Смерть в прямом эфире

Родерик Аллейн

Он родился в чине инспектора-детектива Скотленд-Ярда в дождливую субботу, в полуподвальной квартирке рядом со Слоун-сквер в Лондоне. Шел 1931 год.

Весь день брызги луж из-под ног прохожих, спешивших по своим делам, окатывали мокрые стекла на уровне моих глаз. Дождевая вода веером летела из-под колес машин, стекала по ступенькам к моей двери, затапливала весь квартал. Определение для такой погоды было «неумолимая», и самый звук этого слова казался невыразимо безотрадным. Но если учесть приближавшиеся события, обстановку можно было считать на редкость подходящей.

Я читала детективный роман, взятый в скупо освещенной библиотечке писчебумажного магазина напротив, – не то Кристи, не то Сэйерс, не помню. К четырем пополудни, когда уже начинались сумерки, я дочитала детектив. Дождь лил по-прежнему. В жаровне у меня тлели угли – типичное лондонское отопление в те времена, и я загляделась на них, праздно гадая, по силам ли мне написать нечто подобное. В тот год в Англии на вечеринках была популярна игра в убийство: одному из гостей подсовывали листок, где он или она назначались «убийцами»; некоторое время «убийца» выбирал «жертву», а потом начиналось «расследование». По-моему, за этими головоломками – их уже тогда так называли – теплился неподдельный интерес, не найдется ли в доме настоящий труп взамен притворившегося. К счастью, лишь много позже я узнала, что одного французского спеца тоже посещала подобная догадка.

Тешась этой идеей, я ворошила угли в жаровне и мысли в голове, чувствуя, как в неких мрачных глубинах зарождается новый персонаж – хитроумный детектив, разоблачитель преступников.

В комнате стало совсем темно, когда я натянула макинтош, взяла зонтик, поднялась по крутым ступенькам на мостовую и поплыла в дробившемся от дождя свете уличных фонарей в магазин канцтоваров напротив. В магазине пахло сырыми газетами, дешевыми журналами и промокшими посетителями. Купив шесть тетрадей, карандаш и точилку, я пошлепала по лужам обратно домой.

И там, с чувством неведомого доселе удовольствия, я всерьез задумалась о персонаже, который начинал обретать характер.

В детективной литературе того времени сыщик нередко представал эксцентричной натурой, снабженной набором легко узнаваемых причуд и привычек (это если говорить о традиции Шерлока Холмса). Непревзойденный мсье Пуаро Агаты Кристи обладал холеными усами, страстью к порядку и привычкой постоянно упоминать свои «серые клеточки». Лорд Питер Уимзи пера Дороти Л. Сэйерс мог, как я сейчас почти уверена, замучить своими остротами. Милейший Реджи Форчун по воле своего создателя Генри Кристофера Бейли то и дело приговаривал: «Голуба моя! Моя ж вы голуба!» А по ту сторону Атлантического океана действовал некий Фило Вэнс, изъяснявшийся на странном наречии, которое его автор, С. С. Ван Дайн, не постеснялся приписать оксфордскому Баллиол-колледжу.

Насмотревшись на этот паноптикум знаменитых эксцентриков, в тот дождливый день я сочла, что выгодным литературным приемом станет сравнительная обыкновенность моего героя: создам-ка я человека с биографией примерно как у одного из моих друзей-англичан и ярлыки причуд ему на лоб клеить не стану! (Теперь-то я понимаю, почему мои первые книги вообще не имели успеха.)

Мне хотелось, чтобы мой сыщик был профессиональным копом, немного нетипичным в некоторых отношениях: мужчина выгодной внешности и хорошего воспитания, с которым приятно поговорить и куда менее приятно не поладить.

Персонаж мой постепенно обретал плоть.

С самого начала я обнаружила, что довольно много о нем знаю. Ей-богу, я склонна думать, что, начни я писать не детективные романы, а серьезную литературу, мой сыщик все равно появился бы и проявил себя даже в иной обстановке.

Он был высок, худощав, небрежно элегантен и настолько требователен в вопросах чистоты, что окружающие порой диву давались, как это он выбрал профессию полицейского. Он был не лишен сочувствия. Он обладал своеобразным чувством юмора, глубоко страдал от недооценки, однако при всем своем нежелании лезть на первый план и доброжелательной манере общаться иногда представал грозной фигурой со значительными полномочиями. Что до его биографии, она у меня сложилась сразу: младший сын в семье из Бакингемшира, получил образование в Итоне. Старший брат, которого мой сыщик про себя считал недалеким, подвизался на дипломатическом поприще, а мать, которую он любил, обладала сильным характером.

Помню, как я была польщена, когда в начале карьеры моего сыщика один из литературных обозревателей назвал его «этот славный парень Аллейн», потому что так я его и представляла: приятный человек с незаметной на первый взгляд твердостью характера – исключительной твердостью, которая, как я надеялась, еще проявится. В прессе Аллейна в первые годы называли «красавчиком инспектором», что порождало у него чувство острой неловкости.

В дождливый день появления Аллейна на свет у меня мелькнула идея сюжета, отчего он ушел из дипкорпуса в полицию, но отчего-то этот рассказ так и не состоялся.

Возраст Аллейна? Тут мне придется сделать отступление. Его возраст бросил бы вызов теории Эйнштейна, но в этом мой Аллейн не одинок: Эркюль Пуаро, по общепринятому счету, дожил до 122 лет. Дело в том, что вымышленные расследования протекают в эксклюзивном пространственно-временном континууме, где мистер Бакит из «Холодного дома» ведет следствие бок о бок с новейшими, так сказать, поступлениями. Достаточно заметить, что в день появления Аллейна на свет его возраст меня не заботил, и до сих пор так и остается.

Аллейн появился неожиданно и, как возможно решит читатель, из ниоткуда. Один из вопросов, которые часто задают литераторам, – списаны ли их персонажи с «живых людей». Некоторые из моих героев, безусловно, списаны, хотя они прошли целый ряд мутаций и в процессе весьма отдалились от прототипов. Но не Аллейн. Он, насколько я могу судить, не имел иного источника, кроме своего автора. Он вошел, не отрекомендовавшись; и, может быть, в его образ это и вносит крупицу нереальности, но для меня он достаточно реален.

Дороти Л. Сэйерс сурово критиковали – возможно, не без оснований – за ее влюбленность в Уимзи. Может, это действительно было проявлением дурного вкуса и плохого знания людей, хотя ее горячие поклонники этого не признавали. Не скажу, чтобы я питала подобную слабость к своему персонажу, однако постепенно я прониклась к нему симпатией, как к старому приятелю. Смею думать, что и Аллейн в моем обществе весьма удачно развился в трехмерном плане. Мы с ним ездили в ночном экспрессе через новозеландский Норт-Айленд среди вскипавших грязью гейзеров и покрытых снегом гор. Мы катались по английским каналам и исходили Рим, осматривая исторические памятники. По служебной необходимости Аллейн возил нас на остров у берегов Нормандии и водил за кулисы нескольких театров. Он плыл на одном судне с психопатом-убийцей от Тилбери до Кейптауна и произвел аресты минимум в трех деревенских коттеджах, одной больнице, церкви, венецианской гондоле и пабе. Неудивительно, что наш кругозор значительно расширился под давлением этих обстоятельств, ни одно из которых и в проекте не брезжило в ту дождливую субботу в Лондоне.

В первое свое появление Аллейн являлся холостяком. Будучи неравнодушен к противоположному полу, он, однако, не прыгал из койки в койку безответственным образом, пока вел расследования (а если и прыгал, мне об этом ничего не известно). Аллейн был свободен во всех отношениях, пока на лайнере, шедшем из Сувы на Фиджи, не увидел Агату Трой, писавшую картину на палубе. Но до этого оставалось еще полдюжины книг.

Издателей и редакторов ничуть не смутило, когда после еще парочки расследований леди приняла предложение. Это стало свершившимся фактом, и с тех пор мне пришлось иметь дело с женатым сыщиком, его знаменитой супругой и, чуть позже, с их сыном.

Благодаря череде совпадений (и к вящему неудовольствию Аллейна) двое последних нередко оказываются замешанными в его профессиональную деятельность, но в целом мой сыщик умеет разделять работу и семью. О делах он говорит со своим напарником и другом инспектором Фоксом, толстым, спокойным и прямодушным, который вполне степенно вошел в повествование. Они уже давно работают вместе и любезно продолжают брать меня с собой.

Однако в ту памятную субботу все это, как пишут авторы детективов, еще скрывалось за таинственным покровом грядущего. Пламя весело плясало в жаровне, ему вторили тени на стенах моей лондонской квартиры. Я включила свет, открыла тетрадь, заточила карандаш и начала писать. И вот сыщик появился, скромно ожидая своего выхода в четвертой главе, на 58 странице первого издания.

Коль скоро ко мне пожаловал гость, не годилось оставлять его безымянным.

За несколько дней до этого я побывала в Далвич-колледже. Эта школа-пансион (что во всех других странах, кроме Англии, означает частную школу) была основана и весьма щедро облагодетельствована знаменитым актером эпохи Елизаветы I. При колледже есть замечательная картинная галерея и уникальное собрание реликвий театра Шекспира и Марлоу, совершенно очаровавшее меня, большую поклонницу этого театра.

Мой отец был выпускником Далвич-колледжа, «старым аллейнцем», ибо актера елизаветинской эпохи звали аллейном.

Инспектор-детектив Аллейн, Скотленд-Ярд? Звучит.

Разобравшись c фамилией, я какое-то время колебалась по поводу имени, однако новый визит, на этот раз к друзьям в горную Шотландию, познакомил меня с носителями звучных имен, среди которых был Родерик (Рори) Макдональд.

