Ночные

1. Сон о том, куда приводят летучие мыши

Я никогда особо не верила в чудеса, пусть в детстве и поглощала пачками наивное фэнтези. Ещё меньше хотелось в них верить после развода родителей, болезни деда, от которого отделывались все врачи, смерти отца-фотографа от передоза и периода бесконечных скандалов с мамой, чокнувшейся после всего этого.

К счастью, всё плохое когда-нибудь кончается, и детство тоже. На смену Средиземью и Иннсмуту пришли конспекты по средневековой литературе; из раздолбанной, пропитанной страхом родной квартиры я переселилась в не менее раздолбанное, но куда более мирное общежитие в центре. Из окон были видны сфинксы на набережной, а соседей в двухместной комнате не было аж до третьего курса – не мечта ли?

Когда сосед – женского полу – всё-таки объявился, я подумала было, что скудные запасы удачи закончились. Биолога-то зачем притащили? Да ещё и раскрашенного под кровавого гота? Мест не было?..

Анализируя эту предвзятую неприязнь впоследствии, я поняла, что просто завидовала ей. Профессиональный, вполне научный интерес к млекопитающим новая соседка умудрялась совмещать со страстью к мистике: так, она сделала своей специализацией рукокрылых. В конечном счете мы стали отлично ладить, и она, видимо, проникшись ко мне доверием, перевезла в комнату своих подопечных, очень, кстати, мне симпатичных.

Наконец, одной октябрьской ночью я не без разведения болота рассказала ей обо всех своих мытарствах, включая три «желтых палаты». В ту же ночь мы выбросили все мои транквилизаторы и снотворные.

***

Я проснулась от знакомого шороха, раздающегося с неправильной стороны.

Так и есть.

Как мы ни старались, одна мышь всё-таки улетела. Кто-то в давно установившийся ноль открыл на распашку окно и так и оставил – не иначе, в состоянии предсессионного аффекта, ибо когда мы отключились после многочасовой зубрежки, никакого окна не было.

Я ещё считала французских королей вместо овец…

Ну, то есть окно имелось, но…

Мышь была какая-то не такая. Явно не северный кожанок, каких у нас пруд пруди. И не какая-нибудь ночница или вечерница – за месяцы дружбы с хироптерологом я насобачилась определять виды. Эта была чёрной. Ну совершенно. И смотрела она как-то… не по-мышиному.

Мышь раскрыла крылья и спикировала вниз.

Откуда-то взялся туман. Много, много. Красивый и густой, как тогда в Риге. Ну или как в кино с недешевыми спецэффектами. Я понятия не имела об этом районе. Сменялись витрины, дворы, набережные. Иногда они выглядели почти знакомыми, но в последний момент я осознавала, что ошиблась, и нужная улица будет вот там, за поворотом, во дворе, за дверью, за стеной.

Нервов добавляли слышащиеся то тут, то там тяжелые шаги и стук когтей, чьи бы они ни были.

Порядком испугавшись, я снова увидела странную мышь, примостившуюся на фонаре, и дальше, отключив мозги ради их же безопасности, пыталась поймать хотя бы её.

После очередного поворота я чуть не влетела в высоченный фасад и, пораженная, подняла голову. Подобные здания ожидаешь увидеть в Нормандии или в Вестфалии, но никак не в Петербурге. Где-то в голове сразу захихикал Гюго.

Фасад поднимался на невиданную высоту, а в ширину тянулся на всю площадь – неизмеримых размеров. Двойная вытянутая арка прямо передо мной обрамляла ворота в несочетающемся стиле – одна часть, слева, из мрамора или слоновой кости, в общем, чего-то роскошного, а другая будто из чудом составленных сухих веток. Подозрительно гладких. Присматриваться я не стала.

Между арками помещалась ниша с вытянутой статуей, что напоминала бы любую фигуру святого со сферического в вакууме готического собора, но только…

Только вот материал напоминал черный оникс и сверкал, будто новый снег, а пропорции казались слишком тонкими и изящными.

Только волосы изображаемого змеились вверх, словно пламя, а лицо было закрыто книгой, что он держал в руках.

Только вот…

– Стой.

Девушка или, может, женщина не совсем непонятного возраста в поношенном сером худи и с усталым лицом схватила меня за плечо. Наглый её жест не показался мне странным и не возмутил. Она вела себя так естественно.

– Что это за район, Вы не подскажете? Тут у нас такая мелочь, понимайте, мышь убежала… улетела… ну, летучая. В смысле, это неверное название, они рукокр… но уж… и мышь какая-то не того… а потом я как-то потерялась, и ещё туман. И вот…

Усмешка на лице девушки становилась всё более издевательской, так что на «вот» я почувствовала себя полной дурой.

– Что?! Вы скажете, что это за район и как пройти на Университетскую, или мне дальше бродить?

– Можешь бродить сколько угодно. Но ты уже четверть века бродишь, может, хватит?

– Но что это…

– Ты знаешь, что.

Да.

– Ну, филолог, хорошо ли ты учила греческую мифологию? Сейчас ты можешь выбрать. Только сейчас.

Девушка раскинула руки, указывая на два входа. Сей пафосный жест, проделанный, к тому же, в дурацком худи, тоже отчего-то казался уместным.

– Эти, – указала я на ворота из подозрительных «веток» и тут же потеряла из виду вторые, парадные.

Равнодушная ко всему девушка кивнула и выдала очередное:

– А теперь отворачивайся, зажмуривайся, и не дадут тебе боги ослушаться.

Для надежности она завязала мне глаза прочной черной тканью и зачем-то крепко взяла за руку.

– Теперь, будь добра, никуда не девайся.

–?..

– Можно.

Повернувшись и оглядевшись в поисках причины такой секретности, я заметила, что руках у нее был кубок из темного металла, а книга статуи располагалась под иным углом. А может…

– Тебя приняли. Пей.

В кубке плескалась густая черная жидкость, отражавшая, казалось, все ночи мира. Они двигалась, хотя чудаковатая «стражница» держала сосуд ровно.

На вкус питье ощущалось сладким дымом.

– Очень хорошо. Теперь ты не вернешься.

***

– Самое сложное для новичка – это, конечно, перестроиться на полностью ночной режим, – с энтузиазмом начал инструктаж приставленный старшекурсник. – В этом смысле «жаворонкам» не повело, а ведь их тоже тут хватает, пусть и в меньшей пропорции. Ничего не поделаешь: онейронавтв надо учиться и жить ночью, что логично. Ну, ты не боись. Наши эскулапы и психи помогают по первому требованию, если что – сразу к ним. Да и без тоже – постоянно какие-то проверки, тесты… Но потом сама привыкнешь: тебе ещё выдадут солнечные очки для весны и лета. Ужасное время, бр-р… Судя по твоему гербу, это будет скорее рано, чем поздно.

– Ты имеешь в виду этот дорогущий значок с ночницей?

– Угу. Герб – звучит гордо.

Он указал на свой, с сипухой.

– Это что, вроде как специализация?

– Не, скорее тип личности. А факультет у тебя бионюктологический, я узнал.

– Биологический? Это ещё зачем? С нуля химия, биология клетки, законы Менделя?…

– Фу, скукота какая. Это ночная флора и фауна, ночные гуманоиды, ночные сущности. Интереснее не бывает. Хотя у нас на физфаке тоже круто.

Уточнять подробности о «физфаке» не захотелось.

– Ну, мне пора. Ты тут разбирай выданные шмотки, осматривайся, поболтай. Если что – поищи Серую, это которая в худи, она тут по новичкам. И это, как там, самое главное. Выдыхай уже. То, чего ты боишься, не случится. Я тут три года. Хватит уже считать пальцы и проверять реальность. Теперь она для тебя единственная.

Подмигнув в ответ на мое немое изумление, забавный веснушчатый старшекурсник поспешил на лекцию своего «физфака», а я поплелась в выделенную комнатушку – на этот раз одноместную и напоминающую каменную келью.

Разбирать правда было что. Помимо значка с мышью и путеводителя, в увесистой коробке мне вручили:

Плотные черные шторы, через которые, по виду, не просочится и звук;

Маску для сна с вышитыми летучими мышами, сшитую явно вручную, ибо немного неровно;

Музыкальную шкатулку со сменными цилиндриками разных тихих мелодий,

Мелатонин в таблетках («на крайний случай!»);

Наволочку с глазами: летучемышиными крыльями и заостренными ушками – судя по кружевам, того же авторства, что и маска.

Натянув наволочку на подушку, а шторы – на толстый карниз, я сгрудила оставшееся на древнего вида камин и развернула путеводитель. Если не вчитываться, он походил на рядовую листовку. После анонимного приветственного слова с непрестанными «успокаивающими» призывами «ничего не бояться, а то хуже будет» шли правила и распорядок.

* Телефоны изымались (это я и так поняла; мой просто испарился);

* 

Яркая одежда запрещалась во избежание психических травм (не помню уж, в чём, когда и откуда я вышла за мышью, но сейчас на мне был темно-синий бадлон и черная расклешенная юбка до лодыжек);

* 

Яркие лампы также были нежелательными (Замеченное мною освещение состояло либо из свечей, либо из лунного света);

* 

Раз в полгода проводился профилактический осмотр (Список окончательно сбил с толку, так как среди тестов фигурировали, скажем, «проверка аргенодетектором» и «реакция чеснок»);

* 

Строго воспрещались шутки про Некрономикон.

Отбой предполагался с десяти до шести; с восеми вечера до четырех утра четыре же пары: две общих и сдвоенная по специализации; далее шесть часов практики и досуга. Дотянув, по совету путеводителя, до десяти за любованием коридорами, я буквально свалилась на резную кровать с балдахином – это физически; а ментально – в кромешную тьму без видений.

По пробуждении, возвещаемом, как и отбой, глухими курантами, я побоялась открывать глаза: в комнате явно кто-то был. В добавок этот кто-то ледяными пальцами крепко-накрепко сжал мое запястье, а судя по слышимому тихому дыханию, смотрел на меня в упор.

– Хватит. Она всё, здесь.

– Н-ну, первая ночь…

– Первый СОН. И эта прочная. Расслабься, заботливый ты наш.

Запястье отпустили, а я перестала прикидываться. Голоса принадлежали давешним знакомым: забавному парню и нудной девчонке в худи.

– Вы тут что?!

– Проверяли, не решишь ли ты рассыпаться или развеяться с непривычки. Ищи потом.

Успокоившийся было пульс снова пустился в галоп.

– А ч-что, б-были прецеденты?

– НЕТ, – рявкнула проводница в сером. – Михаил у нас сомневающийся материалист, математик. Был. Ну, я откланиваюсь. Вас много, а я одна. Дуй в библиотеку, а то мадам Мумут ждать не будет. Впрочем, остальные тоже. Через два часа первая лекция.

– Мадам кто?

– Увидишь. Дуй, говорю. Четвертый этаж вверх отсюда, дверь в третьем по левую руку коридоре. Там ещё статуя фавна.

– Но там их уйма! Дверей этих!

– Она там одна, – железным тоном повторила девушка. – Adiós.

Растерянно моргая на хлопнувшую дверь, я задала неловко топчущемуся Михаилу первый пришедший в голову вопрос:

– А почему не шутить про Лавкрафта? Книги же не существует?

Парень мигом посерьезнел.

– Существует. Только никогда не проси его в библиотеке. Особенно после полуночи. – Шуток не любят?

– Нет. Могут и дать.

***

Дверь правда обнаружилась всего одна: старомодная, как и всё здесь, будто из романов Диккенса или По, и к тому же с гравировкой незнакомого бестиария.

Библиотекой заведовал плотного сложения дяденька с добрыми глазами. Мы немного поболтали по-испански. Отлучившись в непролазные глубины стеллажей буквально на пять минут, он снабдил меня вводной литературой с обязательными «Метаморфозами» (к счастью, в переводе) и Лавкрафтом с Дансени (к моему ужасу, в оригинале).

– Добро пожаловать, девочка, – напутствовал меня библиотекарь. – Учись хорошо и так далее, но особенно – постарайся не прогуливать в полнолуние. В крайнем случае можно, конечно, но тогда сиди дома, у себя в комнате. Мадам Мумут не любит излишне любопытных. И не обижай её друзей.

– Зачем же мне с преподавателями-то ссориться?

– Вóроны, совы и летучие мыши – их не трогай, даже если боишься. Обычных мышей и крыс на всякий случай тоже.

– Да зачем, я сама их люблю.

Поток студентов, порядком бледноватых в силу образа жизни, недвусмысленно указал на место проведения первого занятия. Людей перед аудиторией собралось много, разных возрастов, пусть и без крайностей: попадались и подростки лет шестнадцати, и обладатели легкой седины. Организация учебного процесса показалась мне невообразимо лаконичной для заведения подобного масштаба: деканы всего трех имеющихся факультетов были их же единственными преподавателями. В коридорах иногда можно было встретить смотрителей – примерно по одному на этаж. Никакого другого персонала мне так и не попалось.

– Первый, наиважнейший постулат: – напыщенно начал учитель факультета бионюктологии, полноватый добродушный мужчина в очках и с галстуком с веселыми китами, – забудьте вы этого Фрейда! Выбросите его из головы к черт… черте полного игнорирования, вот. Если вам снится сова – это сова, заснувшая в сходном с вами пространстве. Ну или Фобетор, но тогда вам не повезло. Или Атхэнайа, но тогда вы труп. В этом аспекте картина если не всегда приятнее, то проще. Сложнее с гуманоидами и сущностями. Всем вам из прошлой жизни, я полагаю, известен феномен сонного паралича. Да-да, есть разное бормотание про фазы сна, генетическую склонность и всякое такое. Чего только… Так вот, за эту катаплексию пробуждения, выражаясь заумно, ответственны ночные сущности разной природы, но главным образом – кошмары первого порядка. Другая парасомния, а именно, идиопатическая гиперсомния – от суккубов, классифицируемых обычно в третий порядок, но рассматриваемыми также как гуманоиды. И это ещё хорошо, потому что любимцев они одаривают сексомнией. Не ржите тут, а лучше прочитайте параграф шесть из «Основ нюктофизиологии» за авторством Э. Цанна. Вот она, такая, узором из скрипичных ключей. Нда. С сов я начал не зря. Сегодня мы с вами познакомимся с такой вот милой совушкой. Иди сюда. Это чудесное создание назывется Micrathene whitney, или enano, она же сычик-эльф. Совершенно безобидная, разносит разве что легкие невротические настроения, от которых легко защититься самоубеждением всего-то пятой степени…

– …физонюктология – самая рискованная и практическая вещь в этом сборище лунатиков, – рассказывал на третьей паре бородатый седовласый хиппи, он же заигравшийся славянофил, известный также как декан второго факультета. – Мы с вами займемся пространственными и хроноискажениями; а крепкие парни – простите, тут не не равноправия – смогут опробовать себя в оперативной работе. Я имею в виду, крепкие психически: гора мышц полезна для здоровья тела, но разум не спасет. Я сам лишний раз глубже шестого уровня сна не захожу. Что Вы хотели?

– А почему нам нельзя? – привстала девчушка лет семнадцати с хвостиками и самоуверенным лицом.

– Из соображений гуманности. Вас жалко. А каждый мужик – в душе викинг. Вопросы?.. А вот не совсем устоявшуюся дисциплину «эсхатология» мы проходим на третьем курсе. Не со всеми…

На последней паре никто не ерзал и не перешептывался – отнюдь не от усталости. Слух о репутации той самой «мадам Мумут» разошелся среди новичков задолго до урока, а волна какой-то неправильной тревоги разлилась по рядам ещё до её появления. Единственной, кто издал хоть какой-то звук, была девушка, расположившаяся рядом со мной на изогнутой скамье. Она хихикнула и со смутно знакомым акцентом прошептала на ухо:

– Это её прозвище значит «мадам Парик» в издевательском тоне. Она, наверно, с бигуди очень дружна.

Как-то ответить на плоскую шутку не удалось. Декан факультета онейрологии раздвинула занавес прямо за огромной доской и, наверное, презрительно оглядела собравшихся. «Наверное», потому что на голове у нее красовался белоснежный изысканный парик явно доампирной моды, какое-нибудь рококо с «Дамы в голубом», на шее – неширокая, но густая фреза, а на лице – чёрно-белая маска типа Dama di Venezia. Одежду этой оригинальной особы составляло платье в пол цвета тёмной декабрьской ночи и чёрный плащ. Надо ли говорить, что руки тоже полностью скрывались перчатками из чёрно-синего же атласа с кружевом. И всё же никто не смеялся.

– Вы задаете себе уйму вопросов, – ровным усталым голосом заговорила преподавательница, – например: отчего вас так много на новом потоке, хотя нынче явно не сентябрь? Каких размеров заведение? Что и когда вас сюда привело?

Аудитория подтверждающе загудела.

– …и не проснетесь ли вы в прежней жизни.

В зале повисла мертвая тишина.

– Некогда мы старались вводить учеников в курс дела постепенно, дабы избежать перегрузки. Но обратная методика зарекомендовала себя лучше. Меньше потерь. Скажу для проформы, что на моем факультете вас ждет обучение теоретической и прикладной сомнологии, сравнительному толкованию сновидений, онейронавтике и психопатологии сновидений. Но теперь к сути. В ваших интересах запомнить, где вы сейчас. Итак, все готовы.

Смотрите, сколько вас здесь на самом деле.

Смотрите, каких масштабов Университет.

Смотрите, что существует за его пределами.

– После вводного занятия полагается три дня выходных. Да, и в награду выжившим ответ на тот последний вопрос: вы не проснетесь, на этот счет можете успокоиться. Урок окончен. Rétablissez-vous.

Мадам Мумут бесшумно скрылась за тяжелым занавесом.

Я помогала прежде смешливой француженке, теперь рыдающей в голос, выносить потерявших сознание.

2. Сон о бесцветной

Как можно уснуть во сне? Значит, это всё не сон, а иной род реальности ? Или сон поверхностного слоя, из которого мы проваливаемся в более глубокий, более дальний и запутанный? «Письмена бога»?

Как бы то ни было, к шести вчера мы возвращались в одну реальность. Первые три дня те, кто сохранил относительное спокойствие духа, включая, как ни странно, меня, пытались обогнать валявшихся в истерике или ступоре и прочесть вводную литературу. Тщетно.

– Как прочитать ЭТО? – спросила я у Михаила и указала на томик Гофмана, оказавшийся рукописным. – Я по романским языкам и ничего не смыслю в немецком! Тем более в рукописном немецком двухсотлетней давности!

– Это и не надо. Языкам тут учат – для простоты и развития мозгов, но можно и по-другому, правда, это утомительно. Ты хочешь почитать? Тебе интересно?

– Ну. То есть разумеется. Люблю Гофмана. И просто хочу всех обогнать.

– Значит, так, представь: какой-нибудь тысяча восемьсот двадцатый. Не важно, что не точно, это абстракция. Тяжелые часы, музейный письменный стол, пыльная мебель, за окном полночный Берлин со страшных открыток, и книга..

Сколько ни моргай, на глюки от избытка впечатлений трансформацию окружающего списать не получилось бы: на Михаиле почему-то оказался нелепый для современности костюм, словно позаимствованный у театрального персонажа, а вместо обжитой уже комнаты – неизвестный бидермайеровский кабинет, едва освещаемый свечой.

– Хватит хихикать, читай давай, фройляйн.

Затаив дыхание, я открыла книгу наугад и сперва увидела непереводимый для меня, зато уже практически четкий текст.

…Der Mutter Antwort befriedigte mich nicht, ja in meinem kindischen Gemüt entfaltete sich deutlich der Gedanke, daß die Mutter den Sandmann nur verleugne, damit wir uns vor ihm nicht fürchten sollten, ich hörte ihn ja immer die Treppe heraufkommen…

«…Ответ матери не успокоил меня, и в детском моем уме явственно возникла мысль, что матушка отрицает существование…»

Неизвестные слова складывались в логичные, понятные мысли.

– Что скажешь?

– Офигеть, простите мой французский, вот что.

– Привыкнешь, – по-доброму засмеялся новый товарищ. – К тому же через пару недель Малый карнавал, повеселитесь. Осеннее равноденствие. Профессиональный праздник – ну, один из.

– Следовало догадаться. Подожди, можно я ещё?

