленный балахон были отброшены на пассажирское сиденье. За рулем сидела ангелоподобная эльфийка. Золотистые волосы, словно водопад, обрамляли лицо с тонкими, аристократичными чертами. Голубые глаза, обычно сияющие, сейчас были полны напряжения и усталости. Миниатюрная, хрупкая, но полная внутренней силы.

Она набрала чей-то номер, и над приборной панелью всплыла голограмма. Холодное, бесстрастное лицо в дорогом костюме.

Речь эльфийки была злой, сочной, перемежающейся потоком отборных матерных слов. “Да это я. Все получилось. Эти бестолочи сами себя убили, ебаку какую-то вызвали нахуй, и она их всех порешила. Мясник, блять, во всей красе. Думаю, вам это понравится.”

Из голограммы послышался вопрос: “Лирия. Гримуар у тебя?”

“Да, у меня, блять. Но продам по завышенной цене, раз эдак в три. Я из-за вас, гандонов, лишние три месяца в этой дыре проторчала, жрала крыс и слушала их бредни о великом вознесении. Так что раскошеливайтесь или идите нахуй, и сами ищите себе книжку. Даю вам час. Потом цену подниму в пять раз. Всех люблю, всех целую”.

Эльфийка отключила связь. Завела двигатель и бронированный монстр, взревев, сорвался с места, оставляя позади окровавленный кошмар и мчась в ночь, с гримуаром в руках и с желанием поскорее смыться из этого проклятого места. Дело сделано.

Глава 13

Предыстория: «Падение ангела»

Закат догорал на горизонте, словно прощальный поцелуй солнца, уступая место бархатной синеве ночи. Первые звезды, словно робкие бриллианты, начали рассыпаться по небосклону, мерцая тихим обещанием волшебства. И вдруг, словно в ответ на тихую молитву Земли, одна звезда сорвалась с небес, оставив за собой искрящийся серебряный след. Падая все ниже, она коснулась опушки леса и расцвела…

Из звездной пыли и невинности явилась она – ангел, сотканный из самого света. Нежные кудри, цвета лунного серебра, мягко ниспадали на плечи, обрамляя лицо, исполненное кротости и изящества. В огромных, распахнутых миру глазах, горели тысячи алмазов, отражая сияние ночных светил. Длинные, белоснежные ресницы трепетали, словно крылья бабочки, обрамляя взгляд, чистый и невинный, как утренний рассвет. От всего ее облика исходил мягкий, обволакивающий свет, словно тепло летнего солнца.

Оказавшись на Земле, ангел замерла, словно испуганная птичка. “Неужели… это правда я?” – прошептали ее губы, тронутые застенчивой улыбкой. Щеки слегка порозовели от смущения. Глаза, огромные и невинные, наполнились тихим восторгом. За спиной, робко расправились два огромных крыла, сотканных из звездного света. Они были такими же небольшими, как и она сама, и при каждом неловком взмахе роняли вниз легкое облачко серебристой пыли.

“Земля…” – прошептала она, смущенно опускаясь на колени. Под руками ощущалась мягкая прохлада травы, и это прикосновение казалось таким незнакомым, таким… дерзким! “Можно ли мне…” – пронеслось в ее голове, прежде чем она осмелилась, с трепетом, провести кончиками пальцев по шелковистым лепесткам полевого цветка. “Он такой… нежный. Интересно, как он растет?” – подумала она, глядя на него с любопытством.

Смущенно поднявшись на ноги, она выпрямилась.

“Ох…” – прошептала она, поднимая руки вверх, словно прося прощения за то, что смеет тянуться к полной, серебряной Луне. “Луна… ты такая красивая. Можно я просто посмотрю?” – подумала она, чувствуя, как ее сердце переполняется тихим благоговением. Воздух вокруг был густым и насыщенным, полным незнакомых запахов земли, хвои и диких цветов. Она закрыла глаза, робко вдыхая этот живой, пьянящий аромат. “Пахнет… по-другому. Я не знаю, как это называется…” – прошептала она, не решаясь насладиться этим ощущением в полной мере.

Затем она открыла глаза, и ее взгляд упал на лесную чащу. “А там… что?” – прошептала она, не решаясь даже подумать о том, чтобы приблизиться. Ее крылья дрогнули, словно спрашивая разрешения. “Можно ли мне… только одним глазком?” – пронеслось в ее голове, прежде чем она, словно зачарованная, сделала неуверенный шаг в сторону леса. “Ох, я просто посмотрю… и сразу вернусь!” – прошептала она, летя между деревьями с такой осторожностью, будто боялась разбудить спящий лес. Она была здесь, на Земле, и мир казался ей таким огромным, таким новым, таким… пугающим и прекрасным одновременно.

Нерешительно приблизившись к кромке леса, Агнесса замерла, словно хрупкая статуэтка из слоновой кости. Ее белоснежные крылья, раскинувшись во всем своем величии, казалось, почти касались влажной от утренней росы травы, контрастируя с густой, зловещей тенью чащи. Легкий ветерок трепал пряди ее молочно-белых волос, обрамлявших нежное, фарфоровое личико.

– Мне пора домой… Наверное, меня уже ждут… Но я ненадолго, – прошептала она своим нежным, почти детским голосом, словно колокольчик, дрожащим эхом разносящимся в тишине леса. В глазах ее, цвета талого снега, отражалось робкое любопытство и легкий страх. Преодолев нерешительность, она, будто в замедленной съемке, шагнула под сень переплетенных, корявых ветвей.

На лесной тропе ее встречали любопытные зверюшки. Пушистые белки, остроносые ежики, пугливые зайчата… Привлеченные необычным, чистым запахом – ароматом горных цветов и звездной пыли – они несмело приближались к ангельской гостье. Агнесса, наивно склоняя голову, приветствовала их. Движением крыльев, напоминавшим застенчивый поклон, она словно протягивала невидимые руки в приветствии.

– Здравствуй, милашка, меня зовут Агнесса, – шептала она ежику, уткнувшемуся колючим носом в подол ее белоснежного одеяния, сотканного, казалось, из лунного света. – Добрый вечер, лапочка, меня зовут Агнесса, – говорила она белочке, с искренним интересом наблюдающей за ней с высокой сосны, помахивая пушистым хвостом.

Вскоре до слуха Агнессы донесся шум издалека – приглушенный рокот музыки, раскаты пьяного смеха и оживленная болтовня, звучавшая грубо и непристойно. Ее сердце, чистое и неискушенное, забилось быстрее от странного любопытства, смешанного с тревогой.

– Ах, тут праздник! Но я же не приглашена… Можно ли мне подойти? – вслух размышляла она, прикусив нижнюю губу, не зная, как поступить. Ноги сами несли ее в сторону голосов.

После долгих колебаний, движимая наивным желанием познать неизведанное, она, будто мотылек на пламя, все же направилась к источнику шума. И вот, сквозь сплетение деревьев, перед ней открылась поляна, освещенная багровым отблеском костров. Посреди поляны высились грубо сколоченные столы, уставленные горами еды и кубками, из которых лилось рекой вино. За ними восседали пышногрудые, полуобнаженные женщины с распущенными, спутанными волосами, усыпанными осенними листьями. Рядом с ними – существа, вызывающие ужас и отвращение. У одних из-под лба торчали костяные рога, у других – хлестали по земле чешуйчатые хвосты, у третьих – кожа алела зловещим багрянцем, а вместо ног красовались копыта. Они жадно поглощали пищу, упивались вином, сплетались в непристойных объятиях, танцевали безумные танцы и оглашали лес грубым, пьяным хохотом. Агнесса, не знавшая ничего о земных обычаях, о людях и демонах, о добре и зле, приняла эту картину за диковинную, но, как ей казалось, обычную земную традицию. В ее наивных, снежно-белых глазах не отражалось ни капли осуждения, лишь детское, незамутненное любопытство, сродни изумлению ребенка, впервые увидевшего забавную игрушку.

Агнесса, до этого момента очарованная диковинным зрелищем, внезапно ощутила холодок, пробежавший по спине, словно крыло летучей мыши коснулось ее обнаженного плеча.

В этот момент ее взгляд встретился с глазами. Не с обычными глазами, исполненными хоть какой-то человечности, а с двумя бездонными колодцами безумия. Они принадлежали девушке в траурно-черном платье, больше напоминавшем лохмотья, чем одежду. Каштановые, спутанные волосы обрамляли лицо, искаженное злобной гримасой, обнажавшей хищный оскал. В зрачках, расширенных до предела, плясали отражения костров, словно там горел сам ад.

Девушка двигалась с какой-то неестественной грацией, словно ее кости были сделаны из резины. Она приближалась к Агнессе, и в каждом ее шаге чувствовалась пьянящая угроза, как в предчувствии надвигающейся бури.

“Заблудилась, голубка?” – прошипела она, и голос ее был хриплым, как скрип ржавых петель. “Здесь тебе не место. Хотя…” – она прищурилась, разглядывая Агнессу с головой до пят, словно оценивая кусок мяса. “…может, и место.”

Прежде чем Агнесса успела ответить, девушка схватила ее за руку ледяными пальцами, чье прикосновение ощущалось как удар электрического тока. Хватка была железной, и, несмотря на кажущуюся хрупкость, высвободиться было невозможно.

“Пойдем, ангелочек. Нам не терпится тебя угостить,” – прошептала она, и в этом шепоте слышалась угроза, от которой у Агнессы сжалось сердце.

Она потянула Агнессу к столу, и ангельская гостья почувствовала, как ее тело против воли подчиняется этой злой силе. К девушке в черном присоединились другие – когтистые руки с багровой кожей, мохнатые лапы, покрытые слизью, и костлявые пальцы, украшенные кольцами из человеческих костей. Все они, словно хищные звери, окружили Агнессу, втащили ее за стол, и вот, ангел оказалась в самом эпицентре этого кошмарного пира.

Агнесса смущенно оглядывалась. Лица, обращенные к ней, были искажены безумием и похотью. Глаза, полные похоти и голода, пожирали ее, и она чувствовала себя маленькой птичкой, попавшей в клетку к голодным волкам.

“Выпей с нами, милашка!” – прорычал один из демонов, толкая в ее руку кубок, наполненный чем-то густым и красным, от чего исходил тошнотворный запах.

“Нет, благодарю,” – пролепетала Агнесса, пытаясь улыбнуться. “Мне кажется, вам всем нездоровится. Вы очень взволнованы. Вам бы отдохнуть.”

Ее слова вызвали взрыв грубого хохота.

“Отдохнуть? Ха! Мы только начали развлекаться!” – прохрипела девушка в черном, обнимая Агнессу за плечи. “Не бойся, ангелочек. Мы тебя вылечим. Заставим тебя забыть все свои правила и приличия!”

Руки, покрытые слизью, тянулись к ней, трогали ее крылья, пытались расстегнуть ее белоснежное одеяние. Агнесса отшатнулась, ощущая, как по телу пробегает дрожь отвращения и страха.

“Пожалуйста, не надо,” – прошептала она, глядя на них своими невинными глазами. “Вы, наверное, очень устали. Вам нужно быть добрее друг к другу.”

В ее голове мелькали отрывки знаний, полученных на небесах – о сострадании, о помощи ближнему. Но здесь, в этом кошмарном месте, они казались бессмысленными и чуждыми. Она не понимала, что перед ней не просто больные, но злые, прогнившие насквозь существа, для которых боль и страдания других – это развлечение. Она принимала их безумие за болезнь, их злобу – за несчастье, и в этом заключалась ее главная уязвимость, ее проклятие в этом аду на земле. Она была чиста, наивна и беззащитна в мире, где царил хаос и тьма, и ее невинность, вместо того, чтобы вызвать жалость, лишь разжигала в этих демонах жажду осквернения и разрушения.

Взгляд Агнессы метался из стороны в сторону, словно пойманная в клетку птица. Она пыталась отстраниться от прикосновений, от запахов пота и гнили, от пьяного дыхания, обдающего ее лицо. Но их было слишком много, они были слишком сильны, а ее ангельская сила, казалось, иссякла, как только она ступила на эту оскверненную землю.

Внезапно, чья-то липкая рука схватила ее за подбородок, поворачивая лицо к себе. Перед ней навис демон – отвратительное подобие человека, с раздутой, багровой мордой и клыками, выступающими из-под губ. Его глаза, налитые кровью, горели нескрываемой похотью.

“Ну что, ангелочек, пришла пора вкусить земной радости,” – прохрипел он, и от его дыхания повеяло запахом разлагающегося мяса.

Прежде чем Агнесса успела что-либо сделать, он набросился на нее, прильнув к ее губам влажным, отвратительным поцелуем. Её нежный рот осквернился соприкосновением со скользкими, жаждущими плоти губами демона. Она ощутила вкус гнили и вина, перемешанный со сладостью ангельской невинности, которую демон, словно ядовитый зверь, стремился уничтожить. Агнесса попыталась вырваться, но его хватка была железной, и она лишь чувствовала, как мерзкая слюна стекает по ее подбородку.

В этот момент, другая рука – покрытая бородавками и длинными, скрюченными ногтями – потянулась к ее белоснежному платью. Пальцы ковырялись в ткани, пытаясь расстегнуть застежку, сорвать одежду, обнажить ангельское тело для похотливых взглядов и грязных прикосновений.

“Оставь ее!” – завопила одна из ведьм, с лицом, обезображенным шрамами. “Она моя!”

Началась потасовка. Существа толкались, рычали и плевались друг в друга, стараясь отпихнуть соперников и добраться до Агнессы. В этой безумной вакханалии она почувствовала, как кто-то неловко толкнул ее, и кубок, стоявший на столе, опрокинулся, окатив ее красной, липкой жидкостью. Вино стекало по ее лицу, по ее крыльям, окрашивая ее белоснежное одеяние в мерзкий багровый цвет.

“Смотрите, смотрите!” – закричал кто-то в толпе. “Она кровоточит! Ангел кровоточит!”

“Нет, это вино,” – прошептала Агнесса, пытаясь очистить лицо. “Но это очень неприятно. Почему вы так поступаете?”

Никто не слушал ее. Они были слишком заняты тем, что кричали, ругались и дрались между собой. До слуха Агнессы доносились обрывки безумных речей, смешанных с пьяным хохотом:

“Мы покажем ей, что такое настоящая жизнь!”

“Она узнает, что такое грех!”

“Мы сломаем ее!”

“Она станет одной из нас!”

“Пусть танцует с дьяволом!”

Агнесса с ужасом осознала, что попала в ловушку. Она думает, что они просто больны, просто несчастны. Но они были злыми, безнадежно злыми, и их злоба была направлена на нее, на ее чистоту, на ее невинность. Она была ангелом в аду, и ее ангельское сияние лишь разжигало в этих демонах жажду разрушения и осквернения.

В разгар безумной вакханалии, когда Агнесса уже почти потеряла надежду на спасение, в головах демонов и ведьм возникла новая, еще более чудовищная идея. Ее высказал старый, скрюченный колдун, чье лицо было покрыто бородавками и морщинами, напоминавшими карту ада.

“Постойте!” – прохрипел он, поднимая дрожащую руку. “Зачем нам просто мучить ее? Зачем нам просто осквернять ее? Мы можем получить нечто большее!”

Все взгляды обратились к нему.

“Ангельская кровь!” – провозгласил он, и его глаза загорелись безумным блеском. “Говорят, она дарует вечную молодость, невообразимую силу, связь с самими небесами!”

В одно мгновение в зале воцарилась тишина, словно ветер стих перед ураганом. Затем разразился шквал ликующих криков. Идея была безумной, кощунственной, но для этих прогнивших душ она была слишком соблазнительной, чтобы от нее отказаться.

Стаканы с вином, тарелки с бесчисленными явствами, кости и объедки – все полетело на землю. Скатерть, испачканная кровью и грязью, была сорвана со стола, обнажая грубую, шершавую древесину. Агнесса, испуганная и дезориентированная, не понимала, что происходит.

Прежде чем она успела осознать опасность, десятки рук схватили ее, подняли в воздух и положили на стол. Она попыталась сопротивляться, но ее тело было слабым, а силы ее иссякли. Ее прижали к столешнице, и она ощутила, как грубые руки удерживают ее, не давая пошевелиться.

“Пожалуйста, отпустите меня!” – взмолилась Агнесса, глядя на окружающие ее лица. “Я не понимаю, что происходит. Я просто хотела узнать, что такое земная жизнь. Но здесь так страшно… Я хочу домой, на небеса!”

Ее слова вызвали взрыв хохота, который эхом прокатился по поляне, заполняя лес зловещей какофонией.

“На небеса? Ха! Не думаю!” – прорычал демон с багровой кожей, наклоняясь над ней. “Теперь ты наша, ангелочек. И мы не позволим тебе так просто уйти!”

“Домой, на небеса…” – передразнила его ведьма, с лицом, испещренным шрамами, пародируя нежный голос Агнессы. “Какие наивные слова! Ты думала, что здесь тебя ждут с распростертыми объятиями? Ты ошиблась, милашка. Здесь тебя ждет только боль и страдание!”