Родерик Аллейн, детектив-инспектор Скотленд-Ярда?

Да!

Кстати, ударение на первый слог.

Портрет Трой

Трой впервые появилась в шестой из книг об Аллейне. В те дни я увлекалась живописью, причем довольно серьезно, и имела привычку оценивать все, что вижу, как возможную тему для новой картины.

По пути из Англии в Новую Зеландию мы зашли в порт Сувы. День был облачный, безветренный и душный: в такую погоду звуки кажутся необыкновенно четкими, а краски – удивительно интенсивными, бьющими по глазам. Пристань Сувы, насколько мне удалось разглядеть с палубы «Ниагары», оказалась весьма примечательной в этом отношении: пронзительная зелень связок бананов, завернутых в банановые листья более темного тона, долговязый фиджиец с копной волос кислотно-малинового (в точности как сари стоявшей рядом индианки) цвета, шлепанье босых ног по мокрым доскам и густые, как из кувшина, гудящие низкие голоса – все это впечатляло, и у меня буквально зачесались пальцы от желания взяться за кисть.

Наш лайнер отчалил от берега, пристань отдалилась, и я осталась с неначатой, несуществующей картиной, отчетливость которой нисколько не изгладилась до сих пор.

Не будет преувеличением сказать, что, когда я начала «Маэстро преступлений», именно тоска по несостоявшемуся побудила меня описать другую художницу на другой палубе, занятую наброском пристани Сувы, и эта мастерица кисти справилась с картиной гораздо лучше меня.

Это была Трой. Именно у Сувы они с Аллейном и познакомились.

Я всегда старалась удерживать обстановку своих произведений в границах личного опыта; наткнувшись на Трой, я решила, что Аллейну тоже суждено ее встретить, и перенесла действие романа в богемную среду. Детектив писался еще до отмены смертной казни в Великобритании, и Трой горячо разделяла мое отвращение к этому ужасному обычаю. Узнав из разговора с одним инспектором-детективом, что и в полиции многие против смертной казни, я сделала Аллейна одним из них. Тень смертного приговора незримо легла между ним и Трой, и только в финале следующего романа, «Смерть в белом галстуке», они наконец соединились. В «Смерти и танцующем лакее» Аллейн и Трой уже были женаты.

Мой лондонский литературный агент, помнится, засомневался, стоит ли женить Аллейна: в то время в детективной литературе преобладала доктрина, что любовную линию сыщика, ведущего расследование, следует оставлять в тени или, в крайнем случае, обращаться с ней с предельной осмотрительностью и избавляться с наискорейшей прытью. Конан Дойл, например, держался такого мнения.

«Для Шерлока Холмса она всегда оставалась “Этой Женщиной”», – начинает он рассказ об Ирен Адлер, но после двух-трех фраз о романтической привязанности отбрасывает эту идею, утверждая, что эмоции (особенно сексуальное влечение) были «ненавистны холодному, точному и удивительно уравновешенному уму» Холмса.

Так на мисс Адлер был поставлен крест.

Исключение из повального негативного отношения к романтике мелькает в классическом «Последнем деле Трента» авторства Бентли, где увлечение Трента одной из подозреваемых легло в основу расследования. Дороти Л. Сэйерс сама переворачивает все с ног на голову, влюбившись в собственного персонажа и усадив в лужу и себя, и его.

Трой появилась в тот период, когда стопроцентно порядочных литературных героинь звали Далси, Эдит, Сесили, Мона, Мадлен и даже, увы, Глэдис. Я же хотела, чтобы имя у моей художницы было самое обыкновенное, и мне на ум пришла Агата (не из-за Агаты Кристи!), зато фамилию я подбирала необычную, но чтобы сочеталась с именем. И стала она Агатой Трой2, и неизменно подписывала свои картины «Трой», и так ее все и звали. «Смерть в белом галстуке» могла называться «Осада Трой».

Живопись Агаты Трой далека от академической, однако ее нельзя назвать абстрактной. Ее манеру отличает неуловимо-тонкое ощущение движения, возникающее из кажущегося хаоса форм и линий. Трой не перестает сожалеть, что так и не написала портрет Изабеллы Соммиты, заказанный ей в романе, который я сейчас пишу. Певица пожелала быть запечатленной с широко открытым ртом, издающей свое знаменитое «ля» третьей октавы сразу после «до». Вряд ли бы дива осталась довольна результатом, но рабочее название портрета было «Звук торжества».

Из Трой и Аллейна получилась прекрасная пара. Ни тот, ни другая не совали нос в работу супруга (и) без спросу, что в случае Трой означало то и дело спрашивать, вскипать из-за ответов и обязательно высказывать свои предположения. В разлуке она очень тоскует по Аллейну, а разлуки у них случаются часто, учитывая характер их деятельности. Тогда каждый из них чувствует, будто лишился самой важной своей части, и они осыпают друг друга письмами, словно любовники.

Пожалуй, мне стоит рекомендовать ревнителям правдоподобия не придираться к количеству совпадений, в результате которых Трой оказывается участницей расследований мужа: Аллейн и так мирится с этим скрепя сердце. Агата – персонаж малоразговорчивый и замкнутый и по болезненной чувствительности составит конкуренцию морскому ежу, но она учится быть смелее и даже развивает в себе хладнокровие.

«В конце концов, – размышляет Агата, – я вышла за него замуж, и из меня выйдет очень скучная супруга, если я буду то и дело вздрагивать, как кисейная барышня».

Мне импонирует Трой. Когда я пишу о ней, я так и вижу ее короткие темные волосы, узкое лицо и руки. Она рассеянная, скромная и смешная, но свои картины пишет увлеченно, забывая обо всем на свете. Меня неизменно радует, когда Трой нравится и читателям.

Смерть в прямом эфире

Двадцать пятого декабря в семь тридцать утра мистер Септимус Тонкс был найден мертвым возле своего радиоприемника.

Обнаружила его Эмили Паркс, младшая служанка. Толкнув дверь бедром, она вошла, неся щетку для пола, метелочку для обметания пыли и метелку для ковров, и тут ее сильно напугал звучный мужской голос из темноты.

– Доброе утро, – произнес голос, безукоризненно артикулируя каждый слог. – С Рождеством!

Эмили вскрикнула, однако негромко, уже сообразив, в чем дело: хозяин перед сном забыл выключить радиоприемник. Она раздвинула портьеры, впустив в комнату белесоватую мглу, именуемую рождественским лондонским рассветом, включила свет – и увидела хозяина.

Септимус Тонкс припал к своему радиоприемнику – небольшому, но дорогому, сделанному на заказ, и сидел к Эмили спиной, подавшись вперед всем телом.

Руки со странно вытянутыми сложенными пальцами лежали на консоли под круглыми ручками настройки и громкости. Навалившись на тумбу, Тонкс даже голову положил на радиоприемник, будто выслушивая его внутренние секреты. Эмили видела лысину, обрамленную жидкими прядками сальных волос. Септимус Тонкс не шевелился.

– Простите, сэр, – выдохнула Эмили, снова удивившись. Восторженное отношение к радио у мистера Тонкса никогда не доходило до того, чтобы включать приемник в полвосьмого утра.

– …Праздничная рождественская служба, – вещал бархатный интеллигентный голос. Мистер Тонкс сидел совершенно неподвижно. Эмили, как и все слуги в доме, трепетала перед хозяином и не знала, как лучше – остаться или уйти. Уставившись во все глаза на Септимуса, она разглядела, что хозяин в смокинге. Комната наполнилась оглушительным колокольным перезвоном.

Эмили широко разинула рот и истошно закричала.

Первым в дверях появился дворецкий Чейз, бледный и даже вялый, но с властными замашками.

– Как понимать это безобразие? – осведомился он и увидел Септимуса Тонкса. Чейз подошел к креслу, нагнулся и заглянул в лицо хозяину.

Самообладания он не утратил, однако громко ахнул:

– Боже мой!

И добавил, обращаясь к Эмили:

– Да заткни ты свою чертову глотку!

Употребление бранного слова выдало его волнение. Дворецкий схватил Эмили за плечи и толкнул к двери, куда как раз подоспел секретарь Хислоп в халате.

– Послушайте, Чейз, что все это зна… – начал Хислоп, но его голос потонул в перезвоне колоколов и новых воплях служанки.

Чейз зажал Эмили рот своей пухлой белой рукой.

– В кабинете, с вашего позволения, несчастный случай, сэр… Марш в свою комнату и прекрати вопить, не то не обрадуешься! – бросил он Эмили, которая как угорелая кинулась прочь и врезалась в сбежавшихся слуг, образовавших в конце коридора подобие пробки.

Чейз и Хислоп вернулись в кабинет. Дворецкий запер дверь, и они уставились на тело Септимуса Тонкса. Первым молчание нарушил секретарь.

– Но… но… он же мертв! – проговорил субтильный Хислоп.

– Полагаю, сомнений в этом нет? – прошептал Чейз.

– Поглядите на его лицо! Сомнения! О боже!

Мистер Хислоп протянул свою тонкую ручку к склоненной голове и поспешно отдернул ее. Чейз, менее щепетильный, взялся за сведенное запястье хозяина и повел руку вверх. Тело, будто деревянное, вдруг опрокинулось навзничь, и другая рука чувствительно задела дворецкого по лицу. Выругавшись, Чейз отскочил.

Септимус Тонкс лежал на полу. Сведенные окоченением руки и ноги торчали вверх, страшное лицо оказалось на свету. Чейз указал на правую руку мертвеца. Большой, указательный и средний пальцы слегка почернели.

