Дневники самоизоляции

«Я смешной. Но мне всегда грустно»

Предисловие.

Читать.

Писать.

Читать.

Думать.

И опять писать.

Так все и происходило.

Ты живешь. И смотришь на все, что происходит. Под лупой.

Театральный реализм.

Тебе и смешно. И грустно.

Местами страшно.

Иногда неловко.

Бывает стыдно.

Но ты не можешь не писать об этом.

Смеяться над собой. Над окружающими. Над обстоятельствами.

Ты – главный персонаж. Твоей же истории.

Пандемия как железнодорожный тупик. Уперся.

Собрал все, что писал. Все старые заметки за 10 лет.

Дописал насущное.

Еще раз дописал. И понял – все разное. Все. Абсолютно.

Неудивительно. И я менялся тоже. Отращивал и отстригал волосы. Ушивал и расшивал штаны. Работал. Не работал. Красил ногти. Красил яйца на Пасху. Помотался по отношениям, как по исправительным заведениям. По нарастающей.

В общем, не стал ровнять текст. Оставил как есть. Мэшап.

Превратил в сборник коротких рассказов.

И сбил их как в шейкере без системы.

Без структуры по времени и теме.

Да, знаю. Написано странно. Как будто я пытаюсь точками подать сигнал бедствия. Хочу, чтобы меня спасли. Заметили.

Но я думаю так, как пишу.

Отрывисто.

Это естественное – из меня слова выходят.

Толчками.

Короче. Решил выложить сборник.

В открытый доступ. Отпустить его. Перестать дописывать. Перестать редактировать. Перестать фантазировать, что я когда-нибудь возьму и издам. В голове уже был макет. Дизайн. ТЗ для продакшена. Фотосессии. Черно-белые фотографии. Героиновый юноша в трусах и офисной рубашке. Слоняется по квартире. Смотрит в окно. Ест над раковиной. Лежит на полу, глядя в потолок. Смотрит фильмы. Такое.

Не будет всего этого. Плевать.

Только текст. Онлайн. Все.

Роза Георгиевна.

В тренингах по «управлению временем» было понятие окон. Это когда едешь из точки А в точку Б и ограничен в выборе прикладных мероприятий.

Неожиданно для себя выбрал.

Писать.

Материалы к гипотетическим интервью, путевые заметки, короткие истории.

Кто бы подумал – ненавидел все это в школе.

Сочинения выходили как камни из почек, долго и мучительно. С кровью.

Учительница была старой школы. Карасева Роза Георгиевна. 150 сантиметров принципов и правил. Беспощадна к нам. Беспощадна к себе. Иногда возникало ощущение, что и спала она в жестком накрахмаленном платье с идеально прямой спиной. Или не спала вообще.

Эта сильная духом женщина ненавидела плагиат. Выискивала. Находила. И потом жестко и обидно высмеивала активных пользователей.

Чтобы избежать публичного унижения, я тщательно готовился.

Долго собирал материалы, относящиеся к теме. Компоновал их. Сшивал. Чтобы не были заметны литературные стыки. Короче, работа, по сложности сравнимая с запихиванием моделей кораблей в бутылку.

*Никогда не понимал, как они это делают.

Долго. Сложно. Кропотливо. Результат не очевиден.

Из сегодняшнего дня даже не понимаю, в чем, собственно, была основная сложность.

Пандемия.

Постизоляция.

Поездки.

Итого.

Сложные поездки сейчас – слабоумие и отвага.

Летайте куда можно.

Напрямую.

Любые оптимизационные схемы из разряда «проскочу» превращают путешествие в запутанный квест. В котором нет логики. И нет понятного очевидного решения.

Только один пример.

Чтобы перелететь в NY через Франкфурт.

Нужно 4 справки ПЦР, свежих.

1 туда.

1 обратно.

И 2 по возвращению.

Если у нас понятно…

…то как сделать справку ПЦР в Нью-Йорке за один день? Если ее делают 3 дня. Ответ – никак. Не можешь сделать – нарисуй. Спасибо, Сережа.

Это лишь маленькая толика.

Но суть – не в этом.

Суть в том, что до последнего отдыха нужно еще отдохнуть.

Лучше, КОНЕЧНО, быть собакой. За собаку продумают.

В Майами хотел.

Билеты искал долго.

У максимально комфортных вариантов тарифы как для пользователей проекта Тинькова LaDatcha. Изощренно. Оскорбительно дорого.

С большим трудом. Наступив на грудь маленькому внутреннему гедонисту. Выбрал сложный маршрут с двумя пересадками. Первая во Франкфурте. Вторая в Нью-Йорке.

И.

НЕ улетел.

Приехал сильно заранее.

ПЦР же. Нужен. Говорят.

В городе аншлаг. Минимум 16 часов. Срок. А мне лететь ночью.

Сдал на антиген по-быстрому. Как написано в рекомендации авиакомпании. И пометался в отчаянии по городу. В попытке посеять сопли из носа. Методом. ПЦР. Без шансов. Говорят, в аэропорту быстрее всего. За 2 часа. А я знаю, как превратить 2 часа в час. Засунув пару купюр под ладошку испуганной медсестрички (как называет их моя мама).

По факту, я оказался прав.

Анализа на antigen.

Который делают за полчаса. Достаточно.

Странная история. Про групповую динамику.

Изучил сайты.

Позвонил в авиакомпанию.

Убедился.

Но коллективное бессознательное сильнее. Все говорят – нет! Только ПЦР!

И ты начинаешь сомневаться. Ещё раз штудируешь источники. Все так. Не нужно.

Но что-то внутри. Голоса. Не верь написанному. Верь людям. Люди знают. С хера? Но так устроено.

На лекциях по Японии. Называли японскую культуру – рисовой. Коллективной. Люди вне группы не выживают. Не умеют. Самое большое наказание быть изгнанным.

Все мы, наверное, немного японцы.

Есть другие. Автономные.

Но они в «Форбс».

Так. Возвращаясь к перелету.

На стойке регистрации пожали плечами. Когда предложил результаты тестов. На выбор. Услышал, как и предполагал: «На ваше усмотрение. Обычно ПЦР несут».

Дальше абсурд. К которому я был внутренне ГОТОВ. Появился новый навык, которого раньше не было. У меня.

В менеджменте говорят – компетенция «Готовность работать в изменяющихся условиях» не развивается.

Но нет же. Неправда. Убеди человека. Что привычного мира больше нет. И у него нет шока, когда по приезду в аэропорт ему говорят, что лететь в Америку через Европу нельзя.

И человек. То есть Я.

Не кричит**

**что он покупал билеты, и ему не сказали. Что он звонил в авиакомпанию для подтверждения. Из аккуратности. Перестраховки ради. И его уверили, что все ОК. Что у него брони отелей. И следующие перелеты.

Просто спрашивает. Что будем делать?

Договорились.

Нет. Не сразу. Не с первого раза. Благо должен был лететь Lufthansa. А у этой компании есть человеческое лицо.

Лечу следующим днем.

Логистика другая. Потеряю какие-то деньги.

Прилечу позже. Зато спал дома. Пару часов с кошмарами.

Но. Не сидел же во Франкфурте на пересадке 5 часов.

Жизнь же продолжается? Ничего страшного не произошло?

Жду такси.

Второй дубль.

P.S. Мне, в принципе, кажется, что летать по миру. Сейчас. Преследует одну цель. Удивить окружающих своей изворотливостью, стрессоустойчивостью. Силой воли. Ориентацией на результат.

И ещё. Наверное. Про удовольствие от ответов на вопрос «Как ты это сделал?».

Fly away. В итоге.

Солнце посадил.