«…Voll Neugierde, Näheres von diesem Sandmann und seiner Beziehung auf uns Kinder zu erfahren, frug ich endlich die alte Frau…»

– Ну, хорош.

«… die meine jüngste Schwester wartete: was denn das für ein Mann sei, der Sandmann?…»

– Хватит!

– Что?

Во время моего ребяческо-восторженного чтения по новой технологии Михаил как-то нервно дергался, будто я через слово вставляла страшное богохульство или грязное ругательство.

– Это не очень хороший рассказ. Он тут несколько напортачил и был наказан. Почитай лучше «Принцессу Брамбиллу». Страница триста шесть. Вот это классная вещь.

– Ладно.

«Спустились сумерки, в монастырях зазвонили к вечерне…»

Вместо кабинета, незаметно превратившегося из темного в окончательно черный, мне привиделась бедная, но уютная комнатушка с видом на сказочный Рим и невероятной роскоши бордовое платье для карнавала…

***

Вопреки глупым стереотипам о неординарных учебных заведениях из девчачьего фэнтези, которых я стыдилась всю первую неделю, времени на шашни, заговоры и прочую непрактичную ерунду нам не оставляли. Если кому-то и пришло в голову поддаться пошлым клише и завести учебный роман, он изрядно поломал её над зашифровкой медовых речей в перечислении персонажей «Сна в красном тереме» и в спряжении немецких и итальянских глаголов. Потом грозили добавить два других языка; мне-то ещё повезло, а вот большинству однокашников пришлось худо – тем более что инязы, литературу и перевод, равно как историю искусства, преподавала мадам Мумут. Из прочих относительно приземленных предметов можно было назвать факультативную игру на музыкальных инструментах, якобы полезную в онейронавтике, и древние языки – вот уж где кошмар так кошмар.

На этом «обычнота», пусть и увлекательная, заканчивалась – и начинался сюр.

Первые уроки моего факультета поучали классификации кошмаров по порядкам, типам и степени, вы не поверите, заразности. Скажем, «порядок» определял, на какую глубину сна проникала та или иная тварь: как уже говорил профессор, за сонный паралич отвечали кошмары «поверхностые», а вот озабоченные сами знаете чем товарищи забирались глубже, как правило, на второй или даже третий уровень. Тип зависел от формы: это могло быть просто существо, гнетущая обстановка, голое ощущение (эти подлецы первого уровня любили захватывать даже не полностью заснувших бедолаг). Самыми заразными же оказались ужастики про экзамены и странно ведущих себя близких.

Но это ещё ничего: сортировкой чего-то или кого-то по такому-то признаку занимаются и во вполне приличных учебных заведениях. Куда больший хаос творился на «физфаке»: там нас сразу же беспощадно забросали практикой самоубеждения и ориентирования в пространственных кошмарах второго уровня. Их любезно «включал» сам декан, тот самый хиппи с подходящим именем Боян, прибегая к помощи противно пахнущих микстур, так что половина слушателей убредала с урока заикаясь и с синяками.

Больше всего Бояна сердил вопрос вроде «а это всё магия, да?»

– Заткнитесь вы уже со своей магией! – ревел он, выходя из себя и тряся львиного формата пшеничной шевелюрой, к которой прилагалась образцовая бородища. – Это вам не карамельные книжонки для скучающих детей, а настоящая жизнь!

– А что это тогда? – пискнул кто-то незаметный с заднего ряда. – Я пробовала составить десять вариантов формулировок, но не получилось.

– Прям десять? Хвалю. Я некогда сдался на третьей. Ты такая откуда?

– С филфака, французский перевод.

– Ну, переводчик, айда к доске писать формулировки!

Следующие полтора часа хиленькая первокурсница-азиатка с черными косичками и наш колоритный физик с помощью несмелых подсказок аудитории пытались вывести достоверное определение сновидений и наших с ними отношений.

«Сновидение – это иллюзорная…»

– Угу, я тут тебе поговорю!

«Переработка впечатлений дня во время ночного отдыха»

– Ну как, очень ты отдыхаешь, вот так балансируя на одной ноге на стуле?

«Нереальные виде»

– А мы все тут игрушечные.

«Отражение бессоз»

– Вам что коллеги говорили про Фрейда?!!

В итоге получилось примерно следующее:

1)«Сновидение – это форма существования/наблюдения/творчества(?), параллельная, одновременная или альтернативная состоянию, в среде латентных сновидцев называемому «реальностью»(?), могущая служить, сразу или по отдельности, местом действия, состоянием, сюжетом, ощущением или переходом в другие, не имеющие четкого определения, состояния/сюжеты/места (?), в обиходе именуемые «параллельными/иными реальностями».

2)«Отношение истинных сновидцев со сновидением заключается в более глубоком взаимодействии, нежели у латентных сновидцев»»

«Но это всё не точно» – размашистым почерком дописал физик.

Когда какой-то энтузиаст предложил придумать определение «иной реальности» и этого «глубокого взаимодействия», на него посмотрели, как на самоубийцу, а у меня задергался глаз.

Из уважения к традициям следовало бы сказать нечто вроде «человек привыкает ко всему, вот и мы привыкли» – отнюдь. Нередко перед уроками к медкабинету выстаивалась очередь за валерианкой. Главным медиком, кстати, работала супруга бионюктолога – улыбчивая Бердардита с ожидаемым испанским акцентом. При первым же разговоре она разболтала, думается, большую часть ходящих по университету сплетен и вдобавок имя мужа, оказавшегося тезкой Михаила по фамилии Булочкин, но ради удобства благоверной называвшимся Мигелем. У нее же мы за неделю до «Малого» праздника проходили первую проверку подозрительным аргенотедектором и, как ни смешно, чесночным соусом. Сие странные манипуляции объяснялись традицией организации карнавала в полнолуние.

***

Карнавал, пусть и малый, прошел с размахом. Будучи по натуре тихоней, я добыла в специально открытом гардеробе, которому позавидовал бы любой оперный театр, не очень пышное серое платье и маску крыски. На бальные танцы, проходившие в ещё не посещенном внутреннем дворе, так и не пошла, а предпочла понаблюдать за всякими играми. Род занятий накладывал свой отпечаток: праздник напоминал этакое светское сборище прошлых времен в венецианском или версальском духе.

Обязательной частью программы стала «дедовщина» – впрочем, безвредная, заключавшаяся в призыве на закрытом чердаке мелких неклассифицируемых тварюшек, пугании ими новичков и отсыле призванных обратно с глаз долой.

Одна такая пакость повела себя особенно нагло. У случайно позвавшего её парня в маске кота чуть не случилась истерика, когда некто неоформленный пронзительным голосом пригрозил затащить его с собой, если тот не разрешит «немного погулять».

– Да-да-да, только у-уходи, уходи давай, – застучал зубами бедняга.

Более сообразительный старший товарищ быстро затушил свечи и размазал неловко начерченные меловые символы. О дурацкой «игре» все забыли.

С тем большим удивлением мы разглядывали первую страницу университетской газеты, вещавшую о появлении посреди праздника перещеголявшей всех танцоров красотки, что представлялась Вероникой Лисовой.

Единственный однофамилец был немедленно отыскан и призван на допрос. Краснеющий второкурсник Вася Лисов таращил глаза и всячески отнекивался.

– Ника никогда не пошла бы на бал, – бормотал он, – сестра, ну, понимаете, почти не выходит. Ничего такого, но… то есть да, такое: у нее большие проблемы со здоровьем. Она бы… да я утром, перед сном, её навещал, она там и сидит, у себя. Про газету говорить не буду и вам не советую – расстроится.

Судьба несчастной Вероники лишний раз подтвердила позицию «хиппи»: ни о какой магии речи не шло. Пришедшим к нужным воротам и принятым ученикам не могли отказать, но её физический недуг отнюдь не стал легче, а постепенно усугублялся, вынуждая заниматься по книгам, заперевшись в комнате. Жизни девушки он не угрожал, но порядком её портил, не давая выходить в люди.

– Может, всё-таки собралась?

– Может. Спрошу как-нибудь, недавно ж заходил уже. Но вообще странно…

Странности продолжились. Вскоре будто переродившаяся Вероника побывала во всех кружках и на всех студенческих собраниях, настрочила с десяток статей для газеты – и всё это менее чем за неделю. Наконец, через восемь дней после праздника у нее закрутился роман с каким-то популярным в женских кругах парнем-четверокурсником.

– Это т-точно не сестра: я только что к ней ходил, – втолковывал нам испуганный Вася. – И какой-то гад, блин, ей уже всё рассказал. Она в шоке и рыдает, как белуга.

– Есть у меня подозрения, – нахмурился Михаил. – Нет, пока молчу: в таком деле лишние нервы только вредят. Марш все втроем к биологу нашему.

Несмотря на поздний (то есть, по-нормальному, на ранний) час, Мигель отнесся к нашей делегации со всей серьезностью. Мой веснушчатый друг прошептал ему свою догадку, на что тот озабоченно закивал.

– Она вредила кому-нибудь ещё? Ну, кровь, запугивание, странные вопросы, требование жертв, насылание кошмаров?

Из нашего небольшого коллектива никто не пострадал, но с помощью внеочередных курантов на всякий случай объявили общий сбор. Посредством показаний общавшихся с предполагаемой Вероникой удалось установить, что она, на самом деле, ничего такого не сделала – кроме того, что жила на всю катушку и была не собой.

– А мы её сейчас не спугнули своим сборищем? – поинтересовалась я у Михаила.

– Не-а. Двойники принимают один облик до победного конца.

– До чего?..

– Вот она! Вот! Сбежать в Пределы хотела, дура!

Парочка крепких старшеклассников волокла под руки изо всех сил упирающуюся и зло плюющуюся девчонку в вызывающе-ярком мини-платье.

Мигель, не затягивая, уже ползал по полу перед доской, вычерчивая зловещего вида фигуры и перебрасываясь с примчавшейся мадам Мутут одним им понятными терминами. Окончательно, видимо, определившись со стратегией «экзорцизма», мадам, всё в том же своем оперном облачении, встала в один из двух связанных «восьмеркой» кругов и монотонно забормотала что-то броде молитвы или очень нудных стихов. Будучи безнадежным троечником в древних языках, я всё-таки различила обрывки о ком-то «посланном» и о чьей-то «милости».

Девчонку наконец дотащили.

– Сюда её, – указала профессорша, словно показывала, куда поставить сумку.

Для выполнения приказа студенты приподняли самозванку чуть ли не за шкирку, держась как можно дальше от загогулин на полу.

Популярная, но истинная фраза: любое необычное событие кажется невероятным, пока не увидишь его лично. Так было с кошмарами на уроках физонюктологии. Так было с «переводом» Гофмана. И так случилось с этим… сеансом.

Стоило псевдо-Нике оказаться во втором круге, весь чертеж вспыхнул черно-фиолетовым и огородился чем-то похожим на неоновый свет, только размазанный метра на два вверх. Мадам-онейролог тем временем сохраняла полное спокойствие – нам в укор.

– Нифига себе мечта киношника, – ахнула я.

Юмор не оценили.

Вместо озлобленной на захватчиков, но в целом миловидной девушки перед раскрывшей рты аудиторией появилось невнятное нечто. От человека у твари были только общие очертания. Тело, непрестанно отращивающее новые конечности и втягивающее старые, состояло из материи темных переливающихся оттенков, напоминающей воду, пламя и дым одновременно, а глаза горели черным огнем. Количество, форма и расположение их менялись. Если бы мадам Мутут задала писать сочинение о таком бреде во плоти – а с нее станется! – я бы охарактеризовала тварь как сгусток паники и животного ужаса, вырванного из естественной среды кошмара пятого уровня сна.

На всякий случай попробовав, скажем так, ноговым отростком барьер и, кажется, скорчив гримасу от боли, ОНО обвело взглядом несчастных студентов и заговорило, по ощущению, на пять голосов сразу:

– Скажите ведь, ваша бесцветная Ника в моем исполнении выглядит куда интереснее?

– Мы тебя дальше буйствовать не отпустим, – прикрикнул Михаил. – Не надейся, мерзавка.

– Да наплевать, поняла я, всё равно меня отправят. И зря! Вы живете в таком интересном мире. Даже во многих. У вас такие возможности, я лично видела такой потенциал, а вы…

– Подожди. Ты уже жила за кого-то?

Любопытство меня точно однажды погубит.

– Измываешься? Конечно. И доводила до конца многие мечты и планы этих нытиков – пока меня не выгоняли или оригинал не умирал.

– А больная девочка что тебе сделала?!

– Бедная-несчастная жертва судьбы, ага! Да она сама себе всё испортила! Здоровая была девица, толковая! С уймой талантов! И нет: надо было в качестве отвлечения от личных неурядиц заняться модной диетической фигней, заиграться и посадить себе сперва сердце, потом почки, а напоследок – кишечник.

– Заткнись, тебе гов…

– Не подумаю. Где она там в комнате сидит, думаете? В душевой по делу: тело-то почти тю-тю, не работает! А ты, старший братик, вместо того, чтобы увезти её от придурков-родителей, играл в молчаливого заботливого страдальца. Даже сейчас ты неделю ждал, прежде чем её проведать! Да если б вас сюда не взяли, сдохли бы там все!

– Случиться может что угодно. Никто не болеет по собст…

– Может и случиться, но вам, людям, в отличие от нас, позволено выбирать, что с этим делать. Чаще всего вы выбираете поджать хвост и хныкать, и слабые характеры мы отсеиваем. Не знаю уж, выбираете ли вы такие или нет. Не мое дело. Я за версту чую искаженные судьбы и мертвые желания! И защищаю их! Вот ты, парень, три года ищешь удачной возможности для признания. Тот кусок камня в худи мечтала петь в Мариинском и Гарнье. А ты… – при взгляде на мадам Мумут на лице доппельгенгера появилась хищная ухмылка, – ты ждешь его уже…

– Хватит. Отсылай её, – вдруг рявкнула коллеге декан онейрологии, обычно знаменитая темпераментом мраморной статуи.

– О, стыдно? Ах нет! Обидно! Больно! Твоя мечта воет на всю округу! Третье столет…

– Ну всё, доболталась.

Что там случилось дальше, я рассказать не могу. Подобный взрывной волне эффект от некоего действия мадам Мумут отправил доппельгенгера обратно КУДА-ТО, а наблюдателей – в забытье.

Едва откачанный, как и все мы, Бернардитой, Вася первым делом поспешил к «оригиналу» сестры.

– Ника? Открывай, мы со всём разобрались. Ребята тут принесли тебе новых книжек и хотели извиниться за… ты чего? Сестренка?

Зашедший вместе с ним Мигель резко побледнел и не допускающим возражений тоном велел нам уходить куда подальше.

Про Веронику мы больше ничего не слышали, а Васю, если верить сплетням, перевели в другой корпус. Перед этим он всё бормотал что-то про томатный сок, а руки его тряслись.

***

Когда спустя пару дней я, окончательно изведясь, почти отважилась идти за разъяснениями к докторше, в дверь осторожно постучали. За ней мне попался забавный мужчина лет пятидесяти с зачесанными в пышный короткий хвост волосами и небольшими бакенбардами. Его круглые, будто совиные, близко поставленные глаза стали ещё круглее от ужаса, и вместо ожидаемого вопроса вроде «как пройти в библиотеку» я услышала нервный шепот:

– О, какой кошмар! Очень виноват, не думал, что это спальня дамы! Исчезаю.

– Нет-нет, всё нормально, Вы не мешаете, – поспешила я остановить заблудившегося. – Вы куда хотели попасть? Я ориентируюсь тут довольно неплохо. Если в пределах двух этажей.

– Премного буду благодарен. Всё, что мне пригодилось бы – это пустая комната для ночлега. Я, м-м, имел честь получить приглашение на Малый карнавал, но возникли кое-какие накладки. Эм.. Вы меня видите?

– Да, конечно, луна ещё яркая. А насчет комнаты вы удачно, тут как раз была…

Провожая блудного гостя, я на мгновение подумала, что где-то он мне уже встречался.

3. Сон о немецком романтизме

Немного нелепый, но обходительный дяденька с комфортом разместился в бывшей комнате Васи Лисова, приобретшей дурную репутацию после происшествия с доппельгенгером. Утром – ну, то есть нашим хронологическим утром, в семь вечера – я на всякий случай зашла к новому постояльцу и выслушала просьбу представить его самому доброму из преподавателей. Таковым, конечно, был Мигель.

– Правда, я также нижайше прошу Вас, фройляйн, не сообщать профессору о приглашении на праздник. Боюсь, оно поступило не от него – неловко будет…

***

– Мигель Павлович, это дядя моего сокурсника Стефана, заходил по семейным делам, но пришлось задержаться. Его имя…

– Какой позор, я же не представился даме. Вильгельм Крайслер. Прошу вас, просто Вильгельм. Чрезвычайно рад знакомству.

Он поклонился. Кажется, не издевался.

– Какой стильный у Вас костюм, – заметил он бионюктологу. – Киты – это ведь символ возврата к собственной сущности. Обретение себя через учение – как тонко!

Гость, очевидно, поднаторел во льсти.

– Приятно пообщаться с умным человеком. Вы к нам издалека?

– Довольно-таки издалека.

– Как там в Пределах, мирно? Нормально добрались?

– Да как обычно! Когда там бывает спокойно?

Мужчины посмеялись над чем-то своим.

– Вообще говоря, – явно стесняясь, добавил гость, – я в некотором роде специалист в узкой области: сравнительному анализу литературной зооморфной семиотики в контексте сновидений романтического характера. И я счел бы за счастье поделиться с учениками этого прекрасного университета опытом.

– Правда? Как здорово-то, – искренне порадовался Мигель. – Свежих лиц у нас ой как мало! А это… многоуважаемую коллегу можно и потом уведомить. Она там у себя на веранде, этих кормит. Ну, этих своих, – он замахал руками, будто крыльями. – В это время ей лучше не попадаться. Если Вам удобно, Вильгельм, первую лекцию можно было бы провести сегодня же после основных занятий.

Студенты, вдоволь набегавшись на кошмарных, в прямом и переносном значении, уроках Бояна и нанервничавшись на занятиях Мумут, с энтузиазмом схватились за возможность послушать «про зверюшек». «Зверюшки», правда, оказались не совсем уж безобидными: первую треть лекции пришлось краснеть, вторую – тревожно оглядываться на окна, а под конец лихорадочно перебирать собственные сны на предмет наличия в них психопомпов. Но в чём-чём, а в мастерстве рассказа гость не знал себе равных. По завершении внепланового урока половина слушателей, думается, захотела пойти по его стезе.

– Господин Вильгельм, – подали голос с третьего ряда. – А что, если человек помешен на вóронах?

Все перешептывания утихли. Вопрос интересовал многих.

– В первую очередь я бы уточнил, сколько глаз у этого «человека» и не говорит ли он стихами!

Зал засмеялся.

– Да нет, это именно человек, из истинных. Он… она их рисует, кормит, разговаривает.

– И не принадлежит к северным народам? Нет? Я подумал было о Кутхе… Из истинных сновидцев, говорите. Что же, любимые животные могут быть разные, но пристрастие именно к виду corvus corax, а вы, наверное, его имеете в виду?.. Да?.. наверняка говорит о тесной связи с сам…

Доселе спокойный взгляд приглашенного профессора, упав на дверь аудиториума, остекленел. Предложение Вильгельм не закончил.

– Расходитесь, – определила дальнейшие действия толпы в самый неподходящий момент объявившаяся мамам Мумут. – Наш новый фаворит продолжит копаться в моей голове без свидетелей.

– Никогда больше на медведя спокойно смотреть не смогу, – поделился Михаил на выходе. – Мы такого ещё не проходили, нда.

– А при виде мыши молиться станешь?

Мы ещё немного похохотали над собственными извращенными ассоциациями, и разговор ожидаемо перешел к «Парику».

– Смотрела я на нее на фоне двери, не такая уж она высокая. Да метра полтора, но держится всегда как королева или графиня, отсюда, видно, и ощущение обманчивое.

– Это да. Про воронов интересно было бы. Жаль, не дала договорить. А кстати, про графиню: мне Клара с вашего биофака рассказывала, что Мумут тут уже не первое столетие ошивается. Клара архиве подглядела, когда искала материалы какие-то.