Один из демонов достал из-за пояса нож – ржавый, зазубренный, с рукояткой, сделанной из человеческой кости. Агнесса увидела его, и ужас сковал ее тело. Она поняла, что они собираются сделать, и ее охватил невыносимый страх.

“Пожалуйста, не надо!” – закричала она, но ее голос потонул в реве демонической толпы. “Я не сделала вам ничего плохого! Пожалуйста, отпустите меня домой!”

Агнесса закрыла глаза, готовая к смерти. Но даже в этот последний момент она не теряла веры. Она верила, что даже если ее тело будет уничтожено, ее дух вернется на небеса, и оттуда она будет продолжать нести свет и надежду всем, кто заблудился во тьме.

“Я прощаю вас,” – прошептала она, и в ее голосе звучало сострадание, которое было сильнее любого страха. “Я люблю вас. И я верю в вас.”

Нож опустился. Лезвие, тупое и зазубренное, врезалось в ее нежную кожу в районе руки. Агнесса вскрикнула, но ее крик был заглушен ревом толпы. Острая боль пронзила ее тело, и кровь хлынула из раны, окрашивая ее белоснежное одеяние в алый цвет.

Кровь. Ангельская кровь. Демоны и ведьмы, словно голодные звери, набросились на нее. Они подставляли кубки, ладони, даже просто склонялись к ране, жадно слизывая драгоценные капли. В их глазах горел безумный огонь надежды, жажда власти и бессмертия.

Они испили ее кровь. Капли ангельской благодати проникли в их прогнившие тела, но… ничего не произошло. Ни вечной молодости, ни невообразимой силы, ни связи с небесами. Лишь на мгновение они ощутили легкий трепет, как дуновение прохладного ветра в жаркий день, и он тут же исчез, оставив лишь прежнюю пустоту и тьму.

Они недоуменно смотрели друг на друга, разочарованные и разгневанные. Надежда, вспыхнувшая было в их сердцах, погасла, оставив лишь пепел злобы.

“Что это?” – прорычал демон с багровой кожей, сплевывая остатки крови. “Нас обманули!”

“Ложь!” – закричала одна из ведьм. “Ангельская кровь должна даровать силу!”

“Может, мы сделали что-то не так?” – прошептал старый колдун, его лицо исказилось в гримасе растерянности.

Агнесса, тем временем, с удивлением наблюдала за происходящим. Она чувствовала, как ее рана затягивается, как ее тело, благодаря ангельской регенерации, восстанавливается за секунды. Кровь перестала течь, кожа вновь стала гладкой и чистой, словно ничего и не было.

Она поняла, что их попытка обрести силу потерпела неудачу. Но ее мысли были не о мести, а о сострадании. Они были так отчаянно жаждут власти, так глубоко погрязли в тьме. Она хотела помочь им, хотела показать им другой путь.

Однако, безумие и злоба уже захватили их умы. Разочарование превратилось в ярость, и они, словно стая обезумевших зверей, вновь обернулись к Агнессе.

“Не сработало…” – прошипела девушка в черном платье, ее глаза горели безумием. “Ну и что? У нас еще много способов развлечься! Мы еще не закончили с тобой, ангелочек!”

“Да!” – заорали остальные, подхватывая ее слова. “Мы найдем другой способ! Мы сломаем ее! Мы заставим ее страдать!”

Безумный праздник продолжался.

Сознание Агнессы померкло, словно звезда, закрытая черной тучей. Все звуки, запахи и ощущения смешались в хаотичный вихрь, и она провалилась в глубокую, беспросветную тьму. Боль, страх и отчаяние отступили, уступив место блаженному небытию.

Праздник закончился. Под утро, когда первые лучи солнца пробились сквозь сплетение деревьев, поляна опустела. Ведьмы и демоны, словно ночные тени, растворились в предрассветном тумане, оставив после себя лишь тишину и запустение. Ничто не указывало на то, что здесь когда-либо происходило что-либо, кроме разбросанных костей, объедков и запаха гнили. Лишь один свидетель подтверждал кошмарную реальность прошедшей ночи – растерзанный ангел, лежащий посреди поляны.

Ее белоснежное одеяние было испачкано в вине, крови и чем-то еще, не поддающемся определению. Ее крылья были сломаны и измяты. Ее тело было слабым и безжизненным. Она лежала неподвижно, словно выброшенная на берег волной после кораблекрушения, без сил, без надежды, без возможности спастись.

В этот момент, когда казалось, что все потеряно, на поляне появился мужчина. Он был странным и необычным, словно сошедшим со страниц древней легенды. Его лицо было восточным, с тонкими чертами и спокойным, мудрым выражением. Его волосы были белыми, как снег, и завязаны в длинный, элегантный хвост. Он был одет в простую, но изящную одежду, которая казалась сотканной из лунного света.

Он медленно и тихо подошел к Агнессе, и его взгляд был полон печали и сострадания. Он опустился на колени рядом с ней, осторожно убирая с ее лица пряди спутанных волос. Его руки были нежными и заботливыми, словно он прикасался к хрустальному цветку.

“Бедное дитя,” – прошептал он, и его голос был мягким и мелодичным, как звук флейты. “Что же они с тобой сделали?”

Он осторожно поднял Агнессу на руки, бережно поддерживая ее хрупкое тело. Она была легкой, как пушинка, и он почувствовал, как ее безжизненность пронзает его сердце болью.

Он стоял на поляне еще мгновение, глядя на нее с нежностью и жалостью. Затем, он развернулся и медленно, но уверенно пошел прочь, унося ее в неизвестном направлении. Лес, казалось, расступался перед ним, пропуская его сквозь свои заросли. Он нес ангела, падшего в мир тьмы, словно драгоценный дар, надеясь вернуть ей свет и исцелить ее раны.

***

Комната тонула в густой тишине, лишь скрип половиц, словно вздох старого дома, да шорох отодвинутой седзи нарушали её зловещее спокойствие. Юкимура, словно тень, проскользнул внутрь. В полумраке, на роскошной перине, покоившейся на жестком ложе основного матраса, лежала девочка. Дитя, чьи волосы белее первого снега, а кожа – бледнее лунного света.

Сон её был мучителен, кошмары терзали невинное сознание. Она металась, словно пойманная в капкан птица, в её снах плясали тени истязателей, их лица – зловещие маски, голоса – эхо боли.

Юкимура приблизился, словно лунатик, влекомый неведомой силой. Его рука, словно отстраненная от него самого, коснулась её лба, прохладного и нежного, как лепесток сакуры. В тот же миг, муки прекратились. Лицо девочки разгладилось, кошмар растворился, словно дымка на ветру.

Юкимура выдохнул, и в этом выдохе была и усталость, и облегчение, и тень глубокого, необъяснимого смятения. Зачем он здесь? Зачем он вмешивается в ход судьбы, подобно неумелому игроку, вставляющему палки в колеса неумолимой машине?

Разве не разумнее было отвернуться? Заткнуть уши, когда до него дошло зловещее послание о пленении “ангела”? Зачем вмешивается в ход предначертанного? Ведь более не ангел она, лишь оболочка, лишенная небесной благодати. И память ее, как и чистота, утрачена безвозвратно. Возможно, завтра она забудет и его, и этот миг, но сейчас, он словно пленник в объятиях сострадания, не в силах отвернуться от страданий невинного. Но что ждет его за этой дверью? И какие демоны пробудятся в его душе, если он осмелится изменить судьбу падшего ангела?. Но теперь, глядя на это невинное лицо, Юкимура уже не мог отступить, словно его сердце, за долгие годы покрытое льдом безразличия, вдруг содрогнулось от прикосновения чего-то утраченного, чего-то… человеческого.

Измученный сомнениями, он брел к окну, словно мотылек, влекомый мрачным пламенем. Присутствие этого дитяти – ядовитый цветок, грозящий расцвести в саду его уединенной жизни, отравляя каждый миг своим незримым влиянием. Оно нарушит хрупкий баланс Ци, словно камень, брошенный в зеркальную гладь пруда.. . Может быть есть вариант, куда ее можно устроить. Подбросить, как брошенного щенка, к дверям приюта, где равнодушные няньки убаюкают ее горе? Или отдать в руки чужаков, в надежде, что чужая любовь залечит раны, нанесенные небесами? В своих раздумьях он и не заметил, как нему подошли украдкой со спины и нежно дернули за подол его мантии. Потом еще раз и он обернулся. Перед ним стояла девочка, держа в руках его белую мантию.

Он обернулся, и пред ним предстало видение – девочка, облаченная в одеяния цвета лунного света, держащая в своих маленьких руках край его белой мантии. Ее глаза – два бездонных колодца, полные страха и невыплаканных слез, отражали в себе отблеск меркнущей надежды.

– Папа? – прошептала она, и голос ее дрогнул, когда она увидела его . В этом слове, вырвавшемся из глубин детской души, звучало недоумение и мольба. Юкимура застыл в оцепенении, словно пораженный молнией.

Это неуклюжее, дрожащее создание приняло его за ангела? Неужели, даже в воспоминаниях, запятнанных муками, она не помнит истинного облика посланников небес? Разве он, дракон, чья сущность соткана из хаоса и бушующего пламени, хоть отдаленно напоминает ангела, сотканного из света и благодати? Что ему теперь делать?

– Папа… – пролепетала она вновь, и слово это, словно сломанная птица, вырвалось из ее трепетных уст. Падший ангелочек, потерявший крылья в пучине страдания, крепко обхватил его за талию, прильнув к нему, словно к последней опоре в мире рухнувших надежд. Заплакав, она заговорила, слова ее тонули в бурных потоках слез, превращаясь в невнятное бормотание.

– Мне… Мне приснился кошмар… Такой страшный… – шептала она, дрожа всем телом. – Какие-то… злые люди… они… мучали меня… Били… Представляешь, папа? Били… И еще… что-то странное делали… Что-то… мерзкое… А я… я ведь хотела им помочь… Хотела…

В голосе ее звучала боль, настолько острая, что она эхом отдавалась в душе Юкимуры, заставляя его содрогнуться. Он, дракон, чье сердце закалено в огне вечности, почувствовал, как его окутывает повторная волна нежности и сострадания, чуждая его природе.

Осторожно, словно опасаясь сломать хрупкую птицу, он обнял ее в ответ. Его объятия были сдержанными, но полными силы, словно стремясь укрыть ее от всего зла, что таится в этом мире. Он прижал ее к себе, позволяя ей выплакаться в его мантию, ощущая, как ее маленькое тело содрогается от беззвучных рыданий.

В этот момент, в глубине его души, зародилось нечто, похожее на удовлетворение. Ведь так и должно быть. Он нашел ее тельце, израненное и брошенное в лесу, когда пришло то зловещее послание о шабаше. Она и не должна помнить ничего. Ни его, ни тех, кто причинил ей эту боль. Пусть ее память останется чистой, как первый снег, выпавший на землю. Пусть в этом мире, где он – ее опекун, она обретет покой, а он – хоть какое-то подобие искупления за то, что не смог предотвратить.

***

Прошло несколько дней, словно украденных у вечности. Забыв о своем предназначении, Юкимура погрузился в странную, непривычную роль опекуна. Горный воздух, пропитанный ароматом сосен и диких трав, звенел детским смехом. Белоснежная тень, подобная игривому духу, металась между резными колоннами его традиционного китайского дома, расположившегося в самом сердце горной гряды. Это была она – девочка, забывшая о кошмарах прошлого, купающаяся в лучах мимолетного счастья.

– Папа, смотри! – кричала она, подпрыгивая и протягивая ему букет полевых цветов, собранных на склоне горы. – Они такие красивые!

Юкимура, отложив свиток с древними заклинаниями, невольно улыбнулся. Цветы, грубо сорванные детской рукой, казались ему прекраснее самых изысканных орхидей.

– Да, очень красивые, – ответил он, присаживаясь на корточки и принимая букет. – Но будь осторожна, когда их собираешь. В горах много опасных зверей.

– Я не боюсь! – заявила она, гордо вскинув подбородок. – Папа меня защитит!

В этих словах, произнесенных с детской верой и непоколебимой уверенностью, заключалась ирония, от которой у Юкимуры сжалось сердце. Защитить? Да он сам – самый опасный зверь в этих горах.

Но, наблюдая за ее беззаботной игрой, за тем, как она срывает лепестки с цветов и смеется, ловя солнечные зайчики, он ощущал, как в нем просыпается нечто новое, доселе неведомое – ответственность. Этот хрупкий цветок, распустившийся в его каменном саду, нуждался в защите, в тепле и заботе.

– Нет! – кричал внутренний голос. – Она лишь принесет тебе беды. Ты не можешь этого сделать! Ты дракон!

Но, глядя в ее чистые, доверчивые глаза, он уже знал, что решение принято. Все доводы рассудка, все доводы его демонической сущности были бессильны перед этим новым чувством, захлестнувшим его с головой.

– Нет, – тихо прошептал он, обращаясь к себе самому, – я не отдам ее никому.

– Что, папа? – спросила она, наклонив голову набок и вопросительно глядя на него.

– Ничего, – ответил Юкимура, улыбнувшись ей. – Просто я рад, что ты здесь.

И в этом коротком, простом признании заключалась вся правда. Он рад. Несмотря на кучу «нет» и «запретов», вопреки всему, что диктовала ему его природа, он оставит ее у себя. И пусть это станет его проклятием. И пусть это станет его спасением.

Глава 14

«Предыстория: Месть дракона»

Лунный свет, скользя сквозь витражные стекла кабинета, расцвечивал стены причудливой мозаикой, сплетая танец теней, в котором Юкимура обычно находил умиротворение. Но сегодня, в этой игре света и тьмы сквозила злая насмешка, словно луна насмехалась над его смятением. Сердце, обычно бьющееся ровно и неумолимо, подобно тиканью старинных часов, сейчас отбивало тревожную барабанную дробь, предвещая бурю. Домашнее кимоно, привычно окутывающее его тело, казалось тесной клеткой, сковывающей движения, а черная накидка, которую он надевал, чтобы отгородиться от мирской суеты, лишь усиливала чувство гнетущей изоляции.

Он машинально перебирал документы, аккуратно разложенные на столе, словно одержимый навязчивой идеей порядка. Сценарии новых пьес, отчеты о доходах с поместий, счета от поставщиков – все лежало на своих местах, подчиняясь невидимой, но непреклонной логике, создавая иллюзию контроля над миром. Но сегодня эти бумаги казались лишь бездушным реквизитом, блеклой декорацией к трагедии, разворачивающейся в его голове.

В центре стола, подобно ядовитым цветам, распустились другие бумаги – вырезки из газет, пестревшие кричащими заголовками о ведьмах, таинственных шабашах, зловещих ритуалах и необъяснимых исчезновениях. С каждой строкой, с каждым словом Юкимура чувствовал, как его терпение истончается, словно шелковая нить, натянутая до предела. Не страх, не отвращение, но омерзительная ярость клокотала в его груди, когда он думал об этих… людях. О тех, кто осквернил невинность, кто извратил природу и попрал законы, неписанные, но оттого не менее священные.

Перед ним лежала карта лесной местности, испещренная непонятными знаками, словно древний манускрипт, хранящий в себе тайны мироздания. Черная перьевая ручка, его верный спутник в мире слов и замыслов, плясала по бумаге, выводя изящные иероглифы на классическом китайском. 护身符 (hù shēn fú) – талисман, пять охранных заклинаний, окружающих проклятое место, словно неприступная крепость. 卫护 (wèi hù) – охрана, две линии защиты, словно непроницаемая стена. 巡逻 (xún luó) – патруль, непрерывное наблюдение, чтобы ни одна тень не ускользнула от его взора. Юкимура знал, что ему придется все досконально продумать, учесть каждую мелочь, чтобы задуманное свершилось, и никто не пострадал. Особенно она.

Его глаза, холодные и непроницаемые, скользили по карте, выискивая слабые места в обороне врага, просчитывая возможные варианты развития событий, как шахматист, предвидящий ходы противника на несколько шагов вперед. Лицо его оставалось невозмутимым, словно маска, скрывающая бушующий океан эмоций, но внутри бушевал ураган сомнений и тревог, грозящий вырваться наружу. Сгущающийся воздух в кабинете становился липким от напряжения, словно окутывал его невидимыми сетями. Шелест пергамента, скрип пера по бумаге – лишь заглушали симфонию хаоса, разворачивающегося в его душе.

Внезапно, словно решив прервать этот мучительный процесс, дракон отложил бумаги и открыл один из ящиков стола, извлекая оттуда старинный медный амулет. Медальон, висевший на тонкой свинцовой цепочке, казался осколком давно ушедшей эпохи. Медь, покрытая патиной времени, позеленела от старости, а в некоторых местах почернела, словно оплаканная горем. На всей поверхности амулета проступали едва различимые руны, словно тайные знаки, открывающиеся лишь знающим. Они не были выжжены или выгравированы на металле, нет, их можно было увидеть лишь при определенном угле падения света, когда луч, словно по волшебству, проявлял скрытые письмена.