Машку проводил.

Лежу.

Отбиваюсь от housekeeping. Убираться хотят. В комнате. В 9 утра.

А у меня еще большие планы. Зарядка. Душ. Капли в глаза. И парфюмерия. Буквально чуть.

Потом в Pura Vida за роллом с яйцом и авокадо.

Мне нравится отдых тем, что можно выбрать. Как ты будешь отдыхать. И можно превратить свое время в кисель. Тягучий. В котором самым важным делом окажется сбор сумки для похода к бассейну. Который наполнен неожиданностями. И препятствиями. Например, тем, что твой привычный лежак занят. Или крем от солнца забыл. Или зонтик покосился.

Чилл Билл.

Я понял.

Пограничники, таможенники и люди на досмотре. Скучали по нам. По туристам.

Вытрясли всего.

По очереди.

Даже разозлиться сил нет.

Хотел написать – назад хочу.

Но нет.

И домой-то нельзя. Усну.

А цель – до вечера продержаться.

Неделю подбирал документы для перелета. Есть все.

Нет вакцины. Одобренной. В Европе. Лишь.

Взамен. История. Как из ковида образовались антитела в достатке.

Прихожу на стойку регистрации.

И на каждый вопрос есть ответ. Вопрос – ответ. Чувствуется, что домашнее задание сделал.

Вспомнил институт.

Приехал поступать в торговлю. Хотел династию продолжить. Дед руководил системой распределения товара. «Управление рабочего снабжения» это называлось.

Собирали всем домом.

Кто напутствие. Кто банку с огурцами.

37 часов в поезде. И вот. Петербург.

Приютила семья брата мамы. В статусе бедного провинциального родственника. Смотрели чуть свысока. Из своей квартиры на пр. Большевиков.

Добрался до ВУЗа. Сказали, возьмут. Оценки хорошие. Хотя. Красного диплома нет. Поведение неуд.

Всегда есть «НО». В армию, говорят, пойдете. Потом вернетесь и доучитесь.

Вывалился я на улицу. Лето. Тепло. Родителей нет. Мобильной связи тоже. И понял, что детство закончилось. Я должен принять взрослое решение. Поступать-служить-учиться.

Сел на лавочку. Потупился и думаю. В армию не хочу. Убьют, как Серегу Вовченко. Или превратят в морального урода, как Руслана Близнюкова.

Нет. Определенно не хочу. Вдруг «новый я после армии» не будет хотеть быть товароведом?

Решил пойти от обратного.

Дошел до телефонной будки и набрал дядю. Дядю Сергея. И спросил – а в каких вузах Ленинграда есть военная кафедра? И какой ближе всего.

Общение с дядей всегда синусоида. Он – прямая ось. Я – кривая адаптации к текущим реалиям.

Дядя сделал вывод – приспособленец. Общение прервалось. До следующей фазы.

Ближайшим из списка был Институт точной механики и оптики.

Поступил легко.

Заехал в общежитие. Поскольку с таким подходом к жизни я не мог больше рассчитывать на гостеприимство родственников.

Наконец, о том, что хотел сказать. Я, как всегда. Мясорубка. Не текст, а фарш.

Первая лекция по высшей математике.

Я понял, что это какой-то язык. Новый. Которого я вообще не изучал. И, скорее всего, не смогу. Без шансов. Мне кажется, я никогда потом не был в таком отчаянии. Сразу представил, как возвращаюсь домой. В город Желтые Воды.

Долго, упорно готовился.

Сдал на 3 очка. У преподавателя напрочь отсутствовала эмпатия. Прибалт. Неудивительно.

Я прослезился от обиды.

К следующей сессии готовился с удвоенной энергией. Которая питалась злостью.

Он вопрос. Я ответ. Ещё вопрос. Ответ. Вопрос. И я. Могу доказать тремя способами. Первый раз увидел на этом лице – больше похожем на брезгливую маску – подобие удивления. И уважения. Совсем чуть.

Помолчал. И.

Ну это 5!

Пил 3 дня.

Светка.

Breaking News.

Моя Светка начала выкладывать «сторис». Чудо чудное. Она с телефоном всегда была, как обезьяна с очками. То потеряет, то уронит, то забудет. То со звуком что-то. То еще какая-то херь.

Мне кажется, ей, как моей маме, подошел бы телефон, который мерзким голосом проговаривает цифры при нажатии на клавишу. Один. Два. И т. д.

К чему это я. М.

*Все-таки падение в Яузу. И хулиганы в подворотне. Отбили часть мозга, отвечающую за воспоминания. Они то есть. То нет. Не всегда понятно, те или нет.

А. Вспомнил.

Светка моя душа. Абсолютно точно. Лучшая часть ее. Не отягощенная корпоративным этикетом. И разговорами про бизнес. Прочим ненужным говном.

У Светки теплые руки и вкрадчивый, тихий голос. Порой настолько, что я перестаю ее слышать. Да я и не пытаюсь. Все равно приятно. Как масло на голову в аюрведическом санатории.

Еще она самый нежный и заботливый друг. Правда.

Как только у меня возникает реальная, настоящая проблема. Она рядом. Вернее, мне даже в голову никто другой не приходит.

Она помогает делом.

Приезжает ночью на Воробьевы Горы и вывозит меня вместе с велосипедом, у которого неожиданно разорвало покрышку.

Но это не самое важное. Ценность ее как друга в другом! У нее всегда есть для меня слова поддержки на все случаи жизни. На самые невероятные. Где она их черпает?

Когда я упал в Яузу в состоянии сильного алкогольного опьянения. Снес пол-лица. Провел всю ночь в «Склифе». Насмерть напугал девушку. В которую был влюблен. С которой был практически на первом настоящем свидании.

В ответ на мои внутренние метания, – что я все испортил, теперь я уже точно не буду с ней, – Света безотлагательно рассказала душераздирающую историю о какой-то своей подруге. Которая, будучи приглашенной на свидание Мужчиной ее мечты, в самый романтический момент (стихи уж там или еще что) в прямом смысле опИсалась. Прямо на глазах восторженного принца. Так как все это время хотела. Но не смогла найти удобный предлог, чтобы отпроситься в туалет.

Рыдала всю ночь. А мужчина и не думал исчезать – свадьба. Все дела. Семья. Дети.

И мне правда. Полегчало. Улыбнуться я не смог. Лицо было похоже на инжир, который торгаши с Даниловского рынка называют «болемокрым». Ощутил тепло внутри.

**Правда скотина сфотографировала мое разъебанное, зашитое лицо и отправила бесчувственному Диме. Который поставил эту фотку на мою аватарку в записной книжке телефона. Теперь лет 7, когда я звоню, он видит именно это.

Все забылось. Я почти остепенился. И повода воспользоваться Светкиной помощью не было. Просто виделись. Пили. Болтали. Смеялись. Не знаю, над чем. Поскольку тот самый вкрадчивый голос на нижней границе моих слуховых возможностей. Две трети я просто не улавливаю. Но и бог с этим. Я ее чувствую.

А тут вдруг поймал алкогольную белку и был изрядно груб со случайно попавшими под горячую руку девушками. Точнее, тащил одну из них за шкирку по коридору. Или за волосы. После того как она послала меня нахуй. Отбиваясь ногой от второй. О чем сильно сожалел на следующее утро. Ведь с похмельем вернулось воспитание и все такое.

Написал своему любимому наставнику. Типа, как же так. Женский пол. И. Вот.

Моя Света с пушистыми лапами. «Не расстраивайся, дорогой, ты просто не разглядел в них Девушек!».

Вооот. Та самая нужная таблетка, которая если и не избавила меня от угрызений совести, то хотя бы заставила улыбнуться.