– Да ну. Фигня. Или врет, или есть традиция такая – рядиться под мадам Помпадур. Может, онейрология плохо влияет на цвет лица!

– Ага, или на мозги!

***

Вильгельм Крайслер гостил у нас всего три дня, но даже в самые беззаботные ученические головы начали закрадываться некоторые сомнения.

Сами лекции были всё так же захватывающи. Вот только посещающие их всё больше напоминали анемичных полуголодных студентов прошлых веков. По всему тем временем университету участились случаи кошмаров с погибшими родственниками в главных ролях; некоторые особо слабонервные товарищи, не выдержав, отказывались продолжать предписываемый дневник сновидений и, раздраженно щурясь, старались не спать вовсе – чтобы потом свалиться в ещё более глубокие ужасы. Наконец, наша достославная мадам Мумут пребывала всё в более скверном настроении и часто отлучалась по каким-то «неотложным делам», оставляя заместо себя удостоившихся милости старшекурсников.

Одному из таких заместителей и поверили причудливый сон, охвативший без малого человек двадцать – и это только в нашем потоке, без проверки в других.

– Мыши, говорите?

– Ну да. Разряженные, как на бал. И с орехом. Жалуются, что им без помощи какого-то друга его теперь не открыть, а того, верно, посадили в стеклянную колбу.

– Что-то, блин, мне это напоминает, а что…

Новости о мышах и колбах вконец вывели из себя вернувшуюся Парик. Не дождавшись окончания доклада, она развернулась и потребовала выдать расположение комнаты «дяди». Не ожидавший подвоха Вильгельм открыл дверь на вежливый стук и был с эскортом препровожден на допрос в личные помещения самой Мумут.

Мы ему не завидовали, но заступиться боялись.

– А вы все куда? Мне понадобятся свидетели.

Таким образом я – да и, думаю, другие «сопровождающие» – впервые имели возможность лицезреть покои профессорши.

В дальнем конце немаленького помещения маячили тяжелые иссиня-черные гардины, закрывающие выход на террасу. Пол был выстелен черным мрамором, а на стенах оставлена видавшая виды кирпичная кладка, на которой, впрочем, хорошо смотрелись репродукции с мифологическими сюжетами. Несмотря на просторную площадь, обстановка оказалась довольно минималистичной. Имеющиеся предметы только оправдывали репутацию хозяйки. Над антикварным бюро до самого потолка висели широкие резные полки, уставленные книгами – большей частью на профессиональную тему, но не только – а также увесистыми бронзовыми статуэтками, изображающими воронов, гаргулий, крылатых львов, грифонов, сфинксов, фавнов, прочих химер и «просто» мистических тварей. По соседству пристроилась этажерка, вся заполненная склянками и пузырьками с неизвестными науке субстанциями. В следующем за ней огромном и высоченном книжном шкафу с полупрозрачными рифлёными дверцами просматривались стопки бесчисленных чёрно-белых набросками, плохо видных снизу, но наводящих на ассоциации с кабинетом безумного художника.

Мадам Мумут предусмотрительно отодвинула от шкафа лестницу, хотя едва ли кому-то из нас хватило бы наглости лезть в её рисунки. Может, это чертежи каких-нибудь противоученических заговоров!

– На случай, если наш собеседник окажется чересчур стеснительным, будьте добры встать у двери, при входе на террасу и вот у того нарисованного портала. Да-да, верно. Не волнуйтесь, сегодня он неактивен, но к стене лучше не прикасаться. Благодарю. Итак…

– При всём моем уважении, я не понимаю, в чём дело. Я сидел себе, работал над лекцией.

– Liebling Amadeus, – своим холодным голосом произнесла мадам Мумут, медленно шагая к гостю.

Вильгельм дернулся.

– Вы о ком, милая?

– Schlaf jetzt, schlaf für ihn. Er befiehlt.

С большой вероятностью можно утверждать, что Вильгельм начал засыпать ещё раньше, чем эффект закрепили очередной подозрительной нюхательной настойкой, добытой из этажерки. Из-за неудобного угла зрения и тусклого света свечей мне показалось, что струйки дыма сами подтянулись к нему. Не без помощи Мигеля опустив несчастного гостя на темно-синюю бархатную банкетку в углу, Мумут, ко всеобщему удивлению, попросила:

– Мне понадобятся трое сопровождающих. Но один преподаватель должен остаться. На всякий случай.

Вызвались, конечно, я, Мигель и один из подопечных Мумут.

Напрасно.

Вот в чём штука: сколько бы страхов и болезненных воспоминаний ты ни лелеял, всё равно примерно представляешь, чем тебя могут пугать. Ну, в большинстве случаев. Попадая же в чужой кошмар, чувствуешь себя вдвойне на на месте.

Наш гость был разряженным мальчиком на улицах типичного пряничного городка, а мы – пристроившимися на коньке крыши чайками.

– Mein Liebling, – обращалась к нему худая женщина с милыми, но тусклыми глазами. Обращалась на каком-то музейном немецком, тем не менее понятном, – mein Junge, ты ведь послушаешь маму и станешь большим человеком, богатым чиновником? Что ты хмуришься, милый? Не дай бог тебе пойти по стопам твоего дяди Отто. Он так и остался посмешищем со своими склонностями ко всякой ерунде.

Тут же дама начала стремительно изменяться, быстро превратившись в одетый в платье скелет, всё вопрошающий о карьере.

Потом мы были крошечными мышками в кружевных платьях и маленьких париках. Мы стояли на задних лапках и послушно пели что-то под дирижирование счастливого и молодого профессора Крайслера. Кабинет с нежно-зелеными обоями в цветочек стал рассыпаться, расслаиваться, чтобы обернуться серой промозглой конторой без окон. Обычным мышами мы спрятались по углам, чтобы избежать сапога какого-то страшного типа. Он мерзко захихикал и принялся издеваться:

– Опять ты не смог разделаться с этими паразитами! На ногах стоять не можешь, налакался? Ну да, да, ты же там допился до того, что вообразил себя вторым Гёте! Нашелся писатель! Нашелся писатель! Да ты всё выдумал!

– Нашелся писатель! всё выдумал, всё тебе привиделось! – подхватили клерки конторы, подскакивая в беспорядочном хороводе вокруг Вильгельма. – Всё выдумал, и её тоже!

Кого это «ее», стало ясно мгновение спустя: на пороге конторы появилась представительная дама в капоре и плаще.

– Liebling Erns, – прошептала она, ища глазами нашего бедолагу. – Ах! Какое же ты разочарование, какое ничтожество! А ведь сделай ты хорошую карьеру, я непременно бросила бы мужа, и сейчас наверняка была бы жива. И у нас уже росли бы трое прекрасных детей вместо твоей мертвой дочки. Видишь, всё указывает на твою ошибку. Муж ведь и меня изжил со свету, точно изжил, а всё ты виноват, ты!

Даму буквально развеяло порывом ветра с улицы. На пороге остался только пустой наряд.

– Ты виноват, ты! – снова закричали чиновники самой карикатурной внешности. – Ради своих выдуманных придурей всё испортил! Ты ведь ни строчки не написал, всё выдумал! И её тоже!

Теперь вместо солидной дамы у входа стоила юная красавица с темно-каштановыми завивающимися волосами и румяными круглыми щеками – хоть сейчас на винтажную открытку.

– Liebling Amadeus, – заплакала девушка, – отчего ты так скоро меня бросил? Меня теперь отдали этому противному купцу, а разве я о том мечтала? Я уже шесть лет с ним живу, это ужас, ужас что такое! А ты, Amadeus, ты только притворяешься художником, сочинителем, писателем, а на деле ты такой же торговец, такой же бумагомаратель, такой же приземленный! И зря, – на этой фразе тонкий голос девушки начал преобразовываться в шипящий вой, который, казалось раздавался со всех сторон, – зря ты написал ту чудовищную повесть для «Ночных этюдов». На некоторые темы не шутят! За это тебе правда следовало бы сброситься с ратуши! – закричало всё вокруг, сокрушая картинку конторы в полную тьму.

Нас буквально выбросило из кошмара гостя.

– Рекуррентный контекстуального типа четвертого уровня, – проскрипела я первую пришедшую в голову и отвлекающую от пережитого мысль.

– Зачет, – так же автоматически выдал Мигель. – И что это было?

– Это было доказательство, что перед нами, господа, Эрнст Теодор Амадей Гофман собственной персоной, почившей в тысяча восемьсот двадцать втором году. Corbleu,

вас только оставь, сразу понатащите… мертвых душ! – отчитала нас мадам Мумут. – И долго вы так мечетесь? – не менее язвительно поинтересовалась она у виновника беспорядков, с виноватым видом притаившегося за кушеткой.

– Фрау, я… не знаю толком. В Пределах время иногда…

– А к нам сюда зачем лезть? – озвучил давно висевший вопрос Мигель.

– Если скитающаяся душа получит достаточное количество подтверждений своего существования, она наберет силу и сможет входить во сны, – спокойно пояснила Мумут. – А на четвертом уровне, теоретически, способна будет отобрать тело у истинного сновидца.

– Зачем вы так?! – возможно, чувства глупее в данной ситуации выдумать было нельзя, но мне стало страшно обидно. – Вы были моим любимым писателем! Вы сильно на меня повлияли! А тут…

– Девочка права: зачем? – поддержал бионюктолог. – Вы же уже, ну, умерли и поняли, что это не полный конец. В чём проблема?

– Я боялся, что они будут преследовать меня и там, – признался раскрытый Гофман.

– Кто?

– ОНИ! – он доходчиво изобразил бешеных чиновников из сна. – И ещё эта новелла, первая из «Ночных этюдов». Мне очень стыдно за нее, но я её уже написал! Вдруг мне за это что-то будет!

– Сомневаюсь. Такая мелочная месть – очень человеческая склонность. Как и Ваше эгоистичное поведение, кстати.

– Я не собирался никого выгонять из тела, правда, – окончательно расстроился писатель. – Я просто хотел немного в нем пожить и связаться… у меня есть план: говорят, можно договориться с одним из д…

– Поверьте мне, лучше не надо, – оборвала его мадам. – Давайте мы лучше договоримся вот о чём: Вы отказывайтесь ото всех своих коварных планов и спокойно следуйте по должному пути, а за это я сама Вас провожу и замолвлю слово, чтобы новеллу простили. Ничего не могу гарантировать, но попытаюсь.

– А Вам от этого ничего не сделается? Я имею в виду, туда – живым!..

– Уверяю, нет, к счастью или к сожалению. Пойдемте теперь, зачем ждать?

– Я думал ещё попробовать… хотя… да к черту его, пойдемте. Нельзя же вечно так бегать.

Чтобы не смущать литератора, проводить их с Мумут до выхода из университета разрешили только участвовавшим в «дознании». Сперва нервный, он быстро успокоился и, кажется, сам был рад окончанию скорому скитаний. Перед самыми воротами он замялся и оглянулся.

– Я могу кое-что подарить? Буквально на минуту,

Он подбежал ко мне и протянул небольшую деревянную коробочку. Внутри, на бархатной подложке, лентой была привязана полусфера из дымчатого стекла в золотой оправе.

– Это линза Перегринуса, – смущенно пояснил писатель. – Помогает видеть… скрытую сторону вещей. При жизни помогала видеть будущие сюжеты книг. Мне она уже не понадобится, раз я отказался от своей затеи; вам же и вашим сокурсникам, полагаю, такой инструмент пригодится. Но осторожно: утаенное от обычного взгляда не всегда обыденно и безобидно.

– Спасибо. Удачи Вам, господин Гофман. До встречи.

– Auf Wiedersehen, добрая фройляйн. Благодаря Вам я знаю, что истории свои записывал не зря.

***

Сказать, что это происшествие взбудоражило ученический коллектив – значит не сказать ничего. Воспользовавшись общей сумятицей, я сумела проскользнуть в упомянутый кабинет за занавесом аудитории онейрологии, обычно, по сообщению наиболее смелых, закрытый на четыре замкá.

Хозяйка не слишком удивилась моему вторжению и заговорила первая.

– Интересно, тебя приняли для работы шпионом или, может, профессиональным приключенцем? Ты всегда лезешь во все истории, какие только ни случаются?

– Excusez-moi, madam… э… – тут до меня, и так заикавшейся от волнения, дошло, что никто из деканов не представился сам.

– Да знаю я, как вы меня обзываете. Говори же.

– Скажите, а эти вещества, что, просто… какая-то отрава? Я имею в виду, как всякие вредные, ничего особенного, никого… неземного?

Выговора не последовало.

– Если бы так, как же вы сопроводили бы меня в видения господина писателя? И переводили тексты методой погружения?

– Может, эта наркота высокотоксичная. И тогда на самом деле всё это… всё это…

– Что, иллюзия? Долгий сон? Последствия интоксикации? Смотри.

Она метнулась к этажерке, схватила какую-то колбу и открыла прежде, чем я успела возразить.

– Смотри, – повторила мадам Мумут, – она же далеко, да? И что ты там видишь?

– Жидкость, скорее фиолетовую. Или нет. Пар? Какой-то газ, или дым, он движ… или… какой-то фигуры странной… ой!

В тот момент, когда второй завиток этого «газа» настиг меня, вместо лица – вернее, маски – преподавательницы появилась красная от перепоя или чего похуже физиономия отца. Я поняла, что сейчас он насчет отчитывать меня за плохо помытую сковородку, и сжалась в ожидании пощечины. Но вот его сменила мама с её карикатурной морщиной на лбу, заливающаяся истерическим монологом о моей бесполезности и лености. Подготовив было защитную речь об отличных успехах в учебе, я осознала, что нахожусь в пыльной больничной палате, и на этот раз выпиской через неделю не отделаться, потому что отделались уже от меня…

– Вон отсюда, – раздался уверенный голос посреди всего этого хаоса.

Я снова стояла – уже сидела, скорчившись – в кабинете, а передо мной была всё та же мадам Мумут с пустой склянкой. Дым рассеивался. Заливисто хохоча.

– Только один создаёт сны и кошмары, мы лишь ориентируемся чуть лучше обычного.

– Кто? Один какой-то человек на… толпу? В смысле, мало кто?

– Это не человек.

– А…

– Сдается мне, ты наконец-то решила проявить похвальную тягу к знаниям? Fort bien. Тогда держи тетрадь. Фраза «Я не буду лезть в непостижимые материи ради моего же блага». На любых четырех языках, кроме родного, по сотне раз на каждом. Я жду.

4. Сон о сказках и архетипах

– Похоже, вместо «кто виноват и что делать» каждого местного школяра рано или поздно начинает терзать вопрос «что это, где это и сколько это продлится».

– А ещё «не умер ли я».

– Меня он не терзал: я об изголовье кровати шишек набил в первый день, а их у трупов или призраков не бывает!

Вся наша честная компания полегла со смеху: да уж, Михаил несколько нарушил философский настрой.

– И всё-таки. Миш, ты сколько здесь учишься?

– Думаю, четвертый год.

– И… что потом? С вами говорили о работе или выпуске?

– Нет. Но есть ведь профессоры. -Ы! Так старомоднее… И приглашенные. И родственники, тоже из истинных. Хотя подожди… кажется, третий год. Но на третьем я провалил зачет по латыни. Тогда, может, пятый?..

– А кто когда что ел? – перебила задумавшегося друга та самая любящая четкие определения девочка-азиатка с косичками, звавшаяся Дайюй. – Я не помню. Но не голодная.

– Я недавно ела что-то на завтрак. Но не ручаюсь.

– А тут есть завтраки?

Дальше бытовых тем пойти побоялись: эффект когнитогенного расщепления проходили все ещё в первые дни учебы. Бывало с вами, что от осознания нахождения в сновидении оно рассыпается или просто исчезает? Вот этот самый эффект. Старшие не единожды заверяли, что ничто и никогда не вырвет нас отсюда: все испили чёрных слёз, сгущенного сумрака. К тому же и в обычной ситуации это признак слабоватого сновидца, да и с тем случается не всегда.

Но случается.

Заснули мы с тяжёлыми мыслями.

– Только один создаёт сны и кошмары, мы лишь ориентируемся.

– Что-что? Кто это? – подскочила я и тут же отмахнулась. – Вот дура. Рядовая гипнопомпическая галлюцинация, нашла чего пугаться.

Но прикроватную лампу, редкую вещь, позаимствованную университетом из современного мира с его помешенностью на гаджетах, всё-таки включила.

К моему удивлению, на бесшумных механических часах со львами значилось без десяти восемь вечера. Продрыхла куранты! Потрясающе! А первым уроком проверочная по средневековому символизму, который я вчера замечательно НЕ повторила за всеми этими разговорами. Вот Парик «похвалит». Никаких больше…

Я впопыхах собралась, даже не причесавшись. Дверь еле открылась. Заклинило от ночных холодов, что ли? Коридор тоже выглядел нетипично: куда-то убрали факелы, не было ни одной живой души. Что, все проспали? Абсолютно все?

Тут внимание мое захватила ещё одна странная деталь: по каменному полу струился небольшой ручеек.

– Только один создаёт сны и кошмары.

Так. Циклический первого уровня. Просыпайся уже, опоздаешь. Вот, правильно, и на часах нормальное время: половина шестого вечера, успею. Слава всем.

Неспешно наведя марафет и худо-бедно подготовившись к пытке символизмом, я тихо и спокойно вышла из комнаты. И чуть не ослепла от мерцания невероятного количества свечей. По коридору носились сонмы хохочущего и поющего народу в цветастых костюмах, колпаках, вуалях, перьях…

– Это что, бал Капулетти, позитивная версия? – прокричала я в толпу. – Или фаблио начитались? В честь чего буйствуем?

Ответом меня никто не удостоил. Ладно. Лучшим способом прояснить обстановку, решила я, было последовать за этим безумным сборищем – ибо основной его поток направлялся в аудиторию Мумут. Она принялась за кружок историческом реконструкции, или как?

– Мне кто-нибудь скажет, что творится? – спросила я уже тихо, главным образом для себя.

Спрашивать было о чём: просторная мрачноватая аудитория, обычно наводящая на мысли о заброшенном готическом соборе, или, лучше, о монастыре в эпоху Черной смерти, преобразовалась в ещё более колоссальных размеров зал, украшенный бесчисленными полотнами, гербами, лентами, огромными букетами цветов, роскошными свечными люстрами и статуями «Пигмалион отдыхает». Единственное сходство с прежней обстановкой прослеживалось в стиле окон и в цветах всего этого декора: доминировали черный, ночной синий, темно-фиолетовый и бордо. Статуи тоже выглядели НЕ ТАК, но рассмотреть их из-за полчищ танцующих и просто беснующихся не удавалось. Моя юбка типа «советская училка русского» в сочетании с зализанным хвостом тут была явно некстати. Прошу прощения. На мне тоже красовалось что-то пятнадцатовечное, а на голове – самый настоящий остроконечный эннен. Дожили.

Впрочем, костюмный вопрос поблек, стоило мне разглядеть видовую принадлежность публики. Помимо людей, из которых я не узнала ни одного, на празднике, уверенно отплясывая на двух лапах, веселились львы, леопарды, медведи, мыши, быки, горгульи, вóроны и даже кони с подозрительным рогом на лбу – это лишь в первом приближении; каких только тварей там не резвилось. Сперва меня успокоила было догадка, что всё это искусные маски, но мимика и телосложение «гостей» опровергли сию спасительную гипотезу.

В какой-то момент толпа в дальнем конце зала заметна поредела, зачем-то расступаясь, так что стали видны ступени на фоне темной фрески с неопознанным мифологическим сюжетом. Лев и лис, одетые в бифитерскую форму, только черную с золотым, вели под руки кого-то в белом воздушном платье и с длинной вуалью.

Перебивая мелодию для танцев, раздался оглушающий звук глухого инструмента, который невозможно определить иначе, чем гибрид фанфары и барабана.

– Дорогу белой графине! – зарычали, завизжали и завыли чудища, усаживая этого кого-то на ковер перед возвышением.

Женщина осталась на коленях и с приклоненной головой.

«Это же Мумут» – мелькнула в уме мысль, сразу же отброшенная как абсурдная.

– Дорогу Черному королю! – возвестил ещё более громкий хор.