Мужчина перевернул амулет, и на обратной стороне медальона предстал мужской профиль, высеченный из черного обсидиана. Лицо было суровым и благородным, с высокими, точеными скулами и волевым подбородком, говорящим о несгибаемой решимости. Обсидиан, словно живая ткань тьмы, поглощал свет, делая черты лица загадочными и неуловимыми, словно призрак, застывший во времени.

***

В лесу воцарилась такая глухая ночь, что казалось, будто сама тьма обрела плоть и поглотила все живое. Ни шелеста крыльев, ни звериного рыка, лишь давящая, зловещая тишина, от которой волосы вставали дыбом на загривке. Деревья, словно гигантские, скрюченные пальцы, сжимались все теснее и теснее, превращаясь в непроглядную черную стену. Пробираться сквозь этот лес становилось все труднее, каждый шаг отдавался гулким эхом в пугающей пустоте.

Но, как говорил старик Чарли, один из немногих, кто возвращался из этих мест живым, лес никогда не бывает пуст. Просто его обитатели не любят, когда их замечают. И единственными, кто по-настоящему владел этой территорией, были волки. Но не те волки, которых можно встретить в книжках про дикую природу. Эти твари были ростом с небольшого слона, настоящие адские псы, вырвавшиеся из преисподней.

Шерсть… Если это вообще можно было назвать шерстью. Скорее, всклокоченная масса черной жижи, отвратительной слизи, стекала с их тел, как будто они только что вылезли из какого-то древнего болота. Она торчала во все стороны, словно обгоревшие провода, придавая им вид безумных, хаотичных созданий. У них не было щек, и поэтому вся челюсть, усеянная невероятно острыми зубами, была выставлена напоказ – лезвия, готовые разорвать плоть и кости в мгновение ока. Глазные яблоки черны, как бездонные колодцы, а радужка, наоборот, ослепительно белая, словно два горящих уголька, смотрящих прямо в душу.

Двигались эти твари почти бесшумно, словно тени, скользящие по земле. Они выслеживали свою добычу с терпением и жестокостью, достойными самого дьявола. И если уж они кого-то выбрали, то шансов спастись не было. Совсем. Как говорил старик Чарли, “В этом лесу смерть не приходит тихо. Она приходит с клыками и белыми глазами, и ты даже не успеешь сказать “мама”.”

Высокая фигура в черном пальто, словно тень, кралась сквозь лес, стараясь ступать как можно тише, превращая каждый шаг в искусство беззвучия. Юкимура внимательно изучал дорогу, словно читая книгу, написанную на языке мертвых, и часто оглядывался, чувствуя себя загнанным зверем. Встреча с этими волками не входила в его планы, а кровавая бойня и вовсе была нежелательна. Ему, наоборот, нужно было как можно тише проскользнуть к проклятому поселению ведьм, словно вор, проникающий в чужой дом.

Несколько раз он ощущал на себе чей-то взгляд, тяжелый и липкий, словно прикосновение ледяных пальцев. Но, оглядываясь, не находил никого, лишь черные силуэты деревьев, насмешливо качающихся на ветру. Стало ясно – его обнаружили. Нужно двигаться быстрее, гнать вперед, словно отступающий солдат, спасающийся от погони. Шорохи в лесу усилились, превращаясь в зловещий шепот, словно лес шептал его имя, предвкушая близкую погибель.

И вот, наконец, он услышал этот противный, жужжащий звук, словно рой разъяренных ос приближался к нему со всех сторон. Он достиг барьера, невидимой стены, отделяющей мир людей от владений колдунов. Задержав дыхание, Юкимура достал из-под пальто медный медальон, словно последний козырь в смертельной игре. Прикоснувшись к нему рукой, он почувствовал, как тепло древних рун проникает в его тело, наполняя его силой и уверенностью.

Мужчина шагнул вперед, сквозь охранный барьер, словно проходя сквозь завесу тумана. И в тот же миг, повернулся назад, словно ожидая удара в спину. Перед ним, за барьером, стоял волк, адская гончая, с разинутой пастью, из которой на черную траву капала кровавая слюна, словно капли чернил, вытекающие из проклятой книги. Его глаза были безумны, горели адским огнем, отражая в себе муки преисподней. Зубы, острые, как сотни самых острых кинжалов, сверкали в лунном свете, словно оружие, готовое к смертельной схватке.

Волк застыл, словно статуя, изваянная из тьмы, и не сводил глаз с мужчины. Он жаждал крови, жаждал разорвать его на куски, но чары ведьм, словно невидимые цепи, держали его на привязи, не позволяя пересечь границу. Ярость, клокочущая в его груди, была почти ощутима, словно волна жара, опаляющая лицо Юкимуры. И в этом безумном взгляде читалось лишь одно – обещание скорой и мучительной смерти.

Поняв, что адский пес за барьером, подобно дикому зверю в клетке, дальше пройти не может, Юкимура развернулся лицом к поселению, надеясь найти в нем хоть какое-то подобие спасения. То, что предстало его взору, было собранием одноэтажных, однотипных домиков, словно выплюнутых из одного мерзкого, кошмарного чрева. Архитектор, должно быть, черпал вдохновение в самых мрачных уголках Средневековья, создавая эти жалкие обиталища, лишенные каких-либо признаков красоты или жизни. Все выглядело так, будто само время прокляло это место.

Дракон, бросив последний взгляд на застывшего в бешенстве волка, проверил время. Стрелки на его часах, несмотря на их древность, показывали, что патруль должен прибыть с минуты на минуту. Он исчез в тени домов, словно призрачная тень, растворяясь в мрачном лабиринте улиц. С этого момента в лес опустилась абсолютная тишина, нарушаемая лишь медленно накрапывающим дождем, предвестником надвигающейся бури. Небо, затянутое свинцовыми тучами, плакало, смывая грязь с проклятого поселения, и, казалось, оплакивая его мерзкое существование.

Это жалкое поселение, затерянное в глубине проклятого леса, было лишь отвлекающим маневром, дешевой ширмой, скрывающей истинную сущность происходящего. На самом деле, оно служило прикрытием для преступной группировки под названием “Белена”, чья деятельность была пропитана ядом черной магии. В ее рядах состояло подавляющее большинство колдунов и ведьм, соблюдавших жесткие правила, установленные мафиозной верхушкой, словно законы, высеченные на камне.

Но эти поселенцы… Они были исключением из правил, отбросами общества, грязью под ногтями “Белены”. Эти отщепенцы, опьяненные властью и своей безнаказанностью, несколько раз нарушили священный кодекс, правила, что скрепляли их темную организацию. Они пошли на сделки с демонами, которых не могли контролировать, приносили человеческие жертвы, не получив на то разрешения, и, что самое главное, ослушались прямого приказа. За это их постигла кара – изгнание. Их вышвырнули прочь из теплого, безопасного гнезда “Белены”, обрекая на жалкое существование в этом забытом богом месте, словно прокаженных, от которых отвернулись все, даже собственные собратья по темному ремеслу. Теперь они лишь тень былой силы, забытые и проклятые. Но все еще опасные.

Лишь изредка, словно призраки, по узким, извилистым улочкам прохаживался патруль. Колдуны из числа местных жителей, вооруженные посохами и обвешанные амулетами, бдительно охраняли поселение от опасностей внешнего мира. Они не были стражами порядка или надзирателями, а скорее – последней линией обороны, отчаянно пытающейся сдержать натиск тьмы, окружающей их со всех сторон. Эти изгнанники, несмотря на свою отвратительную репутацию, все же несли ответственность за выживание своей общины.

В этот самый момент, когда патруль, утомленный бдением, прохаживался по площади, Юкимура, словно тень, вышедшая из небытия, возник в самом ее центре. Отправив медальон обратно в карман, он почувствовал, как его кожа начинает гореть, словно ее опаляет пламя. Энергия барьера, предназначенного для защиты, теперь терзала его, словно непрошенного гостя, нарушившего границы.

И в мгновение ока, словно повинуясь древнему инстинкту, Юкимура обратился. Невероятная трансформация, словно взрыв, пронеслась по площади, заставляя землю содрогнуться. Человеческая оболочка разорвалась, словно старая одежда, обнажая истинную форму – ослепительного, белоснежного Дракона, сотканного из света и магии. Чешуя его сияла под луной, словно тысячи ограненных алмазов, отражая звездное небо. Размеры его тела были невероятны, его длина могла сравниться со всем поселением, внушая благоговейный ужас тем, кто осмелился поднять на него взгляд.

Он не взмахнул крыльями, ведь они не нужны были ему. Он был китайским драконом, властелином ветра и облаков. С невероятной грацией, словно вынырнув из самой туманной дымки, он взмыл ввысь, пронзая барьер своей мощью. И тут же, словно потревоженный улей, поселение взорвалось криками и заклинаниями. Ведьмы и колдуны, опомнившись от первого шока, обрушили на него град магических зарядов, сплетая потоки энергии и проклятий. Но Юкимуре было все равно. Древняя ярость, долго сдерживаемая в его драконьей душе, вырвалась на свободу, застилая разум, оставляя лишь одно всепоглощающее желание – месть. Он пришел за кровью.

И в этот момент, словно сорвавшись с цепи безумия, дракон издал душераздирающий крик, звук столь древний и первобытный, что он заставил содрогнуться землю и застыть в жилах кровь. С яростью, достойной древнего бога, он ринулся вниз, пикируя к самой земле, словно падающая звезда. Своим огромным, белоснежным телом он протаранил несколько домов, превращая их в груду обломков и щепок. Затем, словно играючи, вновь взмыл в небеса, оставляя за собой след разрушения и хаоса.

Тело его извивалось в воздухе, словно гигантская змея, ведомая лишь инстинктом и жаждой возмездия. Выбор его пал не случайно – он целился в те дома, на которых были закреплены особые печати, служащие для защиты поселения. Эти амулеты, словно якоря, удерживали проклятые чары в силе. Осталось уничтожить еще четыре.

Мощные заклинания обрушивались на него со всех сторон, словно рой разъяренных пчел. Но Юкимура почти не чувствовал боли. Магические разряды, пронзающие его чешую, казались лишь неприятным покалыванием, жалким подобием той муки, которую он намерен был причинить своим врагам. Он был неудержим, словно стихийное бедствие, обрушившееся на мир.

И тогда он решил использовать свое главное оружие – огонь. Не обычный, банальный огонь, а голубое пламя, сотканное из самой души дракона. Из его пасти вырвался поток испепеляющего жара, словно дыхание самой преисподней. Голубой огонь, настолько жаркий, что в нем не было спасения, плавил камень и металл, превращая все живое в пепел. Им было суждено гореть в этом пламени до тех пор, пока не останется ни одного воспоминания об их существовании. Дома вспыхивали, словно спички, за мгновение превращаясь в пылающие костры. Осталось уничтожить еще три амулета. Ярость Юкимуры только разгоралась.

Он смотрел, как колдунов и ведьм охватывает паника, как они кричат от боли и страха, молят о пощаде, понимая, что конец близок. И в этот момент, вместо удовлетворения, в его душе поднялась тошнотворная волна мерзости и отвращения. Эти отродья, порождение самой тьмы, мучили и истязали, насиловали и калечили ангела, терзая ее душу и тело. А теперь плачут? Теперь молят о пощаде, когда их собственный мир рушится на глазах?

В его сознании вспыхнули воспоминания, словно осколки разбитого зеркала, отражая лицо Агнессы, ее испуганные глаза, полные боли и ужаса. И ярость, до этого тлеющая в глубине его драконьей душе, разгорелась с новой силой, превращаясь в испепеляющее пламя. Он хотел, чтобы они чувствовали то, что чувствовала она. Чтобы они испытывали тот же ужас, ту же боль, ту же беспомощность.

Пока дракон, поглощенный гневом, крушил их дома, ведьмы и колдуны метались по поселению, словно обезумевшие муравьи, чей муравейник разворошили. Одни, обезумев от страха, бессвязно выкрикивали проклятия на ломаном латинском, надеясь, что их жалкие заклинания смогут остановить разъяренного дракона. Их тела тряслись от ужаса, а лица исказились в гримасе отчаяния.

– Maledictus draconis! Pereat in igne aeterno! (Проклятие дракону! Да сгинет в вечном огне!) – верещала одна из ведьм, размахивая корявым посохом, из которого вырывались слабые искры.

Другие, отчаявшись, пытались спасти печати, читать древние заклинания, поддерживая угасающую защиту своими силами. Их голоса сливались в какофонию страха и отчаяния, заглушая даже рев пламени и треск рушащихся зданий.

– Tenete! Firmate! Defensio magica! (Держите! Укрепите! Магическая защита!) – надрывался старый колдун, его руки тряслись, когда он пытался соединить разорванные линии магической защиты.

Некоторые, видя, что их усилия тщетны, бросались в ноги белоснежному дракону, умоляя о пощаде, цепляясь за его чешую, словно за последнюю надежду. Они клялись в верности, обещали отдать все свои знания и богатства, лишь бы сохранить жизнь.

– Пощади нас! Мы больше так не будем! Мы искупим свою вину! – кричал один из колдунов, обнимая ногу дракона, – Мы расскажем тебе все, что знаем!

Но Юкимура был глух к их мольбам. Он не видел в них ничего, кроме подонков, заслуживающих лишь смерти.

В то же время, отчаявшись остановить Юкимуру своими силами, наиболее фанатичные колдуны решили прибегнуть к запрещенной магии, заключив пари со тьмой. В центре площади, окруженные кольцом горящих домов, они начали ритуал призыва демонов, очерчивая символы кровью и выкрикивая слова на языке, от которого стыла кровь в жилах. Их голоса дрожали, когда они читали заклинания, пытаясь открыть врата в ад, взывая к помощи потусторонних сил. Земля под ногами содрогалась, воздух наэлектризовался, и в центре круга начала формироваться зловещая тень, предвещая появление незваного гостя из другого мира.

– Aperiatur porta inferni! Veni, daemonium! (Откройтесь врата ада! Приди, демон!) – завопили они в унисон, воздев руки к небу.

Из разверзнувшейся тьмы показались когтистые лапы, а затем и вся остальная часть демона, чье появление заставило даже небо потемнеть.

Но Юкимура не обращал на это внимания. Его целью было уничтожение печатей, разрушение защиты, а не сражение с отдельными колдунами или вызванными ими демонами. Его атаки были смертоносны и точны, он методично ломал их защиту, шаг за шагом приближая их к неминуемой гибели. И, наконец, он сломал последнюю печать, лишив поселение какой-либо защиты. Барьер, сдерживающий хаос, пал, выпуская на волю всю ярость Юкимуры.

Когда барьер пал, словно рухнувшая плотина, ведьмы и колдуны, почувствовав свободу, было ринулись врассыпную, надеясь ускользнуть от неминуемой гибели. Но было уже слишком поздно. Юкимура, словно гигантский удав, обвился вокруг поселения, создавая кольцо из ослепительного света, не позволяя никому сбежать. Он извивался в воздухе, словно танцуя смертельный танец, и его белоснежное тело сияло в ночи, словно маяк, указывающий путь к гибели.

Он ждал. Он чувствовал приближение гостей, словно голодный зверь, чующий запах крови. Он берег для них этот лакомый кусочек, предвкушая их появление. И вот они показались на горизонте – адские псы, несущиеся напролом сквозь лес, словно воплощение самой тьмы. Единицы были настолько огромны, что с легкостью крушили деревья на своем пути, превращая лес в хаотичное месиво из веток и щепок. Их утробный рык сотрясал землю, вселяя ужас в сердца обреченных.

В последние секунды перед тем, как чудовищная стая ворвалась в поселение, ведьмы отчаянно пытались что-то предпринять. Некоторые, обезумев от страха, выкрикивали бессмысленные заклинания, в которых смешались слова на латыни, древних языках и просто бессвязный бред.

– Fugite, daemonium! Recedite a nobis! (Бегите, демоны! Отступите от нас!) – визжала молодая ведьма, размахивая руками в панике.

– Ignis! Ignis! (Огонь! Огонь!) – хрипел старый колдун, пытаясь сотворить заклинание, но из его посоха вырывался лишь слабый дымок.

Другие, напротив, приняли свою судьбу с мрачным смирением, ожидая смерти, словно древние жрецы, приносящие себя в жертву богам. Они читали молитвы, обращенные к темным силам, в надежде на то, что их души будут приняты в царство тьмы.

Но были и те, кто отчаянно пытался сражаться. Они плели сложные заклинания защиты, создавали магические барьеры, но все их усилия были тщетны. Адские псы, словно танки, прорывались сквозь их защиту, не обращая внимания на магические заряды.

И вот, первая волна чудовищной стаи ворвалась в поселение, обрушивая на него всю свою ярость. Один из самых огромных псов, с шерстью, похожей на кипящую смолу, схватил молодую ведьму, пытавшуюся сбежать, и одним щелчком челюстей перекусил ее пополам. Ее крик оборвался на полуслове, а окровавленные внутренности вывалились на землю. Другой пес, поменьше, набросился на старого колдуна, разорвав ему горло и вырвав кусок плоти из шеи. Колдун захрипел, упал на землю и захлебнулся собственной кровью.