«Бом-бом, бом-бом», – наперебой надрывались колокола.

– Ради бога, уберите этот звон! – закричал секретарь Хислоп. Чейз дотянулся до выключателя на стене. Во внезапно наступившей тишине послышалось дребезжание дверной ручки и голос Гая Тонкса из коридора:

– Хислоп! Мистер Хислоп! Чейз! Что случилось?

– Одну минуту, мистер Гай! – Чейз взглянул на секретаря. – Лучше вы, сэр.

Так Хислопу выпала миссия обрушить новость на семью. Его сбивчивое объяснение выслушали в ошеломленной тишине, которую нарушил Гай, старший из троих детей, впервые высказавшись по делу:

– А что его прикончило?

– Это невероятно, – выпалил Хислоп, – невероятно! У него вид, будто его…

– Ударило током, – закончил за него Гай.

– Послать за доктором? – робко осведомился Хислоп.

– Разумеется. Действуйте, мистер Хислоп. Звоните доктору Медоусу.

Хислоп побежал к телефону, а Гай вернулся к родным. Доктор Медоус, живший буквально напротив, пришел через пять минут. Он осмотрел тело, не трогая его, и опросил Чейза и Хислопа. Чейз был очень многословен насчет ожогов на руке мертвеца. Он снова и снова повторял фразу «поражение электричеством».

– У меня был двоюродный брат, сэр, которого убила молния, и как только я увидел руку мистера Тонкса…

– Да-да, – отмахнулся доктор Медоус. – Вы уже говорили. Ожоги я и сам вижу.

– Поражение электричеством, – повторил Чейз. – Значит, будет дознание.

Доктор Медоус прикрикнул на дворецкого и велел привести Эмили, а сам пошел к родственникам покойного – Гаю, Артуру, Филиппе и их матери. Семейство собралось у холодного очага в гостиной. Филиппа, опустившись на колени перед камином, пыталась развести огонь.

– Ну что там? – спросил Артур, едва доктор вошел.

– Судя по всему, смертельный удар током. Гай, мне нужно сказать вам два слова. Филиппа, будьте умницей, позаботьтесь о маме, напоите ее кофе с капелькой бренди. Куда запропастились чертовы горничные? Идемте, Гай.

Отведя Гая в сторону, доктор сказал, что нужно сообщить в полицию.

– В полицию! – Смуглое лицо Гая побледнело. – Зачем? Что им тут делать?

– Скорее всего, нечего, но полицию необходимо поставить в известность. При данных обстоятельствах я не могу выдать заключения о смерти. Если он умер от поражения электротоком, как это произошло?

– Но полиция! – повторил Гай. – Только этого не хватало! Мистер Медоус, ради всего святого, не могли бы вы…

– Не могу, – отрезал доктор Медоус. – Простите, Гай, так положено.

– Разве нельзя обождать? Осмотрите его еще раз. Вы же толком его не осматривали!

– Я не хочу его перемещать, поэтому и не осматриваю. Мужайтесь, юноша. Знаете, у меня в Скотленд-Ярде есть хороший знакомый, Аллейн, образцовый джентльмен и умница. Он, конечно, обрушит на меня громы и молнии, однако если он в Лондоне, то непременно приедет и максимально смягчит для вас неприятную процедуру… Возвращайтесь к матери, а я пока позвоню Аллейну.

Вот каким образом старший инспектор-детектив Родерик Аллейн встретил, можно сказать, Рождество на работе. Долг есть долг, и, как он не преминул подчеркнуть в разговоре с Медоусом, он в любом случае поехал бы к несчастным Тонксам. С родственниками покойного Аллейн держался со своей обычной отстраненной любезностью. С ним приехали дюжего сложения здоровяк – инспектор Фокс – и медицинский эксперт из ближайшего полицейского участка. Доктор Медоус провел их в кабинет, и Аллейн в свою очередь увидел ужасного кадавра, бывшего еще вчера Септимусом Тонксом.

– Он лежал вот так, когда его нашли?

– Нет. Насколько я понял, он навалился на тумбу радиоприемника, а руки лежали сверху. Должно быть, потеряв сознание, он рухнул вперед, но его удержали подлокотники кресла и тумба.

– Кто же его переместил?

– Чейз, дворецкий. Он клянется, что хотел только приподнять хозяину руку. Трупное окоченение хорошо выражено.

Аллейн подхватил тело под жесткую шею и приподнял его. Мертвый Тонкс снова оказался в сидячем положении.

– Вот так, Кёртис, – сказал Аллейн полицейскому врачу и повернулся к помощнику: – Позови, пожалуйста, фотографа, Фокс.

Фотограф сделал четыре снимка и ушел. Аллейн мелом отметил положение рук и ног, составил подробный план комнаты и повернулся к экспертам:

– Вы считаете, это поражение электротоком?

– Похоже на то, – сказал Кёртис. – Необходимо вскрытие.

– Вскрытие само собой, но поглядите на его руки – характерные ожоги. Большой, указательный и средний пальцы сложены вместе и лежат под ручками регулировки. В роковой момент Тонкс настраивал свою шарманку.

– Ух, ничего себе! – в первый раз подал голос инспектор Фокс.

– То есть вы хотите сказать, что его ударило током от радиоприемника? – уточнил доктор Медоус.

– Не знаю. Я лишь делаю вывод, что в момент смерти он держался за ручки настройки.

– Радио еще играло, когда служанка нашла тело. Дворецкий выключил приемник с настенного выключателя и не получил удара током.

– Давай, напарник, – кивнул Аллейн Фоксу. Тот нагнулся к выключателю на стене.

– Осторожнее, – попросил Аллейн.

– У меня подошвы резиновые, – обнадежил его Фокс, нажимая клавишу. Приемник ожил, набрал звук и оглушительно заявил о себе – от мощного «Ноэль, Ноэль!» завибрировали стены. Фокс вновь нажал на клавишу выключателя.

– Надо бы заглянуть в этот ящик, – сказал он.

– Заглянешь, старина, обязательно заглянешь, – пообещал Аллейн. – Но сперва переместим, пожалуй, тело. Вы приглядите за этим, Медоус? Фокс, сходи, пожалуйста, за Бейли, он ждет в машине.

Кёртис, Хислоп и Медоус перенесли Септимуса Тонкса в свободную комнату на первом этаже. Это было трудное и страшное занятие – тащить сведенное судорогой тело. Доктор Медоус вернулся один, отирая потный лоб, и наткнулся на сержанта Бейли, опытного дактилоскописта, снимавшего отпечатки с корпуса радиоприемника.

– Зачем это? – не удержался доктор Медоус. – Хотите выяснить, не химичил ли покойный с электронными потрохами?

– Покойный, – отозвался Аллейн, – или кто-то еще.

– Хм! – Доктор Медоус взглянул на инспектора. – Похоже, вы со мной согласны. Вы тоже подозреваете?..

– Подозреваю? Ну что вы, я самый простосердечный человек на свете. Я лишь соблюдаю порядок. Как у вас дела, Бейли?

– Есть четкий отпечаток с подлокотника. По всей видимости, принадлежит покойному.

– Позже сверим. А что с приемником?

Фокс рукой в перчатке стянул со стерженька круглую ручку громкости.

– Вроде все нормально, – сказал Бейли. – Изящная вещица. Очень неплохая игрушка, сэр. – Направив луч фонарика на заднюю стенку радиоприемника, он открутил пару нижних винтов и снял корпус.

– А для чего служит это отверстие? – спросил Аллейн.

– Какое отверстие, сэр? – переспросил Фокс.

– В панели над ручкой просверлено сквозное отверстие диаметром примерно в одну восьмую дюйма. Край ручки закрывает отверстие, его легко проглядеть. Посветите сюда, Бейли. Да-да, вот здесь, видите?

Фокс наклонился и хмыкнул. Тонкий, как игла, лучик света выходил из передней панели радиоприемника.

– Какие-то новости, сэр, – сказал Бейли с другой стороны. – Я вообще не знаю, для чего это.

Аллейн сам снял ручку настройки.

– А вот и еще одно, – пробормотал он. – Маленькие аккуратные дырочки, просверлены недавно. Значит, это что-то необычное?

– Не то слово, сэр, – ответил Фокс.

– Оставьте-ка нас, Медоус, – попросил Аллейн.

– Какого черта? – с негодованием осведомился доктор Медоус. – На что вы намекаете? Почему мне нельзя здесь быть?

– Вам следует находиться со скорбящими родственниками. Где ваша врачебно-покойницкая этика?

– Родственников я успокоил. Что вы тут затеваете?

– И кто тут подозрительный? – кротко осведомился Аллейн. – Впрочем, можете задержаться. Расскажите мне о Тонксах. Кто они? Что за человек был Септимус Тонкс?

– Тяжелым, раз уж вы спрашиваете.

– Нельзя ли поподробнее?

Доктор Медоус уселся и прикурил сигарету.

– Неотесанный выходец из так называемых низов, – начал он. – Бездушный, жесткий как подошва. Грубость в нем преобладала над вульгарностью.

– Как доктор Джонсон?

– Ни в малейшей степени! Не перебивайте. Я его знал четверть века. Его жена, Изабель Форстон, жила с нами по соседству в Дорсете. Я принимал его детей в нашу юдоль слез, и во многих отношениях судьба им выпала, ей-богу, незавидная. Та еще семейка… Последние десять лет Изабель в таком состоянии, что всякие штукари от психиатрии зашлись бы в экстазе. Но я всего лишь старомодный врач общей практики и скажу, что у нее запущенный истерический невроз. Боялась своего мужа до судорожных припадков.

– Не могу понять, для чего эти дырки, – буркнул Фокс, обращаясь к Бейли.