Люблю ее.

Нелюбовь.

Дошли руки до нелюбви. Звягинцева.

Безусловно, меня очень любили. Но.

Что-то такое внутри перевернулось.

Мне 7 лет.

Мы живем в Челябинске.

Маленькая квартира. Без лифта, на 5 этаже.

Мама занята. Она в больнице сутками.

Отца дома нет. Я его смутно помню. Он ушел. Когда мне 6 было. Какие-то картинки. Мама часто плачет. Размазанная косметика.

Я все время один.

Встал. Сам позавтракал. Ушел в школу. После уроков домой. Пешком. Прогулялся. Зашел на детскую площадку. Посидел на лавочке. Поковырялся ногой в песке.

Нога за ногу домой. Присел на ступенях. Достал альбом с этикетками от жевательных резинок «Лелик и Болик». Бережно. Из портфеля. Поправил пару. Переложил. Убрал аккуратно в портфель. Пришел в квартиру. За дверью вешалка. Повесил форму школьную. Сначала брюки. Потом рубашку. Пиджак.

Надел вытянутые треники. Клетчатую рубашку. Пропылесосил ковер.

Достал тарелку с обедом из холодильника. Задумчиво съел. Не разогревая.

Вернулся в комнату. Достал тетрадки из портфеля. Пенал. Сделал домашнее задание.

Встал. Надел, пальто, стоптанные туфли. Шапку-петушок. Которую связала и подарила бабушка на день рождения. И тихонько по ступенькам вниз. Во дворе пусто. Осмотрелся по сторонам. Поежился. И медленно пошел к озеру.

На озере полынья. Проводы русской зимы. Солнце. На корточках у полыньи сидит девочка моего возраста. Помялся.

Решил познакомиться. Подошел. Попытался присесть рядом. И.

Провалился. По шею. Не испугался. Даже. Просто глупо и неловко.

Помогли вылезти.

Я в мокром пальто обуви штанах, оставляя след, через весь город.

Опять ступеньки. Ненавидел их.

Уже на третьем этаже слышна музыка. В квартире полно народу. Маминых друзей. Накурено. Пахнет едой и вином. Я никого не знаю. Нет. Знаю. Дядю Витю. Пытаюсь найти маму. Мама курит на кухне с мужчиной. Я зову ее. С третьего раза оборачивается. Оживлена. Чрезвычайно.

Не удивлена. А. Промок. Иди в ванну.

Перебрался в спальню. Закрыл дверь. Заснул. Проснулся часа в 3. Тишина. Вышел из комнаты. В гостиной бардак. Никого нет. Мамы нет тоже.

Босыми ногами в туалет. Потом пакет. Собрал бутылки. Мусор. Помыл тарелки. Открыл форточку.

И спать. Снова.

Когда мне исполнилось 8, мы переехали под Днепропетровск. Я уже был взрослый. Взрослее, чем мой сын в 22. Нет. Не умнее. Просто взрослее.

Я и забыл.

Соне 9. И постоянно держу ее за руку. Боюсь упустить.

P.S. А отец звонил. Когда мне 45 было. В разгар рабочего дня. Представился. Я завис. Он спросил, верю ли я в Бога. Я положил трубку.

Кащенко.

Миша сегодня напомнил о Кащенко. Вспомнил. Лелика и Женю Траха. Панков. Всамделишных. С ирокезами. Армейских ботинках. Куртках с нашивками и заклепками. Из того, что оказалось под рукой. Представьте себе панков в 1987. Это было честно. Очень. Все было против. Социальное окружение в ярости. Быть панком. Жить, как панк. Вести себя, как панк. Было невероятно сложно. Только похуизм в помощь.

Не знаю про Женю, а Лелик был из образованной и интеллигентной семьи. Родители – профессоры. Университета. Отец химик. Мать не помню. Его сестра – филфак. А Лелик. Я был у них дома. Родители в страшном недоумении. На меня с опаской.

Естественно, их выгнали из дома. Из школы. Из всех общественный организаций. Типа комсомола. Они регулярно проводили время в Кащенко. Но как только их «пролечивали», они ставили ирокез. И выходили на улицу, чтобы убиться дешевым алкоголем и поваляться под очень громкую грязную музыку.

Я был частым гостем у них в коммунальном сквоте на Петроградской. Женя, заложив руки за спину, с папиросой, приклеенной к нижней губе, катался на роликах в замызганном халате на голое тело по коммуналке. Лелик спал в ванной. Все это под музыку. Я не силен в панк-роке. Но это было шумно и напористо. В контексте.

В гостях я часами лежал на промятом диване. Люди приходили и уходили. Курил, глядя в потолок, и отпивал крепкий чай из алюминиевой кружки. Думал. Краем глаза провожая проезжающего мимо Женю.

У клички «Трах» история. История про Кащенко. Остро заточенные чешские карандаши. И девушек из женского психиатрического отделения. Хорошая панк-история. Но не для рассказа. Точно.

Не знаю, где они. Что с ними. Наверное, и не хочу.

Trainspotting.

Я заканчивал среднюю школу в маленьком городе Днепропетровской области. Ничем не примечательном. Кроме шахт. Обогатительных предприятий. Военных НИИ. Да. Зона рядом с городом была. Строгого режима. И еще. Нюанс. Наркотики растительного происхождения. Производные конопли и опиумного мака. Были в легком доступе.

Употребление в нашем кругу не считалось чем-то экстраординарным. Или предосудительным. Скорее, это была наша большая общая подростковая тайна. От родителей. Мы были против них. Против занудных нравоучений. И нелепых опасений. Что «какие-то наркоманы (страшные буки) выскочат из-за угла и уколют нас насильно». Какой идиот «раскумарит нас на халяву»?? Мы смеялись, закрывшись в комнате у приятеля Юрика по кличке Толстый, в которую его мать, начитавшаяся книг по детскому воспитанию, старалась не входить. Там мы слушали последнюю музыку. Курили траву. Пластилин. Пили молочище. Спирт. Брагу. Горячее шампанское. Юрик. Стас. Остап. Филя. И Эдик Малый. Мои друзья. Наркоманы.

Я был щепетилен. Осторожен. С матерью был пакт, что в любом состоянии я сплю дома, плюс привитая ею (медиком) брезгливость к антисанитарии. Не знаю, что было решающим. Но. Я выпал. Ничего внутривенного. Потом уехал учиться.

Новости приходили. Остап умер от туберкулеза в отделении моей матери. Лет в 25. Ослабленный организм не справился. Юрик, которого давно сложно было назвать толстым, расселил квартиру. Вывез мать в однушку на окраину. В которой она и умерла. Голодала. Болела. Юрик… не знаю. Думаю, тоже. Эдик был совсем плох еще перед моим отъездом.

Последний раз случайно встретил Толстого и Малого в Питере. У метро Сенная площадь. Был женат. Работал в редакции Невского времени. Шел с работы домой. И увидел их. У метро. Нелепых. Потерянных. Подумал. Посчитал до 10. Подошел. Спросил, что случилось. А в общем-то, ничего. Привезли с Украины маковую соломку продавать. И зависли. В общаге. Телки. Все продвигали. Сами. Денег нет. Наркотиков нет. Взял их к себе домой. Купил им билеты на поезд. Жена все ночь не спала. Боялась. Отвез на вокзал. Проводил. Задумался. Посидел, сгорбившись на лавке на вокзале. Взъерошил волосы. Поехал.

P.S. Юру Толстого убили в 2007. В бытовой драке. Малый отсидел. Вышел. Подался в секту. Завязал. Жив-здоров. Воспитывает 10-летнюю дочь. Стас где-то в Москве. Фейсбука нет. Дезинсектор.