Юкимура, паря высоко в небесах, наблюдал за этой сценой с отстраненным любопытством. Он чувствовал, как в его душе бушуют противоречивые чувства: с одной стороны, удовлетворение от свершившейся мести, а с другой – тошнотворное отвращение от увиденного. Он видел, как адские псы разрывают тела на части, как кровь льется рекой, как страх парализует волю обреченных. Ему было противно это зрелище, но в то же время он понимал, что они заслужили это. Они заплатили за свои преступления.

И тут, один волк, тот самый, что преследовал его в лесу, поднял голову и посмотрел прямо в глаза дракону. В его глазах не было ни страха, ни мольбы, лишь безумный голод и животная ненависть. С его пасти стекала кровавая слюна, перемешанная с останками разорванной плоти.

«Не дождешься», – подумал Юкимура, и, словно призрак, растворился в облаках, оставляя поселение на растерзание адским псам. Его месть была свершена. Но что ждет его впереди?

***

Лишь с первыми лучами рассвета, когда утренний туман начал рассеиваться, дракон вернулся домой. Его тело ломило от усталости, а разум был переполнен мрачными воспоминаниями о ночной бойне. Он устало погрузился в горячие воды личного онсена, позволяя целебным источникам снять напряжение и исцелить раны. Его белоснежная чешуя была покрыта бесчисленными ожогами и рваными ранами, свидетельствами магических атак, которые, к счастью, уже начали затягиваться под действием природной магии. Он самозабвенно тер тело, пытаясь смыть не только физическую грязь, но и скверну, осевшую на его душе, опасаясь, что тьма может навредить его маленькому ангелу.

После часа кропотливых стараний, он, наконец, покинул целительные воды. Облаченный в светлую юкату и бежевую накидку, его серебристые волосы были аккуратно собраны в низкий хвост, позволяя обнажить изящную линию шеи. Он направился к увитой глицинией беседке, где его ждали самые дорогие сердцу существа – Агнесса и ее преданная няня.

Робот-гейша, когда-то служившая его незаменимым помощником в сфере искусства и театра, теперь полностью посвятила себя заботе о ребенке. Ее безупречная грация и богатый набор знаний позволяли не только следить за безопасностью девочки, но и развлекать ее, обучая древним традициям и ремеслам. Стол в беседке ломился от разнообразных яств – свежих фруктов, изысканных десертов и традиционных японских блюд. Но Агнесса, обычно такая оживленная и жизнерадостная, сегодня была грустна и ничего не ела, лишь вежливо отказываясь от предложений робота, словно боясь обидеть ее своей неприязнью.

Когда Юкимура приблизился к ним, Агнесса, словно почуяв его приближение, оторвалась от созерцания утреннего сада и, выбежав из-за стола, бросилась к нему в объятия. Ее маленькое тело дрожало, а по щекам текли слезы.

– Папа, папа, мне опять приснился кошмар… какая-то деревня горела, представляешь, и были еще какие-то страшные демоны. Я так испугалась, – прошептала она, крепко обнимая его за ноги.

Юкимура присел на корточки и нежно обнял дочь, прижимая ее к себе.

– Тише, тише, мой маленький ангел, – прошептал он, гладя ее по волосам, – Это всего лишь сон, он не сможет причинить тебе вреда. Я здесь, я рядом, и я всегда буду тебя защищать.

Он поднял ее на руки и усадил к себе на колени, вытирая слезы с ее щек.

– Расскажи мне, что именно тебя напугало, – предложил он мягко.

Выслушав ее с терпением, Юкимура заверил, что это всего лишь плод ее фантазии, вызванный прочитанными сказками и историями. Он рассказал ей о том, что даже в самых темных снах всегда есть место надежде и что он всегда будет рядом, чтобы защитить ее от любых кошмаров.

Затем он нежно взял ее за руку и повел обратно к столу.

– А теперь, давай поедим, – сказал он, улыбаясь, – Ты ведь знаешь, что нужно быть сильной, чтобы победить всех монстров в своих снах. А для этого нужно хорошо кушать.

Он стал сам класть ей в тарелку самые вкусные кусочки, рассказывая забавные истории и шутки, пока, наконец, на лице девочки не появилась улыбка. Юкимура знал, что тьма всегда будет преследовать его и его семью, но он также знал, что любовь и забота – самое сильное оружие против любого зла. Он сделает все, чтобы защитить свою дочь и подарить ей счастливое детство, несмотря ни на что.

Глава 15

«Долг Золотого тельца»

В зале, словно сотканном из шепота роскоши и звона хрусталя, царил гедонистический дух. Ароматы диковинных пряностей и выдержанного вина танцевали в воздухе, сплетаясь с нежной мелодией рояля, создавая чарующую симфонию разврата. Под мерцанием бесчисленных люстр, за столами, обильно уставленными серебром и фарфором, восседали избранные. Объединяло их не происхождение или заслуги, но лишь всемогущий капитал – тот золотой телец, что открывал двери в этот храм наслаждений.

Здесь, где люду с Низшего города, даже черствый хлеб казался роскошью, горы сочного мяса, источающего дразнящий аромат, вызывали лишь пресыщенное равнодушие. За столами, заставленными различными явствами, сидели те, кто правил этим миром. Не люди – бренды. Их лица были подкорректированы генетиками, тела усилены наноуглеродными мышцами, а взгляды пусты, как экраны выключенных терминалов.

Гаит Эль Дин не был исключением.

Он сидел во главе стола, словно высеченный из гранита, возвышался мужчина. Широкие плечи атланта, казалось, несли на себе бремя несметных богатств. Вены под бледной кожей пульсировали синим – признак кобальтовых кровозаменителей, дорогого наркотика элиты. Небрежная щетина на волевом лице лишь подчеркивала дикую красоту, а густые, как крылья ворона, брови оттеняли глубину карих глаз, в которых плясали искры цинизма и жажды. Обвешанный золотом, словно идол, он восседал в окружении грациозных дев, чьи движения были отточены в искусстве угождать.

– Еще вина! И этой птицы, – его голос, властный и хриплый, рассек густой воздух, словно удар хлыста. Слова, брошенные с небрежной гордостью, звучали как приказ, не терпящий возражений. Стол и без того ломился от яств, но для этого человека мера не существовала. Расточительность была его религией, а потакание своим желаниям – единственным законом. В этом пиру во время чумы он видел лишь подтверждение своей власти, символ превосходства над теми, кто остался за дверями этого оазиса разврата. И, как истинный аристократ порока, он наслаждался каждой секундой этого представления, где главным блюдом было страдание обездоленных.

В зале царил беззаботный смех, звон хрустальных бокалов и шепот дамских бесед. Две девушки, словно райские птички, сидели за столом, их глаза искрились весельем, а румянец играл на щеках. Ткани их изысканных платьев кокетливо прикрывали нежные губы, когда они, зардевшись, прикрывали рты руками от смеха. Одна из них, воспользовавшись моментом, украдкой закинула в рукав золотую ложку и вилку. Ее сердце бешено колотилось от страха и предвкушения.

Девушка с золотой ложкой в рукаве не была профессиональной воровкой. Она была просто голодна. Настоящей еды в Среднем Городе не достать, а её младшая сестра болела – врачи требовали "чистый белок", не синтетику.

Но Гаит заметил движение.

Не глазами – камеры в его оптических имплантах фиксировали каждое дрожание пальцев в зале.

Удар был молниеносным. Не рукой – механическим усилителем, вживлённым в его запястье.

Девушка рухнула, ложки звякнули по полу. Золотой металл с громким звоном рассыпался по плитке, эхом разнесшимся по залу.

Вмиг все разговоры стихли, музыка оборвалась, словно перерезанная струна. Сотни глаз, полные ужаса и любопытства, устремились на сцену: огромный мужчина нависал над поверженной девушкой, в его руке зловеще поблескивал нож для мяса.

Его лицо исказилось от гнева, в глазах горел неистовый огонь. Он наступил девушке ногой на горло, слегка надавливая, и угрожающе замахнулся ножом.

– Да как ты смеешь, воровать с моего стола, сука?! – прорычал он, его голос был полон презрения и ярости. – Да я, Гаит Ахмед Амир Сулейман Шараф Эль Дин! Ты бы в миг лишилась головы, будь я не столь милостив к тебе!

Девушка, задыхаясь от страха и боли, пыталась оправдаться. Слезы текли по ее щекам, смешиваясь с грязью на полу.

– Простите, господин! – взмолилась она дрожащим голосом. – Я… я не хотела… Это ошибка! Клянусь, я верну все! Пожалуйста, не убивайте меня!

В ее глазах плескался животный ужас, она понимала, что ее жизнь висит на волоске и зависит от милости этого жестокого человека.

Гаит Эль Дин, не отрывая взгляда от испуганного лица девушки, медленно присел на корточки, его мощная фигура нависла над ней, как тень беды. Он наклонился ближе, и его дыхание стало холодным, как стальной нож, который он все еще держал в руке. Вокруг царила тишина, только сердца собравшихся в зале стучали в унисон, полные страха и ожидания.

– Ошибка? – прорычал он, его голос звучал, как грозовой раскат. – Это не ошибка, это предательство! – И, словно подтверждая свои слова, он резко провел лезвием по ее платью, оставляя глубокую царапину от груди до низа живота. Ткань расползлась, словно лепестки, и алые капли крови, медленно выступившие, омыли ее кожу, превращая ужас в реальность.

Девушка зажмурилась от боли, но в ее глазах все еще оставалась искорка надежды. Она не могла поверить, что все это происходит с ней, что жизнь в одно мгновение может превратиться в кошмар. Взгляд Гаита был полон жестокости, но в нем также проскальзывало что-то еще – нечто, что напоминало о его власти и о том, как легко он решает судьбы других.

– Ты должна понять, что за свои поступки придется платить! – произнес он, его голос стал тише, но в нем все еще слышался угрожающий подтекст. – В этот момент ты не просто вор. Ты – ничтожество, которое посягнуло на мою честь.

Она дрожала, пытаясь сдержать слезы, и ее голос едва слышно вырвался из горла:

– Пожалуйста… Я верну все, что украла… Я обещаю!

Но в ответ ей была лишь холодная усмешка.

– Ты украла. А в моём мире за это платят.

Он провёл лезвием чуть глубже. Не чтобы убить. Чтобы оставить шрам.

– Запомни этот момент. В следующий раз я продам твои органы на чёрный рынок.

Никто не вмешался.

– На этот раз я позволю тебе уйти, – произнес он, его тон стал менее угрюмым, но в нем все еще ощущалась угроза. – Но запомни: если ты хоть раз снова посмеешь прикоснуться к тому, что принадлежит мне, я не проявлю милосердия.

Сердце девушки бешено колотилось от страха и облегчения, когда он резко встал и отступил в сторону. Она, не веря своему везению, стремительно поднялась на ноги, чувствую, как холодный воздух касается ее обнаженной кожи. Платье свисало с нее, словно тень, и, не обращая внимания на боль, она рванула к выходу. Распихивая двери, убегая прочь, придерживая куски платья, чтобы не бежать нагой. (ytnpf,snm ghj kj;r

Через пару секунд тишины, хрупкое равновесие было восстановлено в мгновение ока. Словно ничего и не произошло, звуки рояля вновь наполнили зал, заглушая отголоски недавней драмы. Разговоры возобновились с прежней непринужденностью, словно эта вспышка ужаса была всего лишь досадным недоразумением, не заслуживающим внимания.

А он… он стоял, невозмутимый, словно сама статуя порока. Легким движением руки отряхнул невидимые пылинки с дорогого костюма, словно стирая следы произошедшего. Затем, словно гурман, наслаждающийся редким деликатесом, поднес окровавленный нож к губам и неспешно слизнул пару капель багряной жидкости. В этом жесте сквозила не просто жестокость, а изощренное наслаждение властью, презрение к человеческой жизни, ставшей лишь мимолетным развлечением в его извращенной игре. Его глаза, в этот момент, были холодны и бездонны, как ледяные воды реки Стикс, несущие души грешников в вечное забвение. И в этом взгляде, в этой небрежной жестокости, заключалась истинная суть хозяина этого дома греха.

***

На часах было уже четыре часа утра, Гаит только уснул, глядя на вид с высоты 20 этажа. Вены на его коже были черны, словно и не кровь человеческая лилась в его жилах. В его квартирке, бывшем номере отеля, что он благополучно выкупил и установил дополнительную звукоизаляцию, было чрезвычайно тихо, а полное отсутсвие камер, успокаивало.

За окном, подобно рассыпанным бриллиантам на бархате ночи, мерцали огни города. Четыре часа утра прокрались незаметно, укутывая мегаполис в сонное забытье. Гаит, погруженный в объятия Морфея, едва успел насладиться видом с высоты двадцатого этажа – видом, который он, несомненно, считал своим владением.

Под бледной кожей, словно чернильные реки на пергаменте, проступали вены. Они не пульсировали алой кровью жизни, а казались застывшими потоками тьмы, намекая на нечеловеческую сущность, скрытую под личиной обычного мужчины.

В его апартаментах, некогда бывших роскошным номером отеля, а теперь – неприступной крепостью, царила звенящая тишина. Выкупленные за баснословные деньги и старательно изолированные от внешнего мира, они стали идеальным убежищем. Здесь, среди антикварной мебели и картин, он мог быть самим собой – чудовищем, не боящимся чужих глаз и ушей. Отсутствие камер видеонаблюдения не просто успокаивало, оно дарило ощущение всевластия, позволяло ему плести свои интриги, не опасаясь разоблачения. В этом мрачном царстве, созданном из лжи и тщательно скрываемых тайн, Гаит чувствовал себя королем, властелином своей собственной, извращенной вселенной.

***

Внизу, у подножия монолитного небоскреба, провалившегося в вечную тень, замерцала аномалия. Не тень, а скорее сбой в матрице реальности – контур, дрожащий и расплывающийся, словно пиратская трансляция с критическим уровнем помех. Сущность, искаженная гравитационными вихрями и электронными глюками, двигалась рывками, словно дерганая марионетка в руках неопытного кукловода.

Затем – рывок, прыжок, нарушение всех законов физики. Тень впилась когтями-захватами в шершавый бетон, игнорируя гравитацию, она запрыгнула на фасад небоскрёба. При каждом движении тело кренилось, словно готовое рухнуть, но с нечеловеческой упорностью продолжало восхождение, цепляясь за микроскопические выступы. Сбойные импланты генерировали хаос, заставляя эту биомеханическую конструкцию дергаться и трещать, словно перегруженный сервер.

Системы слежения бесполезны. Камеры и датчики видели лишь цифровой мусор, хаотичные помехи, выводящие тень за пределы реальности. Она словно существовала вне синхронизации с окружающим миром, фантом в цифрово-аналоговом аду.

Добравшись до цели, тень простерла вперед кибернетическую руку. Кристаллическая структура стекла поддалась, рассыпаясь под воздействием нано-диссипаторов, и образовала дыру, достаточно широкую для проникновения. Неуклюже провалившись внутрь, тень рухнула на пол, пытаясь цепляться за стену, словно сломанная игрушка.

Теперь, в тусклом свете небоскреба, можно было разглядеть силуэт: смуглый мужчина, широкоплечий, но изуродованный имплантами, вживленными под кожу. Тело отторгало чужеродные механизмы, кровоточило в местах соединения, напоминая о цене, заплаченной за кибернетическое превосходство.

Тело – предатель, не слушалось, отказывалось нести эту изуродованную оболочку. Он заскользил по стене, касаясь ее окровавленными пальцами, оставляя за собой багровый след отчаяния. Каждый вдох отдавался хрипом в сломанной груди, каждое движение – вспышкой невыносимой боли.

Гаит вскочил, сон как рукой сняло, оставив лишь леденящий ужас. В руках задрожал пистолет, казавшийся бесполезной игрушкой перед лицом надвигающейся смерти. Пальцы судорожно сжали курок, но выстрелы тонули в зловещей тишине апартаментов, как капли дождя в бушующем море.

Тень на стене дергалась, как сломанная голограмма.

– Кто…?

Гаит судорожно держал пистолет, но пальцы наткнулись на пустоту.

– Привет, брат.

Голос был знакомым. Слишком знакомым.

Леон.

Не человек. Не киборг. Нечто среднее – груда мяса, проводов и ярости. Его импланты отторгались телом, кровь сочилась из-под стальных пластин.

– Ты… ты же умер…

– Нет. Ты просто отключил мои системы жизнеобеспечения и выбросил в канализацию. Но я выжил.

Леон шагнул вперёд. Его движения были неестественными, словно кто-то дистанционно управлял его телом.

– Я вернулся за долгом.

Гаит попятился. Впервые за долгие годы он почувствовал страх.

Но было уже поздно.

Перед Гаитом возникло чудовище, сотканное из стали и ненависти, из боли и мести. В его глазах, запавших и мутных, пылал ад, и этот ад смотрел прямо в душу умирающего богача.