– Продолжайте, Медоус, – попросил Аллейн.

– Я взялся за Сепа полтора года назад и прямо сказал ему, что все ее болезни от расстроенной психики. А он поглядел на меня со странной ухмылкой и заявил: «Не знал, что у нее вообще есть мозги»… Слушайте, я не могу так откровенничать о своих пациентах, я же их семейный врач!

– Вы прекрасно знаете, что сказанное вами не выйдет за пределы этой комнаты, разве что…

– Что – разве что?

– Разве что этого потребуют обстоятельства. Продолжайте же.

Но доктор Медоус поспешил отговориться профессиональной этикой, добавив лишь, что мистер Тонкс страдал гипертонией и имел слабое сердце, что Гай служит в его конторе, что Артур мечтал изучать живопись, но отец приказал ему готовиться поступать на юридический, а Филиппа бредила сценой, однако ей было велено выбросить этот вздор из головы.

– Значит, он тиранил своих детей, – заключил Аллейн.

– Выясняйте сами, я ухожу! – Доктор Медоус дошел до двери и вернулся. – Ладно, скажу еще кое-что. Вчера тут был скандал. Я договорился с этим худосочным Хислопом – он, знаете ли, не лишен здравого смысла – известить меня, если что-нибудь расстроит миссис Сеп. Ну, сильно расстроит. Рискну показаться нескромным, но я без обиняков сказал, чтобы за мной послали не мешкая, если Сеп опять сорвется, потому что Изабель и дети уже не выдерживают. Он ведь сильно пил… Так вот, вчера в двадцать минут одиннадцатого мне позвонил Хислоп и сказал, что в доме страшный скандал: Сеп орет на Фипс – то есть Филиппу, ее все зовут Фипс – в ее комнате. Изабель – миссис Тонкс – с его слов, легла спать. У меня выдался трудный день, мне не хотелось срываться и бежать. Я попросил Хислопа, если скандал не утихнет, позвонить мне через полчаса и не попадаться Сепу на глаза, а оставаться в своей комнате через стенку от Фипс и убедиться, что с девочкой все в порядке, когда Сеп уберется. Хислоп был косвенно причастен к этому скандалу – не ваше дело как. Всех слуг отпустили на Рождество, и я сказал Хислопу, что если через полчаса не дождусь от него звонка, то позвоню сам, а если никто не возьмет трубку, значит, все отправились на боковую. Я действительно позвонил, не получил ответа и лег спать. Вот и все. А теперь разрешите откланяться. Кёртис знает, где меня найти, – вы же захотите меня допросить! Счастливо оставаться.

Когда доктор ушел, Аллейн принялся безостановочно кружить по комнате. Фокс и Бейли, занятые радиоприемником, настолько углубились в свое занятие, что ничего не замечали.

– Не понимаю, как приемник мог угробить этого джентльмена, – проворчал Фокс. – Ручки в полном порядке. Все как и должно быть. Взгляните, сэр.

Он повернулся к стене и щелкнул выключателем. Послышался протяжный гул.

– …завершает программу рождественских гимнов, – сказало радио.

– Очень хороший звук, – одобрительно заметил Фокс.

– Тут что-то есть, сэр, – вдруг произнес Бейли.

– Нашел опилки? – тут же спросил Аллейн.

– В точку, – поразился Бейли.

Аллейн заглянул в радиоприемник, подсвечивая фонариком, и подобрал две крошечные дорожки опилок под отверстиями.

– Первая удача, – отметил Аллейн и нагнулся к розетке. – Ба, да тут двухпозиционный выключатель – на приемник и на радиатор! Мне казалось, они запрещены законом. Интересные дела… А ну-ка, взглянем еще раз на эти ручки.

Он оглядел упомянутые ручки – обычная радиофурнитура, круглые бакелитовые шишечки, плотно надевающиеся на стальные стержни, торчавшие из передней панели.

– Как ты и сказал, – пробормотал Аллейн, – они в полном порядке. Погодите. – Он вынул из кармана лупу и, прищурившись, осмотрел один из стержней. – Да-а. А что, эти штуковины оборачивают промокательной бумагой, Фокс?

– Промокательной?! – воскликнул Фокс. – Нет!

Аллейн поскреб оба стержня своим перочинным ножиком, держа снизу открытый конверт, затем поднялся и подошел к письменному столу.

– У пресс-папье оторван уголок промокашки, – констатировал он. – Кажется, ты говорил, Бейли, что на корпусе нет никаких отпечатков?

– Никаких, – мрачно подтвердил Бейли.

– На пресс-папье будет либо чисто, либо слишком много, но попытайся, Бейли, попробуй, – сказал Аллейн, кружа по комнате и глядя в пол. Подойдя к окну, он остановился. – Фокс! – позвал он. – Улика. Самое что ни на есть вещественное доказательство.

– Что там? – спросил Фокс.

– Случайный клочок промокашки, не меньше. – Взгляд Аллейна поднялся по краю оконной портьеры. – Неужели глаза меня не обманывают?

Он взял стул, встал на сиденье и рукой в перчатке стянул наконечники карниза для портьер.

– Взгляните. – Аллейн вернулся к радиоприемнику, снял бакелитовые ручки и положил рядом с наконечниками.

Десять минут спустя инспектор Фокс постучал в гостиную. Дверь открыл Гай Тонкс. Филиппа развела-таки огонь в камине, и вся семья собралась вокруг. Тонксы выглядели так, будто никто из них уже долгое время не двигался и не произносил ни слова.

Первой заговорила Филиппа, обращаясь к Фоксу:

– Вам нужен кто-то из нас?

– Если можно, мисс, – ответил Фокс, – инспектор Аллейн хотел бы перемолвиться словечком с мистером Гаем Тонксом, с его позволения.

– Я приду, – сказал Гай и первым пошел в кабинет. У двери он остановился. – А он… отец… так там и…

– Нет, сэр, – успокаивающе заверил Фокс. – Там его уже нет.

Выпрямившись, Гай вошел в кабинет в сопровождении Фокса. Аллейн в одиночестве сидел за письменным столом. При виде вошедших он поднялся.

– Вы хотели со мной говорить? – спросил Гай.

– Да, если можно. Случившееся стало для вас огромным шоком. Не желаете ли присесть?

Гай сел на самый дальний от радиоприемника стул.

– Что убило моего отца? С ним случился удар?

– Врачи пока не знают точно. Необходимо провести вскрытие.

– Господи боже! И следствие?

– Боюсь, что да.

– Это ужасно! – яростно сказал Гай. – Что за причину подозревают эти коновалы? Почему, черт побери, они напускают на себя столько таинственности? Отчего он скончался?

– Специалисты полагают, что от удара током.

– Как все произошло?

– Мы не знаем. Очевидно, током его ударило от радиоприемника.

– Но это никак невозможно, там же защита «от дурака»…

– Это если в них не ковыряться.

Гай чуть заметно вздрогнул. Затем в его глазах появилось облегчение, и он словно расслабился.

– Ну конечно, – произнес он. – Он вечно лазил внутрь. Что он там замкнул?

– Ничего.

– Но вы же сказали, если его убило током, значит, он ковырялся в приборе!

– Если кто-то и переделывал схему, сразу после случившегося все привели в порядок.

Рот у Гая приоткрылся, но он ничего не вымолвил. Лицо его побелело.

– А ваш отец, как вы понимаете, – продолжал Аллейн, – сделать это уже не мог.

– То есть он умер не из-за приемника?

– Причину смерти мы надеемся установить во время вскрытия.

– Я ничего не смыслю в радиотехнике, – вдруг сказал Гай. – Я просто не понимаю. Это какая-то бессмыслица. Никто к приемнику не прикасался, кроме отца. Он над ним трясся. Мы и близко не подходили.

– Понимаю. Он был радиолюбителем?

– Да, это его единственное увлечение, помимо… бизнеса.

– Один из моих людей разбирается в технике, – заметил Аллейн. – По его словам, приемник замечательно хорошего качества. Вы, по вашим словам, не знаток. А кто еще в доме технического склада?

– Мой младший брат одно время увлекался, но забросил. Отец не позволил держать в доме еще один радиоприемник.

– Возможно, ваш брат чем-нибудь нам поможет?

– Но если приемник уже в порядке…

– Нам необходимо изучить все версии.

– Вы так говорите, будто… будто…

– Я говорю так, как обязан говорить перед началом расследования, – сказал Аллейн. – Кто питал неприязнь к вашему отцу, мистер Тонкс?

Гай вздернул подбородок и отчеканил, глядя Аллейну прямо в глаза:

– Почти все, кто его знал.

– Это преувеличение?

– Нет. Вы ведь думаете, что его убили.

Аллейн неожиданно показал на письменный стол рядом с собой.

– Вы раньше видели эти вещицы? – резко спросил он. Гай уставился на две черные шишечки, лежавшие в пепельнице.

– Эти? – переспросил он. – Нет. А что это?

– Я считаю, это орудия преступления, способствовавшие наступлению смерти вашего отца.

Дверь кабинета открылась, и вошел Артур Тонкс.

– Гай, что происходит? Мы не можем целый день сидеть в гостиной, я этого не выдержу. Бога ради, что с ним случилось?

– Копы считают, что его убили эти штуки, – ответил Гай.

– Эти? – На долю секунды взгляд Артура метнулся к карнизам, веки дрогнули, и он вновь отвел глаза. – Что вы имеете в виду? – спросил он у Аллейна.

– Попробуйте надеть любой из этих наконечников на стержень регулировки громкости.

– Но они же металлические! – замялся Артур.

– Приемник отключен, – подсказал Аллейн.