Лев и лис притащили на возвышение громоздкий, вытянутый метра на три трон из черного металла, украшенный какими-то алыми камнями. Никогда не любила лишней роскоши, но от этого «креслица» невозможно было отвести взгляд.

Снова загремела парадная музыка, на этот раз прервав любые посторонние звуки.

Разумеется, первым порывом было поддаться любопытству и узнать, что это за важная шишка, движением мизинца устаивающая такие празднества. Но вовремя пришло четкое осознание: мне нельзя на него смотреть. Никому нельзя.

Подтверждая это убеждение, вся толпа рухнула наземь, на всякий случай закрывая лица руками.

В мертвой тишине свечи потухли все разом. Зал окутал кромешный мрак.

Я знала, что он крайне нежелателен: придворный лекарь грозил, что даже простые сумерки приближают свершение предсказания. С другой стороны, к его предостережениям относились спустя рукава: во дворце жили отнюдь не дураки, и все прекрасно отдавали себе отчет в неизбежности предвиденного. Тем не менее прямо сейчас я услышала шлепание грубых ботинок и недовольный шепот: старушка-горничная с её верным супругом-пекарем спешили зажечь свечи. Значит, страшное событие отодвигается ещё на один вечер.

Принцесса сама выглянула из покоев, и мы хором успокоили её: сегодня её светлость похищать не будут. Почему-то веселее она не стала – скорее наоборот. Причину выяснить не удалось: подошел мальчик-паж, докладывая, что наследницу ожидают в тронном зале для важной встречи.

Парадные двери дворца распахнулись – на гибель его обитателям.

– Он уже здесь! Это он, Звездочёт! Спасайся кто может!

Пажи, слуги и даже обычно степенные придворные не помня себя принялись улепетывать из дворца всеми доступными путями. Кто-то выпрыгнул в окно хозяйственного двора, удачно приземлившись на тюк с соломой.

Прежде чем последовать их примеру, я успела заметить, как щупальца овеществленный ночи опутали принцессу. Лекарь, верный своему долгу, вышел было на похитителя с мечом, но огромная тень смутных очертаний вытянутой антропоморфной фигуры накрыла его, заставляя сжаться, как трусливого мальчишку. Добрый пекарь тоже замер, раскрыв рот и в испуге вращая глазами. В другое время можно было бы посмеяться над такой карикатурной позой, но нам с горничной было не до того: схватив меня на руку, старушка с несвойственной ей прытью помчалась в подвал и, тяжело дыша, остановилась только у трех тяжелых дверей.

Серой, металлической и скучной.

Деревянной, с резьбой из книг.

И костяной, с черными узорами из цветов, глаз и звезд.

– Беги же, девочка, беги давай!

– Да куда?!

Нарастающий гул в тронном зале не способствовал хладнокровию.

– Это тебе решать, – отстраненно ответила горничная.

Advienne que pourra, вспомнила я недавно пройденную идиому и рванулась в дверь с черными цветами и звездами.

Именно этой дорогой, как говорят, надо идти к дракону. Правда, ещё говорят, что его никто не видел, а если и видел, то не вернулся. Там имеется какое-то испытание или загадка, что никто не может решить. Но и я тоже не стандартный chevalier. Начать с того, что я chevalière, вдобавок chevalière au lion, и lion тут – не соперник или добыча, а друг и средство передвижения. И сейчас он как раз подал голос.

– Ma demoiselle, смотрите: вот ещё странник в этом заброшенном крае. Правила чести обвязывают нас поприветствовать его.

На берегу мутной реки своеобразного серо-молочного цвета сидел, рыбача, лис в темно-коричневом балахоне и этой их характерной накидке с капюшоном, недавно вошедшей в моду среди бедного населения.

– Доброго дня.

Никакой реакции.

– Простите за вопрос: а Вы Ренар или Робин?

– А ты дочь или студент?

– Разумно.

Я спешилась, давая моему товарищу отдых, и попросила разрешения присесть рядом с путником.

– Как клюет?

– Никак. Тут уже давно ничего не плавает и даже не летает, но что только не сделаешь, чтобы угодить жене.

– Тоже верно. А почему ничего?..

– Так всё нарушено. Вот если бы нашелся храбрый, а главное, сообразительный малый, и поставил бы всё на круги своя…

– Не бойтесь, я как раз этим занимаюсь.

Собеседник не особо мне поверил, но и не засмеялся.

– Ну-ну. Дракон, кстати, там, – указан он на высокий мрачный лес на горизонте. Прямо сразу на опушке его логово.

Слишком легко. Слишком быст…

– Благодарю вас.

– Ну-ну, – снова хмыкнул лис с двумя именами. – Удачи.

Логово чудовища действительно располагалось на самом краю темного леса. Как-то слишком…

Сплетни описывали его как ужасное место, залитое кровью и заваленное падалью. Пока никакой расчлененки не наблюдалось.

– Мы лишь ориентируемся.

– Ты что-то говорил, Лев?

– Нет, Ma Demoiselle. Должно быть, эхо из пещеры.

В этот момент я увидела пленницу дракона: прекрасную и мудрую даму, за которой мы и пришли. Я открыла было рот, чтобы окликнуть её и сообщить о скором спасении, но рык чудовища и звук его исполинских крыльев мигом остудил мой пыл. Сперва полагался поединок. Не знаю точно как, но как-нибудь да я одолею этого…

Какое-то несоответствие привлекло мое внимание.

«Пленница» не кричала и не боялась. Она с довольной полуулыбкой шла навстречу дракону.

Да, самого змия я так и не увидела, зато поняла, в чём заключалась загадка.

Оставить ему даму и бросить меч

к лапам моих провожатых-волков. Могучие звери на миг склонили головы, будто одобряя мои действия, и сорвались с места, велев ждать. Они скоро вернулись.

Перебросившись парой слов с волчицей, серый положил передо мной притащенные в пасти предметы.

– Ну, что?

– ?!

– Что тебе нынче больше нужно? – рявкнул волк. – Он ждать не будет. Выбирай.

Я присмотрелась к предметам. Кукла в простой технике, яблоко и моток ниток.

– Нитку, пожалуйста.

– Пр-рекрасно, – буркнул волк и был таков.

Нить, разворачиваясь в бесконечность, вела меня через леса, в которых деревья с острыми ветвями рости вплотную друг к другу, через пустоши с колючими кустами и густые поля, не видавшие серпа уже много лет. Вся эта растительность цеплялась за сарафан, порядком затрудняя продвижение. Последовавшее за ними болото настроение не улучшило. Но нить вела дальше. В конце концов красоты природы сомнительной комфортности уступили место более приятной картине – чистому круглому озеру посреди темно-изумрудных кустов алых роз. В тихой воде отражалось ночное небо, создавая иллюзию бесконечного зеркала. Нить замерла.

– Вот это я понимаю пейзаж. Нет, прямо декорация Чуковского, – исправилась я, заметив величественного обитателя озера – белого лебедя как с открытки.

Любоваться долго не пришлось: озеро и птицу заслонила тень исполинского ворона, черного, как уголь, с клювом и когтями острыми, как лезвия, и сверкающими глазами. Что-то прекрасное было в этой охоте.

Почему я ничего не могу сделать? Почему всё время как водоворот, всё быстрее…

Мысль ускользнула.

– Только один.

Нить завертелась дальше. Нить вывела меня

на край переливающегося в лунном свете поля черно-фиолетовых маков. Цветы неординарного оттенка росли сплошным ковром, шелестя и колыхаясь… от ветра? Никакого ветра. Они шептали и двигались сами. Завороженная чудесным зрелищем, я направилась к макам. Края туники уже коснулись лепестков, как вдруг дорогу мне преградила тучная, красивая корова с широкими рогами и глубокими, нежными глазами. Я была уверена, что она хочет мне только добра, и послушно остановилась. Вовремя. Привлеченный ли цветами или испуганный чем-то, на поле выбежал златорогий олень, чья белая шкура соперничала по чистоте с лунным светом. Море маков дернулось, обернулось обволакивающей тьмой, схлопнулось вокруг оленя.

На месте волшебного, но коварного поля осталась лишь поглотившая свет всех звезд шкатулка. Никто не помешал мне. Я открыла её, конечно, открыла, хотя не должна была. Как и всегда. На секунду эта история со шкатулкой показалась мне знакомой, но потом

все это стало совершенно неважно: единственный вопрос, что занимал меня – как добыть огонь и сберечь его. Не до рассвета. Здесь нет рассвета. О, насколько ты был прав, Адольфус Петер Элькин, наглый в своей любознательности антрополог. Прав больше, чем думал сам. Alcheringa, tiempo del sueño, temps du rêve – не только время создания мира во сне: оно темное, настолько, что людям, что живут после, и не представить.

Шкура с последней добычи осталась в зубах последнего хищника, но тепло и еда меня тоже не волновали. Огонь, где взять огонь в этих джунглях вечной ночи, где взять огонь, пока не явился Байяме в одной из тысячи форм с десятками имен для каждой?

Наконец я увидела слабый огонек на хвостах птиц, что всегда летают парами. Рванувшись к птицам в небольшую пещеру, где они имели обычай прятаться, я выдернула перо, стараясь раздуть огонь, закрыть его, сберечь как можно дольше. Не только я искала здесь убежище: золотистая пума зарычала на меня, тем не менее

не решаясь напасть.

– Сны и кошмары.

Обе мы вели себя трусливо и наивно. Как можно скрыться от космического ягуара, от сути изначального мрака? Не прилагая никаких усилий, чтобы выследить нас, в одном прыжке, закрывшем всё небо, он поймал пуму и поглотил огонь, сделав мир ещё

темнее и глубже.

Храм можно найти только

К сердцу водоворота на песню сирены

Предназначена не мне, а чему-то страшному и непостижимому

Бездна это или скопление звезд?

– Вот же тебя угораздило. Каким течением принесло?

Худой джентльмен с пишущей машинкой под мышкой скептически осмотрел меня и тут же ответил сам:

– А впрочем, неважно. Вряд ли теперь выплывешь. О, вот. Надо же, а он не такой страшный, как я представлял.

– Кто?

– Ancienne Nuit. Единственное известное мне имя на живом языке. Очень неудачно это существительное сделали женского рода – доказательство того, что люди всё больше глупеют.

Джентльмен обратил безразличное вытянутое лицо к храму.

– Ну всё.

Я обергулась к

Со стороны храма

Гигантский осьминог, размерами сравнимый, нет, больше океана

черный космос, тентакли, закрывающаяся ловушка со всех сторон

Практически скрытая водоворотом мрака и щупалец, сирена повернула ко мне голову, оскалилась и зашипела:

– Студент, что ты делаешь на девятом уровне?

***

После безумных видений, первого подобного прецедента за многие годы, многие и многие студенты очнулись в холодном поту. Если верить слухам, кто-то и вовсе не проснулся. Пострадавших временно освободили от занятий и принудили к ежедневному посещению врачебного кабинета.

– Как же я туда угодила? Это был просто плохой разделенный сон? Вроде морового поветрия? – шепотом, чтобы не тревожить гудящую вот уже двое суток голову, поинтересовалась я у Бернардиты.

– Не совсем. Видишь ли, мадам онейролог никогда не спит. То есть спит, конечно, иначе какой из неё учитель – но не сама, ну, не для себя. Но т-с. Никто тебе этого не раскрывал.

Поэтому её всё время пыталось поймать это… нечто?

– И что это должно было значить? Мы все на самом деле сказочные герои? Звери? Какие-то глубоководные твари? Или так и не вышли из первобытного леса, а вся эта цивилизация нам просто придумалась?

– В некотором смысле всё это верно. Смыслов много, а истинность каждого зависит от интерпретации. Но нечто неизменно, как ты сама могла видеть, – растерянно пробормотала врач.

– И как это понимать?

– Никак. Я сама не понимаю. Ну хватит, о чём это мы тут болтали?.. Давай, зови следующего.

***

Ясное дело, ни преподавательские инструкции, ни желание сохранить рассудок не может помешать любопытствующей молодежи делиться опасным опытом, особенно если оный граничит с сумасшествием. Это тебе не «Медный всадник» на бумаге!

Как выяснилось из обсуждений, в приключениях совпадали лишь некоторые мотивы.

– То есть не все встретили Ренара?

– Из «Романа о лисе»? Не уверен. Дайюй видела хули-цзин. А потом какую-то картину с черным осьминогом вживую, как в некоем музее, но какую – уже не признается, только краснеет.

– М-м. Насчет нашего разговора. Мы ещё думали, что есть на самом деле, а что сон.

– Да?

Универ, та ерунда с коридором, странный бал, потом башня… и до моря…

«В некотором смысле всё это верно».

– Думаю, океан был десятым уровнем – в некотором смысле. Мы не оттуда считаем.

5. Сон о бесконечности офисов

Новый учебный день начался с печального объявления о пропаже Михаила.

– Последний раз его видели на дополнительном занятии по ориентированию в опасных средах, – уныло сообщил Боян. – Я сам отчитал парня за медлительность и укорил, что такими темпами его любой контекстуальный кошмар слопает и не подавится. Накарк… ой, то есть сглазил, небось.

Чуть позже благодаря организованному лично Мумут разделенному сну невообразимых масштабов всё-таки отыскался человек, общавшийся с пропавшим и после урока: сокурсник Адриан – не то чтобы друг, но хороший товарищ – уверял, что видел явно разобидевшегося Михаила в библиотеке. Тот нервно листал какой-то увесистый том, а потом закрылся у себя. Из комнаты он не вышел, но и там вечером тоже не обнаружился. Библиотекарь, на зависть всему университету ориентирующийся в своих владениях буквально с закрытыми глазами, быстро отыскал упомянутую книгу; ею оказалось «Практическое пособие по безопасным передвижениям в кошмарах для продвинутых» за авторством Р. Картера, признанного специалиста, чьими монографиями зачитывались ещё первокурсники.

Версия с обычным бегством из альма-матер даже не рассматривалась: из воплотившейся Шамбалы не бегут. Скорее всего, надувшийся Мишка решил доказать Бояну собственную компетентность и сунулся в личные кошмары, намереваясь героически раскидать их одной левой.

Не высунулся.

– И как теперь к нему туда попасть? – мотала я нервы друзьям. – Сомневаюсь, что у преподов в закромах найдется отрава с этикеткой «Кошмар Михаила Родинова, в котором он по дурости сгинул такого-то числа». Или можно сделать как с Гофманом, вроде стимуляции?.. Хотя человека-то самого не имеется, никак.

– Это мы не проходили, – саркастически отозвалась Мумут, в который раз оказавшаяся прямо за нашей спиной в самый неподходящий момент. – Интеграция с помощью каптивов сравнима с пассивным прослушиванием няниных сказок. Рассчитанных к тому же на дошколят. Сколь-нибудь опытный человек имеет другие способы, хотя в случае кошмара достаточной для полного поглощения силы проблема немного сложнее.

– Ну так отправьтесь за ним! Что все все стоите, человек там где-то пропадает! Что?!

Уже и оставшиеся два декана с виноватыми физиономиями выслушивали мои истеричные вопли, собравшие небольшую толпу.

– Я не могу интегрироваться в отдельные миры, – тихо призналась Мумут. – Мигель женатый человек, мы не имеем права отправлять его. А господин Боян…

– Господа все в Париже, – буркнул физонюктолог.

– … господин Боян чрезмерно ценный специалист, лучше кого-либо в университете владеющий навыками защиты от… от нежелательных явлений. Рисковать им – и всеми вами – мы тоже не можем.

– Я за ним пойду, – Серая подняла руку с таким скучающим видом, будто речь шла о покупке забытых батареек.

– Что за бред! Тут куча старшекур…

– C’est drôle, но она действительно справится лучше всех. Спасибо, студент. Серая.

Они с Мумут на секунду переглянулись, но смысл этого жеста оставался неясен – что, впрочем, неудивительно, если переглядывается маска настоящая и маска безэмоциональная.

– Лучше тебе отправиться через Пределы. Для тебя там безопаснее, чем для прочих.

– Ясно дело. Приведу – уши надеру. Это всё его дурная скептическая позиция. Додумался. Излишние знания иногда вредны, особенно для таких boludos. Что делать: будем вытаскивать.

Мы поймали её у самых ворот.

– Ты куда одна? Тебе не кажется, что это дело для друзей, и уж точно не для одиночки?

Серая раздраженно поморщилась, будто к ней приставал с капризами дошкольник.

– Видишь ли, выходить в другие реальности может единственно тот, кто уверен в своей. А то есть риск не вернуться. Ну что трясешься, и ты туда же? Не исчезнет это всё, не исчезнет. Ладно, смотри. Представь самый обычный, рядовой мир латентных, ну, где ты раньше жила. Какой-нибудь банальный пример… вот: встречаются парень с девушкой, оба честные, заботливые, неглупые; всё у них хорошо, никаких интриг или подводных камней. Тут на нашу дамочку нападает бес сомнения. Старательно так нападает, и вот она уже мучит кавалера расспросами, подозрениями, упреками… долго они ещё будут общаться?

– Как повезет. Но скорее нет.

– Вот-вот. Миры ведут себя так же. Тем более подобные нашему.

– Ладно. Но раз Мишку прочно затащило, там всё равно опасно. Тебе что, жить надоело?

– Может, и так. Меньше знаешь – лучше спишь.¡Hasta pronto!

Не дослушав очередную порцию уговоров, Серая хлопнула дверью.

***

Сперва выход попадался почти в каждом коридоре, потом через этаж, после – ещё реже. Так называемые «смены», циклы, в которые менялось взаимодействие пространства с соседними мирами, вообще не отличались стабильностью, а в подобных пакостных местах могли вести себя и вовсе совершенно непредсказуемо.

Офисы, этажи, близнецы-коридоры, мигающие слепящие лампы, делающие землистые лица скелетоподобных работников ещё жутче… К тому моменту, как Серой удалось обнаружить беглеца, выход открывался раз в час или два.

Обыкновенно веселый и легкий на подъем, бывший студент сгорбился в кресле захудалого офиса. Перед ним на дешевом офисном столе, будто из антирекламы ну очень неуспешного предприятия, немым укором лежали три высокие стопки бумаг.

– Три на три – девять пачек, – бормотал Михаил, – минус пять отказов, и того…

– Допрыгался? В клерка играем? Вставай, идем. По расчетам, всего две смены осталось: эта мерзкая реальность имеет привычку становиться всё более убедительной.

Парень поднял глаза на подругу и грустно улыбнулся.

– Ой, как смешно. Меня предупреждали о галлюцинациях от переработки. Ну да это пройдет.

– Тебе вентилятором мозги продуло? Бери шинель, марш в универ.

– Универ? А-а, это тот сон. Я почти и забыл. Интересный был. Ты мне, кстати, тоже там снилась. Весь университет, все эти приключения. Жизнь на самом деле такая: офисы, бумаги, безвыходный беспроглядный быт и равнодушные люди.

– Это бред!

– Это правда. Жизнь.

– Жизнь не означает унылое болото! Очнись, дурак! Это то, что ты сам решишь.

– Нет-нет, что ты. Я тут занят очень, очень важной работой. Мы помогаем людям перестать заниматься детскими глупостями и найти свое место в мире. Я веду учет. Погляди-ка, приятельница из сна, – он указал пальцем на очередную бумагу, – вот анкета. Тут мы видим мотив анкетирования. Тут – реакцию соискателя. А тут – результат. Последние пару веков мы нанимаем всё больше персонала. Это настоящий успех.

Серая наклонилась над бумагами. В них можно было различить следующее:

А. Н. Дроздова, 2005 г.р., Псков.

Развод родителей. Смерть бабушки.

Отказ от мечты стать художницей. Поступление на бухгалтера.

Ю. П. Михайлов, 2002 г.р., Рига.

Обзывательства в школе. Давление отца.

Прекращение посещения кружка юного биолога. Перевод в техникум.

Бонус: склонил ещё двух одноклассников бросить учебу. Один пристрастился к алкоголю.

И. Н. Юнцева., 1996 г.р., Санкт-Петербург.

Скандал в театральной студии.

Решение стать домохозяйкой вместо актрисы театра кукол.

Бонус: воспитание троих детей с профилактикой глупых мечтаний.

Бонус: брак без «любви».

Бонус: разрешение мечты мужа о семейном счастье.