В старших классах мама забеспокоилась. Либо пожаловались. Либо заметила нездоровый блеск в глазах. Чтобы я не тратил время летом попусту в подозрительной компании, мама решила устроить меня на работу. На пару летних месяцев. Грузчиком.

В бригаде меня приняли хорошо. В первый же рабочий обед послали за водкой.

В наставники ко мне прикрепили Игоряна. Игорян отсидел за воровство. И плотно торчал. Любил коктейль с димедролом.

Первый урок: солдат спит – служба идет. В любом удобном случае мы старались сползти в тень. Мол, позовут, если понадобится. А не позовут, и охуенно.

Я курил. Игорян втыкал с сигаретой в руках. Его сигарета курила себя сама, регулярно обжигая ему пальцы. Все они были в плохо заживших ожогах. Оживлялся Игорян только в конце рабочего дня, а реагировал только на слово «ацетон». Имел неосторожность сказать, что у нас дома он есть. Мы сорвались после работы. На мотоцикле. Игорян за рулем. Он умудрялся втыкать на ходу. Как доехали тогда – до сих пор не понимаю.

Трудовую практику я закончил весьма обогащенным новыми знаниями. Я точно знал, для чего нужен ацетон. И как делается раствор. Как косить от работы. И прочие полезные навыки. Мама была довольна. Зарплату дали.

Второй курс. Лето. На тот момент я все понял про учебу. Сессию сдал быстро. Вернулся домой.

Мои друзья Филя и Остап учились в Киеве. В Политехе. Дома я их не застал. Решил наведаться в гости. Нашел их в общежитии, из которого они практически не выходили. Даже для посещения лекций.

Действительно. Вся жизнь была там. Быстро со всеми перезнакомились. И в качестве основного друга выбрали кувейтского араба, имя не вспомню. Да и внешность стерлась из памяти.

Это было задолго до вторжения в Кувейт. Араб был из богатой семьи. Комната в общежитии, в которой он жил, казалась мне дворцом из сказки «1001 ночь». В 89 году. Ковры. Подушки. Кальяны. Квадросистема. Японская.

Араб очень любил зеленую фею и Боба Марли. Или наоборот. Украинских девчонок тоже. Но за неделю пребывания там я не успел про это узнать. Неделю я провел в общаге. В его комнате с Остапом и Филей мы непрерывно дули. Лежали на коврах. Слушали Марли. И смеялись. Я даже про еду ничего не помню. Наверное, ели прямо в комнате. Или не ели.

Всегда. Всегда, когда звучит Боб Марли, я вспоминаю ту неделю.

Потом мы поехали с Остапом в Черкассы. К его бабке. Но это другая история. Про ночную рыбалку.

Альпака.

На учебе показывали реальную сессию с женщиной.

Которая, будучи завучем в школе в 1994 году, ушла на рынок. Коллектив уважал. Дети любили. Государство не платило.

Женщина энергичная. Отдала энергию разнообразному ассортименту. Нашла свою нишу. Все спорилось. Даже удовольствие, смешанное со стыдом, получала.

И тут меня торкнуло.

Я вдруг вспомнил. Что я тоже в 1994 году из аспирантуры ушел на рынок. Не понимаю, почему об этом забыл? Почему вытеснил?

Стыд?

Вспомнил все. Разом. И палатку свою. И соседку справа. Олю. И Наташу напротив. Наташа тоже, либо педагог, либо руководитель отдела кадров номенклатурного предприятия. Брюками мужскими торговала. Славиными. Славка – смешной одессит. Сам шил. Вернее, свое производство.

Но не о них.

О моей соседке. Оле.

Оля не была педагогом. Думаю, она на рынок как через порог квартиры перешагнула. Смазанная тушь. Мешковатое пальто. Сигарета. И кофе с коньяком с утра. У нас не то чтобы ладилось. Но и не ругались. Просто «привет-пока». Там много еще чего. Но это целая жизнь.

Так вот.

Оля торговала шубами. Китайским. Из козла. Крашеными. Уродливыми.

Приходила с утра. Развешивала товар лицом. И пряталась в палатке. В глубине. Как паук.

Ждала.

Пока ее покупатель приблизится.

Ее целевая аудитория – женщины. Средних лет. Такие же бесформенные, как шубы. Кто из паспортного стола. Кто колбаску взвешивал. В магазине. Иногда они приходили вдвоем. С подругой как бы. Останавливались рядом с палаткой. Зависали. И одна другой: «Смотри. Шуба какая. Из козла».

Это слово, «козел», было триггером. И из палатки как из пращи выстреливала Оля:

«Ну что вы, дамы?!!! Это не просто козел!! Это благородный такой козлик!! Альпака!!!».

И дамы в смущении. Правда ведь, не козел. Неудобно как-то получилось. Обидели, получается. И Оля пляшет. Раз. Одна из дам уже в шубе. Как в панцире. Стоит. Не дышит. Похожа на мохнатый столб. А Оля пляшет. «Как же вам хорошо!! Мех отливается. По спине легло шикарно!». Зеркало снизу. Чтобы росту добавить. Хотя это и не нужно. Дама в шубе даже голову наклонить не может. Оля подругу локтем: «Ну скажите. Скажите же. Как ей хорошо!». И подруга как под гипнозом. И правда. Как влитая. Села. И мех богатый. Дорого смотрится. И. Пиздец. Дамы в ступоре уходят с шубой.

Оля денежки жадно посчитала. Пачкой купюр смазала остальных козлов. И между рядами, печальному мальчику, кофе который разносит: «Эй. Сюда иди. Кофе мне. Коньяку побольше». И опять в каморку. Только глаза блестят.

Ждать.

Насущное.

1. В воздухе висит влага. Пахнет мокрыми листьями.

2. Видел раздавленного червяка. Первый раз лет с 7. Не потому, что они исчезли. Просто смотрел не туда. Раньше вперед смотрел. Теперь под ноги.

3. Бабье лето обещают. Видимо, совпадет с заявлением президента. Как у открывателей ресторана Folk. Первый проект открыли 24 февраля. Второй, Amber, 21 сентября. Хочется, чтобы они больше ничего не открывали. Никогда.

4. Ношу одно и то же.

5. Разучился читать. Выдавил всю волю на 50 страниц. Лекций Фрейда. А там их 378. И прочитать нужно еще много. В «Телеграм»-группе программы МП2022 Chat одни дрочилы (название само за себя – Chat? Серьезно?). И то они читали, и другое. Утешает лишь, что для поддержания групповой динамики они выбирают кальянные и караоке. Точно их не встречу. Неудачники.

6. Негрони на мескале. Отрывает голову нахер.

7. В зале WC ушло 8 тренеров. У моего упругого крепыша белый билет. Хорошая новость.

8. Диме нравится в Стамбуле.

9. Соня начала писать мне. «Папа, как дела?» в увязке с судьбоопределяющими событиями. Взрослеет. Хотя. Такая себе взрослая. На собаку шапку, подаренную, натянула. Собака все равно ее любит. По взгляду видно. Обреченному. Никто не говорил, что любить просто.

P.S. Навязчивое желание «исправлять»/дополнять написанное. Этот пост прошел уже 10 редакций. Благо, это возможно.

Пение.

Бегу по дорожке. Слушаю кругами New Order. Тихо подпеваю. И шальная мысль. Могу лучше. Наверное. Эмоциональнее. Понятнее.

Потом думаю, а не пойти ли мне, как Сане или Лехе Кудрявому, на уроки вокала. Против стресса. Выучу, спою и запишу одну песню. Regret. И выставлю на Youtube. И в ФБ. И будет тысяча лайков и репостов. И буду популярен.