“Леон… Боже, Леон…”, – прошептал Гаит, узнавая в этом кошмаре тень своего прошлого. Узнавая того, кого он когда-то лишил всего, превратив в призрака, бродящего по темным закоулкам нижнего города. И в этом имени – последней молитве падшего олигарха – звучал не только ужас, но и признание вины, запоздалое и бесполезное.

Хватка обрушилась, как удар молота, дробя кости и рвя плоть. Боль, всепоглощающая и нестерпимая, перечеркнула все радости, все удовольствия, все богатства, которые Гаит когда-либо знал. Мир взорвался багряным хаосом, крики застряли в горле, превратившись в хриплое бульканье.

Шелк черной постели, символ роскоши и порока, превратился в мерзкую тряпку, усыпанную ошметками человеческой плоти. Кишки, словно змеи, выползали из разорванного живота, печень и селезенка, окровавленные и бесформенные, валялись рядом с золотыми украшениями. В этом кошмарном натюрморте, в этом апофеозе жестокости, не было ни величия, ни трагедии – только первобытная, животная ярость, сметающая все на своем пути. Из Гаита лилась странная неоднородная жидкость. Это была не кровь, а серо-черная эмульсия с радужными разводами.

Леон, обезумевший от боли и мести, словно одержимый демонами, рвал и метал, не чувствуя ни боли, ни усталости. Он выл, как раненый зверь, и в этом вое слышалась вся горечь его утрат, вся ярость его унижений. Случайно оторванный палец, валявшийся в луже крови, был лишь ничтожной жертвой в этом кровавом пиршестве.

Наконец, обессиленный, но не сломленный, Леон рухнул рядом с истерзанным телом своего врага. Сломанные ребра Гаита, кости, пропитанные кровью и страхом, стали орудием его последней мести. С трудом поднявшись, он подковылял к огромной плазме, висящей на стене. Грязной, окровавленной костью, как дикарь, рисующий на стене пещеры, Леон нацарапал одно слово: “ДОЛГ”. Слово, написанное кровью и отчаянием, стало его клеймом, его проклятием. А сломанное ребро Гаита, воткнутое в экран, стало кровавой печатью, знаменующей конец эпохи, конец жизни, конец всего. В тишине, наступившей после бойни, не было ни удовлетворения, ни облегчения – лишь леденящий ужас осознания, что месть, утолившая его жажду, навсегда поглотила и его самого, превратив в чудовище, не отличающегося от того, кого он только что убил. В апартаментах, пропитанных смертью и безумием, воцарился могильный холод, проникающий до самых костей и заставляющий кровь стыть в жилах.

Тело бунтовало, каждая клетка кричала от невыносимой боли. Рваные раны пульсировали адским пламенем, а сломанные кости, казалось, разрывали его изнутри. Но настоящая пытка исходила изнутри – от кибернетических имплантов, вышедших из-под контроля.

Перед глазами вспыхнула сеть красных предупреждений, мерцающих, как предсмертные судороги. “КРИТИЧЕСКОЕ ПОВРЕЖДЕНИЕ СИСТЕМЫ”, “ПЕРЕГРУЗКА ЯДЕРНЫХ ПРОЦЕССОРОВ”, “НЕИСПРАВНОСТЬ СИСТЕМЫ ЖИЗНЕОБЕСПЕЧЕНИЯ”. Каждое сообщение – удар хлыстом по его измученному сознанию. Он чувствовал, как искусственные мышцы, вживленные под кожу, скручиваются в судорогах, как механические суставы скрипят и трещат, грозя рассыпаться в прах. Нейро-интерфейс, связывающий его разум с машиной, генерировал невыносимую какофонию, перегружая мозг потоком хаотичных данных.

Он видел мир сквозь багровую пелену боли, мир, искаженный и размытый, словно взгляд пьяницы. Голова раскалывалась, словно ее пытались разорвать на части, а в ушах звенело, словно тысячи комаров разом впились в его мозг. Каждый вдох давался с трудом, словно он тонул в море раскаленного металла. Импланты, когда-то даровавшие ему силу, теперь превратились в орудие пыток, превращающие его в живого мертвеца.

Он знал, что это конец. Импланты, разработанные для выживания в адских условиях Нижнего Города, были не рассчитаны на такую перегрузку. Они пожирали его изнутри, высасывая остатки жизненной силы, превращая его в кибернетического Франкенштейна, обреченного на мучительную смерть. И все же, в этом предсмертном танце боли и отчаяния, он чувствовал странное удовлетворение. Он заплатил свой долг кровью и страданием, и пусть его тело рассыплется на части, пусть его разум угаснет в цифровом бреду, он унесет с собой знание о том, что свершил свою месть. Даже умирая, он останется победителем, пусть и на руинах своей собственной жизни.

Несмотря на вопли умирающей системы, на красные предупреждения, заполонившие сознание, Леон взвыл, заглушая боль волей. С трудом, но он заставил себя – собрал остатки разума, пронзил им эту какофонию помех, нашел контрольные точки и с маниакальным упорством активировал протокол экстренного восстановления.

Резкий импульс боли пронзил тело – словно тысячи игл вонзились в каждую нервную клетку. Он зарычал, стиснув зубы, но не отступил. Он чувствовал, как поврежденные нейро-интерфейсы вновь устанавливают связь, как сломанные механизмы скрежещут и дергаются, пытаясь восстановить свою функциональность. Это был адский процесс, но он давал ему шанс – шанс выжить, шанс скрыться.

Он знал, что времени нет. Полиция, службы безопасности – они уже в пути. Ему нужно исчезнуть, раствориться в хаосе города, прежде чем они доберутся до него. Превозмогая боль, Леон подошел к разбитому окну. Двадцать этажей до земли – верная смерть для обычного человека. Но он больше не был человеком. Он был машиной, чудовищем, созданным для выживания.

Без колебаний он бросился в зияющую дыру. Ветер с воем ворвался в легкие, ребра со скрежетом сломались под напором гравитации, но защитные поля имплантов, хоть и поврежденные, смягчили удар, позволив ему остаться в живых. Он кувыркнулся в воздухе, чувствуя, как рвется и ломается, но уже успел задействовать гравитационные захваты на руках и ногах.

Приземление было жестким, оглушительным. Он сломал себе несколько ребер, но выстоял, подавив крик боли. Нужно было двигаться, бежать, скрыться.

И вот, он вновь в тени, в лабиринте неоновых улиц, в аду, где законы не действуют, а выживает лишь сильнейший. Он скользил, как призрак, сливаясь с тенями небоскребов. Его тело дрожало и мерцало, сбои системы создавали вокруг него ореол цифровых помех. Он был беглецом, охотником и жертвой одновременно. Единственное на что он наделся, что он не умрет посреди канавы или помойки, он не должен был умереть как отброс, только не так.

Глава 16

«Хроники хаоса»

Ранее утро. Солнце казалось, еще даже не взошло, а в некоторых районах Верхнего города уже вовсю расцветала жизнь. Проститутки из публичных домов, выгоняли заспавшихся клиентов, что давным-давно просрочили свое время. Самые несчастные люди на свете, работники общепита, добирались до своей «любимой работы», а казино закрывались, ибо нужно подсчитать прибыль, убраться и ждать вечера.

Внезапно выстрел!

Электрическая пуля пробила мешок с эльфийской пылью, и розоватое облачко окутало лоток с поддельным мясом, что держал маленький, но проворный старичок. Торговец чихнул и его зрачки начали расширяться, а рот приоткрылся – видимо, это была не совсем обычная пыль. Пуля тем временем застряла в стене, искрясь.

–Блядь! – рыкнул широкоплечий мужчина с короткими светлыми волосами, по которым струился пот. Острые эльфийские уши его дернулись в раздражении. – Теперь у нас ещё и обкуренный гном!

Фея, мелкая рыжая бестия с крыльями стрекозы, рассмеялась и рванула дальше, ловко лавируя между палатками с мешком значительно больше ее с эльфийской пылью, который она пыталась залатать при помощи магии.

– Не переживай, я её достану! – сказала ухоженная блондинка, прицеливаясь из арбалета, но её стрела застряла в жареной индюшачьей ноге на гриле. – Oups! (Упс!)

Повар, разгневанный, заголосил на каком-то диком наречии. Девушка, словно провинившаяся ребенок, поспешно спрятала арбалет за спину, под просторный, не по размеру пиджак. Повинуясь нахлынувшему стыду, она одарила окружающих виноватой улыбкой, обнажив острые клыки.

Едва уклонившись от стрелы, просвистевшей за спиной, он, ошарашенный, обернулся на бегу, и увидел опять играющую на публику вампиршу.

– План Б! – Эльф перепрыгнул через лоток с несанкционированными лекарствами, едва не опрокинув партию «эликсира молодости».

–Лис, у меня есть шляпа и гипноз!

– Серьезнее! План Б! Догоняй! Вайолет осторожно!

Не успев опомниться, блондинка задела на бегу стол с лекарствами и запнулась, вызвав настоящий хаос: таблетки и ампулы посыпались с импровизированного прилавка.

Фея обернулась, высунула язык и нырнула в узкий переулок. Лис вздохнул, полез за второй обоймой – и уронил её в лужу с рассыпанными наркотиками.

– Вот бля—

– О, смотри! – Вайолет вдруг схватила его за руку, указывая на фею, которая, как муха, застряла в паутине, натянутой между двумя домами. Она яростно дергалась, но гигантский уличный паук, приближался к добыче. Мешок же, с этой проклятой пылью, валялся под ней, почти полный.

Эльф почесал затылок.

– Ну хоть так.

– Можно стрелять?– Вайолет уже навела арбалет на паука, ее глаза блестели от предвкушения.

– Нет!

– Тогда гипноз?

– Нет! Блядь, ну, зачем?!

Лис зажмурился, достал мини-наручники и полез вытаскивать фею из паутины.

– Завтра я увольняюсь.

– Ты говорил это вчера, – Вайолет подмигнула фею, та зашипела в ответ.

– Я скажу это и завтра. – Буркнул эльф, недовольно дернув ушами.

Лис только успел освободить фейру, когда к ним подошёл крупный рыжий мужчина, от которого за версту веяло запахом псины и пота. Он хлопнул Лисандера по плечу так, что тот едва удержался на ногах.

– Ну что, детективы? Свободны! Спасибо за помощь.

Мужчина широко улыбнулся, обнажая крупные клыки, и Лис невольно вздрогнул, вместо их привычного знакомого сегодня работал другой, что не могло не расстроить. Оборотень. Точно. Именно поэтому от него так несло.

***

Эльф, идя рядом с ворчащей Вайолет, поплелся прочь от места происшествия, к ближайшей забегаловке.

Фея, освобожденная из паучьей ловушки, теперь сидела в прозрачном ящике, предназначенном для перевозки мелких, но опасных волшебных правонарушителей. Производители уверяли, что он подавляет остатки волшебной природы, заключенной внутри. Заметив проходящих мимо “покупателей ”, фея демонстративно показала им средний палец и отвернулась, шипя что-то нечленораздельное.

– Чтоб её! – проворчал Лис, потирая ушибленное плечо, показал ей средний палец в ответ

– Пошла нахуй!

– Ага, – огрызнулась Вайолет, поправляя пиджак, сползающий с плеча. – И все ради того, чтобы выудить у этой мелкой дряни хоть грамм этой putain de (чертовой) пыли, прижать её, гадину, к ногтю и поймать с поличным! А в итоге мы имеем заляпанную паутиной фею, вонючего оборотня и… впустую потраченное время. Bordel! (бардак)

– Не говоря уж о моей обойме, утонувшей в луже, – вздохнул Лис, с тоской глядя на серую воду, вытирая обойму об платок. – И, кстати, кто вообще додумался покупать “эликсир счастья” у этих отбросов?

– Клиенты, Лис, клиенты, – Вайолет цинично усмехнулась. – Всегда найдутся те, кто готов просадить последние гроши за иллюзию вечной молодости. Или, как в нашем случае, за дозу эльфийской пыли.

– Знаешь, – проворчал Лис, безуспешно пытаясь очистить брюки от уличной грязи, – твои дедовские методы стрельбы уже совсем не актуальны. В наше-то время арбалет – это музейный экспонат.

Вайолет резко остановилась, глаза сверкнули, как отточенные лезвия. Одним демонстративным жестом она превратила арбалет в изящную серебряную трость с гравировкой виноградной лозы и приставила ее к ноге, словно позируя.

– По крайней мере, я не стреляю, как отморозок из подворотни, – огрызнулась она.

– За то это быстро и эффективно. – проворчал эльф.

– Ты со своей автоматической пушкой больше похож на курьера пиццы, который перепутал адреса.

Лис закатил глаза.

– О, да, конечно. Зато ты со своим арбалетом больше смахиваешь на охотницу на белок в отпуске. Очень современно и эффективно, особенно когда речь идет о поимке мелкого наркоторговца, – Лис язвительно усмехнулся. – Видишь ли, дорогая Вайолет, пока ты перезаряжаешь свой антикварный инструмент, я уже успеваю выпустить всю обойму и смыться, пока нас не накрыли.

– Лучше быть “охотницей на белок”, чем безмозглым хулиганом, – парировала Вайолет, нахмурив брови. – К тому же, мои стрелы не рикошетят от каждой стены и не пробивают три этажа жилого дома, – она многозначительно взглянула на Лиса.

– Это был несчастный случай! – запротестовал Лис.

– “Несчастный случай”, который обошелся городскому бюджету в кругленькую сумму, – прошипела Вайолет. – Не понимаю, как тебе удалось отделаться такой мелочью.

Споры стихли, когда они, наконец, вошли в обшарпанную, но уютную забегаловку. За стойкой, уставленный всевозможными склянками и пробирками, скучал старый полуэльф в промасленной рубахе. Атмосфера окутывала их, как теплый плед, обещая долгожданное спокойствие. Лис уже потянулся к меню, предвкушая чашку крепкого кофе, когда надрывно зазвонил телефон Вайолет, перед ними показалась синяя голограмма вызова, что дрожала в воздухе. Взгляд её моментально переменился. И она быстро отключила звук, для посторонних, нажав кнопку у основании голограммы.

– Да, мы уже рядом… Что? Опять?… Да, выезжаем. – Она повесила трубку и обернулась к Лису: – Merde (Черт) , кофе придется отложить. Encore un bordel (Опять бардак). И, судя по голосу, там putain de¹ (черт возьми) жарко.

¹ putain de перед словом “жарко” (буквально “шлюха” + предлог “de”) усиливает впечатление и добавляет эмоциональности. Оно передает, что ситуация очень напряженная.

***

Лис и Вайолет, словно против течения, пробирались сквозь строй полицейских и суетливых оперативников “Нюит”. Коридор отеля “Золотая Антилопа” был узким и душным, словно преддверие чего-то нехорошего. Слухи о происшествии в апартаментах олигарха Гаита Эль Дина витали в воздухе, словно ядовитый смог. “Нечто жуткое…” “Жуть какая-то…” “Такого еще не видывали…” – шептали испуганные голоса.

Вайолет, слегка опираясь на свою серебряную трость, больше для элегантности, чем для опоры, бросила короткий взгляд на Лиса. Его лицо, обычно полное иронии, сейчас было напряжено и серьезно.

Высокий мужчина в штатском, с лицом, лишенным каких-либо эмоций, перехватил их. “Детективы, минутку внимания. Согласно протоколу, прежде чем приступить к осмотру, вам необходимо получить оборудование и надеть средства защиты. Обстановка там… специфическая”.

Он кивнул в сторону парящего дрона-доставщика, из которого выехали два черных кейса. В одном лежали их персональные детекторы био-сигнатур – усовершенствованные модели, способные улавливать даже самые незначительные энергетические колебания. Во втором – мультиспектральные сканеры поля, незаменимые для выявления темпоральных аномалий. Одновременно с этим подошли санитары в защитных костюмах, предлагая респираторы нового поколения, блокирующие любые известные токсины и нейро-агенты. Лис и Вайолет молча надели их, обменявшись тревожными взглядами поверх фильтров.

Вайолет, прежде чем надеть респиратор, изящно сняла свою серебряную трость и протянула ее мужчине в штатском. “Пожалуйста, присмотрите за ней. Боюсь, она будет мешать.” Тот, чуть удивленный, но невозмутимый, принял трость с легким поклоном.

У двери апартаментов их уже ждал голографический ИИ-помощник полиции, зачитывая формальную процедуру бесстрастным голосом. “Детективы Лисандер и Вайолет, в соответствии с ордером номер 784/Б, вам предстоит обследовать место преступления в апартаментах номер 212. Уровень угрозы – красный. Объект: труп Гаита Эль Дина, обстоятельства смерти – насильственные. Прошу соблюдать осторожность, документировать любые отклонения от нормы. Вопросы?”

Лис качнул головой, проверяя показания детектора поля на запястье. Вайолет, прищурившись, промолчала, словно чувствуя, как что-то неуловимое вибрирует в воздухе. ИИ-помощник, получив от них невербальное согласие, кивнул и отступил, открывая им путь в апартаменты, где их ждало нечто, определенно, выходящее за рамки обычного убийства.