Э. С. Котова., 1972 г. р., Пушкин.

Изнасилование в токсичных отношениях.

Разочарование в мужчинах. Мизантропия. Цинизм. Возврат к работе уборщицей после фриланса в качестве педагога фортепиано. Продажа инструмента.

Бонус: пропаганда одинокого образа жизни посредством соцсетей.

Бонус: культивирование ненависти и обиды в дочери.

Бонус: трое передумавших заниматься музыкой учеников.

– Они думают, что подписывают трудовой, брачный или какой-тоещё договор, а на самом деле поступают к нам до конца дней, сами этого не замечая. Бродят тут как сомнамбулы. Очень удобно и гуманно, никого не пугает. Давай я, кстати, всё покажу, всё равно хотел ноги размять. Коллеги этого крыла сейчас по большей части в делегациях для найма, никто не засмеёт за разговор с самим собой, ха-ха.

Взяв под руку растерявшуюся девушку, он повел её на экскурсию по канцелярскому аду. Осмотрели архив с досье почивших «соискателей» и данными об их подавляющем влиянии на следующие поколения; прошлись по системе поиска новых кадров; разобрали критерии, определяющие «перспективность» человека – их оказалось пугающе много.

– А там у нас отдел маркетинга, воображаемая мадам, – не без гордости пояснил Михаил, вводя Серую в зал без какой-либо мебели. – Смотри, как талантливо. Кому нужно, может прийти, вдохновиться и использовать лозунги для найма соискателей.

На стенах в черных рамках висели изречения такого толка:

«Работа должна быть хлебной».

«Не молодая уже, часики тикают, пока остепениться».

«Плохой, но мой».

«Лучше синица в рукаве, чем журавль в небе».

«Выше головы не прыгнешь».

«Не жили хорошо, нечего и начинать».

– И часто действует?

– Часто, их принимают за очень мудрые мысли.

– И тебе это тоже кажется мудрым?

– Конечно. Меня, кстати, скоро повысят до маркетингового директора.

– Ясно. Глубоко же вам тут в мозги лезут. Тогда у меня к тебе есть одно предложение, вернее, беспрекословное требование.

Она железной хваткой вцепилась в плечи однокашника, развернула его к себе, заставив выронить бумаги, и, зло уставившись прямо в глаза, шепотом продолжила:

– Сейчас ты сравнишь про себя, от чего больше счастья – от мечты, даже с виду нереальной, или от безмозглого ползания в собственных слезах. Потом ты вспомнишь своих друзей с факультета физо- и зоонюктологии. Вспомнишь маленькую уютную комнату, напоминающую средневековую, где вы всей компанией так раздражительно ржете до самого полудня, и странную историю с призраком Гофмана. Вспомнишь, с какой тщательностью ты готовишься к занятиям по специальности – в равной степени из любознательности и из уважения к нашему чудаковатому Бояну. Пересчитаешь, сколько редчайших древнеславянских ругательств узнал, когда решил подарить ему на день рождения шоколадные гусли, уж не знаю где добытые. А конце ты подумаешь, хочешь ли вернуться в университет. И если нет, останешься здесь. Навсегда.

Не ожидавший таких нападок Мишка буквально за минуту сменил несколько выражений лица:

Раздраженная растерянность.

Легкое сомнение.

Неловкая улыбка.

Наконец, панический ужас.

– П-пойдем. Пойдем быстрее. Хотя стой, скажи:ещё есть выход? Какой это цикл? Сколько я здесь нахожусь?!

– Судя по этим безвкусным пластиковым часам, скоро будет двое суток. Я искала тебя около восьми часов. Но я ещё видела двери.

– Чего ждем тогда?!

Решить проблему – хорошо, но решить её вовремя – лучше. Проплутав по коридорным лабиринтам целую вечность, неисправимый оптимист Михаил начал подозревать, что, похоже, в мире нет ничего неисправимого. Хладнокровная Серая так и шагала вперед, но дверей из офисного кошмара больше не попадалось.

– Ни одного выхода. Пиши пропало. Ещё и тебя подставил. Ты, случайно, не знакома с каким-нибудь особенным видом сновидческого сэппуку для восстановления чести?

Не дав подруге отреагировать, он схватил её за рукав и принялся трясти, жалобно причитая:

– Это я во всём виноват, я знаю, я виноват, я! Вы это, вы всё что угодно со мной делайте потом. Накачайте этими микстурами для кошмаров, четырьмя разом, чтобы я помер от страха. Отдайте на корм вóронам мадам Мумут. Только сперва вытащи меня, а. Пожалуйста! Ну хоть как-нибудь! Я не хочу тут превращаться в унылого брюзгу, портящего чужие жизни! Пожалуйста, ну, можно же хоть как-то!

– Миша, значит так. Прекрати паниковать: мысль одна есть. Сосредоточься. Расскажи, как ты к нам попал, как ты пришел в университет. Вне его стен вспомниться должно лучше. Тебя что-то должно было на это сподвигнуть, верно?

– А меня обратно не того?

– Всё лучше, чем здесь.

– Согласен. Сейчас.

Михаил на секунду закрыл глаза руками, а потом уставился в угол очередного ободранного коридора, словно надеясь увидеть там прошлую жизнь.

– Для начала, мне было сорок лет, и был я наполовину облысевшим блондином туберкулезной внешности.

Серая не смогла не осмотреть с головы до ног молодого человека, производящего впечатление типичного балбеса-студента или даже старшеклассника с лисьими чертами.

– Смешно сказать, я всегда хотел стать филологом или историком, желательно, со специализацией на античности. Первым, что прочитал в детстве, была «Одиссея» гекзаметром. В восемнадцать почти поступил, не помню уже, на филфак или истфак; совсем немного не дотянул. Учился я прям хорошо, стыдиться нечего, но был большой конкурс: все стремились попасть к важному профессору, что ежеминутно грозился отойти от дел. Конечно, я расстроился, но решил попробовать в следующем году, а пока поработать репетитором для детей. И тогда начались проблемы в семье. Вот уже четыре года как наметившиеся упреки и скандалы переросли в настоящие разборки – с драками, швырянием посуды, резней битыми бутылками и прочей поломкой имущества и плоти. Идиотизм, конечно, если сейчас подумать: здоровый лоб был, развернулся бы и ушел куда-нибудь, – усмехнулся парень.

– Ничего, в восемнадцать лет никто особо думать не умеет. Дальше давай.

– Отец на всё плюнул и однажды ночью просто исчез – понятия не имею, куда. Потом я видел его только на похоронах: их общий с мамой одноклассник рассказал про какую-то криминальную компанию. Мать сначала сдружилась с бутылкой, никого не слушала, меня посылала, но когда пригрозили уволить – а она преподавала в школе математику – кое-как выкарабкалась. Сама она не справлялась с работой, так что « в черную» устроила и меня. Сейчас это не получилось бы, но в девяностые и не такое вытворяли, к тому же – я не сказал – жили мы не в крупном городе, а в Ревде.

– Где?

– Ревда – городок такой в Мурманской области. Очень, кстати, хороший, но забытый. Там ещё Бажанов родился, классный дядька был, почитай его. Ну вот. Одновременно учиться и полноценно работать я бы просто не успел: всё-таки спать и есть когда-то надо, а ещё желательно мыться и хотя бы раз в неделю высовывать нос в парк. Мать же, не преувеличивая, выходила из себя, когда я просто поворачивался к окну, а не проверял чьи-то тетради. Так протянули до моих двадцати шести, когда мама где-то откопала ухажера с мутной репутацией. Не знаю, что ему от неё понадобилось: из-за наплевательского к себе отношения и постоянной усталости привлекательность у неё была сомнительная. Зато, чтобы отделаться от меня, он взялся оплатить ВУЗ в Мурманске, где, для сравнения, население раз в сорок больше ревденского. Об интересах моих никто не спрашивал: мама искренне считала всех гуманитариев «мелкопакостной интеллигенцией» – даже сейчас помню её тон! – и велела поступать на физмат. А я, как собачка, послушался, лишь бы отделаться – не столько от городка, он мне скорее нравился – сколько от тяжелого общества депрессивной и равнодушной мамаши в комнатушке коммуналки. Видок у меня был ожидаемо зачуханный, на свой возраст не тянул, вот и вопросов никто не задавал, а я держался в стороне ото всех компаний: стеснялся. Получив бакалавра, сразу же, по привычке, устроился в школу. С местом не повезло: взаимоотношения преподавательского состава, администрации, родителей и детей, как вектор не проведи, резюмировалась фразой «как же я вас всех ненавижу». Там даже не ругались: никому ни до кого не было дела. Но я тихо себе работал ещё девять лет. Поэтому я так быстро и поверил в это… В ТУТ, понимаешь?

Серая кивнула.

– А дальше?

– Рассказываю. У подобных будней есть единственное преимущество: все мечты и фантазии стараешься вложить во сны, даже если прежде не слишком в них преуспевал. Вот и я тоже воображал себя студентом то одного маститого заведения, то второго, всеобщим другом, первым парнем на факультете – и в учебе, и в романтических делах. Получалось так себе. Сейчас я бы назвал эти сны банальным самовнушением на границе первого уровня и засыпания. Зато однажды получилось ого-го как. Это был чудесный сон, его и описать сложно. Представь поляну, залитую утренним светом, только из водопадов.

– Поляну с водопадом?

– Нет, ИЗ. Вся местность состояла из раноуровневых потоков воды, причём разных оттенков. Ходить можно было по узким мосткам, окружённых нежными, красивыми кувшинками. Над головой летали какие-то небольшие милые тварюшки, ближе всего к миниатюрным крылатым слоникам. А потом я очутился в лодке с девушкой, рыженькой, с веснушками, очень милой. Не думай ничего такого, никакого разврата, мы просто беседовали о том о сем: про литературу, кино, философию… Никогда я не видел такого умного, воспитанного и доброго человека. Я смотрел на неё как на чудо и видел так же явно, как сейчас этот дурацкий коридор. Я уже немного разбирался в этом деле и спросил, могу ли встретить её наяву. Она молча улыбнулась. Потом один из водопадов раскрылся, впуская лодку. Проснулся я в университете. Рыжим, наверно, стал в подражание.

Несмотря на общий печальный тон повествования, глаза у Михаила загорелись. Он как будто даже поцветнел на фоне окружающей офисной скуки.

– Разве это не повод вернуться?

– Всё остальное – тоже ещё какой повод! Но она… Но я её так и не встретил. Да даже лица её толком не помню, только общий образ и впечатление. Может, она, как и я, совсем иначе выглядит? А вдруг это всё просто самообман? Вдруг её не существует нигде?

– Такие хорошие сны – никогда не «просто самообман». Где-то есть эта твоя девушка, не в одном мире, так в другом. Но я могу болтать что угодно. Вопрос: ты сам в это веришь? Даже здесь?

– Верю.

Соседняя стена пошла трещинами и раздвинулась.

***

Когда на площади перед воротами что-то страшно загремело, а каменная кладка вместе с окружающим ночным воздухом пошли волнами, мы подумали было, что перечитали «Прорицание Вёльвы» и хором приснили на свои дурные головы внеочередной Рагнарёк. Пара особенно храбрых школяров, преодолев общий суеверный страх покидать стены университета, выбежали за ворота. Им посчастливилось стать первыми свидетелями необычайного даже по местным меркам зрелища: волнистая аномалия, крутившись совсем уж эшеровским манером, разошлась, как по шву, сверкнула не находимым в RAL цветом и с оглушительным хлопком выпустила человеческую фигуру.

Серую шваркнуло о камень так, что стоило бы ожидать хруста костей и луж крови. На площади тем не менее осталась только блеклая каменная крошка. Наша хладнокровная героиня, к счастью и удивлению очевидцев, казалась жутко усталой, но невредимой.

– Ловите репатрианта.

Догадливые товарищи подошли ближе к аномалии и действительно успели вовремя схватить Михаила, не дав ему поцеловаться с мостовой. Осознав, где он теперь, бедный парень принялся обниматься со всеми подряд и в конце концов, увидев ткнувшуюся в статую в нише Серую, снова упал на землю, обняв ногу спасительницы.

– Совсем сдурел?

– Всё. Наказывайте меня, как хотите. Задавайте мне, что угодно. Но я не встану! – объяснился Миша, вызвав приступ хохота у собравшихся.

– Вставай, придурок. Ты решил, что это я из дружеских чувств?– проскрипела девушка. – Зря. Мне на тебя наплевать. Я вообще ничего не чувствую, если на то пошло. Зато помню, как можно исковеркать себе жизнь, и злюсь, когда вижу подобное. И вы все – сгиньте, оставьте меня здесь. Быстро.

***

Серая вернулась на занятия только спустя неделю – без синяков или шрамов. Справившись с трусостью, я пару раз выходила на площадь с целью изучения остатков белой крошки и поисков гипотетических следов ранения. Ничего. Я пробовала даже постоять рядом с прекрасной «книжной» статуей из черного оникса, но по неясной причине это вызывало сильную тревогу и дискомфорт. Единственная деталь, на которую можно было обратить внимание, заключалась в появлении на фасаде новой статуи, какого-то фантастического гибридного создания из светлого камня. Но и здесь, поразмыслив, я поняла, что просто никогда особенно не рассматривала скульптурные группы.

6.Сон об авторском произволе и хладнокровных манипуляциях

Предвестники будущей катастрофы наметились на последней паре у Мумут.

Обсуждали образ сновидений в литературе Средневековья и Возрождения; слушатели напрягли мозги до максимума, а потому не заметили, как малолетняя студентка, знаменитая нестабильной психикой, подозрительно всхлипывала на протяжении всех двух часов. К концу же лекции она не выдержала и разрыдалась в голос.

– Туве, тебя так растрогал сон Данте? Может, в нужном настрое расскажешь нам про La Vita nuova? Нет? Тогда по какому праву ты тут воешь?

Вместо ответа несчастная девочка выложила на стол книгу, на которой нечитаемое издалека название затмевалось кричащим принтом «Новый бестселлер от Николая Весёлова! Тираж 200 млн!»

– А, этот латунский, знаю его. Бумагомаратель. Мракобес. Запретить бы. Итак, к следующему уроку…

Если бы маска это позволяла, случайный свидетель наверняка увидел бы, как мастер онейрологии раскрыла рот от возмущения: впервые за многие годы студенты не внимали ей с трепетным вниманием. Вместо того они, игнорируя все приличия, стопились вокруг Туве, расспрашивая о сюжете новинки.

– Надо же, как много у нас чтецов без литературного вкуса. Вам же хуже: доклад я всё равно потребую, догадывайтесь теперь, какой! – отчитала их Мумут, прежде чем в оскорблённых чувствах хлопнуть дверью кабинета.

Из аудитории расспрашивающие выходили в необыкновенно подавленном настроении, вполголоса переговариваясь. Бедный библиотекарь стал первой жертвой: свободное время учащиеся посвятили добыванию такого же бестселлера. Ради книги они готовы были простоять многочасовую очередь.

На следующий день половина из поклонников романа пропустила занятия без каких-либо объяснений. Через день лекции посещали считаные особо совестливые индивиды, но потом исчезли и они.

Как выяснилось на преподавательском совещании, вышеозначенный новоиспечённый англичанин – конечно, иммигрант – Николай Весёлов являлся автором крайне популярной и необъятной по количеству томов серии тёмного фэнтези, последовательно завоевавшей умы его соотечественников, англоязычной публики, Европы и, наконец, практически всех любителей жанра – а заодно с миллион бывших нелюбителей. Сам сюжет, равно как многие персонажи и клишированные поучения, не представляли особой ценности Главную скрипку играл центральный персонаж, накрепко засевший в сердцах обычных читателей, а истинным сновидцам ещё и кого-то смутно напоминавший. Кого, никто так и не додумался.

До поры до времени сие пагубное увлечение жизни университета не вредило, но вот, силясь выдать всё новые части, автор сбрендил и убил собственного центрального героя – читай, срезал сук, на котором сидел и он, и вся его репутация. Судя пр всему, именно событие, пусть и вымышленное, привело к упадку духа универсантов.

Так и не разобравшиеся в причине такого воздействия и не имеющие лишнего времени на чтение попсы деканы делегировали Серой расследование этого поветрия.

Немного поворчав для проформы, она разумно решила начать с комнаты той новенькой, вечно впутывающейся во все неприятности. В комнате никого не оказалось. Михаил тоже отсутствовал. Как и Дайюй, как и вся их весёлая компания. Подозревая очередные гибельные инициативы по призыву кого-то не того, Серая чисто на всякий случай приоткрыла маленькую дверку кладовки, что притаилась в пролёте между третьим и четвёртым этажом.

Обнаружилась там отнюдь не семья крыс. С десяток студенток в полностью чёрных нарядах скучковались на полу в причитающий и всхлипывающий кружок. За последние дни девчонки сильно похудели, под глазами их красовались чёрно-багровые синяки – он недосыпа и постоянных рыданий.

– Это что за запоздалый Día de Muertos?

– Тут мест нет, иди на четвёртый этаж, – выдала Дайюй, еле подняв голову.

– Что делается-то?

– У нас траур, не заметно?

– По персонажу?!

– Ты что, вообще железная? Это не просто персонаж, – подвывая и давясь вновь нахлынувшими слезами, объяснила девушка. – Это смысл жизни – нашей и автора. А он его… а он… вот на триста пятой странице…

– Дай сюда.

Серая выхватила книгу из трясущихся рук однокашницы и пролистала лакированные страницы до конца.

– Так он вроде не совсем умер, просто радикально изменился. Что глупо, согласна – дурацкий сюжетный ход, роман коту под хвост. Хотя вот тут… хм… Да, тут и не поймёшь. В любом случае, ерунда какая-то.

– Вот! Это ещё хуже. Так мы просто тоже умерли бы с горя. Всё ужасно, но однозначно. А тут… а тут…

– Не нравится – просто не обращайте внимания на эту последнюю часть.

– Две последние!

– Ну две. Кто знает, что этому автору в голову взбрело. Вдохновение кончилось или ерунды какой-нибудь поэтической начитался с плохим концом.

Несмотря на уговоры и вразумления, вскоре всё заведение погрузилось в беспросветную печаль, действительно достойную античной трагедии или средневековой поэмы. Хуже того, литературно-эмоциональный мор затронул и молодых людей, и мужчин, что выходило уже за любые рамки. Университетская братия с каждым днём всё глубже увязала в безнадёге и самой настоящей депрессии, продолжая при этом молиться на своего таинственного персонажа, с которым Серая благоразумно предпочла не знакомиться. Занятия прекратились, какая-либо жизнь в коридорах тоже: все сидели траурными группками и загибались от тоски, периодически порываясь что-то с собой сделать.

Мумут, второй и последний человек, сохранивший здравый смысл, отреагировала на доклад презрительным смешком. Вероятно, порадовалась, что широкая публика наконец разделит чувства, подобные мучащим её постоянно.

– Это твои студенты, тебе вообще пофиг, что ли? – кричала на неё Серая. – Они там башкой бьются о стены, я уже устала ссадины замазывать! И ножи отбирать! Их миллионы, а я одна! И они не каменные, в отличие от некоторых! Слышишь? Это ты на меня их повесила! ¡Puta madre! Ты где там?!

Тщетно. Можно было сколько угодно колотить в двери кабинета: мегера в парике удалилась на террасу кормить вороньё с компанией и злорадствовать.

Помыкавшись ещё двое суток среди скорбящих и страждущих, Серая осознала, что от этого последнего дня Помпеи существовало единственное средство. И прибегать к нему придётся ей.

Опять.

– Не подскажете, который час в Лондоне? – поинтересовалась девушка у библиотекаря, что, к счастью, был занят собственным литературным творчеством и общему порыву не поддался. – Спят уже?

– Отстают на два часа. Я бы выждал ещё час, на всякий случай. У Вас встреча? Адрес нужен?

– Пригодился бы. Это некий автор по имени Николай Весёлов. Искать вручную будет сложновато.

Чуток порывшись в архивах, библиотекарь вернулся с досье.

– На всякий случай запишу Вам, вот. По моим данным, он обычно ложится около полуночи по своему времени и спит крепко.

– Отлично. Приятно было пообщаться с соотечественником. Gracias. Хотя минуту. Нельзя ли мне это… нельзя ли посмотреть раздел с юридической литературой? Одной.