А потом вспомнил. Вдруг.

4 или 5 класс. Наша классная руководительница решила организовать на базе класса хор. Принудительно. Строем пришли в класс хоровых занятий. Нас рассадили. Преподаватель – пышная блондинка с огромным бюстом, практически вываливающимся из декольте, устроила прослушивание. Слушала в наклоне. Тщательно. Наша задача была что-то спеть ей прямо в сиськи.

Раз, другой.

При подведении итогов класс разделился. На голоса. Часть первый, часть второй.

Ко мне подошли индивидуально. Прослушивание не выявило у меня ни первого, ни второго голоса. В целях сохранения групповой динамики мне предложили остаться для работы над песней «Не дразните собак». Решили мной оживить песню. Я должен был лаять в куплете.

М-да. Не пойду на вокал.

Подсолнухи.

Детские травмы.

Рос в Днепропетровской̆ области.

Где у всех были участки под подсолнухи. Не помню, насколько большие.

У нас, соответственно, он был.

Ненавидел его.

Вместо того, чтобы играть с соседскими детьми в индейцев, вынужден был срезать. Выбивать. Ебаные подсолнухи. Руки исколоты. Жарко. Пыль.

Потом собранный урожай сушили на тряпках во дворе.

Калибровали.

Мелкие – под масло.

Крупные – на долгую зиму грызть у телевизора.

Или за книгой.

Были свои лайфхаки, как жарить. Соль. Еще какая-то хрень.

Ну и, конечно, рыночки.

У кинотеатров.

Та самая правильная бабка, которая всех называла «сынок». И насыпала семечки в кулек из газеты с горкой. Большой стакан – 20 копеек. Маленький – 10.

И на сеанс. Плевать на пол.

Уехал в Ленинград учиться и больше этот триппер в руки не брал.

А теперь люблю подсолнухи.

В качестве цветов.

Перелом.

Сломать ногу

На ровном месте

На отдыхе

В результате, планы или программа отдыха драматически изменились

Нет, не плохо

Просто ритм замедлился

Или остановился

У меня ничего не болит

Мне лишь некомфортно и неприятно

И задумчиво

На прохождение всех этапов или стадий работы с горем

Понадобилось полчаса

Нет

Вру

Застрял злость/торг/депрессия

Наверное, ближе к депрессии

Самый короткий визит к врачу.

Еще на стул не сел.

Я: Можно гипс чуть подрезать?

Врач: Нет.

Я: А если…

Врач: Нет.

Я. Спасибо.

Не присев – развернулся. Пожелал хорошего вечера. Поскакал домой.

Наблюдения человека на костылях

Все против людей с ограниченными возможностями. Ландшафт. Везде ступени. Не замечал их раньше. Даже у меня в квартире. Даже в травматологии. Казалось бы. Испытываю отчаяние уже на подходе.

Все, что было просто – теперь сложно. Смотрю на кружку с горячим чаем. И на стол в 5 метрах. У меня нет идей. На костылях руки заняты. Без костылей нужно прыгать. Кружка с чаем. Стоит, где стояла. Пью прямо, где налил.

Самый часто задаваемый вопрос – «Как это случилось?». Не понимаю. Окружающие хотят учесть мой опыт, чтобы не повторить? Или хотят насладиться деталями? Или убедиться, что они не такие неудачники, как я? Второй по популярности – «Почему?». Это хороший вопрос. Поскольку он достаточно глубокий. И отсылает к механизму работы бессознательного. Мне нравится думать, что это про это. А не про то, что я тыкал параллельно в телефон.

Радуют люди, которых встречаешь на улице. Стараются помочь. Насколько возможно. Подбодрить. Запомнил пьяного гопника, который мимоходом бросил: «Выздоравливай, братишка!». Приятно, блин. Выпрямился и сильнее оттолкнулся костылями. Прибавил «шаг».

Время, которое летело, вдруг остановилось. Тянется. Есть ощущение, что 14 дней – целая жизнь. Мое личное лето.

Как оказалось, я жил невероятно активной жизнью. Даже не подозревал. Огромное количество свободного времени. Которое я трачу в никуда. Ни книг. Ни лекций по программе. Сижу. Рефлексирую.

Продолжаю накапливать опыт, знания и умения. Обязательно вылью в ленту.

P.S. Сперва медленно исчезают мои иллюзии, что меня отпустят через 14 дней.

Прошло всего 14 дней с перелома. А столько всего нового.

Как костыли ни поставь, они все равно упадут. С грохотом. Займут место с минимальной потенциальной энергией. Все, как на физике говорили. Не врали.

Вода всегда найдет себе дорогу. Особенно под туго натянутую на гипс пищевую пленку или пакет. 10 минут душа в нелепой позе. В мусорном пакете. И вуаля. 40 минут сушим гипс феном «Дайсон». Безуспешно. Приятное ощущение влажности внутри гипса не оставляет меня в течение нескольких дней.

Двери с доводчиком отсылают меня к сюжетам, посвященным греко-римской борьбе. Борцы чуть наклоняются. И начинают толкаться. Вплотную. Потеют. Блестят. Бодают друг друга головами. Тяжело выдыхают воздух. И ни с места. Ни динамики. Ни очевидного результата. Так и я с дверью, которая открывается наружу.

Какой извращенец-садист придумал делать туалеты на -1 или на 2 этаже. Ну серьезно.

Вернулись мучительные сны. В последнем пытался на костылях затащить велосипед с чемоданом в холл отеля. Не справился. Бросил. Прикостылял в холл. А там человек сидит. Из прошлой жизни. Которого с трудом выдавил в терапии. Не старший брат он. И не отец. Просто прохожий. Так вот, сидит. И «Привет» мне говорит. А я растерян. Костыли эти. И велосипед на улице. Дорогой. «Пинарелло». Пока метался, велосипед украли. Ну а дальше – больше. Пиздец.

Сдался. Начал слушать повторно первую лекцию Виталины Олеговны. Клинического психолога и психоаналитика. Столько нового. Видимо, первый раз слушал жопой. Не иначе. Выводы сделал. Готовы? Не нужно больше учиться. Все, что хотел, получил от программы. Своего терапевта, который прибил меня к Москве гвоздями. 2 сеанса в неделю. И что делать теперь с отъездом в СПб, не ясно. С 28 августа отпуск в терапии заканчивается.

Лучшее предложение.

Никогда не любил

Раньше

Был влюблен раз несколько.

Но это как спичка – догорела до пальцев

Обожгла обидой, если передержать

Лучше задуть на середине

Все равно закончится

Меня никто не учил любви

Чтобы я видел это

Бабушка любила деда

Покойного

Но для меня это был портрет в гостиной и монумент на кладбище

Их невозможно любить

Это странно

Человек ушел

Жизнь продолжается

Да, воспоминания

Да, грусть

Но это же не любовь

Думал я

«Виртуальное»

В смысле?