Лис взялся за дверную ручку. Холод металла неприятно обжёг ладонь. Он глубоко вздохнул и толкнул дверь.

Удушающая волна запаха ударила в лицо, проникая даже сквозь фильтры респираторов. Запах был тошнотворный, отвратительный. Машинное масло, старая медь, словно от монет, пролежавших столетия в земле, и… гнилой мед. Сладкий, липкий, приторный запах, который, казалось, въедался в легкие, вызывая приступы тошноты.

– Черт… – пробормотал Лис, жмурясь. – Пахнет так, словно в механической мастерской произошел взрыв.

Он, не дожидаясь Вайолет, пошел вперед, практически на ощупь пробираясь к комнате, где находился труп.

Вайолет пошатнулась, прислоняясь к стене. Голова кружилась, в висках стучала кровь.

– Purée (Боже мой)… Это… – прохрипела она, с трудом удерживая равновесие, – пахнет как putain (чертово) обугленное мясо, к которому приложили раскаленный паяльник. Quelle horreur! (Какой ужас!)

Несмотря на головокружение, Вайолет заставила себя двигаться следом за Лисандером, проклиная тот миг, когда согласилась на это дело. Сейчас ей казалось, что гениальной идеей было остаться дома, притворившись смертельно больной.

В обычной ситуации они бы непременно оценили роскошь апартаментов: антикварную мебель, полотна известных художников, сверкающие хрустальные люстры. Однако сейчас их внимание было приковано к цели. Они миновали гостиную и, не сговариваясь, направились к спальне.

Когда дверь поддалась, коллеги замерли, словно пораженные молнией. В комнате царил хаос. Окно было опалено снаружи, на полу валялись обломки мебели, сломанные предметы интерьера. Экран плазменного телевизора был разбит, а на его поверхности, словно зловещее предупреждение, зияла надпись, выцарапанная чем-то острым: «ДОЛГ». И, конечно же, труп. Вернее, то, что от него осталось. Гаит Эль Дин был не просто убит. Он был разорван на куски, словно диким зверем. Сломанные ребра торчали наружу, кишки вывалились на кровать, а голова разбита.

Пол был усеян осколками бронированного стекла, а на стенах виднелись глубокие борозды от когтей или лезвий. Но самое ужасное – кровь. Серо-черная, с радужными разводами. Словно живая, она пузырилась и шевелилась.

– Наноботы, – пробормотала Вайолет, присев на корточки и сканируя кровавые пятна карманным анализатором, собравшись духом. – Кто-то влил ему в кровь модификатор. Но это не убило его. Смотри.

Она указала на надпись на плазме – слово «ДОЛГ», выцарапанное, по-видимому, обломком кости.

– Личное, – констатировал Лис, осматривая комнату.

Его внимание привлекли следы на полу – неестественно глубокие вмятины, словно здесь стояло что-то тяжелое, массивное.

– Кибер-костяк. Военный класс. Но… – он наклонился и коснулся пальцем темных капель у стены. – Кровь. Импланты отторгаются.

Вайолет, все еще борясь с тошнотой, склонилась над телом. Она, стараясь не обращать внимания на разорванные органы и останки, тщательно осматривала то, что осталось от брюшной полости. Долго копаясь в окровавленных останках, она, наконец, нашла уцелевший чип памяти, встроенный в основание черепа.

– Это не просто убийство. Это ритуал, – нахмурилась она. – Месть…

– Или предупреждение, – Лис поднял с пола обломок импланта. – Смотри – старые модели. “Нексус-Био”. Экспериментальные образцы.

Вайолет подключила сканер к найденному чипу памяти. Данные передавались неровно, с помехами.

– Он… знал нападавшего. Есть запись голоса. “Леон”.

– Леон? – Лис замер. – Леон Кастор?

– Может быть… Тело его не нашли ведь…. Официально, – Вайолет, отстранившись от тела, вывела голографическое изображение с камеры наблюдения. – Но посмотри запись с камер. Видишь? Движения… неестественные. Как будто им кто-то управляет.

Лис внимательно изучил голограмму. На записи действительно был Леон Кастор, но его движения были скованными, дергаными, словно марионеткой.

Лисандер стиснул зубы.

– Кто-то воскресил его. Или он смог выжить.

***

Нижний Город, как всегда, встретил их смрадом и равнодушием. Смрад перепревшей органики, прогорклого машинного масла и вони дешёвого пойла, выливался из открытых дверей, впитываясь в изношенные ткани. Народ, плотной, текучей массой, заполнял улицы, как и всегда, ведя свои жалкие дела. В лавках бойко торговали подземными грибами – корявыми, но съедобными, рудой низкого качества, и, конечно, шушигой – основным заменителем белка. Шушига, существо, отдалённо напоминающее гусеницу, размером с небольшую кошку. Пушистая, кислотно-яркая, с ядовитыми шипами, укрытыми под шерстью. Продукты здесь ценились на вес золота. Рядом, за потрёпанной вывеской, ютилась лавка, торгующая подделками на популярные импланты. Руки, ноги, даже спинные модули – ассортимент был широким, вот только, по слухам, техника часто перегорала и ломалась, не выдерживая и суток эксплуатации. Но что привлекало сейчас внимание, так это не обычная суета, а суровые лица оперативников в черной форме, что рыскали по улицам, словно хищники, то и дело, останавливая прохожих.

“Видели этого?” – грубый голос, усиленный вокодером, нависал над склонившимся в поклоне стариком. Оперативник ткнул под нос сморщенному лицу голографию. На ней – размытое изображение Леона. “Нет, господин, не видел. Я тут только руду продаю, никого не знаю,” – пролепетал старик, дрожа всем телом. “Смотри у меня! Врешь – хуже будет!”. Оперативник, замахнувшись в лицо старику, шугнул его, и мерзко засмеялся, уходя прочь.

Двумя улицами дальше, другая группа прессовала паренька лет двадцати, с кислотно-зеленым ирокезом. “Слышь, ты, ходячий кактус! Этого типа видел?” – оперативник замахнулся дубинкой с электрошоком. “Не трогай меня, мент поганый! Никого я не видел!” – огрызнулся парень, но тут же сник под тяжелым взглядом. “Не дерзи, щенок. Скажешь, что знаешь – отпущу. Врешь – уедешь с нами, и там уже по-другому заговоришь.” – Оперативник пнул панка в живот, и тот, согнувшись пополам, заскулил

“Да, видел я его, видел! Крутится тут, у помойки, возле “Сломанной Иглы”. Но где сейчас – не знаю,” – выпалил парень, вытирая пот со лба, держась за живот не разгибаясь. “Сломанная Игла”… Отлично. “Двоим остаться, проверить информацию. Остальные – за мной!”

Тем временем, в одной из убогих лачуг на бетонном полу корчился Леон. Его выворачивало наизнанку, тело била лихорадка. Головная боль, словно раскалённый шип, пронзала череп. Ноги отказывались слушаться, руки судорожно сжимали голову, пытаясь унять боль. Перед глазами мелькали, как в калейдоскопе, уведомления систем имплантов, большинство из которых были красного цвета. “КРИТИЧЕСКОЕ ПОВРЕЖДЕНИЕ СИСТЕМЫ”. “ПЕРЕГРУЗКА ЯДЕРНЫХ ПРОЦЕССОРОВ”. “НЕИСПРАВНОСТЬ СИСТЕМЫ ЖИЗНЕОБЕСПЕЧЕНИЯ”. Мужчина кричал от боли, заглушая все окружающие звуки. Его вырвало ещё несколько раз. Системы его уже практически отказывали. Он был как животное, что попалось в капкан.

Внезапно, глухой треск, звук хрустящей кости, пронесся по комнате. Наступила тишина. Руки Леона, до сих пор сжимавшие голову, ослабли. Бывший олигарх, повалился на пол, его тело обмякло, голова теперь была, фактически, в его руках. Пол был залит кровью и мозгами, остатками когда-то сложной системы. Леон не заметил, как сдавил, словно тисками, свою собственную голову. Система окончательно вышла из строя. Его мозг, как казалось, расплавился от перегрузки. Его существование прекратилось.

Глава 17

«Золотые кудри и пестрые грезы»

Скрип половиц в тишине дома был как биение сердца, одинокое и отчетливое. Деревянная дверь, подавшись под натиском тонких пальчиков, распахнулась, впуская внутрь Жизель. Золотые волосы девочки, как рассыпанные солнечные блики, обрамляли лицо, по которому скользнула тень обиды. Губы поджались, глаза блеснули гневом – дверь захлопнулась с оглушительным хлопком, разрывая тонкую ткань тишины.

Она бежит к другому коридору, и тихий топот раздается по деревянным полам, гоняя эхо по пустынным коридорам. Добравшись до другой седзи, она с силой отдернула ее. Холодный горный воздух, пахнущий мокрой землей и хвоей, ворвался в дом, опаляя кожу свежестью.

Перед ней, словно ожившая гравюра с тончайшими деталями, раскинулся сад. Нежные цветы, утомленные долгим дождем, склонили головки, с которых стекали крупные капли, словно слезы. Влажные камни блестели, отражая тусклое небо. В углу, окутанная тенью, стояла деревянная беседка, приглашая укрыться от мира, но… На лице девочки, словно кристалл, отразился спектр чувств: раздражение, граничащее с отвращением. Сад, этот образец совершенства, не принес ей утешения. Она развернулась, словно изгнанная из рая, и пулей понеслась на второй этаж, крича во всю глотку, голос ее дрожал, но в нем слышались стальные нотки отчаяния:

– Агнесса? Папа? ВЫ ГДЕ?!!

Эхо ее крика металось по комнатам, ударяясь о стены, как птица в клетке. Она проверяла все двери, отчаянно всматриваясь в тени, ища хоть намек на присутствие. Но в доме царило одиночество, безжалостное и всепоглощающее, словно черная бездна, готовая поглотить ее навсегда. Она была одна…

***

В полумраке комнаты, даже редкие лучи солнца, пробивавшиеся сквозь занавеси, казались приглушенными, неспособными развеять царящую в доме тревогу. Лишь золотые кудри Жизель, словно отблеск заходящего солнца, мерцали в этой зловещей тишине.

Она сидела на подоконнике, поджав колени к груди, словно пытаясь защититься от невидимой угрозы. Взгляд ее, устремленный вниз, на угрюмый сад, был полон отчаяния, завуалированного подавленной злостью. Надутые щеки и сдвинутые брови выдавали внутреннее напряжение. На полу, как безмолвное свидетельство ярости, валялся скомканный лист бумаги – когда-то счастливый портрет семьи: Агнессы, самой Жизель и, конечно же, отца. Теперь же, это была лишь жалкая жертва ее бушующих чувств, растоптанная и забытая.

Резким движением, чуть не потеряв равновесие, она повернулась к металлической няни, чье присутствие до этого момента казалось почти незаметным. В ее голосе, обычно мелодичном и просящем, теперь слышались стальные нотки отчаяния.

– Веди меня в цирк! – выкрикнула она, голос ее дрожал, словно готовый разорваться от переполняющих чувств.

– Или… или я… сломаю твой чайник!

Последние слова, сорвавшиеся с ее губ, прозвучали с невероятной силой, но в них также ощущалась хрупкость, как будто это было последнее средство защиты от наступающего безумия. Это был первый раз, когда Жизель не умоляла, а угрожала, осознавая, что у нее больше нет другого оружия.

***

Дорога к цирку, вопреки ее ожиданиям, не принесла облегчения. Жизель, словно тень, брела за Ичигику, погруженная в пучину горьких размышлений. Иллюзия обретения новой семьи, где ее любили и ценили, стремительно таяла, оставляя лишь привкус разочарования. Ее не замечали, все были слишком заняты, чтобы обратить на нее хоть какое-то внимание. Она вновь оказалась в эпицентре вакуума, в окружении людей, но в полной изоляции.

Яркие краски Верхнего города, обычно вызывавшие восторг, в этот день казались тусклыми и безжизненными, неспособными проникнуть сквозь броню ее душевной боли. Они не могли пробудить в ней ни искры радости, ни капли удивления. Все вокруг было безразлично, как будто ее страдания были лишь частью общего спектакля, на который никто не обращает внимания.

“Пусть хотя бы она проявит хоть немного заботы… пусть хотя бы погонится за мной,” – промелькнула в голове Жизель отчаянная мысль, как последняя надежда на то, что ее все-таки видят, ценят, помнят.

Неожиданно сорвавшись с места, словно птица, освободившаяся из клетки, она бросилась прочь от Ичигику, дразня ее озорным взглядом. Зеленое платье, словно изумрудная вспышка, мелькнуло в толпе, и девочка, исчезла за ближайшим углом, оставив свою механическую няню в замешательстве и тревоге. В этом внезапном побеге было не только детское озорство, но и крик отчаяния, беззвучный зов о помощи, растворившийся в шуме Верхнего города.

Жизель бежала.

Не просто бежала – она мчалась, как загнанный зайчонок, сердце колотилось где-то в горле, сливаясь с частым стуком крошечных туфелек по грязному асфальту. Верхний Город с его сияющими небоскребами остался позади, словно мираж. Воздух здесь, на самой границе, где элегантные фасады сменялись облупленными стенами и ржавыми пожарными лестницами, был густым, спертым. Пахло озоном от ближайшей электростанции, жареным уличным фастфудом и чем-то кислым – гниющими отбросами в переулках. Звуки менялись: вместо мелодичных перезвонов трамваев Верхнего – грохот грузовиков по выбоинам, резкие гудки, чья-то перебранка из открытого окна.

Она петляла, как шальная искра, едва не задевая прохожих в потертых куртках, ныряя под низко натянутые тенты ларьков, где продавали сомнительную электронику. Ее зеленое платье, еще недавно изумрудное пятно в толпе Верхнего, здесь казалось вызывающе ярким, чужеродным. Страх гнал ее вперед, слепой и всепоглощающий, отголосок пустоты большого дома и безразличия цирка.

Щелк. Туфля соскользнула с мокрого люка. Жизель едва удержала равновесие, рука инстинктивно шлепнулась о холодную, липкую от грязи стену. Она резко свернула в узкий, темный переулок, надеясь скрыться, отдышаться…

И врезалась – не в стену, а в нечто твердое, живое. Воздух вырвался из легких со стоном. Она отпрянула, спотыкаясь, и подняла глаза.

Тени ожили.

Не просто мужчины – стена из кожи, металла и угрюмых взглядов. Они стояли, сгрудившись в глубине переулка, где свет уличного фонаря едва пробивался сквозь клубы сизого дыма. Запах ударил в нос – едкий, дешевый табак, въевшийся в кожу машинный жир, пот и что-то еще, металлическое, опасное. Голографическое сообщение – ярко-синее, с тревожными значками – висело в воздухе перед ними. На нем мелькнуло знакомое лицо – ее лицо, золотые кудри! – и строчка: «В ожидании подтверждения, найдите и задержите».

Щелк-фшшш! Сообщение погасло в долю секунды, словно его и не было, по команде невидимого дирижера. Лишь мерцающие отблески остались на лицах, повернувшихся к ней. Лицах, искаженных не столько тревогой, сколько внезапной, хищной настороженностью. Грубая кожа курток, тактические штаны с накладками, тяжелые ботинки. Под расстегнутыми полами – кобуры. На мощных, покрытых шрамами руках – татуировки: не просто узоры, а свирепые драконы, змеи, черепа, кричащие о силе и боли. Они дышали опасностью, как раскаленная плита жаром.

Ледяной ужас сковал Жизель. Ноги стали ватными, дыхание перехватило. Нашли. Задержат. Мысли метались, как пойманные мухи. Бежать? Куда? Эти люди – стена, перекрывшая узкий проход. Их взгляды – буравчики, сверлящие ее насквозь. Она почувствовала себя мышкой перед выводком голодных котов. Сердце бешено колотилось, предупреждая об опасности, крича беги!

Но куда? За спиной – лабиринт незнакомых, враждебных улиц. Впереди – они. Сила против хрупкости. Скорость ее маленьких ножек – ничто против их длинных шагов или рева мотоциклов, которые она вдруг услышала – глухое урчание, доносящееся из-за угла. Отчаяние поднялось комом в горле. Не убежать. Никогда не убежать от таких.

И тогда, в этом вихре страха и осознания безвыходности, в ее детской душе, измученной одиночеством и жаждущей хоть какого-то контакта, родилась безумная, отчаянная надежда. Если не убежать… может, другой путь? Не как жертва, а… как человек? Пусть даже такой маленький и странный?

Она сделала шаг. Не назад, а вперед. К этой стене из кожи и угроз. Ее глаза, еще секунду назад полные слез страха, вдруг расширились – не от ужаса, а от внезапного, жадного любопытства. Она не видела кобур, не чувствовала запаха опасности. Она увидела краски. Живые, яркие, но… грустные?

Ее крошечный палец, дрожащий, но решительный, указал не на оружие, не на угрюмые лица, а на ближайшую татуировку – огромного дракона, извивающегося по мускулистому предплечью одного из байкеров. Дракон смотрел в пустоту усталыми, почти плачущими глазами.