Артур взял из пепельницы кругляш, повернулся к приемнику и надел наконечник на один из выступающих стержней.

– Слишком свободно, – тут же сказал он. – Он бы свалился.

– Нет, если его чем-нибудь набить – например, промокательной бумагой.

– А где вы их взяли? – требовательно спросил Артур.

– Вы же узнали эти шарики, разве нет? Я видел, как вы взглянули на карниз для штор.

– Конечно, узнал. В прошлом году я рисовал портрет Филиппы на фоне этих портьер, когда он был в отъезде. Эти чертовы набалдашники я тоже выписал.

– Послушайте, – вмешался Гай, – к чему вы клоните, мистер Аллейн? Если вы полагаете, что мой брат…

– Я?! – вскричал Артур. – При чем тут я? С какой стати мне…

– Я нашел фрагменты промокательной бумаги на стержнях и внутри металлических шариков, – сообщил Аллейн. – Это навело меня на мысль, что бакелитовые ручки заменили металлическими кругляшами. Поразительное сходство, не правда ли? Нет, если присмотреться, конечно, видно, что они не идентичны, однако разница едва заметна.

Артур ничего не ответил, пристально глядя на радиоприемник.

– Я всегда хотел его рассмотреть, – неожиданно проговорил он.

– Он к вашим услугам, – вежливо сказал Аллейн. – Мы с ним пока закончили.

– Слушайте, – вдруг произнес Артур. – Допустим, бакелитовые ручки заменили металлическими, но это бы его не убило. Его вообще бы током не ударило – стержни-то заземлены.

– А вы заметили крошечные отверстия, просверленные в передней панели? – осведомился Аллейн. – Они там нужны, как вы считаете?

Артур пригляделся к маленьким стальным стержням.

– Господи, Гай, а ведь он прав, – ахнул он. – Так вот как это сделали…

– Инспектор Фокс говорит, – продолжал Аллейн, – что через эти отверстия можно пропустить проводочки, а от трансформатора – прокинуть провод к одной из ручек.

– А другую заземлить, – подтвердил Фокс. – Это пусть эксперты скажут. Покойник получил примерно триста вольт.

– Этого недостаточно, – быстро возразил Артур. – Силы тока в проводке не хватило бы даже на минимальные повреждения – там всего несколько сотых ампера.

– Я не специалист, – сказал Аллейн, – но поверю вам на слово. Тогда зачем просверлены отверстия? Неужели кто-то решил разыграть вашего отца?

– Разыграть? Его?! – Артур неприятно засмеялся. – Ты слышал, Гай?

– Заткнись, – оборвал его Гай. – Он все-таки умер.

– Такое счастье, даже не верится…

– Не строй из себя идиота, черт побери! Соберись, Артур! Ты что, не понимаешь, к чему все идет? Они считают, что его убили.

– Убили? Вот тут они ошибаются. Ни у кого из нас не хватило бы на это духу. Поглядите на меня, инспектор. У меня такой тремор, что врачи в один голос говорят – я никогда не смогу рисовать. Руки у меня дрожат с детства после того, как он на сутки запер меня в темном погребе. Поглядите на Гая – он не такой слабак, как я, но и ему пришлось прогнуться. Мы были приучены к повиновению. Вам известно, что…

– Подождите, – тихо попросил Аллейн. – Ваш брат совершенно прав, вам лучше обдумывать свои слова. Речь идет о преднамеренном убийстве.

– Благодарю вас, сэр, – отозвался Гай. – Это в высшей степени порядочно с вашей стороны. Артур, видите ли, вне себя, у него шок…

– Облегчение у меня, ты хотел сказать, – возразил Артур. – Не глупи, я его не убивал, и это скоро установят. Никто его не убивал. Должно быть какое-то объяснение.

– Попрошу вас обоих послушать меня, – сказал Аллейн. – Я задам вам несколько вопросов. Отвечать вы не обязаны, хотя благоразумнее будет ответить. Насколько я понял, никто, кроме вашего отца, к приемнику не прикасался. Кто-либо из вас когда-нибудь входил в кабинет, когда приемник работал?

– Нет, если только он не желал разнообразить программу очередным измывательством, – ответил Артур.

Аллейн повернулся к Гаю, который испепелял брата взглядом.

– Я хочу знать, что происходило в доме вчера вечером. Врачи назвали приблизительное время смерти – от трех до восьми часов до обнаружения тела. Надо сузить этот интервал.

– Я видел его без четверти девять, – медленно начал Гай. – Я собирался на званый ужин в «Савой» и спустился вниз, а он шел через холл из гостиной в свою комнату.

– Вы видели его позже восьми сорока пяти, мистер Артур?

– Нет, но я его слышал. Они с Хислопом тут работали. Хислоп попытался отпроситься на Рождество, но отец тут же нашел с десяток срочных писем, на которые требовалось ответить. Знаешь, Гай, он все-таки был ненормальный. Уверен, доктор Медоус того же мнения.

– Во сколько вы его слышали? – спросил Аллейн.

– Вскоре после ухода Гая. Я работал над рисунком в своей комнате – она над его кабинетом – и слышал, как он орет на маленького Хислопа. Было почти десять вечера, ведь в десять ровно я ушел на вечеринку нашей студии… Из холла мне было слышно, как он разоряется.

– А когда, – спросил Аллейн, – вы оба вернулись?

– Я пришел домой в двадцать минут первого, – тут же ответил Гай. – Я могу точно сказать, потому что мы праздновали в «У Карло», а там ровно в полночь ставят бесплатную выпивку. После этого мы разошлись. Я вернулся домой на такси. Радио гремело на всю мощь.

– Но голосов вы не слышали?

– Нет, только радио.

– А вы, мистер Артур?

– Да бог его знает, когда я вернулся. Во втором часу. В доме было темно и абсолютно тихо.

– У вас свой ключ?

– Да, – ответил за него Гай. – У каждого из нас есть ключи. Мы всегда оставляем их на крючке в прихожей. Вернувшись, я еще обратил внимание, что ключа Артура нет.

– А остальные? Откуда вы знали, что нет именно ключа вашего брата?

– У матери ключа вообще нет, а Фипс свой потеряла несколько недель назад. И потом, я же знал, что они дома, стало быть, отсутствовал Артур.

– Спасибо, – съязвил Артур.

– Вы не заглянули в кабинет, когда вернулись? – обратился к нему Аллейн.

– Господи, нет, конечно! – вырвалось у Артура, будто сама мысль об этом показалась ему больной фантазией. – Надо же, – вдруг сказал он. – А ведь он сидел там уже мертвый. Вот странно. – Он нервно засмеялся. – Сидел в темноте за закрытой дверью…

– Откуда вы узнали, что в кабинете выключен свет?

– В смысле? Под дверью света-то не было!

– Понятно. Будьте любезны, возвращайтесь к вашей матушке. Если моя просьба не затруднит вашу сестру, мне бы хотелось, чтобы она зашла в кабинет. Фокс, пригласи ее, пожалуйста.

Помощник инспектора вернулся в гостиную с Гаем и Артуром и остался там, якобы не замечая неловкости, которую его присутствие вызывало у Тонксов. Впрочем, там уже находился Бейли, делая вид, что осматривает розетки.

Филиппа незамедлительно явилась в кабинет. Ее первая фраза была весьма красноречива.

– Могу я чем-нибудь помочь? – спросила она.

– Очень любезно с вашей стороны отнестись к этому именно так, – похвалил ее Аллейн. – Не стану злоупотреблять вашим временем. Не сомневаюсь, что утреннее происшествие стало для вас шоком…

– Пожалуй, – согласилась Филиппа. Аллейн, не удержавшись, бросил на нее взгляд. – Я хотела сказать, – начала объяснять девушка, – что я, наверное, шокирована, но отчего-то почти ничего не чувствую. Я только хочу, чтобы это как можно скорее закончилось, чтобы все обдумать. Пожалуйста, расскажите мне, что произошло.

Аллейн объяснил, что, по выводам сыщиков, ее отец получил сильнейший удар током при необычных и загадочных обстоятельствах. Он не стал говорить, что подозревает преднамеренное убийство.

– Вряд ли я смогу вам существенно помочь, – огорчилась Филиппа, – но продолжайте.

– Я хочу попытаться выяснить, кто последним видел вашего отца или говорил с ним.

– Надо полагать, что я, – не теряя самообладания, ответила Филиппа. – У нас произошла ссора, а потом я легла спать.

– Из-за чего?

– Не думаю, что это имеет большое значение.

Аллейн сделал паузу. Когда он снова заговорил, его слова звучали серьезно и веско:

– Послушайте, практически не осталось сомнений, что ваш отец умер от удара тока, полученного от этого радиоприемника. Обстоятельства, насколько я понимаю, уникальные: обычно приемники не способны причинить смертельную электротравму. Мы осмотрели прибор и склонны полагать, что радиосхему вчера вечером изменили, и весьма радикально. Возможно, это экспериментировал ваш отец. Если, допустим, что-то завладело его вниманием или вывело из себя, он, забывшись, мог произвести опасные переделки.

– Вы же сами в это не верите? – спокойно уточнила Филиппа.

– Раз вы спрашиваете, нет, – ответил Аллейн.

– Понимаю, – сказала девушка. – Вы считаете, что он был убит, но не уверены. – Она побледнела, однако твердо закончила: – В таком случае понятно, зачем вам подробности скандала.

– И всего, что происходило вчера вечером, – добавил Аллейн.