– Боюсь, вы не сможете ничего там найти. Только я могу ориентироваться в Библиотеке.

– Знаю-знаю, да, но это несколько личный вопрос. Ничего рискованного, я просто стесняюсь.

– Вы хотели посмотреть трактаты о взаимодействии с Древними?

Реплика библиотекаря застала врасплох давно, казалось бы, разучившуюся удивляться Серую.

– Мадам онейролог не раз искала информацию по Вашему прецеденту,

– предвосхитил вопросы мужчина. – На самом деле она заходит за этим раз в пару лет, а то и чаще. Увы, пока ни одного нового труда не появилось. Её собственные исследования тоже не увенчались успехом.

– Неожиданно. Ясно. Но я всё-таки попрошу кое-что. Потом. Дела не ждут.

***

Находиться в Пределах само по себе занятие не из приятных даже для обладающих своеобразной «страховкой», а уж пытки попасть в поток снов определённого человека до неразличения приближены к пытке. Понятно, почему: нужно приложить немало усилий, чтобы сперва намеренно дестабилизировать любезно предлагаемую тебе туманную и относительно спокойную картинку, потом не чокнуться от результатов, визуализировать худо-бедно пригодное для путешествий отображение потока снов, затем не позволить ему унести тебя, как мелкую рыбёшку, а так, слегка, тонкой струйкой пропустить в свои мысли, чтобы дать понять, к кому тебя черти несут. Дальнейшая интеграция тоже требует особых знаний и отработанных навыков – а то куковать тебе на правах декорации в чужом сне, пока заботливые коллеги не заберут. Ах да, ещё хорошо бы вернуться. Если повезёт, в сравнительно здравом уме и твёрдой памяти.

Первая попытка завернула совсем уж не туда – в видения некоего начинающего и полного энтузиазма режиссёра, надеющегося поразить будущих фанатов первой успешной экранизацией «Зова Ктулху», гениальной по всех отношениях. Вовремя вырулив, сгусток сознания, недавно бывший Серой, отметил про себя необходимость вдоволь поржать над этим самонадеянным дилетантом.

Второй поток чуть не закинул её в сон смотрителя лондонских вóронов, раздумывающего над новой автобиографической книгой. Краем – глаза ли, сознания? – ей удалось увидеть его выступление перед подопечными: в ответ на очередную идею, высказываемую бифитером, расположившиеся в зрительном зале вороны подняли клювами таблички с цифрой «десять».

Третья итерация оказалась успешной. Поток привёл странницу в огромный кабинет вычурного готического стиля, напоминающий скорее декорацию к подростковому хэллоуинскому фильму, а не реальное историческое помещение. В меру представительный мужчина средних лет с лохматой тёмной шевелюрой, огромным вытянутым носом и маленькими круглыми глазками восседал в массивном классическом кресле и счастливо осматривался: туго набитые полки высоченных стеллажей занимали исключительно его книги, переведённые этак на сотню языков. Видимо, согласно сюжету как раз должны были подоспеть восхищённые поклонники, но у Серой на этот сон имелись свои планы.

Появление угрюмой девчонки в сером худи не только не испугало, но лишь сильнее обрадовало Весёлова.

– Вы призрак и всё-таки пришли за мной? Здорово! Только почему так долго? Последний сеанс в издательстве мы организовывали месяца этак…

«Вот это называется писатель фэнтези. Похоже, профдеформация у него серьёзная».

– Разочарую: в данном случае я скорее цензор, но действительно пришла по твою душу. И в твоих интересах воспринять наш разговор серьёзно. Нет, это не иллюзия. Нет, не последствия злоупотребления «Royal Raven», – оборвала Серая заикания литератора. – Буду лаконична: нафига ты то ли убил, то ли испортил своего главного героя? Не протестуй, у меня монолог. Наш универ, как выяснилось, хором по нему сох, а теперь чахнет из-за сюжета двух последних томов – хотя я не представляю, как можно так привязаться к вымышленной фигуре.

Одно из преимуществ общения в сновидениях – по крайней мере, общения с неопытными истинными или с латентными сновидцами – заключается в том, что соврать ещё надо уметь. Все чувства отражаются на лице и в словах, как в зеркале.

Вот и сейчас писатель перешёл от недоверия к тревоге, смущению, затем растерянности и, наконец, тихо спросил:

– А много вас у универе?

– Цитата о легионе тебя устроит?

Повисла напряжённая пауза, после чего покрасневший до настоящего помидора Весёлов принялся нервно оправдываться:

– Понимаете, я его когда-то во сне увидел. Ну, героя и пару деталей сюжета. Дальше развивал сам. И мне сперва тоже очень нравилось! А потом она в него втюрилась!

– Кто?!

– Жена! Моя жена втрескалась в персонажа! Нет, ну представляете? Что я должен был делать? Продолжать писать себе на беду?

– Просто закончить серию на «жил он вечно и счастливо». Ах да, это же ваша золотая жила, редакторы требуют. Не стыдно, а? Написали бы что-нибудь новое.

– Ну, я же не знал. А никто не это?..

– Пока никто не умер. Но все причастные в невменяйке. Ножи и тяжёлые предметы я спрятала, но стены у нас из камня. Ты бы уж что-нибудь сделал, Николай.

– Сд-сделаю. Вы простите там меня. Хотите, я вам посвящение напишу? А хотите…

Чуткая Серая взмахом руки оборвала причитания писателя. Разделённый сон, прежде тихий, ровный и контролируемый, разве что не добродушно мычавший, по неведомой причине собрался изменяться.

– Что-то не так. Нужно уходить. Вы тоже от греха подальше просыпайтесь, срочно. Это делается…

В следующее мгновение писатель с его семейными дрязгами отошёл на второй, нет, на третий план приоритетов. Кабинет исказился, потемнел, мебель вытянулась и превратилась в деревья грозового леса.

«Я не хотела сюда. Я ничего не…»

Она не успела и осмотреться, как на стволах выросли зубы, когти и что-то ещё неописуемое, но кровожадное.

Серая проснулась от шока и пребольно ударилась головой, упав на ковер комнаты. Комната упала вместе с ней, издевательски смеясь. Дышать из-за скорости падения, почти полёта, было решительно невозможно. Оттуда беднягу перебросило в мегаполис жирафов-бизнесменов, где её затоптали не моргнув глазом.

«Что это? Почему пятый уровень? Кто меня…»

Увы, её сущность подразумевала отказ лишь от некоторых чувств, и ужас в этот список не входил.

Череда неконтролируемых переходов закончилась в едва освещаемой газовыми фонарями аллее. Справа в сумерках виднелась Эйфелева башня. Слева – Колизей. Прохожих не было, но это не означало полное одиночество: совсем рядом находилось некое существо, страшно могущественное и просто страшное – по многим возможным и не всегда очевидным причинам.

Оно не виделось и не слышалось, но чувствовалось. А ещё разговаривало.

– Кристина Галатэ. Приветствую. Ты наверняка помнишь, чем закончилась наша последняя встреча; посему я не показываюсь тебе.

Серая замерла. Только один ч… субъект звал её по имени.

– Ага. Вот позёр! Следовало догадаться. Кто бы ещё протащил меня так! Манипулятор бессовестный. У нас там пол-универа вены режет, а ты просто хотел поболтать!

Это последнее «ать», в противоположность остальной фразе, вышло у возмущающейся больше похожим на жалобный хрип, чем на гневный упрёк: вместо аллеи вокруг неё сомкнулись тонны воды, не давая шанса двинуться, не то что спастись. Поток уносил ее всё дальше на дно, заливаясь в лёгкие, но не убивая. Когда Серая превратилась в один сплошной комок ужаса, молящий о смерти, кошмар резко закончился.

– Я предпочитаю другие имена.

– Хва… хватит, хватит. Да, я слушаю, я Вас слушаю.

Собеседник наконец изволил манифестироваться в виде тени, видимой исключительно боковым зрением. Впрочем, тени легко узнаваемой.

– Такой разговор мне нравится. Итак, сейчас ты мне нужна. Ради обоюдной выгоды опустим вступительную часть и признаем, что тот самонадеянный договор тебе ужасно надоел.

– Куда я денусь с подв… То есть я согласна. На всё и заранее. Без подписи. А при чём тут всё-таки писателюшка с дурацким романом? – вставила девушка, чтобы потянуть время перед чем-то предсказуемо неприятным.

– Как видишь, он пригодился. И я рад, что этот мнящий себя творцом графоман лишил меня своих измывательств. Некоторые «авторы», получив каплю вдохновения, только и делают, что ради надуманного пафоса убивают тебя или приделывают безвкусную белую шевелюру.

– Ясно. Авторский произвол. Ну так чего над… чего Вы хотели?

– Я поведаю тебе историю, которая вскоре произойдёт, и твою роль в ней. А в обмен на услуги ты получишь расторжение договора, – прошелестела тень.

– Очень «весёлая» перспектива, учитывая, от чего этот договор меня уберёг. Но да, лучше уж так.

– Прекрасно. Приступим.

***

В конечном счёте Мумут поддалась на уговоры вернувшейся старой знакомой. Вломившись в поверхностные и тревожные сны школяров, она под страхом исключения из университета приказала всем без исключения срочно явиться во внутренний двор, где обычно проводили карнавалы.

Парик встретила их на своей веранде с контрабандной газетой в руке.

– «Автор мировых бестселлеров Николай Весёлов признал последние два романа неканоничным ничтожеством и отказался от авторских прав на героев», – вслух зачитала она приползшим на собрание. – Всё, унялись? Радуетесь? Даю вам три дня на откорм и отсыпание, а потом чтобы как штык были на лекциях!

Дальнейшие её слова утонули в радостных воплях студентов. Можно было подумать, что объявили об отмене конца света. С невесть откуда взявшимися силами ликующие скакали на месте, как малые дети, обнимались и плакали от радости. Ушли они только спустя час – придумывать праздник в честь такой чудесной новости.

В течение трёх отпущенных дней Мумут завалили наскоро понатащенными из снов цветами и открытками, а в коридорах развесили гирлянды из страниц злосчастных двух томов. Онейролог бесилась, её коллеги лишь снисходительно улыбались.

– Не так уж он плох, этот лондонский графоман. Литература не всегда приносит страдания, в конце концов, – утешал коллегу Мигель. – Приличные и талантливые фантасты могут изменять жизни. Я не рассказывал Вам историю своей свадьбы?

7.Сон о китах и барселонских девах

– Я уверен, – втолковывал Мигель коллеге, чьё раздражение практически искрилось в воздухе, несмотря на закрывающую лицо маску, – что Вам будет полезно и просто интересно послушать мою историю. Мы всё-таки уже давно коллеги, а друг о друге ничего не знаем.

– Vraiment? Ну, если это прояснит причины Вашей ненормальной привязанности к супруге и не займёт слишком много времени, прошу, приступайте.

– Первый раз я встретил Бернардиту почти тридцать пять лет назад…

***

– В возрасте двадцати трёх лет я представлял собой жалкое зрелище: кое-как учился на филфаке в петербургском универе, подрабатывал грузчиком на выходных и гардеробщиком по вечерам. Других вакансий в доступности от моего жилья не нашлось, а репетитор из меня оказался никудышный. Возвращался домой к девяти, я сгрызал что-нибудь сухое, что нашлось из запасов, добытых на стипендию – родственников для финансирования у меня не осталось – а потом шёл на вечернюю смену в соседний театрик таскать куртки и пальто. Возвращался домой за полночь, а вставать приходилось в пять, чтобы вовремя добраться на учёбу из конца света, где была квартирка покойной тётушки. Разумеется, ни о каких свиданиях-женитьбах тогда не могло быть и речи.

Я чувствовал, что сил моих больше нет вести такую жизнь, но что оставалось? Язык – я ж с факультета французского – я действительно любил, даже планировал, как диплом будет, устроиться в одно хорошее издательство, так что бросать было жалко. Однако недосып и постоянная гонка в учёбе и на подработках уже заметно попортили мои характер и здоровье. Наконец, в один декабрьский день я не выдержал: наврал про срочные семейные обстоятельства, не пошёл ни на какую работу и завалился спать в совершенно детское время.

– Минуточку, а мне что до этого? Какая разница, когда вы там лентяйничали?! К сути дела это не относится.

– Мадам, Вы можете спокойно послушать? Это и есть самая суть!

Сколько себя помню, сны у меня всегда были яркими и неправдоподобно… плотными, что ли? Скорее места, чем состояния. Вам ли не знать! Но там и тогда, ясное дело, знакомые не воспринимали их всерьёз, только советовали провериться у врача. Что же, проверился – ничего не нашли. В детстве и юношестве, лет до двадцати, я и вовсе лунатил, предоставляя родственникам прекрасную тему для шуток. Но приснившееся мне в ту отгулянную зимнюю ночь превосходило всё, что было до этого. По сути, это была моя инициация в онейронавтику – первое осознаное сновидение.

Я очутился на ночной, но людной площади. Звёзды и луна светили необычайно ярко, а присмотревшись, я понял, что они как будто вырезаны из блестящей фольги и подвешены за нити.

***

Мумут заметно вздрогнула, но замаскировала это неловкое движение под расправление платья.

***

– Здания по краям площади были сплошь театрами, прохожих в них заманивали странные личности в плащах, как у киношной Инквизиции. Почему-то все одинаковые.

***

– Какого цвета были волосы и плащи этих «личностей»? Они были в масках? – снова встрепенулась Парик.

– О, Вам, наконец, интересно? Белые или золотистые, в основном. Нет, без масок, просто симпатичные люди – думаю, актёры.

– Ясно. Не важно.

***

– Ну вот. Примечательной была архитектура этих зданий: помню, я дольше всего задержался перед миниатюрным Эрмитажем, соседствующим с уменьшенным Каса-Бальо. Так вот; «массовка», как у любого приличного сновидца, представляла собой отнюдь не безликую толпу: я мог описать каждого прохожего, а их наряды, надо сказать, выглядели довольно необычно. Стараясь не обращать внимания на тот горький факт, что ходили они в основном парами, я занялся вычленением из этого калейдоскопа костюмов, хотя бы частично похожих на одежду реальных стилей и эпох. Долго витать в облаках не получилось: я на что-то налетел, чуть не расквасив нос о блестящую каменную кладку – даже во сне это вещь не из приятных! К счастью, встретившиеся препятствие устояло на месте; «к счастью» – потому что это было не «что-то», а «кто-то», а именно, темноволосая женщина в цветастом платье куда более земного вида, чем у прочих гуляющих. Скорее даже девушка, никак не старше меня самого.

– Ой, простите, пожалуйста! – воскликнул я машинально.

Простая логика, как у этого расхваленного принципа «бритвы Оккама», привитая рационалистическим воспитанием, требовала, чтобы все, населяющие мой сон, говорили на моём же языке. Но какое дело сновидениям до земной логики?  Незнакомка не поняла меня, только улыбнулась, помогла подняться и с восторгом а глазах кивком указала на упомянутые памятники архитектуры:

– Qué hermoso, verdad ?

– Португальский, вроде? – подумал я. Иного иностранного языка, кроме французского, я тогда толком не знал, и промямлил: – English?..

Девушка смущённо покачала головой.

Тем не менее я уловил суть предложения и ответил на самом похожем из доступных мне языков:

– Beau, très beau, c’est vrai.

Девушка улыбнулась и пожала плечами, кажется, извиняясь. Не растерявшись, на понятном большинству народов импровизированном языке жестов я предложил ей вместе прогуляться по площади. Она рассмеялась, радостно кивнула и указала на себя пальцем.

– Bernardita.

– Михаил. Можно Миша. Очень приятно!

Русский её веселил, и за время прогулки она не раз просила, прибегая к немалой «жестовой» изобретательности, назвать тот или иной предмет.

Девушка была не то чтобы очень красива – в том смысле, какой вкладывают в это слово дурацкие модельные агентства и попсовые киностудии. Но, пусть мы впервые встретились, в её обществе было так хорошо, спокойно, уютно, что в тот момент нельзя было допустить и мысли, будто она всего лишь продукт искажённых мозгом впечатлений, или как там принято объяснять сны у воинствующих материалистов из латентных.

– Бердардита, – тихо спросил я, – вы… это… не хотите встретиться ещё раз?

И тут же одёргул себя: вот дурак, она же не понимает!

Я принялся обезьянничать, задействуя все доступные воображению жестовые обозначения знакомства и цифры 2. Казалось, она уже готова была согласиться.

…и тут забренчал будильник! Понимаете, как досадно?! Зазвонил будильник, возвещая, что пора спешно подзаржаться очередным бутербродом с растворимым кофе, засовывать в безразмерный рюкзак конспекты, по дороге в универ на другом конце города повторять материал к сессии— то есть возвращаться к нудной изматывающей рутине, в которую незаметно превратилась столь желанная учёба, и оставить великолепную площадь и прекрасную Бернардиту.

Оставить, может, и пришлось, но только физически – духовно не получалось ну никак.

Немногочисленные приятели-однокашники только посмеялись и предположили, что видение про театральную площадь связано с местом подработки, а «эта невежественная девчонка» – с собственным страхом провалиться на экзаменах, этакое альтер-эго. Я почувствовал себя дураком, для вида похихикал за компанию, но больше ни о чём им не рассказывал. Знаете, есть вещи, в которых ты просто убеждён и всё, несмотря на все разумные опровержения и пресловутое общественное мнение. И из-за этой уверенности мне было ещё хуже.

Из просто голодного студента я превратился в иссохшего, в прямом и переносном смысле, прямо какого-то юного Вертера XXI века, не то что сейчас, да уж. Таинственная девушка занимала все мои мысли. Конечно, будучи воспитанником образцового советского чиновника, отца-скептика, лютого ненавистника любой мистики, я уже вообразил шизофрению или что похуже, даже добился сеанса с приходящим университетским врачом. Тот не обнаружил никаких нарушений, лишь сказал не маяться ерундой: меньше читать и больше есть, хотя бы воровать в столовой.

А сны повторялись регулярно: я видел Бернардиту в толпе зрителей в кино, в экране летающего телевизора, среди посетителей космического зоопарка, но подойти друг к другу поближе нам всё время что-то мешало, будь то расстояние или причудливая логика сновидческого мира. Наконец настал день – точнее, ночь – когда нам снова удалось поговорить. Это было воскресенье, так что я решил счастливо дрыхнуть до обеда. Кстати, давно заметил, что самые интересные сны посещаешь, когда высыпаешься, а ещё – если спишь днём. Врач бы сказал, это потому, что мозг отдыхает начинает лучше работать. А я уже тогда понимал, что так у онейронавта больше времени на путешествие.

В тот раз передо мной едва шелестело море глубоких розоватых и бордовых оттенков, какие вряд ли можно увидеть при самом живописном земном закате. Люди – или кем были весёлые пляжники в закрученных тюрбанах и пижамоподобных одеждах – вскоре разошлись по домам. А потом появились киты. Нет, не в виде струй воды или спин, показывающихся вдалеке – а в воздухе! Над переливающейся водой парили, время от времени погружаясь в пучину или ныряя за облака, с полдюжины летающих китов самых разных расцветок. На фоне невообразимых цветов морского заката и в отблесках далёкого маяка они представляли собой мечту эскаписта – хоть художника приглашай.

Засмотревшись на китов, я дошёл до конца променада, обозначенного старинными часами, очень похожими на вокзальные из фильмов. Только вот цифры были необычайно мелкими: вместо двенадцати или хотя бы двадцати четырёх на них было тридцать два деления. Теперь я увидел, что кто-то ещё вышел на позднюю прогулку. И не просто «кто-то», а моя Бернардита! Одета она была, кажется, как и в предыдущий раз, но сжимала в руке небольшую сумку или конверт. Заметив меня, она радостно рассмеялась и побежала навстречу, из чего я заключил, что вполне правомерно будет не церемониться и обнять её. Не ошибся. Довольные, мы неспешно прогуливались вдоль берега, посматривая на чудесных животных.

– Ballena es mi animal favorito! – сказала она.

– Что-что?

Хлопнув себя по лбу, сеньорита подняла с пляжа камешек, нарисовала на песке силуэт кита и обвела его сердечком.

«Любит китов, значит. Возьму на заметку».