– Ой! – ее голосок, звонкий, как колокольчик, неожиданно громко прозвучал в гнетущей тишине переулка, перекрыв даже далекий рокот моторов. – А почему у вас такой грустный дракон? – Она всмотрелась, головка набок, золотые кудри упали на плечо. – Он же должен летать и пылать! Давайте, я его разукрашу? У меня в кармане… – она сунула ручку в кармашек платья, вытаскивая наполовину стертый ярко-розовый маркер, – …есть розовый! И салатовый! Для огня! – В ее глазах горел не страх, а дивость, чистая, неистребимая детская вера в то, что мир – это холст, а грустных драконов можно и нужно сделать счастливыми.

Тишина повисла тяжелее свинца. Байкеры переглянулись. Их настороженность не исчезла, но смешалась с чем-то другим – чистым, немыслимым в этом месте изумлением. Кто этот золотоволосый чертенок, ворвавшийся в их мрачное убежище с предложением… разукрасить дракона розовым маркером?

Мужчины, оглушенные наглой невинностью, взорвались не смехом, а грохочущим вулканом хохота, заставив дребезжать ржавые водосточные трубы. В их глазах, выжженных километрами асфальта и потерями, мелькнуло нечто первозданное – чистое, дикое изумление, смешанное с грубым умилением, от которого щемило под ребрами.

– Валяй, кроха, разрисовывай, – хрипло выдавил здоровяк с паутиной шрамов на шее, широкий рот растянулся в улыбке, обнажив золотой клык. Суровость растаяла, как дым.

И тут случилось невозможное. Из потайных кармашков зеленого платья Жизель извлекла не арсенал – волшебный сундучок детства: фломастеры, кричащие ядовитыми красками, листы с переливающимися наклейками единорогов и улыбающихся акул, горсть ослепительных пайеток. Маленькие пальцы, ловкие и уверенные, как у фокусника, разложили сокровища прямо на заляпанное мазутом брюхо ближайшего «Харлея».

– Выбирайте! – сияние Жизель обожгло кожу, теплом пробиваясь сквозь смог переулка. – Каким цветом дракончик заулыбается? А может… – озорно подмигнула она рыжебородому колоссу, – зайчик в бантике на твой шлем, здоровяк?

Байкеры, неуклюжие медведи, завороженные дудочкой неведомого пастуха, с нарастающим, нелепым благоговением разглядывали сокровища. В их закостеневших, обожженных предательством сердцах, что-то надломилось с тихим хрустом, как старая броня. Тронутые этой щенячьей, безудержной щедростью души, они покорно склоняли шлемы, ворчливо кряхтя, пока она старательно лепила блестящих медуз на черный лак. Их взгляды, обычно колючие и оценивающие, смягчились до неузнаваемости, следя за ее сосредоточенной мордашкой.

Вскоре сам заместитель главаря, мужчина с лицом, будто вытесанным каменотесом из базальта, молча протянул Жизели гигантскую порцию мороженого. Шоколад струился по вафельному стаканчику, капая на грязь. Его взгляд остался непроницаемым, но жест говорил громче любых клятв.

– Он скинет того, кто тронет хоть волосок с ее головы, – прошипел кто-то вполголоса, бросив быстрый, почтительный взгляд на вожака. Но Жизель, погруженная в священный ритуал украшения бака «Розовой феей», не слышала.

Они обступили ее плотным кольцом, эти ходячие крепости из плоти и стали, и теперь с комичной серьезностью созерцали наклейки с котиками, дерзко захватившие полированные баки их железных коней. Рыжебородый гигант, чьи пальцы были толще ее запястий, фыркнул и нежно, почти боязливо, коснулся наклейки с розовым осьминогом:

– "Ну и детсад развели…" – пробормотал он, но в голосе не было злости – лишь смущенная нежность, непривычная и щекотящая душу.

Жизель залилась серебристым смехом, запрокинув голову. Золотые кудри рассыпались по плечам живым водопадом, ямочки углубились в щеках, как отпечатки счастья.

– "Он же пре-е-е-е-лесть!" – зазвенела она, ткнув пальчиком в бантик на осьминоге. – "Смотри! Он же весельчак, как вы после мороженого!" Ее голос порхал беззаботной птицей, абсолютно чуждой полутора тоннам смертоносного металла и мужчинам, от которых пахло озоном выстрела, бензином и старой, затаенной болью.

И вдруг – свет погас.

Не туча. Тень упала на нее – тяжелая, леденящая, режущая плоть. Высокий байкер с шрамом-зигзагом через бровь встал перед ней стеной, перекрыв солнце и воздух. Он наклонился, скрип его куртки прозвучал громче щелчка затвора. Глаза – узкие щели в броне, лишенные тепла – просканировали ее лицо безжалостным лучом, выискивая трещинки в лжи.

– "Эй, птаха…" – голос низкий, как скрежет камней в могиле. – "Твой батя… он щас кровь пускает, ища тебя? А?"

Воздух превратился в ледяное стекло.

Смех Жизели оборвался, как перебитая струна. Лицо застыло маской – гладкой, бесстрастной, фарфоровой. Но за ней – в бездонной глубине расширившихся зрачков – вспыхнула и тут же угасла черная дыра ужаса и боли.

– "Мой папа СУПЕР занят!" – голос взвизгнул, неестественно высоко и тонко, как надтреснутый хрусталь. – "Он СПАСАЕТ МИР! Прямо сейчас! Он… он герой!" Горечь лжи обожгла язык.

Но ее рука – крошечная, ледяная, трясущаяся – впилась мертвой хваткой в край своей куртки. Ногти, побелевшие от напряжения, впились в кожу, деформируя вышитого котенка – жалкий подарок Юкимуры, ставший последним якорем в море паники.

В этот момент где-то за спиной байкеров, в тени между ржавыми контейнерами, вспыхнула тусклая голограмма. Никто, кроме самого заместителя главаря, не заметил короткой синей вспышки. Он чуть отвел взгляд, уголок его рта подернулся едва заметным раздражением. Микро-проектор на его запястье отбрасывал призрачное изображение – скользкое, зализанной назад черное каре и лицо с идеально ровными зубами, белыми, как выбеленные кости.

Голос из проектора был едва слышен, шипящий, как змея по пеплу:

"– …Цель ликвидирована. Третьими. Миссия аннулирована. Оплата – нулевая. Убери свой мусор со стоянки, Такис ждет отчета."

Главарь лишь едва кивнул, сжав кулак так, что костяшки побелели. Голограмма погасла. Он бросил взгляд на Жизель, потом на своих людей, его лицо, обычно непроницаемое, на миг стало каменной маской чистой, концентрированной ярости. Он не произнес ни слова, но напряжение, внезапно сгустившееся в воздухе, заставило нескольких байкеров невольно выпрямиться

И тогда – РЕВ.

Не просто звук мотора. Это был предсмертный хрип ящера, взрыв адского огня, рвущий тишину в клочья. Из узкого прохода между нагромождением ржавых балок и покосившимся забором вырвался угольно-черный мотоцикл. Не транспорт – разъяренный демон на колесах, извергающий клубы сизого, едкого дыма. Он влетел на стоянку с такой скоростью, что гравий взлетел фонтаном из-под заднего колеса.

В седле, слившись с тенью машины в единый порыв ярости, – девушка.

Длинные черные косы хлестали по воздуху за спиной, как бич некроманта. Лицо, обрамленное резкими черными прядями, было застывшей маской ледяного бешенства. Но глаза… Глаза пылали. В них бушевал ураган из ярости, разочарования, жгучего предательства. Она резко затормозила, поставив тяжелый ботинок на землю. Запах машинного масла, дешевого бензина и безнадежной грязи окутал пространство вокруг нее, знакомый и тошнотворный. Кожанка, потертая на локтях и облегавшая фигуру не броня, но ее единственная броня в этом мире, казалась частью ее кожи. Приказ отменили… Вот надо было этому уроду именно тогда сдохнуть… Ей платить за квартиру нечем еще… Возвращаться в Нижний город не хотелось. Ей только доверили этих людей…

Она впилась взглядом в сцену. Ее подчиненные, брутальные, пропахшие порохом и потом мужчины, умилялись девочке, клеили глупые блестки! Не сам факт – даже монстры имеют право на сантименты. Ее разрывало от лицемерия. Мафия выковала из них орудия смерти, отняла все человеческое, а теперь позволяла себе это…

этот цирк, когда им вздумается! Горячая волна презрения подкатила к горлу, горьким комком. Она резко сняла шлем, тряхнув головой. Черные волны кос на мгновение закрыли ее лицо, а когда она их откинула, в ее глазах читалось лишь ледяное презрение.

– "Хеб…" – к ней, шаркая тяжелыми ботинками, подошел ближайший байкер, инстинктивно заслонив Жизель телом. Его шёпот был едва различим под шипением мотора "Черного Дьявола":

– "Это… Дочка Дракона. Нам строжайший приказ: задержать. Живой. Пока Он не приедет."

Хеб медленно, как гильотина, перевела взгляд на девочку. Та прижала к груди остаток наклеек, съежившись. Такие крошечные, беспомощные ручки. Такое хрупкое существо. Но в глазах… В этих огромных, испуганных глазах – мерцала искра. Та самая дикая, неукротимая искра, что когда-то горела и в ней самой, перед тем как мир ее затоптал.

Решение пришло мгновенно. Без колебаний. Как щелчок предохранителя.

– "Чёрт… с… ВАМИ ВСЕМИ!.." – прохрипела она сквозь стиснутые зубы. Ярость была физической, вкус железа во рту.

Жизель поняла первой.

Ее зрачки взорвались чернотой, дыхание перехватило ледяной рукой. Что-то в окаменевшем лице Хеб, в этом взгляде, полном смертоносной ярости и… чего-то еще, заставило кровь буквально застыть в жилах. Инстинкт взревел громче всех моторов мира.

БЕГИ!

Слово не прозвучало. Только губы Хеб, бескровные и тонкие, беззвучно сложились: "Беги".

Пружина внутри Жизель разжалась.

Она рванула. Не побежала – сорвалась с места, как осколок от разорвавшейся бомбы. Зеленое платье мелькнуло иссиня-черной молнией между бликами хрома и кожаных спин, словно испуганный ящерок, исчезнув в лабиринте переулка быстрее, чем кто-либо успел моргнуть.

– "Эй! Стой!" – один из байкеров инстинктивно рванулся вперед, рука потянулась к кобуре.

Но Хеб была быстрее. Ее рука железной скобой вцепилась ему в запястье, останавливая рывок с силой, от которой хрустнули кости.

– Оставь. Ее. – Ледяные глыбы слов упали в гробовую тишину. В ее голосе не было угрозы. Была Абсолютная Уверенность. Уверенность победителя или обреченного. Он замер, почувствовав нечеловеческую хватку.

– Но приказ… – забормотал он, отводя взгляд.

– Приказ ОТМЕНЕН, – отрезала Хеб, голос – сталь. – Цель мертва. Мертва, понял? Мы свободны. –Слова лились гладко и холодно, как масло.

Они уставились на нее, смесь непонимания и зарождающегося страха в глазах. Спорить? С Хеб, чьи глаза горели адским пламенем? Никто не двинулся.

Хеб резко разжала пальцы, отшвырнув его руку. Не глядя на ошеломленных байкеров, она развернулась к своему «Чёрному Дьяволу». Рывок – и она в седле. Завела мотор. Рев был уже не яростью, а ледяным воем пустоты. В ее голове – хаос осколков: предательство мафии, потерянная оплата, смертный приговор за неподчинение… Она сожгла все мосты.

Но когда ее взгляд, пустой и остекленевший, скользнул туда, куда умчалась зеленая молния, он нашел лишь пустоту и пыль, взметенную маленькими ногами. Никакого сожаления. Только ледяное спокойствие обреченности.

И где-то в самой глубине, под грудой шлака цинизма и всепоглощающего гнева, крошечный, почти задавленный осколок ее прежнего "я" прошептал: "Правильно. Ты сделала правильно". Но это был лишь эхо в пустоте. И где-то в самой сердцевине, под горой шлака ненависти и горечи, крошечная, истерзанная частица той, прежней Хеб, прошептала: "Живи, малышка. Просто живи". Но это было лишь эхо в бездне.

А Жизель бежала.

Бежала, как загнанный зверек, чувствуя дыхание погони на спине. Не оглядываясь, не видя, не слыша. Сердце колотилось бешеным барабаном в горле, гул крови в ушах заглушал саму мысль. Она не знала, куда несут ее подкошенные страхом ноги, знала только: бежать! Бежать! БЕЖАТЬ! Пока не свалится небо. Пока не остановится сердце.

Жизель бежала, пока легкие не горели огнем, а в боку не впилась острая спица. Слезы смешивались с потом, оставляя соленые дорожки на щеках. С каждой минутой ощущение пустоты в груди сменялось леденящим сожалением. Зачем я убежала от Ичигику?– терзала ее мысль, жалившая острее пчелы. Няня, хоть и бездушный механизм, была ее якорем. А теперь Жизель была совсем одна, в этом оглушающем, враждебном мире, где даже ослепительные огни Верхнего города резали глаза, как осколки льда.

И вдруг он возник перед ней – Цирк «Фантазио».

Не просто шатер. Гигантская, кричащая рана на лице ночи. Он вздымался, как кошмарный клоун, раздувшийся от яда, сотканный из ядовито-алых, кричаще-золотых и неестественно-лазурных полос. Флаги по краям дергались в конвульсиях, ярко-желтые, со криво вышитыми, мерцающими звездами. Над входом билась в эпилептическом припадке неоновая вывеска: "Добро пожаловать в мир чудес!" – розовый и синий сливались в больное фиолетовое пятно.

Толпа грохотала. Не гул – какофония. Дети визжали, не от радости, а от перевозбуждения, рвали руки родителей. Торговцы орали, зазывая, их голоса скребли по нервам. Воздух был густой, липкий – сладкая вонь жареного миндаля и приторной карамели перебивалась резким, металлическим духом… крови? Или ржавчины? Жизель резко остановилась, зажав нос рукой. Этот запах бил в голову, напоминая…

" Ичигику? Тут?"

Она нырнула в человеческое месиво, цепляясь слепо за чужие пальто и сумки. Ее зеленое платье мелькало испуганным пятном, как заблудившийся лист в бурном потоке.

Внутри давка сжала ее, как тиски. Арена слепила под рвущими сетчатку лучами прожекторов – ослепительная ловушка, очерченная слишком начищенным, скользким деревом барьера. Над ней, на тонких, скрипящих тросах, дергались гимнасты в блестках, их тела выгибались в неестественных позах, как у насекомых на булавках.

– "ИЧИГО?!" – завопила Жизель изо всех сил.

Ее крик растворился, как капля в море, под грохочущим маршем оркестра. Ритм бил по барабанным перепонкам, слишком быстрый, слишком громкий – как сердцебиение в панической атаке.

– "Попкорн! Горячий! С пылу, с жару!" – прорычал продавец прямо над ухом.

– "Судьбу узнай! Грядущее узри! Пока не поздно!" – прошипела женщина в цыганских одеждах, схватив Жизель за руку ледяными пальцами. Девочка вырвалась с испуганным всхлипом.

Она пролезла за кулисы. Здесь пахло едким гримом, кислым потом и… страхом. Артисты в грязной полосатой униформе молча, с каменными лицами чинили клетки, звякая инструментами, натягивали канаты, словно готовили виселицы.

– "Вы… вы не видели мою няню?" – прошептала Жизель, голос дрожал. – "Она… она высокая! Вся… железная! Глаза… светятся!"

Ей молча ткнули пальцем в сторону узкой, почти черной двери. Над ней висела покосившаяся табличка: «Зверинец. Вход воспрещен. Опасно.»

***

Тьма в низком, сыром коридоре обволакивала, как мокрая простыня. Воздух был тяжелым, спертым – густая смесь: звериный, прогорклый дух плотоядных, сладковатая вонь разлагающейся соломы и… нечто древнее. Запах влажной земли из глубоких пещер, хитинового панциря и озона. От него мороз пробежал по коже Жизели, сжав горло.

Справа, за покрытыми бурым налетом прутьями мерцали два золотисто-желтых угля – глаза огромного тигра. Он медленно, с наслаждением облизывал когти, влажный розовый язык шоркал по острию. Тягучая слюна капала на бетон с мерзким "плюхом". Его глухое урчание было низким, вибрирующим в костях.

Слева, раздался резкий, отрывистый звук – не смех, а треск ломающихся сухих веток. Гиена скалила ряды игольчатых желтых зубов в полумраке. Ее горбатая спина дергалась в такт странным, прерывистым звукам. Жизель прижалась спиной к холодной стене…

И тут стена… задышала.

Не клетка. Темный закуток. Оттуда доносилось тяжелое, влажное сопение. В глубине смутно угадывалась массивная, покрытая грубой шерстью спина. Две крошечные, тускло-красные точки светились как угольки во тьме, наблюдая. Жизель замерла, кровь стыла в жилах. Что-то огромное, спящее… или притворяющееся?