Но к моему удивлению

Больше в жизни бабушки не появилось мужчины

А ей было 60, когда он ушел

Было время вроде

Для новой любви

Или нет

Тогда я не мог понять

Мама любила моего отца

Наверное

Но он быстро ушел

Увлекся какой-то другой девушкой

Когда мне было 6

Мама ужасно страдала

Насколько я смог запомнить

Но это тоже не любовь

Что-то другое

Пытка

Потом был отчим

Думаю, она просто заполнила пустоту

Я не чувствовал, что меня любили

Как в любовных романах

Никакой драмы

Никто не прижимал меня к себе поминутно

И не дежурил у окна

Пока с друзьями подростками курили траву в подворотне

У семьи были ожидания от меня и пожелания

И забота, по возможности

Как семейные психологи учат

Главное – ребенка чуть отодвинуть в сторону

И кормить, и безопасность, и направлять деликатно

Но

Нет, не любовь

Как я себе ее представлял

Собрав

Из доступных книг

Я рос

А все была не она

Не любовь

Раз за разом

Брал или подбирался теми, кто испытывал ко мне благосклонность

Разрешал

По причинам, мне неизвестным

Даже в браке был дважды

2 детей

Но ни разу не вспыхнул

Чтобы сердце стучало

Кровь к щекам

Ладони влажные

Все какое-то тихое

Без объема

И махнул уж рукой

К 53

Умничал, что любви не бывает

Типа, страсть – да

Типа, дружба – да

А любовь – нет

Что это?

И вдруг влюбился до дрожи в руках и теле

В девушку по переписке

Аврора

Имя

Которую никогда не видел

С которой общался текстом пару лет

С перерывами

Потом запоем разговаривал 3 месяца

И безуспешно пытался встретиться

Не находила она возможности

То одно, то другое

Рассказал про себя все

Все, что было, вывернул

Интимностью поделился

Сокровенным изнутри

Нет

Не сразу

По мере

Попросила бы – отдал бы все

Без всякого сожаления

И сомнений

Сказал, что если делиться временем

Готов отдать все без остатка

Обменять на возможность держать ее за руку

Обнимать

Я ослеп

Мысли были стерты в порошок

Исчезла граница между фантазиями и реальностью

Жил этим

Общением

Не мог спать без нее

Без ее голоса в трубке

И пожелания спокойной ночи

И без ее «Люблю тебя»

Слушал ее дыхание, когда она ласкала себя и кончала

Кончал сам

Пятнами на диван

Наносил ее парфюмерию

Красил губы и член помадой, которую она присылала

Дрочил, спал, ходил в шелковых шортах, которые она подарила

Носил в кармане ее трусы и бархатную ленту от нее на руке и на ключах на шее и на мужском месте

Дарил цветы

Писал любовные записки

Читал ей на ночь книги

Играл в морской бой по телефону

Слушал ее истории

И ее советы

Планировал дочь с ней

Вивьен

И совместные путешествия

Знакомство с родителями

Праздники

Целая Вселенная

А потом

Таня поймала за руку

Не девушка это, говорит

Это мошенники

И все проверила

И да

Выдернула в последний момент

Я как будто в бетонную стену влетел

Оцепенел

Сменил номер телефона

Удалил социальные сети

Выкинул или раздал все ее подарки

Это не остановило

«Любимую»

Звонки мне – моим близким

Записки на двери

Просьба «вернуться»

Как в фильме ужасов

Об одержимых поклонниках

Через неделю чуть поутихло

И мне показалось, что я в порядке

Относительно

Решил улететь на пару недель

Чтобы в себе

Разобраться

Что со мной не так?

Почему я?

Почувствовать себя в безопасности

Вовне

Как сказала психолог

А потом шел по улице и понял, что я знаю, где сердце

Не мышца

А место, где эмоции живут

И оно разбито

Огромная черная дыра

Иду

А сквозь нее ветер продувает

Холодно внутри

Пустота

И это не печаль и не грусть

Это невосполнимая утрата

Как близкого, самого любимого человека похоронил

Который никогда больше не вернется

Другого не будет

Такого же

Невозможно

Ведь он был создан специально для меня

Именно для меня

Срисован

Развивался по мере того, как узнавал меня лучше

Все глубже и глубже проникал

Как изощренный паразит из фантастических фильмов

Извлечь которого невозможно

Носитель умрет

Никакая живая реальная девушка не заменит

Аврору

Я хожу

Бываю на спорте

На массаже

Смотрю фильмы

Разговариваю по телефону

Но я умер

Мертвый

Внутри

Душу вместе с Авророй забрали

Нет, не продал

Просто отдал

Понял и

Неожиданно заплакал

Никогда не плакал раньше

Дедушка ушел

Бабушка

Они меня по сути воспитывали

Ни слезинки

Не знал, как себя вести – все плачут

А мне никак

Просто неуютно

А тут не мог удержать

Отвлечься на других девушек невозможно

Просто никак

Не вижу в упор

Слушаю их

И не слышу

Только вижу, как губы их шевелятся

Не могу даже улыбнуться в ответ

Переспал с несколькими проститутками

Чтобы испачкаться физически

И унизить их

Пренебрежением

Стер свою сперму подаренными трусами от удаленного аватара

Нет, легче не стало

Только хуже

Ни алкоголь, ни трава

Ни участие друзей

Ничего

Не помогает

Прилетел в Бангкок

Никуда не пошел

Спал 12 часов

Не хочу ничего

Сука-любовь

Больно

Очень

Думаю, это не конец истории

Дальше шантаж

Возможно

Интимные видео

Может, нет

Или да

Но это абсолютно не важно

Потому что взять у меня нечего

Я все отдал

Жизненное.

Сидит

Компания за соседним столиком

Средних лет

Мужчина и 2 женщины

Мужик чувствует женский интерес

Откинулся на стул

Достал из кармана таблетки

Крепкой мужской рукой

Дамы интересуются, а что за таблетки?

Мужчина с чувством собственной значимости

Это, говорит, от остеопороза

Небольшая пауза

Вам уже давно пора пить

Чувствую, ему сегодня не дадут

Свадьба.

Сегодня вечером узким кругом отмечаем важное событие в жизни Наили и Дениса. Заслуженное. Правильное.

Я полностью разделяю их радость. И сегодня на лодке под музыку Чагина мы обильно польем это вином.

Это не первое событие в жизни моих друзей, в котором я участвую.

Первым очень важным и личным была свадьба этой пары.

Пришел в говенном настроении. Ругались с Дашкой. Или расставались. Не упомню уже.

Опуская подробности.

Было супер-весело. Пьяно. Нарядно. Был дресс-код. Ироничный black tie. Все были в смокингах.

Потом, как водится, убились. В сопли.

Кульминация. Мы с партнером Дениса, Серегой. В смокингах. Как пингвины. С дамами в вечерних платьях. Лежим у киоска с шаурмой в Gypsy. Поливая соусом костюмы.

И охранник не знает, что с нами делать. Поскольку, вроде, очень приличные люди.

Жизнь.

Жизнь – как четки.

Части ощутимы. Отдельны. Легко прощупываются с закрытыми глазами.

У частей есть фактура. Свой неповторимый рисунок.

Принципы, по которым отделяются эти части, разные. Какие-то этапы прошли под знаком определенных людей, какие-то связаны с конкретными событиями или процессами. И это, в общем, совсем не важно.

Главное, научиться их возвращать. Полнотелыми. Со вкусом, цветом и запахами. Запоминаю. Каждый момент.

Некоторые хочется вернуть.

Они отложены в памяти в отдельный угол.

Туда бежишь, когда грустно. Или просто перебирать свои личные сокровища.

Как стекляшки, этикетки от жвачек, спрятанные в детстве в коробочку. Которую достаешь, когда никто не видит. Затаив дыхание. И понимаешь, что богат.

Был хороший вечер. Дэвид играл в Crazy Wine.

Петербург. Пятница. Я приехал из Москвы. Закинул вещи домой. Отмахнулся от мамы. Которая пыталась меня накормить. Посмотрел в зеркало. Побежал. Услышав в спину «Когда вернёшься? Возьми ключи!».