– А произошло вот что, – начала Филиппа. – В начале одиннадцатого я вышла в холл. Я слышала, как Артур ушел, и машинально поглядела на часы: было пять минут одиннадцатого. В коридоре я увидела секретаря отца, Ричарда Хислопа. Он отвернулся, но недостаточно быстро, и я успела заметить… У меня вырвалось: «Вы плачете!» Мы посмотрели друг на друга. Я спросила, почему он это терпит – секретари у отца не задерживались. Хислоп ответил, что вынужден терпеть. Он вдовец с двумя детьми. У него счета от докторов и другие расходы. Не стану рассказывать о его форменном рабстве у моего отца или об изощренных издевательствах, которые ему приходилось выносить. Мне кажется, наш отец был сумасшедшим, настоящим помешанным. Ричард сбивчиво выложил все это полным ужаса шепотом. Он у нас два года, но до вчерашнего дня я не понимала, что мы… что… – Легкий румянец окрасил ее щеки. – Он такой смешной маленький человечек. Ничего похожего на то, как я привыкла себе представлять… Не красавец, не магнетическая личность – словом, ничего такого…

Она замолчала с растерянным видом.

– Да? – отозвался Аллейн.

– Понимаете, я вдруг обнаружила, что влюблена в него. И Ричард тоже это понял. Он сказал: «Конечно, это абсолютно безнадежно. Союз между нами… Какая нелепая, смешная мысль». А я обняла его и поцеловала. Странно, но это получилось как-то само. И тут отец вышел из кабинета и увидел нас.

– Не повезло, – посочувствовал Аллейн.

– Еще как… По лицу отца разлилось искреннее удовольствие – он едва не облизнулся. Исполнительность Ричарда его давно раздражала – приходилось изобретать причины обходиться с ним по-скотски, однако теперь, разумеется… Он велел Ричарду зайти в кабинет, а мне – отправляться в мою комнату и пошел за мной наверх. Ричард тоже порывался пойти, но я попросила его этого не делать. Отец… Я не стану пересказывать вам, что он сказал. Из увиденного он сделал самые худшие выводы из возможных. Он был невероятно гнусен, кричал на меня как помешанный. Он и правда будто потерял рассудок. Наверное, это был приступ белой горячки – он же страшно пил… Зря я вам все это рассказываю, да?

– О нет, – заверил Аллейн.

– Я ничего не чувствую, даже облегчения. Мальчики откровенно выдохнули, а я… Но я и не боюсь больше. – Она смотрела на Аллейна, о чем-то напряженно думая. – Невиновным ведь нечего бояться, не правда ли?

– Такова аксиома полицейского расследования, – подтвердил Аллейн, гадая, невиновна ли Филиппа в самом деле.

– Это никак не может быть убийством, – сказала Филиппа. – Мы все слишком боялись его убивать. Мне кажется, он бы победил, даже если бы мы попытались. Он бы нашел способ нанести ответный удар… – Она прижала пальцы к глазам. – Что-то я запуталась.

– По-моему, вы потрясены сильнее, чем сознаете. Я постараюсь побыстрее. Ваш отец устроил безобразную сцену в вашей комнате. Вы сказали, что он кричал на вас. Это кто-нибудь слышал?

– Да, мама. Она вошла ко мне.

– А дальше?

– Я сказала: «Иди, родная, все в порядке». Я не хотела ее в это втягивать. Он едва не свел ее в могилу своими выходками. Иногда он… Мы не знаем, что происходило между ними. Это великая тайна, как дверь, которая тихо затворяется поплотнее, когда идешь по коридору.

– Ваша мама послушалась и ушла?

– Не сразу. Он ей сказал, что обнаружил, будто мы с Ричардом любовники. Он сказал… Не важно, не хочу повторять. Мама пришла в ужас. Он будто растравлял какую-то старую рану, чего я не могла понять. Потом неожиданно велел ей идти к себе. Мама сразу ушла. Отец пошел за ней, а меня запер на ключ. Больше я его не видела, только слышала с первого этажа. Но это уже потом.

– Вы просидели взаперти до утра?

– Нет. Комната Ричарда Хислопа рядом с моей, мы говорили через стену. Ричард хотел отпереть дверь, но я попросила на всякий случай этого не делать – вдруг он снова поднимется. Позже, совсем ночью, вернулся Гай. Когда он проходил мимо моей комнаты, я стукнула в дверь. Ключ торчал в замке, и Гай его повернул.

– Вы сказали брату, что произошло?

– Только про скандал. Гай не стал задерживаться, ушел к себе.

– А в вашей комнате слышно радио?

Филиппа удивилась:

– Радио? Как же, конечно. Слабо, но различимо.

– Вы слышали радио после того, как ваш отец спустился в кабинет?

– Не помню.

– Подумайте, что вы слышали, пока долгое время лежали без сна в ожидании, когда вернется брат.

– Сейчас постараюсь… Когда отец вышел и увидел меня и Ричарда, приемник был выключен – они перед этим работали. Нет, я не слышала радио, только… Погодите, да, после того как он вышел из маминой комнаты и спустился в кабинет, раздался оглушительный треск радиопомех. Затем некоторое время было тихо. Потом, кажется, снова послышался этот треск… О, и еще кое-что: после радиопомех у меня возле кровати выключился радиатор. Должно быть, случился перебой с электричеством – от этого и помехи, и радиатор. Минут десять спустя обогреватель снова заработал.

– А приемник снова заиграл?

– Не знаю, это я плохо помню. Радио снова включилось, когда я уже засыпала.

– Благодарю вас от всей души и не смею больше задерживать.

– Хорошо, – спокойно сказала Филиппа и вышла.

Аллейн послал за Чейзом и расспросил его об остальных слугах и обстоятельствах обнаружения тела. Затем вызвали Эмили и допросили ее. Когда она вышла, потрясенная, но уже успокоившаяся, Аллейн повернулся к дворецкому.

– Чейз, – сказал он, – у вашего хозяина были какие-нибудь особые привычки?

– Да, сэр.

– Пристрастие к радиоприемнику?

– Простите, сэр, я думал, вы имели в виду – вообще.

– И вообще тоже.

– Если позволите, сэр, мистер Тонкс весь состоял из особенных привычек.

– Сколько вы у него проработали?

– Два месяца, сэр, и должен был уйти в конце этой недели.

– Вот как? Отчего вы решили уволиться?

Ответ Чейза отличался характерной для его речи выразительностью:

– Есть вещи, которые живому человеку не стерпеть, сэр. Одна из них – это когда с вами обращаются так, как мистер Тонкс обращался со своими слугами.

– А! Тоже его особая привычка?

– По моему скромному мнению, сэр, он давно уже помешался. Потерял рассудок.

– А теперь давайте про радиоприемник. Тонкс ковырялся в приборе?

– Не могу сказать, чтобы я хоть раз замечал нечто подобное, сэр. Но он хорошо знал радиодело.

– Когда он ловил волну, имелся ли на то свой обычай – характерная поза или жест?

– По-моему, нет, сэр. Я не примечал, а я часто входил в кабинет, когда он настраивал радио. Я и сейчас будто воочию вижу его, сэр.

– Да-да, – подхватил Аллейн, – это нам и нужно – четкая мысленная картина. Как это происходило? Вот так?

В мгновение ока инспектор оказался в кресле Септимуса Тонкса, развернулся к тумбе радиоприемника и взялся правой рукой за ручку настройки.

– Так?

– Нет, сэр, – сразу ответил Чейз, – не похоже. Он брался обеими руками.

– Ах, вот что. – Левая рука Аллейна легла на ручку громкости. – А теперь?

– Теперь лучше, сэр, – медленно произнес Чейз. – Но было еще что-то, чего я никак не могу вспомнить. Хозяин всегда… Так и вертится в голове, не получается ухватить.

– Понимаю.

– Как же он делал в минуты раздражения… – проговорил Чейз в раздумье.

– Раздражения?

– Нет, не получается, сэр, не могу припомнить.

– Может, позже вспомнится. А теперь ответьте, Чейз, чем вы занимались вчера вечером? Я имею в виду слуг.

– Мы разошлись по домам, сэр, по случаю Рождественского сочельника. Хозяйка вызвала меня с утра и сказала, что вечером мы можем взять выходной, как только я принесу мистеру Тонксу его девятичасовой грог, – просто ответил Чейз.

– Когда все разошлись?

– Прислуга около девяти, а я в десять минут десятого. Вернулся в одиннадцать двадцать. Все уже легли. Я тоже сразу лег спать, сэр.

– Вы вошли в дом через черный ход?

– Да, сэр. Мы уже между собой поговорили – никто не заметил ничего необычного.

– А в вашем крыле слышно радио?

– Нет, сэр.

– Ну что ж, – сказал Аллейн, поднимая взгляд от своих записей, – пока достаточно, благодарю вас, Чейз.

Не успел дворецкий дойти до двери, как в кабинет вошел Фокс.

– Простите, сэр, – сказал он, – мне только взглянуть на «Радио Таймс» на письменном столе.

Он навис над газетой, лизнул огромный палец и перевернул страницу.

– Вот оно! – вдруг воскликнул Чейз. – Вот что я запамятовал. Так хозяин и делал!

– Делал что?

– Слюнявил пальцы, сэр! Это была его привычка. Он всегда лизал пальцы, когда садился перед радио. Я своими ушами слышал, как мистер Хислоп жаловался доктору, что его с ума сводит, как хозяин не может ни к чему притронуться, не послюнив наперед пальцы.

– Все понятно, – заключил Аллейн. – Минут через десять попросите мистера Хислопа зайти к нам, если это его не затруднит. Это все, Чейз.

– Так вот, сэр, – начал Фокс, дождавшись, когда дворецкий выйдет. – Если все так и есть и то, что я думаю, правда, дело пахнет керосином.

– Надо же, Фокс, какое глубокомысленное замечание. Как это понимать?