– "Ичиго…?" – выдохнула она, едва шевеля губами.

В ответ – лишь булькающий выдох, пахнущий болотной тиной и гнилыми водорослями.

Прямо перед ней: В глубине коридора, там, где тень была гуще, заметались странные очертания. Существо, похожее на лошадь, но… не так. Чересчур стройные ноги, заканчивающиеся не копытами, а чем-то вроде перепончатых ласт. Шерсть отливала мертвенно-синим перламутром. Длинная шея изгибалась змеей, а на голове – единственный, спиралевидный рог, светящийся тусклым, холодным светом. Оно бесшумно ступало по бетону, оставляя влажные следы, его большие, бездонно-черные глаза смотрели сквозь Жизель, полные древней, нечеловеческой печали. Оно казалось воплощенным сном, прекрасным и чуждым.

Внезапно – легкий шорох за спиной. Жизель резко обернулась. В нише, где раньше была лишь тень, теперь сидело что-то мягкое, бесформенное. Существо, похожее на помесь тапира и медведя, но с хоботом слона. Его маленькие глазки светились теплым, янтарным светом. Оно тяжело вздохнуло, и Жизели показалось, что тяжесть в ее груди слегка ослабла, сменившись странной, сонной истомой. Но страх тут же вернулся, острее прежнего. Что это было?

И тогда – шаги. Четкие, мерные, неестественно гулкие в этом зверином царстве. Из мрака между клетками выступила фигура. Мужчина. Высокий, поджарый, в идеально отутюженном черном костюме. Его лицо было слишком гладким, словно маска. Улыбка – широкой, белоснежной, с идеально ровными зубами, сверкающими, как лезвия.

– "Девочка?" – зазвучал его голос. Он был низким, бархатистым, как дорогой шоколад, но от него скрутило живот ледяными клещами. – "Ты, кажется, заблудилась. Совсем не там, где надо."

Жизель отпрянула, спина больно ударилась о ржавые прутья клетки. Тигр заурчал совсем рядом, горячее дыхание опалило ее щеку. Бежать! Но ноги стали ватными. В глазах мужчины не было тепла. Только холодный, изучающий блеск, как у змеи перед броском.

И вдруг – легкий свист, разрезающий тяжёлый воздух. Две гибкие, почти бесшумные тени сорвались с балок где-то под потолком зверинца. Они приземлились на песок перед Жизелью и мужчиной с кошачьей грацией, абсолютно беззвучно. Двое гимнастов.

Мужчина в черном вздрогнул, его безупречная маска на миг дрогнула. Он резко шагнул назад, в густую тень между клетками. Его фигура заколебалась, как мираж на жаре, и растворилась в клубах внезапно сгустившегося черного дыма, словно его и не было. Остался лишь едкий запах озона и… горелого миндаля.

Жизель еще сильнее прижалась к прутьям, готовая вскрикнуть. Но тут она всмотрелась в пришедших.

Двое. Юноша и девушка. Они были поразительно похожи – словно отражения в кривом зеркале. Пламенеющие, медно-рыжие волосы, коротко остриженные, стояли дыбом, как языки огня. Их облегающие костюмы были не просто трико – это была функциональная броня: матово-черная ткань, усиленная серыми пластинами на суставах и груди, с тонкими, пульсирующими неоново-бирюзовыми линиями по швам и контурам. Глаза… Глаза были самым странным. Большие, миндалевидные, с вертикальными, как у кошки, зрачками, светящимися в полумраке зверинца нежным золотисто-янтарным светом. На них не было грима, только легкий слой пыли от балок.

Жизель замерла, мозг лихорадочно цеплялся за знакомые черты. Где-то я… И вдруг вспыхнуло: семейный ужин, давным-давно. Двое высоких, молчаливых подростков с такими же огненными волосами и странными, недетски-зоркими глазами. Ей тогда сказали: "Твои сводные, Луна и Сол. Они… особенные."

– "Блинчики!" – вырвалось у нее, прежде чем она успела подумать. Облегчение, смешанное с остатками страха, заставило голос дрожать. – "Ой, вы как блинчики – один к одному! Вы… вы меня похищаете?" Она пыталась улыбнуться, но губы предательски тряслись.

Девушка – Луна – сделала стремительный, бесшумный шаг вперед. Ее движения были экономичными, точными. Она приложила длинный, гибкий палец в перчатке с когтевидными накладками к своим губам. – "Тссссс." Ее золотистые кошачьи глаза сузились, сверкнув в темноте точно так же, как у тигра за ее спиной. Взгляд был непримиримо-острым, сканирующим тени вокруг. – "Не похищаем. Вытаскиваем. От тебя же самой, глупышка." Голос низкий, чуть хрипловатый, лишенный тепла, но без явной угрозы.

Жизель надула щёки. От меня же? Это звучало не просто глупо, а обидно! – "Я не глупыш…" – начала она возмущенно, но не успела договорить.

Сол – юноша – действовал молниеносно. Без лишних слов, с профессиональной легкостью, он наклонился, обхватил Жизель за талию и перекинул ее через свое плечо, как легкий, но ценный груз. Его хватка была крепкой, но не болезненной.

– "Держись крепче, Искорка," – бросил он коротко, его золотистый взгляд на миг скользнул по ее лицу. В голосе проглядывала не привычка, а спокойная уверенность. – "Высотка."

Где-то в самой глубине зверинца, в запредельной тьме за решетками, *что-то* тяжело, влажно вздохнуло. Послышался глухой скрежет по бетону, словно огромный коготь провел по камню. И огромная, неясная тень медленно, с трудом придвинулась к прутьям своей клетки…

***

Высший Город парил ниже них, утопая в молочной дымке искусственных туманов, его игольчатые шпили протыкали ночное небо. Крыши здесь были отдельной вселенной, где гравитация казалась досадной условностью.

Луна стояла на острие узкого, как игла, шпиля старого небоскреба. Ее черный биолюминесцентный комбинезон сливался с тьмой, лишь пульсирующие бирюзовые линии по швам мерцали, как схема нервной системы. Она вглядывалась в пропасть – следующий прыжок был через зияющую пустоту, шириной легко в пять метров, на плоскую, заваленную хламом крышу рекламного терминала. Вентиляционные трубы рвали ее поверхность, оборванные провода свисали, как лианы.

– "Готовь груз," – бросила она через плечо, голос ровный, как луч лазера. Даже не повернув головы.

Сол стоял на шаг позади, на более широком участке шпиля. Одной рукой он надежно придерживал Жизель, сидевшую у него на плече (а не перекинутую – так надежнее на высоте). Девочка вцепилась в его плечи, ее пальцы впились в ткань амортизирующего жилета под комбинезоном. – "Не бойся. Просто не отпускай," – тихо сказал он, чуть наклонившись к ней. Его пружинистые мышцы ног напряглись, как тетива. И – рывок!

Толчок – и мир опрокинулся. Небо под ногами, город над головой.

Жизель инстинктивно вжалась в Сол, зажмурилась, но тут же широко открыла глаза. Ветер свистел в ушах, внизу плыли и мигали огни летающих машин, а под ногами Сола стремительно приближалась крыша терминала. Приземление! Жесткий удар, скольжение по гравию – Сол ловко перекатился через плечо, гася инерцию, крепко прижимая Жизель, чтобы ее не швырнуло вперед. – "Ух ты!" – выдохнула Жизель, захлебываясь смесью ужаса и восторга. Сердце бешено колотилось, но уже не только от страха.

А Луна уже летела следом. Ее прыжок был длиннее, стремительнее, почти невесомым. Она не просто приземлилась – она врезалась в почти вертикальную стену соседнего здания! Когти на ее перчатках с лязгом впились в металлические панели. И она пробежала вверх три быстрых, уверенных шага по стене, используя инерцию, прежде чем мощно оттолкнуться, сделал сальто назад в воздухе и приземлилась рядом с ними на полусогнутые ноги, бесшумно, как падающее перо.

– "Показушница," – прокомментировал Сол, но в углу его рта дрогнуло подобие улыбки.

Луна выпрямилась, стряхивая с когтей перчаток искры трения. Ее золотистые кошачьи глаза сверкнули в его сторону. – "Завидуй тихо, пень" – парировала она, голос все так же ровный, но с едва уловимым вызовом.

– "Вы вообще люди?!" – выдохнула Жизель, ее глаза были огромными, полными смеси восторга и недоверия.

Луна, поправляя перчатку, где зацепился коготь, лишь холодно фыркнула, ее золотистый кошачий взгляд скользнул по сестре.

– "Не совсем. И не отвлекай Сола, пока он несет твою драгоценную шкурку над пропастью."

Жизель сжала губы, но тут же рассмеялась – слишком громко, слишком нервно. Адреналин еще пылал в крови, превращая страх в лихорадочное возбуждение. *Это же как игра! Самая страшная и самая лучшая игра!* Она еще крепче вцепилась в амортизирующий жилет Сола, чувствуя, как напрягаются его мышцы под тканью при подготовке к следующему рывку.

Они продолжали путь, становясь тенями, скользящими по спине спящего города. Новые кварталы сверкали ниже холодными, зеркальными плоскостями небоскребов. По ним они скользили, как капли ртути, используя выпуклые голографические рекламные проекции как временные платформы. Отражения их фигур мелькали в стекле, искаженные и призрачные.

Старые же районы вздымались впереди, как ребра гигантского скелета. Ржавые фермы мостов, прогнившие настилы заброшенных промзон, облупленные купола давно мертвых обсерваторий. Запах озона и тления витал здесь сильнее. Каждый шаг требовал абсолютной точности – хрупкий металл скрипел и прогибался под ногами, угрожая обрушиться в бездну.

– "Смотри-ка!" – Жизель вдруг вытянула руку, указывая вниз, в зияющую рану между двумя громадами зданий. Там, глубже, чем можно было разглядеть, бурлила настоящая пропасть – улица-каньон, заполненная до краев движущимися грузовыми платформами-китами и гигантскими, кричаще-яркими голограммами рекламы, которые плыли и мерцали, как подводные чудовища. – "Там же целый мир! Как… как аквариум страшный!"

– "Не мешай," – Сол резко, но без злобы перехватил ее руку, прижимая ее обратно к своему плечу. Его голос был сосредоточенным, как у хирурга перед разрезом. – "Сейчас нужны все руки… то есть, все ноги. И тишина." Он присел чуть ниже, пружинящие мышцы ног напряглись до предела. Впереди был особый адреналиновый коктейль.

Две иглоподобные башни-близнецы, разделенные каньоном такой ширины, что дух захватывало. Когда-то их соединял мост. Теперь от него остались лишь скелетированные останки – цепочка одиноких, криво торчащих из стен балок, покрытых рыжей коррозией. Пустота между ними гудела ветром.

Луна не колебалась. Она рванула вперед, как стрела. Не прыжок. Бег. По вертикали. Она взбежала по отвесной стене башни три стремительных шага, отталкиваясь от едва заметных выступов и трещин словно муха. На пике инерции – мощный толчок в бездну. Первая балка! Приземление – только носки ботинок коснулись металла. Мгновение баланса на лезвии бритвы – и снова толчок. Вторая балка. Третья. Она двигалась с пугающей, нечеловеческой плавностью, абсолютно бесшумно, лишь ветер свистел вокруг.

Сол тихо присвистнул – даже по их меркам это было на грани. – "Показуха с риском для репутации… и шеи," – пробормотал он. – "Крепче, Искорка. Будет жарко." И он рванул следом. Его стиль был грубее, мощнее. Глубокий присед – и мощный прыжок через пустоту. Не бег по балкам, а точные, расчетливые прыжки с одной на другую. Руки раскинуты для баланса, ноги пружинят, гася удар при каждом жестком приземлении на узкую опору. Гравитация цеплялась за подошвы.

Жизель вскрикнула коротко, зажмурилась, когда они пронеслись над черной бездной, где плыли и мигали рекламные проекции

Ветер рвал волосы, свистел в ушах. Но крик тут же перешел в лихорадочный, почти истерический смех, когда Сол приземлился на крышу противоположной башни, глубоко присев, чтобы погасить инерцию, крепко прижимая ее к себе. – "Еще! Еще так хочу!" – запыхавшись, выкрикнула она, трясясь от переизбытка чувств. Слезы восторга смешивались со слезами остаточного страха на щеках.

Луна уже стояла рядом, осматривая когти перчаток на предмет повреждений. – "Следующий раз – только если будешь вести себя тише мыши," – отрезала она, но уголок ее губ дрогнул почти незаметно. – "И не называй нас 'блинчиками'. Это… непрофессионально."

***

Путь домой растянулся в бесконечность ночи и крыш. Ритмичные толчки прыжков, монотонный гул ветра, мерцающий город внизу – все это слилось для Жизель в убаюкивающую какофонию. Адреналин постепенно сгорал, оставляя тяжелую, сладкую усталость. Веки стали свинцовыми. Голова беспомощно клонилась к твердому плечу Сола, найденному инстинктом убежищу. Его ровное, глубокое дыхание и тепло тела сквозь комбинезон были последними якорями в уплывающем сознании.

В полудреме, на грани сна, ее мысли спотыкались о образ отца. – "Солнышко… а папа…" – прошептала она, голос слипшийся, как варенье. – "Почему он всегда уезжает в этот скучный 'театр на воде'? Там… там только тети в пачках скачут… и пахнет рыбой…" Она судорожно зевнула.

Сол, сосредоточенный на следующем прыжке с высокой вентиляционной шахты, не удержался. Короткий, глухой звук, больше похожий на фырканье, вырвался у него. – "Театр? Да там не то что тетей в пачках… Там настоящий адский балет, Искорка. Это не театр, а… ну, типа офис. Очень… оживленный офис." Он чуть встряхнул ее, готовясь к толчку. – "С кучей опасных идиотов вместо коллег."

– "Сол!" – голос Луны прорубил ночь, как ледоруб. Она уже приземлилась на целевую крышу, обернувшись. Ее золотистые глаза горели в темноте ледяным предупреждением. – "Заткни фонтан! И сосредоточься!"

Но семечко было брошено. Слова "офис", "оживленный", "адский балет", "опасные идиоты" застряли в затуманивающемся сознании Жизель, как занозы. *Офис? Папа?* Это не вязалось с образом строгого, всегда занятого человека в дорогих костюмах. Что-то тут было не так… Но тяга ко сну была сильнее. Мысли расплылись, как тушь в воде. Последнее, что она ощутила – это крепкие руки Сола, надежно держащие ее перед очередным полетом в темноту, и далекий, сердитый взгляд Луны…

***

Сознание вернулось медленно, неохотно, как будто выныривая из глубокой, черной воды. Тишина. Густая, бархатистая тишина ее комнаты. Знакомый запах – воска для дерева, старых книг и едва уловимой горьковатой нотки… ладана? Жизель заморгала, разлепляя слипшиеся веки.

Потолок. Высокий, с лепниной в виде виноградных лоз и нимф. Знакомый. Свет лился мягким потоком от скрытых светильников вдоль стен. Она лежала в своей огромной, мягкой кровати, утопая в прохладном шелке простыней и пуховой перине. На ней была ее любимая пижама – зеленая, с вышитыми лягушками.

Все было на месте. Куклы на полках, книги, рисунки на стене. Идеально. Слишком идеально. Как диорама в музее.

Она резко села. Сердце забилось тревожно. – "Ичиго?" – позвала она, голос хриплый от сна. Тишина ответила ей, звенящая и пугающая. – "Папа? Агнесса?" Ничего. Только далекий скрип старого дома.

Они принесли ее. Положили в кровать. И… ушли. Снова. Она была одна. Совершенно одна. В этой огромной, красивой, мертвой коробке.

. Воспоминания хлынули лавиной: Страшные байкеры. Жуткий цирк. Зверинец с золотыми глазами и влажным дыханием. Черный мужчина с ледяным голосом. Прыжки по крышам. Ветер в лицо. Крепкие руки Сола. Слова… "Офис". "Адский балет".

Тепло и мимолетное чувство безопасности, которое она испытала, засыпая на плече у сводного брата, испарилось, оставив острую, леденящую пустоту и новую, жгучую обиду. Они тоже бросили. Все бросали.

Жизель сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Слезы подступили к глазам, горячие и соленые. Но она сжала губы, не давая им прорваться. Нет. Больше никаких слез. Больше никакой надежды. Она выскользнула из кровати, босые ноги коснулись ледяного паркета.

Она подошла к окну. За мутным, старым стеклом чернели горы. Ночь была глубокой, звездной. Где-то там был "театр на воде". Офис. "Оживленный офис" ее отца.

Жизель прижала лоб к холодному стеклу. В отражении мерцало ее лицо – бледное, с огромными глазами, в которых больше не было детской наивности, только раненая решимость и глубокий, бездонный вопрос.

*Офис…* Мысль зацепилась, как крючок. *Если папа там… значит, там есть ответы? Настоящие ответы?*

План начал формироваться в ее перегретой голове, темный и отчаянный, как сама ночь за окном. Она не будет ждать. Не будет сидеть в этой красивой тюрьме. Она найдет выход…