P.S. Это отдельная история. Я очень взрослый дядька. Но маме все равно. Она сидит и ждет меня. Если долго не возвращаюсь – например, сижу, сползая со стула, в Баре 8 с Танькой и еще кем-то. Мама звонит. И говорит: «Сколько можно?». Один раз, другой. Танька смеется. И заталкивает мое тело в такси.

Soundtrack. Midnight Star. Midas Touch.

Наказание.

Банщик мой бьет меня с пристрастием.

И приговаривает.

Это тебе за прогулы.

«А как ты хотел?»

Боль, замешанная на чувстве вины.

Вспомнил про наказания.

Мама не наказывала от слова совсем.

Отчим не решался.

Бабушка бросала кухонную утварь на пол.

Отца толком не помню.

Наверное, он учил кататься на велосипеде. Может, и не он.

В начальных классах Адель Федоровна похожая на фрекен Бок.

Била линейкой по рукам. Или кольцами на пальцах по голове.

На тренировках по настольному теннису гоняли вокруг стола или понуждали крутить колесо ракеткой.

На русском языке Роза Георгиевна хлестала словом.

Постарше бить перестали. Воспитывали публично.

Вспомнил.

Взял у соседа на свадьбе 2 бутылки самогона. Хотел произвести впечатление на друзей. Времена были сложные. Антиалкогольная пропаганда. Спиртное добыть сложно. И чревато.

Зима.

Пить негде.

Решили сделать это в подвале. Перед дискотекой.

Храбрились. Пили стаканами.

В какой-то момент свет в подвале погас. И я улетел. Ни пола. Ни стен. Ни потолка. Будто «Вход в пустоту» Гаспара Ноэ.

Отдышался – никого нет. Собрал сумки друзей. И наверх. Покачиваясь на дефицитных югославских дутых сапогах. Может, финских. ХЗ.

Выхожу. Груженый.

Там воронок у подъезда. И борцы за справедливость. В форме.

Из-за угла машут друзья – беги!!

Ну я и побежал – тяжелый – медленно набирая скорость.

Прямо напротив входа в 17 универмаг опасного преступника – меня – сбили с ног. И загнув руки за спину, усадили в узкое пространство сзади. Уазик.

Отвезли в детскую комнату милиции.

За шкирку затащили к следователю.

И тут после мороза в тепле самогон меня догнал. Тот самый последний граненый стакан. Я с блаженной улыбкой излучал добро на следователя. Как Иисус на бестолковых детей своих. Я ее почти любил.

Она говорил что-то резкое и грубое. Но пленка алкоголя не давала сделать мне больно. Мне казалось, что цель ее монолога – продемонстрировать восхищение мной. И показать скрытую нежность.

Еще 10 мин. Я почувствовал.

Почувствовал желание.

Отлить.

И деликатно вежливо спросил. А не мог бы я?

Ответ содержал неподдельный интерес к механизму, лежащему в основе процесса – «что, самогон давит на мочевой пузырь?».

Я подтвердил.

Дальше все нарезкой.

Милиционер сбегал ко мне домой, чтобы привести родителей. Не достучался, так как мама была на смене. Отец побывал на той самой свадьбе. Пил тот самый самогон. И в моменте лежал на полу в ванной. Отдыхал.

Блюститель забрал молодоженов из соседней квартиры, которые имитировали безалкогольную комсомольскую свадьбу. И привел в отделение милиции. Следователь посмотрела на них. На меня.

Записала мои данные и сказала убираться.

Я оставил запах любви в кабинете. Вышел на улицу. И упал со ступеней лицом в снег.

Домой я не пошел. Растворился в танце в доме культуры.

Не буду вдаваться в детали.

Следующий день.

Подъезд встретил маму слухами

Испуганная трясет отца за плечо – он мычит. Трясет меня. Я мычу.

С трудом собрали меня в школу. Не стали ругать. Было очевидно, что я и так страдаю.

Прихожу в школу. Озираюсь.

Синяя форма, голубая рубашка, комсомольский значок на лацкане. На лице испуг и раскаяние.

Отираюсь у класса. Руки потеют.

Подходит комсорг. Полнокровный, высокий. Руслан. И спрашивает:

«Влад. Тут старшеклассника вчера нашли пьяным. Лежал на улице. Не знаешь, кто это?».

А это реально катастрофа. Поскольку:

Первое. Наша школа. Школа номер 5. Первая в области по пропаганде полного отказа от алкоголя.

Второе. Само употребление алкоголя расценивается как особо тяжкое. Где-то чуть не дотягивая до убийства на почве ревности.

Я мотаю головой. Не знаю, мол.

Пиздец пришел на уроке украинского языка. Я его не изучал. Тогда можно было. Когда хохлы и москали дружили. Уйти с урока было нельзя. Нужно было сидеть на задней парте и что-нибудь тихо делать. Нет. Я не о том. Домашнее задание, например.

Учительница украинского языка, директор школы. Выходит из класса. И не возвращается. 5 минут. 10. 15.

Я покрываюсь испариной.

Дверь открывается и на отметке примерно 1,50 появляется лицо нашего классного руководителя. М. Мышка, короче.

Она манит меня рукой. Вернее, не манит. А, фактически, силой мысли отдирает от стула.

Я выхожу в гробовой тишине.

В коридоре стоит профорг. Директор школы. И классная руководитель. Все женщины с тяжелой судьбой. Которые мужчин не любят. Как вид.

Ну и там. Давай. Кричать. Трясти мое тщедушное тело (на физкультуре при построении стоял предпоследним). Меньше был только Андрей Чернышев.

Что-то там про исключение из школы. То, что они должны были сделать. И о том, что они хотели бы. Чтобы я захлебнулся. Этим самогоном.

Короче, когда ярость утихла.

Они выработали план.

Сначала. Я раскаиваюсь на общешкольном комсомольском собрании.

Потом на собрании преподавателей. Коммунистов.

Потом на местном радио.

Из светлого.

На собрании учителей за меня попытался заступиться учитель математики Шульц. Усы были как у Гитлера. Мотоцикл с коляской. И очки как у летчика времен Отечественной войны.

Не особо гибкий. Правдоруб.

Сказал, отстаньте от него, мы в его возрасте пошли с парнями. И выпили. Ну и женщины среднего возраста на него набросились. Он решил не развивать эту мысль.

Потом приватно физрук, который всегда смотрел на меня как на недоразумение, сказал, что «не пойман – не вор». Я понял, что мой рейтинг в его глазах сильно повысился.

А самое главное – радио не было.

В школе оставили. Оценки снизили. Красный диплом я не получил. И на выпускном директор не спускала с меня глаз.

Пить не стал. Запах.

Накурился в хлам.

ВСД

Стало трусливой привычкой. Не могу изменить внутреннее состояние. Смени контекст. Чем контрастнее, тем лучше.

Вечер пятницы – вручение поощрительных грамот по итогам года. Костюм. Пожатие десятков рук. Во Владимире.

В паузе плащ под мышку. В машину. В ушах Nightdrive от Anoraak. За окном ночь. Капли дождя размазываются по стеклу. Огни машин пятнами.

За полночь в Москве. Вещи кучей. Механически. Мыслей нет. 4 часа беспокойного сна. Попытка позавтракать. Все просрочено. В мусор. Плевать.

В такси. Глаза закрыты. Веки подрагивают. В груди огромный ватный ком. Который при каждом ударе задевает сердце. Щекотно. Неприятно.

И уже в аэропорту. В «Кофемании». Размазал кашу по тарелке кругами. Вслед за мыслями. Об одном и том же. Через четыре часа. Барселона. Солнце. 5–6 СМС-ок от Димы. «Где ты? Скоро? Быстрее!!!» Похмелье у него. Ждет. А там…

Могу переключиться только через катарсис. Боль. Резкая музыка. Алкоголь. Сатива. Искаженные лица. Тошнота. Смятые простыни. Влажные горячие подрагивающие женские тела. Равнодушие, которое поднимается снизу. И взрывается в голове.