Любуясь элегантным рисунком и его летающим прототипом, я отвлёкся, и для привлечения внимания Бернардите пришлось потянуть меня за рукав. Теперь, видимо, вспомнив что-то важное, она с заметным энтузиазмом протягивала мне какую-то плоскую штуку, пытаясь – впрочем, безуспешно, – объяснить её происхождение. Мы сели на скамейку у маяка и стали вместе рассматривать трофей. Штука оказалось картой очень занятного свойства. Являя собой нечто среднее между складным флаером, раритетным документом из твёрдой, приятного коричневатого цвета бумаги с филигранными надписями и гугл-картами, она позволяла, управляя компасом в нижнем углу и дотрагиваясь до нужных участков, рассматривать атлас Земли. В некоторых районах карты сверкали белые точки.

Дав мне полюбоваться диковиной, Бернардита не без труда нашла определённое место, отмеченное как раз такой звёздочкой, и ткнула туда пальцем, для убедительности потряся меня за плечо.

«Barcelona», гласила красивая надпись.

«Не Португалия: Испания, не совсем угадал».

Я кивнул в знак понимания и взял карту себе. «Пролистав» её к северу и востоку, в свою очередь показал на родной город.

«Санкт-Петербург».

Бернардита минуту с любопытством рассматривала просторы моей родины, после чего вдруг покраснела и, немного помявшись, начала новую пантомиму.

Она по очереди указала на меня, на себя и снова на Петербург. Увидев, что я не впилил, повторила все жесты, только перед «Петербургом» как бы обвела нас обоих окружностью.

«Возьми меня с собой».

Предприняв вторую попытку, она окончательно смутилась, дескать, забудь, ерунда.

Какое там «забудь»!.. Вне себя от радости я обнял её за плечи и притянул к себе. Конечно, надо будет ещё придумать, как бы перетащить её, но прямо сейчас…

И тут зазвонил телефон – как выяснилось потом, какому-то не в меру усердному преподу что-то взбрело в голову в выходной день. Я всё ещё оставался в пространстве сна, но чувствовал, что это ненадолго. Тут я краем глаза, уже залепляемого типичной чернотой перед пробуждением, заметил высокую фигуру, похожую на давешних зазывальщиков, но поэлегантнее. Неожиданно возникнув рядом с часами, она – точнее, он – указал на циферблат.

***

– А этот monsieur как выглядел? – перебила мадам онейролог.

– Этот – как гот на маскараде, бледный – бр-р! – и с черной такой шевелюрой старомодной. И в маске ворона, ну, как в том фильме Гиллиама, но тоже чёрной.

Мумут отвернулась и прошептала:

– Что ж, продолжайте.

***

– Я махнул рукой в сторону необычных часов и постарался обозначить на песке показываемое там время, а именно, 28:40.

Наглый препод звонил всё настойчивее. Злой на весь свет, я проснулся в своей конуре и швырнул простенький кнопочный телефон в стену (к счастью, попал в подушку, не разбил). Но повторно заснуть куда надо не получилось.

После этого фиаско меня одолело просто невыносимое уныние. Я разрывался между тоской по Бернардите и стыдом за собственное «невежественное суеверие», заставившее меня сохнуть по «конструкту собственного мозга», как его определил бы так называемый здравый человек. Будучи окончательно съеденным совестью, я, получив одобрение преподов, под видом профессионального интереса взялся за Сартра и Виана, лучшие «приземлительные» средства, способные, как мне казалось, свести в могилу любого мистика – но вместо реалистического взгляда на жизнь получил глубочайшую депрессию. А вместо летающих китов и любимой девушки, да хотя бы необыкновенных путешествий, как было до этого, мне начали сниться злобные коридорные, повара, гоняющиеся за угрями, и джазмены, из саксофонов которых росли водяные лилии. Я понял, что «эта партровщина», как в шутку называл экзистенциализм, доконает меня окончательно. Следовало срочно сменить жанр.

С чего я начал – с фэнтезийной литературы. У меня есть любимый русскоязычный автор – вы его наверняка не читали, уважаемая коллега: он для Вас слишком романтичный – который, сам того не зная, не раз выручал меня в сложной ситуации и поддерживал в благополучной. Автор этот, по крайней мере в большей части романов, умеет не то чтобы чудом исправлять положение и даже не успокаивать, а, понимаете, утешать; это разные вещи. По горло занятый с момента поступления, я прибегал к помощи его книгопечатного лекарства лишь в крайнем случае. Тогда мне как раз подарили дотоле незнакомое произведение, так что случай выдался не только крайний, но и самый подходящий. Итак, всё следующее воскресенье я посвятил чтению, оправдав его как противоядие от «партровщины».

В определённой главе один из протагонистов, чудаковатый тип, как и большинство героев, рассказывал даме сердца сказку про мечтательного динозаврика, который так любил смотреть на облака, что забыл вымереть и в конце концов сам превратился в облако. Этот забавный сюрреализм помимо умиления вызвал у меня какое-то смутное воспоминание: так бывает, когда на задворках памяти крутится название увиденного в детстве фильма или слова некогда популярной, а теперь забытой песни.

«Точно! Фото!»

Меня осенило. Когда я был ещё в школе, вместе с ещё здравствовавшим дядей мы сделали удивительную фотографию: над его юрмальской дачей «пасся» облачный диплодок самых чётких контуров. Я очень любил рассматривать снимок и даже попросил распечатать его.

Он обнаружился на дне коробки с дядиными вещами, которые я так и не осмелился раздать. «Надо же, какое совпадение!» – подивился я. – «Может, писатель именно тогда тоже его видел? Что-то сомневаюсь, он же кто угодно, но не латыш. И книга вышла недавно, не могло же это облако так долго держаться?»

Эта глупая с виду зацепка дала мне надежду. Чем, как говорится, чёрт не шутит! Если реально сказочное облако, почему бы не быть таковыми сновидениям?! С этой приятной мыслью, держа снимок в руке, я и заснул.

Надо сказать, обычно пространства моих снов красивы, иногда – просто необычны, но бывают и такие, что врагу не пожелаешь. Так же мне «повезло» и в ночь после прочтения той знаменательной главы. Да уж, подобная унылая муть во сне мне попадается редко! Сплошные серые бюро, лифты, эскалаторы, заполонённые безмолвными толпами офисных дельцов-клонов. Серый – благородный цвет, но не в таком пластиково-металлическом варианте. Единственной причиной деталью были совершенно неуместно смотревшиеся здесь старомодные часы с тридцатью двумя делениями. На которых, кстати говоря, значилось «28:12». По счастию, в том сновидении я сохранил более или менее цельную память и об остальных «похождениях», и об их связи с так называемой реальной жизнью (что удаётся далеко не всегда), а потому заподозрил, что этот циферблат тут не с проста и означает нечто хорошее.

Оно, это самое «хорошее», ждало меня в следующем лифте. Стадо мрачных как туча «офисников» придавливала Бердардиту к самой стене. Я не стесняясь принялся расталкивать этих зомби, освобождая ей дорогу. Она была порядком напугана обстановкой, и, едва добравшись до меня, не преминула уткнуться носом в пиджак, как котёнок. Весьма вовремя: я как раз закрыл её от удара портфелем какого-то не в меру обидчивого клерка, после чего повёл ко входу в более или менее гостеприимное помещение – скупо обозначенный неоновой вилкой ресторан.

Посетители не сказать чтобы наслаждались обедом (видимо, радость жизни у них считалась за дурной тон), но, пока они медленно и размеренно, будто механически, питались, лица их были чуть менее суровыми и напряжёнными. Некоторые даже закрывали глаза.

– Они что, так спят? – показала Бернардита.

Не удивился бы.

Как бы то ни было, покидать ресторан не хотелось, и мы решили что-нибудь продегустировать. Сесть хотели подальше от окна, но обратили внимание, что все стены были в той или иной мере прозрачными, таким образом делая ресторан человеческим аквариумом – гораздо менее уютным, кстати, чем с рыбками. За стеклом были видны бесчисленные стеклянные небоскрёбы, не отстающие друг от друга и на десяток метров, лестницы, лифты, секундомеры, неведомые механизмы – всё это смешалось в такой хаос бездушно-пластиковых цветов, что невозможно было определить, идёт ли речь просто о плотной застройке или об одном циклопическом здании.

Меню, к обоюдному удивлению, пестрело деликатесами разных стран, а цены нигде указано не было. Я рассудил, что в случае чего разбираться будем постфактум, ну или просто убежим.

Мы заказали сырное ассорти с орехами и грушами. Блюдо довольно быстро подали, и, кивнув официанту, я стал с аппетитом, не в пример окружающим клеркам, поедать свою порцию.

Тем не менее хмурый официант, подав заказ, так и не отошёл.

– Пора учиться, работать, читать меньше и не радоваться ерунде.

– Извините? – я подумал, что ослышался.

– Читать меньше надо и не веселиться зря, это всё ерунда» – с нажимом повторил он.

Доставшаяся мне от обезьяноподобных предков скудная шерсть встала дыбом. Где-то я уже слышал эту фразу! В зале очень не вовремя наступила тишина хуже прежней: затихли даже шаги персонала.

Я оглянулся. Все официанты подозрительно походили друг на друга – и одновременно на университетского врача, только лет на пять моложе. Словно по немому сигналу все они двинулись в нашу сторону, угрожающе размахивая бокалами, ножами и скрученными в тугой жгут полотенцами. Я вскочил, завёл Бернардиту себе за спину и начал медленно отступать к выходу, парируя уколы вилками и бомбардировку бокалами стянутым со стола подносом. Официантоврачи начали скандировать: «Ерунда! Надо быть реалистом! Ерунда!»

Пока я отбивался подносом, в толпе нападающих появились экземпляры, явно изображающие моего папашу в приступе гнева. Эти вопили: «Опять книги! Опять фантастика! Мусор!» – что раззадорило их соратников, которые принялись кидаться кухонной утварью вдвое активнее. Один всё-таки сумел дотянуться до меня вилкой, поцарапав щёку, но не покалечил.

Честно говоря, я чуть не ударился в панику. Куда бежать? Как защитить мою любимую? Для зелёного новичка, каковым я был тогда, это было настоящей проблемой.

В то опасное мгновение я в отдалении углядел отличавшегося от агрессоров человека – того самого, что некогда обратил моё внимание на часы. И вот что – стоило ему кивнуть на циферблат, чудесным образом появляющийся то тут, то там, они глухо зазвонили, отбивая 28:40! Незнакомец картинно – довольно неуместно! – вытянул руку и указал на дверь, чьи очертания практически терялись на металлической стене.

– Сами будьте реалистами, с меня хватит! – закричал я, опрокидывая стол на официантоврача с тесаком и предпринимая отчаянный рывок к двери, – «Фигвам!»

Уж не знаю, закладывали ли Попов и Успенский в свои сказки какое-нибудь мощное заклинание, но армия врачей/официантов/отцов отхлынула и поредела. Мы развернулись и  рванули из ресторана – чтобы приземлиться на спину летающего кита…

***

Я проснулся на полу с сильно ушибленным плечом и расцарапанным лицом. Но в объятиях я держал Бернардиту.

Я попросил отгул якобы по болезни, а как только любимая освоилась в новых реалиях, вторым языком взял испанский, так что довольно скоро мы свободно общались. Она оказалась очень эрудированной и воспитанной… эм… собеседницей. Я устроил её частным преподавателем испанского для продолжающих – у себя дома она как раз училась в педагогическом. Документы помогли оформить друзья, у которых родители работали где нужно, и после этого мы поженились.

На медовый месяц чудом достали недорогую путёвку на Бали, чтобы увидеть море; конечно, ему было далеко до того самого, но сами понимаете, ассоциации. А потом Бернардита предложила мне писать фантастику на основе снов, столько ведь материала зря пропадает. И хорошо пошло! С тех пор и до совершеннолетия детей мы жили в миленькой квартире в центре, правда, деньги предпочитали тратить преимущественно на путешествия. А потом попали сюда – конечно, вместе. Сегодня у нас годовщина начала совместной жизни. То самое ассорти будет с орехами и карамелизованные груши, помнит. Она у меня заботливая. А дочурке я купил плюшевого кита, пусть ей уже лет тридцать. Передам сегодня – пусть удивляется, откуда у неё в квартире приснившийся подарок. Надеюсь, они с братом когда-нибудь тоже переберутся к нам, хотя учить их беспристрастно будет сложновато!

– Благодарю за очередную карамельную, как ваши груши, поэмку, – съязвила Мумут. – Волшебную карту случайно с собой не прихватили? А то у нынешних студентов топографический кретинизм.

– Увы, нет. Бернардита, кстати, сказала, что получила её от того же типа оперно-мрачного имиджа. Ну, это уже ненужные детали, простите – попытался оправдаться Мигель, смотря вслед поспешно удаляющейся коллеге.

8.Сон о тринадцатом боге Баакуля

В начале зимы все студенты – и, стыдно сказать, я в их числе – по неясной причине сделались какими-то нервными, заметно исхудали и ослабли. Деканы, они же преподаватели, так и не смогли объяснить эту внезапную напасть; только «добренькая» мадам Парик как-то многозначительно молчала. Щадя наши уставшие и не способные нормально работать мозги, Мигель решил немного перетасовать программу и начать новую тему сновидений других животных не с древних египетских трактатов, в которых без не пяти кошмаров не разберёшься, а с лёгкой и доступной практики. Я уже предвкушала многие приятнейшие часы, проведенные в компании тёплого дремлющего кота, но получила разнарядку на рукокрылых. Впрочем, это было предсказуемо, учитывая, что именно летучая мышаня привела меня в университет, и стало бы даже приятной неожиданностью, не подразумевай оно ночёвку на террасе Мумут как на единственной открытой площадке в нашем корпусе.

На всякий случай подготовив письменное завещание, распределявшее скудное добро между однокашниками, я в нужное утро заставила себя приплестись в аудиторию онейрологии, дрожа при этом как осиновый лист. Мадам, как всегда, при параде, являла собой полтора метра надменности и презрения: ещё бы, какая-то выскочка занимает балкон, предназначенный для её пернатых любимцев.

– Маску для сна надевай, а вот накрываться не советую, – гордо удаляясь, напутствовала она, – так, ЕСЛИ ЧТО, легче проснёшься. И не приведи тебя высшие силы копаться в моём кабинете. Впрочем, замок английский.

– Ч-что значит «что»? Почему анг…

Мне, конечно, никто не ответил.

Оставшись наедине со спальным мешком на открытом всем декабрьским ветрам балконе, к тому же без путей к отступлению, я честно постаралась не впадать в истерику и припомнить инструкции бионюктолога. «Нужного зверя следует приманивать в пограничном состоянии, иначе в разделённый сон не войти. Вместе с тем не стоит и резко вламываться, чтобы не испугать нового товарища».

Мысленное воспроизведение дружелюбной, мягкой речи Мигеля и холод, естественным образом заставляющий организм задуматься о спячке, сделали своё дело: я быстро отключилась, едва не прозевав пограничье. Вернее, я его именно что прозевала, как зелёный новичок, но, к счастью, предшествовавших засыпанию призывов к каким угодно летучим мышам оказалось достаточно. Успех мероприятия я осознала, только когда одна из них, сев на нос каменного льва, вслух поздоровалась со мной.

– О, это ты!

Повод для радости у меня имелся: именно эта – или очень похожая? – зверюшка необычного сплошь чёрного окраса некогда проводила меня до альма-матер.

– Ни стыда ни совести. Летаешь, значит, по практически сталкерским зонам за недогадливыми абитуриентами, с границами заморачиваешься, являешься по первому требованию, чувствуя ответственность за тех, кого в ВУЗ устроили, детей бросаешь – у меня их двое, и оба по маме скучают! – а тебе тыкают.

– Прости…те, пожалуйста! Мне тут очень хорошо, честно. Очень Вам благодарна. Правда, не совсем понимаю, что мы теперь будем делать. Может, предполагается с Вами полетать?

– Ещё чего, полетать. Я знаю. Мы решили: будешь слушать, – изрекла мышь, повисая на носу льва и поудобнее складывая крылья.

– Опять?!

Лекций и авторитетов и без говорящих рукокрылых было предостаточно.

– Ты студент? Студент. Учись! – оборвала она меня.

– Ладно.

Я тоже устроилась на сложенном мешке, почему-то поменявшем во сне цвет. Окружение мы ради ради экономии сил трансформировать не стали: так и оставили террасу Мумут, разве что затемнили небо, так как обе испытывали дискомфорт от солнечного света.

***

– Потерялись боги, потерялся царь; не украсил он Владык, не принёс он дар йокину Девятого Неба, шестнадцатому йокину, владыке многих поколений. В конце двадцатилетия не принёс он дар Хемналь-Це-Мат-Мувану, – нараспев начала мышь.

***

– Что? Это головоломка, что ли?

Мышь презрительно фыркнула.

– Это начало великого забытого мифа. Могла бы из уважения и послушать без глупых комментариев!

***

– Десятый правитель Баакуля, Муваан-Мат, был избран за провидческий дар: во сне он будто бы мог общаться с богами и видеть будущее. Взойдя на престол в родном столичном городе Лакам-Ха, он взял царское имя Це-Мат-Муван, имея в виду своего легендарного предка.

Новый царь пришёл в тяжёлые времена: за год до того прежде процветавший Баакуль разорил коварный правитель Кануля Укай-Кан. Это было уже не первое нападение, но самое разрушительное. Люди возлагали на Муваан-Мата большие надежды. Он действительно хорошо правил, использовал свой дар умело, восстанавливал государство. Покорение царства Попо, захват всех жрецов и чиновников в их столице, Тонине, и открывшийся таким образом доступ к полноводной Усумасинте должны были значительно поправить дела Баакуля. В довершение, дочь Кинич-Хиш-Чапата, побеждённого правителя Попо, осталась в почётном плену – куда как ни знак покорности. Правда, Муваан-Мат не осмеливался тронуть её.

Но недорого продлилось спокойное правление. Наступила ночь, показалась богиня луны, царь отдал положенную долю крови с помощью костяных ритуальных орудий с насыщенно-зелёным нефритом – и получил пугающее видение.

Кромешный ужас наступает менее, чем через бактун. И Баакуль, и Попо, и вражеский Кануль разрушаются. Храмы забрасываются. Ритуалы забываются. Народ вымирает.

***

– Бактун – это сколько?

– Вот же неучи. Это лет четыреста. Молчи и слушай: забытый эпос на каждом углу не рассказывают.

***

Царь испугался и не захотел знать дальнейшее будущее.

Но кровь была пролита, дары были принесены – видения были получены.

Далее – хуже: через два с четвертью бактуна на опустившие территории Баакуля и к обедневшим соседям приходят злые бледные создания в нелепых одеждах, оседлавшие странного вида оленей. Они убивают мужчин, рушат дома, жгут книги и насилуют женщин.

Снова взмолился Муваан-Мат: он не хотел такого страшного знания.

Но престол был занят, клятвы были произнесены, связи были установлены.

Через три с половиной бактуна, когда народа уже не осталось, а города заселили растения и дикие звери, люди в ещё более странных одеждах, ездящие на монстрах с горящими глазами, разоряют руины столицы и утаскивают её сокровища в монолитное бело-серое хранилище со статуей бога Чока у входа.

Царь посчитал, что ничто не может быть ужаснее. Но он ошибся, так как последним видением стала мёртвая возлюбленная. Кровь её заливала его руки и землю вокруг.

***

– Жуть какая! Не хочу такое слушать!

– Монтесума тоже не хотел – и в историю попал.

***

Проснувшись в холодном поту, Це-Мат-Муван никому не рассказал об увиденном, но тут же приказал отменить намеченные военные походы, торговые экспедиции и пиры, чтобы сосредоточить силы на приношениям богам – кто знает, может, они помогут избежать предрешённого.

Людям не понравилось такое грубое нарушение традиции. Появились даже шепотки, утверждающие, что лучше было выбрать правительницей Иш Сак К’ук; та, говорили они, дочь знатного человека и матери из наследной линии, сестра самого покойного царя Ах-Неоль-Мата. Но заговорщиков казнили или изгнали, до поры до времени восстановив покорность населения.