– Если бакелитовые ручки заменили металлическими, а через дырки к ним пропустили тонкие проводки, то покойника тряхнуло сильнее, если он взялся за радио влажными пальцами.

– Да. Плюс покойный имел привычку браться за ручки регулировки непременно двумя руками. Фокс!

– Сэр?

– Возвращайся к Тонксам. Ты ведь не оставил их одних?

– С ними Бейли, притворяется, что осматривает выключатели. Он нашел под лестницей главный электрощит. Один предохранитель недавно вылетал, его снова вставили. А в буфете в нижнем ящике – обрезки проводов и прочий хлам. Провода той же марки, что на радиоприемнике и радиаторе.

– Чуть не забыл! Мог ли кабель от адаптера к радиатору участвовать в замыкании?

– Черт возьми, – Фокс кивнул, – вы правы! Вот как это и было сделано, шеф! Более мощный кабель отсоединили от радиатора и просунули куда не надо. В кабинете топился камин, отопления покойник не включал и не заметил неисправности!

– Да, это возможно, но у нас мало доказательств. Возвращайся к осиротевшим Тонксам, мой Фокс, и любезно расспроси, не помнит ли кто из них особых привычек сэра Септимуса, связанных с настройкой радиоприемника.

В дверях Фокс столкнулся с тщедушным Хислопом, который остался наедине с Аллейном. Филиппа была права, когда назвала Ричарда Хислопа ничем не примечательным: секретарь Тонкса обладал самой заурядной внешностью. Серые глаза, тусклые желтоватые волосы, бледный, невысокий – словом, невзрачный, однако накануне на них с Филиппой снизошло озарение: они любят друг друга. Это показалось Аллейну романтичным, но подозрительным.

– Присядьте, – сказал он. – Я хочу, чтобы вы рассказали, что произошло вчера между вами и мистером Тонксом.

– Что произошло?

– Да. Насколько я знаю, ужин был в восемь, а затем вы с мистером Тонксом пришли в кабинет.

– Да.

– Чем вы были заняты?

– Он продиктовал мне несколько писем.

– Имело ли место что-нибудь необычное?

– О нет.

– Почему же вы поссорились?

– Поссорились! – Тихий голос секретаря чуть повысился. – Мы не ссорились, мистер Аллейн.

– Возможно, я неточно выразился. Что вас расстроило?

– Вам Филиппа рассказала?

– Да, у нее хватило благоразумия ничего не скрывать. Так что произошло, мистер Хислоп?

– Помимо того, что она вам сказала… Мистеру Тонксу было трудно угодить, я его часто раздражал. Так вышло и вчера.

– Что же вызвало его раздражение?

– Почти все. Он накричал на меня. Я испугался, занервничал, стал неуклюж с бумагами, начал делать ошибки. Я дурно выполнял свои обязанности. Потом я допустил грубую ошибку и… окончательно расстроился. Я всегда раздражал его, даже своими привычками.

– А разве у него не было раздражающих вас привычек?

– У него? Господи!..

– Какие?

– Я не могу припомнить ни одной. Разве это важно?

– Что-нибудь связанное с радиоприемником, например?

Наступило короткое молчание.

– Нет, – сказал Хислоп.

– Вчера после ужина радио играло?

– Некоторое время. Но не после… инцидента в холле. По крайней мере, я не помню.

– Что вы делали после того, как мисс Филиппа и ее отец поднялись наверх?

– Я пошел за ними и некоторое время слушал под дверью. – Хислоп побледнел и отодвинулся от стола.

– А потом?

– Я услышал, что кто-то идет, и вспомнил, что доктор Медоус велел звонить ему, если разразится новый скандал. Я спустился и позвонил отсюда. Доктор велел мне отправляться в свою комнату и слушать, а если дело примет скверный оборот, дать ему знать. Если же все обойдется, то я должен был оставаться у себя. Моя комната рядом с комнатой Филиппы.

– Вы так и сделали?

Хислоп кивнул.

– Вы слышали, что говорил Филиппе мистер Тонкс?

– Э-э… Почти все.

– Что вы слышали?

– Он ее оскорблял. При этом присутствовала и миссис Тонкс. Я уже думал бежать звонить доктору Медоусу, но тут они с мистером Тонксом вышли от Филиппы и удалились. Я остался в своей комнате.

– Вы не пытались поговорить с мисс Филиппой?

– Мы говорили через стену. Она попросила меня не звонить Медоусу и не уходить. Немного погодя – прошло около двадцати минут – я услышал в коридоре шаги мистера Тонкса: он спустился на первый этаж. Я снова заговорил с Филиппой. Она умоляла меня ничего не делать и обещала сама утром поговорить с доктором Медоусом. Я подождал еще немного и лег спать.

– И заснули?

– О боже, нет, конечно.

– Вы слышали, как снова заиграло радио?

– Да. Вернее, я расслышал треск помех.

– Вы разбираетесь в радиоделе?

– В самых общих чертах. Я не знаток.

– Как вы получили эту работу, мистер Хислоп?

– Откликнулся на объявление.

– Вы уверены, что не помните характерных привычек мистера Тонкса касательно радиоприемника?

– Нет.

– Что ж, благодарю вас. Не могли бы вы попросить миссис Тонкс уделить мне несколько минут?

– Конечно, – согласился Хислоп и вышел.

Супруга Септимуса Тонкса казалась похожей на смерть. Аллейн поспешил предложить вдове стул и спросил о ее передвижениях накануне вечером. Миссис Тонкс ответила, что плохо себя чувствовала и ужинала в своей комнате, после чего сразу легла спать. Услышав, как Септимус кричит на Филиппу, она поднялась с постели и пошла в комнату дочери. Септимус обвинял мистера Хислопа и ее дочь в «ужасных вещах». На этом миссис Тонкс совсем сникла, будто ее покинули последние силы. Аллейн был сама мягкость и терпение и вскоре узнал, что Септимус пошел за супругой в ее комнату, продолжая говорить «ужасные вещи».

– Какие же? – не удержался Аллейн.

– Он не отвечал за себя, – сказала Изабель. – Не понимал, что говорит. Мне кажется, перед этим он выпил.

По ее словам, муж пробыл у нее примерно с четверть часа, а потом внезапно ушел. Она слышала, как он прошагал по коридору мимо комнаты Филиппы и спустился на первый этаж. Миссис Тонкс долго не спала. Радио в ее спальне не слышно. Аллейн показал ей наконечники карниза для штор, но вдова никак не могла понять их важность. Детектив отпустил миссис Тонкс, вызвал Фокса и вместе с ним еще раз прошелся по выясненным фактам.

– Что ты об этом думаешь? – спросил он наконец.

– Что тут сказать, сэр, – флегматично произнес Фокс, – с виду у молодых джентльменов имеются алиби. Надо проверять, а до того нам двигаться некуда.

– Давай предположим, – начал Аллейн, – что оба молодых Тонкса за своими алиби как за каменной стеной. Что тогда?

– Тогда у нас остается барышня, вдовая леди, секретарь и слуги.

– Вот ими и займемся. Но сперва давай еще раз про радиоприемник. Следи за нитью моих рассуждений. Насколько я понял, единственный способ переделать приемник так, чтобы мистер Тонкс раз и навсегда отучился слюнявить пальцы, следующий: снять ручки настройки, тонким сверлом просверлить отверстия в передней панели и заменить ручки металлическими наконечниками, набив гнезда промокательной бумагой, чтобы изолировать наконечники от стержней и усадить поплотнее. Мощный кабель, ведущий к радиатору, отсоединяется, концы проводов пропускаются в просверленные отверстия и упираются в новые «ручки». Таким образом, у нас появляются полюса, плюс и минус. Мистер Тонкс замыкает цепь на себя и получает мощную встряску, после чего ток уходит через его тело в землю. Предохранитель на электрощите вылетает почти мгновенно. Все необходимые манипуляции убийца проделал, пока Тонкс наверху терроризировал жену и дочь. Сеп Тонкс вернулся в свой кабинет позже двадцати минут одиннадцатого, стало быть, убийца управился с десяти, когда Артур ушел на вечеринку, до возвращения Сепа в кабинет – скажем, минут за сорок пять. Потом убийца зашел в кабинет еще раз, подключил силовой кабель обратно к радиатору, убрал из приемника лишние провода, поменял металлические наконечники на родные бакелитовые ручки и оставил радиоприемник включенным. Я правильно понимаю, что оглушительный треск статических помех, о котором говорили Филиппа и Хислоп, был вызван коротким замыканием, прикончившим нашего Септимуса?

– В самую точку.

– Кроме того, в результате замыкания в доме отключилось отопление – вспомним радиатор мисс Тонкс. Убийца запустил его снова. Технически это несложно, если человек что-нибудь смыслит в электрике: нужно лишь подойти к распределительному щиту и вставить предохранитель. Как по-твоему, сколько времени могло занять – а, это ужасное выражение! – приведение оборудования в исправное состояние?

– Эм-м, – басовито отозвался Фокс, – по грубым прикидкам, минут пятнадцать. Шустрый у нас убийца.

– Да, – согласился Аллейн. – Или шустрая.

– Сомневаюсь, что женщина на такое способна, – проворчал Фокс. – Послушайте, шеф, вы знаете, о чем я думаю. Зачем секретарю понадобилось лгать о привычке покойного слюнявить пальцы? Хислоп уперся, что не помнит такого, но Чейз своими ушами слышал, как секретарь откровенничал – при виде слюнявых пальцев Тонкса он боится не совладать с собой.

– Вот именно, – согласился Аллейн и замолчал так надолго, что Фокс решился скромно кашлянуть. – А? – встрепенулся Аллейн. – Да, Фокс, да. Это обязательно придется сделать.