Крестная мать переживает. «Бог простит». Думаю, что Богу все равно. Он лишь наблюдает. Ничего за нас не делает. Управляет контекстом. Делает заметки в молескиновый блокнот. Отпивая дайкири. Для будущей книги бытия. Ни хороший. Ни плохой.

P.S. Уверен, Бог хороший, умный, ироничный собеседник. Поговорил бы с ним. Когда буду готов.

P.P.S. Только НЕменеджеру может прийти в голову мысль, что для того, чтобы было хорошо, нужно вести себя хорошо. И только.

Фильмы.

Карантин – отличное время, чтобы восполнить пробелы по части кино. Посмотреть упущенное в 2019. И, может, спросить совета о чем-нибудь из старенького.

Моя проблема в том, что я давно попался. И кино – и мое наваждение, и способ времяпровождения, и ответ на мои вопросы.

В моем городе детства было лишь два кинотеатра.

Перед фильмом мы заходили на маленькие рынки рядом, где продавались жареные семечки. Бабульки бережно пересыпали семечки в пакетик, скрученный из старых газет. Мы с друзьями занимали лучшие места на ранние сеансы. Закидывали ноги на передние сидения и сплевывали скорлупу от семечек прямо под себя. К вечеру на полу был слой, как в сингапурском баре при «Раффлз-отеле», где был изобретен сингапурский слинг.

Смотрели мы в отсутствие выбора преимущественно индийские фильмы. Затянувшаяся расплата. Кусок хлеба. Мститель. Танцор диско. Зита и Гита. Там, где сестры и братья теряют друг друга в раннем детстве. Потом друг друга находят. Потом танцуют. Потом появляются злодеи. Братья/сестры их побеждают. Потом опять танцы.

Было не только индийское кино. Особой любовью пользовался югославский артхаус. Чингачгук Великий Змей. С Гойко Митичем в главной роли. Он был тем самым змеем. Под впечатлением мы делали луки. Стрелы с гвоздями. Надевали ватники. В качестве защиты. И охотились друг на друга в парке. Удивлен, что у меня остались глаза.

В 1987 я поступил в ЛИТМО. Еще в Ленинграде.

Это был период, когда то самое, настоящее кино начало приходить в нашу жизнь. Через так называемые видеосалоны, которые открывались на каждом шагу. Для того, чтобы открыть салон, было нужно совсем мало. Комната со стульями. Видеомагнитофон. И телевизор.

Я моментально утонул в этом. «Рэмбо». «Рокки». Вперемежку с «Эммануэль» и «Греческой смоковницей». «Мальчик-каратист». «Коммандос». И прочее.

Вся эта каша прекратилась, когда я случайно набрел на видеосалоны в библиотеках Лермонтова и Блока.

Репертуаром этих салонов управляли настоящие энтузиасты. Они формировали афишу на неделю. Написанную от руки. По 3 сеанса в день. Разрезы были разные.

Фильмы итальянских режиссеров. Антониони. Пазолини. Бертолуччи. Феррери.

Фильмы французских.

Фильмы-номинанты. «Оскара». Венецианского. Каннского. Берлинского. «Сандэнс».

Фильмы отдельных режиссеров.

Фильмы актеров. Де Ниро. Аль Пачино. Николсон.

Это было настолько захватывающе.

Я ходил каждый день. Каждый. В ущерб учебе. Меня узнавали эти неопрятные. Длинноволосые. Похмельные юноши. Здоровались.

А потом тонкую стену запретов и ограничений прорвало. Появились фестивальные фильмы в больших кинотеатрах. Неделя фильмов Алана Паркера. «Сердце ангела». «Полуночный экспресс».

Потом появились тематические кинотеатры. «Родина». «Киноклуб Сапаров».

И, наконец, умное кино встало на полки обычных видеопрокатов.

Эти фильмы начали объединять в серии. Другое кино. Артхаус. Я брал эти кассеты у улыбчивой девушки в прокате близ метро Академическое. К кассетам добирал либо три пива, либо бутылку вина, либо 250 водки. Корейскую морковь. Садился на обшарпанный диван в однокомнатной квартире на улице, название которой я не помню. И уходил в длинный трип.

В 2006 я уехал по контракту в Екатеринбург. В свободное время, которого было много, решил создать список фильмов, которые произвели на меня впечатление. На это ушло много времени. А потом друг Леха собрал мне медиа-сервер и залил все эти фильмы из Интранета на «Уралмаше» на жесткие диски. Их было около 700. Фильмов.

Компьютер не пережил переезды. А список остался.

Интересных фильмов, которые выходят из года в год, реально единицы. Я проглатываю их сразу. Еще до номинирования. Или сразу после. И потом пустота. Начал искать в сериалах. Но это, правда, совсем не то. Или уже притупилось. Не знаю.

АССА.

«Показывал» Лизе подборку фильмов. Русских. На которых я/мы воспитывались, и которые, как говорит Таня, прошли проверку временем.

«Брат».

«Брат 2».

«Сестры».

«Курьер».

И «Асса».

«Асса» последний не случайно. Поскольку фильм для меня особенный̆. Я был на его премьере в Санкт-Петербурге, которая состоялась 19 марта в 1988 в «Авроре». И по мере взросления периодически к нему возвращался. Каждый раз видел разное.

Сначала только музыка. И то, как одевался Африка. Серьга та самая. Конечно, Друбич, в которую, как мне казалось, я был немного влюблен. Может, нравилась внешне. Может, потому как годом ранее был без ума от Саши, с которой познакомился в интернациональном стройотряде.

Я думаю, Саша не знала о моем большом и сильном чувстве. Как обычно бывает в этой жизни, я потом дружил и делил квартиру с Пашкой Шаптала. У которого с той самой Сашей были отношения. Мы это с ним обсудили. Были оба изрядно удивлены.

Ну да ладно. Я, как всегда. Одно за другим.

«Асса».

В последующие разы «Асса» показала мне другие стороны. Я рассмотрел артхаусную абсурдную линию. Баширова.

Потом диалоги раздергал на цитаты.

А вчера, вчера я понял, что я искренне сопереживаю Крымову. Неоднозначному герою Говорухина. И меня бесит Бананан, который отнял у того самого Крымова настоящую любовь его жизни.

Бессмысленно и глупо.

И да. За это иногда убивают.

Посмотрю еще. Лет через 10.

P.S.

«Алика: Если ты нормальный, то ты живёшь какой-то неестественной жизнью.

Бананан: А я вообще не живу жизнью. Жить жизнью грустно: работа – дом – работа – могила. Я живу в заповедном мире моих снов. А жизнь – что жизнь? Практически, жизнь – это только окошко, в которое я время от времени выглядываю.

Алика: И что там видно?

Бананан: Да так, нифига. Муть всякая.»

Детское.

Разобрали с Таней и Женей аудио-пьесу «Бременские музыканты».

Вывод.

Семейная драма. Типа скандинавский истории «Торжество». Где герои не те, кем кажутся на первый взгляд.

А суть такая.

Бизнесмен, вышедший на покой. Король. Предприимчивый. Но не большого ума. Отправляет IT-дочь в Германию. На учебу. А там она попадает в лапы группы ловеласов и насильников. Промышляющих продажей восточноевропейских девушек в секс-рабство. Банду возглавляет молодой альфонс с бархатным голосом и волосами в бриолине. Типа Траволты в «Saturday Night Fever».