Итак, правитель несколько дней советовался со жрецами и старыми людьми, в точности не описывая им видение, но намекая на некую опасность. Наконец огромное количество продовольствия, пойманных животных и пленников были принесены в жертву главным богам. Доля кровавых даров официальным приказом увеличивалась вдвое, так что люди ходили усталыми и бледными.

В ночь после ритуала к Муваан-Мату явились вызываемые боги. Первым пришёл

Унен-К’авииль, малыш-ягуар, ипостась гневного К’авииля, мечущего молнии. По такому его доброжелательному облику царь догадался, что тот не ответственен за грядущие разрушения, но на всякий случай спросил об этом. Бог действительно не планировал ничего такого, но помогать отказался.

«Возможно, он не хочет противостоять кому-то ещё».

Вторыми явились Тош и Чак. Царь невольно испугался этих грозных божеств грозы и дождя: чёрная кожа, горбатый нос, ягуаровы вибриссы и страшный оскал Тоша в сочетании с огромным топором Чака произвели бы неизгладимое впечатление на кого угодно. Но и эти боги не признавали за собой ответственности. Они даже пообещали много плодородных лет и комфортной погоды, если царь оставит попытки разобраться в предсказании. Об этом, конечно, не могло быть и речи.

Четвёртым стал звероподобный Болон Йокте, много раз приходящий, зачинщик большинства несчастий.

– Наверняка ты и готовишь погибель наших земель! – воскликнул провидец. – Скажи, чем мы заслужили это и как можем купить твою милость?

Но приносящий беды ни в чём не признался. Он лишь пригрозил многими неприятностями, что непременно обрушатся на Баакуль, если правитель не перестанет лезть куда не следует.

Пятой царя посетила прекрасная богиня И в окружении ластящихся к ней зверей, в том числе обыкновенно кровожадных. Она ласково обратилась к царю, убеждая его не думать о таких далёких временах, а наслаждаться своим веком, что собирался быть богатым и счастливым. В награду она обещала вечную любовь пленённой девушки и долгую жизнь им обоим.

Правитель долго медлил. Не разумно ли дожить своё в радости и богатстве, а разборки с будущими бедами предоставить потомкам, на которых можно будет равнодушно взирать из другого мира? Конечно, может случится и так, что после очищения в загробном мире он переродится каким-нибудь обычным воином, но в любом случае груза ответственности на нём не будет. Просто сбежит куда-нибудь при первый возможности…

– Нет, – тихо ответил Муваан-Мат. – Заняв пост правителя Баакуля, я обязался заботится о царстве любой ценой. Мне очень жаль, но я не могу принять такое щедрое предложение».

Опечаленная, богиня И удалилась, чтобы уступить место последнему посетителю.

Дрожь священного ужаса охватила призывающего, стоило ему увидеть прародителя царской династии, отца и матери богов. В этот раз Хемналь-Це-Мат-Муван появился в мужском обличие, что более подобало случаю. Длинные крупные бусы из самых редких и дорогих камней и раковин густо обвивали его запястья и шею. И набедренная повязка, и накидка представляли собой не какую-нибудь вышитую ткань, а шкуры ягуара, равных по яркости и красоте которым не встретишь в человеческом мире. На голове Хемналь-Це-Мат-Мувана, подчеркивая длинные густые волосы, какие бывают разве что у купающейся в роскоши знати, красовался огромный венец из костей невиданного животного и огромных, роскошных, блестящих в свете луны перьев. На груди его висела тяжёлая подвеска-летучая мышь из лучшего нефрита.

– Я знаю, сын, зачем ты потревожил нас своими ритуалами, – первым обратился он к упавшему на колени потомку. – И зря ты не послушал предупреждений других богов. Послушай хоть бы теперь. Похвально и благородно заботиться о процветании своего народа. Но кроме него в мире есть много государств, и естественно, что сегодня властвуют одни, а завтра – другие. Посмотри же.

Перед внутренним взором нашего героя замелькали картины далёкого будущего. Люди в чудных одеждах бродили по руинам столицы, называя её чужим словом «Паленке». Многие и многие жрецы рассказывали о его величии, демонстрируя толпам молодёжи невероятно реалистичные изображения на громадных плоских табличках. Учёные мужчины и женщины писали длинные истории, вдохновляющие тысячи и миллионы. Появились невообразимые средства передвижения, росписи, на которые нельзя было наглядеться. Люди танцевали и устаивали праздники. Люди ссорились и воевали. Люди любили и радовались.

– На месте этих территорий после больших несчастий появятся новые страны, – продолжал прародитель. – Всякая держава конечна, только боги вечны, хотя даже они иногда забываются почитателями. На время. Пусть же тебя не пугает грядущий закат. Перед ним вас ждёт век величия, что начнётся совсем скоро, уже при следующем правителе.

Больно и горько было слышать эти слова новому властителю.

– Я отрекаюсь от тебя! – закричал он в гневе, пересилившем страх. – От тебя и ото всех прежних богов, отказавшихся от своих людей! Разве мы не питали вас кровью, а больше прочих – я сам? Разве мы не устраивали пиров и праздников в вашу честь? Разве мало у нас храмов и алтарей? Не нужно там таких равнодушных и жестоких покровителей.

Наглые речи Муваан-Мата привели Хемналя в бешенство. Ноздри его затрепетали, глаза налились кровью.

– Как знаешь! Я вижу теперь, что ты капризен, как женщина, а ещё глуп и невежественен, как ребёнок. Должен бы знать, что боги не могут быть добры или злы, пристрастны или равнодушны: они таковы, какие есть и какими будут всегда. За твою же наглость ты и вовсе лишишься всякой поддержки. И не увидишь золотого века Баакуля.

Всё исчезло; обессиленный, провидец вернулся в земную реальность. Зачем же ему послали предупреждение, раз просили сидеть сложа руки?.. Но это его и не волновало: только укрепившись в решимости предотвратить показанные несчастья и страшно рассердившись, Муваан-Мат созвал собрание, на котором прилюдно отказался от своих богов.

Он отложил свои ножи с зелёными камнями и взял давно покинутый инструмент с чёрным лабрадором. Он уведомил чиновников и охрану, что должен отправиться в одиночное паломничество. Он нашёл тайную гробницу своего далёкого прадеда, мудреца и колдуна, жившего около половины бактуна назад. Именно здесь, в густых джунглях, он некогда получил свой дар от таинственного наставника-тени, впервые вступившего в отношения с захоронённым предком.

Зловещий нож в виде черепа неизвестной птицы с чёрным, как дурной сон, камнем пролил ценную кровь правителя. После большого перерыва, с трудом, но вспомнились древние слова призыва. Тень появилась за спиной Муваан-Мата, порядком напугав его, когда тот обернулся.

– Приветствую, наставник и друг моего давнего прадеда, – чуть менее уверенно, чем хотел, произнёс царь. – Я не стал бы беспокоить тебя без важной причины. Боги послали мне видения ужасных разрушений и бедствий, что в конце концов приведут к гибели всех царств, но сами отказались что-либо предпринять.

– Не эти боги.

– Ты?!.

– Возможно, – уклончиво ответил призванный. – Чего же ты хочешь от меня?

Голос тени походил одновременно на шелест листвы, раскаты грома, шипение змеи и рык ягуара.

– Мне нужен твой совет… и твоя помощь. Больше обращаться не к кому, – признался царь.

– Я не властен над материальным миром, но всё же управляю им посредством снов и видений. Как распоряжаться ими – дело человека. Но, как ты знаешь, есть и другие боги помимо тех, от которых ты отказался. Можешь попробовать обратиться к ним. Я расскажу, как.

– Я был бы в вечном долгу перед тобой! Эти боги, они точно помогут?

– Может быть.

Тень исчезла так же, как и появилась – бесследно и бесшумно.

Совершенно не по-царски притащившись в дом неподалёку от главного храма, Муваан-Мат хотел было тут же лечь спать, но не смог сомкнуть глаз и принялся расхаживать по комнате. В таком состоянии его и увидела почётная пленница. Не выдержав груза вины и переживаний, царь наконец всё рассказал дочери захваченного и уже казнённого правителя. И в довершение признался в своих чувствах – пока не исчерпал запас откровенности. Умолчал он только о видении её смерти: ведь что-что, а уж это точно можно предотвратить.

– Я тебе верю, хотя другие, возможно, и усомнятся, – подумав, ответила девушка. – Ты умён и разительно отличаешься от прочих богачей и знати: куда больше времени уделяешь древним текстам и своим трудам, чем чиче и разгулу; ты мог бы силой сделать меня наложницей, но позволил выбирать самой. Хорошо, что ты отказался от тех глупых подкупов. А богине И не пришлось бы утруждаться.

Её реакция невероятно обрадовала Це-Мат-Мувана. Но со свадебными торжествами приходилось подождать; они решили действовать сообща, чтобы отвратить предсказанный конец.

– В своём доме я тоже не теряла времени даром за сплетнями и прихорашиванием, а пыталась изучать астрономию,– поведала дочь царя из Попо. – «И пусть познания мои скудны в сравнении с твоими, я помню, что скоро важная дата, начало нового к’атуна. Если мы принесём жертвы не прежним, а тем, иным богам, им должно это понравиться, даже если они привычны к другому календарю, как думаешь? Тот наставник-тень уже объяснил, как следует поклоняться им?

– Ещё нет, но обещал передать.

Вскоре царь и его возлюбленная уже располагали необходимыми знаниями.

Часть сведений они нашли в самих старых материалах из храмового архива, часть послал во сне покровитель-тень. Так в великий праздник Нового к’атуна были принесены совсем другие жертвы и проведены совсем другие ритуалы.

Люди восприняли резкую реформу с недоверием, тем более что все дорогие товары, ягуарова доля урожая, ценных изделий скульпторов и ювелиров тоже шли на ублажение потенциальных спасителей, в которых особо никто не верил. Но последствия недовольств проявились позже.

Пока что, стоило десятому правителю Баакуля отойти ко сну после многодневных празднеств, он встретился с шестью незнакомыми, пугающими своей чуждостью божествами.

Первым был добродушный, полноватый бог с головой какого-то ушастого животного с хоботом.

Второй – женщина с холодными глазами и седыми волосами, одетая в меха и кожу, будто со страшного мороза.

Третьим – некто смуглый и со щупальцами вместо рук, украшенный раковинами и сложными геометрическими татуировками.

Все они сочувственно выслушали предсказание, но объяснили, что не могут влиять на территории, где нет давней традиции их почитания.

Три других бога держались в отдалении.

Один из них казался и вовсе поджарой помесью человека и птицы с тонким длинным клювом, от которой ему тоже досталась голова; он словно бы никак не мог определиться и временами принимал облик обезьяны с гривой.

Другой был одноглазым могучим старцем, сопровождаемым двумя экзотическими птицами с раскатистым голосом.

Последний же был высоким и очень красивым, с глазами цвета ночного чёрного океана.

Царь-провидец, заметив, что у этих двух кожа такая же бледная, как у жестоких захватчиков из видения, спросил, не управляют ли они, случайно, этим неизвестным народом. Увы: одноглазый объяснил, что их помнят, но уже давно не почитают должным образом даже на их землях, а значит – лишь временно – они обладают ещё меньшей силой, чем трое первых. Зато он рассказал, как эффективнее убивать врагов, заодно способствуя возрождению его культа, с помощью копья и специального посвящения. Птицеголовый предложил на худой конец озаботиться сохранением если не людей, то знаний. Оба получили благодарность за мудрые советы. Последний из призванных, чьи волосы в тон глазам, развиваясь, смешивались с ночным мраком, безмолвствовал. Но именно он остался, когда остальные ушли.

– Я ожидал от них большего, – наконец прошелестел его голос, показавшийся Муваан-Мату знакомым. – Видимо, сильнее признанные и отражённые в материальном мире, они больше зависят от правил.

– Не мой ли ты наставник? – присматриваясь, поинтересовался царь, но не получил ответа и задал новый вопрос. – В конечном счёте я услышал полезные советы, но не решение. Что же делать?

– Есть последний вариант – крайний, но действенный. Ты получишь подсказку. Следовать ей или нет – выбор твой.

Провидец резко проснулся. Снаружи, кажется, где-то перед храмом, слышались крики и шум борьбы. Едва выбежав на улицу, он тут же был схвачен и связан: злостная Иш Сак К’ук, якобы удалившись в добровольное изгнание, подготовила восстание, которое, воспользовавшись разбродом после праздника, сумело-таки взять верх. Как она сама со злорадством призналась побеждённому, неожиданная смерть предыдущего царя, Ах-Неоль-Мата, родственника его матери, тоже была её рук делом. Хитрая бестия прибегла к яду, но не рассчитывала на избрание Муваан-Мата. Зато непопулярные инициативы с новыми богами сыграли ей на руку.

– Твою "секретную" гробницу мы тоже разнесли по кирпичикам, – насмехалась самозванка, глядя сверху в глубокую яму для самых низких по статусу пленных. – У меня везде есть свои люди, даже в твоей охране, бывший царь. Мой Пакаль, когда дорастёт до трона, будет иметь крепкую поддержку и репутацию чудесного спасителя от самозванца-еретика, уж я об этом позабочусь. Девку свою забирай с собой. Интересно, кто кого первым начнёт есть!

Из ямы несчастные видели костёр, в коем полыхал бесценный архив, и массовое убийство сторонников законного царя.

***

– Ну всё, с меня хватит. Это не миф, это чернушная драма какая-то. Хотите, чтобы мне ещё неделю снилась древняя мезоамериканская резня? Я вниз головой спать не умею, в отличие от некоторых – не вытряхнешь!

– Да что ж такое. Ты филолог или кто? Пусть и романист, но Шекспира разве не читала? Вывод не сделала, что иногда надо немного подождать, хотя, казалось бы, кто-то почти помер?

***

Уже в плену, забывшись тревожным сном, свергнутый царь увидел разнородные, смутные вещи, в основном состоящие из обрывков воспоминаний.

«Даже боги забываются. На время» – раздавался голос покинутого прародителя.

«…на территории, где нет давней традиции…»

Подвеска-летучая мышь.

– Я понял, я понял, к кому можно обратиться! – вскричал Муваан-Мат, вскочив посреди ночи. – О, спасибо моему тёмному наставнику, он действительно мудр и милостив… Пока нас не убили, нужно испробовать последнее средство. Но я не помню рукопись наизусть!..

Тут они услышали какой-то шёпот наверху.

– Господин Це-Мат-Муван, – тихо проговорил тайный гость. – Это я, Пакаль, Ваш воспитанник. Вы же не решили, что я радуюсь Вашему пленению? Послушайте, пока никто нас не нашёл: мне приснился сегодня очень странный сон. Мы будто были в Вашей библиотеке, что сегодня сожгли, и я протягивал Вам один документ. Вы очень-очень обрадовались, а потом я чётко-чётко увидел его обрывок за камнем. Я проснулся и тут же побежал проверять: он правда так и не сгорел полностью. Вот.

В яму полетел листок, что пленники аккуратно расправили. Страница чудом сохранилась, обуглились только уголки.

– Мне очень жаль, что с вами обоими такое случилось, священный правитель, – плакал мальчик. – Я попытался уговорить одного стражника пожалеть вас обоих, но тот побил меня и велел не выпускать собственную погибель. Я не хочу сам быть царём, как думает мама! Это неправильно!

– Послушай, юноша, – ответил ему из темницы бывший владыка Баакуля, – если это правда нужная страница, то ты уже спас нас. Что до планов твоей матери, не бойся: я знаю тебя и уверен, что ты будешь замечательным правителем. Ты добр и развит не по годам, многое запомнил из пропавшего архива. Не допускай только моей ошибки: уважай мнение народа, береги знания и почитай богов, какую бы участь они нам не готовили.

– Х-хорошо, я обещаю. Я уже думал об этом. Я улучшу дома, чтобы люди были доволоны, и ещё я велю построить особый храм, где важнейшие знания будут записаны прямо на камне. Их так просто не сожжёшь! Но как помочь Вам сейчас? Я даже ножа нигде достать не сумел.

– Увидим. Беги, беги давай, пока тебя не хватились.

Захватчики не стали медлить: перерезав самых сильных из верных Муваан-Мату людей и повязав оставшихся – всех без разбору: женщин, детей, мужчин и стариков – они устроили большой праздник в честь воцарения новой правительницы.

В это время, с первых теней рассвета и вплоть до привода на казнь, прежний царь повторял слова старинного манускрипта, действительно содержавшего нужные сведения.

Текст, казалось, отпечатался на его веках.

– Думаю, любому стало понятно, что мы слишком редко задабриваем богов, отсюда и все несчастия, обрушившиеся на нас в виде безумств глупого самозванца, – вещала Иш Сак К’ук на площадке главного храма. – Я слышала, что некоторые народы, что живут ближе к морю, приносят жертвы каждый праздник, в то время как мы по такому поводу режем оленей. Не трусливо ли это?

Толпа поддержала её одобрительными возгласами.

– Верно, трусливо и мелко. Потому сегодня мы не только возродим оставленный этим глупцом Муваан-Матом культ, но и усилим его, а заодно избавимся от лишних пленников!

Зрители снова радостно загалдели.

«И это люди, которых я так рьяно защищал? Стояли ли они того?» – усомнился пленённый правитель, но тут же возразил себе – «Стоили. Не вина народа, если царь не умеет расположить к себе».

Четверо перебежчиков, вымазанные синей краской в подражание Чаку, подогнали связанных к выставленным на площади перед храмом широким плоским камням.

– Чтобы ещё сильнее порадовать богов и добиться их прощения, главного еретика мы казним его же средствами, – голосила Иш Сак К’ук. – Вот этим ножом. – Она патетично, отработанным жестом продемонстрировала инструмент-череп с чёрным лабрадором. – Боги явили мне эту свою волю во сне.

«Спасибо».

– Есть ли тебе что сказать, глупый бывший царь? Ты хотя бы ценишь уготованную тебе милость? Мы могли бы просто прирезать тебя и твою подружку, как собак, в каком-нибудь тёмном углу.

«Теперь главное – держать роль» – собрался с мыслями обвиняемый.

– Да, госпожа Иш Сак К’ук, я очень признателен за почётную казнь. Пусть моё сердце и моя кровь послужат благой цели.

Та подозрительно сощурилась, но подвоха не нашла.

– Однако я прошу об ещё одной милости: чтобы не утруждать твоих людей и сохранить честь, я хотел бы сам вырезать своё сердце. Моя возлюбленная поступит так же: она всё-таки девушка благородной крови.

Губя предательницы растянулись в самодовольную хищную улыбку.

– Ну изволь. Не бойся, если струсите, мы вам поможем. Развяжите этим руки, – кивнула она охране. – Ну, давай, боги ждать не любят.

«Правда не любят».

Тщеславие Иш Сак К’ук сыграло с ней злую шутку. Лишь только нож с иссиня-чёрным камнем оказался у Муваан-Мата, он в несколько мгновений, прежде чем кто-либо успел что-то заподозрить, произвёл необходимые жесты: вместо сердца он перерезал себе вены на руках, очертил кровью нужные знаки вокруг и произнёс слова древнего призыва, что не звучали под небом вот уже несколько бактунов.

Тут же храм, площадь и паникующую толпу накрыла тень от исполинских крыльев: явился Камасоц, ужасный владыка Шибальбы, смерть в обличие летучей мыши.

Один его вид разогнал зрителей и привёл в смятение шайку Иш Сак К’ук.

Бог, призванный в тринадцатом обращении, чей номер соответствует священному числу, пришёл на помощь владыке Баакуля. А взамен потребовал большую жертву.

Десятый правитель плакал, как дитя, но руки его не дрожали, когда он, обливая руки, жертвенный камень и землю потоками горячей крови, извлёк сердце любимой женщины и протянул его Камасоцу. Он сам и верные ему люди склонили головы, приветствуя покровителя.

– Что ты хочешь, вспомнивший обо мне смертный? – обратилось чудовище к царю.

– Сохрани мой народ, помоги ему избежать краха, увиденного в предсказании!

– Хорошо. Я помогу, но только тем, кто сегодня сделал, что нужно: мне нужны почитатели. Вы выживете, сохраните память и свою культуру. Остальные будут повержены, вдавлены в грязь и лишены своей сути, хотя род их останется – по крайней мере род тех, кто одумается и будет поклоняться мне.