Он полистал справочник, нашел нужный телефон и набрал номер.

– Могу я поговорить с доктором Медоусом? Ах, это вы и есть? Не помните ли вы, говорил ли мистер Хислоп, что привычка Септимуса Тонкса облизывать кончики пальцев сводит его с ума? Алло, вы меня слышите? Ах, вы не помните? Вот как? Что ж, ладно. Вы говорили, Хислоп звонил вам в половине одиннадцатого? А вы ему? В одиннадцать. Вы это точно помните? Понятно. Буду рад, если вы к нам зайдете. Сможете? Тогда заходите.

Он положил трубку.

– Вызови Чейза еще раз, Фокс.

Дворецкий решительно настаивал, что мистер Хислоп жаловался доктору Медоусу.

– Когда мистер Хислоп схватил грипп, сэр, я поднимался к нему вместе с доктором. Мистер Хислоп лежал с высокой температурой и очень оживленно тараторил. Он говорил, что хозяин, догадавшись, что его привычки вызывают отвращение, нарочно доводит его, секретаря, до безумия. Мистер Хислоп даже сказал, что, если так будет продолжаться, он… Право же, сэр, он был в горячке и не соображал, что говорит!

– Так что он грозился сделать?

– Сэр, он лишь сказал, что совершит отчаянный поступок. Но это же был бессвязный бред больного, сэр. Позволю себе заметить, сейчас мистер Хислоп даже не вспомнит своих слов.

– Да, – признал Аллейн, – готов согласиться, что вы правы.

Когда Чейз вышел, инспектор сказал Фоксу:

– Ступай выясни насчет молодых людей и их алиби. Посмотрим, смогут ли они предложить тебе быстрый способ проверить их слова. А Гай пусть подтвердит заявление мисс Филиппы, что в интересующий нас промежуток времени она была заперта в своей комнате.

Фокс отсутствовал довольно продолжительное время, и Аллейн погрузился в изучение своих записей, когда дверь распахнулась, и в кабинет влетел доктор Медоус.

– Слушайте, вы, ищейка! – крикнул он. – Что вы тут учинили с Хислопом? Кто сказал, что он неприязненно относился к отвратительным привычкам Сепа?

– Это сказал Чейз. И не кричите на меня, я и без того на взводе.

– Я тоже, черт подери! Вы на что намекаете? Уж не вообразили ли вы, что этот жалкий, прибитый жизнью маленький батрак способен прикончить кого-нибудь током, тем более Сепа Тонкса?

– У меня нет воображения, – устало произнес Аллейн.

– Как я жалею, что пригласил вас! Если Сеп помер от радиоприемника, значит, сам в нем что-то крутил и докрутился!

– А после смерти очень предусмотрительно встал и все исправил.

Доктор Медоус замолчал и уставился на Аллейна.

– А теперь, – сказал инспектор, – отвечайте начистоту, Медоус. Говорил ли Хислоп в полубреду, что эта привычка хозяина раздражает его настолько, что он готов убить Тонкса?

– Как же я забыл, что и Чейз торчал в комнате… – простонал доктор Медоус.

– Да, это вы упустили.

– Даже если Хислоп нес в бреду всякую чепуху, Аллейн, что с того? Черт побери, вы не можете арестовать человека на основании фразы, вырвавшейся у него в лихорадке!

– Я и не предлагаю так поступать. Тут вскрылся и другой мотив.

– Вы про Фипс? Что они вчера вечером…

– Вам Хислоп рассказал?

– Нет, Фипс утром шепнула. Я очень люблю эту девочку. Господи, неужели вы уверены в своих выводах?

– Уверен, – подтвердил Аллейн. – Мне очень жаль. Пожалуй, вам лучше уйти, Медоус.

– Вы его арестуете?

– Я обязан выполнить свой долг.

Наступила тишина.

– Да, – наконец проговорил доктор Медоус, – долг есть долг. До свиданья, Аллейн.

Фокс вернулся с известием, что Гай и Артур никуда не отлучались со своих вечеринок, – ему удалось опросить двух или трех их приятелей. А Гай и миссис Тонкс подтвердили историю с запертой в комнате Филиппой.

– Методом исключения, – прогудел Фокс, – получается секретарь, больше некому. Схимичил с приемником, пока покойник скандалил с дочерью, а потом тайком прокрался наверх говорить с мисс Тонкс через дверь. Сдается мне, он ждал где-нибудь поблизости, пока не услышал, как покойный поджарился, после чего убрал подозрительные проводочки и ушел, оставив приемник работающим.

Аллейн молчал.

– Что будем делать, сэр? – спросил Фокс.

– Я хочу увидеть крючок у входной двери, куда они вешают свои ключи.

Сбитый с толку Фокс последовал за начальником в маленькую прихожую.

– Да, вот и они, – сказал Аллейн и указал на крючок с двумя свисающими с него ключами от английского замка. – Их трудно не заметить. Идем, Фокс.

В кабинете они нашли Хислопа и Бейли.

Хислоп переводил взгляд с одного детектива на другого.

– Скажите, это все-таки убийство?

– Мы считаем, что да, – ответил Аллейн.

– Поймите, Филиппа… мисс Тонкс была заперта в своей комнате весь вечер.

– Пока не вернулся ее брат и не повернул ключ, – уточнил Аллейн.

– Это случилось гораздо позже, Тонкс давно был мертв.

– Откуда вы знаете, когда он умер?

– Это очевидно: в тот момент, когда раздался оглушительный треск радиопомех.

– Мистер Хислоп, – произнес Аллейн, – почему в разговоре со мной вы предпочли умолчать о том, как сильно вас донимала привычка мистера Тонкса слюнявить пальцы?

– Но… как вы узнали? Я в жизни никому об этом не говорил.

– Говорили – доктору Медоусу, когда бредили в лихорадке.

– Я не помню… – Хислоп запнулся, губы у него задрожали. И заговорил снова: – Что ж, прекрасно. Это правда. Два года он меня буквально истязал. Понимаете, он кое-что знал обо мне. Два года назад, когда умирала моя жена, я взял деньги из сейфа в этом столе, а потом тайком подложил обратно в надежде, что Тонкс не заметит. А он заметил и с того дня измывался надо мной, как хотел. Он сидел там, как паук. Я подавал ему документ, а он слюнявил пальцы, звучно чмокая с самой благодушной миной. Чав, чав… А затем начинал мокрыми пальцами листать бумаги, зная, что я этого не выношу. Смотрел на меня и нарочно – чав, чав… А потом заговорил о тех деньгах, причем не прямо, а все обиняками и намеками… И я был бессилен. Вы сочтете меня сумасшедшим, но я не безумец. Я бы мог его убить. Часто, о, как часто я обдумывал план убийства во всех подробностях! Теперь вы станете думать, что это сделал я… А я не убивал, вот в чем ирония судьбы! Мне не хватило храбрости. Вчера, когда Филиппа показала, что неравнодушна ко мне, я будто в рай попал. Боялся, что это сон или наваждение. Впервые мне расхотелось убивать Тонкса – и тем же вечером его прикончил кто-то другой!

Хислоп, разгоряченный, дрожащий от волнения, замолчал. Фокс и Бейли, смотревшие на него с тревогой и не без сочувствия, повернулись к Аллейну. Инспектор хотел что-то сказать, но тут в кабинет вошел дворецкий Чейз.

– Вам записка, сэр, – обратился он к Аллейну. – Лично в руки.

Аллейн развернул послание, просмотрел первые строки и поднял взгляд.

– Вы свободны, мистер Хислоп. Я получил то, чего ожидал. Моя наживка сработала.

Когда Хислоп вышел, детективы вместе прочли письмо.

«Дорогой Аллейн!

Не надо арестовывать Хислопа. Тонкса прикончил я. Отпустите Хислопа немедленно, если вы его уже арестовали, и не говорите Фипс, что вы его подозревали. Я был влюблен в Изабель до ее знакомства с Сепом. Я убеждал ее развестись, но она не соглашалась из-за детей. Чепуха и дьявольщина, но сейчас нет времени на этом останавливаться. Мне надо торопиться. Сеп начал нас подозревать и превратил жизнь Изабель в ад. Я опасался, что она вообще лишится рассудка. Я все продумал. Несколько недель назад я снял ключ Фипс с крючка у входа, приготовил инструменты, кабель и проволоку. Я знал, где находится распределительный щит и что лежит в буфете. Я хотел дождаться Нового года, когда все разойдутся, но, когда Хислоп вчера позвонил, я решил действовать не откладывая. Хислоп сказал, что ни мальчиков, ни слуг в доме нет, а Фипс заперта в своей комнате. Я велел ему оставаться у себя и позвонить мне через полчаса, если скандал еще не утихнет. Хислоп не позвонил, позвонил я. Никто не брал трубку, и я заключил, что Сепа еще нет в кабинете.

Я отпер входную дверь ключом Фипс, вошел и прислушался. Наверху было тихо, но в кабинете горел свет: значит, Сеп вот-вот вернется. Он говорил мне, что хочет послушать какую-то рождественскую трансляцию.

Я заперся в кабинете и приступил к делу. Когда в прошлом году Сеп уезжал, Артур в его кабинете писал свою кошмарную современную мазню: форма шишечек карниза ему, видите ли, понравилась. Я еще тогда обратил внимание, что они почти неотличимы от ручек радиоприемника, а потом снял одну и убедился, что она будет держаться, если чем-нибудь забить отверстие. Вы правильно восстановили ход событий – именно так я все и сделал. Это заняло у меня минут двадцать, после чего я вышел в холл и стал ждать.